Одесса

 

- Там фабрика окорочков. Рабочий день с восьми до двадцати, а дома я делала ремонт.

- Неужели ты работала без выходных, время не нашла прийти к единственной матери, когда узнала, что твой жених её обворовал?

- Были у меня выходные, просто я доверяла Сергею, понимаете?

- Больше, чем матери, - говорила темноволосая женщина, закуривая сигарету Честер.

-Я тогда боялась, что мать начнёт меня шантажировать, чтобы к себе вернуть. А Сергей сказал, что находится в Луганске и совершает большую сделку и к свадьбе приедет с деньгами.

–Хорошо, ты хоть квартиру в Красногвардейском на него не переписала. В письме к подруге ты пишешь: «Ещё у меня скоро отпуск. Хотела гнать к вам, но нет, приеду позже. Мне забеременеть нужно».

- Ну и что из того? – спросила допрашиваемая. Она была из тех, что не умеют врать, на первый взгляд, и прямо смотрела в глаза сидящей напротив брюнетке в тёмно-мышиной униформе.

«Может, к Алиске загляну. Но не думаю, что ей это интересно. А так ещё там есть парень один. Два недели с ним переписывались по интернету. Пора увидеться вживую. Это я к тому, что в жизни всякое бывает. Мой не объявился. А то, Маринка, и Крым без вас – это не Крым». Не понимаю, ты к свадьбе готовилась, или с мальчиками знакомилась?

-Нет, я постоянно думала о нём, просто не хотела, чтоб меня друзья забыли. Товарищ следователь, - обратилась напоследок девушка, - вы сообщайте, что про него появится.

Следователь переворачивала следующую папку:

- Ты тоже приходи, если что.

Выйдя за дверь, девушка вытащила из кармана джинсов жёлтый обрывок и развернув его, читала, вспоминая заново написанное год назад письмо:

«Дорогой Руслан, сейчас бы твоего чая. Как Люся уехала, так стало совсем одиноко. А к вам надо летом, а то зимой по грязи чапать можно и у нас. А я вот уеду в Австрию. Куплю дом у подножия скалы и буду туристам комнаты сдавать. Может встречу какого-нибудь бизнесмена.»

Юля понимала, всё дальше продвигаясь по незнакомым насекомым почерка, что это не её письмо. Вернее в чём-то её, ибо Люся действительно уехала, связавшись с бандитского вида кавказцем, но ни Австрий, ни интернетов в её жизни не было. У лифта она развернулась и пошла обратно по закругляющемуся коридору, пустоту которого мирно рассекали три комара.

«Пугают климатические условия в мире. Страшно становится. Что же будет с миром лет этак через десять? Как эколог говорю… Разрушение и засорение в глобальных масштабах. Ну точно! Надо уезжать из городов». – Юля убедилась окончательно и затрепетала перед величием надвигающегося поступка.

Она негромко постучала в дверь с табличкой «Пидкидюк Татьяна Николаевна» и твёрдо вошла.

- Я машинально письмо своё забрала, а тут смотрю – письмо не моё.

- Хорошо, что ты его принесла. Я уже начала чувствовать, что чего-то не хватает, - дружелюбно сказала Татьяна Николаевна и вытянула из стопки нужную папку. Она торопилась. Через полтора часа нужно быть в театре, куда муж купил билеты два месяца назад.

Жёлтый обрывок был препровождён в папку по делу Сергея Гурко.

«Я решила поменять стиль. С зарплаты куплю небольшой каблучок и брюки. Надоело. А вот были бы вы, думаю, таких мыслей бы мне в голову не пришло. Начинаю подстраиваться под окружение, работающее со мной. Растворяюсь. Скоро ногти начну растить, маникюры делать и что ещё хуже – ходить в солярий. Так что вывод один – переезжайте в иную точку бытия, или это придётся сделать мне. Я ведь как ни крути часть вашей семьи. Люблю вас. Альфия».

Остальные листы были вот о чём.

Некий Максим по фамилии Спутник выехал из городка Абинска Екатеринодарской губернии и проплутав в автобусе по городкам Черноморья, выехал к паромной переправе Керченского залива.

В автобусе прохаживался свежий ветерок из люка.

Мужчина в левом ряду, зайдя на переправе, опустил спинку кресла, законопатился наушниками и включил в планшете голливудский фильм. Его сосед, заинтересовавшись достижениями прогресса, попросил узнать погоду на завтра, что мужчина в наушниках и осуществил, вышедши в интернет, не прерывая фильма и не снимая наушников.

- В конце недели немного дождей, а так всё ясно.

- Это радует, - поблагодарил сосед, - а то зима слишком затянулась.

Диктофонная запись разговора следователя с господином Михалковым.

- Заметили ли вы высокого бородатого юношу в салоне? – спрашивает Татьяна Николаевна.

- Вы знаете, автобус был полностью забит людьми, выделить из них бородатого юношу я бы не смог. У меня бы и не отложилась эта поездка в памяти, если б не то обстоятельство, что пока я проходил таможенный досмотр, автобус уехал без меня, с моим чемоданом. Пришлось догонять на такси. Я человек незлобивый, но рассердишься поневоле, если ехал весь день бок о бок с остальными, а они даже внимания не обратили, что место пустует.

 

Красные муравьи живут повсеместно небольшими, а часто и огромными поселениями и охватывают своей деятельностью всю территорию леса.

 

Татьяна Николаевна пробежала глазами следующую подшивку.

Сегодня она пила кофе без сахара. Она могла бы сходить к майору, но у того самого вряд ли нашёлся бы даже пакетик с чаем. Конец месяца, в долг брать бесполезно.

Она посмотрела на часы и закурила. Кофе горчил глотку.

 

День тянулся бесконечно, и одна Татьяна сидела с мужем в партере оперы «Лебединое озеро», а другая продолжала курить в кабинете. Она ни о чём особо не думала, в уме колыхалась сермяга.

До Керчи подвизался постоять в проходе Николай, возвращавшийся из России с кошельком с распределённым по карточкам заработком. Он выпил на таможне, добравшись, так сказать, до родных рубежей, и теперь рассказывал ближайшему пассажиру о том, что встревожен увеличением пенсионного возраста.

- Зачем они увеличивают рабочий возраст, если работать негде? – ухмылялся он из-за поручня.

- Что, совсем плохо? – сочувствовал пассажир.

- Не говори, вообще продыху не дают. Если б не Россия, куда можно ездить зарабатывать, я бы сдох, наверно.

Керчь тянулась длинной улицей. У вокзала стояли в сумерках две горбатые маршрутки.

Диспетчер сказала, что в сторону Одессы пойдёт электричка через два с половиной часа, никаких проходящих поездов сегодня уже не будет.

Камера хранения – двадцать пять гривен. Не привыкший быстро перегонять в уме рубли на гривны, Спутник огляделся в пустом кафельном здании, оборудованном рядами алюминиевых кресел, и подошёл к женщинам, сидевшим вполоборота друг к другу.

- Вы не электричку дожидаетесь?

- Её самую.

- Я тоже. Сумка у меня тяжёлая. А я в Керчи ни разу не был. Можно сумку с вами оставить? Я прогуляюсь часик, не больше, и вернусь.

- У вас там бомбы нет? – спросили на всякий случай женщины.

- Конечно, есть. Щас покажу, - аляповатый бородач с готовностью раздвинул молнию.

- Не надо. Мы вам верим.

- Ага. Спасибо. Всё. Через час вернусь, -поблагодарил Максим и вышел в старинные незакрывающиеся двери с продольными поручнями.

Из газона, занимавшего половину улицы, высовывалась свежая травка. Даже в темноте она изумрудилась радостью новой жизни.

Максим бородач дошёл до хлебного и купил четвертушку белого хлеба, в гастрономе купил колбаски, а в алкогольном чекушенцию. Максим убедил себя в необходимости её употребления.

Собаки во дворе за магазином кинутую им колбасу съели, а хлебные куски оставили.

- Он не произвёл какого-то особенного впечатления. Попросил присмотреть за сумкой. И вернулся, как обещал. Принёс нам по шоколадке и долго ещё расшаркивался. Потом опять ушёл, но сумку взял с собой, - рассказывали женщины следователю.

- Я сразу понял, что ты не местный, - говорил Максиму рыжий мужчина в долгополом пиджаке, когда Макс присел с рюмкой и лимоном за дальний столик в кабачке напротив вокзала. – Причёска другая, осанка, разговор другой. Местных я каждое мурло знаю. Лица пообшарпались от долгого употребления. Путешествуешь, значит. А что путешествуешь?

- В Одессу еду. Не бывал в этих краях и решил по дороге ознакомиться.

- А в Одессе что?

- На работу хочу устроиться.

- А едешь из России, так? Странно, наши-то все к вам едут. Но Одесса, конечно, город интересный. Бывал я там в восемьдесят шестом. Я был капитаном международного лайнера и привёз однажды семнадцать видеодвоек Самсунг. Это была бомба! Мы бы прям сюда зашли, но тогда лёд на Азовском море встал, пришлось идти в Одессу. Первый раз на моей памяти, а живу я здесь двадцать пять лет. В этом году снова. Это не случайно. Да, не стоит жизнь на месте, - пояснил он вслед уходящему Максиму.

Который вернулся на вокзал и попытался сосредоточиться на главном. На том, брать ли вторую чекушенцию или не спешить.

- И он вас ни о чём не спрашивал? – удивилась следователь показаниям рыжего свидетеля.

- Нет. Более того, он говорил так, будто знает тут всё и уверен, что всё происходит в соответствии с его желаниями.

- Это о чём он, простите, говорил с уверенностью?

- О том, что у нас люди добрые. Отзывчивые. Отзывчивые, когда им что-нибудь надо. Помню, привёз я домой видеодвойку, так Ванька полгода её у меня выманивал на большой телевизор.

Татьяна Николаевна отстукала на клавиатуре текст показаний и придвинула мужчине, чтоб ознакомился. Зачем такая информация нужна, никогда заранее не знаешь, может получиться так, что без неё-то дела и не выйдет. Во всяком случае, с Гурко всё понятно, а что за фрукт этот Спутник?

 

Сергей Гурко в это время сидел в распивочной возле Джанкойского отделения милиции, дожидаясь майора, которого хотел угостить пивом в знак благодарности, что тот не стал лютовать, обвешивать своего же пацана приплетёнными делами. Следователя он тоже хотел угостить пивом, но недавно закончившая высшую школу милиции девчушка отказалась, глазами показав, что и ему не советует, к тому же, в день закрытия дела о мошенничестве по заявлению жителя Луганска, которого гражданин Гурко обманул на двести пятьдесят гривен. Сергей выплатил потерпевшему деньги и месяц ходил отмечаться в Джанкойский отдел в том, что он исправно посещает участок.

Майор так и не пришёл. Сергей подождал до девяти и на оставшиеся деньги заказал лепёшку в съёжившихся осколках помидоров и сыра. Денег оставалось ещё на бутылку водки. Заприметив за одним из столиков женский силуэт, он взял водку, пиццу и подсел к девушке, размазывавшей тушь по подбородку.

 

Максим вышел в тамбур общего вагона, преодолев предложение проводника докупить одно место и оборудовать с помощью простыни отдельное купе на полке. Макса не устроил сей некачественный фальсификат.

В плацкарте полная женщина в футболке, чёрных штанах со штрипками и стразами на задних карманах составляла одна на другую три сумки. Увидев пролезшего на своё место Макса, она продолжила нескончаемый исповедальный поток:

- И мы же ж тоже, поехали в прошлом году к племяннице в Рязань. Пока там были две недели, у моего кончился срок водительских прав. Я говорила ему: «Давай сделаем до поездки», но он торопился, отпуск-то короткий с этими переаттестациями. А так и получилось, что с нас на русской границе денег взяли и наши последние гроши отобрали. Я им говорю: «Совесть имейте, оставьте хоть на бензин» - ай, да шо там толку им говорить!

- Как ваша племянница себя чувствует? – поддерживал разговор Максим.

- Да ничего. Муж у неё стоматолог. Летом на море собираются, так наверно у нас остановятся. Мы, правда, не у моря живём, но тут ведь в Крыму отовсюду до моря недалеко.

Где-то невдалеке от моря Макс уснул. Проснулся в стеклянном треморе. Соседка уже вышла, поезд подъезжал к конечной станции.

С перрона Макс зашагал к зданию вокзала, где нашёл вестибюльчик с комнатами отдыха.

Вахтёрша, старательно выводя каллиграфические каракули, записала его паспортные данные.

- Есть одноместные, они по восемьдесят, а есть трёхместные по пятьдесят.

- По пятьдесят – самые дешёвые? Давайте пока сутки.

- У нас до двенадцати дня. Завтра начинаются следующие.

- Куда деваться. Мне главное выспаться.

- Не советовала бы я вам идти в трёхместный. Паренёк там плохой.

- Что значит плохой?

- Ну так, за вещами хорошенько присматривайте.

- Секундочку. Я хотел утром по городу прогуляться, а вещи в номере оставить.

- Не советую. Мы за сохранность вещей не отвечаем.

- Давайте тогда одноместный.

- Поздно. Я уже чек отбила на пятьдесят, - вахтёрша протянула Максу бумажку.

- Добейте ещё тридцать, и я пойду в одноместный.

- У нас так не делается. Не бойтесь, ничего с вами не случится.

Макс поднялся в комнату, наполненную светом телевизора. На койке у стены спал лысый паренёк – кожа да кости , на тумбочке между двух горок подсолнуховой шелухи лежал жезл телевизионного пульта.

Макс пригляделся к спящему, выключил телевизор, запихал сумку в тумбочку, открыл окно, залез в постель, решив, что душ примет с утра.

Проснулся он через час от лязганья автовокзала, расположившегося под окном. Пришлось затянуть створку обратно.

Он полежал ещё. Сон не шёл. Он сходил в душ и вернулся посвежевшим.

Сергей плохо чувствовал себя с утра. То ли от просроченной пиццы, то ли от пакета с семечками, который он опустошил, на сон грядущий посмотрев передачу про американских патрулей, догоняющих сбрендивших автовладельцев.

Он остановился на том, что перепивший ковбой оказал сопротивление полицейскому, требовавшему, чтоб тот вышел из машины, офицеру пришлось стрелять ему в ноги, поскольку возникло опасение, что ковбой – двухметровый кубический детина – рванёт по газам, отшвырнув пробирку алкогольного теста.

Пока сосед плескался в душе, Сергей застелил кровать, оделся и лёг, ища на пульте нужный канал.

В животе комковались и распадались колики.

Вышедший сосед сразу пошёл на него с протянутой рукой.

- Максим.

- Сергей.

- Очень приятно. – Макс приглядывался к парню вдвое меньше его.

- О чём вы с ним говорили? – не преминула вставить Татьяна Николаевна.

- Да как обычно. Кто, откуда. Он сказал, что в одиннадцать уходит, что у него семейное дело, местный майор обещал помочь. Жена ребёнка забрала и уехала к тёще. Тёща его ненавидит и настраивает жену против. Потом он попросил телефон, жене позвонить, сказал, что его телефон в починке и он только в три его заберёт. Я предложил по городу прогуляться, позавтракать, мне сим-карту надо было заменить.

- Чё по нему гулять, - сказал Сергей, надевая кожаные мокасины. – Дыра, столица наркоманов. Одно слово – Джанкой. Пойдём, я тебе покажу дешёвую кафу, покушаешь.

- Тихо тут у вас, - говорил Максим, когда они шли по солнечным улочкам растрескавшегося асфальта.– А где центр?

- А центр вона, у памятника Ленину, - указал Сергей на облупившееся белое с ржавыми потёками здание дворца чего-то, канувшего насовсем.

Ленин высился на пятиметровом постаменте, добавляя своими четырьмя грандиозности, указывал в сторону синего храма с чугунной оградой.

В кафе Спутник заказал борщ и пиво, так как Сергей есть отказался, сославшись на желудочные рези, а пиво тут хорошее и не напортит организму.

Барменша приветствовала их как старых знакомых.

Разговор естественным образом скатился к вопросам заработка. Сергей рассказал о своей фирме, торгующей телефонами, о том, что он неплохо поднялся на них в последнее время, и всё было бы хорошо, если б жена не подговнила. Макс поделился насчёт планов найти в Одессе свою судьбу.

- В Одессу я бы тебе не советовал ехать, - сказал Сергей, допивая третий бокал. – Судьбу ты может и найдёшь, но жизнь там тяжёлая. Криминальная столица. Хочешь, поехали в Николаев, я как раз сегодня возвращаюсь.

- А как же разборки с женой?

- Завтра приеду и разберусь. Поедем ко мне. У меня двухкомнатная квартира. Захочешь, оставайся, мне одной комнаты хватает. Николаев лучше Одессы.

- Как бы это объяснить. Я в Одессу еду за одесским юмором. Давно хочу испробовать его на себе.

- Юмор там выродился в понты. Хулиганья много. Видишь, - Сергей провёл пальцем по белому шву, перерезавшему выбритый затылок, - это я в Одессе ночью за пивом пошёл. Обернуться даже не дали, гады, трубой врезали. У нас в Николаеве бандиты давно друг друга перестреляли, либо переквалифицировались в бизнесменов, а в Одессе на улице ни у кого дорогу спросить нельзя, обязательно уцепятся и раскрутят на полную.

- Да и вообще. – продолжал он, когда они вышли из кафе в поисках офиса телефонной компании, - страна у нас галимая. Менты лютуют. Работы нема. Я охранником работал в супермаркете, начальником смены, так у меня зарплата была на русские деньги восемь тысяч. Это и на неделю не хватит после работы пивка нормально попить. У нас в Николаеве клуб есть, «Блиндаж», немецкий дот переделали, там всегда весело. Я тебе покажу.

- Не любитель я по клубам ходить, - осторожно заметил Спутник, в котором поднималась волна благодарности. Что ещё нужно в путешествии, как не удачный попутчик?

- Ты можешь выручить меня? – спросил Сергей.

- Всё что в моих силах, брат.

- Раз мы всё равно едем ко мне, не мог бы ты занять мне восемьсот пятьдесят рублей? Майора надо подмазать, чтоб с женой помог. Видишь, вон он вышел из отделения. Здорово! – закричал человеку вдалеке.– Пока он не занят, я бы перетёр с ним. А вечером я тебе отдам всё сполна и сверху ещё добавлю. Одарю.

Макс достал из косметички тысячную банкноту, «верю», - сказал он про себя и отдал Сергею. Они направились к телефонному офису.

Сергей объяснил, какой тариф окажется оптимальным для человека, общающегося с Россией, и побежал перетирать с майором, крикнув, как показалось Максиму, напоследок:

- Смотри, чтоб не накололи!

Сергей вернулся в комнату через час и попросил телефон, чтобы позвонить жене.

Макса это убедило в том, что заехать в Николаев, раз он по дороге, не помешает. Сергей живописал тенистые парки с прудами, чистоту на улицах, обещал сводить в магазин, где можно устроиться охранником, но не за этим приехал Максим, поэтому отказался.

- А ты думал, я не приду? – смеялся Сергей, когда они выходили из гостиницы. – Нет, брат, я не такой человек. Как можно на добро ответить подлостью? Со мной такое делали, но я не умею. Алло, Юля, привет. Да, я опять, с другого телефона. Да шо, на вокзале электричку жду. Завтра приеду. Потому что у меня дела. Поняла? Да, и с твоей мамашей я ничего общего не хочу иметь! Это уж ты сама решай, а деньги ты по закону должна мне отдавать, раз мы муж и жена, поняла? Вот зараза, сбросила. Жена у меня последний ум потеряла. Как мой попугай прямо. У меня дома кресла кожаные. И попугай. Розовый какаду. Я его выпускаю по квартире полетать. Если я в комнате нахожусь, он ведёт себя нормально. А как выйду на кухню, начинает рвать кресла. Идиот. Так и эта. Стоит отвлечься, она уже новую пакость мастырит.

В квартире Сергея, в холодильнике, дожидались круги краковской колбасы и любимые хозяином крабовые палочки, в морозилке – неизменные пиццы.

- Приедем. Возьмём бутылочку коньяка. Был у меня настоящий Наполеон, да на той неделе друзья приходили. Колбасу в микроволновку и макарошек отварим. Хлеба только надо купить. Остальное всё есть. Я дома почти не ем. Некогда. Утром перед работой сожрёшь пару бутербродов, а потом весь день на бегу, вечером зайдёшь куда-нибудь – да в тот же «Блиндаж» - пивка попить, там же и поужинаешь. Домой придёшь – да брык в кровать. Готовить некогда.

Сок поджаренной краковской колбасы, несмотря на съеденный борщ, всё явственней тёк по губам Макса, предпочитающего не тратить на еду лишнего. Один Макс уже сидел в небольшой стильно обставленной кухоньке с потолочными светильниками, сняв носки, у белого стола и вдыхал аромат заварного кофе, а другой продолжал шарить глазами по пустому вокзалу, выискивая, где присесть.

Пришло сообщение:

«Если б ты чувствовал, что такое семья, ты бы не уезжал».

- Это тебе, - Макс показал сообщение Сергею.

- Допетрила наконец. А я ей о чём каждый день говорю?

- О чём ты ей каждый день говоришь?

- Я ей говорю, что мы давно семья, и убегает от ответственности именно она, а не я. Тёща дотацию на ребёнка забирает себе. А это как-никак триста гривен. Я-то без них проживу, а Юлька с малым сидит, так ей бы пригодились.

- Не пойму, что у вас в семье за обстановка.

- Тёща жену ко мне не отпускает.

- Почему?

- А ты её спроси. Больная на всю голову. Не получается у меня телефон забрать сегодня. Пацанчик тот, что ремонтирует, заболел. Разреши послать ей пару ласковых.

В неспешных переругиваниях Сергея с женой, голосовых и письменных, попутчики скоротали время до электрички. Сумерки подкатились быстро.

- Я тебе дома хороший телефон подарю.

- Мне и этого достаточно.

- У меня их там без счёту валяется. А уж сломанных! Мы телефоны на оптовой базе берём за копейки, так что телефоном тебя отблагодарю, - говорил Сергей, разжигая в душе Максима бесполезную жажду халявы.

- Обожди. Шо-то я не поняла, - прервала монолог Максима следователь. – Ты же собирался в Одессу. Зачем согласился ехать в Николаев?

Макс причмокнул. Ему хотелось курить, он устал, тянуло в сон.

- Как вам объяснить. Чем больше свежих впечатлений, тем жизнь полнее. Если тебя по-дружески приглашают, нельзя отказывать, иначе в другой раз жизнь просто не подсунет тебе непредвиденности, видя, что ты закрыт и занят исключительно консервированием.

- Хорошо ещё, что ты легко отделался. Могли бы завести в подъезд и там грохнуть.

- Я же присматривался к Сергею. Нормальный парень, нормальные проблемы с женой, одет хорошо. Сигареты дорогие курил, пачку за пачкой.

- Правильно. Потому что он ещё не втянулся. Ты застал его в процессе перехода из человека порядочного в вора.

- Я просчитал комбинации и решил, что он мне вреда причинить не может.

Зазвенел телефон. Звонил муж узнать, где присутствует настоящая Татьяна: в партере оперы с ним или всё ещё в своём кабинете.

- Я с тобой, где мне ещё быть, всегда с тобой. Где бы я ни была, я с тобой. Я тебе перезвоню, у меня сейчас много работы.

Макс тем временем завидовал себе, укладывающемуся спать во второй комнате квартиры Сергея, наполненному колбасой, кофе и цепляющимися, как крупинки в мозаике, одна за другую историями радушного хозяина.

 

- Не помню я никаких ребят, - говорил круглолицый румяный мужчина в кожаном пиджаке. У него в тот день получился на редкость удачный выезд в перифирийную Керчь- он продал все книжки, что взял из Николаева в кожаном портфеле с медным замком. Удалось даже продать пятисотстраничный альбом картин Сальвадора Дали. – А, ну да! Были там двое. Один всё на лавке лежал, а другой полторашку пива допил и всё пытался на остановках ещё взять. Да куда там. Поезда-то все прошли.

Этот румяный человек, живший за счёт общительности, беспрерывно фонтанировал экспромтами, пока электричка не втащилась на вокзал Николаева.

- Шо, вмерз? – спросил он у натягивающего кофту Максима, зябшего со сна в непривычном климате. – А ты пробежечку вдоль перрона. Шо, сумка тяжёлая? А ты её мне дай. Только смотри, я человек непредсказуемый. Ох, родной город, встречай своих безымянных героев! – продолжал он, спускаясь из вагона. – Всегда приятно возвращаться домой. Пойдём в тот шатёр, - говорил он смуглой женщине и Сергею. – Там всегда пиво свежее.

- Серёг, - попросил Макс, стараясь не испортить впечатления о себе. – Ты только недолго, ладно, а то я устал. Помыться бы да поесть нормально.

- В кафе можешь шашлык взять. Там, правда, не так, как дома сам себе приготовишь, но всё же червячка заморишь.

- Что ещё могу добавить? – говорила следователю смуглая Лариса. – Колю я давно знаю. Хороший парень. Встретились в электричке. Я за городом устроилась, в пансионат. Пока приготовления к сезону, я и мотаюсь туда-сюда. Коля откуда-то, из Армянского, чи откуда, добирался. Потом у вокзала выпили по бутылке пива да разошлись. А те двое, ну что они? Один с нами выпил, на мои. Второй его ждал. Сидел такой грустный, в окно смотрел. Больше-то и нечего сказать.

- Дрянь шашлык, - сказал румяный, выковыривая из зубов остаток деревянного шампура. – Слышь, хозяин, я говорю, слабый шашлычок у вас.

Хозяин за прилавком потирал шею, будто ожидал худшего, а тут такая ерунда.

- Жена дома нажарит. Опять нажралась? – усмехаясь, спросил он подгребавшую к нему женщину в подтянутых до грудей штанах с отсиженным в пыли задом.

- Петя, ты меня знаешь, если начала, то иду до конца. Налей рюмашку, мне и Вовчику. А с завтрашнего дня – всё!

- У тебя уже месяц завтрашние дни. Ты в зеркало на себя посмотри!

Но женщина включилась в процесс, остановить который хозяин был не в силах. Она убрала за компанией, покидавшей столик, картонную тарелку и три бутылки, а столешницу протёрла рукавом некогда шёлковой рубашки. Затем схватила веник и невзирая на посетителей принялась пылить. Хозяину пришлось налить ей, дабы утихомирить.

Широкие улицы, высокие тополя – таким встретил Спутника Николаев. И фонари, освещающие пустынные мостовые.

В темноте трудно было определить, тот ли это город, что представлялся Спутнику. Во всяком случае, мусор валялся на лысых газонах и полиэтиленовой пеной облеплял внутренние углы поребриков.

Они шли минут двадцать, и хотя в электричке Сергей говорил, что живёт возле вокзала, сейчас своего быстрого шага он сбавлять не собирался.

Нести две сумки было неудобно и Спутник в знак доверия отдал Сергею перемётную сумку, в которой лежали документы и ценные предметы, оставив себе баул с вещами.

Макс знал, что знаки внимания и доверия пробуждают в человеке, которому они оказаны, благодарность и желание оправдать.

Видя, что Максим начинает отставать, Сергей сбавил темп:

- Вона впереди красный огонёк. Это пекарня. А рядом и мой дом будет. Дай мне телефон, забыл жене кое-что сказать.

Макс отдал телефон и пошёл на красный огонёк. Дойдя до крыльца, он остановился и внимательно посмотрел на Сергея:

- Сказал?

- Да. Ответа жду.

- Уже поздно. Она может спать. Давай телефон, а то получается, я тебе всё своё отдал.

- Возьми, конечно, - насупился Сергей.

- Чего брать?

- К чаю кренделей обсыпных. А я в кусты пока сбегаю.

- Здравствуйте, – приветствовал Спутник рабочих пекарни в белых халатах и синих беретах.

- Щас подойду, – крикнула из-за стеклянной перегородки, выкрашенной зелёной масляной краской, полная женщина, переставлявшая в печи листы с печеньем. Остальные пекари надолго оглянулись.

Макс дождался женщину и потянулся было рукой показать, какая закуска требна к чаю, как рука сама собой опустилась и голос пресёкся.

Макс выдохнул печально, без суеты, и не приподнято-доброжелательным, а низким с хрипотцой тоном сказал:

- Щас, секундочку, - сбросил сумку оземь и выбежал из булочной.

Темнота, тишина, чёлки деревьев покачиваются на фоне далёкого неба.

Макс обошёл все фигуры, способные называться «кустами» и даже «кустиками» и даже «одинокой задрипанной ветлой», но никакого Сергея поблизости не было.

Макс крикнул наигранно-шутливо:

- Серый! Куда пропал?

Потом громче, давая волю просыпающемуся отчаянью:

- Серёга!!! Хорош прикалываться!!! Выходи! – но никакой Сергей не подал ответного звука.

Максим сразу успокоился и оставался спокоен всё время: пока говорил булочнице: «Какой у вас адрес?», а она с жалостью смотрела на него; пока звонил в милицию и объяснял ситуацию; пока звонил жене Сергея, просил ответившую ему хриплым шёпотом женщину: «Получается так, что ваш муж меня обворовал. Пожалуйста, скажите его фамилию и отчество», а она не могла поверить: «Не было такого никогда. Я не могу сейчас разговаривать. Ребёнок проснулся», а Макс умолял: «Прошу вас, фамилию», и она сказала: «Гурко. Только не впутывайте меня в ваши делишки».

И когда быстро приехавшая патрульная машина – утром оказалось, что милицейский участок находится в пятистах метрах от булочной – возила его по злачным местам района, по тёмным дворам и пустым задворкам, а молоденький патрульный сетовал: «Нельзя так, старичок, в наше-то время», Макс, держащий в руке свежекупленный батон, спокойным тоном говорил: «Хлеб свежий, аж тёплый, не хотите попробовать?», он был благодарен откликнувшимся силовикам.

И когда он шарил глазами по дискотеке, перераставшей в притон, где сумоист-охранник тяжко оперся об косяк, а пьяный кавказец кричал кому-то в толпу: «Э-э, не трогай, эта девушка следующий танец со мной обещала!», а хлопцы в белых футболках с узорами из змеек и драконов допивали последние деньги, взвинчивая себя и готовясь к кулачной потехе, ради которой сюда и пришли, в мигающем свете стробоскопов, Макс оставался спокойным.

- Он сказал, что живёт на Адмиралтейской.

