Потомок

Не посвящается никому.

 

 

 

 

 

Шёл и нашёл, взял – потерял…

 

Безобразов сидел на крылечке и курил, часто затягиваясь. Он давно собирался покончить с пагубной привычкой. Однако чем отвратительнее казался запах сгоравшего табака, чем сильнее хотелось, чтобы именно эта сигарета оказалась последней, тем ожесточённее вдыхал он дым, сжигая окурок до пожелтевших пальцев. Безобразов не был молод, и за прожитое время накопилось много имен, которыми его называли разные люди, причём каждый считал, что только им изобретенная форма наиболее полно отражает характер обладателя. Несмотря на старания общественности,  у Безобразова младшего (был еще и старший - Безобразов-отец и, конечно же, Безобразова-мать, а с некоторых пор и жена, но об этом отдельно...) было любимое - Витенька…

Так называла его бабушка, которую он хорошо помнил. Ещё лучше запомнились её рассказы о старинной жизни. К великому сожалению, память Варвары Савелишны, хотя и была светлой, не простирала свои лучи до тех тёмных времён, когда возникла их необычная, прямо сказать, фамилия. Но отголоски обозримого прошлого были очень красочны и непривычны. Они неудержимо овладевали разумом и, отдаваясь грустью о чем-то безвозвратно утерянном, возникали живые картины не принадлежащего ему бабушкиного детства.

Иногда он даже представлял себя на берегу реки, затерявшейся во времени: помогал прапрадеду ловить раков на баранью ногу. Способ был на редкость прост. Несвежая голень, специальным способом выдержанная (у каждого был свой рецепт), опускалась в воду, и ловцы ждали пока раки «сперва почуют аромат, потом наползут». Важно было дать членистоногим освоиться, почувствовать, что еда всецело принадлежит им. Тут можно и тащить, – «нипочём» не отпустят.

Раков, по рассказам бабушки, набиралось множество, потому «лытка» всегда крепилась на цепи, а не на веревке. Вытащив добычу, тут же принимались её варить, а потом и есть.

Необходимостью это не было, скорее, забавой. Или, говоря языком социализма, соревнованием - кто больше вытянет. Порой соперники прибегали друг к другу за помощью: так много набиралось этих существ - слегка пугающих, но очень  вкусных.

Определив победителя, лакомились сообща, вприкуску с неизвестным теперь уже  ситным хлебом. Остальное пространство этого мира, заповедного для сверстников Витеньки, было занято заботой о «каликах переходных» и пересказами их историй о чудесах в дальних странах. Хотя повседневная жизнь современников бабушки была не менее, а может быть даже более удивительной: бок о бок с пророческими видениями и ведьмами-оборотнями - кошками-свиньями.

Ниже помещалось совсем не подходящее для второго места, неблагозвучное имя Витька. Так - громко, на всю улицу - звала его гулять Светка Копаткина, соседская девочка лет пяти. Это имя имело для Витеньки особое значение, поскольку ассоциировалось с первым сексуальным опытом.

Собственно говоря, того, с чем обычно отождествляют этот научный термин, конечно же, не происходило. Да и слов таких ещё не знали. Просто с удивлением было отмечено, что некоего органа, кажущегося необходимым, может и не быть в наличии. Утверждение о необходимости наличия тут же встретило горячие возражения противной  стороны, опирающейся на необоснованное нарушение общей гармонии человеческого облика.

Увы, паранормальные явления не удалось изучить должным образом: в курятник, где происходило таинство, в поисках яиц заглянула мать Витеньки и накрыла естествоиспытателей с поличным.

Образованные Копаткины долго и деликатно объясняли сбившейся с пути дочери, почему подобные действия недопустимы в её возрасте. Витеньку, не найдя нужных слов, просто выпорол отец, Иван Федотович Безобразов, своим модным по тем временам ремнем. Ремень, которым была произведена экзекуция, позже сыграл важную роль в воздаянии сторицей за страдания невинного отрока и его вынужденное предательство. В страхе перед наказанием Витенька, заливаясь слезами и пуская пузыри, пытался всё свалить на подружку, которую несколько минут назад считал любовью всей своей жизни.

Иван Федотович называл сына Витюха, и это имя в табеле о рангах у Витеньки не значилось. Всё, что было связано с отцом, пугало и вызывало неприязнь: лицо, напоминающее металическую щётку, замасленная у станка одежда и готовность по любому поводу применить единственно известный метод воспитания. Симпатии не прибавилось даже после того, как однажды, пошатываясь и распространяя запахи, сопутствующие премиальным,  глава семейства вернулся домой, неся на себе чудом уцелевший, самый настоящий телевизор.

Особенное впечатление произвёл на маленького Витеньку концерт американского певца Поля Робсона, исполнявшего, среди прочего, песню угнетаемых в Америке негров под названием «Шестнадцать тонн». Витенька не имел ни малейшего представления, о чём пел этот более чем смуглый мужчина с выразительными глазами, но эффект от выступления был поистине гипнотический. Мальчик, не моргая, смотрел на экран, и его неиспорченная душа смыкалась в протесте с обездоленным и бесправным народом, изнемогая от сострадания и собственной беспомощности.

 

***

В те далекие времена отец Витеньки работал на громадном предприятии, занимавшем более десяти городских кварталов. Никто не знал в точности, что выпускает завод, и единственно известной всем продукцией были лопаты, тяпки и грабли, ценившиеся огородниками.

Отец занимал место «токаря на хорошем счету» и имел возможность, как и все токаря́, изготовить для семьи различные мелочи. Охрана, конечно, была строгой, но её служащие смотрели сквозь пальцы на устоявшиеся традиции, так как и сами частенько обращались с просьбами к специалистам разного профиля. Благодаря такому положению вещей, в доме появились бронзовый пестик, осчастлививший лет двадцать пять уже одинокую бабушкину ступку и такие же сияющие дверные ручки.

Но чего-то недоставало, и великим искушением явилась потребность создать нечто великое. Такое, чего до этого никто не делал. Пронести это нечто через проходную и прославиться на весь завод.

Произведение виделось творцу габаритным: только так можно было добиться признания коллег. После недолгих размышлений выбор пал на бесполезные в хозяйстве и потому кажущиеся роскошью гантели - традиционно  бронзовые, выточенные непременно из цельной болванки. 

Способ эвакуации шедевра был придуман легко.  И вот, в пять часов пополудни, Иван Федотович, засунув руки в карманы плаща (так меньше заметны меняющие силуэт плоды вдохновения), с отсутствующим видом подошел к турникету.

С этого момента всё пошло наперекосяк. То ли у вахтерши было плохое настроение, то ли, безразличное выражение лица плохо удалось Ивану Федотычу, но он вдруг с удивлением услышал, что должен сейчас же показать пропуск. Его знали все охранники завода, и такое требование выглядело если не оскорбительно, то, по меньшей мере, странно.

- Ты чего, Николавна, опсихела? – Безобразов выпучил свои и без того круглые глаза. – Я ж тебе его утром показывал!

- Мало ли?! Ты ишо вспомни, чаво в прошлом годе на воскресник показывал. По правилам должон кажный раз, как следоваешь.

Федотыча заело. Забыв об осторожности, со словами «да какие там правила», «накоси-выкуси» и многими другими более ёмкими, уважаемый всеми токарь показал пропитанный отработкой кукиш и пошёл в атаку. Он грудью налетел на преграду, но вертушка, хотя и погнулась, все же устояла. А вот ремень, за который были засунуты гантели, подвел расхитителя соцсобственности. Модная застежка «гробиком» со щелчком разъединилась и два восьмикилограммовых спортивных снаряда, направляемые просторными штанинами щегольских брюк, стремительно понеслись вниз.

Столкновение с пальцами было сравнимо с разрывом противотанковой мины, происшедшим в голове Федотыча. Остальные услышали подобия колокольных звонов, исходившие от катающихся по бетонному полу и отливающих золотом гантелей.

Сам Безобразов звонов не слышал. С открытым ртом, оглохший от боли, он полз на одних руках к качающимся в глазах стеклянным дверям, представляя себя сбитым героическим летчиком, а вслед  неслись угрозы, удачно дополнявшие риторический вопрос «куды пополо́з» и невыполнимое требование «убрать с проходу хре́новы железяки».

Наверняка не было у Федотыча беспримерной стойкости, присущей воспетым героическим личностям. Потому-то и не достиг вожделенного выхода - не хватило воли. На полпути был схвачен он санитарами медпункта и на носилках доставлен к заикающемуся от рождения заводскому фельдшеру, который долго смотрел на изуродованные конечности и чесал в затылке, задумчиво напевая: «Ха-А-тять ли рус-СК-кие ва-Айны…».

В те времена не практиковалась еще среди простых смертных микрохирургия, поэтому многострадальные пальцы Витенькиного папы были обернуты гипсом и оставлены в надежде на авось. Авось на сей раз не осчастливил своим вниманием, и когда сняли слепок, выяснилось, что раненый в обе ноги Безобразов, не то что  ходить - стоять нормально не может. С этого дня и начались страдания ни в чем не повинной семьи бывшего «токаря на хорошем счету».

 

***

Федотыч не сдавался. Каждый год он затевал судебный процесс, требуя от завода классифицировать его увечье как последствия травмы на производстве, и, заражаясь его воодушевлением, домочадцы начинали надеяться, что вскоре всё образуется. С верой в то, что «эти падлы всё уплатят», они бодро катили инвалидное кресло к зданию областного суда. Несмотря на оптимизм, истцу по известным причинам отказывали. В конце концов семья так поиздержалась, что только пестик да потускневшие ручки на облупившихся дверях напоминали о былом величии.

Грянула перестройка - стали избираться истинно народные депутаты. Один из них посетил представителя электората, пострадавшего при старом режиме. Брезгливо покосившись на потемневшие от времени, покрытые пятнами обои, он вместо двухсот (как всем) небрежно бросил на стол сотню, пообещав добиться пересмотра дела в пользу притесняемого, чем без труда сагитировал неизбалованного вниманием избирателя.

Но прошли выборы, и единственное, что еще напоминало о празднике, устроенном на щедрое подношение, была забытая на некоторых столбах политическая реклама, поруганная малолетними вандалами. Партия депутата потерпела фиаско, и сам возможный избранник канул в Лету. Обещания повисли в воздухе, и, если бы не запасы цветного металла да режущего инструмента, благоразумно вынесенные в своё время с завода, род Безобразовых на этом мог бы прекратить своё существование.

Да! Вместе с перестройкой пришёл свободный рынок. Неподъемные ящики освобождены от куриного помета, а содержимое любовно перетёрто промасленной тряпочкой собственноручно матерью Витеньки, в прошлом ярой противницей хлама. Организовав бойкую торговлю на местном птичьем рынке, она сбывала по доступным ценам заготовки и профессиональный инструмент рукастым умельцам, коими матушка Россия - как говорят - полнится.

Была предпринята попытка приобщить бесполезного в быту Безобразова-старшего к новым экономическим отношениям, но прибыль резко упала: давал о себе знать его неуживчивый характер. После того, как предполагаемым клиентам задавались неудобные вопросы: «А тебе зачем..., а ты марку металла скажи…, а ты хоть знаешь, что это такое…, а не знаешь, чего пришёл, делать нЕхрена?», он, по мере нарастания напряжения, переходил к неожиданным выводам. Далее к пожеланиям недоброго свойства и, наконец, используя императив, предлагал пойти к некоей матери, вот уже много веков радушно принимающей всех подряд.

Бывало, он подолгу кричал вслед мечущемуся между лотков испуганному рукодельнику нечто позорящее его как профессионала, сравнивал его «сытую здоровую жизнь» со своим жалким существованием «увечного калеки социалистического труда», чем отбивал и у остальных охоту подходить к нуждающемуся в продаже товару.

Попытки сделать из Федотыча бизнесмена, закончились полным провалом, и он прочно засел в четырёх стенах,  срывая зло на соседях и жене. Витенька к тому времени так повзрослел, что вступил в неравный брак, но об этом, всё же, позже.

 

***

Редкий человек не обращал внимания на странную фамилию Витеньки, обретённую им при рождении и доставлявшую множество хлопот с самого детства. Помимо того, что Безобразова безжалостно дразнили сверстники, однажды произошло поистине драматическое событие.

В том судьбоносном году Витенька чудом не стал второгодником и, перейдя в очередной класс, наслаждался ощущением безграничности времени. В этом расслабленном состоянии он и принял первый жестокий удар судьбы, разрушивший иллюзии по поводу воззрения на человеческую жизнь как на залитое светом голубое небо с редкими пушистыми облачками.

Именно тогда осторожно расстегнула верхнюю пуговицу кителя хрущёвская оттепель, и стала возможна бульдозерная выставка. Киногерои этого недолгого периода искали смысл в жизни, бежали в тайгу от удобного столичного прозябания и имели смелость протестовать против буржуазных ценностей в сугубо антибуржуазном обществе.

Появились сильные личности и в среде учителей начальных классов. В отличие от предшественников, они открывали выдающиеся фигуры в более отдалённом прошлом, чем 1917 год - непроходимый до сего времени рубеж для подобного рода поисков.

Классу с литерой «Б», где учился Витенька, повезло. Их неудачливая в личной жизни учительница, сохранившая запретные знания в трудные времена, просто жаждала поделиться ими с воспитанниками. Неизвестно, какую заветную цель преследовала эта сорокалетняя женщина с тугим узелком редких волос на затылке, но, если она хотела остаться в памяти учеников, то в случае с Витенькой более чем преуспела, – он запомнил её на всю жизнь.

Нововведение под названием «внеклассные чтения» открылось повествованием об эпохе Ивана Грозного; его реформаторских наклонностях, опричнине как прогрессивном движении революционного характера «сверху» и ближайших сподвижниках. Среди прочих был назван постельничий великого государя Истома (Харитон) Безобразов.

Одного этого было уже достаточно, чтобы весь класс обернулся и безжалостно впился взглядом в несчастного. Но она продолжила и рассказала, что фамилия эта, ставшая впоследствии аристократической, дала множество потомков, основная часть которых достигла немалых успехов в различных областях человеческой деятельности. Да ещё и добавила, что Витеньке придётся много потрудиться, чтобы оправдать славное имя, доставшееся ему непонятным образом.

После уроков бывшие приятели, а теперь классовые враги, перекрыли пути к отступлению. Самый толстый из них, Сергей Бабкин, более известный как Серя, громко сопя, повалил Витеньку на землю и - со словами «контра недорезанная» - разбил ему нос и поставил под левым глазом фонарь. Остальные члены судейской коллегии не остались равнодушными и помогли привести приговор в исполнение до конца - всеми злобно попинали выродка. Чей-то ботинок достал до солнечного сплетения, и Витенька долго лежал в пыли, беззвучно открывая рот, думая о том, как трудно, должно быть, дышать рыбам, тем более в воде.

Дома он нашёл сочувствие только у бабушки - родители неожиданно предъявили претензии почти противоположного характера. Отец, потрясая испорченным ремнём и тщетно пытаясь догнать сына в неповоротливой коляске, был возмущён тем, что Витенька не дал сдачи «говноедам». Мать сокрушалась по поводу испачканной одежды и обещала «добавить мокрым полотенцем по булкам».

 

***

В тот день спала пелена, мешающая видеть, и он принял жестокую действительность, всё больше осознавая себя не случайным носителем старинной фамилии, а полноправным хозяином того духовного наследства, которое досталось ему от славных предков. Естественно, что впоследствии Витенька стал изгоем, но сдался не сразу.

Поначалу он пытался бороться и мстил обидчикам. Номером первым и последним в возможной череде его жертв стал сам Серя, позади которого сидел Безобразов. Однажды, придя в школу раньше обычного, Витенька внимательно обследовал скамью Бабкина и с удовлетворением занял своё место - он нашёл, что искал. На следующее утро была проделана небольшая подготовительная работа, но, к разочарованию Витеньки, Серя в школу не пришёл. Потянулись дни томительного ожидания. И вот свершилось: он с ненавистью смотрит на толстые ягодицы Сериного зада, ерзающие по скамье, и представляет, как, выписывая патологически кривые буквы, Бабкин высовывает кончик розового языка. Вот оно, возмездие: одна из половинок совмещается с потайным местом. Лёгкий толчок ногой - и длинный заточенный гвоздь, замаскированный с помощью пластилина, перемещается в найденном отверстии, неотвратимо поражая пребывающую в неведении вражескую плоть.

От неожиданной боли Серя так резко вскочил, что сломал парту, прикусил язык, а по пустынным коридорам школы разнёсся вопль, очень похожий на знаменитый тарзаний крик Джонни Вейсмюллера. На шум прибежал директор - в прошлом особист и следствие очень скоро выявило злой умысел.

Директор сделал Витеньке выговор. Пользуясь своей недюжинной эрудицией, он поведал, что из-за хулиганского поступка человек мог бы лишиться жизни в точности, как легендарный сыщик Алан Пинкертон. Идя однажды по тротуару, вышеупомянутый споткнулся о вывернутый хулиганами камень, прикусил язык и скоропостижно умер от гангрены. На это молчавший до сего момента Витенька простодушно заметил, что дяденьке надо было чистить зубы.

Выходя из кабинета, Безобразов поймал обрывок разговора директора и учительницы. Последняя сказала:

- Точно потомок! Такой же безжалостный, коварный и циничный.

- Да, - задумчиво согласился директор. – Надо вызвать отца.

Это была серьёзная педагогическая оплошность. Федотыч, вместо того, чтобы слушать наставления и советы по воспитанию сына, улучил момент и перетянул тучного Серю своим незаменимым, спрятанным до поры ремнём.

Под взвизги и всхлипы политически искушённой поросли, а также возмущенные возгласы педсовета Безобразов-старший в свойственной ему свободной манере высказал поимённо всё, что успел подумать в этот короткий промежуток времени о директоре и его ближайших соратниках, и покинул онемевшую учительскую, смиренно поскрипывая колесиками инвалидного кресла.

Витеньку еще раз побили. Не сильно, скорее для порядка, и он не стал больше мстить. А впоследствии всё как-то смазалось, забылось с возрастом, что ли. Так или иначе, почти все были соседями, и честь родного Угрюмого Тупичка - кривого аппендикса, после войны переименованного в переулок Приветливый, - иногда приходилось отстаивать спина к спине. Тут уж не до классовой ненависти, но, если быть до конца честным, то неприятный осадок всё же остался.

Его присутствия стеснялись, а он, чтобы завоевать уважение сверстников, решался на поступки, которых впоследствии мучительно стыдился.

Они, как-то неоднозначно улыбаясь, называли его Витёк, и, слыша своё имя в этой модификации, Витенька переполнялся чувствами, ощущая себя своим в их всемогущем коллективе. Но вот наступал очередной праздник, и его забывали позвать в шумную компанию, если, конечно, он сам не был спонсором гуляния.

Это было одним из обстоятельств, которое, как показало время, и послужило основанием того, что Безобразов-младший сохранил относительно светлую голову и не обрёл привычки наливаться винами плодово-ягодных сортов.

Второй серьёзной причиной, удержавшей Витеньку от скатывания по наклонной, было чтение. Печатное слово появилось в их доме благодаря распространению льготных подписных изданий на предприятии и странному качеству в характере Федотыча: страстной, похожей на сексуальную девиацию любови к книгам, которые, по необъяснимой прихоти высшего замысла, он никогда не читал. В результате небольшая кладовка в доме была доверху завалена стопками многотомных трудов, бережно упакованных и перевязанных добротной бечёвкой.

В этом немного пыльном помещении, остановившем время, будто найдя свой последний приют, мирно соседствовали разделённые веками и государственными границами классики мировой литературы.

И гений сонетов Шекспир, и объединённые одним титулом и общей фамилией, замечательные каждый своей трагической судьбой, но совершенно не похожие друг на друга графы Толстые, которых, по неведению, Витенька представлял довольно тучными мужчинами, произнося почтенную фамилию соответствующим образом.

Поскольку наиболее бородатый и многотомный из них вряд ли мог вызвать читательский интерес в раннем возрасте, среди этих самых, то́лстых имелись только два зачитанных до дыр томика: восьмой - желтого цвета и серо-голубого - третий.

В первом были изумительно пересказаны, как выяснилось позже, русские и одна итальянская сказки. В другом, также Алексей, но не близкий родственник первого (равно как и второго), уделял внимание историям, совершенно не востребованным русской классикой, и томик этот лучше всего было читать ночью с фонариком, укрывшись одеялом с головой. Этот способ давал возможность острее ощущать коготки бегающих по телу мурашек после прочтения таких слов, как призрак, упырь и вурдалак.

С дневным светом прекрасно гармонировали: почти самодостаточный Фенимор Купер и, по словам знающих людей, изрядно приукрашенный отечественными переводчиками Майн Рид, но снова наступала ночь, и на смену им приходил не нуждавшийся в литературном макияже Эдгар Алан По.

Позже в обоих смыслах были открыты такие бриллианты, как Пушкин, Тютчев, Фет, нашедшие отклик в русской душе повествования англичанина Диккенса, а позже, американца Драйзера и многое-многое другое, не менее значимое.

Привередливая детская память не зафиксировала тот день, когда Витенька обрёл книгу как обитель художественного слова, да это было и неважно. Однажды, разрезав бечёвку своим ножом, терпеливо сделанным из расплющенного трамваем гвоздя, он больше уже не смог отказаться от перелистывания пахнущих типографской краской хрустящих страниц.

Предаваясь чтению (понятному и не совсем), с растущей жадностью и быстротой он поглощал содержание книг. Со временем постоянный внутренний диалог и травмированная в детстве психика сделали нашего героя молчаливым, любящим уединение человеком. Взгляд озарялся мыслями, доселе обходившими вместилище разума стороной. Именно по этой причине казалось, что глаза Витеньки, от рождения пребывавшие на передовой его внешности, порой занимали подобающее положение.

 Витенька взрослел, портя зрение в полутёмной кладовке, переоборудованной в некое подобие подпольной библиотеки, и набирался чужих знаний и мудрости. Классовая вражда между ним и сверстниками, вспыхнувшая, как уже упоминалось, в начальных классах, не закончила мутацию в вынужденную солидарность по защите чести родного тупичка. Процесс остановился на полпути и стремительно деградировал в периодическую к нему ненависть как к человеку, который «до хрена хочет знать» вместо того, чтобы утром «поправить здоровье единственным, может быть, близким людям».

 

***

Выбора не было. Отдав родине двухгодичный долг, он пошёл по стопам отца и был определён на тот же участок, где некогда работал и Федотыч. Сильно постаревший - вероятно, незаменимый - мастер очень оживился, услышав знакомую фамилию. Несомненно путая отпрыска с родителем, он обнял Витеньку и срывающимся от волнения голосом порадовался его возвращению.

