Пунктир

Эпиграф

Мы живем в романтичном городе, на улице энтузиастов, в доме мыслителей, в квартире мечтателей. Наши стопы уже каната, по которому мы ходим. Мы пьем с самого утра, но никогда не пьянеем. Мы любим женщин, но хотим любить одну. Мы ценим то, что мы теряем. Мы ценим наших потерянных женщин, которые являются нам во снах. Нашим словам порой недостает дел. Людям часто недостает слов после наших дел. Мы пребываем в забвении, когда мы смотрим на мир вполне реалистично. Мы эгоистичны, но бок наш всегда окажется с теми, кто в нем нуждается. Мы любим людей не меньше, чем животных. Многие думают, что мы безумцы и они правы. Безумие служит генератором нашего ума. От нас шарахаются, словно от прокаженных, но тянутся, словно к святым. Кто-то, бросая в нас упреками, клевещет. Они нас не знают, потому что мы не знаем себя. Но мы знаем друг друга - мы всегда под боком..

 

Часть первая

Глава 1

Вчера я полчаса говорил о какой-то ерунде — о своей жизни. Меня зовут Антон, мне 25 лет. У меня обычная внешность, разве что нос длинноват и спина кривая. А еще - задница какая-то женская. Я журналист. Работаю в одной захудалой муниципальной газете,  а также в парочке невзрачных журналах, где не платят зарплату и делают ошибки в тексте — обычная история. Больше всего в людях я ценю честность, естественность, образованность и благородство. Сам же я — мот и лентяй. Я не мизантроп, но к людям отношусь подозрительно. Большинство женщин для меня являются демонстративным материалом. Терпеть не могу, когда они выказывают свою сексуальность, выпячивая свои формы, снабжая тем самым мужчин похотью. Кроме того, они не придерживают двери в метро. Социум - мой раздражитель. И я надеюсь никогда не вернуться в его мохнатые загребущие лапы. Я не понимаю людей и не хочу их понимать. Все, что  меня связывает с социумом это проезд в метро, оплата жилплощади, походы в супермаркеты и тому подобные нужные для жизни вещи.  Я использую окна автомобилей как зеркала. В остальном, я затворник. Я никогда не буду работать в офисе, какой бы великой ни была компания и какие бы деньги там ни платили.  Любая компания представляется мне отхожим местом. Когда-то у меня была работа: я продавал путешествия. Я очень любил свою работу. Да, это, наверное, звучит ужасно, но такое бывает. Мне всегда было чем заняться на работе. Вот как проходил мой обычный рабочий день. Я сижу за своим рабочим местом и читаю книгу. Периодически смотрю в окно и пытаюсь высмотреть буквы на номерах машин.  Вот удалось – «КН 6430». Вроде так, машины все же быстро ездят. Это понимаешь, когда смотришь на людей, шагающих по тротуару. Они идут медленно. Но даже эти люди идут быстро, когда видишь бабушку в розовом свитере. Больше, к сожалению, о ней мне ничего неизвестно: окно - не бинокль.  Но даже и эта бабушка идет быстрее, чем время на моей любимой работе.
Удобно, кстати, читать книги на экране своего монитора. По крайней мере, ты не забиваешь свою голову поисками красивой закладки. Свернул. Развернул. Свернул.  На работе у меня много времени, я могу делать это часами. Поднимаю голову вверх - четыре футуристические лампы создают какую-то световую инсталляцию. Но я не доволен ими, к тому же, они слепят мне глаза. Надо запомнить, что тщетно поднимать голову вверх и искать интересного на потолке. Он – белый, да и только. Но больше на работе мне нечем заниматься.
Сейчас мне предстоит увлекательнейшая акция. Нужно выпросить зарплату у директора. Веселенькое дело, но мне не до шуток. Мне нужно платить за квартиру. На часах 19.07, это значит, что впервые за несколько месяцев я задерживаюсь на работе на 7 минут. Причина выше. 19.09. Разговор с директором прошел по обычному сценарию: мне нужно еще немного подождать денег. Совсем немного. Но вот, наконец, наступает мгновение: я быстро закрываю все программы, отношу кружку на кухню, надеваю пиджак, кладу книгу в сумку и убегаю.

В принципе, работа, может быть, сама-то и ничего, но вот люди, с которыми я работаю - если не сволочи, то уж точно зануды и скупердяи. Мне все время не везет с коллегами, зачастую именно из-за них я меняю работу несмотря на высокие зарплаты. Лучше потерять тысячу гривен, чем каждый день терпеть их унылые настроения и скучные речи, о содержании которых ты все уже знаешь. Мне противно, когда с утра, только войдя в офис, тебе желают "доброе утро", а сами в душе желают тебе отравиться на обеде. Ладно, загнул. Я хочу сказать, что лицемерие легко читается и все, ничего более.

Подобно Гогену я хотел бы стать парией где-то на островах в Южных морях. Как и Готье, мне опостыл этот воздух, «полный газа и патоки». Каждый мой день начинается одинаково, как в скучном кино. Я выхожу из квартиры, дверь оставляю открытой, в эту же секунду бегу к лифтам, нажимаю кнопку, пытаясь выиграть время, точнее его не потерять. Возвращаюсь к двери, вставляю ключ, поворачиваю его. Двери лифта открываются, ключ застрял в замочной скважине, я смотрю то на лифт, то на дверь, иногда появляется капля на лбу, наконец, ключ вытащен – я опрометью бегу к лифту с протянутой рукой.
Выхожу из подъезда, смотрю наверх, на небо. Наверное, пытаюсь предугадать сегодняшнюю погоду. Напротив меня стоит машина, в ней сидит мой сосед. Мы киваем друг другу, я ухожу, а он ждет свою супругу. Так каждый день.
Затем я достаю сигарету, подкуриваю, первый за день никотиновый яд расплывается у меня в крови, это чертовски приятно. Потом, в течение дня, приятного уже меньше, к тому же неприятно пахнет изо рта. Я решил бросить. Отныне начало моего дня изменилось.
Выхожу на финишную прямую — дорогу, ведущую к метро, встречаю людей, которые попадаются мне каждое утро. Я узнаю их, смотрю, во что они одеты. Они смотрят на меня. Я думаю, подозревают ли они о том, что я о них размышляю, и что я частично знаю их.
Далее я прохожу Shooters, смотрю на охранников этого заведения, сам не зная зачем, видимо потому, что они всегда стоят на дороге. Так каждое утро.
На следующем участке дороги я знаю каждое дальнейшее движение. Парковщик, то резким, то плавным движением руки, указывает траекторию въезжающей машине; бабушка-дворник подметает улицу. У нее трясется голова. Раньше я думал, что она с кем-то говорит, отнекивается, но сейчас меня не проведешь – я вижу ее каждый день и знаю, что она больна. Взглядом я прошу ее не мести веником передо мной, и она, словно тоже зная меня и мой «этот» взгляд, не метет. Я прохожу, в мыслях выражая ей благодарность, и слышу, как она снова шуршит метлой.
Сейчас, через метров десять, слева, будут стоять мужчина и две женщины. Они обычно курят в это время и я об этом знаю.
Далее я встречаю единственного человека, который, без сомнения, знает меня, так же, как и я его. Только мы не признаемся друг другу в этом. Ни взглядом, ни кивком, ни словом.
Но мы знаем, что сейчас, или через 20 метров, мы обязательно встретимся. Так каждый день. Но когда уже при встрече со знакомыми людьми на улице или в баре, или где-то еще, мы будем говорить не о наших никчемных делах, которым,  ни до кого, в сущности, нет дела, а о Маргаретт Тетчер или о плюшевых слониках? О войне в Мордве, которой нет, о джунглях Амазонки и крокодилах, о кубике Рубика и мехе нутрий, о подорожании гречневой крупы, о Фландрии (даже если нам нечего сказать), о пожаре на улице Воровского, о брелке для ключей, который мигает в темноте. Почему бы нам не поговорить обо всем этом бреде, или, наоборот, вещах очень важных, случайно встречая друг друга на улице. Ведь все, о чем мы говорим, это "о наших делах". Каких-таких делах, спрашивается. Все эти чертовы диалоги безмолвны и скучны, однообразны и предсказуемы. Как насчет того, чтобы внести немного идиотизма в диалог при случайных уличных встречах, господа? Я не знаю как там у вас, но все, что есть у меня при таких встречах это уныние и скука весом в 15 африканских слонов. Обычная ситуация: иду по улице, слушаю музыку, думаю о своем. Вдруг кто-то машет руками и показывает на себя: "Эй, мол, это же я, не узнал? Привет". И начинается. Мне приходится снимать наушники, обрывать свои мысли, останавливаться, в конце концов. Не то чтобы я не рад встретить знакомого человека на улице, но все это как-то неловко; присутствует какая-то пустота. Ты говоришь "привет". А дальше наступает совершенно глупая ситуация. Ты не знаешь, что сказать дальше, не знаешь, что спросить; расплываешься в глупой улыбке, отводишь глаза. Конечно, ты можешь сказать, что тебе надо спешить, хотя у тебя 4 часа свободного времени и ты ищешь глазами красивую девушку, чтобы, познакомившись, погулять с ней. И вот ты стоишь опешивший:  будто весь твой словарный взяли у тебя на какое-то время взаймы. И самое отвратительное, что и твой "собеседник", надо полагать, находится в не менее радушном положении. Тем не менее, вы улыбаетесь друг другу. Но улыбка эта тупая. Вы знаете об этом, даже не имея возможности взглянуть на себя в эту минуту. Вы приблизительно догадываетесь, почему эта улыбка у вас на лице. Здесь всего понемногу: вы не были готовы к встрече, отсюда появилась небольшая растерянность. Вы думали о том, какой у вас будет вечерний секс, а перед вами оказался ваш знакомый, который перебил ваши солнечные мысли. Отсюда возникает определенная доля лицемерия. Вы не так-то уж и рады видеть его сейчас, но не плевать же ему в лицо при этом?! Верно, приходится улыбаться не самой милой улыбкой и выглядеть при этом как клоун, который смыл макияж наполовину. Или как лицо Януковича на случайно остановленном кадре. Вы выглядите тупо, знаете об этом, но продолжаете разговаривать. Точнее, молчать. Максимум, что вы спрашиваете, это "Куда идешь?" или "Откуда идешь". При этом делаете вид, что вам это важнее вашего ужина. Странно, но в таких случаях никто не говорит о погоде или о политике, например, замечали? О ней говорят, когда тоже возникают неловкие ситуации, но когда уже определенные темы были подняты и высушенны речами. Случайно встретившимся людям не до этого. Им жизненно важно знать, кто и откуда идет. Эти жалкие минуты тянутся также долго, как солдаты, ползущие по-пластунски под встречным огнем. Но вы стоите и радуетесь друг другу и вашей встрече так, будто вышли на улицу лишь с этой целью. А со стороны это выглядит так, будто встретились старые фронтовые товарищи, которые не виделись 45 лет и встретились на 50-летний юбилей по окончанию Второй Мировой войны. И когда тот, кто похрабрее из вас, говорит, что он бы с радостью простоял бы тут еще около трех с половиной часов, но ему нужно бежать по делам, вы любите этого человека всем сердцем. Он одновременно выступает для вас религией: сначала ту, которую вы презираете, а затем ту, которая вас спасает. Поэтому давайте болтать о розовых фламинго и кукурузных палочках, или не встречаться вовсе.

Все, что у меня есть, что меня вдохновляет, живит и питает — это друзья, литература, алкоголь и путешествия. Семья вне категорий. Если разобраться, алкоголь может быть другом, литературой и даже путешествием. Кругосветным.

Я умираю каждый день. Я слишком в хороших отношениях с алкоголем. Наша дружба крепнет с каждым днем.

Я не пил так много до одной трагедии в моей жизни, случившейся со мной в мае прошлого года.

 

………………………..………………………..………………………………………..

 Глава 2

Мы познакомились с Женей года два назад. На улице. Я всегда знакомлюсь на улице, в этом есть свои преимущества. Во-первых, внезапность. Женщину нужно брать мгновенно. Здесь подойдет любой нестандартный вариант. Можно начать с абсурдных вопросов: «Не назовете ли вы пять вечнозеленых растений?» или «Что выше: стратосфера или биосфера?», и потом, дождавшись удивления на доселе невозмутимом лице, добавляете «А, впрочем, мне плевать. Вы вообще кто такая? Я хочу поскорее это узнать – вы мне нравитесь». Вечером женщина будет вашей. Без цветов, ресторанов, ягуара и обещания купить шубу из выхухоли. Во-вторых, улица равняет всех: королей и пажей, сантехников и дипломатов, трагиков и комиков, и главное – гордых женщин и трусливых мужчин. Недавно я познакомился на улице с актрисой. Она и в театре, и в кино, и за кулисами играет.. На улице ее я не узнал, нашел в интернете. Будь мы где-то в ресторане или на светском рауте, кто знает, может и струсил бы - не подошел. А на улице – все равны. На улице я был собой. Улица делает всех голыми. Это в ресторане, все в запонках и манжетах, мы ведем себя согласно месту пребывания, служащим для нас не только местом, где можно обогатить желудок, но и куполом, где мы утрачиваем свою личность. Так, в церкви: мы преклоняем головы и шлем молитвы. Максимум, фотографируем иконы или думаем о повышении цен на гречку. В ресторане мы аккуратно следим не только за собой, но еще и за своей тарелкой, за положением вилки и ложки. Мы должны непрекословно соблюдать определенный порядок для этих холодных металлических колющих  засранцев.

Так было и с Женей, только знакомство наше случилось в трамвае. Произошло это следующим образом. Я ехал с работы в весьма задумчивом состоянии. Не то чтобы мою голову наполняли какие-то важные мысли, скорее я думал о чем-то легком, необременяющим свой разум. Однако какое-то неспокойствие давлело надо мной. Я смотрел в окно и наблюдал за сменяющимися домами, деревьями и людьми. Вагон был полупустой. На улице Фрунзе в вагон вошла молодая стройная девушка в светлом платье. Она села напротив меня и посмотрела мне в глаза, тут же, впрочем, отведя взгляд. Завидев ее, я обомлел. Я давно не встречал такой красивой женщины. Будучи всегда уверенным в женской компании, на сей раз я почувствовал некую слабость, даже легкий мандраж. Я знал, что это неспроста, что такое происходит с мной крайне редко. Но от чего это зависело, я и сам не понимал, только чувствовал, что это какое-то предзнаменование. Я также знал, что в таком «неуверенном» и шатком состоянии, которое произвела на меня эта девушка, мне нужно было действовать решительно уверенно.  Впрочем, как и  любому мужчине при знакомстве с женщиной в известных целях. Обычно в таких ситуациях я долго не думал - бросался на женщин, словно кондор на протухшее мясо антилопы.

 

Взглянув на нее еще раз, я решил разыграть сцену - сымитировать сердечный приступ.  Схватившись рукой за сердце и шатаясь,  я встал, медленно, все так же держа руку на сердце, высунул голову в открытое окно и стал тихонько, но глубоко вдыхать воздух. Затем, после нескольких вдохов, я присел на свое место и наклонил голову. Девушка не отводила от него взгляд. С вами все в порядке? - спросила она, дотрагиваясь до его плеча, - вы не очень хорошо выглядите.  Я поднял голову, заглянул в ее глаза и бросил: - Конечно нет! Вы разве не видите, что я страдаю и держу руку на сердце? Это все из-за вас. Да, - повышая голос, говорил я, - вы в этом виноваты! Еще никогда женщина так не влияла на меня. Пожалуй, нам лучше разойтись. Вы слишком красивы, мадам, пусть доказательством вашей красоте, а точнее – ее влиянию на меня, послужит мое колющее  сердце!».

-Надо же такому случиться, - отвечала девушка,- а я думала, что ни один мужчина на такое не способен.

- На что, мадемуазель?

- На признания в любви перед смертью.

- Но я не собираюсь умирать, мадам. И не собираюсь быть вашим героем.

- Это дело времени. Ведь, я полагаю, наши отношения уже начались, не так ли?

- Видите ли, перед вами мужчина с принципами, пусть и умирающий. Мне чужды быстрые и ветреные романы. Лучше уж умереть здесь, наблюдая за вами.

- Наоборот! Не умирайте! Живите! Живите и сделайте меня счастливой.

- Вы видите во мне мужчину, способного вас осчастливить?

- Несомненно. Более того, вы уже это делаете, глядя на меня.

Через пару месяцев мы уже жили вместе на съемной  квартире. Если посмотреть со стороны, это были вполне примечательные отношения, особенно таковыми они казались со стороны. Мы были красивой парой, вызывающей у людей если не восторг, то наслаждение. Женя была еврейкой по матери. Лицо ее было красиво и западало в память: глаза с большим вырезом, вьющиеся каштановые волосы  небольшие пухленькие губы, средний нос. Ума ей было не занимать, юмора, впрочем, тоже. Однако юмор этот имел остроту, иногда до того едкую, что люто становилось на сердце.  Острота эта часто становилась раздором наших диалогов. Бывало, что дня, а то и часа не проходило без  споров. Споры эти, по большей части, были глупы и напрасны.  Каждый из нас просто пытался выпрастить наружу весь свой ум и превосходство. А цель

 была одна – ужалить. Женя была горда и в очень редких случаях пресекала спор и тем более просила прощения за нанесенную мне обиду. Я же, человек по натуре своей не гордый, отчего-то также не проявлял  мягкости души и твердости разума. Особенно горячо мы спорили на людях: то ли для пущего эффекта, то ли для убеждения в массе, что именно я или она умнее и является хозяином в наших отношениях. Догадаться не трудно, что после каждого такого спора взаимная обида, а порою ненависть  в наших сердцах нарастали. Нельзя не отметить, что иногда, как и положено, так сказать, этакому любовному маятнику, споры и обиды сменялись пылкой любовью и страстью, а иногда даже заботой и взаимопониманием. Но было это крайне редко, и, надо полагать, вряд ли кто-то из нас в глубине души верил и желал именно таких отношений. Казалось, нам куда более приятно спорить и доказывать свою правоту, казалось, это захватывает все наше существо,  наполняло нас какой-то безумной энергией и трепетом, и скорее мы были в эти моменты единым целым, нежели оппонентами. Возможно, именно на этом и держалась платформа наших отношений, привнося в них элемент соперничества. Удивительно, насколько горды и автономны мы были в наших мнениях. Воистину прескверный порок в отношениях. Иногда, возможно, мы понимали правоту друг друга, но, ни за что, словно это бритвой резало наше самолюбие, не показывали этого. Паритета и малейшего компромисса мы достигали удивительно редко.

Наш обычный диалог выглядел примерно следующим образом:

-Не спорь со мной, я хорошо стреляю. Черт, но у меня нет пистолета. Дорогая, а почему бы нам не купить пистолет? Он ведь может пригодиться.

- Почему ты все время пытаешься меня убить? Это так необходимо?-Необходимо? Ты преувеличиваешь, дорогая. Просто иногда я бываю нервным, и мне хочется выпустить кому-нибудь пулю в лоб. Кто же виноват, что ты постоянно бываешь рядом? 

- Но я не хочу развода!

- Да нет же, нет, я тоже не хочу. Просто не покупай так часто ту ветчину из говядины. Делай это, например, только по вторникам и субботам.

- Но ты же в эти дни не ходишь в спортзал, а тебе нужны силы, дорогой.

-  Я не хожу в спортзал и никогда не ходил.

- Ты мне врал?

- Нет. Просто кто-то из нас верит в то, что когда-то я стану немного атлетичнее. К счастью, это не я.

- Почему я должна тебе уступать? Я люблю ветчину, люблю класть ее в корзину, люблю доставать ее из пакета, класть на тарелку. Не говоря уже о том, что она помогает делать меня оригинальной. По крайней мере, из нас двоих.

- Я не менее оригинален, ведь я ее не люблю.

- Нелюбовь всегда неоригинальна, даже если речь идет о таком пустяке, как ветчина.

- Так какого черта я должен убивать тебя из-за пустяка, черт тебя дери?!

- Ты опять ничего не понял, дорогой.

- А ты не помнишь, что я ни разу не был в спортзале.

- Ты кусаешь губы.

- А ты грызешь ногти.

- Губы.

 - Ногти.

- Что в этом плохого, Джим? Что я тебе сделала? Почему ты меня не ценишь? Ладно, мои ногти, но я.. Я же могу быть хорошей.

- Начни с ветчины. Точнее, закончи.

- Эта тонкая коричневая мясная прослоина не может стать шлагбаумом в наших отношениях.

- Я просто хочу быть сытым. Я хочу нормального,  черт подери, большого, человеческого мяса.  Черт! Я хотел  сказать, я хочу есть по-человечески.

- Ты практически назвал меня животным, который ест животных. Что еще я должна терпеть?

- Да какая разница, все умрем. Животные, люди, надежда. Да, я хочу чтобы умерла ветчина!

- Почему ты не можешь сходить в магазин и купить себе еды? Бери все, что пожелаешь! Давай! Вперед! Окорока и печень, паштеты и сардели, бедра и шейки. Можешь хоть устроиться в мясной отдел и все время есть мясо.

- Скажи, у тебя бывают моменты, когда ты сама можешь сказать себе: "Черт, а ведь я же могу быть умной. Это не так-то и сложно. Почему я никогда не пыталась?"

Конечно, все было намного печальнее. Через полтора года эти споры начали превращаться в сцены, нередко доходившие до абсурдных ситуаций, как то — выбрасывание из окна личных вещей или запирание в комнатах. Позже это начало перерастать в более серьезные скандалы — со слезами и рукоприкладством. Я запомню этот случай на всю жизнь, во-первых, как один из самых гнусных поступков в своей жизни, а во-вторых - как поучение и предусмотрительность для жизни будущей. Это случилось у нас дома, помнится, отношения наши уже тогда стали отсыревшими и напоминали скорее безысходное томление двух душ, не в силах что либо изменить поодиночке. Казалось, нам обоим уже не хватало споров для встряски наших отношений. Не помню уже, что именно послужило предлогом нашей ссоры, что, впрочем, не так уж и важно. Это могло быть невымытой посудой или незакрытым окном, дымящей сигаретой, наконец, моими губами, то есть любым пустяком, «помогающим» нам устраивать сцены. Помню лишь, что бранились мы в тот день с особым гневом и раздражительностью. Мы называли друг друга матерными словами и сыпали проклятиями. Я был вне себя в тот вечер, а Женя была в еще большем исступлении. Возможно, в этих словах можно углядеть самооправдание или же нарочное выставление  оппонента более виновным, чем я сам. Возможно, это и так, в конце концов, я сожалею об этом, но во всяком случае, самооправдания здесь малая толика. Я никогда не забуду ее разгневанного лица, какого-то бесноватого порыва, с каким она бросалась на меня. Как кричала «Ударь меня, ну же, ударь, ты же мужик! Ты же бил, давай же». Не забуду, как просил ее уйти, закрыться в комнате, чтобы избежать драки. Я угрожал ей ударом, если она сейчас же не спрячется, так как терпеть те слова и мысли, на которые она меня подстегивала и вынуждала, я терпеть не мог.  Но она, эта безумная в припадке женщина ничего не слушала, да и не могла слушать, она лишь повторяла одно и то же, это «ударь, ты же мужик» да еще била при этом меня то в грудь, то в плечо. Я помню, как ударил ее по лицу, очень сильно, без малейшей жалости и понимания, кто находится передо мной. Каковым было мое удивление, когда она не пустилась в слезы, а лишь просила меня ударить ее чнова. И она, с еще более пылким и разъяренным настроем бросалась на меня с кулаками. Теперь мне кажется понятным, зачем она это делала. Она не могла уйти от меня сама, ей не хватало мужества (собственно, как и мне), но продолжаться наши отношения в таком русле дальше не могли. Она хотела через обиду, через томление ненависти ко мне бросить меня и забыть меня. Но, посмею себе заметить, что вряд ли  какому-то человеку удастся забыть  другого именно таким образом. Обида на то и «дана» человеку, чтобы помнить и никогда не забывать. А забыть лишь можно - простив. Но тогда не забудут уже тебя.

После этого потрясения Женя была в исступлении и около часов пяти не могла прийти в себя. Я, конечно же извинялся и раскаивался, Женя, надо отдать ей должное, конечно же простила меня, так как чувствовала и в себе провинность, однако все это наложило неизгладимые пятна в наших сердцах, которые потом выливались при последующих ссорах. Позднее вся эта грязь и бытовая трясина еще более ослабили наши отношения. Я утратил всякую страсть и интерес к Жене, наши отношения теперь были инертными и пустыми. У меня начала развиваться жажда к похоти и желание других  женщин, что было уже духовной изменой. Искренних разговоров у нас никогда не было, отчего каждый переживал все внутри себя или делился со своими друзьями. По большому счету,  она меня любила, но всегда доставляля мне кучу неприятностей, заставляя меня что-то не делать. Она не разрешала кусать мне же мои губы. Считаю, что это нечестно. Когда я кусаю губы, а делаю я это около трети своего сознательного времени, она часто говорит «Антон, хватит жевать губы, это омерзительно». При этом она сама делает омерзительное лицо. Я на мгновения перестаю кусать губы, но таю при этом ненависть. От ненависти мне хочется кусать губы еще сильнее. И я это делаю. Но у меня нет желания ей насолить, просто мне это жизненно необходимо: грызть свои губы. Часто я помогаю пальцем: придерживаю губу и кусаю ее, будто к ней что-то прилипло. Женю это бесит невероятно. А я часто гадаю, почему на нее находит зловещее состояние, когда он видит меня за этим занятием. В конце концов, губа ведь моя. И мне не больно. И что, что другим не нравится; пустяки, что мое лицо омерзительно выглядит при этом. Мне чхать. Увидев мою настойчивость или равнодушие к ее просьбам, она резким движением убирает руку и говорит «сколько можно, это ужасно». И при этом кривляет меня, прислоняя свой палец к губе и изображая на своем милом лице мое лицо омерзительное. Меня это ужасно бесит. Но я ее, наверное, люблю. Вот и терплю. Надо терпеть, когда любишь, кто-то так говорил. Что-то в этом есть. Но иногда просто страшно, как хочется кусать свои губы.

 

Женя очень не любит, когда на кухне накурено. Я ее понимаю, она редко курит, только на каких-нибудь дискотеках. Но это чепуха, так, баловство. Мы сидим с друзьями на кухне, громко болтаем, пьем пиво и курим. Женя пытается спать -  у нее завтра рабочий день. У нас тоже, но мы хотим жить – вот и пьем. А когда выпьешь, хочется делать музыку громче, и ты почему-то забываешь, что твоя девушка пытается заснуть. Поэтому не запрещаешь друзьям делать музыку громче. Потому что ты живешь, тем более, когда музыка хорошая. А я люблю хорошую музыку, особенно когда она играет громко.  Когда мы делаем музыку очень громко, Женя открывает дверь, на ее лице – вся злость адских демонов. Но она, пытаясь быть учтивой, просит нас, чтобы мы сделали музыку тише, ей завтра работать. За вечер она не устает вставать раз пять-шесть и говорить одно и то же: «мне надо спать, завтра на работу, я устала, сделайте тише». Но мы почему-то делаем громче опять и опять. Скоты какие-то, а не люди. Нельзя жить, когда кто-то жить не хочет. Это друг другу мешает. Наверное, мы, попросту, часто не давали друг другу жить. Конечно, я не виню ее в надломе, разрыве наших отношений, ибо в них, как и во всяком, наверное, разрыве - виноваты оба.

 

 ………………………..………………………..………………………………………..

Глава 3

 

Наконец, мы расстались. Случилось это 20 мая. В тот день я вернулся с Крита с мыслью начать все заново. Я поднимался по своей улице, Кловскому спуску, где меня встретил Андрей. «Не хочется тебе этого говорить, - сказал тогда Андрей,- но она ушла. С вещами. И ты знаешь, я рад. Так будет лучше для тебя». Ее уход был для меня ожидаем. Перед отъездом я послал ее ко всем чертям со словами «Надеюсь, когда я вернусь, тебя уже здесь не будет». Все те десять дней, которые я отсутствовал, Женя искала себе новую квартиру. Она окончательно определилась с решением об уходе и уже не мешкала. По счастливой для нее случайности она сняла квартиру ровно за день до его приезда. Надо ли говорить, что зайдя в квартиру и не увидев привычного Цербера в ее лице, я все же расстроился. Так я начал пить. Алкоголь, точно неугомонная карусель вскружил мне голову. Я стал слишком свободен. Со мной начали происходить странные вещи. Вещи, которые я сам не мог себе объяснить. Так сказать, метаморфозы. Какое-то изменение природы вещей. Например, человека ударили кулаком по лицу, а он не дает сдачи, а благодарит этого человека, прощается с ним, параллельно вытирая кровь с разбитой губы, и уходя,  затягивает при этом веселую песенку. В первое время я не знал, как себя вести, сказывалось то новое состояние свободы и независимости, обретение нового состояния, о котором я втайне мечтал и которого искренне желал. Несмотря на уход Жени, поначалу я не был опечален. Наоборот, я сиял, цвел, прямо как мальчик, идущий в первый класс. Его улыбке завидуют влюбленные, на нем белая рубашка и 13 алых роз в руках. Сегодня он впервые сядет за свою парту и увидит на ней выцарапанное "Светка, я тебя люблю", а после, первая учительница вызовет его к доске, где он, перед глазами всего своего класса, а также родителей и учителей, прочтет стих, овации после которого не будут стихать несколько минут... Со мной происходило приблизительно то же. Каждый день. Парадоксальность ситуации придает тот факт, что я был счастлив от той мысли, что не знал, каким будет его завтрашний день или даже сегодняшний вечер, но, в то же время все мои мысли были направлены на стабильный завтрашний день. Мои попытки обуздать ближайшее будущее наступали на железные грабли, деревянным стволом которых являлись мои авантюризм и надежда на другое завтра. Ежедневно я твердил себе, что, наконец моя жизнь стала свободной, целостной и самодостаточной. Даже при всех своих проблемах, внезапно, как неожиданная вспышка молнии в летний  безоблачный день, свалившихся на меня за довольно короткое время, я скорее закалялся и выигрывал от этого, при этом для  меня оставалась загадкой изюминка этой панацеи. Разумеется, чувство самолюбия было затронуто: я остался один, любимая женщина и не собиралась ко мне возвращаться. И порою это приводило меня в бешенство. Плеяда душевных стенаний наждачной бумагой ежедневно чистила мое сердце, а мозг, словно дорогую английскую обувь натирали до блеска шелковой тряпочкой. Да так, что свет этих туфлей, стоящих в темном чулане, какой только есть в мире, был виден соседям сквозь стены. Мой мозг горел, мысли, плевать хотевшие на прочную, словно алмаз, черепную коробку, сверлили ее в поисках свободы. И делали это почише какой-то там дрели "Bosch".

Через какое-то время мои мысли стали свободны и легки, как облака ночью. Именно как ночные облака - они невидимы для других, понятны только мне. Раньше они, как и мечты, имели довольно короткую жизнь, не имея возможности переплетаться и образовывать некую сеть счастья, беспечности и умиротворенности. Кто-то, большими ножницами, лезвия которых сияли в соседнем квартале, резал их на корню, губя тем самым мои покой и свободу. Мысли мои могли выиграть забег у эфиопских рекордсменов-бегунов, или же наоборот, еле волоча свои легкие, как кукурузные хлопья тела, быть спокойнее, чем морская гладь горного озера.
Абсолютно незнакомым людям я отдавал свою теплую энергию, невесть откуда берущуюся. Я улыбался людям, хотя еще вчера я клял их заборными словами. 
Я стал настолько свободным, что удивлялся своим мыслям, действиям и желаниям. Однажды я ехал в автобусе, кто-то закашлял, громко так закашлял, что я было подумал, что человеку плохо. Я представил, что человек падает в обморок, и что я, крича людям что-то вроде "что же вы, олухи, помочь не можете" кидаюсь к больному и делаю ему искусственное дыхание...
Может быть, это утопия, что я позволял своим мыслям, словно щупальцам, придерживая горизонт, безоглядно запрокидываться за его дальний порог.

Но утопия эта, если все-таки это она, имеет большую ценность, если не сказать большего - это платформа, кластер, асфальт, на котором строилось мое тогдашнее мировоззрение. Я привык доверять и прощать, нежели вспоминать плевки в спину. И эта утопия являлась моей подругой, идя под ручку с которой, я насыщала свою реальность: "завтра" приобретало смысл, "настоящее" - импульс, а "прошлое" — смысловой импульс.
Faltas sanctionadas. Однако так просто забыть мне ее не удавалось.
Снилась. Вспоминал. Плакал. Искал глазами на улицах.

Однажды я рассказал все маме.

- Это все твои синусоиды.. Тебя все время качает туда-сюда. Ты не можешь с собой совладать. Не то чтобы меня это пугает, но ты никак не можешь определиться. Я понимаю, что характер, что уродился такой. Это ты в 13 лет мог такое говорить, но не сейчас, когда у тебя есть практика, есть жизненный опыт.

- Я говорил такое в 13 лет?

- Да, постоянно в школе.

- Тебе нужно работать над собой.

- Мне кажется, мне нужно не работать над собой, а быть единицей общества. Внедриться в него, грызть его камни. А когда ты познаешь информацию только из музыки, литературы, кино — тебя словно несет в другой край..

- Сынок, делай выводы уже.

- Мама, - крикнул я, - я не знаю, какие уже выводы делать. Я понимаю, что когда я был с Женей, я был ее спутником, как Луна и Земля, а сейчас меня отнесло в другую галактику и сейчас я ничего не понимаю. Иногда я думаю, что я мыслю правильно,  но потом понимаю — что это полная ерунда.

- Оторвали тебя, да?

- Меня никто не может оторвать, по крайне мере из людей, но в то же время - я улетел.

- Но тебя это поколебало, так?

- Да, она была каким-то стержнем, который меня удерживал.

- Но у тебя то же самое было и с Лерой.

- Возможно.

- Конечно, когда ты на кого-то опираешься, доверяешь.. А один ты можешь легко поломаться. Тем более, тебе нужно работать, работать в одном месте, расти. Потому что женщина всегда смотрит вперед. Будут дети.. Женщине необходимо основание и опора в финансовом плане, понимаешь?

- Я понимаю, но не хочу этого принимать. Опять эти деньги. Мне опостыли все эти категории: деньги, любовь, скука, печаль, тоска. Нет у них больше имен.  Если мне плохо, я принимаю это как есть и не пытаюсь скрасить это состояние. Все что у меня сейчас есть это равнодушие ко всему в мире. Я не знаю, каким будет следующий шаг понимания чего-либо, потому что настолько сильно сейчас равнодушие. Или Бог, или.. но опять же, он так просто не придет. -Федор, тихо! - но в любовь я не верю совершенно, мне уже надоело в нее верить.

- Только он один может тебе помочь, как сказано в Библии..

- Мам, хватит! - я не хочу эту тему вообще поднимать. Даже если когда-то это случится, то он достучится до меня, а не я до него.

- Если у тебя есть желание, он всегда тебя будет ждать.

- Нет у меня желания.

- Он хочет чтобы ни один человек не погиб..

- Мам, у меня такие мысли, что я вообще бог, что я Иисус.

- Что?

- У меня такие мысли иногда, что я Иисус. Вот я такой, всем могу открыться, всем могу отдаться, всех готов приютить. Живите в моей квартире, живите с своими собаками, хоть со СПИДом, мне все равно. Вы все равно люди. То есть, нет никаких ограничений, нет ничего. Нет ничего:  ни хорошего, ни плохого - все равно. И я не хочу тебя пугать этими мыслями, если они есть в моей голове.

У меня периодичность года. Каждой зимой.. я не скажу что это депрессия, что «нет» солнца. Это какая-то экспрессия. Вот сейчас я стою и смотрю в окно, там нет солнца и летают вороны. Но я не чувствовал бы ничего иного, если бы я сейчас был на островах, там было бы тепло и летали чайки. Но я хочу куда-то уехать. Чтобы бросить все: этот алкоголь, эти сигареты, эту жизнь. Но я не могу себе откровенно сказать, что я хочу этих перемен. Я не могу сказать, что сейчас я погряз в болоте. Я словно подвис. Меня словно вообще нет. Я понимаю, что я, наверное, не хороший сын. Хотя, что такое «хороший сын?». Хорошая мать — да. Вот ты — хорошая мать.

-Ну, я бы вот не сказала. - Я тебе говорю об этом. У меня нет ни одного повода, чтобы сказать, что ты - плохая мать. «И даже если бы он был, не знаю, сказал бы или нет» -  подумал я про себя. - Федор, тихо!  - Что, он гулять хочет? - Хочет, но это его проблемы. - Ну как это его проблемы?  - Вот так. Он может терпеть несколько часов, он просто манипулирует. Я же знаю. «Хочет гулять», я еще сам не ел, и в туалет не ходил, грубо говоря.

 

 ………………………..………………………..………………………………………..

 Глава 4

 

Как-то я оказался на том месте, где когда-то жил. Жил с ней. Место это находится за 20 километров до места, где я живу сейчас, а может и больше. Какая разница, дело не в этом. Дело в том, что я чувствовал, когда находился  рядом со своим прошлым. И подходя на каждый метр ближе к этому месту, я как будто заново переживал свое прошлое. Можно ли переживать прошлое, и если да, то заслуга ли памяти в этом? Плохое прошлое переживать тяжко. Что ж, не всегда же лежать на песочном пляже и смотреть на упругие ягодицы...
Я смотрел на этот дом и вспоминал, что я жил в нем, жил со своей любимой женщиной, а еще с братом. Я помню, как мы впервые оказались с ней в постели, помню, как варил ей кофе, как мы вместе принимали ванную.

Но дальше мои воспоминания пресеклись. Я начал думать почему, собственно, мне сейчас грустно, печально, уныло, даже немного тоскливо. Ведь, казалось бы, все должно быть с точностью наоборот - я должен вспоминать свое прошлое с улыбкой. Почему же мое сердце сейчас оковано тоской? И почему только подумав о том, что я ЖИЛ с любимой женщиной и НЕ ЖИВУ сейчас, вмиг память моя закончила свои поисковые процессы и вернула меня в бытие настоящее. Я понял, что предтеча, а вернее - следствие моей тоски - это неимение того предмета, коего желает моя душа. То есть, имея в своем распоряжении (назовем условно) этот предмет, я бы вспоминал о своем прошлом с легкой улыбкой. Почему же какое-то воспоминание способно захватить мои мысли? Может, я боюсь чего-то? Затем я вспомнил, что лучшим способом уничтожить страх, является постоянный поиск солнца, излучающего это страх. Другими словами, чем больше смотришь своему страху в глаза, тем больше у тебя шансов чаще лежать на песочном пляже.

Наконец, поняв, что я все же люблю ее и что она мне жизненно необходима, я решил, во что бы то ни стало вернуть ее. Однако на встречу Женя не соглашалась. Лишь после долгих уговоров и просьб, встреча, наконец, была назначена. Мы стояли друг напротив друга. Кажется, это было возле подземного перехода.  Сначала я просил, а затем умолял ее вернуться. Я грезил об идеальной совместной жизни, говорил, что я изменился, что буду самым лучшим, а она моей единственной, что взаимопонимание и взаимоуважение, наконец, переступят порог наших отношений. Я даже всплакнул, вполне искренне, но все же для большего эффекта. Однако Женя, зная меня достаточно хорошо, ответила отказом. Впрочем, меня это не остановило. На протяжении четырех  месяцев мы продолжали встречаться. Я действительно хотел и старался измениться, я прикладывал над собой усилия, стал заботливым и внимательным. Однако, такое ощущение, будто это был не я. Нельзя сказать, что это было напускным или фальшивым, нет. Мое поведение и поступки были чрезмерны, если так можно выразиться, хотя, безусловно, они были хороши. Женя понимала, что все это временно, что делается это для завоевания и возврата былого, но совместного будущего она уже не видела. Возможно, она просто меня разлюбила. Еще после новости об ее уходе, я сразу же уволился с работы, находиться на которой теперь было абсолютно невмоготу, все мысли мои были заняты Женей: мысли тревожные и склоняющие к печали. В таком состоянии я обитал четыре месяца. Нещадно пил и тосковал по ней. Интонировал агонией. Постепенно и неожиданно для себя я перестал общаться с друзьями, мне казалось, что единственный человек, который мне нужен - это она. Чем отъявленнее были мои попытки вернуть ее, тем призрачнее казался успешный итог. Проснувшись, я выходил на улицу, гулял целый день и ни с кем не разговаривал. Однажды я забыл ключи от квартиры, и это не сулило мне ничего хорошего. Я присел на лавочку возле подъезда и впал в задумчивость.  Я распаковал хрустящий французский батон за 3.60 и махом съел половину. Кто-то говорил, что нельзя переедать хлеб - вредно. "И какой чудак это ляпнул,- думал я про себя, - вот бы найти его где-то, узнать, где он живет или работает, ворваться к нему домой или в офис, и при всех - сначала обругать, а затем звездануть ему как следует этим наполовину съеденным батоном. И не обязательно французским. А то ведь из-за этих болтунов вторая половина батона в рот совсем не лезет". Ко мне подсела женщина определенно старше 50, но младше 60, в руках у нее был тоненький проспект. Страниц на 15, не больше. Впрочем, все равно..
- Вы заболели? - спросила женщина.
- Хм... нннеееет, с чего вы взяли?, - несколько раздраженно ответил я, повернув голову к ней и окинув ее не самым лицеприятным взглядом.
- У вас такой насморк, - сказал женщина угрюмо.

Я хотел было сказать, что дело ее витиеватых мыслей не касается, но ответил ей довольно учтиво, что у меня это хроническое. - Так чего же вы не лечите?- не унывала она. Вы же молодой, у вас вся жизнь впереди, а позади не так-то и много прожитого, вам, верно, еще и 20 нет, так? 
Я не особо любил эти речи и наставления пожилых людей. Лезут, как лисы в норы. Понимая, что если я соглашусь дискутировать, она будет продолжать дальше (как это обычно бывает), но если буду оспаривать - нет уж, скорее засунуть голову в соковыжималку.
- У меня это не лечится!!! Я пробовал, вы понимаете, что это хроническое, хро-ни-чес-кое! Не лечится. Я пытался, мне даже что-то пробивали там, но все зря. Может и не зря, но... в общем, извините, но я ничего не могу поделать с этим. Вы ведь тоже не идеальны, верно?
- В таком случае, вы не могли бы отойти в сторону?
- С какой стати, лавочка создана для всех. 
Тут она вроде немного притихла. Чуть присмотревшись, я увидел, что она читает, это был "Православный справочникъ".
Она то и дело крестилась. Читала и крестилась. Этакая гимнастика для пальцев, знаете. Я чуть было тоже не начал... Я чуть было не начал с ней спорить о том, что креститься так же напрасно, как заливать окрошку растительным маслом. А тем более так часто. Но сдержался, лишь перевернув страницу, а за ней тут же и мысль.
Впервые за год я увидел столько разных людей, живущих у нас в подъезде. Где они все живут, задавал я себе вопрос. Ходят парами и по одному, одни - с пивом, другие - с цветами, кто - с желтыми зубами... Но все неизменно желают тебе доброго вечера. – Эть, -думал я, - красота!
А вот таксист, поправляя кепку, спрашивает номер нашего парадного. Мы с моей спутницей одновременно произносим два разных номера, после этого поворачиваем головы и смотрим друг на друга. На лице - глупость. Женщина говорит, что, мол, точно первый, я здесь всю жизнь живу. Я и тут не спорю,  хотя почему-то все время считал, что живу именно в подъезде под номером 2.
Слегка смущенный таксист уходит, а я вновь впадаю в задумчивость. Взгляд  мой привлекает что-то быстрое и маленькое, это насекомое.
Красного цвета, и не самых приятных внешних форм. Я смотрю на его красную спину и думаю, какого черта он стоит. Чего он ждет? Вот опять побежал, опять стал. Он что, думает о чем-то, изучает плотность бетонного покрытия, метит, словно собака, территорию? Что он делает, - гадаю я, - зачем насекомые сначала быстро бегут, можно сказать, сломя голову, а затем вдруг (наверное, даже для себя неожиданно) останавливаются. Стоят вот так несколько секунд и потом, залезая, кто под камень, а кто в трещину на деревянной лавке, прячут свои красные спины...
Как много, оказывается, можно насмотреться, сидя на лавке у своего подъезда. И сидел ведь я всего лишь час, и ведь большее время из этого часа ушло на мысли.
Тут моя спутница, о которой я совсем забыл (возможно, из-за мыслей о насекомых), показывает своим озябшим указательным пальцем на табличку, находящуюся на железной двери нашего подъезда. Табличка гласит, что подъезд у нас действительно номер 1. После чего спутница снова крестится и уходит.

«Отныне я буду чаще сидеть на лавочке у своего подъезда, - думаю я, - даже когда кто-то будет дома».

 

………………………..………………………..………………………………………..

Глава 5

Наконец, случилось то, что должно было случиться. Женя нашла нового мужчину. Точнее, мужчина нашел ее. Забрали из-под носа, что называется. И кто: знакомый, довольно хороший знакомый-то. Нет, я не сердился на него: он хороший малый, и я его, как это, уважаю, так сказать. Честное слово.
Но мне, конечно, было обидно. И немного больно. Да что там врать, больно прилично. Как молотком по голове ударили, понимаете? Неприятное это ощущение, когда девушка ваша с другим сейчас. И я не хочу, чтобы у вас такое было. Нет, конечно, жизнь на этом не заканчивается, я об этом помню. И я даже улыбаюсь, ни одной слезинки не пролил, хотя срывались. Терять что-то – это так, что ли, плохо. Ну, вы понимаете, о чем я, правда? 
И со мной бы наверняка сейчас творились какие-то плохие вещи, ну там, меланхолия, или упаси, депрессия, только вот не надо оно мне. Ну, сами судите, страдать-то невыгодно. Вот я как-то и обхожусь без этого. Мне вот все говорят, мол, найдешь другую, и еще лучше, куда там! Я отвечаю, что найду, но это ведь еще искать надо. Хорошенькое дельце, ничего не скажешь. Все так просто, дескать. Дескать, проснулся раньше обычного, часов так в 9 утра, помылся, ну там, позавтракал, надел что-то такое нарядное и вышел на улицу. И вот начинаешь искать, и все такие прямо идут и своим видом показывают, мол, меня вот выбери, я хорошая, прямо таки неприлично хороша собой и суп готовлю лучше этой дуры, у которой прыщ на лбу. И ты не смотри, что у нее волосы красивые, она наверняка зубы чистит только с утра, а вечером ей, видишь ли, не хочется.
Только нет, братцы, так не бывает. Никто тебя ждать не будет, и никто не будет идти по улице с мыслью, как бы так поскорее стать твоей избранницей. Ни черта подобного. И мы знаем, что, конечно, всем им решительно наплевать.
Помню, отец как-то мне сказал одну прекрасную вещь. Мне тогда было лет 10 или больше. А может, меньше. Только это неважно. Важными были его слова, которые я, несмотря на малый возраст, пронес через всю свою 25-летнюю жизнь. У меня тогда что-то случилось, может, машинку потерял, или что-то в этом роде. Решительно незначительное. Глупости какие-то. Отец мне так сказал. Сказал он такие прекрасные слова. Сынок, говорит, то, что у тебя случилось – это не проблема. Проблем, в сущности, вообще в жизни нет. Разве что смерть близких людей. Но это уже трагедия. А все остальное – пустяки, по большому счету. Вот такие вот слова говорил мой отец, прекрасные это слова, я их как сейчас помню. Все остальное, говорит, пустяки. Ловко это он сказал. И вообще я отца очень люблю. Маму, конечно, тоже. А еще братьев люблю. И друзей своих люблю. Еще в футбол люблю играть. Но это, конечно, уже другая любовь. Нет, не пустяковая, но просто другая и все тут.

 

В эту ночь мне приснился странный сон. Помню, что мы оказались посреди поля, то ли пшеничного, то ли еще какого-то. Ли почему-то была с велосипедом.
Мы медленно волокли ноги по тропинке и о чем-то мечтали. По другой тропинке, уже вдалеке, шли мои родители и тоже с велосипедом.
"Поехали со мной в Японию" – сказала Ли. Я сказал, что сейчас не могу, есть кое-какие дела и что в следующем году, возможно, мы с родителями поедем на Сахалин, откуда я не премину посетить ее родину.
"Ты собираешься ехать на автобусе?" - спросил я ее. "Нет, что ты, на поезде, вот он подъезжает". Она махнула рукой и показала мне движущийся без звука поезд".  Ехать 11 дней" - добавила она. Я, вероятно, попрощался с Ли и покинул ее, а она, в свою очередь, села на свой поезд до Японии. Я никогда не видел эту Ли прежде.

Я подъехал на велосипеде ко двору своего друга, который сидел на крыльце с опущенной головой.
Его мать окликнула меня и попросила пройти с ней. Мы прошли коридор и оказались у меня в саду. Тут уже сидела моя мать, а мать моего друга, Сергея, исчезла.
Моя мама сидела возле колонки и ковырялась в земле, где была выкопана полуметровая яма. Я все сразу понял.
Мама начала ковыряться в красно-белой каше столовой ложкой. Потом она спросила меня, что это такое, достав ранее целую ложку мяса. "Это то, что ты думаешь. Это труп". Я не хотел врать и словно в благодарность за честность услышал какие-то слова со стороны отчима в мою поддержку. Вероятно, он назвал меня молодцом или хорошим мальчиком.
Наконец пришел Сергей. Мама куда-то исчезла. Я спросил у него, что мы будем делать, но он ничего не ответил.
Мы направились поближе к сараю, в котором мы его убили. Кем он был и откуда он тогда взялся, этот, тогда еще живой человек, я не помню.Помню лишь то, что он бросался на нас, и что убили мы его случайно. А кто из нас именно убил его, я или Сергей, я тоже не помню. Я откуда-то знал, что мы убили его молотком, попали ему по голове, и он упал на кучу аккуратно сложенных дров. Мы не хотели его смерти, так вышло. Мы просто защищались.
Мы решили его сжечь и закопать его у меня в саду, так как тащить его было опасно - нас могли заметить.
Не помню, сожгли мы его или нет, но закопали точно.
Я вышел из сарая (Сергей тем временем куда-то исчез) и пошел к дому. Возле дома я увидел двух одинаково одетых детей, которых тут же забрала страшная птица-человек и прокричала что это место проклято.

 

 На следующий день  мне стало совсем плохо. Когда она была одна, пусть без меня, я еще мог это переносить, но зная, что она засыпает в руках другого, я совсем пал ниц. Еще этот дурацкий сон, невесть зачем мне пришедший. Проснулся еще пьяным. На мне вместо женских рук лежит кот. Он, конечно, породистый, но ну его. Встаю, одеваюсь, выхожу на улицу. Прыгаю в маршрутку. Слушаю Земфиру, ехать на вокзал. На вокзале забираю свой паспорт с вклеенной в нем новой фотографией. В нем два разных человека. Умора! Иду по направлению к маршрутке, думая, что паспорт нужно обязательно потерять.