- Адмиральной, - поправил Макса дежурный за решётчатым окошком поста . – Есть такая улица, на другом конце города. Владимирович! – крикнул дежурный вглубь помещения. – Посмотри, есть у нас такой – Гурко?

Вскоре Макса подозвали к экрану компьютера, откуда глядел из-под надвинутых бровей Сергей.

- Он?

- Он.

- Красавчик! За ним уже два мошенничества. Он по Джанкойскому РОВД проходит. Надо будет им с утра позвонить. Никуда он до утра не денется. Вот его адрес.

- Диктуй, Владимирович, записываю. Ты, Макс, подожди пока в коридоре, следователь освободится, вызовет тебя.

- Я тут кренделей к чаю купил, не желаете?

- Та у нас своих кренделей хватает, - отвечал дежурный, черноволосый мужчина в возрасте. – Пойдём в туалет покурим, – и продолжал в туалете: – Как же это тебя угораздило? Ты сам-то откуда? В Одессу? К родственникам?

- Да. У меня ситуация такая получилась – у жены проблемы с лёгкими, врачи посоветовали лето на море провести. А у меня тётка в Одессе, у неё дача на побережьи. Дом большой. Говорит, приезжайте, места всем хватит. Вот я и поехал на разведку.

- Денег-то много украл?

- Всю зарплату. Десять тысяч рублей.

- Это в долларах… Триста долларов. Да, нехило. У меня, старшего лейтенанта, зарплата двести долларов. А семья – пять человек, жена с малыми дома. Как ты думаешь, можно выжить на такие деньги? Я в выходные ремонтом квартир занимаюсь. Я, офицер, кладу плитку в сортирах. Как думаешь, буду я проявлять служебное рвение, если оно не компенсируется?

- Я с удовольствием поделюсь с вами, главное, поймать его. Вы говорили, что он по Джанкою проходит. Мы там и познакомились. Вы говорите, завтра свяжетесь с ними. А может, лучше прям сейчас?

- Сейчас никого нет. Все спят. Ты расслабься, он сховался где-нибудь, в подъезде каком-нибудь, деньги вытащил, а сумку сбросил, чтоб в глаза не бросалась.

- Мне как раз сумка и нужна. Документы там.

- Внимательнее надо быть. Будь внимательней, как говаривал Чендо Чхепомп. С буддизмом знаком? Я тебе книжку дам, пока следователь тобой не займётся, успеешь прочитать. Там всё написано, чёрным по белому. Внимание и спокойствие. Пошли.

«Возблагодари Небо, когда обстоятельства благорасполагают тебе, и имей мужество благодарить Небо за то, что являя неблагоприятные обстоятельства, Оно учит тебя Высшему Состоянию, включающему в себя и то, и другое», - прочитал в книжице Максим и решив, что слишком многословно, захлопнул оную и принялся медитировать:

Деньги бери, документы верни.

 

Сергей знал, уже когда бежал через двор семьдесят второго дома, где жила его бывшая, что сумка, которую он свернул, обмотав лямкой, отягощает его, как грех, несмываемое пятно позора. Позаимствовав деньги у лоха, он поднимался в собственных глазах, верил, что выберется из той ямы, которая для многих становится бездной с её бесконечным падением, а он выберется. Он знал, что предназначен для более высокой жизни, он талантлив, и то, что сейчас его талант так блестяще проявляется в разводе богатеньких буратин на деньги, которых у них ещё много, смущало его, но подтверждало талант.

Сергей знал, что сумку нужно сохранить. Он знал ментов, знал, что они не поедут проверять вокзалы, поскольку вокзалы охраняют собственные патрули. Железнодорожный, конечно, опасней автобусного, туда информация поступает в прямом эфире. Понятно, что Максим позвонит жене или даст её номер следакам, и следовало бы предупредить её не верить ничему, что о нём скажут, что это поклёп рассерженных партнёров. Должна она понимать.

Хорошо, что отключили фонари. Сергей как зверь двигался по тёмным улицам, сосредоточив внимание за фокусом взгляда.

Сумку он решил засунуть в автоматическую камеру хранения и уехать электричкой на Джанкой в 5.40. Он говорил жене, что приедет завтра, пусть знает, что он человек слова. Майору позвонит, как выдастся возможность. Разведает обстановку. Если дело заведут – тогда он сядет. Зачем он вообще это сделал? Сумка, косметичка, набитая бумажками – они ему не нужны. Ему нужно только на проезд. Ну, с женой где-нибудь посидеть. А потом он вернётся и всё отдаст.

Жильё на эти деньги не снимешь, снимешь в какой-нибудь халупе, а зачем она ему нужна? Сергей не знал, куда ехать и что предпринять. Перспективы открывались, но все они требовали денег, а он решил отдать их владельцу.

Он успокоился. Совесть станет чиста завтра, когда он вернёт деньги, а промежуток между теперешней успокоенной завтрашним обещанием совестью и ею же завтрашней чистой он потратит на то, что любит больше всего – жить. Свобода и опасность ничейностью территории холодили загривок.

 

- Какой нам смысл заводить дело, если ты уедешь? Ты ведь в Россию поедешь, чего тебе здесь делать? – спросила сперва Татьяна Николаевна.

- Никуда я не поеду. Дождусь, когда он мне деньги вернёт, и тогда поеду дальше, в Одессу.

- Смешной ты. У него завтра этих денег не будет. Тем более, он уже привлекался с подобными выходками. Наши ребята заедут завтра к его родителям. Возможно, он у них. Хотя вряд ли. Пиши.

Начальнику Ленинского РОНГУ УМВД

Украины в Николаевской области

Генералу милиции Грищуку А.Л. от и т.д.

 

Заявление

Прошу принять меры к парню по имени Сергей Гурко, который 20.03.2012 похитил у меня сумку с документами, в сумке 10000 российских рублей , возле магазина «Горячий хлеб» по адресу…

- Теперь давай составлять подробный протокол. Откуда приехали. Цель. Зачем пошёл с ним. По времени.

- В Одессу я ехал. Хорошо хоть паспорт всегда в кармане ношу. Ехал по семейным обстоятельствам. Хотел подыскать какой-нибудь пансионатец, где можно было бы поселиться мне с женой и работать там же, - сухо задиктовал Спутник Татьяне Николаевне, перелицовывающей ударами клавиш звуки в формулы. Получалось у неё следующее:

«Ехал в Одессу по семейным обстоятельствам, в санаторий. Рассчитывал на побережье провести отпуск».

- Так пойдёт? – спросила следователь, ознакомляя Спутника с перелицованным текстом. Она стряхивала с пальцев усталость, да и Максим не видел особой разницы между своим враньём и враньём официальным.

- Ну вот, вроде всё, - Татьяна Николаевна закурила сигарету. – Ты мне ничего не должен, я тебе ничего не должна. В смысле, будем работать, искать. Запиши мой телефон, если он объявится – дай мне знать.

- Хорошо, - сказал Максим и нехотя поднялся, потому что вылетал в ту же ничейную территорию, но без греющего душу Сергея капитала, а значит – улица-фонарь-аптека. – Не знаю, куда мне сейчас податься. Сколько комнаты отдыха на вокзале стоят?

- Ой! – вздохнула следователь. – Нашёл о чём следователя спросить. Отведу тебя в актовый зал. Там ковёр. Устроит? Но к шести поднимем тебя.

- Спасибо вам. – Макса отвели в заполненное рядами кресел помещение, будто это его любимые места – пустые помещения с рядами кресел, он взлез на эстраду и растянулся навзничь на ковре, подложив под себя руки. Сумку, после безуспешных попыток приспособить как подушку, отставил рядом.

Спал он быстро, как и накануне, и поначалу даже перепутал, то ли этот сон вчерашний, и предчувствием близящегося события раздаётся звонок, и он берёт трубку и хриплый влажный шёпот говорит ему, что звонил Сергей, сказал, чтоб не писал заявления, что он привезёт сумку сегодня.

- Ну, сумку? – впадал в басовые частоты Макс. – А деньги он привезёт?

- Он сказал, что не открывал сумку и ни к чему не прикасался.

- А ты чего таким шёпотом говоришь?

- Малой только что заснул. Болеем мы. Ветрянка. Завтра к врачу пойдём.

- А ты где вообще находишься?

- Я? В Курмане.

- Это где?

- Село Красногвардейское.

- Это Джанкой?

- Нет.

И тут Макс понимал, что это не вчерашний сон, а сегодняшняя явь, он хотел было сообщить следователю, но подумал, что она тоже, наверно, человек и легла спать.

Он снова заснул и проспал отрезок, равный предыдущему. Он заснул сладко, хоть и ненадолго, так ненадолго сладка корейская морковка, пока её не обнаружили разведчики красных муравьёв. После обнаружения вкуснятины её следует перемещать с места на место, чтобы муравьи не успевали пробивать к ней тропы.

 

Я поселился в землянке, в котловине, вырытой экскаватором в мягком камне, накрытой круглой крышей-веером. Свеча горит, а рис в казанке на печке бурлит. Не кто-нибудь, а именно я, закинув ногу на бревно перегородки, чтобы видеть, когда по лодыжке поползёт муравей, пишу, утверждая данное мгновение:

Заснул сладко, предчувствие новой встречи омыло тёплой волной. «Какой красивый голос, - думал он во сне, - какой у неё красивый голос».

Я понимаю, что именно так, именно отсюда, именно это мгновение я никогда не поймаю больше. Красные муравьи умнее некоторых людей. Постараюсь ловить другие мгновения.

Дежурный разбудил его:

- Вставай, умойся, напротив в киоске кофе наливают.

С кофе Максим дожевал вчерашние кренделя.

Он сел напротив окошечка дежурного в ожидании дальнейших указаний.

- Посиди, посиди, следователь вызовет.

 

В это время врачи-реаниматологи пытались перелить кровь Оксане Захар, доставленной утром со стройки на окраине города. Бабушка из соседнего со стройкой дома всю ночь не могла уснуть - её собака Дэзи скулила и рвалась на улицу. Когда бабушка её вывела, Дэзи, натянув поводок и рвя землю лапами, устремилась к тлеющей нефтяной бочке. Бабушка сначала не поняла, откуда исходит стон, заглянула в бочку и отшатнулась, не веря глазам. Дэзи вырвалась с поводка и убежала вглубь стройки. Бабушка не стала её искать, а поторопилась домой и вызвала милицию. Приехавший патруль освидетельствовал жертву насилия.

 

- Я остаюсь в Николаеве и буду ждать от вас известий, – вскочил Макс, когда Татьяна Николаевна пробегала мимо.

- Ой! У нас тут страшное дело. Телевизионщики со всей страны съехались. Все сотрудники сейчас будут заняты. Девушка погибнуть может.

И она побежала дальше. Ей уже полтора часа как следовало сдать смену, но начальник отделения попросил задержаться и помочь опросить жителей, живущих в районе преступления.

- Он прислал сообщение, что сегодня встретится со мной на вокзале и отдаст сумку, - крикнул вдогонку Максим.

Следователь остановилась.

- Прекрасно. Я заскочу в оперативный отдел, дам им информацию. Во сколько он назначил встречу?

- В шесть вечера.

- Если ничего не изменится, позвонишь ребятам, они подъедут и возьмут его.

- А если он их раскусит и увидев слежку, уйдёт или сумку спрячет?

Татьяна Николаевна остановилась снова и твёрдо посмотрела на Макса.

- Это профессионалы своего дела.

- Хорошо, - ответил Максим, понимая, что сковал себя обязательствами, и теперь любая его попытка договориться с Сергеем самостоятельно будет караться законом.

Светлана хоть и ругалась, но скорее для вида, чем для унижения. Максим каждым своим поступком убеждал её в наплевательстве к ней. Он что хотел, то и делал, не только с ней не посоветовавшись, но даже в известность не ставил о своих намерениях, а потом выныривал на другом конце света и просил помочь. Это оскорбляло её, но она его любила, чувствуя, что поиски ключа от палаты ума рано или поздно подойдут к концу, и Спутник вернётся . Деньги она выслала через час. Максим решил считать каждую копейку и пошёл в кафетерий, где взял борщ и гарнир без мясного.

 

Оксану повезли в Донецк – ближайший город, где имелась необходимая аппаратура для пересадки кожи. Обожжение было настолько велико, что захватило внутренние органы. В течение двух дней среди народа поднялась волна протеста против продажных ментов, отпустивших трёх садистов, оказавшихся сынками высокопоставленных чинов Николаева. Президент страны приказал докладывать ему лично о ходе дела и во всеуслышание обещал, что виновные понесут «наказание в полной мере».

 

Сначала они сидели втроём за столиком. Васю Оксана знала по университету, поэтому шла к их столику без опасения. Костя давно добивался её, но Оксана симпатизировала именно Васе.

- Про Оксану я знаю, - сказала следователь Васе, сидящему в изоляторе уже месяц, одновременно лоснящемуся инфантильной наглостью и осунувшемуся тревогой. Он не ожидал, что его воля может наткнуться на нечто непробиваемое. Сырая стена комнаты с решётками на двери и окне. И хотя бельё на постели чистое, и телевизор показывает семьдесят два канала, мутная влага сочится по известковым стенам.

- Про Оксану я знаю, - говорила ему Татьяна Николаевна. – Вы мне про себя расскажите. И я вам очень советую не придумывать оправдания, а передать то, что вы сами испытывали.

- Могу я тогда рассчитывать, что меня отпустят? – внезапно для себя выпалил обычно флегматичный Василий, хотя готовился к долгому тюремному мученичеству и даже видел над собой венок из колючей проволоки. Распятым можно быть и на фашистском кресте. Сколько в этом величия!

Он хотел побывать в шкуре зверя, когда есть только твоя воля и внешние обстоятельства, препятствующие ей .Игру в оборотней придумал Константин. У них получилось несколько раз. Как-то втроём они порезали подростка, и выработавшийся гормон опасной свободы вынес их в небеса. В другой раз они избили кавказца и готовы были его убить, но чары расступились ,и они испугались.

Никогда ему ничего не запрещали. А он думал, что это его воля безгранична.

 

Про волю размышлял и Максим, допивающий в кафетерии компот и чувствующий, что не наелся.

Сознание подкидывало вид мясных с рисом шариков. Шарики в виде собачек, человечков. Они недорогие. Он будет заходить в столовую раз в день, в остальное время ограничится кефиром и яблоками.

Максим задумался: арестовывая Сергея, он воздаёт большей мерой, чем того заслуживает необдуманный поступок человека немного потерявшегося, но неплохого, чёрт побери! Что стоит один попугай какаду, разрывающий кожаные кресла! Фантазёр! Его бы фантазию да на мирные цели. В том-то и беда – мирные цели, вы где?

- Ты бы видел, как меня бывшие друзья отлупили! У меня никого не осталось, – сокрушался вскоре позвонивший Сергей. – Прошу тебя, не пиши заявление! Или ты уже написал?

- Нет, - соврал Спутник.

- Не пиши. Бес меня попутал, не смог удержаться. Но и ты виноват, сам мне в руки, можно сказать, кошелёк отдал.

- Давай только не будем смещать вину на меня.

- Я не говорю, что вообще виноват, а так, если подумать. Я тут у тебя посмотрел, что в сумке лежит, чтоб ты мне потом не предъявил, что я что-то украл. Два загранпаспорта и российский с твоей фотографией, но на другое имя. Нехорошо это, Макс, у нас за такое по головке не погладят.

Макс взвился:

- Какие два паспорта? У меня паспорт с собой! Чё ты мелешь?

- Вот, я в руке держу. Три паспорта. Но это твоё дело. Ты отнесись ко мне по-человечески, и я всё тебе отдам и ничего никому не скажу.

Макс, проголодавшийся и дрожащий от нервного напряжения, обгрызал ногти, соображая, какие в косметичке могут быть три паспорта (загранпаспорт, действительно, там, но что за остальные?), и если Сергей добрался до косметички, значит, и до денег добрался.

- Я принесу тебе заявление, слышишь?

- Я наверно к шести не успею. В семь-семь тридцать на вокзале.

- И что, я тебя должен буду полтора часа ждать?!

- Макс, блина, ты какой-то нервный. В семь тридцать, всё! Звони мне сам, у меня денег на телефоне нет.

Сергей отключился. Макс написал текст заявления ещё раз, чтобы было что предъявить Сергею доказательством, позвонил в оперативный отдел и сообщил, что встреча переносится. Он чувствовал себя двойным шпионом.

С одной стороны, он всё ещё верил, что Сергей приедет. С другой, понимал, что тот просто тянет время. Сергей врал постоянно – вот что понял Спутник. Он просто не мог по-другому мыслить. Он искажал и переворачивал. И вообще, бывает ли мысль без искажений? Но документы, а может и деньги—приманка работала безотказно, и Максиму ничего не оставалось, как верить. Не Сергею верить, а как бы над ним.

 

- Про Оксану мне всё известно, - повторила следователь доверительным тоном пустившему слезу Василию. – Ты почему так поступил?

- В том-то и дело, что я никак не поступал! Всё это Костя с самого начала задумал, он и Игоря подтянул, зная, что у того пустует квартира.

- По показаниям Ольги Кривоченко, вы трое были так пьяны, что она побоялась с вами идти.

- Оксана пошла, значит, не боялась.

- Про Оксану я всё знаю, - повторила следователь. – Дальше.

Вася не смог бы в словах звуковых, а тем более графических объяснить то, как с ним обошлась страсть. На то я тут и писатель – сижу в землянке, отгоняя красных муравьёв – и передаю текстологически то, во что вылилась его страсть.

По дороге они зашли в магазин и купили коньяк Наполеон—таково было условие Оксаны.

Выпили на кухне, Костя с Игорем остались «кочегарить бурбулятор», а Вася увлёк Оксану в маленькую комнату.

- Ксюха ты моя, - шептал он, чувствуя, как податливеет девушка в его руках.

Оксана принимала ухаживания Василия и представляла, что до этого рано или поздно дойдёт, но не думала, что так. Тем не менее, страсть брала своё. Сладкое, тёплое, пульсирующее, расширяющееся, волокущее изнутри, и нет сил сдерживать себя.

Игорь с Костей, «раскочегарившие бурбулятор», рассуждали о кастовом обществе.

- Каждая тварь должна знать своё место,- распалялся Костя.—Пролетарии ничего другого не достойны, кроме как гнить на своих заводах за нищенские деньги.

- Они ничего другого и не умеют, - согласился Игорь.

- А шалава должна уметь угодить любому, - Костику вспомнились сцены из виденного недавно порно с участием малолетних. Дождавшись, когда Вася вернётся, он посоветовал приятелю поделиться по-братски радостями плоти и, уверенный в своей непререкаемости, стал раздеваться.

- Ксюха, - крикнул Вася в комнату, - принимай следующего.

Оксана не ожидала такой подлости, протрезвела и страшно испугалась. Костя испытывал отвращение к спешно натягивающей на себя одежду голой девчонке, проститутке, и в этакую-то блядищу он был влюблён! Он выдернул кабель от интернета и принялся хлестать Оксану.

Игорёк понял, что Костя перебарщивает, но ни сказать, ни сделать ничего не мог, боясь потерять расположение и связи Константина, а ведь именно из-за них он согласился на участие в попахивающей откровенным криминалом игре.

- Я буду втыкать в тебя свой как нож в мясо, - пробормотал Костя, сдавливая в локте горло девушки.- Да заткните вы ей рот чем-нибудь!- прежняя любовь переросла в ненависть, нежность в желание боли. Костя держал девушку за волосы, бил наотмашь, целовал. Васенька, дрожа губами, ушёл на кухню.

- Куда пошёл, стоять, падла, всех вас посажу!!! - вопил Костя, затягивая кабелем горло Оксаны .

 

Голод чувствовал Максим, поднимаясь на этаж с комнатами отдыха.

Жена вора прислала сообщение:

- «Как же ты теперь будешь? Куда пойдёшь?»

Он ответил:

- «На вокзале буду. Он ведь вечером приедет?»

- «Обещал».

- «Потерплю».

- «Голодный, да? И чего тебя занесло сюда?»

- «Жене нужен морской климат. Хотел найти что-нибудь под Одессой», - выдерживал сфабрикованную линию Спутник.

- «Лучше бы у нас, в Крыму».

- «Я тоже думал про Крым. Но в Одессе тётка», - и т.д.

Они перекликивались уже обстоятельно, с подробностями.

Макса приятно порадовали цены привокзальной гостиницы, и он заплатил за три дня вперёд.

- «У тебя ребёнок от Сергея?»

- «Да».

- «Как тебя угораздило с ним связаться?»

- «Он раньше был другой. Бизнесом занимался телефонным. Прогорел и должен кругом остался. Потому что я знаю, какой он был, я ему помогаю. А ты чего отдельно от жены разъезжаешь?»

- «Так удобней. Я ведь её люблю».

- «Вот и люби».

Сергей не появился ни в семь тридцать, ни в девять часов, как обещал, перезвонив позже.

Макс пытался дозвониться до оперативников, но те то ли сбрасывали, то ли задевались куда-то.

Макс плюнул на всё и пошёл искать библиотеку. Без книги он не мог.

- Хрен с ними, с деньгами, - он так и сказал, когда появилась попрошайка от Сергея перезвонить. –Но санитарная книжка, которую целый месяц делать, отстаивая в нескончаемых очередях, подмазывая бесчестных эскулапов - такой подвиг он повторить не сможет. А сколько потеряно сил на загранпаспорт!

- Макс, ты хороший человек, а я дерьмо! – рыдал в трубку Гурко.

- Где ты сейчас?

- В Джанкое.

- Там же, в номере?

- Ну да. Я тебе сумку пришлю с поездом на Одессу. Записывай. Он приходит в Николаев в два ночи. Во втором вагоне, наверно. У меня проводница знакомая. Что тебе купить покушать?

- Если ты, падла, не пришлёшь, как говоришь, я завтра же, с утра, в восемь часов, пойду к следователю и заявление, которое сейчас у меня в кармане, положу ей на стол.

- Блина, Макс, не надо со мной так разговаривать. Я сказал тебе, что пришлю, значит, пришлю. Я тебе курицы возьму и хлеба. – но Макс уже отключился. Он дрожал, ему было холодно. Он быстро набрал номер Татьяны Николаевны.

- Алло, добрый вечер. Он в Джанкое, в комнате отдыха. Это прямо напротив отделения. Позвоните им, скажите, чтоб взяли его.

- Хорошо, - заверила, как медсестра горячечного больного, следователь. – Они уже знают, наш начальник ихнему утром звонил.

- Я вас очень прошу, помогите. У меня денег осталось сто гривен. Этого не хватит даже чтобы комнату на завтра продлить. Я могу, конечно, обратиться к жене или к родственникам, но это неудобно, понимаете?

- Понимаю, - продолжала следователь. – Завтра всё станет ясно. Потерпи. У нас тут все на ушах стоят с этим сожжением, иначе бы все силы на тебя бросили.

- Вы понимаете, что я поделюсь? Компенсирую.

- Не надо. Это наша работа.

- Хорошо. Я жду звонка.

В холле гостиницы подвешенный к верхнему углу телевизор показывал новости. Плачущая, завывающая периодически женщина просила в объектив камеры:

- Дайте мне автомат, я пойду расстреляю гадов, которые такое сделали с моей дочей! – далее её речь обрывалась. Следовал следующий эпизод про слесаря из Кременчуга, забранного по ложному объявлению из собственной квартиры, где он пил чай с семьёй, и убитому в ходе выбивания признания.

- Дайте мне пулемёт, – голосила мать «загиблого чоловика», - я знаю, кто там замешан! Подполковник Дьяченко, он давно к сыну подкапывался. А-а-а, - женщина, горе которой усиливалось зрительским интересом, перестала сдерживаться и завопила. Её аккуратно подрезали на переходе из баритональной октавы в кликушествующий визг.

Макс прошёл в пятиместную комнату без замка, где под постелью спрятанная и прикрытая одеялом стояла белая сумка. Он на ходу читал взятый под залог томик Григория Сковороды на языке подлинника, языке, напоминающем украинский, записанный дореволюционными русскими буквами.

Макс приглядывался в полутьме, пока люминесцентные колбы ламп просыпались по нечёткому сигналу включателя.

На дальней койке, в куртке, закинув разутые ноги на стул, сидел Сергей Гурко.

Проморгавшись, лампы показали Максиму, что он ошибся.

Мужчина, сидевший на койке, ничем не походил на вора.

- Здравствуйте, - сказал он доброжелательно.

- Не знаю, почему, - рассказывал Вячеслав следователю, - но меня при виде этого Спутника потянуло взять в руки гитару. В институте я участвовал в клубе самодеятельной песни и даже имел грамоты и награды как лучший исполнитель. Много воды утекло с тех пор, и дома у меня нет ни одного музыкального инструмента, но тут мне даже песня пришла на ум: «Качнётся купол неба, большой и звёздно-снежный».

- Ну да, с гитарами оно так и происходит, - закурила Татьяна Николаевна и мечтательно выдохнула дым в монитор компьютера.

- Вячеслав, - потянулся с постели Вячеслав.

- Максим, - вторил Максим.

- Я вижу, что ты сильный человек, Максим.

- В тебе я также прозреваю недюжинные способности.

- Мы быстро нашли общий язык. Говорили о религиях прошлого и современных, об опыте человечества. Макс сказал, что для него пришло время разбрасывать камни.

- То есть? – переспросила следователь.

- Он сказал, что жизнь как фонтан камней. Куда камень упадёт, туда Максим и отправится. Камень упал в Николаеве.

- Хотя, если всё быстро закончится, - объяснял Максим человеку, которого видел полчаса и возможно продолжит видеть ещё столько же, - наверно это знак мне, что ехать в Одессу не надо. Оно потеряло смысл. Я и думаю: как быть? Ехать в Россию не хочется.

- Оставайся в Николаеве, - посоветовал Вячеслав.

- Нет, это точно нет. Противный город. Люди живут своим огородом. Мрачные, неразговорчивые, город грязный, серый, большой. Поеду, может быть, обратно в Крым. Есть у меня знакомый батюшка в Севастополе.

- У меня в Севастополе квартира есть. Я там два года прожил. В Севасе хорошие отделочники на вес золота. Тебя бы со старшим сержантом познакомить. Местные-то ребята ленивые. То у них подоконник не той стороной приделан, то углы на косяках не сходятся. Порода такая. Отделка – это не их. Ещё сам дом они с грехом пополам поставят, но внутри нужны другие люди. Я на таких халтурах на квартирку и заработал. Ты чего трясёшься? – спросил Слава, доставая из куртки смятую пачку сигарет. Проходя через холл, он машинально оглядывался. – Не хочу, чтоб меня коллеги по семинару заметили. Среди них не приветствуются вредные привычки, мы ведь занимаемся практически чистым духом! Мёдом. Считается, что курение, тем более, алкоголь загрязняют кармические фильтры, через которые хороший пчельник различает качество мёда.

- Пчеловоды, значит?

- Нет, пчельники. Пчеловоды выращивают, бодяжат. А мы покупаем хороший и перепродаём через свою сеть магазинов. Собирались тут подключить местных, чтоб открыть точку.

- И как? – Макс высосал окурок и стрельнул им в урну.

- Пока думают. У меня с собой схемы, планы, разговаривал утром с главой города, чтоб он помещение выделил. Думает. Чего ты трясёшься?

- Зла на одного гада не хватает. Будто он тебя на удочку подцепил, и ты только зазря трепыхаешься.

От Юли пришло сообщение:

- «Амундсен, ты уже спишь?»

Он ответил:

«Амундсен покорял Северный полюс, а я ехал в Одессу. Не сплю, дожидаюсь посылки от твоего».

- «Ты ещё и Андерсен. Рассказывай про Одессу кому-нибудь другому. Он вовсе не мой, я за тебя переживаю. Сообщи, когда получишь».

- «Ладно», - ограничился Макс, не став выяснять, почему Андерсен, так как решил экономить деньги.

- Так ты духовный или бизнесом занимаешься? – задал в упор Спутник, пока они шаркали на гостиничный этаж.

- Во всяком случае, я стараюсь никого не обманывать. Наш директор, он же Учитель, говорит, что обманывающий человек искривляет и тем самым удлиняет свою дорогу.

От кефира Слава отказался, а яблоко, предложенное Спутником, съел.

Скинул попрошайку Сергей.

Макс позвонил.

- Макс, короче, поезд сто сорок шестой, второй вагон, проводница Валя. Записал?

- Всё в сохранности?

- Абсолютно. Единственно, я деньги вынул, а то мало ли что может случиться, потом скажешь, что это я украл.

- Ты мне зубы не заговаривай! – закричал Спутник. – Как ты мне собираешься возвращать деньги?

- Приезжай завтра с утра в Джанкой.

- Никуда я не поеду!

- Блина, Макс, у меня нет денег до Николаева доехать. Я тебе их с утра вышлю по мастер-карду. Нет, лучше по юнион-экспрессу. В любом автомате снимешь. Я тебе номер счёта сброшу эсэмэской. Не волнуйся, они у меня в отдельном конверте, и я к нему не притрагиваюсь.

- В девять утра деньги должны быть на счету.

- В девять банки только открываются.

- Хорошо. В полдесятого. И ни минутой позже. Или я иду с заявлением в милицию.

- Ты со мной так не разговаривай. Если б я был вор, я бы давно твою сумку выбросил. С поддельными паспортами. Ты думаешь, я не знаю, что ты ещё утром заявление подал? Я и остальное знаю. Так что не надо юлить.

 

- «Сумку он мне послал. В два часа прибудет. А деньги забрал».

- «И что ты теперь делать будешь?»

- «К тебе поеду».

Юля взяла ночь на размышление.

Фонтан, раскидывающий камни, выбросил очередную пемзу. Юля – вот о чём ему сигнализировали сверху, сбоку и из-под.

Своими людьми, людьми, руководствующимися чистыми энергиями, расстались Спутник с Вячеславом, поезд которого на Харьков подошёл к первой платформе в полночь.

- И тогда я решил, - разоткровенничался со следователем свидетель, - что обязательно когда-нибудь куплю гитару. Вот поставлю детей на ноги, заработаю денег на старость, чтоб ни у кого просить не надо было, и заново разучу весь студенческий репертуар.

- Много учить придётся. Покупайте заранее, - посоветовала Татьяна Николаевна.

Никто не вселялся в пятиместный номер. Всех смущало отсутствие замка. Поэтому Максим чувствовал свободу и безопасность.