Предприятие процветало. Территория благоустраивалась скверами и фонтанами, а желающие могли посетить спорткомплекс с бассейном. К услугам трудящихся имелись две громадные столовые, библиотека, прекрасно оборудованный медпункт и несколько магазинов, в которые частенько завозили настоящий дефицит - солёную горбушу по три рубля за кило. Большие деньги относительно трески,    которая стоила в те времена блаженного неведения о целебных свойствах этой рыбы всего-то копеек шестьдесят.

Завод был настоящей крепостью, отгородившейся от остального мира неприступными стенами, увенчанными колючей проволокой и разделёнными шестью проходными-башнями. Там несла вахту бесстрашная стража, охранявшая социалистическую собственность, - настоящее государство в государстве.

Как примерный гражданин этого анклава, Витенька исправно выполнял рекомендации технологов и изредка подавал рацпредложения в отдел. Нельзя сказать, что продукция предприятия от этого становилась качественнее. А уж на общую экономику, которая по определению свыше уже была экономной и жила своей отдельной жизнью, это тоже никак не влияло.

Просто так было принято, и все брали на себя повышенные обязательства: придумать в год столько-то полезных усовершенствований. А ведь иногда даже одного из них было достаточно, чтобы свести на нет многомесячный труд целого конструкторского бюро.

Прошло не так много времени, и славная фамилия вновь заняла место на доске почета. Но не только благодаря фамилии фотопортрет Витеньки возгнездился на стенде у главной проходной. Имелось ещё одно основание - оно и было определяющим.

В те стародавние времена, несмотря на то, что в магазинах можно было приобрести не так уж много, колхозы и совхозы никак не могли собственными силами справиться с небывалыми урожаями картофеля, огурцов и сорняков. Нельзя было забывать и о мясомолочной промышленности. Другими словами, - о крупном рогатом скоте, который нужно было кормить не только летом, когда вдоволь сочной свежей травы, но и зимой. Поэтому горожанам - все дела в стране были общими - периодически приходилось принимать участие в покосах и заготовке силоса .

Конечно же, были и другие виды сельскохозяйственной деятельности. Например, взращивание томатов или садоводство: яблоки, груши, вишни и клубника. Но все вышеперечисленные позиции распределялись среди иных общественных структур: профком, партком, немногим реже - комитет ВЛКСМ.

Витенька никогда не отказывался и поэтому с самой ранней весны до поздней осени трудился на полях необъятной родины. Природа явно отдыхала на отпрыске Федотыча как продолжателе токарного искусства. Вряд ли ему было под силу выточить даже половину гантели: изделие казалось слишком уж круглым и симметричным. Однако детали менее сложной конфигурации удавались ему вполне, и средний заработок оставался довольно высоким. Это было очень важно, потому что, исходя именно из среднего, завод платил добровольцам аграрной битвы.

Поначалу Витеньку угнетала обстановка в резервациях несущих повинность. Отсутствие книг, элементарных удобств, еженощные попойки с исполнением песни о студентке-практикантке, к которой воспылал чувствами ученик, зрело переживающий своё увлечение. Но с каждым новым сезоном сельская жизнь все больше располагала к себе.

Это вполне объяснимо. Где ещё найдёшь такие просторы, когда и впереди, и позади насколько хватает глаз, тянется бесконечная вывернутая грядка, с которой всего-то и требуется, что собирать созревшие картофелины? По сухой погоде - в мешки или сетки, а ближе к осени просто в гурты, на корм скоту. Хорошо, что на финише стоит автобус. Но достаточно и грузовика с лавками или вовсе без них: так удобнее завалиться на пустые мешки в позе, ставшей вполне привычной за восемь километров и называемой в народе почему-то «раком», что само по себе очень удивительно. Витенька специально изучил достаточно раков, но ни один из них и не мыслил о подобном даже в варёном виде.

Тем не менее, пока благоухающий топливом и издающий физиологические звуки транспорт везёт вас по пашне навстречу ужину под длинным навесом, поневоле разгибается спина и встают на место позвонки, вывихнутые наполненными мешками. Какие там мануальные терапевты?! После еды - обильные возлияния, плавно переходящие во всенощные бдения с романтическими встречами и песнопениями студентке-практикантке.

Ассортимент горячительных напитков особенным разнообразием не отличался. Самогон, обменянный на ворованные колхозные мешки, и на самом деле очень хорошая водка «Пшеничная», которая быстро заканчивалась, не оставляя уже альтернативы.

 

***

Знойное лето. По ночам оглушительно-уютно поют сверчки, и молодость всё еще кипит в груди тридцатилетнего Безобразова. Благодаря многолетнему пребыванию в составе колхозного десанта, опыту и безотказности, Витенька уже бригадир. Пора сенокосов…

В бригаде только один важный вопрос на повестке дня - техника безопасности: коса «Литовка» - серьёзный инвентарь. На днях, например, Бычин из пятого цеха, отличающийся крайней самоуверенностью, начал бахвалиться тем, что безо всякого инструктажа выполнит две дневные нормы.

Он так неистово размахивал инструментом, что в страхе разбежалась вся бригада вместе с инструктором - опытным косарём из местных. Бычин же, не понимая, в чем, собственно, дело, высоко подняв орудие производства, кинулся догонять товарищей. Но, вспоминая выражение лица покрасневшего от напряжения энтузиаста, они не очень-то спешили останавливаться.

Жарко! Набегались так, что на этом и пришлось закончить первый трудодень в Безобразках. Название населённого пункта бобовым зёрнышком попало на волшебную почву воображения, и Витенька отправился на возможную встречу с родными пенатами.

Село располагалось в живописной низине, по утрам купающейся в густом тумане. Здесь царил особый микроклимат, в котором хорошо росли кормовые травы и капуста разных сортов. Это было именно село, не деревня: на живописном холме-острове, обрамлённом неширокой чистой рекой, стояла древняя церковь. Никаких излишеств, свойственных постройкам восемнадцатого и тем более девятнадцатого веков, в её архитектуре не было. Именно это, как показалось Витеньке, и делало её по-настоящему красивой. Он хотел сразу подняться к храму, но отложил до следующего раза - сказывалась утренняя беготня.

Безобразов вернулся в центр и погулял по парку, в начале которого стояла бывшая господская усадьба (в то время давно уже сельсовет), мало отличавшаяся от остальных построек такого типа. Площадь перед домом была благоустроена: поставлены лавочки, разбита клумба, дорожки посыпаны толчёным кирпичом. Витенька посидел немного, вдыхая аромат лаванды садовой. Отдохнул и направился вглубь парка по еле заметной тропинке между кучами сухих ветвей и прошлогодних листьев, уходя всё дальше от цивилизации.

Неожиданно мусор закончился, и раскрыла свои объятия липовая аллея, всё еще выглядевшая величественно, несмотря на то, что широкий некогда проход с обеих сторон потеснил густо растущий папоротник, а дорога была засыпана многолетним слоем слежавшихся листьев, из которых то тут, то там возвышались вперемешку с поганками благородные шампиньоны.

Витенька не мог удержаться и начал собирать нежнейшие ароматные грибы, прямо скажем, богатырского размера. Увлечённый этим занятием, он не заметил, как дорога повернула влево. Через некоторое время Безобразову вдруг почудилось, что где-то, почти рядом, кто-то вздыхает, будто жалуется на своё нелёгкое бытьё. Это было так ощутимо реально, что Витенька, резко разогнувшись, посмотрел в ту сторону, откуда доносились звуки, и увидел за кустами  блиставшую в солнечных лучиках «гладь старинного пруда», и гладь эта не была зеркальной. Кто-то нарушал покой и безмолвие заброшенного, но не совсем забытого места.

Одичавший водоём, заросший кувшинками и другой растительностью, о которой Безобразов не имел ни малейшего представления, располагался примерно метрах в тридцати. Витенька осторожно прислонил к старой липе наполненный грибами полиэтиленовый пакет и, стараясь не шуметь, стал пробираться к воде.

Картины, одна соблазнительнее другой, мерещились великовозрастному проказнику, и, вопреки заведённым свыше правилам, ожидания его не обманули. Бесшумно отодвинув мешающий обзору листок, он был буквально ослеплён красотой увиденного. Особа лет около двадцати выбиралась из воды на упавшее в пруд толстое дерево.

Первым желанием Витеньки было выскочить навстречу и подать руку, но он не сделал этого, потому что, изнемогая от стыда и (говоря языком классиков) неги, с великим тщанием изучал каждый изгиб, каждую ямочку упругого тела, дивно гармонирующего с окружающей его природой. Вот крупная капля, побеспокоенная грациозным движением, сорвалась с головы, упала на шею и, прочертив линию посередине спины, исчезла в выемке гораздо ниже, там, где прилепились несколько легчайших пёрышек домашней птицы.

Одинокая душа Витеньки, истомлённая долгим ожиданием прекрасного, билась в тесной оболочке и рвалась наружу. Лицо горело, а он не мог даже пошевелиться. Незнакомка потрогала подмокшие волосы, повернулась в его сторону и вдруг, как показалось Безобразову, очень необычно, но на удивление ловко встряхнулась всем телом, сбрасывая задержавшуюся влагу. Это было слишком…

Не в силах вынести крайнее волнение, Витенька сломал оковы ступора, выскочил из укрытия и, топча кусты и шампиньоны, бросился прочь, подгоняемый децибелами женского визга. Давно он так не бегал. Казалось, пятки вот-вот достанут спины. Очень быстро покрыв расстояние до хаты, в которой квартировал, Безобразов долго сидел, спрятавшись в огороде, приводя в порядок дыхание и смятённые чувства, потом встал и весь совершенно разбитый пошёл в дом.

 

***

Не суждено было, отдавшись грёзам, упасть на кровать: соседи Витеньки готовились предаться иным утехам. На столе уже высилась трёхлитровая банка, до половины наполненная известной жидкостью с разящим букетом взаимоисключающих ароматов. Коллеги по колхозным работам давно уже привыкли к тому, что Витенька большей частью отказывался приносить в жертву Бахусу своё здоровье, поэтому всегда с удовольствием приглашали его на подобные мероприятия, а иногда даже уговаривали.

На сей раз Витенька не только согласился, но и с таким ожесточением стал поглощать табуретовку из майонезной баночки, что опытный расточник Феоктистов - однофамилец космонавта - отозвал в сторону молодого старшего техника из КБ и сказал, что в этой сложной ситуации немедленно нужен план, который он как инженерно-технический работник обязан предоставить.

- «Элладу»[1] будешь? - моментально отреагировал экстремал, но, не найдя понимания коллектива, не стал настаивать на своём предложении.

Собрание зашло в тупик, но «морщить ум» не пришлось - подсказка поступила от хозяйки, бабы Дуси. По соседству, оказывается, жили две сестры, и старшая из них давно присматривала себе мужчину, который у неё «ране вроде имелси, а потом кудай-то счез». Она-то и может плеснуть литр-полтора, если, конечно, кандидат приглянётся. Хотели выбрать Бычина, но опять вмешалась баба Дуся. Заливаясь хриплым хохотом, она нацелила единственный зуб на Витеньку.

 - Какия выбора, едрен компот, лучше яво не найтить. Вся сяло со вчара: «Молодой барин, молодой барин приехали»! А я и то гляжу, хотя малая была, последнего помню. Не знаю, можа и однофамилец, а похож, подлец, – такой жа пучаглазай и длинноголявай. Лётал всё по сялу, что тебе ероплан - туды-сюды, туды-сюды. Зенки выпучить… Мы, сельския, яво так и звали: «Глиста на лисапете». Эх, времяна! Так что банку не позабудь! - она ласково взглянула на Феоктистова. - Чёрт ненасытнай!

- Нет! - Безобразов забился в крепких руках товарищей. - Я не буду жениться! Я даже не знаю, как её зовут!

- А выпить хочешь? - наливаясь злобой, прошипел Бычин.

- Хочу, - обречённо вымолвил Витенька и обмяк.

Далее произошло чудо. После того, как Безобразов с тяжёлым чувством восшествовал на высокое крыльцо, представившееся ему эшафотом, с лязгом гильотины распахнулась дверь, и вместо того, чтобы прямиком попасть в ад, он вознёсся к недосягаемым вершинам восторга. Перед ним стояла ОНА!

Но неужели эта молоденькая девушка успела побывать замужем?! Конечно же, нет, то старшая её сестра, ни капли не похожая на ангельское существо, - грубая циничная баба. Это ей нужен в доме работник, чтобы «приглядывать» за двумя коровами, свиньёй, стаей гусей, козой и, как она выразилась, курями, ну и крепкий ещё мужик. Вот тут Витенька не понял своим одурманенным мозгом, сколько всё-таки человек требовалось для выполнения столь широкого круга обязанностей.

Неожиданно какая-то новая мысль вместе с улыбкой осветила уставшее лицо женщины. Выйдя на середину комнаты, она открыла погреб.

- Любка! А ну, полезай!

Повернувшись к гостям, она обвела всех взглядом и властно произнесла:

- Слышь, как тебя? Посуду неси! - И, взяв в руки трёхлитровую банку, в удивлении посмотрела на худющего Феоктистова.

- А тебе мало не будет, богатырь?!

- Да мы эт для удобства, - замялся расточник. - Чтоб легче носить. Четыре пальца внутрь, большой снаружи, и носишь...

Спустя несколько минут ловкая Люба поставила рядом с люком доверху наполненную тару, которую её работящая сестра со словами: «Ну на, носи...», - передала Феоктистову.

- Да теперь уж так не поносишь -  только в обнимку, понимаешь, - не веря счастью, пролепетал старый рабочий.

- Слышь, Любка! Ты бы Виктора Иваныча по селу-то погуляла малость! - Проходя мимо, она шлёпнула сестру по упругому заду и прошипела. - А ну пошла, дармоедка.

Всё это видел и слышал Безобразов, хотя был уже сильно пьян. Именно по этой причине он сделал серьёзные, далеко идущие выводы. Витенька хотел тут же высказать всё деспотичной особе, губящей молодость ни в чём не повинного, тонкого существа, но Люба, в сильном стеснении пряча глаза, взяла его под руку. Чудом не рухнув с крыльца по вине отяжелевшего кавалера, парочка выбралась на улицу.

 

***

Городскому человеку трудно представить себе деревенскую ночь, если он не бывал в подобных местах. Все мы хорошо знаем, что такое темнота. Это особое состояние окружающей среды, когда наступает ночь и на улицах зажигают фонари, а в домах включают люстры, бра, настольные лампы, на худой конец - телевизоры. Но вот представьте себе: темнота наступила, а фонари не зажгли. И не то, чтобы люстры и прочее, даже спичкой никто не чиркает…

За спиной закрылась дверь, и молодой повеса перестал понимать, открыты у него глаза или нет. Это новое состояние неожиданно прибавило смелости. Витенька крепко и как убийца молниеносно обхватил девушку за шею и приник к пухлым жарким губам. В ответ послышались стоны неопределённого характера, но Витеньке они казались проявлением самой, что ни на есть, сумасшедшей страсти.

- Как хорошо, - отрываясь на мгновение от спутницы, закричал в темноту Безобразов, - О, Господи! Как…

Он не закончил мысль: сильно повело в сторону. Витенька потерял равновесие, упал в глубокую колею и от переполнявших его эмоций лишился чувств, а может быть, просто заснул. Но она нашла его во мраке, и сознание вернулось. Они продолжили поедать друг друга в поцелуе, и песок из колеи скрипел на зубах.

Слышится гром. Всё ближе его раскаты, предваряемые пугающими вспышками. Первые капли летнего ливня чуть не шипят на раскалённых телах. Молнии озаряют сельский дом и сложенные возле него аккуратной пирамидкой брёвна, на которых причудливо сплелись воедино «два одиночества». С каждым движением восторг нарастает, постепенно заполняя всё существо Витеньки, и только обнаруженное в далёком детстве то самое наличие восхитительного отсутствия имеет сейчас значение, вызывая потребность выражаться высокопарно.

Яркая вспышка. Он видит её запрокинутую голову, расширенные ноздри - взгляд не успевает опуститься ниже, да и не смеет. Еще секунда, и они уже не услышат, как с неба плотной стеной обрушится дождь, и, распахнув форточку, визгливо заорёт соседка за два дома, скотница тётка Катерина:

- Любка, сучкя, опять на мои дрова хахаля привяла. Всё сястре скажу, проститутка!

…Он не помнил, когда упал на свою провисшую до пола кровать. Той ночью судьба к нему была благосклонна: Витенька не простудился, ему лишь приснился странный, неприятный сон.

Будто идёт он по своему родовому имению под названием Безобразки. На месте древнего храма, демократично прячется в тумане башня общины, взвалившей на себя непосильную ношу: сторожить и свидетельствовать в пользу того, кто в удостоверителях и сторожах не нуждается. А навстречу в резиновых сапогах и телогрейке сам Поль Робсон - ловко гоняет в толстых губах мудрёную самокрутку. Снимает он треух и с подобострастием здоровается. Витенька радостно удивлён, мол, какими судьбами? А тот: «Как же так, барин, вы меня сами за большие деньги из Америки переманили на должность завклубом?!». Да как начнёт жаловаться, что не даёт местное начальство должным образом работу наладить. Сколько раз просил персонал сигаретами обеспечить?! Кроме того, ни стейков, ни джинсов не допросишься. Имя своё забывать стал - на Пашу откликаюсь.

Вглядывается Безобразов в знакомое лицо, и обуревают сомнения.

- А точно ли ты негритянский кумир моего детства?! - строго спрашивает он.

- Конечно, барин.

- А чем докажешь?

Певец в сценическом образе простирает к нему руки, подмигивает, и на мотив «Ой, цветёт калина» роскошным раскатистым басом поет:

 

«Парня полюбил он на свою бэду-у…

 

Безобразову становится страшно и обидно одновременно, и чтобы заглушить Робсона он кричит:

- Она не парень! Я точно знаю - он женщина, ЖЕНЩИНА!!!

 

***

- Бригадир!!!

Это было еще одно не то чтобы имя, больше обращение, которым довольствовались легионеры, сражавшиеся с сельхозкультурами под его руководством. Оно позволяло оказать уважение, не Бог весть какому, но начальству и не уронить достоинства.

- Бригадир, ты чего?! – Феоктистов тряс за плечо Безобразова. – Эх, тоже мне, товарищи - ни грамма не оставить. А ведь знали, что с утра поправить придётся. Смотрите, как плохо человеку!

- Да ладно, не гуди! - старший техник, по молодости не страдавший с похмелья, уже вернулся с реки. - На, поправляй..., и себя заодно - засветло принесли. Мешок вот ещё с поганками…, - и на столе появилась потная бутылка пшеничной, тщательно вымытый лучок, вареные яйца и приличный кусок сала.

- Ах, ты ж, японский самурай! Порода… - Феоктистов покосился на Безобразова и смахнул скупую слезу. – Одно слово: хозяин - всего себя, понимаешь. Эх, кабы все, ради людей-то… Да ты ляж... Выпей! Не бойся, в этой кровати не поперхнёшься.

 

***

Пронеслись дни и недели сказочной полудрёмы и созерцания туманов, купания в парном молоке утренней реки, ночных бдений под оглушительные трели соловьёв и молчаливой любви. Во всяком случае, он не помнил, чтобы они разговаривали. Возможно, какие-то слова и были сказаны, но, скорее всего, они ничего ни для кого не значили. Он собирался расспросить её обо всём. Например, куда подевались их с сестрой родители, а потом жениться, потому что все село верило - дело идёт к свадьбе. Но неожиданно пришёл заводской автобус, и его существование в этом блаженном местечке, в котором, как кажется, забывались все грехи обитателям, как-то потеряло свою значимость.

Он обманул бабу Дусю, сказав, что сейчас вернётся, и уехал, потому что стоило представить себя рядом с НЕЙ, сразу же в воображении возникала мать, потом - искалеченный соблазнами социализма отец, и становилось страшно. Единственное спасение - бегство. Он ещё так молод, пусть это ему всего лишь кажется.

 Витенька вернулся домой только с наступлением заморозков: оставались еще хозяйства, в которых никак не переводились грунтовые огурцы. Город встретил Безобразова молча. Казалось, он ожидал чего-то, о чём запрещено было говорить да и не хотелось, потому что все ждали перемен. И вот прошло всего три года торжественных похорон, и наступили долгие времена стойкого неприятия сколько-нибудь тихой классической музыки...

Всякая перестройка предполагает хотя бы частичный, но слом, а поскольку переделки планировались грандиозные, разрушалось до основания. Очень скоро на территории производственного гиганта - конечно же, из-за пришедших в негодность книг - прекратили своё существование библиотеки. Затем подведомственные хозяйства, перешедшие на самоокупаемость, перестали поставлять продукты для столовых. Износился спортинвентарь - закрылись спортзалы. Наконец, в целях экономии отключили воду, и фонтаны замолчали. Что же говорить о скверах, заросших сорной травой и превратившихся в пустыри.

Дольше всех просуществовали магазины. Но переход на свободные цены привёл к тому, что некому стало покупать, и продавцы, ставшие хозяевами, ушли в более престижные места. Витенька с удивлением наблюдал, как самое распространённое становилось недоступным, а бывшее некогда несбыточной мечтой обесценилось и воспринималось синонимом пошлости.

 Он всё еще работал, и у него были кое-какие сбережения, но на благо трудящихся объявлена денежная реформа, и в одночасье не стало денег, а на детскую страховку по достижении совершеннолетия можно купить разве что шоколадку «Баунти» - райское наслаждение.

Привычный мир рушился. В стране наступили очередные смутные времена. В этой обстановке всеобщего отчуждения и уныния он и встретил её, потерявшуюся и растерявшуюся в большом городе. Сексуально подслеповатую, косолапенькую студентку ПТУ, превратившегося в колледж.

Таисия… Разница в возрасте была ощутимой. Невеста на свадьбе стеснялась и опускала глаза. Пряча улыбку, прикрывала рот рукой и совсем не ела. Но всё же пиршество, хотя и было немноголюдным, удалось. Случилось даже некое подобие драки: Феоктистову «пришлось тыкнуть кое-кого кружкой в голубятню - не будет бутылки за ворота таскать». Изобилие портвейнов и самогона сделало своё дело: на второй день пришёл только однофамилец космонавта.

Наступило утро третьего дня, ушёл отяжелевший гость, и Безобразов услышал своё новое имя, которое ему захотелось тут же забыть.

 

***

 Опять к полудню накалялся воздух, и мать Витеньки жаловалась - им с отцом нечем дышать. По возрасту, он этого не чувствовал, было только непривычно в это время оставаться в городе. Безобразов уже забыл, как выглядит его родной угрюмый тупичок летом. Теперь нет необходимости ехать в колхоз, как впрочем, нет нужды и в его токарном искусстве.