Сел в маршрутку. Снова Земфира  Я еду и мне так хорошо на душе. И сам не пойму почему. Но я не сильно расстроился, точнее, я вообще не расстроился. Да и зачем расстраиваться, когда у тебя хорошо на душе?! Вот я и не стал. Дай, думаю, поеду дальше, до конца, мне так хорошо сейчас просто ехать. Ехать и слушать музыку. Ехать пьяным. Вези, думаю, сволочь, хоть в Уругвай. Проехав свою остановку, я почувствовал себя еще лучше. Это словно  что-то закончил. Не знаю, как вам объяснить. Ну, знаете, когда заканчиваешь какую-то работу, сочинение, например, или картину там дописали, и вот чувствуете, что вам как-то грустно от этого факта. Что что-то закончилось. Что- то если не утеряно, то отнято. И отнято у вас. Более того, вами же. Какая-то эпоха, может быть. Пусть и двухчасовая. Вы, наверное, ничего не поняли, конечно. Дурной пример я привел. Какие такие картины за 2 часа пишут-то? Нет, не годится совсем мой пример. Ну, конечно, может, и пишут, только все равно плохой пример. Не пришло ничего в голову лучше и хоть ты тресни. Словом, проезжаю я свою остановку и понимаю, что мне ничуть не грустно. Ну, самую малость. А потом как даст, как накроет какой-то волной изнутри. Что бы это? Отчего? Только я продолжаю ехать и радоваться всему, что вижу. Светофор. Смотрю в окно. Красная машина, в ней мальчик в шапке. Он мне нравится. Не спрашивайте чем. Не отвечу. Я смотрю на него, а сам улыбаюсь как идиот. Ну же, говорю, посмотри на меня, мальчик. Но он разговаривает с мамой и не видит меня. Наверное, говорят о каком-нибудь велосипеде. А мама ему отвечает, что купит, если он закончит четверть на все пятерки. Сейчас, наверное, уже и нет четвертей и семестров. Мне трудно сказать. Только вот у меня в школе были. И мама мне что-то такое говорила наверняка. Такое похожее. Только вот велосипеды у меня были всю жизнь. Я очень хорошо катаюсь на велосипеде. И очень все это дело люблю. А вот мотоциклы не люблю. Странно это все. В общем, может они и не о велосипеде говорили вовсе, а о какой-нибудь девочке, которая ему понравилась, или о том, как его друг Гришка смешно упал, а потом заплакал.   И это, кончено, важно, о чем говорит этот мальчик. И важно, что мама его слушает. Это очень даже хорошо, когда родители слушают своих детей. Они тогда меньше ошибок в жизни делают. А есть, представляете, другие. Таких родителей я не понимаю и не люблю. Тут я понимаю, что они говорят о важном, и понимаю, что мальчик не обернется. Я без обиды тоже отворачиваюсь. Этим временем я еду по незнакомым мне улицам. И сам себя хвалю, что вот так вот сделал – поехал до конца. Хоть в Уругвай меня вези, хоть в Белиз – мне хорошо. Снова светофор. Снова смотрю в окно. Какая-то девушка бежит по дороге. Она просто бежит, а у меня сердце кровью обливается от радости. Не спрашивайте, почему мне это нравится. Я не отвечу. Она просто красиво бежала. И этого было достаточно. Маршрутка свернула на красивую улицу. И доехав до ее конца, остановилась. Водитель, найдя салон пустым, посмотрел на меня. Я снимаю один наушник   и кричу, что я остаюсь. Я по кругу, говорю, дальше еду. Я заплачу. Он улыбается и утвердительно машет головой. Я вновь радуюсь. Смотрю в окно по привычке. Бегают детишки, в таких странных одеждах. Как в «Оливер Твисте». Но они быстро убегают. Я встаю и иду к водителю. Сажусь рядом с ним. - Хотите выпить? Пожалуйста, выпейте со мной, - говорю. Тот, вновь улыбнувшись, отвечает, что он на работе. Я говорю, плевать на работу, идемте пить, у меня куча денег. Я вам оплачу ваш рабочий день. Но он все смеется и машет головой. Не могу, говорит, нельзя. Работа. Ладно, говорю, все равно спасибо. Хороший вы мужик, сразу видно. Возвращаюсь на свое заднее сиденье. Маршрутка заводится и едет по обратному маршруту. Я немного устал. Спал все же мало. Сейчас точно выйду на своей остановке, думаю. Народ постепенно заполняет маршрутку. Тут вламываются три парнишки лет десяти. Один смотрит на меня, я отдаю ему честь. Он смеется. Тем самым переключая внимание двух других ребят на меня. Я, движением руки и с улыбкой на лице приглашаю их к себе. Они, не сомневаясь, бегут ко мне. У них радостные лица. У них выходной. У меня тоже. Нам всем хорошо. А мне так вообще прекрасно. Ну, как дела?- спрашиваю, - куда едете? – На футбол, отвечают. О, на футбол, говорю. На тренировку, значит? – Да. – Я тоже футбол люблю. Вы, обращаясь к самому активному, за какую команду болеете. – За Арсенал лондонский. – Понятно. У меня брат за него тоже болеет. – А я за Барселону, говорю.  И, если помните, они 3 года назад в финале встречались. Нам тогда, помню, не сладко было. Понимаете, о чем я? Когда два родных брата болеют за разные команды, которые в финале. И ты не хочешь, чтобы команда твоего брата продула. Но и своей же того не пожелать! Вот в чем сложность. Но кто-то проиграл. А мы дальше живем. Они смотрят на меня удивленно, но с интересом. Я это замечаю. И молчат всё. -Турнир у вас какой-то? – Да. Один что-то шепнул другому на ухо и оба замерли. Вы тоже когда-то будете такими, говорю. Не знаю зачем, но я им об этом сказал. Но я говорил с улыбкой, по-доброму. Если такие вещи можно говорить по-доброму. Но я старался. Был с ними добр и приветлив. И они это чувствовали. И я тоже. Это сейчас вы маленькие и вы улыбаетесь постоянно. И вам на все такое взрослое наплевать. Ходите как короли. А лет через пять  появятся проблемы: сигареты, алкоголь, девочки, презервативы..  Да-да, не смейтесь. Все это будет и у вас. А еще позже: вступительные экзамены, снова алкоголь, наркотики, женщины. И так до бесконечности. Главное, чтобы не было много алкоголя и женщин. Поняли? Те кивнули. А сам смеюсь. Да шучу я. Все у вас будет хорошо. Вы только футбол не забрасывайте, хорошо? - Да! Но вот и моя остановка. До чего же холодно на улице..

 

………………………..………………………..………………………………………..

Глава 6

 

Знаете, не люблю я ездить в автобусах вечером. Тем более, когда едешь по каким-то неведомым тебе районам. Ну, знаете, там, где ты еще ни разу не был. Спальный какой-то район, например. Тебе так тоскливо на душе, а еще этот неизвестный спальный район ко всему прочему. Совсем он прямо ни к чему. Да еще ты сидишь практически один в этом автобусе. И хочется подохнуть, честно слово, до того уныло. А впереди, конечно, сидят какие-то 2 парня и смотрят видео с телефона. Меня всегда это раздражает. Прямо до чертиков. Иной раз хочется встать и сказать, чтобы выключили это чертово видео. Но я всегда сижу на месте и слушаю, что же именно они там смотрят. Анекдот какой-то. Мне не нравится, даже раздражает, а я сижу и слушаю.
Ну да черт с ними. Выхожу с автобуса. На вокзальной. Не люблю я вокзалы, аж зло берет. Кричат эти глашатаи, объявляют, кто куда едет. Ше-пе-ти-вкаааааа, кричат. Уверенным таким голосом. Громким, аж противно. И при этом лица у них такие, ну умора. Меня одолевает легкий голод. Я покупаю себе сэндвич и жадно его проглатываю. Я люблю есть быстро, когда голоден. И не особо, признаться, слежу, что это, возможно и не красиво. Просто иногда ну очень хочется есть. Насытиться хочется. Оттого и запихиваю в себя все поскорее. А когда насытишься, тогда и можно уже есть не спеша. Можно даже с вилкой и ножом есть. По правилам. Но обычно я всегда без ножа ем, у меня и вилкой-то получается не хуже. Тут я вдруг вспоминаю, что женщина моя не со мной. Старая песня, знаю. Вы, небось, подумаете сейчас, что опять он за свое. И будете правы. Только я вот не могу иначе. Знаю, что женщины этого не любят. Они любят, чтобы вы всегда себя вели, как это сказать, по-мужски, словом. А как это по-мужски, непонятно даже. Они любят, знаете, чтобы все прямо-таки как Клинт Иствуд были, что ли. Или я чего-то не пойму. А я вот, наоборот, хочу говорить, когда что-то чувствую, пусть это и не особо радостное. Я хочу поделиться с кем-то. Да, я люблю поговорить по душам. Думается, я могу быть хорошим собеседником. Могу выслушать, когда у человека что-то плохое на душе. Мало ли что бывает. Девушка плохо поступила, или, с работы уволили. Да все что угодно. И я вот, кажется, никогда не отворачивался, когда со мной об этом говорили. Мне нравится это слушать, я уверен, что человек тебе доверяет, значит. А вообще я думаю, что иначе и не может быть. Уверен точно, что каждый из вас хороший человек и выслушает даже не особо то и знакомого человека. Я в этом четко уверен. И не спрашивайте почему. Просто уверен. Просто иначе не может быть. Иначе вы плохой человек. И пусть вас мухи закусают.
Но женщины любят все же, чтобы мужчины вели себя по-мужски. А как это? Сам черт не разберет. Это, выходит, мы должны быть грубыми и обязательно с щетиной, что ли? И у нас вид должен быть такой свирепый, гордый. Холодный. Независимый. И, главное, мужской. Типичный, такой, знаете, мужской взгляд. Я, право, не знаю, что все это значит - "по-мужски". И никогда я не заставлял себя это делать когда меня просили женщины. Даже наоборот. Вот недавно был случай. Встретился я с той, кого любил. С Женей, в общем. Напились, конечно. Хорошо так, надо сказать, напились. И поссорились вроде. Кто-то, может, вспылил. Такое у нас часто бывало. И вот в один момент она мне говорит, уходи, давай, ты сейчас ничтожество. Ты мне противен, не позорься, уходи. Ты же мужчина. И я, представьте себе, начинаю плакать. Не совсем понятно отчего, но стою и реву. Совсем не по-мужски, наверное. Только вот я не знаю, как это "по-мужски". И стою реву. А она, наверное, еще более ненавидит. И думает, что я тряпка. Что как баба себя веду. Представьте себе: мужик и плачет. Вместо того чтобы уйти, я стою и плачу. Натурально - слезы текут. Лицо, наверное, глупое. А по нему слезы текут. Ужасная картина. Но хотелось плакать и все тут. Я может, не каждый день плачу.
И все-таки не понимаю, что значит у них это "будь мужчиной". Это что же выходит, плакать нельзя или уходить нужно всегда? Непонятно мне все это.
Я вот точно могу сказать, что я мужчина. Я могу постоять за себя. И не одну морду я набил в своей жизни. И не на какие я айкидо не ходил. Просто подворачивались под руку. Говорили какие-то слова подлые, наверное. Вообще драки я не люблю, но когда выпью, всякое бывает. Тут уж как пойдет. Ну, я не один такой. Только вот случай был недавно. Мне прямо не по себе становится, как вспомню. Ну, значит, узнаю, что плохо у меня с Женей. Идем мы вместе по улице, настроение, надо сказать, хуже некуда. И тут какие-то засранцы говорят моей Жене что-то вроде "Эй, красавица, давай познакомимся, бросай ты этого дурака". Что-то в этом духе. Неприятная ситуация, одним словом. Даже не знаю, почему я не развернулся и не заехал ему по морде. Хуже некуда, этот засранец назвал меня дураком при ней, а я, как трус, пошел дальше. И плевать, что их было двое. В этот момент мне было очень плохо. Я только что узнал неприятные вещи. И этого бы хватило, чтобы расквасить хотя бы одному морду. Потому что не посмею какому-топ одонку ни с того, ни с сего называть меня дураком. Что это еще за новости. Он у тебя дурак, говорит. Но пошел дальше, мне тогда было наплевать на это. Мне было очень больно. Я продолжал слушать неприятные мне вещи. 
А сейчас вроде все хорошо. Я нахожусь с друзьями, мы заказали пиццу с грибами. И музыка играет такая хорошая. А еще на Рождество я, наверное, поеду в Стокгольм, там очень хорошо. Но только я никак не пойму, что такое быть мужчиной и как это вести себя "по-мужски".

 

………………………..………………………..………………………………………..

 

Глава 7

Я забыл сказать, что после увольнения из туристической компании, я устроился в журнал и параллельно работал над одним туристическим проектом. Однажды мне посчастливилось побывать на одном из самых значимых событий в туристическом мире Украины. Событие проходило под эгидой ассоциации Leading Hotels of the World в отеле Опера, который, кстати, в эту ассоциацию и входит. Стало быть, пасть лицом в грязь они не могли, акция сулила хороший уровень организации. На встречу приехали представители 40 отелей, среди которых Кемпински и Ля Мамунии, Бальони и Гранд отели. После пресс-конференции для журналистов, где блистала Натали Гурьева, региональный представитель L HW, все отправились лопать канапе и пить вино, а также, собственно, общаться с представителями отелей, в один из конференц-залов отеля. Представьте себе идеальное квадратное помещение, по всему периметру которого расположились стойки отелей. Рядом со стойками, разумеется – их представители. Все в галстуках, лицо сияет улыбкой, пусть и лицемерной; очки, щетина;  итальянцы, французы, от тридцати до сорока лет – женщины знали, зачем приходить. 
Мы с коллегой, точнее, с моим начальником принялись предлагать наш журнал  представителям отелей. Всем сорока. Сначала мы ходили вместе, но это занимало у нас много времени, затем мы решили разделиться, и дело не в том, что вино могло закончиться, просто так было благоразумнее всего. Ну, вот я и пошел. В руке стопка журналов. В памяти – кое-какой английский язык. Из рукавов пиджака вываливается уверенность - не будь ее, я, верно, так и ходил следом за моим начальником, который щелкал на английском, как рэпер на стэнд-ап конкурсе в Бруклине. Подхожу, значит, к первому. Стоит какой-то 40-летний красавец в очках. «My English its not so well but im sure that its not a problem», говорю. Слышу, он говорит «Оh, its not a problem». Это сыграло ключевую роль. Он меня понимает, значит, думаю. Ах, ты ж мой дорогой, дай, думаю, обниму-ка тебя. Это же надо, с первого раза понял. А говорят еще, что иностранцы к нам плохо относятся, дескать, свысока на нас смотрят. Чепуха, это все, друзья, ровным счетом, пустая болтовня. Я ему так и говорю, мол, Джузеппе «Don’t believe anything bad that you can hear from Ukrainian people. They are mistaken». Джузеппе немного сконфузившись, спросил «Sorry?».
Думаю, ты что, тупой? Говорят тебе, не слушай ничего плохого, если таковое говорят украинцы, они, мол, ошибаются. Усек? Джузеппе решительно помотал головой. Ладно, думаю, черт с тобой. Какого лешего, скажите на милость, я должен возиться с этим засранцем. Итальянцы, в принципе, очень мало внесли в мировое искусство, они только женщин могут развращать, даже заочно. О, дай, думаю, спрошу, как это у них лихо получается-то, одним махом, так сказать, женщин на крючок сажать. Как бабочек, ловко, по-набоковски, ловить в сачок. Потом до меня доходит, нет, не то, как они это делают, а то, что пришел я сюда не об этом думать. Вижу, Джузеппе, забыв про меня, трепется с какой-то бабенкой. Ишь ты! Оба! А, ну вас, подлецы! Поворачиваюсь, натыкаюсь на девушку с подносом. Фуа-гры не желаете, говорит. Да какая к черту фуа-гра, тут межконтинентальная дилемма, можно даже сказать, межклассовый диалог. Несите эту дрянь подальше. А потом думаю, и что это на меня нашло? Какой диалог, какая дилемма, если перед тобой целый поднос фуа-гры. И плевать, что ты презираешь ее производство и расстрелял бы всех, кто учавствует в этом дьявольском предприятии где-то, хотелось бы верить, на юге Франции. К тому же я ее даже не пробовал, а пишу о ней. То-то попробую. И так везде - необъективность и непрофессионализм. А так, попробую и буду знать, о чем пишу. Одним непрофессионалом станет меньше. Не сказать, что прибавится, но меньше точно станет, а это уже хорошо. Эй, где вы там, вы, с этой, с фуа-грой, да, вы, несите сюда эту дрянь, я передумал. Пробую. Разжевываю, глотаю. Жду. Еще жду. А хрен! Ничего нет! Ни вкуса, ни эстетического, блять, ощущения. Решительно ничего. Ну, думаю, товарищи, это никуда не годится – начинять всяким дерьмом гусей, чтобы в итоге получать дерьмо похуже – провалитесь вы в прорубь, господа. Кричу вслед: говорил же, не хочу я вашей мачмалы, носят тут всякую чушь. Устроили здесь пир во время чумы. Тьфу!
К моему удивлению, я все-таки обошел человек 20, обменялся макулатурой, улыбками и, наверное, еще кое-чем, так сразу и не вспомнить. Пришло время искать моего начальника, что было не так-то и просто – людей налетело немало – все хотели есть и пить. Оглядываясь по сторонам, заметил, что у них это получается. Я же дал себе установку сегодня не пить. Да и что: вино? Нет уж, увольте. Носили бы темный Крушовице, был бы разговор. Начальник все не появлялся. Тут начали награждать всех и вся: 2 бесплатные ночи в отеле Гранд хотел Милан и так далее. Все 40 представителей отелей засыпали посетителей своим ночами, света дневного им не видать две полярных зимы. Час прошел в щедрых подарках и скудных аплодисментах. Вдруг кто-то положил руку на мое плечо. Джузеппе? Захотел продолжить? Оборачиваюсь, стоит начальник. О, дорогой, а я тебя тут.
Стоим и смотрим вместе, как награждают. Начальник мой то и дело добавляет себе красной жидкости в бокал. Я держусь, пью сок, четвертый стакан. Тут называют имя моего бывшего директора и название моей бывшей компании, затем выигрыш: 2 ночи в отеле Адлон Кемпински Берлин. Вот, думаю, молодец, повезло же. Ну, умница, надо же было так кинуть визитку, чтобы ее вытащили. Мастер!
Но никто не выходил. Имя повторили. Снова тишина. Ведущий объявляет, что в случае отсутствия выигравшего, приз будет переигран. У меня начинается легкий мандраж. То есть, как это переигран, что значит отсутствие? Я лично видел моего директора здесь, мало ли куда он запропастился, в туалет пошел или, глядишь чего, отравился этой дрянью, которую вы здесь носите. Да мало ли что может случиться с человеком на банкете?! Прекратите этот беспредел! Что за вздор! Но они продолжали оглашать имя и повторять условия конкурса. Я, было, подумал выйти самому и забрать приз под ничтожные хлопки двух ладоней, но не стал. Напиши ему смс, говорит мой начальник, обрадуй. Пишу: «Ты только что выиграла 2 ночи в Кемпински, но приз был отдан другому, в связи с твоим отсутствием». «Ну, ничего» - был ответ. Ну, раз ничего, то и мы бить никого не будем, к черту, вообще, халяву! Слушай, говорю, по-моему, эта вечеринка уже сдохла, давай уходить. А давай еще по бокальчику, и пойдем, не хочется так рано заканчивать вечер. Тебе-то хорошо так говорить: «по бокальчику», а я-то установку себе дал. Сам дал, сам и устраню. Давай!
Выпили мы еще по одному, да и пошли по домам. Луна была красивее, чем вчера. Прелесть. На следующий день я уволился из журнала и забросил проект. Терпеть эту бутафорию я больше не мог.

 

 

…………………………………………………………………………………………..

Глава 8

 

Совершенно неожиданно в моей жизни начали появляться женщины. Наверное, все началось с одного момента, случившегося со мной в последний день лета.

Я ехал в метро. Напротив меня сидела богиня. Без преувеличения. Рост - 1.80 (не спрашивайте, как я об этом узнал, у меня свои секреты), черные кучерявые волосы, падающие на плечи и грудь. Черное платье, разрешающее видеть прекрасные загорелые ноги. Дорогая кожаная сумка, лежащая на коленях. Тонкий синий проводок наушников, касающийся разных частей ее тела. На полу, слегка прижата к черным лаковым туфлям теннисная ракетка Head. Кто она? Куда она едет в вечернем платье и с теннисной ракеткой?
Я пытаюсь поймать ее взгляд, вскоре мне это удается - голубые (конечно!) глаза, взгляд - Анатолия Кашпировского в молодости, губы - две бледно розовые створки, в точности, как у Лив Тайлер.
Отворачиваюсь. Застаю взгляды всех мужчин, смотрящих в это жерло красоты.
Понимаю, что диалог нарушен. Плюю на пол. Шутка.
Черт, она встает (секрет раскрыт) - фигура ...  достаточно хороша, чтобы ненавидеть идеальное мужское тело.
Мужские взгляды в квадрате. Дверь открывается, она, конечно, не оставляя воздушных поцелуев, выходит из вагона.
Задача одна - увидеть ее в последний раз. Поезд, сволочь, берет нещадный разгон. Люди мелькают на платформе, фокусируюсь, вижу только силуэт, затягивающийся, словно в пылесос - носок.
Тут же вспоминаю «Непристойное предложение» и слова героя Роберта Редфорда:
"Таких женщин встречаешь пару раз в жизни, остальное время они лишь снятся". Что-то в этом духе. У меня плохая память.
Гидра женской красоты, абсолют мужского желания, гарантия необладания.
Ненавижу метро. Сиди бы она каждый раз напротив, я бы, верно, купил пожизненный абонемент. Хотя, думается, она глупа. Приходится надеяться на это, чтобы не застрелиться. Поэтому я утроил вливания алкоголя, стал затворником. Я по-прежнему ни с кем не разговаривал и считал жизнь куском дерьма..

 

Часть вторая

Глава 1

Лишившись работы и пропивая каждый день свои ничтожные запасы, я полностью ушел от реальности, погрязая в алкоголизме, одиночестве и депрессивных настроениях. Единственным упоением была литература, единственными людьми, способными разделить мои стенания и понять мою душу были мама и Андрей, которые часто выслушивали от меня полубредовый вздор. Наконец, у меня кончились все деньги. Я принял решение найти работу, чтобы ежедневно иметь деньги и хоть как-то вылезти из чана с дерьмом. Я начал искать работу, но решительно ничего не находилось. Я был готов на любую работу, которая смогла бы разрешить два этих требования: каждодневные деньги и отвлечение. Я был готов запрятать подальше свои гордость, манерность и достоинство, и таскать пиццу по городу, улыбаясь при  этом толстым ублюдкам, до которых мне нет никакого дела и которые не оставят мне на чай. Я готов был это делать, лишь бы у меня были деньги. Конечно, я хотел, чтобы кто-то также улыбался и мне. И лучше - приятно улыбался. Надо же, - думал я, - вот какова концепция жизни: сегодня ты в дерьме, завтра ты хлещешь черепаший суп в Ритце. Вообще, я ни разу не был в Ритце и не ел черепашьего супа, но вы поняли, о чем я хочу сказать. Мне нужно платить за квартиру. Я должен что-то есть. Желательно не яйца, я ем их по 20 штук в день, впрочем, это не самая отвратительная еда. К тому же, самая дешевая. Андрей говорит, что 20 яиц в день это вредно, но мне плевать, потому что у меня нет другого выхода. Я искал работу уже две недели, но никакого толку. И в один день я подумал, что, может быть, попросить денег у мамы. Раньше я часто брал деньги, когда того требовала ситуация. Но сейчас мне 25. Мне стыдно. Так я думал недели две, до того самого времени, пока у меня денег не стало вовсе. Я подумал, а что тут плохого, что плохого в том, что я прошу денег у своей матери, в ту самую трудную минуту. Я делаю попытки выжить. Я готов работать ночью и носить пиццу, но работы нет. А значит, нет денег! Но я делаю что-то для этого. Все же мне посчастливилось, и я к превеликой радости нашел работу: я устроился курьером в один интернет-магазин. Работа не из представительских, однако я был лишен лицемерия и коллег-зануд. Работа оказалась несложной: требовалось от одного места доставить товар в другое. И да, нередко приходилось огибать город во всех его крайних точках, чтобы сделать людей счастливыми. И сам я был счастлив, облагораживая порой неблагодарных клиентов. Но со временем я поразился, как удивительно легко я потерял уважение и осанку у людей. Конечно, эти люди, клиенты, совершенно меня не знали и видели меня в первый раз, но уже позволяли называть меня на «ты». И я питал в душе не самые приятные чувства. Неужели столь неувесисты были мои хорошие манеры, моя речь, приветливый взгляд в глазах, мое уважение к человеку? Ведь еще пару месяцев назад, я находился в компании послов разных стран, а позже мы смотрели оперу Верди в центре города. Черт возьми! Это нелепо и вместе с тем непозволительно терпеть подобный вздор человеку с подобным внутренним миром, - гневился я про себя. Однако цель, возможно, для того и дана человеку, чтобы путеводной звездой предавать забвению человеческий фекалий  в разных его проявлениях: наглости, гордыне, невежеству и прочим. Осенними днями я развозил вещи, читая в дороге книги, а вечером спал с женщинами, вливая в свое брюхо несметное количество алкоголя. Женя мало-помалу оставила мою голову. Теперь ее заняли другие женщины. Сколько себя помню, я всегда был моногамом, хотя женщины всегда занимали все мое существо. Похоть, однако, обходила меня стороной, иногда стуча в двери, но непременно получая пинок под обрюзгший зад. Даже для своей девственности был назначен срок — совершеннолетие. Однажды я и вовсе убежал от женщины, которая, очевидно, хотела меня трахнуть. Она была старше меня лет на семь, и в ее глазах горел похотливый огонь. Положив меня на кровать, она изучала своим ртом мое лицо и шею. В это мгновение ее действия для меня были страшнее атаки на Всемирный торговый центр. Необходимо было убегать, необходимо было нажимать кнопку «escape». Под миловидным предлогом сходить в магазин и купить что-то «к вину», я сбежал..

Женщина всегда была для меня такой же священной, как корова для индусов. Подумать, позволить себе сексуальную фантазию с другой женщиной казалось преступлением. Нет, я не запрещал себе спать с кем-то, все было проще - любая другая голая женщина была лишней, пустотой, нулем. Абсолютным нулем. Так длилось девять невинных лет: только одна женщина, только одно тело. О перемещении в другие тела, иначе - «изменах» - и речи не могло быть.

Настал момент, когда женская сексуальная мозаика появилась в моей жизни. Я удивлялся, как легко можно «снять» женщину. Достаточно было быть слегка неотесанным, немного грубым, уверенным в себе мужиком, но читающим стихи и излучающим лиричность, символизм и претензию на джентльменство.

Вообще, я понял, как легко было иметь с ними контакт и затаскивать их в постель. Раньше я никогда этого не делал, нет, конечно, я спал с женщинами, но это были единичные случаи, когда это было вне отношений.  Являясь убежденным моногамом и будучи верным мужчиной, мне были чужды женщины как класс. Теперь же все стало иначе. Занятие это оказалось настолько увлекающим и легким, что я просто не мог остановиться. Странный вообще народ – эти женщины. Верят иной раз всякой чуши. Прямо зла не хватает. Ты ей: «я сегодня только из Парижа вернулся, с конференции. Со строительной. Там нас на барабанах учили играть. Сам до сих пор не пойму – зачем?». А она стоит и ушами хлопает. И верит, главное.
В общем, странные они люди, эти женщины. Я несу всякую несусветицу, да такую, что тебя прямо распирало от смеха в момент рассказа. А они только стоят и хлопают глазами. Как это, в недоумении, что ли.
Вот случай был. Недавно совсем. С другом, значит, пошли в заведение. Приличное, конечно, ничего не скажешь. Мужчины в пиджаках все, в галстуках. Другие, что без галстуков, тоже, конечно были, но они как-то ненарядно смотрелись. А, впрочем, пес с ними. Дискотека там у них была. Музыка громкая, разноцветные коктейли рекой, официанты с манжетами, охранники с наушниками, женщины с арбузными грудями. Фестиваль, словом. Ансамбль. Кутеж. 
Бабочку-галстук я надел впервые. Мой друг тоже. Нет, не из-за франтовства, что вы. Новое лицо! Я, знаете, люблю менять образы. Галстук здорово в этом помогает. А тут целая бабочка! Шик-модерн, как говорится.
Зашли в зал. На нас никто не смотрит, не обращает внимания. «Сейчас все изменится» - говорю своему другу. Видишь те декорации, те, что разными цветами сверкают. Видишь, вот и хорошо. Идем к ним.
Эффектно держа на руке меню, официант спросил нас, что мы будем пить. 
- О, что вы, избавьте. В такую рань, в 23.00 - и пить? Мы, видите ли, по работе здесь. Мы дизайнеры интерьеров. Ив-Рошон, знаете там, Филипп Старк. Не слышали? Везунчик! Вам еще предстоит окунуться в этот удивительный, наполненный богатым созвездием красок..
- Извините, но мне надо работать.
- Ах да, простите. Простите, господин..
- Сергей.
- Сергей, да. Видите ли, мы с другом (он не говорит по-русски), приехали из Парижа. Сегодня утром. Мы – дизайнеры. Нам рекомендовали ваше место, в частности вот эти декорации. Они дивные. Посмотрите на этот атлас. А какое дерево на стенках. Какой лак! Чудо! И вы правы, как тут не выпить?
- Что желаете?
- Меню. Пока так. И два места, пожалуйста. 
Официант движением руки указал на кожаные кресла рядом с барной стойкой. 
- Нет-нет, только рядом с этими декорациями. Мы не можем отклоняться от прекрасного. Ни на минуту. Иначе прах. Падение. Катастрофа. Упадок. Нищета. Простите, Сергей, вам знакомо стихотворение Байрона «О, лодочник»? Нет? Ладно, пустое. Стоит ли говорить, что такого стихотворения нет не только у Байрона, но еще - вообще.
Принесли меню. Деньги у нас были. Немного, правда. Несколько сотен. Я принципиально не пью в различных заведениях. Мне жалко денег. У меня ощущение, что меня грабят. Я отлично справляюсь с этой проблемой, просто выйдя на улицу. Сколько раз я напивался на улице. А в клубе не напьешься. В клубе жалко тратить деньги. Я даже женщин никогда не угощаю в клубах. Возможно, это какие-то комплексы. Мне плевать. Просто я лучше завтра схожу с ней в театр. Вру, я сто лет не был в театре с женщиной.
Так, ну что, парень, говорю, идем искать. Их, ж-н. Помнится, в гришковецкой «Рубашке» дядя Женя и его друг играли в Хемингуэев. Они делали такие вещи. Нарядные, благородные, красивые – они знакомились с женщинами. Покупали им хорошее вино. Может, не дорогое, но хорошее. Говорили комплименты. Случайно касались ладоней. Или шеи. Не знаю, конечно, как можно случайно коснуться шеи. Джентельментничали, словом. Может, просили официанта привезти в ресторан букет орхидей. Или олеандр..
И когда женщины, снедаемые интересом и желанием, влекомые похотью и мужским идеалом, пусть и в плерве, высунув языки, перейдя к шепоту, готовы были сдаться - наши герои уходили. Они вставали со словами «Милые дамы, просим нас простить, у нас очень важное дело. Позвольте выразить вам глубочайшее уважение и сказать вам слова благодарности. Таких женщин как вы, право, попросту нет. Пообещайте, что будете с редакторским вниманием беречь себя». Дядя Женя и друг целовали им руки, и, синхронно кланяясь, несмотря на широчайшее удивление женщин, уходили прочь..
Затем они, заматываясь в шелковые шарфы, выходили на улицу. Там шел снег. Стеной. А под аккомпанемент ему раздавался смех наших героев.
Хемингуэй мне не очень нравится. Зачем он вышиб себе мозги? Ладно, не мое дело. В общем, я люблю откровенно навешать лапши. Но, глупым женщинам. Только им.
Мы пошли к барной стойке. Стоят двое. Мне все равно кто они. Умны они или нет. Пишут картины или кладут плитку, мне все равно. Пересаливают ли борщ или не знают, что такое «гидравлика» - мне плевать. Я хотел врать.
Я был непреклонен. К тому же, в прекрасном расположении духа.
- Привет, дамы, говорю. Позвольте перебить вашу беседу, однако мы буквально на несколько слов. Мы сегодня утром приехали из Парижа, впервые в Киеве, нужна помощь.
Меня зовут, Антон, кстати, а вас?
- Ира-, говорит Ира и улыбается.
- А это, указывая на друга, Филипп Старк, наверняка слыхали. Он знаменитый дизайнер. Только он по-русски он не говорит. Истый парижанин. Замки Луары знает, как свои пять пальцев. Более того, он, возможно, их реставрировал. Черт его дери, та еще лошадка. Впрочем, пусть идет ко всем святым. Друг в это время наблюдал за полуголыми пиджейками.
Видя, что внимание приковано, я продолжал. 
- Хотите что-нибудь выпить?
- Не знаю, может позже. 
Отлично, думаю, тут даже врать не придется. 
- Хотя, пожалуй, мартини. Со льдом. 
- Что вы, Ирина, мартини. Вы слышали, что совсем недавно исследователями из News National Galactic было обнаружено, что в мартини содержатся ферменты, которые вызывают запор. Так что, я вам при всем вашем желании и настойчивой красоте Джорджа Клуни, мартини не возьму. Тем более со льдом. Этими же исследователями из NNG было доказано, что лед закупоривает вены и способствует кариесу. Поверьте, вы заслуживаете лучшего.
Доверьтесь мне, бургундское вино – это лучшее, что может быть в нашем алкогольном мироощущении. 
Надо ли говорить, что я не знаю ни одной марки бургундского вина, не говоря уже о том, что я его ни разу не пробовал.
- Я вам верю, я – сомелье. 
Тут я и попал впросак. Ну, думаю, надо удирать. Попал к медведю в берлогу. Зимой. С рыбой подмышкой. Пьяный..
- Что ж, прекрасный выбор, говорю. А сам стою растерянный. Что делать? Но Чернышевского-то рядом не было.
- Хочу вот это. Тычет пальцем на Домен Лон Депаки Шабли Гран Крю Мутон. 
Ишь ты, помпеза. Я сюда пришел не вином поить за тыши, а лапшу вешать.
- Ну, сударыня, век тяжелый, информации много, не разгрести без лопаты. Но как же брать Домен Лон Депаки, когда в Шабли 5 лет лил дождь. Виноград был побит.. 
- Ой, я просто на первом курсе. У нас плохие преподаватели. Дураки какие-то. Пары пропускаю. 
- Понимаю. Меня тоже учили дураки. Приходили пьяными на пары. Как и мы. Да меня вообще выгнали из Оксфорда. И знаете за что? Читал Ивлина Во на парах. Он тоже не особо учился. А я очень его люблю. Ну, взял дурной пример. Понимаете? И все же, Ирина, вино это никак брать нельзя, но, к превеликому сожалению, здесь-то и выпить нечего. Идея! А идемте в ресторан. Да-да, в ресторан. Нам сегодня рекомендовали: там черепаший суп и вареники. Вы любите вареники?
- Постойте, я, кажется, видела вас на прошлых выходных здесь – сказала Ира.
Приплыли. Аут. Стыдно стало. 
И вдруг я начинаю смеяться. 
- Ну, Ира, вы это, конечно, дали - на выходных видели. Во, даете. Прямо хохма. В прошлые выходные я лежал в бассейне отеля Majestic Barriere в Каннах. Пил коктейль. Мазался кремом. А в Киеве я в первый раз.
- Обозналась, значит. Напилась я на прошлых, вам такого и не снилось.
- Ну что, идем в ресторан? - спрашиваю.
- А почему бы и нет. Только подружку заберу.
- Договорились, а я Филиппа заберу. Андрей,- кричу я другу, собирайся – мы идем в ресторан.
В ресторан мы не дошли, увидели женщин умных. На лице было написано. Вообще меня некоторые женщины иногда удивляют. Своей глупостью.
Иногда меня удивляют женщины своей полнотой. Нет, у меня язык не поднимется ляпнуть что-то оскорбительное в их сторону. Я очень даже хорошо к ним отношусь. Здесь скорее непонимание одной вещи. Вот какой. Почему вообще люди полные? Да, у них там какой-то свой обмен веществ и что-то такое. Я сейчас не об этом. Зачем природа создает полных людей? Были бы все стройные и худенькие. А то – полные! Диву даешься, зачем этот весь ансамбль. А вот, высокие женщины зачем придуманы, скажите на милость? Нет, я их тоже уважаю. Они такие высокие, дивные, прямо не от мира сего. Иной раз вообще на них засматриваюсь. Идет такая высокая-высокая женщина. Походкой, знаете, такой ровной, уверенной. Медленно идет. А я стал как истукан и смотрю на нее. Думаю, во, дают. Как им там живется, с высоты их глаз? Мужчины высокие не так удивляют, да они вообще не удивляют. Другое дело – высокие женщины. И опять же, зачем это все? Кому это нужно? Чтобы мы имели сравнение и все такое? Не знаю. Прямо досадно. Одни высокие, другие полные, эти низкие. Сам черт не разберет, что тут происходит.
Но вот глупость больше всего меня удивляет в женщинах. Встречаю вчера одну девушку. Смотрю на нее и понимаю, что виделись где-то. А где, неизвестно. Решительно не помню. Слушай, говорю, а ведь я тебя знаю. Да ну, говорит, не может этого факта быть! – Да точно тебе говорю, видел я тебя где-то. 
- Ну, Киев большой город, всякое бывает, отвечает. – Да при чем тут Киев, говорю, - мы с тобой были довольно близко знакомы, понимаешь?
- Нет, - говорит. Мы настолько были знакомы, что чуть ли не спали в одной постели, вот так близко мы были знакомы, понимаешь?
- Я с тобой точно не спала. 
- Да я не говорю, что мы спали с тобой, эта метафора такая. Настолько хорошо были знакомы, что могли даже и спать в одной постели.
Я уже начал сердиться. Не могу вспомнить и все тут. Сидим и молчим.
- Да говорю тебе, был у нас какой-то контакт, не зря же я к тебе прицепился!
- Я с тобой не спала, говорит.
Я развернулся и ушел.
Лучше бы ты была высокой, подумал про себя.

……………..……………..……………..……………..………..……………..

Глава 2

 

Так проходил каждый день: утром я вставал с неузнаваемым лицом, днем развозил вещи, а вечером отправлялся на поиски новой женщины. Однажды я напился больше обычного. Не помню, как я оказался в клубе. Помню, что музыка в клубе играла очень громко. Ничего нельзя было услышать. Толкали и наступали на ноги. Пьяные  женщины обвивали мужские шеи в свитерах. Она посмотрела на меня. Потом снова. Идем, говорю,  сказал я губами. - Куда? - Туда. Говорили минут 20. Потом она начала меня целовать. Я был не против. Ничего не вижу плохого в том, что тебя кто-то целует. Отличная вещь. Сердце поет, все дела. Мы провели вместе сутки. Ночевали у друзей. Ничего не было. Я напился. Она тоже. Но все-таки она сказала: я могу целоваться в первый день знакомства, спать – нет.  - Договорились. Завтра в 21.00 на Хрещатике. Утром мы поехали в одно место. Хотелось есть. Вот и поехали. Ничего особенного: борщ, пельмени, может быть, водка. Не помню уже. Нет, водки не было. Был самогон. Друг привез. Так мы оказались у меня. Ей понравилась эта идея с самогоном. Я был удивлен: спать в первый день не хочет, а самогон пьет. Вот так номер. Выпили самогон. Затем пили водку. Закусывали слабо. Потом неожиданно для себя, мы какого-то черта оказались в туалете. Стою без штанов. Пьяный. И тут понимаю – надо же и мне снять штаны. С нее. Снял. Она лезет в трусы. - Стой! Кто-то идет. Слышишь, кто-то говорит. - Так идет или говорит? – спрашивает.- Да какая разница! Квартира однокомнатная. Народу полно, все слышно. - Поехали ко мне.. Пауза. - Да, поехали ко мне. Опомнись! Опомнился в машине. Мы ушли не попрощавшись. Наплевать. В машине лезла в трусы. И все время говорила, что луна сегодня полная. Ты - дура полная, а не луна. Приехали. Большая комната. Свет на троечку. Мама с томным лицом пишет картину. Мы – пьяные и веселые. Эта дура лезет мне в штаны. А я смотрю на маму. Она пишет картину. Глупая картина – наша ситуация. Эта дура вытаскивает руку из штанов и, взяв мою руку, тащит в свою комнату. Отвали- , говорю я, замечая изображение на картине. Изображение на лице матери еще не найдено. Она уверенно держит кисть и смотрит на картину. Она в халате и у нее красные волосы.  - Скалярия? – спрашиваю. - Что? – дарит мне первое слово мать. - Скалярия на картине? Вы рисуете скалярию?- Золотая.. Золотая рыбка. Идем, говорит эта дура. - Отвали, дай поговорить. - Некогда мне разговаривать, уже поздно, я спать, произносит мать с равнодушием. Мать ушла. Эта тоже. Я стою и смотрю на библиотеку. Она шикарна и огромна. И, как на подбор, выстроились мои любимые авторы:  Набоков, Зощенко, Лоуренс. Аккуратно задвинув назад шершавый томик Стриндберга, я пошел в спальню. К маме. Света не было. Пьяное создание, я задевал своим телом какие-то предметы декора.. Декор. Какое ужасное слово. Ладно, черт с ним. Мать лежала в кровати под одеялом. Я стремительно бросился к ее кровати. Сел на ее краешек. Мать оставалась невозмутимой. Она молчала. - Хорошая библиотека.. Пауза. Я держал в руке стакан с коньяком и соком. Дурацкая смесь.- Дедушкина  еще. Так, иногда покупаю книги.. Поддерживаю традицию.  - Вы одиноки? – зачем-то спросил я. - Мне кажется, вы одиноки. Она лежала и молчала. - Мам, ты тоже в шоке? – спросила зашедшая в комнату дочь. - Иди отсюда, дай поговорить. Не видишь, дело у нас. Сама не своя, что ли?  - Да что здесь вообще происходит? – возмущенно бросила дочь. Ты как себя ведешь?  - А что не  так? Я что, сходил в туалет не в то место или вызвал саперов, сообщив им о заложенной в вашей квартире мине? Что не так, я тебя спрашиваю? Молчишь.. Я разговариваю с твоей матерью. Она тоже молчит. Ей одиноко, ты разве не замечала этого до сих пор? Дура. Мама молчала, дочь ушла. - Хотите чай? – предложила она вдруг. - Нет, спасибо.. Хотя  да, пожалуй. Я протянул ей руку. Она взяла мою руку. А та все в штаны лезла. C рук надо начинать. Дура.. Пили чай. Что-то говорил. О картинах, о библиотеке. Может, об искусстве. Только она молчала. Вышла дочь. Прикрывая одной рукой лицо и щурясь, она спросила: «Кто из вас не суеверный, вынесете мусор». Я картинно встал и вынес. Я не люблю суеверия. Они беспочвенны. А я люблю почву. Даже когда ее нельзя рыть. Вернувшись, я застал маму одну и снова взялся за свое. Вы не одиноки, слышите? – громко сказал я. Еще ничего не кончено, понимаете? - Кончают все одинаково: или умирают или жидким, – сказала мама, едва приоткрыв рот.  Она смотрела в стенку. Раздался громкий звук. Это дочь, зацепив вазу, позволила ей разбиться вдребезги.  Черт! Что же это такое?! Ты идешь, сукин сын, или убираешься вон, понял?! С тобой одни проблемы. Убирайся, я сказала. - Завидовать маме – преступление.. Дура. В штаны меньше нужно лазить. Ладно, пойдем спать. И не ори. Мы пошли спать, но еще часа три она говорила, что я хам и нигилист. Я не соглашался. Потом извинялся. На следующий день ей запретили со мной общаться. «Ты второй человек в жизни, с кем мне мама запретила общаться» - сказала она. Видимо, мама, наконец, выговорилась.

Несмотря на свое развратное поведение, мне снова посчастливилось: мне  предложили работать по выходным. Я начал подрабатывать дежурным  в туристической компании, где я когда-то работал. Делать ничего не нужно было, а какие-никакие деньги все же платили. Примерно в этот момент, оглянувшись и взвесив свою роль в своей же жизни, я осознал, что форма ее изменилась. Что я изменился. Я каждый день замечал, что менялся. Иногда в неподходящие моменты. Делал вещи, которых раньше не делал. Перестал писать. Продолжил пить. Пил все время. Как там у Гинсбура: «пью систематически, чтобы не видеть свою рожу». Пил я даже на работе. Пил дорогой коньяк. Это Мартель. Еще в детстве я его очень любил. Мне очень нравилось название: «Мааааар - тель». Я знал, что когда у меня будут деньги, я его буду пить. Сейчас денег нет. Пью чужой. Знаю, что директор может узнать, ведь я налил себе изрядно. Настроение – ужас. Его нет. Кто-то украл. К чертям. А сейчас я не могу найти одну женщину. Она вчера читала стихи, я чуть не подавился от удовольствия. Она прекрасна. И я хочу, чтобы она читала их мне. На ухо. Я совсем одурел. Наверняка мои друзья, даже самые близкие, думают, что я спился и все такое. Что веду себя неприлично. Но мне хорошо. Я трачу кучи денег. Я пью. Просыпаюсь в неизвестных местах. Иногда даже не могу найти носки. И она не знает, где они. Я говорю, может, собака? Нет, мой пес воспитанный, отвечает она. А, говорю, ясно.
Но сейчас мне нужно найти ее, а она как сквозь землю провалилась. Начитала стихов, забралась мне в голову и провалилась. Найдем! Не на тех напали. Нет, телефона у нее нет. Ну как, есть, конечно, но сейчас нет. Номера нет. И ищи ее теперь по всему городу. Я уже обзвонил всем друзьям. Она, оказывается, преподает в институте. Плутовка. Я тоже хочу у нее учиться, я вам скажу. Я хочу подарить ей сборник Рембо, потому что она родила во мне интерес к поэзии. А Рембо у меня первый парень на деревне. Хоть я и не читал его. Но поэзия у меня начнется с него. Стихи я сам не пишу, ну их. Не умею. А что я вообще умею. Пить? Пить я умею. А еще умею тратить деньги, которые тратить нельзя. А еще говорить и не делать. А еще – говорить и недоделывать. Не люблю разговаривать с идиотами. Не люблю делать вид, что мне интересно. 
Дайте мне любви. И побольше! Хорошо придумал, ничего не скажешь.
Я поеду к ней в институт. Да, пьяный. Зато с Рембо. И там напишу. . Не ваше дело, что я ей там напишу. Приеду и скажу: слушай, женщина. Ты мне нравишься. Что будем делать? 
Фигня какая-то. А что ей сказать? Теперь-то я понимаю, когда ты что-то чувствуешь к женщине, а когда нет. Когда нечего сказать, хотя сказать есть что, и более того, сказать ты можешь это красиво, но молчишь. Слов не находишь. Потому что говорят чувства. Может ей сказать, что я не нахожу слов, чтобы выразить..  Не, фигня. Детский сад. Может, купить цветов? Да нахрен они нужны. У меня правило – цветы дарятся только на втором свидании. А у нас свидания не было. Мы валялись на полу и она читала Бродского. Она читала их так, что можно было влюбиться. А я вот, кажется, чересчур внимательно ее слушал. И оказался не готов. Теперь вот ищи ее по городу. Номера-то ее нет. А видеть ее хочу страшно. И поеду в институт. Найду ее.

…………………………………………………………………………………………..

Глава 3

 

Я таки нашел ее, но понял, что сам придумал влюбленность, как часто у меня и бывало. И те эмоции, которые я получал при ее поиске, были чуть ли не единственным генератором этого поиска. Я обманывал себя, воображая, что эта женщина является моим светом, но осознание этого,  а именно мнимой влюбленности, пришло ко мне позже. А в тот вечер, уехавший с голыми руками,  я встретился с другом на Хрещатике. По обыкновению мы купили выпить. Стоя на крыльце супермаркета, я сказал Андрею, что хочу дождаться одной женщины. Я заприметил ее в супермаркете, когда мы расплачивались на кассе. Мы дважды взглянули друг другу в глаза, для меня этого обычно оказывается достаточным поводом для знакомства. На вид ей было около 30, хотя я так никогда и не узнал ее истинного возраста — она все умалчивала о нем, то ли от стеснения, то ли для загадки, то ли по воспитанию. Она была с какой-то женщиной, гораздо старше ее, лет, пожалуй, на десять, но довольно хорошо выглядящей. Они вышли медленно, под руку, изящно и даже грациозно. Нас они даже не заметили, хотя прошли в полуметре. Женщины спустились с крыльца и остановились, повернувшись в нашу сторону. - Добрый вечер, - поздоровался я, глядя им в глаза, и подняв голову. Они поздоровались в ответ. - Подойдите сюда, пожалуйста, - строго, но все же вежливо попросил я. Удивительно, но две женщины старше меня, одна лет на пять, другая -лет на пятнадцать, словно под упоительным пением дудочки пастуха, тронулись с места и подошли к нам. Позже Варя, именно так звали младшую сестру (да, они были сестры), признавалась мне, что именно этот шаг, эта фраза, это ласковое, деликатное и вместе с тем холодное требование подойти к ним, разнящееся с канонами их воспитания сразило их обеих. Я же, по недавнему опыту, который приобрел в своих кутежах с женщинами, заранее знал, что такой прием - этакого «грубого поэта» действует на женщин сногсшибающе.  Прием этот зародился из моего тогдашнего состояния безвыходности, безмерной пустоты, жалящего уныния и глубочайшей печали. А также к какому-то неуважению или даже равнодушию к доселе святому для меня существу — женщине. Именно этот гибрид моих душевных стенаний вкупе со сладострастными желаниями, моим внешним обликом (растрепанный, но со вкусом одетый молодой человек в пестром костюме) покоряли женщин. Я удивлялся и даже поражался этому новому влечению женщин ко мне. В то же время я смеялся над ними, высмеивая в них прежде всего любовь к крутому ублюдку и в одночасье поэту серебрянного века. Этакий матерящийся и пьющий Бодлер. Я ловил женщин этим приемом как ловил карасей в пруду — неизменно. Мне льстило это чрезвычайно, во всяком случае, в начале. Женщины, словно участники одной похотливой команды, передавая эстафетную палку друг другу, наделяли меня уверенностью в себе и равнодушию к ним. И чем дольше длилась эта эстафета, тем больше получала каждая последующая женщина, оказывающаяся в моей компании. Им только этого и надо было. Только сам я, погрязший в похоти и страсти, увлеченный этой новой игрой, отнюдь, все же, не сводящей меня с ума, черствел и гнил как человек, хотя и был вознесен до небес как мужчина. Но продолжу повествование о Варечке (так мы называли ее с Андреем) и Машеньке — старшей сестре Варечки. Варечка была из благопристойной семьи, с прекрасным воспитанием, чуть ли не с намеками на аристократичность и с должными манерами. Особенно это касалось Машеньки, безусловно, умнейшей из двух дочерей женщины. Движения, речь, были изящны и легки, всякая напыщенность на первый взгляд отсутствовала. Ей была свойственна женственность, та самая благородная манерность. Но рядом с этими качествами уживалась какая-то требовательность эти качества в себе лелеять и выдерживать. Это была чрезвычайно начитанная и образованная женщина, с тонким вкусом и прекрасным умом. Варечка же была простодушным, маленьким ребенком, улыбающимся всегда и всем, и глядя на ее лицо, твое сердце тоже поневоле расщепляло твердость. Таким лицо ее предстает сейчас, в моих воспоминаниях. Тогда же мое сердце было забетонировано, и никакое, даже самое светлейшее лицо и самое добрейшее сердце не могли внести свет в мою душу. Жили они в самом центре, в роскошной двухкомнатной квартире с канделябрами, атласными шторами, превосходной мебелью начала двадцатого века, прекрасной библиотекой и небольшим собранием картин, висевшим по всей квартире. Зал, в котором мы расположились, был относительно малым, но здесь все было так чинно и со вкусом расставлено, что не возникало ощущения  сжатого пространства. В конце зала стоял черный рояль, венчающий превосходное убранство комнаты.  Я, по обычаю своему, сразу уставился на библиотеку, доставая оттуда прекрасные толстые тома и задвигая их обратно. Андрей начал открывать вино, которое купили женщины. Надо сказать, что мы не испытывали никакого угрызения совести: мы ели и пили за чужой счет и вполне были этому рады. В конце концов, мы считали, что радовали их своей компанией. Не церемонясь, Андрей сам достал из пакета все, что купили сестры. Там были оливки, сыр, хамон, еще одна бутылка французского вина, хлеб и зелень. - Где у вас тут посуда? - спросил Андрей, не поворачиваясь к женщинам и комкая целлофановый пакет. Варечка хотела что-то сказать, но едва приоткрыв рот, снова замолчала. - Сейчас найдем, - сказал я, - наверное, здесь. Я подошел к серванту и открыл его дверцу. - Нет, - сказал я, - тут ни хрена нет. Где же вы ее прячете? - Она, она, - пыталась вставить Варечка, - она там. - Не волнуйтесь, сейчас все найдем. Я открыл тумбочку, висевшую на стене, и обнаружил там все столовые принадлежности. Порядок!, - восторженно прокричал я и достал несколько тарелок. Женщины сидели на диване и молчали, иногда переглядываясь. По их лицам я заметил, что, несмотря на небольшой шок, произведенный нашим фамильярным и вольным поведением, им это нравилось. - Андрей, где сигареты? Ах, вот они. Не спрашивая разрешения, я закурил в комнате. Андрей разлил вино по бокалам. - Угощайтесь, - сказал он, поднося бокалы женщинам. - Что ж, за знакомство! - протянул я и стукнул свой бокал о другие. - Так, что тут у вас из кино есть, давайте-ка посмотрим. Я прошел к столику, где располагался домашний кинотеатр. Внизу, на полке лежали диски. - Так, Бергман. Знаете, значит. Молодцы. Аллен, Висконти, Феллини. Все ясно, вы еще и кино смотрите хорошее. - Может, что-то посмотрим? - спросил Андрей, вертясь на барном стуле. - Давайте, - впервые за вечер ответила Варечка,- а что вы хотите? - Тарковского! - сказал Андрей, что ж еще? - Я нахожу Тарковского занудой,- неожиданно ответила Машенька, - эта его.. - Как на счет Альмодовара, - обращаясь к Машеньке, спросила Варечка, - он ведь не так скучен, как Тарковский. - Вы что хотите устроить здесь кровавую оргию? - удивленно спросил я. - Что ты имеешь в виду? - спросила Машенька. - Альмодовар — это же содом. Он же больной извращенец. - О чем ты говоришь, это один из лучших режиссеров современности, - поддержала сестру Варечка. - Этого я не отрицаю, как режиссер он заслуживает уважения. Но то, что он показывает в своих фильмах — это же извращение. Все эти геи, которых бурят дрелью, женщины, которых привязывают и называют своими дочерьми, это, по-вашему нормально для человека его возраста? - Смешной ты, однако. Он просто удовлетворяет запросы публики, ее определенного пласта, которая жаждет этих, по твоим словам извращений. Тем более извращения эти показываются с, если так можно сказать, эстетичной точки зрения. А «Сало или 120 дней Содома» Пазолини венчает ее. Машенька, видимо, довольная своим ответом, с небольшой ухмылкой посмотрела мне в глаза.  - А как вы думаете, к чему может привести эта ваша «эстетичная форма извращения»? Я считаю, что она скорее извращенная, нежели изощренная. К Пазолини я тоже хорошо отношусь. - Давайте не будем спорить на этот счет, - вмешалась Варечка, - разговор этот вряд ли что-то изменит. Согласитесь, вы же все-таки не маленькие дети, это было, есть и будет. Неизвестно чем занимается каждый из нас, когда он наедине. Может ты, - обратилась она ко мне, - втайне от нас сам мечтаешь об этом, ахаха? - она закатилась чуть ли не истерическим смехом. - По-твоему, я лицемер и шут? - ответил я и посмотрел на нее с суровым лицом. Она потупилась. - Иногда мне кажется, и на что я надеюсь, что он просто высмеивает их в своих фильмах, выставляя их смешными, корявыми и даже жалкими. Я надеюсь, что геи смотрят эти фильмы и узнают в них себя. Но поскольку они остаются, более того прогрессируют, то можно сделать вывод, что они ничего не замечают. Но неужели человек может быть настолько омерзителен и не замечать этого? Мы что: можем восхищаться собой, когда мы ничтожно омерзительны? - Разве можно так ненавидеть человека? Чтобы он ни носил и с кем бы он ни спал, он — человек. И судить его не тебе, и не мне. - Мария, вы плохо меня знаете. Во-первых, ненависти во мне столько же,  сколько щедрости у ростовщика. Иногда меня это раздражает, иногда смешит. Но до ненависти нужно что-то поужаснее или посмешнее. Человеческая глупость, например. Но и тут я слишком великодушен. Во-вторых, я никого не сужу, избавьте от греха. Однако могу же я отмечать для себя и делиться с людьми своим мнением и позицией, заметьте, позицией социальной. А если человек ничего не носит, а ходит голый по улицам и спит с детьми — это тоже человек? - Антон, не впадай в крайности, - вступил в разговор Андрей, - ты же знаешь, что спорить тут бесполезно. - Но это не крайности, Андрей, это реальность: педофилов ведь хватает.  - Давайте сменим тему, - предложил Андрей, - господа, вашему вниманию предлагается замечательное короткометражное произведение Ролана Быкова «Я сюда больше никогда не вернусь». Я усмехнулся. «Может, еще и вернешься, - мелькнула у меня мысль».  - Занудства и геев вы здесь не найдете, - продолжал Андрей.  - Мы видели это, - сказала Машенька, замечательным его назвать сложно, сплошное.. - Ничего, - оборвал я, - посмотрим еще, я не видел. Замечательное, говоришь? - обратился я к Андрею, - включай, я тебе верю. А вы лучше вино пока пейте, давайте.. За нескучных  женщин и нескучное кино. Варенька почему-то хихикнула. - Варенька, здесь нет ничего смешного, что вас рассмешило, позвольте узнать? - спросил я, с холодным лицом уставившись на нее. - Да нет, ничего меня совсем не рассмешило, вы просто такие забавные. - Вы углядели забаву в нас? Хм, право, странно. Ну что ж, давайте выпьем. Машенька, несмотря на сорокалетний возраст, нравилась мне больше чем Варечка. Он была статна и уверена в себе. Когда она говорила, ее хотелось слушать и наблюдать за ней: за ее ртом, за ее руками, осанкой. Ко всему прочему она еще играла романсы на рояле. (романсы играют или поют, на рояле ли?). В этот вечер она удостоила нас несколькими. Не скажу, что мне было интересно их слушать, однако я впервые наблюдал за женщиной, которая их поет. По крайней мере, в таком возрасте и в такой обстановке. Но обстановку я уже хотел сменить. Например, залечь с Варечкой в кровать. Однако, к всеобщему удивлению, Машенька после исполнения романсов пожаловалась на резкие боли в голове и попросила нас удалиться. Мы откланялись, обменялись номерами телефонов и ушли, бубня себе под нос «Ты мог быть героем, но не было повода быть..»  Цоя. Через полчаса я уже спал с Федором в своей кровати.

