Астения
Я нервный - очень даже нервный, …
но это не означает, что можно
называть меня сумасшедшим?
Эдгар Алан По.
Считается, что люди склонные к полноте, добры. Абсолютная чушь! У меня более сорока килограммов лишнего веса, имеется обреченная уверенность в том, что вес этот растёт, а злости не убавляется. На мой взгляд, всё просто. Достаточно только представить, что с утра до вечера приходится таскать груз, сравнимый по тяжести с мешком цемента, и всё станет понятным, но люди предпочитают находиться во власти привычных заблуждений.
Потому-то и некому предупредить вот ту пигалицу, что судьба её, возможно, ковыляет сзади в образе солидного улыбчивого мужчины, смахивающего капли пота с покрасневшего лица. Невдомёк ей, уверенной в собственной неотразимости, что, когда бы он мог догнать и поднять ногу, с наслаждением отвесил бы пинка её бесстыдно вертящемуся, тощему заду.
Можно предположить, что бесформенное образование на восхитительном теле жизни грубо завидует избытку метаболизма, но ведь и собратья по несчастью не вызывают даже сочувствия, напротив, ещё большее бешенство - вообще не выходил бы из дома. Увы, это невозможно: надо кормить свой вес.
Иной раз кажется, что мы независимы друг от друга. Я имею в виду избыток себя, поскольку отношусь к этой, с позволения сказать, неотъемлемой части с ненавистью. Мне отвратительно ощущать, как она (скоро уже большая моя половина) получает животное удовольствие от любой, мало-мальски пригодной еды и не может насытиться, заставляя меня до блеска вычищать хлебом обеденную тарелку.
Я мщу ей за мучения и ем мало. Специально, из подлости - пусть помучается. Бесполезно… Она всё равно растёт. Ничего нельзя поделать. Невозможно проникнуть в её непредсказуемый мир, потому что проникать некуда: там один только отвратительный, пропитавший всё жир и нет мозгов. Стало быть, нет мысли, а значит и логики. К чему я это?! Да к тому, что не всё логике подчиняется, отнюдь нет!
Вот! Заметьте, они всегда употребляются вместе. Нельзя сказать просто: отнюдь! Вслушайтесь в мычание этого слова, несколько протянув букву ю-у-у. В одиночестве оно способно превращаться даже в глагол: отнюдь на…; в… и к… Гадость!!! «Отнюдь нет» - другое дело! Отрицающая частица оказывает неоценимую услугу благозвучию выражения, делая акцент на себе и отвлекая от гундосости первой составляющей.
Это более чем логично и можно было бы уверенно заметить, что против логики не пойдёшь, как вдруг… кофе! И почему-то «он» - не «оно»?! Однако, единственно правильно. Да если бы оно не было им, то виски были бы «они». И как же тогда быть с Боттичелли и его соотечественниками? Но это ещё не всё. Некоторые энтузиасты (вероятно, твёрдо придерживаясь феминистских убеждений) стремятся определять напиток женским родом - кофа. Напрасный труд. Кофе - «он»! Навсегда! Нелогично? Возможно… Но верно.
«Нечего мудрствовать, издавая директивы и указы государственных и научных учреждений: не переучите - не на тех напали», - почти восклицаю я с гордостью, и пассажиры напротив, что-то заподозрив, пристально смотрят мне в глаза. Двое… Очкастые однояйцовые близнецы-первокурсники, сжимающие коленями костлявые кулаки.
Они слушают свои плееры. Уши наглухо забиты капсюлями наушников, поэтому в полной уверенности, что все вокруг обсуждают только их. Вдруг, вероятно, любимая обоими музыкальная фраза, и, как по команде, они поворачиваются друг к другу и делают приподнятыми, согнутыми в локтях руками ритмические движения, наклоняя головы, то влево, то вправо. Действо длится несколько секунд, мелодия заканчивается, и, замерев в изначальной позе, они дико косят глазами, пытаясь, не поворачивая головы, рассмотреть, что происходит позади.
Я еду в маршрутке… Как вы уже догадались, в магазин, но совсем не за едой.