Он допил кефир, съел яблоко и улёгся с брошюрой, оставленной Вячеславом, о планах нацистов по разделению России на провинции, в которых населению бы прививались веры в разных богов, чтобы оно не могло солидаризоваться. Хотя поначалу он не хотел её открывать, а достал Сковороду, но непонятность языка и тягомотная растянутость мысли, где мысль теряет напряжение по мере растяжения, вкупе с усугубляющейся по мере растяжения сонливостью, заставили закрыть труд подвижника.

Спасибо Господу, что нужное сделал лёгким, а трудное ненужным, – запомнилось Спутнику и он вгрызся в податливый текст брошюры, в котором имелся репортаж про доктора смерть, разрабатывающего свои вакцины на узниках концлагеря – весёлого интеллигентного человека, отца многочисленного семейства и плейбоя.

Статья о разработчике фашистской мифологии профессоре Розентале. Человек, основываясь на знании психологии и работы сознания, наполнял умственные желудки немцев фаршем собственного изготовления, где перемешались отруби мировых религий с модифицированными интерпретациями старых как мир проблем. Профессор подсадил на свой полуфабрикат миллионы людей. Ему доставляло удовольствие управлять умами.

Гитлеру доставляло наслаждение управлять телами. Много там было любителей поуправлять. Насыщать и взнуздывать.

Затем Макс нашёл в библиотечной книге в самом начале статью о самом Сковороде, написанную в советское время чистым русским языком. Григорий перемещался из места в место всю жизнь, и ни обещаемые ему в других местах как светилу духовности гонорары, ни предложения удобств и перспектив не могли его сдвинуть с места, в котором он едва сводил концы с концами. Ему было нормально и так. А потом зимой мог сорваться и поехать в слякоть за тысячу вёрст, наипаче пойти.

- «Приезжай, - не вытерпела до задуманного срока Юля, - у меня две недели будет хата пустовать. У нас куриный комбинат есть. Может, туда устроишься».

 

В два часа, предъявив проводнице паспорт, Макс забрал сумку с документами. Сергей засунул также пакет с подтекающими сосисками и курицу холодного копчения в вакууме.

Сомнений быть не может. Курица, куриный комбинат. У норвегов были руны. У Спутника – многогранные камни. Умственные сверхпроводимости. Он жёг две свечи одновременно.

 

- Не может быть, чтобы человек руководствовался в жизни такими размытыми принципами. Получается, куда левая нога потянет, - делилась следователь с начальником отдела.

- Согласен, - по-военному чётко отвечал молодой, выбритый до синевы подполковник. – Дурацкая какая-то жизнь. Жалкая. Ты связалась с Джанкоем?

- Вы сказали, что сами позвоните.

- Я сказал? Да, мог ляпнуть в запарке. Хорошо, позвоню, как только выдастся свободная минутка. Какой у тебя оператор?

- Лайв.

- А у меня Укрсвязь. Звони лучше ты. Но не сегодня. Сегодня уже поздно.

 

Давление Оксаны Захар падало. Обожжённые лёгкие не переваривали воздух. Сердце гасло. Она умирала спокойно – как и Максим через сорок лет, и Сергей Гурко через пятнадцать, и Юля, и Вячеслав – уверенная в непричастности к тому злу, что происходило вокруг.

Максим вообще не заметил, как умер. Он давно готовил себя к тому, что смерти как окончательного отсутствия нет, а есть переход и растворение, поэтому с лёгкостью не заметил, как перешёл и растворился.

Пускай милиция занимается поиском преступника, а он завтра поедет в Красногвардейское.

В девять он будет в Джанкое. Так что они с Сергеем обязательно встретятся. Либо в комнате отдыха, либо в отделении напротив.

Внезапная эта уверенность Максима исходила из предпосылки, что милиция выполняет взятые на себя обязательства. Другими словами, отвечает за свои слова. Слова для Максима являлись основными ориентирами в жизни.

В девять Макс стоял возле банкомата вестерн-юнион.

Макс звонил Сергею.

- Почему не выходишь на связь? Ты где?

- Макс, блина, я вышел из гостиницы и иду к банку.

Максим отошёл к спрятанной в глубинке аллеи скамейке, уселся и закурил.

Полчаса – минута в минуту – он медитировал на тянущиеся в небо, переплетшиеся кронами далеко вверху, прочные нити тонкокожих дерев. Затем набрал Сергея.

– Ты где?

- В банке в очереди стою.

- Дай-ка трубку кому-нибудь из очереди.

- Макс, я только вышел покурить.

Максиму надоело злиться – слишком затратно – и он твёрдо сказал:

- Иду в ментовку, - и отключился.

Он не пошёл в ментовку, а завернул за угол, в отделение сбербанка. Из суммы, присланной подругой, он взял 250 гривен, рассчитав, что на поездку в Красногвардейское, с учётом проезда до Джанкоя – 27 грв - и от Джанкоя до Курмана – 35 на автобусе – этого должно хватить с лихвой. Перед выходом он попросил дежурную по гостинице вернуть ему заплаченные вперёд деньги, ибо не знал, когда вернётся, и та одобрила его выбор, узнав, куда именно он направляется.

- Красногвардейское, да. Бывала я там. Красота фантастическая. Природа. Море рядом. Вам бы туда жену отвезти.

Оставшиеся деньги он положил на счёт, опасаясь, как бы и эти не пропали. Он опасался собственной заносчивости – выпив не более 250 грамм, Максим переставал испытывать к деньгам уважение и быстренько их спускал.

Он сел в электричку до Джанкоя и через три часа был на вокзале городка. Как можно быстрее прошёл он мимо вестибюля комнат отдыха, боясь попасться на глаза Сергею, и сел в автобус до Красногвардейского.

Вряд ли он смог бы объяснить, почему боялся попасться на глаза Сергею. Скорее всего, он не хотел распыляться и сделать сначала одно дело – увидеть Юлю, а потом уже неприятные разборки.

Полчаса автобус трясся по ухабистой бетонке, затем остановился среди развороченных, заросших бурьяном полей, над которыми низко барахтались кучевые облака. Редкие, частью повыпиленные деревья составляли лесополосы ближе к горизонту.

- Красногвардейское? – спросил он у автобуса.

- Оно самое, - ответил автобус.

Макс слез и набрал Юлю.

- Я в больницу поехала, - хрипло зашептала Юля. – Сегодня не получится с тобой встретиться. Ты съезди на куриную фабрику, потом расскажешь, как и что. Может, я и смогу вырваться.

Откуда она могла вырваться, Максим не понимал. Кроме зданий двух вокзалов, привычно рассоседившихся обочь железнодорожного полотна, насколько хватало взгляда, лежала степь с хаотично раскиданными гаражами и другими производственными помещениями.

- Как мне добраться до фабрики?

- Вызови такси.

Такси ехало три минуты и съело 50 гривен.

- Бензин дорогой, - оправдывался водитель, - и клиентов мало.

В отделе кадров, в кабинете, провонявшем палёной шкурой так же, как и весь отгороженный колючкой комплекс сооружений, ему поставили единственное условие – прописка в Украине.

Максим до той поры даже не задумывался, что он – чужак. Вокруг все говорили на русском, но между ним и имеющимися на комбинате вакансиями грузчиков (переставлять ящики с убиенной птицей из холодильников на поддоны и обратно) и птицарей (отлов, обработка и сдача на бойню) стояла непреодолимая стена.

Он вышел на квадрат, обнесённый скамейками, где стояла обрезанная нефтяная бочка с набросанными на дне окурками, и набрал Юлю.

- А как я тебя пропишу? Я сама у матери на птичьих правах. Не получится у меня сегодня выйти из больницы, малому за лекарствами надо ехать. Приезжай завтра. Сумку получил?

- Сумку вернул, но деньги присвоил. Я утром заявление в милицию отнёс, надоело. Я давал ему шанс, и не один, но он сам выбрал такое продолжение.

- Забери заявление, я наберу денег недели за две.

- Не смеши меня. У вас тут нищета.

- Ты про нас ничего не знаешь. Оставайся, поживи, узнаешь.

- Нет уж, спасибо, я лучше поеду.

- Ты меня понял? Забери заявление.

- Когда деньги увижу.

Разговор перешёл в беспредметность, когда в наличии эмоции и ярость от невозможности их воплотить в мысли.

Мысли закончились у Юли, мысли, как он ни пыжился, закончились у Максима. Не оставалось ничего другого, как вернуться в унылый Николаев и пообстоятельней схватиться за голову.

Пешком Макс дошёл до вокзалов и узнав, что электричка стоит в два раза дешевле автобуса и подходит через пять минут, перешёл пути и купив в кассе билет, залез на платформу, темнеющую заморосившим дождиком.

Инстинктивно Макс искал среди дожидающихся какое-то одно лицо.

- У вас огоньку не найдётся? – обратился он к широкоплечему старику в кожанке с вылазящими далеко из-под кепки отросшими седыми волосами. На мясистом в густую точку лице мужчины виднелись волосы той же седости.

- Ну, милый мой, я уж лет сорок не курю, - сказал старик, производивший впечатление продолжающего идти по жизни человека, и переложил элегантный дипломат из одной руки в другую.

Максим тут же ему всё рассказал.

- Найти бы мне работу, месяца на три, хотя бы на обратный билет заработать, - жалобно вздохнул Спутник, залезая в подкативший вагон.

- Мог бы я тебя к себе взять на дачу, - пробасил мужчина, усаживаясь на обитое лакированной рейкой сиденье,- но живёт у меня там человек. Тоже в беду попал, я ему помогаю. Ремонт мне делает, а я его кормлю.

- Прошу вас, потише, - попросил Макс, чувствуя, как уши пассажиров, как венчики к солнцу, тянутся к эпицентру его непрухи.

- Ага, - согласился невозмутимый гигант и сняв кепку, повесил её себе на колено. – Много я в своей жизни людям помогал. Неблагодарное это дело. Я – врач, хирург высшей категории. Приходилось и бандитам всяким пули вынимать и потом ещё и денег им одалживать. А куда денешься? Запутался человек, совсем потеряется. Я ему и подкинул. Он мне: «Михалыч, век помнить буду, всё отдам, отблагодарю». Проходит месяц, я ему звоню: «Зашёл бы, рассказал, как дела». Он приходит с ящиком шоколада. «Вот, - говорит, - это тебе за труды. Правда, он просроченный, но есть вполне можно». – «Ты бы мне лучше одну шоколадку, - говорю, - принёс. Непросроченную».

- А я тут думал с одной девушкой встретиться, а она не смогла.

- Женщинам вообще верить нельзя. Я в институте боксом занимался. Чемпионом города, между прочим, был. Влюбился в свою сокурсницу. Учился я хорошо, но средств к существованию имел мало. Она на меня внимания и не обращала. Как-то оказался по путёвке в Сочи. На пляж выхожу, гляжу – она в шезлонге лежит. Ну, я перед ней прыгаю, мускулы напрягаю, то так встану, то этак повернусь. В общем, обратил, наконец, внимание. Задружились мы, а я как раз в гору пошёл: институт закончил, направили меня в Москву стажироваться, а затем в Грузию, в больницу, помощником главного врача. Место очень хорошее. Я не раздумывая поехал. Но перед тем, как уехать, пришёл к ней и говорю: «Надо расписаться. Через два года закончишь учиться и ко мне приедешь». Они с матерью пошушукались, и пошли мы в загс. Всё чин чином, я сервизы серебряные покупаю – ей отсылаю, половину зарплаты – ей. Приезжаю каждые два месяца. Смотрю, что-то красавица моя ко мне поостыла. Непорядок, говорю, ты есть моя законная жена, так что уж будь любезна. Она вроде – да тебе показалось. Только через год пишет мне, мол, извините, жить с вами больше не имею охоты, а я как раз квартиру получил, в очереди на машину стоял. Ничего не понимаю.

Оказывается, она в институте стала любовницей профессора, который обещал её в аспирантуру продвинуть. Мне знающие люди сообщили. Ах ты, думаю, падаль. Сразу подал на развод. Но мамаша её хорошо подсуетилась, все сервизы, золото-серебро, что я присылал, на себя переписала. Они думали, что Станислав Михалыч зелёной пеной изойдёт, от инфаркта сдохнет. А я без лишнего шума заверил у нотариуса покупки и в суде предъявил. Конфисковали у них драгоценности и мне вернули. Так сначала мамаша ейная от злобы изошла, потом, когда профессор тот дуба врезал, и моя попрыгунья повесилась. Звонила мне, кстати, умоляла простить. Но я, - задышал нижней челюстью попутчик и рубанул воздух ладонью, разбивая на квадраты, - ни за что. А вторая моя жена – отличный человек, и я ей полностью доверяю. Тридцать лет живём вместе. Мой рулевой я её называю.

Помолчали. Дождь крапал и высыхал на окне.

- Другая была у меня история, - продолжал старик. – Приехал в Москву на съезд хирургов. Остановился у одной. Она мне: займи мне столько-то. Деньги приличные. Я: хорошо, пожалуйста. Потом через три дня мне уезжать, я говорю: «Дорогая, а как насчёт вернуть долг?» Она говорит: « О чём ты? Жил у меня, ел, спал, пользовался чем хотел. И ещё о каком-то долге упоминаешь?» А? Вот так! Пришлось уехать без денег.

Вскоре подъехали к Джанкою. Мужчина слез и к нему подошла аккуратная старушка, взяла под руку и быстро повела из толпы, не успел он и дипломата из руки в руку переложить, а Макс молвить прощальное слово.

Макс направился в комнаты отдыха.

За кассой сидела та самая татарка, что вселяла его два дня назад.

- Гурко здесь? – спросил Макс строго.

- Что случилось?

- Обворовал он меня, вот что. Как вы и предупреждали.

- А я тебе говорила?

- Говорили, говорили. Сейчас он здесь?

Женщина полистала журнал записей.

- Нет, вчера выбыл. Ох уж этот Гурко!

- Я не понимаю, почему он разгуливает свободно, когда в двух шагах отделение милиции, где он в розыске?

- Я не знаю. Они нам ещё месяц назад давали телефон, чтоб как он появится – звонить им. Мы звонили, но они говорили, что уже не надо.

Макс выбежал из комнат отдыха и ворвался в отделение.

- Мне нужна следователь Нечипорейко.

- Она на обеде, - сказал дежурный. – Обед до двух.

- Времени без трёх.

- Во-первых, столовая далеко отсюда, во-вторых, она молодая женщина.

- Хорошо, я подожду.

Через двадцать минут следователь Нечипорейко появилась, и Макс прошёл к ней в кабинет.

- Здравствуйте. Моя фамилия Спутник.

- А я тут при чём?

- Вы вели дело Сергея Гурко?

- Ну и что?

- Я очередной им обворованный.

Девушка вздохнула.

- Он ведь только вчера приходил ко мне.

- А меня он обворовал позавчера. Почему вы его не задержали?

- Откуда я знала?

- Я подал заявление. Вам разве не звонили из Николаева?

- Нет.

Макс выхватил телефон и набрал Татьяну Николаевну.

- Я сижу напротив следователя, занимающегося Гурко по Джанкою. Она говорит, что из Николаева никто не звонил.

- Дай ей трубку.

- Вот, хотят с вами лично, - Максим протянул телефон девушке.

- Не буду я ни с кем говорить, - заломила руки следователь.

На шум спустился начальник отдела.

- Майор Терентьев у телефона. Алло. Да. Никто мне не звонил, да, хорошо, я понял. Меня владелец телефона за рукав дёргает, говорит, деньги кончаются, да, всё, отключаюсь.

Не давая Максиму возможности что-либо сказать или подумать, Терентьев выдал поток трёхэтажных ругательств, перескочил на другое дело и клял на все палки недобросовестных сотрудников.

Девушка спрятала лицо в руки и смотрела в стол.

Майору стыдно не было. Это его работа.

- На кой ты вообще сюда припёрся? – спросил он по-товарищески у Максима.

- Отдохнуть хотел.

- Ну и как, отдохнул?

- Да. Что будем дальше делать?

- Как что делать? То же, что и до этого – искать твоего Гурко. Он мне уже всю плешь проел, этот Гурко. Ох, я его засажу!

Макс не стал спрашивать майора о личных отношениях с преступником, могло оказаться, что это очередной фантом Сергея, а майор счёл бы себя оскорблённым.

Хотя чего оскорблять в этой лысой, глядящей сквозь тебя туше, Максиму продолжало оставаться непонятным и тогда, когда он входил в самораздвигающиеся стеклянные двери привокзального супермаркета.

Он взял бутылку коньяка и колбасу. Оставшихся денег едва хватало доехать до Николаева и заплатить за пятиместный номер.

Макс заглотил из горла неслабую порцию и купил сигарет, плюнув на пятиместный. Там видно будет.

Он пошёл в парк и сел напротив стоящего на дыбах пегаса, но на той скамейке оказалось неудобно сидеть из-за отсутствия сиденья, и Макс пересел напротив бревенчатого медведя с корзинкой в добрых лапах и длинными ресницами.

Нехилые порции, следовавшие с короткими промежутками одна за другой, надавили на кишечный клапан, и Макс спросил у пилящих в час по ветке рабочих парка:

- Не подскажете, где тут туалет?

Они не знали. В ста метрах стояла ротонда с потрескавшейся вывеской КАФЕ. Макс побежал туда. Кафе не отзывалось ни на стук, ни на крик. Судя по степени запустения оно давно не функционировало. Сквозь решётку окна Макс увидел белый рояль с откинутой крышкой.

Макс побежал к синему храму. Его не пустили в кабинку для прихожан, но снабдили туалетной бумагой.

Опрощение произошло в покосившейся будке за оградой, между домом культуры и кладбищем, с вырезанной заваленной дырой в доске.

Освобождённый, Макс завернул в храм. Низкий свод, южнославянская иконопись с элементами католического гламура, мирный треск свечей. Макс перекрестился. Он вспомнил, что шнурок с нанизанным крестиком на шее, повязанный три года назад батюшкой под Севастополем, перетёрся и готов порваться. Значит, надо съездить и поменять.

Оплодотворённый новой мечтой, Макс ходил по вокзалу и пытался заговорить с кем-нибудь, но люди боялись, да и не нужно им попусту с посторонними разговаривать.

Когда Макс отпустил бороду, он купил себе каменную трубку. Такой имидж он придумал.

Трубка постоянно забивалась. Приходилось выискивать проволоки разных диаметров и степеней гибкости, чтобы прочищать её оказавшееся чересчур узким жерло. Однажды трубка упала и разбилась. Макс долгое время чувствовал себя неуютно в бороде и без трубки.

Муравьи бегут по подоконнику, мухи ощупывают стекло, гамаки паутины над окном – теперь, по прошествии недели - не раздражают меня, я вижу отдельные от себя существования, не имеющие к моему никакого отношения. Они сотворены так же как и я. Какое может быть раздражение от лицезрения чуда? И только комара я норовлю прихлопнуть об ближайшую поверхность, заслышав его дребезжание.

Муравьёв много, они быстро и хаотично бегают, но если вглядеться поближе, видно, что у каждого свой маршрут. Муравей, вынырнувший из щели подоконника, остановился, потёр передними лапами усики, бусинка груди у него красная, бусинка брюшка – янтарная, а зад – лимонно-прозрачный. На концах усиков набалдашники. Остальные муравьи более однотонны.

 

Максиму хотелось с кем-нибудь пообщаться. Он сел рядом с бездомным человеком в тапочках, спящим в алюминиевом кресле с откинутой головой.

Лекарственный воздух, долетающий с моря, прочищал одежды бездомного, он не производил впечатления безвозвратной грязи, свойственной облику континентальных бомжей. Казалось, не так уж с ним всё плохо.

Несмотря на видимость, Макс достал из сумки остатки колбасы и положил на колени спящего. Тот открыл глаза:

- Не знаете, где тут можно работу найти?

По залу в это время шла компания из двух женщин и мужчины, который что-то бубнил, а женщины громко его одёргивали:

- Где мы тебе сигарет возьмём, если не курим?

Макс обрадовался новой возможности быть полезным.

- Идите сюда! – крикнул он, спугнув пенсионеров на своём ряду. – Я дам ему сигарет.

Мужчина отделился от компании и приблизился к Спутнику.

- Щ-щ, - сказал мужчина, загоревший до черноты, или смуглый от природы.

- Три устроит? – переспросил Макс.

- Щ-щ, братан, - сипел мужчина. – Только откинулся, домой добираюсь, щ-щ-щ.

Тут его настигли попутчицы и увели на перрон.

- Щ-щ, - повторил Макс и допил коньяк.

В электричке смуглый пациент попытался усесться рядом с Максимом, но Спутник уже разгадал сущность представившегося Нариманом и стал отгонять его. Нариман продолжал сидеть, будто обращались не к нему. Тогда пересел сам Спутник, посоветовав бродяге впредь к нему не приближаться.

В электричке было холодно. Людей в вагонах ехало немного-- воздух дыханием не нагревался. Погас свет и в шипящих динамиках интерфейса просвистело:

- В связи со снижением стандартов на электропотребление в поездах местного сообщения, администрация железной дороги просит у пассажиров извинения за временное неудобство. Самовольно я включить не могу, иначе уволят.

И свет снова вспыхнул. И снова погас.

В темноте даже спокойней оказалось. За окном медленно накатывали тёмные волны равнин.

Макс устал, его тянуло в сон. Он примостил на коленях сумку и сложился вдвое.

 

Сергей смотрел по телевизору передачу про техасских рейнджеров, обстреливающих предположительных наркоторговцев, тикающих на белом джипе по федеральной трассе М 157. Один пакетик семян валялся на полу пустой и разорванный, другой, полный раскрывающихся гранул, дожидался в пакете, рядом с двумя полторашками крепкой Оболони.

Сергей приехал в Красногвардейское раньше Спутника на два часа и смог убедить Юлю в том, что майор из Джанкоя взялся помочь разрулить ситуацию мирно, и завтра состоится встреча всех сторон и всё закончится благополучно, а пока ему нужно заночевать в пустующей, поскольку Юля в связи с болезнью ребёнка переехала к маме, квартире. Нет денег, он сказал, а Максимовы он выслал экспресс-телеграфом. Сергей взял с жены слово, что она никому ничего не скажет, и ей пришлось врать Максиму.

Сергей отварил сосисок, съел их, оставив шкурки плавать в мутном бульончике. Запершись изнутри на все замки, он чувствовал себя в относительной безопасности. Максима он не боялся. Что тот может сделать? Побить? Это ещё неизвестно, кто кого. Милиция внушала большее опасение своей непредсказуемостью. Она, как змея, могла месяцами лежать не шелохнувшись, сонно поглядывая на твои перемещения, а потом вдруг развернуться молниеносной пружиной и заглотить тебя навсегда, и ты пропадёшь, и никто не узнает, где ты и что с тобой сделали.

Сергей склонялся к тому, чтобы уехать из этих краёв. Куда? Может быть, в Луганск. А почему именно в Луганск? Чёрт-те знает, не знаю, отстань. Сергей налил себе пива, залпом выпил и залез под покрывало.

Когда-то они жили здесь с Юлей, недолго, правда, пока у него была работа. Потом рассерженные партнёры стали являться под двери и дожидаться по вечерам у подъезда. Что угодно говорите, но его вины в том не было. В том, что фирма прогорела, Сергей видел знак свыше. Он ощутил, как проклятье огненным языком лизнуло его по спине. Он чувствовал себя мучеником за все грехи людские. А значит, избранным. А значит, он не должен размениваться на мелочи и жить по-крупному. Потому ему и нравились передачи из американской жизни, что там всё большое.

Юля не могла тянуть его дальше - он бездельничал, пьянствовал, юродствовал. С другой стороны - мать наседала и убеждала, что Юля должна его выгнать. В конце концов отказала дочери в помощи. И тогда Юля метнулась к матери.

Он уснул, не успев узнать, догнали рейнджеры преступников или нет. Наверно догнали, иначе не стали бы показывать. Кому нужна антипропаганда?

 

На вокзале Максим достал сумку из камеры хранения и по наработанному принципу расположился ночевать на коленях в зале ожидания.

- Щ-щ, – донеслось до него сквозь дрёму, кто-то похлопал его по плечу. – Щ-щ, братан, домой добираюсь, только откинулся…

- Нариман! – заорал Спутник, чтобы было пострашнее. – Я тебе дал сигарет! Чё тебе ещё нужно? Отвали от меня, а то морду набью! Нет у меня денег.

- А, это ты. Слушай, зачем такой злой? Ты неправ, - принялся рассуждать бродяга, но отошёл.

Макс то проваливался, то вываливался обратно. Привинченный к потолку широкий экран с выцветшим изображением всю ночь крутил винегрет из повторяющихся роликов о продающихся участках под дачи, новом мультике из Голливуда от создателей прежнего супер-хита, пропавших на неделе людях, задушенных и искромсанных в этом месяце, обвиняемых в этих преступлениях с фотографиями, приметами и телефоном милиции. Погода в странах города высвечивалась отдельно, в правом углу.

Чтобы размять оседающее в неудобных позах тело, он вставал и прохаживался по пустому залу и подпрыгивал, пытаясь дотянуться до таблички с перечёркнутой сигаретой.

Дождавшись девяти, Макс сходил в отделение сбербанка и снял со счёта деньги. Вернулся в привокзальную гостиницу, по дороге купив газетку с информацией о работе.

.

- Опять ты? – удивилась дежурная. – Решил у нас поселиться? У нас вообще-то не ночлежка.

Макс хотел было резко ответить, отшить дуру, но вовремя сообразил, что это может быть формой местного юмора, поэтому сказал, нагнетая дружелюбие:

- Та я завтра уезжаю.

- Неужто вора поймали?

- Та ни. Надоело тут без дела болтаться. Поеду в Красногвардейское. Работу нашёл на птицекомбинате. Кстати, а почему его называют Курман?

- Это по-татарски. Там до революции татарское поселение было. Ты же вроде говорил, что приехал в отпуск?

- У меня бессрочный отпуск за свой счёт и нет денег на обратную дорогу. Поработаю месяц в Курмане, деньги получу и вернусь.

Дежурная пожала плечами и выдала Спутнику квитанцию.

- Чай тебе вскипятить?

- Если вам не трудно. Не подскажете, отсюда до кинотеатра «Салют» долго добираться?

-Ты зачем нам жалюзи выкрутил, тебе кто-нибудь говорил, что их можно крутить? -внезапно атаковала дежурная. - Не надо их больше двигать.

- Всё понял, - сказал Максим.

- Полчаса на маршрутке, - сказала дежурная, когда он пришёл за чаем.

Он забрался на койку у окна в приветливо запахнувшейся комнате и, поставив будильник на два часа, уснул как сурок.

- Не знаю,- говорила дежурная своей сменщице, - постоялец из первого номера - мутный какой-то.

- Обворовали, говорит.

- Так он думает, от того, что сидит тут, шо-то изменится? Я не могу понять, как можно сумку с деньгами отдать незнакомому человеку?

- Он же говорит, что знает имя и фамилию.

- Почему тогда того не поймали? У нас, помнишь, в прошлом году у транзитного украли деньги. Мы сразу же нашим парням сказали, приметы дали, они его за час поймали.

- Они тогда перехват объявили, к тому же мы знали, что вор уехал на поезде.

- Связались с начальником поезда, он поезд возле Армянского остановил, там его и взяли. А этот менжуется да в библиотеку ходит.

- Ага, как бы сам чего не стянул.

 

Управляющий турбазой заставил себя подождать, но перезванивал через каждые пять минут и просил простить его – пробки.

Спутник решил устроиться на работу.

Он пока разглядывал один из центральных пятачков города. В окна переделанного из дома пионеров кинотеатра блистали, подклеенные скотчем, афиши: «Война як война. Любовь прийде с под за ранок», «Шпигун против шпигуна», «Марш-кидок. Жинки против чоловиков. Кто сверху?»

У светофора, в пяти шагах от крыльца, стояла пластиковая избушка оплаты телефонных тарифов, в сени которой дожидалась клиентов светловолосая девушка. Она мягко улыбалась, озаряя нагнувшегося в низкое окошко парня в обтягивающих спортивных штанах с лампасами.

Над ними шелестел планками рекламный таблоид:

«ПРОБКИ? Приходи в лор-отделение первой городской поликлиники по адресу: ул.Карла Маркса д.18. Не забудь сдать анализ мочи и крови».

Почему Максим страдает от разрушительности жизни? Не то, чтобы жизнь разрушает предметы и людей, а сама разрушается, живя разрушается, живёт разрушением.

Максим не умел контролировал свою жизнь, а только острее ощущал её разрушаемость. Он не верил в разум, управляющий поступками, считал его фикцией. Так однорукий отрицает возможность управляться двумя руками.

Воображение его, не сдерживаемое пограничными столбами воли, просачивалось в элементы видимого мира и трепетало невообразимостью проживаемого мгновения.

В первые дни жития в землянке мне казалось, что стоит только уснуть, и муравьи, приняв меня за мёртвого, проберутся через нос в мозг и сгрызут его. Видение давило и вызывало истерику. Ничего не оставалось как проверить его на практике.

 

Максим смотрел на девушку, дожидавшуюся парня в лампасах, занырнувшего по плечи в окошко тарифной избушки. Девушка с чёрными волосами и слегка перетягивающей живот резинкой джинсов. Что-то чудовищное проносилось в его голове, ему хотелось отрубить этот источник мыслительной заразы.

Пятнадцать минут спустя он разговаривал с управляющим турбазой, пригласившим его внутрь кинотеатра, в кафе, обсудить всё не спеша за чайничком чая или кружечкой кофе на выбор. Столик был завален пригласительными буклетами: «Народный стриптиз! Призы самым раскрепощённым! Бонусы семейным парам!», «Ночь ужасов каждый четверг! Битвы монстров! Конкурс на лучшего охотника за головами!», «Новинка сезона: сверши справедливое возмездие над маньяком! Предварительный заказ столиков…» Управляющий так красочно расписывал , что Максу и не нужно было туда устраиваться, он будто прожил отведённый себе с утра месяц на побережье, прожил познавательно и с пользой для здоровья.

- Это в ста пятидесяти километрах от Николаева. Заповедник. До побережья добираться лесными тропами. Никаких тебе асфальтовых шоссе. Поэтому природа там сохранилась первозданная. Летом, сразу скажу, тяжеловато. Очень жарко. Спим мало – с утра, пока прохладно, нужно свозить клиентов туда, куда они захотят. Вся наша работа подчинена желаниям клиентов. Захотели они в волейбол сыграть – накачиваем мячи и вперёд, организуем команды, участвуем, свистим. Захотели на рыбалку – в мотор на лодке доливаем бензина и покатили на середину залива. Захотели они день рожденья отметить – помогаем поварам на кухне. Очень важно, чтобы мы, сотрудники базы, помогали клиентам захотеть, активно участвовали в их желании.