Варечка позвонила мне на следующий день около полудня, предложив покататься на машине. Я охотно согласился. Она заехала за мной около девяти вечера и мы поехали в Мариинский парк. Перед парком мы заехали в магазин, где я взял две бутылки красного вина. Лил дождь,  на улице было не очень тепло. Листья уже практически все опали и валялись на тротуарах и аллеях парка. Мы долго выбирали место для парковки. Решили остаться в машине. Я открыл обе бутылки, чуть не разлив вино на кресло салона. Попал лишь себе на обувь, после чего изрядно выругался матом. Затем сказал «прости» и поцеловал ее в щеку. Она снова сидела как замороженная. И этой женщине около тридцати. Она хотела чтобы говорил я. Но трезвому мне было скучно декламировать, рекламируя себя. Занятие не для меня. Я хотел напиться и поскорее ехать к ней домой, Машенька где-то отсутствовала. Мы сидели на передних сиденьях, она, развернувшись в полуоборота, смотрела на меня своими красивыми сверкающими, но томными глазами. Я, как остолоп, смотрел прямо в лобовое стекло и глушил с горла вино. - Что же ты ничего не говоришь? - спросила Варечка, дотрагиваясь моего плеча рукой, - вчера ты много говорил. - Это было вчера, мне что, быть всегда одинаковым? Молчится — молчу, захочу говорить — не заткнешь, ясно? - А я тебя не боюсь, - сказала Варечка, ты добрый, просто играешь злого. - А ты у нас умная и проницательная, погляжу. Все знаешь. В каком году прошли пятые Олимпийские игры, не подскажешь? Варечка засмеялась. - Поцелуй меня, - сказала она. Я поцеловал. Дождь не переставал лить и мне становилось скучно, к тому же я уже выпил одну бутылку вина. - Может, поедем к тебе, посмотрим фильм? Мне что-то надоело здесь находиться. Или поедем в пиццерию, я проголодался. - Да, я не против. Она завела двигатель автомобиля и мы тронулись.  В дороге почти не говорили. Я смотрел в боковое окно и глушил вино. Когда мы приехали к Варечке, было уже около полуночи. Однако нашему совокуплению помешала Дашенька, случайно оказавшаяся дома. Я было попробовал сделать это в подъезде, что мне практически удалось, но Варечка в последний момент сдержалась и сказала, что лучше перенести это на другой раз. Злой и пьяный, я шел под осенним дождем, хлюпая туфлями по лужам. Людей на улице почти не было, и я этому был чертовски рад. Я зашел в магазин, взял пару бутылок пива и направился домой.

Мне всегда везло со своим организмом. У меня практически не было никаких пищевых отравлений, переломов или что-то в этом духе. Однажды вырезали грыжу в десятилетнем возрасте, а лет через десять зашили легкое — оно порвалось из-за чрезмерной нагрузки во время футбольной тренировки. В целом же, кроме хронического насморка меня ничто никогда не тревожило. Я не никогда не знал, что такое похмелье и лицо мое на утро почти всегда было свежим. Поэтому накануне рабочего дня или важной деловой встречи мне можно пить сколько угодно — на работе я представал абсолютно порядочным гражданином, который никогда не пьет. Приняв утренний туалет, я пошел на работу. Как всегда, взяв несколько заказов, я отправился их развозить. Один заказ мне требовалось доставить на окраину города. Настроение мое было паршивее некуда, да и погода в этот день лишь удручала мое душевное состояние. Мне всегда казалось это странным и немного несправедливым: почему погода может влиять на человека, иногда самым коренным и нешуточным образом? Я вылез из автобуса и начал искать нужный мне адрес. Заказ предназначался одной молодой семье. Дверь открыл мужчина лет тридцати. - Курьерская доставка, - сказал я, - добрый день.  - Добрый,  входите, пожалуйста-, ответил он, уступая мне место. Я отдал ему заказ (это был костюм) и принялся читать, так как времени на его примерку могло уйти изрядно. Вдруг в комнату вбежал маленький мальчик лет пяти и подбежал ко мне. Неожиданно для меня он заговорил. - Дядя, как вас зовут? - спросил он, дергая меня за руку. Я представился и улыбнулся.  А меня Тарас, - отвечал он.  Мы разговорились и вот что я узнал о нем. Тарасу - три года, он очень любит машины – большие и маленькие. Они могут быть разных цветов, но обязательно японские. Чем ему не угодили Бентли, не знаю. Тарас - не исключение, и, как и многие дети, показывает свой возраст на пальцах, называя почему-то свои средние пальцы «большими». Иногда он своими большими пальцами ковыряется в носу, а потом руками закрывает глаза. Стесняется, наверное. Но вот пукать он почему-то не стесняется, наверное, папа ему говорит «пукай, Тарас, это полезно, а ковыряются в носу только самые последние дегенераты. Это люди без будущего, поверь мне!».
Тарас любит пачкаться, но все же он довольно мил, и пятна от шоколада на его воротнике не портят его.
Вчера я увидел Тараса впервые, он сразу мне понравился. Тарас улыбался и пукал. Постоянно пукал, а потом улыбался. Знает ведь чертенок, что творит и не прикрывает ладонью лицо. Ну пусть, зато не дегенерат.
Тарас держит в руке машинку и спрашивает у меня:
- А у тебя есть машина?
Я говорю, что нет.
Словно не слыша меня, Тарас спрашивает, какого цвета моя машина.
Я отвечаю, что машины у меня нет, следовательно, и цвета у нее нет. Ни у нее, ни у меня.
Тарас настаивает. Я говорю, что черного.
Наступает маленькая пауза, я поднимаю голову и смотрю на сидящую на стене муху.
Насмотревшись, спрашиваю у Тараса, какая у него машина.
Он отвечает, что японская. Какая именно, спрашиваю я. Тойота? Нет. Хонда? Нет. Может, Митсубиши? Снова нет.
Субару Форестер, вспоминает Тарас.
А какого она цвета, спрашиваю.
Черного. Нет, красного. У нее два цвета, говорит Тарас.
Я говорю, что такого не бывает. Но Тарас с улыбкой на лице уверяет меня, что иногда его машина бывает и зеленого цвета, а иногда даже красного.
Тарас находит где-то вертолет, и спрашивает, есть ли у меня вертолет.
Я говорю, что вертолет есть только у богатых ребят. Но Тарас не хочет ничего слышать и спрашивает, какого цвета у меня вертолет. Я отвечаю, что белого.
Тарас говорит мне, что хочет какать. Я говорю, что не против. Сходи и скажи об этом папе. Тарас, довольно улыбнувшись, бежит к отцу, на полпути резко возвращается, бежит ко мне и спрашивает, не уйду ли я. Я говорю, что он может быть спокоен, у меня есть муха, я на нее смотрю. Тарас поднимает голову и тоже смотрит на муху. Затем он, видимо, вспоминает, что хочет какать и снова бежит к папе.
Папа, говорит Тарас, я хочу какать, дядя не уйдет. Беги и скажи об этом маме, отвечает папа.
Через несколько минут Тарас прибегает ко мне без трусов и пожимает мне зачем-то мой большой палец. Я кроток и наблюдателен в данную секунду.
Я жму его палец в ответ, прощаюсь, и говорю, что мы обязательно еще увидимся.
Тарас снова громко пукает, спугнув тем самым изрядно засидевшуюся на стене муху. Я не соврал, через некоторое время мы действительно увиделись, однако Тарас меня совсем не узнал, как я ему не напоминал ни о машинах, ни о вертолетах. Я вышел на улицу и закурил. В голову приходили самые разные и бестолковые мысли. Я думал о насекомых, каком-то журнале, где мог бы работать, о Жене, о печени на ужин. Всю эту чепуху развеял звонок Варечки. Мне, однако, она уже порядком надоела. Знаю, так нельзя говорить о женщинах, да что уж там — о людях вовсе, но бывает же настроение — когда хочется сказать человеку: «ты мне надоел!». Вот я и решил сказать Варечке, что она мне надоела. Затем подумав, я все же решил отложить эту затею или сказать ей об этом в лицо. Вы сочтете меня меркантильным подонком, использующим женщин, и окажетесь правы. На тот момент кроме их компании и тела мне от них ничего не было нужно: ни любви, ни диалога, ни поддержки. Только тело и компания. Компания тел. Поскольку с телом Варечки дела шли скудно, я и решил дать задний ход. Слышал, что так поступают многие женщины, когда насыщаются мужчинами. Или же просто, когда у тех кончаются деньги. Встреча наша произошла через пару часов неподалеку от Бессарабского рынка. Естественно, за это время я напился. Одет я был хуже некуда: джинсы с дыркой на известном месте, правда — снизу, но меня это не спасало, так как я был почему-то без трусов, вероятно, забыл у кого-то. На мне был дождевик с капюшоном и получистые туфли. Пугало. Варечку это не напугало, скорее — слегка ошеломило, ведь еще вчера я был в пиджаке от Ральф Лорена. Не знаю, что нашло на меня в тот день: только был я в неистовом желании ее уничтожить. Удар ли по самолюбию или несоблюдение плана, что мне до сих пор не удалось с ней переспать — истинная причина и мне неизвестна, только бросился я на нее аки рыкающий лев. Варечка выглядела прелестно: длинный коричневый плащ, черные лакированные ботинки, распущенные волосы и как всегда сияющее лицо с полутомными глазами. Я поцеловал ее в щеку и поздоровался. - Привет, как ты?- спросила она, поправляя волосы. - Почему ты не можешь хоть день обойтись без своей туалетной воды?! Я же просил тебя — пахни как женщина, как пахнет настоящее женское тело. Будь собой, к чертям эти ваши шанели и диоры, просто покажи мне твой истинный запах, я же просил! - Успокойся, чего ты завелся? - А ты разве не поняла? - Из-за парфюма? - Парфюм. Одеколон чертов. Вы можете не искажать то, что вам было дано от Бога? Включая запах. Посмотри, как ты выглядишь! Я раскрыл ее плащ. - Что это? Грудь почти вываливается из рубашки, на кого ты похожа? Ты хочешь быть похожа на них, - я ткнул пальцем на двух девушек в коротких юбках, слоняющихся вокруг рынка. Они не были проститутками, скорее просто искали похотливого вечернего досуга. Как искал его я. - Посмотри: стоят, ножками светят, сейчас подъедет Мазерати и укатит их покатати. Ты хочешь быть на них похожа? Тогда убирайся, мне не нужна такая женщина. Я развернулся и пошел прочь. Она схватила меня за руку и повернула к себе. - Милый, не надо так. Я совсем не такая как они. - Тогда иди и переоденься во что-то нормальное. Надень хоть кроссовки. Хотя не надо ничего надевать, ты мне не нужна и в кроссовках. Я не хочу, чтобы ты это делала ради меня или по моей просьбе, я хочу чтобы  ты думала так же как я. Посмотри сюда, - я показал ей свою дырку на джинсах, откуда виднелись гениталии. Вот, мне не стыдно. Главное, что у тебя на душе.  А у тебя на душе одни вилки и ложки, да манеры изящные, только ненатурально это все и фальшиво. К тому же ты слишком слаба для меня. И не интересна. Не звони мне больше, надоела. Да и тебе самой так лучше будет. Все, прощай. - Ты меня даже домой не проводишь? Темно ведь уже. - Оставь это донкихотство, Бовари. Начитались. Кто тебя тронет, идти осталось два метра, кругом фонари, ты же в центре живешь. И не звони мне больше, надоела! Больше мы не виделись. Как тогда меня молнией не убило, не знаю..

…………………………………………………………………………………………..

Глава 4

Я не слышал о Жене уже около двух месяцев. Сама бы она никогда не позвонила, я знал силу ее гордыни. А мне как-то отчаянно захотелось ее увидеть, сам не знаю зачем. Я позвонил ей и назначил встречу. Мы встретились в кафе. Пришел я, как и к Варечке в тот вечер - в чем попало: какие-то неважные брюки, ветхлые туфли и серая, отжившая свое куртка. Мне было плевать. Когда я вошел в кафе, Женя уже пила кофе. Она выглядела прекрасно: волосы ее были уложены в косу, на ней были бежевые брюки, которые мы вместе когда-то купили, черные туфли и серая майка. Увидев меня, она резко изменилась в лице. Мне даже показалось, что она сейчас заплачет. На ее лице отразились легкая печаль и даже некая скорбь. Я даже предположил, что она еще любит меня. - Привет, - сказал я, усаживаясь напротив нее. - Привет. Мы сидели и смотрели друг другу в глаза, потом отводили их. Разговор откровенно не клеился, каждый откровенно думал о своем. Ощущалось напряжение. Я решил рассказать ей, как обстоят мои дела. Она слушала внимательно и с интересом. Я рассказал ей о том, что работаю курьером, много пью и сплю с женщинами. Ничего не утаивал. За десять минут моего рассказа я поведал ей все, что произошло со мной за те два месяца, которые мы не виделись. Выслушав, Женя ушла, не сказав мне ни слова. Через несколько дней я получил письмо. В нем было написано следующее:

«Все полчаса, что ты сидел рядом, мне казалось, что ты умер,
что я вижу труп, манекен, жалкую копию человека, которого когда-то любила.
Ты говоришь, у тебя в жизни всё изменилось. Говоришь, каждый день ты просыпаешься в постели с новой женщиной. Я смотрю на тебя и не узнаю, я хочу, чтобы ты замолчал, чтобы встал и вышел отсюда, потому что комок в горле от того, что с тобой произошло, мешает мне дышать.
Когда-то ты говорил, что полюбил меня с первого взгляда. Что любовь - самое прекрасное, что может случиться с нами.
То, во что ты превратился, ужасно. Ты умер, понимаешь? Ты разлагаешься!
Ты говоришь, что больше не веришь в любовь. Ты пьешь каждый день, и тебе это нравится. Тебе плевать, что думают об этом остальные. Ты смотришь на меня, а мне кажется, что ты - картонная копия человека.
Когда-то ты мечтал о семье и двух сыновьях. Ты говорил, «давай уедем ко мне домой и будем жить в маленьком доме?».
Ты говоришь, в твоей жизни сейчас так много женщин, что ты перестал их различать. Ты говоришь, снять любую из них чертовски легко. Я говорю, что счастлива, что мы расстались. Ты говоришь, «мы просто не слышали друг друга».
Ты протягиваешь мне руку, и я боюсь подавать свою. Мне кажется, твоя рука, когда-то родная рука, окажется ледяной, неживой. Я была бы счастлива больше никогда тебя не видеть».

Как вы думаете, что я сделал после прочтения этого письма?

 …………………………………………………………………………………………..

Часть 3

 

Глава 1

 

Прочтя письмо, я был в изумлении. Так же, как Жене не верилось, что перед ней сидел не тот человек, так и мне не верилось, что эти строки принадлежат ей. Мне было немного обидно, что этот человек, некогда родной, не понял меня, не прощупал. Я решил ответить ей. Я садился за лист бумаги, но ничего не приходило в голову, я писал и зачеркивал.

«Что же ты за человек такой, что отворачиваешься от меня при первой моей неудаче. Причем, неудачу эту видишь только ты. Со мной же все хорошо, разве я жаловался на что-то тебе, говорил, что у меня что-то идет не так? А если ты и впрямь считаешь, что я в дерьме, неужели ты не можешь мне помочь, если я действительно некогда был для тебя родным? Другое дело, что помощь мне твоя не нужна, так как я не страдаю, а просто, выражаясь словами Макмерфи — пошел по кривой дорожке. Но пойми, дорожка эта может вовсе и не крива, а если и так — то кривизна мне ее не чужда, более того — необходима. А еще у людей есть очень премилое и прехитрое качество. Мне трудно его как-то назвать. Я попробую на примере. Один человек сияет, жизнь из него выпрастывается так же бойко как открывающийся парашют. Достаточно одного взгляда, чтобы понять, что он счастлив или просто пребывает в прекрасном настроении. Он просто идет по улице и поет себе что-то под нос, возможно, легонько машет руками. Совсем едва машет. А может он еще качает головой. Этого достаточно, чтобы узреть в нем счастье. Прохожие смотрят на него и радуются, они сами заряжаются от него. Что уже говорить о его близких и друзьях. Они готовы идти за ним хоть куда. И идут. Улыбаются вместе с ним и смеются, а, возможно, машут руками и даже качают головой от счастья. Может быть. Они держатся за него, как старик держится за свою трость, чтобы не упасть. Но вот на этого человека нападает тоска или печаль или легкое уныние. Все что угодно, только он уже не качает головой и не машет руками. Он угрюм. Невесел. И люди рядом с ним так же невеселы. Прохожие уже не смотрят на него.

Так происходит в жизни. И в моей тоже. Я не понимаю, почему близкие мне люди, зная, что я пребываю в печали или тоскую, обходят меня стороной. Мне это неприятно. Думаю, что близкий человек должен быть с тобой всегда. В пучине тоски и в оргазме счастья. Быть рядом с веселым человеком не так-то и трудно. Гораздо труднее, а значит — ценнее — быть рядом с этим же человеком, когда ему печально на душе. Когда тянут руку вне зависимости от настроения, когда не пользуются его энергетикой, когда любят тебя любого, когда всегда рядом. Это прекрасно. Ведь с каждым из нас происходят различные состояния и настроения. Утром ты можешь изменить мир, вечером ты хочешь застрелиться. Так было всегда. И как же больно осознавать и видеть, что тебе звонят тогда, когда у тебя все хорошо. Ты словно кормушка какая-то. Приблизительно то же самое происходит, когда ты влюблен. Ты влюбился. У тебя все прекрасно. Сердце играет на пианино у души. Ничего не надо делать. Ты беззаботен и счастлив. Затем влюбленность растворяется. Надо где-то черпать вдхновение, нащупывать силы, чтобы быть с человеком. Это нормально. Чего стоит тот человек, чего стоит его любовь, когда тот уходит, едва завидев иссякшую в себе энергию? Он стоит пустого спичечного коробка. Ребра монеты. Мокрой от дождя стены. Чего стоит тот человек, который прибегает к достигшему славы и известности «старому другу». Где ты был все это время? Где ты был, когда мне нужна твоя помощь? Будьте всегда рядом со своими близкими. Но будьте бескорыстно. С сонными, с плачущими, с тоскующими, с обоссаными, с голыми, с грязными. Когда-то и вы можете быть голым, плачущим и обосанным. И он всегда будет рядом, тот, с кем были вы всегда».

Я встал из-за стола и прошелся по комнате. «Какого черта, все равно она ничего не поймет, а если и поймет, то гордость ее все равно заткнет ей и рот и сердце». Я скомкал листок с посланием и бросил его в шкаф,  к своим вещам. «Хранись там, среди моих вещей, там тебя поймут больше». Есть прекрасное замечание у ирландского стенд-ап комика Дилана Морана. Он говорит примерно следующее: "Почему люди, расстающиеся друг с другом, лгут? Почему они вечно толкут: "Это я виноват, я плохо с тобой относился, а ты была самым нежным бутоном, который когда кто-либо срывал на Земле. То есть, нет, не срывал. Сорвать такую красоту, пусть у них руки отсохнут! Почему мы не можем говорить друг другу правду? Скажите все, как есть! Дорогая, помнишь тот непонятный звук с утра? Это я грыз кровать от ненависти. Я так тебя ненавижу, что это дает мне силы. Я специально встаю с утра пораньше, чтобы больше тебя ненавидеть, так как дня мне не хватает". Почему нет? Правда - шикарная штука, друзья. Но, пожалуй, не для любви. Любовь - это ведь иллюзия, тут не до реалий. А, впрочем, ерунда.

 

Кашляя, я вышел из лифта и достал из кармана ключи. Федор тут же начал лаять и царапать кожаную обивку двери. Почему так происходит, что собака, дружелюбно виляя хвостом, чертовски рада своему хозяину, когда тот только входит в дом. А кот, раскрывая пасть и зевая, лежит с самым равнодушным выражением морды. И видно, кот ошеломлен не менее моего, почему так происходит. Кот удивлен, зачем собаке прыгать, гавкать и вилять хвостом, если можно отлично вылеживаться и раскрывать пасть. Он знает, что его миска будет наполнена, и что он может спать на любом предмете в квартире. Ему больше ничего не нужно: он спокоен, кроток, счастлив. Но главное, ему все равно. Чтобы ни происходило: присуждение Паоло Коэльо Нобелевской премии по литературе или  смена времен года - коту абсолютно наплевать. Не скажу что собаке это более интересно, чем коту, но у собаки хотя бы есть какой-то осмысленный взгляд. Недаром ведь говорят, что собаки только говорить не умеют, а так - очень похожи на людей. Только разве что не предают.. А кот (если мы сейчас не говорим о сибасе и кильке, или другой любой рыбе) на все смотрит одним тупым взглядом: на хозяина, на место, где он спит. 

 

Я сидел в своей квартире и курил. Люди мне откровенно надоели. О книгах напоминали лишь торчащие из них закладки. На столе, уверенной дружиной стояли несколько пивных бутылок — обычное зрелище последних месяцев.  Мне стало до того скучно и одиноко дома, что я хотел кричать. Я, как идиот ходил по комнате и что-то мычал под нос. «Надо куда-то уехать, далеко, подальше от всего этого, забыться, предаться забвению, куда угодно: будут это пустыни Мозамбика или к пиратам Сомали — плевать».  Я позвонил Андрею и узнал, что он уже освободился с работы. Через час мы уже хлестали пиво в скверике. Стоял ноябрь, его первые числа. Осень выдалась в этом году на загляденье теплой и не дождливой. И хотя опавшие листья разноцветной палитрой уже окрашивали серую тротуарную плитку, солнце светило ежедневно, а воздух был наполнен чуть ли не весенним задором. Однако в тот день шел дождь, небольшой, но докучающий неприятной редкой влагой. Погода была прескверная, ветер сдувал капли дождя на голову, так, что я чувствовал себя обрюзгшим пингвином. Мы присели на лавочке под огромным, раскинувшим свои ветки великаном-дубом. Мерзости положения добавляли сигналящие автомобили и спешащие кто куда люди. Жизнь не стоила и цента в данную минуту. Иссушив содержимое бутылок, обрюзгшие, мы двинулись к метро — захотелось домой. Не знаю, почему мы тогда вышли на Печерской, а не на Кловской — обычно мы ходили домой именно так. «Зачем нам идти в гору, лучше - по прямой, да и прогуляемся» - говорит Андрей. Давай выйдем на Печерской. «Ну, давай, и плевать на дождь». Вышли. Странно, но светило солнце. Меня это удивило.  Мы идем с Андреем по улице и смотрим на затопленные пробоины в асфальте, а в них отражаются улыбки далекого жаркого ядра. Настроение наше невольно улучшается. Болтаем о своем. Как всегда о каких-то переменах, о том «что мы будем делать, как жить дальше». Мы отвлекаемся и видим девушку, идущую нам навстречу, и говорим друг другу: «Да, хороша». Я вцепился взглядом в нее, смотрел прицельно, но неподдельно. Наряд ее был странен, но не смешон:  серое пальто, выгодно окаймляющее ее тонкий стан, какие-то дурацкие ботинки с длинными шнурками, вот-вот готовыми волочиться по земле, большая сумка через плечо и венчающий наряд черный берет. В него-то я и влюбился. Мы встретились взглядами и я что-то почувствовал. Нет, я не говорю сейчас о любви с первого взгляда - никакой подобной чепухи. Бывает, что ты видишь какую-нибудь вещь, например, туфли и хочешь их мгновенно. Ты берешь их в руки, вертишь во все стороны, трогаешь кожу, узнаешь цену, заглядываешь под язычок, но ты изначально знаешь, что ты их купишь, что это твоя вещь. И чувствуешь это. Тебе не нужные советы со стороны, ты все знаешь изнутри. Что-то подобное произошло и со мной тогда. Я понял, что это моя девушка. Однако я опешил и шел дальше, отдаляя тем самым ее от себя. Мы зашли в переулок. - Стой, может, догнать ее? - говорю Андрею, в одночасье беря его за плечо. - Не знаю.. давай думай быстрее - говорит Андрей равнодушно. Андрей уже порядком устал от таких моих догонялок. «Зачем, думаю. У меня сегодня встреча с голубоглазой короткостриженной Алиной».

- Давай быстрее, я домой хочу, – говорит Андрей. - Не знаю что делать. Нет…бегу. - Беги, я пошел домой. - Хорошо, я догоню. Я развернулся и опрометью  побежал догонять ее. Выбегаю из переулка, рюкзак на спине трусится. Ищу ее глазами. Ищу берет. Нахожу ее, она в ста метрах. В этот момент она прощается с девушкой, целуя ее в щеку. «Отлично, - думаю, - другие нам сейчас не нужны». Светофор. Зеленый. Вот, она уже переходит дорогу. Здесь мне надо бежать, иначе провал. Я бегу. Почти догнав, я сменил бег на быструю походку. Как ни в чем не бывало я иду вровень с ее плечом несколько секунд. - Как только я подумал, что не увижу вас во второй раз-, обратился я к девушке. - И вы решили меня догнать?- перебила она меня. Снова немного растерявшись, но мигом заставив себя ободриться, я протягиваю ей руку. Она перекладывает банан из одной руки в другую и говорит «Ой, у меня рука в банане». - Ничего страшного, дайте вашу руку.. и номер, пожалуйста. - Как вас зовут? - Дайте ваш номер. Антон. - Лиза. Затем она диктует мне эти цифры. Я записываю в телефон «Лиза, рука в банане».  Мы стояли на островке бульвара, между двумя светофорами. Людей я не видел, машин не слышал, все происходило не здесь. Ничего не было, кроме нее.  - Зачем вам мой номер?  -спрашивает Лиза, заглянув мне в глаза. - Не знаю, сходим куда-нибудь, слегка сконфуженно произношу я, - в театр.. Она хихикнула. - Что ж, сударь, мне пора, прощайте. На прощание она протянула мне руку.

- Ну что, догнал? – спрашивает Андрей. - Да, толку только.. Отшила. - Пойдем домой тогда. - Нет, давай возьмем шампанское.  - Ты о чем? - Мы сегодня встречаемся. Она отличная, нет, она – прекрасная. Правда, не в моем вкусе.

Придя домой, я принялся за работу.  Встав из-за стола, я начал ходить по комнате. Эта новая девушка впилась мне в память, словно заноза в палец, словно клещ в ухо. Я сел на кровать и тупо уткнулся в окно. Мне не хотелось работать.  Хотелось сейчас же, немедленно увидеть ее снова. Андрей  читал книгу и иногда причмокивал губой, что очень меня смешило. Наконец я встал с кровати и прошел на кухню, по пути ударившись об дверь. - О, черт! - крикнул я в ярости, держась за больное место. Я взял со стола телефон и начал писать сообщение. «Что ей написать?- думал я, - она умна, грамотна, непроста, отнюдь непроста, хоть и не красива. Но она мне нравится. Здесь нужно что-то особенное». И он отправил ей сообщение с следующим содержанием: «Гражданка, коллектив чувашского завода  «Химическое волокно» требует вашей явки. Сегодня, в 21.00 на том месте, где вы встретились с неким Антоном». « О, Господи! От имени прекрасной Лизы, чья невинность не заподозрит козней злых, я лишь спрошу: куда явиться мне?». Прочтя ее ответ, я невольно улыбнулся и с новым, еще более прытким движением принялся писать ответ. Наша переписка продолжалась. Мы парировали друг другу в шутливом ключе, пестря словечками, завалявшимися в доках наших вокабуляров. В одном из сообщений я назвал Лизу «Елизаветой Бам», именем одноименной героини пьесы Хармса. Наверное, лицо Лизы в момент прочтения изощренно преобразилось. Удивление, трансформирующееся в улыбку и даже маленький экстаз, застыло на ее маленьком личике. Иначе бы не последовал такой ответ: «Вы тоже знаете Хармса, вы читали «Елизавету Бам»? - гласил ее несколько восторженный вопрос. «Конечно, мы знаем, что такое Петришуле, Введенский, Заболоцкий и ОБЭРИУ».  Я люблю вас, - ответила  Лиза, - я прочла все книги Хармса, у меня есть все его издания, которые когда-либо существовали. Все до единого». Я ликовал.

Было около 21.00, когда мои ноги вынесли меня из квартиры. Это был один из тех редких осенних дней, когда на улице стояла теплая погода. Если что немного и отвлекало, так это скупые набеги ветра, покрывающие локти прохладной свежестью. Я ждал Лизу на улице Сагайдачного. Это было мое любимое место. Я любил эти маленькие, аккуратно, словно два ряда солдат на параде, домики. Я стоял, облокотившись на перила крыльца, поблизости от супермаркета и курил. Раздающуюся из магазинов музыку время от времени заглушали громкие возгласы молодых ребят, раскинувшись на ступенях, словно тюлени на берегу Баренцевого моря. Я заметил Лизу, она шла не спеша, будто наслаждаясь своей походкой, и тем, что именно она идет в эту минуту  в этом месте. Так ходят только уверенные и знающие себе цену женщины. Это читалось не только в ее походке, но и в ее взгляде, интонации, манере держать себя. Я с удовольствием наблюдал за ней и немного млел, оглядывая ее такую стройную, такую непохожую на остальных, напоминающую юный бутон девушку. - Я думала, они с вами, - указывая на ребят, сидящих на ступенях, сказала Лиза, едва заметив приветливый мой взгляд. - Нет, я один. Разве мог я прийти с кем-то еще? Это ведь глупо и крайне неуместно. - Ну почему же? Люди - это так весело. Впрочем, среди них так много идиотов и бездарей, что лучше держаться от них подальше. Хорошо вы сделали, что пришли сами. Я рассмеялся. - Давай перейдем на «ты», не возражаешь? - Давно пора, к чему эти дешевые помпы? - Отлично, давай где-нибудь приземлимся, я ужасно голоден. Лиза ничего не ответила. Мы зашли в пиццерию на улице Сагайдачного. В пиццерии было пусто, только за одним столиком сидело два молодых человека, пьющих пиво и о чем-то вяло болтающих. -Ты голодна? Давай возьмем пиццу на двоих? Хочешь? - Нет, я только что уплела с десяток блинчиков, видишь, какая я теперь толстуха,  ахаха, - сказала Лиза. При этом она задрала кофту и показала на свой живот. Я улыбнулся в ответ, и мне как-то сразу стало легче. Не то чтобы я был скован, напряжен или сконфужен, наоборот. Но эти ее «уплела» и «толстуха», а также задирание кофты и демонстрация оголенного живота, вкупе с живым и полудерзким смехом, словно серная кислота, сразу же разъели все мои попытки сдерживаться в словах и в поведении — мы стали «на ты» во всех смыслах и сразу.

Я взял из дому жзл Хармса, надеясь удивить ее этой книгой, но ни черта не вышло. Со смелой улыбкой Лиза сообщила, что у нее такая книга есть. Мы болтали на общие темы, сидя напротив друг друга. Осушив бокал, я предложил Лизе прогуляться. - Пошли, конечно, унылое место!

На улице уже стоял вечер серьезной темноты; укомплектованные осенними предметами одежды люди шаркались по улицам словно призраки. - Что будем делать? - спросила Лиза, - хочешь поиздеваться над придурками? Я немного насупился и посмотрел на Лизу. - Придурками? Какими еще придурками?  Самыми обычными придурками, которые шляются по улице и существуют в своем вятхлом мире. Ты посмотри, какие он надел ботинки, такие же носят только дегенераты или пастухи. Или вон, глянь, ну глянь же! Видишь ту парочку? Посмотри на его задницу, она же слонячья. А она, посмотри, как она его обнимает, видно, что он ее не трахает вдоволь, ахаха, дура! Все это подобие критики меня даже тешило. Она делала это с каким-то здоровым энтузиазмом, с бодрым, живым напором. Ее хотелось слушать. Настолько, что даже если бы все это дерьмо адресовалось мне.  - Да брось ты, это глупое занятие, давай лучше куда-нибудь съездим.  - Куда? - Не плевать ли? Давай просто сядем в первый попавшийся трамвай и поедем до конечной, а оттуда назад. - Твоя взяла, миротворец, поехали.

Скудный свет в вагоне трамвая блекло освещал наши лица. В вагоне сидело не больше пяти человек. Мы смеялись громче нужного, но я давно так весело не проводил время, поэтому махнул рукой на приличия и отдавался смеху на полную катушку. - Ты вообще чем занимаешься?- заглушая свой смех, спросил я как можно серьезнее. - Ерундой всякой. Коллекционирую плюшевых медведей, глажу своих четверых котов и гнию в аудитории института. А вообще я дизайнер одежды. Папа даже говорил, что летом отвезет меня в какой-то крутой колледж дизайна в Лондоне. - Сент-Мартинс, что ли? - Да, вроде он, но черт с ним и с этой одеждой. А ты чем занимаешься? - Я..,- слетело с моих губ. «А что я? - думалось мне,-  да, что я? Ответить ей, что я глушу алкоголь как ненормальный и сплю каждый день с новой женщиной?». - Я контент-менеджер, - тихо ответил я. - Чего, своей жизни? - рассмеялась Лиза. – Своей как раз нет.. Так, ежедневно заполняю один сайт туристическими новостями и пишу для нескольких журналов. В перерывах читаю. - Понятно. Сейчас, секунду, прости,- с этим словами Лиза высморкалась в платок.  - Знаешь, - говорю, - мне кажется, что из этикета следует убрать два положения. Первым я бы отменил эту гребанную публичную сморканину. Кто решил, что это прилично и не вызывает обмороков? Меня трусит, когда я слышу этот рев из носоглотки. А выглядит это еще омерзительнее. Почему писать под дерево нельзя, даже когда тебя никто не видит, а сморкаться на людях  - это милости просим. - Лиза смеялась. - Ты, конечно, сморкайся, я привыкну, - улыбнулся я. - Ну, а второе? - Второе — это изощренные операции с зубочисткой. Терпеть не могу, когда кто-то ковыряется во рту. Это едва лучше публичной сморканины. Причем нет никакой разницы, кто это делает: бомж на лавочке или олигарх в мишленовском ресторане. Не важно, прикрывает человек рот при этом рукой или, разянув его, изловчается при помощи деревянной помощницы. Неужели нельзя просто выйти в туалет и сделать это перед зеркалом? Лиза немного насупилась. - А ты знаешь, тебе и предлагать не надо издеваться над людьми.. Я не перечил. Скрипя, трамвай остановился. В вагон вошел мужчина лет тридцати пяти и, выпячивая какой-то документ, попросил предоставить билеты. Это был контролер. Не помню, почему мы не купили билеты. Может, весельем и живым диалогом были упоены. Когда очередь дошла до нас,  грузный мужчина подошел к нам вплотную. - Ваши билеты, пожалуйста. - У нас нет. - Что ж, безбилетные граждане, жадный платит дважды, извольте 60 гривен штрафа заплатить. - А вы не дерзите! - неожиданно громко и холодно заявила Лиза,- по-моему, вы только контролер, вот и изымайте штраф, а не поясничайте, а то мы сейчас еще с вами проедемся к вашему начальнику. - Да хоть сейчас, - все с той же мерзкой улыбкой протянул контроллер. - Тварь! - прошипела Лиза. - Ладно, остынь, пошел он к черту, я расплачусь, сами тоже виноваты.  Я оставил 60 гривен на сиденье и вышел из вагона, пожелав ему бурных оваций на театральных подмостках.

-Знаешь, это было здорово, то, как ты его поставила.  - Да пошел он, член. Терпеть не могу таких людей, грязных душой и едких языком. Воняет от них по-особенному. - Ладно, не злись ты, от таящих ненависть тоже не парфумом пахнет. Лучше расскажи, откуда такая любовь к Хармсу, - подкуривая сигарету, спросил я. -  А, я потомственная графоманка, у нас это семейное. Мой отец его очень любил, а перед этим его отец, мой дедушка. У нас вообще семья читающая, дома около двух тысяч книг. Дедушка специально остановился на этой отметке, и других книг в дом не принимает, хаха. - Неплохо! Твой дед настолько любит читать? - Не знаю, зачем хвастаюсь, мой дедушка сценарист, он написал сценарий для «Мелодии для шарманки» Муратовой, слышал? - Нет, но здорово. «Посмотрю сегодня же» - подумал я про себя.

Трамвай привез нас к железнодорожному вокзалу. И здесь людей почти не было, что придавало нам какую-то полуинтимную атмосферу. Мы шли вдоль распластанных на асфальте рельсов и болтали о всяких пустяках. - Тебе нравится слово «эдакий»? - с какой-то радостью спросила Лиза. - Да черт его, никогда об этом не думал. - А мне очень нравится. Эдакий! Вслушайся! И она еще громче, словно декламируя протянула «Э-да-ки-й!». - И знаешь, почему оно мне нравится? - Возможно, тебя так кто-то называет, не знаю.. - Дурачок, - она рассмеялась, - в нем есть эта звонкая буква «д», которая и делает его таким живым. В слове «этакий» эта неживая зануда «т». Я слушал ее и удивлялся. С одной стороны, не было ничего умного в том, что она говорила, более того это и  вовсе были какие-то глупости. Но когда я смотрел на нее в эти моменты, она тянула меня, я видел, как ее глаза горят, как они радостно перекликаются с ее эмоциональными руками, летающими из-под берета прядями волос, взмахами ресниц и ее бегающими глазами. Это был нежный, хрупкий бутон, в котором затаился целый рой неугомонных пчел. Жизнь в ней бурлила кипятком и, закипая, своим напором выдавливая тяжелый колпак, она вытекала наружу.

Мы шли и молчали. Да, мы молчали и я чувствовал, что никто не проникается неловкостью коротких пауз. Вообще-то я больше чувствую себя неловко, когда я говорю с кем-то, а точнее когда говорят со мной. И говорят на неинтересные или непонятные мне темы. Мне даже неловко, когда я вижу подобные неловкие сцены в кино. Сегодня я смотрел «Синекдоха, Нью-Йорк» и там, представляете, была как раз такая неловкая ситуация. Я всего лишь сидел на своем диване и сгорал от стыда. Но это есть в моей жизни, и есть довольно часто. Мне не хочется слушать, но не хочется и в лицо своему собеседнику говорить, что «это» скучно. Глупая ситуация. Не хотелось бы знать, что кто-то испытывает то же самое, слушая меня..

Тебе не холодно? На улице немного похолодало, - спросил я Лизу. - Пока нет, но я скажу, если что, - ответила она, улыбнувшись. - Обязательно скажи. У меня есть немного домашнего вина, не хочешь попробовать? Заодно и согреет. - Нет, спасибо, я не пью. - Жаль, а я так хочу напиться с тобой. Это было бы здорово. - Хочешь напиться со мной? - Да, очень. - Так давай сделаем это, - вскрикнула Лиза и выхватила у меня бутылку. Сделав несколько глотков, она отдала бутылку мне и захлопала в ладоши. Я был едва ли не тронут. Приятная нуга заливала мне сердце. Затем я хлебнул из бутылки и залил не менее приятной жидкостью свою глотку. Мы медленно шли по бульвару Тараса Шевченко, поднимаясь к метро Университет. Машины, как обычно здесь происходит, проезжали, словно фантастические сверкающие предметы. Или мне просто так казалось, потому что она шла рядом.  - Знаешь, - еле слышно произнесла она, - говорят, люди специально сходятся осенью и зимой, чтобы им скучно не было, а потом, когда приходит весна, отношениям наступает конец. - Никогда об этом не слышал, но есть в этом какая-то жуткая правда. - Почему жуткая? - с удивлением спросила Лиза. - Выходит, люди используют друг друга, - сказал я и опустил лицо.  - Для тебя это новость? - Не то что бы, но я бы не хотел чтобы так было. - Это утопия, но ты, конечно, лучше так думай.  - В таком случае, мною ведь могут пользоваться люди, - рассуждал я. - А ты отпускай таких людей, зачем с ними идти дальше? - Не знаю, бывает, просто не хочешь признавать таких вещей и верить в них.

Проходили парк Шевченко. Фонари в парке изобличали росу на траве. Было тихо, несколько пар, оккупировав скамейки, целовались. Я предложил Лизе зайти в супермаркет и взять еще выпить. Там же я предложил ей пойти ко мне. Даже не знаю зачем. Я словно повторял свой ежедневный сценарий, но она была явно иной. Она была интересной мне. По-настоящему интересной. Но, не сочтите за оправдание, я позвал ее без задних мыслей, искренне. И она согласилась так же искренне и без задних мыслей.

Мы лежали на полу у Гриши  с Лизой, моих друзей и соседей, среди валяющихся носков. Гриша - очень талантливый музыкант и мы в отличных приятельских отношениях. Хотя когда я его увидел впервые, тогда в лифте, когда он слушал плеер,  тряс головой и пел что-то под нос, я его ненавидел. Ненависть моя заняла около трех месяцев, он постоянно тряс головой в лифте и дурацки выглядел. Но позже, когда мы стали вхожи друг другу в дома, все изменилось. Я приходил с работы и заходил сначала к Грише с Лизой. Это была удивительная пара. Они могли посылать друг друга куда подальше с самым нежнейшим и жизнерадостным лицом, напрочь лишенным иронии и желчи. Они дополняли друг друга, как розетка дополняет воткнутый в нее штекер. Без штекера не было бы музыки, света, картинки, пищи, ничего. Они были штекером оба в разное время. Никто из них не покидал второго, везде они ходили вместе, словно боялись, что в их отсутствие второго украдут. Я смотрел на них, слушал их, наблюдал за ними — это было настолько прекрасно, что хотелось желать таких отношений каждому человеку на Земле.

Мы выпили бутылку вина и легли спать по-королевски - на полу. Мне на миг захотелось предпринять любовную игру, но я тут же прогнал эту мысль. Я обнял Лизу и заснул. Проснувшись, мы переместились в мою квартиру. Лиза, к моему удивлению вызвалась выгулять Федора. Пока они гуляли, я приготовил завтрак: чай и бутерброды с колбасой. Дверь открылась. Как всегда на кухню залетел Федор и начал пить воду из своей посудины. Вслед за ним вошла Лиза. -Знаешь, - сказала она с улыбкой на лице, - Федор, он как принц Гарри — идиот, но королевских кровей.  - Он просто идиот. Но любимый. Это подарок моего брата моей бывшей девушке. Как видишь, она его сильно любила, что оставила его мне. Через час Лиза ушла. Я принялся за работу и о ней больше не думал.     Через пару дней  она написала мне. «Давай встретимся, повсюду неинтересные мужчины».  «Давай, - отвечал я, - вот только очухаюсь чуток». Надо ли говорить, что я неустанно пил все время.  «Хорошо, звони, сходим в планетарий». Какой еще планетарий, думал я про себя, совсем рехнулся.
Было около двух часов дня, когда я уже пьяный стоял посреди Контрактовой площади. Я казался себе одиноким, как растущее в степи единственное дерево. И только ветер расчесывал мои волосы. Людей я не замечал — они уже давно перестали существовать для меня. Но Лизу я заметил сразу. Она была в той же одежде, что и в первый день: берет, пальто, сапожки. Будь этот наряд на другой, я бы сплюнул.. Но на ней он сидел что надо. Я наблюдал за ней. Она рыскала глазами в поисках меня. Казалось, она даже вынюхивает своим маленьким носиком мой запах. Осанка ее сохраняла изящность и легкость. Наконец она заметила меня и двинулась в мою сторону. Я демонстративно курил. - Привет, - сказала она, протягивая мне руку, - планетарий закрыт вроде. - Планетарий.. Ах, да. Ну и черт с ним в таком случае. Что-то придумаем. Вполне можно сесть на неизвестный трамвай. Например, с шампанским. - Я ведь не пью, алкоголь портит зубы, ответила Лиза и достала табак.
- Жизнь тоже портит зубы. Не все ли равно, что испортит их раньше?
- А больные зубы портят жизнь, - ответила она, заворачивая табак в тоненькую бумагу. Я дал ей подкурить. – Тогда вырвем все зубы или утопимся сегодня же в реке, - сказал я. - Хотя топиться, верно, мерзко. Эта гребанная вода в носу.
- Мне нравится вода в носу. Ощущения, будто тебя по носу ударили. Что-то в этом есть. Поэтому, можем просто бить друг друга и зубы выпадут сами.
- Я не посмею тебя ударить. Давай другой вариант. Неожиданно она громко рассмеялась. - Тогда остается только жить... смотреть «Альфа» в украинском переводе и есть чипсы с колой, дожидаясь старости. Тогда зубы сами выпадут и будет нам счастье на исходе дней. Награда за терпение,  - сказала она и выдула целый клуб табачного дыма.
- Нет, мы будем работать, нарожаем детей, купим себе автомобиль, детям - школьный рюкзак. Скучно, но не скучнее остального, - ответил я с иронией.
Лиза не отставала. - Да, будем ходить на встречи выпускников и на родительские собрания, читать на ночь остросюжетные детективы Дарьи Донцовой, есть на завтрак омлет:  из 3-х яиц - ты, из 2-х- я, смотреть «Новогодний огонек» с примадонной на новый год и пускать из окна странные питарды. Приглашать соседей 1-го, чтобы доесть то, что осталось от новогоднего ужина. Говорить исключительно о том, как прошел день и засыпать с мыслью о новой микроволновой печке с полезной функцией "русский повар"... Звать детей «сына» и «доча» и ставить их на гречку за бранные словечки... Я начал смеяться, смех захлестывал меня изнутри.
- Обсуждать, - продолжал я, - а после осуждать коллег по работе, говоря, что они "все-сволочи", а директор - так вообще мудак. Доставать из чердака запыленную раскладушку для гостей, прятать на балкон подушки, а потом забирать их, все проеденные молью, да еще и сырые. Ездить в Алупку 16-й раз подряд и непременно обгорать в первый же день; отправлять детей к бабушке, сначала твоей, потом к моей, а потом слушать детей, каким именно вареньем их кормили и каких жуков: черных или майских, они  ловили в лесу. Гладить рубашки по утрам, пока муж бреется, что-то ворча под нос, хаять кота за попадание под ноги, вызывать сантехника, который в отличие от писем, приходит быстро».
- «Называть коллег - «калеками»,  а про директора - "Ну ничего, скоро и меня повысят". Доставать раскладушку реже, чем приходят письма, потому что гостей-то и нет, а если и есть - то родственники из Мариуполя -двоюродная тетя и ее соседка, или старые знакомые, на которых наткнулся в магазине «Все по 8 грн». Они зашли на кофе, до которого так и не дотронулись. Затем пристально глядят на часы и говорят ,что торопятся в банк... Завозить бабушкам мешок картофеля и сахара раз в месяц за то, что за детьми присматривают, и наивно спрашивать, приподняв брови - "Может вам еще чего-то из продуктов надо?" - будто люди едят только картошку с сахаром... Лиза была прекрасна в эти минуты. Я слушал ее, наслаждаясь ее голосом, ее жестами, ее речью.  - Отвечать детям, приехавшим от бабушек с гербарием на их хвастливую демонстрацию своего произведения искусства — "Красиво-то как! А вы «Портрет Дориана Грэя», я так понимаю, там не читали?!»... Когда муж бреется одноразовой бритвой третий месяц, проходя мимо с его выглаженной рубашкой лишь спереди (все равно под пиджак), говорить ему (обклеенному туалетной бумагой) - «Может купить тебе электробритву на 23-е февраля? (которое через 4 месяца)... Подумывать о том, чтобы отдать кота подруге, так как весной сильно громко орет. Не вызывать сантехника, муж сам все отлично сделает!  Я решил не отставать.
- Отвечать на твои предложения подарить мне бритву "дорогая, не стоит тратить деньги, Саше лучше купим велосипед, да и у тебя вон уже помада кончается, вижу". Никогда не смотреть, заканчивается ли помада у жены, хлопать детей по попе за то, что они наложили штаны, а потом себя по лбу, одновременно понимая, что рука в жидких какашках, и ты опять, болван, об этом забыл, эти чертовы рефлексы. Лежа рядом, читать статью "эти милые баклажаны" - ты, "вчера ночью, на улице Осенней, возле дома 44 убили..." - я, вместо того, чтобы закрыть двери, чтобы дети не слышали, как скрипит кровать, когда мы ее уже поменяем? Когда не хватает зла, подходить к злой собаке, вот-вот сорвущейся с цепи, с вопросом "извините, у вас не найдется немного зла, мне так, на вечер, ну, совсем чуть-чуть".  Просыпаясь, не нарочно заехать тебе   локтем в глаз, после чего 2 минуты целовать больное место, приговаривая "извини дурака, я такой неуклюжий, а ты у меня прекрасно готовишь".  Просить Олю (а как же мы ее еще назовем?) принести дневник, а потом думать, зачем ты ее об этом попросил. Не найдя ответа, поругать (никакой лишней похвалы, что вы) за четверку по алгебре, говоря при этом, что алгебра - это мать всех наук, удивляться только что сказанной чепухе, что алгебра, какого-то черта, мать всех наук, вспоминать, что по алгебре у тебя было «неуд». в году, но ты все равно женился. Когда я договорил, Лиза как-то странно на меня посмотрела. Я тут же стал серьезным, но зачем-то расплылся в тупой улыбке.  - Я бы чего-нибудь съела, честно говоря. Ты уже обедал?, - спросила Лиза, заглядывая мне в глаза. -Выпил три бутылки пива. Идем, я составлю тебе компанию. Мы поехали к Макдональдсу, что на метро Печерская. - Я очень люблю картошку, - говорит Лиза. - Мне плевать, - отвечаю, - но давай возьмем килограмм картошки,- предложил я. Лиза смеется и говорит «давай». Продавщица с квадратными глазами  пожелала нам приятного аппетита и передала килограмм картошки. - Раздадим их бомжам, - говорю. - Да! – говоришь ты. Затем мы идем по улице. У меня в руках твой портфель, а в другой – картошка.  Первого бомжа мы нашли сразу, тут же, у метро. Лиза достает из пакета порцию картошки и протягивает бомжу.