У него нет работы, но есть молодая жена и веранда, на которой первые годы совместной жизни они уединяются, наслаждаясь утренней прохладой. Именно здесь, как было сказано, она насмешливо, но пока, с нежностью глядя в глаза, назвала его Витюлёк. Впоследствии стала употребляться еще более унизительная форма этого, мягко говоря, прозвища - Витюлька.

Но всё же надо что-то делать, и разговор не о становлении личности. Нет! Остаться в живых - вот критерий, определяющий не удачливого, конечно, но вполне успешного человека. Каждую пятницу, готовясь к торговому уикенду на птичьем рынке, он выслушивал краткий инструктаж старшего Безобразова, на повышенных тонах объясняющего необходимость существования того или иного инструмента, и шёл в курятник за очередной партией плоскогубцев, штангенциркулей и кованых молотков. Наполненные товаром ящики он выносил во двор, чтобы утром не отнимать время у соседа, обладателя автомобиля «Запорожец» с прицепом,  подвозившего их с матерью до торговых палаток.

Так прошло ещё десять лет неторопливой жизни. Исчезли лишние волосы, маскировавшие, как оказалось, высокий лоб Витеньки, и он частенько стал ездить на рынок один: матери стало не по силам.

Воскресные вечера семья, как правило, проводила вместе за ужином. Витенька читал, понемногу поедая уже основательно остывшее картофельное пюре. Таисия развлекалась тем, что, пользуясь рассеянностью мужа, поглощенного чтением, задавала отвлеченные вопросы и смеялась над тем, как Витенька отвечает совершенно невпопад.

Изрядно поседевший Федотыч вдруг очнулся от известных только ему размышлений и глубокомысленно произнёс.

- Знаешь, мать, ты меня в следующий раз на «птичку» возьми, а? Не бойся, я скандалить не буду.

- Да зачем тебе, Вань?

- Я все думаю порося купить. Будет ходить, хрюкать… А то вас не бывает, а я тут… всё не так одиноко, - он покосился на сноху. - Да и…

- Чего это Вы придумали, Иван Федотович?! Какая свинья? - не дала закончить Таисия. - Ужас! Животное гадить будет! Мы же не на звероферме! Прямо скотный двор какой-то в проекте! А потом, зачем нам в доме свинья вонючая, когда мяско на базаре какое хочешь, - она набрала побольше воздуха и мечтательно посмотрела в пространство. - И всего там много-премного: апельсинки, мандаринки круглый год, бананы, и ещё эти волосатые, прикольные такие…

 

***

Таисию давно раздражало поведение Витеньки. Любящий муж, по её мнению, обязан  смотреть на жену, а не обкладываться книгами.

Признаться, она не просто так называла его Витюльком и даже Витюлькой: Таисии всегда не хватало любви, так сказать, прикладного характера. Его или вообще, она не знала, да и стоит ли задумываться над ерундой. Для этого существуют мужчины, пусть и думают. А он вместо того, чтобы научиться, наконец, выполнять свои прямые мужские обязанности, вздумал учить культурной речи: не нравится её базарный лексикон, видите ли. Почему, собственно, базарный? Эти слова такие ласковые - помидорки, например. Он же прямо наизнанку выворачивается...

«Конечно, ума до фига!», - Таисия ступила на небольшую площадь перед базаром, заставленную торговыми палатками, и походка её изменилась. Она не сразу начала сознавать, что в этом месте всё было по-другому. Поначалу вошедшая в возраст (как говаривала свекровь) женщина, относила это на счет отца Витюльки - крикливого, придирчивого инвалида, создающего в доме невыносимую обстановку. Однако постепенно появилось понимание того, что перемены настроения связаны с новым знакомым, встречи с которым она, посещая рынок, ждала каждый раз и теперь уже не боялась себе в этом признаться.

Фамилия человека, напомнившего, что она ещё молода, была Пырин, и он был бизнесменом. Модная профессия также играла определённую роль в возбуждении интереса к мужчине, с которым ей было легко и уютно, как  в окружении помидорок, витаминок и подобных слов, в большом количестве изобретаемых её обожателем.

Знакомство состоялось по пути в хлебный магазин. Она неторопливо шла по тротуару и краем глаза наблюдала, как рядом по дороге медленно двигался дорогой автомобиль. Прошло некоторое время, прежде чем Таисия поверила, что такой способ передвижения никак не сопряжён с поиском парковочного места, и с того момента ей больше уже не хотелось возвращаться на покосившуюся веранду - прибежище жалких любовных фантазий Витюльки.

Пырин пожирал её взглядом, и для его горящих глаз она не чувствовала в своей одежде надёжную преграду, но это было так восхитительно, так..., в общем, как никогда прежде. Это не было связано с проявлением каких либо экстрасенсорных способностей - всего лишь давали о себе знать его профессиональные качества. Дело в том, что её воздыхатель, возможно, по конъюнктурным соображениям, но скорее по призванию, торговал бюстгальтерами и не ошибался в размере даже тогда, когда не удавалось уговорить покупательницу на примерку.

Он называл её Таюшей и предлагал модели, от которых кругом шла голова. Она не видела подобных даже в рекламе, но зайти за лоскут ткани у задней стенки палатки, прикрывающий зеркало, согласилась только сегодня.

Было жарковато, от Пырина, простоявшего несколько часов на солнцепёке, сильнее обычного пахло мужчиной, и она покраснела. Волнение нарастало тем больше, чем настойчивей вел себя бизнесмен. Хотя это слово мало подходило для изображения той напористости, с которой Пырин, так сказать, примерял изделия ближневосточных кутюрье, тщательно поправляя жесткие полуоткрытые чашечки, чтобы не дай бог не прищемили они нежнейшей розовой кожи вокруг отвердевшего центра.

Страсть была необоримой. Всё произошло молча и быстро. Они, не сговариваясь, покинули торговую точку, и спустя несколько минут, упершись руками в стену, она, неожиданно для себя, отдалась ему в пустующей кабинке биотуалета. В течение следующей недели после грехопадения Таисия не могла избавиться от преследовавшего её запаха хлора, но  начало романа в целом показалось многообещающим. Теперь с замиранием сердца она ждала приглашения в его апартаменты, представлявшиеся как у всякого бизнесмена, по меньшей мере, трехэтажным коттеджем.

 

***

Прохор стыдился своего имени, но вида не подавал. Поэтому, следуя теории, распространённой в западной психиатрии, очередное его качество должно было компенсировать ущерб, нанесённый родителями, и таковое имелось. Пырин относился к категории людей, суждения которых были всегда верны, а познания необъятны. Он постоянно был на гребне передовых веяний моды, зачастую, правда, только на словах.

Полностью соответствовать образу голливудского плейбоя с жемчужными зубами не позволяли доходы: очередной кризис вновь снизил потребность россиянок в исподнем. Брешь в бюджете удалось частично залатать, продавая женские трусики, но он всё еще был стеснён в средствах.

Товарищи по бизнесу недолюбливали его за изворотливость и называли за глаза лифтёром. Уличить Прохора в чём бы то ни было не представлялось возможным. Какой-то остряк сказал однажды, что всякий раз, когда фортуна поворачивается к Пырину задом, он умудряется воспользоваться её положением самым недвусмысленным образом.

Таисия не была чем-то необычным в череде его побед на любовном фронте. Правда, имелась некая подробность, обещающая чудесную перспективу вырваться из унизительного замкнутого круга мелкого бизнеса на уровне дореволюционного приказчика. Это была его тайна, которую он тщательно скрывал от своей новой любовницы. Потому что настоящая причина внезапно разгоревшейся страсти находилась в стороне от любви с первого взгляда.

Ради этой цели он готов был на всё, и, как подарок судьбы, воспринимал то, что Таисия не только не была уродиной, но и обладала относительно привлекательной наружностью. Ему было симпатично её небольшое личико с раскосыми глазками, немного напоминающее лисью мордочку.  Именно с таким типом женщин ему обыкновенно приходилось иметь дело. Несмотря на хитрую внешность, она была для него прочитанной книгой и сразу поверила, что в гараже Прохора стоит новенький Лексус, который всё не доходят руки расконсервировать. Тот же раздолбаный Шевроле, на котором он ездит и сейчас везёт её, типа, на свою дачу (а на самом деле на участок знакомого, получившего за это упаковку въетнамских стрингов), это так…, пока нормальная тачка не на ходу.

Ключей от недостроенного коттеджа получить не удалось, несмотря ни на какие посулы. Знакомый разрешил «покувыркаться» только во дворе, и Пырин серьёзно подготовился к романтическому ужину на свежем воздухе. Для подобных ситуаций у него имелся импортный набор для пикника. Если же у дамы вдруг возникнет желание проситься в дом, была придумана хорошая отговорка, мол, строители его не ждали, уехали на выходной и ключи забрали с собой.

Участок был благоустроен и украшен: кипарис, туя, можжевельник, зимующие кактусы со вкусом перемежались валунами лунного камня. Немного в стороне от резиденции был устроен пруд с мостиком, за которым возвышалась аккуратно выбеленная мазанка, крытая соломой.

Постройка досталась от прежних хозяев, и дизайнер, посоветовав оставить её нетронутой, устроил под свесом кровли выставку разновеликих глиняных горшков. По соседству располагалось садовое барбекю и уютная беседка. Пырин повернул вентиль, и послышалось романтическое журчание воды, к которому через некоторое время прибавилось мерное постукивание опорожняющегося «шиши-одоши».

Таисии сарай понравился. Он был очень похож на строения, возле которых «фоткаются крутые модели», и пока было светло, Пырин, по её просьбе, сделал цифровой камерой несколько снимков, которые ей негде было смотреть.

Быстро занялись угли, и вот уже, истекая благовонным соком, кутаясь в клубы ароматного дыма, шипит заблаговременно промаринованный шашлык. Угадывая её желания, Прохор суетится вокруг пассии, извлекая из специальной корзинки то алые сочные «помидорки» на веточке, то ароматные «абрикоски и прочие витаминки», а то и бутылку пиратского французского коньяка.

Он подстилает белоснежные салфетки и ставит на них разовые приборы, нарезает фрукты, овощи и завершает натюрморт изящной вазой, в которую опустил элитный тёмно-бордовый цветок, отчасти из мести срезанный в розарии жены владельца дачи. Пырин, не останавливаясь, говорит тосты со смыслом, и пластиковые сосуды наполняются снова и снова.

Таисия не выдерживает и первой бросается к полюбившемуся сараю, срывая на ходу предметы своего туалета, Пырин, хрустя восхитительным шашлычным луком, спешит следом. Она прижимается к мазанке, заламывая руки, и запрокидывает голову так, как видела в глянцевом журнале. Строение немного раскачивается, но кто в такие моменты обращает внимание на пустяки.

Середина ночи. Прохладно… Соседи справа и соседи слева по какой-то причине не приехали. Крона густой вишни и прудовая зелень прикрывают разгорячённые тела от лунного света - невозможно разобрать очертания томящихся в вожделении силуэтов. Вжикают застёжки, ниспадают одежды, и, наконец, она привычно упирается руками в стену, вдыхая запахи первобытной штукатурки.

Но мелочи не забывают напомнить о себе, чтобы лишний раз подчеркнуть собственную значимость и выбирают для этого не самые подходящие моменты. Неконтролируемые движения, приближающие к так называемой маленькой смерти, раскачивают лачугу, и два увесистых экспоната срываются из-под крыши. Одна за другой с глухими шлепками крепкие деревенские крынки приземляются в районе широкой поясницы Таисии.

Крайне испуганная, зажав рот рукой, чтобы не издать ни звука, абсолютно уверенная в том, что Пырин - извращенец (иначе зачем в такой восхитительный миг бить кулаком по спине, да так, что дух захватило), она бросается к мосту настолько быстро, насколько позволяют ей не снятые с правой ноги джинсы.

Пока Пырин сообразил, в чём дело, она была уже за воротами, и чтобы догнать причудливо галопирующую в лунном свете любовницу, потребовалось некоторое время. Еще примерно час он потратил, уверяя Таисию, что это не он её бил, поскольку его удар оказался бы намного мощнее и, стало быть, сокрушительнее. Наконец она поверила, но к сараю больше не подходила: остался неприятный осадок.

После небольшой паузы они продолжили отношения, становившиеся всё более причудливыми от того, что Пырин ввёл в них понятие спортивный секс - новомодное, по его словам, течение, сочетающее очень приятное с невероятно полезным. Он стал называть их любовные встречи тренировками, и Таисии было не совсем понятно, к какому рекорду они готовились, так как после каждого свидания она чувствовала себя претендентом на золотую медаль, в очередной раз занявшим последнее место.

Пронеслось лето, наступила золотая поэтическая пора. Таисия, очарованная увяданием природы, собирала гербарии, а Пырин изобретал новые акробатические этюды и подыскивал спортзалы для их воплощения. Вскоре подошла к концу и зима, доставлявшая некоторые неудобства в отношения прелюбодеев, застучала капель, и подсохли долгожданные дорожки в парках. Витенька читал…

Реанимировавшись после «Братьев Карамазовых», он принялся, было, за «Преступление и наказание», как вдруг, подобно всем обманутым мужьям, последним заметил изменившуюся походку своей жены, её новое вычурное бельё, частые, продолжительные отлучки и прочие, менее значительные перемены.

Подумав о чудовищном унижении, которому он подвергся, Безобразов покрылся испариной,  но постепенно мысли проложили себе новое русло. Стало казаться, что потеря ставшего родным за долгие годы совместной жизни человека гораздо страшнее, и он решился на борьбу до конца.

Для этого предстояло установить личность соперника. Витенька разработал подробный план слежки. Переодевшись, он незаметно вышел за ворота вслед за неверной женой, поглаживая в кармане кованый молоток без ручки (для самозащиты), и вдруг заметил в почтовом ящике необычный конверт. Чтобы лучше рассмотреть письмо, Витенька приблизился к отверстию и уловил очень знакомый аромат, который поверг его душу в сладостное уныние. Забыв о важности задуманной акции, Безобразов вернулся.

 

***

 

…Он сидел на крыльце и некоторое время ожесточенно курил, потом задумался о чём-то и очнулся, только когда неприлично короткий окурок обжёг пальцы.

Послание было немногословным, но настолько значимым, что, войдя в свою комнату, Витенька бросился собирать чемоданы, утрамбовывая в них весь свой нехитрый гардероб. Помимо письма в конверте находилась более чем значительная, по представлениям Витеньки, сумма денег, на которые требовалось выкупить отложенную специально для него одежду - бутик такой-то и там-то.

После этого необходимо проследовать на вокзал и оплатить забронированный билет до указанной станции. Там Виктора Ивановича будет ожидать автомобиль Крайслер 300С. Из купе не выходить - дождаться водителя, который заберёт багаж и доставит г-на Безобразова до хорошо известного ему села Безобразки, население которого срочно нуждается в завклубом.

Тщетно постаревшие мать и отец отговаривали единственного сына от опасной затеи. Бесполезно пугали маньяками-извращенцами, рабовладельцами нового поколения и грозили изрядно обветшавшим ремнём. «Ну и пусть, - думал Витенька, обижаясь больше всего почему-то на родителей. - Вот умру - узнаете…».

Проводница вагона СВ люкс оказалась очень любезной и привлекательной особой. Показав купе, которое больше походило на миниатюрный гостиничный номер, она объяснила, как пользоваться экологически чистым вакуумным туалетом и душевой кабиной, включила телевизор и ушла.

В этой располагающей к благодушию обстановке Витенька вдруг почувствовал, что после необычно суетного  дня, переполненного стрессовыми ситуациями, просто необходимо посетить похожий на кабину Шаттла персональный душ.

Когда он почти разделся, неожиданно постучали, и дверь сразу же начала открываться. Безобразов еле успел прикрыться собранной в пучок одеждой. На пороге стояла проводница и очаровательно улыбалась - она принесла глянцевые журналы и специальные издания с биржевыми сводками.

Витенька поблагодарил. Выдержав трёхминутную паузу и уже не выпуская из рук полотенца, он открыл герметичную дверцу. Постучали снова… На сей раз - положенный пассажиру «сухой паёк».

В течение следующих приблизительно пятнадцати минут Безобразов, обвязанный полотенцем, стоял посреди купе, отвечая на чарующие улыбки длинноногой служительницы ЖД-транспорта, приносившей всё новые  необходимые вещи, потом не вытерпел и, забыв о твердом намерении победить вредную привычку, оделся и вышел в тамбур.

Человек примерно его возраста, с припухшими глазами и спортивной фигурой, давно забывшей, что такое тренировки, уже курил там какую-то необыкновенную сигарету, щедро распространяя энергетику богатой жизни. Он даже не посмотрел в сторону Витеньки, и тот, заняв правый угол тесного помещения, затянулся более чем демократичным табачным изделием.

Поначалу ничего не происходило, но, после того, как лишённый всякой вычурности дымок отечественного продукта решительно завоевал пространство, ноздри случайного компаньона в недоумении дёрнулись, потом ещё, и Витенька подумал, что через мгновение его снимут с поезда. Он совсем уже собрался потушить свою реликтовую Приму, как вдруг, после извинений, принесённых в крайнем смущении, товарищ по пагубному пристрастию обратился с неожиданной просьбой.

Зажав полученную сигарету по-пацански в кулак, жадно затянулся, расплылся в добродушной улыбке, и завязалась непринуждённая беседа, плавно перешедшая в дружескую попойку, роль официантки в которой с удовольствием взяла на себя улыбчивая проводница.

Помимо заверений в дружбе навсегда Безобразов между прочим узнал: для того чтобы зря не беспокоили, следует давать полтинник на чай. «Пятьдесят копеек»? - рискнул уточнить Витенька. Коля (так звали нового друга) очень развеселился, и веселье уже не прекращалось почти до утра.

Когда гость ушёл, Безобразов забылся ярким сказочным сном, в котором совершал нечто необыкновенно важное и который, к великому сожалению, пришлось покинуть так неожиданно, что теперь, плавно перемещаясь в пространстве на кожаном сидении комфортабельного автомобиля, он никак не мог вспомнить содержание волшебного видения.

Понемногу мысли поменяли направление, и он начал восстанавливать в памяти давно прошедшие времена. Интересно, встретит ли он ту девушку? Как же её звали? Люда? Нет, Люба, кажется. Да, точно Люба! Любовь! Надо же, как символично! По сути, если разобраться, она, скорее всего, и была его единственной любовью, его первой женщиной, от которой он бежал из трусости. Все же жидок на расправу, совсем как тогда, в детстве, побоялся отцовского ремня и предал своё первое, такое светлое чувство.

Снова знаки: ведь её звали Света. Но стоп! Кто же, в конце концов, является его неповторимой? После некоторого времени усиленных размышлений, он вспомнил дрова бабки Катерины, неистовства природы и пришёл к выводу, что Люба имеет больше прав называться первой любовью. Тут же он попробовал представить её лицо, но незвано стали примешиваться мысли о собственном возрасте, и в результате из глубин памяти ничего не всплыло.

Наблюдая, как в окне мелькают деревья реденькой лесополосы, он потянулся за сигаретами. «Примы» в кармане не оказалось. Вместо неё Безобразов вытащил необычайно плотную коробку незнакомых, но, безусловно, очень дорогих сигарет. Там же находилась тоненькая серебряная зажигалка с головой леопарда.

Витенька вздохнул и собрался закурить. Тут он заметил, что сигареты распечатаны, а под прозрачной обёрткой находится визитная карточка с голограммой того же зверя, золотыми буквами сообщающая, что владельцем агентства Пардус, предоставляющего некоторые уникальные услуги, является его новый знакомый Николай Николаевич Волкогонов. Ошибки быть не могло: на визитке имелось фото вчерашнего собутыльника.

Повертев подарок, Витенька ещё раз вздохнул и, прикурив от старой пластмассовой зажигалки, утонул в клубах ароматного дыма. Предупредив его попытки открыть окно, из небольшой панели напротив с тихим жужжанием выехала сияющая пепельница, и заработала вентиляция.

 

***

Они подъезжали. Вдалеке, где-то на уровне горизонта, вырываясь из дымки, парила в небе та самая древняя церковь, к которой он так хотел подняться, но отложил это на неопределённый срок. Ничего, теперь-то уж точно пойдёт, а еще лучше, вместе с ней, с той самой, его первой и единственной.

Безобразов вдруг понял, как сильно он её любит и, оказывается, любил всегда. Когда-то давно было сказано, что женское естество всегда одно, только у него разные имена и обличия. Может и так, но Витенька, несмотря на единую сущность, не хотел разнообразия обличий. В глазах, всё более проясняясь, вырисовывался самый желанный образ, имевший единственное для него правильное имя, и было наплевать, что её естество такое же, как и у всех остальных.

Дорога плавно покатилась под горку, и, прошуршав по мелкому гравию, остановилась возле самого настоящего КПП. Всё вокруг было ухожено: разбиты цветники, устроены альпийские горки, по мшистым камням которых где-то с шумом, а где-то в полном безмолвии стекала прозрачная вода. Безобразов услышал это, когда шофёр приоткрыл окно и показал, по всей видимости, пропуск, поскольку сразу после этого шлагбаум прыгнул вверх, и автомобиль медленно поплыл мимо чудной красоты экзотических деревьев.

Смеркалось… Знакомый туман спускался, бережно укрывая на ночь ландшафтный дизайн, устроенный, как водится, случайным и нерусскоязычным разнорабочим.

Да…, много воды утекло с тех пор. Пожалуй, только один туман и казался привычным. Они остановились возле небольшого коттеджа, и шофёр покинул рабочее место, чтобы отнести вещи Витеньки в дом. Всё больше удивляясь, Безобразов вышел из автомобиля и, сделав несколько шагов, полной грудью вдохнул многое напомнивший воздух. Он никак не мог понять, в какой части села находится. В известной мере мешала влажная дымка, но больше то, что все вокруг подверглось глобальной перестройке.

Мимо прошмыгнул вышколенный водитель, и, подминая гравий, Крайслер растворился в мутном воздухе. Чтобы не растерять в сырости последние частицы уютной атмосферы кожаного салона, Витенька поспешил войти внутрь предназначенного для него домика и плотно закрыл дверь.

Постепенно набирая яркость, лампы осветили просторную комнату с барной стойкой, отделяющей кухонный уголок от остального помещения. Из темноты возникли кожаные диван и кресла, перед ними стена, на которой вместо картины сверкала Чёрным Квадратом жидкокристаллическая панель.

Он не разговаривал с шофёром, чётко следуя инструкции, кроме того, за два дня жизни в новом для себя качестве востребованного человека почти привык не задавать вопросов, тем более не спрашивать разрешения. Как ему казалось, он открыл главный принцип поведения ухвативших удачу: делай то, что считаешь нужным, а если кому-то не нравится - пусть скажет. Но в этом случае он окажется в роли просителя, и тебе решать, пойти ли навстречу.