- Я понял. Аниматор – это что за специальность?

- А как ты думаешь?

- Думаю, что-нибудь, связанное с движущимися по стеклу рисунками из песка. Знаете, сейчас девушка одна очень популярна – в руки песка набирает, на стекло сыплет – получается картинка. Затем пальцами ретуширует – картинка изменяется. И так она целые истории пересыпает.

- Аниматор – это человек, организующий досуг. То есть как раз тот человек, который подвигает отдыхающих на активный отдых. Сразу скажу, что претендентов много и совсем не обязательно, что работу получишь именно ты. Второе – это то, что работа у нас начинается через полтора месяца. Ты сможешь осмотреться, вникнуть в обязанности, познакомиться с коллективом и оборудованием. Настоящая работа начнётся в июне.

- А закончится когда?

- В октябре.

- Прописка важна?

- Нет. Главное, чтоб ты работал. Сразу скажу: плохо работаешь - ничего не получишь. Так что включайся, будет весело. Про Оксану Захар слышал?

- Да.

- У нас девочка в прошлом году работала. Мы эту тему в интернете раскрутили. Она сейчас звезда. Уже и биографию её составляют. Да не одну. Религиозные кланы соревнуются в выдаче ей статуса святости. Мы решили не отставать. Соорудим на базе ящик для пожертвований. Мать Оксаны хочет красивый памятник поставить. Так что народу в этом году будет много.

Мужчины обменялись телефонами, и управляющий остался дожидаться очередного кандидата.

Макс вернул в библиотеку томик Григория Сковороды, запомнив эпитафию на могиле подвижника: «Мир ловил меня, но не поймал», забрал залог и накупил на него шоколаду, фруктов и кефиру, завернул в железнодорожную столовую и плотно пообедал, сняв дремотные останки похмелья.

В номер подселились двое: кореец, оказавшийся таджиком, обмотавший лысую голову полотенцем после душа, рассказавший также, что десять лет не может выехать домой из Украины, так как потерял паспорт, а пока работающий на ферме своего земляка, не могущего выехать домой уже лет двадцать. Потому что – а кто будет работать, как не мы? – поэтому и не выпускают.

Второй – мужчина с большим черепом и длинными пальцами на ногах – привлёк Максима лисьим огоньком интеллекта в глазах – и они разговорились, попивая кефир, закусывая булочкой с абрикосовым джемом.

Мужчина поначалу смущался, но Максим проявил неподдельный интерес и заставил его раскрыться. Тот сказался инженером и достал из портфеля толстую книгу в чёрной дерматиновой обложке с золотыми буковками заглавия.

- История моего села.

Макс полистал шестисотстраничный труд с иллюстрациями.

- По указу Екатерины многие казачества Центральной России перебрались в южные земли, укрепляя обороноспособность империи. К таким поселениям относится и моё село. Вот, маршрут передвижения с временными координатами в пути, вот фотографии моего прапрадедушки. Суровый был человек. Вот заявления от жителей об отказе от вступления в колхоз.

«… ибо сие есть дьявольское измышление и наваждение по убийству земли русской…» - прочитал Максим повторяющиеся формулировки крестьян.

- Половину расстреляли, половину посадили, остальные вступили. Ничего другого не оставалось. А это современные фотографии, - румяные трактористы в кепках окружили директора аграрного предприятия.

- То есть жизнь продолжается? Люди живут и трудятся.

- Конечно.

- Интересная книжка. Кто же её написал?

- Я, - инженер кокетливо полуотвернулся.

- Здорово. Это ж сколько терпения и усилий нужно было вложить!

- В библиотеках, в архивах. Просто надо уметь искать. Мне это нравится. Я уже два года, как ушёл с работы и живу восстановлением генеалогии.

- Генеалогии чего?

- Чего угодно. За что заплатят, то и восстанавливаю. Начал с этой книги, а потом засосало. Жена, конечно, первое время недовольна была. У меня год заказов не было. Я уже духом пал – сайт в интернете, рекламу проплатил, а результату ноль. Но потом сдвинулось потихоньку. Первый заказчик был американец. Я думаю, вот здорово. Заплатил он мне аванс и пропал. Я ему всё сделал, два месяца потратил, а он еврей оказался. С тех пор предпочитаю наших. Всяких видел. Один, тот, что потом помог с изданием книги – директор завода в Запорожье. Очень занятой человек. Я с ним всего два раза общался – он ехал на машине, меня подобрал и пока до места ехали, минут десять, спросил меня, что за книга, достал бумажник. Я столько денег никогда не видел. Двухсотки одна к одной, кирпич целый. Он отсчитал двадцать штук и мне отдал. На первое, говорит, время. Все вопросы, говорит, через секретаря. А в следующий раз заказал мне генеалогию одного президента какой-то у них корпорации и вперёд заплатил.

- Какой ему резон было оплачивать книгу?

- Он сам из того села. Богатый человек может себе позволить помнить о корнях.

- Это хорошо, - пробормотал Макс.

- Шо? А, ну да, - и инженер разлился соловьём о своей деятельности, снабдил Макса визиткой и долго бы ещё растекался по генеалогическому древу, если б Макс ни сделал вид, что пора спать. Тогда взбудораженный радостным своим достоинством мужчина ушёл в холл смотреть передачу про американские патрули.

- «Андерсен, ты спишь?» - прислала Юля, убедившись, что Сергей уехал из квартиры и договорившись со слесарем Михалычем, что тот заменит замок на двери.

- «Сплю», - отвечал Максим.

- «Чё злый такой?»

- «Я не злый. Я представляю себе, как ты выглядишь».

- «А чё представлять. Я старая и толстая. И нахрен никому не нужна, как и мой ребёнок».

- «Ты мне нужна».

- «Не чеши».

- «Не буду».

 

Утром Макс знакомой неотапливаемой электричкой выехал до Джанкоя.

Справа сидел парень с острыми чертами лица, закругляющимися скулами, голубыми глазами того сквозного цвета, который втягивает человека, привязывает его к себе.

Парень поставил чёрную сумку рядом с белой сумкой Максима, вставил микронаушники телефона и тихо сказал в область провода: «Ну вот, тронулись, ближе к вам с каждым метром».

Максим хорошо расслышал, потому что пассажиры рассаживались молча.

Напротив у окна села старушка в синем платке, который она то и дело подворачивала вовнутрь кургузой ладошкой. Крепкие морщины, переходящие в складки, коричневой продубленной кожи, окружали её глаза, светившиеся синим огоньком.

Рядом со старушкой упал было и растёкся пьяный нищий, но вонюч он оказался настолько, что трое особо потерпевших от его присутствия приложили все усилия, чтобы прогнать алкаша. Тот в отместку оставил по себе на сиденьи лужу едкой мочи, медленно высыхавшей до тех пор, пока проводница, охотившаяся за пьянчугой, не выкинула его из вагона и не прошлась с тряпкой по местам его дислокаций.

- Вот ведь, - сказала старушка, вздохнула и печально покачала головой. – Не хочет человек работать, лучше так – хуже, чем скотина.

- Я этих алкашей за людей не считаю, - решительно, голосом гибким, переходящим с тембра на тембр, сказал сосед Максима.

- А что так? Ты же не знаешь, какие у человека обстоятельства, - сказал Максим, постаравшись оплодотворить биомассу слов разнообразием интонации. Он вспомнил про лесного жука – козодоя, который опыляет выложенные самкой яйца, представляя себе её без хитинового комбинезона и онанируя на них. То есть воображение заменяет ему реальный объект. Ещё ему подумалось о том, что даже мужская дружба несвободна от ревности собственничества.

- Я-то их жалею, - сказала старушка, - потому може и мой сынку где-то сейчас так же валяется, - она заплакала , направив слёзы в голос, поехавший, как подтаявший лёд с колокольни. – Говорила я ему: «Сын, оставайся со мной. Хозяйство своё, управимся». А он знает, что я ему пить не дам, и не соглашается. Старший-то сын у меня уважаемый человек, майор милиции, сейчас к нему еду. Квартира, жена, трое детей. Холодильник новый купили. Жена в институте работает. Позвали на новоселье. А младший пропадает где-то. Последний раз из Донецка звонил месяца три назад. Мол, вышли 250 гривен. Я выслала. А он их, наверное, пропил.

- Вот ему и стыдно вам на глаза показываться, - сказал парень. – Ничего, устроится – объявится. Сколько лет-то ему?

- Постарше вас. Сорок. А вы, сыночки, далеко собрались?

- Я еду в Донецк, на шахту устраиваться. Девушка у меня там, пожениться собираемся. Вот много алкоголиков, да? А я трудоголик. Хочу с углём работать.

- Будешь в Донецке, может, увидишь его, скажи, что мать волнуется.

- Хорошо, - улыбнулся парень.

- А ты, сыночку? – спросила старушка Максима.

- А я из России. Приезжал посмотреть, как вы тут живёте.

- И чего вас по белому свету мотает, - вздохнула бабушка, подвернув платок на лице. – Дома надо жить, где родился.

- Да-а, - протянул Макс, сдерживаясь, чтобы не расплескать распухшую от бабушкиных слов досаду. Он повернулся к соседу и протянул руку. – Максим.

- Андрей, - принял знакомство тот. – Какой у вас красивый украинский язык. Я каждое слово понял, хотя мовы не знаю, - сказал Андрей старушке.

- А вас как зовут? – добавил Максим, чтобы максимально отодвинуть разговор от себя.

- Мария, - сказала старушка. – Меня все понимают, потому что я говорю медленно, не тороплюсь.

Вскоре она вышла, и Максим разговорился с Андреем.

Они прекрасно друг друга понимали, Андрей даже поделился тем, что отсидел в своё время шесть лет, чего обычно не делал, зная отрицательную реакцию людей.

Макс заинтересовался и спрашивал о тюремном быте, о нравах, и Андрей объяснил, что всё сводится к формуле «будь человеком», хотя много, конечно, всяких паразитов, умеющих так выворачивать твои слова, что из искреннего человека ты превращаешься на глазах у присутствующих в предателя, которого и убить не жалко.

Рассказал, что на зоне он познакомился с учителем, воспитавшим в нём силу духа и телесную крепость, броню, выдерживающую долговременную осаду.

Попал в тюрьму подростком, беспредельщиком, оторви да выбрось, а вышел окультуренным, уверенным в жизненных основах мужчиной.

- С тех пор я полюбил знания и стараюсь ни дня не проводить без пользы для души и ума. У меня на телефоне есть аудиосборник афоризмов. Я тебе включу, - он переключил кнопки в мобильнике и передал наушники Максиму.

- «Мы как капли росы: можем высохнуть по одиночке, а можем скатиться в одну лужицу и продержаться подольше», - полился мягкий голос, поддерживаемый космогонической органной партией.

- «Жизнь учит терпению», - напомнил голос через несколько секунд, в течение которых Максим поудобней рассаживался во вдохновенных проблесках истины, как в любом другом месте, где можно приятно провести время .

- «Когда человек говорит, что ему некогда, это значит, что ему неинтересно».

- «Черты у животных и у людей схожи. Это говорит о том, что они сделаны в одной мастерской».

Ум Максима разбухал обилием откровений. Чтобы не обидеть Андрея, он потерпел ещё несколько цитат.

- «Многое из того, что мы просим у Господа, по его исполнении приписываем собственным заслугам».

«Достаточно», - решил Макс и прослушал напоследок:

- «Книга хранит время, как бутылка джина».

- Весьма интересно, -одобрил Спутник, передавая микронаушники владельцу, -этакие концентраты чужого опыта.

- Не нравоучения, не растянутая нудятина. Чётко и ясно. Тайная моя мечта - такие штуки придумывать.

- Придумал что-нибудь?

- Конечно. Только не знаю, как они со стороны будут.

- Меня не стесняйся, я сам заядлый поэт.

- Давай тогда, чтоб не комплексовать, по очереди.

- Легко, я могу начать. Слушай внимательно, - Максим сосредоточился. - Реальность есть смывки из таза.

- Э-э, меня не обманешь. Это дзэн.

- Почему?

- Потому что реальностью можно назвать что угодно. Например, реальность – это кожаные носки. Ты лучше мою послушай. Сажа лучше всего вытирается белой тканью.

Макс, поддетый, но не признающийся в том, раскорячил недоумённую гримасу:

- Подожди, ты не заметил, что я об этом и сказал: в любых попытках описать реальность смысла не больше, чем в грязной воде. - Макс поморщился от невозможности выразить в словах то, что чувствовал.

Электропоезд вполз на вокзал Джанкоя одушевлённым металлоломом. Здесь он простоит десять минут и поедет до Севастополя, через Симферополь.

Посмотри, как всё изменилось, говорил себе Макс, когда Андрей вместе со всеми вышел из вагона, и вошли крымчане. Совсем другой народ! В вагоне сразу стало теплее.

Макс стрельнул сигаретку у севшего спина в спину пассажира и расспросил об обстановке.

- Та шо обстановка. Еду в Евпаторию на стройку. Может, и подзаработаю. А то всю зиму на женину зарплату жили. Хорошо, огород есть. А то пришлось бы лапу сосать, как многие. Работы-то нет. Так, с халтуры на халтуру перебиваюсь. Кому дров нарубить, кому сарай поставить. А я монтажник электрических систем с высшим образованием.

Дальше разговор завял, они так и сидели, вполоборота через спинку сиденья друг к другу, впав в прострацию, не решаясь развернуться в свои стороны.

Макс переключился на стайку девочек в мусульманских платках, закрывавших волосяные кренделя, накрученные на головах.

Состав затормозил на переезде Красноперекопск, по слухам, из-за случившегося с одним пассажиром сердечного приступа.

 

В двадцати километрах от электропоезда Юля, повязав свитером поясницу, окучивала картошку. Затем отнесла мотыгу в сарай и прошлась по грядкам с редисом и сельдереем. Оранжерейные тоннели тянулись вдоль межи, которую давно не засеивали. Хозяйка участка –Юлина мать - отказалась от посадки зерновых, поскольку затраты не окупали выручки. В теплицах скоро будут трудиться десятки наёмников, а пока Юля с матерью справлялись вдвоём.

Сергей прав: мать Юли - властная женщина. Властные люди-это капризные дети, и Юля знает об этом. Она без труда подчиняется навязанным правилам, не теряя ни доли своей свободы. Как она всю жизнь больше любила бить, нежели ощипывать птицу, так и продолжает её больше бить, чем ощипывать. Сегодня ей нужно договориться насчёт дров и объехать предназначающееся под бахчу поле. Хотя поле, в отличии от дров, не к спеху, можно и завтра объехать.

Простирнув детское бельишко, она убирает пенной ладонью пот со лба:

- Мам, знаешь, как хочется встретить нормального человека.

- Я-то, доча, не против, но ты сначала с Сергеем разберись, а потом уж на мужиков смотри. А то он в сердце к тебе пробрался, гад ползучий, и никак мы его оттель выковырить не можем.

- Что же мне с ним делать?

- Надо будет к Агафье-ведунье сходить, а то совсем распоясались эти выблядки карпатских колдунов!

- Каких колдунов, мама, он с Красноперекопска. Помнишь, мы ездили с его родителями знакомиться?

- Не напоминай мне о них. Босота, они его тогда из детдома взяли, чтоб паи колхозные получить. А родился он невдалеке от Трансильвании. Он тебя даже на расстоянии гипнотизирует, шо я, не бачу? Не надо, солнышко, не думай ты о нём, он труха, а не человек, - она прижала влажную голову дочери к широкой груди. - Конечно, в наши годы проще было. Нынче мужик пошёл мелкий как горох. А если мужик сильный, то обязательно больной на всю голову. По телевизору щас показывали про девушку-то…Оксана вроде зовут. Так задушили, потом мёртвую изнасиловали, потом сожгли. Все трое - мастера спорта. У нас как было, так и есть - безотцовщина. - Юля развешивала бельё, мама, скрестив руки под грудью, рассуждала. - Чего вам по-человечески не живётся? Из подружек твоих есть хоть одна, чтоб с мужем долго прожила, не говоря про Марину с Русланом, которые с садика вместе?

- Разве этого мало? Люся вон за своим в Карачаево-Черкесию уехала.

- Разве что Люся. Когда ты о ней в последний раз слышала? Почему вы перестали общаться?

- Она телефон сменила.

- Ещё неизвестно, жива ли твоя храбрая Люся! А если мужик хороший, так у неё бесплодие, как у Зураба, помнишь? Им и пришлось развестись. Напасть прямо, земля родить перестала.

- Нет, она затаилась на время. Я не понимаю, как ты делаешь свои выводы! - Юля принялась перечислять состоявшиеся семьи.

 

Сосед Максима полчаса соображал, выбежать ли ему из вагона в кустики, Макс его убедил, что не позволит составу уехать без него. Мы сначала создаём объекты, потом влюбляемся в них, подумал Спутник.

Мусульманские воробышки не могли не привлечь внимания не только скульптурностью интимных форм, примотанных платками к головам, но и нарочитой громогласностью, свойственной любым девочкам их возраста.

Узкое лезвие свечи отражается в стекле землянки. Солнце зашло за бугор горы, скелет леса загустел. Лезвие пламени расширяется на конце фитиля, где неугасимо горит труп мотылька. Благодаря его жертве видимость в землянке сохраняется. Четвёртая кружка какао, скуренный кальян. Душистый дым летает в отштукатуренной и обтянутой лианами котловине, прикрытой от лесников тупым конусом зонтичной крыши.

Самая крупная девочка в многослойных юбках рассказывала самой тщедушной, по пояс закутанной в платок, откуда сразу начинались тонкие ножки в джинсиках:

- Была я в Арабских Эмиратах. У девочек из колледжа пророка Исы. У них учителя по-другому учат. Бог не признаёт верными тех, кто управляет авто и мото средствами; разумею женщин, представляешь? Нет уж, решила я, такой ислам нам не нужен.

- А вот как у вас обстоят дела с браком? – спросил вернувшийся из кустиков мужчина.

- Женщин с мужем связывает сам Господь, через него передаёт свою волю, женщина должна полностью подчиняться воле мужа, как если бы она подчинялась самому Господу, - назидательно проговорила девочка.

Другие девочки образовали маленькие кружки внутри общей стайки и либо, листая исламский журнал моды, обсуждали фасоны и наряды, либо слушали и перекидывали с телефона на телефон популярных арабских исполнителей.

Проходящие по проходу парубки славянского вида сначала притихли, увидев девочек, а затем, уже в тамбуре, разразились гоготом и насмешками, слов которых было не разобрать, и пацаны рассчитали всё вполне политкорректно – смысл неясен, но форма его подразумевает, хотя придраться не к чему.

В вагон подсаживались всё новые юноши и девушки арабского вида.

- И это они называют крымскими татарами, - поделился сосед Максима. – Понаехали неизвестно откуда.

- Действительно, они скорее буряты. Республика Саха.

- Какая Саха! Это ж дагестанцы, практически иранцы! По Крыму если брать сейчас – на один православный купол приходится три башни муэдзина.

- Это как война грибов, - сменил тему в сторону магико-геополитического направления Максим, но его спутник приехал.

Состав пассажиров снова сменился. Из Симферополя добирались с работы живущие в предгорьях люди.

Татьяна Николаевна сидела в это время в бельэтаже театра драмы и рассматривала происходящие события философски. Днём она получила бумагу от начальника выпустить Игоря из изолятора на два дня, что возмутило Костика до глубины души, ибо Игорь рохля и не сможет нормально поговорить с матерью Захар. В адрес последней раздавались угрозы. В социальных сетях, как ни старались сетевые админы, появились группы в защиту Костика, успевшие собрать в его поддержку 100 тысяч гривен. Борцы духа ратовали за очищение городов от проституток, бомжей и прочей грязи. «Молодец Костян, всё правильно сделал - девчонка больно живучая попалась!» - интернет заполонили подобные комменты.

- Конечно, охрану к ней приставить нужно, - говорил начальник участка, майор Судзилович, двоюродный брат майора Терентьева, -но сначала пускай мажорик с ней пообщается.

Президент выполнял обещанный народу контроль за ведением дела Оксаны Захар, судье Калинцу были даны соответствующие инструкции.

Майор Судзилович умел извлекать выгоду из любой ситуации. Любого врага он обаятельно переделывал в друга, осведомителя или даже покровителя. Не успело дело Захар завершиться, как он получил подполковника

С чем его и поздравила мать, старушка Мария, потерявшая надежду дождаться младшего.

Который объявился через полгода в Джанкойской психиатрической больнице и отойдя от делириума, месяц обучал пациентов и медперсонал играть в шахматы, расписывая на все лады, какая это многообразная и символическая, а в чём-то магическая игра, выиграв у директора больницы жёлтую шестёрку, на которой посетил мать в её деревеньке, а затем отправился в Одессу.

Которая стояла как ни в чём не бывало, вне зависимости от блужданий вокруг неё различных Спутников и хронических пропойц на раритетных шестёрках. Нашёлся в Одессе человек, который купил жёлтый автомобиль и надраив до глянца, поставил его во дворе своей виллы .

- Был такой древнегреческий шахматист, так он играл преимущественно пешками, - рассказывал принимавшим его санитарам загремевший в психушку вторично седой обрюзгший дядька – непутёвый сын Марии, и та попросила директора подержать сына подольше и отвела племяннице директора, жившей в Армянском селе, корову.

Шли они три дня. Останавливались в тенистых рощицах, насчитывавших десять-пятнадцать деревьев, и там ночевали – Мария завернувшись в телогрейку, а корова с петлей на шее у соседнего дерева.

Утром выходили на дорогу, перекликающуюся через поля с железнодорожным полотном, и шли в Армянское. Звали корову Флорида.

Зато как была спокойна душа Марии, когда сын в чистом исподнем, слегка выбивавшемся из пижамы, которую она купила специально в Николаеве, выбритый, тихо, без скандалов, приходил в себя после бессмысленной болотной дискотеки, в которую превратилась его жизнь.

 

- «Чё молчишь?» - прислала Юля.

- «А чё говорить? Еду в электричке».

- «Куда? К нам?»

- «Вас я уже полдня как проехал».

- «А куда?»

- «Потом расскажу. А то не сбудется».

- «Какой загадочный».

- «Не тебя загадочней. Как здоровье у малого?»

- «Поправляется».

- «Сергею привет передавай».

- «Я с ним не общаюсь».

- «Я решил принять твоё предложение о деньгах. Когда сможешь мне их выплатить?»

- «Когда заявление заберёшь».

- «Хоть завтра».

- «Мне надо с родителями его поговорить. Вряд ли они согласятся. Отец за сына не в ответе».

- «Ага, и за брата своего тоже не в ответе. За кого тогда в ответе?»

- «Каждый за себя. Всё. У меня деньги на счету кончились. Чао».

- «Я тебе закину, как доберусь».

- «Не стоит беспокойства».

- «Всё нормально».

Максим понимал, что лучше перепрыгнуть, чем недопрыгнуть.

 

Сергей не зря говорил про копии документов - в косметичку Спутник складывал множество бумажек, от чеков на купленные трусы до старого загранпаспорта с пробитой задней обложкой и штампиком «Cansel». Спутник редко залезал в толщу косметички и постепенно забыл про старый паспорт. Он и новым-то пользовался несколько лет назад, однажды, когда неудачно летал в Намибию, думая устроиться на банановую фабрику. Бананов там не оказалось. Оказалась выжженная пустыня, выходящая одним боком в вечно воюющую Анголу, другим в сытую, охраняемую европейскими наёмниками ЮАР, а третьим—в режущий то льдом, то расплавленным железом горизонт Атлантического океана. И несколько нефтяных скважин. Урупулы - намибийские абреки - держали в страхе гражданское население страны. Военные как могли боролись с ними.

Сергей, отправляя сумку Спутнику, оставил себе на память просроченный документ, вложив его в потайной карман за подкладкой шевиотовой куртки.

Проснувшись утром в Красногвардейской квартире жены, он почувствовал, что совесть чиста: в сложившихся тяжёлых обстоятельствах он поступил так, чтобы выжить. Главное, что он вернул все нужные Спутнику документы, а это гораздо важнее каких-то трёх тысяч гривен. Парень здоровый, пускай поработает. Хлебнёт лиха, в котором Сергей чуть не потонул!

Сергей принял душ, побрился и, позавтракав неразогретой пиццей, вышел в сторону вокзала, где сел в маршрутку до Николаева, а оттуда - роскошным двухэтажным автобусом с видеосалоном - на Одессу.

 

У окна ехал парень с бородкой на подбородке, сошедший вскоре в Бахчисарае, он расскажет Спутнику, что в Севастополе сильное расслоение между бедными и богатыми.

Работники гражданского флота зарплату получают валютой, это отдельная каста. Также есть строители, в основном мигранты. Доход они имеют хоть и небольшой, но постоянный. Севастополь сейчас интенсивно застраивается.

Остальные живут бедно и сезонно. Зимой голодают, а летом поют и пляшут. Чем и обусловлен переменчивый и зацикленный на удовольствии характер севастопольцев.

- Не то юноша говорит, - сказала с противоположного сиденья татарская женщина с чистыми, укрупнено-русскими чертами лица. -

(муравей бегает по листу, и я убегаю от него пером, ускоряя написание слов. Делаю промежутки между ними больше и отрываюсь от рыжего диверсанта, но он налегает на свои шесть лап, как на вёсла академической гребли, и догоняет меня.)

- В Севастополе низкие зарплаты, у меня там полсемьи живёт, я знаю, о чём говорю.

Парень с бородкой поправил очки, хмыкнул и пошёл покурить в тамбур, где яркая красно-белая наклейка напоминала, что в вагонах УЖД курить запрещено. Под ней стояли русский старик в косоворотке и татарский старик в телогрейке и прикуривали от одной спички. Максим улыбнулся.

- УЖД – это что? – спросил он у проходящих контролёров. – Узбекская железная дорога? – недоумевал искренне, маразматически.

- Очень смешно, - сказала яблочно-булочная девушка. – Вы проезд оплачивали?

Максим засуетился, привстал и зашарил по задним карманам.

- А что, я похож на человека, не могущего заплатить?

Девушка возвела очи горе:

- Очень смешно, - и не взглянув на протянутый ей подмокший задовой испариной квиток, прошла дальше, приближаясь к тамбуру.

Где вскоре и очутилась. Старики смотрели на неё, как на дочь, бахчисараец протирал фланелькой очки.

- Душно тут у вас, - сказала она им и, дождавшись напарницы, прошла в следующий вагон.

Кто-то что-то объяснял кому-то в дальнем конце вагона. Максим прислушался, а затем развернулся в направлении набиравшего уверенность голоса:

- Также имеются в наличии недорогие кондиционеры, - небритый мужчина доставал из мешковатой сумки один за одним диковинные предметы. Он развернул круглый веер с псевдокитайским рисунком.

- Также имеются в наличии различные приколы и подковыры. Вот, - он достал узкую палочку, - ручка, да? Вы дарите ручку другу, он нажимает на кнопку и его бьёт током!

- Он падает и умирает, - вставил Максим. Присутствующие охотно рассмеялись.

- Типа того, - добавил продавец и перешёл к следующему товару. – Для поклонников ислама – резные нарды и ксилофон, для православных – амулет в машину.- Макс присмотрелся к разбрызгивающему вспышки компакт-диску, с наляпанными изображениями святых в хомутообразных рыжих нимбах.

- Как ваши амулеты могут охранять православных? – крикнул Макс.

- Ну как, - мужчина почесал щёку. Он давно хотел курить, но тут пошла руда. Нельзя упускать успех, надо разрабатывать электричку до полного истощения ресурсов. – Подвешиваешь на шнурок к зеркалу, едешь и помнишь, что за тобой присматривают. Также для детей имеются шары, - он достал из сумки прозрачный резиновый мячик с запаянным внутрь предметом и кинул с силой об пол. От удара в шарике зажглась лампочка. – Креативный фонарик.

Подсевшая напротив Максима женщина с глубокими не по возрасту морщинами потянулась за кошельком:

- Можно посмотреть?

- Пожалуйста, - подошёл коммивояжёр поближе, и достав несколько шаров с разными наполнителями, принялся стучать ими об поверхности, как заправский теннисист. – Видите, бросили об стену, он зажёгся. Оп! Зажёгся. Оп! Не зажёгся. Надо, значит, посильнее стукнуть. Оп! Опять не зажёгся. Значит, возьмите другой, этот на слабые удары не откликается.

Женщина купила по десять гривен два шара, а Максим у проходящей встречным курсом молчаливой блондинки с горой выпирающего из сумки товара три пары носков за пятнадцать.

Носки, судя по этикетке, изготовлялись в Белоруссии. Максим уважал белорусского производителя и ни разу не был обманут в своём выборе.

- Книжку читаете? – спросила женщина с шарами мужчину с носками.

- Уже прочитал. Думаю, кому отдать. Вы читаете книги?

- Раньше читала. Могла всю ночь читать. Мама следила, чтобы я не просиживала долго со светом. Но я её перехитрила и читала с фонариком под одеялом. А сейчас некогда. Работаю много. Муж любитель посидеть с газетой.

- А книги он читает?

- Читает и книги.

- Тогда вы ему передайте, - протянул Максим зачитанные до дыр «Дневники Ильфа и Петрова», давно уже отягощающие заплечную сумку.

Максиму предстояло где-то переночевать, начинало смеркаться, и сочетание этих компонентов усиливало в нём тягу к общению.

Чем ближе подъезжали к Севастополю, тем больше в вагон входило нестарых женщин с рельефными, словно вырезанными в мягком камне, морщинами и мужчин с раздувшимися перезрелой картошкой носами.

- А меня обворовали, - сообщил он попутчице. – Я еду в Севастополь заработать на обратный билет.

- Ехал бы лучше на имеющиеся деньги домой, - не отступалась Татьяна Николаевна.

- Тем более, что их вполне хватает на билет, - гремели братья-майоры.

- А вот и не хватает! – огрызнулся Спутник и, приподняв отросшую в галактических скитаниях бороду, вытащил из кармана пиджака пачку денег, присланных Светой. – У меня тут пять тысяч, а билет из Николаева стоит семь.

Призраки отпрянули.

- Что вы! В Севастополе нужно держать глаз востро, - оживилась женщина. – Не заметишь, как тебе палец на ноге оттяпают.

- Я и думаю: как мне сходу снять жильё, чтобы не пролететь.

- На перроне будут бабушки с табличками стоять.

- Они наверно цены ломят.

- Нет. Дороже, конечно, чем на месяц. Но пару дней перекантоваться можно.