-Дай вам бог здоровья - протягивает бомж. Мы уходим. По дороге встречаем второго. – Возьмите, - говорит Лиза. - Спасибо. А у вас не найдется 50 копеек, мне на метро. - Не найдется, - вмешиваюсь я, - вы жлоб. Лиза сказала, что я правильно ответил. Закурили. - Пойдем к метро, там больше бомжей. Но бомжей не было. - Идем тогда во дворы.  Раздали еще две порции. Благодарили. Один  говорил, что через него говорит Бог, второй просил зажигалку. Мы дали ему зажигалку. Я заметил, что мы все это время спрашивали друг друга перед нашими маленькими поступками. Перед тем, как что-то сделать, Лиза вопросительно смотрела на меня, я кивал, и она это делала. Со мной то же самое. Я смотрю на нее, она кивала. И только тогда я делал. Словно никто не хотел быть эгоистом.. Словно мы были командой. Мы присели рядом с  очередным бомжем и закурили. Я курил и смотрел, как какой-то китаец кидает в кольцо баскетбольный мяч. Я иду к нему. Прошу у него мяч — я тоже хочу бросить в корзину. Побросал. Я позвал Лизу на площадку. - Становись на ворота!- говорю.  Лиза становится на ворота. Я легонько бью ей по воротам. Ничего не понимая, словно кот, попавший в воду, она машет руками и ногами, пытаясь отражать мои удары. Но тщетно. - Ты совсем не умеешь стоять на воротах! - крикнул я улыбаясь. - Лиза взяла мяч и бросила его в меня. - Но ведь это правда! - кричал я, бегая и уклоняясь от ее бросков. Лиза подошла к китайцу и сказала «Спасибо вам». Тот на искаженном русском сказал «Пажалуста». - И тебе тоже спасибо, - сказала Лиза, целуя меня в щеку. Я оторопел и мы пошли дальше.

Не спеша, мы шли ко мне домой. Лиза  о чем-то рассказывала, но я ее не слушал. Я все думал о том ее поцелуе в щеку. Зачем она меня поцеловала? И почему именно в щеку? Неужели, она стесняется? Вряд ли, она не из робких. Тогда почему в щеку и так нежно? Я не знал, что думать, но чувствовал себя   превосходно, хотя и выглядел в эту минуту, так же уныло как обвисшее брюхо   пивного алкоголика. Но вокруг все было чудесно, даже эти чертовы люди казались милыми, симпатичными и дружелюбными. Сердце играло на пианино у души. Хотелось подойти к любому прохожему идиоту и зацеловать его до обморока. Но вместо этого я остановился, взял Лизу за плечо, развернул ее к себе и поцеловал.

Мы шли и держались за руки. Чувствовал себя прекрасно. В один миг я понял, что происходит. Я влюблялся. Да, жизнь решила не сразу хоронить еще одного разуверившегося во всем неудачника. Словно кормящая грудью мать, жизнь  снова расстегнула блузку, чтобы еще раз дать возможность взглянуть на прекрасные формы.  - Слушай, откуда ты взялась?  Лиза удивленно посмотрела на меня, но потом, видимо догадалась о контексте моего вопроса.  - А ты откуда, - ответил Лиза, сжав мою руку, - но это не важно. Важно, что мы можем спать у твоих соседей среди валяющихся носков.. А потом говорить о Рэмбо. Я ликовал.

Из кружек, стоящих на столе, поднимается пар. Лиза сидит и закручивает табак в бумагу. Играет Dresden Dolls. - Если тебя раздражает эта музыка,- говорит Лиза, скажи – я выключу. - Знаешь, мне кажется, я буду любить все, что любишь ты, но если что-то не понравится, я скажу тебе об этом. - Договорились. Она полновата, - говоришь ты, тыкая пальцем на какую-то девушку в журнале, но я люблю уродливых людей. Главное, чтобы они были не ущербны изнутри. - Я понимаю тебя. - Черт, мама звонит, тихо! - Я у Иры, мама,- говорит Лиза и высовывает мне язык. - Пары уже закончились, две отменили. Успокойся. Мама! Давай. Ну, успокойся. Ну, давай мам, пока!  - Знаешь, я, конечно, урод, но мне нравится, что ты врешь из-за меня. Мне показалось, что она немного сконфузилась от этих слов. Лиза встала с пола, достала табак и принялась вновь закручивать сигареты. Она закручивает, облизывая эту чертову табачную бумагу. Я наблюдаю за ней, Лиза немного суетится. - Всю жизнь мечтала работать на почте, - говорит она с нарочитым равнодушием, - потому что люблю марки клеить. Потом поняла, что люди сами клеят, мне расхотелось.. 

Затем мы курим. Я поднимаю голову, смотрю в потолок и выдуваю дым. -Знаешь, ты говоришь, что ты – дизайнер одежды и что папа хочет отправить тебя летом в Сент-Мартинс, так?  Но мне почему-то кажется, что мы запишем с тобой трек. Да, мы переплюнем с тобой Генсбура и Джейн Биркин. А может быть, переплюнем Замятина и его «Мы». А может, мы разбежимся через три дня.  Я ничего не знаю и знать пока не хочу. Мне хорошо, тебе, вроде, тоже. Подумаем потом. Позже.

Федор что-то мычит, дурачок. Я смотрю на Лизу, смотрю проникновенно, она замечает это и суетится: раздувает ноздри, на щеках румянец. Но движения ее плавны. Она волнуется, не волнуясь. Вот она, некто, появившееся в моей жизни, сидит здесь на полу,  курит, скручивает мне сигареты и даже пьет пиво со мной, хотя совсем ничего не пьет. Через какое-то время мы оказываемся в постели. Ничего грязного мы не делаем. Мы только лежим в постели и курим. Курим эти сигареты. Я никогда не курил в постели. Я вообще сейчас не курю. Но мне нравится, что она скручивает эти штуки для меня. Мне нравится смотреть, как она это делает. Достает горсточку табака, кладет на колени бумагу, кладет на нее табак, затем подносит к губам, облизывает бумагу, и скручивает эту штуку. А потом я курю. И вот мы лежим и курим. Смотрим в окно и молчим. Британский флаг развивается на балконе. Лиза говорит мне об этом. Я замечаю его. Мы выключили телефоны. Лиза сообщает мне, что  она сейчас прогуливает институт, хотя она прилежна и не пропускает ни одной пары. А мне приятно, что институт находится в пяти минутах от моего дома. Но она лежит и курит здесь со мной. И мы выключили телефоны. Мы вышли на балкон и пьем чай. Мне нравится, что мы оба не любим зеленый чай, но непременно чай должен быть сладким. Когда я допиваю свой, я могу пить из ее бокала. Потому что он, черт его дери, сладкий.. Лиза говорит, что любит комментировать все, что видит. Я прошу ее сказать, что она думает о тех четырех строителях, которые курят на соседнем балконе. - Они бездельники», - говорит Лиза. Я не против.

Ее бабушка дружит с Кирой Муратовой, а Рената Литвинова бывает у нее дома, но мне нравится, что она, также как и я, какого-то черта ввязывается в разговор с бомжами.  Дает им мелочь. Потом я. Мы отдаем им всю мелочь.

Лиза носит с собой пятикилограммовый ноутбук. Я говорю, что он слишком тяжел для такой малышки как она. Но Лиза говорит, что полтора года занималась айкидо, а дедушка научил ее садиться на шпагат. Она говорит, что ей не тяжело. Мы снова лежим в постели. Вставать из нее совершенно не хочется. Лиза читает Маяковского, а я пытаюсь работать. Мы лежим напротив. Вот уже раз 15-й играет 10 секундный отрывок  из рэйдиохедовского «Thinking About You». Там что-то заело. Но мы не хотим вставать. Нам все равно. Он играет 25-й раз. Мы смеемся над этим.  Я не говорю, что это любовь. Она, вроде, тоже так думает. Просто нам хорошо вместе.

Когда Лиза уехала, я остался один. Что-то началось меняться  в моей жизни. Словно кто-то перевернул песочные часы в мою сторону. С каждой песчинкой дерьмо пропадало из моей жизни. Кто-то толкнул маятник моего жалкого существования. Но после того как мне стало по-настоящему легко на душе, в памяти почему-то предстала Женя. Снова пила и бор-машина. Я всегда знал, что страху нужно идти навстречу. Это, пожалуй, самый действенный способ его деклассировать. И я все время так поступаю. Это работает. Не работало это только с Женей. Прошло черт  знает сколько времени, я уже со всем смирился, женщины появляются в моей компании чуть ли не каждый день. Правда, так же и исчезают. Я боялся узнать что-то новое, какую-то деталь из ее жизни. Я понимал, что пойдя навстречу, я помогу себе. Но у меня не было тыла. Я не мог даже зайти на ее страницу в ЖЖ. Я боялся. Я не хотел плакать и все такое. Но вот сегодня я зашел в ее ЖЖ и понял очень многое. Я прочел о том, что ей хорошо с ним. И мне, почему-то не стало плохо. Мне стало хорошо. Я вмиг все понял. Истина упала. Лежит под ногами. Я понял, что у нас ничего не могло быть. Мы не были друзьями. Мы были умны и красивы, у нас была страсть, пусть и умершая однажды. Мы вместе путешествовали и у нас были общие знакомые. Мы были знакомы с нашими родителями. Мы откладывали деньги. Мы дрались. Смеялись. Но мы никогда не были друзьями. Я не мог прийти и сказать тебе всю правду. Ты, наверное, тоже. Мы всегда, задирая нос, показывали свое превосходство. Так нельзя, это не работает. Я понял это за двое суток. Нужно чувствовать человека. И когда ты чувствуешь человека, а он чувствует тебя – это хорошая новость. Хорошее дело. Это хорошие отношения. И когда она тебя спрашивает: «А если я тебя полюблю?», а ты отвечаешь ей «Не есликай, пусть все идет своим чередом». И при этом немного смеешься. Думаешь, вот глупая. Два дня ведь прошло лишь. Но вечером пишешь ей: «А если я полюблю тебя?». Она отвечает, что если сбудутся два наших «если» - будет хорошо. Это все хорошо, только вот почему ты, сволочь, трубку не берешь уже третий час? Вчера, когда мы сидели на балконе, Гриша спросил: что для меня любовь. - Сейчас? – уточняю. - Да. Не знаю. – Вообще, – отвечает Гриша с равнодушием. - Очень большая разница. Сейчас я хочу, чтобы моя женщина была моим другом. И только им. Самая умная и самая красивая женщина мне уже не нужна. Мне нужен друг. Он ведь тоже может быть красивым и умным. И еще: я хочу любить женщину равно как женщину, так и как человека. Я стал на тропинку, которая должна в скором времени превратиться в бульвар, а потом в магистраль. И потом уже не сужаться.

Какого-то черта снова разболелся живот.  Я думаю, что у меня может быть язва желудка. По крайней мере, некоторые симптомы четко отслеживаются. Я читаю в википедии об этом ужасе. У меня постоянно болит живот. Нет, я чувствую, что он умирает внутри. Гниет. Воняет. Впервые я так волнуюсь за свое здоровье. Очень боюсь. Я представляю, как могу умереть, как друзья отказываются от меня. Как меня списали. Как у родных, после оглашения доктором диагноза, появляются слезы на глазах, а затем они бегают надо мной: подают воду, приносят цветы в комнату, успокаивают и обнадеживают. Но я  говорю, что значит так надо. Мне обидно, что я уйду, но с другой стороны – это интересно. Я не знаю, лукавлю ли я. Я предполагаю. Без геройства. Без дураков. Я не знаю, как я буду вести себя, когда диагноз подтвердится. Возможно, буду плакать.  Не хочу я лишь одного – чтобы это длилось долго. Чтобы не было больничных коек, бесконечных обходов, советов доктора «держаться». Но главное – чтобы мама и родные не мучились из-за меня. Ведь мне никто не скажет, что я обречен. Но я смогу прочесть это по их лицам.  Но еще обидно вот что -  я, кажется, влюбляюсь.  По-настоящему. И хуже всего, что это взаимно. Я продолжаю читать о язве: «Возникновению язвы желудка благоприятствуют курение, злоупотребление алкоголем (в особенности крепкими спиртными напитками), кофе и другими кофеин-содержащими напитками, нервно-психическое перенапряжение, стрессы, депрессия, тревожные состояния (так называемая «стрессовая язва»), острые боли при тяжёлых травмах, ожогах, сопровождающиеся развитием травматического шока (так называемая «шоковая язва»), бессистемное питание, питание всухомятку, злоупотребление полуфабрикатами и концентратами, пряностями, кислой, острой, перчёной, солёной, копчёной, жареной, слишком горячей, слишком холодной или иным образом термически, химически или механически раздражающей пищей, газированными напитками».

..одна бутылка пива уже выпита во время чтения. Еще три покоятся в холодильнике. Охлаждаются. «Злоупотребление алкоголем».  Усугубляет?  Плевать! Давайте поиграем. Или мне, по-вашему, узнав об этой изюминке, вольно прижившейся в моем желудке, и вызывающей у меня содрогание как при виде ее на фотографии, так и при мысли – почистить зубы и лечь спать? Да лучше подохнуть от передозировки алкоголем, чем от какого-то червяка, непрошенного гостя, коррозии; вещи, которая отодвигает мою влюбленность на второй план. Только вот не на тех напали. Слышите, все язвы мира, все слизни и все черви, все зло, поражающее слизистые оболочки, очерствляющие печень, крошащие желудки челяди. Нет! Я вас убью. Убивать будем с завтрашнего дня. Сегодня я буду пить. Того же советую и вам, мягкотелые – пейте, резвитесь, хлопайте друг другу по спинам, кричите «это победа!». С завтрашнего дня я объявляю вам войну, господа язвы. Мужайтесь, граждане, ибо вам конец.

До Лизы я вчера  так и не дозвонился. Тут же поймал себя на мысли, что я рассержен и даже зол. Встал с кровати в ужасном настроении. Надел зимнюю куртку и пошел на балкон. От первой сигареты закружилась голова. Я посмотрел вниз с балкона — длиннющей вереницей образовался затор из машин. Я плюнул вниз и вошел в комнату.  Сел на кровать в куртке. Включил музыку - играет King Crimson. Никотин всё держит. Вдруг звонит Лиза и сообщает, что в пробке, но уже едет ко мне. Я отвечаю, что, в принципе, тоже в пробке, хоть и сижу на кровати. Я не стал ее дожидаться и оделся поприличнее для похода в клинику. Как всегда, при встрече она вместо губ протягивает мне руку — это что-то вроде нашей традиции. - Зачем тебе в больницу? -  не на шутку удивляется Лиза и берет меня за плечо. – Мне необходимо обследование внутренних органов. - Зачем? Тебя что-то тревожит? - Да, я хочу проверить, могу ли я продолжать пить.

Мы зашли в клинику, глазами я ищу регистратуру. Мы подходим к ее окошку и Лиза начинает издеваться над медсестрой, говоря специально громко. 

- Дорогой,  зачем ты в меня целился? Теперь придется убить нашего ребенка. Мы изымем эмбрион, посадим его в литровую банку, поставим на подоконник, будем бросать туда окурки. Да?». Но медсестра не обращает на нас никакого внимания. Даже после того, как я отвечаю: - «Или цветы, они впитают в себя его жизнь и будут расти вечно. Познакомьтесь, эти цветы – наш ребенок, его даже не нужно поливать». Медсестра зависла над вахтенным журналом, словно пчела над цветком, только учитывая, что пчела над цветком выглядит в   несколько сот раз красивее. Но мы все равно смеемся. Ведь мы даже не спали. Наконец, медсестра поднимает голову и из-за очков нам видны ее карие глаза. Эти глаза — концентрация злости и агрессии. Мне кажется, медсестры должны быть добрее. Если бы я был медбратом, то говорил бы всем заглядывающим в окошко, что они будут жить. И улыбался бы. Многим, однако, я бы говорил  «Что вы здесь делаете? Умирайте! И тоже улыбался бы. А что, нет?». 

- Кабинет 108, - говорит медсестра холодным голосом. Я снимаю куртку, кладу ее на колени Лиз, и, иронично перекрестившись, захожу в кабинет.  Трое докторов трапезничают. - Здравствуйте, - говорю  я докторам, - я хочу узнать, все ли нормально с моими почками. Они то болят, то нет. В общем, я хочу узнать, все ли нормально. - Сейчас, - отвечает доктор, - две минуты, мы доедим. - Сейчас, они доедят, - говорю я Лиз. Через пять минут я снова захожу в кабинет. - Раздевайтесь и ложитесь, - говорит медсестра. Затем она мажет мне живот и берет какую-то круглую штуку. Потом водит ею по животу и что-то говорит, словно заговаривает мне зубы.  Затем  на время убирает штуковину и  серьезно говорит: - Я вас не знаю, но печень изменилась. Я говорю ей, что мне ужасно щекотно. - Вы болели гепатитами? - Да, что-то было, - отвечаю, а сам кручу телом — так мне щекотно, - гепатит В. - Гепатит не излечивается, - сурово отвечает медсестра. - Вы уверены, что именно В? - Не уверен.  - Боткина болели, желтухой? -Болел, -отвечаю. - Значит, А. - Это хорошо? - Да. А лучше, чем В. Жить будете, - смеется она. - Что же здесь хорошего?- отвечаю. Медсестра делает вид, что не слышала меня. - Опустите штаны, мне нужно проверить ваш мочевой пузырь. - Пожалуйста, - говорю я, стягивая штаны до области паха,- будьте как дома.  В этот момент Лиза пишет мне, что ей улыбнулся доктор. «Она даже там не скучает», - подумал я. Счастливый момент -  медсестра убирает от меня щекочущую штуковину и говорит, что теперь мне можно одеваться. Затем отходит к столу, пишет что-то и не поворачивая лица ко мне, спрашивает:  - Почему вы вообще пришли? Что вас тревожит? – спрашивает медсестра. - Я много пью, - отвечаю я, заправляя рубашку в штаны.  - Пил регулярно на протяжении года. Каждый день. А в последние месяцы увеличил потребление алкоголя раз в 5. Я сижу на краешке кровати, будто сижу на крае обрыва, и мотаю ногами. Медсестра на секунду поворачивает голову и смотрит мне в глаза. - Вы не можете или не хотите бросить? - Не хочу. Пока не хочу. Я брошу, когда захочу. Сейчас мне это не нужно. Мне нравится пить. Я встаю с кровати и направляюсь к двери. - Помните, что гепатит не вылечивается, - кричит медсестра вслед.  К сожалению, ничего плохого не обнаружилось. Я здоров. Продолжим, пожалуй.  Мне надо выпить, говорю я Лизе. - Нельзя тебе пить, только же с осмотра. Ты рехнулся! - Надо. Настроения нет. - Сделаем тебе настроение, отвечает она. -Я говорю, что мне надо выпить. Просто надо. Мне показалось, что Лиза немного обиделась. Мы шли по Кловскому спуску и молчали. Я думал  о том, что я, в принципе, счастлив сейчас. «Я снова могу полюбить», - говорил я себе, - или я уже люблю?». Природа вокруг умирала, ветер срывал с деревьев последние останки лиственного покрова, расстилая их на подоконниках домов, крыш, тротуаров. Небо казалось таким же невзрачным как серый асфальт под ногами. Из птиц были заметны только робкие, взлохмаченные воробьи, небольшие группы толстых голубей и смолистых ворон, прыгающих по тротуару. Остальные птицы улетели. Я думал, почему птицы улетают. Конечно, им тут холодно и это нормальный процесс. Но, черт подери, почему вороны, да воробьи должны сносить весь этот мерзкий непогожий ансамбль из ветра, дождя и бессолнечного неба? Почему другие птицы веселятся в других странах, когда их родина умирает, залитая таким не теплым дождем.. - Давай поедем ко мне!, - прозвучал голос Лизы как рев скорой помощи, извергнув меня из размышлений. - Что?- спросил я словно сонный. - В самом деле, давай. Давай поедем ко мне, я покажу тебе свою комнату и котов. - Да, конечно. С удовольствием, - сказал я и поцеловал ее. - Только есть один момент, обещай мне! Она запрыгала как маленькая школьница, теребя меня за рукав пальто.  - Какой еще момент? -Тебя никто не должен видеть в моей квартире.  - Почему? - удивленно спросил я.  - Моя мама не разрешает мне приводить домой незнакомых мужчин. - Так познакомь, как раз удачная возможность. - Не могу, да и рано еще, просто обещай мне, что не будешь высовываться из моей спальни, - просила она, продолжая теребить мой рукав. - Конечно. Если кто-то зайдет, спрячусь под кровать или залезу в шкаф, идет? - Идет! Смотри, ты пообещал. - Договорились. А что думает папа на этот счет? Он тоже не разрешает тебе гулять с мужчинами? - Папа не живет с нами. Он ушел от мамы, потому что считает ее сумасшедшей. - А ты как считаешь?- спросил я, взглянув на нее. - Она вполне нормальная, иногда у нее бывают истерики, но в целом она беззащитна и.. беспомощна. Она пьет успокоительное целый день. У нее в комнате все завалено таблетками и пузырьками, не комната, а больничная палата. - А что с ней? Почему она их употребляет? - Я не знаю, но думаю это из-за папы. Когда он ушел, мама стала сама не своя. - А папа не вернется? - Вряд ли, он живет с молодой женщиной. Она главный редактор журнала «ОЗ5». Она умна, прекрасно разбирается в искусстве и нравится мне. А мама сама виновата. - Подожди, какого ты сказала журнала? «ОЗ5»? - Да, она там главный редактор. А что? - Я работал там несколько месяцев, они должны мне кучу денег. И если честно, почти все они там гребанные уроды, воры и лжецы. Я ушел оттуда, послав их подальше и пожелав обанкротиться. Ну да черт с ними. А твой отец, чем он занимается? - Он священник, настоятель храма. Я был изрядно удивлен этим ответом. - Священник.., - повторил я зачем-то, - и он давал тебе, как ты говорила, читать Лимонова, когда тебе было двенадцать лет? - спросил я, немного повысив голос.  - Да, тебя это смущает?  Я ничего не ответил, лишь демонстративно поднял брови.  - Отец всегда воспитывал во мне любовь к литературе. Благодаря ему я прочла всего Достоевского, Чехова и Толстого к четырнадцати годам. Причем «Анну Каренину» и «Идиота» я прочла около восьми раз. 

Лиза жила на улице Ярославской, в пятиэтажном доме под номером 18. Лифта в доме не было и мы поднимались по лестнице. - Тихо, - сказала Лиза, приложив указательный палец ко рту. - Что, даже тут, в подъезде надо молчать? - спросил я . - Да тихо ты! - Ладно. Нем как рыба. Лиза открыла дверь, а я облокотился на стену. «Что за конспирация?» - думал я. - Скорее, - сказала Лиза, держа дверь нараспашку, - заходи и сразу направо в комнату. Я так и сделал.  Через секунду  я оказался в комнате. У меня было ощущение, будто я оказался в каком-то музее искусств. Повсюду на стенах висели разноцветные пестрые картины, на столе и на полках стояли многочисленные предметы и побрякушки. На стенах висели какие-то скоморохи и медведи. Медведей было особенно много, они были практически в любом месте. На кровати спали три кота. Библиотека насчитывала около ста книг, где в основном были полные собрания сочинений русских классиков: кроме уже упомянутых Чехова, Достоевского, Толстого были еще собрания сочинений Гоголя, Пушкина, Набокова и других. Лиза вошла в комнату уже с приставленным ко рту указательным пальцем. - Скорее, ложись на кровать, сюда всегда могут войти. Я лег на кровать, свернувшись калачиком. Дело в том, что у кровати была высокая  деревянная стенка, благодаря которой не было видно большинство кровати. Я лежал на кровати как скомканный листок бумаги среди трех спящих котов. Если бы мне удалось взглянуть на себя со стороны, я бы наверняка посмеялся над собой. Я рассмеялся, когда Лиза спрятала мою обувь под шкаф.  - Я долго буду так лежать? - спросил я демонстративно шепотом. - Все время, так тебя никто не увидит. Мама никогда не заходит ко мне в комнату дальше порога. К тому же, зачем тебе стоять или сидеть, лежать же намного приятнее. - Тогда и ты ложись ко мне. Она прилегла ко мне. Прошло минут десять. Затем в дверь постучали и вошла мама. Я немного испугался и сложился втрое. Потом ситуация начала меня забавлять. - Лиза, ты сегодня была в институте? Перестань смеяться!  Отвечай мне и не ври. - Конечно была. С чего ты взяла, что было иначе? - Потому что ты мне все время врешь, а мне это надоело. Сказано это было без крика, сдержанно и уверенно. - Как будто тебе есть какое-то дело до моей учебы. В этот момент я услышал, как открылась дверь в комнату. Кто-то еще вошел. - Елизавета, - сказал старческий голос с легким французским акцентом, - я зашила твое платье, вот, возьми. - Спасибо, бабушка, но оно мне ни к чему ведь уже по такой погоде.  - А я и не прошу тебя его носить, моя дорогая, просто хотела чтобы оно было зашито. Хотела тебя порадовать. - София Евлампиевна, пройдите к себе, нам с Лизой нужно поговорить, -  немного нервным тоном произнесла мама. «Еще дедушки не хватало», - думал я, максимально уткнувшись в подушку и затаив дыхание. Мне не было страшно, как бывает страшно, когда тебя догоняют несколько хулиганов ночью, но я боялся быть обнаруженным. Боялся всей глупости и нелепости этой ситуации. Боялся первых своих слов. Интересно, чтобы я сказал, если бы меня обнаружили: «Здравствуйте, я Антон» или «Извините, что потревожил»? Чепуха какая-то. В один момент мне даже захотелось встать и сказать, что это розыгрыш, но я подумал, что Лиза знает, что делает и ей это вряд ли понравится. Когда мама вышла из комнаты, Лиза достала обувь из-под шкафа и сказала:  - Все, вставай, надоело мне в этом дурдоме, идем на улицу.

 

Глава 2

 

Помню, что в то воскресенье было необычайно тепло. Мы с Андреем гуляли по улицам, высасывая пиво из бутылок со скоростью пылесоса. Сегодня мы организовывали дома что-то вроде воскресного бранча: пригласили самых близких друзей, сварили глинтвейн и купили новую колоду карт для покера. За столом сидело шестеро человек. Сигаретный дым был седьмым — настолько много его было, что он казался живым. Он медленно обволакивал наши выступающие носы, головы, карточный стол. Но мы не замечали его, мы были поглощены игрой. Единственное, на что мы отвлекались, были стаканы с горячим глинтвейном. Затем я прочел сообщение от Лизы и встал со стола.

Предстоящий день и его атмосферу я определяю по первой мысли. То есть, я просыпаюсь (или меня будит какая-то мысль) и СРАЗУ думаю о чем-то. Я даже не думаю, мысль возникает обособлено. Сегодня проснулся в 7. Сегодня у меня выходной и я очень ценю свой сон, который в последнее время приобрел статус 4 группы крови. У нас обоих первая группа крови. Я очень мало сплю. У меня, наверное, синяки под глазами, выгляжу, наверное, ужасно. Не знаю. «Я устаканиваю наши отношения: я ухожу. Пока» - гласила ее вчерашняя смс. «Конец», - думаю я. С такой мыслью я еще не просыпался. Пролежал 40 минут. Голова - кубическая. Разум – прозрачен. Иначе, как бы я понял, что это конец? Трехместная кровать. Рядом лежат два лучших друга. И еще кот. Тоже лучший.
Встал. От пола не отжался – на полу нет места. Там тоже спят. Накануне мы играли в покер.. Потом я встал и сказал, что я играть не буду. А покер – это ведь мужская игра. И ее не покидают, тем более – посреди игры. Но ее смс. Разве я мог поступить иначе? Все посмотрели на меня, встающего, с мертвым лицом, и, наверное, что-то поняли. Поэтому ничего не сказали. «Я не буду играть, кому-то что-то надо в магазине?». Понятно, что напился.
Я надел штаны, надел какую-то куртку. У нас так много курток в доме. Ненужных. Столько же и мыслей. Ладно. Старался не шуметь, не люблю кого-то будить. Лифт. Вставляю наушники, там Radiohead. Открываю парадную дверь - луч солнца в глаза. Вижу сороку. «Сорока – не ворона», - думаю, - жизнь продолжается.
«Так ты же не суеверный», - говорю сам себе.
Иду решительно и безнадежно в одночасье. Иду как Ричард Эшкрофт в «Bitter Sweet Symphony», только на прохожих не наталкиваюсь, и играет Radiohead. Просто прохожих нет, как и нет The Verve в плеере.
На столе лежат несколько пачек сигарет, у каждого свой вкус. Только нет ее штук. И не будет уже. Придется самому крутить. Буду. Я накручу себе много штук, может быть, куплю портсигар для них. Ее нет. И тут уже не до эллочкиных «хо-хо». Тут впору позадуматься – почему ее нет. Да, у нас 7 лет разницы в возрасте. Да. Ну и что? Я же говорил ей, что я не взрослый, а тебе – лет сорок. Я говорил как есть. Но она, видимо, хотела быть восемнадцатилетней. Как твое тело. Как твоя кожа. Сейчас, не блудя, а понимая, я не понимаю, почему Лиза ушла. Я считаю это предательством. Чулан, я открывался умеренно, но быстро. Даже без ключей. «Ключ ничего не стоит без гайки. Ключ, без сомнения, велик. Он – ключ, открывает. Но без гайки – он просто выходка кузнеца. Гайка должна быть, чтобы ключ ее раскручивал. Без гайки ключ – замок».
Мы с Лизой были как две гайки. Именно это было ключом. Только наткнулись, видимо, на железную дверь Пентагона. Такое ощущение, что она ушла, потому что у нее СПИД. И она не хотела меня им заразить. Она всем сердцем (я это чувствовал) хотела быть со мной, но ушла, потому что.. любит другого. Я в это не верю. Не «не хочу в это верить», а «не верю». Она бы не могла, любя, делиться своим микромиром. Не могла бы дать мне облизывать свой палец, предварительно облизав его сама. Иначе это предательство.
Она говорила, что со мной она выбилась из колеи. А я нет? Нет. Я в нее вошел. После Лизы у меня осталось два диска Альмодовара, папка Radiohead с вечно повторяющимся Thinking About You, понимание любви при ее отсутствии, и непонимание любви при ее наличии. Я уверен, она – миссия. Она - всплеск, поршень. Она – двигатель.
Нас больше нет. Лиза была похожа на всех моих прежних женщин, но оставалась уникальной и неповторимой. Она говорила, что в ее размытой памяти я похож на Тома Йорка. Я отвечал, что она – на Друбич. «О боже, говорила она».  Я не особо теперь знал, как жить дальше. Лиза, лиловой бригантиной, но словно ледокол, разрушила скучный, а это еще толще, чем лед арктический, мой сон литургический. И хоть сама она была сонна как лист осенний, лежащий на земле, жизнь в ней текуча и резва. Воздушной колибри, но дрофой величавой, когтями нежными  я был воздет в слои стратосферы. Я парил там без воздуха, но испускал пары. Она была моим поршнем, двигателем, а теперь моя машина заглохла и выброшена на свалку.
Не знаю, почему она сразу не сказала, что она любит другого. Прошло десять дней, с тех пор как я ее встретил. И, надо признать, ей удалось изменить мою жизнь. Это происходит так же редко как солнечное затмение. Черт бы побрал эту любовь. И эти изменения. Что мне теперь делать: замуровать свои же воспоминания в своей же памяти? Я ничего не хочу слышать о том, что убивающее делает нас сильнее. Может оно и так, только зачем вообще надо, чтобы нас что-то убивало. Кто сказал, что нужно обязательно быть сильным? Для чего? Какую ценность имеет сила, если ты не хочешь сражаться и не хочешь ни с кем воевать?  Если меня постоянно будет что-то убивать, я стану каким-то всемогущим, способным не чувствовать боль, не реагировать на уколы сердца внутри. Если да, то зачем эта сила? Я не хочу напоминать сухофрукт, я хочу чувствовать. Но через день Лиза неожиданно позвонила мне. «Нам нужно поговорить»,  - гласила ее смс. Я согласился -  первая боль прошла, я больше никого не посылал к черту. Мы встретились на Контрактовой площади, в кафе «Академия». Лиза опаздывала. Я заказал пива и уселся за столиком возле окна. За окном проезжали машины, люди куда-то шли — все представлялось таким пустым и ненужным. Люди не имели никакого смысла и веса. Я смотрел в окно и видел пустоту, яму, где ничего нет, кроме этих вечных летающих машин и людей в пальто и с рабочими сумками. Если бы за окном раздался взрыв из гранатомета, я бы вряд ли повел головой. Ничего не имело значения. В эту минуту были только мы с бокалом пива и Лиза. Что она мне скажет: «Прости, я не хотела делать тебе больно?». Мне плевать, ведь больно уже сделано. «Давай останемся друзьями». - Давай, - отвечу я, - но для этого не обязательно созывать комиссию и поднимать вопрос на всю страну. Ты и так мой друг и будешь им несмотря ни на что. Ты дала мне гораздо больше, чем не дала.

Она вошла как всегда своей статной и медленной походкой. Взгляд ее был сосредоточенный и прямой. На лице слегка заметная ухмылка, которая появлялась на нем вне зависимости от желания хозяйки лица. Я решил не вставать из-за стола. Хотел показать свое равнодушие. Непонятно зачем, ведь я  и так был равнодушен. - Привет, - сказала Лиза, - можно присесть? - Зачем ты задаешь глупые вопросы? Садись. За столом она протянула мне руку. Я не подал. «Хватит этого дерьма, - подумал я, - этих «наших» штучек. - Знаешь, я не хочу быть жестокой.. - Так вот и не будь,  - прервал ее я. - Послушай, если ты не готов говорить.. - Я как раз готов говорить, - громко сказал я. -Можно я начну? У меня, знаешь ли, куча вопросов. Неужели было сложно.. - Я сама ничего не знала, - теперь уже она перебила меня, - понимаешь? Я отхлебнул из бокала и посмотрел в окно. - Ладно, я не сержусь. Только расскажи мне кто он. - Расскажу, только давай выйдем отсюда, - сказала Лиза и встала из-за стола. Я залпом выпил пиво и стукнул бокалом об стол. - На счастье! - сказал я сам себе и вышел из кафе вслед за Лизой.

Обожаю Подол, ничего прекраснее в Киеве для меня нет. Все эти узоры из улиц никогда не предстанут в моей голове прозрачной картиной, я никогда здесь особо не ориентировался и это доставлят мне какую-то необъяснимую радость.   Мы шли по Межигорской, ее рука была в моем кармане. Я чувствовал, что она пришла ко мне. Иначе и быть не могло, думал я, ведь мы соединились в этой жизни как вагоны на узловой станции. - Чего ты не знала?, - спросил я.  - Что ты имеешь в виду? - удивленно ответила она. - Там, в «Академии» ты сказала, что сама не знала. Не знала чего? - Я не знала, что смогу влюбиться в тебя, да еще так быстро. - А что, тебе известны обычные сроки влюбленности? - Перестань. Ты возник неожиданно и..  - Нежданно? - Это само собой. И.. В общем, я, наверное,  ждала тебя..  и даже искала. Я не понимал, к чему она ведет, но молчал. - Его зовут Илья, мы с ним вместе уже три года. Но он меня достал. В смысле, не то чтобы достал, но я уже не могу..  Я вытягивала у него изо рта таблетки. Нет, он не наркоман, он просто один. И я все, что у него есть. Его отец умер, когда ему было 18 лет. После этого он начал жрать все, что угодно: разные таблетки, порошки, стимуляторы какие-то. Общество его отвергло, а он отверг его. Он сидит целыми днями дома и рисует. - Он художник?, - спросил я зачем-то. - Да. Но мне не нравится как он рисует, у него выходит слишком академично. У него нет друзей или какого-нибудь близкого человека кроме меня и матери. Он нигде не работает. «Почти мой портрет, - подумал я, - только я пью и пишу не акварелью». Мне надоело все это давно, но я не могу его бросить, понимаешь? Он может умереть без меня. Или сойти с ума. - Ты ему говорила что-нибудь обо мне? - Да, говорила что ты моя литературная отдушина. - Что ж, славно.. А кто я на самом деле для тебя? - Это глупый вопрос, ты же сам знаешь. Что ты хочешь, чтобы я ответила? - Правду я хочу. Хотя мне плевать кто я для тебя, потому что мне плевать что я вообще такое. - Ладно, я не хочу портить ваши отношения и что-то в них менять, раз сложилась такая ситуация. - Ты ничего и не портишь. Я просто погорячилась, написав тебе то сообщение. «А я чуть с ума не сошел», - промелькнуло у меня в голове. Где-то вблизи загавкала собака, так громко, что я встрепенулся. Подул ветер. Под его напором робкие, послушные деревья кланялись земле своими верхушками. - Ладно, это глупый разговор, - сказал я, словно выйдя из какого-то сна, - пусть все идет своим чередом. Лиза ничего не ответила, только крепко сжала мою руку.

 

Глава 3

Прошло две недели, наши отношения крепли. Теперь Лиза ежедневно прогуливала институт и приходила ко мне домой. Мы смотрели кино, пили чай, много курили. Мы по-прежнему не спали друг с другом. Я чувствовал, что кроме нас  ничего больше не существовало. Лиза была практически единственным  человеком, с которым я общался. Однажды она позвонила мне около полуночи, ее голос был взволнован. - Что случилось? – Ничего, я решилась. Я хочу сказать Илье, что все кончено. Но мне жаль его. Не могу сказать, что я обрадовался этому сообщению. Я знал, что она встречается с ним регулярно, возможно, спит с ним. Но его для меня будто не существовало, он был словно спрятанной в рукаве фокусника картой, которую никто никогда не замечал. Я же был картой, лежащей на столе, которую никто не переворачивал и не мешал с колодой. Ну а Лиза была столом, на которой эта карта лежала. - Когда ты собираешься ему это сказать? - спросил я, закуривая сигарету. - Прямо сейчас. Я хочу поехать к нему и сообщить ему об этом  в лицо. - Но сейчас почти полночь! - Ничего, он еще не спит, да и какая разница — приятнее ему не станет, если я сообщу ему об этом утром или в полдень. - Так ты хочешь поехать к нему? - Да, и я хочу, чтобы ты поехал со мной. - Я? Зачем? Это глупо, ты так не думаешь? И совсем неуместно. - Я хочу чтобы ты был рядом, чтобы я чувствовала тебя. - Хорошо, я сейчас заеду за тобой. - Хорошо, я пока почищу зубы и оденусь. Я был лишним, но мне было плевать: она была пастухом, я был овцой. Во всех смыслах. Это было так же не нужно, как выливать воду из дуршлага, но я поехал.

Я вышел на балкон, чтобы проверить температуру воздуха. Было довольно тепло. Я накинул пиджак, и, погладив Федора, вышел из квартиры. В лифте я слышал тоскливые стоны собаки, Федор скулил и прыгал на дверь, пытаясь ее открыть. - Ничего, хороший,- крикнул я, - скоро все закончится.  Я быстро поймал  попутку и не спрашивая о таксе, прыгнул в машину. - Куда едем? - спросил молодой таксист с акцентом и длинным носом, прям как у Федора. - А плевать куда, - само собой вырвалось у меня. - То есть, на Ярославскую. Дом 18. Если можно, побыстрее. - Можно, - с улыбкой ответил водитель. Хоть кому-то весело, - подумал я. Мы подъехали к дому, Лиза стояла на улице как одинокая береза в поле. Я высунул голову из окна и позвал Лизу. Она влезла в машину и поцеловала меня. - Готова? - спросил я, гладя ее волосы. - Вполне, поехали. Водитель, Садовая 36, - протянула она командным тоном. Мне нравилось как она разговаривает с посторонними: уверенно и лаконично. - Ты сказала ему, что мы едем вдвоем? - Да, он нас ждет. - Странно, это все, конечно, - пробубнел я. - Не волнуйся, долго это не продлится. Я скажу ему обо всем, и мы тут же уедем.

Машина ехала по проселочной дороге, дом Ильи находился почти за городом.  Дальний свет фар нащупал стоящего посреди улицы человека. - Это он, - сказал Лиза. Я рассчитался и мы вышли из машины. Илья шел нам навстречу. Он был довольно высоким, даже долговязым. На нем было  пальто, расстегнутое нараспашку, руки он держал в карманах, на шее, словно удав, разместился шарф. «Ну вот, еще одна нелепая ситуация, - думал я, - начерта я сюда приехал?». Мы подошли вплотную и пожали друг другу руки. Затем Лиза представила нас, хотя в этом не было необходимости. Илья был совершенно не таким, каким я его представлял. У него было красивое, необычное лицо, копна хаотично лежащих волос с колыхающейся на лбу кучерявой челкой, немного вытянутый нос и подбородок. Впрочем, грубости ему это не придавало. Он был каким-то высоким ребенком, сказочным персонажем, но только не моим соперником. - Пройдемте в дом, - предложил Илья, - там теплее. Мы двинулись за ним. Шли молча. Не рассказывать же друг другу анекдоты и веселые истории в таких ситуациях?! Свернули на какой-то невзрачный узкий переулок. С обеих сторон были только двухэтажные и трехэтажные коттеджи. «Неужели он тут живет? - подумал я». Так и оказалось. Илья открыл огромные высокие ворота, и передо мной предстал двухэтажный дом с летним двориком и гаражом.  Несколько фонарей, имеющихся во дворе, ярко освещали его. Возле гаража стояли два автомобиля: Крайслер и Мерседес бизнес-класса. Я чуть не присвистнул. Мы вошли в дом и прошли на кухню. Это была даже не кухня, а что-то вроде гостиной. Стульев здесь не было и мы по примеру Ильи все сели на пол. Ко мне сразу подбежал кот и запрыгнул мне на руки. - Матвей, - сказал Илья, глядя на меня. - Какой Матвей?- удивленно спросил я. - Кота зовут Матвей, он любит гостей. - Ясно,- сказал я, гладя кота. Илья предложил чай, мы согласились. Не все же время гладить кота и молчать?! Хотя я заметил, что когда у людей при разговоре возникает неловкая пауза, когда им нечего сказать, они берут в руки посторонние предметы, все, что попадается под руку: журналы, мягкие игрушки, шило, яблоко, прочее. Но настоящим спасательным кругом являются животные. Человек, ухватив кота, пса, хомяка или, на худой конец крысу, тут же как бы вытаскивает себя из этой неловкой паузы, мол, я тут вообще кота глажу, а не с вами разговариваю. Лиза тем временем достала табак и скрутила три сигареты. Возможно, Илья не догадывался о цели нашего позднего визита. Во всяком случае, он вел себя так же непринужденно, как ведут себя в компании самых близких друзей. Не хватало еще, чтобы мы сыграли партию в покер, выглушив за ним бутылку виски, а затем легли на пол и рассказывали друг другу о первом сексе. Наконец Лиза, допив чай и отложив кружку, сказала: - Илья, я тебе говорила об Антоне. Он очень хороший человек, лучше тебя.. Тут она запнулась. Я слушал, не убирая глаз с вазы, стоящей напротив меня. Илья тоже молчал. - Я решила, что так будет лучше для всех нас. Я люблю тебя, но не могу так дальше жить. - Как - «так»?- спросил Илья, взглянув на Лизу. - Я не могу тащить тебя все время за собой, словно коромысло, мои плечи не титанские. Ты мое ярмо и бремя, а я хочу настоящего счастья. Этот человек сделал меня счастливой за каких-то десять дней. Моя мама меня не узнает. Она говорит, что я выгляжу счастливой, прихожу с цветами, спрашивает, что со мной случилось. А я наконец-то счастлива и спокойна.. Она снова запнулась. Говорила она медленно и уверенно. Мне стало как-то не по себе. Не было никакой радости от услышанного, хотя сказано было много хорошего. Я скорее выступал эмпатом по отношению к Илье в данной ситуации. Он тоже выглядел довольно странно после услышанного. Его лицо не омрачилось, взгляд был как прежде спокойным и даже расслабленным. Он напоминал монолитный небоскреб, только что  выдержавший без каких-либо внешних повреждений землетрясение силой в восемь баллов. После этого он даже улыбнулся: без всякого ехидства или иронии, и держал эту улыбку еще очень долго.  Спящий Матвей почему-то проснулся, вытянулся во всю свою кошачью длину, зевнул, раскрыв пасть пошире и канул прочь.  Лиза, сидевшая до этого рядом с Ильей, села теперь напротив него и взяла его за руки. Они смотрели друг другу в глаза, говорили о чем-то, вспоминали какие-то «свои» памятные моменты, плакали и целовались. Поцелуи эти были не эхом страсти или похоти, это были чистые касания губ двух чистых людей. А я так же сидел на полу, взгляд мой по-прежнему окутывал стоящую напротив вазу. Они сидели в полуметре от меня, но для них я был невидимкой, несуществующим человеком, выдумкой. Тогда я еще ничего не понимал. Я даже где-то жалел их обоих, что столь трогательные моменты случаются в их жизни только в конце их отношений. Хотя, что я знал об их отношениях? И что я знал о том, что составляет трогательность момента в их жизни? Вдруг я увидел, как Илья плачет. Он склонил голову на колено Лизы и целовал это колено, затем другое. На коленях были его слезы, а еще вчера на них была моя слюна — я целовал ее колени, а она - мои локти. Наконец, я понял, что нужно оставить их одних на какое-то время, как до меня раньше не дошло? Я вышел из комнаты на улицу и закурил. Было около двух часов ночи, тишина стояла надежная, как кирпич. Я стоял, выпуская дым изо рта, и смотрел на небо. Мысли, словно наталкиваясь на бронь, не пробивались в мою голову. Она была пуста и заброшена. Простояв на улице, бог весть сколько времени и выкурив несколько сигарет, я решил вернуться. Войдя в комнату, передо мной предстала та же картина — они сидели друг напротив друга и разговаривали. Наконец обратив на меня внимание, Лиза встала и подошла ко мне. Мы вышли в другую комнату по ее просьбе. - Послушай, я не могу сегодня поехать с тобой, я должна остаться здесь, с ним.. - Хорошо, я понимаю. Он в порядке? - Не совсем. Не хочу оставлять его одного в таком состоянии, мало ли что он может сделать. - А что он может сделать? Он выглядит вполне спокойным. - Не знаю, но лучше будет, если я проведу ночь здесь. Ничего не будет такого, не переживай, я приеду к тебе ровно в 9, хорошо? - Да, понимаю. Сейчас вызову такси. Машина приехала через пятнадцать минут. Илья с Лизой проводили меня до машины. Я попрощался с ними и сел в машину. Из окна я видел как они стоят и смотрят на меня. - Водитель, посигнальте им, пожалуйста, - обратился я к таксисту. Водитель нажал на клаксон. После сигнала я даже вздрогнул. И зачем мне понадобилось просить водителя им сигналить? Я что, побывал на дне рождения старого школьного приятеля и уезжая как бы заводил их: «Эй, ребята, отожгите эту ночь!». Возможно, я хотел показаться милым. Во всяком случае, я тут же пожалел об этом. Услышав сигнал, они подняли руки и помахали мне вслед. Значил ли этот жест благодарность или злорадное пожелание «проваливать ко все чертям» я так и не узнал. А в ту минуту я думал лишь об одном — о 9 часах утра.

 

Глава 4

Проснулся без будильника около восьми. Лапа Федора лежала на голове. Не чистив зубы, и не умываясь, я пошел в магазин за алкоголем. Меня ждал серьезный разговор с Лизой, ведь она наверняка захочет рассказать мне о вчерашнем. Но Лиза не появилась. Ни в 9, ни в полдень, ни вечером. Она написала только одно сообщение, в котором значилось «Бросай или я брошу. Оставь меня и мою семью». Тогда, уже изрядно напившись, я стал писать ей ответ. И написал следующее: «Не надо категоричности. Это не выход. Это побег от себя. Это удел людей, не способных к анализу. К осмотру своих ошибок. Не сочти за сентенцию. Ни в коем случае. Хотя донести я тебе что-то хочу. И вряд ли, бросив меня, твои отношения с ним изменятся в лучшую сторону. Только что получил твою смс: «Оставь меня в покое». Больно это читать. Но я знаю, что ты писала это в определенном состоянии духа.  Вряд ли ты так думаешь на самом деле. И точно я не воспринимаю это серьезно. Хотя бы потому, что я никогда не желал и не думал ничего плохого о тебе, твоей семье (к которой я не притрагивался) и о твоей жизни. Но настаивать на своем я не буду – это не метод. Вообще я избегаю каких-либо методов в наших отношениях.

Да, я считаю тебя эгоисткой. Точнее, жертвой  формы той любви, которую ты еще и проповедуешь. Что ж, путь не высок. Следуй, если считаешь его питательным и единственно правильным.

Зачем тебе нужно, чтобы я страдал? Чтобы страдал Илья? Чтобы ты лелеяла свое благородство? Хаяла мнимую благодетель? Это же даже глупее самобичевания. А ты подумала, что, возможно Илье это не приносит столько тепла, сколько приносит тебя эта иллюзия любви? Думала ли ты о том, что ему это и не нужно. А если нужно, мне его жаль. Сострадательно, а не «смотрю свысока». Разве это любовь? Разве в этом ее истинное счастье и истина? Неужели мазохизм – это то, ради чего стоит жить? Давай бить детей, а потом их любить. Спроси себя, будут ли они счастливы от такой «любви»? Давай убивать собак, а потом оплакивать их. Неужели ты не веришь, что любовь может быть (и есть) гораздо выше мазохизма? Когда счастливы оба. Когда никто не страдает. Когда не нужно это все: интриги, ходы. Страдания и так достаточно. И они будут и при счастливой жизни.  Жестокости и дерьма не поубавится. Мазохизм – это же синтетика. Это иллюзия. И это пропасть. Неужели нельзя любить человека, когда он счастлив, верен и предан тебе?  Я понимаю, что это конец. Но он не придет так быстро, как ты думаешь. Спасибо тебе за все. Я тебя более не потревожу, но всегда приму».

Бутылки, и окурки в пепельнице. Моя голова раздулась от алкоголя и отчаяния и стала походить на глобус. Но на следующий день мне снова стало легче. Мне казалось, что Лиза все равно моя, что она на генетическом уровне принадлежит мне. Она была моим вторым легким, глазным яблоком, правым яичком. Я ощущал ее в себе, как ощущают застрявший в зубе кусочек ореха. Я знал, что она непременно позвонит. В голове звенело «я сообщусь» - одно из моих любимых ее выражений. Она появилась на следующий день, без предупреждения позвонив в мою дверь. Я не устроил сцены и пустил ее в квартиру. Молча сделал чай, Лиза скрутила сигареты. Мы понимали друг друга с полуслова, мы общались междометиями или только согласными буквами, даже если мы были немыми, мы понимали друг друга. Однажды мы сидели на кухне и имитировали поцелуй. Как маленькие дети в детском саду. Наши губы были слишком близко друг с другом, мы, едва двигая головами, касались носами или ушами друг о друга, глаза были закрыты, все происходило экспромтом. Затем мы словно прибывали в гипнозе. Это длилось не менее пяти минут, открыв глаза, мы не понимали что произошло.

Лиза, встав со стула и подойдя к окну, спросила. - Это вы обо мне ночью тревожились? Если не вы, то у меня, выходит, два ангела-хранителя.

- Сдается, мы, - отвечал я, - точно мы. Но как, спрошу я вас, отчего вы отчаиваетесь и ввергаете меня в тревожные настроения, когда беспечны и счастливы сами?

- Порой у меня реакция на вдох и на выдох такая. Тебе сложно будет со мной

- Ты даже представить не можешь, насколько ты проста.

- Ха-ха. Это обнадеживает, хоть и разочаровывает. Тебе ведь будет скучно со мной.

- Ты вместе с Ильей: мы оба об этом знаем, хотя оба в этом сомневаемся.

- Ты мой друг. Мы оба это знаем, хоть и сомневаемся в этом.

- Тоже верно. И, такое ощущение, им я становлюсь с каждым днем все больше и больше.

- И.. Тебя это радует? Больше дружбы, меньше любви, так?

- Меня вряд ли это радует, ведь другом я был бы тебе в любом случае. Но, надо признать, все по-прежнему запутано. Я не могу отпустить свое чувство, намеренно убивая его, мне лучше иметь его и не обладая им – страдать, чем убого жить в пустоте.

Я понимал, что Лиза является моей Великой Китайской стеной, тылом, обороной, я мог простить ей все. Вряд ли она это понимала, очевидно, в действительности сложно любить двоих и никого при этом не обижать.  - Я завтра уезжаю в Питер с Ильей, на неделю, - внезапно произнесла Лиза.  Это сообщение повергло меня в шок. Я не знал, что сказать. Я напоминал себе брошенную на сушу рыбу.  Мне было больно, от меня словно отрывали ухо или руку, но я не имел права запрещать их отрывать, потому что эта рука или ухо было вегетативным способом привито к моему телу. Тем более, я уже играл по ее правилам и на все соглашался, со всем примирялся, не выказывая наружу обид. Она все же питала меня, словно садовод, поливая вот-вот зачахнущий куст крыжовника. Благодаря ей я снова обрел смысл жизни, у меня снова появился ее аромат, пусть не экзотического цветка, опыляемого колибри, но промокшей дубовой корки. И аромат этот не менее питателен и прекрасен. Поэтому я не имел никакого права окрикивать того человека, который  возродил во мне саму способность кричать. Все, что я спросил у нее было: - Как он себя чувствует? - Он благодарен тебе за все. - Мне не нужна его благодарность, я все делал ради себя. - Он так не считает. - Мало ли что он считает. Он обо мне ничего не знает. - Ты прав, но он достаточно хорошо знает меня. А я бы вряд ли ушла к плохому человеку. - Но ты ведь не ушла. Я сплюнул. Не я ведь завтра уезжаю с ним. Она ничего не ответила. За входной дверью послышался какой-то шорох, и Федор, резким движением вздернув голову, обратил на себя всеобщее внимание. - Я хочу его видеть. - Кого? - спросила Лиза, посмотрев мне в глаза. - Ну не Матвея же. Илью. Поехали сейчас же к нему. - Это невозможно. - Вчера же было возможным, - ответил я спокойно, - все, что мне нужно это поговорить с ним. - О чем? - удивленно спросила Лиза. - Пока еще сам не знаю, я не готовился. - Хорошо, сегодня вечером я устрою вам встречу.

