О Б Л А В А

сборник иронических рассказов.

Опубликованы в издательстве « Полисар» .

1994 год. г. Саратов

СОДЕРЖАНИЕ

1. Как я был путешественником

2. Юбилей

3. Случай на собрании

4. Яшер

5. Стоял жаркий летний день

6. Малость до полного счастья

7. Шапка

8. Случай с Трофимычем

9. Конфликт

10. Уточкин

11. Круговерть

12. Облава

13. Хамелеон

14. Рецензия

15. Фортуна

16. Заобщественник

17. Прием

18. Ловелас

19. Наташкино гаданье

20. С первого взгляда

21. Дурачок

22. Личность

23. Маета

24. Трудный вопрос

25. Месть

26. Сокращение

27. Глупый начальник

28. Шахматисты

29. Тонкий и толстый

30. Маска

31. Утопия '. .

32. Вечный двигатель

33. Ответственное решение

34. По собственному желанию

35. Дорожный детектив

36. Дрова

37. Подарок . .

38. Безработный .

39. Проводы на пенсию кляузника

40. Насекомое

41. Зеленый дьявол

42. Как Я пить бросил

43. Новогодний подарок.

1. Крах карьеры Коли Свечкина

КАК Я БЫЛ ПУТЕШЕСТВЕННИКОМ

О лично очень люблю телевизор. Прекрасная штука! Включил и смотри себе, как в кино. Артисты для тебя так стараются, что и говорить об этом не приходится, а уж как ведущие и дикторы перед тобой распинаются, чтобы на них внимание обратили, так о том ни в сказке сказать, ни пером описать. Каждый сам это видит и кумекает себе на ум. А ты лишь сидишь и чай с вареньем или кофе со сливками — если, конечно, они имеются — пьешь и одобрительно так головой киваешь. Ну а кто из ведущих тебе не понравился, то сразу, бац, переключай канал себе на здоровье. Выбирай, что хошь, ты у телевизора сам себе голова.

В годы своей зрелой юности особенно я любил передачу «Клуб путешественников» и ихнего ведущего Юрия Сенкевича. Симпатичный, скажу я вам, мужик, хотя и лысый. Но у него даже лысина на голове и та уважение вызывает. Только теперь, к сожалению, передачу эту полезную я совсем не смотрю. Врачи не разрешают... Говорят, что для меня вредно... А произошло это таким, значит, образом.

Как-то сижу я дома и, вылупивши зенки, в ентот самый телевизор гляжу. Там Юра с каким-то бородачом туристом о пустынях рассуждает. Мол, трудно там жить. Ни воды там нет, ни жилья с удобствами. И все такое разное. И кадры, значит, вертют про песчаные барханы, кактусы да колючки разные, а главное, крупным планом показывают, как гады всяческие — змеи и скорпионы — ползают совершенно свободно. Одним словом, впечатляет. Тут eнтот бородач и говорит нашему Юре, что хорошо бы снова в пустыне побывать и подышать ее раскаленным воздухом. Юра Сенкевич соглашается и тут же нас, телезрителей, интеллигентно так приглашает еще на одну поездку, но в другую уже пустыню, еще хужее прежней. Чтобы и мы, телезрители, как бы на себе ощутили всю суровую красоту тех мест. И тут меня взорвало. Да что же это такое, думаю, братцы, делается! Он может путешествовать, а я нет! Дудки! Напрягся я. всем своим широким умом и уж не знаю, как это у меня получилось, а только оказался я вдруг в пустыне, что по телевизору нам показывают. И на самом деле все все прелести местного климата на себе испытываю, как и настоящие путешественники. Одно только плохо: оказывается, те самые путешественники, что фильм о пустыне сняли, в ней неделю целую пробыли, хотя на экране их путешествие минут пять всего длилось. Им-то хорошо. У них снаряжение, жратва разная, привалы и отдых. А у меня — ничего. Одним словом, все, что они за неделю целую испытали, я за эти пять минут пережил. И так я за эти пять минут отощал, так оброс и ослабел, что когда передача закончилась, то ни рукой, ни ногой пошевелить не мог. Сижу в кресле, как инсультом расшибленный, и еле-еле губами шевелю, и пить до смерти хочется, до того в горле все пересохло. Зато уж загар у меня вышел что надо. Стал я весь, как негр, черный. На нашем Черном море такого загара и за месяц не получишь.

Вошла с кухни в комнату жена, увидела меня — и бряк на пол без всякого сознания. Потом «скорую> вызвала. Осмотрел меня врач один путевый и головой умно покачал. Так, говорит, себя только доморощенные йоги да экстрасенсы истязают, когда в неделю по одной морковке съедают. Ты-то, спрашивает, чем увлекаешься, что до такого виду дошел. Я ему, как на духу, режу правду-матку в глаза: мол, пустыню в Африке сегодня пешком пересек. Врач ничего мне в ответ не сказал, только грустным-грустным стал, наверное, от сочувствия к моим путешествиям. В общем, полмесяца я после встречи с врачом в больнице тогда пролежал. От истощения меня, конечно же, спасли. Спасибо, что вдобавок еще на ноги поставили. А при выписке из больницы лечащий врач жене моей очень серьезно наказал, чтобы впредь меня одного она в пустыню не отпускала. Жена, естественно, дома на меня насела. Делать нечего, пришлось ей подписку о невыезде в пустыню дать, что без нее, значит, я ни в одно путешествие не отправлюсь.

Так с тех самых пор я и жена моя стали активистами «Клуба путешественников». С самим Юрой Сенкевичем, можно сказать, на «ты». Где только мы с ним с тех пор не побывали! Даже Атлантический океан пересекали, где, между прочим, одной только рыбой, в основном килькой, питались. И Восток египетский посещали. Не знаю, уж кому как, а на жену мою восточные базары впечатление произвели огромное. Чего там только нет! Вот уж где женушка моя развернулась. Всего понакупила. И ковров, и посуды, и шкурок меховых. И ведь что удивительно: там совершенно никаких очередей нет. Куда ни сунешься, везде ты самый первый оказываешься. Обидно только, что в дом к нам ни одной купленной вещи так и не попало. Поинтересовался я у жены, куда это она все подевала. А она в ответ, что на границе, мол, наши доблестные пограничники их как контрабанду отняли. Хорошо еще, что самих потом отпустили. Обидно мне стало. Ведь это выходит, что ни вещей, ни денег не получишь. Запретил я после этого жене по базарам восточным шастать, но разве ее удержишь.

А однажды Юра Сенкевич нас с женою на Север пригласил. Тогда как раз группа разных всемирных знаменитых лыжников на Северный полюс собралась. Я и жена моя, как обычно, с ними туда же направились. Север — это не юг. Холодрыга ужасная. Но ничего, думаем, пять минут как-нибудь продержимся, авось, не замерзнем. Хотя, признаться, приоделись мы с женой потеплее. Стеганые спортивные костюмы, вязаные шапочки и, кроме всего этого, телогрейки. Вот только на ногах домашние тапочки, правда, на меху. Одним словом, выдержали мы героически весь северный репортаж, и все, подумали было, конец. Только вдруг Юра наш вместо обычного «Вот и окончилось наше путешествие» вдруг говорит: «А теперь оставим наших отважных путешествеников один на один с суровой северной природой и возвратимся к ним в следующей передаче». «Как же так!—заорал я не своим голосом. — А нам что же делать? За-мер-зать?» Но тут, как назло, программа закончилась. Все, думаю, погибли мы с женой. До следующей передачи нам не дотянуть. К тому же группа полярников, к которой мы присоединились, неожи­данно лупанула от нас на лыжах, да так скоро, что и не догнать. Стоим мы с женой среди снежной пустыни, плачем, а вокруг — ни души. Мороз, между прочим, жуткий, аж до всего пробирает, у нас при таком морозе школьников в школу не пускают и правильно делают. Но тут, слава богу, повезло и нам. Оказалось, что корреспондент весь этот полярный сюжет в ста метрах от какого-то кочевья снимал. И хоть рядом оно было, а добрались мы до него еле-еле. А уж как опосля домой возвернулись, так об этом особо рассказывать надо.

И ведь что обидно: у жены после ентого самого путешествия обнаружился всего только простой насморк. А я еле-еле крупозное воспаление легких перенес. Едва выходили. После этого лечения доктор жене так и сказал: «Еще одно такое путешествие — и за жизнь вашего путешественника медицина не ручается».Вот тогда-то жена и запретила мне строго-настрого мою любимую передачу смотреть.

Пока я держусь. Не смотрю. Хотя иногда так и тянет меня тайком от жены попутешествовать. Я ведь еще ни разу на вулканы разные не поднимался, да и многое другое не видел. Гейзеров, например. А ведь как хочется!

ЮБИЛЕЙ

Машина «скорой помощи» с включенными световыми и звуковыми сигналами стремительно въезжает во двор больницы и резко тормозит у дверей приемного покоя. Из машины выскакивают два здоровяка-санитара и уверенными движениями вытаскивают носилки с неподвижно лежащим на них пожилым мужчиной. Следом за ними из машины неловко вылезает подавленная горем женщина, по-видимому, супруга доставленного больного.

Санитары привычно направляются к дверям приемного покоя. Но тут перед ними двери сами распахиваются настежь, и навстречу торжественно, под мелодию известной песни о людях в белых халатах выходит представительная делегация работников больницы во главе с главным врачом. Взмахом костлявой руки он останавливает процессию и санитаров. Две симпатичные медсестры тотчас же грациозно выходят вперед и вручают цветы всем приехавшим в машине «скорой помощи»; букетик бумажных цветов, предназначенный лично больному, нежно кладется ему на грудь. После чего главный врач начинает свою речь.

— Коллектив нашей больницы счастлив приветствовать в своих стенах не просто очередного, а юбилейного, де-ся-ти-ты-сяч-но-го больного, — истерически громко от важности знаменательного момента произносит он и, обведя всех присутствующих повлажневшими глазами, так же истерически громко продолжает: — К этому событию коллектив больницы готовился заранее. За честь принять и зарегистрировать юбиляра в нашем дружном коллективе было проведено специальное социалистическое соревнование. И лучшим из лучших мы сейчас доверим совершить это скромное, но чрезвычайно ответственное дело. Итак, наши победители: врач Мишель Всезнаев и медицинская сестра Ляля Окажупомощь. Поприветствуем наших славных победителей!

Под торжественные звуки все той же песни о людях в белых халатах и аплодисменты всех присутствующих названные работники больницы подходят к носилкам. В это время больной еле заметно шевелится, явно демонстрируя признаки жизни, открывает глаза и что-то шепчет. Врач Всезнаев чутко склоняется над носилками, и на минуту воцаряется гробовая тишина. Затем взволнованный Всезнаев подходит к главному врачу и что-то шепчет ему.

— Наш славный юбиляр, — сразу же за этим громко объявляет главный врач, — делится с нами своими чувствами. От внимания к нему -у него слегка кружится голова, но это и понятно. Наше волнение не могло не передаться больному. Итак, продолжим наш гиппократический ритуал.

И вот врач Всезнаев дает знак санитарам внести носилки в здание, но главный врач недовольно их останавливает:

— Еще одну минуту, товарищи. Мне хочется сообщить, что по решению администрации и профкома нашей больницы в честь десятитысячного больного выбита медаль и выписано специальное удостоверение, дающее право юбилейному больному ложиться в нашу лечебницу на лечение даже в те дни, когда наш коллектив не является дежурным и больных от с корой помощи принимают другие больницы. Сейчас медсестра Ляля Окажупомощь заполнит этот исторический документ. Кстати, история болезни нашего юбилейного больного тоже будет увековечена и помещена в музей истории нашей больницы. От имени руководства больницы, общественных организаций, нашего юбилейного больного и от себя лично мы направим отцам нашего славного города благодар­ственную телеграмму в знак признательности за постоянную, неустанную и кропотливую заботу о состоянии здоровья всех безнадежно больных жителей.

Тут главный врач, растрогавшись до слез, наконец-то умолкает, и санитары лихо вносят в приемный покой носилки с юбилейным больным. Следом за ними входят врач Всезнаев и медсестра Ляля Окажупомощь. Это гуманистическое действие сопровождается дружными аплодисментами всех присутствующих. После чего жена больного, находящаяся словно в прострации, делает попытку тоже пройти в здание больницы, но ее вежливо останавливает вездесущий главный врач: — Простите меня за назойливость, но вас, как самого близкого человека покойного, то есть я хотел сказать юбиляра, я от имени коллектива имею честь пригласить на наш скромный праздничный ужин. В нем принимают участие все свободные от работы и дежурств врачи, медсестры и технические работники. Уверяю вас, что спиртного, кроме медицинского спирта, у нас не будет. С этим у нас строго.

Растерянную, ничего не понимающую женщину две медсестры берут под руки и осторожно, как на траурной процессии, ведут вслед за главным врачом.

В одном из просторных помещений больницы накрыт праздничный стол. Появление главного врача и жены юбилейного больного всеми ~присутствующими встречается радостными возгласами, аплодисментами и даже криками «Ура-а!» под задушевно звучащую мелодию песни о людях в белых халатах. Когда все расселись, то сразу же, как по команде, поднялась председатель профкома, полная брюнетка неопределенного возраста.

— Товарищи! — радостно огорошив всех, гаркнула она. — Поскольку, торжественная часть окончена, прошу всех чувствовать себя совершенно свободно и не стесняться. От себя как от женщины хочу добавить только одно: жаль, что редко, непростительно редко мы в последние годы стали вот так общаться. А годы ведь идут! И проходют все лучшие годы!

Тут ее слова сразу же потонули в восторженных аплодисментах. Затем члены коллектива больницы напряженно заработали челюстями. Вдруг кто-то постучал ложкой о пустой стакан и предложил предоставить слово жене юбилейного больного. Со всех сторон раздались радостные крики: «Просим! Просим!»

Раздавленная горем женщина с трудом встала со стула и проговорила:

— Я все понимаю, и спасибо вам за внимание. Только почему все так рады болезни моего мужа? Я хочу знать, что с ним?

В это время в банкетном зале появляется врач Всезнаев, который подходит к главному врачу и что-то шепчет ему на ухо. Главный врач добродушно кивает головой, и они, предложив остальным продолжать праздник без них, бережно выводят жену больного в коридор.

— Прошу вас, возьмите себя в руки, — вытирая капельки пота со лба, говорит врач Всезнаев. — Ваш муж... Нет, юбилейный больной... Одним словом... летальный исход...

— Подождите, — побледнев, пролепетала супруга юбиляра. — Я ничего не поняла. Куда мой муж улетел?

— Ваш муж никуда не улетал. Он здесь, — как можно участливее заверил он встревоженную женщину.

— И я могу его видеть? — с надеждой в голосе спрашивает она.

— Да, конечно. Завтра после вскрытия вы можете получить его.

— После какого вскрытия? После операции? И где он будет, как к нему пройти?

— Он будет в морге, где ж ему быть, голубушка! Там же вы получите справку о его смерти.

— Так он умер! — восклицает несчастная женщина и падает в обморок.

— Увы, — грустно и торжественно произносит главный врач, — мы все там когда-нибудь будем.

После этих справедливых слов главный врач и поспешивший ему на помощь Всезнаев осторожно переносят тело женщины на кожаный диван-лежак.

— У нее простой нервный стресс, — констатирует Всезнаев, — скоро придет в себя.

— Должно быть, — соглашается главный врач. — Помогите ей, Мишель. И как только она почувствует себя получше, отвезите ее домой на моей машине. Да, и не забудьте ей вручить юбилейную медаль и почетное удостоверение, — и, резко выпрямившись, патетически добавляет: — Нам есть чем гордиться. Из десяти тысяч больных у нас больше одной трети выздоровело. Это ли не результат мудрой политики облздрава и отцов нашего города, кои нами руководят?

СЛУЧАЙ НА СОБРАНИИ

В РСУ-15 шло собрание с повесткой дня: «О сохранности социалистической собственности». Шло оно серо и скучно. Докладчики один за другим поднимались согласно списку на трибуну и, зачитав заранее написанный текст, сходили со сцены. Их выступления никто не слушал, так как каждый занимался своими делами. Кто читал, кто переговаривался с соседом, а кто просто дремал. Клевал носом и каменщик Скворцов, сидевший в самом дальнем углу. Так и проспал бы он все собрание, как с ним не раз случалось, если бы... но все по порядку.

На трибуну, в соответствии с предоставленным словом, поднялся мастер Сахаров и быстро проговорил ничем не примечательную речь, но, в отличие от предыдущих ораторов, окончил свое выступление довольно бодро пословицей: «Каков поп — таков и приход, а каков приход — таков и доход!» — чем вызвал в зале заметное оживление и даже аплодисменты. Это оживление разбудило Скворцова, который, услышав только последние два слова из выступления Сахарова, обратился к соседу с вопросом:

— Что он сказал? Сосед от него отмахнулся:

— Ну тебя!

Скворцов же, спросонья решив, что тот сказал: «Про тебя!» — обиделся, возмутился, и, вскочив со своего места, загремел на весь зал:

— Прошу слова! — и, не дожидаясь разрешения, стал решительно пробираться к трибуне под недоуменный шепоток в зале.

Поднявшись на сцену, Скворцов, кашлянув для порядка, проговорил:

— Вот тут выступающий до меня Сахаров насчет нетрудовых доходов распространялся. Мол, не по средствам живу.

Зал удивленно замолчал. Кое-где раздались смешки. Скворцов покраснел, но, подняв левую руку, требуя тишины, продолжал:

— Я так понимаю, что неправильно он ставит вопрос. Давайте разберемся. Если я имею нетрудовой ДОХОД, тo oткуда? Ясно, со стройки. Не спорю, бывало. Но ведь по совести и не в ущерб коллективу. А как же иначе? У нас на стройплощадке материалы свободно лежат. Можно даже сказать, просят: унесите нас. Но пока они нужны, я не возьму. И никто не возьмет! Вот если не нужны, тут другое дело! Вот, к примеру, на доме номер два, что недавно сдали, куба полтора теса осталось. Кому он теперь нужен? Никому он больше не нужен, потому что дом сдан и весь материал списан. А плитка? Завезли ее на облицовку, да мало. Устанавливать нельзя, не хватит. Так куда прикажете ее? Ясное дело, не пропадать же добру!.. Вот вы, Савелий Иванович, меня тесом и плиткой попрекнули, — обратился Скворцов к побледневшему Сахарову. — Да разве ж я один брал? Все брали! И между прочим, делили честно. Чтобы никого не обидеть. А вы?! Вы дачу и гараж построили. Где кирпич и перекрытия на них брали? А?! Так ведь я вас не попрекаю.

— Да ты что?! — закричал с места Сахаров. — Я про тебя не говорил ни слова.

— Да с чего ты взял, что тебя Сахаров задел? — подал голос бригадир Спиридонов, член профкома и председательствующий на собрании. — Ты, Скворцов, без разрешения влез. Не отвлекайся от темы!

— А я и не уклоняюсь, — снова обиделся Скворцов. — Ведь не про твои же доходы он говорил?

— Ты о чем? — испугался Спиридонов. — Ты чего срываешь нам собрание? Ты, брат, того. Факт! — И он выразительно повертел пальцем у виска.

Зал эту перебранку встретил хохотом.

— А что? — невозмутимо отозвался Скворцов. — Я правду говорю. Плиты — те, что штабелем во дворе лежали, ты себе на погреб увез. Те самые, что потом как брак списали. Между прочим, этот акт я сам подписывал. Или вон про твою дочку! Все знают, что она техником - сметчиком числится, а не работает. А вот зарплату получает! А ты не дуйся, я по-хорошему хочу. Я тебя уважаю. Это Сахаров на тебя бочку катить начал.

— Товарищи! — взмолился сделавшийся пунцовым Сахаров. — Да что же это такое! Ни о ком я не говорил. Товарищи, вы же все слышали!

— Ты вот что, Скворцов, — вынужден был вмешаться начальник РСУ-15 Медведев, сидящий в президиуме рядом со Спиридоновым и усмехавшийся одними глазами, — что-то ты не туда едешь. У нас ведь собрание-то серьезное. А ты...

— Я, Василий Николаевич, за справедливость стою. А уж если о поездках зашла речь, то наш ГАЗ только вас и возит. Одного. И еще, бывает, вашу жену. А я что, пожалуйста! Ваш предшественник вообще хотел машину продать. А вы не такой, как он! Когда надо, вы же ее и другим даете. Все это знают. Вот вчера баллон с ацетиленом привезли. А потом, когда мы вам квартиру ремонтировали прошлым летом, — ну, я и Кошкин, — так вы...

— Ты бы лучше об этой... о столовой сказал, — вытирая пот со лба, перебил Скворцова Медведев. — Что тут-то молчишь? В курилке-то как выступаешь!

— А что? Я и про столовую скажу. Вот там, по-моему, воры. Повара мясо домой тащат. Факт! В супе если фрикадельку найдешь, за счастье считать надо. Сметана на молоко похожа. Факт! Но они не из нашего коллектива. Да ведь и то, торговля — особая специфика. Вот мы нашей Семеновне, из своего же коллектива, поручили на той неделе масло продавать. Ну, помните? Так у нее после торговли навар остался, рублей сорок. Так она на радостях запила. Три дня в загуле была. Факт!.. Вы меня, Василий Николаевич, простите, если я чего не так сказал, — вроде бы уже примирительно продолжил Скворцов. — Я в нашем коллективе всех уважаю. Коллектив у нас хороший, Честный. Но меня трогать незачем! Потому что чужой у нас никто не возьмет. Вот мы даже шкафчики в каптерке не запираем. Доверяем друг другу. А если какой у нас вор заведется, так мы его в два счета из коллектива спровадим. Правильно я говорю, товарищи?

И под дружный смех и овации Скворцов сошел со сцены.

ЯЩЕР

Как-то геолог Синицын привез из экспедиции камень. Камень был овальный, желтого цвета с серыми разводами. Подобрал его Синицын потому, что решил из него вытесать какую-нибудь фигурку. Это было его хобби.

Однако случилось так, что другие дела захватили Синицына, и он на время забыл о камне, который, завернув в тряпку, сунул за батарею.

Прошло пять или шесть месяцев после этого, как однажды Синицын обнаружил в своей квартире странного зверька. Зверек был довольно крупный, размером с хорошую кошку, а внешне похож на ящерицу. Только вдоль хребта у него торчали остроконечные позвонки, а морда была плоской и угловатой, с огромными, редко посаженными зубами. От неожиданности Синицын испугался, но затем, когда успокоился и пришел в себя, решил его поймать и выбросить на улицу, поскольку держать в квартире такую тварь не собирался. Но едва только Синицын дотронулся до него шваброй, зверек так злобно оскалился, привстав на задние лапы, которые оказались значительно длиннее передних, так агрессивно зашипел по-змеиному, с хриплым присвистом, что тот вынужден был сразу же отказаться от своего недружественного намерения. Отставив бесполезную швабру в сторону, Синицын уселся на стул и стал внимательно разглядывать зверька, собираясь определить, что тот из себя представляет и откуда в квартире взялся. Тут его взгляд случайно упал на батарею, под которой валялись осколки привезенного им камня, и Синицын все понял. У него в квартире вылупился ящер! Оказывается, привезенный им камень совсем не камень, а яйцо доисторической рептилии! Синицын даже вспотел от неожиданно привалившего ему счастья. Это же надо, у него, Синицына, живет настоящий, живой и притом ископаемый ящер! Это же-слава, это же карьера! И все остальное, что прилагается к славе и карьере.

Синицын вскочил и хотел было бежать, чтобы сообщить о своем сокровище, но оказалось, чго на улице уже стемнело. К соседям идти делиться новостью было неудобно, знакомым по работе позвонить — телефона в квартире не было, поэтому Синицын решил подождать до утра. Он соорудил для ящера в углу небольшой загон, осторожно, шваброй, оттеснил туда зверька и бросил ему на пропитание мороженого минтая, обнаруженного в пустом холодильнике (как вы уже догадались, Синицын был холостяком); после чего он долго не мог уснуть, размышляя о новой жизни, ожидавшей его завтра.

И действительно, утро для Синицына началось с неожиданностей. Заглянув в загон, он едва узнал своего зверька. За ночь ящер вырос в два с лишним раза и размером был уже с собаку! Это обстоятельство заставило Синицына ахнуть и с ужасом подумать о том, сколько же потребуется жратвы, если зверь так фантастически растет?!

Однако ящера надо было накормить. Синицын сбе­ал в магазин и купил себе сыра и молока, а для питомца — три крупных курицы. Денег, в общем-то, скуповатому Синицыну было не жалко, так как он был убежден, что его расходы скоро окупятся сторицей.

Ящер в считанные минуты разделался с курями и, по-видимому довольный, улегся в углу спать.

Синицын слегка, на всякий случай, нарастил загончик и поспешил на работу. Дорогой он все представлял себе, как начнет рассказывать о ящере и как все будут ахать и поражаться, а поэтому не замечал ничего кругом и выглядел радостным, словно именинник.

— Вы, Синицын, что это не здороваетесь, а? Идете, задрав голову, точно залежи урана нашли. Нехорошо,— привел его в себя голос начальника управления Павлова.

— Извините, — обрадованно заулыбался Синицын. — Здраствуйте! Только уран — это что! У меня дома ящер вылупился!

— Какой ящер? — изумился Павлов.

— Доисторический. Мастодонт! — выпалил Синицын первое пришедшее на ум название ящеров и тут же осекся. Работники геологического управления Мас­тодонтом между собой называли Павлова, поскольку тот имел высокую неуклюжую фигуру с длинной и тонкой шеей, на которой нелепо сидела маленькая облысевшая голова.

— Это совсем неостроумно, — позеленев от злости, ответил Павлов. Я вообще стал замечать, Синицын, что в последнее время вы занимаетесь не тем, чем следует. Больше бы о работе думали, а не об ископаемых ящерах. Так недолго и самому ископаемым стать. У нас не зоопарк!

— Вы меня не так поняли, — побледнев, стал извиняться Синицын. — Я ведь не про вас, я серьезно.

— Что? — взвизгнул Павлов. — Да вы еще и хам! — И, резко повернувшись, он торопливо вошел в учреждение.

«Ладно, — испытывая неприятный холодок под ложечкой, подумал Синицын. — Вот когда ты, Мастодонт, узнаешь про меня правду, тогда горько пожалеешь».

В коридоре он решил сначала зайти в плановый отдел. В этом отделе работала экономистом Галя, рыжая девица, к которой Синицын был неравнодушен, хотя и не пользовался ее расположением. Однажды Галя ему сказала: «Серый ты, Синицын. Ничего интересного никогда не расскажешь. Скучно с тобой».

«Посмотрим, что она сейчас запоет», — с удовлетворением подумал про себя Синицын, рассчитывая взять реванш за испытанное унижение.

Женщины планового отдела занимались кто чем: причесывались, подкрашивали губы — одним словом, наводили марафет. На появление Синицына они не обратили никакого внимания. Синицын тихо прошел к столику своей симпатии, пристально рассматривавшей себя в зеркальце, и, слегка наклонившись к ней, негромко сказал:

— У меня дома ящер. Настоящий... живой... Вообще-то, они вымерли еще миллионы лет назад.

Рыжая Галя оторвалась от зеркала и, широко раскрыв глаза, уставилась вопросительно на Синицына.

— Если хочешь его посмотреть, то пойдем после работы ко мне, — предложил он.

За спиной у Синицына громко фыркнули и засмеялись. Рыжая Галя встрепенулась и презрительно повела плечами.

— Знаю, какого ящера ты мне хочешь показать, не дурочка. Лучше уж сразу бы сказал, что тебе надо, а то выдумываешь разные глупости. Иди-ка ты... а то работать мешаешь.

Весь отдел буквально покатился со смеху. Синицын побледнел, уязвленный такой несправедливостью. Он хотел было возмутиться, но сдержался, молча выйдя ИЗ. планового отдела.

«Они еще пожалеют об этом. Ох, как они все пожалеют!» — успокаивал он себя, идя по коридору.

— Ты почему опаздываешь? — грозно накинулся на появившегося Синицына его непосредственный начальник Бородавкин. — И почему хамишь начальству? Мне Павлов только что звонил. Он сильно обиделся на тебя.

— Сергей Константинович, — не обращая внимания на его упреки, торжественно проговорил Синицын — у меня официальное заявление для радио и печати!

Лицо начальника от удивления вытянулось, он оторопело уставился на Синицына, и все присутствующие в отделе повернулись к нему, а кое-кто даже привстал, чтобы лучше было видно.

— У меня дома живет ящер! Ископаемый и доисторический!

С этими словами Синицын прошел к столу начальника, снял трубку телефона и набрал номер. Ему никто не мешал. Все ждали, что будет дальше.

— Алло! — четко выговаривая каждое слово, произнес Синицын. — Это редакция? Мне редактора... Самого главного... Кто говорит с вами? Синицын. Я прошу срочно прислать ко мне корреспондента... Прислать его надо затем, что у меня живет доисторический ящер... Я не хулиган! Да он жрет кур!.. Не моих курей, а из магазина... Подождите, что значит «чепуха»? — Синицын медленно опустил руку с телефонной трубкой.— Разговаривать не хочет. А я правду говорю.

Он замолчал, и воцарилась гробовая тишина.

— Вот что, Синицын, — минут через пять первым подал голос Бородавкин, — ты, наверное, утомился. Иди-ка домой. А ты, Сидоров, проводи его, чтобы дорогой ничего не случилось. — И он выразительно повертел пальцем у виска.

Подавленный всеобщим недоверием к очевидному факту, Синицын послушно поплелся домой.

— Вот ты увидишь, — чуть ли не плача, говорил он Сидорову, — сам увидишь. Пасть — во! Зубы — во! Мы только дорогой курей ему купим.

— Купим, — охотно соглашался с ним Сидоров, осторожно, но крепко держа его за руку. — И еще что-нибудь к ним, чтобы поговорить и разобраться досконально.

Купив три курицы и бутылку портвейна, сослуживцы поднялись на площадку второго этажа, где находилась квартира Синицына. Около дверей его квартиры они застали соседку, пенсионерку Смирнову, которая прислушивалась, замирая от любопытства.

— Вы что здесь делаете? — недовольно спросил Синицын.

— Вас дома нет, а там кто-то ходит, — почему-то шепотом ответила ему соседка.

— Все в порядке, — весело проговорил Синицын.— Это доисторическая рептилия!

Смирнова обиженно пожала плечами, приняв слова «доисторическая рептилия» на свой счет, и ушла к себе.

Синицын открыл дверь в квартиру:

— Ну, заходи. Сейчас ты его увидишь. Проходи сразу в комнату. Хотя подожди, сейчас я только закрою дверь, чтобы порядок был.

Защелкнув замок и бросив ключ от двери в сетку с продуктами, Синицын решительно направился в комнату.

— Он у меня там в загоне сидит, — пояснил он Сидорову, жестом приглашая следовать за собой.

— Ну, ну, увижу, — все еще недоверчиво, но уже с легкой тенью сомнения пробурчал Сидоров, направившись в открытую дверь, где он сразу же уперся в спину Синицына, в ужасе пятившегося назад.

— Осторожно! Закрываем дверь! — прокричал отчаянно Синицын.

Однако плотно закрыть дверь им не удалось. В зазор между косяком и дверью просунулась когтистая лапа и часть чешуйчатой морды какого-то странного огромного зверя.

— Наваливайся сильнее! — закричал что есть силы Синицын. — А то он нас сожрет!

— Давлю, — побледнев от страха, прохрипел Сидоров, навалившись всем туловищем на дверь. — Суй ему скорее своих курей, а то нам не удержаться. Да не по одной, — увидев, что Синицын пытается достать из сумки только одну тушку, заорал. Сидоров, — а всех сразу, вместе с сумкой!

Синицын тут же послушно-суетливо просунул сумку в зазор у самой морды ящера. После чего друзья благополучно захлопнули дверь и перевели дыхание. Сидоров, смертельно бледный, закрыл глаза и блаженно улыбался, еще не веря, что опасность миновала. Но через мгновение он встрепенулся:

— А ну-ка, пошли отсюда от греха подальше!

— Нельзя! — побелевшими от пережитого страха губами, прошептал вдруг Синицын. — Дверь я закрыл, а ключи-то в сумке остались. Там... у ящера...

— Ты что, дурак? — возмутился Сидоров. — Нам же здесь крышка!

— Так получилось, — устало отозвался Синицын и закрыл лицо руками.

Сидоров осторожно подошел к входной двери, дернул ее и, поняв, что это не шутка, застонал и опустился на пол.

— Как ты думаешь, змей курями наелся? — тихо спросил он.

— Не знаю. Он вон какой огромный. Давай осторожно поглядим, что он там делает, — Синицын кивнул на дверь. — Может, ключи рядом с дверью лежат, а?

— А если нас твой змей сожрет?

— Ящер он... Да у пас и другого выхода нет... Открываем, только чуть-чуть.

Они легонько приоткрыли дверь и в небольшой зазор увидели, как ящер, величиной с огромного волкодава, рвал клыкастой пастью сумку. На полу, возле самых лап зверя, валялись ключи.

— Смотри, смотри, — прошептал Сидоров, — у него крылья на спине.

— Ба, вчера не было. А видишь на лбу третий глаз? Кошмар! — глухо отозвался удивленный Синицын. — Ты держи-ка дверь, а я из ванной швабру принесу. Может быть, мы ключи достанем.

Синицын резво шмыгнул в ванную и тут же появился со шваброй. Но едва он сделал шаг в коридор, как Сидоров истошно закричал:

— Сюда! Я один не удержу зверя!

Синицын в два прыжка оказался рядом с ним, и они вдвоем отчаянно навалились на дверь, не давая ее открыть ящеру.

— Так долго нам не протянуть. Если ящер успокоится, переберемся в ванную и закроемся. Там дверь железная, и мы будем в безопасности, — подал идею Синицын. Сидоров кивком головы молча согласился.

К счастью, давление на дверь из комнаты вскоре ослабло.

— Бежим! — скомандовал Синицын и первым бросился к ванной.

Едва они захлопнули за собой дверь, как в коридоре послышался треск и снаружи что-то заскреблось по железу. Синицын понял, что это сломалась швабра, которой он, убегая, припер дверь, и ящер вырвался в коридор.

Сидоров судорожно схватился за ручку. Синицын сделал то же самое, хотя и ободряюще прошептал:

— Дверь на защелку закрыта. И потом, она открывается снаружи, так что опасности никакой нет.

— И зачем понадобился тебе этот ящер? — недовольно пробурчал Сидоров. — Сослуживцев ему скармливать? Предупреждаю, что в случае чего, тебя он пусть ест первого. У меня дети.

— Ладно, — горько усмехнулся Синицын. — Только едва ли он меня послушается, ведь ты выглядишь куда аппетитнее.

— Угораздило же меня связаться с тобой! И сколько нам так сидеть? Может, будем кричать?

— Бесполезно, — отмахнулся Синицын. — Стены здесь знаешь какие? Дом-то еще до революции построен. Тогда строили на совесть. Кричи не кричи, никто не услышит.

— Да! Хоть бы выпить чего перед смертью! — пробурчал Сидоров.

— А вот это можно, — живо откликнулся Синицын, — портвейн-то у меня с собой. Я его в карман еще в магазине сунул. — И он вытащил бутылку из пиджака.

— Жаль только, закуски нет.

— И не надо, — повеселев, отозвался Сидоров. — Теперь и смерть не страшна.

После чего они по очереди выпили вино прямо из горла бутылки. Затем началось долгое ожидание. Незаметно они разомлели и уснули. А когда проснулись и посмотрели на часы, то время было уже позднее. В квартире все стихло, и они решили выяснить обстановку.

Синицын, осторожно приоткрыв дверь, выглянул в коридор и, не закрывая ее, прошептал Сидорову:

— Спи-и-т... А может, притворяется гад! Ишь какой огромный! Лошадь целая! Сейчас бежим в комнату, а там через окно можно выпрыгнуть на улицу. Только быстро!

— Хорошо, — едва слышно выдохнул Сидоров. Его слегка трясло.

Выскочив друг за другом, они через мгновение закрылись в комнате, где их тут же окутала темнота. Лишь слабый свет с улицы еле-еле проникал в окно. — Держи дверь, — прошептал Синицын, - она хоть и открывается в коридор, но береженого Бог бережет! А я окно отворю. Плохо, что свет включается только в коридоре. Очень темно.

Едва он успел подойти к окну и открыть его, как мимо него с криком «Спасайся!» промелькнула массивная фигура Сидорова и тут же исчезла в проеме окна. Похолодев, Синицын оглянулся и увидел, как в комнату ввалилось неуклюжее чудовище. Пасть его была открыта, и огромные острые зубы голодно блистали. Не помня себя от страха, Синицын вывалился из окна.

Упал он на что-то мягкое и мгновенно сжался в комок. Сверху на него посыпались разбитые осколки стекла, и Синицын почувствовал, как над ним что-то огромное и жуткое взметнулось в небо.

— Сидоров, ты жив? — тихо позвал Синицын, приходя в себя.

— Жив, — приглушенно отозвался тот. — А ты? Он тебя не съел?

— Вроде бы жив, как-то вяло пролепетал Синицын и сполз со спины товарища.

— Вот и хорошо, — облегченно вздохнул Сидоров. — Ну, я и натерпелся страху!

— Слушай, а ведь нам никто не поверит, — вдруг с обидой в голосе проговорил Синицын. — А может, ящер еще вернется?

— Что?! — ахнул Сидоров. — Вот этого совсем не-е на-а-до! Время их прошло! Понимаешь? Они вымерли. Вымерли, и всё!

— А ты подтвердишь, что это правда? Про моего ящера-то?

— Знаешь, я, пожалуй, пошел, — не отвечая на вопрос Синицына, простонал Сидоров и добавил: — Паразит же ты. Меня из-за тебя чуть не сожрали. К тому же ты, видать, мне ребро сломал. Хорошо, что я еще жив остался!

И, продолжая ругаться, он заковылял по улице.

А Синицын остался сидеть среди переливающихся в сумерках ночи осколков стекла. Он еще долго-долго со страхом и тоской смотрел в темный, проколотый звездами шатер ночного неба, куда только что улетела его прекрасная мечта, мечта о славе, почете и обо всем остальном.

СТОЯЛ ЖАРКИЙ ЛЕТНИЙ ДЕНЬ

Стоял жаркий летний день. Термометр показывал тридцать пять градусов по Цельсию в тени. К маленькому дорожному кафе подкатили новенькие «Жигули». Из машины вышел высокий, зрелых лет мужчина в белом костюме, с широким красным галстуком и черными густыми усами. За ним лениво вылезла молоденькая невысокая белокурая девица с хорошим морским загаром, надменным взглядом и манерами избалованного всеобщим вниманием человека, знающего себе цену. Они вошли в кафе. Минут через тридцать они вышли на улицу. На крыльце мужчина протянул женщине ключи и сказал:

— Лубымая, заводы мотор. Я сэйчас.