- Приходишь домой к такой бабушке, а там сидит в засаде банда.

- Такого не бывало. Наоборот, одну бабушку как-то постояльцы убили и вынесли золотой сервиз.

Округлыми дугами загорелись цепи огней на побережьях. Дуги тянулись с обеих сторон электрички. Состав, казалось, едет по воде.

- У вас глаз намётанный. Не могли бы вы мне на перроне подсказать, какую из бабушек лучше выбрать?

- Конечно, выйдем вместе.

- Как это вы так легко мне доверились? Может, я проходимец?

- Я ничем не рискую. В дом вас к себе не веду, денег вам не одалживаю. Почему не помочь человеку, если это ничем не грозит? Вот муж у меня – тот да, отдай всё до последней нитки соседям. У нас свой дом, а вокруг соседи – одни татары. Как-то прихожу с работы, смотрю, Айзек швеллер наш пятиметровый тащит. Я говорю: «Айзек, это что такое?» А он: «Коля сказал, что он вам не нужен». – «Как не нужен, мы его неделю назад купили, веранду укреплять». – «Извини, - говорит, - Коля так сказал». Я говорю: «Извини, но тащи обратно». Дома устроила ему, конечно, разнос. У него просто нет линии сдерживания, любому человеку верит, как ребёнок. Поэтому на работе его всегда обделяли. Я говорю: лучше дома сиди, за детьми смотри, а я буду работать. Но каждый раз не знаешь, чего он ещё подарит. Навязчивые люди! Однажды привёл в дом своего одноклассника, вернее, тот ему сказал, что его одноклассник. Сидели до часу ночи, распивали. А тот потом: «Можно переночевать?» Ну ладно, оставайся. У меня в ванной на полочке серьги лежали и цепочка с крестиком. Я помылась и на ночь сняла. Так этот одноклассник утром унёс их с собой. Я говорю: «Коля, ищи его теперь». Нашёл, тот и не думал прятаться. Коля ему: «Отдай ценности», а он говорит: «Извини, у меня трудная ситуация, цепочку давно продал.». Что с него взять? Мы потом на школьной фотографии искали – так и не нашли того одноклассничка.

- Да уж, - причмокнул Спутник. – Всё из-за нищеты.

- Если человек хочет жить по-человечески, он и будет. А ты не переживай, найдёшь, работы много. На том же рынке, где я продавцом работаю, везде грузчики нужны.

 

 

 

В тот вечер Костя для разогреву пригласил всех в ресторан. Сказал, что получил премию. Недавно, благодаря наработанным материным связям, он устроился юристом в Департамент культуры Николаевской области. Жене сказал, что поедет с друзьями в баню за город, добавив, чтоб она поцеловала их сынишку на ночь за него.

Он был влюблён в Оксану, не скрывал этого и возмущался до глубины души её то ли непонятливостью, то ли зловредностью. Он сказал ей, чтоб приходила с подружкой и не боялась, поскольку придёт и Вася, с которым она сблизилась в последнее время.

Шнур от интернета он заприметил накануне, когда затаривал холодильник в квартире Игоря. В магазине ткани он купил пятиметровый отрез бязи. Он устал ждать, видя как на виду у всех Оксана крутит хвостом перед такими ничтожествами как Вася.

И Васю он пригласил специально, уверенный в своём над ним превосходстве. Вася попросту его боялся.

Он не предполагал, что приехав в чужую квартиру, любовнички сразу же запрутся в комнате. Накурившись, он видел, как будет убивать их обоих. Васю, чтоб не спугнуть, потом, через неделю, например. Он его бензопилой разрежет, как в том ролике, что висел у его друга нациста на страничке в социальной сети. Хотя нет, слишком крови много. Костик не любил кровь. Когда Вася вернулся на кухню, Костик так его попросил, что пьяный кавалер испугался за себя без всяких оборачиваний.

Потом, когда душил, а приятели ушли на кухню «добивать бурбулятор», Оксана смотрела на него из-под надувающихся век и страха в глазах не было. Это даже обидело Костю - ни одной эмоции он от неё не добился! Оксана глядела сквозь Костика, она так и не увидела в нём ничего.

Устав додавливать и ждать, не появиться ли дыхание вновь, устав целовать теплящуюся шею, Костя засунул шнур в щель между подушками дивана и вышел в кухню, где царила тишина, пропитавшаяся едким запахом страха.

- Унесём её на стройку,- приказал Костик.

Они молча обмотали труп тканью и понесли как бревно на плечах.

На стройке, которая больше засоряла окрестности, чем возводила двухэтажный блочный детсад, в обрезанной нефтяной бочке тлели разломанные козлы, рейки и прошлогодние ветки. В бочку вылили, отхлебнув по глотку, бутылку спирта, дождавшись, когда пламя разгорится, засунули Оксану.

Вернувшись, выпили бутылку водки, чтобы снять стресс.

-Я пошёл домой, - сказал наконец Вася и ушёл, не захлопнув дверь.

Игорь свалился в гостиной на диван и уснул.

Костя сидел до утра. Бурбулятор не давал мозгам покоя. Концов не найти, думал Костя, никто никого не знает, никто никого не видел — мразь, быдло никогда не сможет противостоять элите - людям бизнеса. Любые попытки что-то вякнуть мы будем пресекать в корне. Только одно: если шлюшку недодавил. Константин набросил куртку и, взяв ключи от квартиры, выбежал.

 

Бабушка не замедлила нарисоваться в сумеречном тумане перрона.

- Восемьдесят гривен – это нормально, - подтвердила попутчица и забрала у галантного Максима свою неподъёмную сумку.

- Вы на сутки сдаёте? – принялся выяснять Максим.

- Не было никогда, чтобы люди позже полудня съезжали. А если не захочешь съезжать – плати за сутки вперёд, и тогда уж точно получатся сутки, - удивилась бабуля.

Деловая бабуля, подумал Максим, но делать было нечего, никакой толпы сдающих в тумане не прощупывалось, и Максим вместе с попутчицей и бабулей – всем оказалось по пути – поехал на пятом троллейбусе.

Попутчица глядела сквозь широкое водительское стекло вперёд и на одной из остановок схватила сумку и выпрыгнула из троллейбуса со словами:

- Я побежала, до свиданья, может, успею в маршрутку перепрыгнуть.

Несколько пассажиров последовало её примеру.

В углу двое пьяных парней наезжали на согбенного старика в дождевике, выразившего претензию на притеснения:

- Мы, дед, стоим спокойно, это ты на нас облокачиваешься, понял?

- Понял, - вздохнул старик и отвернулся к запотевшему снаружи окну.

Бабушка встала и царственно кивнула Спутнику. Не зря её звали Августой Александровной. Её румяное лицо светилось морщинами той же резкости, что и у женщины с электрички.

Максиму подумалось, что морщины эти выеты солью, обильно выпариваемой морем.

Дверь не захлопнулась до конца, и троллейбус уехал.

- Какой-то ты дёрганый, Максим. Мне это не нравится, - откровенничала Августа Александровна.

- Не обращайте внимания.

- Я понимаю – новая обстановка, но зачем разговаривать так резко? Ты будто рубишь словами. Кстати, вот отделение милиции.

- Намёк понял, - заверил Максим. – На самом деле, я человек вежливый. Тут наверно сказывается разность традиций и восприятий – у вас тут всё неспешно, уютно, а я приехал из краёв, где холодно, отчего люди привыкли двигаться быстро.

- Вот тут, - указывая на многоэтажный стеклянный дом, сказала бабушка, - можно купить всё. Тебе ведь нужно будет что-то поесть? Или ты на диете? Пойдём, на салаты скидка после восьми.

- У вас хотя бы есть, на чём приготовить?

- Найдётся. Что ты будешь? У меня там ещё один парень живёт, он пельмени варит.

- Нет. Я подумаю. Сковородка есть?

- Не волнуйся, всё есть.

- «Ещё один парень. Интересно», - думал Макс, проходя перед выкладками музейной кропотливости.

Он сгрёб с одной из тянущихся в зазеркалье бесчисленных полок пачку макарон «Жемчужина Чёрного моря», попросил сотрудника в пурпурной жилетке («Почему вы не носите бёджик? - наседал директор с утра. – Оштрафую!» - «Ладно, отвяжись, худая жись», - решил Митя и прицепил к карману жилетки клипсу со своим именем) взвесить две бордовых луковицы, помня, как вкусен крымский лук. Бросил в корзинку несколько пакетиков «3 в 1» и вышел в хлебный отдел.

- Максим, - тихо звала его из соседнего гастрономического отдела Августа Александровна, - иди сюда.

Редкие посетители нарушали мавзолейную широту освещённого со всех сторон пространства.

- Нет, - наотмашь защищался Максим. Никаких салатиков с образовавшимися к вечеру стоячими водичками!

- Нет! – рубил Максим стены своего пространства. Чем с большим трудом ты что-либо отстаиваешь, тем ценность отстаиваемого возрастает.

Максим отказывал и в этом утверждался. Бабуля уже смирилась с его норовом, значит, можно смириться с норовом бабули. Взаимосмирение.

 

Хотелось бы подробно описать стандартную трёхкомнатную квартиру Августы с одной проходной комнатой, в которой и предстояло переночевать Максиму. В проходной комнате стоял большой телевизор, который по вечерам, усевшись в кресло, смотрела хозяйка. В этой комнате Максиму отводился диван. Соседняя комната не имела плинтуса, поэтому сочила из-под двери жёлтый свет, свидетельствовавший о том, что там живёт и чем-то занимается «ещё один парень», и Максим, проходя по коридору, освещённому телевизорным сиянием, останавливался у двери соседа и прислушивался. Бойкий голос комментатора убеждал его в том, что сосед смотрит передачу о техасских патрулях, а может, просто загородился звуком.

Максим умел прислушиваться. Он прислушивался к шуму закипающей в кастрюльке воды, к напору струй в душе, к щербатой улыбке соседа, возникшего на пороге ванной, дверь которой предусмотрительно не имела замка, к говору парня, представившегося Мишей и рассказавшего позже, когда квартиранты, по очереди намывшись, сидели в крохотной кухоньке у стола и, угощая друг друга, жадно поедали наскоро приготовленные ужины. Прислушивался к говору Миши, рассказывавшего о том, что он из Луганска – и там полный глушняк.

- Купил телефон по дешёвке. А тот божился на матери, что работать будет как зверь. Не успел я до вокзала доехать, батарея умерла. Хорошо, свой пацан на такси работает. Поехали искать батарею, того-то уже не найдёшь. Нигде нет такой батареи, модель устаревшая.

Максим продолжал прислушиваться.

- Слушай, а ты под чем? – раздвинул улыбку Миша.

- В смысле? – удивился Макс. Удивился искренне, поскольку из всей палитры чувств, доступной его имитационным способностям, удивление выходило наиболее фальшиво, в силу чего Макс либо не удивлялся совсем, либо удивлялся искренне – как сейчас, со свисающей из отпавшей челюсти макарониной.

- Да ладно, - Миша вернул в естественное положение мышцы лица. – Я же вижу.

Максим развёл руками и вспомнил, что не купил майонез.

- На, - Миша пододвинул надрезанную килограммовую упаковку майонеза «Расслабонь», - мне одному не съесть. Так чё, есть чё?

- Нет, - сказал Максим и поглубже ввинтил палец в ушную скважину.

Миша поел и оставив кастрюли с ошмётками теста в бульоне на плите, а тарелку с налипшими ошмётками теста на столе, ушёл к себе. Максим вымыл склизкой вихоткой обе кастрюли, тарелки, убрал со стола в пустынный холодильник недоеденный скоропорт. Пересев с колченогой табуретки, развернул на колене ворох бумажек с объявлениями.

Августа Александровна, снабдившая неуёмного жильца пачкой ежедневных газеток, заглянула на кухню:

- Переходи в большую комнату, я свет включу, а сама пойду спать. Только телефоном домашним не пользоваться!

- Спасибо, поздно сегодня звонить. Мне тут нормально. Или что, счёт за свет?

- Противный ты всё-таки, - ласково проговорила хозяйка. - Тогда я ещё телевизор посмотрю. Сегодня несколько серий «Перекрёстка» показывают. Смотришь «Перекрёсток»?

- Раньше смотрел. Сейчас времени нету.

- Если хочешь, я тебе расскажу, что там происходит.

- Договорились. Только завтра. В полдень.

- Хитрюган. Ну ладно, занимайся.

Утром Макс проснулся раньше остальных и вышел на балкон.

На балконе было теплее, чем в квартире. Воздух был свеж и пронзителен, но при этом тёпел, будто в каждой его молекуле содержались два ядра: ядро кислорода и ядро тепла.

Макс вздохнул поглубже. Его лёгкие увеличились и стали способны перерабатывать больше воздуха.

Из трёх ядер, решил он, из одного ядра тепла и двух кислорода.

«Ну что, город? – спрашивал он, глядя по-над коряво распластавшимися в небо оголёнными в своей черноте куполами деревьев. – Получится у меня здесь зажить?»

Под деревьями проходили юноши в тренировочных штанах с лампасами, подвёрнутых на манер входящего в воду рыбака. Шлёпанцы юношей звонко шлёпали по пяткам.

- Я сказал ему, чтобы не гнал коней. А он мне говорит: «Ты тягу не выкупаешь». Да я её, когда он ещё молоко сосал, выкупал. Короче, звони ему сам.

- Ладно, – согласился Макс. – Позвоню ему сам, - и вернулся в комнату. Он поразглядывал фотографии, густо облепившие поверхности стёкол в серванте, стен в рамочках, журнального столика. Отодвинув штору, он увидел снимок Августы в юности –широкие скулы, задорно вздёрнутый нос. Подросток раскинула руки, демонстрируя размер размаха.

Фотография приняла за долгое время сепийную расцветку. Жёлтый фон, коричневая девушка в глиняной футболке. Во взгляде – монументальная отвага, удачно запечатлённая в коллективных памятниках города, таких как «Нахимовцы» и «Оборона Севастополя».

Выглянувшая Августа застала Макса за созерцанием, держащим на отлёте раздвинутую штору.

- У меня хороший художник есть, плохих жильцов у меня не бывает, мне, Максим, восемьдесят лет, смотри, какую он мне фотографию подарил, завтра, наверное, приедет, - она вынула из-за спины свой теперешний портрет с подретушированными провалами морщин и цветами в руках.

- Мне это ваше изображение больше нравится, - кивнул Максим на сепийный снимок.

- Это мой сын в детстве. Моряк. На Камчатке служит. Приедет через месяц.

- Вернусь к двенадцати в любом случае, - сказал Макс. – Но если что - могу продлить ещё на сутки?

- Сможешь. Ты парень динамический. Думаю, у тебя всё получится.

Макс засунул в сумку красную кофту и твёрдо вышел на улицу.

- Код подъезда три, шесть, семь, - напомнила с балкона Августа.

Максим дошёл до переговорного пункта. Вечером он выписал три номера на бумажку и пять в телефон.

Как только пункт открылся, Макс занял одну из кабинок.

Он позвонил по поводу «работа подсобником, 50 грв в день», где ему сказали, что работа непостоянная: ему звонят и говорят, куда и во сколько прийти, а потом может неделю ничего не быть. Позвонил «комнаты недалеко от моря, недалеко от центра, 50 грв в сутки» - там не отвечали; позвонил «тяжёлая работа, желательно российское гражданство» - ему сказали, что уже набрали. Позвонил «грузчики на шестидневку» - сказали, что сейчас начальника нет, пусть перезвонит завтра; позвонил «сторож, 40 грв в ночь» - оказалось кафе в Северной Гавани, пускай приезжает после трёх, заполнит анкету – директор решит. «Долго решать будет?» - укрупнил фокусировку Макс. – «Об этом вы у неё лично спросите». Макс записал адрес и обещался быть в три пятнадцать в кафе «Чёрная роза».

Позвонил в дом престарелых, где требовался сторож с постоянным проживанием. Почему нет, у Макса есть приятель, режиссёр анимационной рекламы, который как-то, ведя по разбитой дороге свой шевроле, сокрушался, что закис в неспособной на развитие деятельности, тогда как мог бы махнуть в Пенсильванию и работать садовником. У Максима не было шевроле, обязательств перед безвкусными заказчиками и возможности оказаться в Пенсильвании, ему было легче.

 

Ещё два номера не отвечали. Но круг уже обрисовался.

Он позвонил по ещё одному номеру, найденному в газете, оставленной на скамье, возле которой, обложившись тюками, торговала с деревянной этажерки бойкая девушка.

- Кто забыл стелечки, сетку для посуды кто забыл? – впадала торговка в трансовое состояние. – Кто забыл носки? Прекрасные трусы всех размеров, товарищи, покупаем, товарищи, качественные трусы, не проходим мимо, покупаем, - без остановки, с равномерными редкими паузами для вдоха.

Ему ответили, что собеседования происходят с девяти часов утра, посоветовали прийти завтра. Около обрисованного круга появился ещё один кружок.

- Где тут море? – спросил он у мальчика с кульком весенних ягод.

- По этой дорожке идите и через десять минут выйдете к морю.

Он спустился через широкохвойную рощицу к мелкогалечному пляжу, в котором, словно весенние ягоды, поблескивали ракушки.

Вид моря, дышащего, словно кит, выброшенный из воды, у самых твоих ног вибрирующего и ребрящегося, перетекающего без движения и двигающегося внутри самого себя, вдохновляет.

От Светы пришло сообщение:

- «Как ты там?»

- «Я в Севастополе. Ищу работу. Найду».

- «Мог бы предупредить, что отправился туда. Я в очередной раз убеждаюсь, что ничего не значу для тебя. А как же Николаев, украденные деньги?»

- «Я только что приехал и сразу тебе сообщаю. Мой телефон есть у следователя, моё присутствие бессмысленно».

Максим не обольщался. Он давно догадывался, что его жизнь состоит из недолгих быстротечных кусков, и никакая работа не отвлечёт его от казалось бы беспредметного разглядывания пустоты в нём. Любая работа представляла собой новое путешествие, открывание новых пространств и способностей, но после того, как они Максимом осваивались и становились обыденными, внутри Спутника зрело очередное бегство, без участия его ума, который лишь и успевал, что увязывать непредсказуемость поступков с какими-нибудь теориями.

Некоторые путешествуют по поверхности, то есть по плоскости, не создавая и доли электрического разряда своим скользким соприкосновением, не беря от посещаемых мест ничего, кроме быстро забываемых вскриков удивления. Тот же просмотр телевизора на шагоходе в фитнес-зале.

Максим предпочитал вкореняться в новое место до тех пор, пока корни по каким-либо причинам не отсыхали. Никаких других предпосылок, кроме желания узнать на своей шкуре новое, ум Максима не мог предложить. Максим был коллекционер состояний.

Он не обманывался. Месяц, два, три – и он улетит, как отсохший листок. А может быть, и день, два, три. Он-то приложит все усилия, чтобы месяц, два, три, но ветер-то с ним не советуется. Смирение русского человека – это не унижающая мольба о пощаде, а созерцание клубящегося перед тобой хаоса.

Море, сдерживаемое собственной силой, бесконтрольно клубилось у ног Спутника. Максим слеп, он не мог выдерживать космический натиск моря. Он купил бутылочку коньяка, рассчитав, что к трём пятнадцати успеет протрезветь и избавиться от остаточных явлений.

Во многом, что связано с взаимоотношениями зелёного змия и человека, Максим мог небезосновательно считать себя человеком знающим. К примеру, запах изо рта можно убить специальными таблетками, продающимися в каждой магазинной кассе. Недостаток таблеток – недолгий отрезок действия. К тому же, там химия всякая, а это вредно для печени.

Можно разговаривать с закрытым ртом. Люди обычно говорят сами и им достаточно кивать, мычать или мотать головой для создания видимости диалога.

Можно съесть чайную ложку приправы «Мускатный орех» и не то, что запах исчезнет, исчезнет весь похмельный негатив, ты не будешь производить впечатления пьяного ни на окружающих, ни на себя.

Выпив коньяку, Макс решил запить сверкающей в траве росой и прильнул к густому ковру. Роса оказалась солоноватой. Справа высился зонтичным куполом храм, возведённый, как узнал Максим, зайдя внутрь и осмотрев выставку исторических фотографий, на месте первого в Европе православного храма. Когда-то пологая береговая зона со множеством удобных бухт, на которой спустя тысячелетия возведён город, входила в состав Византийской империи. Испокон здесь жили сотни народностей, и каждая оставила в облике побережья свой вклад: пещерные храмы, храмы-шахты, выдолбленные в мягком камне, архитектура византийская, генуэзская (тогда ещё не было единой Италии, между собой соревновались в богатстве и военной мощи города-республики), поздняя славянская архитектура и многое другое, чего Максим не успел узнать за время своего пребывания.

Слева, над обрывом в море, торчал, как брюшко на костлявых плечах столбов, колокол с завязанным проволокой языком. Железная табличка на поперечине гласила:

«Колокол Херсонеса. ХVII век. Памятник культуры мирового значения. Территория Херсонесской бухты – охраняемая зона уникального биоценоза».

Рядом на картонной табличке пояснялось:

«Камни в колокол не бросать!»

По склону бегали ребятишки. Вожатая сзывала их к колоколу:

- Спускаемся! Я должна вас посчитать!

Колокол веял замшелой мудростью.

«В моём лице ты имеешь плечо», - неслышно струилось по его бокам. Но Максиму сейчас нужно было не плечо, а туалет, и он, загребая правой ногой плетёнки трав, ускорился наперерез храму.

Макс взглянул в зеркало, висящее в дальнем конце храма. Давненько он не смотрел себе в глаза. Он подошёл и встал вплотную к своему отражению. Вялый нос, скошенные скулы, подбородок настолько мелкий, что его не могла скрыть даже борода. А где мужественность, где воля? Обыгрывая события своей жизни в джазовой манере первого подвернувшегося объяснения, он слегка терялся, оглядывался и не находил основы. Тревога. Чем больше свободы, тем тревожней. Лицо опечалило его. Реальность вновь ускользнула от понимания.

«Засовом скорби замкни страсть саморазрушаться».

Другими словами, Спутнику явно не хватало квадратного подбородку, чтобы борода приняла солидный вид лопаты, а не позавчерашнего пирожка с полки.

Максиму хотелось бы, чтоб Татьяна Николаевна продолжала его спрашивать, потому что если некому спрашивать, то кому и отвечать, а отвечать Максиму хотелось. Жизнь раскалённой рудой текла и сползала, сжигая всё на своём пути и замирая далеко позади угольной пеной. Нужно было пронести сквозь этот сжигающий и распадающийся на атомы поток что-то настоящее, крупицу в неразжимаемой ладони, хотя бы крупицу, да и возможно ли больше?

 

Продолжая сидеть в партере зелёного зала драматического театра, Татьяна чувствовала неудобство, будто назойливое насекомое что-то микроскопическое нашёптывало ей в душу. Неуютность усиливалась тем, что следователь не могла бы точно указать, где у неё находится душа, но когда что-то даже неразличимое нащипывает тебя за невидимые, но сущие отростки, ты понимаешь, что не всё так просто и в партере не отсидишься.

Усталой усмешкой борца греко-римского стиля вздохнула Татьяна и перевела внутреннюю борьбу из партера в бельэтаж, но и там комар несоответствия продолжал её неупиваемо грызть.

Давно уже погасли огни не только рампы, но и приглушённые светильники с надписями «выход», зрители разошлись, и только рассерженный, но исполнительный гардеробщик дожидался владелицу зелёного жакета.

Татьяна переключилась на размышления о семье, и злостный комар отступил. Единственно в кругу семьи, в глинобитных стенах, окружающих крепость её личности, испытывала она спокойствие. Хорошо, когда за стеной творится чёрт знает что, одни режут других, кровавая буря хлещет поносом лжи, но здесь всё, слава Богу, в порядке: дочь учится в Москве на международных отношениях, сын поступает в высшую школу милиции, пойдёт по стопам матери, а у него, не в пример ей, есть жизненная хватка, и он, это чувствовалось, далеко продвинется. Вот только с мужем, с Юрой, они последнее время перестали совпадать. Выпадать как-то начали друг из друга, выкрашиваться зубцами кладки, нарушился внутренний баланс, когда необходимое в первую очередь в первую же очередь и свершается. Целесообразность посыпалась, и может быть, хватит претензий в пространство, может, стоит спросить саму себя?

Да, решила следователь, отныне она займётся этой проблемой и не будет никого спрашивать, ну, к примеру, месяц – а что, возьмёт да и уйдёт в отпуск за свой счёт, и пусть они там пережгут и пересажают друг друга – отныне она обратит свой въедливый ум исключительно в себя.

 

Макс запретил себе что-либо представлять, сосредоточившись на действии, но машина сознания работала независимо от владельца, тогда Макс запретил себе верить в те картинки, которые она производила. Осталась голая схема – работа, жильё, чего-то не хватало. Ах, да это просто тревога, не бери в голову. Тревога сквозила, как сырой ветер в щель землянки. Неприятно. Засовом скорби замкну и это.

Заработал телефон.

- Вы звонили по поводу комнаты.

- Цена?

- Пятьдесят гривен с человека.

- Годится.

- Подъезжайте на Карантинную. Остановка транспорта «Еврейское кладбище».

Настроение улучшилось.

Как бы мне этого ни хотелось, как бы ни припараллеливался Максим, ни шпионил, ни хамелеонил под чужие мозги и души, но! – не умела Татьяна Николаевна глядеть внутрь себя. Да и кто вообще в состоянии это делать?

Есть у Максима приятель, который месяц тому назад засел в глубокий ритрит и пока не собирается из него выходить. Ему друзья оставили дачу с баней под Москвой на три месяца, он и засел. У него бы спросить, как это – глядеть внутрь себя? Но не дозвониться – на время погружения он отключился от остального мира.

Или вот ещё – как-то я видел по телевизору передачу об Индии. Показали в том числе и одного прижизненного святого, который во исполнение обета поднял однажды вверх левую руку и с тех пор сорок лет не опускает. Она высохла и похожа на мёртвую ветку, а святой сияет благодатью и поблескивает сквозь клочковатую бороду внутренним огнём. Познакомить бы Максима с этим старцем, чтоб не нагромождал чепухи на пустом месте, но Спутник далеко от меня, как спутник в небе, и мне до него не докричаться. Он своими этими манёврами всю плешь мне проел, я не могу понять, в какой контекст вставить его перекатипольство, но делать нечего, редакция журнала «Набрякший гламур» обещала заплатить денег за повестушку трансцендентно-метафизического покроя страниц в шестьдесят, вот я и мучаюсь. На самом деле нет никакого «Набрякшего гламура»,я просто решил записать всё как было.

 

Хорошо, решил Максим, если эта завеса непроницаема, что наша жизнь – игра, то я меняю правила и перестаю смотреть в себя, растворяюсь в движениях мира. Меня нет, я лишь констатирую, что происходит. Какая разница, если у этой игры не предполагается ни приза, ни духа хотя бы, соревновательности?

Пока Максим ехал на шестом троллейбусе до остановки «Еврейское кладбище», вспоминал почему-то вокзал, ставший за неделю пребывания в Николаеве родным. Платформа первого пути, куда он спускался из пятиместной комнаты покурить.

На крыше вокзала жил бесчисленный табун диких голубей. В ясную погоду, когда далеко над горизонтом маячили ватные мячики облаков, табун рассыпался по блюдцу небосвода, как выкинутая горсть чёрных семечек.

Максима даже потянуло к перу. «Голуби как семечки…» - написал он, но дальше ничего придумать не смог и отказался от затеи запечатлеть промелькнувшее. Он ощутил, что ему недоступно иное, нежели своё, существование. Но раз он ощутил, что оно ему недоступно, он уже в какой -то мере его ощутил, не так ли?

 

Станиславу Доминиковичу Поплавскому было не до запахов Максима изо рта. Бывший военный, он следил, чтобы в вверенном ему объекте выполнялись все условия для содержания жильцов: чистое бельё, исправные обогреватели в номерах, вымытость полов. Во дворе одного из домов по улице Карантинной, решено было устроить маленькую гостиницу, поскольку на втором этаже, к которому отвесно поднималась наружная железная лестница, пустовали комнаты. Они пустовали давно, но раньше и дом принадлежал другому хозяину. Новый хозяин решил, что нельзя оставлять их пустыми, когда вокруг плодятся всевозможные конторы, и подремонтировав, дал объявление об их сдаче в аренду.

Вскоре все семь комнат заселились юными людьми: девушками в коротких юбках, длинных ногтях, тёмной косметике и парнями с золотыми цепочками на распахнутых грудях, и отливающими на все лады мягкими брюками.

Через два месяца к Станиславу Доминиковичу стали приходить люди и требовать, чтобы он вернул им деньги. Станислав Доминикович, сам нанятый в качестве управляющего новым бизнес-комплексом, очень удивился. Разъяснила ситуацию прибывшая милиция: одна из фирм, занимавших комнату, которая, кстати сказать, скоро достанется Максиму, взимала мзду за оказание посреднических услуг по съёму жилья, обещала подобрать варианты в течение месяца, объясняя свою неторопливость респектабельностью, и собрав деньги у нескольких десятков клиентов, благополучно исчезла.

Случай этот заставил задуматься хозяина и посоветовавшись со Станиславом, он решил переквалифицировать по-тихому (налоги сожрут всю прибыль) офисный центр в хостел.

Дорогих ремонтов Станислав Доминикович не мог позволить себе и обошёлся тем, что оставил тот же коричневатый линолеум на полах, внёс кровати и телевизоры и прикрутил дополнительные светильники.

С чем согласился Максим и попросил управляющего застолбить за собой комнату, половина которой была занята двумя пружинными кроватями.

- Поэтому вот, эт самое, - говорил Станислав Доминикович, глядя в Макса глазами-яишенками и вертя в несоразмерных голове ладонях, паспорт пришельца, - обычно у нас на одну-две ночи. Туристы. Или, - заговорил он тише, придвинувшись к Спутнику поближе, - захотел парень с девчонкой переспать, там у нас есть двухкомнатная, эт самое, а тут, пожалуйста, живи один.

- Да, пока один. Мне очень нравится этот номер. Я найду работу, освоюсь и позову сюда свою подругу. Так что через месяц будет полный комплект. И мы всё лето будем с ней у вас жить, хорошо?

- Да, эт самое, как говорится, пожалуйста. Ты, я смотрю, из Пскова, из России, значит?

-Последние годы я жил в Белоруссии.

- Я сам с Белоруссии. Из-под Пинска, - обрадовался управляющий.