Безобразов поспешил в душ и наконец-то смыл с себя остатки похмелья. Вскоре он мирно посапывал под бормотание ведущего одной из рейтинговых ночных передач. Перед тем как заснуть по-настоящему, Витенька ещё раз пообещал себе отправиться на экскурсию: с восходом солнца начинался уикенд, и времени было предостаточно.

Ему вообще начинало казаться, что он хозяин этого самого времени, и почти совсем перестав думать о своей неверной жене, он шептал непослушными губами лишённые всякого смысла слова о том, что завтра, именно завтра всё решится и выяснится.

 

***

Не так давно, но некоторое время назад, вполне достаточное для того, чтобы самым хитроумным способом перевернуть жизнь человека, центральный рынок нежился в лучах пока еще желанного, весеннего солнца. Пырин заканчивал собирать каркас торговой палатки. Ему было жарко: после зимы трудно привыкнуть к неустановившейся погоде. «Ничего, - думал Прохор, - пар костей не ломит. Всё равно раздеваться уже поздно: заболеешь еще - вон какой ветер холодный. Говорят, весенняя простуда на целый год».

Не стоит напоминать о том, что присутствие женщины, Пырин замечал молниеносно, с какой бы стороны и как бы тихо она ни приближалась. На сей раз он почувствовал её сзади. Полностью отдавшись предвкушению возможного интима, он обернулся. Перед ним, волнуя ноздри фимиамом элитной парфюмерии, стояла дама в самом расцвете бальзаковского возраста и в прекрасной форме.

Лишь только взглянув на особу, Прохор понял, что их знакомство если и состоится, то в лучшем случае на почве покупки какой-нибудь женской упряжи, но даже и этому, вероятно, не суждено было произойти - такие на рынке не отовариваются. Да и не в его положении думать о флирте. Соединяя две металлические трубки, Пырин сидел на корточках с красным лицом, потел и смотрел на собеседницу снизу вверх…

Да, да, она уже вступила в разговор, но диалог не предполагался. Немного поодаль стояли два дюжих мужика с проводками в ушах и с каменными лицами добросовестно сканировали окружающее пространство в поисках злоумышленников. Изредка они поглядывали на Прохора, и в эти короткие моменты ему казалось, что тело покрывается ледяной коркой.

Дамочка очень вежливо осведомилась, тот ли он Пырин Прохор Терентьевич? Получив утвердительный ответ, сделала мимолетное движение, и один из сопровождающих небрежно вручил Пырину плотную надушенную визитку. Второй ещё ожесточённее стал озираться по сторонам, вращая глазами за двоих.

Еще минут пять, примерно, Прохор имел счастье лицезреть чудо. Затем она ушла, но надежда осталась: незнакомка назначила встречу, сказав, что заедет к нему домой.  Предупредив протест, она сообщила, что знает о нём практически всё, так что стесняться не стоит. И ещё у неё имеется предложение, от которого он не сможет отказаться, и так улыбнулась… Ах, как она улыбнулась…

Пырин строил планы. Ведь все женщины мира принадлежали ему, если даже по наивности своей и думали иначе. Что поделать, такой уж это был человек. Ну, на самом деле, по какому ещё поводу может обращаться к Прохору одинокая женщина, как не за тем, чтобы попросить скрасить своё опостылевшее одиночество. Небось прослышала о его талантах, да и захотелось чего-нибудь эдакого - уж он затейник. Так думал Пырин и в общих чертах не ошибался.

На следующее утро Прохор остался дома, и первая половина дня пролетела незаметно: два раза душ, смена белья, антиперспиранты, одоранты, маникюр, педикюр. Ценой невероятных усилий удалось подрезать волосы в ушах. Наконец завибрировал мобильник, и его пригласили на выход.

У подъезда, нескромно занимая основное пространство проезжей части, вальяжно раскинулся Роллс-ройс Фантом. Этот легендарный и редкий на отечественном бездорожье лейбл вызвал у Пырина благоговейный трепет. По-идиотски улыбаясь, он из последних сил пытался придать безразличное выражение искорёженному завистью лицу.

Усилия не прошли даром: изображая завсегдатая салона дорогих авто, Прохор, не вписавшись в дверной проём, больно ударился головой и оставил на резиновом уплотнителе несколько драгоценных уже волос.

Впереди сидели охранники с проводками, один из которых шоферил. Новая знакомая, устраиваясь поудобнее, немного развернулась к Пырину. Несмотря на брючный костюм, поза показалась слишком свободной для второй встречи, и Пырин чуть было не сделал очередной и самый, пожалуй, серьёзный промах. Но возникшая было мысль о том, что пора начинать ухаживания, была истреблена упреждающим ударом более опытного стратега.

Простой вопрос застал Пырина врасплох и заставил сделать усилие, чтобы перевести сознание в другое измерение. Поэтому на некоторое время он вообще перестал соображать, и только ошалело смотрел в бездонные тёмно-синие глаза необыкновенно приятной женщины, гибкое тело которой, какие бы позы не принимало, становилось от этого всё соблазнительнее, что ещё больше мешало Прохору думать.

Хочет ли он стать депутатом, как бишь его… А не хрен ли с ним?! Главное избраться и получить мандат. Ранее такая мысль в голову не приходила. Даже странно… А почему, собственно, он не может быть народным избранником? Чем хуже остальных?! Подумаешь, услуга! Да два пальца об асфальт. За такое можно ещё и не то и даже потребовать, а тут дело привычное и кандидатура, судя по фотографии, вполне подходящая...

Пырина высадили на окраине города, на автостоянке, где стоял обещанный ему Шевроле, который после выполнения задания он мог считать своим. Машина не новая, но в прекрасном состоянии. Один из охранников передал Прохору ключи и кратко проинструктировал.

На прощанье она позволила себе немного пофилософствовать о месте человека в жизни, и кто знает, возможно, место Пырина с его обаянием и умением нравиться женщинам именно в политике, а вот она, кстати говоря, «нашла себя в капусте».

Сначала Пырин подумал, что его благодетельница имеет непосредственное отношение к финансам и допускает некоторые лексические вольности, но оказалось, что капуста самая что ни есть настоящая: белокочанная, савойская, брюссельская и кольраби, просто в «тех местах она хорошо и помногу растёт»...

Прошло уже полчаса, а он всё гнал свой новый автомобиль, расположившись на удобном сиденье и прислушиваясь к ворчанию ухоженного мотора. Прохор намеренно поехал по окружной, и его сердце замирало от счастья.

 

 

***

Витенька был рад, что редкая листва росшего перед окнами красивого, но незнакомого дерева позволила солнцу разбудить его так рано. Чистый воздух сделал своё дело, и он чувствовал себя выспавшимся и помолодевшим.

 Поскольку со временем он начал читать всё подряд, в памяти застряло некоторое количество незамысловатых рецептов. Умывшись, он хотел пожарить яичницу с луком и беконом, но, несмотря на полный холодильник, яиц в нём не оказалось. Пришлось освоить тостер, кофеварку и с аппетитом позавтракать паштетом и твёрдым сыром.

Выйдя из дома, он огляделся. Вдалеке, не чувствуя под собой земли, летела знакомая церковь. Туда-то он и направится. Прогулка обещала быть приятной - насколько он помнил, в этих местах всегда была тихая погода. Редкий ветерок залетал сюда, чтобы побеспокоить легчайших, похожих на импортных эльфов насекомых.

Рассматривая по пути новомодные изыски и лишённую конкретики парковую скульптуру, он вдруг заметил в тумане будку КПП и подумал, что пошёл в другую сторону, но церковь по-прежнему находилась прямо перед глазами, стало быть, посёлок просто закрыт со всех сторон. Вот тебе и раз!

Рядом с будкой что-то происходило - долетали обрывки матерных слов, торопливо исполненные раздражёнными голосами. На какое-то мгновение один из них показался знакомым. Но нет, откуда?!

 «Без пропуска не выпустят, - подумал Безобразов и, пока увлеченные скандалом охранники его не заметили, быстро шмыгнул в неокультуренные по границе резервации отечественные кусты. Забирая вбок, он начал уходить от КПП, надеясь, что в стороне от дороги удастся пересечь, так сказать, пограничную зону.

Надежды не оправдались. Когда Витенька удалился настолько, что перестал слышать вопли ищущих консенсуса, и собирался трубить победу, перед глазами вдруг возникло препятствие. Насколько хватало глаз, бесцеремонно разрушая гармонию леса, тянулась сетчатая изгородь, украшенная табличками с адамовой головой. Ещё показалось, что по ту сторону забора в траве валялось несколько трупиков каких-то птиц. Витеньке стало тоскливо. Он вспомнил предостережения родителей и совсем уж было уверился в том, что попал в лапы преступного синдиката по заготовке человеческих органов, но, подумав о своём возрасте, вздохнул более или менее облегченно.

Неожиданно мозг осветила новая пугающая мысль: «А что, если здесь где-нибудь видеокамеры наблюдения»? Безобразову совсем не хотелось, чтобы его застали в момент совершения противоправных действий. Ведь если некто поставил забор да еще провёл электричество, наверняка он имел на это право, и теперь совершенно обоснованно не хочет, чтобы за этот забор кто-либо ходил. Стараясь не смотреть в сторону возможного расположения шпионской аппаратуры, Витенька вернулся к дороге и долго прятался в кустах, убеждая себя в том, что вот сейчас уже можно выходить.

Он вернулся вовремя: звонил телефон. Приятный женский голос назвал его по имени и отчеству, затем посыпались дежурные вопросы о том, как спал, не занят ли, можно ли посетить?

Минут пятнадцать спустя в полуденной тишине зашуршали шины небольшого веломобиля, и сердце Витеньки замирало тем сильнее, чем ближе слышались мягкие шаги его гостьи.

Распахнулись двери, и, озаряемая светом, на пороге возникла она. Тот же запах духов, как он мог не узнать его в письме. Они бросились навстречу друг другу, и наступил момент великого молчания, нарушаемый только красноречивыми вздохами и шорохом спадающих одежд.

 

***

Ты всё так же прекрасна, любовь моя. Что же я делал всё это время, как мог обходиться без твоего дыхания, почему не вернулся просить прощения, променяв фейерверк жизни с тобой на удобное небытие под оскорбительным прозвищем.

А разве была другая?! Ну да, возможно… В зеркале пару раз мелькнуло отражение глумливого молоденького личика, но настоящая близость была только с тобой, хотя и при посредстве этого неверного, как оказалось, существа. Дай обнять тебя. Ближе, ближе! Закрыть глаза и увидеть прикосновения твоих губ, моя единственная и неповторимая. Так и жил бы на ощупь, учась слышать пальцами и видеть только кожей.

Тяжёлая пряжка модного дамского ремня потянула за собой брюки и, соскользнув вниз, больно ударила Безобразова по большому пальцу правой ноги. В следующее мгновение он вспомнил своего инвалида-отца и, обессилев, вернулся к действительности.

Метаморфоза, произошедшая с Витенькой, не осталась незамеченной. Сохраняя приличия, они постояли еще немного, поглаживая друг друга, и, наконец, виновато улыбаясь, стали одеваться.

- У нас тут все на веломобилях ездят, - она поправила сбившуюся причёску, - это чтобы не загрязнять окружающую среду и для физического развития, - и, посмотрев на Безобразова, сочла необходимым пояснить. – Здоровый образ жизни. Я, Виктор Иванович, решила сама технику доставить. Вдруг соберётесь на экскурсию, а на веломобиле быстрее да и зарядочка не помешает, - как бы читая его мысли, тут же добавила: - Пропуск тоже захватила.

- Ну что ж, я готов приступить к своим непосредственным обязанностям, - ответил Витенька и решительно застегнул гульфик.

Он уже догадался, что его незабвенная купальщица здесь хозяйка, но не мог понять, каким образом можно заработать в постсоветском пространстве столько денег вообще (видимо, поэтому их у него и не было) и тем более в частности.

Справедливости ради нужно заметить, что это чрезвычайно сложный вопрос, на который порой нет ответа не только у того, кто не имеет этих «весёлых бумажек», но даже у тех людей, которые уже не знают, куда их девать.

И вот они дружно крутят педали, знакомясь с владениями Любови Ивановны (но это только на людях), для него - просто Люба. Перемещаясь по бесконечным дорожкам, Безобразов вспоминал родной в прошлом завод, главные ворота которого теперь зияющей раной пересекала надпись «ПРОДАМ». Что самое удивительное - от первого лица, которое (лицо) не постеснялось начертать на нерушимой некогда коллективной собственности свои контактные телефоны.

Проехали спортивно-развлекательный комплекс с бассейном и детской площадкой, чуть дальше - дендрарий, в конце которого виднелся большой опрятный дом хозяйки, и наконец показалось подведомственное Витеньке здание, размеры которого поражали воображение.

«Ну вот, принимаете?». Нужно отвечать, но вместо этого встречный вопрос: «А библиотека здесь есть?». Не замеченная Безобразовым ироническая улыбка. «Для Вас, Виктор Иванович, всё что угодно, но сегодня и завтра уикенд, поэтому не будем даже заходить, а вернёмся и отпразднуем ТВОЁ прибытие, мой любимый, ведь я так долго  ждала». От неожиданности Безобразов перестал крутить педали и немного сдавил рукоятку тормоза, препятствуя тем самым свободному вращению колёс.

Она говорила и говорила о своём необыкновенном чувстве, поселившемся в ней не иначе, как благодаря грому и молнии в тот самый вечер. Дорожка пошла в гору, и было слышно, как у Любы начинает сбиваться дыхание. Она спешила и не замечала халтурного поведения Безобразова:  столько надо сказать... В такие моменты человек забывает, что слова обычно произносят только на выдохе.

Дыхание всё громче, речь прерывистее, слова всё ярче. «Как тяжело говорить»! – хрипит она, а Витенька в крайнем возбуждении всё сильнее стискивает рычаг. И вот кульминация: возле домика Безобразова она поворачивает к нему своё красное лицо с капельками пота, выступившими на висках, и можно только догадываться, что вместо неразборчивого сипения должна прозвучать возвышенная фраза из трех слов.

Он помог ей добраться до душа, вышел навстречу ползущему в сумерках туману и первый раз за день с удовольствием закурил.

 

***

Снова солнце проникает в плохо защищённое окно, и можно видеть свет, не открывая глаз. Он не настоящий: изменён - окрашен кровью, которая циркулирует под кожей, но иначе нельзя вынести его яркость и жар. Если приподнять веко, будет больно и со временем можно ослепнуть.

Каким же должен быть человек, дерзнувший встать пред лицом Бога? Ведь невозможно представить, во сколько раз свет и тепло любви Создателя превосходят по мощности наше привычное светило. Вот, скажем, он - Витенька Безобразов. Как выдержать ему испытующий взгляд Господа, от которого не укроется ни один, даже самый маленький прыщик, нарушающий гармонию эфемерного тела его души. И что он будет лепетать в своё оправдание - не достанет же ему хамства просто пенять Творцу на некачественную работу.

Но нет, адвоката, видимо, не потребуется, уж если сможет Безобразов поднять голову и посмотреть в глаза искупившего все грехи адамова семени и не испариться, значит живо в нем пророщеное зёрнышко Божественной истины.

Безобразов лежал на удобном раскладном диване. Он первый раз в своей жизни так высоко и подробно думал о Боге, но глаза открывать не хотелось. Это была самая восхитительная ночь в его жизни, и жаль было расставаться с огромным и неожиданным земным счастьем.

Рука изнывала от приятной тяжести самого родного теперь для него существа. От вожделенного груза онемело плечо, но он не только не смел освободить руку, - даже не шевелился, боясь разбудить возлюбленную. Хорошо, что Любовь Ивановна, как всегда, на шаг впереди. Лёгкое потягивание - и в следующую секунду она, как  ребёнок, готова бежать навстречу грядущему. Вообще, рядом с ней, доводящей любое мужское начинание до успешного завершения, было на удивление просто чувствовать себя суперменом.

 Витенька хотя и лежал с закрытыми глазами, мог поклясться, что Люба некоторое время внимательно смотрела на него и что-то шептала. А может быть, даже неслышно напевала. Не заостряя внимания на происходящем, Безобразов решил притвориться, что спит. Он действительно задремал под шелест душа, но вскоре опять проснулся - гремели посудой.

Выяснилось, что яиц в посёлке не бывает. Куры старого села все до одной стали дикими и гнездились исключительно в сельсовете. Попытки селян снова одомашнить птиц или вывести новое поколение, закупая цыплят в других районах и даже областях, ничем не закончились. Подрощеные курочки сбегали в старый парк и там примыкали к банде оголтелых собратьев, совершавших регулярные набеги на огороды поселян.

Особенно желанным было для них проникновение на территорию нового посёлка, но так как нахождение кур в пределах городка было недопустимо (вытаптывание цветников, шум, агрессивное поведение и, уж конечно, помёт), решено было огородить периметр металлической сеткой и пустить ток.

За разговорами завершено изготовление слоёного рыбного кушанья с грибами, сыром, паприкой и айвой. Изысканное блюдо украшается оливками, приправляется собранием перцев и дополняется каким-то невероятным соусом, аромат которого вызвал бы голодный приступ у самого закоренелого аскета. Запив всё это «тем самым» чаем, они оседлали веломобиль и легко покатили навстречу воспоминаниям.

Как ни странно, средство передвижения, повинуясь рукам Любови Ивановны, послушно взяло вправо, оставив в стороне церковь, и по бокам снова замелькали ландшафтные изыски. Оказывается, так быстрее - новая дорога и прочие удобства.

И правда, по пути были установлены фонтанчики для питья, лавочки; разбиты нескончаемые цветники. Вскоре,  одурманенный запахами, закормленный афродизиаками из плетёного сундучка, Витенька, забыл о своих намерениях всё исследовать, с удовольствием крутил педали, чувствуя себя счастливой белкой в колесе.

Закончился городок - проехали пропускной пункт, где, невзирая на лица, у них проверили документы, и потянулись нескончаемые поля, на которых пузырилась капуста, орошаемая тончайшим водяным спреем.

 Так миновал день, потом ещё и ещё. Потянулись недели, и лето стало подходить к концу, а вскоре наступил и его последний пыльный месяц - август. Илья-пророк пролился мелким дождём, и купаться в реке, по местным поверьям, стало опасно. Они больше не спускались к её заросшим берегам, не лежали на влажных мостках купален и не ловили ползающих по дну раков расщепленной и похожей на длинный пинцет ореховой палкой.

Дело шло к свадьбе, а он, как и в прошлый раз, ничего не знал о родителях своей единственной и неповторимой.  Где теперь её сестра? А чем сама Люба занималась в его отсутствие? Вопрос! Зато он знал, что бракосочетание готовится совершенно необыкновенное, но, в то же время, смутно представлял свои обязанности на посту заведующего клубом.

Нет, он ходил, конечно, на работу в богато обставленный кабинет, больше похожий на частную библиотеку эксцентричного миллионера, куда Люба перевезла все его книги. По её словам, будущая невестка очень понравилась родителям жениха. Удалось убедить их взять немного денег, но лучше было бы переселить их куда-нибудь поближе.

Тут Люба испытующе посмотрела на Витеньку и сухо сообщила о том, что Таисия больше в доме не живёт, – переехала к своему любовнику. Но Безобразов был рад такому развитию событий, и Любовь Ивановна осталась довольна. Витенька первый сказал, что давно пора подать заявление на развод. Стараясь быть безразличной, она обронила, что статус их отношений не имеет для неё значения, главное, что они обрели друг друга. Но он настаивал...

В ведении Безобразова были не только книги, но, как ни странно, ещё и баня для гостей, которую обслуживали молчаливые длинноногие девицы надменного вида. И вот однажды, когда Люба и  собрались, наконец, навестить его родителей, в одном из водопроводных вентилей износилась прокладка. Чувствуя ответственность за вверенное хозяйство, он остался её менять. С поломкой, к великому удивлению молодых банщиц, он справился за четверть часа, и, получив по сложившейся традиции стопку водки на подносе и по поцелую от каждой, первый раз остался один на весь уикенд.

То ли от выпитого, то ли от одинокого безделья,  жажда исследования вновь овладела  Безобразовым. Наскоро перекусив, он поспешил к пропускному пункту. Уверенный в успехе предприятия, Витенька предъявил одному из охранников документ, тот в растерянности посмотрел на напарника, потом откашлялся и сообщил, что с таким уровнем допуска в эту сторону запрещено.

Сколько ни скандалил Безобразов, временами напоминая собственного отца, всё же пришлось повернуть назад. Но он не сдался. Недавно проснувшееся и тут же униженное достоинство заставило сердце бешено колотиться. Вернувшись, он развернул веломобиль и что есть духу понёсся по знакомой дорожке через капустные поля к реке. Солнце было довольно высоко, когда, намереваясь возвратиться ещё засветло, он шагнул в воду.

 

***

Курица - птица сугубо сухопутная. Очевидно, руководствуясь именно этим постулатом, возводили ограду вокруг городка,  использовав реку как естественную преграду. Этой лазейкой в нерушимой системе обороны как раз и воспользовался Витенька.

Толкая перед собой полиэтиленовый мешок с одеждой, он медленно продвигался в сторону старого села.   Кругом росли камыши, осока и другие влаголюбивые травы. Иногда заросли доходили до самой середины реки. Путаясь в крепких стеблях кувшинок, покрывавших в таких местах почти всё речное зеркало, Безобразов плыл, и ему было жарко в августовской воде.

Злополучный забор уже рядом - подналечь  немного, но в этом месте непроходимые заросли. Чем больше прилагает он усилий, тем больше запутывается в неприятных колючих водорослях, всё глубже вязнет в отвратительной пудовой тине, еще немного и начнут посещать философские мысли.

Но сами собой рвутся путы. Миновав гиблое место, он обессиленный, выходит на берег и стоит некоторое время, уперев руки в колени, не в силах отдышаться. Плечи Безобразова покрыты нитевидными водорослями, на ногах  и руках - браслеты из элодеи, тут и там по телу зеленеет ряска. Немного согревшись и успокоившись, он совсем уже собрался снова войти в реку, чтобы направиться к основной цели экспедиции. Проплыть ещё каких-нибудь десять-пятнадцать метров… Вот она, церковь! Совсем рядом. Несколько взмахов, и он на подступах к храму. Но, посмотрев на осоку, плотной стеной растущую на противоположном берегу, он снова отложил посещение.

Неожиданно сзади послышались всплески и ехидное девичье хихиканье. Безобразов в ту же секунду прикрыл горстью срам и обернулся - никого. Не отпуская руки, аллюром человека, никогда не ходившего босиком, он бросился в тальник. Снова послышалось что-то, или это шелестела листва достающей до земли ивовой кроны? Непонятно…

 Постояв еще немного, он кое-как обмылся из лужицы внутри естественного укрытия. Собравшись уже выходить, Витенька специально неожиданно замер среди сплетённых кем-то ветвей, однако ничего не услышал и вернулся на берег.