Она взяла ключи и ответила, в отличие от спутника, без акцента:

— Хорошо, только и машину поведу я.

— Повэдошь, — согласился мужчина. — Надо это, пыва купыть.

Когда он вернулся из кафе, хорошенькая девица кисло улыбнулась и кокетливо пожаловалась:

— Жора, мотор не заводится.

— А, — бросив бутылку с пивом на сиденье, отозвался тот, — сейчас крутыть буду.

Он достал из багажника ручку, вставил ее в мотор и с силой стал крутить. Мотор, однако, признаков жизни не подавал.

— Подсосы бэнзын и давы стэртор.

— Хорошо, — отозвалась девица.

Мужчина бешено закрутил ручку, но без успеха. Через -пять минут он снял мокрую рубашку, скинул майку, обнажив волосатю грудь и живот, и снова стал вертеть ручкой.

— Подсосы эшо. Должна завэстысь.

И снова энергично завертел руками. Наконец он выбился из сил, бросил ручку и, махнув рукой, сел на землю.

— Драндулат. Сломалса. Выкручай зажиганые.

— Я его и не включала, — сочувственно улыбаясь ответила блондинка, — а разве его надо было включать?

Мужчина вскочил на ноги, лицо его сделалось черным, как у негра, глаза широко раскрылись и налились кровью.

— Могет хан, дагестраки!— закричал он и добавил еще несколько выражений на своем языке, с силой ударив кулаком по капоту. Блондинка в кабине сжалась в комок и уже без кокетства со страхом смотрела на него, но он уже смеялся.

Через минуту «Жигули» тронулись с места и исчезли.

МАЛОСТЬ ДО ПОЛНОГО СЧАСТЬЯ

Николай Петрович Свешкин лежал на диване в комнате и рассуждал про себя о личной жизни:

«Мне все же повезло. У меня хорошая работа. Приличная зарплата. Квартира просторная в престижном районе со всеми удобствами. И в квартире у меня все есть. Правда, у Скворцова, моего друга и сослуживца, на стенах еще висят маски африканских туземцев, купленные им случайно у одного иностранца... Зато у меня жена моложе, чем у него. И вообще, у меня жена умница, все умеет делать».

И ему нестерпимо захотелось немедленно сказать жене о том, что они хорошо живут.

— Маша! Машенька! — позвал он жену, занимающуюся стиркой в ванной. — Подойди сюда скорее, что скажу.

В дверях комнаты появилось встревоженное лицо жены.

— Что такое?

— Машенька, скажи, правда ведь мы живем хорошо, не хуже, чем Скворцовы? И ты моложе и лучше жены Скворцова. И рожи африканские, ихние нам ни к чему. Правда?

— Ну? — ничего не понимая, ответила жена, и Николай Петрович почувствовал в ее голосе нотку раздражения, а в глазах увидел нехороший блеск.

— Все, Машенька, я все сказал, — пожалев о своем поступке, торопливо проговорил Свешкин, — можешь идти стирать.

— Нет, не все! Я весь день мою, стираю, готовлю. А он на диване лежит и о жене Скворцова думает! Хватит бездельничать! Одевайся! Пойдешь в магазин. Купишь масла и колбасы. И быстро!

«Да, — подумал Николай Петрович, без всякой радости, слезая с дивана, — хорошо живу. Но жена ко мне очень строга. А иногда так просто несправедлива». И стал поспешно собираться в магазин за покупками.

ШАПКА

Однажды на день рождения жена подарила мне меховую шапку. Сшита эта шапка была из отлично выделанных шкурок какого-то заморского зверька, название которого я забыл, хотя мне жена много раз его напоминала, пока наконец и сама не запамятовала. В общем, зверек этот что-то вроде нашей ондатры. Это был очень дорогой подарок. Шапка стоила почти пятьсот рублей. Честно скажу, сумма для нашего скромного бюджета почти фантастическая. Шапка эта была гордостью моей жены. Еще бы, идем мы по улице, а на шапку мою все внимание обращают. Уж больно редкое это зрелище, ни у кого больше такой нет. Ну а потом, естественно, на жену глядят, потому как я сам к тому времени ни для кого интереса представлять уже не мог. Родственники, знакомые, а то и просто незнакомые замучили меня вопросами: «Где купил? За сколько достал?». Жене же, наоборот, доставляло истинное наслаждение несколько раз на день рассказывать о том, через кого и за сколько она эту самую шапку купила. Впрочем, не хочу скрывать, мне тоже доставляло удовольствие сознавать себя владельцем этой уникальной и очень ценной вещи.

Все было бы хорошо, да тут напасть нашла. Стали известны случаи, когда на улицах прямо среди бела дня дорогие шапки лихие молодчики с прохожих снимать начали. Милиция, конечно, их ловит, да разве всех поймаешь. Жена моя забеспокоилась и на всякий случай пришила к шапке сзади прочные тесемки, которые я, надев шапку, затем вокруг тела обматывал и завязывал. Тесемки же эти скрывались за воротником зимнего пальто и поэтому были совершенно незаметны. Так что шапку мою снять с меня просто так, запросто было теперь невозможно.

Надо сказать, что с женой мы люди тихие, по вечерам никуда не ходим, разве что в кино изредка да в гости к родственникам. На работе мы с лей люди уважаемые. И хотя оклады у нас небольшие, начальство нас ценит и по всяким торжественным датам отмечает: то премию дадут, то грамоту вручат, то благодарность за добросовестную работу объявят.

Вот однажды получаю я от профкома два пригласительных билета на торжественный вечер по случаю очередной годовщины образования нашей организации. Наш директор юбилей решил отметить солидно, даже помещение городского театра арендовал и объявил, что после торжественной части бесплатно спектакль показан будет.

Подумали мы с женой и решили на этот юбилей сходить. Пришли мы, раздеваемся в гардеробе и получаем, как это положено, номерки. Жена моя шепчет мне, чтобы я шапку свою не сдавал, а с собой в зрительный зал захватил. Но я воспротивился. Не в столовую какую пришли, а в театр, говорю ей, культурное, можно сказать, заведение. Вижу, жена недовольно надулась, но на людях спорить со мной не стала.

Места наши оказались недалеко от сцены, так что видно все очень даже хорошо. И вот началась тор­ественная часть. Директор доклад прочитал. Отметил ветеранов и передовиков. Мою и жены фамилии назвал. Нам приятно, конечно, потом начался спектакль. Так себе оказался, средненьким, хотя мне понравился. О молодых. Только вот что я заметил: уж больно умными их там представляют. Ну чистые профессора! Такие слова говорят, я и не слышал никогда.

И в жизни таких ребятишек тоже не встречал. Если бы этот спектакль не посмотрел, так бы и не узнал, что такая молодежь бывает.

Между прочим, в спектакле этом один молодой такой парнишка под влияние вора-рецидивиста попал, так как дружить ему было больше вроде бы не с кем, да и не интересно. Воровать стал, но потом этот парнишка понял, что поступает неправильно. Милиционер еще ему такой душевный попался, из участковых.

И вот, когда спектакль уже к самому концу подходил, вдруг появляется этот самый вор-редицивист в шапке. Глянул я на сцену и ахнул: «Моя шапка». А этот вор со сцены признается, что он шапку-то украл. Ткнул я легонько жену в бок, да вижу, что она шапку тоже узнала и шепчет мне:

— Видишь?

— Вижу, — отвечаю ей.

— А если видишь, то ступай проверь, наша-то на месте? — тихо приказывает мне она.

Я спорить не стал, послушно поднялся и пробираюсь к выходу. На меня, естественно, зашикали. Я вежливо извиняюсь, но линию свою держу твердо. Вдруг слышу, как меня мастер Спирин шепотом окликает:

— Куда это ты лезешь? Потерпеть не можешь? Только что перерыв был.

Обидными мне его слова показались, поэтому я ему шепотом объяснил, что шапку свою смотреть иду. Вон она у вора на сцене оказалась. Как туда попала, неизвестно. Посмотрел Спирин на сцену внимательно и снова зашептал:

— Мать честная ! И точно, твоя это шапка. Другой такой я не видел. Я с тобой пойду, вместе все выясним.

Стали мы вместе с ним пробираться. Опять на нас зашикали. Я вежливо извиняюсь, а Спирин громко так мне и говорит:

. — Чего извиняться-то, если здесь в гардеробе шапки воруют? Небось не шикали бы, если бы у них самих шапки украли.

Тут в зале мгновенно шум образовался, заволновались люди и спрашивают:

— Что случилось? У кого украли?

Я было извиняться за беспокойство начал, да кто-то, опередив меня, громко так объявил:

— Товарищи, граждане! Шапки в гардеробе украли. Одного вора поймали. Ребята, кто покрепче, на выход. Надо бы помочь!

Тут повскакивали сразу с разных мест несколько человек и на выход направились, а по залу вслед им шепот несется:

— Шапки воруют! Говорят, целая шайка орудует! И сразу же сорвались со своих мест все сидящие в зале, и, страшно возмущаясь, повалил народ в раздевалку. Давка у входа образовалась, толчея. Крик, шум. Вынесла меня эта толпа в самое фойе. Выбрался я кое-как из фойе и вижу, как группа ребят какого-то паренька волосатого с татуировкой на руках зажала, скрутила и в бок кулаками тычет:

— У кого, ворюга, свою шапку утащил? У тебя две шапки!

Тот, бледный такой, оправдывается, что, мол, его это шапки, одна своя, а другая девушки его.

— Вот в милиции разберемся, какая у тебя девушки шапка! — отвечают ему.

Эта картина совсем меня из себя вывела. Ох, думаю, не напрасно жена советовала шапку с собой взять, наверняка мою злодеи украли.

Бросился я в толпу, пробился к тому месту, где раздевался, а там уже жена меня ждет, волнуется. Сама оделась, а мое пальто и шапку двумя руками крепко так держит. И когда только успела вперед меня выйти из зала и одежду получить! Увидела она меня и давай ругать:

— Тебя только за смертью посылать! Хорошо, что все цело. Одевайся и идем быстрее отсюда.

Оделись мы и на улицу вышли. Настроение у меня, ясное дело, неважное.

— А знаешь, — сказала мне жена, крепко взяв под руку, — я потом пригляделась: шапка у артиста только цветом похожа.

И она с любовью посмотрела на нашу драгоценность, заставив меня вертеть головой то в одну, то в другую сторону.

— Да, такой шапки, как у тебя, в нашем городе ни у кого нет. Говорила я тебе, с собой надо было взять ее, ведь могли и украсть.

Около дома нас догнал мастер Спирин.

— Цела шапка-то? _:— торопливо спросил он.

— Цела, цела, — ответил я. — Что там?

— А ничего, — отозвался он, — разобрались, все нормально.; Но если бы мы с тобой не пошли, то еще неизвестно, чем бы дело закончилось. Ну, пока!

И Спирин заспешил дальше.

Мы с женой молча смотрели ему вслед. Не знаю, о чем думала она, а я подумал: «С дорогими вещами одна морока. То ли дело простая кроличья шапка. И греет, и едва ли кто красть ее будет. Хорошо!» Мечтательно вздохнув и, неприятно почувствовав всею спиною туго затянутые под пальто шапочные тесемки, я вошел в подъезд родного дома.

СЛУЧАЙ С ТРОФИМЫЧЕМ

Хитер и гнусен человек! Верить человеку нельзя,— желчно говорил мне старый слесарь-лекальщик Трофимыч, и в узких морщинистых его глазах застыла глубокая душевная боль за непонимание другими этой простой и очевидной для него истины. — Только вы, молодежь, пока сами себе по глупости своей лбы не перешибете, мне не поверите. И поделом вам.

— Да ведь жизнь нам и другие примеры подает,— слабо возражаю я старику без всякого желания спорить, а так, ради приличия. — Не все же такие.

— Нет, все! — гневно обрубает Трофимыч, и негодование вырывается из него, как пар из кипящего чайника, — Жизнь! А что вы о жизни, зеленые, знаете? Ничего о жизни вы знать не можете!

Он смотрит на меня, и я ощущаю в его колючем взгляде столько снисходительного презрения и искреннего желания наставить «на правду жизни» неразумного ученика, что я чувствую себя неловко, оттого что стал спорить.

— Ладно, — постепенно успокаивается Трофимыч, закончив обличение внуков да правнуков. — Расскажу я тебе один случай. Но если и он тебе сущность человеческую не раскроет, то ты безнадежно глуп и слеп.

Старик прокашлялся и неторопливо начал свое повествование:

— Было это в прошлом годе. Тута, до тебя еще. Тогда кампания за трезвость повсюду началась. Начальство у нас поменяли, забор новый по двору поставили и сверху колючей проволокой опутали. И досмотр в проходной установили такой, словно бы мы не на работу идем, а в заграницу какую собираемся уехать. Особенно свирепствовал сторож Макеев, худой и никчемный, между нами говоря, человек. На пенсии был, а работал. Жаден до денег!

— Так ты, Трофимыч, тоже на пенсии, а работаешь, — заметил я.

— Я — другое дело! Я здесь сорок лет. Я здесь, за верстаком, и умру. Я без работы не могу. А он худой, говорю, и, по всему видно, не жилец. Весной этой схоронили. Царство ему небесное. Все там будем. Так вот. Бороться-то с выпивкой начали, а только натуру человеческую указом не выправишь. «Стереотип» прозывается. Натура — она внутри сидит, как печень. Скажу только, сподобились наши мужики вино тайком носить. Мастер Сергей Капитонович, он сейчас в соседнем цехе работает, за этот факт бранился, но больше для порядку. Мужиков он уважал. Если кого задержат, он все бросал и в проходную. Обязательно уладит. Макеева — и того сумел уговорить, а на что уж гранит был, а не человек. Правда, о вине там, вод­е, ну чтобы их вернуть, значит, никто не заикался. Оно и понятно: всяк рад, что дело шито-крыто. И пятна на коллективе нет, и премии в соревновании не лишат.

Вырос, скажу я тебе, авторитет мастера до умопомрачительной величины. Мы, мужики, вокруг, него крутимся, ну как цыплята вокруг наседки. Сергей же Капитонович довольно покашливает и говорит: «Вы, мужики, это... меня не подводите только и энтим самым делом не злоупотребляйте. И если, сами понимаете что, предупреждайте, чтобы я тут рядом' был и если что — мог бы вмешаться».

Мы, естественно, клятвы даем. Однажды выпало по жребию мне в магазин бежать. Сбросились мы в бригаде на пару пузырьков, намекнул я Капитоны-чу о деле и пошел. Только вспомнил дорогой, что мастер сам что-то купить в магазине хотел. Думаю, как хорошего человека не уважить. Вернулся. Подхожу К бендежкё и уж за ручку взялся, как слышу голос Сергея Капитоновича. По телефону говорит: «Это ты, Макеев?.. Это я. Сейчас мой пройдет, на обратном можешь брать. Пара бутылок водки будет. Одна моя. _; И потом с тебя еще три рубля причитается за слу­чай на той неделе. Смотри не зажми! А то я тебя знаю».

Потрясло меня тогда услышанное до глубины ду­ши. И так горько мне стало, — тут голос Трофимыча задрожал, и глаза его заслезились. — Ан, нет, ты со мной не спорь! Хитер и гнусен человек! И верить человеку нельзя!

КОНФЛИКТ

Горький пьяница ветеринарный фельдшер Анисимов сидел на скамейке в зале ожидания железнодорожного вокзала поселка Соколово напротив закрытого окошка кассы и недовольно говорил своему другу и собутыльнику Семенову:

— Дай, прошу тебя, мне десять рублей. Не хочешь дать десять, дай пять.

— А вот и не дам, — пьяно икая и тупо ворочая мутными глазами, отвечал ему Семенов. — Во-первых, я тебе давал месяц назад, а ты мне долг не вернул. А потом, я тебя сегодня уже поил. Так что денег .я тебе не дам. И не проси.

— А я говорю, что ты обязан мне дать. Я твоего поросенка обрезал? Обрезал. Какое же ты имеешь право мне не давать?

— А такое. И не приставай ко мне.

— Ладно, учтем, — обиженно пробубнил Анисимов и отвернулся от друга, пересев на другую скамейку. — Ты еще пожа-а-алеешь. Я деньги най-й-йду.

Мне деньги дадут, потому что люди знают, кто такой ветеринар-р-р Анисимов.

В зале ожидания стало тихо. До прибытия ближайшего поезда оставалось около двадцати минут, и народу в зале почти не было. Несколько человек, то ли случайно зашедших от нечего делать, то ли желающих уехать, сидели на разных скамейках и молча равнодушно смотрели кто куда.

Вдруг в зал ожидания стремительно вошел полный мужчина лет сорока, в широкой серой шляпе и со старым кожаным портфелем в руке. Он быстро подошел к окошку кассы и требовательно постучал. Все находящиеся в зале ожидания с любопытством стали за ним наблюдать. Окошко кассы не открывалось, и мужчина постучал ее сильнее. Но и теперь окошко не открылось. Выждав несколько секунд, мужчина постучал в окошко уже не пальцем, как до сих пор, а кулаком, но и в этом случае никакого ответа не последовало. Тогда он подошел к двери, на которой висела табличка «Дежурный по вокзалу», и попытался открыть ее. Но дверь была заперта.

С красным от возмущения лицом мужчина отошел к скамейке, на которой сидел Семенов, и, ни к кому не обращаясь, проговорил:

— Безобразие! До поезда двадцать минут, а билета купить невозможно. Касса закрыта! А ведь рабочее время указано, — тут мужчина ткнул пальцем в небольшую табличку, висевшую над окошком кассы. - Сейчас уже семнадцать часов, а кассир все обедает! И мы это безобразие терпим!

Все присутствующие в зале, удивленные столь необычным зрелищем, с интересом рассматривали и слушали мужчину. А тот энергично и красочно продолжал изобличать пороки в работе железных дорог. В конце концов он так увлекся своей речью, что с пафосом произнес: — Есть ли среди нас человек, который бы мог призвать этих нерадивых работников к ответу?!

И вдруг после этих слов Анисимов, до сих пор тихо сидевший, встрепенулся и поднялся со скамейки.

— Я! Я смогу призвать их к ответу! Молчать мы не будем! Мы будем писать акт! — заявил он.

Мужчина, явно не ожидавший такой поддержки, одобрительно, хотя и слегка растерянно, ему закивал. Анисимов достал лист бумаги, попросил у мужчины авторучку, сел на свое прежнее место около Семенова и принялся быстро писать. Мужчина в шляпе сосредоточенно молчал, зорко глядя за Анисимовым. Тот кончил писать и поднял над головой листок бумаги:

— Вот, граждане, они все тут! Они узнают, как издеваться над людьми! Они у нас попляшут!

Потом он повернулся к Семенову, скептически улыбавшемуся на выкрики Анисимова, и сказал:

— Подпиши акт!

Семенов неторопливо взял лист, повертел его и ответил:

— Тут надо не акт составлять, а протокол. И потом, мне билет не нужен, я подписывать ничего не буду.

— Ты дурак! — авторитетно сказал ему Анисимов, забрав свою бумагу назад. — Тогда подпишите вы, — обратился он к мужчине в шляпе. — Вот тут, внизу.

Мужчина стушевался:

— Я, собственно, имел в виду совсем другое.

— Э, нет! — схватил его за руку Анисимов. — Это нечестно! Сам же ведь требовал принять меры! Так что давай подписывай!

Мужчина попытался освободить руку, но не смог. Видимо, уже желая покончить быстрее всю эту историю, он взял у Анисимова ручку и подписался внизу листка.

— Вот, теперь порядок, — заключил Анисимов и, свернув листок вчетверо, сунул его во внутренний карман пиджака. — С вас десять рублей, — проговорил он, обращаясь к мужчине.

— Помилуйте, за что? — искренне изумился мужчина.

— Как это за что? — возмущенно повысил голос Анисимов. — Я акт писал? Писал! Ты его подписал? Подписал! Безобразия мы изобличили? Изобличили! Гони десять рублей!

— Как-то все это странно, — заколебался мужчина, растерянно оглядываясь и тщетно ища поддержки у присутствующих. Видя, что все молчат и вмешиваться не желают, мужчина нехотя полез во внутренний карман пиджака, достал портмоне и протянул Анисимову десятку. — Возьмите, только мне непонятно, почему я должен платить вам деньги?

— Ты, мужик, не сомневайся во мне, — пряча в карман десятку, заверил его довольный Анисимов,— все будет путем. Билет ты обязательно купишь! .

Анисимов отошел к дверям вокзала и остановился. Он повернулся к растерянно смотревшему на него жалобными глазами мужчине и, проговорив: «Ты, мужик, не сомневайся! Билет купишь! Счастливо тебе доехать — исчез за дверями.

Мужчина еще немного постоял, потом сел на скамью рядом с Семеновым. Вид его был жалок. В это время за окошком кассы послышалось какое-то движение, дверца кассы открылась и женский голос позвал:

— Эй, кому надо билет купить, подходите!

— Надо же! — проговорил, немного повеселев, мужчина. — Ничего у нас без жалоб не делается.

Он поднялся и подошел к кассе.

Бригадир Семенов тоже встал и пошел искать своего дружка Анисимова, предчувствуя возможность бесплатного угощения.

УТОЧКИН

Инспектор ОБХСС Уточкин, долговязый лейтенант милиции с огромной круглой головой и торчщими в стороны ушами, жил трудно.

Сослуживцы его недолюбливали и относились к нему настороженно. Уточкин считался тугодумом и имел обидное прозвище «Верблюд». Как оно за ним закрепилось — Уточкин никак не мог понять, так как искренне считал, что ни его внешность, ни манера поведения повода к этому прозвищу не давали. Но он был не прав. Прозвище. «Верблюд» дал ему участко­вый инспектор Нестеров, человек вздорный и едкий, но мастерски рассказывающий анекдоты.

Он обратил внимание на то, что Уточкин никогда не смеялся над анекдотами, даже такими, от которых другие смешно дергали ногами и чуть ли не падали со стула. Нестерова скоро по служебному несоответствию уволили из милиции, но как-то случайно брошенная им фраза в адрес Уточкина со злополучным «Верблюд» осталась и прижилась.

Не менее сложные отношения сложились у Уточкина и на участке, который он курировал. Во всех торговых учреждениях, на всех предприятиях к нему относились сдержанно уважительно. Но эта уважительность лишь прикрывала внутреннюю натянутость и неприязнь всех, к кому Уточкин вынужден был часто обращаться по делам службы. Уточкин это чувствовал и старался держаться сухо и официально, не позволяя себе ничего лишнего, но напрасно. Не было и месяца, чтобы от кого-нибудь с участка на него не поступала жалоба за грубость. И хотя при проверке всегда выяснялось, что эта грубость заключалась лишь в том, что Уточкин «надменно стоял» или «презрительно глядел», начальство делало ему регулярно внушения о необходимости уметь «ладить с людьми».

— Пойми же, ты, наконец, — поучал его замполит, — человек так устроен, что зачастую остается более доволен тобой, если ты, Уточкин, ему вежливо откажешь, чем сухо или грубо удовлетворишь просьбу. Психология! Это же уяснить себе надо!

Уточкин соглашался, но жалобы на него не прекращались. Начальство хмурилось, однако терпело. Участок был окраинным и поэтому непрестижным, работать на нем инспектора ОБХСС соглашались неохотно.

— Нет в Уточкине душевности, — вздыхал замполит, получая очередную жалобу и пряча ее в "стол, — Нет, и все тут. Одна надежда — со временем, пооботрется.

Уточкин работал в органах милиции чуть больше года и действительно очень многое не понимал. Например, он никак не мог взять в толк: откуда это у его коллег время от времени появляются весьма добротные вещички и толстенные сумки с довольно дефицитными продуктами. Последние отяжеляли руки сослуживцев особенно часто перед праздниками, когда у всех нормальных граждан появляется естественное желание встретить торжество как следует и поприличней обставить стол. Уточкину же нигде купить ничего подобного не удавалось, и от этого он мучительно страдал, чувствуя себя униженным и обделенным.

Однажды в канун Дня милиции Уточкин не выдержал и обратился за советом к ветерану своего отдела капитану Ленточкину. Ленточкин сначала было обиделся, усмотрев в вопросе издевку, и даже нечто худшее, но потом, сообразив, что парень говорит серьезно, довольно хмыкнул.

— Видишь ли, Уточкин, — похлопывая дружески молодого лейтенанта по плечу, многозначительно говорил Ленточкин, — как бы тебе это объяснить. Не надо уподобляться некоему кораблю пустыни. Жизнь шире и красочней. Ты, Уточкин, идешь по участку как опричник. А ведь рядом с тобой не только жулики, воры и прочие правонарушители. Среди них есть и хорошие люди, которые и добро помнят, и честность уважают. В кругу таких людей можно и расслабиться. И мы, милиционеры, тоже люди. Мы и кушать хотим, и все прочее человеческое нам не чуждо. Так что понимай, Уточкин, смекай!

— Не понимаю, — пожал плечами Уточкин, — при чем тут «мы люди» и «все прочее?»

Капитан Ленточкин удивленно взглянул на Уточкина и сразу же стал серьезным.

— Правильно мыслишь. Это ни при чем. Служба есть служба. Где, говоришь, я покупаю? На рынке. Только там. В магазинах этого нет. Конечно, скоро будет все. Обязательно. Но, пока нет. — И он, покачав седеющей головой и ворча что-то про глупость и тупость, оставил Уточкина одного.

Уточкин не был глупым человеком. Он понял все, что ему сказал капитан Ленточкин. Он даже догадывался об этом еще раньше и без него. Но он не знал, как так сделать, чтобы все иметь и честью не поступиться. Долг для Уточкина был превыше всего.

Каждое свое появление на участке Уточкин неизменно заканчивал тем, что обнаруживал какое-нибудь нарушение. При этом он всегда испытывал легкую волнительную дрожь и чувство удовлетворения собой и своей работой. В такие минуты он медленно доставал из поношенного чемоданчика типа «дипломат» бланк протокола, щелкал японской авторучкой с нарисованными на колпачке иероглифами и не спеша, под тихую диктовку самому себе начинал писать. И никакие мольбы и жалостливые просьбы уличенных правонарушителей его не трогали. Закончив писать, Уточкин, убирал японскую авторучку, доставал простую, отечественную, и тихо, но твердо предлагал расписаться. Говорил он так, что даже самый упрямый понимал, что упрашивать дальше бесполезно, только попусту тратить время, и безропотно подписывал протокол. Если кто-то все же отказывался, то Уточкин строго вскидывал брови и сурово добавлял: «Советую подписать! Усугубляете!» И не было случая, чтобы и после этого протокол оставался неподписанным. За год работы на участке Уточкина не осталось ни одного торгового работника, на которого бы он не составил протокол. И как ему с ними иные отношения строить — он не знал.

Но жизнь хорошо устроена. Она всегда дает человеку шанс. Скоро на участке Уточкина открыли новое кафе «Юность». Буфетчицей в кафе стала работать молодая бабенка с большими глазами, большой пухлой грудью и толстыми красными руками. Впечатление она производила не очень умной женщины, но и не простофили, к тому же была она весьма бойка на язык и доверительно общительна. Буфетчица пришлась по душе всем покупателям и посетителям нового кафе. Впрочем, какое это было кафе? Одно название. По существу, простой буфет, а то и ларек. Один продавец — весь его штат. В кафе этом можно было купить мороженое, выпечку, по утрам — молоко и сметану, не так чтобы жирную, но и не так чтобы не угадать в ней сметану. Но особенно славилось кафе своим пивом.

Буфетчицу звали Дарьей Петровной. Но среди покупателей ее все называли попросту Дуся. Она не обижалась и считала такое отношение к себе вполне естественным, раз так нравится людям. Жизненные принципы Дуси были просты и без всяких там интеллигентских претензий: ни с кем не ссориться, начальство уважать, лишнего не брать. Отношение к работникам милиии у Дуси было сложное. Как и все торговые работники, она их не любила и даже втайне презирала, но в то же время искренне считала, что лучше с ними быть в дружбе.

Уточкин во вновь открытое кафе пришел не сразу. Это произошло только через неделю. Рабочий день был уже на исходе, когда Уточкин, шлепая по растаявшему из-за оттепели снегу, незаметно для себя оказался у «Юности». Он давно собирался сюда забежать, но все не было времени, и теперь он решил воспользоваться случаем. В кафе было пусто. Сухо представившись, Уточкин скептически осмотрел неказистый интерьер и попросил показать накладные. Растерявшаяся Дуея долго искала их, роясь в ящиках стола в своей подсобке, наконец нашла и протянула инспектору. Уточкин бегло, без всякого интереса просмотрел их и вернул назад.

— Душно здесь, и на улице слякоть. Пить хочется.

— Пиво выпейте, — охотно предложила Дуся.— Пиво у меня хорошее, свежее. Только вчера привезли. — И, не дожидаясь согласия Уточкина, достала из шкафчика две бутылки, одну из которых, открыв, протянула инспектору.

Уточкин взял бутылку и жадно стал пить пиво прямо из горла.

— А ведь действительно свежее, — согласился он, опорожнив бутылку. — Давно такого пива не пил.

Поставив пустую бутылку на стол, Уточкин удовлетворенно крякнул и проговорил:.

— Вот и познакомились. Правда, накладные у вас не совсем в порядке. На конфеты цена не поставлена.

— Мне обещали позвонить и цену сообщить. Я без цены не торгую. Честное слово, не торгую. Вы не думайте, — засуетилась Дуся.

— Да я так, к слову. Но вообще-то лучше все делать правильно. Мне пора.

И Уточкин, с сожалением взглянув на мокрые ботинки, тяжело вздохнул и вышел.

«Строгий»,. — подумала Дуся и, довольная, что все хорошо кончилось, поставила пустую бутылку из-под пива в тарный ящик. Дусю уже предупредили о злом характере Уточкина, его мелочности и придирчивости.

Выйдя из кафе, Уточкин прошел метров пятьдесят и вдруг вспомнил, что он не заплатил за пиво. Ему стало неудобно, на лице вспыхнул румянец, и он остановился. С минуту так постояв и поглядев на кафе и сплошное месиво из грязи и мокрого снега повсюду, Уточкин, что-то буркнув, медленно пошел своей дорогой. Посещением кафе и первым впечатлением от буфетчицы он был доволен.

Снова к Дусе Уточкин заглянул только через неделю. Дуся встретила его как старого знакомого, пригласила пройти к ней в подсобку и там подождать, пока она не отпустит покупателей. Уточкин кивнул головой в знак согласия, но остался стоять в зале у прилавка.

— Ну зачем вам меня ждать? — мягко протестовала Дуся, когда они остались одни без покупателей. — Я вам полностью доверяю.

— Порядок есть порядок, — солидно отозвался Уточкин, по привычке осматривая помещение. — Вам бы здесь на стенку какой-нибудь календарь повесить. С кошкой или собакой. А то сейчас мода пошла: японских баб полуголых вешать. Не знаю кому как, а по мне, срамота. Все же здесь не пляж, а рабочее место. Тут никакой игривости быть не должно.

— Согласна с вами, — поддакивала ему Дуся, ставя на стол бутылку пива и чистый стакан.

— А это что такое? — удивленно просил Уточкин. — Зачем?

— Московское. Вкус отличный. И тоже свежее. Сами убедитесь.

— Ладно, — немного поколебавшись, сдался Уточкин. — Немного можно. Кстати, я вам должен остался за пиво.

— Какие пустяки, — возразила Дуся. — И ничего вы мне не должны. Вот рыбкой соленой закусите. Отличная рыбка. Мужики хвалят.

— И то, — послушно согласился, Уточкин, чувствуя в душе расположение к Дусе. Его вдруг охватила потребность высказаться, здесь, немедленно.

Не зная, зачем он это делает, под необъяснимым воздействием мимолетного душевного порыва, Уточкин принялся рассказывать Дусе о себе, о своей нелегкой жизни и трудной, но интересной работе. Дуся его слушала не перебивая и, как ему казалось, затаив дыхание. На ее лице он читал полное понимание и сочувствие, и даже нечто большее.

Ушел Уточкин от Дуси только после окончания работы кафе. За пиво он так и не заплатил, а под мышкой унес небольшой аккуратный сверток, в который Дуся завернула ему ветчины и полукопченой колбасы.

«Хорошая Дуся баба, — думал дорогой Уточкин.— Не то, что другие. И симпатичная, и поговорить с ней можно».

С этого дня Уточкин стал частым гостем в кафе «Юность». Его отношения с Дусей становились все более и более дружественными.- Дуся тоже откровенно к нему привязалась, считала его своим человеком, полностью доверяла и даже оставляла ему ключи от кафе и от кладовки, если вынуждена была куда-то срочно отлучиться. Возможно, что она уже строила в отношении Уточкина и далеко идущие личные планы. Однако дружба их прекратилась совершенно неожиданно.

В тот день Уточкин получил очередной «разгон» от начальства за «неправильное» поведение при проверках. Доняли вконец жалобы начальство.

— Пойми, Уточкин, — сурово предупредил его замполит, — не перестроишься, не повернешься лицом к людям — придется нам с тобой расставаться. Скоро аттестация. Как ее пройдешь, сказать не берусь. Вот такие дела!

В подавленном настроении, с чувством обиды на весь мир и своих дураков-начальников пришел Уточкин к единственному человеку, который, как он считал, может его понять. Но на этот раз Дуся тоже встретила его без былого радушия. Рассеянно провела его в подсобку и сама достала из старого холодильника бутылку пива. И то, что Дуся не дала ему ключи от кладовки, вдруг обидело Уточкина.

«Ты смотри, — насупился он, — и эта туда же. Ну, погоди! Я тебя, милка, к порядку призову», — решил он. Но пиво, однако, выпил. Пиво было, как всегда, свежее и вкусное, отчего Уточкин немного смягчился.

— Я бы еще бутылочку выпил, — закусывая селедочкой, проговорил он. — Да и с собой бы пяток бутылок взял. Положи мне в чемодан, хорошо?

. — Хорошо, — как-то рассеянно согласилась Дуся. — Я вот с вами посоветоваться хочу. Не знаю, что мне и делать? Глупая я, глупая.

— Что там? Рассказывай!

— Беда у меня. Третьего дня импортных уток завезли для плана. Хорошие утки. Я их быстро продала. А Валентина из промтоварного — мы с ней подругами считаемся — у меня восемьсот рублей взаймы попросила. Я, глупая, ей выручку-то всю и отдала. На один день просила. Два дня прошло, а она все обещает вернуть. И ведь вроде бы человек хороший. Может, ее надо припугнуть? А?

— Как же это так? — Уточкин удивленно посмотрел на Дусю.

— Говорит, сберкасса у нее закрыта. То ли учет там какой, то ли ремонт.

— Какая еще сберкасса! При чем тут сберкасса?

— Деньги у нее в сберкассе. Чтобы вернуть, надо их снять. Думаете, врет?

— А деньги отдала из кассы?

— Да. Откуда же у меня еще могут быть такие деньги? На этом товаре капитала не сделаешь. Почти все штучное.

Уточкин отставил бутылку с пивом в сторону. Потом, с сожалением взглянув на светло-зеленую жидкость в бутылке, достал из чемодана бланк протокола.

— Это чего же вы хотите записывать-то? — забеспокоилась Дуся.

— Так, — не отвечая на вопрос, произнес Уточкин,— сегодня тридцатое число. Где моя авторучка? Вот она. Так и запишем.

И японская авторучка, словно играючи, катилась по бланку, оставляя за собой ровные ряды связанных в слова букв: «Инспектором ОБХСС лейтенантом милиции Уточкиным установлено...».

Дуся смотрела на разговаривающего с самим собой Уточкина и скорее сердцем, чем сознанием, понимала, что происходит что-то невозможное, что вместо помощи над ней нависает беда еще большая, чем была до этого.

— Гражданка Дарья Петровна Смилга, — сказал Уточкин, довольный собой, и спрятал авторучку в карман кителя, — ознакомьтесь и подпишите протокол. Вот здесь.

— Как?! Я... подписать? Зачем?! Не надо!

— Еще раз прошу, подпишите.

— Ты... Вы... Как же это? Я всегда для вас... Я верила, я думала, а ты... Зачем же так?

— Не надо, гражданка Смилга. Усугубляете!

И Дуся увидела, как узкие глаза Уточкина хищно и раздраженно блеснули.

— Да подавись ты! — вырвалось у Дуси, и она, не помня себя, быстро расписалась внизу, там, где указал милиционер. — Теперь все?

— Да, — спокойно, как ни в чем не бывало ответил Уточкин, убирая документ в чемодан. — Теперь все!

Он встал. Медленно огляделся. На какое-то мгновение в его глазах мелькнула жалость, но тут же погасла.

— Я тут задолжал пятнадцать рублей. Возьмите. Хищение скрывать не имею права. Обязан оформить.

Уточкин глубоко вздохнул, повернулся и, не глядя на Дусю, горящую ненавистью к нему, вышел из кафе.

«И где я теперь пиво покупать буду? — неожиданно для себя подумал Уточкин, шагая по улице. — А пиво у Дуси было отменное».

И томительное чувство, что он сделал что-то не так, шевельнулось в его душе, но натренированным усилием воли Уточкин подавил в себе это нехорошее чувство.

КРУГОВЕРТЬ

Участковый инспектор Уточкин, человек подвижный и несколько неорганизованный, был приглашен на заседание комиссии по борьбе с пьянством на завод «Знамя Труда». Уточкин Тщательно подготовился и в назначенное время явился к заместителю директора по общим вопросам Рыбакову, возглавлявшему комиссию. Секретарь ему сказала, что Рыбаков задержится в исполкоме и просил его подождать. Чтобы не терять время попусту, Уточкин решил выступить перед приглашенными с небольшой антиалкогольной лекцией. Узнав у секретаря, что все участники заседания находятся в кабинете политического просвещения, он решительно направился туда. В кабинете собралось человек пятнадцать. «Для одного заседания совсем неплохо, даже многовато», — отметил Уточкин про себя, а вслух поинтересовался:

— Простите, это здесь собрались приглашенные на заседание комиссии по борьбе с пьянством?

— Тут. — Все присутствующие дружно закивали головами.

— Вот и прекрасно.

Уточкин решительно подошел к столу, попросил внимания и проговорил:

— Товарищи! Я участковый инспектор. Поскольку начало заседания комиссии переносится на более поздний срок, то я, с вашего разрешения, выступлю с небольшой лекцией,, даже, скорее, беседой, о социальной опасности пьянства.

Никто из присутствующих возражать не стал, и Уточкин уверенно начал свое выступление.

— Алкоголизм, как известно, зло. Зло страшное, жестокое и бесчеловечное. Алкоголизм разрушает личность человека, унижает его. Еще в восемнадцатом веке наш знаменитый писатель-просветитель Фонвизин сказал: «Человек от скота отличается тем, что скот никогда не поднимется до положения человека, а человек может опуститься до положения скота». Не вызывает никакого сомнения, что, употребляя алкоголь, человек сам добровольно доводит себя до скотского Состояния. Вот смотрю я на вас и думаю, как приятна смотреть на каждого, когда он со вкусом одет, побрит и трезв. И как неприятно смотреть на вас, когда вы бываете в нетрезвом состоянии. Когда у каждого отсутствует контроль за своим поведением, притуплено чувство стыдливости и собственного достоинства.