Мы встретились возле «Академии» около десяти вечера. На нем было то же пальто, что и вчера, только шарф отсутствовал. Зато была шапка, из-под которой торчала челка. Я не чувствовал злости, ревности, любви к нему. Для меня он до сих пор был «некто». Тот, кто не пахнет, не дышит, не живет. В моем воображении он был бактерией, которую очень сложно отыскать даже под микроскопом. И теперь, стоя передо мной во весь свой длинный рост, я не ощущал его, словно смотрел сквозь него. Я решился спросить у него, не откладывая и прямо, любит ли он ее? В ответ он ехидно рассмеялся. Затем сказал. - Я не могу сказать, что люблю ее, не могу сказать, что она мне безразлична. Я не думаю такими категориями: «люблю», «не люблю». Она есть, есть я. Я люблю ее трахать иногда. - А мне кажется, я буду любить все, что любит она. Но если ты ее любишь, я оставлю вас в покое. Он предложил мне сигарету — красные Marlboro. Я отказался и достал свои — легкие Lucky Strike. Закурили. - Ты присмотрись, она ведь актриса. Ей нравится играть, ей наверняка плевать и на тебя и на меня. - Не замечал ничего подобного. - А влюбленные, кроме своей влюбленности, мало что замечают. Возможно, он был и прав. Дальше наш разговор не заладился и, попрощавшись, я пошел по направлению к ближайшему бару. Выглушив три бокала пива, мне пришла прекрасная идея — уехать из Киева подальше. К Грише с Лизой в Симферополь, например.

 

 

Глава 5

 

Мне нужно было развеяться. Накопилось, налегло все сразу. Пусть и только прекрасное. Тем не менее – лавиной. Вот и уехал.

Поезд – удивительная вещь. Обычно в поезде я читаю, пью или болтаю с людьми. Другого что-то не припомню. В этот раз я пил. А потом болтал. Обычное дело. Курю в тамбуре. Стоит какой-то пограничник. Я ничего не понимаю в форме, в этих всех лычках, орденах. Вряд ли отличу майора от генерала. Если в расчет морду не брать, а лишь по костюму судить. Этот вот в тамбуре оказался начальником рыбнадзора. Что-то в этом роде. Ерунда. Дяде Леше 53 года. Он выглядит мужественным и честным. Я люблю таких. Бравый и справедливый. А главное, говорит с охотой и рассказывает складно. У него короткая стрижка, грубые руки, глубокие морщины. Он говорит отрывисто, иногда матерится, у него грязные ногти. Но не беда, речь и опыт это заслоняет.   Заговорили. Как всегда: «откуда, куда». – О, на Сахалине еще не был,- говорит пограничник Леша, узнав место моего рождения, - и на Камчатке не был. А вот в Тюмени был, БАМ обкатывал, в Сибири бывал. А в тех краях не был, черт подери. Он оказался кандидатом географических наук. - А такие есть?-, удивленно спросил я. -Есть, и сын мой тоже кандидат, этих же наук. -Тогда позвольте пожать вашу руку, я тоже в какой-то мере географ. Я люблю географию. Я не кандидат, так.. люблю. В детстве у меня была карта, я все учил. Садился и учил. Сначала выучил все страны и столицы Африки, потом Латинской Америки, потом проливы, заливы, моря.. Зачем мне это нужно было, не знаю. Увлекало.  А сейчас мир кажется таким маленьким. А задайте мне какой-нибудь вопрос, так, для проверки, может тоже кандидатом заделаться, моря ведь знаю.. -Эх, лихой»-, с улыбкой на лице говорит дядя Леша, - ну давай, столица Лесото. - Масеру», - отвечаю. Дядя Леша насупился и посмотрел вверх. - Я уже и не помню, наверное, так, - спокойно отвечает дядя Леша. - Точно так, у меня на автомате, - говорю. -А я когда-то даже площади государств знал. На черта оно мне надо сейчас? В институте помню, на экзамене спросили меня, как зовут президента Сомали. Я-то знал, но на кой черт это нужно знать? Он всего полгода у власти был. Какого черта это надо знать? А вот тебе еще вопрос. Назови единственную европейскую столицу, которая читается на украинском и национальном языке по-разному. Подсказка – центральная Европа. - А черт его, не хочу думать. – отвечаю. «Вена, Видень», - говорит дядя Леша. - Спасибо, буду знать. Вот я и в Симферополе. Приехал к друзьям. Лиза и Гриша. Мы называем их сокращенно: Гризли. Ну как мы, уже только я. Отчасти и приехал сюда, потому что тебя нет. Ладно, лирика. А ты в Питере. И вот впервые за месяц мы ничего не слышали друг о друге. Даже когда ты лежала с ним в постели или он у тебя на животе, ты писала мне. Я тогда спал с медведем, потом его выкидывал. Мне все же нужен был не медведь. Надоело мне спать с медведями. Чепуха какая-то. Мне нужно любить человека в женском обличьи. Больше я ничего не прошу. Ни Стокгольма, ни BMW, ни женщин с третьим размером груди.

Я в Симферополе. Вторые сутки подходят к концу. Были в Ялте. Чудесный город. Когда я вернусь в Киев – никто не знает, даже я. Денег нет. Сигарет нет. Алкоголя нет. Есть 2 книги.  Сидим дома, я играю в футбол, Гриша с Лизой убираются. Потом мы курим, едим. Так по кругу. Потом мы перетаскиваем диван из одной комнаты в другой. А затем еще один. Так по-семейному. С другой стороны, почему по-семейному? Никто из нас ничего не хочет слышать о детях или о семье. Никто кроме меня. Но что я делаю для этого? Мне даже не с кем делать детей..

Ну, вот скажи мне, зачем ты написала это смс? Зачем ты написала мне «Как ты там?». Ты в Питере, я в Симферополе. Я с друзьями, ты с ним. Все хорошо, не так ли? Я уехал, чтобы развеяться. Может, чтобы забыть тебя окончательно. Конечно, я тебя не забуду. Никогда не забуду. Но вот зачем мне все-таки мешать, мне, слабому. Думаешь, это так приятно – убивать в себе любовь? Мне тут было хорошо, друзья, снега еще нет, Симферополь, работы нет. Читаю себе, пишу. Играю в долбанный футбол. И по крупицам убиваю любовь. Живу себе нормально. И вот ты влазишь со своим смс. Да начерта оно мне нужно? Конечно, я соврал. Мне что с ним плохо, что без него. Только с ним еще хуже: я понимаю, что ты думаешь обо мне. Ты в Питере, а целуешь его.. Зачем мне эти мысли? Но сказать, что я не ждал твоего смс – это врать себе. А врать себе я не могу. Я вообще не люблю врать и крайне редко это делаю. Жены у меня нет, врать некому. Даже если я пью, то говорю маме: «Мама, я пью. Так надо». Пусть знает, что с ее сыном. Мои дети будут знать всю правду. Обо мне, моих ошибках, плохих поступках, моих женщинах, предательствах. Все будут знать. Так хоть чувствуешь, что живешь, что не полируешь свою жизнь ложью. Тут, в Симферополе я еще не пил. Потому что мало о тебе думал. Думал, конечно, и часто, но все как-то без страданий. Без выхлопа. Без отрыжки. Я тут не пью, но после твоей смс мне хочется напиться вдребезги. Почему? Потому что люблю тебя. А может, я себе придумал. Может, я просто хочу кого-то любить, и цепляюсь за тебя, как цепляется сорвавшийся альпинист за горный выступ. Но что тебе восемнадцатилетней, до меня, старика, по сути. Да еще с такими упадническими настроениями. Но знаю, что я не один. Как минимум есть такой парень, Руслан Бекуров. Я его понимаю. И мне кажется, это прекрасно. Это не какая-то чертова мужская солидарность. Я тут прочел намедни, кажется у Тэффи. Мол, толстый ненавидит толстого. Заприметив лишний килограмм, он говорит своему «толстому противнику»: «смотри аккуратно, в деревню не езжай, а то заколют, Пасха-то на носу». Нет, чтобы пожалеть друг друга.. У нас все не так. Мы если не жалеем друг друга, то хотя бы понимаем. Он тоже угробил жизнь на свою Бубу. Он или его герой. Ему уже за сорок, мне 25, а чувствую себя также как и он: все потеряно. И я знаю, что он поймет, а его понимаю его. Я не понимаю, как может мужчина не встречать свою женщину с поезда. Я не понимаю, как может мужчина не сидеть у постели, когда его женщина простудилась и у нее температура. Это не мужчина, это черт знает что. Я, конечно, тот еще мужчина: плачу часто.. Но вот с поезда встречу всегда. И на перроне, наверное, тоже заплачу. И не важно: провожать я тебя буду или встречать. Больше всего я ненавижу эту долбанную формулу любви. Когда один любит, а второй играется, зная, что его любят. Он намеренно делает вещи, раздражающие и провоцирующие любящего, чтобы последний любил его еще больше. А первый, не любя, отдаляется еще дальше. 

Гриша и Лиза уже спали, а я сидел и ковырял сигаретой в пепельнице — занятие из прекрасных. В память вонзались разные эпизоды с Лизой. Особенно вот этот. Как-то ночью я приехал к Лизе и задержался там допоздна, денег на такси у меня не было, а транспорт уже не ездил. Остаться у Лизы я не мог по двум причинам: первая — уже вышеизложенная — никто обо мне не знал, вторая - дома, почему-то на кухне, спал Илья. Тем не менее, Лиза предложила остаться у нее. Мы заснули в ее кровати прямо в одежде. Утром дверь в комнату отворилась, и я увидел не то разъяренный, не то сверхудивленный взгляд мамы, спросившей: - Вам здесь что, притон? Гостиница? Лиза, что ты себе позволяешь? Сонные и обнявшиеся, мы смотрим на нее и молчим. Ну, Лиза что-то сказала, наверное. Может быть, «Мам, ты все не так поняла». Потом я ушел. А ты сказала ей, «что это мой друг и что у него болят почки. Я не могла по-другому».  Потом я вернулся, потому что маме стало неудобно. «Пусть хоть чаю выпьет зайдет, - говорила мама Лизе. Я вернулся, Илья тем временем перешел в твою комнату, а я уже пил Спрайт на кухне. Дурдом. Затем Лиза вернулась на кухню и ела сырок с медом, предварительно посыпав его орехами. «Так гораздо вкуснее», - сказала она. Не принимая душ, она оделась и мы вышли из квартиры.

Через несколько дней я вернулся в Киев — опустошенный  и разбитый. Наивные, мы надеялись что-то понять в наших отношениях, покинув на время дома наши отчие. Хотя какие они нам отчие. Твой отец бывает у тебя изредка, живет с другой женщиной. Мой, где-то пьет водку. Тем не менее, мы уехали подальше от всего этого. Ты называешь это корнями. Я так не думаю. Корни, держащие, связывающие и связущие, они ведь – платформа, баланс, защита. А мы уезжали от душащих нас вещей. Как то: твои институт, мама, Илья. Кто еще? А у меня что? Что меня душит? Да вроде дышу глубоко и ровно. Сплю тоже покойно. У меня вообще преобразование мира, если так можно сказать.  Улицы, по которым я ходил, маршруты, оседланные мною сотни раз, теперь выглядят новыми и свежими; неизведанными тропами. Раньше я тоже сновал по этим дорогам, идя каждый день на работу. Утром и вечером, утром и вечером. И покоя мне не было. Я знал, что сейчас будет поворот, через 20 метров я наткнусь на охранника в красном комбинезоне (или, что это на нем там надето?), через 5 минут я увижу женщину-дворника, подметающую улицу. У нее всегда трясется голова. Я это все знаю. Бродя сейчас, их след в моей жизни простыл. Простыл и живой след Лизы в моей жизни. Из Питера она так и не вернулась.

Я решил уехать, эту мысль лучше переживать в другой стране. Выбор пал на Стокгольм. Путешествия всегда были для меня оргазмом. А сейчас? Сейчас завтрашнее путешествие в Стокгольм выглядит унылой попыткой надеть презерватив на вялый член. Сейчас я даже не знаю, зачем я еду в Стокгольм. Понятия не имею. Выпью шведского пива, хоть это радует. Еду поставить галочку, что был в этом городе. Друзья вторят иное, мол, что город потрясающий. Черт его знает. Но я немного лукавлю, все же я хочу уехать изо всех сил. Это, пожалуй, лучше, чем сидеть в своей комнате и чесать себе спину пультом. Нет, точно лучше. Гораздо лучше.

Прекрасно помню все свои поездки. Турция. Я всегда брал с собой мало денег в дорогу, их попросту не было. Да и что мне надо: несколько бутылок крепкого алкоголя и много бутылок градусов поменьше. Желательно, светлого. Блок сигарет, парочку хотдогов на день. Пожалуй, все. В Турции у нас был «ол инсклюзив», поэтому я жрал за троих. По хотдогам я не скучал.. В детстве я много летал. Всегда просил маму сесть у окошка. Расстояние было большое, высота — заоблачная, облака — пышные. Уже тогда ненавидел облака — эти бюстгалтеры земли. Ничерта не видать. Но летать я любил, самолеты мне снились часто, хоть я и не любил летать во сне.. То ли дело наяву.. И вот наконец-то самолет. Взял с собой 150 долларов на неделю — громадное состояние. 50 потратил едва выйдя из дому. Оказалось, что регистрация занимает 2 часа.. 50 долларов за 30 минут езды на такси — идиот. Но мне так хотелось увидеть землю из окна самолета. Благо, что с бюстгалтерами я уже умел обращаться. Из Турции я привез намеки на сахалинскую природу и 9 килограмм дополнительного веса — кормили там вкусно..

В Прагу мы ездили с Женей. К ее отцу. Были в Дрездене, видели рембрандтскую «Мадонну» и человеческую грязь. Человеческую грязь рисовал я. Тогда я любил двух женщин — ныслыханная роскошь. Сейчас и мазка на влюбленность.. Гуляя по пражским магазинам, я выбирал со своей нынешней девушкой подарок на день рождения девушке бывшей.. Говорил, что коллеге. Женя, наверное, уважала во мне это корпоративное уважение.. В Праге мы ссорились. Часто. Помню, купили ей синее платье, а мне шляпу. Белую, с черной лентой по ее радиусу. Это была моя первая шляпа. Надеть мне ее тогда так и не удалось — Женя узнала о подарке для бывшей девушки и убежала куда глаза глядят. Убежала со своим подарком мне — белой шляпой с черной лентой.. Пока она плакала в незнакомом городе, я жрал хотдог на незнакомой мне улице. Нашли мы друг друга у музея Кафки, возле «писающих мужчин». Экзистенциализм на сей раз выручил..

 

Месяца через два Лиза вдруг сообщила, что она сейчас в Киеве и хочет увидеться. Я бросил все и полетел на встречу как гепард. Я стоял возле пушки на Арсенальной. Снег падал на волосы, пальто. Когда я вновь ее увидел, я снова осознал, насколько она прекрасна и неповторима. Мы шли по нашей дороге, по которой мы так часто ходили. Когда она исчезла, я практически перестал о ней думать. Встретив ее, я был словно озарен, насколько ничтожно мало было у нас общего.

-Лиза, ты ведь моя Лиза! Как ты можешь меня не понимать? Я стал циничным, холодным? Да, я стал таким. А каким, по-твоему, я могу быть, если даже ты, даже ты не понимаешь меня.

- Перестань.

- Перестань? Что перестать? Врать себе? Почему вы не хотите слышать правду? Почему вы все время отворачиваете уши? И почему отвернув их, вы и глазами ничего не видите?! Почему, Лиза? Почему?

-Ты не в своем уме. Ты не нравишься мне таким.

-А каким я должен быть? И почему я должен нравиться? Я сейчас не пьян, не грублю тебе. В чем дело? Я хочу быть таким, какой я есть. Я хочу быть плохим, когда мне плохо, хорошим — когда мне хорошо. Я не хочу самообмана и эскапизма. Я не хочу ездить в ботанический сад чтобы поднять себе настроение. Слушать пение птичек, наслаждаться закатом. Это все синтетическое, черт подери. Неужели ты не понимаешь? Лиза, да ты ли это?

- Ты совсем сошел с ума. Я знала тебя не таким.

- Каким «не таким»? Что это значит? Что за дерьмо?

- Перестань ругаться, орать и говорить со мной в таком тоне.

- Ах, ба! О тонах заговорили. Ну, конечно, манеры, изящно, что у нас там еще, ножи, вилки, фрески и канделябры, балет и дамы в тильбюри. Ах да, прости, я забыл.

- Перестань, черт бы тебя побрал, сукин сын!

- О, вот видишь, и ты можешь ругаться. А ты говорила.

- Я ненавижу тебя.

- Все вы так говорите. Ты мне только вот что скажи. Какого черта (извини, это я не тебе, это черту), так вот: какого черта, вы все убегаете когда вам хреново? Точнее когда хреново нам. Да, я понимаю - здесь хорошего мало. Но почему, почему вы убегаете? Потому что так легко? А ты останься, ты пробовала когда-нибудь остаться?  Ты попробуй остаться когда горе с человеком случается. Знаешь, есть такая фраза, замечательная такая фраза: «Любить не так уж и сложно». И знаешь что? Херовая это фраза. Любить как раз таки сложно! Это во влюбленности изобретательного мало. Дыши, гуляй, целуйся. Делать даже ничего не надо. Все как бы само собой выходит, оп-ля! Ничего не надо делать, все само со..

- Ты опять говоришь книжными фразами. Ты совсем не изменился. Ты ненастоящий.

- О, погоди. А с кем тебе тогда будет говорить о литературе? Кто был твоей отдушиной?  И ведь был же. Было же время, что я делал, делал что-то для тебя, делал искренне, и что, что, скажи мне — изменилось? Ты с ним, я без тебя. Какая к черту разница, каким мне быть, если итог один. Исход один. Что ты молчишь?

- Какого цвета на тебе трусы сейчас?

- Огромного! Огромного такого цвета. Цвета тоски, печали и страдании. Я погряз в страдании, с головой ушел. И перестань отклоняться от темы. Я не виноват, что рядом нет животных. Хватит выходить из неловких ситуаций. Если нечего говорить, не молчи! Ты слышишь?

- Ты совсем с ума сошел, ты обезумел.

- Да, а я знаешь, думаю как раз наоборот. Даже ты уже меня не понимаешь, гидра женского ума. А если в инфинитиве не поймешь, то и в склонении не заметишь. Согласись, хорошо сказал. Хорошо ведь сказал?    Смеешься.. Значит, хорошо. Просто у нас все-таки 7 лет разницы. А так, мы ведь оба умны. Это все возраст, понимаешь?

- И пол.

- И как, скажи можно не восхищаться тобой? Ответь мне на такой вопрос, слышишь: за что ты его любишь? Да, я знаю, на такой вопрос нельзя отвечать, это надо чувствовать, ощущать. Так вы говорите, так  у вас называется? А я вот думаю, что можно. Точнее, есть люди, которые могут сказать, а есть те, которые говорят, но сказать ничего не могут. Ты-то не из таких, и мы оба об этом знаем.

- У тебя мания величия.

- Да, да она у меня. Мы влюблены. И мы счастливы с ней. А еще я циник, нигилист, знаю. Да! Все это есть. Но тебе, черт подери,  нравится это. А, может быть, только это и нравится.

- Ты сумасшедший!

- Пусть! В чем дело? Я разве отрицаю что-то, разве я против? Я со всем согласен, я признаю, что я холоден, циничен и заносчив. Но я не один такой, хрен собачий. У меня есть друзья! Они такие же как и я! И мы понимаем друг друга. И нам хорошо вместе.

- Вот и будьте вместе, а я пошла.

- Куда ты собралась, Лиза? Куда ты? Опять уходишь? А ведь мне еще даже не плохо! Давай, иди! Убегай. Смешно! Ты слышишь, мне смешно! Лиза, вернись. Я был не в себе.

- Отстань от меня, не звони мне больше.

 

Теперь я абсолютно точно уверен в том, что нельзя удержать человека. Как бы сильно ты его не любил, как бы дорог он тебе ни был, и как бы сильно ты в нем не нуждался. Он все равно уйдет туда, где ему лучше. Будь это другой человек или другое место, где наливают или потчуют вкусным обедом. Человек всегда идет туда, где ему лучше. Даже если вам плохо, и вы лежите с температурой, а он лежит у вашей больничной койки, ему может быть хорошо. Я встречал таких людей. Это те, которые не могут быть счастливы с счастливыми, им нужно горе, тоска и ощущение собственной необходимости и участия в чем-либо. Даже если это ваше паршивое здоровье и ваша никудышняя жизнь. Человек всегда идет туда, где ему лучше. Он всегда идет на свой свет. Даже если этот свет - мгла. Даже если этому человеку больше некуда пойти, и он будет сидеть дома, положив свою голову на сомкнутые локти и плакать, он никогда не придет туда, где ему хуже. Он будет сидеть с опущенной головой и плакать. А вы на другом конце города делаете то же самое. Но держать бессмысленно. Не теряйте время на это.

У Ремарка есть прекрасная фраза: "Лучше ничего не принимать близко к сердцу. Приняв, захочешь удержать. А удержать нельзя ничего".

Через два дня я уехал в Стокгольм.

 

Часть 4

Федор лег рядом со мной,  печальный его взгляд коснулся и меня. - Понимаю, - говорю я, гладя любимую собаку, - та же история. Ничего, скоро мы найдем женщину. Плохо, очень плохо. Пустота какая-то. Я понимаю, что у меня нет депрессий, каких-то упадочных настроений.  Возможно оттого, что я пребываю в этом состоянии практически все время и просто не замечаю колыханий своей души. Я могу заметить счастье от любви, удовольствие от оргазма, эмоции от футбола, рассасывания никотина по крови, вливания алкоголя, но вот депрессии не могу. Два часа ночи, я смотрю Таксиста. Милый фильм, это сразу видно. Мне хочется его смотреть. Но курить вот почему-то не хочется. Пить хочу. Да, напиться бы как следует. Но у меня совсем нет денег. Такое бывает: то тратишь сотнями, то не находишь денег на жетон.

Не так давно, в поезде, я стоял в туалете и курил. Смотрел на себя в зеркало и курил. Я очень нравился себе. И я понял, что мне не хочется быть молодым, мне хочется, возможно, стареть. Молодым я себе совершенно не нравился.
А сейчас очень даже нравлюсь. И, возможно, поэтому нравлюсь другим людям. Детство, без сомнения, одна из лучших пор в жизни, но я не хочу туда возвращаться. Это там, позади. К тому же, оно так часто меня находит. Что-то постоянно снится. А вот с взрослением все по-другому: не знаешь, что будет завтра. Да, извечная тема. Ты не знаешь, и от этого интереснее. Но и больнее. Все как-то вместе – интересно и больно. Плывешь себе по жизни: пьешь, куришь, любишь, ругаешься, миришься, тебя бросают. Какая-то заколдованная рулетка. Вроде, следовало бы знать и принимать во внимание исход всех предыдущих отношений и как-то помочь отношениям настоящим. Знаешь, но почему-то ничего не делаешь. Уж лучше все будет само собой. Прочь узды. Отцепите ремни, снимите шлемы, расправьте свои члены и двигайтесь навстречу новому и живому.

Сегодня 30 декабря. Завтра Новый год. Конечно, каждый год я говорю себе, что мне не нужен Новый год. Мне все равно. Грядущий Новый год вообще не наступит. Мне не нужен ни этот, ни следующий. Жить я буду, это понятно. Встречать этот праздник мы будем втроем у нас на кухне. У нас есть литровая бутылка Самбуки и икра. Еще мы купим бутылку водки и огурцов. Салатов никаких не будет. Не будет веселья и ощущения смены чего-либо. Ничего не меняется, и мы не хотим что-то менять. Сегодня на моем лице не было замечено никакой эмоции. Ни радости, ни смятения, ни агрессии, ни сострадания, ни любви. Я не одинок, но не люблю. Любовь потеряла всякое значение. Нет пустоты, но и наполняемости нет. Сегодня я почувствовал себя канализационным люком, рядом с которым, в диаметре двух-трех метров виден мокрый от талого снега асфальт.

Сегодня 31 декабря. Странно, что внешняя суета, атмосфера в преддверии «великого» праздника не вызывает в моей душе сдвигов и колебаний. Нет предвкушения, ощущения, что грядет приход нового рубежа. Не хочется кого-то поздравлять, не люблю это делать. Все эти пустые: «счастья, здоровья, любви» стоят у меня комом в горле, терновником в сердце. С другой стороны, мне все равно. Зачем чего-то желать людям? Горе тоже должно быть. Предательство, обида, измена. И это будет вовеки. Смысл: желать счастья, любви, если их все равно меньше, чем предательства и горя. Тешить себя? Пустое. Я люблю принимать и горе и счастье. Вообще все люблю принимать в его чистом виде. В качестве данности. Пусть будет, как будет. Не все ли равно?  Меня ничего не раздражает. Ненависть  утратила способность регенерироваться. Вообще ничего нет. Ничего не раздражает. Ни женщины в угах, ни мужчины в коричневых тимберлендах. Ни грудь Таисии Повалий, ни люди в шапках Деда Мороза. Не раздражает, когда тебе наступают на ноги в метро, когда отходят наушники. Все равно когда тебя, зажав в вагоне метро, лишают переключать нелюбимый тобою трек. Я соглашаюсь и слушаю этот трек. Уже безразлично, когда женщины не придерживают двери в метро. Когда кассиры медлят с выдачей жетонов. Когда люди идут медленно, когда врезаются в тебя. Все не имеет смысла.  

 

Глава 2

С Димой я впервые познакомился два года назад. Мы много слышали друг о друге, в основном хорошее, в основном от его бывшей жены Маши. Пару раз мы видели друг друга в жизни, но не общались, и такое ощущение, избегали того общения. Первый раз я увидел его в аудитории института, в котором учился Дима. У них был какой-то экзамен, и как у них всегда водилось, ставили пьесу. Дима играл в ней крокодила. И помнится, тогда и бровью не повел от своей актерской участи. Крокодил и крокодил, что тут. Не по-настоящему же!

Второй раз  мы случайно встретились на перекрестке. И тоже, с неким нежеланием взглянули друг другу в лицо и пошли прочь. И, тем не менее, наше знакомство казалось неизбежным - слишком много мы оба значили для Маши. И если говорить географическим языком, мы были двумя полюсами по отношению к экватору – Маше. А когда этот экватор исчез где-то на Ближнем Востоке (Маша улетела в Дубай, в очередной раз бросив Диму), то полюса потянулись к друг другу с неистовым желанием. Наша первая встреча была делом времени.

Я даже волновался перед встречей. В пиджаке и в брюках я стоял возле двери и что-то напевал себе под нос, так, чтобы моя собака ничего не поняла. Мне все никак не удавалось завязать шнурки на ботинках. Потом я перестал петь, крикнул что-то вроде "Ах, если б я жил на Камчатке" и вмиг вышел из дому. Моросило. Дождь слегка остужал попытки нервов веселиться. На улице практически никого не было, и я без зазрения совести почесал локоть. Мысли о знаменательной встрече не оставляли меня. Через каких-то полчаса мы познакомимся. Я много думал, улыбаться ему в момент рукопожатия или наоборот, быть серьезным. А может чихнуть?

Пролетела по своим делам испуганная сойка, а я тем временем, наступил на собственные шнурки и упал, помяв шляпу.

Наверняка  Дима где-то в другой части города то же самое. Возможно, он кусал нижнюю губу, таким образом, успокаивая себя. Потом кусал себя и успокаивал ноющую губу. А впрочем, чепуха. Изящным вздергиванием головы вправо, Дима заканчивает свое приготовление. Дверь открыта – он выходит - дверь закрыта. Ключи  в его кармане и черт с ними.

Улица, автобус, метрополитен, вагон. Через пять минут мы увидимся.

Помню, когда мы увидели друг друга, в эту благую секунду перед глазами будущих друзей пробежало двенадцать котов.

На Диме были белые штаны, черные туфли, лысая голова, острый язык, динамика мысли, черная рубашка и небрежно завязанный галстук. Тоже, к слову, черный. Спускаясь по ступенькам, он закурил.

Я стоял на обочине дороги и от волнения ситуации мял свою шляпу.

- Антон.

- Дима.

- Идем?

- Куда?

- А не все ли?

- Впереди?

- Равно.

- Не все равны.

- А нам какое дело?

- Идем!

Вечер доминировал и был доволен. Общество на улице пило и курило. Я выбросил помятую шляпу. Зашли в соседний кабак. Сквозь клубы сигаретного дыма  были еле видны люди. Мужчины сидели друг у друга на руках и пили, кажется, кисель. Часто из одной кружки.

- Что это с ними? – спросил Дима.

- Они геи.

- Зачем?

- Мода.

- На что?

- На сегодня.

- А завтра?

- Еще что-нибудь.

- Разве это того стоит?

- Разве они об этом думают?

- Тогда они, возможно, счастливы..

- Счастливы, что не думают?

- Да. Не думают сами и не думают, что о них думают. Беспечность..

- Это беспечность аномалии. Непоколебимость дерьма.

Два обнимающихся парня поочередно глотнули кисель из кружки и посмотрели на нас.

- Смотри на того.

Я улыбнулся одному и кивком пригласил их поближе. Парень, деликатно убрав со своих ног заботливые руки спутника, двинулся к незнакомцам.

- Как дела, господа? – спросил подошедший к нам парень с большими зелеными глазами.

- Что с вами? Вы мужчины? – вместо ответа спросил я.

- Жизнь идет, все меняется, прогрессирует. Нельзя стоять на месте. Вчера были женщины, сегодня мужчины, - ответил зеленоглазый.

- А завтра - дети? Старухи?

- Господа, вы слишком молоды, чтобы понять нас, и слишком стары, чтобы это повторить.

- Повторить свою старость или молодость?

- Повторить нас. Нам – беспечно. Мы – беспечность, ее олицетворение, ее обложка. Мы – вариант общего порядка, новый вектор, импульс альтернативы гноящегося общества. Вы, господа, переросли наше время или же не способны на счастье без купюр.

-  Это вздор! Вы нарушаете Божьи заповеди и тычете своими поцелуями на этот запрет другим людям. Это – вандализм. Это поощрение, нет, это соучастие в преступлении.

- Господа, вы любите фуа-гру?

- Допустим.

- Нет, вы ее любите?

- Нет.

- Это дела не меняет. Вам приходилось когда-нибудь пробовать мясо морского котика?

- Нет.

- А мозги дельфина?

- Как вы смеете!

- Так вот знайте же, господа, что общество не постоит на защите заповедей. И вообще, о каких заповедях может идти речь, когда на каждом шагу белые убивают белых, заметьте, даже не дельфинов; те же белые не убивают, что еще, наверное, хуже, а продают в рабство женщин и детей. Оглянитесь вокруг – сплошь одна смерть и иллюзия прекрасного. Мы взрощены  эволюцией нашего грязного общества и тем не менее сидим и помалкиваем.

- Вы сидите и кричите. Вы сидите и пропагандируете  порнографию, инцест и педофилию.

- Неужто?

- Неужто? По вашим же словам, вы – ростки, точнее, отростки нашего грязного общества. И если общество эволюционирует, а это, несомненно так – скоро, и благодаря вам, на улицах мы увидим взрослых мужчин с детьми, вступающих в брак отцов и дочерей, родных братьев, дедушек и внуков. Вот к чему приведет ваша эволюция. Вы – пример и обложка, вы – импульс деградации и бесчинства.  И не называйте это свободой отношений! Лучше уж сидя в тюрьме скучать по женщине, чем быть в любовных объятиях мужчины на воле.

- По-моему, - достаточно, вмешался Дима. - Искать правду, если она существует вообще,  и существует именно в данном случае, так же тщетно как провозглашать себя космонавтом, надев лишь соответствующий костюм. Господа, - обратился Дима к публике, - давайте споем лучше какую-нибудь частушку, а?

- А, еще один чокнутый, - с насмешкой буркнул кто-то в толпе.

Тут ко мне подошел официант и спросил, будем ли мы что-то заказывать.

Я ответил, что мы уже почти уходим.

- Пошевеливайтесь, не медлите, поскорее уходите, не задерживайтесь! – обронил официант.

- Ладно, идем, Дима, духу моего здесь больше не будет среди этой стаи.

- Стой, щенок! - с этим криком из-за угла возник верзила двухметрового роста, с

большими, торчащими из пасти, точно у кролика, передними зубами. Выглядел он ужасающе и смешно в одночасье.

- Подойди поближе, щенок!

Развернувшись, я двинулся к верзиле и стал перед его зубами.

-Ты знаешь, куда ты попал? - верзила.

- Ну, явно не в провинцию Пиналь дель Рио, верно?

За этими словами последовало мое падение, поскольку удар верзилы был точен.

Под общий смех толпы Дима поднял меня с пола и мы, точно бурлаки, потянулись к двери.

Луна была уже высоко, люди, громко и весело болтая, потихоньку расходились. Кто-то выглянул из-за угла, показал язык и тут же спрятался.

Дима помог мне подняться по ступеням и мы наконец-то вышли из кабака.

- И ведь это первый день нашего знакомства, - спросил Дима, - скажи, ты всегда так себя ведешь?

- Как так? – ответил я, вытирая кровь с губы.

- Ну, выясняя что-то, копаешься в чужом дерьме в попытках отыскать бриллиант. Тебе было бы приятно, если бы кто-то копался  в твоей куче?

- Ты называешь поиск истины кучей дерьма? Да черт с ней, с этой истиной, я не настолько глуп, чтобы ее искать, я ценю свое время. Есть вещи, которые меня раздражают и мириться с которыми я пока не готов, подчеркиваю - пока.

- Ну ладно, остынь, самое время прогуляться. Идем, присядем где-то, я расскажу тебе то, что со мной случилось. В конце концов, у меня катастрофа, а мы заглядываем под юбку педикам, да еще и без их согласия.

 

Мы направились в сторону парка Шевченко, где скучали одинокие лавки – то, что нужно было будущим друзьям – тишина, уединенность и спокойствие. Дима, все еще держа меня под руку, вел по узкой красивой аллее, к одинокой лавке, так мило покоившейся под раскинувшимися ветвями могучего дуба. Дима, сам нуждавшийся в поддержке, трепетно обходился со своим новым товарищем. Но, наконец, я опомнился от своих недавних тирад в кабаке, и спросил его, что с ним стряслось. Однако он не ответил. Сев на лавку, он словно сова, лишь вертел головой и думал о чем-то своем, о том, что не давало ему покоя. Чувствуя  поддержку товарища (которую я, в принципе, еще не успел предоставить как-то материально, основательно), Дима снял какие-либо маски и незаметно для себя стал собой. Окунувшись в смуты своих последних обстоятельств, он лишь сидел, уставившись на серую плитку тротуара. У Димы было мало друзей, во многом, пожалуй, из-за того, что к товариществу и дружбе у него были определенные приоритеты и критерии. Его потенциальные друзья должны были соответствовать его уровню образованности, интеллекта и, возможно, идентичных настроений его души. Да, он был избирателен. Но и осторожен тоже. Ему, бывало, хотелось открыться каждому, пустить в себя, протащить через закрытый  (даже для себя) мир, однако эти критерии,  точно путы или фильтры мешали ему пускать людей. С другой стороны, нельзя сказать, что его жизнь была неполноценной или хоть сколько-то пустой. Так сказать нельзя. Ведь, пожалуй, чтобы чего-то алкать и желать, нужно сначала это познать. Пусть и однажды. Не распространяется это, возможно, только на желание познать женское тело. Ведь застоявшись в девственниках, шквал фантазий определенного толка оплетают некрепкий, сырой похотливый мозг юноши. И фантазии эти нередко заставляют эякулировать. Даже ночью. Странное дело. Словно утолить жажду без участия воды.

 

Заметив это состояние своего нового товарища, я тоже некоторое время сидел безучастно, боясь, и не зная, что и как спросить у Димы. В такие моменты, человек канув с головой в себя, нередко неожиданно выныривает из душевного колодца и молвит сам. Безудержно и безостановочно, если вздохи, кои по Флоберу, сопровождаются мыслями о женщине, можно считать остановками. Не став дожидаться той минуты, когда он «вынырнет», я положил свою руку на его ногу и слегка, по –дружески, боднув плечом в плечо, спросил:

 - Хватит тебе. Что стряслось? Рассказывай!

- Маша – еле слышно протянул Дима и снова умолк.

- Что Маша?

- Есть закурить? Давай покурим, черт возьми. Так хочется курить. Или давай выпьем лучше. Идем куда-нибудь, - предложил Дима.

 - Уже сходили, - сказал я и тут же пожалел об этом. Идем, конечно. Идем напьемся. В любой бар города.

 

Через полчаса мы болтали в кабаке под названием «У Карла». Ситуация была просто до изнеможения: Маша бросила Диму. Бесповоротно и безнадежно. По крайней мере, так ему казалось. Утешать человека в таких состояниях – дело неблагодарное, но обязательное. Как бы ни был увесист смысл определенных слов, подбадриваний, намеков на «лучшее», успокоить человека брошенного может лишь человек  бросивший. Понимая это, я всеми силами уговаривал, отвлекал и  подбадривал своего друга. Плененный или не имеющий другого выхода, Дима стал нуждаться в моей поддержке, в словах и компании. Я, чувствуя это, тянулся к нему еще больше. С каждым днем мы все больше и больше проникались обоюдной приязнью. Спектр общих интересов рос, что позволяло отвлекаться Диме от тоски и иногда смеяться. В целом, вид у него был невзрачный. Ложились мы поздно, всегда пьяные, просыпались около полудня – мятые и взъерошенные. Но всегда были вместе.

 

 .....................................................................................................

 Глава 3

 

В 2 часа ночи позвонил Дима. Один из лучших моих друзей. Восторженным голосом он орал, что влюбился. Разбуженный, я плохо что понимал, но уже тогда мне показалось это подозрительным. Я не мог представить влюбленного Диму. Я мог поверить, что он выучил валентности всех химических элементов, территории африканских государств, латынь или подвиды чешуекрылых. Я не верил, чтобы этот железный, академичный человек мог проявлять чувства. Друг другом, правда - правдой. Все дело в том, что неделю назад жена Димы Маша, подала на развод и ушла от него. Дима с Машей развелись, прожив в браке  шесть месяцев. Решение о разводе было принято Машей и, по большому счету, оно было равно правильным и единственным в сложившейся ситуации. Маша долго думала, прежде чем принять столь финальное и сильное решение. Ей многое не давало покоя в совместной жизни с Димой. И дело, вероятно, даже не в том, что Дима иногда бил ее, публично оскорблял и не считался с ее мнением; дело, очевидно, в том, что Мария попросту не любила его. Дима, как считала Мария, обладал поистине сильным умом, но был слаб в качествах нравственных, был малодушен и, главное – он, как она думала, любил только себя. Ему были недоступны гаммы всех ее душевных переживаний. Он, возможно, пытался ее понять, однако соблазняющее ощущение своего великолепия и безукоризненной правоты во взглядах на все, без исключения вещи, разделяли его от нее. Она, безусловно сильная личность, самостоятельная единица, умная и красивая женщина, растворялась когда была рядом с ним. Дима, чувствуя это, лишь дальше втаптывал ее ногами в грязь, тем самым втаптывая их взаимопонимание, приятельские отношения в любви и надежду на продолжение и какое-либо существование их брака. Тщеславный его характер ослеплял разум, отсюда мысли его и поступки были некрасивы, а часто – низки. Именно поэтому я понимал Машу и поддерживал ее, при этом, безусловно, считая  Диму своим другом, каковым, должно – считал и меня Дима. Конечно, можно сказать, что брак их был ошибкой и пустой тратой времени, однако что-то их все же держало шесть долгих лет.

 

 .....................................................................................................

Глава 4

На следующий день я поехал к Диме в общежитие. Я застал его с голым торсом и с бутылкой виски в руках. На его лице была странная улыбка. И вообще он весь сиял.

- Ну что, рассказывай, кто она? Будишь меня по ночам. Он рассмеялся своим фирменным смехом, дерзким и, если так можно выразиться, соблазнительным. - Да что рассказывать. Мы друг друга давно знаем. Ну как давно, месяца четыре уже. Мы в дипломной работе у Даши снимались вместе. Кстати, давай покажу. Дима двинулся к ноутбку и стал загружать видео. - А почему ты раньше мне ничего не говорил о ней? - Так я же тогда с Машей был. Мало ли кто мне понравился. Не до нее было, хотя она мне была симпатична. - Как ее зовут хоть? Дима рассмеялся. - Маша-Маргарита. - Это что, двойное  имя?- Да, непростым — непростое. - Ну, давай показывай скорее фильм. - Да сейчас же, грузится. - Так как же ты так быстро успел влюбиться, ты не находишь это странным? - Я сейчас ни о чем не думаю, мне плевать. И мне хорошо. - Понимаю. Хотя я ровным счетом ничего не понимал. Я лишь смотрел на его наполовину обескураженное лицо и пытался хоть что-то осмыслить. - Все, загрузилось, смотри. Мы просмотрели фильм. Она была волшебна. Дима был прав, глядя на нее, можно было плюнуть на все остальное.  - Вот видишь, а ты ныл. Она ведь прекрасна. Мужик, поздравляю. Статна, как женщина и в то же время – юна и шатка словно девочка». Дима довольно улыбнулся. Видимо, ему был приятен мой комплимент. К этому времени мы были уже довольно пьяны. Раздался звонок Маши. Дима, очевидно впечатленный моей похвалой, бодро, с огоньком и с улыбкой на лице трещал по телефону с Маргаритой.  Я машу руками, выказывая свое желание поговорить с Маргаритой. Через какое-то время Дима дает мне трубку. Я ухожу на кухню, закуриваю сигарету и говорю с Маргаритой приблизительно в следующем ключе: «Маргарита, привет. Я тебя еще совсем не знаю, видел лишь несколько фотографий. Выбор Димы одобряю». Обоюдный смех. «Но есть один важный вопрос: поскольку Дима уже от тебя без ума, я хочу предупредить тебя, впрочем, думаю, ты сама это понимаешь – это ненормально. Не может человек так быстро влюбиться, после того, что у него произошло. Так не бывает. И я, на правах друга, прошу тебя – будь осторожнее и осмотрительнее. Ему сейчас нелегко. Это постэффект и попытка эскапизма». «Да, я понимаю, но он мне нравится. Я буду аккуратно».

Прошло 3 дня. Какого-то черта мы оказались в ночном клубе. Я, разумеется, уже успел напиться и постепенно, пытливым взглядом начал присматриваться к обитающим в клубе женщинам. Дима и Маргарита сидели в накуренном чилл-ауте и болтали. Мне надоело шастать и я направился к барной стойке что-нибудь выпить. - Джинанас, пожалуйста. - Это что за хрень? - спросил бармен. - Это любимый напиток Гумберта Гумберта - джин с ананасовым соком.  Помните, у него постоянно была фляга с собой с этой смесью? И он хлестал из нее..  Но бармен не дал мне договорить. - Хватит нести чушь, мне надо работать, без вас тошно! - Я только хотел рассмешить. И отойдя от стойки, добавил «кретин». Я поперся со стаканом в чилл-аут. В вестибюле я встретил Маргариту. Она подошла ко мне, мы стояли очень близко друг к другу. Маргарита слегка наклонила свою голову к моему уху и сказала: - Антон, я не знаю, что мне делать. Вроде бы все хорошо, но он слишком спешит. Каждый день он тащит меня то в ресторан, то в кино. Только что предложил мне поехать вдвоем в Венецию. А вчера говорил о свадьбе.. Я понимаю, что это все из-за этой ситуации. Я знаю, ему тяжело. Но мне что делать? Понимаешь, он уткнулся в мою шею и шепчет, что любит меня, говорит всякие милые слова. А я не могу ему ничего сказать и сижу как дура. - А что ему остается делать? На его месте я бы делал то же самое: уткнулся бы в твою шею и что-то говорил. Как, по-твоему, можно не уткнуться в твою шею? Она рассмеялась, но через мгновение снова стала печальной. - Он очень спешит. Я хочу ему помочь, но он сам должен понимать, что не может все так быстро произойти. Тем более, учитывая то положение, в котором он находится». - Я понимаю, нам надо ему помочь. Скоро он забудет все, что было. Я поговорю с ним о вас. – Нет, не надо, пусть он сам, прошу тебя.  - Но я ведь только хочу помочь, я найду слова.. - Нет, Антон, пойми, он должен сам прийти к этому.  - А если не придет? - Должен. В эту минуту я увидел Диму, он выходил из чилл-аута. Мы тут же сделали вид, что болтаем о пустяках. Но напустить радость на лицо было непросто. Он подошел к нам и закурил. - Ну что, выпьем чего-нибудь? - предложил Дима. - Да, пожалуй. Идем — ответил я. - Мальчики, я пойду поговорю по телефону с подругой, вернусь минут через 15, хорошо? Маргарита ушла. Воспользовавшись паузой, я решил поговорить с Димой. - Дим, мне надо с тобой поговорить. - давай, кто тебя держит? - рассмеялся он. - Послушай, не форси события, какая к черту Венеция и свадьба, вы знаете друг друга четыре дня. Ты ли это вообще? Не спеши, прошу тебя. Ей нужно время, она же тебе говорила. Дима достал сигарету и закурил. - Дай мне тоже сигарету. Так вот, зачем ты спешишь, ты понимаешь, что только портишь все. - Как можно портить хорошим? Я веду себя как самый галантный мужчина в мире. Дарю ей цветы, книги, мы обедаем в ресторанах. Я глаз с нее не свожу. Меня к ней тянет, почему я должен соблюдать дистанцию, какого черта, скажи на милость?! Или ты забыл, как сам чуть ли не признался в любви Лизе на второй день?! - Проснись! Дело не в тебе, а в ней, ты можешь это понять? Твоей влюбленности на данном этапе мало. Тем более, она выглядит довольно агоничной. Попытайся понять ее желания, мысли — вот в чем залог успеха. А ты все гнешь свою линию. Я не говорю, что ты совершаешь плохие поступки, нет, конечно же. Но поверь, немного ослабив обороты твоего внимания, ты добьешься куда большего результата нежели будешь атаковать ее этими влюбленными выпадами. Все это выглядит слишком скоропалительно. Понимаешь? - Глупость какая-то. Мне что по-вашему, надо убивать только что родившееся во мне чувство? - Да при чем тут это. Ты пойми.. - Ладно, разберемся. Идем выпьем, надоело трепаться.

Клуб уже был достаточно утрамбован людьми. Клубы дыма пронзали световые лучи. Мы протиснулись к барной стойке. - Бармен, можно два по пятьдесят, пожалуйста. - По сто! - сказал Дима. - Два по сто, пожалуйста. И два лимона. - Джинанаса? - язвительно спросил бармен. - Водки! Бери сразу четыре по сто - бегать неохота. Вдруг Дима разворачивается и уходит. Я догоняю его и спрашиваю, куда он собрался. Маргариты нет уже 20 минут. Пойду ее поищу. - Да мы же только говорили с тобой об этом, дай ей покоя! Тем более мы же заказали выпивку. - Отвали, сам ее пей. Я буду ее искать. -  Ну, иди. Дурак. Дима скрылся среди танцующих. Я вернулся к стойке и забрал наш заказ. Мне было противно на душе. Но я знал, что надо делать: выпить и идти искать жертву. В мгновенье осушив рюмку и закусив лимоном, я уже собирался отходить от стойки, как чья-то рука коснулась моего лица. Это была Тома. «Даже искать не надо» - подумал я. Мы поздоровались и поцеловались. На ней было прекрасное синее платье, на которое падали ее роскошные волосы. Ее маленькое личико сверкало, глазки бегали по сторонам, напоминая солнечных зайчиков. - Водки? С этими словами я пододвинул ей рюмку. - О! - сказала Тома и взяла стопку своими маленькими пальчиками. - За что пьем? - Черт его знает. - Тогда давай за меня. - Это еще почему? - Потому что у меня только два недостатка. - Да? И каких же? - У меня плохая память и я чищу зубы один раз в день. Я рассмеялся. - Вот если бы ты чистила зубы хотя бы дважды на день, уверяю тебя, память бы твоя была подобно компьютерной. Попробуй! Мы посмеялись, затем выпили. Следом я выпил четвертую. Мне начинало надоедать здесь находиться. - Тома, поехали домой, а? - А, поехали! Она взяла меня под руку, и мы направились к гардеробу. Кто-то толкнул нас случайно, я выронил сигарету. - Черт с ней, сказал я Томе. Стоп, Дима. - Что, Дима? - Диму мне нужно найти, идем за мной. Мы вошли в чилл-аут. Дима с Маргаритой сидели на диване. Шея Маргариты была свободна, а лицо Димы сияло. «Все идет нормально - подумал я, - значит, можно ехать». Надо было прощаться. - Все, ребята, я поехал домой. Я протянул Диме руку. - Один? - спросил он. - Нет, видишь вон ту в углу в синем платье? - Ты собираешься везти домой эту девку? -возмутительно спросила Маргарита. - Почему же девку, она довольно неглупа , на ней синее платье и вообще у нее только два недостатка. Все, я уехал. До завтра. Кстати, приходите к нам в гости. Завтра же. - Да иди уже, -  сказал Дима, - придем.

…………………..…………………..…………………..…………………..…………

Глава 5

Продрав глаза, я увидел лежащую рядом Тому. Вчера я слишком напился и только лег в кровать, тут же отключился, даже не выполнив своих мужских обязанностей. К черту, я не люблю обязанностей, тем более перед женщинами.  Тома еще спала, а мне надо было бежать на работу. Еле слышно я вылез из кровати. Никаких чаев и кофеев я по утрам не пью. Курю, чищу зубы, одеваюсь и выхожу из дому. На улице было солнечно и морозно. Каркали вороны, ветви деревьев слегка покачивались. Я поднял воротник тренчкота. Я зашел в офис и включил ноутбук. Маргарита прислала мне сообщение: «Как доехал?». Я решил позвонить. - Привет! Доехал нормально, так же и поспал, спасибо. Вы с Димой сегодня гуляете? - Я не знаю, наверное. У меня выбора уже нет. А надо еще подарок ему пойти купить. Ты что будешь дарить? - Книги. Собрание книг. Кого именно еще не решил. Завтра поеду. - Ясно. - А ты что думаешь? -  Тоже книгу. Я его спрашивала, что подарить. Я терпеть не могу выбирать подарки, всегда что-то дурацкое покупаю, а люди неправдоподобно делают вид, что очень рады. В такие моменты под землю хочется провалиться. - Да, это точно. А с книгой не прогадаешь, тем более в его случае. - Я знаю.
Думаю купить Бернхарда Шлинка или Мишеля Уэльбека. - Трумена Капоте ему купи, он хочет, я знаю. - Ты волшебник просто, низкий поклон. У меня тут возле дома есть, сейчас и отправлюсь. - Да не за что ведь. - Давайте сегодня все вместе погуляем, а то уже не знаю что делать, каждый день - свидания. Надоело уже. - Конечно. Приходите к нам, в покер поиграем. - Здорово, так и поступим.  Спасибо тебе, ну, тогда до встречи. Маргарита положила трубку. «Какая же она прекрасная девушка» - подумал я. Надо бы что-то выпить, настроение какое-то лиричное. Но не пить же с самого утра. Я сделал себе чай. Потом решил просмотреть фотографии Маргариты. Она была восхитительна. Немного рыжеватые длинные густые волосы. Широкий лоб, широкие, длинные ресницы. Большие глаза и большой рот. Особенно  она была прекрасна, когда улыбалась. Было что-то магнетическое в ее взгляде. Словно пойманный лассо, ты попадал во власть ее улыбки и глаз, которые пленяли, а затем душили тебя. Внезапно я увидел фотографию, где она была голой. Точнее, была видна лишь ее грудь, так же восхитительна, как и ее улыбка. Я скинул ссылку Маргарите на эту фотографию. – О, черт, где ты ее нашел? - У Жени в блоге. И ничего не черт, все красиво. Прямо ангельски. - Как же мне стыдно. - Ты что с ума сошла? Это ведь красиво. Но не будем об этом говорить. Дима - мой друг. -  Стыдно, что ты меня голой увидел. И Диме сейчас скинешь. - Так там же тебя все видят. Если хочешь, не буду ему кидать.  - Ведь все равно кинешь. - Не кину. Верь. - На самом деле, мне стесняться нечего в физиологическом плане, но морально неловко. - Да вообще никому не надо стесняться, даже уродам. - Кидай, ты же хочешь. - Я не буду кидать хотя бы потому, чтобы он знал, что я видел тебя. Это важно. - Договорились, спасибо тебе. - Все, Маргарита, буду прощаться, надо работать, ждем вечером. - Да, до встречи. Маргарита нравилась мне все больше.

…......................................................................................................................................