Этот специфичный вид транспорта - одно из самых удачных коммунистических заимствований у пройдох-капиталистов. К слову сказать, я коммунистов не люблю точно так же, как свой лишний вес и капитализм, однако признаю, что за семьдесят лет, давя исключительно на самосознание большинства, они (коммунисты) успели многое. Например, выкопали для нас метро в Москве, Ленинграде и в некоторых республиках бывшего СССР. (Знать бы, что последует вслед за его развалом, кое-где можно было бы и не копать).
Но в моём городе метро нет, только несколько полузаброшенных подземных переходов, поэтому, как уже было сказано, - маршрутка.
Я хорошо знаю правила. Войдя в салон, передал деньги за проезд, отыскал пожелтевший от времени, болтающийся почти в недоступном месте моток и оторвал билет. Порция уничтожающих взглядов водителя, отражённых зеркалом заднего вида, была бы мне уже обеспечена, но я сажусь к нему спиной, пусть задохнётся в собственном бессилии.
Ловушка: я тут же молчаливо высмеян дегенеративными представителями студенчества и «осУжден» частью пассажиров, уверенных в том, что поддержав шофёра, они получат благо в качестве положенной остановки по требованию.
Благо, недоступное всем остальным. Особенно тем, кто хлопает дверью в автомобилях, где она закрывается хорошо, и не хочет напрягаться там, где что-то поржавело. Нирвана, недосягаемая для неполиткоректного хама, орущего название улицы неизвестной иногороднему водителю, или недоноска, произносящего его слишком тихо. Можно присовокупить и тех, кто замешкал назвать свою остановку или вопиет о милости слишком рано.
Визжат тормоза, и меня придавливает к спинке кресла. Юные меломаны, подчиняясь инерции, наклоняются вперёд и, в удивлении повернувшись друг к другу, цепляются очками. Это молодая стеснительная девушка подняла руку. Свободных мест нет, стоять в салоне нельзя, и я пытаюсь напомнить водителю правила перевозки пассажиров. Придуманный мной способ защиты больше не работает, теперь его взгляды чувствуются затылком.
Сгорая от стыда, рослая девица, прикрытая двумя лоскутками, поднимается по ступеням и, рискуя свернуть себе шею, кое-как устраивается, нависая надо мной.
Чтобы бессовестно не разглядывать недобритые волоски внизу её живота, я смотрю в пол, в него упираются, стараясь удержать равновесие крупные ступни, которых она тоже стыдится. Наверно поэтому покупает босоножки размера на два меньше.
Не успели разогнаться - снова резкий тормоз. На сей раз щупленькая женщина с бегающими глазками. Повернувшись к публике спиной, она по-хозяйски плотно затворяет дверь и, в старании, въезжает своим тазом под колени длинноногой молодице. Та на короткое время теряет равновесие, бьётся головой в тесноте вентиляционного люка и неожиданно привычно ругается матом.
Изо всех сил она упирается в потолок, и ноги съезжают с высоких каблуков, выдавливая пальцы далеко за пределы толстой подошвы. Обнаруживая нечеловеческую ловкость, она крепко обхватывает ими носки босоножек. Вероятно, благодаря только этому ей удаётся, наконец, устоять.
Прошу водителя остановить возле нужного переулка и ещё раз говорю, что он подвергает жизни людей опасности, - стоять в маршрутке запрещено…
Но найди дурака, который откажется от дополнительного неучтённого заработка - рубль тыщщу бережёт, а уж десять… Ради этого можно остановить даже на Т-образном перекрестке. Инспектор дорожного движения скромно отведёт глаза, потому что понимает, как устал водитель, вынужденный весь день кружить по одним и тем же раздолбанным дорогам, мимо до отвращения знакомых домов, в окружении тошнотворных индивидов, которым надо ходить пешком, а они - вы подумайте - ТРЕБУЮТ…
Прошёл бы лишних двести-триста метров. Что болит?! Жрал бы меньше! «И откуда у людей столько денег?!» - это уже от той самой, определённой части пассажиров, которым необходимо против кого-то дружить, но непременно вместе с водителем.
- Здесь нет остановок! – с удовольствием произносит он, и немеет язык, не находя возражений на примитивную очевидность: одну единственную остановку посередине моста, существовавшую в пляжное время года, отменили еще до изобретения развитого социализма.