Последние слова присутствующим не понравились. Они зашевелились и недовольно загудели. Уточкин поднял руку и потребовал внимания.

— Что же, не будем, как говорится, абстрактны. Перейдем к конкретным примерам. Я думаю, что вы все знаете своего товарища Иванова. Он тут?

Присутствующие стали встревоженно переглядываться, кто-то сказал:

— Иванова нет. У него в цехе что-то случилось. Он предупредил, что, возможно, не придет.

— Жаль. Мне очень бы хотелось посмотреть ему в глаза. В прошлом месяце этот Иванов напился и в сквере нашего поселка в присутствии мужчин и дам сделал то, что позволительно разве только маленьким детишкам, когда им внезапно приспичит. Вот, товарищи, я думаю, истинная причина, почему он не пришел сюда.

— Этого не может быть! — вскочил с места полный, с небольшой залысиной мужчина. — Я Иванова хорошо знаю, он на такое не способен.

— Но это же факт! — невозмутимо продолжал Уточкин. — А ваша, интересно, как фамилия? Почему это вы так яростно дружка защищаете?

— Моя фамилия? — изменился в лице мужчина.

— Да, да, ваша, — требовательно проговорил инспектор.

— Сыров, — ответил толстяк, растерянно озираясь по сторонам.

Все притихли.

Уточкин быстро просмотрел свои бумаги и торжествующе вынул тоненькое дело.

— А, нашлись! Вот сейчас посмотрим, что вы натворили. Но сначала ответьте на мой вопрос: как вы живете со своей тещей?

Сыров как-то неестественно засмеялся. Потом, перестав хихикать, подавленно ответил:

— Хорошо живу. Друг к другу каждую неделю в гости ходим. Вот последний раз где-то дня два-три назад у нее был.

— Хорошо, говорите, товарищ Сыров, живете, — сурово покачал головой Уточкин. — А это ложь. Вот что пишет ваша теща в своем заявлении в милицию: «Мой зять Сыров работает на заводе «Знамя труда». Там говорят, что он хороший работник, и поэтому Мер к нему не принимают. А он постоянно пьянствует, а когда у него деньги кончаются, то приходит ко мне и требует на водку. Откуда у меня деньги?! Я пенсионерка, и мне едва-едва хватает на жизнь. Последний раз он пришел ко мне выпимши, стал просить пять рублей, а когда я отказалась дать, то опрокинул стол и сломал стул. Он грозится и меня так ударить, что я рассыплюсь и костей не соберу». Ну, товарищи, теперь понятно, почему Сыров защищал так Иванова? Он сам такой же.

— Товарищи! Это же бог знает что! Не было ничего подобного.

Однако слова Сырова присутствующие восприняли с недоверием. Сидевшие рядом с ним пересели от него на другие места, кое-кто даже возмущенно потребовал привлечь Сырова к строгой ответственности.

— Вот так, товарищи, пьяница даже родителей перестает уважать. Но и это еще не все. Сейчас я вам расскажу о вопиющем случае. Кто здесь Тиконов Юрий?, — Уточкин внимательно осмотрел собравшихся.

— Не Тиконов, а Тихонов, наверное, — поднялся с места представительный мужчина. — Я это. Меня тут все знают. И что же вы хотите обо мне рассказать? Я вообще не пью.

— А речь пойдет не о вас, а о вашем сыне. У вас сын есть?

— Есть, — побледнев, отозвался Тихонов. — Что он натворил?

А вот что! — Инспектор заглянул в приготовленный материал. — В минувшее воскресенье ваш сынок в нетрезвом виде с дружком своим где-то достали вина, выпили, а потом угнали чужую машину. А ездоки они, как вы сами понимаете, некудышные, поэтому машину они разбили. Ущерб, между прочим довольно значительный, придется возмещать вам.

— Мне плохо. Сердце колет, — схватившись за левую сторону груди, простонал Тихонов. — Сын же у меня в пионерском лагере отдыхает.

— Значит, сбежал. Между прочим, по его словам, бутылку вина он взял дома в буфете. Врет?

— Нет, не врет, — еле слышно ответил бледный как мел Тихонов. — У нас там действительно пара бутылок вина всегда стоит. На всякий случай для гостей держим. Но ведь сын раньше никогда... — Он вяло взмахнул рукой и низко опустил голову.

В кабинете стало совсем тихо. Все присутствующие со страхом смотрели на Уточкина, не зная, про кого он еще начнет рассказывать.

— Я думаю, хватит примеров, — наслаждаясь произведенным эффектом, проговорил Уточкин. — И в заключение. Пьянство не просто разрушает личность человека, его семью, оно еще является ударом по нашему народному хозяйству. Если хотите, то пьянство, по большому счету, враг Советской власти.

— Это кто враг Советской власти? — спросил инспектора вошедший в кабинет солидный мужчина средних лет.

— А вы кто будете? — ответил вопросом Уточкин, строго оглядывая вошедшего с ког до головы. — И почему опаздываете?

— Я Рыбаков. О том, что я задержусь, вас должны были предупредить, — ответил тот. — А что у вас тут происходит?

— Очень приятно, — изменив тон, улыбнувшись, сказал Уточкин. — Я ваш новый участковый инспектор. Вот перед пьяницами провожу короткую беседу.

— А где же здесь пьяницы? — искренне удивился Рыбаков, оглядываясь кругом. — Тут одни члены нашей комиссии по борьбе с пьянством.

— Как члены комиссии? А где же собрались пьяницы?!

— А пьяниц мы собрали в красном уголке. Это совсем рядом.

— Да?! — удрученно проговорил Уточкин. — А я. почему-то подумал про этих...

И он безвольно опустился на стул.

ОБЛАВА

О районный отдел милиции тихого заштатного городка С, затерявшегося в глубине Северного Нечерноземья, из области поступило шифрованное сообщение. В этом городке предполагалось появление особо опасного уголовного преступника-рецидивиста, бежавшего из мест лишения свободы, по кличке Старик. Начальник отдела майор милиции Угадайлов при ознакомлении с шифрограммой испытал небольшое душевное смятение. Да, именно смятение, а не волнение, как могли бы подумать некоторые. Дело в том, что майор Угадайлов когда-то давно, еще курсантом Высшей милицейской школы, принимал участие в крупной облаве, когда в притоне известной всему преступному миру тети Фроси были задержаны торгаши наркотиками и валютчики, а вместе с ними пропахшие водкой и одурманенные кокаином, полуголые, забывшие, что такое стыд, девчонки и еще много другой, как любил выражаться майор, «мрази». Однако венцом удачи той давней операции оказался захват опасного уголовника с крупным рябым лицом, озлобленно озирающегося по сторонам. Его давно и тщетно разыскивали по всему Союзу. И тогда в личном деле Угадайлова появилась первая благодарность за участие в поимке "Старика". И вот теперь, через пятнадцать лет, судьба давала шанс Угадайлову снова увидеть своего первого «крестника». Кроме того, это означало реальную возможность отличиться и вновь обратить на себя внимание вышестоящего начальства.

К счастью для жителей городка С и к глубокому огорчению майора Угадайлова, самым серьезным преступлением до сих пор считался мордобой подвыпивших парней на танцплощадке, когда хулиганов все знали в лицо и преступление, как всегда, оказывалось "раскрытым" еще до его совершения.

Итак, ощутив легкое душевное смятение, майор Угадайлов объявил боевую тревогу. В короткий срок был разработан детальный план операции по захвату Старика. К участию в акции привлекли также активистов-дружинников. Все шло по плану. Оставалось только дождаться, чтобы преступник появился.

В самый разгар изучения сообщений с постов и рапортов патрулей к майору Угадайлову подошел дежурный по отделу лейтенант Подскажитас и протянул телеграмму. Майор прочитал ее, побледнел и занервничал.

— Товарищи, — проговорил он, — я уезжаю на вокзал. Руководство операцией временно передаю моему заместителю.

— А что случилось? — поинтересовался начальник уголовного розыска.

— Это личное, касается только меня, — отрывисто, с ноткой недовольства ответил Угадайлов. — Прошу вас, не отвлекайтесь. А у меня до прибытия поезда осталось всего пятнадцать минут.

На вокзал майор Угадайлов приехал за три минуты до назначенного срока. На перроне царило оживление, немногочисленные встречающие и провожающие, а также отъезжающие гомонили кучками, смеялись и плакали. Майор вышел из машины и не спеша направился к этой пестрой толпе.

В это время на вокзальной площади появился на мотоцикле «Урал» сержант милиции Бесподсказкин. Сделав круг, он лихо подскочил к майору и затормозил.

Товарищ майор, — зарапортовал Бесподсказкин,— мне приказали передать, чтобы вы срочно вернулись в отдел. Начальник управления вызывает. Просил вас все дела отставить.

— Черт возьми! — недовольно выругался Угадайлов. — Все у него срочно. Придется возвращаться. Вот что, сержант, не в службу, а в дружбу. Сейчас этим поездом приедет мой старик. Его надо встретить и привезти в отдел. Машину я тебе оставлю, я сам поеду на твоем мотоцикле. Договорились?

Сержант Бесподсказкин мгновенно покрылся потом. Он никак не мог поверить, что майор доверяет ему задержание такого преступника. От волнения сержант молчал и только благодарно смотрел на начальника.

— Ну так как, договорились? — повторил майор Угадайлов.

— Так точно! Встречу и доставлю, как учили, —не скрывая гордости за оказанную честь и чувствуя одновременно тревожный холодок в груди, громко ответил Бесподсказкин.

— Вот и хорошо, — с удовлетворением проговорил майор Угадайлов. — Слушай меня внимательно. Приезжает мой старик в третьем вагоне. Узнать его просто. Одет он старомодно. Высокий, в шляпе с широкими полями. Вероятно, в руках будет плетеная корзина. Если спросит обо мне, скажешь, что лично встретить не получилось.

Сержант Бесподсказкин, как и все остальные работники отдела, знал уже историю первой встречи Угадайлова со Стариком и поэтому из вежливости сказал:

— Жаль, товарищ майор, что вы сами его не доставите в отдел.

— Конечно, — согласился Угадайлов, — да делать нечего, служба. Спасибо, сержант. — Он подал Бесподсказкину руку, сел на мотоцикл и уехал.

Оставшись один, сержант Бесподсказкин стал лихорадочно действовать. Думать и строить планы было некогда. По радио вокзала объявили о минутном прибытии поезда. Решив, что одному преступника можно и упустить, сержант бегом бросился в линейное отделение милиции.

— Бери оружие и за мной! — прокричал он скучающему за столом милиционеру Котеночкину. — Старика будем брать! Подробности дорогой.

Когда милиционеры выбежали на перрон и стали пробираться сквозь редкую толпу, застывшую в ожидании остановки поезда, уже замедлявшего свой ход, Бесподсказкин отрывисто полушептал напарнику:

— Преступник в третьем вагоне. Возможно, он вооружен. Нам оружие применять только в случае опасности для жизни. Быть надо готовыми сесть в поезд и провести задержание в пути следования. Понятно?

Милиционер Котеночник, только что поступивший на службу в милицию и не имевший никакого опыта работы, слушал сержанта затаив дыхание и готов был выполнить любое его приказание.

Наконец поезд замер. Милиционеры расположились с двух сторон третьего вагона и внимательно следили за теми, кто выходил из него. Объект своего поиска сержант Бесподсказкин узнал сразу. Старик вышел на перрон последним. В руках у него действительно была плетеная корзина и кроме нее большой обшарпанный черный чемодан. Выглядел он внешне так, как описал его майор. Бесподсказкин, глядя на преступника, невольно восхитился интуицией своего начальника. Преступник между тем поставил вещи на перрон и стал осматриваться. Было видно, что он не спешил и осторожничал.

Бесподсказкин, дав рукой знак Котеночкину «Будем брать», решительно подскочил к мужчине. Старик появлению милиционеров нисколько не удивился и ничем не выразил своего замешательства.

— Вы, наверное, меня встречаете? — неожиданно проговорил он.

— Возможно, — слегка растерявшись, но быстро придя в себя, нашелся что ответить сержант и потребовал документы.

— У меня нет с собой документов, — ответил "Старик", и на лице его мелькнуло беспокойство. — Я как-то о них не подумал.

— Я так и предполагал, — со значением произнес сержант Бесподсказкин. — Я вас вынужден задержать для выяснения личности.

— Вы меня с кем-то путаете, — откровенно заволновался тот. — У меня у самого сын в милиции работает.

— Попрошу вас не разговаривать, — строго оборвал его Бесподсказкин. — Мы тут недавно одну воровку задержали, так она кричала, что дочь секретаря обкома. Поэтому прошу вас, если есть оружие, то добровольно сдать. И следовать за нами.

— Простите, какое оружие? — изумился старик.

— Котеночкин, обыщи его, — приказал сержант своему коллеге.

Тот послушно ощупал задержанного и доложил:

— Ничего нет!

— Вот и отлично, — заключил сержант Бесподсказкин. — Пошли, но предупреждаю, при попытке к бегству имею приказ стрелять.

Задержанный понуро сгорбился и покорно побрел, слегка подталкиваемый сзади сержантом Бесподсказкиным. Акция закончилась просто и блестяще.

В дежурную часть отдела резко вошел майор Угадайлов. Все присутствующие встали и переглянулись.

— Лейтенант, объявляй операции отбой. Преступник задержан, только что передали из области, — проговорил он, и горечь от несбывшейся надежды отразилась на его лице.

— Я уже объявил отбой, товарищ майор, — весело отозвался лейтенант. — Разрешите доложить, преступник геройски задержан сержантом Бесподсказкиным и водворен в КПЗ. Сержант Бесподсказкин оформляет протокол задержания.

— Что?! — изумился майор и тут же бросился в комнату предварительного задержания, которую в отделе все называли «телевизором».

То, что предстало перед его глазами, потрясло майора до глубины души.

На грубой дубовой скамье понуро сидел его отец с изъеденным глубокими морщинами лицом и механически твердил:

— Поймите же вы, я не преступник. Я честный человек. Отпустите меня.

Около старика, угрожающее нависая, стоял сержант Бесподсказкин и, опираясь кулаками на стол, жестко говорил:

— Кончай врать, старый кретин. Ловушка захлопнулась. Мы о тебе знаем все. Лучше сознайся добровольно. Гастроли твои закончились раз и навсегда!

Увидев вошедшего начальника, сержант выпрямился и, самодовольно ухмыляясь, отрапортовал:

— Товарищ майор, ваше приказание выполнено. Преступник по кличке "Старик" мною задержан и доставлен в отдел.

— Что здесь происходит?! —- закричал побледневший майор Угадайлов, до которого медленно доходил смысл происшедшего. — Какой преступник? Где ты видишь преступника?

Опустившись на колени, он обнял плачущего арестанта:

— Отец... это я. Я... Вот и свиделись... Здравствуй!

Старик сначала вздрогнул, затем, показав пальцем на сержанта Бесподсказкина, жалобно произнес:

— Он... Он меня кретином... Он обзывал... Грозился посадить...

И вдруг словно какая-то невидимая пружина выпрямила его, и он, резко поднявшись со скамьи, подскочил к своему обидчику:

— Ты!.. Мальчишка! Молокосос! Как ты смел меня оскорблять! Я фронтовик! Отец твоего начальника! А ты меня кретином...

Сержант Бесподсказкин стоял растерянно перед стариком, который в одно мгновение словно бы вырос на голову и задиристо, по-петушиному наседал на него, размахивая руками и крича срывающимся от обиды голосом.

— Сынок, — наконец выговорившись и успокаиваясь, произнес ой, обнимая майора за плечи, — ну что за дураки служат у тебя в милиции!

— Прости меня, — глухо отозвался майор, — что я тебя не встретил... Накладка вышла. Сейчас домой поедем. А сержанта я взгрею, — тут он как-то свирепо посмотрел на провинившегося Бесподсказкина, — он у меня на всю жизнь запомнит твои слезы.

Сержант Бесподсказкин хотел было что-то сказать в свое оправдание, но вошедший в КПЗ вместе с майором и молчавший до сих пор лейтенант Подскажи-тас нарочито грубо вытолкнул его в. дежурную часть. Там лейтенант, сделав круглые глаза и картинно заломив руки, произнес:

— Ну и дела, мужики! Ну и учудил Бесподсказкин! Это же надо — родного отца нашего начальника заарестовал. И что теперь будет! Даже страшно подумать...

ХАМЕЛЕОН

Почти по Чехову.

У начальника отдела майора милиции Угадайлова оперативное совещание по подведению итогов работы было в самом разгаре, когда дверь кабинета открылась и в него нерешительно вошел ответственный дежурный по отделу лейтенант Подскажитас.

— Разрешите, товарищ майор? — негромко проговорил он.

— Что случилось? Говори быстро, а то время отнимаешь.

— Такое дело. Сержант Бесподсказкин нарушителя доставил..

— Ну и что?

— Разобраться с ним надо срочно. А я без вас не могу.

— Ничего без меня не могут! — возмутился майор, однако встал из-за стола и подошел к Подскажи-тасу. — Акт составлен? Объяснения от свидетелей взяты?

— Так точно. Вот материал.

Угадайлов небрежно взял бумаги, бегло их просмотрел и резко приказал:

— Вызвать ко мне Бесподсказкина и нарушителя.

— Бесподсказкин, сюда! — позвал, открыв дверь, Подскажитас. — А нарушитель идти отказался, — доложил он почтительно майору.

— Эко дело! Не хочет идти, не надо. Без него разберемся.

В это время в кабинет шумно вошел молодой сержант милиции. Он был невысокого роста, с короткой взлохмаченной прической, с настороженным колючим взглядом.

— Сержант Бесподсказкин явился,— громко отчеканил сержант.

— Вот что, сержант, — Угадайлов испытующе посмотрел ему в лицо, — что твой нарушитель содеял?

— Он, товарищ майор, на красный свет выскочил на перекрестке, едва с автобусом не столкнулся и еще женщину только чудом не сбил. Хорошо, что обошлось без жертв.

— Так. Сам видел? — снова спросил Угадайлов.

— Так точно. Мной также взяты объяснения у водителя автобуса и женщины.

— Ну вот, — удивленно пожал плечами Угадайлов, — тут и разбираться-то нечего. Нарушителя лишить прав. И все!

— Товарищ майор, — неуверенно возразил Подскажитас, — тут ситуация сложная.

— Да нет тут никакой ситуации, — Угадайлов нетерпеливо отмахнулся от младшего лейтенанта. — Ясна ситуация как божий день. Я лично Бесподсказкину верю. Честный работник. Скажу больше, пример для других, — тут майор выразительно взглянул на Подскажитаса. — А этот случай мы приведем в справке. Случай типичный, яркий, и, главное, оперативно приняты меры. Сержанту объявить в приказе благодарность за службу.

Присутствующие в кабинете одобрительно зашумели. Решение начальника им явно понравилось.

— Товарищ майор, а как же товарищ Устрялов?— растерянно спросил младший лейтенант Подскажитас. — Ему-то что сообщить?

— Это какой Устрялов? — встрепенулся Угадай-лов. — Сам? Он-то тут при чем?

— Так ведь шофер-нарушитель говорит, что за ним ехал. Он якобы у него работает.

— Ну и что? — пытаясь что-то сообразить, произнес майор.

— Как что? — совсем растерялся Подскажитас.

— Ехал, говоришь, за товарищем Устряловым, — задумчиво повторил Угадайлов. — А куда ехал-то?

— Говорит, на дачу.

— Н-да, ситуация, — нахмурился Угадайлов. — Что же вы об этом мне сразу не сообщили? А может быть, он правду говорит?

— Может, и правду, — согласился младший лей­тенант, — кто его знает!

— Вот что, с благодарностью мы пока подождем. Да и в происшествии не все ясно. Как я понял, потерпевших нет? Так, сержант Бесподсказкин?

— Так точно!

— Да-а, — от былой уверенности майора Угадай-лова не осталось и следа, — тут рубить сплеча не дело. Шофера отпустите, пусть едет. Что с ним делать — я сам решу. А вы, Бесподсказкин, имейте в виду, что у вас — голова на плечах. И дана она вам для того, чтобы думать, а не стричь всех под одну гребенку. Именно так: не стричь под одну гребенку, — снова произнес майор, видимо, понравившуюся ему фразу. — Кстати, сколько у нас этот шофер находится?

— Часа полтора уже, — отозвался Подскажитас, — только, может, он нас обманывает? Путевого листа нет. Потом, я шофера Устрялова раньше видел. Он на него совсем не похож. И машина у товарища Устрялова была старой марки, а эта совсем новая.

— А ведь точно, — отозвался кто-то из сидящих за столом, — у Устрялова машина старой марки. Видать, жулик этот лихач! Кстати, фамилия шофера то­варища Устрялова — Шитов. А этот как назвался?

— Гм... Я тоже шофера Устрялова знаю. Его фамилия действительно Шитов. А этого, — майор взглянул в материалы дела, — Викулов. — Голос майора Угадайлова вновь окреп и зазвучал решительно: — И что мы тут с вами заколебались? Смешно даже! Надо быть принципиальными. Нарушил — отвечай! Перед законом все равны. Как первый раз сказал, так и надо сделать. Готовьте, Подскажитас, материалы на комиссию. Таких лихачей надо безжалостно водительских прав лишать. Нравится мне, как сержант Бесподсказкин работает. На его строгость и принципиальность шесть жалоб поступило. Сейчас многим хочется работать, чтобы без жалоб. А нарушитель, он слабинку нашу чувствует, чуть что — жалобу строчит. Бояться мы стали жалоб. А вот сержант Бесподсказкин не боится!

— Если жалоб бояться, то лучше в ГАИ не работать, — вновь воспрянул духом от похвалы начальника Бесподсказкин.

— Правильно, жалоб боишься — лучше в органах нё работать, — согласился С сержантом майор Угадайлов.

— А может, этот Викулов и на самом деле Устрялова возит? Я слышал краем уха, что Шитов вроде бы уволился. Институт закончил и на другую работу перешел, — громко проговорил кто-то в кабинете.

— Разве Шитов уволился? — встрепенулся майор Угадайлов и тут же обмяк. — Ах, ну да, уволился. Как же я это забыл? — Голос его зазвучал робко и неуверенно. Угадайлов расстегнул китель, ослабил галстук, достал носовой платок и вытер им потную шею.

В кабинете наступила тишина. Никто не решался заговорить первым. Вдруг среди этого безмолвия приоткрылась дверь и оттуда кто-то что-то прошептал лейтенанту Подскажитасу. Тот обрадованно встрепенулся.

— Товарищ майор, тут Викулов пришел.

— Викулов? Кто такой? Ах, да, — Угадайлов тяжело вздохнул, — пусть войдет.

В кабинет самоуверенно вошел мужчина средних лет и окинул всех оценивающим взглядом.

— Фамилия? — отрывисто спросил его Угадайлов. — Где работаете?

— Викулов моя фамилия. А работаю у товарища Устрялова. Его вожу.

— А где Шитов? — спросили сразу несколько человек.

— Шитов? — степенно ответил Викулов. — Он теперь завгар. Я на его машине работаю. Он меня и рекомендовал. Так вот, я не согласен с протоколом и подписывать его не буду. Я, между прочим, приказ выполнял самого товарища Устрялова.

— Подождите, гражданин Викулов, — возмутился сержант Бесподсказкин, — вы же чуть человека не сбили. Вы на красный свет ехали.

— Желтый еще горел, я видел. А баба пусть poт не разевает. Через дорогу идет, чай, обстановку видела.

— Это на какой такой желтый свет вы ехали? — побледнел от беспардонной лжи сержант Бесподсказкин. — Что был красный свет — люди видели!

— Хватит, сержант, сами разберемся, — прервал его строго майор Угадаилов и, сменив тон, спросил у Викулова: — А что, теперь у Якова Львовича новая машина?

— Да, — злобно косясь на сержанта, ответил Викулов, — недавно получили.

— Надо же, а я и не знал. Хорошая машина?

— Хорошая. Только как со мной-то будет? Ехать мне за Устряловым или как?

— Да, езжайте быстрее, — приветливо улыбаясь, засуетился майор Угадаилов. — Скажите, что, мол, по ошибке задержали. Что не сразу разобрались. Да, передайте, что я лично разобрался. Жене его от меня привет передайте, если увидите. Она, наверное, тоже на даче. Вот что, лейтенант Подскажитас, срочно поезжайте вместе с товарищем Викуловым. А то еще кто-нибудь эдакий остановит, — майор бросил гневный взгляд на Бесподсказкина. — За город выедете вернитесь. Ступайте!

Лейтенант Подскажитас и Викулов вышли.

— Мне тоже можно идти? — спросил сержант Бесподсказкин.

Майор Угадаилов неторопливо застегнул китель, подтянул галстук и, не глядя на сержанта, сказал:

— Можете идти, Бесподсказкин, но имейте в виду, что стиль работы надо менять. Очень спешно принимаете решения. Поправлять вас приходится. А авторитет нашей службы от этого подрывается. И обращаю ваше внимание, что на вас постоянно поступают жалобы. Смотрите, будем принимать меры. Ступайте1

Сержант Бесподсказкин молча отдал честь и вышел. Майор Угадайлов вернулся к столу и устало опустился на стул.

— Ну что, товарищи, продолжим наше совещание,— озабоченно произнес он.

И оперативное совещание вернулось в свое нормальное русло.

РЕЦЕНЗИЯ

В кабинет главного редактора солидного литературного журнала вошел застенчивый молодой человек.

— Здравствуйте, — горя пунцовой надеждой на успех, пролепетал он. — Я к вам от писателя Смирнова. По рекомендации.

Главный редактор, утомленный проблемами очередного номера, нахмурился, резко наклонил плешивую голову набок и обреченно ответил:

— А, знаю. Мне звонили. Рукопись принесли? Давайте ее сюда.

— Да, принес, — оживился молодой человек и, достав из небольшого чемоданчика тоненькую папку, почтительно протянул ее.

Главный редактор едва заметно усмехнулся и, быстро пробежав глазами по листам рукописи, сунул ее в стол. Сделав небольшую паузу, как бы подводя итог чему-то значительному, нарочито вытянув губы и задумчиво потирая ладонью подбородок, он мягко произнес:

— Что же, молодой человек, скажу откровенно, мне нравится, как внешне оформлена ваша рукопись. Бумага хорошая. Но рассказ у вас не получился. На­писан слабо. Есть, правда, пара удачных фраз, да и задумка хороша. Однако ваши герои — это не живые люди. Это схемы. Вы еще не умеете строить сюжет, создать «воздух» ситуации. И поверьте, сильно чувствуется влияние маститых писателей, а надо говорить своим языком. Больше читайте, например, нашего мастера рассказа писателя Смирнова. Как он умеет двумя-тремя штрихами раскрыть характеры, построить действие, развить внутренний динамизм! А это, — редактор наклонил набок плешивую голову, — никуда не годится.

— Я не знаю, — залившись стыдливой краской, тихо отозвался молодой человек. — Вы, видимо, решили, что это я написал? Но это рассказ самого писателя Смирнова. Он просто просил меня его занести. А мой рассказ я вам еще не давал. Вот он.

И молодой человек торопливо достал из чемо­данчика еще одну папочку.

Главный редактор мгновенно побледнел, округлив­шимися глазами глядя то на лежащую на столе ру­копись, то на протянутую ему молодым человеком папку.

— Да-а, — завертелось у главного редактора под плешью, — беда, если до Смирнова дойдет. Самолю­бив и злопамятен».

И, достав чистый накрахмаленный платок, он стал тщательно вытирать выступивший на лбу пот.

ФОРТУНА

Степанов Василий, тридцатилетний карманный вор, носивший кличку Муха за свой маленький рост и въедливый характер, был на грани истерики. Он обнаружил, что у него пропал кожаный бумажник, только что купленный с рук у автовокзала, в котором находилось все его состояние: деньги в сумме сорока руб­лей пятнадцати копеек и справка, свидетельствующая о том, что он, Степанов Василий, отбыл срок от звонка до звонка в соответствующем учреждении. И не так обидна была бы ему пропажа, если бы не исчезновение этого злополучного документа. Всяк из нас слышал байку: «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек». Так вот, для Степанова эта фраза приобретала вполне реальное зловещее содержание. Любой милиционер остановит, задержит как бродягу и прощай свобода. А деньги? Что деньги! Он умел их добывать.-Способ рискованный. Но кто не рискует, тот не шикует.

Забившись в проходном дворе в темный неприметный угол, Степанов мучительно вспоминал, где это могло произойти. Он ли сам забыл бумажник или у него его позаимствовал свой же друг карманник? Мысленно проследив свой путь с момента покупки до обнаружения утраты, Степанов пришел к твердому убеждению, что оставил бумажник в кафе у автовокзала, и немедленно направился туда.

Молодая девушка-кассир, к которой он обратился с вопросом, рассеянно поглядела на него и недовольно пробурчала: «Ничего не видела и не знаю». Степанов глубоко вздохнул, помрачнел и, утратив всякую надежду на возврат справки, сел за свой бывший столик. Он всей душой возненавидел работников этого кафе, зажиливших, по его глубокому убеждению, бумажник, но в то же время и понимал их, так как и сам бы на их месте едва ли поступил по-другому. Из мрачного, задумчивого состояния Степанова вывел голос худой неприятной женщины в грязном, застиранном фартуке.

— Мужчина, а я вас помню. Это у вас тут большой такой записной кошелек лежал?

— У меня, — обрадованно встрепенулся Степанов и заискивающе-просительно впился глазами в изможденное жизнью лицо женщины.

— Вот и я гляжу, что вроде бы вы. Так его соседка ваша взяла, что с вами здесь сидела. Она побежала вас догонять. Видать, не нашла.

Степанов мгновенно вспомнил эту свою случайную соседку по столу, полную пожилую бабу с широким мясистым носом и маленькими жадными глазами. Эта, с горечью решил он, уже точно не вернет.

— Значит, не догнала, — сердито ответил он и встал. Больше ему в кафе делать было нечего.

Выйдя на привокзальную площадь, Степанов спокойно обдумал свое положение. Справке и, естественно, деньгам «пришла амба», а значит, беспомощен он и гол, как птенец, только что вылупившийся из яйца. Первым делом, решил Василий, надо добыть денег. И он пошел на «охоту».

В магазине «Кристалл», куда он пришел в поисках «клиента», народу было немного. Но этот факт его не расстроил, так как он сразу же приметил высокого полного мужчину в дорогом сером костюме, рассеянно и суетливо считавшего деньги у окошка скупки. На глаз Степанов определил, что денег у того не меньше трех сотен. Как он и предполагал, мужчина, пересчитав деньги, вложил их в паспорт, а паспорт сунул в боковой карман пиджака.

Степанов пошел следом за «клиентом». Но ему не повезло. Мужчина, нигде не останавливаясь, вышел из магазина и направился к остановке такси у здания цирка, где сел в первую попавшуюся машину и был таков.

Степанов только огорченно проводил его взглядом. «Теряем квалификацию, — пожурил он себя, — настоящего клиента надо чуять. Будем искать что-нибудь попроще».

В это время к остановке подошел трамвай. Скопившаяся у цирка толпа бросилась осаждать двери. Втиснувшись в трамвай и пользуясь образовавшейся давкой, Степанов легко вытащил из сумки у зазевавшейся молодки кошелек и тут же сошел на первой остановке. В кошельке оказалось тридцать рублей. «Не ахти, — подвел итог Степанов, — но копейка уже есть».

Весело насвистывая, он вошел в Крытый рынок и не спеша побродил между торговыми рядами, однако «клиентуры» не было. Испытывая легкое разочарование, Василий направился к кинотеатру «Победа», но, ознакомившись с рекламой, он недовольно свистнул и плюнул под ноги. Все фильмы были серьезными и не привлекли его внимание. От нечего делать Степанов подошел к трамвайной остановке и сел во второй вагон первой же подошедшей сцепки. Усевшись на сиденье против двери, он наметанным глазом огляделся. Народу ехало мало и работать было рискованно. Однако его взгляд остановился на фигуре женщины, показавшейся ему знакомой. Степанов едва не вскрикнул от радости. Он узнал ту самую женщину, что сидела с ним за столиком в кафе. Это была удача, на которую Степанов и не рассчитывал. Он решительно направился к ней с одной целью: немедленно потребовать хотя бы свою справку, но за три шага замер. Сбоку у женщины стояла хозяйственная сумка, а сверху лежал сверток весьма характерной формы, обвернутый носовым платком. Степанов вспомнил, как в по­рыве откровенности эта женщина ему сказала, что только что продала корову за восемьсот рублей. «Неужели это они, — похолодело у него в груди, — упустить такую возможность непростительно». Осторожно оглядевшись, Степанов плавно сунул руку в сетку и потащил сверток на себя.

— Товарищи, — вдруг услышал Степанов громкий мужской голос и одновременно почувствовал, как кто-то сзади схватил его за руку, — вор пытался обокрасть женщину!

Степанов резко обернулся и сразу же узнал своего старого знакомого, инспектора уголовного розыска старшего лейтенанта милиции Синицына.

— Все, начальник, — обмяк Степанов, — твой я, попался честно.

В вагоне люди зашумели и. милиционера и Степанова окружили. Синицын явно был доволен, и весь его вид говорил: «А ловко я тебя засек!»

— Товарищи! — обратился Синицын к пассажирам. — Прошу двух свидетелей и вас, потерпевшая, пройти со мной в отдел. Это не далеко.

Из свидетелей согласились пройти в милицию двое крепких парней. На остановке они вышли, и все пятеро неторопливо пошли по улице.

— С вашего разрешения, — обратился Синицын к женщине, — можно сверток я понесу? Что у вас там?

— Деньги, — растерянно ответила женщина, охотно отдавая сверток. -=- Может, вы отпустите меня? У меня поезд скоро.

Синицын ей ответил, что об этом не может быть и речи. Между ними возник спор. Два парня-свидетеля слушали разинув рты эту легкую перебранку. Воспользовавшись тем, что о нем на время забыли, Степанов подался в сторону и побежал в проулок.

— Стой! Держи вора!— услышал он сзади и прибавил ходу.

Парни и милиционер бросились за ним.

— Ждите нас здесь! — крикнул Синицын женщине, прежде чем скрылся в проулке.

Но пострадавшая, оставленная всеми, сделала было несколько шагов вслед за убежавшими, потом развернулась и засеменила на трамвайную остановку.

Убежать Степанову не удалось. Через два квартала его, уставшего и запыхавшегося, настиг один из парней и с налета сбил с ног. Степанов покатился по земле. В это время подбежал второй парень и стал больно пинать Степанова ногами. К нему присоединился и первый. И наверное, было бы Степанову совсем плохо, если бы подоспевший Синицын не оттолкнул от него парней.

— У, ворюга! — злобно проговорил один из парней. — Давить таких надо!

— Точно, мразь! — согласился другой.

— Не убивай живую душу, — простонал, утирая разбитый нос, Степанов, — за десятку!

— Она, гад, потом заработана! — ответил ему первый свидетель.

— Хватит вам, — потребовал спокойствия Синицын. — А ты, Муха, знай, еще одна такая попытка, и я тебя свяжу. От меня не убежишь.

— Ладно, — покорно поднялся Степанов, закидывая голову и тем самым пытаясь остановить кровь, — пошли.

— Ты это, Муха, у колонки умойся, что ли, — пожалел его Синицын.

В отделении милиции лейтенант поблагодарил парней за помощь, быстренько их допросил и отпустил.

— Ну, а теперь с тобой займемся, — благодушно улыбаясь, обратился Синицын к Степанову. — Давно освободился?

— Сегодня, — уныло ответил тот.

— Да, ты даешь! — усмехнулся своей ехидной улыбкой лейтенант. — Так, значит, ни дня на свободе не пробудешь? Снова на зону?

— Выходит, так, — обиженно ответил Степанов. — Ты бы меня, начальник, освободил. Пожалей, век благодарен буду. Мамой своей клянусь!

— Э, нет, слышал, что наш министр сказал: «Скорпиону место в стеклянной банке!» А ты, Муха, как раз и есть скорпион. Ну, хватит баек. Сейчас протокол осмотра составим, что ты украсть пытался. Потом я тебя по сто двадцать второй оформлю, по подозрению в совершении преступления.

В кабинет вошли двое понятых, какие-то безликие мужчины и женщина. Синицын деловито стал разворачивать сверток. Развязав платок и вытащив на стол все его содержимое, Синицын, обращаясь к понятым, сказал:

— Итак, запомните. В свертке находятся... Первое, носовой платок. Один. Второе, портмоне. Тоже одно. Деньги в сумме сорок рублей, купюрами: две пятерки и три червонца. И вот еще справка... Об освобождении из мест лишения свободы Степанова Василия Ивановича. Подождите, что-то я ничего не пойму. Это же твоя справка, Муха! А как она сюда попала?!

Лицо Синицына вытянулось, побледнело, и он растерянно заморгал, беспомощно вертя в руках справку. Однако Степанов был потрясен случившимся не меньше Синицына. Он смотрел на свои вещи широко раскрытыми глазами, и радость захлестнула всю его душу, силясь выплеснуться через край. «Теперь не посадят! Свобода!» — пела его душа.

— Слушай, Муха, — возвращай ему документы и деньги, проговорил старший лейтенант милиции Синицын, — я не знаю, как это получилось, но, что ты крал, убежден на все сто процентов. Но не думай, от меня все одно не уйдешь. Кстати, за побег я на тебя материалы оформил, за неповиновение. Придется штраф платить. А теперь давай сматывайся отсюда.

Только через четыре квартала, выйдя из отдела милиции, Степанов позволил себе остановиться. В душе у него все трепетало и дрожало от радости. «Видать, я на свет в сорочке родился, — еще не придя в себя от нервного потрясения, подумал он. — Однако хватит. Надо завязывать. Пойду работать, а там женюсь и детишек растить буду. Но с прошлым надо полностью расквитаться».

Степанов Достал тридцать рублей, долго смотрел на них, потом подошел к киоску и купил конверт. Он вложил деньги в конверт, запечатал и крупно напи­сал адрес: «Фрунзенский отдел милиции. Старшему лейтенанту Синицыну». Тут он немного подумал и подписал внизу. «Обронено женщиной в трамвае у цирка».

Опустив письмо в почтовый ящик, Степанов вдруг почувствовал себя другим человеком. .

ЗАОБЩЕСТВЕННИК

Кабинет секретаря комитета комсомола. За столом сидит молодой человек и пишет план мероприятий. Звонит телефон. Молодой человек снимает трубку.