- Значит, договорились. Завтра к двенадцати я приеду с вещами и заплачу за неделю вперёд. Даже если что-то изменится, я вам позвоню, - сказал Максим, видя, что Станислав Доминикович пошёл обсуждать уже обсуждённое по второму разу.

- Договорились, - очнулся Поплавский и крепко пожал руку Максиму. – Жду.

Максим видел, что поживший Станислав видит в нём всё, что ему нужно, видит и то, что не нужно, но поскольку оно ему не нужно, на заметку не берёт.

Подметая пол шерстяными штанами с накатанными шариками, Станислав вышел вместе с Максимом из комнаты, показал, как её открывать и закрывать, провёл по тёмному коридору, подержался за батарею и подумал, что надо будет сказать вахтёрше, чтоб по утрам топила подольше – отдыхающие привередливы, а этот Максим, хоть и говорит, что собрался работать, только не туда он приехал работу искать, сидел бы я тут целыми днями за гроши, если б мог нормально устроиться? – заглянул на кухню, проверил, есть ли свободная кастрюля, сковорода, стакан – не забыть сказать ему про газ, чтоб закручивал баллон каждый раз, как, эт самое, приготовит; убедился, что в душевой горит свет, на рукомойнике лежит кусок мыла, в бойлере запас горячей воды – и спустился по железным ступенькам вниз, где строители замешивали бетон в месилке и относили его в вёдрах в соседний флигель.

Рабочих было двое: один – закруглённый рыжий детина с красным лицом – таскал вёдра, а второй – молдаванского типа украинец – курил рядом, зная, что с его квалификацией усердствовать в носке вёдер не стоит – его руки умеют делать вещи поважнее.

- Шо за мужик? – спросил он Доминиковича.

- Комнату хочет снять. Говорит, работу ищет.

- Ну понятно, - сказал строитель и прикрутив чинарик о консервную банку, пошёл помогать напарнику, заслужившему своей работящестью право помочь ему.

В углу окна, у которого я делаю эти записи, паук поймал в паутину ночного мотылька с хвойными усами. Мотылёк ещё подёргивает крылом, а паук уже забрался на него и высасывает тёплую кровь из сердца.

Затем паук сворачивает безжизненную треугольную форму в свёрток и перебираясь по вертикальной нитке, утягивает труп в свой уголок под окном.

Другой мотылёк вчера вечером всё взвихрялся вокруг трёх горящих свечек, и залип на раскалённом воске одной из них, не смог выбраться и быстро пропитался, а когда пламя подошло к нему, с треском вспыхнул. Внизу, на подставке, вёл долгую борьбу гигантский комар с удивлёнными зрачками – упавшая парафиновая капля приклеила одну его лопасть к подставке, и он бил свободным крылом, шелестя наподобие вентилятора, крутил бровями и двойным хоботком, но вырваться не мог. Я попытался помочь ему пальцем, но только отодрал ветку ноги. Комар колотился всю ночь и издох наутро, когда начали просыпаться его сородичи, вылетать из сырых щелей между брёвен землянки и, лишённые спросонок нюха, звенеть в полутьме.

Станислав Доминикович прошёл в открытую во двор комнатку вахтёрши. Сел на стул. Вахтёрша читала сканворд на другом стуле.

- У нас новый жилец, Марина, - сказал управляющий своей ровеснице, - надо будет ему сказать, чтоб не ходил через мусорку, эт самое, собака незнакомого человека покусать может.

- Скажу, - ответила вахтёрша, не шевельнув ни единым предметом лица.

Станислав Доминикович кивнул и опершись локтем о стол, развернувшись вполоборота к открытой двери, принялся глядеть в окно, выходившее аккурат на гудящую бетономешалку.

«Надо будет ему сказать, что у нас тут шумно, но скоро закончится».

 

Максим выяснил, что до кафе «Чёрная роза» лучше добираться по морю из Нахимовской бухты. Он пошёл пешком до неё. Прошёл гостиницу «Крым», продовольственный рынок «Чайка», спустился к центральной улице в поисках точки общепита. Недалеко от памятника Кропоткину он занырнул в аппетитного запаха полуподвальчик с деревянной вывеской «Таверна».

На свежевыкрашенных в мягкий оранжевый оттенок стенах висели масляные портреты моряков, выдержанные в тональности российского триколора. Были здесь командующие первых флотов, созданных при Екатерине – бакенбардистые и бородатые лица, преисполненные спокойного патриотизма; крестьянские лица героев обороны Севастополя во время фашистской осады – смертники, отстоявшие своими телами порт; выбритые лица генералов советских времён с устремлёнными в социалистическое будущее взглядами; прославленные капитаны.

Подвешенный к стене телевизор транслировал новости российского канала, где президент гнал забористую волну демагогии, воспринимавшуюся здесь – в окружении ностальгирующих старичков, забывших про остывающую еду – как нечто реальное.

Макс съел борща, жирного плова и запил компотом, не дожидаясь, когда речь президента закончится. Сюда он придёт неоднократно.

По тянущимся вдоль берега проспектам он вышел к Нахимовской бухте, с памятником имяреку в центре.

Максим заплатил за билетик, отрываемый женщиной от крутящейся бобины у входа на паром, сел на свободное место у окна и развернул на коленях карту Севастополя.

Паром сдвинулся. Солнце, отражаемое волнами, нагнетало жару в стёкла.

Виды Северной бухты со скалистыми грядами, покрытыми памятниками архитектуры, завладели вниманием Макса, и он испытал чисто севастопольскую гордость.

Выйдя на Северную Гавань, погрязшую в стихийном базаре, как блюдце с остатками варенья в муравьях, Макс стал узнавать, где находится «Чёрная роза», и первый же спрошенный человек показал ему в конец берега, обрезанный утёсом с примостившимся белым павильоном.

В кафе было темно и пусто. Напротив камина, где стоймя горело единственное полено, сидела женщина с ноутбуком, обложенным кипами бумаг.

- Здравствуйте. Я по поводу работы сторожем.

Едва взглянув на Максима – да и что она могла увидеть в темноте – директорша протянула листок анкеты.

 

Распухший чёрный паук сидит на срезе страниц толстой книги, которую я взял с собой в землянку. Неужели это тот, что утром сожрал мотылька? Микроскопическая мошка, пролетая над свечой, швыркнула и сгорела, не успев упасть в расплавленное сопло. Отсыревший хворост лежит на досках пола. Я перетащил его внутрь после того, как целый день шёл ливень, смывший городок внизу. Друзья, у которых я гощу, сказали, что я могу жить здесь сколько хочу. Тут лучше, чем в Индии, потому что в Индии есть сезон дождей, а здесь нет. Думаю, что повесть моя подходит к концу. Что там: ну напьётся, ну в больницу попадёт да поедет домой. Думаю, дней за десять управлюсь. Плюс помочь Руслану столбы поставить - он расширяет крышу. Это ещё дня четыре. А дольше зачем задерживаться, дома Светлана ждёт.

В землянке живёт ночной кузнечик, он иногда хлопается об меня нескладным скелетом. Я с воплями: «Твою-то мать!» - отбрасываю рукой пустоту, поскольку кузнечик уже давно отпрыгнул.

Из-под брёвен землянки прорастают грибы на длинных выгибающихся ножках. Они живут пару дней, потом съёживаются и опадают.

Люся в тот день отвела дочку в сад и поехала на работу в Северную Гавань. Весна наступала, люди выискивали друг друга глазами. Люся слегка прижалась грудью к темноволосому парню, доводя стрижку до окончательной округлости. Ей хватало одного точного приёма, чтобы подсечь мужчину. Она была красива и умела твёрдо смотреть в глаза. При любых обстоятельствах она твёрдо смотрела в глаза и этим добивала любого. Цена невелика, Люся знала, она была простым человеком и любила жить. Она родила дочь, которую не хотела, но привыкла и не бунтовала. С отцом дочери отношения не сложились, и хотя Люся в Бога не верила, считала, что дело в различьи религиозных традиций. Она попросту не могла понять элементарных для мужа вещей, а он отметал привычное Люсе, не вникая, поскольку вникать не умел и не подозревал, что есть такая способность рассудка. Вернувшись домой, в квартиру матери, она быстро освоила ремесло и научилась самостоятельно зарабатывать. Мать - сама женщина не промах - с дочерью подружилась и не пыталась бороться с загульным характером подруги, видя, что никому кроме себя та ущерба не причиняет. Люся и сама подозревала это. Она не умела ставить себе границу, но желание выйти из начавшего закольцовываться круга подспудно вызревало в ней. Она не пыталась определять мужчин, не хотела строить планов, ей просто нравились мужчины. И мужчинам нравилась она. В этом даже просматривалась некая гармония. Поэтому Люся расстроилась и рассердилась, когда вроде бы уже готовый брюнет не встретил её в назначенный час. Люся быстро взяла себя в руки, загадав семнадцатую страницу и третью сверху строку во взятой у мамы книге буддийского монаха, от которого отреклась вся Верхнегималайская братия после выхода книги, о чём Люся не знала. Монах тогда переехал в Бурятию и, помня о прошлой ошибке, зарегистрировался в налоговом реестре «организацией, никакого отношения к религии не имеющей». Монах этот – Чендо Чхепомп - пишет в указанном Люсей месте: «До последнего будь вежлив с людьми, да и после предела постарайся понять поступок человека через его мотив». Слишком фигурально, - подумала Люся и захлопнула книгу. Яд знания произвёл своё всасывающее действие, Люся, садясь на непоздний паром ловила (вместе с ветром, летящим от Северной Гавани) себя на том, что пытается понять этого Алика. Она ногтями выщелкнула за борт визитку парня.

Максим тем временем терроризирует директора кафе:

- Когда вы сообщите мне о своём решении? Мне срочно нужна работа, и я её найду в ближайшие дни.

– С вами созвонятся.

- Когда? Завтра вы определитесь?

- Странный вы человек. Не всё зависит от вашего хотения.

- Но многое. Я хочу эту работу! Дайте её мне.

- Кем вы до этого работали?

- Грузчиком.

- А в анкете написали – экспедитором.

- Грузчиком-экспедитором.

- Я подумаю. Завтра позвоню.

Максим добился, чего хотел, повернулся на каблуках и решил с утра сбрить бороду.

Уютный полумрак. Всю ночь это помещение будет принадлежать ему. Стоп! Начинается представление, мультик. Максим наощупь выковырял прыщик.

Директор кафе подозвала юношу с выбритым черепом:

- Смотри, тут у парня, который собирает деньги в поддержку Краснощёка, на страничке пособие выложено, - женщина сдвинула ноут поудобнее. - Как людей расчленять.

- О, давай позырим. Я люблю расчленёнку.

На экране мужик в штанах для родео гонялся за подростком-латиносом.

Догнал, прибил молотком, расправил ему руки по земле, как крылья, отрезал по одной и принялся их обжаривать на барбекю.

- Мне кажется, это фокус, - сказал парень.

- Такими вещами не шутят, - ответила женщина, сдерживая рвотные приступы.

- Да ладно тебе, - усмехнулся парень и надел тёмные очки. - Это мультик. Трэш-комиксы. Я такой же могу нарисовать, - он высунул руку из рукава пиджака, другой рукой помахал пустым рукавом. - Слышь, не видела, тут с руками не проходили? У меня кто-то украл.

- Ещё один есть, - женщина закурила Честер. Она включила следующий клип.

Теперь ревущей пилой размахивали вслед убегающим людям.

Размахивающих пилами было несколько, видеокамера прицеплена ко лбу одного из них. Нападающие догоняли свои жертвы и заваливали ударами по спине, пропахивая в теле человека тёмную пройму. Жертва падала тотчас, будто поскользнувшись на льду.

- Это по-настоящему, - сказала директор.

- Не верю. Не увижу - не поверю.

- Ты хлопцу, что сейчас приходил, позвони, пригласи пообщаться. Записывай телефон…

Камера на голове распиловщика задралась в небо, затем резко ткнулась в землю-мужика завалили трое выбежавших из леса парубков с битами. Они перевернули его и принялись охаживать, размолотив камеру с третьего удара.

 

Максим забрался на палубу обратного парома. Тучи заволокли вечереющее небо, или просто похолодало, но ветер дул промозглый. Облокотившись о перила, стояла навстречу ветру девушка с гвоздиком в ноздре. Максим галантно предложил ей свою шапку. Девушка надела шапку, а Макс, чтобы сохранить баланс тепла в теле, натянул красную кофту.

- Как бы до туалета дотерпеть, - сказала девушка, и Максим прикрыл её своей широкоплечей фигурой.

- Мне должны позвонить, - сказала девушка, когда паром причалил к Нахимовской бухте, поблагодарила за шапку и пошла на причал. Ступив на берег, она оглянулась. Ага, сообразил Спутник.

- А чем собираешься заниматься в ожидании звонка?

- Ничем.

- Может, сходим куда-нибудь?

- Меня ребёнок дома ждёт. Поэтому ненадолго. Она умеет разогревать котлеты. И картошки сковорода, если бывший не приходил и всё не сожрал. Не понимаю, почему я должна нянчиться с ним, когда у него красивая молодая девушка? Одно слово – абрек. Мы раньше в Карачаево-Черкесии жили. Знаешь, не комильфо, когда вынужден держать под подушкой пистолет.

- Зачем пистолет? – спросил Максим, стоя в гастрономе у алкогольной витрины. – Дайте бутылку коньяка.

- И семечек. Они запах перешибают. А то как я ребёнку на глаза появлюсь.

- Ты кем работаешь?

- Пистолет затем, что каждую минуту в дом может вломиться пьяная орда нацменов. Поэтому и уехали оттуда.

- Куда пойдём?

- Парикмахером.

- Может, вон на тот бережок?

- Пойдём лучше к стелле.

Стелла узко вздымалась вверх, как стальное пламя свечи. В честь сорокалетия очередного отстояния перед очередными захватчиками.

- Дует противно, - сказала девушка, натягивая пониже короткую футболку. Максиму пришлось усадить девушку на колени и обнять, чтобы согреть. – Мы, севастопольцы, не любим холод.

- Но это не значит, что нужно так легко одеваться. Приморская погода изменчива.

- Значит. Я всю жизнь тут прожила.

- Может, поедем к тебе? Как тебя зовут? Меня Максим.

- Если мой бывший узнает – обоих убьёт. Нет уж, давай по домам. Ты где живёшь? – Максим сказал. – И я там же. Допустим, Люся.

- Как это – допустим?

- Тебе паспорт показать?

- Покажи.

- Позвоню-ка я бывшему. Он на такси работает.

- Зачем на такси? У вас тут всё недалеко. Если не хочешь идти пешком – поедем на маршрутке.

Люся уже говорила в трубку:

- Что значит не могу? Я на стелле. Не знаю с кем. Ты приедешь?

Затем швырнула телефон в подсолнечниковую шелуху.

- Нельзя так с техникой.

- У меня другой есть. Этот надоел, - сказала Люся, встала и быстро зашагала вниз к поворачивающей вкруговую дороге.

Максим заторопился собирать раскиданные пожитки. Люся на этот раз не оглядывалась. Он добил коньяк, забросил оставшиеся семечки в рот, запил остатками персикового сока и улыбнулся. Вдали звенели колокольчики. Спутник пошёл на звук.

Хруст раздаётся в ночи над землянкой. Об крышу упала шишка, хотя тут нет хвойных деревьев. Бук, граб, дуб.

Кто-то ходил вокруг землянки, но внутрь так и не зашёл. На самом деле, никого не было.

Во тьме жужжал комар. По траектории звука я определил, что он приближается.

- Иди ко мне, мой белый хлеб, - прошептал я и резко выкинул руку в темноту. На этот раз я не промахнулся: вязкое мясо комара размазалось по ладони.

Так я нарабатывал навыки выхватывания из темноты нужных объектов.

Уснуть обратно не получалось. Я зажёг свечу и закурил, поставив на живот банку из-под сгущёнки.

Оказалось, что это колыхается на ветру подвешенная у входа в магазинчик китайская подвеска, состоящая из однородных (зачёркнуто) тонких (зачёркнуто) металлических трубок, дававших при соприкосновении тоненький изящный звук.

Максим не стал заходить в магазинчик – чего он там не видел? – он спросил у редкого прохожего, где остановка.

В маршрутке он моментально перенял местный обычай пассажиров загодя держать в руке деньги за проезд.

На остановке люди бегали кругами от пьяного хрипящего парня, который не то спрашивал, как добраться, не то разводил на деньги. Его скотская искренность не совпадала с общим осторожным настроением. У всех имелись свои планы на вечер, у многих – на ночь, и они брали измором пьяного дебила, отскакивая от него на три-четыре метра и выжидая, подступится ли он снова.

Макс, который ничего не терял, а только приобретал, демонстративно уселся посреди этой круговерти и выкурил сигарету. Пьяная тварь могла оказаться неплохой мишенью для хлынувшего потока деконструктивизма. Но хам в упор, как это обычно и происходит, не замечал Спутника.

Возможно, расстояние между планетами так ничтожно мало по сравнению с размерами Галактики, составляющей атом, что под микроскопом кажется, будто они трутся друг о друга, подумал Максим.

Он вошёл в здание торгового центра, поднялся на продуктовый этаж, купил бананов, помидоров, клубники и долго стоял перед полкой со скукоженными зелёными плодами лайма: «Брать – не брать?»

Макс набирал как можно больше продуктов, чтобы не осталось денег на то, ради чего он сюда припёрся. Дойдя до алкогольных стеллажей, он понял всю бесполезность сублимации.

- Ну подскажи мне, - спросил Макс, завидя знакомого продавца (наплевавшего на директивы директора и снявшего бёджик, потому что чувствовал в кусочке пластика со своим казалось бы именем символ огульного порабощения и клеймо зверя. Интересно, что директор вскоре смирился с фанатичным Митей и не приставал к нему больше, видя, что фанатизм подчинённого распространяется и на отношение к работе).

- А чё тут подсказывать, - враждебно проворчал намаявшийся за смену Митя (ему предстояло три выходных, и он дорабатывал последние часы на морально-волевых, помня об объективном качестве времени заканчиваться), - бери да пей.

- Э-э, - махнул Максим и отошёл от неприветливого торгаша. Он подошёл к парочке, выбиравшей шампанское. – Ребята, не знаю, что взять, чтобы и не много и хорошо пробрало.

- Мы не местные, - ойкнула девушка и по тому, как они отскочили, Макс понял, что его перепутали с пьянью на остановке. Господи, да они так всю жизнь проживут!

Нет, так не пойдёт, подумал Максим, надо взять себя в руки, все эти стеклянные и пластиковые ёмкости – это не то, что нам нужно. Нет, это не то, что нам нужно.

Шагом самурая он прошёл сквозь раскалённую пикалку кассы, в придаток к которой была посажена девушка с симпотным лицом.

За кассой стояли железные терминалы оплаты, и Макс подкинул десять гривен на телефон себе и десять гривен Юле.

Он прошёлся по павильонам общепита, вызнавая, где спиртное дешевле, и оказалось, что интересующая его рюмка коньяка стоит везде одинаково.

Тогда он предпочёл деревянно-коричневый зал японской кухни.

- Налей мне, дружище, сто грамм коньяку, - обратился он к бармену. – Ты что, действительно, японец? И будь добр, дай чем-нибудь закусить бесплатно.

- Моя национальность не имеет в данной ситуации никакого значения. Сто грамм будет стоить тридцать шесть гривен. А бесплатным бывает только сыр в мышеловке, - парень налил в бокал деревянно-коричневого напитка, отсчитал сдачу и пододвинул к Максиму, изрядно проголодавшемуся за день, блюдце с карамелькой.

Максим нарочито почесал под футболкой и отошёл к одному из столиков, стрельнув по дороге у многочисленных посетителей – многие целыми семьями - сигарету, пепельницу и прикурить.

Он выпил коньяк двумя глотками, между которыми попытался написать про то, что с ним сегодня происходило, но ничего, кроме - «балконный градус наблюдения за собой со спины» - у него не выходило.

Тогда он, сняв красную кофту, замахал ею девушке, лавирующей между столиками с японским таким подносом, и попросил ещё пятьдесят грамм.

Девушка принесла новый бокал, и Макс, вспомнив, что за сегодняшний день ещё ни в чём себе не отказывал, решил, что не будет пить из него. Пускай стоит, как подношение неутомимым демонам разврата, а он, обуздав себя в малом, и т.д. и т.п.

 

- Как дела? – спросила Августа.

- Ничё так, - и нагнувшись к её уху. – Завтра съеду.

- Завтра так завтра. А работа?

- Работа в процессе.

Пока варилась гречка, на кухню вылез Миша.

- Здорово.

- Не трудись спрашивать меня, под чем я. Я сам скажу. Выпил две бутылки коньяка и съел пригоршню мускатного порошка.

- И шо, прёт?

- Ещё как.

- Нашёл что-нибудь?

- В процессе.

- А я сегодня десять раз выезжал и возвращался. Сначала забыл газеты с адресом. Потом оказалось, что им паспорт нужен. Вернулся за паспортом, а телефон оставил. Короче, вымотался, - Миша сделал круглые глаза. – Придётся звонить мамке, а то деньги кончаются. Будешь пиво? – Миша вытащил из-под стола трёхлитровую бутыль.

Тут позвонила Юля.

- Привет, - жарко зашептала она. – Чем занимаешься?

- Кашу варю.

- Не буду тебе мешать.

- Ты и не мешаешь.

- Мы сегодня с малым из больницы выписались.

- Выздоровел? Поздравляю.

- Созвонилась я с родителями этого. Он, кстати, не объявлялся?

- Нет.

- Они говорят, что с пенсии попробуют выплатить часть. Через три недели.

- Заберёшь их себе.

- А что так?

- Да так, я на работу устроился.

- Куда?

Они разговаривали долго, потому что имели одинаковый тариф. Максим успел поесть каши – Юлин голос улучшал пищеварение – покурил на балконе, увидев в розоватом небе падающую звезду, помылся в душе, включив громкую связь – Юля разошлась, воодушевлённая выздоровлением сына – и только улёгшись в постель, мягко намекнул, что уснёт с минуты на минуту.

- Спокойной ночи, - нежно сказала Юля, и Макс не смог бы вспомнить, о чём она говорила, поскольку было достаточно бархатного журчания её шёпота.

Максу приснилось, что он живёт в консерватории, где преподают Шугачёва с Коровым. Мать Максима пришла навестить сына, моющего в столовой посуду. Шугачёва начала чем-то возмущаться, типа, нельзя сюда без бахил, как же вы так, а ведь взрослая женщина, и тогда Макс, как мыл под тёплой струёй нож, так и развернулся и плавно полоснул по горлу певицы. Коров, наблюдавший из угла за происходящим, мгновенно улетучился, Макс проснулся в склизком поту и, попытавшись шире открыть балконную дверь, перепутал направление поворота ручки и чуть не сломал евроконструкцию.

«Меня же посадят», - соображал он, не соображая, где находится, и хотел зажечь свечу, но вспомнил, что свечи находятся в другом месте.

Вторично Максима разбудил звонок в дверь. На его место прибыл фотограф. Он привёз Августе Александровне букет алых роз.

Макс покомпактнее уложил вещи в большую сумку, угостился у фотографа кофием с сахаром и в полной амуниции выдвинулся на улицу, зайдя по дороге в комнату Миши, спавшего с задраенным окном. Запах выдышанного воздуха, пота и пивного перегара раздувал комнатку, как готовый лопнуть воздушный шарик.

- Эй, братан, просыпайся, ты просил разбудить тебя в восемь.

- Ты под чем? – щербато зевнул Миша.

- Шутка, повторённая дважды, не смешна, - сказал Макс.

В мгновение ока он доехал до улицы Кулакова, где в девять часов должно было состояться собеседование.

 

Как и в большинстве случаев, это был типичный южный двор с уютной клумбочкой, из которой выпирали проросшие листья некого луковичного растения. На второй этаж вела наружная железная лестница. Старинный бревенчатый дом, переделанный под офисный центр.

Макс прошёл в двести четвёртую комнату, сразу узнав одного из жлобов, притеснявших позавчера дедка в троллейбусе, который вертел в руках дрель и алюминиевый уголок (стройка, сообразил Максим).

- Выйди пока, вызовут, - сказал жлоб, усеянный веснушками.

До девяти часов оставалась масса времени, и Максим спустился во дворик, где попросил приглядеть за тяжёлой сумкой коротко остриженного парня в массивных кроссовках, сделанных в ближайшем корейском подворье.

- Тоже в двести четвёртую? – спросил Макс парня, доставая курево. – Сигаретку?

- Спасибо, - пальцами не менее массивными, чем кроссовки, парень вытянул из пачки сигарету. Голубые его глаза смотрели в Максима, будто в бинокль.

- Как дела?

- Дела? Да я вот думаю, что так и должно быть, что я здесь сижу.

- И чем ты ощущаешь?

- Что? Что должно именно так быть?

Кто-то буквально шевелится в стенах.

- Ну да, - они сразу поняли друг друга.

- Тем, чем я всегда иду до конца, - парень аккуратно вдавил сгоревший наполовину фильтр в воротник урны. – Я сижу здесь.

- Понятно. Ты не знаешь, что за работа?

- Мне сказали, подсобником на строительстве.

- На стройку, честно говоря, не хотелось бы попадать. Весь в пыли и отношение к тебе скотское.

- Это смотря куда попадёшь. И почему ты не даёшь людям залог на доверие?

- Это как? – впервые за сегодняшний день удивился Максим.

- Ты будто идёшь по канату, а на самом деле, ты всего лишь бельевая прищёпка на верёвке и видишь своё перевёрнутое в луже отражение. Я не конкретно про тебя. Я размышляю вслух. Меня зовут Сергей.

На Сергеев Максиму везло. Помнится, в Курмане, когда он возвращался пешком с петушачьего завода, его обгонял велосипедист.

- Не подскажете, как отсюда к вокзалам выйти? – сообразил Максим.

- Пойдём, я тебе покажу, - весело слез с драндулета мужичок. Позади сиденья топорщился мешок из-под сахара, прорванный изнутри ржавыми лохмотьями чугуна. У Максима отец был сталелитейщик, поэтому жанр металла Макс определял не только по цвету, вкусу, запаху, но даже сквозь обёрнутый вокруг него предмет.

- С куриного идёшь? Я тоже там когда-то работал. Тяжелее работёнки не видывал: ни на Камчатке, ни в Семипалатинске. Двенадцать часов носишь по холодильнику сорокакилограммовые мешки, без перекуров, сигареты на выходе отбирают. Мобильники отбирают. Стоят охранники с металлоискателями, будто это не птицефабрика, а проектный институт. В холодильнике пол засыпан химикатами. Пробирает сквозь резиновые сапоги. Прикинь, что там люди вдыхают.

- Не говоря о том, чем куры напитываются, - встроился в шаг велосипедиста Максим.

- Я те говорю! Пальцы на ногах вылазят. Дома бронхи комками отрыгиваешь.

- Почему именно бронхи?

- У меня отец главным хирургом в Подмосковье работал. Я бронху от трахеи кишками чую.

- Год я там работал. Потом решил – нет, хватит! Лучше вон металлы собирать. На бутылку хватает, картошка своя, моя хлеб научилась печь, отец пенсию подмосковную получает, я тоже скоро буду получать. По инвалидности. Надо только этих упырей с куриного засудить – и буду получать! Ну вот, смотри, тебе тут налево, а я на базу поехал. Тебя как звать-то?

- Максим.

- А я Сергей. И вот что я тебе скажу: Максимов, как и Сергунь, плохих не бывает. Сергей – это значит «высокий», а Максим значит «идущий до конца». Вот как у тебя борода. Ты только её немножко подровняй, а то опасно к тебе приближаться.

- Так я для этого и отращиваю. Как роза шипы.

- Бывай, роза, - и весёлый мужичок свернул к одному из серых бетонных заводов, обтянутому запылённой колючкой.

- Человек, если чувствует, что ему не доверяют – то и ведёт себя соответственно. Это как игра зеркалами, визуальная морзянка. Каким пазлом ты себя встраиваешь в увиденную тобой картину, таким к тебе и будут прилегать другие пазлы.

- Серый, про пазлы неинтересно, давай сравним с чем-нибудь другим.

- А зачем сравнивать? – спросил Сергей, и во взгляде его промелькнула одержимость. Максим не смог бы объяснить, как она выглядит, но сейчас ясно, до зажёгшейся во всё небо неоновой вывески, увидел – это одержимость.

- Вот интересно, - заговорил Максим, игнорируя страх, вызванный выражением глаз собеседника, - чем одержимость отличается от фанатизма?

- Ты думаешь – я не понимаю, зачем ты мне это говоришь? – всё больше расширялся в глазах Сергей. – Одержимый – это не тот, кого кто-то держит, это тот, кто не зависимо ни от чего, в силу самой этой страсти, одержит победу.

- Я понял, - мягко вкатил расплавленный лист Сергея под холодный каток своей переимчивости Максим. – А фанатик – это тот, кого постоянно фонит.

- Не выкупаешь тягу, - сказал Сергей, но тут в дверь в железных воротах прошёл один толстячок, потом второй, а там потянулись и остальные представители мужских конфигураций.

- Похоже, нас тут много соберётся, - сказал Максим.

- А как же дрель и алюминиевый уголок? Подождём, покурим, - сказал Сергей.– У них тут, похоже, каждый день такое столпотворение.

- Просеивание, промывка.

- Вот-вот.

Тут с лестницы быстрее, чем это предполагает напускная респектабельность, сбежал полуседой бородач. Сверху его догоняли с расспросами.

- У них там анкета на четыреста вопросов. «Кем бы вы хотели стать через два года?», да «К чему больше склонны – к гуманитарным или к техническим?» До нитки оберут, пока заполнишь её.

- Теперь ты понял, для чего дрель и алюминий? - спросил Сергей.

- Не очень.

- Ладно, пошли. Приезжий?

- Ну.

- А я вот местный и устроиться уже два месяца не могу.

- Было бы желание, - сказал Максим и слегка пожалел, увидев, что угли раздуваются.

- Я хотел сказать, что не всегда одного желания достаточно, - пояснил он, контратакуя.

- Да я и не парюсь особо, - сказал Сергей.

- Я сегодня переезжаю в новое жильё, поехали со мной, если ничего срочного. Пообщаемся. Ты как?

- Нормально.

 

- Это мой друг, - сказал Максим, пожимая руку Станиславу Доминиковичу. – Помог сумку донести.

- Располагайтесь, ребята, - радушно поддавливал дверь номера управляющий. – Ключ заржавел, эт самое, хм, подождите-ка, я за другим схожу.