Почти ничего не намокло. Одевшись, он припрятал пустой мешок в кустах и побрёл неспеша в сторону старой усадьбы, бессознательно повторяя маршрут многолетней давности.

 

***

Немногое напоминало о прошлом. С трудом узнавалась дорога, по которой они с Любой бегали к реке, обгоняя друг друга и пропитываясь влагой утреннего тумана. Вот, на подступах к усадьбе, в зарослях полутораметровой крапивы останки некогда добротных лавочек с частицами сохранившейся краски на черной, поражённой тленом древесине. Сидя на них, он до самого рассвета пересказывал ей содержание романов и повестей, которые в своё время поразили его воображение.

Всё вокруг заросло лебедой, повителью и обильно плодоносящим репейником. Во множестве встречались и другие рудеральные растения, но их названия Витенька не  мог вспомнить. Да и не старался, потому что в данный момент безуспешно пытался найти проход к зданию, крыша которого темнела на фоне деревьев величественного некогда парка.

Вдруг прямо из-под ног, хлопая своими бесполезными крыльями, выскочила испуганная курица и с громким кудахтаньем бросилась в заросли, увлекая за собой лавину товарок, о численности которых можно было судить по шуму, сравнимому только с гомоном птичьего базара.

Присев в этом месте на корточки, Витенька, к своему удивлению, обнаружил довольно просторный проход. Строго говоря, это больше походило на лаз, но на четвереньках можно было перемещаться свободно. Не долго гребуя, как сказала бы незабвенная баба Дуся, напоминая, скорее всего, «пучаглазаю глясту на карачкях», Витенька бодро пополз к цели.

Безобразов не вполне отдавал себе отчёт в том, зачем он это делает: стремится куда-то, преодолевая такие трудности. Почему, пачкая руки и одежду в курином помёте, он упрямо ползёт и ползёт навстречу новым испытаниям. Впрочем, какой-то особой рациональности в действиях Витеньки ожидать никогда не приходилось. Все его поступки с одинаковым успехом могли восприниматься как роковыми, так и, мягко говоря, необдуманными.

В этом, не совсем привычном положении, неожиданно открылся ему незнакомый доселе мир, где также кипела жизнь.

Торопливо бегали навозные жуки, не замечая друг друга, существовали рядом подчинённые коллективному разуму микроскопические муравьи и относительно громадные индивидуалисты шмели.

Порхали тщедушные комарики, полакомиться которыми залетали стрекозы и трещали кузнечики. Во множестве жужжали и, соревнуясь в высшем пилотаже, проносились мимо разнокалиберные мухи. Витенька пообвыкся. Он почти перестал обращать внимание на окружившую его со всех сторон суету и перемещался всё увереннее и быстрее.  Но происходившее  возле прошлогодней шишечки дурнишника заставило остановиться.

Замерев, он наблюдал, как, вероятно, какая-то разновидность осы охотилась на небольшого паука. Безобразов не знал, бывают ли травоядные пауки - скорее всего, нет. И этот, как все его собратья, наверно был безжалостным хищником, но, находясь в подобной ситуации, вызывал лишь сожаление. Рывками перемещающаяся оса деловито сновала вокруг абсолютно лысого и из-за этого кажущегося совершенно беззащитным насекомого и, улучив момент, откусывала острым своим, как бритва, жвалом[2] паучьи ноги.

Не спеша, по одной… Относила в сторону и аккуратно складывала в кучку трепыхавшиеся лапки. Потом настигала пытавшуюся скрыться жертву и продолжала разделывать живую ещё добычу. Наконец настал черёд головы, которая также, но уже не торопясь, была откушена. Подхватив брюшко, очевидно, самую питательную и, возможно, вкусную - не нам об этом судить - часть тушки, охотница стремительно улетела в самую чащу противно попахивающей амброзии…

С каждым, если так можно сказать, шагом заросли редели, и вот Безобразов выбрался на свободную площадку. Даже слишком, учитывая нынешнее положение вещей. Он сразу узнал это место. Вот здесь была клумба, пахнущая лавандой, а вот полусгнившая лавочка, на которой отдыхал Витенька.

Когда? Да уж скоро лет тридцать тому, а он в свои пятьдесят восемь, как мальчишка деревенский, пробирается на четвереньках звериными тропами, весь в курином говне перемазался, а примерно час назад чуть не утонул.

Безобразов сорвал несколько лопухов и, вытерев руки, направился к усадьбе. Трудно поверить, но дом был в относительно приличном состоянии. Лишь местами отлетевшая шелёвка, обнажила немного подгнившие венцы: уцелела крыша, потому-то и остальное всё ещё живо. Интересно, почему это Люба предала забвению такое чудесное место? Опять же любимый пруд её рядом совсем. Позволила довести участок до полного одичания, - очень странно… Говорят, что одинокие дома долго не живут, поэтому создавалось впечатление, что хозяин есть, но он, скорее всего, в отъезде или болен и не может обеспечить полноценный уход своему жилищу.

 Отодрав доски, закрывающие вход, Витенька глотнул пыли, чихнул и вошёл. Казалось, он пробыл здесь совсем недолго, а солнце уже собирается за горизонт. Безобразов шёл по темнеющим коридорам бывшего сельсовета - кое-где стояла казённая мебель, а местами узнавались господские покои, но самым заметным было присутствие кур.

Дойдя до пересечения коридоров, он постоял немного в нерешительности, затем наугад вошёл в небольшую комнату справа, которая, как и всё вокруг была занята птицами и их помётом. Даже в воздухе летали перья, и пахло мокрой курицей…

Как раз здесь все и началось, если не считать того почти незаметного происшествия в забытом парке села Безобразки, о котором Витенька уже перестал вспоминать. Не успев хорошо осмотреться, он вдруг отчетливо услышал позади себя вздохи и даже уловил еле заметное движение.

Наливающееся кровью вечернее солнце пробивалось в щели закрытых ставен, оставляя на засыпающих курах алые полосы, похожие на незаживающие раны. Одна из наседок вдруг важно повернула голову и, направив глаз в его сторону, стала с глупым любопытством разглядывать что-то у него за спиной.

Сердце Безобразова похолодело, и, провоцируя активность мурашек, он резко обернулся. Потревоженная пыль лёгкой дымкой взвилась вверх и очертила мерклую фигуру в странном одеянии с высоким воротником. Он вскрикнул, и в следующее мгновение видение метнулось к нему.

Всё, что успел сделать Витенька, - инстинктивно закрыться рукой, но, как видно, не помогло - теперь он чувствовал внутри себя некие перемены, которые трудно было описать. Например, отчетливо слышал непрекращающиеся вздохи, звучавшие в самой голове. Придя в ужас, он затряс ею, обхватил руками, но ничего не помогало. Безобразов хотел было выбежать из дома и страшно закричать, но в самый последний момент голоса стихли, и внутри всё успокоилось.

Всё же чувствовал он себя неважно. Витенька не помнил, как вернулся. Испачкав куриным помётом створки душевой кабины, он залез внутрь и, не имея больше сил, сел на поддон, наблюдая, как представители болотной флоры забивают сток.

Безобразова трясло. Рискуя прикусить язык, он немилосердно стучал зубами, передёргиваясь всем телом, и даже под тугими согревающими струями мышцы не торопились возвращать свою эластичность. Остаток вечера он провёл в постели и не помнил, как заснул под стук собственных и вставных зубов да грохот телевизора, который включил специально для того, чтобы отвлечься от анализа абсурда, творившегося в голове...

Очнулся он намного раньше обычного из-за чудовищного чувства голода и, не проснувшись до конца, вдруг закричал громко и властно, пугаясь собственного голоса. Призывая какого-то Ермилку, он требовал одеваться, не медля  собирать на стол, а если он только замешкает, то грозился засечь не только самого Ермилку, но и всех остальных холопов. Вслед за этим тупой болью сдавило голову, но вскоре отпустило.

Немного подташнивало. Он умылся, оделся и поймал себя на мысли, что хочет идти на улицу и разводить костёр. «Это ещё зачем»? - выказывая недюжинное удивление, спросил себя Безобразов. Ответ пришёл сам собой, оказалось, что придётся готовить снедь самому.

Снедь… Витенька никогда не пользовался этим словом, кроме того, не готовил пищу на костре. С трудом  вспомнив, что в домике есть плита, он поджарил большой кусок мяса и съел его с глухим довольным урчанием прямо из сковороды и без вилки, ловко орудуя ножом, пальцами и кусками чёрного хлеба, которым собирал остатки жира.

Когда волна голода отступила, он с ужасом посмотрел на свои руки, почувствовал на лице растекающееся сало и бросился к умывальнику.

Остаток дня прошёл между ожиданием устрашающих приступов средневековой дикости и не очень успешной борьбы с ними. Он был испуган, но, по правде говоря, к вечеру проявлений его второй натуры заметно поубавилось, а часам к десяти они и вовсе прекратились, и он, измученный за день, с удовольствием заснул.

Ночью приснился удивительный сон, который Безобразов запомнил до мелочей. Как водится, видение возникло, будто не начиналось…

Бескрайнее поле, поросшее густой зелёной травой, Витенька скачет на коне рядом с человеком, одетым в старинную одежду с высоким воротом и длинными рукавами.

Его спутник хорошо ему знаком. У него продолговатое лицо, длинный прямой нос и немного сумасшедший взгляд крупных навыкате глаз. Безобразов знает, что этот человек может быть суров, но по отношению к нему он доброжелателен и даже ласков.

По обеим сторонам и позади еле поспевают за ними пешие псари с борзыми и на удивление громадными меделянскими собаками. Идёт охота, но у них другая цель: вдали трепещет на ветру красный флажок, укреплённый над шатром Великого Государя - настал для Безобразова день предстать пред Его светлые очи. Он одет богато и празднично, в руке ларец - самоцветы в дар Царю.

Иоанн Васильевич милостив сегодня: двумя днями ранее вывел на чистую воду крамольника, покусившегося на его Богом данную власть. Но прознали верные люди и дознались, и подельников своих всех отдал злодей на суд Царёв. Праведный же Государь, не помня зла, ночь напролёт постился в неустанных молитвах за убиенных, а вчера причастился Святых Тайн, и такая лёгкость – не описать.

Доволен Государь подношениями, ведь чуть ли не больше всего на свете он любит драгоценные камни, и открыты ему их тайные свойства.

Вот лал[3], он так прекрасен, что смотрящий в него пьянеет без вина. Даёт обладателю силу льва, бесстрашие орла и мудрость змеи, но только посвящённому обещает он умножить разум и честь, у других же, напротив, заберёт последнее, наградив за это несчастьями и болезнями.

А здесь архиерейский камень, который хранит от пьянства, лечит память и отгоняет дурные мысли, стоит положить его под подушку - всю ночь будут сниться счастливые сны.

Разными каменьями порадовали своего Государя. Тут и павлиний камень, дающий мудрость и хитроумие, и адамант - царь среди камней, сулящий победу даже над бесплотными духами, азурлит - женский камень добродетели и смирения.

Иакинф… важный кристалл, помогает разоблачению и даже предупреждению обманов, но самый любимый - бечета. Тёмный, словно капля венозной крови, приносит он своему хозяину удачу в любви. Хранит от врагов, затворяет раны, а тот, кто дарит его, становится другом навек.

Застыли в земном поклоне Витенька и его спутник - ожидают милостей от довольного Государя. Но что это? Царь брезгливо морщит нос, отталкивает от себя ларец и жутким голосом кричит: «Измена»!

Моментально зловоние распространяется внутри шатра и рвётся наружу. В ларце чудесным образом вместо драгоценных каменьев - куриное дерьмо.

 Хватай! Держи вора! Не дай уйти! Тщетно пытается Государь отереть руки о драгоценную парчу царских своих одежд, – еще больше мажется. Он бледен. Вот-вот упадёт без чувств. Отвращение и гнев. Не может даже говорить повелитель, лишь только, выкатив глаза, в бешенстве слушает, как кричат царские рынды: «Крамола! Слово и дело»!

Витенька далеко. Не разбирая дороги, не чувствуя ног, он бежит уже по заросшему селу Безобразки к старому пруду, а за ним, по следу и уж совсем рядом огромные свирепые собаки нюхают его воздух.

 

***

Вернулась Люба, и вроде бы всё пошло по-старому. Она так же загадочно улыбалась, обещая невероятную свадьбу, и беспокоило её только одно: влиятельная персона, депутат, который так много сделал и продолжает делать для возрождения вековых традиций возделывания капусты, оказался тем самым человеком, который разбил семью Витеньки, а она никак не может его не пригласить.

Разумеется он приедет с Таисией, с которой они недавно зарегистрировали свои отношения. Но Витенька ведь не будет против, всё в прошлом, не так ли? «Мы же счастливы с тобой, мой родной? Кроме того, и это главное, мы цивилизованные люди, бизнес есть бизнес, – ничего личного».

Витенька только передёрнул плечами. За это жаркое  лето время, наверное, усохло, поэтому его расход увеличился непомерно, и казалось, что брак с Таисией ему просто почудился. В конце концов, началась новая жизнь, и Безобразова больше занимали изменения, которые происходили с ним не только внутри, но и снаружи.

Приходилось ли вам замечать воздействие сознания  на человеческий облик. Вспомните, как одно время, напрямую подключившись к Источнику Вечного Наслаждения, в свободных белых одеждах кочевали по городам увешанные бубенчиками люди. Беспечно радуясь каждой пылинке, весело прося подаяния, они безвозмездно раздавали толстые книги с напутственными словами Джорджа Харрисона.

Вряд ли можно было с уверенностью сказать, что кто-то из них однозначно является представителем европейской расы. И не только потому, что двигались они в постоянном подражании жестам и причудливым позам индийского танца, но больше оттого, что кожа их необъяснимым образом становилась смуглее. Казалось, что и борода почти переставала расти, даже курносые носы порой не играли никакой роли в определении национальности.

Второй раз в жизни внешность Безобразова претерпевала изменения. Небольшой подбородок скрыла окладистая борода. Почти поборов сутулость, он распрямился, а жесты обрели величавую неторопливость.

Большей частью метаморфозы, как он считал, были кстати, но имелось нечто, сводившее на нет радости преображения. Несмотря на то, что пароксизмы дикости отступили, Витенька стал ловить себя на том, что периодически испытывает беспричинные вспышки гнева по отношению, страшно сказать, к Любе.

Пару раз он чуть было не сорвался и по-настоящему уже собирался вскричать громким голосом, обвиняя в каких-то рудиментарных грехах. Назвать её царицею сквернам, словами чарующей - делами убивающей. Однако ещё хуже, что подчас Безобразов с ужасом осознавал, - он, Витенька, может и даже хочет ударить свою единственную. Кошмар!

Безобразов пробовал уединяться у себя в кабинете, допоздна разбирая почту, но тогда с невероятной силой его тянуло назад в Безобразки в старый, устланный куриным помётом дом. Во сне он бредил заброшенным парком, вспоминал пруд, припорошенный пёрышками, которые одно за другим в незнающем табу воображении крепил на теле возлюбленной…

Прошёл месяц, и приснилось продолжение того самого незабываемого сна. Спасаясь от собак, он почти достиг водоёма, но бежать некуда: со всех сторон окружают его громадные скользкие грибы, и они - не преграда для гончих псов, ведёт которых злобный кобель чёрной масти.

Витенька останавливается и, достав из-за голенища длинный засапожный нож, уже готов незадёшево отдать свою жизнь. Но взрываются ароматной мякотью столбы-шампиньоны, и в зияющую брешь влетает с подмогой его спутник по недавним грёзам. Ратники заботливым кольцом окружают Витеньку, и лай преследователей, не рискнувших вступить в открытую схватку, затихает вдали.

Спаситель приближается и торопливо говорит, что он Истома (Харитон) Безобразов - в последний год Царя всея Руси Иоанна IV Васильевича постельничий с путем и предок Витеньки, но потомок, почувствовав свободу, спешит покинуть сон. «Погоди», - кричит Истома. - Поздно...  Солнечные зайчики уже проникли в сознание Безобразова, и обеспокоенный голос предка еле различим за гомоном утренних птиц: « Приходи в усадьбу… в опасности…».

После обеда Люба неожиданно собралась в город. Она расстроена: «Неужели ты подумал, любимый, что можно прожить благодаря одной капусте, буквально конечно? Но не волнуйся, всё будет так, как я задумала». И почудились  Витеньке в голосе невесты незнакомые до сего дня стальные нотки.

К шести часам, покончив со странными своими обязанностями, в которых его роль прослеживалась на редкость невнятно, но авантажно, он вернулся в свой домик. Без аппетита попил чая, и уже собрался включить телевизор и от просмотра плавно перейти ко сну, как вдруг у него случилась галлюцинация.

Из Безобразова внезапно выскочил предок и, остановившись перед ним на расстоянии вытянутой руки, стал указывать в сторону бывшего сельсовета. Витенька хотел было испугаться, но дрёма окончательно одолела его. Сидя на диване, он стремительно бежал впереди своего несколько раз прадедушки, бывшего лет на пятнадцать моложе внука. Вот они промчались мимо усадьбы, и Витенька краем глаза успел заметить, что дверь, от которой он оторвал доски, хлопала на ветру.

Взмыла вверх стайка стрекоз и, сделав эффектный пируэт, устремилась вперёд, указывая дорогу. Расступилась амброзия, репейник покорно спрятал крючки, не выпускала ядовитых стрелок крапива, и, когда закончился день, открылся проход в заброшенный парк. Его уже ждали: выстроились по краям шампиньоны, и в полную силу горели светляки, освещая невидимую дорогу по направлению к далёкой избушке, оконца которой служили тусклыми маячками.

Они уже миновали заросший пруд и бежали по той части парка, в которой Витенька никогда не был. Впрочем, и дома такого видеть ему также не приходилось. Кряжистый исполинский пень, вросший оголёнными корнями в основание земной тверди, крытый мхом и дёрном, светился всеми своими подслеповатыми оконцами в ожидании гостей.

Не сбавляя скорости, они понеслись прямо на стену, покрытую морщинистой корой. Скорость нарастала, и Витеньке стало страшно, но в последний момент пропал кусок ствола, и, почти как в супермаркете, услужливо открылся вход. Только сейчас стало заметно, что необязательно даже немного перебирать ногами, для того чтобы преодолевать так быстро подобные расстояния.

Внутри за самоваром сидели двое - довольно необычные субъекты неопределённого возраста. Один из них повернул грубоватое лицо и, пряча свои бегающие глазки-пуговки, надтреснутым голосом произнёс: «А, Истома, друг сердешный! Садись-ка скорее к столу да отведай свежего чайку»!

«Преисполнен благодарности, Алексей Алексеич, да только добавки ваши не впрок». «Да какие там добавки, - обиженно затянул гостеприимный хозяин. - Подумаешь, болиголов. Да если хочешь знать, это ж самая целебная травка на свете. Вот, хоть у водяного спроси! – он повернулся в сторону медлительной расплывчатой фигуры. – Скажи им, Вадик»!

«Как странно, - подумал Витенька, - очень похоже на бред». Он сию секунду вернулся к своему пугающе  неподвижному телу, которое сидело в домике на диване с запрокинутой головой и открытым ртом. Покрутившись вокруг, Витенька обнаружил признаки дыхания, и тут же вернулся назад.

Диалог продолжался. Безобразову вдруг наскучило стоять столбом, и он, неожиданно для себя, вступил в разговор: «При всём уважении, Алексей Алексеич, но как можно спрашивать у того, у кого всё, что он ни потребляет, безгранично разбавляется внутри? Такого гурманом вряд ли назовёшь», – удивляясь собственной компетенции, он довольно обвёл помещение взглядом.

Тот, кого назвали Вадиком, собираясь ответить, пошевелился, уронил в чашку появившуюся на носу капельку и стал медленно открывать рот. Но прежде, чем он успел что-либо сказать, зафыркали под стеной ежи, зашептали, зашевелились растущие по углам шампиньоны: «Как неучтиво, нетактично! Не будучи представлен! Фи!».

Не обращая ни малейшего внимания на ропот (подумаешь, европейцы - одно название, обрусели так, что на коровьих лепёшках с удовольствием растут, а туда же - поучать), Алексей Алексеевич повернулся в кресле и на мгновение слился с ним воедино, выделяясь лишь головой.

«А внучок-то смышлёный, - озорным бисером рассыпались бусинки-глазки. - Глядишь, это, как его, справится поди». Водяной ничего не сказал, только отхлебнул особенного чая, сильно вспотел и, то ли закашлявшись, то ли рассмеявшись, зашёлся булькающими звуками.

Тем временем со скрипом и хрустом Алексей Алексеич вернулся в более или менее обычное пространство, и на пол ссыпалось немного трухлявой древесины. «А вот мы его сейчас… наградим»!

И тут же следы прошлого: обитатели периферического зрения, мастера игры в прятки - всегда на мгновение впереди самого быстрого взгляда - появились из тени, и он получил возможность видеть целиком своё истраченное время.

Только лишь будущее и жизнь других людей сокрыта от Витеньки, но ведь так и должно быть у живых. Как стыдно стало ему за те деяния, которые, казалось, не отыскать уже во времени даже самому, а Алексей Алексеевич смеялся: «Это ещё что! Ты наружу выйди»!

Выходить не потребовалось - просто распушилась громадная борода хозяина, и исчезли стены, а то виденье, которое он получил в дар, говорят, есть у любого от рождения, но забыто. Примерно так же, как если бы давно не собирать грибы. Все прекрасно знают, как они выглядят, но перестают различать, и нужно упорно трудиться, чтобы снова заметить притаившееся под увядшим листочком уже не растение, но в то же время не вполне живое существо.

Заколыхалось в сумраке, тьма ожила, и он увидел… Вот к дереву прислонилась русалка, а вот другая. Ещё несколько провожают последние тёплые дни: плетут венки из осоки и наперстянки, напевая свои беззвучные песни.

Не смея моргнуть, наблюдал Витенька, как готовят проказы толстощёкие ауки. А вот сбились в кучку степенные лесовички, не имеющие ничего общего со скандальными шишиморами. Ждут с тревогой: не с восхода ли полетит птица Гамаюн? Коли так, быть ненастью, а надо потише, потише – не разбудить бы Лихо.

Слышно Безобразову, как копошатся в овраге неизъяснимые сущности, никогда не покидающие папоротник, - готовятся к заветной ночи. Тогда, на переломе суток выбросит цветок окутанное тайной растение, и жар-птицы раскроют хвосты.

Далеко ещё до Ивана Купала, но важен момент. Нельзя допустить ни одного из живых до ослепительного первоцвета, и весь год не смыкают они глаз, чтобы вовремя подать сигнал тому, чья рука сорвёт сияющий бутон прежде, чем достанется он корыстолюбивому человеку.