. — Комитет комсомола слушает... Да, я. Нет. Не узнал... Голос как голос... Ничего не напоминает... Вы не секретарь третьего цеха? Нет? Если вам больше нечего сказать, я кладу трубку... Хорошо, я вас слушаю... У вас жалоба на мужа? Семья распадается? Очень хорошо!.. Нет, хорошо то, что вы переживаете из-за этого. Он пьет?.. Тогда, может быть,, бьет?.. Как кого, вас... Гм! Тогда он, должно быть, завел себе... вы меня понимаете?.. Что? Нет данных? Тогда я вас не понимаю... Он общественник, сутками дома не бывает?.. Хорошо!.. Да хорошо не то, что он дома не бывает, а то, что вам известна причина этого... Он наш работник?.. Что значит «я его хорошо знаю»? Я знаю очень многих, и все такие... Нет, такие общественники нам не нужны! С этим мы боремся! Да, вплоть до высшей меры... исключения из комсомола. Так что смело называйте фамилию, я записываю...

— Что?! Ну, Наташа, прямо разыграла меня. Наташа, сегодня же не первое апреля!.. Я тоже по тебе скучаю... Я тебя не видел точно такое же время...Ты это серьезно? Что? Наша дочка чужого Дядю называет папой? Интересно!.. Нет, мне другое интересно, где это она того дядю встречает и видит?.. Что значит «сам виноват, с ребенком не гуляешь»? Ты забыла, я ведь и прошлое воскресенье с дочкой гулял?! Это правда! Неужели месяц прошел? Как быстро время летит!.. Сейчас? Нет, не могу. Ты же знаешь, у меня рейд... Завтра? Тоже не могу. До двадцати двух дежурство на опорном пункте,.. Послезавтра у меня танцы... Я не танцую, а отвечаю за дискотеку... При чем тут секретарь третьего цеха?.. Глупость это, к тому же он мужчина... Почему тебя спутал с ним? Потому что не узнал... Нет, не жди меня. И суп не. разогревай... Узнаешь, что я был, по записке. Я ее оставлю на столике, как всегда... И ты мне напиши... Наташа, я понимаю, что тебе трудно и ты устала, но зачем же драматизировать? Подумай, что скажут люди? Ты же умница. И потом, это может повредить мне... Ну зачем так: «хотя бы один вечер»? Я обещаю при первой же возможности... Хорошо, два раза в месяц... Честное слово! Поцелуй за меня дочку... Ну не надо плакать!.. Вот и чудненько!

Молодой человек кладет трубку, с минуту сидит неподвижно, затем, перед тем как углубиться в бумаги, говорит с досадой:

— Звонят тут по пустякам. Отвлекают. А у меня завтра актив.

ПРИЕМ

Пожилая женщина, почти старушка, устало перебирая ногами, вошла в кабинет и в растерянности остановилась у дверей. Василий Николаевич Удалов, ответственный областной работник, продолжая что-то торопливо писать и не поднимая головы, Дёжурно приветливо проговорил:

— Здравствуйте. Проходите и садитесь. Сюда к столу.

Женщина послушно подошла к столу и села на приготовленный для посетителей стул. Она сидела тихо, искоса осматривая обстановку и боясь неловким движением помешать хозяину кабинета. Отремонтированный, отделанный самыми современными материалами и обставленный дорогой импортной мебелью, кабинет был гордостью Василия Николаевича. Закончивший писать Удалов заметил, что в глазах у посетительницы блеснул трепет, и почувствовал удовлетворение.

— Простите, я вас немного задержал. Я вас слушаю.

— Как твое здоровье, сынок? — тихо спросила женщина. Голос ее немного дрогнул.

— Ваше здоровье, — вежливо, но твердо поправил ее Удалов и хмуро насупился. Такая фамильяр­ность посетителей ему не нравилась. — Спасибо, я не болею. Вы по какому вопросу пришли?

— А я вот приболела, — словно не слыша вопроса, проговорила женщина. — Сердце болит и поясницу ломит. Ходить стало трудно.

— Это плохо, — вынужденно сухо поддержал разговор Удалов. — Так что у вас?

— У меня, сынок, телка пала. Корову я еще в прошлом году продала. За семьсот рублей. Ухаживать стало трудно. Сено ей надо заготавливать. А я не могу. Тяжело. Руки и ноги уже не те, что раньше.

— Ну? — не понимая смысла сказанного, спросил Удалов.

— И дом немного обветшал. Наш сосед Капитоныч мне его починил, но крыша течет. Надо ее совсем перекрывать. Шифером.

— Так вам, мамаша, — решил поддержать доверительный тон разговора Удалов, — надо, значит, по ремонту дома помочь?

— Нет. Это я сама. Капитоныча с мужиками найму. Он сделает.

— Странно! — Лицо Василия Николаевича выразило недоумение. — Так, стало быть, с кормами для скотины помочь или огород вскопать?

— С кормами для скотины помочь можно. Да и огород копать тоже надо, — оживилась радостно женщина.

— Так. Я запишу, чтобы в сельсовет позвонили и распорядились. Нельзя ветеранов забывать. Вы, наверное, в колхозе-то всю жизнь проработали?

— Так ведь, сынок, сам знаешь. Где мне еще работать-то было? Тогда из деревни и не отпускали. Это сейчас бери паспорт и езжай куда хочешь.

— Да, уезжают люди из села. Особенно молодежь, — озабоченно согласился Удалов, чувствуя, что разговор идет какой-то странный, непонятный. — Так еще что от меня вам, мамаша, надо? Чем еще могу быть вам полезен?

— Больше ничего. У меня, спасибо, все есть. Вот гостинец, сынок, тебе привезла. Банку варенья. Клубничное, из лесной ягоды. Ты ее, сынок, любишь. — И женщина, кряхтя, достала из сумки литровую банку варенья.

Удалов покраснел и поморщился. «Черт знает что! — недовольно подумал он. — Варенье несут! Возьмешь, слух пойдет, будто Удалов подарки вареньем берет! Стыда не оберешься! Но каковы сельчане?! Даже вкус мой знают!»

— Вот что, мамаша, — напускно строго заговорил он, — это вы бросьте. Никакого варенья я не приму. Глупости это. И вам нехорошо. Вы ведь в солидное учреждение пришли и меня компрометируете.

— Что? — не поняла женщина.

— Позорите то есть, — объяснил Удалов.

— Что ты, сынок, что ты! Господь с тобой, — замахала руками женщина. — Только, сынок, варенье-то твое любимое. Ведь откуда везла? Хотела домой тебе, сынок, завезти, да адрес забыла. А вот, где работаешь, знаю. Спасибо, люди добрые подсказали, где тебя искать.

— Не надо! — гневно возмутился Удалов. — Не сметь!

— Что, сынок? — испугалась женщина. Лицо ее стало белым.

— Не сметь мне домой варенье носить! Я в милицию сообщу, вас судить будут. А это в вашем возрасте нехорошо. — Голос Василия Николаевича, вначале звучавший как металл, к концу фразы снова приобрел оттенок доверительности. — Так, значит, все? Все вопросы мы с вами решили? Так_: что, мамаша, можете идти.

— Я вот еще о марках поговорить хотела. У меня их два альбома хранятся. Соседский мальчонка Ванюшка просит. Шустрый такой парнишка. На отлично учится. Так вот я думаю, отдавать ему их или нет?

— Мамаша, простите, но вы отнимаете у меня время на пустяки. В коридоре люди ждут.

Удалов, не скрывая досады и раздражения, поднялся из-за стола, давая понять, что разговор окончен.

— Так с марками-то что делать? — опять спросила женщина, тоже встав со стула.

— Отдавайте! Что хотите, то и делайте! Женщина медленно подошла к двери, остановилась и грустно сказала:

— Да, да сынок. Я понимаю. Только в сельсовет звонить не надо. Меня там не обижают. Помнят. На праздник платок подарили.

— Что же вы тогда от меня хотите? — удивился и рассердился одновременно Удалов.

— Может, сынок, сам приедешь. Поможешь старой матери.

— Ну, знаете, я всеми лично заниматься не могу. Мне просто некогда ездить всем крыши чинить или сено заготавливать. Прошу вас, мамаша, поймите меня правильно. На это есть люди, которые на местах обязаны решать все эти вопросы. Им за .это зарплату платят.

— Я понимаю, — вздохнула женщина. — А только раньше ты, сынок, другим был... До свидания, сынок.

И женщина вышла, закрыв за собой дверь.

«Странная женщина, — подумал про себя Удалов и заметил у стула банку варенья. — Оставила! Не забрала свое варенье, — искренне удивился он. — И наверняка не случайно ведь забыла».

Удалов поднял варенье с пола, поставил на стол и пошел к дверям, но неожиданно у самых дверей замер и быстро вернулся к столу. Он внимательно осмотрел банку и нашел то, что его привлекло. Сбоку на банке был наклеен листок, на котором химическим карандашом было написано: «Клубничное» и стоял год изготовления. В душе Удалова что-то дрогнуло. Кто она, интересно, может, из их деревни? Да, наверняка оттуда! Ведь он там давно не был. Двадцать лет! Всех забыл. Даже лица лучших друзей детства. А хорошо бы съездить в свою деревню. Там все теперь уже по-новому. Вот бы увидеть этого Ванюшку, что марками, как и он когда-то в детстве, увлекается.

И вдруг непонятное беспокойство охватило Василия Николаевича. Томительное, странное предчувствие заставило его встрепенуться, нажать кнопку звонка и вызвать секретаря.

— Что это сейчас за женщина была с сумкой?— спросил Удалов. — Она по какому вопросу приходила?

— Она, Василий Николаевич, на прием не записывалась.

— Как так?

— Так, — растерялась секретарь. — Она сказала, что ваша мать. Я думала... Я, может, что не так сделала?

— Что она сказала? — мгновенно побледнел Удалов. — Нет. Нет... Вы сделали все правильно. — И он низко опустил голову.

ЛОВЕЛАС

В движущемся по городу трамвае у самого окна сидит симпатичная молодая девушка. На остановке в трамвай входит парень приятной наружности и медленно оглядывается. Заметив сидящую девушку, парень подходит к ней. В его манере держаться чувствуется уверенность человека, избалованного вниманием прекрасного пола.

— Кисонька, — парень слегка наклоняется, — как тебя зовут?

Девушка молчит, только лицо ее делается пунцовым.

— Мы гордые! — усмехнувшись, говорит парень. — Брось, я же тебе нравлюсь. Будь умницей, подай голосок.

— Что вам от меня надо? И перестаньте приставать!

— Ой-ой-ой, — парень наигранно делает встревоженное лицо. — Больше не буду! Кисонька, улыбнись и скажи мне все-таки, как тебя зовут.

— Пропустите меня. — Девушка встала и быстро пошла к выходу.

— Оставь телефончик-то, — летит ей вслед. — Впрочем, я тоже выхожу. — Трамвай делает остановку, но девушка остается. Парень тоже.

— Я знал, что ты захочешь со мной познакомиться, — торжествует трамвайный ловелас и делает попытку обнять девушку за плечи.

— Не трогайте меня! — Девушка возмущенно отодвигается в сторону. — И перестаньте хамить, а не то получите по физиономии!

— Вот это уже серьезно, — без наигранности соглашается с ней парень. — Все, расходимся, как в море корабли!

Трамвай делает остановку. Девушка выходит из него и быстро идет к киноафишам. Там она останавливается и читает рекламу.

— Кисонька, а вот и я! Наверное, заждалась меня?

Девушка вздрагивает, поворачивается и, увидев знакомое, самодовольно улыбающееся лицо парня, молниеносно дает ему звонкую пощечину. Лицо парня от боли и удивления вытягивается и становится похожим на огурец.

— Вы что себе позволяете?! — возмущенно выговаривает девушке стоящая рядом с ней блондинка.— Да вы хулиганка!

— Ты что, ненормальная? — пришел наконец в себя парень. — Да я тебя...

И он замахивается на девушку, но блондинка его удерживает:

— Не надо, Коля, прошу тебя. А вы уходите, уходите немедленно!

— Это он хулиган, — оправдывается девушка. —Преследует меня. В трамвае пошлости всякие говорил... И сейчас...

— Да я сейчас и не видел тебя, — возмущается парень. — Далась ты мне!

— А чего же подошел?

— Это он ко мне подошел, — в замешательстве проговорила блондинка, все еще чего-то не понимая. — Мы здесь договорились встретиться.

Девушка, густо покраснев и что-то пробормотав про себя, быстро уходит, а парень и блондинка остаются одни.

— Кисонька, я думаю, что ты серьезно все это не приняла. Сама видела, психопатка какая-то. Шуток не понимает, — как бы оправдываясь, говорит! парень.

— Я тоже, — все больше мрачнея, нервно отвечает блондинка.

— Что ты тоже? — переспрашивает парень, делая вид что не понимает, о чем идет речь.

— Шуток не понимаю, — отвечает блондинка и влепляет звонкую пощечину своему ухажеру.

— Ки-и-сонь-ка! — растерянно лепечет парень. — За что?!

— Не подходи ко мне! Бабник! — ощетинилась блондинка. — А то еще получишь. И не звони мне больше.

Резко повернувшись и стараясь скрыть навернувшиеся на глаза слезы, она торопливо зашагала по улице. А парень, потирая ушибленную щеку, удивленно смотрит ей вслед и впервые не знает, что же ему теперь делать.

НАТАШКИНО ГАДАНЬЕ

Наташка, сегодня все решится, — зайдя в комнату к подруге, загадочно сказала Светка Свистунова, сверкая своими раскосыми азиатскими глазами из-под янтарных колец модных очков.

— Что все? — удивилась Наташа своей сокурснице по институту. — Ты это о чем?

— Как это о чем? Сегодня же крещенский вечер!

— Ну и что? — все еще не понимая смысла скаванного, спросила Наташа.

— Эх ты! — с укором в голосе ответила Свистунова. — Сегодня же все гадают. Ты что, разве этого не знаешь?

— Знаю, — виновато улыбаясь, словно ее уличили в чем-то нехорошем, проговорила Наташа. — Но все же мне непонятно, я-то тут при чем?

— Здрасте! — засмеялась Свистунова. — Ты ведь же замуж выйти не прочь?

— Ну, знаешь, — развела руками Наташа, — глупости все это!

— А вот и не глупости, — запротестовала ее подруга. — Не глупости! Мне Маринка со второго потока — да ты ее знаешь, ну рыжая такая, — рассказывала, что она тоже раньше думала, что глупости. А потом загадала желание, и у нее все сбылось. Она В прошлом году туфельку свою на дорогу бросила, а через четыре месяца парня встретила и замуж вышла. А ты говоришь, глупости! Ну, будешь гадать?

— Вообще-то, я не против, — заколебалась Наташа. — Мне ведь это и самой интересно. Только... Твоей Маринке хорошо. У нее свой дом есть. А у меня Метушка на третьем этаже. Тут, пожалуй, погадаешь!.

— Тоже мне, — усмехнулась Свистунова, — беду нашла. Вечером из окошка бросишь. Девчонки так уже гадали. Узнаешь, откуда жениха ждать. На чем гадать будешь? На сапогах?

— Ну уж нет! — запротестовала Наташа. — Свои сапоги я не трону. Сама знаешь, с каким трудом я их достала.

— Ладно, — согласилась Светка, — найди тогда что-нибудь из старой обуви.

— Я полусапожки возьму, — предложила Наташа. — У них, правда, подошва отошла, но это ведь ничего, правда?

— Конечно, сойдут, — авторитетно заверила ее Свистунова.

Вечером в назначенное время девушки осторожно вышли в коридор. На первом этаже они остановились. В подъезде никого не было. На улице тоже.

— Начнем? — тихо предложила Светка. — Я сейчас открою дверь.

— Знаешь, — ответила ей бледная от волнения Наташа, — я при свете гадать не буду. Увидит кто, сраму не оберешься.

— Я свет выключу, — шепнула ей Свистунова. — Только все делай быстро. Помни, кидать надо только один раз.

Светлана подошла к выключателю, и подъезд окутался мраком.

— Все, — послышался негромкий голос подруги. — Я пошла.

Наташа вся собралась и приготовилась. Сердце ее учащенно билось. Как только дверь открылась и в подъезд проник свет уличных фонарей, она, зажмурив глаза, размахнулась и что есть силы швырнула свой полусапожек. Послышался глухой удар и шум падающего предмета. «В косяк попала, — с жалостью подумала Наташа. — Не повезло».

— Это что же такое делается?! — вдруг раздался на весь подъезд возмущенный женский вопль. — Чуть не убили!

Наташа быстро включила свет и обмерла от страха. В подъезде стояла пенсионерка Рузаева, известная всему дому скандалистка, и потрясала поднятым с пола сапожком.

— Вот я вам покажу, как сапогами бросаться! — кричала она, задрав голову вверх. — Я знаю, кто это сделал! Я в милицию пожалуюсь.

И Рузаева выскочила на улицу.

«Что же теперь будет?» — дрожа от стыда и страха, подумала Наташа, и ей стало плохо от одной только мысли о том, что в институте могут узнать о ее гадании.

Прошла неделя. Но Наташины опасения не подтвердились. Она уже успокоилась и даже перестала думать о случившемся, как однажды вечером в их квартиру позвонили. Наташа в это время сидела в своей комнате и слышала, как отец пошел открывать дверь.

— Здравствуйте, — услышала она из коридора незнакомый мужской голос. — Участковый инспектор Сидоров. Я по поводу жалобы гражданки Рузаевой.

— Простите, — услышала встревоженная Наташа голос отца, — я не понимаю, при чем тут мы?

— Вы имеете самое прямое отношение к этому делу, — снова заговорил мужской голос. — Рузаеву ударили вашим сапогом. Вот записка, которую мы обнаружили в обуви.

— Действительно, моя записка... — голос отца зазвучал виновато и растерянно. — Знаете, я в сапожки вложил, чтобы в мастерской не затеряли. А то у них всякое бывает. Ничего не понимаю!

Наташа встала,. глубоко вздохнула, и, приготовившись ко всему, вышла в прихожую.

-- Здравствуйте — сказала она высокому лейтенанту милиции, строго смотревшему на отца. — Прошу вас, пройдите, пожалуйста, в мою комнату. Я вам сейчас все объясню.

— Хорошо, — согласился лейтенант, — мне ведь надо место, где бы я мог оформить протокол о хулиганстве.

«А он красивый, — невольно отметила про себя Наташа, — жаль только, что злой». И она посторонилась, освобождая дорогу суровому работнику милиции.

Через полчаса участковый инспектор милиции Сидоров, удивленно качая головой и едва сдерживая смех, вышел из злополучного подъезда и несколько минут стоял во дворе дома, задумчиво глядя на окна только что оставленной им квартиры.

В сентябре он и Наташа расписались. На свадьбу свою они пригласили почетным гостем пенсионерку Рузаеву. А Светка Свистунова, конечно же, была у Наташи свидетелем.

С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА

Двое молодых парней выскочили из переполненного автобуса и остановились перед дверьми, вызвав законное недовольство граждан, желавших сесть в автобус. Но парни на брань и ехидные замечания не обращали никакого внимания, хотя покладистыми характерами не отличались.

Причиной же столь необычного поведения друзей было то, что они увидели у киоска очень миловидную девушку-блондинку, которая небрежно листали журнал «Советский экран» и словно кого-то или чего-то ожидала: может быть, друга или подругу, а может быть, и перемен в своей жизни. Как бы там ни было, но она, как магнит, притягивала своей милой наружностью внимание этих двух парней.

Парни переглянулись и, не сговариваясь, подошли к девушке.

— Здравствуйте! — обратился к ней один из них, высокий, крепкий, с пушистой шевелюрой и черными, как у цыгана, глазами. — Вот и мы!

— Здравствуйте! — девушка оторвалась от журнала и удивленно на них взглянула. — Чем обязана?

— Прежде всего хочу представиться. Меня зовут Гриша, — проговорил парень, весело щуря свои цыганские глаза. — А это мой друг Миша. — И он слегка подтолкнул вперед своего друга, широкоплечего детину с коротко постриженными русыми волосами, слегка приплюснутым носом, как у боксеров, и покрасневшим от смущения лицом. — А хотим мы узнать, как зовут тебя.

— Меня? — лукаво переспросила девушка, оглядывая приставших к ней незнакомцев, и, найдя их, видимо, вполне подходящими для знакомства, добавила: — Наташа.

Парни радостно переглянулись.

— А ты нам сразу понравилась, — широко улыбаясь смуглым, загоревшим лицом, проговорил Гриша. — И мне и Мише. Правда, Миша?

Кровь ударила в лицо Михаилу, но он попытался справиться с собой и ответил немного развязно:

— Очень, очень.

Простота первого и смущение второго парня не ускользнули от внимания девушки. Это ее развеселило, и она кокетливо ответила:

— Вы мне тоже понравились. А что дальше?

— А дальше мы все трое идем в кино! — предложил Гриша, слегка подморгнув другу. — Идея?

— Я с незнакомыми мальчиками в кино не хожу, — свернув журнал, несколько суховато, но все же не без удовольствия ответила Наташа. ,

— А разве мы не познакомились? — искренне удивился Миша, вызвав своей наивностью смех у Наташи.

— Ну для знакомства этого еще совсем мало, — пожав плечиками, отвечала девушка, незаметно косясь на свое симпатичное отражение в витрине киоска. — Я о вас ведь совсем ничего не знаю. Может, с вами знакомиться опасно.

— Ничуть! — торопливо отозвался Гриша, слегка обеспокоенный последними словами красавицы.— Мы твои истинные поклонники. А чтобы ты о нас побольше узнала, мы тебе о себе расскажем по пути в кино. Идет?

— Правда, пойдемте в кино! — попросил Наташу теперь уже и Михаил.

И девушка почувствовала, что она не в силах отказаться от этого предложения.

— Хорошо, идемте. И еще, чур, рассказывая о себе, ничего не врать. Иначе я обижусь, — проговорила она и зашагала в сторону кинотеатра. — Ну, кто из вас первым будет рассказывать о себе? — лукаво улыбаясь, спросила она.

— Я! — отозвался любующийся яркой прической девушки Михаил. — Работаю на заводе, живу в общежитии, зарплата у меня приличная. Люблю играть на гитаре и петь. Естественно, холост.

— А теперь моя очередь, — проговорил, ревниво покосившись на друга, Григорий.—Работаю вместе с Михаилом. Живу с другом в одной комнате. Учусь на вечернем в институте, тоже с ним вместе. Люблю спорт. Ну, вот, о себе мы все рассказали. Теперь, Наташа, твоя очередь.

— Ну что ж, хорошо, раз мы договорились, — начала Наташа, и лицо ее сразу стадо серьезным. — Я не замужем. Работаю на заводе секретарем-машинисткой. Родители в другом городе живут. Люблю чистоту и уют. Обожаю танцевать. И еще — ходить в кино, — весело добавила она и звонко рассмеялась. Ее чистый серебристый смех проникал в душу парней, и от этого им обоим было хорошо и легко.

После кино все трое гуляли по городу, ели мороженое, пили соки, рассказывали друг другу смешные истории, а потом проводили Наташу домой, договорившись завтра снова встретиться.

Возвращаясь в общежитие, парни о чем-то долго и напряженно молчали.

— Гриша, — первый заговорил Михаил, — ты знаешь, я, кажется, решил жениться.

— Вот и хорошо, — отозвался Григорий. — Я ведь тоже такое надумал.

-----Да ну — обрадовался Михаил,-—А чего же от меня невесту до сих пор таил?

— Это я-то таил? — усмехнувшись, ответил Григорий, и его цыганские глаза озорно блеснули. — У меня до сегодняшнего дня никакой невесты и не было.

— Подожди, — остановился Михаил, и лицо его потемнело. — Так ты, никак, о Наташе речь ведешь?

— Конечно, о ней, — смеясь, отозвался Григорий. — Вот только не знаю, где жить с ней будем первое время.

— А я как же? — оторопело спросил Михаил.

— А ты-то чего? — отмахнулся Григорий. — Ты в комнате нашей останешься. Это мне надо мозгой шевелить.

— Но ведь я тоже хотел бы на Наташе жениться,— немного помолчав, проговорил Михаил. — Вот штука-то какая!

Друзья снова зашагали молча, неприязненно поглядывая друг на друга.

— Миш-ш, — снова заговорил Григорий, — слышь, я, кажись, ей больше нравлюсь. Поэтому ты не мешай, хорошо?

— Хм! Что-то я особой к тебе симпатии с ее стороны не заметил, — мрачно отозвался Михаил. — Ты просто болтлив поболе моего, а так в тебе — ничего особенного. Наташа не глупа, а умная девушка с тобой ничего серьезного иметь не захочет.

— Ты хочешь сказать, что ты, что ли, серьезный? Тоже мне! А у самого -нос картошкой.

— Это у кого нос картошкой? — удивился Михаил. -А ну-ка, еще раз повтори!

— У тебя нос картошкой, — отрезал Григорий и тут же отскочил в сторону. Кулак Михаила разрезал воздух в десяти сантиметрах от его лица. — Э, подожди,— рассердился Григорий, — да ты, никак, драться лезешь? Ты что, голову потерял, друга бить собрался? Ты что думаешь, если мы подеремся, то больше Наташе понравимся? Если так думаешь, то давай, я согласен!

— Тоже мне, нос картошкой, — тяжело дыша, отозвался Михаил, — Ладно, пусть она решает сама, кто ей больше нравится. Но уж потом друг другу не мешать.

На следующий день все трое встретились, как и договорились накануне.

— Куда сегодня пойдем, мои верные поклонники? — с улыбкой спросила Наташа, протянув каждому руку.

— Подожди, — отводя глаза в сторону, ответил Григорий, — нам разобраться надо. То есть ясность внести.

— Что ж, давайте, — удивленно проговорила Наташа.

— Тут такое дело, — подбирая слова и исподлобья глядя своими смоляными глазами на девушку, проговорил Григорий. — Ты нам обоим понравилась.

— Так это же мы еще вчера выяснили, — добродушно заметила Наташа и засмеялась.

— Это совсем не то, — ответил Григорий, — Скажи, Михаил, что это совсем не то.

— Да, это другое, — ответил Михаил, опустив голову и тщетно желая скрыть от Наташи свое волнение и робость.

— Ничего не понимаю, — все еще смеясь, неуверенно проговорила девушка, — толком, что ли, говорите,

— Ладно, — поднимая голову, сказал Григорий, — Надо тебе, Наташа, выбрать, с кем из нас ты дружить хочешь. Второй, значит, уйдет. Решай, Наташа, кто останется, а кто уйдет.

— Как это? — в недоумении проговорила она.

— Нет, ты решай! — настоятельно потребовали друзья.

Тогда она поняла, что они не шутят. И тут же краска залила ее лицо. Наташа стояла, растерянно глядела перед собой и не знала, как ей поступить. Наконец она решилась, раскрыла сумочку, достала из нее конверт и сказала:

— Со мной останется самый внимательный и умный.

— Кто?! — приступили к ней Михаил и Григорий.

— Вот он.

Наташа раскрыла конверт и показала ребятам фотографию. С фото смотрел на них ладный парень в форме курсанта военного училища.

— Да, — неопределенно произнес Григорий и, взяв фотографию из рук девушки, передал ее Михаилу. Тот взглянул, глубоко вздохнул и вернул назад Наташе.

— Что ж, — проговорил Григорий, — значит, нам не судьба.

— А он мне понравился, — произнес Михаил, отведя глаза в сторону. — Сразу видать, хороший парень.

— Мальчики, — пряча фотографию и виновато улыбаясь, сказала Наташа, — вы на меня не обижаетесь?

— Нет, — ответили парни, — да и не за что.

— Тогда я пошла, — произнесла девушка. — До свидания. И она протянула каждому из них руку.

— Тебя проводить? — поинтересовался Григорий, с чувством пожимая ей руку.

— Да, мы тебя проводим, — поддержал друга Михаил, долго, не желая отпускать ее руку из своей.

— Не надо, — тихо ответила она и, не обидно выдернув руку из руки Михаила, не спеша пошла к автобусной остановке. Перед тем как сесть в автобус, она приветливо помахала им рукой.

Друзья остались одни. Они молча шли по людным веселым улицам города. Даже сейчас, после расставания с девушкой, они тяготились друг другом.

— Прощай, что ли? — произнес Григорий. — Завтра ты как?

— Я занят. Так что не смогу, — сказал Михаил. И друзья расстались. Но как только они перестали видеть друг друга, выражение их лиц преобразилось. Они вновь повеселели, а Михаил даже стал насвистывать какой-то мотивчик. Каждый из них считал себя умным и внимательным и надеялся, что только он заметил в уголке фотографии едва заметную карандашную надпись: «Сестре Наташе». И тот и другой с нетерпением ждали новой встречи с милой девушкой. И каждый из парней был очень собой доволен.

ДУРАЧОК

Яша Бычков ходил по площадке перед входом в театр и то и дело смотрел на часы. Время, назначенное для встречи, давным-давно прошло, а его девушки все еще не было. Яша стал нервничать.

«И что за глупая привычка у нее опаздывать! — начал возмущаться про себя Яша. — Прошлый раз мы едва успели на последний сеанс в кино! Потом не попали на эстрадный концерт! И вот опять! Спектакль вот-вот начнется, а ее нет. Все! Больше так продолжаться не может. Сегодня я с ней серьезно поговорю. Хватит ей издеваться надо мной. Или она будет приходить вовремя, или...

Погруженный в мрачные мысли Яша не заметил, как к нему подошла Лена.

— Вот и я! — весело и беззаботно сообщила она. — Я, кажется, немного опоздала. Ты не обиделся?

— Ну что ты! — с иронией, стараясь скрыть обиду, отозвался он. — Ты пришла вовремя. Даже чуть-чуть раньше.

— Да?! — искренне удивилась Лена. — А я так торопилась. Мы сегодня в театр идем?

— Нет Спектакль уж скоро кончится.

— Значит, я все же опоздала, — огорчилась Лена.— Но я ведь не нарочно.

— Я же сказал тебе, — возразил Яша, но уже без былого раздражения, так как искренняя детская непосредственность Лены его обезоружила, — ты пришла вовремя, просто спектакль начали, не дождавшись нас.

—- Жаль, — грустно проговорила Лена и стала кончиком лакированной туфельки чертить по асфальту по­лукруг.

— Лена, — взял ее за руку Яша, — я хочу с тобой серьезно поговорить.

Девушка с интересом взглянула на него,

— Лена, я так больше не могу. Мне это очень трудно, но я решил все тебе сказать. И прошу тебя, отнесись к моим словам очень серьезно.

— Не надо ничего говорить, — остановила его Лена, — я знаю, что ты мне хочешь сказать.

— Знаешь? — удивился Яша, и лицо его от смущения раскраснелось.

— Я давно догадываюсь об этом.

— Ну и что ты мне на это ответишь?

— Согласна, — застенчиво улыбнулась Лена, —Я тоже не хочу тебя мучить.

—Да?— Яша расплылся в довольной улыбке. — А я думал, что мы с тобой после этого разговора поссоримся.

—Дурачок ты мой, дурачок, — ласково проговорила Лена и нежно погладила Яшу по растрепанным кудрям, — И знаешь, пусть уже с завтрашнего дня между нами будут эти новые отношения.

— Конечно, — прижав к себе Лену, с готовностью отозвался Яша, но тут же шутливо добавил: — А ты не забудешь про свое слово и снова не опоздаешь?

— Нет, что ты? Завтра я не опоздаю, — серьезно ответила Лена.

Когда на следующий день они вышли из, в общем-то, ничем не примечательного здания, если не считать скромной вывески у дверей, Яша остановился перед входом и вслух, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Странно, но еще сегодня утром я о случившемся не думал.

— Ты о чем это? — спросила его Лена, лицо которой светилось радостью.

— О том, что ты действительно сегодня пришла вовремя.

— Теперь так будет всегда. Вот увидишь. Ты рад?

— Я? — Яша взял ее за плечи, прижал к себе и поцеловал в щеку. — Ты знаешь, чего я хочу, лучше меня самого.

— Так и должно быть, — лукаво улыбаясь, протянула Лена, — я ведь женщина.

Они весело рассмеялись и, не обращая внимания на прохожих, стали целоваться, а потом, обнявшись, счастливые пошли по улице. Им казалось, что все смотрят только на них, хотя на самом деле люди, занятые своими заботами, не обращали на них никакого внимания. И только со стены здания, от которого ,они уходили все дальше и дальше, с удивлением смотрела вслед им черным цыганским глазом вывеска, где золотистым зрачком поблескивало одно-единственное слово: «ЗАГС».

ЛИЧНОСТЬ

Слесарь Федя Бабочкин поссорился с женой. Поссорился крупно. Жестоко. Наговорили они друг другу много грубых и обидных слов.

— Ты не человек! — воскликнула в сердцах жена.— Ты ничтожество! Ты ни на что не способен!

— Неправда! — возмущенно возражает Федя. — Меня уважают и ценят на работе. Это только ты меня таким считаешь!

— Это тебя-то ценят?! — ехидно переспрашивает жена. — Господи, и за это убожество я вышла замуж! Да я видеть тебя больше не могу!

Весь вечер и всю ночь Бабочкин не находил себе места и никакие мог уснуть. «Я докажу жене, — шептал он, — я ей докажу, что она не права!»

На следующий день утром Федя решительно направился к директору завода, на котором работал. С трудом прорвавшись через оборону «стоявшей насмерть» секретарши, он все-таки сумел проникнуть в кабинет в разгар важного совещания.

— Товарищ директор, — сразу же без обиняков начал распалившийся Федя Бабочкин, — ты меня знаешь?

— Ну, — недовольно подтвердил директор, — давай короче и по существу. Сам видишь, я занят.

— Тогда скажи мне, вот ты меня уважаешь?!

— Что?! — позеленев от злости, взорвался директор. — Да ты просто пьян!

И через двадцать минут Федя Бабочкин оказался в милиции.

— Так, — поглаживая холеный подбородок, проговорил дежурный капитан, приготовившись заполнять протокол, — сколько пил?

— Да не пил я совсем, — ответил Федя Бабочкин.

— Тогда зачем дрался и сквернословил?—не бросая занятия по уничтожению нежелательных пупырышков на своем лице, спросил капитан.

— Да я и не дрался совсем и не ругался, — с обидой в голосе отозвался Федя.

— Тогда за что же тебя сюда направили? — удивился капитан, оторвав руки от холеного лица.

— Я просто думал, что я личность и что я имею право спросить об этом директора.

— Ну?! —обрадовался дежурный. — Да у тебя мантия величества. А это не по нашей части.

И через двадцать минут Федя Бабочкин оказался в известного рода лечебнице. Сердитый худой доктор в черных очках долго и нудно выспрашивал Федю о его жизни, потом заставил приседать, стоять с закрытыми глазами и выполнять еще десяток разных манипуляций. Наконец он выдохся и подвел черту.

— Все ясно, товарищ. Вся ваша беда в том, что вы увлекаетесь фантастикой.

— Нет, — осмелился было возразить Федя, — я это... не очень ее уважаю.

— А газеты читаешь? Радио слушаешь? Телевизор небось тоже любишь?

— Да, —стыдливо заморгав глазами, признался Федя и густо покраснел,- «Упрячет! Как есть упрячет!» — завертелось у него в голове, и от этих мыслей он даже вспотел.

— Ну вот, а говоришь фантастику не любишь, — добродушно пробубнил доктор, — я думаю, кризис у тебя душевный. Лечиться надо.

— Нет, не надо меня сюда. Я больше не буду! Честное слово, не буду! — сразу же затараторил Федя Бабочкин.

— Чего не будешь-то? — недоверчиво спросил доктор.

— Все не буду! — твердо заверил его Федя. Вернулся Федя Бабочкин домой только в первом часу ночи.

— Прости меня, — еще с порога сказал он. жене. — Ты права, я действительно ничтожество, дурак и никчемный человек.

— И где тебя только носило? — утирая счастливые слезы, ласково отозвалась жена. — Но ты не думай, ты у меня самый умный, самый красивый, самый умелый мужчина. И я очень люблю тебя, дурачок ты мой!

МАЕТА

Николай Семенович Окунев, скромный служащий одного скромного учреждения, тихо вставил ключ в замочную скважину и повернул его, затем осторожно, стараясь не шуметь, открыл дверь и вошел в квартиру. В коридоре было темно. Окунев щелкнул выключателем. Прислушался. Было слышно, как ритмично тикает будильник в комнате дочери.

«Спят, — подумал он, осторожно поставив чемодан на пол. — Не буду будить. Пусть мой ночной приезд станет для них утренним сюрпризом». Он представил себе удивленное и радостное лицо жены и улыбнулся. Стараясь не совершать резких движений, Николай Семенович разделся, скинул ботинки и хотел было взять комнатные тапочки, однако тапочек на месте не оказалось. «Что за чертовщина, — недовольно подумал он.— Ну да ничего, обойдусь и без них». Тогда он решил поставить на место свои ботинки и пойти спать, но место в обувном шкафчике оказалось занятым чужой обувью. Он вынул оттуда огромные мужские полуботинки и стал удивленно их разглядывать. Поставив чужую обувь на место, Окунев внимательно огляделся. От его взгляда не ускользнуло, что рядом с его пальто на вешалке висит еще одно, незнакомое, а на полке лежит чужая каракулевая шапка. «Откуда здесь эти вещи?— в недоумении подумал он. — И что все это значит?»

Николаи Семенович на цыпочках подошел к двери спальной комнаты и слегка приоткрыл ее. То, что он увидел, неприятно поразило его. На софе, широко раскинув руки, спал незнакомый мужчина и обнмал его жену Машу. В неярком свете, проникающем в комнату из коридора, ему удалось разглядеть большой морской якорь, вытатуированный на руке мужчины. Лица жены ему не было видно, но он сразу, же заметил, что волосы ее были накручены на бигуди, которые он подарил ей перед самым отъездом в командировку!

Потрясенный раскрывшимся обманом, Николай Семенович с минуту стоял без движения, не зная, что ему следует предпринять. «Так, попалась!» — подумал он, и ярость ударила ему в голову.

Он хотел было ворваться в комнату, включить свет и разбудить сладко спящих любовников, но с годами выработанная привычка никогда не спешить, заранее всего не обдумав, остановила его. Николай Семенович прикрыл тихо дверь в спальню и, присев в коридоре на чемодан, стал рассуждать.

«Ну хорошо, — стараясь подавить в себе негодование и ревность, думал он, — опозорю я сейчас жену, а дальше что? Как жить дальше-то? Развод? А как же быть с дочерью? При разводе она обязательно останется с матерью, а я без дочери жить не смогу. Вся моя жизнь без нее станет совершенно бессмысленной».