Глава 6

Вечером Дима с Маргаритой пришли к нам. У нас уже были Артем, мой брат, Юля - его жена и Андрей — мой лучший друг. Мы пили, курили и болтали. Через часа два все уже были достаточно пьяны. Партия покера была окончена. - Может, сходим еще в магазин? - предложил Андрей. - Я бы еще выпил, но в магазин не хочу идти. Денег дам. Артем листал какую-то книгу и курил. Дима поцеловал Маргариту, но та неожиданно отвернулась. Я это заметил. И она,  увидев, что я это заметил, посмотрела на меня, словно прося понимания. Дима тут же встал из-за стола и направился одеваться. Все молчали, только чуть слышно играла музыка. На лице Маргариты появилось какое-то уныние. Ее черты лица выпрямились, взгляд  стал туповатым. - Так мы идем или нет? - громко спросил Дима. - А давайте все вместе пойдем, - предложил Артем.  - Я точно не пойду, мне лень, - заявил я. - Я тоже, - сказал Маргарита, - я устала. Ребята уже были в дверях. - Хочешь, я тебе прочту наше с Димой стихотворение? - Да. - Дима, я собираюсь прочесть Маргарите «Клоуна», - при этом я рассмеялся. Ты когда-нибудь читал кому-нибудь наш стих? - Нет, - выходя из квартиры, сказал Дима. - Читай погромче! - Устроим! А я, наоборот, очень много его кому читал. Дверь захлопнулась,  мы остались вдвоем. Я прочел ей наш стих. Она сидела напротив меня и молчала. - Все в порядке? - Ты же сам знаешь, что нет. Он неугомонный. Я не хочу, чтобы он меня целовал при людях. Мне не по себе. А он все время льнет и говорит эти разные слова любви. А что я могу сказать ему на это? - Подожди, подожди. Не волнуйся ты. Он пьяный, во-первых. Во-вторых.. - Ты думаешь, он, когда трезвый себя иначе ведет?! - перебила Маргарита, - Я уже не выдерживаю. Неужели он не понимает, что мне это не нравится. Мне нужно время. Антон, как сделать, чтобы он понял.. - Я думаю, надо ему сказать об этом. Поговори с ним, скажи правду. Скажи, что тебе не нравится и главное — почему. - Но мне кажется, ему будет больно такое слышать. - Сначала, возможно, и будет, а затем прислушается и поймет. Слушай, хочешь, я тебе еще кое-что прочту, я тут недавно написал один рассказ, еще никому не читал. А читаю я только близким людям. - Да, конечно. Маргарита села на другой стул, который стоял слева от меня. Когда-то так же сидела на нем Лиза и сворачивала мне табак в бумагу. Я принялся читать. - А ты ведь хорошо пишешь. - Спасибо. - Нет, правда, это гораздо лучше того, что читал мне недавно Дима. Какой-то сценарий для телепроекта. У тебя все откровеннее как-то выходит. Ну, это мое мнение.- Спасибо. Но ведь ты не знаешь, что может написать Дима вне сценария. Мне был приятен ее комплимент, хотя в целом похвала мне кажется отвратительной.  Я повернулся и посмотрел на нее. Я смотрел прямо в ее прекрасные глаза, она тоже не убрала взгляд. Вдруг мы оба потянулись друг к другу. Неожиданно для себя, я поцеловал ее. Она поддержала. Потом мы резко встрепенулись, словно опомнились и губы отпрянули друг от друга. И тут что-то произошло между нами. Я понял, что у нас обоюдная симпатия.  - Боже.. Антон, что мы делаем? - она виновато посмотрела на меня. - Мы делаем то, что хотим. И важнее то, что мы будем делать теперь, когда все это случилось. - Я не знаю, я здесь лишь потому, что ты здесь. Ты мне еще тогда, когда мы впервые разговаривали по телефону, понравился. Я обнял ее, обнимая ее, я вздохнул. - Знаешь, когда  мужчина вздыхает, он часто думает о женщине. Так Флобер сказал. И я ему верю.  Я был ошарашен. Надо ли говорить, что я никак этого не ожидал. Она нравилась мне, но на улице  сонмища красивых женщин. Тут дело было в другом — я нравился ей. И во втором, еще более важном: мы нравились другу другу, не говоря друг другу слова. Все закрутилось само собой, без нашего сведения. Я закурил. - Дай мне тоже, - сказала она.  Я дал ей сигарету и подкурил. Вдруг в подъезде послышались голоса, и через секунду отворилась дверь, пришли ребята. Я вздрогнул. Маргарита заметила это и ей, кажется, передалось мое состояние. «Что делать, - думал я про себя,  что мне говорить? Как мне себя вести? Черт. Что мне говорить? А, может, и вовсе молчать? Да, надо молчать. Нет, надо что-то говорить, надо обязательно говорить что-то. Иначе он все поймет, он же умный. Он хитрючий. Он.. обязательно догадается. А я.. я.. ведь не могу врать. Он сразу все поймет, он учует перемену во мне». Я быстро глянул на Маргариту. Ее глаза блестели, на лице был какой-то испуг. Руки были скрещены и лежали на ногах. Я посмотрел в ее глаза. «Нет, надо обязательно вести себя непринужденно, только так можно все сохранить, все спасти. Но это же обман, черт подери, что же делать?». Мы с Маргаритой сидели не двигаясь. Хотя, пожалуй, нужно было изобразить какое-то отчуждение. Хотя, думается, это мне казалось, что вся комната заполнена случившимся событием. "Надо успокоиться, да, просто надо взять себя в руки, ничего не произошло страшного, ничего. Почему я так волнуюсь? Я же этого хотел.. и она тоже. Спокойно!". Ребята зашли на кухню с криком «Гуляем».  При этом они поставили на стол несколько бутылок выпивки. - О, да вы подружились — сказал Дима с улыбкой, взглянув на нас, -  сидите, курите вместе.  Дима резко стал для меня другим человеком. Нет, он-то не изменился, изменилось мое отношение к нему. Сейчас он уже не был мне другом, он был конкурентом. И это было противно, но неизбежно. Дело сделано. Я не мог смотреть ему в глаза. Лишь теперь я осознал всю тяжесть положения. Я понимал, что Дима будет снова ухаживать за Маргаритой, ничего не подозревая. Я понимал, что я буду ревновать. Думать, что на его месте должен быть я. «Но хуже всего, - думал я, что мне придется это видеть. И никак не скрыться от этого. Маргарите будет еще хуже. Ей придется отворачиваться от поцелуев. И это в лучшем случае. В худшем — терпеть. Кроме того, она будет знать, что я все это вижу. Она будет чувствовать себя ужасно неловко, ей будет стыдно. И у нее нет никакого выбора! Что ей делать? Может, мне сказать правду? Нет, это невозможно, абсолютно невозможно! По крайней мере, не сейчас. А когда? Только не сейчас! О боже, а завтра у него день рождения». Я разом отрезвел. «Надо скорее выпить. И надо встать, надо выйти из комнаты ненадолго, только успокоиться бы». Артем доставал выпивку из пакетов, Андрей ставил какую-то грампластинку. Дима открыл бутылку вина и начал разливать всем в бокалы. Затем он дал каждому бокал и подсел к Маргарите, на тот же стул, где только что сидел я. «Начинается», подумал я. Я взял свой бокал, сигарету и вышел из комнаты. Закурил на балконе. На улице шел снег. Это меня немного успокоило. «В конце концов, это уже произошло, как-то разберемся». Из кухни слышались веселые крики. Я докурил и отправился на кухню. Дима шутил. Все пили и живо болтали о чем-то. Прошло часа полтора, было уже около половины 12 вечера. - Нам пора, на метро хотим успеть, - сказал Артем. Да побудьте еще немного или вообще оставайтесь у нас, - сказал я. - Нет, сегодня нет, мы домой поедем. Они оделись и уехали, перед этим тепло попрощавшись со всеми. - До встречи! - сказал Артем. Дверь захлопнулась. Я мало-помалу пришел в себя. Маргарита, казалось, тоже. Мы изредка переглядывались, осторожно, украдкой, словно боялись чего-то. В этом взгляде чувствовалась тревога, но и в то же время некая радость, и, может, счастье. «Они наверняка у нас останутся, и спать будут вместе. На моей кровати. Что ж это». Но через полчаса Дима напился и неожиданно пошел спать. Мы остались втроем: Я, Маргарита и Андрей. Через некоторое время Андрей тоже ушел.  Нам было не до сна. Даже если мы и хотели, и, очевидно, это, в самом деле было так, сон отступал перед сгустком разных чувств: тревожных и радостных. Я закрыл дверь в зал, а затем в кухню. Я подошел к Маргарите и обнял ее. Мы стояли так около минуты и молчали. Нам все было понятно без слов. - Он просил меня остаться ночевать с ним здесь, и я обещала ему остаться. - Значит, оставайся. - Но как? Ты ведь здесь.. Антон, все это как-то неправильно. Мы у него за спиной все это сделали. Он ведь твой друг. Сказав это,  она подошла к окну и стала ко мне спиной.  - Но ведь ты сама говорила, что тебя уже воротит от него. Я имел в виду, не от него, а от его поступков, - поспешил я исправиться. - И еще это произошло внезапно, мы же не планировали это. А вдруг нам суждено быть вместе? У нас же с тобой взаимопонимание, и ты осознаешь это. Ты же смотришь на меня, и мне слов не надо, словно в зеркало смотрю. Она повернулась вполоборота в мою сторону. - Да, но он.. Я не знаю, я запуталась. Она наклонила голову. - Ты останешься? - Нет, я поеду домой. Как я могу остаться? Только ведь я ему пообещала. Он расстроится, он так просил. Я подошел к ней и обнял ее. Мы снова поцеловались. Еще жаднее прежнего. Я взял руками ее лицо и поцеловал в лоб. - Делай, как тебе лучше. Если ты останешься, со мной ничего не будет. «Не ври себе, что ты городишь?», -слышалось изнутри. - Ты так просто заснешь в одной комнате с ними?» - Нет, Антон, я, пожалуй, поеду.

Маргарита, стараясь производить поменьше шума, вышла из зала, закрыла дверь в него и вышла в коридор. Спокойным движением руки она сняла из-под крючка петельку своей куртки и принялась одеваться. Надев куртку, она обмотала шарф вокруг шеи, после чего повернулась ко мне и взглянула мне в глаза своим удивительно зорким и пронизывающим взглядом. Я стоял в метре от нее и наблюдал за ней. Мы смотрели друг на друга и молчали. Затем я подошел к ней и обняв, сказал, что мы что-то придумаем. Она вздохнула, выпустив воздух ртом. Отклонив ее, я взял ее обеими руками за плечи и спросил шепотом: - Ты мне веришь? Она кивнула головой и поцеловала меня. Затем резко повернувшись, взяла свою сумку и направилась к двери. Я стоял как вкопанный. Я не хотел, чтобы она уходила. Хотел, чтобы она была здесь, рядом со мной. О Диме я совсем забыл. В эти минуты в моей душе было место лишь прекрасным переживаниям - сомнений она не пускала. Маргарита открыла дверь и уже переступив одной ногой порог, неожиданно  развернулась, вошла в коридор и подойдя вплотную ко мне, снова поцеловала меня. Затем так же неожиданно развернулась и быстро вышла из квартиры. Я стоял и слышал, как она уезжает в лифте. Она уехала. Я запер дверь, выкурил последнюю сигарету и лег спать рядом с Димой.

…......................................................................................................................................

Глава 7

Я проснулся около часа дня, Димы уже не было дома. Сегодня ему исполнялось двадцать два года. Накануне мы договорились, что встретимся около пяти часов и начнем приготовление к празднику.  «Черт, уже начало второго, а я еще подарок не купил. Надо срочно ехать на Петровку», - думал я, вставая с кровати. Через полчаса я уже шагал по усеянной солнечными  лучами улице.  День был действительно прекрасный: ветер куда-то спрятался, солнце нещадно палило, воздух был свеж как утреннее молоко. У меня было прекрасное настроение.  Я слушал свою любимую музыку и подпевал. Постепенно я начал думать о происшедшем вчера. Только проснувшись, я ужаснулся и в одночасье обрадовался. Все, решительно все: слова, поцелуи, взгляды, все это предстало в моей голове. Но я не хотел, я словно боялся думать об этом. И чем больше, чем яснее вспоминались мне события вчерашнего дня, тем  дальше я гнал их от себя. На Петровке я не нашел того, чего искал, хотя по сути я и сам не знал, что ему купить, но это обязательно должно было быть собрание сочинений одного автора. Какого, я еще не придумал, уповал на случай.  Дима читал многое, это и осложняло мою задачу. Я поехал в «Академкнигу» на Богдана Хмельницкого. Там, после долгих поисков я остановился на Ибсене. Это было собрание сочинений в четырех томах. Я знал, что Дима непременно слышал о нем, но не читал. Купив Диме подарок, и тем самым решив задачу, вчерашние события снова  изрыгивались из памяти. «Что делать? Было ли это все всерьез или мы были пьяны? Было ли это вообще или приснилось мне?». Чтобы хоть как-то отвлечь себя, я решил подписать все книги, купленные Диме. Я не знал, что писать. Тем не менее, я взял ручку и стал писать экспромтом, как я всегда делаю подобные вещи. Писал о том, как трудно быть другом, что нужно ценить и держать дружбу несмотря на обстоятельства, ведь они иногда бывают сильнее нас. Прочтя, я едва не ужаснулся. «Зачем я написал это, он ведь догадается. Какой я идиот». Но было поздно. Приехав домой, первым делом я спрятал книги. После этого я не знал за что браться. Через час должен был прийти Дима. Читать я не мог, смотреть фильм тоже. Есть не хотел. Только эти чертовы мысли изматывали меня. Словно бандерильи они протыкали меня. «Что я буду говорить Диме, как я буду вести себя, как буду смотреть ему в глаза? Мы же будем только вдвоем. Нет, я не смогу, надо все сказать, я устал врать. Надо позвонить Маргарите!». Я отыскал ее номер и позвонил.  Но она не брала трубку. «Придет, и все ему расскажу. Будет что будет. К чертям собачьим! Не могу я так больше, не хочу». Словно в лихорадке я слонял по квартире. Включил ноутбук. «Музыка должна помочь», - думал я про себя.  Я поставил «Reckoner». Но он не помог. Алкоголя не было. И тут я понял, что мне нужно. «Писать! Надо писать, надо вылить все на бумагу. Вот мой друг, она поможет. Что ж я». Но решительно ничего не выходило. Мысли путались, слова были не те.. Я закурил. В эту минуту раздался шум — вибрировал лежащий на столе телефон. Звонила она. - Маргарита, - начал я без приветствия, - надо все ему рассказать. Я так больше не могу. Я схожу с ума. Эта ложь давит на меня. Он сейчас придет, надо все ему рассказать. - Антон, я прошу тебя, ничего ему не говори. Не сейчас. Пожалуйста! - Но я.. мы.. мы врем ему! - Мы не врем, мы молчим. - Это одно и то же. И от этого еще хуже, понимаешь?! - Ты представляешь, что будет с ним, если мы скажем ему об этом сегодня? Сегодня его день! Ты же знаешь его и его вспыльчивый характер, он уничтожит сам себя. - Нет, он должен понять, он сможет оценить. Правда.. Кто виноват, разве мы виноваты, что влюб.. что это произошло? Он должен понять, непреме.. - Мы скажем ему, но потом, прошу тебя, не сегодня, это будет катастрофа. - Хорошо.. я не знаю.. ладно. Ты как вообще? - Не знаю. Все будет хорошо, поверь. Просто не говори ему ничего пока. - Хорошо, не буду. Тогда до встречи. Мы попрощались и я немного успокоился. Это ее «поверь» как-то подействовало на меня. Было в этом одном слове что-то интимное, такое, что касалось только нас. И она через это словно обращалась только ко мне, одновременно с просьбой, и с уверенностью. И словно в этом слове было какое-то мое участие. Мысли мои понемногу успокоились. Я сел за ноутбук и написал стих. Вообще я не пишу стихов. Это бывает крайне редко, в основном тогда, когда я влюблен. Всего у меня было три стихотворения.. Закончив, я прочел его.

«Снедаемые злым пороком,

Случайно уготованным нам роком,

Мы вышли на крыльцо любви, но там сомненья обрели:

Любить, надеяться иль ждать?

Финишировать иль стартовать?

 

Я взор свой устранить не в силах

От столь прекрасного челА.

Но другу выставляю спину,

В своих потугах быть счастливым.

 

Но кто бранить меня осмелен?

Кто упрекать в любви заставит?

Когда влюблен — ты хмелен,

И сердце склонно бунтовать.

 

Аскетом дОлжно мне предстать

Пред столь чудесным ликом

Заткнуться, а не ликовать

Сколь б счастье не было велико.

 

Но как, скажите мне на милость,

Могу втоптать росток услады,

От нежных тех прикосновений

Я ввысь взлетаю.

 

Мария, будьте другом другу моему

В союзе вашем отраду я найду

Я благодарен вам безмерно:

За вашу чистоту и мудрость»

 

Я назвал его «Крыльцо любви». В этих строках я вылил все, что завладело мною. Я избавился от тревоги. Словно исповедался. Я твердо решил прочесть это Маргарите и Диме. Я прочел его несколько раз чтобы запомнить. Читал его снова и снова, пока в дверь не позвонили, это был Дима. К собственному удивлению я был предельно спокоен. - Привет, входи. Ну что, как настроение, праздничное? - Такое.. - Все нормально?  - Да, в  принципе, голова гудит только. Ну что, предлагаю не медлить и идти в магазин. - А что брать будем вообще? - Как что? Селитру и торф. - А, торф. Так он же подорожал на днях, куда же его теперь брать. Раньше надо было. - Ладно, шутки в сторону, мы вчера с Андреем список продуктов составили. - Хорошо, идем. Сейчас, погоди немного. Подарок-то! - Давай-давай, не медли, выкладывай, что там у тебя: как всегда, жемчужное ожерелье? -  На этот раз нет. Так, стопка ветхого бумажного барахла. Я протянул Диме книги. - Поздравляю! - Это же Ибсен. Спасибо. Черт, мужик... Это отлично.. Спасибо тебе. Мы обнялись и похлопали друг друга по спинам. 

На день рождения  было приглашено около 25 человек. Это были самые близкие Диме люди, среди которых были коллеги и одногруппники. Все прилашенные, кто больше, кто меньше, но знали друг друга. Начало празднования было назначено на 19.00. Понемногу гости начали собираться. Дима с Андреем суетились: они вынесли из кухни стол и поместили его в зале. Через несколько минут на столе уже  была разная закуска. Гости, как это обычно бывает, когда празднование еще не началось, небольшими компаниями, по два, по три человека тихо беседовали, стоя или сидя в разных уголках квартиры. Андрей, как истый хозяин и чинный повар, большой ложкой накладывал из кастрюли картофель. Приятный запах начинал распространяться по квартире. - Дима, подай, пожалуйста, кетчуп, он в холодильнике, - попросил Андрей. Я сидел на кухне, смотрел в окно и курил. Я ждал лишь одного человека. От нее зависело многое, если не все. Каким взглядом она посмотрит на меня сегодня? Не иллюзии ли я питал все это время, не напрасно ли переживаю? А вдруг, вдруг все, что было это лишь некий всплеск страсти? Однако в моей душе не было ни отчаяния, ни надежды. Я просто ждал чего-то, того, что освободит меня от лжи. Я начал пить за два часа до прихода гостей. Раздался привычный сигнал звонка, Федор со звонким лаем ринулся к двери. Я встал, выглянул из кухни. «Не она», - подумал я про себя. Пришел кто-то из гостей. Я вернулся на свое прежнее место. Включили музыку, Андрей предлагал всем напитки, и понемногу, благодарю алкоголю или желанию создать общий радостный и праздничный тон, люди начали объединяться. Маргарита пришла в тот момент, когда я был в туалете. Она поздравляла Диму. Я слышал их поцелуи. Решительно все должно было случиться в эту минуту. «Плевать, лишь бы поскорее», - мелькнула мысль. Я вышел из туалета, но Маргариты в коридоре уже не было. Однако через секунду я увидел на себе ее взгляд и повернул голову в ее сторону. Она посмотрела на меня и я все понял. Она пришла и ко мне. Или только ко мне. Через час собрались все приглашенные гости, большинство из них расположилось в зале. Многие были уже нетрезвы. Я сидел на кухне и снова смотрел в окно. Я не мог ни с кем говорить. Да и о чем? Делать вид, что мне интересно их слушать? Болтать самому? Мне сполна хватало одного разговора — того, который был у меня внутри. И мы никак не могли договориться. На кухню зашел один из наших общих с Димой приятелей. - Антон, что с тобой? - А что со мной? - Не знаю, сидишь тут, грустишь. Чего не идешь к нам? - «К нам. К кому к нам?-  подумал я про себя. - Мне сейчас нужна только она». - Да, идем в зал,- ответил я. В самом деле, нужно бы присоединяться. Невесть что подумают. Хотя мне, конечно, глубоко наплевать. Я вошел в зал, в моей руке был бокал с алкоголем. Я оглянул  комнату: некоторые сидели на диване, другие на корточках прямо на полу, кто-то на стульях, и только Маргарита сидела на другом диване. Одна. Не раздумывая, я присоединился к ней. Один из наших соседей болтал о преимуществе украинского автомобильного производства над русским. Слушали кое-как. Я украдкой глянул на Маргариту, она, словно, почувствовав мой взгляд, обернулась. И снова посмотрела на меня тем самым, таким уникальным взглядом, который пронизывает тебя насквозь, который обезоруживает, делает тебя мухой в лапах паука. Ее взгляд как пуля, вылетевшая из дула пистолета. При таком взгляде у тебя  есть только два выбора: тебе необходимо либо отворачиваться от него, чтобы не заболеть, не пристраститься, не стать рабом, либо пристраститься и стать рабом. Я отвернулся, но я уже был порабощен. Оживленный сосед продолжал болтать об автомобилях. Многие уже начали переглядываться и смеяться над ним, но он был неудержим. Наконец, кто-то раздал всем рюмки, чтобы произнести первый тост. Однако бенефис соседа продолжался. Он торжественно поднял рюмку и выпалил: «Ну, за переезд Антона и Андрея, мы здесь провели много хороших вечеров». Сначала все молчали, затем разразились таким хохотом, что Андрей попросил их немного сбавить тон. Я тоже смеялся как ненормальный, но потом вспомнил о своей истории и мне стало не до смеха. Какая-то тяжелая тоска новой волной ударила меня. Я снова пошел на кухню. Там я закурил. Затем я подумал, что пора бы поговорить с соседом, уж слишком о непонятных вещах он заводил разговор. Ко всему прочему, никто этот разговор не поддерживал, не считая, конечно, переглядываний и едва слышных смешков. Затушив сигарету, я прошел в зал.  - Боря, иди сюда, пожалуйста, мне нужна твоя помощь. - Боря встал со стула и подошел ко мне. - Идем в подъезд, пожалуйста, - сказал ему я. - Что-то случилось? - Да так, пустяки. Идем, расскажу, здесь становится уже громко. Мы вышли в подъезд, Боря закурил. - Боря, не стану вилять, скажу все как есть. Смотри, как бы тебе объяснить. Понимаешь, мы - другие люди. Все, кто там сидит, это другие люди. - Что значит «другие»? -  удивленно протянул Боря. - Не такие, как ты. Они понимают вещи под иным углом. И даже не понимают, а не хотят понимать их так, как видишь их ты. Усвоил? - Нет. - Как бы тебе так подоходчивее. Эти люди интересуются немного иными вещами. Их не интересует автомобили или самолеты, им важно немного другое. - Что именно? - Наверное, в общем, это называется искусством. Видишь ли, там практически все до единого киносценаристы, журналисты, художники, операторы. Алкоголики, наконец. И все они видят вещи по-иному. Ты ведь не так много пил, как они, верно? Поэтому и не видишь по-иному.  Им плевать на то, что ты им говоришь, какие темы ты затрагиваешь, а я не хочу чтобы они смеялись над тобой, понимаешь? - Не понимаю. Что за разделения? Что значит - они - «другие люди?» - А то это значит, что ты им неинтересен. Ты не знаешь того, что знают все они, при этом многое, что знает один из них, знают все. Ты же этого не знаешь. Я не говорю, что это плохо, что это невежество или что-то еще, нет. Просто каждому свое место. Ты вот, например, чинишь компьютеры, ну нездорово ли? И тебе, наверное, не нужен никакой Рембрандт или Шиллер.. нет, Боря, я не прав. Даже если ты плитку кладешь,  ты должен знать, что это за люди. Кем они были и что они сделали для человечества. Потому что ты человек, и должен интересоваться искусством. Именно должен. Потому что в нем проявление божественной силы, в нем благодать. Я не говорю сейчас о куче дерьма, в которое воткнуты горящие спички, а рядом лежит зеленый горошек и пучок петрушки. Оставим современное искусство. Никто не просит тебя цитировать Гете на немецком, исполнять Моцарта или написать картину в духе Моне. Нет, ты рожден чинить компьютеры. Это понятно, хотя я ума не приложу, что в этом можно вообще понять. Но вот видишь, ты понимаешь, и это здорово. Но ты должен, ты слышишь, ты обязан знать то, что несли эти люди. Люди, которые так же были рождены и так же работали над своим любимым делом. Но есть одна маленькая разница. Эти люди были гениями. Они рождаются с пропорцией «один в 50 лет», а, может, быть и реже. Это не просто было их любимым делом, работой, развлечением, это было их пищей, их свободой, это было их призванием. Многие из них бедствовали, оказывались в полнейшей нищете, носили лохмотья и ели только хлеб и кофе, но они не останавливались и шли вперед. Ты представляешь, что это были за люди, которые так жертвовали собой. Ван Гог - художник, чьи полотна сейчас стоят миллионы, голодал и бродяжничал, но не сбивался с пути. Его друг — Гоген, тоже художник, также делал все для искусства. Он бросил Париж, бросил семью. Много лет он не виделся с семьей.  - Ну и что это за муж, что это за отец, по-твоему? - возмущенно спросил Боря — Да, ты скажешь, что он сволочь, что оставил семью и уехал на Таити. Только знаешь ли, Боря, по всему миру мужья бросают жен, бросают детей, но немногие, точнее — единицы те, кто может быть Гогеном или подобным ему. Твой папа ведь не Гоген, верно? Боря молчал. Затем он по-прежнему с возмущением спросил: - Но ведь мы можем просто болтать как люди? - Можем, но ты ведь заметил, как с тобой болтали. Да, мы можем и мы болтаем. Абсолютно не значит, что мы болтаем лишь о Моцарте или Рембрандте, нет. Это бывает изредка. Куда чаще мы болтаем о работе, о жизни, иногда просто пьем. Но мы все знаем, что каждый из нас непременно знает об этих людях. Так что я советую тебе не только болтать, но и дать возможность поговорить этим людям, а тебе -  послушать. Вот и все.  Они вошли в квартиру, в которой уже было довольно шумно. Люди ходили по комнатам с тарелками и бокалами. Было довольно весело. Войдя в квартиру, я вновь погрузился в тоску. Я ходил как неприкаянный и бубнел строки из написанного ранее стихотворения. «Снедаемые злым пороком, - бубнел я тихонько, - случайно... как там дальше? Черт, что происходит? Я не могу пересказать свой же стих. А мне обязательно нужно его прочесть. Нужно.. Они должны понять.. Они поймут, все поймут и простят. Да, нужно рассказать». Вдруг меня кто-то взял рукой за плечо и повернул к себе. Это был Дима. На его лице не было улыбки. Рядом стояла Маргарита, тоже довольно отчужденная.  На секунду я ужаснулся, но вида не подал. - Что случилось? - сказал я, глядя им в глаза. - Надо поговорить, - сказал Дима. Давайте выйдем в подъезд. Мне ничего не оставалось, как пойти за ними. «Снедаемые злым пороком, случайно.. что ж я, что ж я совсем растерялся, как мог я..». В эту минуту они стояли в подъезде. Свет был тусклый, но лица были довольно отчетливо видны. Пахло сигаретным дымом. Я прислонился к стене и как бы немного съехал по ней. Маргарита также стояла возле стены, только во весь рост. Дима стоял в  метрах двух от нас, образуя тем самым треугольник. Растерянный и абсолютно не понимающий, что происходит, я повернулся в Маргарите и прерывистым голосом спросил: «Ты что, ему все сказала? Но... зачем?  Как ты могла.. мы же». Дима окинул меня странным взглядом, потом  посмотрел на Маргариту. Та, в свою очередь, посмотрела на меня, да таким взглядом, что я осекся. - Но зачем.. зачем ты ему рассказала, ты же сама.. сама говорила, что надо молчать. Что теперь?». Дима внезапно и громко рассмеялся. Это был до того иронический смех, что я понял, что допустил ошибку. Я понял, что никакой беседы между ними не было и что я, вот сейчас, в эту самую минуту сам все проговорил. Однако я стоял не то чтобы сконфуженный, нет, я не понимал, почему ему показалось, что он все знает. Неужели ему началось мерещиться? - И давно это у вас? - с тем же ироничным смешком спросил Дима. - Что у нас, - выпалил я, - у нас ничего нет. Ты все не так понял, Дима. Дима, ты слышишь? У нас ничего.. Я все объясню. - Почему ты оправдываешься перед ним? - повернув голову ко мне, спросила Маргарита, - если ничего не было, почему ты оправдываешься? -Однако, - бросил Дима и  вновь рассмеялся, - ну-ну, продолжайте, мне становится интересно. - Перестань сейчас же! - с укором сказала Маргарита и посмотрела на него каким-то демоническим взглядом, - к чему эти издевки и этот смех?! Или ты в цирке? Сам-то хорош! Идемте, поговорим потом, там все-таки день рождения, - сказала Маргарита, беря меня за руку. - День рождения там, а именинник здесь. Что ж, бегите, голубки, празднуйте. С этими словами он выбежал по лестнице на улицу. - Куда ты, постой, - крикнула ему в след Маргарита. - Не надо, пусть идет, так лучше даже будет, увидишь. Сейчас с ним невозможно говорить. - А с тобой возможно? Язык за зубами упрятать не можешь, теперь разгребать! Она убрала свою руку и быстрым шагом направилась к квартире. День рождения был испорчен. Дима в тот день так и не вернулся. А на следующее утро он уехал в командировку в Днепропетровск. С Маргаритой в тот вечер мы не разговаривали.

……………………..……………………..……………………..……………………..

Глава 8

Я всегда думал, что наши мысли исходят не из нашего разума, но попадают в него извне. Нет, не из атмосферы или музыкальной шкатулки, а от Бога или Дьявола. Где-то посредине - совесть. Где-то в конце: ад или рай. Скорее всего, первая мысль это от Бога, а затем, вторая, искушающая и соблазняющая - от Дьявола. И поскольку мы так подвержены соблазну, людей больше злых. Ведь после того, как соблазн утихомирен, достигнута его сладкая ступень, мы нередко жалеем об этом. Подвергаясь дьявольскому соблазну, мы спим с женщинами, изменяя своим женам. Алкая денег и славы, мы воруем, врем, убиваем. Некоторые жалеют потом, некоторые, окутанные дьявольской похотью, продолжают сеять зло, добывая добро себе. Добывая злое добро.
5 часов утра. Я лежу в постели с Федором. Мне не до сна. Я разбираюсь со своими мыслями: какая откуда приходит - от светлого или от черного. У меня впервые за долгое время есть возможность куда-то поехать - 4 выходных дня ждут моего приятного досуга. Маргарита - в Ялте, и я, не раздумывая, хочу приехать в этот солнечный город к солнечной Маргарите. Но в этом вся и проблема: я думаю. Я выбираю. Нет, я не выбираю купейный или плацкартный вагон, кофе я буду пить или чай в этом вагоне. Я выбираю, что мне делать: поддаться сладкому, испепеляющему мою душу соблазну, или поступить по чести. Честь - она, знаете, вероятно, тоже от Бога. Я лежу и думаю, выбирая. Выбора два. Первый - я еду к ней в Ялту. Там солнечно, там набережная, там Ай-Петри, и самое главное, там - она. А второй вариант такой. Я не еду к ней, лишая себя прекрасного времени. И вот я лежу и думаю. Но каждый вариант представляется мне невыполнимым. Тогда я прошу Бога помочь мне. У меня появляется мысль: "останься дома, вы договаривались, что одному человеку будет плохо, мы не должны так поступать с ним". И это благородно. Так нужно поступать с людьми. Но тут же появляется другая мысль, от плохого парня по имени Дьявол: "Ты приезжаешь в Ялту, ничего не говоришь ей, делаешь ей сюрприз, звоня в звонок ее двери. Ты находишь ее адрес. Затем вы, держась за руки, будете гулять по набережной, целоваться, улыбаться, поужинаете вместе, ты будешь счастлив. Что может быть прекраснее этого?". Воистину, божественный вариант, не находите? От таких вариантов (а, может быть, и шансов) не отказываются. Иначе - вы олух. Но здесь снова приходит другая мысль: "не едь, будь сильнее соблазнов. Это соблазн". И я уверен, что она от Бога. Ведь Дьявол же тебе не пожелает остаться одному, лишая тем самым всех удовольствий. Важнее был наш уговор - если мы будем, мы будем. И моя надежда сильна. Это прекрасно, не так ли? Но только вот в данном случае: хорошо ли я поступаю, надеясь? Не знаю, я человек.

С того вечера прошла неделя. Маргарита решила остаться с Димой. А Дима меня не простил, более того, сказал, что мы больше не друзья.

Утром, когда я уходил на работу, Маша сказала мне, что сегодня хочет забрать свои вещи из общежития и просила моей помощи.

Настало время рассказать о бывшей жене Димы - Маше. Это прекрасная девушка двадцати двух лет. Маша любит подолгу рассматривать мужчин на фотографиях и отличается отменным чувством юмора. Что, правда, то правда. Я хочу сказать, если правда есть, то тут она уместна как никогда.

Красоты ей было не занимать, бровям ее то и дело завидовали все: от манекенщиц до продавщиц мороженого. Особенно усердствовали в этом продавщицы с Новокузнецкой. Однажды одна из сменщиц, некто Девона, засмотревшись на брови Маши, поняла раз  и навсегда, что ее брови гораздо хуже. Она решила непременно исправить это недоразумение. Быстрые шаги этой хрупкой женщины донесли ее к салону красоты, где она к своему выливающемуся через край счастью, писку, а затем и визгу, нарастила брови. Что ж, нужно радоваться за людей.

Не побоюсь сказать, что Маши мужчины боялись. Она была изумительно красива, стройна, и ее брови сводили с ума, как мужчин, так и женщин. Было что-то в ней властвующее, полководческое, что никак не позволяло скупому на мудрость мужчине, понять всю мудрость божью. Иначе, чем олицетворением божьей мудрости и щедрости  - Машу и назвать-то больше никак нельзя.

С Машей я познакомился за год до первой встречи с Димой. Они оба были моими близкими друзьями, я был на их свадьбе дружком.

В общежитие нужно было попасть около 6 часов, чтобы не застать его дома. Я согласился и мы договорились встретиться около 18.00 на Лукьяновке. Мы встретились в вестибюле метро в назначенное время. Маша, как всегда, была весела и весельем этим заразила и меня. Мы шли по улице и о чем-то весело и шумно болтали. Мы заходим, собираем вещи и уходим, верно? Мне еще встретиться с Томой надо, – спросил я у Маши. – И чем скорее, тем лучше, - ответила она. Перед нами предстал грузный моноблок  общежития. Внутри – еще хуже: унылая лестница, злой консьерж, скучный лифт. Открыв дверь, мы увидели в комнате Диму.  Из одежды на нем были лишь футболка и шорты. Он сидел на диване, пил виски и смотрел «Служебный роман». Рядом лежал хлеб, сыр и бутылка виски. Диван был расстелен. В целом же, в комнате был порядок. Комната была небольшой, но там удивительным образом помещались шкаф, где хранились вещи, холодильник, стол и двухместная кровать. На стенах висели несколько полок, на которых,  с особым вниманием и в особом порядке располагались книги. На другой стене висели фотографии знаменитых актеров, музыкантов, режиссеров.

Когда мы вошли, Дима оглянулся на нас, и молча, не здороваясь, словно и не замечая нас, отвернулся. Затем он взял бокал и продолжил смотреть фильм. Мы с Машей переглянулись и на наших лицах смешались легкая ироничная улыбка и огорчение оттого, что мы застали его дома. Маша начала собирать вещи, я стоял у входной двери, Дима так же сидел на диване и отхлебывал из стакана. Резкими движениями машины руки бросали вещи на расстеленный диван. Там лежали ключи, одеяла, фотографии, пару книг, ножницы..

Дима, слегка повернувшись к Маше и немного вскинув подбородок, спросил у нее:  - Маша, когда мне ждать денег? Речь шла о деньгах, которые Дима с Машей, в бытность состоящих в браке, одолжили матери Маши. Маша ответила не сразу.  - Деньги будут, но не знаю когда. – Хотя бы примерно когда? – повышая голос, спросил Дима. Маша, все еще рыскающая по ящикам и полочкам, снова ответила, что не знает. Так, может, их вообще не ждать? - иронично спросил Дима. – Не ждать, - в этом ее ответе чувствовалась и злоба, и ирония, но в то же время, Маша  вела себя довольно сдержанно и чинно. – А если меня это не устраивает? - с тем же циничным, столь привычным для меня смешком спросил Дима. –  Если не нравится, подавай в суд, - Маша не нравилась эта игра, но она явно игралась. Возможно потому, что у нее не было другого развития диалога, кроме как ироничных ответов. Его провокационный сарказм, а иногда холодный цинизм не позволяли ей держать себя в руках. Тем не менее, Маша была предельно учтива и кротка. – Так, значит.. Дима, отвернувшись, почему-то умолк. Маша, воспользовавшись небольшой паузой, сказала: - И оставь впредь этот тон, пожалуйста. - А какой тон, Маша? - цинично улыбаясь, спросил Дима. – Ты сам прекрасно знаешь, какой, вот этот твой тон, в котором ты сейчас выражаешься. Оставь его для других людей. – И все же, Маша, хотя бы примерно: когда мне ждать денег? – спросил Дима уже серьезно. – Ты понимаешь, что это не от меня зависит, а от Мамы. Она ведь тебе должна, а не я. – Но ты ведь ее дочь. Поговори  с ней, разве проблема? – Не лучше ли тебе будет с ней поговорить? Мне почему-то стала противна эта ситуация, этот мерзкий дележ денег, эти неприятные интонации, этот общий тон диалога. Я не мог больше находиться в этой комнате, мне было смешно и печально от того, что человеческая низость действительно может предстать в ее подлинном лице. И она предстала перед моим лицом, вот здесь, рядом, я слышал ее, осязал, она воротила мое нутро, мою совесть. И кто родил ее, кто родил эту позорную гиену – мой друг! И дело, разумеется, не в жадности, не в деньгах, а в том, что это ужасное, иногда всколыхивающееся в нас омерзительное чувство изрыгивается наружу, побеждая нас. Оно побеждает нас, потому что мы, не выдерживая, отдаемся ему и выпускаем его. Я молча вышел из комнаты. В коридоре я закурил, сигарета показалась мне спасательным кругом. Я прошел дальше, на общую кухню, затем я прошел на балкон. Купола какого собора отражали солнечные набеги, рядом работал кран. По дороге мчались машины, в доме напротив, на балконе, женщина с полотенцем на голове выкручивала вещи. Все это немного отвлекло меня от ситуации в комнате. Я вспомнил, как мы стояли здесь с Димой на балконе, курили и болтали. Болтали обо всем: о литературе, о музыке, об идеях, о Маше. Я вспомнил как мы, пьяные, возвращались из клуба. Было где-то около трех утра, общежитие закрывалось в 12. Попасть в него можно было лишь двумя способами. Первый: купить пару бутылок пива и пачку сигарет консьержу. Но здесь мог быть промах. Из четырех консьержей, работавших в общежитии в этот день, работал ненавидимый всеми Степан Гаврилович Гридин. Никакой оратор, никакой предлог, никакая просьба и никакая угроза не могли его разжалобить. Это была груда мизантропического дерьма, ехидно смотрящая на тебя сверху. Его круглое лицо смотрело на тебя так, как смотрит на тебя любой, кто ощущает власть, и ее демонстрирует. Так смотрит милиционер, остановивший в метро человека, у которого может не быть паспорта, так смотрит парковщик на сидяшего в Мерседесе бизнесмена, потому что от него сейчас, в эту, пусть минуту, зависит жизнь другого человека. На его лице разливается блажь от проявления и ощущения власти. Несмотря на то, что это ничтожно малая частица власти. Поэтому, было абсолютно утопично надеяться на великодушие мизантропа. Мы избрали второй вариант: лезть на третий этаж по трубам. Делали мы это не раз, и всегда пьяными. Вспомнив это, мне стало жаль Диму. Я начал понимать, что ему плохо. Ведь человек не пьет виски средь бела дня. Пьет, но я знал Диму достаточно хорошо. Он пьет тогда, когда ему плохо. Но не днем. Значит, он переживал. Не знаю, что именно: развод, нашу с ним ссору, а, может, и вовсе то, что Маргарита оказалась не таким уж и алмазом, каким светилась ему доныне. Я выбросил окурок с балкона и пошел к комнате. Подходя, я слышал их распаленный спор. Я вошел в комнату. Первое, что я услышал, было: «.. да какая разница уже, ты все равно никогда меня не понимал». Увидев меня, оба замолчали. Маша продолжала скидывать вещи на расстеленный диван. Дима, видно, не зная что сказать, спросил: «Да, Маша, а где мой идентификационный код?». Маша ответила, что не знает. - Но он был у тебя в конверте, там же, где был мой загранпаспорт. – Так я же тебе отдала тот конверт. – Да, но код был в паспорте, а когда ты мне его вернула, кода там уже не было. Маша немного помолчала и ответила: - Дима, я правда не знаю. Я поищу, но ничего не обещаю – все вещи уже разобраны, и я его не видела. Дима горько улыбнулся и сказал «отлично».

Я чувствовал себя неловко. Отчасти потому, что я был третьим  лицом, зрителем, судьей, а комната была сценой. Отчасти это действительно было так. Но мне нужно было стоять,  хотя бы ради того, чтобы Дима  не кинул в Машу книгой.. Хотя он кидал их и при мне. И в меня. И, засунув руки в карманы, я стоял. Молча и слушая. Наконец, мы вышли  из комнаты, собрав все вещи. Дима закрыл дверь и не попрощался. Я тоже не хотел геройствовать и говорить «пока». Так, это была первая наша с ним встреча, где мы не сказали друг другу ни слова. Если не ошибаюсь, мы всего лишь однажды взглянули друг другу в глаза. И в этом взгляде поместился весь наш диалог.

Мы вышли из общежития. Вечерело. – Слава богу, что теперь я больше его никогда не увижу. Антон, какая он тварь! Ну, разве можно быть таким дерьмом? Как я могла жить с таким человеком столько времени? Маша сделала акцент на слове «столько». – Он же любит только себя, сволочь. И деньги эти.. Да там его денег-то копейки, а он мне каждый день звонит и достает. Как он мне надоел! Это хорошо еще, что у нас имущества нет общего, он бы у меня все забрал. А дети.. Слава Богу, Антон, что я с этим всем распрощалась. Все: больше ни встречи, ни звонка, пусть идет ко всем чертям! Деньги передам кем-то, не хочу его видеть! Козел..

Я вызвал машину и поехал домой, Маша отправилась в спортзал. По дороге я думал.  Думал, почему Дима себя так ведет: неужели он не понимает, что ведет себя глупо, а поступает низко?  А если понимает, зачем так делает? Да, деньги нужны всем, это понятно. Но неужели именно таким путем - оскорбляя человека, которого еще 2 недели назад обещал сделать самым счастливым. Я выглянул в окно и увидел знакомый дом. Это был тот самый дом, где мы с Димой «выкупали» Машу у дружки и у мамы. В подъезде мы хлестали виски с горла: жених и дружок. А потом я танцевал какой-то дурацкий танец. Было ужасно стыдно и неловко, но того требовали традиции и ситуации. Пришлось побыть немного идиотом ради традиции. Главное, что Машу мы высвободили. Можно подумать, были другие варианты.

Я решил написать Диме сообщение.  В нем гласилось «Захочешь поговорить  –звони. Надеюсь, у тебя не все плохо. Жду ответа. Если не хочешь – напиши, я пойму». На что Дима ответил «Поцелуй с Маргаритой и совместный сон с Челядиной баллов тебе не добавили. Как-то все по-другому надо было делать, чтобы сейчас писать». «Можно подумать, ты всегда себя чинно вел. Ладно, сейчас не об этом. Когда-нибудь ты узнаешь всю правду, тогда и поговорим. А в принципе: у тебя гипотетически есть склонность к прощению?». Дима ответил: «I have a stone where my heart should be. Давай подождем месяц и посмотрим. Я ведь все равно тебя еще люблю». Я ответил: «Если ты способен писать мне такие слова, значит у тебя есть сердце. И я уважаю тебя за это. Я тебя тоже люблю. Если я буду нужен, можно месяц не ждать. Я буду рядом».

Конечно, через месяц мы помирились. Маргариты с Димой уже не было. А мы навсегда уяснили, что не стоит вламываться в любовный дом своего друга.

 

 

Часть пятая

 

Глава 1

 

Я не хочу спать в темноте, я хочу спать со светом

Жизнь снова проявила ко мне благосклонность, предоставив мне еще одно собеседование. На этот раз в недавно открывшемся отеле в центре города. Собеседования доставляют мне необычайную радость. Больше меня веселит только ирландский стенд-ап юмор и человеческая глупость.

Утром, около десяти утра, я шагал по заснеженному тротуару на улице Предславинской. Поднимая высоко ноги, словно маршируя на платцу, я предвкушал грядущую встречу с администратором отеля. Холодный и дерзкий порыв ветра высекал из моих глаз слезы, а руки мерзли под нещадным колючим морозом. Как было условлено, меня встретили на служебном входе отеля и любезно провели к администратору. В холле, почти приклеившись к стенам, стояли работники отеля — беллмены, образуя собой живой коридор. Как и полагается новому отелю, еще окончательно не открывшемуся, в некоторых его уголках лежал какой-то инвентарь, замотанные целлофаном стулья и прочая мелочь.

Я вошел в кабинет, поблагодарив своего провожатого. Из-за стола, не поднимаясь и не подавая руки на меня смотрела женщина лет тридцати, с голубыми глазами и сморщенной кожей. - Присаживайтесь, - сказала девушка, указывая на стул. - Я Алена. Возьмите пока заполните анкету. Почему «пока»? - подумал я. А потом мы что, будем играть к крокет? Или жарить яичницу на маленьком огне? И непременно с салом.

Подавляя зевоту, я принялся заполнять чернилом скучные поля анкеты. К тому же раздражали ручка с толстым стержнем и собственный корявый почерк.

В поле «адрес» я указал: «Русановская набережная 49/12». После чего не поверил своим глазам. Номер дома у меня ведь совершенно другой. О чем я думал в этот момент? Может быть, о яичнице с салом?

Потом настал черед личных качеств. С положительными я справился быстро - «общительность, стрессоустойчивость и жизнерадостность». Хотелось дописать «кроме депрессивных периодов», но такого поля не было.

Писать о своих отрицательных качествах мне не хотелось и представлялось задачей посложнее собрания кубика Рубика за одну минуту.

«Что написать здесь?», - думал я. «Неутомимый приверженец огромного количества алкоголя?». Нет, тут же порвут анкету и, не проводя собеседования, попросят удалиться. «Боязнь высоты и глубины»? Нет, скажут что в отеле всего шесть этажей и нет бассейна. Может написать, что у меня нет недостатков?

Подумав, я написал «диалектика и дискуссионность». Не писать же, в самом деле, про разбросанные по комнате носки?

Через несколько минут Алена, с сединой во взгляде вертела анкету.

- Хорошо,- сказала она, отложив исписанную бумагу в сторону. -Теперь расскажите о себе, сказала Алена, подняв свои голубые глаза. Этого вопроса я боялся больше, чем разбуженного зимой медведя. Говорить о себе на собеседовании не приятнее тарелки пропавшего супа.

Не успел я сказать слова, как Алена пригвоздила меня окончательно, сказав, что рассказ должен быть на английском. Словно дегенерат с глупейшим выражением лица я развел руками и сказал что не готов. -Тогда расскажите об отеле.

«Как великодушно», - подумал я. Я начал говорить короткими стандартными фразами, упоминая его расположение, даты открытия и его специализацию.

После этого мой рассказ подошел к концу. Тик был неизбежен. Однако во время этой мельчайшей паузы в кабинете раздался звонок. Алена взяла трубку и начала обсуждать какую-то проблему с заселением клиента. Я начал думать, нервно смотря по сторонам. На стене слева я обнаружил план-чертеж отеля на случай пожара или прочего экстремального случая. Это было спасательным кругом, пятым тузом в колоде, запасной закладкой в «Улиссе», резервным парашютом и глотком воды в Каракуме. - На первом этаже нашего отеля находится китайский ресторан «Diva», там подают блюда китайской кухни.. - Но у нас нет китайского ресторана — запротестовала Алена. - Но должен же я что-то говорить, не так ли? - Алена засмеялась, а потом смиренно замолчала.

Чуть поодаль, в конце холла находится греческий ресторан «Oliva». Здесь клиенты могут отведать блюда греческой.. Как будет кухня на английском?- спросил я у Алены. - Kitchen. - Нет, я о национальной кухне.. Уже в метро я вспомнил, что «cousine”.

Также на первом этаже, - продолжал я все увереннее, - находится спортзал, где вы.. - На втором, -перебила меня Алена. - Что «на втором?». - На втором этаже. - Да какая разница!

Рассказ был закончен. - С английским у вам не ахти. - У нас на ресепшене люди говорят на английском абсолютно свободно. Я бы даже сказала, что некоторые говорят на английском лучше чем на русском.

- И вообще, вы видели, как у нас подстрижены работники? - Я же не мог прийти уже подстриженным?! - Но у вас же профильное образование, и, по вашим словам, вы были в 200 отелях. - Ну вы же знаете нашу систему образования. У вас тут вообще лысый бродит.

Открытых ваканский не оказалось. Жду звонка. И следующего собеседования.

«Ты перестал думать о женщинах, потому что начал думать о деньгах», - сказала на днях мне моя подруга. Возможно, она права. Только я всегда о них думаю. На улицах я сжираю глазами каждую женщину. Женское существо идет по тротуару. Сначала я наблюдаю за ее походкой, затем смотрю на ее волосы, пытаюсь поймать ее взгляд. В метро я рассматриваю их пальцы, обувь и любые дергания. Это интереснее любой книги в моих руках. Я лишь делаю вид, что читаю. Кондор, скрытым взглядом наблюдающий за истекающей, вот-вот начнущей издавать неприятный запах убитой ланью. Моя постель лишена разврата, если не считать вылизывание моим псом своих половых органов. Женщина давно не видела меня в трусах. Ночью никто не слышит моего сопения, а утром моего запаха изо рта. У меня большой диван и много чашек, но кофе в постели я пью один, в ванной я бы запросто поместился со стокилограммовой толстухой, но спину тру себе сам. Никто не спрашивает меня, стоя у плиты, с луком ли я предпочитаю печень, а туалетная бумага уже не остается в унитазе. Я больше не знакомлюсь на улицах, не ищу влюбленности. 

 

Спустя полгода я вновь работаю. Я устроился в туристическую компанию. Вообще непонятно, почему я заканчивал именно туристический колледж. Наверное, мама, выбрав за меня мое образование, вспоминала, как отец подолгу и часто играл с нами в города. В города на одну букву. Уже в 6 лет я знал, где находится какой-нибудь Брюссель или Катманду. Видимо для мамы этого было достаточно. Впрочем, куда еще приткнуть такого остолопа?  Я вернулся в тот мир, офисный мир, мир антиутопии, который презирал и высмеивал. Который ужасал. Недюжинных оскалов и рычаний собственной воли стоило это возвращение. Вновь мои уши сотрясают унылые рингтоны моих коллег, вновь с языка срываются замечания, что правильно говорить «звонИт», а не как-нибудь еще. Но вы знаете, я понял одну вещь. Ко всему привыкаешь, если у тебя есть цель. А цель у меня на данный момент одна — уехать в Таиланд. Или в какой-нибудь Бутан. Нет, мне не надоел Киев, я не жалуюсь на страну, просто свободу там дают даром. Без зарплаты. Мое нынешнее место работы существенно отличается от прежнего. Это здание, в отличие от Мандарина не минируют, здесь нет туров по 20000 долларов с парижскими ритцами и Фо Сизонсами на Мальдивах. Сюда не приходят лысые и тупые охранники заказчиков, вооруженные пистолетами. Нет и обнюханных кокаином заказчиков. В этой маленькой компании нет фарфоровой посуды и чая за 200 гривен. Здесь вообще нет посуды и чая. Здесь есть тупые рингтоны и непонятные гардеробы. Но мне плевать на все это. Я понял, что я вполне могу жить с этим. Да, я могу терпеть. Более того, я свыкся. Всех не подстроишь под себя, это аксиома. Не будут все говорить на чистейшем русском языке, да еще с паузами вокруг вводных слов.. Нет, такого не будет. Цель моя выше всей этой предметной челяди и шелухи. Она позволяет мне по-другому смотреть на вещи. Тони Парсонс верно сказал: «Нет ничего плохого в том, что в юности ты путешествовал автостопом, спал под дождем в палатке, а теперь летишь первым классом в Дубай на всемирный сбор писателей. То время в платке под дождем было одним из лучших в моей жизни, но вернуть его сейчас было бы огромным ярмом, всему — свое время». Человек ко всему привыкает. Один привыкает к лобстерам, другой — к гречке. Один привыкает блевать после гречки, другой — после лобстеров. Вот и я привык. Но, наверное, у меня просто нет другого выбора. Зато есть цель.