«Ну вот, – звучит всеобъемлющий голос Алексея Алексеевича, пока они медленно проплывают над его сказочными владениями. - Увидишь теперь». «Что увижу»? - хочет спросить Витенька, но ночь заканчивается - сверчки умолкли, и вскоре бездарно запоёт свою песню будильник.

 

***

Безобразов неосторожно громко всхрапнул, и тут же вскочил с дивана, дико озираясь по сторонам.

Он был не на шутку обеспокоен и даже испуган странными грёзами, не то чтобы во сне, но и не наяву, однако посещение врача откладывал: не хотелось, чтобы Люба узнала. Кроме того, как всякий выходец из советской эпохи, надеялся, что всё обойдётся.

Люба вернулась утром и казалась очень взволнованной. По её словам, скоро ожидается прибытие важной персоны, появление которой изменит всё вокруг. «Ну конечно же к лучшему, глупенький!».

На все вопросы, имеющие своей целью приоткрыть завесу тайны: кто да что, она либо отмалчивалась, либо отделывалась заверениями, что готовит сюрприз, и Витенька перестал спрашивать.

Прошёл ещё месяц, и ноябрь уже набирал силу, когда во сне опять привиделся Истома. Он показывал участок границы в стороне от КПП, где под забором был прорыт широкий лаз.

Наутро Безобразов совершенно забыл об этом: понемногу съезжались гости, решившие совместить участие в церемонии пусть и с осенним, но всё же отдыхом на свежем воздухе. Например, жена большого начальника с внуками (сам, ссылаясь на занятость, обещал быть только на торжественном ужине). Вместе с ними небольшой камерный оркестр, который сразу принялся за репетиции и растрогал Витеньку, напомнив далёкое прошлое - бесшабашное житьё отбывающих колхозные повинности.

Несмотря на сухой закон, к концу репетиции весь состав медитировал в различных позах, и тогда приученный к тяжестям, непьющий и сердобольный контрабасист разносил бесчувственные тела по домикам. Благо они были недалеко друг от друга.

Второй волной пожаловал областной бард, поющий целительные песни, от которых, по слухам, помногу лет парализованные пускались в пляс. А однажды, также по уверениям молвы, когда миннезингер был в ударе, несколько женщин тут же разрешились от бремени, а одна богатая вдова - не сразу, но в скорости - чудесным образом понесла...

Вместе с ним приехали: модный художник с мольбертом и красками (тоже пьющий) и, неизвестно зачем - антропософ, гуманист и гурман из европейской страны, приверженец вегетарианской несолёной еды без приправ. Этот человек совсем не пил спиртного, по крайней мере, ни признаков его употребления, ни последствий замечено не было.

Самым многочисленным было присутствие работников компании, ответственной за организацию торжеств - вездесущие бесцеремонные молодые люди, получившие сведения о правильной сервировке стола и, по доброте души, снисходительно относившиеся к простым смертным.

Витенька, неподдельно страдавший от необходимости общения, решил пуститься во вторую, уже сухопутную, но не менее опасную экспедицию. Воспользовавшись очередным отсутствием Любы, уехавшей за следующей партией гостей, среди которых должны были находиться прославленный поэт и депутат Пырин со своей новой и бывшей для Витеньки женой, он основательно подготовился и ранним утром пробирался к указанному предком месту.

Было свежо, но до заморозков ещё не доходило. Тускло переливаясь глянцевыми шляпками, из прелой листвы во множестве торчали опята переростки. Всё было почти так, как он видел во сне, за исключением того, что рядом с подкопом лежала мёртвая курица.

Витенька внимательно осмотрел изгородь на предмет видеокамер - здесь их не было - и, бросив на дно лаза кусок полиэтилена (не убило бы током), лёжа на спине, пересёк периметр. Мысли, посетившие его при этом, показались бредовыми.

Конечно же, не надо иметь большого ума, чтобы понять: подкоп сделали именно куры, но он также подумал, что они сделали это специально для него. Вот это больше всего и смутило Витеньку. Первым делом Безобразов взял курицу - печально, она не подозревала о разрушительном действии электричества - и, отнеся в сторону, похоронил. Потом двинулся лесом в сторону села...

Исчерпав запасы жизненной силы, пожухла буйная амброзия и поредела. Он без труда добрался до раскрытой двери пустого дома и вошел в коридор, бесшумно ступая по высохшему помёту. В прошлый раз его путешествие закончилось в этой комнате, теперь, завернув налево по коридору, Витенька прошёл гораздо дальше и, как в прошлый раз, был удивлён тем, что за такое короткое время успел закончиться, хотя и осенний, но всё же целый день.

Сумрак стремительно заполнял всё вокруг, и вскоре в конце прохода он увидел полупрозрачную фигуру, которая манила к себе. Приблизившись, Витенька в шутку склонился в полупоклоне. Старый знакомый ответил и стал настойчиво указывать на стену, на то место, где была трещина в штукатурке, вслед за этим медленно растворился.

Раствор, ослабевший в давно нетопленном помещении, легко отделялся. Безобразов, как голливудский гангстер, светил себе фонариком, зажатым в зубах, и, расширяя прореху, орудовал выкидным ножом, по неудовлетворённой детской прихоти, приобретённым в привокзальном киоске.

Вот показались переплетения драни, за которой, как ни в чём не бывало, лежали брёвна. Наваждение… Ну конечно: больные иллюзии - придётся посетить психотерапевта. Думая о проблемах со здоровьем, Витенька продолжал по инерции ковырять стену. Неожиданно нож провалился в пустоту...

Забыв об осторожности, Безобразов стал руками   отдирать дрань. В спешке укололся старинным гвоздём, неумело выругался и некоторое время вспоминал, как давно делал прививку от столбняка. Но вскоре мысли об инфекциях отошли на второй план, и вниманием завладел тщательно перевязанный свёрток. В нём  находились: коробка орехового дерева, с дуэльным набором на потраченном молью сукне и небольшой цилиндрический футляр, обтянутый кожей. В нетерпении Безобразов хотел, было, открыть таинственный тубус, но вспомнил о рассыпающихся рукописях, давно не видевших света, и передумал.

Пора возвращаться. Внутрь помещения не проникало ни одного лучика, и он со страхом подумал о том, как теперь найти дорогу. Когда находки были упакованы, Безобразов снова посмотрел на стену, осветилась зияющая дыра, и в луче фонарика что-то блеснуло. Вот это да - несколько золотых монет! Витенька уже протянул руку, но вдруг услышал позади тихий, похожий на шелест опадающей листвы голос: «Не бери…».

Осень прибавила темноты сельской ночи – не было даже звёзд. Как назло, фонарика хватило только до выхода, и с этого момента, как и в ту памятную ночь, Безобразки погрузились во мрак.

«И куда же теперь идти»? – задумчиво произнёс вслух Безобразов. «Куда-куда? – недовольно проворчали слева, и кто-то, задев Витеньку, шумно пробежал мимо. – Известно, что туда!» И тут же со всех сторон зашептало, зашушукалось. «Сюда, сюда! Иди сюда!», – отдаваясь эхом, перебивали друг друга похожие, как две капли воды, доверительные голоса.

«Да тише вы, - прозвучал властный баритон, - указывайте, как положено!». Всё сразу умолкло. Только зажглись невероятные в это время года светлячки, и поскучневший голос прошептал: «Пожалуйте за мной»!

 

***

Когда Безобразов вернулся, было уже около часа ночи. Его незримо провожали до самой изгороди, на прощание ярко осветив подкоп. Раздевшись, он почистил одежду и, удивляясь тому, что сегодня видел самое настоящее привидение и совсем не испугался, наскоро поужинал. Бросая нетерпеливые взгляды на свои находки, всё же вымыл посуду, потом расстелил на полу клеёнку и разложил трофеи.

Он долго смотрел на кожаный футляр, наконец, подумав, что его дальний родственник предупредил бы в случае чего, взял тубус в руки и начал поворачивать крышку, которая не спешила поддаваться. В конце концов упорство победило и в лицо Безобразову пахнуло старой бумагой, высохшей плесенью и очень знакомой травой.

Вскоре он в растерянности рассматривал лежащие подле него предметы. Пара миниатюрных мешочков чёрной кожи, увесистый крест, и острый металлический предмет. Заколка не заколка, шило не шило, – непонятно.

Всё это находилось внутри свернутой в трубку полуистлевшей бумаги, испещрённой неразборчивыми знаками. Только в одном месте можно было прочитать несколько слов, из которых фраза, если и получалась, то смысла в ней никакого не было. «Ау, ау, щеколда…, заноза, кочерга…, - прочитал он вслух, отметив, что помимо воли необычно поставил ударение в первом слове. - Язык сломаешь – абракадабра!».

Больше ничего разобрать не удалось. Тем не менее, после произнесения этой, казалось, бессмыслицы, ему стало  не по себе: загорелось лицо, и он стал слышать своё дыхание. Помимо всего, не появляясь в поле зрения, зашевелилось по краям глаз, и горячим шёпотом обожгло разум: «Спрячь всё, закопай, чтобы не знала ни одна живая душа, но чтобы всегда под рукой, и чтобы только ты знал где, а больше никто-никто!». «Да что в них толку? Всё равно невозможно ничего разобрать?!», - раздражённо подумал Витенька.

Он спрятал свой клад под домиком, построенным по американскому образцу (видел подобные в фильмах) и вернулся. Было очень обидно за Любу; за то, что не может поделиться с ней радостью открытия, но он был почему-то уверен, что запрет относится к ней тоже. И не в последнюю очередь...

 

***

Клуб Новых Безобразок вымыт до блеска и полон гостей. Все в ожидании выхода прибывшей уже важной персоны. В  банкетном зале накрыт огромный стол, и царит звенящая атмосфера праздника. Немного в стороне, в паузах между музыкальными номерами, перебиваемый осторожными разговорами сдержанной публики журчит фонтанчик «Божоле».

Безобразов видит сияющую возлюбленную, и нет никого прекраснее и роднее. А Любовь Ивановна, изредка поглядывая на Витеньку, с удовлетворением отмечает перемены, произошедшие с суженым. Худощавый, немного сутулый шатен в смокинге с припорошенными сединой висками и бородой идеально смотрится рядом с ней, затянутой в роскошное строгое платье, спина которого открыта как раз до того места, где Виктор Иванович виртуально прикрепил некогда первое птичье пёрышко.

А вот и Таисия со своим новым супругом. Интересно, нашла ли она в нём своё счастье или хотя бы удовлетворение. Глядя на неё ничего определённого сказать нельзя. Она сильно стесняется, чудовищно краснеет и, подобно застенчивому ребёнку, непроизвольно кривляется, подвергая опасности высокие и тонкие каблуки непривычной обуви. Пырин же, напротив, исполнен напускного величия. «Мандатная» жизнь по нутру бывшему торговцу силиконовыми чашечками - всё лучше, чем стоять на базарной площади в любую погоду. Впрочем, кое-кто упорно распространяет слухи о том, что Прохор Тереньтьич не оставил своего прежнего занятия  и сейчас. Что тут скажешь - призвание.

Витенька и Люба принимают поздравления. Сорвавшимся голосом Таисия просипела что-то нечленораздельное. А Прохор, как и подобает депутату, сказал запоминающиеся слова, прозвучавшие афористично. Намерение отметить то, что «молодые» идеально подходят друг другу, вызвало необъяснимый кульбит мысли, и, не сводя плотоядного взгляда с убийственно сексуальной Любы, он восторженно произнёс: «Ну, вы прям как братья»!

Внезапно, не окончив музыкальной фразы, оборвался менуэт забытого автора, и в наступившей тишине скромный фонтанчик французского напитка зазвучал вдруг, как шушенский водосброс. Все напряглись, и Витенька услышал шаркающие шаги, неторопливо приближающиеся к банкетному залу.

Потянулась вечность изнуряющего ожидания, пока  дубовые, в два роста, двери нехотя поворачивались на гигантских петлях, и в последний момент Безобразов не сразу заметил, что из разверзнувшегося мрака неосвещённого коридора возникли три персоны. Всё его внимание было занято центральной фигурой, и, если бы не очки, неизвестно, что стало бы с глазами, отмеченными древней наследственностью.

Одетый в просторный халат своих предков, с невероятным тюрбаном на голове, вытянув вперёд шею, будто целился взглядом в самую душу, к нему приближался не кто-нибудь, а сам негритянский певец во плоти. Ну конечно же, это была ошибка: просто разыгралось воображение - даже великий Поль Робсон не вечен.

Не говоря ни слова, двойник прославленного певца, киноактёра, политического деятеля и полиглота, знавшего двадцать языков, почти вплотную приблизился к оторопевшему Безобразову и, словно хотел передразнить, стал пучить на него большие, ярко выделяющиеся на темном лице глаза.

Витенька хотел, было, отступить, но спутницы африканца - два изнурённых солнечной пищей существа с суконными шапочками на лысых, необычайно бледных головах - с завидной прытью ринулись вперёд.

Высоко поднимая колени, они несколько раз обскакали вокруг Витеньки и его визави, каждая в своём направлении. Причём их встречи за спиной Безобразова ознаменовывались поклонами, жалобными, почти птичьими, вскриками и мелодичным перезвоном бубенцов, похожих на одуванчики.

Странный танец закончился так же неожиданно, как и начался. Особы застыли возле своего покровителя, который прокричал что-то на родном языке, потом указал на Безобразова пальцем и разборчиво произнёс: «Джитуку!»[4].

Всё стихло. В этой тишине необычайно громко прозвучал голос Любы: «Дамы и господа, разрешите представить. Ведущий трансгуманист, магистр астрального нголо, глава церкви полного лунного затмения проматриарх Мудива Адетоканбо!!!»[5].

От неожиданности Витенька вздрогнул, а из другого конца просторной залы донёсся звон разбитого стекла - это Таисия уронила хрустальный фужер. Он хотел вспомнить что-то очень недавнее, вещее, но грянула музыка, и народ потянулся за модным благословением посредством грустно звенящих одуванчиков.

В процессе ритуала матриарх пристально смотрел на очередного обременённого благостью: изучал его эфемерное тело. Затем нарекал правоверным именем со значением. Воспользовавшись радостной суматохой, Безобразов выскользнул из зала и уже в дверях услышал, как Мудива провозвестил Пырина Анундой.[6]

Он медленно шёл по аллее, нисколько не чувствуя холода, лицо горело. Руки машинально вытаскивали из пачки последнюю подаренную ему дорогую сигарету. Происходящее виделось ему крайне унизительным.

Да, у него было много имён и далеко не все были им любимы, но даже прозвище «Витюлька» казалось более желанным в сравнении с погонялом от колдуна с дикого континента, получив которое, он моментально почувствовал себя в набедренной повязке.

Но всё же, почему Люба так заискивает перед этим бродячим шоуменом с собственным варьете? Безобразов не верил в магические способности Адетоканбы. Уж кто-кто, а Витенька, по его собственному мнению, достаточно повидал волшебства, и может отличить настоящее чудо от дешёвого фокуса, которого, кстати говоря, тоже не было.

Всё это время он безуспешно крутил колёсико своей старой зажигалки. «Вот и ты, верная подружка, покидаешь курилку, и скоро ничего уже не будет связывать с прошлой жизнью».

В поисках огнива, Безобразов машинально похлопал себя по местам, где у обычных костюмов находятся карманы. Впрочем, за раздумьями он не заметил, как подошёл к своему домику.

Подарок железнодорожного знакомого Витенька нашёл быстро. Он ещё раз посмотрел на оскаленную морду хищного зверя и, нажав клавишу пьезоэлемента, приготовился прикуривать. Как ни странно, огонёк не загорелся, вместо этого леопард отъехал в сторону и открылся маленький экран, а внизу выдвинулось какое-то приспособление. Безобразов кинулся искать очки.

По дисплею бежали буквы, он дождался начала фразы и прочитал: «Присоедините устройство к USB-порту вашего ПК или ТВ». Где же он, этот порт. Витенька обследовал панель в поисках подходящего гнезда, наконец, включив телевизор, застыл в ожидании.

Вскоре появилось изображение всё того же леопарда, а затем и сам улыбающийся руководитель фирмы.

- Здравствуйте, Виктор Иванович! Не могли бы Вы отойти немного дальше от монитора - я лица вашего не вижу. Да, так гораздо лучше. Нуте-с, спрашивайте - я к Вашим услугам.

По прошествии пяти минут бледный Безобразов стоял перед экраном, зажав в руке сломанную сигарету, и повторял: «Обманула, как она меня»…

Смокинг, конечно, не лучшая одежда для ползанья под домом. Но если обвязать колени пластиковыми мешками и надеть дождевик, то почти незаметно, что человек, отлучившись со званого обеда по случаю собственного бракосочетания, помимо перекура откопал, между прочим, и клад. Теперь требовалось скорее вернуться в компанию, и Витенька поспешил.

 

***

Невероятная гамма чувств отражалась на лице Безобразова таким торжественно-возвышенным образом, что даже опытный психолог Люба была введена в заблуждение.

Конечно, какое-то смутное беспокойство возникло. Поэтому, скорее для порядка, она с очаровательной улыбкой спросила у своего будущего мужа, не случилось ли чего-нибудь и, посмотрев на его испачканные руки, не меняя выражения лица, игриво прощебетала:

- Ты это что, какашки закапывал? Плохой котик! Разве  не научился ещё пользоваться туалетом, как все люди?! Однако, какой-то ты… неуютный, что ли. Пойди, приведи себя в порядок. Скоро приедут из загса, чтобы узаконить наш брак. Я возьму твоё имя, вот тогда старое село и благоустроим - сельсовет сломаем..., а потом на холме что-нибудь эдакое возведём. Ух, ты мой Витюнище! - Люба прижалась к нему, как это получалось только у неё: на самом деле легко, а казалось, что всем телом. - Всё у нас будет хорошо… Ну иди, иди...».

Конечно же, он пошёл, но совсем не туда, куда она его посылала. Выйдя в коридор, Виктор Иванович быстро направился к центру энергоснабжения. Он отчётливо видел угрозу, нависшую над Безобразками - частицей той необъятной кучи, которая звалась его Родиной. Проходя мимо пожарного щита, он взял топор и, рискуя поскользнуться в дорогих туфлях на тонкой кожаной подошве, побежал, шепча совершенно незнакомое ему заклятие, следующие слова которого чудесным образом появлялись в голове по мере того, как срывались с языка предыдущие. «… Тын железный вратами медными и вереями булатными, и замком пресветлого рая, ключом небесного запирают. От всякого от злого, от лихого супостата: возгривого, рябого, шелудивого да волосоватого…».

В коридоре никого не было. Не сбавляя скорости, он замахнулся и рубанул по силовому кабелю ограждения. Безобразов не слишком много понимал в электричестве, поэтому с удивлением наблюдал ослепительно-яркое  свечение, изредка выбрасывающее в пространство сноп искр. Некоторое время топор торчал из стены, глубоко врезавшись в штукатурку, затем упал на пол. У грозного оружия не хватало половины лезвия, ближе к обуху занималось огнём топорище.

Поборов оцепенение, Витенька бросился к выходу. Как было бы хорошо взять что-нибудь из тёплой одежды, но в первую очередь - артефакты. Хотя нет, теперь-то он точно знал, как это называется - обереги, и ему надо забрать то, что ещё не надел на себя.

Он успел всё, даже добежал до подкопа, когда почувствовал, что погоня за уже ним началась. Безобразов перелез на другую сторону, уже не опасаясь удара током и вдруг остановился. Куда бы он ни смотрел, везде были куры, которые почти стройными рядами шествовали к ограде, перелетали через неё и шли дальше, в глубь нового посёлка, не обращая на Витеньку ни малейшего внимания.

Безобразов понадеялся, что они обретут, наконец, то вожделенное, ради которого погибали в электрических судорогах их товарки. Он бежал по лесному склону, и где-то глубоко в душе скребла жалость к самому себе: что ни говори, а жизнь его явно не складывалась, и заметьте, в который раз за последние пятьдесят восемь лет.

Добравшись до усадьбы, Витенька прошёл по коридору до того места, где нашёл клад, и обнаружил ещё одно помещение: небольшую комнатку за закрытой дверью, середину которой занимала сваленная в кучу ещё в семнадцатом году, непонятная для новых хозяев, а стало быть - непригодная мебель. Видимо, каморка эта никогда не использовалась сельским начальством и сохранилась почти в первозданном виде: кое-где на стенах уцелели даже старинные обои.

Всё вокруг было покрыто толстым слоем пыли, но комната была недоступна для птиц, и залежи гуано не пружинили под ногами. В любом случае это было единственное пригодное для ночлега помещение. Самое главное, в углу поблескивала изразцами настоящая голландская печь.

Это было кстати. Безобразов собирался остаться надолго и направился за дровами. Далеко ходить не пришлось - возле клумбы высилась куча сухого хвороста. Наломав достаточно, Витенька связал из сухой крапивы подобие веника и под весёлое потрескивание дров занялся уборкой.

Он почти заканчивал изготовление спального ложа из китайской ширмы, когда краем уха уловил какую-то возню возле входной двери. С мыслями о том, что не ожидал так скоро своих преследователей, Безобразов дрожащими от волнения руками открыл ореховую коробку и извлёк один из пистолетов. Оружие было тяжелым и холодным. Со скрипом он взвёл курок и, пользуясь герметичной пороховницей, насыпал на полочку затравку, - навряд ли выстрелит. Но если порох каким-то чудом не отсырел, кто станет жертвой?

Осторожно прокравшись по коридору, он выглянул из-за угла. Далеко в дверном проёме маячил силуэт худого человека в треухе, на котором, как на вешалке, висело пальто, очень похожее на одеяние почтальона Печкина. Пришелец вглядывался в сумрак помещения и целился из двустволки. Перестав думать, Витенька вышел на свет, навёл пистоль и, заложив одну руку за спину, надавил на спусковой крючок. Человек у двери вздрогнул и тоже согнул палец. Выстрелы прозвучали почти одновременно.

 

 

 

***

            Не ожидая отдачи, рука Безобразова против воли скакнула вверх, и он промахнулся. Так же, впрочем, как и противник. Однако дробь, выпущенная из обоих стволов, угодила в потолок как раз над Витенькой, и солидный кусок штукатурки, отделившись от общей массы, свалился прямо на голову. Безобразов упал, и ему снова было видение…

- Ну что с тобой делать, - Алексей Алексеич, проникнув в столешницу, вспучился горельефом, выпростал руку и, понемногу рассыпая опилки, пытается уже налить Витеньке особого чая.

Истома начеку. Он делает вид, что тянется за чем-то, внешне напоминающим печенье, а сам, будто случайно, опрокидывает длинным своим рукавом зелье.