Тут взгляд его упал на столик трельяжа. Среди флаконов с духами и одеколонами и разных тюбиков с кремами он заметил бланк телеграммы. Окунев прочитал ее. Это была телеграмма о том, что он задерживается в командировке на сутки. Николай Семенович горько усмехнулся. И тут вдруг все вокруг ему стало невыносимо противным и чужим. «Быстрее отсюда!— застучало у него в висках. — Из этой грязи и пошлости». Он машинально оделся и со слезами на глазах выбежал на улицу, захватив свой дорожный чемодан. Ночной холод привел его в чувство. Несмотря на обиду и жалость к себе, Окунев вдруг понял, что может рассуждать о случившемся как о чем-то постороннем и отвлеченном. И он сильно удивился этому.

«Господи! — удрученно подумал он. — Лучше бы я ничего не знал и не видел! И эта простая мысль поразила его своей необычностью. Да, если бы он не знал и никогда не узнал бы о случившемся, то его жизнь пошла бы опять размеренно и спокойно. Он бы по-прежнему любил свою жену и считал, что она его тоже любит. Так что же изменилось? Вот он узнал, что жена ему изменяет. Ну и что? Разве он не знал, что жены изменяют мужьям? Нет, лучше сделать вид, что ничего не было, и жить дальше так, как они жили до сих пор. Конечно, прежних отношений между ним и Машей уже больше не будет никогда, но разве это главное? Главное, что он будет рядом с дочерью. А потом когда-нибудь со временем все обязательно забудется. Время — великий лекарь. Не он первый, не он последний».

Рассуждая таким образом, Николай Семенович незаметно для себя оказался на вокзале. Огромные часы показывали три часа ночи. Окунев купил в буфете два пирожка и стакан кофе. Закусив, он окончательно решил смириться со своим положением. После этого его охватила слабость и сонливость. Желая отдохнуть, Николай Семенович зашел в комнату отдыха, оплатил койку и лег спать. Однако, раздевшись, он долго еще не мот заснуть и все думал и о себе, и о дочери, и о своей жене Маше, и о том незнакомом мужчине, что так бесцеремонно вторгся в его жизнь, пока наконец не заснул. Проснулся Окунев в десять часов утра. Быстро встав, он оделся, побрился, позавтракал в буфете и вышел на перрон. По радио объявили о прибытии поезда, которым он должен был приехать, если бы действительно задержался. Он стоял так, чтобы жена его не заметила, а ему было видно все, что делалось на перроне. С замиранием сердца Окунев ждал своих. Ему показалось, что их слишком долго не было. Однако вот он в толпе встречающих заметил жену с дочерью. Рядом с ними зачем-то шла незнакомая ему женщина. Они то терялись в людском водовороте, то снова возникали. На перроне, недалеко от него, они остановились. Подошел поезд. Из вагонов стали выходить пассажиры. Жена, дочь и пришедшая с ними женщина внимательно всматривались в лица приехавших, и весь их вид показывал обеспокоенность и нетерпение.

«Артистка!» — с горьким восхищением подумал Окунев о жене. Между тем толпа на перроне заметно редела. Ему надо было действовать, и он незаметно подошел к своим. Стараясь выглядеть веселым и непринужденным, Николай Семенович проговорил: «А вот и я!» Дочка сразу же закричала: «Ура!»— и бросилась к нему. Окунев поставил чемодан, подхватил дочку на руки и стал ее целовать. Жена тоже хотела его обнять и поцеловать, но он вежливо и твердо отстранил ее от себя:

— Не надо, Маша, обойдемся без этого. Пойдем лучше домой.

Ему очень хотелось сказать ей: «Хватит притворяться, я все про тебя знаю!» — но он заставил себя об этом промолчать. Подняв чемодан и нежно держа дочь за руку, Окунев пошел на привокзальную площадь к остановке такси. За ним пошли обиженно надувшаяся жена и ничего не понимающая женщина, видимо ее подруга. Краем уха Окунев слышал, как Маша говорила своей подруге: «Он, наверное, очень устал, поэтому и странный немного». «Я странный, — с каким-то злорадным удовлетворением подумал Николай Семенович. — А она, изменщица, нет!»

На остановке такси они остановились. Была небольшая очередь. Окунев поставил чемодан на землю спросил, обращаясь скорее к дочери, чем к жене:-

— Ну, как вы тут без меня жили?

Жена удивленно посмотрела на него, а дочка весело выпалила:

— Хорошо жили, папа! Я без тебя очень скучала. И мама тоже.

«Вот уж, точно, скучала», — огорченно подумал про себя Окунев.

— А к нам гости приехали, — продолжала между тем тараторить дочка, — мамины родственники. Тетя Валя и дядя Витя. Они у нас в большой комнате живут, а мы с мамой в моей спальне. А вчера тетя Валя и себе и маме прическу делала, и в бигудях они спали всю ночь, чтобы быть красивыми. А дядя Витя — моряк!. У него на руке вот такой якорь нарисован чернилами!

— Кто дядя Витя? — переспросил в замешательстве Николай Семенович.

— Моряк он, — вмешалась в разговор жена,—Я хотела тебя со своей сестрой познакомить на перроне, а ты ушел. Мне даже неудобно стало.

— Так это вы — сестра Маши? — с радостным облегчением обратился Окунев к женщине.

— Да, я! Признаться, думала, что вы прически наши заметите и оцените, — кокетливо проговорила она, —Я так старалась!

— Что ж, вы сделали прекрасные прически! — заверил ее сразу же повеселевший Окунев. — А где же ваш муж Виктор?

. — Он решил остаться дома и к твоему приходу приготовить шашлык. Виктор его прекрасно готовит,— снова вмешалась жена.

Окунев родостно засмеялся, обнял и поцеловал жену и ее сестру, хотел им еще что-то сказать, но в это время подошла их очередь на такси, и они поспешили занять свои места. Ведь такси, как известно, ждать не любит.

ТРУДНЫЙ ВОПРОС

Маленькие Коля и Танечка на площадке детского сада увлеченно играют в семью. Коля представляет папу, а Танечка, подпоясавшись фартуком, в который она превратила свою косынку, готовит на деревянном бордюре песочницы обед, старательно возясь с пластмассовыми формочками. Коля держит в руках тоненький прутик и вертится около нее. Наконец он не выдерживает и начинает заглядывать в игрушечные миски и кастрюльки.

Танечка возмущенно взмахивает ручонками, качает головой и говорит:

—- Хватит по кастрюлям лазить. Иди лучше в магазин. Купишь лука, вилок капусты и хлеба. Когда придешь, будем обедать.

— Вот еще,—надув щеки, обиженно отвечает Коля. — Сама иди и купи. Буду я бабьим делом заниматься.

— А я говорю, сходи! — требовательно повторяет Танечка

— Не пойду!

— Ах, так! — кричит Танечка и бьет Колю игрушечным половником по голове. Коля, не ожидавший такой обиды, крепко зажмуривается и приседает. Потом он приходит в себя и замахивается прутиком на девочку. Но Танечка тут же хватает в другую руку игрушечную скалку. Скалка тяжелее прутика и почти такая же по длине. Коля, понимая, что ему не сладить с обидчицей, бросает свой прутик и сердито говорит:

— Я так не играю! Ты меня бить не должна. Я —папа! Это папа может бить маму, а не наоборот! Он — самый сильный!

— Ну и что с того, что ты папа, — не соглашается Танечка. — А если я говорю—то ты должен меня слушаться. У нас папа всегда маму слушается!

— Нет, так не бывает! — упрямо спорит красный, как болгарский перец, Коля. — Папа в семье самый главный. У нас мама не бьет папу.

— У нас папа тоже главный, — смягчает свою позицию Таня, — но он все равно слушается маму и ходит в магазин за молоком.

. — Так не бывает! Так не бывает! — отчаянно кричит Коля.

— Нет, бывает!

— Нет, не бывает!

— А я говорю, что бывает!—топает ножкой рассерженная Танечка. — Вот давай спросим у Марии Александровны. Она все знает!

— Давай! — соглашается Коля, и дети бегут к воспитательнице.

Перебивая друг друга, Коля и Танечка просят ее рассудить, кто из них прав. Замолчав, они с надеждой смотрят в глаза самому авторитетному для них человеку, и каждый рассчитывает на поддержку. Но Мария Александровна не знает, как ответить им на этот сложный житейский вопрос. Она понимает, что ее ответ будет известен уже сегодня вечером родителям ее воспитанников, и кто знает, к чему это приведет. Но Танечка и Коля требовательно ждут. И тут спасительная идея приходит ей в голову.

— Наташа! — громко зовет воспитательница свою помощницу, пионерку из школы, шефствующей над детским садом. — А ну-ка, скажи нашим ребяткам, кто из них прав.

Наташа, выслушав детей, глубоко вздыхает и говорит:

— Ну, я не знаю. У нас мама в магазин посылает не папу, а меня. А командует у нас всем бабушка.

МЕСТЬ

Технолог треста общественного питания Разбаева опоздала на работу. На целых четыре минуты. Затаив надежду незаметно проскочить на свое рабочее место и потом сделать вид, будто она пришла вовремя, Разбаева быстро и благополучно миновала фойе и была почти у своего кабинета, как вдруг открылась дверь напротив и в коридор из финансового отдела выглянула экономист Чувилихина.

— Галя, ты опоздала?! — громко, на весь трест, с детской непосредственностью не то спросила, не то воскликнула она, округлив при этом от удивления своя подведенные французской тенью глаза.

Сердце у Разбаевой болезненно сжалось. Предательница!

— Автобус мой опоздал, — полушепотом, все еще надеясь на чудо, что Чувилихину никто не услышал, ответила Разбаева.

— Ну да, конечно же, опоздал, а то бы ты вовремя на работу пришла, — ехидно улыбаясь, ответила ей словно из-под "земли выросшая начальник отдела кадров Соболева. — Только не автобусу, а тебе я поставлю опоздание в карту бездефектного труда. Считай, что премия у тебя на десять процентов потеряна. Вот так!

Разбаева густо покраснела, чувство обиды и бессилия охватило ее, она с трудом сдержала навернувшиеся было на глаза слезы.

А между тем из дверей всех кабинетов в коридор выглядывали и выходили сотрудники треста, и на лицах у всех было написано неподдельное любопытство. Это кто опоздал? А, Разбаева! И смотрели на нее с каким-то особым радостным чувством, одновременно окутанным сочувствием. Угораздило же тебя, голубушка, опоздать! А вот мы пришли сегодня вовремя!

Настроение у Разбаевой была испорчено. Работать не хотелось. Хотелось мстить. Всем. И в первую очередь предательнице Чувилихиной. Чтобы и она испытала такое же унижение. И в голове у Разбаезой созрел план мести.

Три дня она приходила на работу раньше всех и ждала, а вдруг Чувилихина сегодня опоздает. Но Чувилихина приходила вовремя, и детально продуманный коварный замысел приходилось откладывать до следующего утра. Однако кто из нас без греха! На четвертое утро Чувилихиной к началу работы в тресте не оказалось. Радостно защемило сердечко у Разбаевой в груди, и она тигрицей, приготовившейся к кровавой охоте, притаилась в коридоре у окна, делая вид, что изучает вывешенные тут же у дверей показатели работы за квартал. Краем глаза она зорко уловила миг, когда в окне промелькнула фигура Чувилихиной, которая, запыхавшись, вбежала во двор треста.

Вот он желанный миг! Вот оно торжество реванша!

Громко, словно смакуя каждое слово, Разбаева, ни к кому не обращаясь, сказала:

— Сейчас в трест войдет человек, который много за другими замечает, а между прочим, сам чаще всех опаздывает, Посмотрите!

Разбаева не ошиблась в своем расчете. Едва она закончила последнюю фразу, как в коридор отовсюду высыпали сотрудники и столпились у входной двери.

— Нехорошо опаздывать! — все так же громко произнесла Разбаева, едва дверь скрипнула и стала открываться. Торжествующая злорадная улыбка осветила ее лицо. И тут же мгновенно погасла.

В открывшуюся дверь вошел директор треста Мансаров.

— Это вы... Дмитрий Степанович? — растерянно произнесла Разбаева и так и осталась стоять с открытым ртом.

— Я, — ответил ей Мансаров, с любопытством оглядывая собравшихся в коридоре подчиненных. — А что здесь случилось? Кто опоздал?

— Я, Дмитрий Степанович... Я... — залепетала было Разбаева, но не нашлась что сказать, побледнела и замолчала.

— Нехорошо, Галина Петровна, опаздывать, — строго проговорил директор, — очень нехорошо, — и осуждающе покачал головой. — Товарищи, всем за работу. Быстро, быстро, нечего здесь глазеть.

Коридор мгновенно опустел, обнажив одиноко стоящую фигуру Разбаевой.

— Ой, Галя, а я сегодня опоздала. И тоже из-за автобуса, — услышала незадачливая мстительница голос Чувилихиной, тихо проскользнувшей с улицы в коридор.

Разбаева подняла голову и взглянула на обидчицу. И Чувилихина увидела, как, размыв ресницы и оставляя на щеках неяркий черный след, по лицу Разбаевой катились крупные слезы. Разбаева плакала.

СОКРАЩЕНИЕ

„Беда! — истерически провопила появившаяся В кабинете начальника областного управления первичной подготовки руководящих документов товарища Самохвалова начальник отдела труда и заработной платы Семенова, юркая, неопределенного возраста женщина, о которой говорили, что она своей неиссякаемой энергией способна внести нервозность и наэлектризованность в работу даже самого министерства.

— Спокойно! — не дрогнув ни одним мускулом на своем широком лице, остановил бойкую подчиненную Самохвалов. — Говорите кратко!

— Предстоит сокращение. Письмо из министерства пришло с указанием: срочно сократить четыре единицы управленческого персонала. К первому доложить об исполнении, — выпалила Семенова.

— Да они там, — Самохвалов поднял глаза к потолку,— с ума, что ли, посходили! Скоро в управлении я да вы останемся. Дело идет к развалу коллектива!

— Правильно, Николай Иванович, — поддакивала со служебным рвением Семенова, хорошо понимая всю ответственность момента. — А работы все больше и больше. Всем нужны инструкции, памятки, положения и бог знает еще что. И без нас как без рук. А людей, вместо того чтобы расширять штат, все сокращают и сокращают. Что же делать будем?

— Что и положено, — ответил, глубоко вздохнув, Самохвалов. — Сокращать. Приказ есть приказ, его не обсуждают.

В кабинете наступило многозначительное молчание.

— Ирина Николаевна, — снова уверенно и неторопливо заговорил Самохвалов,— я поручаю вам и начальнику отдела кадров обмозговать этот вопрос. Посоветуйтесь с начальниками отделов и завтра доложите. Сокращение аппарата управления—это веление времени. Наше управление не может стоять в стороне от столбовой дороги происходящих в обществе реформ.

Как только Семенова ушла, Самохвалов, слегка рванув галстук на вороте рубашки, откинулся полным не по годам телом на спинку кресла и закрыл свои маленькие, оплывшие жиром глазки. Спустя некоторое время он встрепенулся и, рывком подтянувшись к столу, снял телефонную трубку.

— Это Степан Сергеевич? Здравствуй! Это я, Самохвалов. Ну как?.. Устал как черт с этой работой. А тут еще сокращение. Четырех работников сокращаю... Да ну?! Говори, кто? Подожди, запишу, а то я что-то старею, склероз развивается, наверное... Слышь, погоди, трубку не клади. Я по делу звоню. Разговор наш не забыл? Насчет кирпича и двадцати метров линолеума? То-то!.. Ну о чем говоришь, мы не чужие.

На следующий день в назначенное время в кабинете Самохвалова собрались Семенова и начальник отдела кадров Горелко, сухопарый мужчина с огромным орлиным носом и длинной тонкой шеей. О нем говорили, что он знает все обо всех и что его немного побаивается даже сам Самохвалов. В управлении ценили Горелко за его проницательность, способность быстро схватывать настроение начальника, за умение отвести от сотрудников гнев Самохвалова, когда тот был не в настроении или раздражен чьей-либо неисполнительностью, обладал редкой способностью незаметно навязать свое мнение и убедить сомневающихся либо колеблющихся принять то решение, в котором был лично заинтересован.

— Ваши предложения? — скучно проговорил Самохвалов, катая по столу шариковую ручку. — Только покороче.

— Сергей Константинович, доложите вы, — повернулась к Горелко Семенова, — вы ведь этим вопросом больше меня занимались.

— Хорошо, — отозвался начальник отдела кадров и раскрыл черную папку «Для доклада:».

— Николай Иванович, кандидатуры на сокращение мной подобраны, — Горелко достал список и протянул его Самохвалову. — С начальниками отделов согласовано.

Самохвалов взял список, бегло просмотрел его и сказал: Продолжайте, Сергей Константинович, я вас слушаю.

— Двоих работников надо сократить в плановом отделе. Предлагаются кандидатуры экономистов Середневой и Лысковой. Работники они неплохие, но в прошлое сокращение мы плановый отдел не трогали, а во всех других сокращали. Поэтому эти двое...

— Не годится,— прервал его Самохвалов, — плановый отдел оголять нельзя. И так от них ни одного толкового анализа, ни одной живой цифры не добьешься.

— Из этого мы с Ириной Николаевной и Исходили. И потом, Середнева в отделе микроклимат портит. Она с начальником планового отдела не сработалась.

Семенова, соглашаясь со сказанным, утвердительно кивнула головой.

— Вот и сократите одну Середневу, — недовольно отозвался Самохвалов.

— Конечно, это желательно, — мягко стал возражать Горелко. — Но, увы, по закону такое невозможно. Если сокращать одну единицу, то сокращать надо Лыскову. Она и по стажу, и по опыту, и по семейному положению преимуществ перед Середневой не имеет. Поэтому сокращать надо обеих. Да вы, Николай Иванович, не сомневайтесь, через месяц мы плановый отдел укрепим, единичку туда с Ириной Николаевной добавим. Есть тут у нас одна мыслишка на этот счет. — Обязательно, — поддержала Горелко Семенова.

— Ну, уговорили, — сдался Самохвалов, — А еще двое кто?

— Это из производственного отдела инженер Сверчкова. Вы ее знаете. От нее там все стонут. Ничего не умеет, все заваливает. Одни мальчики да танцы на уме. Каждый день платья меняет.

— От нее давно хотели избавиться, да что-то все мешало, — вставила свое слово Семенова, недолюбливающая Сверчкову.

— А! — улыбнулся Самохвалов. — Это беленькая такая... — И он выразительно повертел ладошкой.

— Она самая, — едва сдерживая улыбку, подтвердил начальник отдела кадров. — Кроме нее, некого. И из моего отдела инструктора Юмашеву. Такая же... как Сверчкова, пустышка. И еще спорит.

— Подожди, подожди... Юмашева? Это не та ли Юмашева, что племянница самого Иосифа Соломоновича?

— Говорят,— согласился, насторожившись, Горелко.

— Тогда ее сокращать не будем, — жестко отрезал Самохвалов, и Горелко понял, что в этом случае он не уступит, — Я с Иосифом Соломоновичем ссориться не хочу.

— А кого же тогда? — пыталась было настаивать на своем Семенова, но Горелко ее перебил.

— Вы правы, Николай Иванович, ее сокращать нельзя,— изменил свое мнение Горелко. — Если говорить по совести, так она неплохой работник. Собственное мнение имеет, по нашим временам ценное качество. Я даже подумывал как-то ее на зав. отдела выдвинуть. Пусть растет. Я ее переведу временно в соседний отдел. Там как раз на пенсию провожают работницу через месяц. А все утрясется, найдем способ вернуть обратно. Или .еще лучше, я вместо нее Кускову уволю по сокрашению. Добросовестная работница, но куда деваться!

— Вот и хорошо, — довольно улыбнулся Самохвалов, но затем наморщил лоб. — Что-то я еще спросить хотел? Ах, да. Мне звонил Степан Сергеевич, тут нет той, о ком он просил? Как ее фамилия-то?.. Да, Дегтярева.

— Нет, — хором ответили Семенова и Горелко.

— Тогда с богом. Предупреждайте их и готовьте приказ.

Прошла неделя. Вся подготовительная работа по сокращению была проведена, приказ по управлению издан и вывешен на всеобщее обозрение. А еще через неделю в кабинете Самохвалова как-то гневно затрезвонил телефон.

— Самохвалов слушает, — привычно, сняв трубку, проговорил хозяин кабинета.

— Ты — обманщик!—загремело в Трубке. — Тебе верить нельзя!

— Да это кто говорит? — оторопел Самохвалов.

— Все так говорят, — безапелляционно отозвалось в трубке. — Ты у меня кирпич получишь, ты у меня линолеумом полы настелишь! Выкуси!

— Так это ты, Степан Сергеевич? — расплылся в радостной улыбке Самохвалов.— Как я рад тебя слышать. Что случилось-то?

— Зато я не очень рад тебя слышать. Ты же обещал оставить мою знакомую. А сам увольняешь.

— Как?! — искренне изумился Самохвалов. — Ничего подобного! Это дезинформация!

— Не лги! — заклокотало в трубке. — А Сверчкову? Это же и есть та самая Дегтярева, о которой я просил.

— Так чего же ты мне Дегтяреву назвал, а не Сверчкову? — У нее что, двойная фамилия?

— Сам ты двуликий, как Янус, — еще с обидой, но уже спокойнее донеслось из трубки. — По мужу она Сверчкова, а по отцу — моему другу — Дегтярева. И ты ее уволил!

— Подожди, пока еще никто не уволен. Да и некипятись ты, Степан Сергеевич, останется она... А я говорю, останется. Хочешь, даже зарплату ей прибавлю... Ну хочешь, даже замом своим сделаю!.. О зарплате вполне серьезно. Вот и прекрасно. А когда кирпич забирать? Вот спасибо, — успокоился разволновавшийся было Самохвалов.

— Так я надеюсь, — ответили ему в трубке, — смотри, не подведи. Бывай! — Ив трубке раздались короткие гудки.

Самохвалов откинулся спиной в кресло, задумчиво вертя в руках телефонную трубку и про себя повторяя: «Сверчкова «— Дегтярева, Сверчкова — Дегтярева»,— потом положил трубку на место и подумал: «Вот жизнь! Из-за кирпича и линолеума унижаться надо. Но ничего, построю дачу_, я эту Сверчкову — Дегтяреву по статье уволю».

Самохвалов нажал клавиш селектора и глухо проговорил:

— Горелко, начальника производственного отдела с приказом о сокращении немедленно ко мне!

Данное слово надо было держать.

ГЛУПЫЙ НАЧАЛЬНИК

Стояло одно учреждение и работало. Где стояло и в какой системе работало, того мы не знаем. Одно известно достоверно: приходили в него по утрам люди, мужчины и женщины, рассаживались в комнатах по столам и составляли бумаги. Поток входящих. Поток исходящих. Два раза в месяц все эти люди подходили к кассе и получали наличными за свой труд. И делали все это очень аккуратно.

Все шло бы своим чередом, но однажды начальник этого учреждения то ли по собственному желанию, то ли по состоянию здоровья ушел на пенсию, и вместо него назначили нового. Впрочем, возможно даже, что не назначили, а выбрали. Не это главное. Главное в том, что оказался новый начальник таким глупым, что никак не мог понять, где он работает и чем его учреждение занимается. И не было бы в этом большой беды, если бы он об этом про себя думал. Да мало ли у нас начальников, и больших и маленьких, которые не знают, чем они целыми днями заняты. И ничего, не пропадают! Беда же в том, что этот глупый начальник решил до сути дойти и все про то выяснить, вместо того чтобы, как все умные люди, тихо сидеть на своем месте, помалкивать, не высовываться и ждать персональную пенсию соответствующего значения.

Вот приходит глупый начальник в один отдел. Отдел как отдел. Средний. Двадцать человек. У каждого стол. На столе гора папок. Одним словом, ничем не примечательный отдел. Приходит, садится в углу на стул и сидит. Сидит и глядит. И больше ничего: ни указаний, ни замечаний. Ничего!

В отделе от сего факта все, естественно, в полной растерянности.

— Может, вам отчет какой надобен или справку составить? — нашелся было руководитель отдела. — Так вы только прикажите.

— Не надо, — отвечает глупый начальник и продолжает сидеть.

— Так может, у вас вопросы к нам какие есть? — не сдается руководитель отдела.

— Нет, — отвечает глупый начальник, — у меня вопросов.

— А, простите, зачем же вы здесь? — изумился руководитель отдела.

— А нет меня у вас, — отвечает глупый начальник, — и считайте, что не было.

Тут уж все в изумление пришли. Как это так нет, если вот он, на стуле сидит! Час глупый начальник сидит, другой, третий. В отделе в этот день всю работу аж за целую неделю переделали и чем дальше заниматься — никто не знает. А глупый начальник все сидит и смотрит. Слова не скажет. Так до самого конца рабочего дня и просидел. На следующее утро в другой отдел пришел и там тоже весь день просидел. Затем — в третий, потом — в четвертый, пятый — и так в каждом из отделов побывал.

Обошел глупый начальник все свое учреждение и после этого в своем кабинете закрылся. Целый день так сиднем и просидел, никуда не выходя. А на следующее утро собрал глупый начальник всех сотрудников учреждения и говорит:

— Учреждение наше закрывается на неделю. Расходитесь по домам.

— А как насчет зарплаты? — задают ему вопрос.— Если за свой счет, то тут мы не согласны!

— Зарплата за всеми сохраняется полностью, — успокоил всех глупый начальник.

Больше возражений ни у кого не было. Сотрудники учреждения, тщетно пытаясь скрыть радость под легким налетом озабоченности, быстрехонько разошлись. Во всем учреждении один только глупый начальник остался. В первый день еще звонили телефоны. Два дня приносили почту. Потом вое смолкло и замерло.

Пролетела неделя. В день выдачи заработной платы глупый начальник объявил явившимся к кассе служащим:

— Товарищи! Получите деньги и можете снова быть свободными.

-— Это почему? — несмело поинтересовалась одна дама.

— Так надо, — сурово ответил глупый начальник и для убедительности поднял вверх указательный па­лец. — Эксперимент!

Больше вопросов не было.

— Между прочим, наш начальник, — глубокомысленно изрек один из сотрудников, пожелавший, несмотря на гласность, остаться неизвестным, — или очень умный, или...

И от поразившей его догадки он побледнел. Однако на него со всех сторон зашикали, и вскоре все разошлись по домам.

Прошел месяц. В учреждении все было спокойно.

В день очередной заработной платы сотрудники снова явились на работу. В дверях учреждения их снова встретил глупый начальник.

— Слушайте меня! — заявил он разомлевшим от. безделья подчиненным. — Я решил закрыть наше учреждение. Оно никому не нужно. Предлагаю всем искать новую работу. Я всех увольняю!

После этих слов сонливость и благодушие у сотрудников как рукой сняло. Что тут началось! Крики, плач, ругань! А тот же сотрудник, пожелавший и на этот раз остаться неизвестным, глубокомысленно изрек:

— Я знал, что вся эта история добром не кончится.

— Это просто возмутительно! — от имени коллектива выступила вперед солидная дама. — Мы протестуем! Если кто-то и может обходиться без нашего учреждения, то это еще не значит, что оно не нужно. Оно необходимо нам! У меня, например, высшее образование. А вы что же хотите меня к станку поставить?! Я могу только управлять! Я патриот своего учреждения и ликвидировать его не позволю! Мы будем жаловаться!

И стали жаловаться.

Понаехало тут разных комиссий. Стали они вопрос изучать и разбираться. Первым делом учреждение открыли, а всех уволенных восстановили на работе. Так что справедливость восторжествовала. Тут бы можно было историю эту закончить, кабы не один вопрос: что же с глупым начальником сталось?

А случилось с ним следующее. Поначалу пришло членам комиссии в голову, что его надо гнать, как опасного партизана и самодура. Но потом кто-то подсказал, что на новом этапе перестройки подобное отношение к руководящим кадрам может быть неправильно понято. И тогда окончательно решили дать глупому начальнику шанс поумнеть. Вызвали они глупого начальника и сказали ему:

—Перво-наперво, получай строгий выговор за свою самодеятельность. А во-вторых, уясни одну истину. Учреждением надо руководить, если ты начальник, а не разгонять его. А если не знаешь, чем заниматься, то начни с укрепления трудовой дисциплины. И, наконец, запомни крепко-накрепко: если что-то сверху установлено, то оно и стоять должно. Если что-то надо закрыть, то его закроют. Но кому это положено и когда придет для этого время. А если чего не положено, то ни-ни.

— А зачем все-таки мое учреждение? — наивно спросил глупый начальник.

Члены комиссии тревожно переглянулись. Никто не знал, что ответить. Наступила мертвая тишина.

—Я так понимаю, что оно нужно для порядка. Раз порядок его предусматривает, значит, ему и быть, — первым подал голос глупый начальник. — Перестройка перестройкой, а без работы у нас никто не должен оставаться!

— Вот это правильно, — довольно заулыбались члены комиссии. Последние слова глупого начальника им явно понравились. С тем они и уехали.

А глупый начальник так и остался возглавлять учреждение.. Сомнения его больше не мучают, и он искренне считает, что перестройку надо начинать каждому с себя и обязательно на своем рабочем месте. О прошлом вспоминать он не любит.

ШАХМАТИСТЫ

красный от гнева, ворвался начальник ЖЭУ-2 Копытов, молодой еще человек, всегда отличавшийся спокойствием и уравновешенностью, в каптерку к слеса-рям-сантехникам.

— Хватит прохлаждаться! — загремел он с порога.— На них жалоба за жалобой, а они в домино играют! Да вы... — Копытов даже задохнулся от охватившего его негодования и не находил ярких и объемных слов, чтобы выразить свое отношение к игравшим в «козла» слесарям.

— Чего это вы, Василь Василич, — удивленно посмотрел на своего начальника бригадир слесарей Федоров, застыв на мгновение с поднятой вверх рукой и зажатой в ней костяшкой, — на время поглядите, через пять минут у нас законный обед. Что же мы и отдохнуть не можем? — и с грохотом опустил руку на стол. Удар получился таким лихим, что вызвал одобрение напарников по игре, а Копытов даже вздрогнул.

— Рыба! — объявил Федоров. — Ты, Славка, считай очки, — сказал он белобрысому парню, игравшему с ним в паре, — наша должна быть.

— Ребята, — взяв себя в руки, примирительно проговорил Копытов, — ну нельзя же так. Ведь если так и дальше дело пойдет, то нас всех просто разгонят.

— Нас не разгонят,—лениво отозвались слесари.— Вас, да! Да и давно пора. Начальников много, а толку мало. Бежать отсюда надо.

— Я, например, давно бы убежал, если бы не служебная комната, — угрюмо добавил белобрысый Славка, — да и заработки — как кот наплакал.

— Ребята, выручайте, — окончательно сдался Копытов, понимая, что «горлом» с этими мужиками ничего не добьешься, — мне только что из треста звонили, срочно надо на тридцатом доме заявки выполнить. Там стояк у одной» бабуси прохудился в туалете, а потом, в пятьдесят седьмой квартире краны текут. Туда телевидение приедет, снимать будут.

— А пусть снимают, хоть квартиры, хоть вас. Нас это не трогает. У нас обед, — холодно ответил Федоров.

— Между прочим, — опять слегка стал заводиться Копытов, — в этом доме вы ремонт всего месяц назад делали. Схалтурили? По-моему, если делать, то делать на совесть, а не делать, так не делать совсем. .,

— А ты нас, Василь Василич, не агитируй. Не надо, мы политически тоже грамотные. Там, где труба течет, там ее совсем менять надо. Там хомут на хомуте. Сейчас идти — опять хомут мужикам ставить? Не пойдем. Выписывай новую трубу, завтра сменим. Да и с кранами та же система. Сальники ты нам дашь? А не дашь, то мы шага в ту квартиру не сделаем. Нам еще одна жалоба через три дня не нужна. А уж если по-честному, то ты, Василь Василич, нас всем необходимым обеспечь, а потом уж за работу спрашивай.

Хоть по первое число. Правильно я говорю, мужики?— вскипел задетый за живое словами начальника Федоров.

— Правильно! — загудели вразнобой слесари, поддерживая бригадира.

— Правильно ты говоришь, я с тобой согласен, — недовольно пробурчал Копытов. — Но нет у меня запчастей на складе! И не будет в обозримом будущем. — Он подошел к Федорову и положил ему руку на плечо. — Я тебя, Савельич, по-человечески прошу. У тебя ведь есть материал. После работы, поди, шабашите.

— Ну этого ты, начальник, не трогай, — резко отозвался Федоров, почувстовав, что тот очень в нем нуждается,— здесь наше, личное. Я за каждую гайку, что на складе взял, отчитаюсь. А если где и подрабатываем, так на подручном материале. Там достанешь, здесь купишь, там обменяешь. А то и на базаре — за кровные.

— Ладно, договорились, — заглянул ему в глаза Копытов, — а я вам в двойном размере оплачу, как за работу в выходные дни. Только уж вы не подведите меня.

И Копытов направился к выходу из каптерки. , — Нет, не договорились, — бросил ему вслед бригадир, заставив Копытова остановиться. В воскресенье нам все одно работать приходится. Вот что, ты Василь Василич, лучше садись с нами в «козла» забить. Славка, ты самый молодой, уступи начальнику место.

Славка послушно вылез из-за стола, остальные слесари затихли, с ухмылкой глядя на Копытова. Копытов побледнел и нахмурился, однако заставил взять себя в руки и, стараясь сохранять спокойствие и уверенность, сел за стол.

— Вот это — другое дело! — весело подмигнув слесарям, заключил бригадир. — А то иди и делай!

Игра началась, но после двух ударов костяшек Копытов бросил свои и поднялся.

— Нет, мужики, эта игра не по мне.

— Вот как! — съязвил Федоров. — Игра не для тебя! Интеллект у нас низкий! Впрочем, у нас и шахматы имеются. Надеюсь, ты в них, Василь Василич, играть умеешь? Так, может, рубанем на интерес, а?

Собравшийся было уходить Копытов остановился и снова вернулся к столу.

— Согласен в шахматы. Но у меня условие. Выигрываю — ты, Савельич, тридцатый дом мне сегодня же делаешь. А еще лучше, если, ты с бригадой до конца недели все до одной заявки выполнишь.

Слесари даже крякнули от неожиданности. Федоров протяжно свистнул.

— Ну ты, начальник, даешь! Тут как бригада решит.

— На другое я играть не буду, — жестко отрезал Копытов.

— А что, — вмешался белобрысый Славка, — давайте сыграем! Вчетвером мы его одолеем. А вот если он проиграет, пусть нам и инструмент, и материал выдаст, как по нормам положено. И запчасти тоже, хоть на базаре покупает. На свои кровные. Но чтобы все честно!

— Добро, — выслушав всех членов бригады, подвел итог Федоров, — будем играть. Ты, начальник, один, а мы вчетвером.

Белобрысый Славка достал из шкафчика шахматы и часы и быстро расставил фигуры. Бросили жребий, играть белыми выпало Копытову. Он сделал свой ход. Сначала мужики спорили над ответными ходами, но потом всю игру взял на себя Федоров, и где-то с десятого хода игра пошла только между ним и Копытовым, а остальные слесари лишь наблюдали за ходом партии.

Копытов играл в юности довольно прилично, подтвердил даже первый разряд, но потом шахматы забросил и свою форму в значительной степени потерял. Играл он осторожно, обдумывая каждый ход, но все же путался и делал ошибки. И инициатива перешла к черным. Федоров, в отличие от Копытова, играл легко, почти не задумываясь над ответным ходом, приговаривая: «Быть тебе, Василь Василич, снабженцем. Разоритесь, ох, разоритесь!»

В середине партии, он, с одобрения всей бригады, решил провести рискованную комбинацию с жертвой ферзя, рассчитывая на эффектный мат, но что-то не продумал, и Копытов оказался со значительным материальным перевесом. После непродолжительной перебранки слесари, болеющие за Федорова, пришли к выводу, что шансов закончить партию даже вничью практически нет, и Федоров, по совету бригады, положил короля. : Копытов тут же встал и, не скрывая своего торжества, сказал:

— Ну, мужики, как договорились. А уговор дороже денег!

— Погодите, Василь Василич, — остановил его Федоров, — надо же дать возможность отыграться! Правильно, мужики?

— Конечно, — одобрительно загудели слесари, готовые снова к шахматной баталий. — Надо дать возможность отыграться, так будет честно.

— Хорошо, — подумав, согласился Копытов. — Но только в понедельник и на тех же условиях.

И он решительно вышел из каптерки.

На следующий день Копытов приехал в трест. Когда он вошел к управляющему, тот встретил его в хорошем настроении.

— Спасибо, Василий Василич, от души спасибо. Думал, что не справишься. Успел! Вчера приезжаем с телевидением, а жильцы свою жалобу сняли. Оказывается, у них все уже отремонтировано. Даже труба заменена. Да, слесарям, объяви благодарность и выдай денежную премию. Средства на поощрение мы выделим. Спасли лицо треста, это не шутка!

— А знаете, как мне это удалось? — не удержался Копытов и рассказал управляющему о своем споре и шахматном матче.

Тот весело рассмеялся, тут же достал шахматы из шкафа и предложил Копытову сыграть с ним. Когда они уселись, управляющий по селектору передал своей секретарше:

— Надежда Семеновна, я занят. Очень! Ко мне никого не пускать и телефон не соединять. Кто бы ни звонил.

Эту партию Копытов проиграл. И довольно быстро. Вторую партию они сыграли с тем же результатом.

• М-да, — задумчиво проговорил управляющий,—На Таля не тянешь! Но ничего, занимайся по вечерам, может, снова фортуна улыбнется. А с материалами мы тебе поможем. Хотя у нас тоже, сам знаешь, не густо.

С этого дня Копытов засел по вечерам за справочники по теории шахматной игры. Приближающийся понедельник его страшил.

Утром в первый день новой рабочей недели Федоров деликатно ему напомнил об отыгрыше. Копытов подтвердил свое слово и сказал, чтобы его ждали после работы. Когда он спустился в каптерку к слесарям, там уже на столе стояли расставленные фигуры и часы. Игра началась. На этот раз не спешил никто. Только спортивное счастье снова улыбнулось Копытову. Он выиграл. Перед уходом договорились о новом матче через неделю.

Говорят, хоть и верится с трудом, в ЖЭУ-2 больше нет проблем с обеспечением слесарей запасными частями и инструментом, а эти матчи все продолжаются. Идут они с переменным успехом. Сейчас Копытов и белобрысый Славка подтвердили уровень кандидатов в мастера спорта, Федоров играет в силу хорошего первого разряда, и остальные члены бригады значительно повысили свое шахматное мастерство. И только управляющий трестом играет на прежнем уровне. Впрочем, это не мешает Копытову играть с ним вничью и даже изредка проигрывать, чем управляющий трестом бывает особенно доволен.