 

 

Был мой выходной, и мы с Андреем стояли в переходе, возле станции Льва Толстого. Андрей покупал воду в киоске, а я, разинув пасть, смотрел по сторонам. «Господи, - взывал я, - помоги мне, ты же знаешь, что я ищу, мне нужна женщина, которую я бы полюбил». И едва я сделал этот вопрос, как Бог отвечал в моем сердце: «Найдешь меня - найдешь все, ты пока не знаешь.

Внимание мое приковала шатенка с карими глазами. Загипнотизированный, я не отводил глаз, наслаждаясь ее походкой, каждым движением ее тела, каждым шагом. Она отличалась от всех женщин и мужчин, мелькавших в моем поле зрения. На ней были высоко посаженные синие джинсы, белая рубашка и белые мокасины. Волосы были собраны в косу. - Посмотри, - протянул я, не поворачивая головы, и ища рукой Андрея. - Что там? - равнодушно спросил Андрей. - Ты посмотри, посмотри, как она идет. Так, подожди, подержи сумку, я побежал ее догонять. Андрей взял сумку и улыбнулся. - Опять, - подумал он, - сейчас прибежит, весь счастливый. Он снова улыбнулся своей «тихой» улыбкой. Я тем временем бежал и думал с чего начать. «Только никаких комплиментов, - думал я, заворачивая за угол, - вообще не буду ничего думать, взгляну в ее глаза и начну». Она шла все той же плавной и ровной походкой, почти догнав ее, я перестал бежать и шел позади, переводя дыхание. Наконец, я догнал ее и легонько похлопал рукой по плечу. Она обернулась и немного удивленно посмотрела на меня. Меня это нисколько не сконфузило, даже наоборот  - придало уверенности. Я улыбнулся и жестом показал ей, чтобы она сняла наушники. Девушка послушно сняла. На лице ее появилась робкая улыбка. Она явно не понимала, чего от нее хотят. - Извините, что догнал вас, - начал я, не глядя девушке в глаза, - я всего лишь хотел.. всего лишь хотел. А что же я, собственно, хотел, вы не знаете? - протянул я. - Я? Нет, я не знаю, - в этот момент робкая улыбка слетела с лица девушки. Она повернула голову посмотрела в мои глаза. Я увидел в них такую ослепляющую красоту, что мне не удалось посмотреть в ее глаза более мгновения. - О нет, не смотрите на меня, пожалуйста, - я резко отвернул голову, - не сейчас. - Вы смешной, - с улыбкой на лице сказала она. - А что это у вас за книга? - я словно за спасательный круг схватился . - Ах, это, - девушка перевернула книгу, так что мне она была видна  лишь ребром. - Не может быть. Это что, Виан? - удивленно спросил я. - Да, - растерянно протянула девушка. - И что: «Пена дней?», - с явным ободреним произнес я. - Да, только купила, знакомый посоветовал. - Надо же, это одна из моих любимых книг. Как же так. Я не врал, «Пена дней» была в тройке моих любимых произведений. Возглавлял ее «Идиот» Достоевского, а далее была «Камера обскура» Набокова. - Ну как, вам нравится? – спросил я, сияя. - Не знаю, вот дочитаю, тогда скажу. Она вновь посмотрела на меня, на этот раз я не отвел взгляд. - Кстати, а как вас зовут? - Катя, Катерина. - А меня Антон. Могу я вас пригласить сегодня на прогулку, вечером? - К сожалению, я занята. - А завтра? - Завтра, думаю, можно. - Хорошо, отлично, замечательно. Дайте же тогда ваш номер. Мне, правда, некуда его записать, я потерял оба телефона на днях, но ничего: я запомню. Диктуйте! Катерина продиктовала номер. - Запомнили? Я смотрел на нее, проговаривающую цифры и ничего не мог запомнить, я вообще ничего не слышал. - Нет, не запомнил. А знаете что: запишите ваш номер вот здесь, - я указала на тоненькую бумажку — пробник для духов. - С удовольствием, но у меня нет ручки. - Ерунда, сейчас найдем. Идемте, живее. Моя рука, словно лапа дрофы схватила ее руку и мы вбежали в какой-то часовой магазин. - Могу я попросить у вас ручку, она сейчас просто необходима?! - обратился я к продавцу. - Катя, идите сюда, ручка на цепочке. Катя подошла ко мне и записала номер и имя. - Ну, имя-то я точно не забуду. - Благодарю вас, удачи! - крикнул я в дверях продавцу. - Что ж, до завтра, но я позвоню вам сегодня, ждите.

 

Я хорошо знал себя. Когда я влюблялся, я мог сворачивать горы, чтобы добиться взаимности. Встретив Катю, я не сомневался, что она будет моей. Я готовился быть обходительным, внимательным, остроумным, веселым. Все эти ручьи  без труда лились из моего колодца влюбленности. Но моя самоуверенность, очень плохая черта во мне, алкала взять Бастилию в виде Кати как можно быстрее. Скажем, за пару дней. В принципе, думал я, возможно, понадобится и меньше.

Мы условились встретиться в небольшом лесу возле Русановской набережной, неподалеку от моего дома. Оставалось около трех часов до  встречи, и мне пришла мысль сделать какой-нибудь сюрприз для Кати, удивить, а лучше поразить ее. Заручившись согласием на помощь Андрея, мы отправились в лес. Сюрпризом было послание на земле из палочек и листьев. Андрей собрал несколько сухих маленьких веточек, сломал их на маленькие кусочки, и воткнул в землю, так, что получилась буква «К». Я сделал то же самое, только не втыкал палочки в землю, а положил две длинных палочки на землю, образовав букву «Л». Затем добавил маленькую палочку посередине, образовав букву «А».  В результате мы получили две буквы, символизирующие наши имена «К» и «А». Необходимо было найти материал, какую-нибудь спичку или монетку, который бы отвечал за точку. Точка, как знак препинания, должна была разделить две буквы. Каковым же было наше удивление, когда сразу после буквы «К» в земле торчала вишневая косточка, уже разделявшая две буквы. 
Затем Андрей сломал небольшую ветку с зелеными листьями, немного напоминающую опахал, и воткнул ее над буквами, образуя некий оазис над ними. Дело было сделано и мы, закурив, смотрели на сотворенное нами.

- Смотри, - говорю я Андрею, - показывая пальцем на буквы, - буквы расположились таким образом, что «А» ниже «К». Антон преклоняется перед Катей. – А теперь взгляни на ветки с листьями, - сказал Андрей. – Их стебли касаются друг друга. И тот, что пониже, прислонился к более длинному. Катя прислоняется к Антону. – Надеюсь, она заметит это послание, я не хочу ей говорить.  – Знаешь, - сказал Андрей, - я хотел сказать тебе одну вещь, только не обижайся.  – Валяй, какие вопросы, - ответил я, - подкуривая подряд вторую сигарету. – В общем, я не буду долго вилять. Суть в одном – тебе нужно держаться одной женщины. Терпеть и добиваться ее. – Так я..

- Не перебивай, дай договорить, - сказал Андрей, не повышая голос. – У тебя между одной влюбленностью и второй неделя. Бывает и меньше. Ты можешь влюбляться хоть каждый день, бегать за ними всеми, веселить их занимать, но ты распыляешься. Выбери одну и добейся ее. Любыми силами.

- Ты говоришь все по делу. Но я, да, знаю, дурак ищу не женщину, а идеал женщины.  Я сумасшедший в этом вопросе и знаю, что мне же от этого будет хуже. Представь, что я встретил ангельской красоты девушку, с юмором Жванецкого и с сердцем Девы Марии. Но один волосок темного цвета на ее груди похоронит все то прекрасное впечатление о ней. Я знаю, я идиот. Но я не могу не обращать внимания на это. Не грудь будет привлекать мой взор, а этот чертов волосок. Я хочу, чтобы красота была на каждом участке тела и души.

- Да, ты дурак, - рассмеялся Андрей, хлопая меня по плечу и вставая с пня.

Я тоже рассмеялся.

За час до встречи я начал подготавливаться к пикнику. Взял свои лучшие бокалы, лучшие столовые приборы, тарелки, салфетки, купил бутылку хорошего белого вина, овощей, фруктов, сыра и бекона.

Когда мы с Катей оказались на месте, где было оставлено послание, я все время следил за ее взглядом, пытаясь узнать, заметит ли она послание. Пока все было тщетно.

Я расстелил покрывало и выложил на него весь провиант. Катя нарезала овощи, а я открывал бутылку вина. Порезав овощи, Катя прилегла на покрывало. Я подал ей бокал с вином.

 - Ты любишь географию? – спросил я.

- Люблю, но не особо в ней разбираюсь. Хотя мой дедушка регулярно задает мне разные загадки по географии, - сказала Катя, поднося бокал ко рту.

- Я с ним согласен. География — потрясающая вещь. И очень занимательная. В конце концов, это наш мир, в котором мы живем. Ты должна знать о нем многое. Вот, например: как ты думаешь, почему в мире встречаются одинаковые названия стран и столиц? Например: Панама, Алжир, Сан-Марино и т.д. Как думаешь, почему? - Трудно сказать. - Я тоже не знаю, но думаю, что люди настолько любят свою страну, что и столице дали такое же название. - Выходит, что остальные города они любят меньше? - Нет, абсолютно нет. - Нельзя же все, что ты любишь назвать одним именем. - Почему нельзя? Можно. Бог. Любишь Бога, любишь все. - Ты права. Но назови бы люди все города одинаково, они бы постоянно путались: не доезжали к бабушке или к друзьям. – Но, по сути, мы и живем в одном большом городе. В нашем мире. - И именно поэтому ты должна узнавать о нем. Ты же его любишь. Вот тебе еще одна интересность. Как ты думаешь, сколько стран на  букву «р»? - Не знаю. - Всего три. Но самое интересное даже не это, а то, что когда людям задаешь этот вопрос, они сначала называют Румынию, некоторые умудряются вспомнить даже Руанду. Но самое интересное заключается в том, что они забывают Россию, хотя сами в ней живут. И видела бы ты их лица, когда они  слышат, что третья — Россия. Они просто громко смеются. А какая интересная история со странами на «И». Всего их одиннадцать. Все они идут парами. – Но их же одиннадцать!

- Да, ты права, - последняя, одиннадцатая, идет особняком. Смотри: Италия -
Испания. Это одна пара. Индия-Индонезия. Это вторая пара. Теперь ты будешь мне помогать. Ирак. – Иран. – Правильно. Уже три, осталось две. Исландия, - сказал я, затягивая на последнем слоге. - Ирландия. – Да ты доктор географических наук! – И последняя пара, самая сложная. – Иордания. – Нет, тут я уже не скажу, боюсь. Это Израиль. Таким образом выходит, что все эти страны, делящиеся на пары для легкого разгадывания, созвучны либо находятся относительно близко. – Да, и правда. Но мы назвали пять пар, это десять стран. А где же одиннадцатая? – Одиннадцатая это Йемен. Хотя их там тоже две страны. Но это другая история.

 Давай так: я задам тебе три вопроса из географии, на которые ты попытаешься ответить. Ты, в свою очередь, задашь мне. Ну, скажем, три вопроса из филологии. Идет? - Договорились. - А можно я тебе сейчас задам вопрос из филологии? - Конечно. - Что такое «редукция»? - Не знаю, надо подумать.- Надо не думать, надо знать. - Верно, но когда, не знаешь, надо и подумать. Бывает, что не знаешь, потом думаешь, додумываешься, понимаешь, и, хоп: знаешь. Мысли сильнее знаний, потому что не все знания можно обрести человеку. Человек никогда не познает всего, живя здесь, на Земле, он познает все лишь там, в раю. Так, давай подумаем, что такое эта твоя «редукция». Начнем с антитезы:  редуктировать, обратное - продуктировать. Это есть. Значит, редуктировать, это что-то разрушать, о чем говорит нам приставка «ре». - Выходит, революция тоже разрушает? - Конечно. Это кажется, что она создает, и нам говорят, что они создают. Но при этом, они убивают. Что можно создать убийством? - Не знаю. - Но точно не рождение чего-либо хорошего. Есть другие пути создавать, точнее один путь. Знаешь, что это за путь? Создавать всегда. Так, вернемся к редукции. Все, мои мысли здесь бессильны. Это надо знать. Скажи мне, что такое «редукция». - А вот пусть это будет моим вопросом. Мы же договорились. - Хорошо. Тогда давай еще. - Хорошо, сейчас придумаю. Вот: узнай, что такое «бифуркация" и  «ингибитор». - Ну ты даешь. Ты что, знаешь, что значат эти вещи? - Ну да. - А ты еще имела совесть говорить, что ты не умна. Самокритичная какая. Теперь я. Тебе. Начнем с легенького. Чтобы завтра знала самое большое море по территории. Чтобы знала столицу Буркина-Фасо. И узнай место, такое место, красивое место, где мы будем жить. Найди нам место на карте и мы будем жить там. Катя рассмеялась..

 

……………………………..……………………………..…………………………

 

Глава 2 

 

Я не люблю терпеть и ждать, однако я позвонил Кате лишь на следующий день. - Привет, ты как, в порядке? - Да, спасибо, а ты? - Я — идеально. Ты свободна сейчас? Давай погуляем. - Давай. - Ты где, в центре? - Да, по Хрещатику гуляю. Я взглянул на часы — 16.00 - Давай тогда в пять возле Макдональдса. - Договорились. У меня оставался один час, а еще ничего не было собрано, включая мою одежду. Мне почему-то захотелось надеть белую рубашку, наверное потому, что вчера она пришла в ней. Но рубашку ведь нужно гладить, а я так давно не гладил, но что делать, мне так хотелось быть похожим на нее. Казалось, я мог сейчас выстирать черную рубашку до белого цвета. Ради белого света. Ради Кати. В принципе, одно и то же. Я вошел в комнату Маши, и открыл шкаф, где висят мои рубашки. Оказывается, у меня три белых рубашки, - подумал я про себя,- надену самую белую. Надо же и ей свет нести. Утюг, гладильная доска и белая рубашка, распластанная на ней— прекрасная картина. В прекрасной квартире. Среди прекрасных картин, распластанных на стене. Прекрасная стена. Я начал гладить, дошел до ворота, в дверь позвонили. Федор, как всегда, бросился к двери, но без радостного лая. Я понял, что пришли чужие. Открыв дверь, я увидел за решеткой соседей: мать и дочь. Упаси их от этого.  - У нас вода течет на кухне, вы нас топите, - сказали они. - Сейчас. С этим словом я опрометью бросился на кухню. Наш ковер был в воде, из сливного шланга бежала вода. Я окрикнул Машу, тут же нажал на кнопку «пауза» и вставил шланг в раковину. Через секунду прибежала Маша. - Маш, иди поговори с ними, мне нужно догладить, я опаздываю. - Нет, лучше давай я поглажу, а ты иди поговори. Я выбежал к соседям. Они стояли на одном месте и молчали. - Сколько это может продолжаться? Вы нас топите в третий раз. Это уже тенденция, и она, не сомневаюсь, будет продолжаться, - сказала дочь. Мы будем принимать меры, - сказала мать, -  помимо того, что вы нас постоянно топите, у вас еще постоянно слышны какие-то шумы. - Какие такие шумы? - спросил я. - У вас постоянно что-то падает, кто-то топает, музыка постоянно громко играет, это становится невозможным. - Послушайте, - сказал я спокойным голосом, - не я строил этот дом. Мы тоже терпим громкий звук дрели и живы ведь. Живем ведь в одном доме, давайте будем терпеливы друг к другу. У нас никто не танцует, я вас уверяю. Я вообще стесняюсь танцевать. - А кто топает тогда? - У нас тапки с каблуком. - Это происходит постоянно, еще у вас постоянно что-то падает. - А вы постоянно лежите в постели и никогда не ходите? И у вас, конечно, ничего никогда не падает, да? Единственное, за что мы хотим извиниться, так это за стиральную машину, в скором времени мы собираемся ее отремонтировать. А сейчас прошу меня простить, мне нужно бежать на встречу с девушкой, которая мне очень важна, извините. Мать с дочерью ничего не ответили и, резко повернувшись, ушли. Я пулей забежал в квартиру и сказал Маше, чтобы она перестала гладить рубашку, так как времени у меня совсем не осталось. Я быстро оделся и попросил Машу отправить сообщение Кате с уведомлением о том, что я могу задержаться минут на десять.

Ровно в 17.00 я стоял в условленном месте, Кати еще не было. Я немного нервничал, я снова боялся, что она может не прийти. Однако через десять минут я увидел ее. Она была восхитительна: ее волосы были собраны в косичку, ее глаза - словно огромные ядра, излучающие свет, озаряли все вокруг. На ней был синий пиджак и белая футболка, на ногах белые мокасины. Я направился к ней и первое время она меня не замечала. Наконец она посмотрела на меня и улыбнулась. От ее улыбки у меня внутри начало таять. Я подошел к ней вплотную и поцеловал ее в щеку, хотя все мое нутро жаждало жаркого и долгого поцелуя. Однако спешить я не хотел, боялся напугать ее.

- Мне нужно восстановить мой номер, сходишь со мной, тут недалеко, через дорогу, спросил я у Кати. - Конечно, идем. В сервисном центре «Life» я взял анкету, заполнение которой должно было обеспечить восстановление моего номера. - Как ты думаешь, обратился я к Кате, - что мне написать в графе «о себе»? Катя в ответ лишь рассмеялась. А затем добавила:

вероятно, будет эссе. Я тоже рассмеялся. Мы заговорили с одним из работников сервисного центра. Он сообщил нам, что ежедневно около двухсот человек теряют свои номера. Вчера было триста. - И как же нам это удается: так часто терять номера? – Ну, вообще-то, 90 процентов — это кражи и лишь семь процентов людей теряют свои номера сами. - А остальные три процента? - спросил я с интересом. - Остальные — это когда номера сами выходят из работы, обычный сбой сим-карты. - Вот как. Интересная статистика — кругом воры, оказывается. - Да, так что будьте бдительны. После того как я заполнил анкету и отдал ее другому работнику, я должен был купить пополнение счета на 25 гривен. Ровно столько у меня и было. - Извините, а нельзя ли пополнить счет на 20 гривен, мне очень нужны эти пять гривен, мне нужно купить девушке мороженое. - Вообще-то нельзя, разве что ради   исключения. - Это очень благородно с вашей стороны, благодарю вас. Я отошел к монитору, и поставил видеоклип «Нежность» Мачете, мне так хотелось ее излучать. Вдруг мне кто-то положил руку на плечо. Это был этот работник сервисного центра. - Вот, держите, в этой жизни возможно все, - с улыбкой сказал он. С этими словами он вручил мне десятигривневую банкноту. - Это прекрасно, спасибо. Я махнул рукой Кате и указал на монитор. - Давай оставим им немного нежности. Она улыбнулась. Мы вышли из сервисного центра счастливые. - Спасибо, что была со мной все это время. Я это очень ценю. - Пустяки, - ответила она.

Через час мы сидели на лавочке и наслаждались панорамой Киева. Шел небольшой дождь.

- Какая у тебя группа крови? - спросил я у нее. - Даже не знаю, никогда об этом не думала, равнодушно ответила она. - Ну ты даешь! Как можно не знать своей группы крови? Мало ли что может случиться? - Извините, можно у вас кое-что спросить, - обратился я к мужчине стоявшему неподалеку. -Пожалуйста, - ответил он. - Вы знаете свою группу крови? - четвертая, отрицательный. - Вот видишь, Катя, все должны знать свою группу крови, это жизненно важно. Это также необходимо, как знать наизусть номера своих друзей и родителей. - Я не помню ни одного номера наизусть. - Чтобы сегодня же выучила, ладно? - Она кивнула головой в знак согласия и улыбнулась. Я тоже ответил ей улыбкой. - Что ты думаешь о любви? Может ли она быть одна и на всю жизнь? - Конечно. Но есть много различных сложностей. - Мне не верится, что для тебя могут возникнуть какие-то сложности, если ты будешь любить и будут любить тебя. - Все так, но они все равно возникают. - Что именно ты имеешь в виду? - Например, нужно поддерживать отношения. Сначала ты влюбляешься, все идет само собой. Все легко. Я внезапно рассмеялся. - Почему ты смеешься? - спросила Катя. - Да так, я недавно говорил то же самое одной девушке. То же самое, понимаешь? Смешно.

Так вот именно: давай же всегда, и в трудные моменты поддерживать друг друга. Без каких-либо ходов и интриг. Давай не будем намеренно заставлять ревновать, давай всегда будем брать трубки, давай всегда говорить лишь теплые слова. Зачем нам вся эта бутафория? Давай любить чисто и первозданно. - Я же не против. Это элементарно, - сказала Катя.

Мы спускались по Михайловскому переулку. - Мне нужно найти зажигалку, курить хочу. - Ты много куришь. «Брошу, если скажешь», - думал я про себя, «брошу пить, вылечу спину, накачаю мышцы, прыгну с тобой с парашютом, приручу змей и пауков, только будь моей». Но я ничего этого не сказал. Было слишком рано, я не хотел спешить. А может было лучше сказать. Кто знает? -Ты каких режиссеров любишь? -  Я не очень-то разбираюсь в кино, но люблю многих. Кубрика, Линча, Феллини. Многих. - Ты смотрел фильм «Сука-любовь» Гонсалеса? - Смотрел, но это не Гонсалес, это Иньярриту. - Как это? Это точно Гонсалес, он же снял «Вавилон» и «21 грамм», это железно. - А я тебе говорю, нет. - Спорим? - Спорим! - На что спорим? - На поцелуй. - Хорошо. - Стоп, подожди, так его ведь так и зовут: Гонсалес Иньярриту. - Точно! Вот мы дураки.  Выходило, что я потерял поцелуй,  ведь я не выиграл, хоть и был прав. Мы оба были правы, но для меня это была катастрофа. Нужно было действовать в эту секунду и я без сомнений поцеловал ее, однако она ответила очень скудно. Я немного расстроился, однако виду не подал. Все же она была со мной. Я надеялся, что все еще впереди. Мы шли по Хрещатику. Навстречу шли красивые люди. На нас смотрели. Но мне было не до них, рядом шла она. - Слушай, а давай починим твои часы, у меня друг ремонтирует, здесь — на Льва Толстого, он мне вчера мои отремонтировал. - Это бесполезно, я уже сдавала их в ремонт, ничего не вышло. - А давай попробуем, я уверен, все выйдет. - Ну, идем. Он  работал часовым мастером уже около четырех лет и прекрасно разбирался в своем деле, каковой бы трудной ни была поломка и как бы сильно у него не тряслись руки после похмелья. Мы подошли к месту, где работал Витя. Это был обычный ларек, где продавались различные батарейки, лампочки, фонарики и даже туалетная вода. Витя — красавец с латиноамериканской внешностью, голубыми глазами и шикарной улыбкой. - Привет, - обратился я к Вите, - знакомься — это Катя. - Очень приятно. - Мне тоже. - Слушай, нам нужно починить Кате часы, давай сделаем это. - А что с ними? - Не знаю, - ответила Катя.

Через пять минут часы были готовы. - Носи, - сказал Витя, протягивая часы Кате. - Это чудо, протянула Катя. - Вот видишь, а ты говорила. Я даже не сомневался, что они снова пойдут, ведь здесь была заслуга не только Вити..

- Посмотри,-  рассмеялась Катя, - теперь электронные сбились, - и она рассмеялась еще больше. - Что же это происходит? - удивленно и с улыбкой сказала она, - я попробовала вариации всех кнопок, но время не выставляется. Словно время поменялось местами, понимаешь? - Все обязательно настроится, вот увидишь. Мы поблагодарили Витю и вышли на улицу. Катя все нажимала кнопки в попытке поставить электронные часы. - Смотри, я выставила правильное время, но теперь не могу его зафиксировать, мне нужно нажать на одну кнопку, но нажимая каждую из них, у меня все равно ничего не выходит! - Я уверен, что все получится. Так, я пойду узнаю адрес мероприятия, на которое я собрался, а ты пока пробуй дальше нажимать на клавиши.

Я подошел к водителю автобуса.

- Извините, вы не подскажете, где находится улица Дмитриевская?

- Спросите у кого-нибудь другого.

- Но я ведь у вас спрашиваю.

- Я туда не еду.

- Я не спрашиваю, едите вы туда или нет, меня интересует лишь где находится улица Дмитриевская.

- Отстаньте, спросите там, - он указал пальцем на другой автобус.

- Мда, протянул я.

Я узнал нужную мне информацию и вернулся к Кате, которая продолжала нажимать на кнопки. - Мне пора ехать, меня ждут, сказала она. - Что ж, значит едь. - Буду всю дорогу жать на кнопки пока не получится. - Я не удивлюсь, если время зафиксируется тогда, когда откроются двери на твоей станции, причем произойдет это случайно, например, тебя слегка подтолкнет какой-нибудь человек, и незаметно для тебя коснется заветной кнопки. Катя рассмеялась. Я провел ее до турникета в метро. Целовать ее или нет?- думал я про себя. И если да, то куда: в губы или в щеку? В щеку мы уже второй день целуемся — пора уже и к губам переходить,  с другой стороны — тот ее не слишком приветливый поцелуй опешил меня. Я все же решил целовать ее в губы. Есть такое микроощущение, еле уловимое мгновение в момент, когда ты хочешь поцеловать человека. Чем ближе ты подносишь свои губы к его губам, ты замечаешь силу или слабость желания целуемого. Я не заметил желания, это был всего лишь прощальный поцелуй. С каким-то одолжением. С натяжкой. Оставалось довольствоваться и этим. Я смотрел ей вслед и ждал, что она обернется. Для меня это очень важный и значимый момент. Если человек оборачивается, он еще помнит о тебе, он словно не хочет расставаться с тобой, и, оборачиваясь, он как бы делает последнюю попытку увидеть в последний раз. Взгляда не оказалось. Я снова расстроился. Я все делаю нормально,  даже очень хорошо, почему я не могу получить простых маленьких вещей как последний поцелуй и последний взгляд. Или хотя бы одно из этого. Тем не менее, я счастливый пошел в сторону улицы Дмитриевской.

………………………………………………………………………………………

 

Глава 3

 

Мероприятием, на которое я шел, было открытие некого «LabCombinata», своеобразная цитадель современного искусства, созданная молодыми людьми. На мероприятии собралось около трехсот человек, и все были красивы, свежи и молоды. По крайней мере, мне так казалось. Я встречал  знакомых, болтал с ними несколько минут, затем шел дальше. -Антон, - кто-то окрикнул меня. Это была Яна, художница. Она была с подругой. - Вы с книгой, это так романтично, - проговорила подруга Яны, - или это для антуража? - А зачем показывать себя с хорошей стороны? Это ведь скучно. Гораздо лучше быть собой. Книгу я читаю везде, а сумки ношу не всегда: вот и все. - А можно поиграть в игру,  - спросила подруга. Знаете, есть такая игра: загадываешь любую страницу и выбираешь любую строку, устраиваешь что-то вроде астрологического прогноза в одной строке и не избитыми фразами. Конечно знаю, загадывайте. - 38, 12. - Так, секунду. Вот, есть: «случится что-то хорошее, вы станете настоящим человеком».  - Там правда так написано? - Да, вот посмотрите. - Здорово. - А вы разве не настоящий человек? - Да не то чтобы, просто приятно слышать такое. - У вас такие очки красивые, - и она коснулась рукой моих очков. - Спасибо, а знаете почему мы носим очки? Мы не носим очков, мы хотим смотреть людям в глаза, поэтому очки лежат у нас в карманах. Но когда мы смотрим людям в глаза, мы видим в них лишь пустоту. Тогда мы достаем из наших карманов очки и надеваем их. Мы не хотим смотреть в пустоту. Тогда  мы поднимаем головы и смотрим на солнце, и наши глаза не слезятся и не меркнут. Даже без очков. - Да вы писатель. - Скорее, я записатель. То есть, я не придумываю мысли, а записываю их. Это очень большая разница. Великая разница. Я знаю, что объединяет писателей и что их отличает от читателей: писатели не боятся и пишут, точнее, записывают то, что думают все люди. Читатели любят читать себя. Нас ничто не разделяет. Даже буква «т». При чем здесь буква «Т»? - А почему вы произнесли эту букву большой, а я маленькой? - Может потому, что мы одного роста? Я рассмеялся. - Кстати, мы завтра собираемся сделать фотосессию. Не хотите присоединиться, будет весело, но есть одно условие: вам нужно будет танцевать и принести с собой сигареты и водку. - Хорошо. Только у меня тоже одно условие. Я буду танцевать в том случае, если водку принесете вы, не потому что я алкоголик (я так о себе не говорю, об этом мне говорят другие ), а потому что без водки я танцевать не смогу — я стесняюсь. - Действительно? - Да. Вообще в жизни меня стесняют лишь две вещи, нет, - я показал на два кирпича на дороге, - нет, не они, первая — я стесняюсь танцевать, а вторая — я стесняюсь стесняющих меня людей, когда я танцую. Почему мы должны стеснять друг друга, вместо того чтобы потанцевать вместе? Смех. А водку вам нужно принести, потому что я уже пропил все деньги. Хотя,  не несите мне водку, я уже пропил свои стеснения и страхи. - Договорились. - Фотографии будут в стиле классической нью-йоркской школы.

Главное - ничего не бояться. - Я, конечно, не знаю что такое фотография в стиле классической нью-йоркской школы, но и бояться я тоже не знаю как. Нет, есть одно, вру. - Пауки? - Нет, никогда не угадаешь, хотя это касается всех людей в мире. - Не знаю даже. - Подскажу: потерять любовь. Но не женщины (это тоже страшно, но переживал). От потери какой любви можно умереть? - Не знаю даже. - Ладно, как-нибудь я тебе расскажу. В другой раз. - Почему в другой раз? Я хочу сейчас это знать. - Посмотри туда, это идут мои друзья. Она повернула голову. - Мне надо к ним. В другой раз я тебе обязательно расскажу. Дима, Маша, Олег и Юля были в двадцати метрах. У Маши в руках была бутылка шампанского, лицо ее сияло. - Антон, наконец-то, крикнула она. - Мы тебя ищем! С этими словами она направилась в мою сторону. Я тоже двинулся к ней. - Я знал, что вы придете. Я поздоровался со всеми ребятами. - Идем в «Хлеб»? - спросила Юля. - Идемте, - ответил я. Мы шли по Дмитриевской в сторону Подола. Дима с Машей о чем-то болтали. Я бы хотел, чтобы они были вместе. И, может быть, они в глубине души тоже хотели, но были какие-то факты, глубокие или поверхностные, как для него, так и для нее, которые они не могли друг другу простить. Это их и удерживало от возобновления отношений. Они шли сзади и я слышал некоторые реплики их диалога. Внезапно Дима остановился и стал кричать на Машу. - Маша, ты можешь уйти с моей жизни? Раз и навсегда. Я тебя очень прошу. Он кричал очень громко. Маша стояла растерянная. - Куда уйти? - спросила Маша. - Куда-нибудь, куда хочешь, только уйди! - Дима, перестань, мы ведь вместе идем, что ты начинаешь? Успокойся, пожалуйста. - Антон, не лезь, пожалуйста, мы сами разберемся. - Ну вот, когда будете сами, тогда и разбирайтесь. А сейчас мы все вместе и я не хочу, чтобы Маша уходила. - Тогда уйду я, сказал Дима и быстро пошел вперед. - Да куда ты пошел, успокойся, - сказал Олег. - Подожди, ему надо пойти, ему необходимо побыть какое-то время одному. - Антон, - сказал Юля, давай мы с Машей пойдем в сторону хлеба, а вы догоните Диму, встретимся уже возле Хлеба. Так будет лучше в данной ситуации. - Согласен. Идите, а мы догоним Диму. Все, до встречи. Олег, побежали. - Да, подожди ты, красный свет, куда ты летишь. - Да, ты прав. Красный свет, но знаешь что? Мы до тех пор будем идти на красный свет и стучаться во все двери, пока для нас не загорится зеленый и не откроется одна дверь. - Может, ты не в те двери стучишься и не на тот свет идешь? - Дверь уже открылась, и из нее был свет. Поэтому иду на любой свет и стучу во все двери. Ладно, идем — зеленый! Там! Видишь его? Я указал на Диму пальцем. Он двигался быстро, но все еще был в поле нашей видимости. - Идет. Сейчас догоним. - Бежим! - сказал Олег. Мы побежали. Догнав Диму,  мы закурили. - Что случилось? - спросил я у Димы. - Почему ты стал на нее орать? - Мне это все надоело. Она постоянно меня провоцирует. Знаешь, что она мне сказала? «Да, ты еще Маше-Маргарите покажи, как ты был с Самантой». Нахрен я должен выслушивать это говно? Я сейчас кому-то вломлю по голове, обещаю. Пусть только под руку попадется,- бунтовал он. Он был в каком-то бесноватом исступлении. Он напоминал разъяренного быка, в которого постепенно  вонзают бандерильи. И вонзал он их в себя сам. Своими же мыслями. Все время, что мы шли, он пинал стоящие бутылки, они разбивались, устилая проезжую часть осколками стекла. Он кричал, что ударит кого-то. Я знал, что просить его успокоиться в этом его состоянии, было бессмысленно. Я сталкивался с этим уже много раз. Должно было случиться нечто, что привело бы его в покойное состояние. Дима шел немного впереди, мы с Олегом были сзади. Вдруг Дима подпрыгнул, ухватился за узкий столб, словно  стриптизер в кабаре прокрутился на шесте, но уже заканчивая свой развратный полет, упал и оказался посреди дороги. Из лежачего состояния он принял сидячую позу. Сидя на дороге, он изнывал от боли и держался за свою ногу. Тем не менее, он смеялся. Смеялся, скорее всего, над собой и над всей этой ситуацией. Ему стало немного лучше. - Давайте проедемся на автобусе, так быстрее будет, - сказал Олег. Мы сели в автобус. - Ты за троих заплатил, - спросил Дима с ожесточенным лицом. - За троих, или присаживайся лучше. Мы сидели с Олегом вдвоем на заднем сидении, Дима сел сам. Автобус резко притормозил на остановке, да так, что мы практически ударились о сидения, которые были перед нами. Дима рассвирепел. – Кто тебя ездить учил? – крикнул он на весь автобус. – Плевать, буду здесь курить. – Не вздумай! – сказал Олег. – Да успокойся, это бесполезно. Я помню, он в метро курил, тоже в окно. В автобусе было человека три, не больше. Дима высунул полтуловища в окно и закурил. Он кричал проезжающим машинам непристойные слова, но все же радовался жизни. Как и мы. На следующей остановке в автобус вошли четверо ребят: две девушки и два парня. Девушки сели справа от нас. Один парень сел рядом с Димой, второй рядом с девушками. Дима вылез из окна, сел и увидел парня. - О, - сказал Дима и повесил свою руку ему на плечо. Ситуация накалялась, так как Дима был настроен не очень приветливо. Парень, сидевший слева от нас, был начеку. На его лице читалась тревога, готовность к наступающим действиям и агрессия. – Надо выходить на следующей, иначе  начнется. – Да, ты прав. Я повернулся к ребятам. – Его просто женщина обидела, понимаете. Девчонки, никогда не расстраивайте своих мужчин, пожалуйста. Видите, что бывает с мужчинами после подобных обид. Никому из нас это не нужно. Они улыбнулись. Парень тоже. Но Дима по-прежнему болтал с парнем. – Все, выходим,- сказал Олег, вставая. Наша остановка. – Мы встали с наших мест и направились к двери. – Но и мы, мужчины, - обратился я к троим ребятам, - также не должны обижать наших женщин. Они снова улыбнулись. – Все, Дима, выходим, приехали. Пожелав удачи, мы вышли из автобуса. Дима подошел к столбу и начал срывать объявления. Гнев его все еще не отпускал. Через 20 минут мы были возле «Хлеба».  Кроме двух охранников, людей возле клуба не было. - Где, Маша с Юлей бродят? - спросил Дима. - А это не они? - указал Олег на идущих двух девушек. - Нет, ответил Дима, - это не они. Через 10 минут Маша с Юлей уже стояли с нами и разговаривали. Дима по-прежнему злился на Машу. Был теплый весенний вечер, на улице было тихо и темно. Олег сообщил, что он идет домой, ему завтра рано вставать. Мы попрощались и Олег ушел домой. Дима тем временем отвел Машу с целью поговорить, мы остались с Юлей одни. Я начал рассказывать ей о Кате. О том, что мы сделали с Андреем для нее. Юля смеялась и удивлялась. – Она заметила послание? – Нет, но когда я ей показал его и рассказал, она даже не удивилась, понимаешь? Ее не трогают такие вещи. Может, конечно, и трогают, но на ее лице не было ни восхищения, ни удивления. И я не расстроился, наоборот, мне хочется быть с ней еще больше. Она видит вещи, как ученый видит микробов в микроскоп. От нее ничего нельзя утаить, нельзя скрыть. Она легко отличит ложь от правды. - А ты что-то скрываешь от нее? - спросила Юля. - Не то чтобы скрываю, просто не хочу спешить, боюсь, что ляпну что-то лишнее. Хотя мне хочется сказать ей многое, понимаешь? Хочется говорить, как она прекрасна, как она красива. Но я боюсь, боюсь, что она воспримет это иначе. Подумает, что я льщу ей ради чего-то. Специально говорю какие-то приятные слова. - Но ты же сам говоришь, что она видит все чисто и первозданно. Скажи ей, что ты чувствуешь, скажи, что питаешь к ней. Ведь если это искренне, она увидит, так ведь? - Да, думаешь, мне этого не хочется, или я этого не понимаю? Нет, это элементарно. Но мне всего равно страшно. Я боюсь. По крайней мере, не сейчас, позже. - Идем к Маше с Димой,- сказала Юля, - что-то они уже долго там беседуют. - Да, идем. Мы зашли за угол дома и увидели их. Маша стояла, облокотившись на стену дома, и  плакала. Я даже не успел спросить, в чем дело, как Дима сказал, чтобы я уходил. - В чем дело? - Ты можешь просто уйти, - крикнул он, - уходи сейчас же! Он снова был в исступлении, но это было уже другое его состояние. Когда он уже ничего не контролировал. Нельзя сказать, что он был как-то взбешен или яростен, он просто не соображал, и не давал отчета ни своим словам, ни своим действиям. - Скажи в чем дело и я уйду, - спокойно спросил я. Но вместо ответа он ударил меня по руке, выбив тем самым сигарету. Я посмотрел на него вопросительно, но после этого он толкнул меня. Не знаю, как я не упал, но отскочил на метр. - Слабак, - с насмешкой сказал я и отошел за угол дома, куда через секунды подошли Юля с Машей. Маша подошла и обняла меня. Она снова заплакала. - Успокойся, сказал я, все наладится. Я гладил ее по голове. - Я не хочу с ним ничего налаживать. Я его больше видеть не хочу. - Все равно, успокойся. Так, Юля, я сейчас пойду к Олегу схожу ненадолго. Так будет лучше. Пусть Дима подумает немного, а ты побудь с Машей. Я скоро буду. Я шел по улице и думал о происшедшем. Я не злился на Диму, я знал, что он сделал это не намеренно. В душе он этого не желал. Я знал, что он всегда защитится за меня, в какой ситуации я бы не оказался. Знал, что защитится, даже несмотря на то, что когда-то мы с Олегом убежали и оставили его одного в том логове. Я подошел к дому Олега и позвонил в его квартиру. - Кто? - Я. -Подожди, я сейчас выйду, сходим за сигаретами. Мы купили сигарет. Возле нас стояли три разносчика пиццы и три мотороллера. - Дайте нам пиццы, обратился Олег к парням. - Парень, не начинай. - Дайте, и мы раздадим ее людям. Парни были немного ошарашены. - Олег, идем, прошу тебя, - сказал ему я, положа руку на его плечо. - Подожди, - спокойно сказал он. - Дайте подкурить-, сказал Олег. Парень просунул Олегу синюю необычную зажигалку. Подурив, Олег спросил, не мог бы он ее подарить? - Перестань, ты же видишь, что это непростая зажигалка, - сказал я Олегу. - Вот, держи, -сказал другой парень, протягивая зажигалку Олегу, она твоя. - Сразу видно хороших людей, не так ли? - усмехнулся Олег. - А ты чего такой расстроенный, - обратился я к парню, который не дал зажигалку. Пиццы своей съел? Чего ты такой угрюмый? Но он не успел ответить, в эту секунду позвонил Дима. - Дима говорит, - повернувшись ко мне, сказал Олег, - чтобы ты через 20 минут был возле клуба, иначе он тебе башку оторвет. - Ахаха, ну-ну, напугал. Дай мне ему позвонить. Я взял телефон и набрал Диму. - «Где ты лазишь?», прозвучало вместо «алло» из трубки. - Чтобы через пятнадцать минут был здесь, понял? - кричал он. - Буду через пятнадцать, засекай. Я положил трубку. - Все, ребята, нам надо бежать. Олег, идем скорее. Мы попрощались и ушли. - Мне надо домой, я с тобой не смогу, у меня завтра английский и спортзал. А еще надо поучить. Хотя мне так грустно и придя домой, мне будет еще хуже. - Почему? - спросил я. - Юля. Мне не хватает общения с ней. Простого общения, хотя бы пару раз в неделю. Но она игнорирует мои звонки и меня в целом. Хочет разлюбить таким способом, я полагаю,- сказал он мрачно. - Дружище, а ты попробуй написать ей письмо. Обычное бумажное письмо. Да! Никаких смс, только бумага. Напиши все искренне, опиши все, что чувствуешь, что тебя тревожит. Главное, ничего лестного и напускного — только правду. Если надо - извинись. - А если не поможет? - как бы в небольшом отчаянии спросил он, - что тогда? - Отпусти.. Знаешь, у меня когда-то была девушка, которую я очень любил. Любил я ее еще долго после того, как она ушла от меня. Года три любил после того. Хочешь знать почему? Олег положительно махнул головой. - Как-то у меня порвалось легкое, да, было дело. Тот пятнадцатисантиметровый шрам на груди слева — это последствия той операции на легком. Но дело не в этом. Сразу после операции я был в постнаркозном состоянии. Не знаю, бывал ли ты когда-то в подобном состоянии, но это ужасно. Ты ничего не можешь сделать даже с собой. Даже со своими глазами. Ты смотришь на мать, а ее — две.  Иногда и вовсе четыре. Это не смешно, Олег. Ты даже не можешь почесать свой собственный нос! Настолько ты немощен и жалок в эти часы. И вот ей, моей возлюбленной приходилось чесать мне все, что я просил. Кроме этого, как  я уже потом вспоминал, она давала мне пить, смачивала мне лоб водой, вытирала пот, выносила за мной бутылки с мочой. Это я вспомнил немного позже, так как был в лихорадочном состоянии, в полубреду. Когда я пришел в себя и проснулся, я увидел ее спящую на параллельной койке. На ее лице застыла вся мощь изнеможения и усталости. В тот момент мое сердце растаяло и слезы подошли к моим глазам. Я вмиг понял, что значит для меня этот человек, и что я значу для него. Но то, что я сделал спустя год, я не простил себе до сих пор. - Что ты сделал, пробил второе легкое? - рассмеялся Олег. - Почти. Я закончил колледж и намеревался ехать в Киев. Назначил число и договорился о жилье. Она была не против. Я ехал на разведку. Но внезапно мы узнали, что она беременна. Приходилось делать аборт. И знаешь, что я сделал, знаешь, как я поступил? – Ну, говори же! - не выдерживая, вскрикнул Олег. - Я уехал в Киев, бросив ее одну на операционном кресле. Одну, с нашим ребенком, в одном кресле и с кучей медицинских ножей. А вместо себя я позвал маму. Мне так, видишь ли, хотелось в Киев. Настолько обязательной была эта поездка. Смех. Ужас. Это один из самых мерзких и гнусных поступков в моей жизни, хотя, пожалуй — самый. Недавно я встретился с ней и извинился за это. Я рассказал ей в точности так же, как рассказал только что тебе. И нам обоим стало легче. Мы вспоминали очень многое. Поэтому, я советую тебе написать бумажное письмо. Все, Олег, мне надо бежать к Диме. – Хорошо, до завтра.

Я знал, что Дима злится на меня, за то что я его оставил. Догадывался, что он так и спросит: «Как ты мог бросить меня?». Он был прав, но я знал, что ответить ему. Ответил бы ему непременно следующее: «А как ты мог ударить меня? Ударил меня, оставайся сам - ударят тебя».

«Так ему и скажу, если он спросит», - думал я про себя.  Я шел быстро и уже подходил к клубу. Свернув в арку, я увидел идущего мне навстречу Диму. «Сейчас начнется», - мелькнула мысль. - Парень, они все знают, - неожиданно начал Дима. В его словах не было той разъяренности и гнева, которые были прежде. - Кто они? О чем ты? - спросил я. - Охранники, они все знают. Знают, что мы сделали с тем парнем. Что избили его и взяли с него денег. - Ого! Но как? - удивленно спросил я. - Он простоял возле клуба до утра и все им рассказал, - сказал Дима и сплюнул. - Абсолютно все. Теперь нас никогда не пустят в «Хлеб». Нам надо с ними поговорить, идем. Скажи им, что я ни в чем не участвовал, они мне не верят. Я пошел за Димой. Мы подошли к охранникам. Рядом стояли Юля с Машей. - Добрый день, начал я, обращаясь к охранникам. - Вечер, сказал охранник. На нем была кепка, серая куртка, руки были скрещены, лицо выглядело спокойным. - Да, вечер, - сказал я. - Я хочу поговорить с вами, поскольку вы все знаете, я хотел бы донести вам информацию со своей стороны. - Нам не надо ничего рассказывать, - спокойно ответил охранник, - мы видели вас в тот вечер и все прекрасно слышали. Тем более, тот парень нам все рассказал. - А что именно он сказал? - спросил я. - Сказал, что вы избили его и отобрали деньги. Кстати, где ваш друг? Тот, что отобрал деньги. - Он дома. - Ничего, еще увидимся с ним. Сюда он точно никогда больше не попадет. - Но постойте, он вам рассказал, послушайте теперь и нас. - Во-первых, мы не били его втроем или  вдвоем. Дрался с ним лишь я, и то, после того, как он  ударил меня головой в лицо и разбил мне нос. Признаюсь, что на этот удар я спровоцировал его сам, говоря ему, чтобы он вел себя как мужик, а не трепло, несущее всякую ересь. После драки, он пошел с нами и не покидал нас ни на минуту. Возле клуба, вы должны были видеть это, мы стояли с ним вдвоем и разговаривали. Вы ведь видели это? Второй охранник махнул первому головой в знак согласия. - Мы стояли вот здесь, - я указал на место, - и говорили. Я говорил ему о бессмысленности нашей драки. Мы стояли и болтали как приятели, он не даст соврать. - Допустим, - сказал охранник в кепке, но ваш третий, тот, который сейчас дома, забрал у него 150 гривен, сказав ему, что он потратит их на вход для него же и выведет его друзей, потому что сами они не выходили, а он ждал их до утра. - Что ж это за друзья такие? И надо ли ждать таких друзей? - неожиданно вставил я. - Что до моего друга, то обещаю вам, он придет и все расскажет. Пустите вы его или нет, это не так важно. Но он придет точно, я вам гарантирую. Уверен, что подобного не могло быть. Этот парень, я указал на Диму, был абсолютно непричастен к произошедшему. - Хорошо, пусть он заходит. А вам мы делаем штраф: мы не пустим вас на протяжении месяца. Мы не хотим видеть в своем клубе неадекватных людей. - Я согласен, но мне не важно: месяц это будет или год. Просто со всеми случается. Мы были тогда обезумевшими. И он тоже был пьян прилично. Так вышло. Я вообще дрался впервые за 10 лет. - Приходите через месяц, посмотрим, сказал охранник. - Договорились, до свидания, увидимся через месяц.

…..........................................................................................................................

 

Глава 4

Уже второй день я возвращаюсь домой с работы в 6 утра. Я устроился на один крупный телеканал расшифровщиком кассет. Работа несложная, но однообразная: необходимо все время стучать по клавишам клавиатуры и стенографировать все, что говорят с экрана монитора. Тренирую пальцы и зарабатываю неплохие деньги. По сути, это никакая не работа, и никакой не день. Это подработка и раннее утро. Я захожу в вагон метро. Как ни странно, все места заняты. Все сидения заняты людьми. Куда они едут в такую рань? Я вглядываюсь в них подробнее. Все они похожи друг на друга, как похожи головы в темном зале кинотеатра. У них некрасивые лица. Здесь, на их лицах - неважные, угрюмые носы, глубокие морщины, но самое главное - пустой, ничего не ищущий взгляд. Вероятно, эти люди едут на работу. «Где они работают, - спрашиваю я сам себя. - Пыльная шахта, огромная птицеферма, кирпичный завод?». Эти люди сидят на сидениях. Они напоминают мне обувь на витринах в магазине, бутылки подсолнечного масла на полках в супермаркете. Их грубые некрасивые руки сложены на коленях. Кажется, что эти руки больше никогда не поднимутся. Взгляды этих людей слились в одно общее облако уныния, безысходности и равнодушия. Не удивлюсь, что если они, так же как и я, не знают, куда они едут. Пустота этого общего взгляда не пугает — настолько это абсолютная пустота. Эти люди существуют отдельно от своих зевков, от своих мыслей, от почесываний сыпи на своих руках. Кажется, что в вагоне метро едут только их тела, наряженные в одинаковые кепки, пальто и ботинки. Мне кажется, что лучше жить в депрессии, чем жить с таким взглядом, стать безумцем, чем ковылять по не своей жизни. У них одинаковые заусеницы на пальцах, одинаковый крой одежды, одинаковые жизни. Во мне нет осуждения к ним, но нет и жалости. Мне просто хочется подойти к одному из них и постучав по плечу, сказать: «Вставай, старина, подъем! Смотри! Видишь этих людей? Видишь эти доски на складе, видишь эти одноразовые стаканчики? Это не люди, это стаканчики. И ты один из них. У тебя такая же жизнь, как у одноразового стаканчика. Тебе кажется, что ты пьешь, а пьют из тебя. Тебя всегда выбрасывают тебя в мусор, иногда плюют туда, часто тушат в тебе сигареты. Это твоя жизнь. Вставай, наполни свой стакан джином!».  Я выхожу из вагона, поезд уезжает. Только что этот поезд из пяти вагонов увез целую груду одноразовых стаканчиков. Это напомнило мне перевозку новых автомобилей. Но в этом случае, автомобили хоть разного цвета. Я выхожу из метро. Навстречу на меня лавиной обрушиваются люди. «Эти тоже идут на работу»- думаю я. Мужчины докуривают сигареты. В темноте их окурки выглядят многозначительнее, чем они сами. Хотя, наверное и при дневном свете ситуация вряд ли меняется. Женщины несут свои сумки. Их походка не сулит ничего многообещающего: ни мне, ни им. Очередной рабочий день, да и всего лишь. Но вряд ли они в свой выходной день идут по улице, напевая себе под нос.. Меня обгоняет одна женщина, затем вторая. Я догадываюсь, что они бегут к автобусу. Если он уедет, они продлят, точнее, оттянут свою скучную жизнь еще на 10 минут, сидя на остановке. Наверное, им все равно где сидеть, но все же лучше ехать в автобусе, чем сидеть на остановке. Так хоть кажется, что твоя жизнь в движении. Я иду быстрее чем бегут эти женщины - природа одарила меня длинными ногами и жаждой к жизни. Я не не хочу терять свое время, если могу сделать шаг шире. Все вместе мы едем в автобусе: я с длинными ногами и женщины с короткими остатками жизней. Я плачу за проезд и оставляю билет кондуктору, ехать мне две остановки. Я не хочу терять время на пешую прогулку — я знаю все тропы к своему дому. Я смотрю в окно, а женщины общаются о конфетах. Я догадываюсь, что они работают на конфетной фабрике. «Жизнь у них от этого не слаще» - думаю я.За окном мелькают одинокие деревья, по тротуару ковыляет хромая собака, в парке утреннюю пробежку совершает человек. Увидев его, мне хочется закричать. Хоть один чертов ублюдок по-настоящему живет! Я поворачиваюсь к конфетным женщинам, как бы призывая их взглянуть в окно и увидеть бегущего человека. «Посмотрите, люди, - говорят мои глаза, - хоть кто-то бежит! Этот человек за окном - живет. Он обгоняет свою собственную жизнь. Разве вы не видите?». Но шоколад залепил все их глаза. Я выхожу из автобуса под собачий лай. На улице никого нет. Навстречу проехал автобус с таким же номером, в котором только что ехал я. «Там тоже, наверное, говорят о чем-нибудь важном, - думаю я, - об опилках, например».  Я иду домой. Вчера я шел этим же путем. Стало скучно. Мне кажется, что завтра я пойду домой другой дорогой..

Сегодня утром Катя ударила меня молотком по голове, сообщив, что завтра она уезжает в командировку в Краков. На месяц. 