- Ах, ты ж смотри! Вот ведь семейка - один к одному! - ворчит хозяин. – Сколько раз говорил тебе, Истома, стал бы проще, и народ бы к тебе потянулся! А то вишь …

- У каждого свои задачи, любезный Алексей Алексеевич.

- Во как! А что же ты такой деловой здесь застрял? Что, не пускают?

- На всё своё время, - не желая продолжать разговор, Истома отворачивается к пустому окну.

- Ах да! Ну как же?! – Алексей Алексеевич ёрничает. – Как же я забыл?! Мы такие важные - сами решаем, когда чего…

Запрокинув голову, он сотрясается от беззвучного смеха, пытаясь заразить весельем Вадика, а в бесконечных углах скрипят и попискивают от смеха грузди и шампиньоны.

Взрослые разговоры непонятны Витеньке. Пребывая в возбуждённом состоянии, он шалит и цепляется к Водяному - дразнится. Понятно, конечно, в сравнении с присутствующими он совсем ещё ребёнок.

- А ты, дяденька, чего всё молчишь да булькаешь? Чаёк не по нутру?!

Подзатыльник Алексея Алексеевича довольно болезненный: хотя и трухлявая - всё же деревяшка.

- Это кто ж тебя надоумил со старшими так разговаривать? - а сам хитро усмехается в бороду, которая стелется скатертью на весь громадный стол, струится по углам и спешит дорогой всё дальше в лес, в самую чащу. – Вадик здесь прежде всех появился, всем премудростям обучил.

Алексей Алексеевич цепляет своим корявым пальцем-сучком Витенькину бабочку (Безобразов всё ещё в смокинге), подтягивает его голову к своему лицу, почти сравнявшемуся со столом, и довольно шепчет:

- За науку не обижайся - так надо. А с Водяным поаккуратней. Он хоть и молчит, а не такой уж и простой: обернётся помоями - вони не оберёшься.

Отпустив Витеньку, он на мгновение исчезает, и Безобразов слушает его голос, который вещает о том, что напрасно Витенька израсходовал заряд: теперь нечем сражаться за свою честь. Придётся придумывать иной способ поединка.

- Какого ещё поединка!? С кем!? Вы что, дедушка Лёша, ополоумели!? – кричит Витенька.

Но гигантский пень, в котором они находятся, начинает сотрясаться, и Алексей Алексеевич, как бы чего не случилось, с треском выскакивает из стола, Водяной в удивлении повисает каплей под потолком, а Витенька слышит почти уже забытый обеспокоенный голос:

- Бригадир, твою мать, ты чего, бригадир!

- Феоктистов, - Витенька пытается пошевелиться. – Подними меня, Феоктистов…

- А как же! Ну-ка, едрён-компот!

Припорошенный побелкой Безобразов собирает своё нехитрое имущество, его всё ещё пошатывает. Говорить нет сил, но Феоктистов делает это за двоих.

- Я с августа всё приглядываюсь - вроде повадился кто-то. Ну, думаю, я тебе. Как через экибаны ихние пройти - НИЗЗЯ, а у нас, значит, всё можно. А тут, сено на зиму. Борька заболел – хряк это, и корова Милка того, отелилась. Потом это, крыша. Полез, значит, смотрю - дымок вьётся. Ну, думаю, японский император, щас… А тут ты... Вот ведь как выходит. Бороду отрастил…

Безобразов никак не может прийи в себя. Раскалывается голова, а дыхание отдаёт заплесневелой штукатуркой. Отплёвываясь от песка, который не только во рту, но, что гораздо хуже, и в глазах, он, размазывая побелку, растирает шею. Понемногу боль отступает, и он уже слышит Феоктистова, который уговаривает его покинуть это, на его взгляд, неуютное место.

Собственно говоря, Витенька не против, но медлит: ему кажется важным оставаться именно здесь. В конце концов разум (Феоктистова) побеждает, и, украшая репейником свадебный смокинг, Витенька вслед за однофамильцем космонавта продирается через пожухлое вульгарное разнотравье в неизвестную ему часть села.

Перерезав по диагонали неузнаваемый парк, тропинка ныряет в ракитник, а вдогонку из величественных некогда липовых аллей доносится шум и хлопанье крыльев. Лицо Феоктистова становится серьёзным. По его словам, это кровавые петушиные разборки, которым нет конца.

- Давай-ка побыстрей, от греха. Нам бы до дома успеть, а то сейчас разберутся, кто главный, и под новым вожаком село грабить, лиходеи! - На всякий пожарный Феоктистов заряжает свой двенадцатый калибр, а Витенька пытается осмотреться. Местность ему незнакома. В те далёкие времена, когда Безобразов в действительности был бригадиром, поговаривали о каком-то посёлке на другой стороне реки, но незачем было туда, да и некогда: любовь отнимала всё свободное время. И вот теперь он переходит замерзающую речку по мостику, из последних сил зацепившемуся за почти что кисельные берега.

Посёлок с пригорка как на ладони. Дворов тридцать, похожих на укрепрайон. Все окна в строениях затянуты металлической сеткой. Хранилища для зерна и других съестных припасов на столбах - туда куры не доберутся. Даже сено на высоченных шестах. «Корову, конечно, не подымешь, да и порося, потому внизу укрепляемся, как можем, во как…». «А ты, что же, один тут? – Безобразов наконец-то даёт выход своему удивлению. - Да и почему ты вообще тут?!». «Да ну, один! Ты чего?!».

Неожиданно в наступающей сумеречной тишине с визгом распахнулась дверь, и освещённая сзади основательная женщина оглушительно крикнула:

- И где ж тебе носить, аспид навозный?!

Тоном, не предвещавшим ничего хорошего, дама, не дожидаясь ответа, сделала несколько предположений совсем уж непечатного характера и вдруг:

- Ой, да ты с людями, а я-то…

- Верунчик мой, - Феоктистов  радостно повернулся к Безобразову. - Бригадир, чего, не узнал? Ну, ты вообще...

Витенька узнал её сразу. Только ему было не совсем понятно, когда Феоктистов переселился, и главное, как  ухитряется выполнять все те обязанности, о которых некогда упоминалось?

- Эх, времяна, значить, в приживалках у ней - в знак того, что старые обиды, если и были, то давно забыты, Вера с силой приложилась ладонью к пыльной спине Безобразова. – Это что ж, Любка, что ль тебе в коротайку эту урядила? Неужто от этакого богатства потеплее ничего не нашлося?! Да ты проходи, Виктор Иваныч, проходи, а то закоковел уж совсем.

 

***

Только когда Безобразов попал в натопленное помещение, он понял, как продрог. Казалось, тепло уже не проникает в него, наоборот, это он, подобно куску льда, распространяет вокруг себя стужу.

Переглянувшись с Верой, Феоктистов лезет в погреб, устроенный всё по тому же принципу. Его жена накрывает на стол. Капуста, огурцы солёные, сало, нарезанное непременно брусочками и - удивительно - изобилие варёных яиц. Наконец-то Витенька переодевается в более подходящую одежду, которую весь день таскает за собой и включается в суету по подготовке к ужину.

Алкоголь не берёт Безобразова, простыл, по всей видимости, а вот Феоктистов заметно захмелел, да и Вера пропустила стопочку. И открылись замки потаённых сундуков, обнажая сокрытое на долгие годы.

- Язва двенадцатиперстной кишки! – это Феоктистов о Любе.

Витеньке неприятно – она всё еще его любимая. Но жизнь научила быть терпеливым, и он даёт им высказаться. Всё правильно: она прожила с Верой большую часть своей жизни, а с ним всего лишь каких-то два эпизода. Остальное время существовала неосознанная, глубоко запрятанная его, Безобразова, любовь, которая, к сожалению, никак не помогала узнать человека.

- Не знаешь ты, потому спешишь, - Вера накрыла ладонью руку своего мужа.

- Я, Виктор Иваныч, совсем молодая была, а тут пригнали к нам из городу на прополку, ну как вас тогда, и был там один…

- Стоп, мамаша, здесь плетень, - тоном обманутого жениха возмущается Феоктистов.

– Да погоди ты! – Вера глубоко вздохнула…

Не знала она, что на неё нашло, но стала за ним везде бегать. Стыдно вспомнить: он на реку рыбу ловить, и она за ним - купаться где-нибудь рядышком. И где бы ни был, куда бы ни шёл – Вера всегда поблизости. То навстречу на велосипеде, то в сторонке, вроде своими делами занимается…

Она всё говорила, и Безобразову казалось, что чудеса, происходящие с ним, просто обыденные вещи, о которых не стоит и думать. Однажды Вера заметила, что предмет воздыханий не только не хранит ей верность, он даже и не замечает её вовсе, а по ночам «шастает» в старый парк. Но никак не удавалось проследить за своим «возлюбленником» - отец очень строгий был и не миновать бы вожжей. Однако утром она могла видеть любимого, так сказать, во всей красе: небритого, осунувшегося, безразличного ко всему. Это разрывало сердце, и однажды Вера решилась.

Воспользовавшись случаем (отелилась корова, и с кровати родителей доносился дружный храп), она выбралась в окно и осторожно проследовала за ним по влажным липовым аллеям. Страшно было ей, шестнадцатилетней девочке ночью при полной луне, но во что бы то ни стало хотела узнать, кто же всё-таки разлучница. А вокруг шёпот не шёпот, шорох не шорох, смешки, мелькания да неясные тени.

Сидит она в кустах и боится шелохнуться. И вот смотрит, выходит ему навстречу «девка вся в красном, как с картины». А тьма уже расползлась шире некуда, и наверно поэтому кажется Вере, что всё подёрнулось зеленоватой дымкой. Тем временем абсолютно незнакомая, нездешняя женщина подошла к парню невесомой походкой, и казалось, что страстные объятия и поцелуи никогда не прекратятся.

Острый корешок больно надавил колено, и девочка невольно пошевелилась. В ту же секунду незнакомка оторвалась от своего «полюбовника» и повернула лицо в её сторону. Ужас обуял ребёнка, и когда почудилось, что взгляд, направленный прямо на неё, загорелся зелёным ядом, Вера сорвалась с места и со всех ног бросилась в сторону села.

Не тут-то было. Хотя девочка по молодости бегала быстро, её опередили. Ноги сами  остановились в метре от одетой в длинное полупрозрачное платье красавицы, всё застыло, и только лишь сердце готово было выскочить, если бы не удерживала его грудная клетка. Некоторое время «чужачка» молча смотрела на Веру, потом снисходительно улыбнулась. Снова зажглись зелёным пламенем её глаза, и, вспыхнув, тут же забылось на миг открытое будущее, навсегда затаившись в душе необъяснимой тревогой. Единственное поняла: непозволительное любопытство должно быть оплачено в грядущем.

Несколько дней она пролежала с какой-то лихорадкой, а когда выздоровела, то узнала, что «мил-сердечный друг» её пропал без следа, и даже из района не раз приезжали следователи, но так ничего и никого не нашли. Настойчивей всего искали ту самую женщину, встречами с которой бахвалился он перед товарищами, но такой не было ни в Безобразках, ни в окрестных сёлах.

Прошло немного времени, и детская память постаралась очиститься от нежелательных воспоминаний. Вере стало казаться, что это был сон, который навеяли в парке сырость и полная луна…

Они сделали перерыв, и выпили ещё по стопке. Воспоминания и связанные с ними собственные переживания сроднили таких разных людей, и теперь вряд ли что-то могло разорвать их непредвиденный союз, который с каждым незамысловатым тостом становился всё крепче.

… Ну так вот… Стала она даже похаживать в старый парк за шампиньонами, а потом и в березняк за чёрными груздями. Сначала с подружками, а потом и одна, и вскоре, когда наступила пора последних боровиков, совсем забылись страхи летней ночи. Вера уходила всё дальше, собирая крепкие белые грибы, лесной тёрн и последнюю дубовую листву для засолки.

Всё древнее становились деревья вокруг, всё темнее чаща, заваленная буреломом, но грибов, как назло, не убавлялось, а скорее наоборот. И тут она слышит тоненький жалобный плач, но подумалось, что мерещится. Еще один грибок впереди, - ух какой! Вера нагибается, кладёт ладонь на шляпку и уверенно выворачивает до конца непознанное наукой явление.

Снова плач, теперь почти рядом. Дрожащими руками она развела листья папоротника и вскрикнула от удивления. Прямо на неё, не моргая, смотрела громадная ярко-зеленая жаба. Вере даже показалось, что если бы она встала рядом, то животное достало бы ей до колена.

Жаба не шевелилась, только кожа на её горлышке двигалась в такт неторопливому дыханию. Но то, что находилось сзади, сразило наповал: грудной ребенок - неправдоподобно маленькая девочка. Она лежала абсолютно голенькая то ли в естественном, то ли в специально сделанном для неё шалашике, ежилась от холода и жалобно плакала.

Сердце будущей русской женщины сжалось, и, сорвав с головы платок, Вера завернула в него беззащитное существо. Потом, уложив поверх грибов телогрейку, поместила в корзину кряхтящий свёрток и, закутав потеплее, поспешила домой.

Отец, предположив наихудшее, стиснул зубы и собирался уже приступить к экзекуции, но внял логике жены, - уж слишком короткий срок. Вот так и остался ребёнок в их семье.

Девочка спала плохо и даже во сне кряхтела и хныкала, а когда просыпалась, постоянно кричала, да так, что от этих криков у матери Веры (так она думала) появилось молоко. Ребёнок, конечно, был крайне беспокойный, но все полюбили «найдёнышку», поэтому и назвали Любой.

Прошло три года. Ребёнка оформили как Верину сестру: не заметили беременности – «мать, женщина видная была». Люба всё капризничала, но вскоре появились два занятия, от которых улыбка светилась на её лице: раскачивание на качелях и купание.

- Это мёдом не корми. Круглые дни то раскачивается, то купается. То купается, то раскачивается. Ну, с возрастом ишо одно любимое дело объявилося…. Ты, Виктор Иваныч, знаишь, небось, лучше нашего.

Вера красноречиво посмотрела на Безобразова и налила еще по стопочке.

- Ну, а родители ваши…, что с ними стало? – Безобразов поморщился от выпитого и, прогоняя слёзы послевкусия, стал жадно нюхать хлебную корку.

- А что родители? Поумирали родители-то. Отец - когда лихоманке энтой три с половиной было. Внезапно: раз и на пол - шмандыкс! Царство небесное! А мать через год! И не поняла как… Прихожу домой, я тогда года два уж коровницей работала, а она лежит. А эта, - она погрозила в сторону Новых Безобразок, - нет, чтобы ко мне в коровник прибежать, знай себе на качелях раскачивается и чевой-то там напеваит. Всё время под нос сабе бурчить, зебра. Бух-бух, дух-дух, и про солому ишшо. Не слыхал? Ну так вот, поёть она…

Все замолчали. Даже не в меру разговорчивый Феоктистов на сей раз не проронил ни звука. Поражённый повествованием, он молча, но регулярно поддерживал компанию, после чего громко икалто ли от удивления, то ли от первака.

Вера откусила половину яйца. Следом захрустел присоленный кружок репчатого лука, и наступил черёд сала, но оно так и осталось в руке. Немые рыдания исказили лицо женщины. В промежутках между спазмами, рискуя пораниться вилкой, она утирала слёзы кулаком и нараспев жаловалась Безобразову на свою судьбу.

 - А ить всё равно люблю её, гадюку злую. Сколько я из-за ней вытерпела, трепохвостки… С девятнадцати лет заместо матери с отцом. Потому и хотела за тебе пристроить, грешница, а ты сбёг, паску-уда-а.

Неожиданно успокоившись, Вера закончила вечер на относительно оптимистичной ноте, предложив выпить за встречу, после чего утративший былую силу Феоктистов заснул на стуле в неудобной позе.

Его жена занялась уборкой. Сообщив, что «это курям», выбросила объедки в окно и посмотрела на Безобразова.

- Ты это, Виктор Иваныч, на кровати ложись, а я нам с Альбертом Савеличем у печки на полу постелю, - там тепло.

Витенька пытался противиться. Но она посмотрела на него такими глазами, что у того сразу пропала охота пререкаться.

- Поговори ишо! – отрезала Вера, и Безобразов покорно шмыгнул за полог.

Она возилась возле печи ещё какое-то время, потом, крякнув, ловко подхватила Феоктистова и отнесла на постель.

«Надо же, - думал, засыпая, Безобразов. – Альберт Савельевич – кто бы мог подумать».

…Стремительный полёт. От высоты перехватило дыхание, зато и старые, и новые Безобразки - как на ладони. Витенька видит погоню, которой незримо руководит долгожданный гость Любы с голенастыми фуриями в арьергарде. Преследователи уже недалеко, но продвигаются медленно. Что же Вы хотели, проматриарх Адетоканба? При всём уважении, это Вам не родные джунгли.

Безобразов может всех видеть и близко, если захочет. Вот Пырин - сам вызвался добровольцем. Никак не успокоится - всё ругает и ругает диверсанта, прикинувшегося покладистым женихом. А Любы нигде не видно. Витенька ведь знает про неё всё, да только, как и Вера, не может вспомнить, почему, например, она так боится кур. А мысль о возможности поедания яиц и вовсе вызывает у неё неподдельный ужас.

Как же сражаться с ними? Хозяйка Безобразок теперь в осаде - телохранители отстреливаются от наскакивающих птиц. Несчастные куры гибнут десятками, а он никак не вспомнит…

Истома, дедушка, друг сердешный, помоги. Раскрой тайну, покажи тайники разума, в которых захоронены знания, имеющие силу освободиться и вернуть всех и вся на свои места. Но некогда отвечать предку Безобразова. Он летит рядом - ликом страшен, но прекрасен душой. Ветер развевает его русые волосы, и на лету, раскинув руки навстречу сверкающим доспехам, он облачается в них, готовясь к главному сражению обеих своих жизней.

И вдруг под ногами Витеньки - вечно посыпанные трухой полы светлицы Алексея Алексеевича. Светлицы или всё же темницы, ведь за окошком-то опять ночь? А что, если спросить: «Хозяин, что тебе больше по нраву?». «А всё зависит от того, что именно  ты хотел узнать…». Лицо Алексея Алексеевича очень близко – Безобразов отчетливо слышит, как тихонько постукивают веки глазок-бусинок.

- Ты, внучек, почти готов. Тебе ведь сражение предстоит. Потешное, на мой взгляд, - вспомнишь, когда проснёшься, - он закряхтел. – Ты прости старика – суставы, понимаешь.

Алексей Алексеевич исчезает и тут же возвращается.

- А вот то, что сейчас скажу, просто так не вспомнишь, поэтому слушай, запомни накрепко и не забывай… Петушок прокричит, курочка клюнет, пёрышки серебрены да златы найдут заплутавшую птичку. Взлетит до небес, ударится оземь да опомнится поневоле и, вспомнив, вернётся в хрустальные терема, чертоги зарочные к милым подружкам да купальным играм, - и вдруг, злобно прищурив глаза, проскрипел. - Прошло время беспамятства - всяк сверчок на свой шесток!

- Как же я это запомню?! Вам бы всё людей путать! Да Вы - леший! - кричит Витенька. - Я Вас узнал!!! - и слышит, как из-за стола булькает незамеченный им водяной:

- Догадался, Штирлиц….

Хозяин обижается и так надувает губы, что они тут же покрываются морозными трещинами.

- Я?! Путать?! Да я со всяким желанием! Вот народ… Ведь без умысла же! Может, по старости или по рассеянности, а они тут же из мухи слона…

Он переместился за стол и, отхлебнув своего фирменного чая, уже совсем другим тоном произнёс:

- Ну вот что, правильно ты сказал, Вадик, этот, как тебя, Штирлиц, да! Быстро руки в ноги и на задание айн, цвай, драй, резидент наш бесценный. Ты ведь у нас на особом счету. После миссии в звании утвердим, может и медаль какую… При штабе будешь: тепло и сухо – всё что нужно для суставов…

Снова Феоктистов вырвал Безобразова из забытья. Он настойчиво предлагал поправить здоровье посредством приёма солидной дозы свойского коньячка, в течение семи лет настоянного на дубовых опилках. «Как знал, что свидимся. Пока Верунчик в коровник пошла, давай из ствола…».

Присутствие опилок Безобразов оспаривать не собирался, но, зная алхимические наклонности Феоктистова, готов был биться об заклад, что без малинового клопа также не обошлось. Тело Витеньки вытянулось в струнку, выступили слёзы, и он так плотно сжал челюсти, что заскрипели не совсем уже надёжные зубы.

Вернулась хозяйка, и мужчины, как по команде, выскочили во двор. Остановившись возле кадки, Савелич сломал осенний ледок и набрал воды в штукатурный черпак. Обильно генерируя клубы пара, Витенька несколько раз вдохнул полной грудью утренний воздух, подумав почему-то, что надо привыкать к холоду и как можно скорее.

Они были одни во дворе, и теперь настала очередь Феоктистова изложить свою точку зрения на необыкновенные превращения обоих Безобразок вместе с «выселками». Так, Савелич назвал место вынужденного проживания бывшего совета акционеров. В который раз определяя свояченицу не иначе как злокачественную язву, он вкратце поведал, что, «воспользовавшись доверием коллектива», «ловкая аферистка» присвоила себе «общественную собственность» и «никто и не пукнул».

- Сколько я с ними воевал?! Перегородили тут! А если за комбикормом мне? Обходить три километра с гаком?! От кур они спасаются, ити их! А нам не надо?! Вот, посмотри, что с утра натворили! - Феоктистов, помогая себе жестами, обозрел подворье, и крайнее недоумение отобразилось на его лице. - Ты гляди! Это что же?!

В форточку просунулась голова Веры и, дополняя эмоциональную тираду Феоктистова, многозначительно произнесла.

- Слышь, Савелич, а курей-то не было…

- Я знаю, где они, - медленно проговорил Безобразов.

По мере того, как Витенька рассказывал им свою историю, Вера и Феоктистов становились всё серьёзнее и, наконец, совсем впали в задумчивость.

- В церковь надо…, - вдруг изрёк Савелич, и снова всё погрузилось в безмолвие.

Верно, но что-то держало Витеньку, не давая совершить давно задуманное. Сколько раз он был уже совсем близко от того храма, который, казалось, ждал только его и, не будь на свете Безобразова, давно бы разрушился.

Кто-то вёл его особой дорогой, и Витенька не мог противиться. Не было у него той светлой могущественной черты, которая в любой ситуации подобно разметке на автостраде загодя указывает правильное направление. Его приучили, а он и не противился тому, чтобы жить чужим умом, и постепенно привык к этому.

Так было удобно, поскольку освобождало от необходимости тренировать второй ум, коим в народе почитается хитрость. Он опять вспомнил Пырина. Конечно, Безобразов вряд ли мог претендовать на знание особенностей характера нынешнего супруга своей бывшей, но ему казалось, да честно говоря, попросту хотелось, чтобы депутат Прохор Пырин за неимением основного ума довольствовался лишь вторым.