ТОНКИЙ И ТОЛСТЫЙ

Начальник отдела Спиридонов, очень толстый, невысокого роста мужчина средних лет, сидел в тяжелом, массивном кресле за рабочим столом и обдумывал докладную записку ответственному секретарю. Это кресло было единственным в кабинете и как бы подчеркивало особое должностное положение его владельца. Прямо против Спиридонова на обычных стульях работали сотрудники отдела. В кабинете было тихо, слышалось шуршание бумаги и скрип карандашей. Вдруг дверь в отдел открылась, и в нее ввалился тонкий высокий мужчина, поразительно небрежно одетый. Его вытянутая яйцевидная голова с впалыми щеками и острым носом с трудом держалась на длинной шее, он медленно, без робости огляделся и хриплым голосом произнес:

— Привет, братва! Кто здесь бугор?

Но, почувствовав устремленные на него со всех сторон удивленные и возмущенные взгляды, слегка замялся и резко изменил тон:

— Прошу прощения. Пардон. Мне начальник нужен. Бумагу вот подписать.

— Я начальник, — строго и сухо сказал Спиридонов,— давайте ее сюда.

Длинный мужчина вразвалку пошел между столами, с любопытством и одновременно настороженно глядя исподлобья на Спиридонова. Но вот его глаза скруглились, лицо неожиданно расплылось в улыбке.

— Спиридоша! Ты?! Вот это встреча! Сто лет не виделись! — И он, в два шага пройдя пол кабинета, оказался у стола Спиридонова и развязно, по-свойски с размаху ударил его рукой по плечу:—Здорово!

— Здравствуйте, — морщась от боли, ответил удивленный и растерявшийся Спиридонов. — Но что вы себе позволяете? Я, простите, вас не знаю.

— Ну, это ты брось. Смотри-ка на меня. Узнал?

Спиридонов и без этого всматривался в лицо посетителя, стараясь его вспомнить, в то же время внутренне готовясь к любой неожиданности, впервые пожалев, что его стол стоит в углу кабинета и от него имеется только один выход, так как второй был занят металлическим сейфом.

— Простите, но я вас не знаю.

— Ха-ха-ха, — засмеялся длинный, — да Харитонов я. Харитон. Вспомнил? Ну в школе вместе учились,

— Вспомнил, — с легким сомнением в голосе проговорил Спиридонов. В этом долговязом посетителе он едва признал своего однокашника, от которого уже тогда стонала почти вся школа. — Харитонов Алешка? Так? Вы в «а» учились, а я в параллельном, «б». Кажется, так? — И его лицо расплылось в ответной радостной улыбке. — Ну, здорово! Как жизнь?

— Точно,— совершенно не слушая Спиридонова, продолжал между тем говорить длинный. — А ты, друг, как изменился! Растолстел. Еле-еле тебя узнал. Да ты и тогда любил пожрать. Тебя ребята Обжорой дразнили. Вечно ты жевал. Ха-ха-ха. А помнишь, как ты котлеты в столовой у девчонок стянул? А?

Спиридонов покраснел, радостное выражение на его лице исчезло, и он поглядел на сотрудников. Все они перестали работать, явно прислушиваясь к их разговору.

— Не помню этого, — нарочито громко ответил Спиридонов. — Ну, давай-ка свою бумагу, я посмотрю.

— Ну вот, бумагу, — небрежно отозвался Харитонов.—-Такая встреча! Сейчас выпить надо. Бросай пост и пошли. Кротов здесь и без тебя хватает.

— Вы что говорите?! — делая незаметные знаки своему однокашнику, проговорил Спиридонов. — Я на работе. Неудобно даже такое слушать.

— Хо-хо-хо! — передразнил длинный Спиридонова, не обращая внимания на знаки. — И давно ты таким умником стал? Я помню, на уроки ты охотно не ходил. Учился кое-как. С двойки на тройку.

— Зачем же вы так говорите? Я хорошо учился.

— Ты — хорошо! А в каком классе тебя выгнать хотели? Или это не тебя? Да нет, тебя! Впрочем, это неважно.... Ну, пошли!

• Давайте вашу бумагу, я подпишу, — с неприязнью проговорил Спиридонов, — а встретимся после работы. У меня. Я вам визитку с домашним адресом дам. А сейчас идите. Я занят. Серьезно, очень занят.

• Занят! Он занят! — не слушал его Харитонов, усевшись прямо на стол, сдвинув и смешав при этом все бумаги. — Да тебе здесь делать нечего. Сам только вид и делаешь, что работаешь. В институт-то, поди, по блату поступил. Слушай, а может, ты диплом купил? Точно, купил! Ты и в школе хитрый был. Тебе бы в торговле работать! А ты в контору залез. Хотя тебе и здесь неплохо. Копейку гребешь. Нашего брата обираешь. Я вот тоже тебе две красненькие приготовил, но теперь не дам. Со своего брать—позор, последнее дело. Шучу! Шучу!

— Да вы что говорите, думаете или нет? — возмутился Спиридонов, одновременно с испугом украдкой посматривая на своих подчиненных. «Все, теперь разнесут по управлению. Сплетни, разговоры. Подлец Харитон, оклеветал с ног до головы. Мы с ним никогда не дружили, он и тогда мне противен был. Да кто теперь поверит? Вон как Вера Петровна слушает, каждое слово запоминает... — лихорадочно думал он. — Надо его во что бы то ни стало выпроводить отсюда, и как можно скорее».

— Послушайте, Харитонов, — громко сказал Спиридонов, чтобы слышали все, — пошутили и хватит. Вы и в школе шутником были. Надо розыгрыш этот кончать. А то могут подумать, что все правда. И идите, прошу вас. Не милицию же мне вызывать? Вы хулиганите. Нехорошо это.

— Милицию он хочет вызвать?! Вот напугал! Да ты что, Спиридон? Я ведь уже два раза сидел. Да, чуть не забыл. На «зоне» мужика лет пять назад встречал. Вылитый ты! А может, это ты и был? Тот за воровство сидел, в особо крупных размерах. А ведь ты, Спиридон, мне помнится, в школе того... слаб на руку был. Ведь это ты украл у нашей физички из сумки кошелек с деньгами? Помнишь?

— Хватит врать! — поднявшись с места и сжав со злостью кулаки, взорвался от гнева Спиридонов. — Идите-ка отсюда! А то... Я не знаю, что с вами сделаю,

— Не знаешь? А что ты мне можешь сделать? Друг ты мой закадычный. Я тебе не чужой. Понимать это надо! А кошелек украл не ты, а Фома, помнишь его? А ты, кажись, колечко золотое или перстенек свистнул. Да, давно это было. Слушай, а ты неужели только на одну зарплату живешь? Так я тебе и поверил! Вон какой! На зарплату таким не станешь. Вот посмотри на своих работников, все куда худее тебя. Да ты на меня не обижайся. Ишь, надулся. Я всегда правду-матку в глаза режу. Из-за этого в начальники-то и не вышел. А ведь мог бы. А вообще-то, я тебе завидую. Мне теперь так в жизни не устроиться. Денег у тебя, поди, тьма-тьмущая. Это я нищета! Я вот семьдесят рублей украл, так меня в тюрьму. А ты и тыщу возьмешь, все равно не сядешь. Признайся, ведь не сядешь?

• Сяду! — глухо прохрипел Спиридонов и, подняв тяжелое кресло, изо всех сил швырнул его в тонкого.

МАСКА

Директору Дворца культуры «Мир» Курочкиной Алле Николаевне, женщине предпенсионного возраста, начальство доверительно сообщило о том, что на открытие новогоднего карнавала к ней во дворец может приехать сам товарищ Мишкин. Поэтому особое внимание начальство просило обратить на маски и костюмы. Был слух, что якобы Мишкин в разговоре с работником отдела культуры выразил неудовольствие тем, что и молодежь, и вполне солидные взрослые люди часто бывают неразборчивы в выборе костюмов и масок. Так, например, одеваются в персонажей басен: волков, баранов, козлов, петухов или, еще хлеще, в лиц с сомнительной репутацией: чертей, разбойников и цыган. У детей такой маскарад понятен, а вот у взрослых это выглядит весьма и весьма двусмысленно. И Алле Николаевне предложили в этом плане проявить принципиальность и сделать все, чтобы товарищ Мишкин остался карнавалом доволен.

Курочкина не зря считалась опытным работником. Из сценария праздника ею немедленно были изьяты все щутки и репризы, смысл которых мог быть истолкован превратно или не понравиться высокому гостю.

Перед началом карнавала Алла Николаевна хотя и волновалась сильно, но в целом была довольна. Принятые меры дали результаты: ни одной сомнительной мас­ки и костюма, занесенных в специальный список, в зале у елки не было, да и не могло появиться. Два здоровенных парня в костюмах Иванушки-дурачка и с красными повязками на руках строго следили за этим у входа.

Вечер давно начался, но товарищ Мишкин все еще не появлялся. И это огорчало Аллу Николаевну. Гости между тем чувствовали себя все более и более раскованно, всюду звучали смех, задорные шутки и язвительные остроты. В зале появилась даже баба-яга. Курочкина сначала забеспокоилась, но потом махнула рукой: этот костюм хотя и не был одобрен, на и среди нежелательных тоже не числился. Главным же было то, что карнавал продолжался и шел по четко утвержденному сценарию. Алла Николаевна, одетая в костюм Снежной королевы, и сама станцевала один или два танца. Однако для кого карнавал — отдых, а для кого — работа, и Алла Николаевна, пошла в свой кабинет, чтобы, позвонив кому надо, сообщить о ходе мероприятия, да и заодно узнать о товарище Мишкине. Руководство ее рапорт одобрило и предупредило, что товарищ Мишкин уже выехал. Встревоженная долгожданным сообщением, Курочкина поспешила в зал и вдруг в коридоре лицом к лицу столкнулась с человеком в маске петуха. Причем маска эта была такой яркой и необычной, так искусно сделанной, что директор дворца замерла от удивления на месте и на мгновение лишилась даже дара речи.

— С Новым годом! — довольный произведенным эффектом, засмеялся человек в маске и направился в зал.

— Стойте! — тихо, но властно потребовала Алла Николаевна, загородив маске дорогу. — Откуда это у вас?

— Подарили, — смеясь, ответила маска и, взяв под локоть Аллу Николаевну, предложила:—Пойдемте веселиться. Ведь скоро Новый год!

Кровь ударила Алле Николаевне в лицо. Она, Курочкина, будет на глазах у самого товарища Мишкина стоять рядом с «петухом»! «Только через мой труп!» — решила она и тут же потребовала:

— В этой маске в зал вы не войдете. В таких масках мы никого не пускаем, нельзя портить людям вечер. Подумайте, что люди скажут, увидев вас у елки?

Человек в маске засмеялся:

— Ничего не скажут. И потом, если вам маска не нравится, то зачем же вы за других людей решаете? Это нехорошо!

— Да вы просто хулиган! — обиженно закричала Курочкина. — Кто вас сюда пустил?

— Позвольте, а почему вы меня оскорбляете? — запротестовал «петух».

— Ребята!—громко позвала Алла Николаевна.— . Выведите этого хулигана.

—Нет, давайте разберемся, — предложил мужчина, Хотя в голосе его зазвучали нотки недовольства, — нельзя же так! И потом, меня здесь ждут.

И он сделал новую попытку пройти в зал, но двое Иванушек уже схватили его с двух сторон за руки и силой повели по коридору.

— Отпустите меня, — вырываясь, громко потребовал мужчина, — я сам пойду.

Иванушки отпустили его. Мужчина стал поправлять свой костюм и одновременно возмущаться: Чем моя маска хуже других? Позовите кого-нибудь из руководства.

— Слушай, — снисходительно ответил ему один из Иванушек, — мотай-ка ты отсюда по-хорошему, пока мы тебе не накостыляли. А для сведения скажу, что начальство какое-то запретило такие глупые маски, как у тебя, одевать на праздник. Если хочешь веселиться, выброси маску и приходи.

— Интересно, какой же болван такое указание дал! — возмутился мужчина в маске.

— Почему этот человек все еще находится здесь? — раздался вдруг недовольный голос Курочкиной.— А вам я скажу, что указание такое дал не болван, а сам товарищ Мишкин.

Мужчина после этих слов резко снял маску.

— Это недоразумение, — проговорил он, — видите ли, я никогда... Соберите мне немедленно всех ответственных за это мероприятие,- глаза мужчины блеснули властно и жестко.

— Да при чем тут вы? — не глядя на него, грубо оборвала мужчину Курочкина. — Не мешайте нам отдыхать как положено. Уходите, пожалуйста, да побыстрее. Сейчас сюда с проверкой явятся, а тут вы с этой дурацкой петушиной маской.

— Отставить сборы. Пусть люди веселятся,- как бы сам себе проговорил мужчина,- а я... так мне и надо, — и глубоко вздохнув, медленно пошел к раздевалке. Получив пальто и шапку, он с достоинством оделся и вышел на улицу.

«Плохой из тебя вышел Гарун аль Рашид, — проговорил он сам себе, вспомнив свои, как ему теперь показалось, нелепые замечания. — И хотя говорил ты, брат, совсем о другом, но вытолкали тебя взашей по твоему же распоряжению». Тут он брезгливо посмотрел на петушиную маску, которую все еще держал в руках, и отшвырнул ее в сторону.

«Однако надо спешить домой, — решил он, —до двенадцати еще целых пятнадцать минут! Успею!».

И Мишкин, успокоив себя тем, что нет худа без добра, быстро пошел по улице к ожидавшей его персональной машине «Волга». А вслед ему из ярко освещенного Дворца культуры «Мир» неслась веселая музыка.

УТОПИЯ

Ангелина Кругозорова, молодая перспективная журналистка, подготовила критическую статью о плохом снабжении горожан свежими овощами и фруктами. Редактор, ознакомившись с материалом, был настолько доволен, что, забыв и про солидность, и про осторожность в оценках, по-мальчишески хлопал себя ладонями по пухлому животу, восклицал: «Толково! Смело! Из этой девочки со временем выйдет от-лич-ный газетчик!» Окрыленная неожиданной похвалой шефа, Ангелина прибежала в краевой агропром поделиться радостью и поблагодарить своего хорошего знакомого, подобравшего ей для статьи интересные цифры и факты и, кроме того, давшего ряд весьма полезных советов.

— А, пустяки, — отмахнулся тот. — Пойдем-ка лучше на заключительный этап соревнования по урожайности. Будет очень интересно. Не пожалеешь. Кругозорова скорее из чувства признательности, нежели из желания увидеть что-то занимательное и необычное, согласилась.

Большой актовый зал, куда они вошли, напоминал собой растревоженный улей. Но вот появилось жюри и с достоинством заняло свое место на сцене. Председатель жюри, худой долговязый мужчина с огромной лысоватой головой, немедленно потребовал тишины и объявил о начале конкурса, выразив желание, чтобы присутствующие встречали участников доброжелательно.

Первым на свободное место перед жюри вышел импозантный мужчина средних лет, в его руках был черный кожаный чемодан. Мужчина медленно раскрыл чемодан и сказал:

— Я хочу представить на ваш справедливый суд огурцы и помидоры. Мой сорт огурцов уникален. Он высокоурожаен. Но главное, он засухоустойчив. В привычных регулярных поливах этот огурец не нуждается. Если хотите, его можно высаживать даже в пустынях — урожай гарантирован! Вкусовые же качества огурца просто отменные! Во всяком случае, не хуже, чем у тех, что выращены на поливных грядках.

Тут мужчина, высоко подняв над головой, показал два небольших пупыристых огурца и вдохновенно продолжал:

— Но главная моя гордость — помидоры. Семена томатов я высаживаю сразу в землю, без рассады, что, согласитесь, весьма удобно. К июню этот сорт догоняет в своем развитии все остальные сорта, выращиваемые по традиционной технологии. О вкусовых качествах говорить не хочу, можете убедиться сами.

И мужчина, достав крупный, ядреный помидор, разломил его и показал жюри. Сочная нежная мякоть томата была прекрасна. Ангелина Кругозорова невольно почувствовала приступ аппетита и сглотнула слюну.

— Кто это? — с придыханием спросила она, восхи­щенная увиденным.

— Козлов! Главный агроном совхоза «Овощной». Кругозорова обмерла. Перед ней на мгновение всплыли строки из ее статьи: «Из года в год провали­вает план поставок овощей совхоз «Овощной». Главный агроном этого хозяйства тов. Козлов привычно и равнодушно жалуется на засушливое лето, вместо того чтобы грамотно и с любовью к земле работать, добиваясь гарантированных урожаев независимо от капризов природы».

Между тем свои успехи перед жюри демонстрировал уже новый претендент. Им оказался председатель К-ского райпо Загдеев, невысокий полный мужчина предпенсионного возраста.

— Не хочу бросать тень на достижения уважаемого коллеги, — загремел Загдеев на весь зал, поскольку обладал зычным голосом, — но, думается, главное — не вырастить урожай, а довести его до стола, то есть до нас с вами. Обратите внимание, вот эти свежие огурцы сорваны почти три недели назад, а до сих пор не утратили своего товарного вида. Такой огурец приятно и купить, и скушать! А вот — выведенный мной сорт помидоров. При температуре от плюс два до ноль градусов по Цельсию они могут лежать в погребе или холодильнике почти три месяца. Подумайте, ведь такими сочными, вкусными и свежими овощами можно украсить даже новогодний стол!

В зале восторженно зааплодировали, а Ангелина Кругозорова побледнела как полотно. «Помидоры и огурцы, отправленные в магазины из хозяйств К-ского райпо, зачастую имеют непривлекательный, жухлый вид. Они не только не вызывают у жителей желание их купить, а, наоборот, отпугивают от овощных магазинов и ларьков и бросают хозяек в объятия оборотистых продавцов на частных рынках», — вспомнила она написанное в статье. Ей стало жарко. Но влекомая непреодолимой силой и все еще не веря своим глазам и ушам, бледная и растерянная, ничего толком не понимая, Ангелина Кругозорова протиснулась ближе к сцене.

И тут в течение еще долгих двадцати минут, изумленная и одновременно подавленная, Ангелина Кругозорова узнала о поразительных успехах, достигнутых в краевом агропроме в выращивании, хранении и переработке тыквы, моркови, свеклы, турнепса, яблок, груш, слив и еще многих других овощных и фруктовых культур, о которых она не только никогда ничего не слышала, но даже и не подозревала об их существовании.

— А, вот вы где, — вдруг услышала Ангелина голос своего знакомого.

Она вздрогнула и резко повернулась к нему: — Теперь я пропала! Статью надо срочно переделывать. А тебя... тебя я видеть не хочу, понял?

— Ты чего это, Ангелина? — искренне удивился тот. — Какая тебя муха укусила?

— Муха?! — с ненавистью воскликнула Кругозорова — А это что такое? Ведь после этих соревнований по урожайности все надо писать заново. Это конец!

— Ну, — успокоился начавший было волноваться знакомый, — у нас в статье все правильно. И забирать ее не надо. А этот конкурс — конкурс урожайности на личных дачах и огородах работников агропрома. И к статье он никакого отношения не имеет.

— А я то думала, — пробормотала Кругозорова, враз обмякнув.

— Вот и напрасно. Мы ведь не утописты.

ВЕЧНЫЙ ДВИГАТЕЛЬ

Доктор технических наук профессор Валентин Сергеевич Разумов сидел в рабочем кабинете своей квартиры и угрюмо смотрел по сторонам. На столе перед ним лежала только что начисто отпечатанная статья для научно-популярного журнала. Разумов просмотрел ее и ясно понял, что статья не удалась и печатать ее в таком виде он не будет. От сознания того, что предстоит нудный и, в общем-то, ненужный разговор с главным редактором, который лично просил его написать эту статью, на душе профессора было муторно. Переделывать статью было уже поздно, а отдавать ее в таком виде — стыдно. Погруженный в мрачные мысли, Разумов не заметил, как в его кабинет вошел [хорошо ему известный студент четвертого курса Савочкин, которого он считал довольно дельным и способным. Видя, что профессор не обращает на него внимания, Савочкин, вежливо кашлянул. Разумов от неожиданности вздрогнул и, увидев Савочкина, рассердился.

— Молодой человек, — медленно, чеканя каждое слово, произнес профессор, — кто вас сюда пустил? Вы же знаете, что дома я ни экзамены, ни зачеты не принимаю. Кроме того, сегодня среда. А в этот день я занимаюсь только наукой.

— Простите, пожалуйста, профессор, — невозмутимо ответил Савочкин, — у меня срочное дело.

— Дело? У него ко мне дело! — закипел от гнева профессор.— Потрудитесь-ка лучше выйти вон и не мешать мне работать!

— Я не сделаю этого, — побледнев от волнения, сразу же отозвался Савочкин. — Вы обязаны выслушать меня.

— Я обязан! Гм! Это почему же?

— Я сделал изобретение. Нет, даже открытие.

— Гм. Этого мне только и недоставало. Однако любопытно. Ну что ж, показывайте свое изобретение, свой «вечный двигатель».

Разумов устало откинулся в кресле, всем своим видом давая понять, что он заранее знает о том, что отвлекают его по всяким пустякам, и соглашается выслушать очередную глупость только из-за деликатности.

Савочкин после этих слов профессора сделался красным, но уверенно подошел к рабочему столу и положил на него небольшую металлическую коробочку:— Валентин Сергеевич, вы угадали, я действительно изобрел вечный двигатель.

— И где же он?—с ухмылкой спросил Разумов.— Уж не в этой ли коробке?

— Да! — прерывающимся от волнения голосом ответил Савочкин. — Эта коробка и есть вечный двигатель.

Профессор рассмеялся. Потом взял в руки коробок и стал его вертеть в руках.

— А вы, Савочкин, шутник.

— Нет, я не шучу, — возразил студент.

— Ну, а если не шутите. — перешел на серьезный тон Разумов, — то вам надо обратиться не ко мне, а к психиатру.

— Валентин Сергеевич, выслушайте меня, — торопливо заговорил Савочкин. — Я тоже знаю, что теоретически вечного двигателя быть не может. Но я его изобрел!

— Не говорите ерунды.

Разумов положил на стол коробок, а про себя подумал, - Пусть себе выговорится, раз уходить не хочет. Отвле немного. Все одно день пропал. Ничего, кроме ерунды, в голову не лезет». Вслух же он добавил:

— И это вечный двигатель? Здесь нечему двигаться. Или там внутри коробки есть пружина?

— Нет, Валентин Сергеевич, — немного приободрился Савочкин,—там пустота.

— Как пустота? — искренне удивился Разумов. — Что, совсем ничего нет?

— Да, — подтвердил слова профессора Савочкин. — Принцип действия моего двигателя основан не на механической силе. Но его энергию можно превратить в поступательное движение. Это лишь модель моего вечного двигателя. Но модель действующая.

— Гм. И ее можно запустить? Она что, прыгает, вертится, катится?

— Нет. Эта коробка нагревается и остывает. Правда, я еще не все продумал в ней. У вас есть спички?

— Спички? — удивился профессор. — Зачем?

— Запуск машины производится путем первичного сообщения энергии.

— У меня нет спичек. Я не курю. Но они, наверное, есть на кухне.

— Ладно, — уже почти не слушая профессора, уверенно завертелся у стола Савочкин, — у меня есть зажигалка. Коробку желательно поставить на что-то. Ну вот хотя бы на эту подставку. — И Савочкин подвинул к себе бронзовую царь-пушку, сувенир, подаренный Разумову несколько лет назад одним из знакомых.

— Давай, твори, -обреченно махнул рукой профессор.— Только пожара не наделай.

Савочкин между тем уже поднес пламя зажигалки к коробку и уверенно стал комментировать свои действия:

— Сейчас коробочка нагреется, и я ее поставлю на пушку. Вот ее уже нельзя держать в руках. Будем считать, что двигатель запущен. Сейчас она начнет остывать.

— Вот это открытие! — всплеснул руками профессор и весело захохотал.

— Остывает она примерно до минус двадцати градусов по Цельсию, — не обращая никакого внимания на обидный смех Разумова, продолжал студент.

— Фантастика! — не удержался профессор. — Не может того быть!

• Может, — уверенно заверил его Савочкин. — Пока коробка остывает, я постараюсь кратко изложить основной принцип ее действия. Итак, известно, что все вещества состоят из атомов. Атомы соединены между собой в молекулы. Атомная энергия есть энергия от расщепления ядра атома. Механическая энергия нагревания основывается на колебании атомов. Вы понимаете, к чему я клоню, Валентин Сергеевич?

— Не очень, но продолжайте.

— Хорошо. Я решил добиться использования энергии, высвобождаемой при разрыве атомов между собой. Эта энергия достаточно велика, но как ее изменить? И тут мне помогли споры у нас в общаге о процессе старения. Что такое старение? Это физиологический процесс, при котором клетки организма утрачивают одни элементы и приобретают другие. Следовательно для омоложения эти процессы надо провести наоборот. Теперь вы меня понимаете?

— Признаться, нет, Но это ничего.

— Ничего, потом поймете, — небрежно бросил увлекшийся своими рассуждениями Савочкин и продолжил;— Тогда я подумал. Все однородные-элементы в природе имеют постоянную тягу к соединению, а затем — к распаду. Процессы эти постоянны и одновременны. Но они занимают длительные промежутки времени. А что, если эти процессы ускорить всего до нескольких часов, минут и даже секунд. А? Вот в чем решение вопроса! Сначала я думал, что такое ускорение просто невозможно. Но потом мне пришла гениальная мысль, профессор. Надо лишь взять кислород, водород, углевод и любой нейтральный элемент, не вступающий в обычных условиях в реакцию. Что при этом происходит? Получив первичный импульс, помещенные во внутрь газы вступают между собой в реакцию и начинают сжиматься до вязкого или плотного состояния. При этом теплота поглощается и коробочка остывает. Затем, когда связывание доходит до критической точки, то есть когда внутренняя накопленная энергия начинает превышать силу, сжимающую элементы, и эти новые образования разрушаются, то происходит процесс высвобождения энергии. Коробочка нагревается. И нагревается опять до известного нам предела, достигнув которого процесс превращается уже в свою противоположность. Если часть этой энергии забирать, то машина сама восполнит недостаток Из окружающей среды за счет солнечной энергии. Это же машина с абсолютным КПД!

— Гм-гм. Путано все это у вас и как-то бессвязно изложено. Но что-то во всем этом есть. — Тут профессор Разумов сжался и настороженно огляделся, словно желая убедиться, что, кроме Савочкина, его никто не видит и не слышит. — Ну а расчеты, формулы-то у вас есть? Как вы все это с научной точки зрения обоснуете?

— Вот поэтому я и пришел к вам, профессор. Мне нужна ваша помощь.

И Савочкин протянул Разумову толстую общую тетрадь. Профессор неторопливо стал листать записи, думая про себя: «Интересно, что за ерунду он тут написал. Говорил, конечно же, он глупости, но как убедительно, как напористо! А потом, кто его знает, где истина?»

По мере того как Разумов вникал в написанное, лицо его все больше и больше багровело, наконец он взорвался:

— Вы что мне подсунули?! Это же запись моих лекций прошлого года. И записаны они поразительно невежественно. Вы что, за идиота меня принимаете?!

И тут Разумов представил себе, что могло бы произойти, если бы он поверил Савочкину и дал согласие на свое участие в этой сомнительной и совершенно глупой затее, и что об этом подумали бы его коллеги, среди которых немало таких, кто был бы рад любой его оплошности. Вот бы опозорился! И от этой мысли у Разумова закололо в груди.

— Да вы просто хулиган! — закричал он. — Вон отсюда!

• Вы не имеете права меня оскорблять, — робко возразил ему Савочкин. — Я доказал вам свое изобретение. Вот она, коробочка.

- Ах, коробочка! Вот тебе коробочка! — И профессор, не глядя, бросил ее в Савочкина, затем он схватил тетрадку и швырнул ее вслед за коробкой. — Убирайся к чертовой матери! А то я за себя не отвечаю.

После этих слов профессор Разумов резко отодвинул стол и с искаженным злообой и ненавистью лицом направил­ся к растерявшемуся Савочкину. Тот тихо ойкнул и, бросив на произвол судьбы свое изобретение, выскочил за дверь.

С исчезновением Савочкина профессор долго еще ходил по кабинету и все никак не мог успокоиться. «Каков негодяй! — клокотало все в нем. — Каков разбойник! Что себе позволяет, сопляк!»

Однако чем дольше так ходил и размышлял Разумов, тем все больше он успокаивался. Злоба на студента постепенно улетучилась, и он уже без раздражения стал думать: «Шутник этот Савочкин! До чего додумался?! Разыграть меня, старика, решил. Ох уж эти студенты! Мы в студентах тоже паиньками не были, но чтобы такое себе позволять, не-ет, до этого мы не доходили». Наконец он совсем успокоился и о случившемся стал вспоминать уже с улыбкой: «Ох и чудак же этот Савочкин! Надо будет обязательно об этом случае рассказать студентам». И он даже повеселел, представив себе веселую реакцию студентов на его рассказ.

Валентин Сергеевич решил сохранить по этому случаю и тетрадь, и коробочку. Он поднял с пола тетрадку и хотел взять коробок, но не смог. Пальцы его пронзительно обожгло холодом. Коробок оказался холодным и даже слегка покрытым инеем. От удивления Разумов раскрыл рот и снова потянулся к злополучному коробку. Нет, чувство осязания его не обманывало. Коробок действительно был холодным.

«Но ведь этого же просто не может быть, — сам с собой начал спорить Разумов. — Этого не может быть! Но ведь вот он, коробок. Я же не сплю. Подожди, а если розыгрыш еще не кончился? Но откуда в комнате этот холод? Откуда? Вот загадка так загадка!» Профессор достал носовой платок, свернул его в несколько раз и при его помощи положил коробок на стол. Затем он сел в кресло и задумался. Сколько он так просидел, сказать было трудно. Когда же Разумов оторвался наконец от своих размышлений и дотронулся до коробка, то невольно издал крик изумления. Коробок оказался нестерпимо горячим! Теперь у Разумо-ва сомнений в правдивости, изобретения Савочкина не было. И все-таки, чтобы себя проверить еще раз, профессор с досадой плюнул на коробок, который тотчас же зашипел, как раскаленный утюг. Разумов развел руками, попятился, плюхнулся в кресло и застыл в удивлении.

ОТВЕТСТВЕННОЕ РЕШЕНИЕ

Генеральный директор НПО «Пробка» доктор наук Несмышленое думал. Думал всем мозгом. Напряженно. И, как обычно, при такой усиленной работе ума, кончики ушей у него дрожали, а гладко выбритые щеки периодически надувались. От того, что сейчас им будет решено, в НПО «Пробка» зависело многое, а главное — собственное благополучие.

Перед директором на столе лежало два листка бумаги, на каждом из которых было написано по одной фамилии: «Нешустряев» и «Напроломов». Одного из них с завтрашнего дня он должен назначить своим замом по науке. Но кого?! И серое вещество в угловатом черепе Несмышленова нервно запульсировало. «Спокойно, — в который уже раз говорил он себе, — попробуем проанализировать ситуацию еще раз. Сначала. Итак, Нешустряев. Что он из себя представляет? Старик, за шестьдесят, мечтает о персональной пенсии, но едва ли ее получит, начальство уважает, никуда не лезет. Вечный кандидат наук. В науке давно ничего не движет, скорее тормозит. Опекает молодых: с редким аспирантом не издал в соавторстве статью или монографию. Теперь возьмем Напроломова. Энергичен. Работоспособен. Самолюбив и заносчив. Не признает авторитетов. Спорит с начальством. Проблема: назначить первого — можно все запустить, назначить второго — может подсидеть. А до пенсии еще пять лет лямку тянуть».

Несмышленое закрыл глаза. Ни к одному кандидату у него душа не лежала. Будь его воля, он бы никого не назначил. Да опасно, из министерства уже интересовались. Тут если промедлить, они своего подсунут «варяга». А это не к добру. Ему, Несмышленову, через два года снова переизбираться. Раньше хорошо было, кого сверху укажут, тому и быть замом. И с тебя как с гуся вода, ты вроде бы ни при, чем. Только где они, эти золотые времена? Теперь он должен сам решать и лично отвечать за последствия.

Несмышленов медленно встал и прошелся, по кабинету. «Не-шуст-ря-ев», — повторял он в такт своим шагам; «На-про-ло-мов», — отзывался скрипом пол.

Директор отчаянно замотал головой. А тут еще Свистулькина со своей лабораторией. Ей, видите ли, экспериментальная база нужна для разработки научной проблемы: «Каждая ли пробка — затычка?».

Ей нужна база, а он лысеть должен от тяжких дум. Оно, конечно, тема интересная. Если выгорит, может, даже на госпремию потянет. А это заманчиво. Сначала лауреат, а там, глядишь, и академик. А если не потянет Свистулькина? Скандал будет. Если, скажем, Напроломову, все на молодость спишут, то ему не простят. Как пить дать — на пенсию проводят. А может быть; всё это его врагами специально придумано, а?

Несмышленое от этой мысли даже вспотел и, нехотя подойдя к столу, взял в руки листки с фамилиями кандидатов. Подобно мифической Фемиде, зажмурив глаза, он взвешивал на ладонях листки в надежде уловить, какой из них перетягивает. Директор понимал, что выбирать все равно придется ему, но тянул с окончательным решением, как окруженный неприятелем самурай с харакири. Скрип открывающейся двери заставил его открыть глаза и поглядеть, что случилось. Каково же было его удивление, когда прямо перед собой он увидел цыганку. Да, это была настоящая живая цыганка, в большом шелковом платке, красной кофте и широкой цветастой юбке. Цыганка без малейшей робости, с ухмылкой нагло смотрела на Несмышленова.

— Я ее не пускала. Она сама вошла, — оправдывалась, выглядывая из-за цыганки, секретарша. — Я говорю, нельзя, а она лезет.

— А что вы, собственно, хотите от меня? — с интересом разглядывая нежданную посетительницу, спросил Несмышленое. — Простите, как вас величать?

— Роксана я. Ясновидящая, по-вашему. Пусть, начальник, она уйдет, — цыганка кивнула головой на секретаршу,— у меня разговор есть. Тебя, начальник, касается.

— Ну, уж если вошли... — сразу согласился Несмышленое.— Прошу вас, — обратился он к секретарше, — оставьте нас. И никого больше не пускайте.

— Да что же, я драться с ней, что ли, буду, — недовольно проворчала секретарша, выходя из кабинета.

Как только дверь за ней закрылась, Несмышленое обратился к цыганке:

— Так что у вас за дело, меня касаемое?

• Звал меня, начальник, вот я и пришла.

— Я никого не вызывал, — опешил от такого нахальства Несмышленое.

— Звал. Не словами, душой звал. Все знаю, — многозначительно заявила Роксана и ловким, едва уловимым движением выхватила из-под юбки колоду карт, веером рассыпав ее на столе.

— Что это значит? — насторожился Несмышленов.

— Гадать буду, начальник. Я солгу, ты солжешь, все солгут, а они — никогда!

— Ничего не понимаю. Зачем все это? — заинтересовался доктор наук.

— Смотри сюда, — продолжала Роксана, почувствовав в словах хозяина кабинета скрытое одобрение своих действий.

Смешав карты, она стала быстро их выбрасывать по одной.

— Вот, начальник, ждут тебя хлопоты и болезнь. Беды же твои от крестового короля происходят. А интерес твой лежит к червонному королю. Через крестового короля у тебя пустые хлопоты и письмо в казенный дом. Червонный король принесет деньги и дорогу к винновому тузу. А вот и дама червонная выпала. Глаз на тебя она положила через свой интерес. И принесет тебе этот червонный интерес опять же деньги и дорогу к винновому тузу. Кончится же для тебя все радостью и нежданным известием. Болезнь и пустые хлопоты выпадают крестовому королю, который в сердце затаит на червонную даму обиду. Но пустые у него будут хлопоты.

— Подожди, подожди, — остановил цыганку Несмышленов, — чем все для меня кончится?

— Нечаянной радостью, деньгами и дорогой к винновому тузу, — повторила цыганка, — вот и все, начальник.

— И как же все это понимать? — пораженный услышанным, спросил Несмышленое. — Что это за туз, дама и короли?

— Это уж ты сам думай. Я больше карт рассказать не могу. А теперь позолоти ручку.

— Что?! — растерялся Несмышленое. — Что я должен позолотить?

— Десятку, говорю, давай, — настойчиво потребовала цыганка.

— У меня нет десятки, — виновато проговорил Несмышленое, раскрыв кошелек, — у меня одна двадцатипятирублевая бумажка.

— Ладно, давай двадцать пять, — решительно проговорила Роксана. — Да ты, начальник, не бойся. Домой придешь, а пятнадцать рублей у тебя на столе лежать будут. Ей-ей, не вру. А денег не дашь, гадание не сбудется.

И цыганка, ловко вытащив из рук доктора наук четвертную, тут же исчезла.

Несмышленое задумался. Он вспоминал слова цыганки и размышлял: «Конечно, все это чепуха, но все же что-то в этом есть. Крестовый король — это, несомненно, Нешустряев. Он. Больше быть некому. Червонный— Напроломов. Дама—это Свистулькина. Винновый туз — вероятно, академик. Вот и разобрался. Все просто! Конец-то больно хорош: деньги, звание лауреата и дорога в академики. Замом будет Напроломов, а Свистулькиной дам лабораторию».

Насвистывая веселый мотивчик, Несмышленов быстро набросал проект приказа и, нажав кнопку звонка, вызвал секретаршу.

— Это в приказ, срочно отпечатать. И сразу же на подпись мне, — распорядился он и, довольный, потер руки. У него было такое чувство, словно с его души свалилась тяжкая глыба.

А в это время, в двух кварталах от кабинета директора, цыганка Роксана давала отчет о своем визите к Несмышленову с нетерпением ждавшим ее возвращения Напроломову и Свистулькиной.

Когда цыганка упомянула о четвертной, Напроломов нахмурился и покачал головой:

— О деньгах уговора не было. Ну да бог с ними! Получи за труд, как и договорились, пятьдесят рублей.

После ухода цыганки Свистулькина, взглянув многозначительно на Напроломова, проговорила:

— Если и после этого наш генеральный не решится издать приказ о нашем назначении, то нет на свете силы, которая бы заставила его это сделать.

ПО СОБСТВЕННОМУ ЖЕЛАНИЮ

Dee началось с того, что утром начальника отдела оптимального режима Усладова Федора Степановича, мужчину лет пятидесяти, отличавшегося в общении с начальством нерешительностью и даже боязливостью, и ведущего инженера этого же отдела Ряскина Валентина Валентиновича, стройного здоровяка тридцати пяти лет, измученного фантастическими замыслами и истосковавшегося по карьере, вызвал к себе директор Несмышленое. У входа к шефу Усладов по привычке задержался, искоса взглянул на свое отображение на зеркальной полировке новеньких дверей, глубоко вздохнул, придав лицу выражение по возможности значительное, но без претензий, кивнул ободряюще Ряскину и несмело открыл дверь.

— Вызывали, Павел Сергеевич? — слегка согнувшись, почтительно произнес он.