Сумку привычно запихали под кровать, рассчитались за неделю вперёд и пошли закадычными друзьями по начинавшему закипать зеленью, солнцем и мусором шоссе в направлении бюро по трудоустройству.

- Нельзя так относиться к жизни, – проповедовал Сергей. –Если на тебя повесили преступление, это не значит, что жизнь закончилась. Куда ты так несёшься?

- Я не несусь, я стараюсь не сбиться с ритма, - объяснял Максим, проигнорировав бред юродивого. - Есть у вас тут красивые места, кроме Херсонеса?

- Конечно. Инкерман, где я живу – белые скалы переводится с древнетурецкого. Балаклава.

– Что там?

- Как и везде – скалы, море. Поехали, посмотришь.

Они залезли в маршрутку, проехали «Еврейское кладбище», «Подземный переход», сосисочную «Гадкий утёнок» и въехали в вытянувшийся скобой вдоль бухты пригород со своим центральным парком, увенчанным гипсовым памятником вождю мирового пролетариата, аккуратно подштукатуриваемым каждые полгода. При прежнем начальнике пригорода подштукатуривали каждый месяц, чем в какой-то степени компенсировался высокий процент безработицы, но в результате подсиживания новый начальник обвинил прежнего в нецелевом использовании бюджета и отсудил у того немалые деньги, о чём долго кипели местные газеты, обрадованные таким редким поводом покипеть, и пустил эти деньги на ремонт собственной виллы, о чём газеты кипеть не стали.

Сергей с Максимом полезли на утёс, Сергей обещал генуэзские крепости, и Максим помимо воли представлял себе дорические колонны с капителями.

Они поднимались по тропинке, заваленной прошлогодним мусором, идущей по краю обрыва, и чем выше поднимались, тем сильней спирало дыхание от близости неотгороженной пропасти.

Мелкий, как пыль, дождь полосами накрывал парней. Достигнув вершины гряды, они узрели, что это клубы тумана. Максим ёжился и запахивался поглубже в красную кофту, облеплял воротником пиджака горло, в которое ларингически хлестал ветер, как пьяный скульптор раскалённым веником из спиц по неудавшемуся мраморному бюсту.

Воздух на вершине становился четырёхъядерным – пятивёдерным – свежесть в квадрате, помноженная на электризованные соединения тотального кислорода.

Сергей, мокрый, в расстёгнутой ветровке, с посветлевшими глазами, вытирал дождь с волос и старался идти помедленнее, видя, что пыхтящий Спутник не успевает.

На вершине, тянущейся вдоль обрыва, стояли развалины.

- Теперь их якобы ремонтируют, а на деле распиливают на сувениры, - огорчился Сергей.- Чувствуешь, как время спрессовалось?

- Ага. Но где же генуэзские крепости?

- Это они и есть.

Дождь усиливался, чем ниже они спускались; глинистая тропа начала разъезжаться, и туфли Максима в кокетливую вентиляционную дырочку намагничивали всё больше грязи.

Максим заглянул за край обрыва, пригнувшись, чтобы не сдуло:

- Интересно, сколько отсюда до линии прибоя?

- Метров восемьсот. Надо возвращаться, а то дороги развезёт, не пройти.

Максим обернулся:

- Если тропинки идут по кругу, то надо идти вперёд, я правильно понимаю?

- Да, но нужно перепрыгнуть на другую тропинку, меньшего диаметра.

Между ними и намеченной вершиной открылся провал с остроконечной насыпью, на гребне которой торчали щетинистыми волосками колючие кусты.

- Смогём? – Сергей указал взглядом на гребень. – Главное, вниз не смотри.

Макс решил не обдумывать. Пора уже сделать что-то ради самого действия.

- Погнали! – гаркнул он и, хватаясь за ветки кустов, распарывая судьбу на ладонях, пополз вприсядку за Сергеем по каменистому ирокезу.

- Если что – прыгай на склон! – крикнул Сергей из-за спины.

Туфли вязкими кастаньетами отрывались от пяток и щеколдами пружинили обратно. Макс заговорил с ними: «Будьте добры, дорогие мои, хорошие, не рвитесь сегодня, я вас высушу, вычищу и больше никогда не надену в мокрую погоду!» Немецкие туфли, послушавшись владельца, в очередной раз доказали свою качественность, и Максим понял, на кого нужно равняться по жизни.

Спутник схватился за каменную бабу, вросшую в скалу в завершении перешейка.

- Это круче, чем секс, - отдуваясь, сказал Максим причёсывающемуся ладонью Сергею. – Правильно говорят: нет пророка в своём отечестве.

- Кто это говорит? – напрягся Сергей. Его напряжение здесь, на обрыве, добавляло опасности свободе, и наоборот.

Он бы тигром кинулся в глотку Максу, а Макс бы серной отпрыгнул в сторону. А потом рогами в брюхо.

- Да тут у меня в книжке, - неохотно признался Максим.

Они перешли на нужную тропинку и теперь спускались широкой петлёй обратно – к огороженным кирпичным дворцам нуворишей районного помола. Сбоку фонтанировали грязью горные мотоциклисты.

- Так оно и есть. Уйдёт человек жить в пещеру, например, вон в ту, видишь, или около чёртова колодца тоже шахты в скалах кем-то прорублены.

- Что за чёртов колодец?

- Это там, дальше, мы не дошли. Там типа смотровой площадки, только она висит над обрывом, и в ней люк вместо пола. Раньше казнили так – люк открывали, и человек летел в море. Так, про что я говорил?

- Про пещеры.

- Да. Уйдёт человек в пещеры и живёт там, как собака.

- В смысле?

- А как он, по-твоему, питается? Что бросят, то и ест. Кость там какую-нибудь. Отсыревшую корку. Огуречные очистки. Ему неважно, что есть, потому что он пророк, понимаешь? Он потом возвращается в своё отечество, в городок там какой-нибудь, где он раньше жил, плотничал там, столярил, и говорит людям, что они неправильно живут. А они ему: у тебя есть своя жизнь, вот и обустрой её по-правильному. Он говорит: «Вы не понимаете. Не может быть, чтобы у одного было по правилам, а у других – нет. Получится только если все вместе будем им следовать». И знаешь, что они ему отвечают?

- Нет.

- Они говорят: «С чего ты взял, что один знаешь правила, а все остальные дураки?» - и прогоняют его палками.

- Действительно, с чего он взял, что самый умный?

- В этом как раз и вопрос.

Они ждали на остановке, когда к ним вплотную подошли два пьяных пацана, потребовавших в ультимативной форме закурить.

- Нет, - стоял на своём Максим.

- А я тебя насквозь вижу, - сказал один пацан, расстёгивая олимпийку. – Ты приезжий, да? С Курмана?

- Нет, - стоял на своём Максим.

Второй вперил в Максима два сюрреалистических жернова ненависти, вырастающих из глаз. Максим знал, что нужно ответить тем же, чем и занимался пару секунд – так, наверно, Пикассо времён развода с русской балериной мог изобразить бой Осляби с Пересветом. Пацан пересвечивал, Макс ослябил.

Наконец, те отошли.

Быстрей, чем шли от побережья до остановки, доехали они до города и вышли на базаре, где, по словам Сергея, можно было дёшево и вкусно поесть.

Макс взял борща, Сергей отказался.

- Бокал пива.

- Он постоянно вынимал из сумки какую-то книгу, - объяснял следователю Сергей. -Человек с ним разговаривает, а он вычитывает чего-то, будто ему мёртвые буквы важнее живого слова. Невозможно общаться.

Максим, дожидаясь заказа, ворошил содержимое сумки, вынимая мокрые предметы.

- Вот, кстати, та книга, в которой про пророка сказано, - сказал он.

- Зачем ты мне тычешь всё время своей книгой? – поплыл Сергей. – Я и без книг всё знаю, что мне нужно.

- Но как же? Только в книге можно передать информацию о том, что было раньше.

- Я предпочитаю не информацию, а знания, а они передаются от человеку к человеку.

- Хорошо! Но книга всё равно должна быть, хотя бы одна, например про похождения пограничника Каруцюпы!

- Ты издеваешься надо мной! – вскричал Сергей. - Ещё вспомни письма, непонятно кем написанные. Имя Юля ни о чём не говорит?

- Успокойся, а! – вскричал Максим.

- А ты на меня не кричи! А то я так крикну, что ты обделаешься! Я ему по совести говорю, а он мне книгой тычет!

Повисла рефрижераторная пауза. Оба смотрели себе в ноги.

- Ладно, я пошёл, - сказал Сергей, не взглянув на принесённое пиво.

- Подожди, хоть телефон оставь, - попросил Максим.

- Нет у меня телефона. И кривляться не надо, ты всё равно не позвонишь.

Так и не понял Максим, пока ел горячее, пока ехал по пасмурному городу в седьмом троллейбусе, пока выполнял обещание, данное туфлям, пока доедал из вчерашнего пакетика мускатный орех, сам не зная, для чего, желая отделаться от усиливающегося неприятного осадка этого дня, и потом, разглядывая в промежутках между выжигающим потоком украинской рекламы о чистоте шкир и унитазов обе серии «Москвы, не верящей слезам» - так и не понял, на что Сергей обиделся.

 

Ночью звуки увеличиваются в размерах, и выброшенный мной за дверь третий кузнец, которому я вчера оторвал ногу, громыхает о палую листву, как дровосек, разламывающий хворост.

Звуки увеличиваются, многообразная жизнь леса увеличивается, как звёздное небо в подзорной трубе сознания. Ты слышишь то, чего слышать бы не должен, и от внезапности обнаружения твои представления сдвигаются. На месте сдвигов могут образоваться разломы. Поэтому приближающиеся, а затем затихающие звенозные облака комаров – это ерунда. Вот говорят, недавно неподалёку человекообразное чудовище до смерти напугало охотников в лесной чаще, когда те собирались уснуть у костра. Или женские следы на снегу, внезапно обрывающиеся, а через десять метров возобновляющиеся следами крупной собаки.

Лес, тем более, ночной, порождает неведомые горожанам сущности.

 

По Французскому Бульвару Сергей дошёл до станции метро, в которой год назад был совершён взрыв. Погибли сотни людей. На мемориальном таблоиде не хватало места для цветов, горел неугасимый светильник. Гурко решил провести эту ночь в движении. Он завернул за угол здания, стоящего над станцией, и вошёл в заведение с мигающими сквозь запотевшие стёкла огоньками.

Под низкими сводами полуподвала шла игра на автоматах. Удобные кресла-подстаканники держали на себе десяток молодых людей. Неприметный проход выводил к барной стойке, где хозяйничала единственная женщина в заведении.

Она обещала Сергею вызвать знакомых девочек. Сергей поразился ценам на коньяк, но здесь было уютно и опасно одновременно, поэтому он остался ждать обещанного, общаясь с молодёжью, подходившей кто за бутылочкой пива, а кто и вовсе за минералкой.

Здесь играли не на страх, а на зарплату: программисты из НИИ, моряки из Турции и даже один музыкальный вундеркинд, утверждавший, что лязг и звон игрового зала улучшает понимание звука как упорядоченного хаоса.

Сергей со всеми успел познакомиться, с каждым опрокинутым бокалом коньяка замечая, как растёт его душевная широта.

Не дождавшись девочек, под утро, дружной компанией пошли бомбить отделение милиции.

 

Настали выходные. Сверкающее солнце выгоняло Максима из комнаты. Он доехал до рынка, где накануне расстались с Сергеем. Макс вчера слишком много говорил и сегодня хотелось уединения, в которое, как мёд в соту, натекает смысл жизни.

От рынка шли пригородные маршрутки. В одну из них залез Спутник, и через час, пропетляв по серпантинам, она вывезла его к Терновке, от которой до горного монастыря по вьющемуся шоссе, дошёл за час с небольшим.

Три года назад он провёл в монастыре сорокоднев Великого поста, спасаясь от алкоголизма и трудясь во славу Божью. Внутри горы били источники, порода тысячелетиями набухала и в некоторых особенно влажных пещерах спадала пластинами. Послушники расчищали отслоившиеся завалы под гостиницу. Тогда Макс почувствовал, как труд объединяет людей. Тогда он впервые увидел, как облака проплывают внизу, между склонами гор, залезая белыми языками в расселины.

Максим выбрал не ту дорогу, и вскоре пришлось пробираться напролом почти вертикально вверх по крошащимся и осыпающимся уступам известняка, хватаясь за кривые стволы эндемиков.

Кровь стучит в висках и присесть негде – поверхность дыбилась. Макс зацепился за дерево и в полувисячем состоянии закурил, пытаясь отдышаться.

«Полная Джамахерия», - подумал он.

Вскоре он вывалился на пологую окружную тропу и пройдя мимо нескольких гротов вышел к углублениям монастыря. Пещера для послушников – братская – была заперта на подржавленный замок. Гостевой грот, перекрытый фанерной стеной, залепленной крестами из водонепроницаемой бумаги, молчал. Кованая дверь, ведущая через выдолбленную в породе лестницу к покоям настоятеля, впустила Спутника.

На неслышные шаги поднимавшегося Максима из-за шторки кельи вышел русый бородач.

- Здравствуйте, – сказал Максим. – Я тут жил какое-то время. Пришёл к батюшке.

- Здравствуй, - сказал послушник в застиранном адидасовом костюме. – Проходи в трапезную. Батюшка внизу, на подворье.

- Он приедет сегодня?

- Нет. Он уже три месяца не появлялся. Дел много, но через неделю, на Благовещенье, приедет обязательно.

- А Сергей?

- Какой Сергей?

- Был тут послушник, он потом стал монахом Самуилом.

- За два года, что здесь сижу, не встречал . На фотографии, может, видел.

- С бородой такой, в карем глазу.

- Ну да, он, наверно. Выгнали вроде его.

- За что?

- Вроде за пьянку.

- Вот это да. А он мне говорил, что как только попал сюда, понял, что это его место и нечего больше в жизни искать. Батюшка ему полностью доверял. В монахи его оформил. Он молился подолгу. Бывало, идёшь по тропе за дровами и слышишь из молельной его распевы. Смиренный такой, одухотворённый.

- Всякое бывает. Монах, он же большим искушениям подвергается, чем мирянин. Дьяволу же неинтересно, когда люди послушными толпами сами к нему валят, ему интересней врага переманить.

Отшельник назвался Иваном, разогрел картофельное пюре и навалил Максиму террикон в глубокую тарелку:

– На воде, правда.

- Очень вкусно. Помнится, до подворья отсюда часа за два можно дойти.

- За час, если пойдёшь через Саук-дере. – Гора спускалась с другой своей стороны многокилометровым плато, на котором расположилась татарская деревушка.

- Ни разу не ходил.

- Я тебе нарисую.

- А парень был у батюшки водителем, из Братска, он есть?

- Да, привозит мне иногда хлеб. Остальное-то всё тут есть. В отпуск уходил недавно. На Афоне побывал. До Болгарии по путёвке, по лесу границу перешёл и стопом добрался.

- Держись левых троп, но не совсем левых, - напутствовал Иван. Он протянул Максиму свёрнутую конвертом переливчатую ткань. – Возьми. Пригодится. Футболка сборной Украины по футболу. Загонишь кому-нибудь, если деньги кончатся. Мне-то она здесь ни к чему. Я вообще не признаю независимость Украины. Это испокон наши, русские земли.

Макс вышел на плато и мимо раскопок («хозяйственные сооружения княжества Феодора IV-VII вв. н.э. объект № 121») пошел по не совсем левой тропе и вскоре вышел к обрыву. Внизу среди можжевельника лежали крыши Саук-дере. Макс вернулся к распутью и попробовал другую несильно левую и вскоре забурился в нескончаемый лес. В лесу, как и везде, где преобладает природа, Максим чувствовал себя неуютно. Он посмотрел на часы – до маршрутки оставалось три часа. Он уже не успевал. Это странно – времени куча, а торопиться надо. Спутник не хотел сбиваться с ритма, хотя в чём он состоял, этот ритм, объяснить бы не смог.

Макс вернулся в монастырь.

- Шо, заблудился? – вышел из-за шторки Иван. – Проходи в трапезную, чаю попьём.

- Не получается, - сказал Макс, размешивая столовой ложкой сахар в гранёном стакане. – Приеду на Благовещенье, чтобы без суеты поговорить с отцом.

- Ты часто молишься? – спросил Макс, вспомнив Самуила с его преданностью ритуалам.

- Пытался. Но не моё это. Я читаю утреннюю службу и вечернюю, а так, чтобы по Типикону, такого нет. Я думаю, лучше быть честным, быть самим собой. А терпеть, смиряться – с этим можно перебрать и в результате окажется, что ты превратился в лицемера. Если я грешу, а грешу я постоянно, то перед сном каюсь. И всё. А что ещё нужно? Главное ведь – успеть покаяться. Последняя минута самая важная.

- Слушай, - вспомнил, наконец, Максим. – У меня шнурок порвался, который батюшка надел. Такая силища в нём была!

- Конечно, у нас тут целые катушки. Тебе какой – золотой или серебряный?

- Серебряный. То есть не серебряный, а посеребрённый.

- Понятное дело, - Иван принёс капроновую тесьму. Вдели крестик, подогнали петлю под размер шеи, подрезали концы. Прежний шнурок Максим положил под камень на тропинке, полого ведущей обратно – к Терновке.

Маршрутка долго не появлялась. Он сидел, спрятавшись от крапающего дождя под навесом остановки, и думал, закусывая водку сарделькой.

- На хрена было всё это наверчивать, если в тот момент, когда следует действовать, я сдуваюсь?

В воскресенье солнце выгоняло его из комнаты, но он, обливаясь потом, закрутив до предела жалюзи, сидел на корточках, вжавшись ступнями в коричневый линолеум , и палочкой тыкал в кнопки шести каналов на щитке огромного, точно шкаф телевизора.

Он решил дождаться шести и сходить на море, которое бухтело где-то неподалёку. Пустота выталкивала его, убеждая, что он ещё на плаву.

Всё ещё неуверенно он взошёл на крыльцо околоточного сельпо и дзякуемо взглянул на продавщицу.

- Долго будем приглядываться? – спросила она после секундной паузы . – У нас не такой большой выбор, чтоб я ждала целый час.

Макс догадался, что женщина юморит.

- Вы бы сидели, я не просил вас вставать, - пошутил он в ответ. – Будьте добры, вон ту верхнюю бутылку «Три зирки».

С бутылкой он спустился по указанной Доминиковичем дороге по-над частным сектором к морю.

Море светилось. Максим досидел до темноты и даже увидел крысу, плывущую между береговых валунов. Коньяк веселил, но отяжелял. Захотелось сразу многого: есть, спать, общаться и прорастать бессмысленными мыслями, как влажный пень грибами.

 

Записал я, сидя в землянке и наблюдая, как усиливающийся ручеёк красных муравьёв залезает в дырочку пакета с сахаром. Я закрутил мешок по-новому, оставляя муравьёв залипать в кубиках сахара гранитными вкрапинами.

 

Несмотря ни на что Максим имел внутренний стержень, проявляющийся в неожиданном месте упругим выгибом арматуры. Спутник был концептуалист: он ограничивал себя какой-нибудь одной идеей на определённое время и придерживался этого ограничения до окончания регламента.

Макс елозил по лбу пальцем, дожидаясь, когда соседи-таджики освободят плиту – они балагурили и жарили что-то жирное, заляпав конфорку отвердевающим в парафин жиром.

Соседи праздновали встречу: в гости к обустроившим в Севастополе чайхану - где готовились и плов, и лагман, где зайдя за красную захватанную занавеску, можно было выкурить в неспешных звуках национальных мелодий кальян-другой ароматного зелья, приготовленного вручную - приехали сослуживцы из Душанбе. Молодые парни, втроём вселившиеся в двухместный номер, жили уже три дня, и Максима напрягало их шумное соседство.

Он – дитя северных мрачных широт - привык в одиночку ворочать мозгами, как и его земляки, рассевшиеся в отдельных кабинетах, уверенные, что за всеми пятью стенками сосредоточиваются такие же неприметные медитаторы. Их роднило ощущение глобальной рыболовной сети, которую они одновременно ткали из разных концов, но к единой рыбе-солнцу, долженствующей быть уловленной.

Он позволил себе сходить за второй бутылкой, но не позволил идти за третьей, нижним умом помня, что сельпо уже закрылось.

Он хмыкнул: если таджики смогли здесь открыть своё дело, то он-то точно найдёт себе подёнщину. Или в круговорот денег пускают только инициативных иноверцев, а рабсилу предпочитают высасывать из местных?

 

Допрос Игоря в суде продолжался целый день. Судья думал, что успеют допросить и Костю, поэтому его тоже привезли в суд. Костя был вынужден слушать показания подельника.

Костя одеревенел: ему говорили, что адвокаты соучастников настраивают их против него, но и представить не мог, что реальные факты можно так чудовищно исказить.

Игорь рассказал, что под страхом смерти согласился предоставить свою квартиру под готовящееся убийство. На уточняющие вопросы пояснял: именно так, это было заранее спланированное убийство.

- На основе каких действий моего подзащитного вы сделали такой вывод?

Они сидели рядом, разделённые решёткой. Игорь давно не смотрел в сторону Костика.

- Он не делал ничего особенного, но я давно знаю его, у него глаза сверкали.

- Это не довод, - протестовала адвокат Костика.

- Он говорил о ней плохо. Зачем он тогда звал её? - лепил на ходу Игорь. За что получил от своего адвоката уничижительный взгляд.

Далее он утверждал, что Костик надругался над Оксаной, хладнокровно задушил компьютерным кабелем, затем надругался над мёртвой. Костик понял, что его хотят кинуть. Его тошнило от самой мысли об этом.

О чём вы, ребята, мне просто нравится жрать жизнь. Я не верю в смерть, я нутром тогда чувствовал, что Оксана жива. Я не хотел её убивать, речь вообще не о ней. Мне и только мне было труднее всех, я не мог больше таскаться с грузом надоедливого неудачника. Уж кто-кто, а женщины мне никогда не отказывали.

Игорь рассказал, как они сидели с Васей на кухне и пытались что-нибудь предпринять, чтобы остановить Костю, но у того был пистолет и он пригрозил перестрелять их на месте.

Костик якобы постоянно убеждал друзей в своей правоте с помощью пистолета.

Костик высыхал на глазах. Он пожелтел и скрипел зубами.

Судья Калинец объявил конец слушаниям, и Игоря повели к зарешечённой будке. Костю стали выводить из неё. Улучив момент, когда охранники замешкались, Костик бросился на Игоря:

- Мразь ты, сатана! – успев влепить две увесистые оплеухи, прежде чем его оттащили.

- Своего, сука, хозяина кличешь! - успел ответить с ноги взбунтовавшийся Игорёк.

 

 

Доехав до остановки «Подземная лодка», Максим прошёл километр по индустриальному району, которые везде одинаковы, и вошёл в кабинет управляющего складом «Всё сложно» Нищеты Валерия Валентиновича.

- Жена, - трубил Максим вдохновенную речь, - болеет. Буду работать! Нам бы продержаться полгода.

- Я это понимаю! – не сдавался Валерий Валентинович. – Не могу я тебя взять! С ментами ладно, разберёмся, но эмиграционная служба завалит штрафами.

- Ну а как-нибудь по-серому?

- Да по какому серому? У нас, в Украине, всё трудоустройство по закону. Принеси мне бумажку с временной регистрацией, уже можно будет о чём-то толковать.

Максим указательным пальцем поймал Нищету на слове:

- Бумажку принесу. Завтра.

- Действуй, - сказал управляющий, вытирая затылок платком.

Максим бодро вышел и попытался с размаху захлопнуть дверь, но она не поддалась.

Максим дотронулся до двери, качнул и с силой вдавил в косяк. Двери в Севастополе болели незахлопываемостью.

 

Женщина в ОВИРЕ стала отчитывать Максима – он узнал надсадные нотки Татьяны Николаевны:

- Родственники есть в Украине?

- Нет.

- Никто вас нигде не возьмёт.

- А можно временную регистрацию за деньги сделать?

- Деньги тут не при чём. Тут нужно, чтобы вас кто-нибудь прописал к себе.

- А я вот видел, в газетах предлагают регистрацию и даже прописку за пару дней.

- Не знаю, как это возможно. Любые операции по оформлению длятся минимум две недели. Это обманщики пишут, шарлатаны, и я не советую вам к ним обращаться.

- Я к тому, что, может, это через вас сделать?

- Я вам объясняю, что у вас нет шансов, потому что вас некому к себе прописать.

Женщина попросила его освободить кабинет, поскольку говорить не о чем, а у неё ещё куча дел.

 

Максим вошёл в разлом скалы, отделанный под европейский дворик, с по-японски маленьким фонтанчиком в середине, со ступеньками пористого известняка, ведущими в пещерку, оборудованную под отделение Сбербанка. Там он встал в очередь к окошку обмена валют.

Напротив, у разлома, декорированного цветным витражом, сидела девушка. По её скучающему виду Макс понял, что ждёт она давно.

- Давно ждёте? – спросил Спутник девушку-женщину.

- Зря вы встали, - ответила она. – Они в два закрываются на обед.

- На технический перерыв, -поправила девушка за окошком обменника. – На стекле вся информация. Сходите в другой банк – тут и справа, и слева, и на другой стороне улицы – кругом банки.

Напутствуемые девушкой, Максим с новой спутницей вышли искать курс повыгоднее. Но ни выгоднее, ни невыгоднее курса не было в округе, поскольку все банки подсматривали друг у друга и выставляли одинаковые цифры.

- Я зашла сюда, потому что мой банк ещё не открылся. Думала, успею. А сейчас торопиться некуда, можно поесть.

- Предлагаю в таверну, тут неподалёку.

- Фу, мужчина! Я всё-таки ценю своё здоровье. Тут рядом есть неплохое местечко, зря вы думаете, там недорого. На тридцать гривен комплексный обед.

- В таверне тоже на тридцать гривен и некомплексный.

- Я вас умоляю! Впрочем, если хотите, идите в некомплексный.

- Я понял, но всё-таки, что вы имеете против таверны?

- Ничего не имею. Просто привыкла здесь есть, - они вошли в отделанное чёрным камнем стильное кубатористое помещение и уселись за один из длинных прямоугольных столов того же чёрно-каменного стиля.

- Я ограничусь компотом, - сказал Спутник. – Сколько он стоит?

- Не переживайте, я оплачу счёт, - сказала девушка, искренне улыбнувшись крепкими высокими зубами. Она сняла чёрные очки и положила их на столешницу. Черты лица были мягкие, дородные и в то же время заострённые, как у раздобревшей и перешедшей жить к людям лисы.

- Мне к двум надо в одно место, тут неподалёку, - сказал сосредоточенный Максим. Он решил попробовать у шарлатанов. Ему назначили через полчаса в том же здании ОВИРА. Он допил компот и положил на стол купюру. – Может, мы пообщаемся позже?

- В принципе, можно, - сказала Марина, поглядев на часы. – Я буду в центре ещё около часа. Записывайте телефон.

Максим записал. Он вернулся во двор ОВИРа, к двери с табличкой «А.В. Гольнистая», где скопилась толпа с набитыми папками в загорелых руках. Люди, судя по жестикуляции, собирались брать приступом облупившуюся дверь и дожидались сигнала. Спутник был не в состоянии конкурировать. Он покурил, оценил шансы претендентов и набрал Марину.

Марина любила людей, любила общаться. Поэтому, когда он позвонил, она спокойно сообщила, что стоит в «своём банке» в очереди, в таком-то доме на такой-то улице, куда Максим и примчался через десять минут. Он сел на синий стул с плюшевым сиденьем и нёс чушь через весь зал. Подошедший старичок охранник попросил сбавить крутизны, чему Максим охотно последовал, ибо ничто не способно было и т.д.

Максим предложил посидеть где-нибудь и «по чашечке кофе с коньяком». Марина согласилась и они засели на крытой террасе в дубовом стиле. Приятно пахло благородным деревом, которое, по слухам, вбирая от человека энергию слабости взамен даёт силу.

- Значит, говоришь, у тебя любимый муж и девочка? – крякнув, сказал Максим, когда они удобно расселись и занялись своими напитками: Марина кофеем, Максим – коньяком. – Зато человек ты хороший. Даже не так! Ты – человек. Понимаешь? На тебя можно положиться.

- Конечно, - сказала Марина. – А тебя надо с моей подружкой познакомить. Она красивая, правда, полненькая, но не толстая, а упругая. Давай я ей сейчас позвоню и спрошу, сможет ли она сегодня с тобой встретиться, - сказала Марина и не замедлила исполнить. – Привет, Маш. А я тут с мальчиком сижу, он хочет с тобой познакомиться. Сколько лет? – повернувшись к Спутнику. – Сколько тебе лет?

- Тридцать два.

- Двадцать восемь, - Марина подмигнула Спутнику. – Что говоришь? На работе допоздна. Ладно, я ему твой телефон оставлю.

Марина захлопнула раскладушку:

- Записывай Машин телефон и давай звонить Лене, - сказала Марина, распахивая раскладушку.

- Хух, - выдохнул дым Максим. – А это какая? Полненькая или маленькая?

- Красивая, я ерунды не предложу. Алло, Лен, привет, чем занимаисьси? А? Тебя Коля с цветами встречает? Ага, ну здорово. Да хотела тебя с парнем хорошим познакомить. Зовут Максим. Что, уже поссорились? Так может, с Максимом заодно познакомишься? – и повернувшись к Спутнику: - Через час на Северной Гавани сможешь быть с цветами?

- Слушай, нет, наверно. Можем мы с ней завтра?

- Завтра так завтра, - и снова в трубку: - Он сегодня не может. Я ему твой телефон оставлю, дорогая. Ну пока, на Кольку-то не злись.

- Ты извини, - сказал Максим, когда Марина засунула сложенную раскладушку с изображением розовой свинки на крышке, - если подвёл.

- Ничего страшного. Завтра встретитесь. Я вижу твой психотип. Ты когда родился?

- Двадцать седьмого ноября.

- Стрелец, ага, всё понятно, - сказала Марина и поглядела в клеёнчатый навес террасы. – А год, значит, семьдесят восьмой, да?

- Да.

- А время не помнишь?

- В четыре утра, - сказал Макс первое пришедшее.

- Мне пора. Доча ждёт, - сказала Марина. – Я дома каталог посмотрю, позвоню тебе и скажу твою астрологическую карту.