Странным является то, что завидев прекрасную женщину, которой ты бы хотел обладать, считать своей и любить, внезапно становишься робким и маленьким жуком. Согласитесь, храбрые жуки тоже встречаются. Ты видишь эту женщину и все что тебе нужно для ее завоевания — просто быть собой. Но ты, словно Алиса, съевшая кусок гриба, уменьшаешься. Тебе кажется, что на тебя упал купол, он окутал тебя с ног до головы и сделал идиотом. Твоя речь напоминает речь заикающегося, остроумие прячется в кармане от сконфуженности, чувство юмора рассеивается от страха потерять ее, сказать что-то не то, не так посмотреть. Это ты, способный при желании оплодотворить любую самку, усмирить женскую дерзость, приручить ее независимость, поглотить ее внимание, разбудить аппетит. Ты стоишь, словно навалял в штаны сразу за несколько походов в туалет. Свет ее глаз заставляет распускаться почки на деревьях, но ты в это время знаешь наизусть все маленькие предметы на асфальте. На кой черт тебе сдались эти обгоревшие мокрые спички, желтые погнившие листья и жестяные крышки, от которых ты не можешь отвести взгляд. Смотри в глаза своей гидры, своего тоннеля, своего Байконура. 
Но даже если тебе удается вести себя раскованно, острить как Уайльд, материться как Буковски, читать как Бодлер, это все равно не победа. В глубине души ты знаешь, что она не завоевана. Ты готов переплыть Ла-Манш со связанными руками, залезть на Эмпайр Стейт Билдинг с помощью скотча и клея, убить медведя булавкой, получить черный пояс по дзюдо, пригвозденным на всю жизнь в инвалидной коляске... Но ей это не нужно. «До лучшего нам никогда не дотянуться» - прочел я сегодня у Кэролла. Наш идеал нам же подставляет подножку, а затем со всей силы бьет какой-нибуль сковородкой по голове. Возможно, эта сковородка называется утопией. «Утопия» от «утопать», не так ли? 
«Я легко довольствуюсь самым лучшим» - всегда вспоминается эта цитата Черчилля. Примером тому мои родители, друзья, футбольный клуб, свиная печень, самая лучшая в мире собака и мечта. Утопия и мечта. И непонятно, кто кому перегрызет глотку..

 

Не знаю, зачем мне пришла мысль ехать к Кате в Краков. А что с того? Почему нет? Мы же договаривались, мы же сошлись на том, что в настоящей любви нет ходов и интриг. Даже после разговора с Димой я был непоколебим. Он спросил, ты не думаешь, что это опасно вот так сразу взяться за Катю. - За Катю или вот так? - Вот так, ответил он. - Не знаю. Я, наверное, хочу проверить, есть ли такая любовь. Без антуража. Бесхитростная и чистая. Если не она, то будет другая. А если не будет, ничего страшного, по крайней мере, сейчас другой я не хочу. 

Катя была моим воздушным змеем, и я боялся, что этот месяц нашего расставания порвет веревку и змей улетит. К тому же, я хотел видеть ее каждый день.

Я бросил работу.

 

……………………………………………………………………………………….

Глава 5

В Краков мы ехали втроем: я, мой друг Олег и алкоголь. Алкоголь наш общий друг. Стартовали мы из Львова, где ровно в 9 утра должны были встретиться со всей группой. Приехав поздней ночью во Львов, мы неожиданно поссорились. Как девки. Во Львове у нас было 7 свободных часов, которые каждый из нас провел по-своему. Отдав Олегу его билет, я жеманно сказал ему «чао» и под проливным дождем отправился, куда глаза глядят.

Олег встретил каких-то людей на улице и прикинулся иностранцем, едва говорящим по-русски. Назвался Аликом. Гостеприимные львовяне отвели полуночного бродягу к себе домой, накормили, наполнили горячей водой ванную, налили 100 грамм. Уже в квартире Олег-Алик узнал, что его новые друзья - бывшие зэки, впрочем, довольно добродушные. На всякий случай, Олег взял свой дорогущий фотоаппарат с собой в ванную. Бывшие уголовники как ящерицы, имеют свойство регинирировать свои хвосты..

Я же остановил на улице первого попавшегося прохожего, попросив того показать мне дорогу до ж/д вокзала. Прохожий, вместо того чтобы пройти, вызвался проводить меня до самого вокзала. Это был молодой парень лет двадцати -двадцати двух, с довольно красивым лицом. На нем было длинное черное пальто, какие-то обычные джинсы и кожаные ботинки. Голову прикрывала черная шапка с двумя буквами «NY». Мы шли по приятным и мокрым львовским улицам, болтая о всякой чепухе. Я предлагал своему проводнику виски, тот отказывался. Все болтал о боге, проповедовал. Я слушал мало. Как у всех, с богом у меня свой личный разговор. Через каждые пару минут я называл его сумасшедшим, его это, однако, не обижало. Держался молодцом, словом. У меня закончились спички и я решил попросить огня у приближавшихся к нам навстречу трех парней. Сблизившись с ними окончательно, я попросил спичек. Один из них протянул мне зажигалку. Не успел я его поблагодарить, как рука второго залезала мне в карман. Удивленный, я молча наблюдал за его рукой. Она достала из кармана все содержимое: пачку жвачек, визитницу, наушники. Оглядев скудный улов, рука человека погрузила все предметы обратно в карман. Впервые в жизни я столкнулся с карманным вором. Впервые, и тут сразу великодушный вор. Не сказав друг другу ни слова, мы разошлись в разные стороны. Мой «святой» проводник поневоле вызвал у меня подозрения. - Куда ты меня ведешь?- спросил его я. В голосе звучали накипающая злоба и сомнение. - Не волнуйся, - ответил «святой», - со мной не потеряешься. - Я вообще нигде не теряюсь, а вот тебя бы я уже потерял, - ответил я, не боясь залить его правдой, словно серной кислотой. - Я знаю короткий путь, - ответил без всякой эмоции спутник, словно и не слышавший моего замечания. - У меня 6 свободных часов, зачем мне короткий путь? Он не отставал, видимо, был благодарен за то, что я слушал его пустую болтовню. Местами, впрочем, она была интересной. Мы шагали быстрым размашистым шагом по мокрой брусчатке, сворачивая с одной улицы на другую. Теперь вел я. Спутник послушно шел за мною, продолжая нести «святую» ахинею. Наконец, мы достигли жд вокзала. Я купил себе пива, а спутнику кофе. Он сиял от счастья, держа в руках пластмассовый стаканчик, из которого в дождливое небо вытягивался горячий кофейный пар. Мы подошли к водителям маршруток, которые также тянули кофе из пластмассовых стаканчиков. Мы разговорились. Водители нами заинтересовались. Один придурок нес «святую» ахинею, второй - мирскую. Мой товарищ начал пересказывать изложенный давеча материал водителям. Я сплевывал через реплику. Через пять минут мы оказались в здании главного вокзала. В центре зала, как могучий дуб в лесу, стоял милиционер. Мы подошли к нему, чтобы спросить, где здесь туалет. Вместо этого, я сказал ему, указав на моего спутника: - извините, видите этого человека? Он маньяк, преследует меня уже третий час. Услышав это, милиционер и «святой» перегляделись, после чего последний с ужасом на глазах выбежал из здания вокзала. Больше я его не видел.. Милиционер повернулся и посмотрел на меня. - Все нормально? - спросил он меня чуть ли не с материнской заботой. - Да, это была шутка. - Плохие у вас шутки, - ответил человек в фуражке и отвернулся с застывшей на лице гримасой. Через пять минут я уже звонил Олегу. Через 10 мы уже пили пиво. Через 20 мы уже стояли возле нашего автобуса. Через полчаса двигатель автобуса зарычал. Мы двинулись к польской границе..

В автобусе нас ждали отеки ног и возможный радикулит. Но нам было наплевать, мы хотели спать. Зайдя в автобус, дергающимися глазами я рассматривал нашу группу. Чуда не случилось, из придурков мы были одни. Кое-как расположившись на задних местах салона, мы заснули без колыбельной и сказки на ночь. Я проснулся от хлопка по плечу. Передо мной стоял огромный, как «Белаз», таможенник. С большим красным лицом, с красивыми, благородными усами дитина смотрел на меня так, словно через секунду должен был огласить о моем аресте. Вместо этого он попросил мой паспорт. «Ах, вот в чем дело, - подумал я, - пустяки». - И друга своего разбудите, - сказал таможенник. Я взглянул на Олега, тот не подавал признаков жизни. Я в недоумении взглянул на таможенника. «Он выпил полторы бутылки коньяку», - чуть не сорвалось у меня с губ. Вместо этого я начал дергать Олега за плечи. Безнадежно. - Постучите его по щекам, - предложил кто-то из группы. Через секунду я уже хлопал бедного Олега по щекам под настырные взгляды всей толпы. Я уже не слышал недовольств, не видел грузного взора мужчины в форме. Я хлыстал его по щекам, дергал за плечи, все было тщетно. - Придется разворачивать автобус. Если вы его не разбудите, мы это сделаем. «О боже,- подумал я, а как же берлинское пиво?». - Вот вам пока мой паспорт, проверьте его, - надеясь выиграть время, предложил я, насильно вручая паспорт в руки таможенника. Наконец, я огрел Олега со всей силы по лицу. Помогло. Он медленно поднял голову, непринужденно открыл глаза, взглянул на нависающего над ним таможенника и.. закрыл глаза. - Ваш паспорт, уважаемый, - грозно спросил дитина. - Дома забыл, - протянул Олег, снова наполовину обличивший оба глаза.

- Что значит дома? Где ваш паспорт?- недоумевал таможенник. - Я вам его отдал. Я засмеялся, но потом понял, что это неуместно. - Придется разворачивать автобус, - сказал таможенник подоспевшему к месту событий гиду. - Посмотрите у него в сумке, - крикнул мне кто-то из группы. Пока я искал паспорт в сумке, сидящий впереди парень встал со своего места и начал мне помогать — дергал Олега за плечи. Я нашел паспорт в его куртке. В автобусе была овация. Олег не поверил в рассказанное мною, а мне не в чем было его винить - за три минуты я получил больше адреналина, чем за прошлый финал Лиги чемпионов. Пройдя украинскую, а затем и польскую границу, мы вышли пополнить свои алкогольные запасы в дьюти-фри. Наш гид стояла с водителями и о чем-то болтала. Увидев нас, она изменилась в лице. - Это только начало, - сказал ей я. Она изменилась в лице еще раз.

Краков действительно оказался крайне скучным городом. Типичный милый европейский городишко, не хватающий звезд с неба и не срывающий джек-поты в казино. Выйдя на главную площадь города, где находится его самая красивая торговая артерия - краковский рынок, мы тут же нащупали укрытие для смачивания глотки отменным бурбоном. Это была обычная арка напротив рынка, где мы с блажью поочередно запрокидывали над головой бутылки с темным содержанием, в одночасье наблюдая за полицейским патрулем. Через несколько минут, снедаемые раскованностью, уверенные и прыткие мы уже никого не боялись: ни полиции, ни жандармерии, ни Моссада. Поняв, что город нами, туристами, не особо обласкан, мы двинулись искать еврейское кладбище. 
У каждого человека есть своя странность, или энное их количество. Кто-то любит ссать в раковину, второй - изменяет любимому человеку, третий - делает из спичек зубочистки, четвертый - съедает одним насестом три килограмма бананов. У моего друга Олега также есть странность. Он любит ходить по кладбищам. Его стопы покорили не менее трех десятков кладбищ по всей Европе: от Феодосии до Киева, от Парижа до Неаполя. 
Время суток значения не имеет. Видимо, тамошняя атмосфера его будоражит больше чем на стадионе, театре или собственном дне рождения. Он не крушит могилы, не сжигает чучела собак, не читает проклятия, но кладбище для него — это первая достопримечательность в любом городе. 
Своих странностей я не знаю. Есть у меня одна маленькая традиция. Я привожу из своих путешествий книги на языке той страны, в которой пребываю. После покупки я прошу продавца написать дату, место, и пару строк пожеланий. Книг пока не так много, но я хочу, чтобы когда-то, сидя перед камином и выпивая со своими детьми отменный коньяк, я при свете костра буду показывать им эти книги, попутно вспоминая свои путешествия. 
Вышло так, что лучший книжный магазин и кладбище находились в одном районе - еврейском. Олег также питает какой-то особый интерес к еврейскому и нацисткому вопросам. Вы вряд ли видели человека, чаще показывающего зигу.. Странно, что на его правой руке до сих пор нет огромной плечевой мыщцы. 
Маленький книжный магазин мы искали около трех часов. Купили две одинаковых книги — Камю, «Посторонний». На польском, за пять злотых. Сущая ерунда. Не книга, а цена. Книга как раз стоит многого. 
Когда мое дело было сделано, Олег, скрежеча зубами, опрометью бросился на поиски еврейского кладбища. Искали мы его не меньше, чем книжный магазин. Ходили кругами, опрашивали каждого встречного, все было тщетно. И было бы странно, если бы мы его нашли, ведь Олег, недавно начавший изучать английский, спрашивал «Where is here old jewish chemistry?». Очевидно, старых еврейских химиков в Кракове нет. По крайней мере нам не попадались.

Больше всего в Кракове меня покорила Висла. И новый, построенный в 2010 году хайтековский мост через нее. Узкие краковские улочки, порядком щекотящие мою скуку, уступили место радующему глаз открытому пространству. Мы стояли на мосту и пили, безнадежно потеряв бдительность, совесть и ощущение реальности. Это был один из немногих моментов, когда мы хоть на несколько минут заткнули свои рты и смотрели на воду. Ни один прошедший по мосту поляк не был ущемлен в украинской гостеприимности. Каждому было предложено выпить с нами, но только один пятидесятилетний «пшек» в круглых очках, у которого из наушников ревело «Энжи» Роллинг Стоунс, отпил у нас из бутылки.

Под мостом мы встретили девушку с собакой. Девушку звали Жоан, а собаку Зефир. - Смотрите как забавно, - обратился я к Жоан, - прям сплошной RHCP: we have met under the bridge with you and Zephyr. Жоан рассказала нам, где находится старое еврейское «сэметри». Мы шли по набережной как польско-украинская, но шведская семья: я держал Зефира, который обнюхивал каждое краковское дерево, а Олег с Жоан смотрели на лебедей, по-хозяйски рассекающих висловские волны.

Попрощавшись с Джоан, мы двинулись по направлению кладбищу. Это было небольшое, типичное европейское кладбище. К моему большому удивлению мне очень понравилось гулять по кладбищу. Было что-то особенно глубокое, можно даже сказать, шаткое, что исходило из этого места в мою душу. Нет, я был спокоен и умиротворен, но словно от упоения этим спокойствием, я сближался и растворялся с лежащими здесь людьми. Я прогуливался под присмотром величественных деревьев,  разглядывал могилы, любовался надгробными памятниками, исчислял возраст умерших. Затем я увидел могилу маленького мальчика, на могильной плите была отчеканено: «погиб трагически». Что-то колыхнулось в моей груди, слезы подкатили к моим глазам, но я сдержался. Здесь это представлялось мне лишним. Прошло полтора часа с тех пор, как мы прогуливались по кладбищу. Людей, кроме охранников, мирно почивающих у себя в домике, не было, и Олег, не мелочась, разделся по пояс. С улыбкой на лице он шагал от одного могильного камня к другому, захлебываясь от удовольствия. Сделав несколько фотографий, он принялся одеваться. На выходе, мирные охранники остановили нас, сказав, что сейчас сюда приедет полиция. Якобы люди, живущие в доме напротив, увидев необычное зрелище, в негодовании и возмущении вызвали полицию. Только этого нам не хватало. С серьезным лицом и с почтением в интонации я заявил охранникам, что Олег - еврей и у него такая традиция — раздеваться на кладбище. - Однажды он разделся на парижском Пьер-Лашез в двадцатиградусный мороз, - сказал я удивленному охраннику, - он тогда чуть воспаление легких не получил, но все обошлось. Вряд ли в Париже хоть единожды был такой холод, но нас отпустили.

………………………….……………………………………………………………

Глава 6

До встречи с группой оставался час. Дойдя до места парковки автобуса и встретив нескольких наших «одногруппников», мы отправились в ближайший магазин за пивом. Взяв 4 банки Хайнекена, Олег, шатаясь, побрел к кассе. Я пристал к одной из кассирш. Это была темнокожая девушка, с аккуратно уложенными на голове пышными волосами. «Where are you from?», - начал я без приветствия, - Namibia? Sudan? Девушка молчала и только смотрела на меня вытаращенными глазами. Вдруг я услышал какой-то шум в магазине, это мог быть только Олег. Так и вышло, ему не хотели продавать пиво. «You are drunk!» - строго гласил выпад пожилой кассирши. Олег мотал головой в разные стороны от непонимания. Белокурая пожилая кассирша безнадежно забрала наш Хайнекен. Мы с таким поворотом были не согласны. Я тут же пошел к холодильнику и взял еще четыре, попутно показывая большой палец тучному охраннику. «Dont be foolish!», - возмущенно кричала темнокожая кассирша, включившаяся в наш балаган. «Dont be polish?» - переспросил Олег, вытаращив свои глаза на меня. - Она сказала, чтобы мы не дурили. - «Dont be black!», - крикнул взбесившийся от такой несправедливости Олег. Пиво мы купили в магазине через дорогу.

 

Наконец, я решил позвонить Кате и удостовериться, что она прочла мое послание о приезде, знает и ждет его. Но у Кати был выключен телефон. Услышав в трубке оповещающий сигнал о том, что Катя вне сети, я даже рассмеялся. Разные чувства затмевали меня. Решительность была стойка и подавляюща среди остальных чувств, но решительность эта во многом была напускная, неестественна, синтетична. Однако она была нужна мне в тот момент и я не находил отличия, ведь был  результат — я держался своего решения.

Солнце заняло другой угол на небе и жгло еще жарче. Мы шли по запыленной улице.  Я, опустив голову, думал о Кате. Олег глазел по сторонам и что-то болтал. Я его не слушал.

Недавно распустившиеся листья деревьев были чуть ли не единственной усладой для человека в запыленном и начинающим умирать от жары городе. Я успокаивал себя, я знал, что она занята и поэтому, наверное, отключила телефон. Но я чувствовал, что-то идет не так.

Вдруг меня осенило. Я вспомнил, что в Кракове, в рамках музыкального тура сейчас находится Анна, моя подруга, певица из Одессы. Пару дней назад мы договорились встретиться здесь. Я мгновенно «проснулся», быстрым движением руки достал телефон и позвонил. Трубку никто не взял. - Что за! - негромко вскрикнул я. Однако через минуту перезвонили. Это была Анна, звонившая с другого номера. - Алло. Это Антон. Узнаешь?  - Какой Антон? - ответил голос в трубке, - ааа,- протянул голос, - привет! Мы сейчас на центральной площади, а ты где? - Мы идем в сторону Вацлавского замка, давайте встретимся на центральной площади, мы вас найдем. - Договорились, ждем. Олег пожаловался на усталость и выразил желание пойти отдохнуть в отеле, я был не против.

«Жаль, что она с кем-то, вдвоем было бы лучше», - думал я. - Впрочем, все равно. Может, наоборот, веселее будет.

Центральная  площадь озарялась солнечным светом. Люди, как воробьи, сидели небольшими группами по обе стороны рынка и болтали. Я искал глазами Анну, как в это время чья-то рука упала ему на шею. - Привет, - сказала Анна и поцеловала меня в щеку. Я ответил тем же. - Ну что, как ты?- пронесся звонкий голосок Анны.  - Я — идеально. Почти идеально. Ты, я вижу, тоже. Сияешь. Концерт на девять, да? - Да, у нас еще времени вдосталь. Знакомься, кстати, это Женя. Женя протянул мне руку. - Антон. Будем знакомы. Ну что, куда пойдем, есть у вас программа-то? - Абсолютно никакой,- ответила Анна. - Тогда идемте в сторону Вацлавского замка, это обязательное место для посещения. Говорят. - Здорово, идем, - сказала Анна. А ты чего, кстати, один? Ты же говорил, что придешь на концерт не один? - Не знаю, Катя пока не берет трубку, а Олег отдыхает в отеле.

Мы с Анной болтали, а Женя шел позади, как бы из деликатности. Полуденная жара все больше опускалась на город. Я обернулся назад, и сказал Жене, чтобы тот присоединялся к разговору и не шел сам. - Мне твой голос очень знаком, сказал на это Женя и как-то пристально посмотрел на меня. - Не знаю, я тебя впервые вижу, извини, - сказал я, при этом разведя руками, а затем продолжил общаться с Анной. Пот, медленными капельками сползал со лба, шеи и висков. Я то и дело вытирал свое лицо и шею платком. В этот момент раздался звонок. Это был Олег. - Ну, как там, Катя взяла трубку? - спросил Олег. - Нет, я гуляю с Анной и Женей. - Кто это? Ну, Анна, я тебе говорил  - подруга из Одессы,  а Женя — не знаю кто, друг ее, наверное. В общем, я перезвоню тебе позже, хорошо?

- И все-таки, - тихо проговорил Женя, - откуда мне знаком твой голос? Такое ощущение, что я тебя знаю, - обратился Женя ко мне. - Не знаю, возможно, виделись где-то, болтали.. Хотя, странно — я обычно запоминаю людей, с  которыми общаюсь, другое дело — что общаюсь я со многими незнакомыми людьми, но довольно мало. Мы подошли к замку. Женя, закрыв глаза рукой от солнца, начал рассматривать замок. Анна фотографировала. Я вспомнил о Катерине. «Неужели мне действительно правда не стоило ехать сюда? - думал я, - но почему? Почему она не берет трубку? Нужно еще раз позвонить!». Звонок вновь оказался тщетным. Я пытался понять, как она, моя Катя, может с ним так поступить. Что мне надо думать? Что себе говорить? Утешать ли? Знать бы лишь правду. Но как ее узнать? Вот и приходится мучаться, до тех пор, пока не узнаешь. Ну, допустим, узнаешь. Да, вот узнаешь, что она намеренно трубку-то не взяла. Прочла мои сообщения накануне приезда, знала обо всем и манкировала. А причины-то тебе неведомы, вот в чем вся изюминка-то. А ты гадай теперь. Нет, - словно споря с кем-то, - не могла она так вот, уверен, не смогла бы. Не тот это человек. Я могу ошибиться в ней, но не верю, что она способна на такое. А если и способна, то причина обязательно уважительная. Да? - опять внутри появился иронический тон, - ей что, трудно было написать правду? Одно сообщение, 30 копеек. Уморительно? Нет. Не трудно. Именно поэтому и имеются какие-то особые, уважительные причины. Да, мне обидно, но что делать: значит, так надо. А может быть, у нее здесь кто-то есть..», внезапно пришла ему в голову мысль. Эту мысль я отогнал от себя как шмеля.

Был полдень, мы спускались по узкой улочке к центральной площади. Анна шла немного впереди. - Извини меня за нос,- внезапно сказал Женя, - обращаясь ко мне. Я ничего не понял, но почему-то посмотрел на нос Жени. Он был ободран, виднелись кровавые отеки. - Дааа, ничего.., - растерянно протянул я. Ты дрался? - Да, у «Хлеба» недавно, - Женя снова посмотрел в мои глаза, как-то проникновенно, еще чуть-чуть и он бы подмигнул мне. Я на секунду задумался и тут странная мысль озарила меня. - Подожди.. это.. ты? - словно пугаясь собственного вопроса, спросил я. - Да, негромко бросил Женя. Я всполошился. Не контролируя свое тело, я перевернулся вокруг своей оси, затем вздохнул и резко выдохнул воздух, при этом глаза мои закатились, а голова поднялась к небу. - Но как???  Я, казалось, был в исступлении. Я разговаривал сам с собой и крутился вокруг себя. Со стороны это напоминало человека. Одурманенного опиумом, идиота или сбежавшего с психбольницы придурка. Или все вместе. Я наклонил полтуловища и уставился на брусчатку. - Ты! Здесь.. Как? И это.. когда.. она.. не взяла трубку.. что же это происходит?

 - Что случилось?- удивленно спросила она, глядя на меня, стоящего немного поодаль ото всех. Я и правда вел себя несколько странно. Одна рука моя закрывала рот, как будто я хотел что-то говорить, вторая болталась. Ноги были скрещены. Поза моя напоминала какое-то скрюченное болотистое дерево, подвергшееся нападкам воды и ветра. Вдруг я выпрямился, развернулся и с каким-то даже радостным криком «Это невероятно» подошел к Анне и Жене, впрочем, нисколько не испугав их. - Анна, Я сейчас все объясню, это фантастика, - мое лицо сияло, глаза блестели. Слушай, даже.. даже не знаю, как начать-то! Это немыслимо! Хорошо, сейчас попробую. Женя шел, махал головой и смеялся, но как бы про себя. То есть, он тоже, осознавая всю невероятность и оригинальность ситуации, смеялся. Наполовину, казалось, этот смех все же был напускным. - Это произошло недели две назад, начал я,- может, больше, уже не помню. Мы втроем: Я, Олег и Дима смотрели футбольный матч в одном из баров города. Бар был полностью пустой, и, кроме нас троих, двух барменов и охранника никого не было. В другом крыле бара праздновали банкет, какой-то корпоратив, что-то в этом духе. Я закашлял. - Олег, напившись, напившись не то, чтобы основательно, а лишь выпив два-три бокала пива, пошел проведать гуляющих на корпоративе. Я пошел за ним. Услышав пьяные голоса, мы прошли в большой зал, где, за расставленными и сдвинутыми столами сидело около тридцати человек. Несмотря на наше приветствие, улыбки и вполне дружелюбный настрой, нас приняли не очень охотно, можно даже сказать, неприветливо. Нет, никто ничего дурного в наш адрес не сказал, но чувствовался едкий тон общения, словно подсказывающий, что мы должны уйти. Мы ушли довольно злые, впрочем, не бросившие ни одного прямого плохого слова. Когда Олег, уже вечером пошел к ним один, я знал, что хорошего в этом мало. Не помню, о чем была речь (сам я тоже был уже достаточно пьян) только чувствовалось, что атмосфера накалялась. В один момент, человек, с которым разговаривал Олег, пригрозил его ударить, если тот не уйдет. В это время, случаем или еще какой-либо божьей любезностью, пришел Дима. Не знаю, как и почему Дима проигнорировал весь этот начинающий вскипать котел агрессии и насилия, только он забрал меня с Олегом и увел смотреть матч. Это было странно и удивительно, ведь мне не раз приходилось забирать Диму из таких опасных и никому не нужных ситуаций. Я снова кашлянул и глотнул воды из бутылки. – Олег, - продолжал я, - сел на какое-то время за стол и смотрел футбол. Затем он встал и начал ходить по залу с таким ужасным лицом, что хотелось выбежать из бара. Он говорил, что сейчас пойдет туда и убьет этого парня, который пригрозил его ударить. Он говорил, что не уйдет отсюда, пока не поговорит с ним. С глазу на глаз. Мы пересели за барную стойку, оттуда было лучше смотреть футбол. Олег все ходил по залу и нервничал. Мы с Димой продолжали смотреть футбол. Вдруг тот человек вышел на улицу, в руке он держал телефон. Олег, видно, сам не поверивший такой удаче, двинулся за ним. Я сказал Диме, чтобы они разбирались сами, это их дело. Он положительно кивнул. Я посмотрел в окно и увидел, как Олег слегка, словно издеваясь, бьет того парня по щекам и что-то ему при этом говорит. Затем тот парень разворачивается и бежит к входной двери. «Бежит звать своих, - подумал я про себя тогда». - Я внезапно встаю со своего места и направляюсь к входной двери, в это время слышу сзади хохот Димы — ему, хохоту, предзнаменовал тот факт, что парень, пытаясь убежать, наткнулся на входную дверь, но открывалась дверь не от себя, а на себя. Заметив это, я в эту же секунду «помог» ему открыть дверь, при этом открыв, ударил его двумя ладошками по лицу. Я не хотел его бить, мне нужно было как-то его вытолкнуть на улицу. Хотя да, в тот момент меня раздирала злость. Меня ужасно, в одну секунду, тогда, когда я увидел его попытку убежать, скрыться, позвать друзей, ужасно обозлило его поведение. Олег, не раздумывая, ударил его. Он упал, мы ударили его снова. Я ударил его по лицу ботинком, на его лице показалась кровь. Парень лежал в оцепенении и в полном непонимании ситуации. - Бежим! - крикнул Олег. Я стоял перед распластанным на земле телом, а напротив меня, в баре, сидел Дима. Я махнул ему рукой, мол, бежим, надо уходить. Дима развел руками, ничего не понимая. - Бежим, Антон! - крикнул Олег, он стоял уже около угла дома. Я вновь показал рукой Диме, что надо уходить, но он снова ничего не понял и оставался сидеть в баре. В эту секунду в баре показался охранник, через две секунды он уже был на улице. В это время мы с Олегом уже бежали. - Но там же Дима, что мы делаем! - кричал я Олегу. - Сейчас что-то придумаем, - кричал он. Мы забежали в подъезд дома и позвонили ему. - Сбрасывает, - задыхаясь, сказал Олег. Значит, все в порядке, у него же безлимит, сейчас перезвонит. Анна слушала со всем вниманием. Она слушала и не перебивала. - Наконец, мы встретились с Димой через пять минут, - продолжал я. - Он был цел и невредим, и мы со всем вниманием слушали его. Он поведал, что охранник и затем друзья того человека выбежали на улицу. Найдя его лежащим на полу, с окровавленным лицом, но в сознании. Он также рассказал, что охранник пытался выведать у него, где его друзья, на что он сказал ему, что это не его друзья, а знакомые по университету и что они встретились случайно за просмотром матча. Он так же дал понять, что хотя бы при одной попытке проявить насилие со стороны друзей потерпевшего, он:  во-первых, не замедлит дать отпор, во-вторых, он вызовет милицию, которая примет меры уже на другом уровне, потому что драка или любое другое развитие ситуации, кроме его ухода для него недопустимо и неприемлемо. После этих слов Дима вышел из бара и присоединился к нам в условленном месте. - А вы сволочи и трусы, сказал он нам, тем не менее рассмеявшись. - Да, однако это, пожалуй, было лучшим выходом в той ситуации. Тем более, я тебя звал. - Да ладно, он сам виноват. Наверное.. Идемте выпьем лучше. Надо расслабиться. - Антон, но какое все это имеет дело к тому, что произошло с тобой 10 минут назад? Или я что-то не так поняла? - спросила Анна, прикрыв рукой от солнца глаза и прищурившись. - Я недаром решил рассказать об этом происшествии сначала. После того как мы встретились, мы хорошенько выпили и пошли к «Хлебу». Стоя возле киосков, мы заметили одного парня, переходящего дорогу. Мы бы не приметили его, сто раз он нам сдался, если бы не лай собак, направленный в его адрес. Он шел через дорогу и отбивался от собак, на самом деле лишь усугубляя положение и раздразнивая собак еще больше. Он был сказочно пьян. Что на меня нашло, ума не приложу, только я дернулся с места и направился к тому парню. Подойдя к нему вплотную, я взял его за куртку двумя руками и сказал ему «Ты идешь с нами». Парень не противился и спокойно пошел со мной, изрядно шатаясь. У него были густые волосы средней длины — это все, что я помню. Дима с Олегом двинулись за нами. Затем я задал ему несколько вопросов, но он не ответил внятно ни на один из них. Меня начало это ужасно раздражать, более того — я становился обозленным. Увидев первую арку, я завел его и прислонил к стене. - Старое доброе ультранасилие: мы начинаем! - крикнул я. Я дал ему маленькую пощечину. Несмотря на мои слова и пощечину, он совсем не изменился в лице. Он смотрел на меня уверенным (насколько он мог позволить себе в том состоянии), хотя и пьяным взглядом, не говоря ни слова и слегка шатая головой. Что я у него спрашивал и что он мне на это отвечал — я не помню. Помню лишь, что ответы эти были непонятны, а также если не ехидны, то провокационны и броски, хотя делал он это уверенно и даже спокойно. Это-меня и злило — его спокойствие. Он, можно сказать, убивал меня моим же оружием. А я был в каком-то непонятном демоническом забытьи. Мы шли, он не отставал и все цеплялся к нам. Олег и Дима поочередно просили его исчезнуть во избежание пагубной для него ситуации. Однако он был непреклонен и следовал за нами. Наконец, я подошел к нему впритык и что-то спросил. Он ответил мне в своем привычном непонятном мне ключе. Я снова схватил его за куртку двумя руку и потряс. - Что ты несешь, дубина! - крикнул я на него, ты мужик или кто? Скажи что-то по делу. Но он молчал. - Меня это лишь выводило из себя. Я снова вцепился в него и прокричал: «Если ты мужик, ударь меня». - Помню, когда-то о том же самом просила у меня Женя, - и я как-то по-злому засмеялся. - Через секунду у меня полилась кровь из носу. Он ударил меня. Я стоял и не верил в случившееся. Олег находился рядом, но я видел только одного человека. Я набросился на него и мы стали драться. У меня было преимущество — я был менее трезв и более зол. После одного из ударов он упал на землю. Анна,- сказал я, повернувшись к ней, - это был Женя.

….................................................................................................................................

Глава 7

Мы подходили к центральной площади и были в хорошем и радостном состоянии духа, несмотря на рассказанную мною историю. Может быть, оттого, что я также поведал им об их встрече с охранниками клуба. Или оттого, что Женя предложил вместе пойти к охранникам и рассказать им о том, что они помирились, и нет оснований для дальнейших штрафов. - Да, представляю их лица, когда мы придем вчетвером и будем шутить, - рассмеялся я. - Представляешь, я же им еще тогда, при встрече говорил: «Если бы он был здесь рядом, он бы целиком и полностью подтвердил бы мои слова. Да только где же его мне теперь найти? Я его совсем не помню», - я снова залился смехом. Женя вторил. Кто-то предложил перекусить и мы решили где-то поужинать.

В кафе много говорили о городе, о его людях, о его спокойствии.  - Антон, когда ты уже вылечишь свою спину? - спросила Анна, откладывая тарелку в сторону. - Я же тебе уже говорил, спокойно отвечал я, всему — свое время. Меня в себе на данный момент все устраивает — даже моя кривая спина.  Кстати, кто-нибудь знает, как звали Спинозу, я все никак не могу вспомнить его имени. Анна пожала плечами, Женя тоже молчал. - А его национальность? Кто-нибудь знает, где он родился? – Я думаю, он француз или еврей, - ответила Женя, вытирая рот салфеткой. - Или немец, они же все оттуда умные: Кант, Шиллер, Ницше. - Я тоже думаю, что он француз, - протянул я, вставая из-за стола, - но не уверен. Ну что, идемте? Мы встали из-за стола и направились куда глаза глядят. - Вы слышали о Перельмане? - спросил я, закуривая. - Так, немного, - ответил Женя. - Это тот парень, который доказал теорию Пуанкаре, да? - спросила Анна. – Именно. Недавно один журналист взял у него интервью. Вы, наверное, знаете, что, доказав эту теорему, он позднее отказался от премии в миллион долларов. - Да, слышали. - Так вот, кроме этого он был редким затворником и напрочь отказывался от каких-либо вылазок в СМИ. Тем не менее, одному журналисту он все же доверился (перед Григорием этот журналист общался с матерью Перельмана, которая, собственно, и рекомендовала сыну дать интервью) и в этом интервью он высказал несколько интересных мыслей. Например, на вопрос, почему же он отказался от денежной премии Перельман выразился примерно так: «Зачем мне деньги, когда я могу ворочать Вселенной?». Женя рассмеялся. - Или: «Когда-то в институте у меня была одна задача — рассчитать достаточную скорость, с какой Иисус двигался по воде, чтобы не упасть». Вы понимаете, что это за человек? О чем он думает и какой информацией владеет? - Прямо Эйнштейн, - с насмешкой отвечала Анна. - И все же нужно узнать, кто такой Спиноза, терпеть не могу, когда чего-то не знаю. А тем более, когда знаешь, но забыл.- Извините, - я легонько постучал по плечу какой-то женщине, та обернулась. - Извините, вы не знаете, где родился Спиноза и кто он по национальности? - Что? - Ясно, простите. -Антон, перестань цепляться к людям. Не начинай. - Хорошо, но только после того, как узнаю. - Нет, я тебя знаю, обещай мне немедленно, - Анна схватила меня за руку, после чего я улыбнулся. - Ну ладно, хорошо. Шутка. Женщина, вы не знаете..? - обратился он к проходящей навстречу женщине. Все, все, я пошутил. - Почему бы нам не позвонить моему брату? Я всегда так делаю, когда чего-то не могу вспомнить. Спиноза звали Бенедиктом, родился он в Амстердаме, умер в Гааге и сам он нидерландец. Еврей, это же надо было предположить. - На то оно и предположение, что может быть недостоверным.

Мы проходили мимо маленького сквера, в центре которого выступали музыканты. Они играли на волынке и были одеты в шотландскую одежду. На шляпе одного из музыкантов было орлиное перо. - Анна, ты носишь ту шляпу с пером, которую мы купили  в Одессе? - спросил я, все еще глядя на шляпу музыканта. - Нет, она куда-то задевалась. Может, найду еще, не знаю.  Я смотрел вниз, внимание его привлек какой-то клочок бумаги, валявшийся на тротуаре. Я поднял его и не разворачивая, прочел. Если бы кто-нибудь видел мое лицо после прочтения всего лишь двух слов, наверняка бы подумали, что человек узнал бы страшную новость. Мое лицо было до того искажено, поражено удивлением, что стало неузнаваемо. Но через секунду, через какое-то мгновение, мое лицо внезапно сменилось широчайшей, какой-то детской улыбкой. Лицо напоминало лицо восьмилетнего или десятилетнего именинника, которому сообщили о подарке, которого он так долго ждал. - Анна, -  крикнул я не своим голосом, - скорее, иди сюда, посмотри, что я нашел. - Что это? - она взяла протянутый мною листок. - Смотри сюда, читай, - я указал на те два слова, который прочел только что. - Анна расхохоталась, а затем удивилась. С ней произошел тот же эффект, что и со мной, только с точностью до наоборот. - Да, это невероятно, но где ты это взял? Она смотрела широко открытыми глазами, как будто это могло ускорить мой ответ. - Здесь, на тротуаре, указал я рукой, просто поднял листок. Скорее, покажи Жене, - кричал я, - скорее. - Женя, - радостно кричала Анна, - смотри, Антон нашел это только что на тротуаре. - Прочтя, Женя тоже молчал. - Но как? Что происходит? На листке было написано следующее: «Серед представникив філософського раціоналізму можна назвати Спінозу, Лейбніца, Декарта». Далее следовало, видимо, какое-то законспектированное содержание одной из лекций. И хотя там не было ни имени Спинозы, ни его места рождения, этот случай необычайно поразил всех троих.

…………………………………………. …………………………………………..

Глава 8

Вечером нас ожидал концерт. Он должен был состояться в ирландском пабе «James Joyce».За час до начала концерта Анна покинула нас, ей нужно было подготовиться к выступлению. Мы с Женей сидели за большим деревянным столом и пили темное пиво за счет заведения из красивых литровых бокалов.  Женя казался мне очень добрым и светлым человеком, но я никак не мог с ним нормально поговорить. Теперь, когда Анна нас оставила и мы, никуда не спеша и ни о чем не волнуясь, более того, находясь в предвкушении стоящего действа беспечно болтали.

- Женя, а ты вообще чем занимаешься? - спросил я, поднося бокал ко рту.

- Фотографией. Я езжу с Анной по ее гастролям и фотографирую.

- Можно посмотреть?

- Конечно. Он протянул мне фотоаппарат.

- Здорово, - сказал я после просмотра. Фотографии добрые.

- На самом деле они только сейчас такими получаются. Зимой все было иначе.

- А что было зимой, - спросил я, закуривая сигарету.

- Худшее время в моей жизни.

- Зима и у меня была самым тяжелейшим временем, впрочем, сейчас я даже скучаю за ним. А что там такого у тебя было?

- В те зимние дни я снимал самые мрачные кадры. Удивительно, как боль вдохновляет порой.

- И облагораживает.

- Знаешь, - произнес Женя, глядя на мне в глаза, - мне иногда в побеге от боли хочется бросить себя в самые разные крайности, чтобы причинив себе еще большую боль, заглушить прежнюю. И очень часто раскрываю свою особу как самобичующего торчка, что выедает мне глаза и совесть. А ведь я же мыслящий, не совсем отбитый.. А умудряюсь загонять себя в саму петлю эгоистичного неудовлетворения на фоне удачной жизни. Отвращение к самому себе высшее чувство, что доводилось мне испытать после любви.

- Забавно, а что любовь для тебя? Понимаю, что вопрос не из слабых, но все же – что?

- Полное принятие личности из которого вытекает благодарность за каждый миг. Адресована не то особе, в которой моя любовь нашла отголосок, не то пространству, что даровало мне эту встречу. Но любовь базируется на любви к себе, любви к ближним, любви к жизни.

Я молчал, внимательно слушая его. То, что он говорил, казалось мне крайне интересным, я чувствовал, что этот человек живет по-настоящему.

- Не думай, что я молчу, - сказал я, - я принял к сведению

- Понимаешь, мне сложно объяснить, я не поэт, но духовные практики сработали скорее на чувственном уровне и, как результат, я почти победил себя, свой эгоизм. Да, в любви нет места эго. Так вот. Все дело в женщине. У нее есть парень, у нее другая жизнь, но я так сильно ее люблю, что испытывая порою природные для человека боли, получаю колоссальную радость от простой прогулки с ней в парке.. от простой беседы, от мимолетной улыбки ее.. для меня не существует мира в котором она продолжает свое существование без меня, он меня не касается. Есть она, есть я, и моя любовь к ней, больше ничего. И больше ничего мне не нужно.

Я сидел и молча смотрел на Женю. Он смотрел куда-то в сторону, да и сам он, казалось, в данный момент был в каком-то другом месте. А мне казалось, что я смотрю в зеркало.

- Ты прекрасно выражаешься, - сказал я, - и даже вполне поэтично, хотя поэтичность эта наполнена грустью. И я понимаю о чем ты, примерно то же самое творилось у меня этой зимой и я до сих пор люблю ее (я говорил о Лизе) и уважаю, она также любит другого, но зла у меня на нее нет. Мне за счастье просто слышать ее голос.

- Мы сейчас с ней плотно дружим, - сказал Женя, прилетев обратно из неизвестного мне места, - просто.. после экзистенционального упадка в нас зародилось сумасшествие одиноких, что так прекрасно описал Гессе в "Степном волке".

- Но она с ним?

- Да. Наверное, с ним. У нее есть только он и я. И порой я даже от части рад что мы друзья. Все же дружба прочней, ей не страшна бытовая рутина.

 - Насколько же все идентично, прямо слов нет. Она чем занимается? А он?

- Они наркоманы.. Я сам с 9-го класса стал баловаться, вел гулящую жизнь, потерял два университета. Она же всю жизнь была в движении Схе. Когда мы полюбили, я с легкостью отказался от всего, но спустя два года она ушла к наркоману, пусть и ищущему в трипе духовное просветление.

- Да что ж это такое. И у нее наркоман. Только вот она с ним из жалости больше. А что такое Схе?

- Надеюсь когда-нибудь поймет, что действие наркотика временно, и порой бывает откидывает твое движение на несколько шагов назад от отправной точки, несмотря на то, что в начале дает отличный рывок на старте. Схе - это стрэйт эдж. Философское хардкор панк движение, зародившиеся в середине 80-х, у истоков которого стоял такой парень как Ян Маккейн. В общем, основная концепция: это полный контроль своей личности, отказ от всех видов веществ, влияющих на сознание. Кофе допустимо, хотя есть еще куча ответвлений, где ребята даже не мастурбируют.. Вот так. Помимо этого - симпатия антифашизма и веганства.

 

- А что, без философских движений нельзя контролировать свою личность?

 - Человек всегда ищет стадность, что меня порою даже раздражает. Чувство  автономности от общества не дает людям сил заглянуть внутрь себя. От этого и возникает кич вокруг всего на свете, кроме себя самого.

- Ну и от слабости конечно, - добавил я.

- Да, человека приучили быть слабым, посредством развития в нем чувства эгоизма, из которого и произросли первые побеги слабости в виде лени. Неприятно это осознавать, чувствуя себя одним из больных.

- А что с ней, как ее зовут, кстати?

- Карина. Все просто. Нет души роднее мне, чем она. Нет никого, кто лучше бы меня понимал, кого понимал бы лучше я. И дальнейшее общение с женщинами, как с противоположным полом, требует от меня больших усилий, но я не сдаюсь. Я остаюсь рад каждой новой возможности с кем-то поговорить, в попытке углубиться в чужой мне мир. Но досадно.. Редко там что-то нахожу. Думаю, моя насущная проблема в том, что подсознательно мне тяжело найти в человеке равную себе во всех отношениях девушку, кой является она, - это звучит без нот высокомерия. Просто почти во всех случаях в какой-то момент я начинаю чувствовать скорее сострадание, нежели искреннею симпатию. И хоть сострадание вычеркивает такое пагубное для меня чувство как жалость, все же это не подходящая почва для высоких чувств. Но скажу так: в печали сформировалась моя личность, или, быть может, формируется. От нее мне не укрыться, и потому, пожалуй, я доволен порядком всех вещей, во всяком случае я их приемлю, стараясь не останавливать свое одинокое движение по чужим городам, улицам, жизням и заботам. Проходя сквозь чужие удовольствия и радости, вырабатываю собственное умиление для души, пускай и в грустных тоннах, зато искренне, что для меня важней всего.

Теперь уже я находился в другом месте. Его слова, как течение горной реки уносили меня от собственных мыслей.

- Ты очень ясно изъясняешь свои мысли и, что еще труднее - чувства.
я понимаю, она послужила для тебя неким, если не идеалом, то эталоном женщины: как женщины, так и человека, друга, любовника. И найти подобное, а тем более - лучше (если это вообще нужно - лучше) непросто.
Только вот все будет, я уверен и насколько тогда ты будешь счастлив, можно только предположить. Давай выпьем за это! Мы подняли бокалы и выпили. 

 

Мне так и не удалось дозвониться до Кати, но все же какие бы тревожные  мысли меня не посещали, я верил и даже был убежден, что с Катей, возможно,  даже что-то произошло. Одним словом, я был уверен, что она либо не знала о его приезде либо не могла дать ему знать, что с ней. Тем же вечером, так и не встретив Катю, мы отбыли с Олегом Киев.

…………………………………………. …………………………………………..

Глава 9

С Катей у меня так ничего и не вышло. Как я и думал, месяц ее отсутствия многое решил, в том числе и убил во мне что-то теплое к ней. Более того, на одной из наших немногих встреч, у нее появилась симпатия к Диме, чем тот не преминул воспользоваться. Дима, таким образом, можно сказать, отомстил мне за Маргариту. Во время начала их отношений меня не существовало. Я понял и осознал  на своей шкуре то, что пережил «благодаря» мне Дима. Но, в конце концов, Катя, как и Маргарита в свое время, оказалась не такой уж и волшебной и насыщенной. Но скорее всего, мы поняли, что ни в коем случае нельзя смотреть черными глазами на женщину друга, какой бы страстной и желаемой та не была. Есть вещи поважнее. С тех пор наша дружба с Димой только крепла.

Через месяц я поехал домой, повидать родных. Я шел к бабушке через футбольное поле, на котором я бил колени и забивал сотни голов; где срывал майку, где ставил ворота. Сейчас оно обросло травой. Бурьяном. Неподалеку с этим полем, совсем рядом, живет моя бабушка. После игры мы с Артемом, моим младшим братом, потные и уставшие, всегда шли к ней. К ней и дедушке. Мы мылись, затем ели омлет и пили кофе с молоком. А бабушка спрашивала «Наелись?». Можно не  говорить, что у бабушки нельзя не наесться. «Объелись», - говорили мы. Садились в кресла и разговаривали. Я люблю сидеть в дедушкином кресле. Перед тем как он умер, я сказал ему: «Ты нам не родной, но мы тебя никогда не забудем, мы всегда будем тебя помнить. Я хочу, чтобы ты знал это. Ты самый лучший». Он обнял меня и заплакал. Через месяц он умер. Благодаря тебе я в 10 лет считал до 10 на 4 языках. Ты научился немецкому в концлагере. Я вряд ли проживу такую жизнь, какую прожил ты. Я сидел в твоем кресле. «Может, ты сядешь в его кресло?», - спросил я у бабушки. «Антоша, это конец». «Я знаю, что ты прожила счастливую жизнь», - ответил я бабушке. Я вряд ли проживу такую жизнь, какую прожила ты. У тебя есть сила воли. По-настоящему сила воли. Ты на четвереньках, больная, проползешь километр. «Я вся исхудала, хотя ем все время», - отвечает бабушка. Я молчу. «Ты тут не решай, там решат. Заберут - уйдешь». Да, отвечает бабушка, лет 15 назад одна подруга мне говорила, что умирает. У нее был инфаркт. Она думала, что умрет от болезни сердца. Ее отвезли в больницу, обнаружили рак печени. Сделали операцию. Только резать нечего – рак последней степени. А сердце выдержало гипноз.. Черт его знает, что с нами будет. Думаешь, что хочешь погибнуть, а тут – любовь. Надо жить.

Здесь же, у бабушки, я получил сообщение от Жени. Вот, что в нем было написано: «Здравствуй, друг. Слушай продолжение истории. В конце лета друзья потащили меня на море автостопом, на дикие склоны Фиолента, что в окрестности Севастополя. Вообще круто иметь много друзей, но когда они общие с твоей бывшей, то, волей не волей, но вы пересекаетесь из-за этого. И так вышло, что на том месте, куда мы ехали, была Она с ним, и в общем-то мы к ним и ехали. Мое волнение начало бить ключом, когда мы уже подъезжали в Севастополю, и чем ближе к цели, тем грустней становилась музыка в моем плеере и тем сложней было контролировать мысль. И вот мы приехали на последнюю остановку, откуда было видно и море. Она очень трепетно обняла меня, но мне было не по себе, я просто встал на обрыве скалы, и глядя в море пропустил мысль о том, как я проведу здесь две недели жизни рядом с Ней и им. Но когда мы спустились к лагерю и я смог видеть их вместе, меня прошибла удивительная радость, подобного со мной не было. Очень легко и мягко переплетались их души в бытовых сценах, когда они готовили ужин для новоприбывших. Парень оказался не просто приятным, он оказался родным. Я узрел в нем безукоризненного соратника меня самого, и при других обстоятельствах я бы с ним сдружился. И когда мы уже ложились спать, я - в одной палатке, они вдвоем - в другой, совсем рядом, я прокручивал все кадры, запечатленные в памяти и связанные с Ней, а теперь и с ним. В какой-то момент я осознал свою радость ,- я был рад, что она счастлива, мне было приятно видеть, что рядом с ней человек чем-то похож на меня, а чем-то, быть может, лучше, человек, способный её вести по жизни.. Вмиг я понял, что всё, что мучало меня - чушь, и жизнь, вот она , здесь и сейчас: я рад, что любовь всей моей жизни обрела счастье, и пускай в чужих, некогда ненавистных мне руках. В ту ночь, в палатке, спустя полгода страданий, я отпустил её, пожелав счастья.

Но наутро! Он уезжает. С грустным видом на лице, не пожав мне даже руку, он удалился, исчезнув на горной тропинке. В тот же вечер мы с Ней пошли на огромную скалу, над морем, разговаривали и вспоминали былое. В ту же ночь я спал на месте, принадлежавшее ему по праву.. В его же палатке, которую он оставил ей. По её словам, она его бросила, она любит меня и возвращается. Да, это море в этом году было лучшим в моей жизни. Нудистский пляж, море секса и ублажений, возобновление моего вегетерианства. Я перестал курить, ругаться матом. В чем-то заслуга любви, в чем-то я сам потрудился, но я стал другим. И полностью переродился. Друзья, один за другим уезжали. Мы остались одни. Всё было прекрасно, но и это чудесное время подходило к концу.  Настало время ехать домой. Дорога домой была трудной, веселой, но в тоже время подавляющей. Снова мой город, снова квартира, снова скука в Её жизни, снова зов улететь в ночи к нему. Она ездила к нему гулять, и я хорошо к этому относился, потому что теперь я доверяю и в какой-то степени с уважением отношусь к этому пареньку. Она, бывало, проговаривалась, и я понимал, что она по сути мечтает свести меня с ним и поселить под одной крышей, чтобы жить втроем, любить втроем. И я полюбил бы его, и я бы жил так, но.. я не ребенок. И даже не юнец. Во мне появилась зрелость, и я понял, что всё это чушь. Всё это не правильно изначально и не может увенчаться счастьем.. Время тянулось, все продолжало быть таким, каким есть, меня задевало то, что она рвется к нему, но не помнит элементарного во мне. Этот признак эгоизма меня настораживал и портил мне аппетит к жизни. Также я видел её мучение, когда она разрывалась между нами. Потому, быть может, я поступил благородно, а может просто, как взрослый человек. Приняв синего для связной речи, я взял её за руку, и рассказал ту же историю, что написал выше, потом описал свои переживания, свое виденье, заключив всё толчком, что её пора к нему вернуться. Мне было очень больно это делать, ведь впервые за долгое время я хоть немного чувствовал себя счастливым, значимым, любимым. В том разговоре я все доводил до грани, но не пересекая её, я её не бросал, но ждал её ответа, её признания, её любви.. Я надеялся, что она вцепится в меня и больше никогда и не подумает отпустить. Но, увы. Я знаю точно, что не переборщил, а лишь навел порядок в её голове, чтобы она могла сделать свой выбор. И она его сделала, и с утра я был немного в недоумении, когда при прощании с ней на пороге моей квартиры до мяня дошло, что вчера мы расстались, и в этот раз навсегда, потому что теперь я другой, наверное. Так и вышло. Мы продолжаем гулять и шутить. Ходить в кино и обсуждать 3-D эффекты в балете. Но каждый раз осадок времени и памяти.. Рано или поздно я исчезну из её жизни, это предрешено мною же, а сейчас я дарю ей айпод, чтобы ей было не скучно ездить к любимому. И начинаю себя реализовывать, стараясь при каждом воспоминании о ней отпускать эту мысль далеко-далеко, желая ей счастья».

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/