— А, пришли, — добродушно отозвался из-за своего массивного дубового стола Несмышленов. Он любил старую добротную мебель и по этой причине не желал менять ее на новую, более современную, считая, что так его рабочее место более всего отвечает занимаемой должности. Да и сам Несмышленов фигурой и манерой держаться чем-то напоминал чопорный антиквариат, гармонично вписываясь в интерьер кабинета.

— Так проходите, садитесь, — широким заманивающим жестом пригласил Несмышленое.

Усладов и Ряскин тихонько прошли и сели на стулья, установленные вдоль стены.

Наступило молчание. Несмышленое оценивающе смотрел на них, близоруко щуря глаза из-под густых седеющих бровей, отчего Усладов и Ряскин почувствовали себя неуютно.

— Мы тут посовещались, — медленно заговорил Несмышленов, слегка пошевелив жилистой рукой и описав при этом указательным пальцем небольшой полукруг, — и решили, что надо вам, Федор Степанович, отдел сдавать. Сдашь отдел вот ему. — Тут Несмышленов не глядя кивнул лениво головой в сторону Ряскина. —Он, есть мнение, вырос. Да ты и сам как-то говорил об этом.

У Ряскина от неожиданности широко раскрылся рот, и он почувствовал, как напрягся рядом с ним его начальник.

— Павел Сергеевич, это я должен отдел сдать? — жалобно подал голос Усладов. — Но почему?

— Никаких «но», — самодовольно улыбаясь, остановил его Несмышленов. — Я ясно сказал. Ну как, потянешь отдел? — обратился он к Ряскину, и тот пой-мал на себе тяжелый взгляд директора. — Не сдрейфишь?

— Потяну, товарищ директор, — поспешно, чуть ли не глотая слова, ответил Ряскин, вскочив со своего места. — А наш Федор Степанович, его-то куда?

— Чего вскочил? — вместо ответа на вопрос произнес Несмышленов. — Сядь! Со мной можно запросто, хотя, кто я, надо помнить всегда. Понятно?

Тут Ряскину, почувствовавшему в директорском голосе нотку недовольства, стало обидно за свой бестактный вопрос, из-за которого мнение о нем могло измениться.

И он, подобострастно пролепетав: «понятно», осторожно, чтоб не скрипнул стул, сел на свое место.

— А вы, Федор Степанович, работали в последнее время вполсилы. С вашими способностями такое положение вещей нас не устраивает, — снова повернул Несмышленое голову к Усладову. — Я думаю, что это правильное и верное решение...

В это время открылась дверь, и в кабинет вошла секретарша директора, молодая некрасивая женщина. Это тоже была одна из причуд директора, который по одному ему известным причинам не любил красивых женщин. Поговаривали, что Несмышленов когда-то «на молоке обжегся и теперь на воду дует».

— Павел Сергеевич, — произнесла безучастно секретарша,— комиссия прошла контрольный пункт и уже поднимается по лестнице.

— Как?!—изменился в лице Несмышленов. — Они уже здесь? Иду! Немедленно иду,- Директор энергично выбросил из-за стола свое плотно сбитое, но уже изношенное тело, бегом направился к дверям, но застыл на мгновение перед вскочившими со своих мест бледным и испуганным Услядовым и взволнованным Ряскиным: Да, вот что... Поговорить не дали. Ни минуты свободной. Потом поговорим. Все потом. ...Идите-ка, Федор Степанович, в отдел кадров и сами оформляйтесь. Там уже в курсе. Я начальника отдела кадров предупредил насчет вас. Он подготовит сегодня же приказ, а я его подпишу.

— Подождите, — впервые запротестовал ничего не понимающий Усладов,—так вы меня увольняете?!

• Идите, идите,в конце концов, будьте руководителем — отрезал директор, мысли которого уже целиком были заняты комиссией, — и с богом! Только сегодня же!

• Но зачем и … за что?! — издал полушепотом выдавил из себя Усладов, однако Несмышленова уже в кабинете не было.

Усладов и Ряскин вышли из кабинета директора в коридор вместе. Усладов, морально раздавленный состоявшимся разговором, шел медленно, словно каждый шаг давался ему с трудом. Ряскин, наоборот, весь рвался вперед, но усилием воли сдерживал себя из-за благопристойного сочувствия к своему бывшему начальнику.

— За что?! — повторил свой вопрос Усладов и, повернувшись к Ряскину,- взял его за лацканы пиджака.— Они не посмеют!

— Да вы не переживайте так! — оглядываясь по сторонам и стараясь освободиться от рук Усладова, как можно ласковее, с искренней ноткой участия ответил ему Ряскин. — Я им уволить вас не позволю. Такими работниками не разбрасываются. Вы можете у меня в отделе остаться, если, конечно, хотите. Но лучше будет, если по моей рекомендации в новом секторе работать начнете. Я добро не забываю. А там, глядишь, время пройдет, все образуется. И снова начальником отдела станете. Ну не этого, не моего, конечно.

У Усладова широко раскрылись глаза, и он впился ими в лицо своего выдвиженца.

— Ты... Ты!.. Иди ты, Ряскин, знаешь куда...— взорвался Усладов. — Иди ты... дела принимай!

Обида и ненависть исказили лицо Усладова, губы его дрожали, руки сами собой сжались в кулаки. И Ряскин невольно отступил назад, чувствуя холодок страха в груди, но в тот же миг сумел взять себя в руки. Сделав обиженное лицо, он нелепо покачал головой и быстро зашагал прочь.

Усладов остался один. Не зная, что ему теперь делать, он бесцельно подошел к окну, облокотился на подоконник и задумался. Что, собственно, произошло?. Что?! Вины за собой не чувствовал. Правда, отчеты липовые писал. А кто их не писал?! Да и попробовал бы он их не писать! Не было рывков, успехов? А у кого они были?! Да их от него никто и не требовал. Наоборот, он всегда старался прислушиваться к Несмышленову и ни в чем не перечить. Три статьи за нега в разные научные журналы написал. Соавтором изобретения своего отдела предложил оформиться. Может, оно и не ахти какое было, изобретение, но фамилия Несмышленова в авторском свидетельстве первой пропечатана. И вот, несмотря на все это, его увольняют! И новая жгучая волна обиды захлестнула душу Усладова. Ему стало жалко себя. Так жалко, что крупные слезы выступили на глазах. И Усладов, достав платок, теперь долго и старательно их тер. Ему не хотелось, чтобы кто-то заметил его в таком виде.

— Чего грустишь? — услышал вдруг Усладов голос парторга Иванова и от неожиданности вздрогнул всем телом. — Переживаешь за отдел?

— Да, — честно признался Усладов, и робкая надежда зародилась в его сердце.. —Вот хочу вас попросить мне помочь.

— А что такое? — живо заинтересовался Иванов. — Попросите директора, чтобы он меня оставил...в отделе. Мне только до пенсии доработать. Я отблагадарю.

— Ах, вот оно что! — усмехнулся Иванов и дружески похлопал Усладова по плечу. — Ну, брат, скажу откровенно: на меня не рассчитывай. Я за решение директора.

— Но почему меня? За что?

— Ишь ты, — снова, усмехнулся Иванов. — За что?! А ты по-другому размысли: если не тебя, то кого? Ну, кого?

—А разве надо обязательно кого-то? — неуверенно спросил Усладов и сразу сник. Огонек надежды, загоревшийся было в его глазах, стал блекнуть.

— Кого-то надо! — жестко отрезал Иванов. — И лучше твоей кандидатуры для этого не найти. Кстати, и Напроломов так же считает. Он и предложил тебя.

— Как? — произнес, совсем упав духом, Усладов. — Напроломов предложил меня?..

— Правда, — подтвердил свои слова Иванов. — Я больше тебе скажу. Если бы этого не сделал он, это бы сделал я. И знаешь, я сейчас тороплюсь. А ты заходи ко мне. Обязательно. Там и поговорим.

И Иванов, насвистывая какой-то марш тридцатых годов, быстро зашагал по коридору. Усладов потерянно смотрел ему вслед. Если уж Напроломов и Иванов хотят от него избавиться, то заступников у него больше нет. Глубоко вздохнув, Усладов подошел к столу, стоящему недалеко от окна, достал листок бумаги и четким, ровным почерком быстро написал заявление об увольнении. Окончив писать, он прочитал написанное, медленно свернул листок и тоскливо направился в партком.

В парткоме было много народу. Большинства из присутствующих Усладов не знал. На месте секретаря парткома сидел директор Несмышленов и о чем-то оживленно говорил с работником министерства. Тот со скучным выражением лица едва кивал ему головой в знак согласия, явно думая о чем-то своем. Усладову показалось, что он пришел не вовремя, и ему захотелось уйти.

— А, товарищ Усладов! Пришли? — остановил его в дверях голос Иванова. — Не стесняйся, заходи смелее. Мы тут как раз о вас говорили.

«И тут обо мне говорили! - ахнул про себя Усладов. Вот и хорошо,- подумалось ему, пока он поворачивался на голос,- все само собой и решилось.

Он увидел, как Иванов стоял рядом с Напроломовым и махал ему рукой. Усладов медленно и настороженно подошел к ним.

— Мне сказали, что ты уже все знаешь, — спокойно, как ни в чем не бывало сказал ему Напроломов,- можешь меня не благодарить.

— Это почему же? — резко и неожиданно для самого себя ответил Усладов, совершенно выведенный из равновесия равнодушными словами Напроломова. — Я не привык забывать о благодарности!

- Все это пустяки,—отмахнулся, самодовольно улыбаясь, Напроломов.

И эта его усмешка, а также слова, произнесенные как-то походя, показались Усладову такими обидными и унизительными, что впервые в жизни он не сдержался и закричал, не контролируя себя:

— Негодяи! Я презираю тебя!

Улыбка мгновенно исчезла с лица Напроломова. Он побледнел. Лицо его покрылось красными пятнами, но, натянуто улыбнувшись, он все-таки пробормотал:

— Глупо. Я таких шуточек не понимаю.

— А я и не шучу! — опять закричал Усладов.

В парткоме стало тихо. Все присутствующие с интересом смотрели на Усладова и молчали. И от этого частокола взглядов Усладов закричал еще громче:

— Что вы смотрите?! Не узнаете? Да, это я, Усладов! Еще вчера лучший начальник отдела, обласканный премиями и грамотами, а сегодня уже никто! Что, не нравлюсь? А когда я за вас статьи писал? Когда липовые отчеты составлял? Когда заискивал и унижался? Тогда я вам нравился?! И вот теперь вы вышвыриваете меня с работы! Но ничего, Усладов не пропадет! И вы обо мне еще пожалеете! Вот вам, пожалуйста,— проговорил он и бросил на стол перед оторопевшим Несмышленовым лист бумаги. — Я сам от вас ухожу. Сам!

Несмышленое впился в брошенный лист глазами. И по мере того как он читал, лицо его приобретало выражение неподдельного изумления.

• Помилуйте, — наконец выдавил он из себя. — Что все это значит? Почему вы хотите уволиться?

• Я?! Так значит это я хочу уволиться!? — удивился в свою очередь Усладов. — Это вы хотите, чтобы я уволился!

— Я хочу, чтобы вы уволились? — глупо моргая, переспросил Несмышленов, еще ничего не понимая. — Откуда вы это взяли? Кто вам это сказал?

— Вы! Вы мне это сказали!—опять нервно закричал Усладов. — Вы сказали: «Иди в кадры и пиши заявление ».

—И вы были в кадрах? — в замешательстве спросил Несмышленов и поднялся со своего места, с нетерпением ожидая ответа.

— Нет! Я заявление принес вам!—гордо ответил Усладов.

— Ну вот! — с облегчением засмеялся директор Несмышленов. — Ты же ничего не понял. Я предложил тебе должность зав. ведущей нашей лабораторией вместо Напроломова. Его у нас в министерство забирают. В кадрах тебе это бы и объяснили!

— Да?! — мгновенно обмяк и весь как-то нелепо угодливо сжался Усладов, хотя в глазах его все еще горела искорка недоверия. — Это правда!?

— Ну конечно же, правда, — вмешался Напроломов. — Я сам предложил тебя на свое место. Только, видать, напрасно. Вижу, что ты этого не хочешь.

— Господи! — пробормотал, счастливо улыбаясь, Усладов, угодливо заглядывая в глаза каждому из присутствующих. — А я тут такое наговорил! Такое наговорил! Вы уж меня простите.

— Ну вот и разобрались, — ответил ему за всех Иванов. — Права пословица насчет тихого омута! Да ты, Усладов, не расстраивайся, слава богу, тут все свои. И потом, ведь это была шутка! Правда, товарищи, это была шутка? — И он громко и деланно засмеялся.

Постепенно к нему присоединились и все присутствующие. Не смеялся один только Усладов. Правда, он пытался подхихикивать, но у него это почему-тo плохо получалось.

ДОРОЖНЫЙ ДЕТЕКТИВ

Как-то зимой я и Оленька Слепынцева, молодая симпатичная женщина из планового отдела, были направлены в командировку в столицу. Но поскольку с билетами на поезд дело обстояло туго, то их нам купили в разные вагоны. Мне — в девятый, а Оленьке — в шестой вагон. Это меня немного огорчило, но я договорился с ней, что в пути приду в ее купе и мы обсудим отдельные вопросы командировки.

Едва поезд тронулся, я быстро переоделся в спортивное трико, аккуратно повесил на плечики костюм и пальто, задвинул на верхнюю полку свой чемодан и направился к Оленьке. Перед тем как уйти, я попросил своих попутчиков, двух солидных мужчин, чтобы они передали проводнице мой билет и рубль за постель. Мужчины охотно согласились, но в свою очередь тоже попросили, чтобы я, если вернусь поздно, в купе свет не включал, не шумел, а тихонько лег на свою верхнюю полку, так как у них очень чуткий сон и к тому же они плохо засыпают, особенно после того, как их разбудят. Я, естественно, им это обещал.

Так получилось, что в купе с Олей ехали только молодые женщины. Мое появление они встретили весело. Мы как-то быстро перезнакомились и разговорились. Потом пили чай, рассказывая всякие смешные истории, играли в карты. Время летело незаметно. Одним словом, ушел я от Оли только в первом часу ночи, переполненный впечатлениями и находясь в возбужденном состоянии. На одном дыхании я проскочил три вагона, осторожно проскользнул в купе, шмыгнул, как мышь, на свою полку и скоро забылся крепким сном.

Утром, когда я очнулся от сна, в купе никого не было. Мои попутчики, видимо, сошли ночью. Этому я сильно удивился, так как они говорили, что едут до Москвы. Я бодро соскочил со своей полки и застыл в изумлении. Ни пальто, ни костюма у стены купе не висело. Плечики были свободны. Я заглянул в тревоге на полку, где оставил свой чемодан. Пусто было и; там. Можете себе представить мое отчаяние! Все еще надеясь на розыгрыш, я быстро осмотрел купе.. Однако даже намека на свои вещи не обнаружил.

И тогда до меня дошел весь смысл коварной просьбы попутчиков. Ругая себя, я чуть не завыл от досады. Мне не так жалко было одежду, как пропавшие с чемоданом документы. За них начальство с меня голову снимет. Вся командировка, на которую я и руководство возлагали столько надежд, полетела к чертям! Потрясенный до глубины души наглым воровством, я бросился к проводнице вагона:

— Помогите! Сообщите милиции, что у меня украли чемодан с документами, а также костюм и пальто!

— Подождите, гражданин, — встревожилась проводница. — Вы из какого купе?

— У меня двадцать второе место было, — торопливо ответил я.

— Но билета на это место мне никто не сдавал!

— Конечно, — согласился я и рассказал все, что было.

— Пойдемте посмотрим купе,—строго проговорила проводница.

Мы с ней вернулись- на мое место. Она внимательно осмотрела все купе, но тоже ничего не обнаружила.

Между тем известие о краже быстро распространилось по вагону. Около моего купе столпились пассажиры. Самые любопытные заглядывали в двери. Кто-то предложил всем сброситься по рублю. И все наперебой вспоминали аналогичные случаи.

— Вот что, гражданин, — рассерженно проговорила проводница, — что-то не верю я вам! В милицию я, конечно, сообщу. Однако думается мне, что вы сами жулик. Билета у вас нет. Как вы садились, я не помню. И из пассажиров вас никто не видел. Так что я на вас сейчас акт составлю как на «зайца» и самого в милицию сдам. Нехорошо без билета ездить.

— Ну, знаете, — закипел я, никак не ожидая такого оборота дела. - Если на то пошло, то вы тоже у вагона на перроне в Саратове не стояли.

— Как это не стояла?! Я всех пассажиров сама лично встретила и разместила, — проговорила задетая за живое проводница и обратилась за поддержкой к окружавшим нас любопытным гражданам. Все они одобрительно зашумели в ответ, осуждающе, и даже презрительно, глядя на меня. Под их дружным напором я вынужден был сдаться:

— Я, честное слово, когда садился, вас не видел.

— Да вы в какой вагон садились? — спросила меня проводница.

— В свой девятый вагон. И у меня был билет на двадцать второе место.

—Милок! — заулыбалась проводница, но тут же лицо ее сделалось серьезным. — Это не девятый вагон, а третий. То-то я думаю, сроду у меня такого не было. Идите в свой вагон. И заплатите мне рубль.

— За что?! — удивился я

— Здрасте! — ответила проводница. — За постель. Вы у меня в купе спали.

Заплатив быстро рубль, я протолкнулся сквозь подобревшую толпу пассажиров и бросился бегом в свой вагон. Когда я вошел в свое купе, то облегченно вздохнул. Все мои вещи были на месте. На нижних полках безмятежно спали мои попутчики. Убедившись, что документы в чемодане целы, я окончательно успокоился и тихонько, чтобы не разбудить спящих, вышел в коридор. До прибытия в столицу оставалось еще почти три часа.

ДРОВА

Однажды к дому Петра Емельянова привезли и свалили новенькие деревянные столбы. Кто привез и зачем, никто толком не знал. Говаривали между собой мужики, что эти столбы якобы предназначены то ли для обновления радиолинии, то ли для установки телефонов, то ли еще для чего. Однако никто не спешил эти столбы вкапывать в землю. Так и лежали они, загораживая часть улицы, все лето, а потом всю осень, пока вовсе не занесло их снегом. Весной же, когда они вновь обнажились и местность вокруг подсохла, как-то само собой получилось, что облюбовали их мужики для своих посиделок. Сойдутся, бывало, вечером человек десять, сядут на бревна, закурят, раз­оворы о том да о сем заведут, а то и в картишки перекинутся или в домино «козла» забьют.

Однажды, где-то уже в конце мая примерно, подходит к сидящим мужикам молодой человек да и спрашивает напрямую:

— Скажите, граждане, а что это за дрова? Кто знает?

— Это не дрова, — отвечают ему, — это столбы.

— И чьи же они, эти столбы? — вновь задает он вопрос.

— А кто ж енто знает, — слышит он в ответ. — Слухи ходють, что они будто бы связистов. Да уж год, поди, скоро будет, как лежат.

Обошел этот молодой человек бревна кругом, носком полуботинка легонько одно из них потрогал, снял с носа очки, обнаружив правильные черты лица и маленькие хитро бегающие голубые глаза, и проговорил:

— Ну, мужики, надо бы вам на другое место переходить.

— Это почему же — удивились они,

— А потому надо переходить, — отвечает им с солидной важностью молодой человек, — что завтра с утра машина за ними придет. Велено эти бревна в другое место отвезти.

— Ну, — встревожились мужики,— а как же мы? Как же без радио-то?

— Да не переживайте вы,— успокаивает их молодой человек. — Будет у вас радио. Проект поменяли, Вместо деревянных бетонные столбы ставить будут. Правда, мне эти бревна разрешено продать. Да нужны ли они кому?

При этих словах сидящие на бревнах явно оживились. Видать, бревнышки эти многим уже приглянулись. А молодой человек категорично так говорит:

— Или у меня все сразу купят, или я их завтра же отвезу. Мне нет резону за одним или двумя бревнами машину гонять.

Тут как раз кто-то и позвал Емельянова (Емельянов во дворе возился):

— Петро, а Петро, выйдь сюда. Тут бревна продают!

Емельянов вышел. Ему бревна позарез нужны были на баньку. Сторговался он с продавцом по восьми рублей за бревно. Всего же бревен тех было пятнадцать штук. Заплатил Емельянов деньги и давай бревна раскатывать, чтобы, значит, во двор их свой переместить.- А молодой этот человек его остановил:

— Подожди. Не спеши. Мы еще с тобой покупку не оформили.

,— Как так?! — испугался Емельянов, боясь, что тот передумал.

^- Расписку мне надо тебе оформить, — говорит молодой человек. — Деньги-то деньгами, а имущество казенное, государственное.

Сел он на бревнышко, подстелив газетку, и отписал расписку. Взял ее Емельянов и, довольный сделкой, скорехонько перетаскал все бревна во двор, а там и баньку без задержки срубил.

Настала осень. И тогда появились в поселке какие-то люди. Походили они по улицам, поговорили о чем-то с прохожими, повозмущались да руками поразводили в разные стороны, с тем и . уехали. А по поселку поползли слухи: якобы никто эти самые деревянные столбы не имел право продавать и считаются они как бы украденными. Дошли эти слухи и до Петра Емельянова. Омрачился он донельзя, но бодрится, думая про себя: «У меня же расписка есть. А были столбы крадены или нет, так в том разберутся, кому положено>.

И Емельянов оказался прав. Пригласили его скоро по этому самому вопросу в отдел милиции, в ОБХСС, к капитану Крылову. Раскисшим от нехорошего предчувствия явился Емельянов в его кабинет, но капитан Крылов его ободрил, слегка только пожурив за утерю бдительности. Прочитав предъявленную

Расписка

Столбы, количеством пятнадцать штук, проданы мной, Жуком, за полной их ненадобностью и в предотвраще­ние неизбежной порчи товарищу Емельянову на доброе и полезное дело за сто двадцать рублей. Деньги 120 (сто двадцать) рублей мной получены полностью наличными.

Старший прораб местной стройки Жук.

— Остряк, однако,, мошенник, — серьезно заключил капитан Крылов, отмечая повестку Емельянову. — Но мы его все равно найдем и посадим,. Ишь ты, прораб местной пере....стройки. Хм! Значит, баньку из столбов срубил? Хорошо! А вот что ворованные столбы купил — плохо! Будем думать, как быть.

На этом первая встреча Емельянова с капитаном Крыловым закончилась. Воспрянул немного «удачливый» покупатель духом, повеселел. Однако его оптимизма в поселке не разделили. Не найдут жулика, — дружно решили все, — а баньку у Петра опишут. Было такое, знаем.

Между тем в милиции записку мошенника изучили по всем параметрам. И химический состав бумаги выяснили, и каким заводом паста для шариковой авторучки изготовлена установили, и в косых лучах надпись рассматривали, и особыми составами пропитывали, и еще много других умных специальных штучек проделывали. Но, к сожалению, ничего существенного об авторе расписки не узнали. Тогда принялись за Петра Емельянова. Скрупулезно и дотошно заставляли его маститые инспектора уголовного розыска вспоминать и рассказывать о том, как выглядел Жук, как стоял, как держал голову, во что был одет, какие имел особые приметы. Потом показали ему блокноты и альбомы с сотнями фотографий известных, полуизвестных и даже совсем неизвестных местных и заезжих мошен-ников, а в ответ слышали: «не помню, не похож, нет, не тот».

И тогда Емельянова второй раз вызвал к себе капитан Крылов. На этот раз он встретил его без видимости добродушия. Сердито взглянув на истомленного хождениями Емельянова, капитан Крылов проговорил:

— Плохо! Очень плохо, что не желаете вы, гражданин Емельянов, помочь милиции найти преступника. На этот счет у нас складывается определенное мнение. Я вас предупреждаю.

Хотел было Петр Емельянов в простоте своей оправдаться, но капитан Крылов слушать его не стал, а, угрюмо склонив голову, предложил обо всем хоро- шенько подумать.

Долго думал Емельянов над сказанным и от дум невеселых даже извелся весь, но так ничего и не придумал. И жизнь перестала ему быть в радость, и даже в баньке своей он теперь не парился по субботам. Наконец плюнул на все и сам пошел к капитану Крылову. Долго не принимал его капитан, но затем все-таки пригласил в свой кабинет. И тут не выдержал Емельянов. Разволновался и, едва сдерживая мужские скупые слезы, проговорил:

—Все! Что хотите со мной делайте, но только кончайте со всей это катавасией! Не могу я так больше! Или этого самого Жука споймайте, или мне приговор определите! Извелся я от неопределенности.

Странная тень пробежала по лицу капитана Крылова, внимательно слушавшего Емельянова.

— Да-а! — после непродолжительной паузы проговорил он. — Трудно. Трудно нам стало работать, очень трудно. Облапошивают вас, таких простаков, как детей малых, а нам заботы. А от вас даже, как выглядел тот жулик, не добьешься. Мы что вам, фокусники? Ну да ладно, дело действительно затянулось. Надо его кончать. Значит, так, заплатите тресту сто пятьдесят рублей за стройматериал, и будем считать, что он просто вами куплен. А если Жука мы найдем, то вы с него свои денежки получите. Только уж вы больше так, товарищ Емельянов, не опростоволосьтесь. А пока напишите-ка мне заявление с вашей просьбой.

И капитан Крылов протянул Петру Емельянову лист белой бумаги.

Емельянов стал писать, а капитан Крылов смотрел в окно и тихонько насвистывал популярный мотивчик. Когда тот кончил писать, капитан Крылов взял листок, неторопливо прочитал и положил на стол.

— Вот и все, — лицо его снова стало добрым и предупредительным. — Желаю вам всего самого хорошего. А Жука мы найдем, обязательно найдем, в этом вы не сомневайтесь.

В ответ на эти слова Емельянов нерешительно замотал головой и, промычав что-то вроде «спасибо», вышел из кабинета.

Оставшись один, капитан Крылов вложил листок с заявлением Емельянова в пухлую папку и с удовольствием засунул ее в сейф. Так и окончилась эта злополучная история со столбами.

ПОДАРОК

Женский праздник стремительно приближался, и Иван Петрович все больше впадал в состояние прострации. Что подарить жене? Этот вопрос, еще недавно казавшийся ему простым, вдруг превратился в серьезную проблему и готов был перерасти в трагедию, омрачив его отношения с любимой женщиной. Ответственное же все-таки занятие — делать подарки! Если подумать, то, действительно, что подарить?

«Подарок должен быть большим, красивым и дешевым!»— вспомнил Иван Петрович сентенцию своей двенадцатилетней дочери и впервые ей искренне позавидовал. Вот только где такой подарок достать?!

«Право же,, не знаю, — думал Иван Петрович, — что должно понравиться жене? Цветы? Однако ими ограничиться неприлично. Духи? Можно, но не оригинально. Не каждый же год их дарить... Нашел! — вдруг обрадовался Иван Петрович. — Надо подарить ей что-нибудь из посуды. Изящный чайный сервиз, например. Но доступный сервиз выглядит неважно, а красивый стоит дорого. А что, если подарить хрустальную вазу? И выглядит красиво, и цена по карману. Что-что, а какой женщине красивая посуда, да еще хрустальная, не по душе будет?»

Задумано — сделано. И вот со вкусом упакованный подарок доставлен из универмага в квартиру.

Утром восьмого марта Иван Петрович нежно поцеловал жену в щечку, протянул скромный букетик мимозы и торжественно преподнес оригинальную хрустальную вазочку.

— Ба! — изумилась жена. — Как ты догадался ее мне купить?

— Нравится? — довольный произведенным эффектом, спросил Иван Петрович. — Знаешь, я давно мечтал подарить тебе что-нибудь такое, что, кроме меня, тебе никто не догадается подарить.

— Ты так думаешь? — вскинув брови, удивилась жена. — А посмотри-ка сюда!

И, хитро сощурив глаза, она открыла дверцу серванта, достав оттуда еще три точно такие же хрустальные, вазочки.

—Откуда они у тебя?! — в страшном изумлении теперь уже спросил Иван Петрович.

И поскольку все вазочки были очень похожи одна на другую, он уже не мог среди них отличить свой подарок.— Подарили! — добродушно засмеявшись, ответила жена. — Одну — на работе, другую — наши родственники, а третью — наша с тобой дочка.

— Надо же, — пробормотал, сконфузившись, Иван Петрович. — А я-то думал, что, кроме меня, никто такой подарок тебе сделать не догадается. Обидно!

—Ты что, расстроился? — улыбаясь, спросила жена и, нежно обняв Ивана Петровича, поцеловала его в нос. — Главное — не подарок, главное, что ты меня по-прежнему любишь. Ведь любишь же?

• Конечно, люблю — сразу же повеселев, отозвался Иван Петрович.

- И вазы все сгодятся. На дни рождения раздарим,- жена поставила все четыре вазы в сервант и утомленно закрыла дверцу.

БЕЗРАБОТНЫЙ

Всe случилось неожиданно. В первые минуты Петр Сергеевич даже не поверил в это. На своем рабочем столе он обнаружил аккуратный фирменный бланк с отпечатанным текстом: «Уважаемый тов. Спиридонов! Коллектив отдела считает, что дальнейшая Ваша работа в должности ведущего инженера нецелесообразна и экономически невыгодна, а поэтому на основании известного Вам решения совета отдела Вы считаетесь с завтрашнего дня уволенным по сокращению. Выходное пособие Вы можете получить в кассе, трудовую книжку в отделе кадров, а по вопросу трудоустройства обратиться в соответствующее городское бюро, куда о Вас дана информация.

Начальник отдела Дроздов».

Петр Сергеевич зажмурился, открыл глаза, но письмо не исчезло. Он прочитал его еще раз и побледнел. Все-таки решили! Его надежды не оправдались. Увольняют! Его, ветерана отдела! Ну, нет, он просто так не сдастся, он будет бороться!

Полный справедливого негодования, Спиридонов буквально ворвался в кабинет начальника отдела:

— Это что же такое делается?! — еще с порога закричал он. — Я, ветеран, и оказываюсь лишним!

— Прочитали? — невозмутимо отозвался Дроздов, доставая из папки какой-то листок. — Прошу вас, присаживайтесь, и не надо кричать. Я хорошо слышу.

— Но это же несправедливо! — уже сбавляя тон, обиженно пролепетал Спиридонов, присаживаясь к столу. — Я прошу объясниться.

— Ничего нового я сказать не смогу. Вы знаете, что в отделе вы лишний. Вот расчет эффективности работы каждого сотрудника отдела, — Дроздов протянул ему листок, не Спиридонов жестом его отклонил. — Вы с этим расчетам уже знакомы. Как видите, ваша кривая на нуле, за последние два-три года вами не подано ни одной идеи! Ни одной! А то, что вы каждодневно делаете, —это уровень лаборанта. Тратить на эту работу зарплату ведущего инженера, простите, мы не можем. Накладно получается. И потом, несправедливо. Вам было предложено перейти на должность лаборанта, но вы отказались. Поймите и вы нас: сокращение— мера крайняя, но вынужденная.

— А мои сорок лет работы в отделе? Они что-нибудь значат?

— Только поэтому вам и предложили работу лаборанта с самым высоким окладом. Вы еще можете согласиться.

— Нет! Ни за что! — побагровев от гнева, решительно отказался Петр Сергеевич. — Ни-ког-да! Я — инженер! Меня все знают и уважают. И если так, я сам у вас в отделе не останусь.

Он резко поднялся и пошел к двери.— Как хотите, — равнодушно буркнул ему в спину Дроздов.

Все еще находясь под воздействием состоявшегося разговора, Спиридонов направился в соседний отдел,, который возглавлял его друг и однокашник по институту Белов. Втайне Спиридонов давно мечтал перейти туда работать, но сделать это ему не позволяло тщеславие, а подходящий повод все никак не подворачивался. Петр Сергеевич знал, что у Белова есть вакансия конструктора и что кандидатура на это место пока еще не найдена.

Пришел он в соседний отдел в удачное время. Белов как раз проводил летучку, и поэтому весь коллектив отдела был в сборе. Выждав удобный момент, Спиридонов, передал другу записку с просьбой предоставить ему слово. Белов тут же это сделал. Получив слово. Петр Сергеевич высказал похвалы дружному коллективу отдела и попросил принять его в свои ряды. Спиридонов искренне ожидал одобрения своему предложению, так как многие из присутствующих не раз в приватных беседах высказывали ему пожелание, чтобы он работал с ними. Однако после его короткого-выступления в отделе наступила гнетущая тишина. Все молчали и только многозначительно переглядывались, а кое-кто косился на Белова. Тот это заметил и побледнел, потом наклонился к ведущему конструктору Белочкину и что-то ему шепнул. Белочкин в знак согласия одобрительно закивал головой. Спиридонов стоял в этой тишине, и сердце его сжалось от дурного предчувствия.

— Так что же мы ответим нашему другу Спиридонову? — прервав молчание, спросил Белов. — Кто желает что-нибудь сказать по этому вопросу?

Сотрудники отдела задвигались, зашумели, но выступать никто не спешил. Наконец слово попросил Белочкин. Потерев по привычке свой плохо выбритый подбородок, Белочкин, обращаясь к Петру Сергеевичу, сказал:

— Петро! Я тебя знаю давно. И все тебя знают. Ты прекрасный человек, и мы с удовольствием приняли бы тебя к себе, но, к сожалению, свободной должности у нас сейчас нет.

— Как нет? — ничего не понимая, удивился Спиридонов. —А вакансия конструктора? Или вы уже приняли кого-то?

— Конструктор нам нужен— это правда, — опустив голову и пряча глаза, признался Белочкин. — Но какой же ты, Петро, конструктор? Тебе трудно будет на этой должности работать, подумай сам.

«Так, значит, не подхожу», — вдруг осознал всю глупость своего положения Спиридонов, и знакомые лица сотрудников отдела ему показались неприятными и злыми. Такого предательства он не ожидал, — И это последнее ваше слово?

— Петр, ты прекрасный парень, — вмешался в разговор начальник отдела Белов, также боясь встретиться взглядом с другом.— Я тебя уважал и буду уважать. Приходи ко мне в любое время. Хоть на работу, хоть домой. Всегда тебе рад. Хочешь, я тебе денег взаймы дам, даже тысячу рублей, и расписки не попрошу. Но на работу в отдел не возьму, не могу. Как бы тебе это объяснить, чтобы ты меня понял...

— Что?! — окончательно взорвался побледневший от обиды Спиридонов. — Так у меня и ума, оказывается, нет, понять не смогу! Да я и понимать такого не хочу! Не желаю! — И Петр Сергеевич, не прощаясь, вышел из отдела.

Получив расчет, Спиридонов все еще не отчаивался. Времени у него было достаточно, и найти работу он рассчитывал легко. Прежде всего Петр Сергеевич решил обратиться к старому другу и покровителю, не раз выручавшему его в трудные минуты жизни, Ивану Степановичу. Иван Степанович занимал весьма солидную должность в одном очень авторитетном учреждении. Правда, Петр Сергеевич уже несколько лет не виделся с ним, да и времена изменились. Теперь он, как бывало раньше, едва ли снимет трубку и, назвав себя, повелительно скажет: «Спиридонова надо оставить в покое!» — но, что поможет найти тихое и укромное место, где бы можно без тревог и волнений дождаться пенсии, Спиридонов не сомневался.

Ивана Степановича он встретил в вестибюле. Его покровитель как-то слишком уж просто сидел за столиком и пил чай. Спиридонов был шокирован этой картиной. Чего только не делает демократизация! Приходу своего старого знакомого Иван Степанович несказанно обрадовался, долго обнимал и даже, расчувствовавшись, поцеловал в щеку. Когда же взаимные восклицания поостыли и они, усевшись за стол, выпили по чашке чая, Спиридонов, словно между делом, рассказал о цели своего визита. Иван Степанович слушал его нехитрый рассказ не перебивая, только лицо его почему-то все мрачнело и мрачнело. А когда Петр Сергеевич замолчал и, с надеждой, стал ждать ответ, тот горько усмехнулся и проговорил: Едва ли я тебе теперь помогу. Я ведь больше не начальник. Я лифтером работаю. Вот такие, брат, дела!

— Как?! И вас того... сняли?

— Сам ушел, — гордо ответил Иван Степанович, и довольная улыбка расплющила его лицо. — Как началась эта реформа, как вошла она в силу по-настоящему, так я сразу понял, что надо уходить, уступив свое место новому, более энергичному работнику. Не хотели было отпускать, но я настоял. Честно выступил, сначала все в шоке были, а потом мой поступок оценили. Теперь вот работаю лифтером.. Правда, зарплата за мной сохранена прежняя. Парадокс, скажешь?

Нет, брат, это экономика! Настоящая экономика, а не из учебника семидесятых годов. Здесь у лифта я многое понял из того, что там, на дорогих коврах, понять не мог. Да и понять это невозможно было в те годы, сам знаешь, какие. И многим из тех, кто на дорогих коврах еще у нас сидеть остался в кабинетах, моему бы примеру последовать не мешало... Однако тебе я помогу. Хоть я уже и не тот Федот, но связи старые кое-какие остались. У меня отличный старый друг Борька Сидоров в бюро трудоустройства работает, он тебе с работой поможет.

Ушел Петр Сергеевич от своего покровителя совершенно подавленным. Теперь работу он решил искать себе сам. Однако, безрезультатно помыкавшись месяц, другой, он все же обратился в бюро к Сидорову. Тот быстро предложил ему несколько вариантов неплохих должностей, но для работы на них необходимо было всякий день выезжать в пригород; Поэтому Петр Сергеевич, немного поколебавшись, решительно от этих предложений отказался. И когда три месяца бесплодных поисков были уже на исходе, Спиридонов решил подавить в себе гордость и вернуться в родной отдел.

Но и тут ему не повезло. Дроздов искренне сожалел, что должность лаборанта уже занята. Правда, он не удержался, чтобы не сказать, что лаборантом теперь работает кандидат наук из закрытого какого-то НИИ, лопнувшего как мыльный пузырь после перехода на самоокупаемость.

Спиридонову после этого разговора стало как-то особенно больно. Все, больше искать работу по специальности ему было негде. На каждую появившуюся вакансию объявлялся конкурс. Петр Сергеевич сначала тоже хотел в конкурсе поучаствовать, но потом отказался. Он понял, что шансов пройти этот чертов конкурс у него нет никаких. Замкнувшись, он целыми днями сидел теперь дома, глядя в окно и был немного счастлив тем, что не заимел семьи, что на шее у него никто не сидит и что он ни для кого не обуза. Однако сбережения быстро кончились, и Петр Сергеевич вынужден был задуматься о будущем. Он снова пришел в бюро к Сидорову, где ему предложили работу дворника в политехническом институте. Не раздумывая, Спиридонов согласился. Свои обязанности он исполнял бережно и аккуратно. Метя по тротуару обшарпанной метлой, он глядел, как мимо него беззаботно прошагивают длинноволосые студенты, и ласково им вслед говорил:

• —Милые вы мои, учитесь, вникайте. Время сейчас такое, что не диплом надо иметь, а специалистом быть. Уж я-то знаю. Испытал на себе.