Эх! Молодость, молодость: футбол, волейбол, настольный теннис. Как самозабвенно и ехидно смеялись мы в щепотку над маразмом власть предержащих, гугнивых старцев, но даже среди них не нашлось равного неизвестному новатору, применившему принцип вертикали власти по отношению к городской телефонной справке.
Все знают - правительство Родины находится в столице, и это - как говаривал наш первый президент - правильно, но ни в коем случае не может означать, что, набрав 09 и несколько раз прослушав фрагмент никому не интересной синтетической музыки, узнав попутно, насколько важен мой звонок, я попаду в столицу. Хорошо, не в КРЕМЛЬ…
Неместная, даже для Москвы, сотрудница, разумеется, «не пОняла», где в дважды чужом городе находится закоулок с каким-то керосиновым ларьком. Телефон она, разумеется, тоже не может продиктовать, поскольку я не сказал номер дома, в котором этот ларёк дожидается судьбоносного визита санэпиденстанции.
Но тут всё логично, это, как дульбозером по протуару, - не может измученная переездами барышня знать о том, что происходит в пятистах километрах от неё, в местах, о которых она ничего не слышала. А мне просто необходимо узнать, завезли ли сегодня керосин, затем, что собрался зажечь в беседке керосиновую лампу и там, стыдно признаться, поужинать. О существовании этого устройства она, естественно, не подозревала, и теперь, нелестно поминая, возможно, очень хорошую девушку, мне приходится трястись вместе со своим неотделимым лишним весом в этот самый переулок. Здесь-то его все знают - только там можно купить стакан злополучного керосина и такую экзотику, как примусы и асбестовые фитили для керогазов.
Водитель, припомнив все мои прегрешения, не слушает слабые протесты. Он делает громче свой шансон: «Рыжая зараза, где же ты мужкуешь?», - в отчаяньи хрипят динамики, и жилистые мужики возле окна похабно улыбаются.
Все знают, что мост растянулся на два километра, и теперь каждый метр этих километров мне придётся мерить своими собственными шагами. Отличники, наконец, расцепили очки и, имея в виду меня, многозначительно переглядываются слезящимися от смеха глазами. Выражая поддержку водителю, возмущённо переговариваются поборники собственной справедливости. Даже стыдливая кариатида, подпирающая потолок, тщетно давит ухмылку.
И я решаюсь! Я встаю со своего сиденья! Безвкусно одетая быстроглазая женщина - сухонькая обладательница чёрного пояса - бросается вперёд, чтобы занять моё ещё тёплое место. Подставляю бедро и она отскакивает как городошная чурка. Проклиная свою медлительность, я лезу вверх, ногами на сиденье. Всунувшись по пояс в кабину водителя, всей нерушимой тушей наваливаюсь на хозяина маршрутки. Он проседает подо мной, а я хватаю баранку и остервенело кручу вправо, туда, где хлипкое ограждение отделяет всех нас от края, за которым шесть метров невесомости, потом омут на дне прозрачной и холодной реки…
Отчаянные мужики тянут сзади за штанины, но я громко порчу воздух и, невзирая на смертельную опасность, они, безысходно подвывая, отползают в дальний конец салона.
Чувствую, как пытается выбраться шофёр - это вряд ли… Кажется, он увяз в моей второй половине, наконец-то оказавшей мне неоценимую услугу. Толчок, который в полной мере ощущает подо мной водитель и свобода, свобода… Мы летим вместе навстречу ряби на мягкой, как пух, тихой воде, удар о которую разрешит все наши противоречия…
- Выходить будете, - улыбается работник общественного транспорта. - Смотрю, замечтались Вы…
Буду, конечно! Пройдусь… Мне в самом деле полезно. Вот возьму и пешком… Что там мост - до самого дома! Хорошо! Хрен с ним, с керосином: лампа всё равно не понадобится. Сосед участок удобряет – самосвал свежего навоза привёз - тут уж не до ужина на воздухе. Собирался поговорить с ним, сказать, что воняет, да не стал, - дело-то, говорят, нужное…
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/