На том и расстались. Макс вышел по заученному пути наверх, мимо таверны, мимо рынка «Чайка» и гостиницы «Крым» в апартаменты, по дороге не позволив себе вторую бутылку, но разрешив третью.

- Я же говорила, - сказала Марина из трубки, не успел Максим добраться до Карантинной, где через десять минут попросит вахтёршу прописать его временно в свою квартиру, и она посмотрит на него удивлёнными глазами, не понимая смысла его предложения, понимая, что это невозможно, и переадресовывая к Доминиковичу, который по телефону легко отделался от непонятливого Максима: «Эт самое, Максим, у меня родственники прописаны».

- Что ты говорила? – спросил тихо Максим.

- Что ты многое можешь. Тебе только нужно выбрать, что именно. Спокойной ночи, журавлёнок.

- Прощай, лягушонок.

 

На следующий день Максим не мог встать. Не мог разобрать – то ли он действительно не может встать, прижавшись к кровати, как усталый путник к скале, то ли не хочет вставать, поскольку не находит для этого подходящего повода.

- «Андерсен, где пропал?» - прислала Юля.

- Это вы требовали работу сторожем? – спросил мужской голос.

Максим задумался:

- В смысле?

Голос усилился:

- В кафе «Чёрная роза». «Дайте мне, буду работать!» Ваши слова?

- А, ну да, - вспомнил Максим, как соболезнующий горю дальний родственник.

- Я могу вам предложить сторожа, только в другом месте.

- Поздно ко мне сторожа приставлять, - сказал Максим.

Мужчина на другом конце телефонной связи терял время. Максим на другом конце волны времени не ощущал.

- Не тебе сторож, а ты сторожем. На стройку. Пятьдесят гривен в ночь. Две через две. Устроит?

Максим очнулся:

- Нет. Уже неактуально.

 

- Что ж вы, - сказала ему врач приёмного отделения, куда без лишних размышлений скорая отвезла Спутника, - у вас такое заболевание тяжёлое, а вы лежите, ждёте чего-то. Пьёте?

- Мне нельзя, - сказал Максим и поморщился.

- Здесь?

- Да.

- Нельзя – это одно, а пьёте вы или не пьёте – другое. Вставайте. Забираю вас на отделение.

- Братан, я бы не стал с тобой разговаривать, - говорил Максиму, лежащему на белой кушетке, доктор Османов,- если б не видел огонёк разума в твоих глазах. Это отсутствие воли. Ты не виноват, просто отца не было, недостаток мужского начала. Значит, тебе нужно самому взять волю в кулак и не поддаваться слабости.

- Но ведь это тяжело – каждый день себя контролировать. Начинаются полемические баталии в душе – какая же это свобода, если ты сам себя закатал в бараний рог?

- Это иллюзия, - сказала сестра, отпечатывающая диктуемый доктором текст.

- Гепатомегалия, - диктовал Османов. – Гипертензия вирсунгова прохода. Контуры чёткие, ровные. Паренхима средней эхогенности, мелкозернистой, однородной эхоструктуры. Жидкость в плевральных синусах не определяется. Да, это трудно. Но выживает сильнейший. Будешь держать себя в руках – будешь сильным, и вместо того, чтобы разрушать себя, станешь этой силой строить.

- Что строить?

- Всё что захочешь. Надо принять решение и держаться его во что бы то ни стало. Вот я – вышел на Херсонес, смотрю – камень лежит. Я сказал себе – если подниму камень, то останусь в Севастополе, а я очень хотел остаться в Севастополе, а камень тяжеленный, я его даже сдвинуть не могу. Но я так сильно хотел, что отодрал его и поднял. И ничего потом не болело. Так и ты. Решись!

- Хорошо, - сказал Максим, насильно усаженный санитаркой в каталку.

 

- Я тебе дам карточку, - сказала медсестра, подзывая поступившего к сестринскому посту. – Аптека напротив выхода. С этой карточкой будет скидка, - протянула она пластиковый прямоугольник.

- Ты бы лучше сама с ней ходила. В ней же сто скидок, растратишь на других, - проворчала бабушка Маша, заштопывая простынку, которую нашла в своих закромах, чтоб постелить под Максима. Баба Маша ворчала по привычке, забывая на ходу своё недовольство – Максим уже доставил столько хлопот: а щас и карточку у дурочки Фатимы отберёт.

- Вы смотрите сами, - Спутник опустил лицо на Фатиму. – Может, бабушка права?

- Знаешь, как по фэн-шую? – сказала Фатима. – Чем больше даёшь, тем больше тебе возвращается.

- Тут своих-то некуда класть, а он из России к нам приехал болеть, - продолжала шутить Мария Васильевна. В когда-то чёрных волосах её, зализанных назад, посверкивал ободок.

- Извините, пожалуйста, - развалился в реверансе Спутник. – Я не думал, что это так важно. Думал, мы братья-славяне.

- Я сама, если хочешь знать, из России. Да. Как уехала оттуда сорок лет назад, так всё в этой больнице и кручусь. Я тут самая старшая. Ко мне даже завотделением прибегает советоваться. А ты, гляди-ка, какой выискался – катетер ему не нужен. Пойдём-ка я тебя провожу. А то тебя с перидола плющит, ещё забуришься куда-нибудь.

- По-моему, он уже не действует. Можно ещё? – оборачивался Макс, пока баба Маша уводила его под локоток к лифту, который обслуживала кандидат астрономических наук Колосова Евгения Ильинична, в долгие промежутки между вечерними вызовами работающая над своей теорией Луны как части земных напластований, отделившихся в своё время от планеты и слетевшихся под влиянием гравитационных сил Галактики в отдельное тело.

- Здравствуй, Женя, - сказала Мария Васильевна.

- Добрый вечер, - ответила Женя и отвезла их на первый этаж, откуда Максим проследовал в аптечный киоск.

- И что, так каждый день надо будет затариваться? – спросил он у конвоирши.

- А ты как хотел!

Приведённый в стабильное состояние Максим на следующее утро приступил к знакомству с новой территорией и новыми людьми. Кто ему нравился, кто не нравился, он не обращал на первое впечатление внимания, помня, что встречают по одёжке.

Сосед по палате громким голосом вещал о тупике Украины – не выросло поколение ответственных и знающих людей, прежние старики отошли от дел, а новая власть – сплошные бандиты.

- Нет, ну а как? – кричал он, сверкая глазами и размахивая свободной от капельницы рукой. – Вчера он пистолетом размахивал, а сегодня обещает с трибуны людям, что построит хорошую жизнь. А ведь знает, что в стране разруха и надо не золотые горы обещать, а накормить людей и заставить их работать. Никто не хочет работать! Лишь бы набить чемодан деньгами и свалить по-быстрому. Дворцы у Януковича, унитазы со стразами, а образования - ноль. Одно слово - жлоб! Правильно ребята из Одессы в одной передаче спели: «Не клянись нам в любви, мы не дети тебе, ты отец на пять лет и не боле».

Максим поначалу, прицепленный к капельнице, пытался вставлять конструктивные предложения – мол, не может быть, чтоб всё прогнило, природа следит за равновесием, должны быть люди, которым не всё безразлично, надо просто находить друг друга и сплочаться, что вызвало бурю протеста у соседа. Другой сосед ограничивался поддакиваниями и в обсуждения не вступал, и когда оракул, переполненный растворами глюкозы и натрия хлорида, выбежал в коридор, поглядел на Максима из-за планшета, в котором читал фэнтези, и негромко сказал:

- Ты с ним не спорь. Бесполезно. Если ему хочется думать, что всё плохо, ты его не переубедишь.

Имелись в палате свои патриархи. Один непонятно в чём держался, ходил медленно, но часто – покурить – и казалось, вот-вот завалится на одну или другую сторону, но уже в момент падения старичок подпрыгивал и выбрасывал для опоры ногу, или хватался за стенку. Он поделился со Спутником, что всё время чешется голова, с тех пор как он её помыл шампунем «Видал Сассун».

- Ещё старуха моя жива была. Говорит: «Ты уже голову себе раскровянил. Сходи к врачу». Я пришёл к дерматологу. Он направил к терапевту. Терапевт направил к аллергологу. А тот говорит: «Это не по моей части. Идите к невропатологу». Так и ходил, пока не надоело. Народная медицина помогла, но иногда всё равно чешется.

Со вторым, Тофиком, у Макса сложилось взаимопонимание. Тофик отдал Максиму кипятильник, а Спутник ему футболку сборной Украины.

- У нас сейчас начальники берутся ниоткуда, - сказал Тофик.- Залез человек наверх и сидит там упырём. Ведь задача начальника управлять людьми. На это талант нужен. Человек должен постепенно пройти все этапы своего развития: снизу вверх, знать проблемы простых работяг. А у нас начальники – они же бизнесмены. Денег много, власти много, а управлять не умеют. Умеют только поглощать капитал. В чём смысл бизнеса? Захват средств. Какие из акул управленцы? Естественно, народ страдает.

- А как тогда быть нам, молодым, которые не хотят такого положения, но и предпринять ничего не могут? Где выход?

- Выход в том обществе, которое ты себе изберёшь.

После завтрака Спутник спустился в аптеку за очередной порцией ампул. Он сунул руку в карман куртки и не нащупал оставленных вчера последних купюр. Он обыскал остальные карманы – пусто, только сырые ошмётки табака.

- Когда? – негодовал он, прыгая по палате. – Когда успели? Никого ведь не было! Я два раза всего из палаты выходил!

- Потому что ты в облаках витаешь, - сказал мудрый Тофик. – Ты на землю опустись. Кто деньги в куртке держит? Может украсть тот, на кого ты и не подумаешь никогда.

- У нас нет такого! Чтоб у своих же!

- Везде это есть!

- Нет у нас такого!

- Возьми вот, - Тофик протянул Максиму несколько засаленных бумажек.

Тофика вскоре выписали из-за разногласий с врачом. За ним приехала жена, и Максим помог старикам донести сумки до маршрутки.

- Понял меня? Будь реалистом, - напутствовал Тофик.

 

- Спутник, ты не доверяешь украинской медицине?

- Ничего лично против вас не имею, но доверять украинской медицине пока не представлялось повода.

Одну сестричку Максим настолько обидел, что она отказалась его дополнительно обезболивать. Вот как она описывает запомнившийся инцидент Татьяне Николаевне, вышедшей из отпуска и старающейся наработать как можно больше страниц со свидетельскими показаниями. Она выяснила путь Максима и теперь шла по следу, пытаясь понять, тот ли это человек, что мог совершить такие жуткие преступления? Пока ничего на него не вырисовывалось. Максим находился под рукой, под их общей рукой, и уезжать никуда не собирался. Не исключался и летальный исход.

- Когда я подходила к лифту, увидела, что Спутник стоит у окна, забрался за шторку и делает вид, будто его не видно. Я его окликнула, он не пошевельнулся. Расстояние между нами было три метра, поэтому я не поняла. Я ему говорю: «Спутник, ты что делаешь?» А он: «Не видишь, что ли?» Я говорю: «Не вижу, ты спиной закрылся». Он говорит: «Значит, отойди и посмотри, откуда видно». Я и говорю: «Хам ты, Спутник!» А он мне: «Сама ты хам».

Максиму надоел начальственный тон и он дал отпор. На окне он увидел кактус, покрытый толстой пылью и сейчас оттирал салфеткой толстые каплевидные листья.

Другой рукой набирал эсэмэску Свете с просьбой прислать ещё денег.

 

 

 

Юлина мама смотрела передачу «Да будет всем известно», посвящённую в этот раз громкому делу Оксаны Захар. Русские репортёры оттачивали остроту пера на украинских примерах.

Летели копья в адрес внутренних органов по поводу их злонамеренного бездействия, что свидетельствовало о их разложении по мнению многих собравшихся.

Другие обвиняли коррупционные структуры, на что им предлагали назвать конкретные имена.

Умные люди с экрана говорили о том, что волновало Юлину маму до глубины души.

Рассказали про приостановленный судебный процесс, и присутствующая на передаче адвокат Краснощёка объяснила причину. Ею была подана апелляция, основанная на последней информации из Одессы, где на днях совершено идентичное николаевскому преступление. Краснощёка оклеветали так называемые подельники. Оксана мстила Краснощёку за его неустанные попытки сблизиться. Нельзя также забывать, что Захар находилась в шоковом состоянии, сознание её спуталось.

Доказано, продолжала адвокат, что никакого оружия у Краснощёка никогда не было, и шнур юэсби, которым он якобы душил Оксану, не обнаружен. Краснощёк сидит, в то время как истинный преступник разгуливает на свободе.

- Видала, что творится, - пробормотала Юлина мама. - Всё с ног на голову перевернули.

Женщина переключила канал и застыла в трансе. Шла обычная нарезка из роликов о продающихся под коттеджи участках, совместных с французами малолитражках, новом супер-хите от создателей прежнего шедевра, убитых, зарубленных, сожжённых.

Мама зачарованно глядела в лица жертв и преступников – судьбы крупным планом проходили в её чувствительной душе.

Внутренние органы сообщали о человеке, найденным избитым в Одессе с паспортом на имя Спутника Максима Витальевича. Мужчина оклемался, но потерял память. Имеющих информацию об этом человеке просьба звонить по указанным телефонам.

Женщина узнала на фотографии бывшего зятя. Она крикнула дочь.

Юля кинулась записывать телефон. Она позвонила сразу же и звонила через каждые два часа, пока не дозвонилась наутро.

В отдел милиции Ленинского района города Одессы её звонок поступил вторым после звонка майора Судзиловича.

- Это наш фрукт, - сказал майор. - Высылаю бригаду сопровождения. Прошу вас снять всю информацию о нём. Приказ генерала Грищука.

- Да за ради бога, - ответили ему. - Он нам не нужен.

Поэтому когда Юля добралась до Одесского отделения милиции, Сергея там уже не было, ей неопределённо сказали, что он отправлен на дознание как свидетель. Куда отправлен? Это сугубо внутренняя информация.

-Кто вы ему? - спросили Юлю. - Жена? Почему в паспорте штамп о разводе? По документу, найденному у него, он не тот человек, о котором вы говорите.

- Вы посмотрите у себя, -умоляла Юля. - У вас есть его фотография. У него два привода. На него заявление писали.

- Посмотрим, - заверили её. - Но нам кажется, что вы, девушка, перепутали. И зачем вам это нужно?

Безутешная Юля принялась звонить родителям Гурко.

 

У меня закончились свечи, приходится писать при свете фонаря на батарейках, который тает незаметно, и ты не можешь понять, то ли уже ничего не видно, то ли можно ещё потерпеть. Свет мысли озаряет мой путь. Моя история подходит к концу.

К Руслану с Мариной подруга приезжает. Он говорит, что она с ребёнком будет жить в землянке, а я могу взять его палатку. Говорят, она прирождённый организатор, и с её появлением в посёлке становиться веселее.

Я признаю только самоорганизацию. Да и какой смысл мне с ней знакомиться? Домой, домой!

 

Прощались друг с другом выписываемые радикал и любитель фэнтэзи:

-Ты мне свой телефон дай. Мало ли что, у тебя автобус, а у меня фургон, может где-нибудь пересечёмся.

- Конечно, а ты мне свой. Я вообще думаю таксовать начать, у тебя фургон посадочный?

- Вылитый микроавтобус, на шестнадцать мест.

- Будешь у меня работать.

- Давай лучше ты у меня.

- Я, брат, никакой работы не гнушаюсь. Раньше да, раньше я большие дела разруливал, а теперь могу и грузчиком. Мне нравится - крепчаешь, физическая форма улучшается, а что ещё бабе нужно? - радикал залез под футболку и вытащив оттуда, потряс цепью, изготовленной в стиле трэш-цацка.

- А чем вы раньше занимались, если вы не против? - спросил Максим.

- Ну, скажем так, я не вправе сейчас говорить конкретно, но и на вертолётах над тайгой за сайгаками полетал, запивая стрельбу иркутской водкой. Это, брат, чистейшее пойло, настоянное на восьми камнях, чистейшая слеза. Бывал и у вас на Урале, в заливке башни участвовал, до сих пор у меня там друг.

- Это какой башни, Белоярской?

- Сейчас не вспомню, - радикал поморщился. - И на Кавказе я был, и на Алтае российско-китайскую границу нелегально переходил.

- Лесом, что ли?

- За взятку. Нормально прожил, не жалею. Дом купил, на Мерседесе езжу.

- Можно у вас занять 250 гривен? Когда на перевязку придёте - я отдам.

- Да без проблем, - мгновенно откликнулся Константин Валерьевич и залез под футболку, откуда ловко вынул широкополосные купюры. - На перевязку я приду в понедельник. И запомни, брат - ничто не спасло бы меня от саморазрушения в этой чудовищной стране, если б не вера в человека.

- Ну дак, - поддержал Спутник.

- На этом всё и держится, - подтвердил любитель фэнтези. - А составленный тобой список, Максим, я себе на планшет скачаю.

…И он остался один в четырёхместной палате. Для начала Максим прочитал оставшуюся после бунтаря популярную российскую газету. На заднем развороте помещались четыре фотографии, запечатлевшие важнейшие, по мнению редакции, события прошедшего месяца. Самосожжение жителя горного Непала в знак протеста против экспансии США - мужчина облился бензином и горел как факел, умудряясь бежать по запруженной людьми улице, позируя многочисленным фотографам. Известный русский депутат, склонившийся над столиком коллеги, ненароком поглаживал эту самую коллегу по попе. Депутат был кинорежиссёром, коллега - оперной звездой. Третья фотография свидетельствовала о необычном показе мод в Новосибирске: полуобнажённые модели в металлических платьях выносились на руках атлетическими юношами, проносились по подиуму и уносились на склад. По бокам сцены расхаживали белые барсы. На четвёртой Макс увидел Оксану Захар, увозимую на каталке с аппаратом искусственного дыхания в реанимацию. Светлые волосы девушки рассыпались по закрывшему лицо до глаз одеялу. Максим расплакался неожиданно и взахлёб.

 

Он решил записать всё что с ним произошло.

Для разогреву списал текст висящей на двери инструкции.

«Инструкция №

О соблюдении мер техники безопасности на кресло-каталке (носилки на колёсах, кровати на колёсах, стульчаки):

1. К обслуживанию допускаются лица, имеющие специальную подготовку, изучившие инструкцию по эксплуатации и соблюдению мер безопасности.

2. Кресло-каталки (носилки на колёсах, кровати на колёсах, стульчаки) предназначены для применения в лечебно-профилактических учреждениях.

Указания мер безопасности:

1. При посадке и высадке больного в каталку(носилки на колёсах, кровать на колёсах, стульчак) и из неё колёса должны быть исправны и заторможены.

2. Категорически запрещается эксплуатация изделий с неисправными колёсами и тормозами.

Специалист по ОТ и ТБ городской

больницы № 1 им.Пирогова г.Севастополя

Гончаренко А.И.»

 

Макс набрал телефон приятеля, давно приглашавшего к себе в поселение анастасиевцев. Конечно, приезжай, сказал тот. У нас землянка пустует.

 

Чтобы заснуть, Максим повторял названия месяцев по-украински:

- Сичень, лютый, березень, квитень.Травень, червень, липень, серпень. Вересень, жовтень, листопад, грудень.

 

Он побежал. Бег – это скорость. Их было несколько, и женщина на каблуках. Наши перекошенные языки свалялись в слюне.

Я, как ни старался, посадил на брюки пару бурых капель и теперь на бегу плевал на палец и втирал в пятна. Скорее нервное, чем действенное.

Шипастые побеги хватали за бока, разрывая одежду в шерсть.

Погоня улюлюкала всё ближе.

Вдоль стен валялись буквари и кирзовые сапоги. Я попытался примерить некоторые, но выскочил из их надломленных гармошек, услышав, как за спиной люди обсуждают план окружения.

Мы заметались по заросшим комнатам.

Наконец, нашли свободное окно и рванули туда, пробивая покатыми лбами стекло.

А ведь я всю жизнь верил, что друг человеку. Даже в чём-то защитник. И вот грянула пора искать другую веру.

Стряхивая осколки – на лету – как одомашенные отряхиваются, выйдя из пруда – мы ломились через чертополох и кактусы в горшочках в направлении окраины – туда, где между составленными лесенками и квадратными скобками топорщились наши друзья – борщевики-анархисты.

На то мы и волки, чтобы соображать на ходу. От ярости я прикусил язык и взвыл.

Из подъездов высыпали жители: в тапках, изрыгающие пулемётные ленты подсолнечниковой шелухи.

Мы резали угол, чувствуя влажное тяготение леса.

Девчонка начала отставать – ей мешали каблуки. Я обернулся и мысленно, поскольку рот был занят воем, попрощался с ней.

Я рванул к милицейскому участку с синей вывеской. От духоты язык свернулся в макаронину.

Помещение было засеяно кукурузой. Уже легче.

Я застыл, провалившись в пахучий дренаж, и прислушался.

В приёмной мирно беседовали двое патрульных.

В зеркало я увидел, что рядом с ними стоит моё спасение – пара кирзачей.

Погоня приближалась со стороны заката. Нюх не подводил галимых ищеек!

И когда они ворвались с подветренной стороны, я сиганул в приёмную, пролетев в отчаянном швыдке добрую сотню и точнёхонько впрыгнул в растопыренные сапоги.

Патрули недоумённо глянули на меня, продолжая пить чай с печенюшками.

Я смахнул с глаз маслянистую пену, облизнулся и вежливо улыбнулся, подломив задние ноги. Так вроде у них полагается.

Что же, я бродил вовне, за оградой этого тихого мирка, но оказалось, что такая свобода бесперспективна и такие защитники не нужны ему. Кого же тогда защищать, если я сам прошу у них помощи? Отечество, они говорят. Ладно, пускай будет Отечество.

- Рад стараться! – пролаял я.

- Вот и молодец, - сказала Татьяна Николаевна и налила мне чаю. – Присаживайся. У тебя есть право молчать, но сам понимаешь, в данной ситуации лучше во всём признаться.

- Я постараюсь, - сказал Максим и открыл в груди дверку сейфа, где хранились тома, в которых была записана его жизнь. У него не находилось времени их перечитывать, ведь они только описывали уже совершённое, и если б он стал читать, то когда успевал бы совершать новое? И если б закончилось движение, он бы исчез. Ты здесь, пока двигаешься. Зато потом – ты целиком в книгах. Волшебство языка звякнуло в нём колокольчиком, и он проснулся.

 

- Максим Валерьевич, - сказал Максим, когда врач пришёл с обходом. – Я на твёрдой стезе выздоровления. Отпустите меня.

- Не уверен, - сказал серьёзный хирург. – Заболевание тяжёлое, кальцинаты по всей полости, нужен покой и капельницы.

- Максим Валерьевич, у меня денег не осталось. Осталось только на билет, - сказал Максим, хлопая по перемётной сумке.

- Ты чего с сумкой лежишь? – спросил врач.

- Чтобы последнее не украли. Не знаешь, от кого ждать подлянки в вашей Украине, - в сердцах саданул Максим.

- Хорошо. Бери билет. Когда ты хочешь уехать?

- Завтра.

- Ладно. Только дай мне слово, что не будет никаких пив. Дорога длинная. Сколько там, неделю ехать?

- Где-то так. А пив никаких не будет, гарантия. Смерть моя, как игла в яйце Кощея – здесь, - Макс прижал ладонь к солнечному сплетению.

 

 

Юля не могла больше надеяться неизвестно на что. Она купила модем и отслеживала этапы процесса, который с появлением нового обвиняемого закрутился с внезапной быстротой. Юля ничем не могла помочь Сергею.

Она хотела найти того россиянина, но ей было видение, что он мёртв. Где пропал, Андерсен?

Мама сказала ей:

- Юль, я дам тебе пять тыщ, только не мучай меня своей тоской! Съезди на лето к Маринке в Абинское. Отдохни душой, я прошу тебя!

Юля согласилась.

Она переправилась через Керченский залив. С заплечной сумкой и сыном в рюкзачке, купив по дороге пальчиковых батареек, она взобралась в предгорье, отделённое от цивилизации пятью километрами леса. Повернув по секретной тропине, она вышла к поселению.

Руслан с Мариной встретили её как и подобает школьным друзьям - с благожелательным смирением. Теперешние их дороги разошлись, но они продолжали симпатизировать крепко сбитой и морально устойчивой подруге.

За ужином ребята рассказали ей о местных событиях.

- Неделю назад был ливень, - говорил Руслан, - целые сутки лил. Абинск смыло. На улицах вековые деревья с корнем выкорчеванные как спички валялись. Асфальт срезало. Дома посмывало. Сейчас уже убрали. Из супермаркетов товары повыносило. Оставшиеся в живых ещё три дня ходили пьяные. Пять тысяч пропавшими без вести. Понятное дело, они погибли. Говорят, власти города дали согласие на открытие шлюзов и даже людей не предупредили.

- Зачем они шлюзы открыли?

- Чтоб воду от Новоросса отвести. Быстро стали убирать, техники нагнали, полевые отряды МЧС, лагери волонтёров из Москвы да из Питера, медики. Сам президент должен прилететь.

- Завалы, что ли, разбирать? - удивилась Юля.

- Наверно, - сверкнул арабскими зубами Руслан. – Ты батарейки привезла?

Президент России, думала Юля, какой он?

Руслан настроил радиоприёмник и остановился на новостях. Диктор сосредоточенно бубнил о том, что в громком деле Оксаны Захар поставлена точка. К двадцати пяти годам строго режима приговорён россиянин Максим Спутник. Министерство иностранных дел России принимало в деле активное участие.

- Везде он,- сказал Руслан, выкурив афганки. - Везде этот Спутник.

- Он мой муж, - сказала Юля, готовая к очередной чудовищной мистификации возлюбленного.

 

Прожив в землянке три месяца, почерпнув ведического знания, Юля вернулась домой. Она посвятила себя сыну, как это принято говорить, и выращиванию овощей. Вот вы знаете, что такое бамия? А Юля её выращивала. Под влиянием анастасиевцев она перестала употреблять мясо и похудела на десять килограмм.

С тех пор птицу приходилось бить маме.

 

В поезде мне попались весёлые попутчики: один беспрерывно шутил и рассказывал случаи из своей многообразной жизни, а другой кормил меня жареным в сметане петухом, нескончаемыми яичками от домашней курки и нечерствеющим караваем, испечённым в обратную дорогу племяннику.

- Он мне отец настоящий, - объяснял на третий день пути парень. – Меня к нему на крыльцо мать подбросила и убежала. Овчарка Дося меня перенесла в будку и там отогревала. На третий день плач услышали. Дядька увидел – ах ты, ёлки-палки. А когда я вырос, переехал в Пермский край. Дядька приезжал, я предлагал ему землю там взять. Но ему не понравилось. Пасмурно было, дождь всё время лил, он загрустил и вернулся в Крым. А мне на Урале нравится. Там, где я живу, коми начинается, аномальные зоны, колдуны, оборотни. Короче, не соскучишься. Недавно с пацаном фирму организовали по сносу ветхого жилья. Напарник говорит, что не хочет без меня к деньгам прикасаться , и не выдаёт ребятам зарплату. Те уже месяц без денег пашут. Так бы у дядьки ещё пожил. Хорошо там у него – участок большой, хозяйство. Правда, жара начинается, но к ней можно привыкнуть.

Мы играли трое суток подряд, подзадориваемые шутливым толстяком, пока тот не вышел в Уфе.

Играли в тысячу, каждая игра растягивалась на день.

- Я как ни сдам, так себе марьяж, - гудел толстяк.

- Сто пять, - говорю я.

- Делай вещи. Меняй хомуты на клещи, - напутствовал бывший боксёр, заболевший диабетом, но не знавший об этом.

- Сто десять! – решился пермяк.

- Раз – и на баркас, и на матрас, и на другой берег, - комментировал успевший послужить в десантных войсках Гаргантюа. – Эх, руки рвутся по штурвалу, да не в мазь. Три папы и ни одной мамы. Не то пальто, - балагурил он, когда пермяк сбрасывал карты.

- А вот киньте-ка мне под туза! – кричу им.

- И под туза тебе, и под дуб, и под ясень, и под дядин Васин.

- А вот теперь под десяточку! – Я с треском обрушил карту об столик.

- Всё. Заболел гудок, - подытожил толстяк.

Интересно, думаю, пока тот раздаёт, осталась ли у Светы фольга за выключателями, что я всунул полгода назад, шелестом своим сопутствующая духам любви и дружбы и отгоняющая демонов разлада? В летние месяцы, когда открыты балконы, она потрескивает, как полено в печке, а ночью - когда звук распухает - и вовсе погромыхивает.

- Сто, - приободрился пермяк.

- Авжеж, - усмехнулся толстяк и покрыл даму королём. – Все дела и булки набок! Куда едешь-то, Ростропович?

- Домой, -говорю.

- А ездил куда?

- В Одессу.

- Ну и как Одесса?

- Отлично.

 

Один Максим в пустой плацкарте читал подаренный дежурным сержантом томик Чендо Чхепомпа, другой наслаждался апельсиновым закатом на Лонжероне с бутылочкой минералки и грустил только о том, что Светланка не смогла приехать. Первый размышлял над тезисом «мой стиль - застиранный оранжевый», второй менял форму облаков над заливом.

 

За успешную поимку маньяка Татьяне Николаевне присвоили звание майора. Начальник отделения был переведён на работу в Киев.

С таможни пришли сведения, что Максим Спутник находился в Украине с 19 марта, а 25 апреля покинул пределы страны, но эта информация никому уже не была нужна.

Игорь и Василий отбыли пятилетний срок. Следствием было доказано, что Вася с Игорем оклеветали Краснощёка, сотрудничали с Гурко. Мать Оксаны навестили родители Васеньки и предложили замять дело – пускай, мол, не обижается, если её уволят с работы и больше нигде не возьмут. Раздавленная горем женщина не нашла в себе сил отказаться. Деньги, собранные на возведение надгробья, она пожертвовала в один из детских домов Николаева.

К Сергею Гурко быстро вернулась память. Он согласился участвовать в комбинации. Это учли и выпустили без лишнего шума через год после выхода подельников. Обученный да и прирождённый, он был заслан в крупную телефонную корпорацию. В недолгое время он заработал на квартиру своей мечты на улице Адмиральной и на несколько других квартир. Спецслужбы готовили монополизацию телефонной компании – нельзя было допустить, чтобы активы утекли из страны.

Президент всенародно объявил о новой реформе, направленной на улучшение конкурентоспособности украинской экономики.

Эти сведения станут последними, вложенными следователем Пидкидюк в папку по делу Сергея Гурко.

 

2012

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/