Он уже свыкся с новой своей работой, когда совершенно неожиданно его вызвал начальник АХО института и, глядя куда-то в окно, равнодушно объявил: — Ваша должность сокращается. Территорию согласны убирать студенты за полставки.

Спиридонов выслушал известие спокойно, но, когда вышел на улицу, спокойствие ему изменило. Мысль о том, что его мучения с поисками работы начнутся снова и что снова ему придется жить на унизительное мизерное пособие и видеть ехидные усмешки процветающих коллег, была невыносимой. Ему стало плохо. Он с трудом дошел до своей квартиры и лег в постель. Но лучше ему от этого не стало. Грудь сжимало, нос заложило, в ушах звенело...

Проснулся Петр Сергеевич весь в холодном поту. Он испуганно огляделся. На тумбочке у софы лениво позвякивал будильник. Было семь часов утра. Пора вставать. И тут Петр Сергеевич радостно осознал, что все происшедшее с ним — не более как сон. Он по-прежнему работает ведущим инженером, никто его не увольнял и наверняка увольнять не собирается. А главное, от него по-прежнему не требуется никаких особых эффективных идей и предложений. Он может спокойно еще несколько лет заниматься любимой научной темой: «Экономические аспекты переброски земляных отвалов курских рудников в Костромскую область с целью повышения плодородия почвы».

Петр Сергеевич блаженно улыбнулся, затем сладко зевнул и с удовольствием потянулся. Жизнь ему нравилась. Он откинул одеяло, сел на кровать и, опустив ноги в шлепанцы, подумал: «Все же на всякий случай надо что-нибудь еще, более эффектное, предложить. Что-нибудь более нужное, дельное. Как знать, может, и пригодится в будущем...».

ПРОВОДЫ НА ПЕНСИЮ КЛЯУЗНИКА

_Василь Василич, радость-то у нас какая! — изобразив улыбку на своем всегда непроницаемом лице, рапортовал начальник отдела кадров Корнев директору завода Кочубееву, — Сегодня Мишкин из второго сектора сборочного цеха, да, да, тот самый Мишкин, заявление об уходе на пенсию подал!

— Слава богу! — воздев глаза к потолку, просиял весь от радости Кочубеев, полный мужчина, перенесший уже два инфаркта. — А ты, Корнев, проверил? Это не шутка?

— Какие могут быть шутки, Василь Василич. Вот его заявление, написанное им самолично. Так что можете смело наложить свою резолюцию.

И Корнев торжественно, словно почетную грамоту, положил перед директором лист бумаги. Кочубеев прочитал заявление, глубоко вздохнул и размашисто в углу написал: «В приказ!» и снизу расписался. Затем отдал листок Корневу.

- Вот что, а в народный контроль мы по его жалобе ответ дали?

Да, — ответил Корнев, слегка побледнев, — еще месяц назад.

— Хорошо, — произнес Кочубеев, и лицо его покрылось белыми пятнами, — а в горком партии?

— Вчера ответ отправили, — чувствуя, как у него задергался глаз, ответил Корнев. — Все, как вы велели.

Кочубеев достал платок и вытер выступивший пот на лбу и шее, потом тяжело поднял голову и взглянул на начальника отдела кадров:

— Вот что, Корнев, радость-то, конечно, огромная. Какой подлец и склочник уходит! Сколько он мне крови попортил, а!? Даже не верится, что конец моим мучениям.

— Да, отмучились! — с томлением произнес Корнев и блаженно закрыл глаза.

— Однако, — продолжал между тем развивать свою мысль Кочубеев, — дело это все прошлое. Я вот к чему, ты, Корнев, вникай! Проводить этого Мишкина надо честь честью, чтобы он нас на пенсии в покое оставил. Подарок ему надо бы вручить. Так? Потом, чтобы слово сказали от общественности, так сказать, от коллектива. И от молодежи тоже. Уразумел мою мысль? Пусть с миром уходит.

Актовый зал завода был полон. Специально по такому случаю работа в цехах и отделах была остановлена. В президиуме на высокой сцене рядом с директором, явно помолодевшим за эти дни, сидел старик Мишкин и рассчувственно, слезливо щурил глаза, то и дело шмыгая носом в платок. С трибуны по заранее разработанному Корневым сценарию полноводной рекой текли теплые слова в адрес пенсионера. Зачитали приказ о присвоении Мишкину звания «Ветеран труда завода» и вручили памятную медаль. Затем выступили пионеры из подшефной школы, представители от заводской молодежи и от профкома.

И вот на трибуне сам директор Кочубеев. Молодцевато расправив плечи и грудь, он хорошо поставленным голосом поведал собравшимся о сложном жизненном пути Мишкина и закончил свое выступление так:

— Этот день для нас праздник, но он же и наводит на всех грусть. Наш товарищ уходит на заслуженный отдых. И хотя я, как директор и многие другие то­варищи, искренне считаем, что рано Мишкин подал свое заявление, что он мог бы еще поработать в коллективе, но, товарищи, жизнь есть жизнь! Она берет свое. Не будем осуждать товарища Мишкина, а попросим его и на пенсии не терять связь с нашим коллективом. А главное, скажем ему еще раз огромное спасибо за его работу на нашем заводе!

Зал потонул в дружных аплодисментах.

Последним на трибуну поднялся сам юбиляр, завтрашний пенсионер Мишкин. Прежде чем начать речь, он долго шмыгал носом, протирал платком лицо, потом нагнулся к микрофону и проговорил:

— Спасибо вам, дорогие товарищи, за теплые слова обо мне, вами сказанные. Мне горько сознавать, но во многих из вас я заблуждался. И в слепой обиде я искренне считал нашего директора Василь Василича сущим разбойником и жуликом. А начальника отдела кадров Корнева подхалимом и угодником. И думая, что все они воруют, вчера написал жалобу на них областному прокурору. Вот она, эта жалоба! И сейчас я перед вами, дорогие мои товарищи, порву ее. — С этими словами Мишкин неуклюже стал рвать несколько листков, которые достал из внутреннего кармана пиджака.

Зал в замешательстве молчал, завороженно глядя на Мишкина и ожидая, что он сделает дальше. Молчал и, широко раскрыв глаза, смотрел на оратора раскрасневшийся, как рак, директор Кочубеев, забыв даже вытереть выступившие капельки пота на лбу. Молчал, бледный как полотно, сжавшийся в комок в кресле на первом ряду начальник отдела кадров Корнев.

— А теперь хочу сказать главное, — торжественно проговорил Мишкин, с радостной улыбкой глядя в зал. — Только сейчас я понял, что меня в коллективе ценили и любили и что я здесь работал не напрасно. Я вам обещаю, что связь с нашим заводом не порву. И поэтому не прощаюсь с вами!

В затихшем зале раздались редкие хлопки, которые тут же были подхвачены всеми. Хлопал в президиуме пунцовый директор завода Кочубеев, отчаянно бил в ладоши Корнев. Аплодисменты Мишкину перешли в овацию.

Торжественная часть закончилась. Растроганный Мишкин и члены президиума с немногими приглашенными уехали в ресторан, где юбиляром-пенсионером был заказан банкет.

—Хорошо мероприятие прошло,— одобрительно похлопал по плечу Кочубеев своего разомлевшего от спиртного начальника отдела кадров Корнева. — Умеешь организовать. Премию за это получишь, как за выполнение особо важного задания. Теперь никто нас не сможет упрекнуть, что мы-де Мишкина с работы выживали.

— Истину говорите, Василь Василич, — подобострастно подтвердил Корнев, осторожно поддерживая разомлевшего от выпитого вина начальника. — Упредили его. Весь спектакль разыграли как по нотам!

На следующее утро директор Кочубеев, развалясь в кресле своего кабинета, насвистывал веселый мотивчик. Раньше такое он позволял себе только в редкие минуты благодушного настроения.

— Ничего, — блаженно щурился он в окно, откуда доносилось радостное щебетание птичек, — сегодня можно. Первый день без Мишкина!

Вдруг дверь в кабинет открылась и в нее ворвался без вызова взъерошенный, перепуганный Корнев: .— Беда! Беда, Василь Василич!

— Что?! — вскочил из-за стола директор Кочубеев.— Авария? Где?!

— Какая там авария! Хуже, много хуже — со стоном отозвался Корнев и бессильно опустился на стул.— Мишкин на работу вышел!

— Как Мишкин! — ахнул Кочубеев, и кровь ему ударила в голову. — Он на пенсии! Он уволен! Не пускать!

— Говорил я ему, — дыша раскрытым ртом, точно плотва на песке, ответил Корнев,—но он не слушает. Он говорит, что его вы сами вчера от пенсии отговорили. А чтобы не отказались, так Мишкин ваше выступление на магнитофон записал. Во подлец!

Кочубеев почувствовал, как у него поднимается давление, появилась резкая боль в левой стороне груди и стало нечем дышать.

«Господи!—теряя сознание, успел подумать Кочубеев. — Совсем доконал меня Мишкин! Этого я уже не переживу!»

НАСЕКОМОЕ

Федор Федорович Пискунов, ответственный работник областного масштаба, сидел на веранде небольшого летнего домика пансионата «Солнечный» и смотрел, лениво щуря глаза, на залитый солнечным светом дворик. Кресло-качалка, в котором утонуло дородное тело Пискунова, едва заметно колебалось взад-вперед. Пискунову было хорошо. Он только что принял ванну. Это его освежило, и жара, еще недавно казавшаяся невыносимой, словно смягчилась и не причиняла больше неудобства.

Во дворике заботливыми руками работников пансионата был разбит цветник. На трех клумбах причудливым разноцветным ковром росли самые разнообразные цветы, названия которых Федор Федорович не знал. Его познания в цветах ограничивались розами, гвоздиками, ромашками, пионами, то есть теми цветами, которые ему в обилии вручали на всевозможных торжественных приемах и праздничных мероприятиях. Пискунов с наслаждением смотрел на клумбы, стараясь определить, какие цветы на них произрастают, для чего мучительно перебирал в памяти все известные ему названия. Вдруг на одном цветке, прямо перед верандой, он заметил пчелу.

«Пыльцу собирает, — добродушно подумал Пискунов. — Такая жара, а она, вечная труженица, ни покоя, ни отдыха не знает». И неожиданно для себя ему ни с того ни с сего захотелось вдруг сделать для этой пчелы что-нибудь приятное. «Угощу-ка я ее медком, — решил он. — У меня прекрасный медок. Пусть полакомится». С этими мыслями Федор Федорович медленно поднялся с кресла и неторопливо прошел в свою комнату. Из серванта, поставленного специально для важного гостя, он достал небольшую баночку алтайского меда, открыл ее и, щедро зачерпнув чайной ложкой пахучую янтарную массу, вылил ее на четвертинку бумаги. После чего он, бережно взяв в руки листок с медом, так же неторопливо вернулся на веранду, где осторожно положил свое угощение для пчелы на перила и снова уселся в кресло. «Сейчас полакомится пчелка», — с удовлетворением думал Федор Федорович, отыскивая ее глазами среди цветов. К своему огорчению, он не увидел пчелу на прежнем месте. «Экая досада, — вздохнул Пискунов, — наверное, улетела». Но тут же он едва сдержал прилив радости: его пчела сидела на другом цветке, причем намного ближе к веранде, чем раньше. «Ну, теперь-то она почует медок и обязательно прилетит. То-то обрадуется. Для нее ведь это целое богатство, — рассуждал, наслаждаясь собственной добротой, Пискунов. — Однако что же она не летит? Неужели меда моего не чует?»

Пчела между тем безмятежно перелетала от цветка к цветку. Федор Федорович не выдержал и забеспокоился. «Наверное, все-таки мед далеко от нее находится, — решил он. — Надо поближе его поднести».

Пискунов нехотя сполз с кресла, взял листок с медом и стал медленно, чтобы не спугнуть пчелу, подходить к клумбе. Мед расплылся по бумаге, измазав Пискунову руки, но он на это не обращал никакого внимания. Осторожно подойдя к клумбе, он положил листок с медом среди цветов и отошел назад. Однако пчела, поползав по цветку и никак не прореагировав на щедрое подношение Пискунова, поднялась в воздух и перелетела на другой конец клумбы. «Вот глупая, — с оттенком легкой досады подумал Пискунов, — сейчас улетит и меда моего так и не попробует». Тогда он вытащил из клумбы свое угощение и пошел с ним к пчеле. Но пчела, не задерживаясь на одном месте, быстро перелетала с цветка на цветок, отчего Пискунову пришлось бегать вслед за ней вокруг цветника. От бега и нещадной жары он быстро устал и вспотел. Федор Федорович на ходу стал вытирать пот липкими руками, измазанными медом. Мед, попавший на кожу лба и шеи, лишь усилил неприятные ощущения, но Пискунов стойко решил довести начатое им дело до конца.

Наконец пчела, устав от назойливого преследования, поднялась высоко над клумбой и улетела. Расстроенный таким поворотом событий, Федор Федорович проводил ее жалобным взглядом, пока она совершенно не исчезла из вида. «Вот и делай доброе дело. До чего все же глупая пчела встретилась, выгоды своей не видит! — недовольно подумал Пискунов. — И стоило столько стараться ради нее! Одни только ненужные хлопоты!»

Федор Федорович выбросил бумажку с медом в урну для мусора и направился к своей даче. Он почти уже дошел до веранды, когда услышал рядом с собой весьма характерное жужжание. «Пчелка вернулась, а я мед как назло выбросил», — с огорчением подумал он. Но в назойливом пчелином жужжании он уловил вдруг что-то такое, от чего сердце его тревожно забилось. Прямо над его головой смело кружилось несколько довольно крупных пчел, и с каждой секундой их становилось все больше и больше. Тогда Федор Федорович испугался и, отчаянно замахав толстыми короткими руками, бросился бежать. Но добежать до надежного укрытия ему не удалось. Две пчелы больно ужалили его в лоб и в шею...

Спустя полчаса Пискунов, страдальчески вздыхая, сидел в том же самом кресле-качалке на веранде своей дачи, а около него заботливо суетилась медсестра пансионата, делая примочки на огромные волдыри, вздувшиеся у него на шее и под левым глазом.

— Федор Федорович, — услышал Пискунов проникновенно-сочувственный голос директора пансионата Подоблюдова, — беда-то какая! Век себе я этого не прощу!

Пискунов хотел было сказать, что это он сам виноват во всем, но вместо слов только мучительно вздыхал.

— Не надо, не надо, Федор Федорович, — ласково успокаивал его Подоблюдов, — ничего мне не говорите. Я и так все знаю. Это пчелы нашего сторожа Пискарева. Я его немедленно уволю! Я ему все его ульи переломаю! Завтра же и его, и пчел за сто километров от пансионата не будет. Так что вы, дорогой Федор Федорович, на нас не обижайтесь. Пчелы, они что? Они бессознательные насекомые. Они столь глупы, что совершенно не понимают, кто вы, а кто, скажем, я или тот же превредный Пискарев.

— И правда, — решилась вставить свое слово медceстpa, — эти пчелы совсем обнаглели. Жалят кого попало. Даже на вас вот напали.

И в этот момент в воздухе снова послышалось жужжание. Все трое настороженно прислушались. Тут Пискунов увидел, как на перилах, около малюсенькой капельки меда, видимо стекшей с листка бумаги, напряженно и самозабвенно копошилась пчела.

«Прилетела голубушка!—забыв про свои страдания, обрадованно подумал Пискунов. — Не напрасно я все-таки мед выносил». В этот момент ему очень захотелось сказать о том, что вот, мол, пчела хоть и мала, а вечная труженица, но он не успел. Директор- пансионата Подоблюдов быстро взмахнул рукой и что есть силы ударил ладонью по перилам, а затем легким движением жирного указательного пальца сбросил на землю раздавленные остатки того, что только что было пчелой.

— Вот так мы с ними всегда поступать будем! — победоносно отрапортовал Подоблюдов, явно рассчитывая на одобрение своих действий Пискуновым. — Больше укусов не допустим!

Федор Федорович, никак не ожидавший такого оборота дела, на какое-то мгновение оцепенел. «Да как он смел?! — пронеслось у него в голове. — Да кто ему позволил?!» И Пискунов резко повернулся в кресле, уже было собираясь подняться, чтобы отчитать Подоблюдова, но тут же, почувствовав в теле резкую боль, безвольно обмяк в кресле.

— Ну что ж, — тихо и наставительно произнес Федор Федорович, — пусть будет так, а то совсем распустились.

Подоблюдов и медсестра торжествующе переглянулись и на цыпочках вышли с веранды.

ЗЕЛЕНЫЙ ДЬЯВОЛ

Грузчику овощного магазина Ивану Хвостову с самого утра не везло. Накануне у него была получка, и он, по обыкновению, пропился до рубля. Мрачный, голодный, не помня, где и с кем провел ночь, с раскалывающейся на десятки мелких осколков головой, он заявился домой. Однако сожительница Люська, по его виду поняв, что он гол как сокол и семейный бюджет с его приходом не пополнится, успела захлопнуть перед хвостовским носом дверь и, непристойно ругаясь, объявила, что не желает больше смотреть на его пьяную рожу и задарма кормить и что он может убираться ко всем чертям. От такого Люськиного хамства Иван Хвостов рассвирепел настолько, что хотел было по привычке высадить дверь и вразумить глупую бабу, но сдержался. Он вспомнил, что всего три дня назад от­сидел пятнадцать суток по жалобе все той же Люськи, и больше иметь дело с милицией не желал.

На работе заведующая магазином Василиса, увидев покачивающегося грузчика, недовольно поморщилась и, недолго думая, отправила его из магазина на все четыре стороны. Это рассердило Ивана Хвостова еще больше, но он, зная, что Василиса не то, что его сожительница Люська, и цацкаться с ним не будет, смачно выругавшись, послушно побрел на все четыре стороны. День начинал входить в силу. Душа Ивана Хвостова горела испепеляющим огнем и настоятельно требовала к себе внимания. В неуемном желании опохмелиться Иван Хвостов направился к своему дружку, Левке Мотасову, который был должен ему семь рублей еще с незапамятных времен и до сих пор все не отдавал. Встретила его в дверях жена Левки. Встретила недружелюбно. В квартиру не пустила, а про мужа сказала, что его забрал участковый и оформляет на лечение.— Вы, алкаши, сами между собой разбирайтесь. Поить вас у меня никакой зарплаты не хватит. Слава богу, от своего паразита избавилась. И тебя, алкаша такого же, туда бы надо, — заключила она на прощание.

Рассуждая о чудовищно несправедливом устройстве жизни, Иван Хвостов бесцельно брел по улице, и ему нестерпимо хотелось или кому-нибудь немедленно излить душу, или подраться. Однако прохожих не было. И огромная, гнетущая душу тоска и безысходность охватили все его существо. Ему до слез стало жаль и себя, и свою сожительницу Люську, и повязанного на два года друга Лешку, и навсегда похороненные семь рублей. Иван Хвостов от расстройства чувств почти уже был готов взвыть по-волчьи, как перед ним, словно из-под земли, вырос маленький щуплый мужчина.

От неожиданной встречи Иван Хвостов вздрогнул и растерянно остановился.

— Ты чего? — ехидно, по интеллигентски улыбаясь, спросил мужчина.

— Ничего, — машинально ответил Иван Хвостов, оценивающе оглядывая прохожего. Ухоженный, сытый внешний вид щупленького вызвал у него неприязненное чувство, и он, с удовольствием снимая тормоза дозволенного, добавил: —. Сейчас бить буду.

— Кого? — продолжая глупо улыбаться, спросил мужчина.

— Тебя! — воскликнул Иван Хвостов и с наслаждением ударил кулаком в расплывшееся в улыбке широкое лицо мужчины.

Дикий вопль раздался в то же мгновение, и со стены дома, возле которой стоял щупленький мужчина, посыпались на тротуар куски штукатурки, обнажая неровный ряд кирпичей. А Иван крутился на одном месте, тряся кистью руки, с пальцев которой свисали клочья кожи, а из глубоких ссадин сочилась кровь.

— Больно? — участливо и все еще продолжая улыбаться, спросил мужчина.

— Погоди, гад, убью! — захрипел Иван Хвостов и всем телом навалился на щупленького мужчину, плотно прижав его к стене, и, отведя голову назад, нанес ему мощный удар в самую переносицу.

Возле неподвижно лежащего на тротуаре Ивана Хвостова остановилась машина «скорой помощи». Выскочившие из нее санитары, быстро и профессионально осмотрев залитое кровью лицо, уверенно бросили безжизненное тело на носилки и запихнули их в машину.

— Что случилось? — спросила санитара проходившая мимо пожилая женщина. — Здесь что, убили кого-то?

— Да никого здесь, бабуся, не убили. Обычный алкогольный психоз. Алкоголик наклюкался и пытался развалить стену.

— Куда же вы его?

• Известно куда. Лечиться.

Санитар сел в машину и захлопнул дверцу. Машина «скорой помощи» тронулась и вскоре скрылась в переулке.

КАК Я ПИТЬ БРОСИЛ

Нонче я сторонник трезвого образа жизни. Раньше-то выпивал. Да и как! Грешно вспоминать. Вот, говорят, что ежели кто пьет, то болеет сильно. Это верно. Голова по утрам, ну что твой чугунок. В глазах черно, и одна мысль в ней, как кочерга в углях, ворочается: где бы огуречного рассолу или сто грамм принять. Однако, что человек с этой болезнью совладать не может—брехня. Я себя осилил. Тяжело было, чего там скрывать. Зато теперь не пью.

А случилось все так. Сын у меня в деревне живет. Окончил он пять лет назад сельхоз институт и по направлению в совхоз на отработку уехал. Аж на три года! Положено по закону так. Три года прошло — не возвращается сынок-то. Прижился, стало быть, там в селе. Да и как не прижиться-то? Дом дали справный, коттедж. Удобства всякие. Кухня, ванна, туалет — это все, как в городе. С крыльца сошел: огородик, сараюшки. В них боров хрюкает, козы блеют, куры кудахчут. Все как в деревне. И выходит^ что совместили в тех коттеджах город с деревней. И удачно так, не то что в городе: в одном санузле все удобства. А тут сынок жениться удумал. Жена ему, Наташа, досталась умница. Дело любое в ее руках спорится. Зажиточно сынок мой живет. Недавно ему вне очереди, как передовику, машину «Жигуль» выделили. Одно плохо: к нам со старухой в город нос не кажет. Зовем мы его, зовем, а ему все некогда.

Вот как-то собрались мы с женой и нагрянули к нему нежданно. Даже телеграмму о приезде не дали. Да и чего давать телеграмму, если ехать всего два дцать километров. В старое время такой путь пешком ходили. Приехали мы, сын обрадовался. Наташа засуетилась, на стол накрыла. Сели мы и давай встречу отмечать. Совсем бы хорошо посидели, да у сына всего одна поллитровка в доме оказалась. А самогона он не держит. Кончилась у нас водка, и вроде бы как веселье улетучилось. И разговор не клеится, и есть ничего не хочется. Известное дело, сухая ложка горло дерет. Тут я вижу, сынок из-за стола поднимается, с Наташей пошушукался и во двор идет. Там машину заводит. Мать вышла к нему и спрашивает, куда он собрался. Сын ей объясняет: мол, вина купить надобно. Неудобно ему, выходит, родителей своих дорогих без выпивки угощать. Мать его отговаривать начала, а я возьми да и скажи:

— Чего ты, старая, суетишься. Ему на машине до того магазина подскочить три минуты.

Мать насупилась на меня, но промолчала. При сыне со мной спорить не решилась. Хотел я с сыном поехать, да он меня не взял. Говорит, чего, мол, тебе, батя, со мной трястись. И так в дороге устал. Посиди потому во дворе и отдохни. С тем сын и уехал. Бабы по хозяйству хлопочут. Индюшку потрошат. Я на завалинке у ворот сижу. Вот полчаса проходит, сына нет. Что такое, забеспокоилась мать. А Наташа нас успокаивает, мол, наверное, сын на ферму заехал. С ним такое бывает. Час прошел. Ни слуху ни духу. Тут уж и Наташа забеспокоилась. Оставили мы дома мать, а сами с Наташей к магазину пошли.

Приходим, а тот закрыт. Людей вокруг никого. Только сбоку на ящиках какой-то дед сидит. До того древний, что волосы на бороде облезли. То ли сторож, то ли отдыхает.

— Папаша, а папаша, — спрашивает его Наташа,— мужа моего на машине не видел?

— Это ты, милая? — встрепенулся дед, оглядывая нас маленькими бесцветными глазками. — Нет, не видел.

—Вот ведь, — вздохнула печально Наташа, — долго что-то не едет. Кабы чего не случилось.

— Мать честная, — оживился старичок, аж с ящиков соскочил. — Тут днем авария приключилась. Легковушка аккурат с самосвалом столкнулась. Кабы не с твоим? Я сам-то не видел. Сходи-ка, милая, к участковому или к председателю Совета.

Тут мне вроде как нехорошо стало. Да и Наташа, вижу, побледнела. Бросились мы к участковому. А его дома нет, в город укатил. Слава богу, председателя дома застали.

— Было такое, — качая головой, отвечает он. — Но Подробностей не знаю. Всех в город отправили. Одно скажу, что все живы. Правда, твой, с легковушки который, убился немного. В больницу, должно быть, отвезли.

Дальше-то все как во сне было. Вернулись домой с надеждой, а вдруг не с нашим беда вышла. Только сына нет, а мать вся извелась, нас ожидаючи. Узнала она и заголосила. А потом на меня, остервенясь, набросилась. Чего мне только она не высказала! И алкоголик я, и дурак, и бог знает еще кто. Я слушаю и молчу. Да и что тут возразишь? И сам проклял сто раз ту минуту, когда матери не дал сына отговорить.

Однако делать нечего. Собрались мы все трое и в город поехали. Выбрались на дорогу и голосовать стали. Так нас за пятнадцать рублев на попутке прямо к больнице и доставили. Два часа ночи, а,мы в приемный покой стучимся. Долго стучались. Открыла нам медсестра. Молодая, заспанная и злая. Ругается на чем свет стоит. Объяснили мы ей кое-как, кто такие и зачем приехали, смягчилась немного, в помещение к себе пустила. Только, говорит, опоздали. Умер ваш бедолага вечером. И в себя не приходил. В морге теперь лежит. Услышали это бабы мои и давай слезами умываться. Я еще держусь. Фамилию пострадавшего у медсестры спрашиваю. Нету,- отвечает она мне,- у него фамилии. Потому как документов при нем никаких не оказалось. Тут уж и я духом пал. Глаза заслезились, ком к горлу подступил. Впору руки на себя наложить.

Пришли мы домой к себе, спать легли, чтобы утра дождаться. Только глаз так и не сомкнули. Какой тут сон! Лежу я, в потолок гляжу и думаю: «Эх, чертова водка, и сынка больше нет, и машина угроблена». Ну, думаю, зелье это в рот ни за что теперь не возьму. А тут еще выяснилось, что Наташа беременна. Совсем худо. И родиться дитя не успело, а уже сирота. Из кожи, решил я, вылезу, а дите на ноги поставлю.

Утром назад в деревню поехали. Надо к похоронам готовиться. Родственников извещать, могилку заказывать, памятник там, оградку. Поминки, по русскому обычаю, справлять. Решили, что довезу я баб, а там уж с документами один за телом в город вернусь. Как до сыновьего дома добрались — я сейчас и не помню. Уж не знаю почему, а только я во дворе остался, а жена са снохой в дом вошли. И тут слышу: крик из дома раздается. Вбежал я в дом и обмер. Стоит в коридоре мой сын, живой и здоровехонький, а у него на руках мать да Наташа повисли. До того они нервно ослабели, что на ногах стоять не могут. Сын их нежно поддерживает и как может успокаивает.

— Где же ты, чертов сын, — после того, как пришел в себя, говорю я ему, — столько времени пропадал? Мы уж тебя хоронить собрались.

А сын мне отвечает:

— Так уж, отец, получилось. Доехал до магазина, а он закрыт. Решил я тогда в соседний поселок махнуть за семь километров. А чтобы побыстрей, не по большаку, а проселочной. На обратном пути мотор, как назло, заглох. Темнеть быстро стало. Машину одну бросать жалко. Разворуют еще или покалечат. Дураков разных много ведь шастает. Пришлось заночевать. Утром в поле трактор увидел. Тракторист помог завести. Вот и все. А вы-то где были? Прихожу, а в доме никого. Что хочешь, то и думай!

Рассказал я тогда ему про все переживания наши. Выслушал сын и говорит:

— Раз все страхи позади, то следует нам всем сесть и благополучный исход отметить как полагается.

И достает сын четыре бутылки водки. Только Наташа и моя жена взяли эти самые поллитровки, вышли во двор и там на глазах у меня и сына одну за одной разбили. Сын хотел их отнять, да тут я его удержал. Хотя, по правде сказать, душа тоже кровью обливалась. Тяжело мне было, чего там скрывать. Зато теперь не пью.

НОВОГОДНИЙ ПОДАРОК

Начальник ремстройуправления Нахрапов сидел в своем кресле и думал. Перед ним лежала сводка о выполнении плана по капитальному ремонту жилья за текущий год. Документ был уже готов, но Нахрапов медлил его подписывать. До выполнения плана не хватало всего сорока пяти квадратных метров. Одной квартиры. Обидно.

«Надо недостающие метры приписать, — решил Нахрапов. — Такая приписка — мелочь и пустяк. Пожа­уй, никто ее и не заметит. Конечно, это нехорошо, но ведь хочется и призового места и премии. Коллектив-то старался. Вот недавно дом капитально отремонтировали. На «отлично» принят комиссией. Вот сюда я, пожалуй, и впишу недостающие метры».

И Нахрапов решительно внес свои поправки.

Накануне Нового года красный уголок ремстройуправления был празднично убран. Коллективу вручили Почетную грамоту и денежную премию за успешное выполнение плана и обязательств. В конце торжественной части ответственный работник, только что горячо поздравивший коллектив со славной трудовой победой, доверительно шепнул Нахрапову:

— Говорят, Василь Василич, что у тебя с жильем плохо?

—^; Да, —хлопая в ладоши очередному оратору, ответил Нахрапов, — совсем худо. На квартире живу, хотя и у родственников.

— Ну, а дом, что вы отремонтировали и сдали, он как, хорош?

— Честно скажу, отлично сделан! На совесть. Сам бы вселился.

• Вот и замечательно. Слышь, Василь Василич, решено тебе квартиру выделить. Считай это подарком на Новый год!

• Вот спасибо так спасибо! — засиял Нахрапов. — Вот это действительно новогодний подарок. А где?

— Да в этом самом доме. Там, оказывается, по последней твоей сводке, трехкомнатная квартира свободная имеется. Вот в нее и решено тебя вселить. Так что — живи и радуйся.

— Куда?! — переспросил Нахрапов, и лицо его, светившееся только что радостью, мгновенно потухло, стало свинцово-серым и тоскливым.

Он хотел еще что-то сказать, но застыл с полуоткрытым ртом. Призовое место и премия его больше не радовали.

КРАХ КАРЬЕРЫ КОЛИ СВЕЧКИНА

Коля Свечкин, дипломированный специалист, делал карьеру. Не прошло и года, как он появился у нас в объединении, а уже всюду обратил на себя внимание. Часами, а то и целыми днями сидел он в парткоме, профкоме или, на худой конец, в комитете комсомола. Правда, последний кабинет он уважал не очень. То ли дело партком! Коля ковровой дорожкой стелился перед секретарем комитета Козловым.

Сначала во всех трех кабинетах на Колю Свечкина косились с удивлением. Потом привыкли и перестали замечать. Но затем он стал своим настолько, что его отсутствие бросалось в глаза и даже вызывало беспокойство. В нем стали нуждаться. И то, где не нужен человек на подхвате: туда сходить, то принести, это подать, там положить. И ни от одного из этих десятков, даже сотен мелких и разнообразных поручений Коля Свечкин никогда не отказывался.

И за это качество Колю ценили. Ценили во всех трех кабинетах. Однако больше всего его усердие пришлось по душе Козлову. Именно его поручения Коля Свечкин всегда выполнял не просто аккуратно, но с особой трепетностью. Даже самые, самые... сложные. На первых порах у нас мужики над Колей подтрунивали, потом стали настороженно злословить, а затем зауважали. Коля вошел в авторитет. Он ждал своего звездного часа. И этот час настал.

Партийный секретарь Козлов однажды понял, что пришло время выдвигать Колю Свечкина на повышение. Для рядового работника он знал много, и даже слишком много. Как бы там ни было, но только Козлов предложил Коле Свечкину вновь вводимую в объединении должность помощника директора по связям с общественными организациями.

И вот когда все было, как говорится, «на мази» и Коля принимал поздравления, неожиданно произошла осечка. Директор объединения Дуров, дав согласие на кандидатуру Коли, тем не менее приказ не подписывал, давая понять, что окончательно он еще не решил.

Дуров давно руководил нашим объединением, его считали незаменимым специалистом. Как все руководящие работники недавних, так называемых «застой­ных» времен, он скептически относился к любой общественной работе, видя в ней пользу только тогда, когда народ надо было поднять на работу в очередную субботу, а то и в воскресенье, чтобы спасти план. А поскольку план у нас горел синим пламенем почти всегда, то Дуров своего истинного отношения ко всякого рода представителям общественных организаций не показывал. Козлова же он недолюбливал особо. Дуров считал, что с секретарем парткома ему не повезло, так как человек тот недалекий и к тому же часто сующий свой нос туда, куда его не просят.

Козлов платил директору той же монетой, а поэтому заминке с назначением Коли Свечкина не удивился и воспринял ее как должное. Успокаивая Колю, впавшего было в уныние, он тем не менее посоветовал ему найти способ сойтись поближе с Дуровым.

И Коля воспрянул духом. Он сразу сообразил, что никакими услугами личного характера холодное сердце Дурова, повидавшего на своем веку всякого и привыкшего к знакам внимания со стороны подчиненных, не тронуть. Надо было найти слабое место Дурова.

И Коля Свечкин его нашел. Он узнал, что Дуров страстно любил собак. Что еще с детства он мечтал завести себе овчарку, но так и не сумел. Сначала путь к мечте преградило твердое «Нет!» его мамы, а потом не менее решительное «Только без меня!- его жены. Все что мог себе позволить Дуров — это посещать клуб собаководов и выставки собак. Коля Свечкин тоже стал посещать, как он выразился, «сборища собаководов». Здесь он зорким глазом заметил, с каким восторгом Дуров смотрел всегда на шотландскую овчарку по кличке Маруся, и в его светлой голове мгновенно созрел план действий.

Уже через неделю Коля стал владельцем увешанной медалями породистой красавицы. Как ему удалось это, для всех осталось тайной, но мнение, что для Коди Свечкина ничего невозможного нет, утвердилось даже среди скептиков. Приобретя собаку, Коля тут же взял отпуск и весь отдался дрессировке. Видимо, он хорошо разбирался не только в людях, так как очень скоро Маруся к нему привязалась не меньше, чем к прежним хозяевам. Уже через неделю Коля Свечкин уверенно вывел свое сокровище на прогулку. Местом выгула он расчетливо выбрал сквер рядом с домом Дурова. И не обманулся в ожиданиях. Увидев Марусю на повадке у Коли Свечкина, непроницаемый Дуров дрогнул. Он с изумлением, не в силах скрыть своей радости от встречи, провожая овчарку глазами до тех пор, пока она вместе с новым хозяином не скрылась за деревьями. Это была победа, и Коля Свечкин торжествовал.

На другой день в это же самое время он снова оказался с овчаркой в сквере. Дуров был уже там и с нетерпением их ожидал. Он первым пошел навстречу Коле и, с завистью глядя на Марусю, сказал:

— Твоя, Свечкин?

— Здравствуйте, Сергей Степанович, — стараясь скрыть охватившее его чувство радости, прожурчал Коля. — Моя. Гуляю вот с ней.

— Люблю, грешным делом, собак, — не отвечая на приветствие, продолжал Дуров.—За ум и преданность. Собака не продаст и не обманет. Она личной выгоды не ищет... Слушается?

— Да, команды выполняет, — с готовностью ответил Коля, испытав перед этим мгновенный налет страха.— Маруся, апорт!

И Коля Свечкин бросил палку. Собака сорвалась с места и в два прыжка вернулась назад, неся палку в зубах.

— Здорово! — не удержавшись, по-мальчишески восхитился Дуров. Его лицо раскраснелось. Глаза горели, как угли. — А ее можно погладить?

— Конечно, Сергей Степанович,—всем видом выражая желание угодить, почтительно полусогнулся Коля, крепко взяв Марусю за ошейник.

Дуров протянул руку и стал гладить собаку. Овчарке такая фамильярность пришлась не по нраву. Выпуклые глаза ее злобно заискрились, шерсть встала дыбом, и она зарычала. Однако Дуров продолжал увлеченно щекотать собаку за ухом. Коля Свечкин, озабоченный поведением овчарки, стал ее успокаивать;

— Тихо, Маруся, тихо, — проговорил он и тут от волнения вместо команды «Фу» произнес: «Фас».

Овчарка словно этого только и ждала. С необычайной легкостью вырвалась она из рук Коли и сильным прыжком сбила с ног Дурова. Дуров неуклюже рухнул на землю, а овчарка придавила его грудью, вцепившись зубами в правую руку.

Коля Свечкин от неожиданности обмер и стоял, не зная, что делать. В себя привел его дикий вопль Дурова:

— Караул! Спасите!!

— Маруся, фу! фу! — отчаянно закричал Коля. — Ко мне! Сидеть!

Овчарка неохотно отпустила своего пленника и, сердито рыча, отошла к хозяину. Дуров тяжело встал на ноги. Лицо его было бледным. Он с ужасом косился на свою любимицу.

— Хулиган! Вы просто хулиган! — придя в себя, заорал Дуров. — Она меня укусила. Вот сюда в руку.

Как снежная лавина, разрастаясь и вбирая в себя все новые и новые подробности, покатились по коридорам объединения слухи о том, что Свечкин натравил на директора собаку и та чуть было его не загрызла. Коля ходил сам не свой. При его появлении все начинали шептаться и многозначительно переглядываться. Свечкин пытался что-то объяснить, но его не слушали.

На второй день к Коле Свечкину подошел Козлов и, воровато озираясь по сторонам, тихо сказал:

— Как я в тебе разочаровался! Конечно, натравить на него овчарку было за что! Может, теперь спеси поменьше будет. Но... могут подумать, что с собакой — это я тебе посоветовал. Не ходи ко мне больше! Да и вообще... — И Козлов, сделав характерный жест, торопливо пошел прочь от Свечкина.

Коля понял, что погиб. Он подал заявление на увольнение.

Его уволили охотно, без отработки.

Так, из-за глупой случайности, оборвалась карьера Коли Свечкина в нашем объединении.

Впрочем, нам не следует беспокоиться о его дальнейшей судьбе. Коля Свечкин нигде не пропадет.

16S

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/