Это не было вызвано ревностью, не было завистью к его высокому положению, просто, несмотря даже на физическое превосходство, Пырин был презираем Безобразовым с первого взгляда, и представлялся ему человеком жалкого ума с безысходной мокрой капелькой под носом.

Все эти Пырины, Бабкины и подобные им: наглые, зубастые, бесцеремонные, локтями расчищающие себе дорогу вызывали у него желание сделать вид, что мир существ, проводящих время в поисках жертвы с последующим её деловитым расчленением, находится в параллельном пространстве и к Витеньке не имеет никакого отношения.

Безобразов поморщился. Притвориться бы и думать, что все люди живут одними ценностями, авось, постепенно всё так и будет.

Погрузившись каждый в свои мысли, они допивали чай, когда вокруг их дома также молча, без лишней суеты в большом количестве стали собираться куры. Они сидели повсюду. Безобразов встал и направился к двери.

- Стой! – Феоктистов хотел помешать. – Заклюют! – но, посмотрев Витеньке в глаза, что-то пробурчал и отошёл в сторону.

Спустя минуту, убедившись, что «бригадиру» ничего не угрожает, он и сам, увлекая за собой жену, осторожно вышел на улицу. Прибывали всё новые и новые солдаты куриного воинства. Теперь они уже не были бандой и, подчиняясь чьей-то воле, следовали к определённой цели. Распогодилось. Солнце не жалело последнего тепла, и создавалось впечатление, что птицы уселись погреться.

По всей видимости, за развитием событий наблюдали: скоро из необитаемых, казалось, домов стали появляться люди и осторожно подходить к их двору. А со стороны реки уже слышны звуки погони, и скоро, выкрикивая неясные угрозы, в поле зрения возник депутат Пырин. А за ним Безобразов отчётливо видит африканца и его подтанцовку, по обеим сторонам которых телохранители с проводками, а позади - простые охранники со всех КПП, ставших теперь бесполезными.

Безобразов уже давно перестал удивляться тому, что день в этих местах заканчивается совершенно неожиданно. Закатное солнце уже отливает на латах Истомы, летящего с обнажённой саблей. Витенька оглядывается вокруг, удивляясь увиденному, но похоже, больше никто не замечает ни иностранного гостя, ни, тем более, далёкого предка Витеньки, а он не только видит, но и слышит, как гневно кричит постельничий с путем.

- Мудива, сарацин, презренный колдун и душегубец, вот и настал час расплаты за твои злодеяния.

И опять никто и ничего не услышал, кроме самого Адетоканбы да его спутниц, которые встрепенулись и протянули свои колокольцы-одуваны в сторону витязя, позлащённого светлообразной зарёй. Но сорвались с насиженных мест неподвижные до сих пор птицы и, не достигнув магистра астрального нголо, устремившегося навстречу возмездию, обрушили всю свою мощь на его кордебалет.

Облепив со всех сторон жрицу обилия небес и верховную жрицу скудости недр, они лишили их последней возможности ориентироваться на местности. Какой-то ретивый петушок, взлетев повыше, сбил с одной суконную шапочку и, совсем как в известной сказке, принялся клевать плешивое темя. Та заметалась. Не находя укрытия, бросилась в сторону и ударилась сослепу о корявую сосну у дороги. Зашипела по-змеиному да и пропала, как не было.

Другая всё ещё сопротивлялась, направляя на кур звенящие шары, прыская из них скверным ядом, от которого птицы тут же лопались, переливаясь как мыльные пузыри. Однако куриные полки неисчислимы, и пока проматриарх преображается, исполняясь зловещего величия, от полномочной представительницы недр остаётся только влажное место да два гнилых одуванчика.

- Мудива! – снова кричит Истома. – Что же медлишь? Или чувствуешь свой последний час?!

Хитрый Адетоканба не спешит: видит могучего противника и тщательно экипируется, - по-своему, по-сарацински. Невысокий шелом, по краю белая чалма, один из витков прикрывает подбородок. Синий кафтан ниже колен, поверх него плотная кожаная куртка, обшитая металлическими пластинами. Поношенные домашние тапки превращаются в туфли с загнутыми кверху носами, а ноги до колен закрываются голенищами из грубой кожи.

В руках прямой меч с золотой рукоятью и маленький круглый щит с потайным кинжалом. Запахнувшись красным платом под шею, он делает стремительный рывок навстречу Истоме, на ходу украшая одеяние витиеватым орнаментом, и заносит над ним сверкающее лезвие.

Витенька снова озирается по сторонам и снова удивляется тому, что никто не замечает драматических событий, а заняты все перепалкой с Пыриным. Определяя электорат как некий рудимент общества, депутат решил воспользоваться старорежимным клише.

- Товарищи, - голос его слегка дрожал: возможно проникся торжественностью момента, но скорее от испуга - не ожидал обнаружить в этих местах такое количество негативно настроенных людей. - Как вы знаете, реформы, необходимые стране, буксуют. И наладить нашу с вами жизнь, покончив с проклятым наследием прошлого, мешают некоторые отщепенцы. Их уже меньше, но они всё ещё есть!

Народный избранник протянул руку и решительно указал пальцем на Витеньку.

- Вот из-за таких, с позволения сказать, членов нашего общества, плюющих на свои супружеские обязанности, до сих пор не хватает нашим деткам витаминок и таких необходимых для их роста других питательных веществ, - Пырин задумался. - … Куриного мяска, например!

Дополнение вызвало неподдельный интерес среди кур, не занятых в астральной битве, и они, усевшись вокруг, наклонив головы, внимательно вслушивались в звуки, вылетающие из уст ораторствующего, народ же, поражённый и напуганный спичем, безмолвствовал. Безобразов и сам не знал, что ответить. Глупость сказанного была очевидна, но, вероятно, далеко не всем. Пауза затягивалась. Ещё немного, и охранники схватят Витеньку. Они уже сделали незаметные движения в сторону их бывшего руководителя и возможного будущего хозяина, но неожиданно прозвучал голос Феоктистова.

- Будет губошлёпить, мы тебя не знаем. Вот бригадира знаем, и нам известно, как он за народ: всем готов жертвовать. Так что хватит по ушам ездить! Хочешь чего доказать – давай на поединок с Викторыванычем. Победишь - будем  слушать, а нет - иди лесом.

 «А тебе-то откуда про поединок известно, - удивлённо подумал Безобразов. – Интересно, кто ещё по моим снам шастает? Проходной двор какой-то!». И вдруг сам ни с того, ни с сего заговорил громко и уверенно.

- Что же ты, Прохор, не пугайся - стреляться не будем. Давай спорить на ящик коньяка, что я тебя в воде пересижу. - Витенька тут же представил себе температуру осенней реки. - «Господи, что я говорю?! Куда лезу?!». - Но слова уже сорвались с языка, и вернуть их не было никакой возможности.

Прохор Пырин презрительно оглядел Витеньку с головы до ног.

- Да ты на кого зарыпаешься, пучеглазый?! Я, между прочим, во флоте служил: балтийский моряк - в воде хоть сутки просижу.

Пырин ещё долго рассказывал, как соблюдал гигиену в суровых климатических условиях, и хлюпикам его не одолеть. Только если рак на горе свиснет, в четверг выпадут осадки, а на Марсе будут яблони цвести, тогда (на всякий случай) и он своё условие поставит, а именно: лупырик всё выполнит, что он, Пырин, ни пожелает.

Большая тёмная туча незаметно наползла на Выселки, и закружило, завьюжило позёмкой под ногами. Вера вынесла рукавицы Савеличу и Витеньке и зашептала мужу в ухо: «Ополоумел, старый, доделать хочешь? У бригадира твово  и так душа на сопельке, а ты - поединок!».

Но отступать поздно: участники событий и публика спешат к мосту - именно там произойдёт дуэль. Всё случившееся впоследствии не поддаётся какому-то единообразному описанию, потому что Витенька, благодаря дару, имеет возможность видеть много больше засидевшихся в избах и, похоже, разучившихся даже говорить поселян.

Скрытая грязным облаком небесная битва достигла апофеоза. Невдомёк бывшим акционерам, что не поздняя гроза бушует в предзимнем небе, а сверкают клинки супротивников - заклятых врагов. Даже Витеньке неизвестна причина их взамной неприязни. Только в одном он уверен: правда на стороне его предка.

Он не совершал подмены, не делал привороты и не проводил колдовские ритуалы для того, чтобы, не уходя в небытие и явно не присутствуя, оставаться за гранью жизни. Появляясь лишь по собственному желанию там, где можно напитаться чужой жизненной силой, необходимой для злокозненного существования в местах, где творится запретное и пагубное. Уже и не видно сражения. Но Витенька знает - победа  за Истомой и спокойно раздевается.

Пырин бодро снимает с себя последнее, - носки, и делает гимнастические упражнения для согрева, распространяя в морозном воздухе неистребимый запах нервного пота. Наконец, Феоктистов подаёт сигнал и, шепнув Безобразову «не бзди, бригадир, дело бывало - и коза волка съедала», подталкивает к краю моста.

Окатывая друг друга ледяными брызгами, единоборцы погружаются с головой, и у Витеньки останавливается сердце. Кажется, что нет больше ни рук, ни ног, а только одна огромная голова с тонкими подобными папиросной бумаге висками, через которые холод проникает в самый мозг, а тот только и может вспомнить, что был когда-то в человеке и принимал за него решения.

Но это, скорее всего, казалось, потому что вот сейчас, как уже было сказано, сердце остановилось, мозг не работает, а кто-то двигает руками, принадлежащими его телу. Медленно голова достигает поверхности, и лёгкие по чьему-то велению делают судорожный вдох.

Витенька не то чтобы жив, но, по всей видимости, и не мертв. Он уверен, что со стороны наблюдает за тем, как дрейфует его недвижная плоть, не чувствуя даже адского холода, и как, визгливо охая и отплевываясь, плавает вокруг Пырин, неестественно быстро загребая руками.

Безобразов с удовольствием прекратил бы весь этот балаган, но не властен над собственным телом, с которым, вот ещё минута, и он расстанется навсегда. Но что-то происходит. Прохор, пребывая в полном сознании, внезапно перестаёт кружиться на месте и мощными взмахами плывёт к берегу. «На кой леший, - кричит он, - губить здоровье из-за тёлок и дебильных понятий!».

От него валит густой пар, и в то время, когда Феоктистов, провозглашая победу, бросается к берегу вытаскивать Витеньку, Прохор, время от времени приседая от холода, снова поднимается на мост.

Пользуясь замешательством, он натягивает свою одежду, поверх ещё и одежду Витеньки, обе пары носков, перчатки Безобразова, рукавицы Феоктистова, и спешит скрыться с похищенным. Он углубляется в парк, и для него вокруг начинает смеркаться.

Холодно. Нет надежды на скорое тепло. Кажется, что бежит он целую вечность, а парк уже давно превратился в дремучий лес, на ели которого нанизалась кромешная тьма, -  ни малейшей надежды.

Огонёк вдалеке! Сразу гаснет - показалось... Но вот, ещё! И не один, а сразу несколько. Ба, да это дом! Пристанище само по себе начинает стремительно приближаться. Мгновение и Пырин может заглянуть в окно, которое, услужливо опустившись до его уровня, в свою очередь внимательно смотрит ему в самую душу. Не вдаваясь в подробности, он барабанит что есть силы в раму без крестовины и с криком «Пустите, я депутат посёлка» тут же оказывается внутри.

Тепло, как же тепло… Словно по заказу, чаёк горячий и компания: два миловидных старичка. Пырин жадно глотает ароматный крепкий напиток. А не слишком ли он крепок? Но это последняя самостоятельная мысль, которая приходит слишком поздно, - он уже не может остановиться.

- Вот славно: хорошая недотыкомка получится.

- Неужели читал, Алексеич?

- Чего читал?

- Да будет, - водяной потеет от такого неожиданного проявления цинизма. – Известно чего, также и кого... Сологуба. Он же её придумал, даже Гумилёв, несмотря на критику, это признал.

- Подумаешь, признал-узнал! Недотыкомки всегда были, - он помолчал и нехотя добавил. - А хоть и задним числом, что ж теперь? Потом я у тебя вот что спрошу. - Он подлил заварки теряющему оболочку, довольно попискивающему Пырину. - Не знаю, что они там пишут, а только кому делать-то всё приходиться, не нам ли?

- Вот на это трудно возразить! Что верно, то верно,   Алексеич.

***

Феоктистов бежал по берегу, перескакивая через пожухлые кустики травы, стараясь не упустить из вида неподвижное тело Безобразова, влекомое к развилке хладнокровной рекой. Успеть бы остановить, выловить, не то унесёт за остров, и пока он будет перебираться на другую сторону, бригадир замёрзнет совсем.

Он опять перепрыгнул через какую-то корягу и, когда посмотрел на своего погибающего друга, заметил обнадёживающие перемены: Безобразов, слабо перебирая руками, по-собачьи плыл к острову. Где-то поблизости должна быть лодка. Феоктистов остановился и, тяжело дыша, стал озираться по сторонам.

…Витеньке показалось, что кто-то с силой ширнул его под левое ребро, и он тут же вернулся в ледяную воду, а высоко над собой увидел проплывающую мимо старую церковь.

Всё так же медленно двигаясь, он карабкается на самый верх. Дверь заперта, но внизу выбита филёнка. Безобразову этого вполне достаточно. Он протискивается внутрь, и тепло окутывает его со всех сторон. Огромное помещение. Совсем не осталось сил, а надо ползти ещё далеко, до самой противоположной стены. У аналоя рука натыкается на что-то - крестик - маленький нательный символ его принадлежности. Непослушными руками Витенька надевает его на себя и еле слышно шепчет то ли молитву, то ли заклинание: «Во храмине, в доме своем восстану я, раб Божий, благословясь. Умоюсь ключевою водою и говорю: буди вода сия чиста и свята, аки Иордан, река текущая…».

 Уставшее, измученное холодом тело теперь уже наотрез отказывается повиноваться чьим бы то ни было приказам, и он спокойно засыпает. Но перед тем, как всецело отдаться объятиям морфея, он увидел её - свою единственную. Будто склонилась над ним низко-низко. И, теряя сознание, сквозь небытие Безобразов еле слышит: «Зачем ты сделал так, Витенька, были бы вместе до конца дней».

 Так и нашёл его Феоктистов, свернувшегося калачиком на пыльном полу заброшенного храма.

 

***

В своих владениях вровень с самыми высокими дубами плешивая голова Алексея Алексеевича. Борода простирается за горизонт, и неисчислимы вассалы его по обе стороны бытия. Широко шагая, он возносит Витеньку к облакам, и тот наблюдает за битвой, проникаясь пафосом события.

Вертится трансгуманист, делая путаные шаги, вводя в заблуждение противника, и пытается воспользоваться потайным лезвием, напитанным ядом смертоносной мамбы, но Истома начеку.

Легко и молниеносно ложатся точные удары, так что врагу остаётся лишь из последних сил отбивать атаку за атакой. Нет возможности у проматриарха нажать секретную пружину, так же как нет оказии совершить противоестественное заклинание, преследующее своей целью представить неживое во плоти.

После увиденного Витенька больше не волнуется за далёкого предка и тут же оказывается перед обесточенным зданием своего бывшего подведомственного хозяйства, осаждённого курами.

Его не видит никто, одна только Люба, во взгляде которой немой укор. Но стоит задаться вопросом: как Витенька может видеть свою невесту, когда та прячется за толстыми стенами, боясь попасться на глаза птицам? Только её верные телохранители с проволочками ведут систематический отстрел, но боеприпасы на исходе.

Один уже отбрасывает бесполезный пистолет, второй всё ещё нажимает на спусковой крючок, пытаясь выжать из пустой обоймы хотя бы еще один патрон.

Всё бесполезно, несмотря на серьёзные потери, куры проникают в здание и, не замечая стрелков, устремляются к своей цели. Бежать некуда. После первого их прикосновения прекрасное тело Любы покрывается серебристыми пёрышками, сжимается, и, обратившись, она взмахивает крыльями. Образуя круг, куры в почтении отступают, а радужная птица взмывает за облака, оставляя в воздухе растворяющиеся чешуйки, и молнией пронзает реку, там за холмом, где омут.

Жаль Безобразову свою возлюбленную, но ещё не всё закончено, вслед за курами он устремляется в здание. На шее раскачиваются вместилища магических трав, сам он абсолютно гол, а в руках древняя булавка. Угрожающе подняв её над головой, Безобразов с перекошенным лицом и синими от холода губами гоняется по всему клубу за тремя длинноголявыми девицами, бывшими своими помощницами, нанося им болезненные уколы в приличествующие места. Совершенно измученных, загнанных в угол и икающих от испуга, их либо не удаётся вывести на чистую воду, либо это действительно обычные люди.

Сколько Витенька ни произносил различные причудливые заговоры, ничего не помогало. Он даже называл точное количество клевцов в бороне, - тщетно.

Недовольный результатом, жалея о том, что не захватил грабли, он удаляется, бормоча под нос заклинание, охраняющее от «порчениц лихоглазых, от колдуниц лихозубых. Злых болезней: от щипоты до ломоты. От всяк лихих притчей да скорбей, и всякой вражьей неприязненной силы. А всякому мечтанию - сатанинину угодию, затвор в век по веку, отныне и до веку».

Через некоторое время Безобразов впадает в забытьё и приходит в себя, когда к нему в домик, дико вращая глазами, врывается сарацин Мудива. Его замысловатое естество поражено, но Адетоканба так просто не сдаётся. Повторяя на разные лады пещерное прозвище, данное Витеньке, он также называет и другое, давая понять, что этого человека забирает на откуп местным силам. «Ифе Лумузи, Ифе Лумузи», - кричит трансгуманист, покрываясь пятнами и неприятными дырами, превращаясь в ничто вне времени и пространства.

Снова замирает душа от невыразимой высоты и стремительного полёта. Вместе с Истомой они несутся навстречу ослепительному свету, и пока ещё есть время у постельничего с путем в последний год царства Ивана IV Васильевича, посвящает он своего далёкого внука в тайные особенности новой жизни грозного властелина.

- Наказан он. Всем известно, как царь-благодетель камни драгоценные любил, теперь каждый день подносят ему ларец самоцветов, - Истома внимательно посмотрел на Витеньку.

- Да, в прошлый раз некрасиво получилось.

- Как и всегда - не ты, так другой кто-нибудь… А я всегда при нём. Все камушки пересчитаю, сложу по сундукам…, остальное ты видел. Батюшка царь брезглив до крайности, как начнёт кричать да метаться, перемажется весь - просто ужас! На следующий день забывает, и всё сначала.

- И охота вам, дедушка, в говне-то возится?

- Да ничего, оно как-то не пристаёт. Попутно и мне наказание это. Как только пойму за что, сразу закончится. Понять - почти что раскаяться…

Внезапно приблизилась незримая граница, и, как всегда, самое главное не сказано, даже не успели попрощаться. Истома всё еще говорит, но Безобразов не слышит - далеко, а пересекать заповедный рубеж не пришло время. Только и успевает увидеть Витенька, как растворяется золото боевых доспехов, и израненная фигура предка, наполняясь неизъяснимым светом, теряет очертания, оставляя лишь разрозненные частицы памяти.

 

***

Он закашлялся и снова очнулся «бригадиром» на том самом диване, на котором забывал обо всём, оставаясь наедине со своей любовью. Рядом в кресле, распахнув «от духоты лапсердак», дымил Памиром оптимист Феоктистов, третий день ожидающий момента для демонстрации восторгов.

- Ну, бригадир, понаддал по щам: получай деревня трактор! А то ишь, раскатали губу.

Выяснилось, кстати, что второго дуэлянта до сих пор не нашли, и Безобразов подумал, что не найдут никогда, хотя тот всегда будет поблизости, а иногда и совсем рядом. Феоктистов задумался, потом опять вспомнил Пырина, но на этот раз в связи с рукавицами, которые «этот чмырдяй успел скомуниздить».

Витенька не спешил задавать вопросы. Прошло некоторое время, в течение которого он слушал, как тикают часы, редко подкапывает вода, а под домиком еле слышно возятся и кудахчут куры. Наконец Феокистов не выдержал. Игнорируя пепельницу, он раздавил окурок в недавно опустевшей консервной банке и, понизив голос, произнёс:

- Из органов понаехали - ищут. Депутата, Прохора этого и язву твою двенадцатиперстную…, - Феоктистов сделал небольшую паузу с тем, чтобы раскурить новую сигарету. - Тут вот какое дело, бригадир, в общем ещё один человек, то есть одна, тьфу, пропасть…, короче, баба депутатова пропала…

Витенька вздрогнул и попытался приподняться. Так вот чьё прозвище выкрикивала эта сущность с околонаучными званиями. Забрал… Злость на свою бывшую давно прошла, и Безобразов считал теперь, что Таисия пострадала, может быть и не совсем случайно, но почти…

Он нащупал на груди крест и, демонстрируя национальное долготерпение, не обещающее найти скорый ответ, подумал над тем, где искать незримую грань между объективной реальностью и его разгулявшимся воображением.

В самом деле, что такое эта самая объективная реальность?! Если это нечто сложенное из представлений различных людей, то чихать он хотел на такую очевидность.

И не только потому, что никогда бы не променял он малую толику своих ощущений даже на центнер чужих истин. Просто, живя подобным образом, придётся огрублять многие понятия, отказываться и забывать большую часть того, что связывает человека и его близких.

Да и каким образом можно накопить багаж очевидностей, когда каждый, вместо того чтобы утверждать, будет терзать соседа немым вопросом?!

Что-то расфилосовствовался не в меру, так можно весь день проваляться, а если верить Савеличу, он лежит тут без памяти вторую неделю, и как теперь встать? Вот ведь характер - вечно безвыходные ситуации.

Памятуя о намёках Алексея Алексеевича, он пошевелил пальцами. Кроме незнакомой доселе истомы в суставах, которая особыми неудобствами не досаждала, он ничего не почувствовал. «Отлежал, наверное, - подумал Витенька. - Встану - разомну».

 Минуты три назад Феоктистов бросил очередной окурок в жестянку, и он дымил, распространяя неистребимую вонь по всему помещению. Сам тёзка героя, стоя на крыльце, вентилировал лёгкие. Безобразов осторожно сел. И в ногах то же ощущение - ну ничего…

 Рассиживаться было некогда. Поджимая колени, он схватил чадящую кильку в томате, наполнил банку водой и поспешил к унитазу.

Следом проснулся желудок. Одно за другим представляя соблазнительные блюда. Он никак не мог придумать, чем перекусить. Наконец его блуждающий взгляд зацепился за клетчатый узелок со смешными ушками. Внутри обнаружилось всё необходимое.

Еще раз вспомнив, как в своё время был несправедлив к Вере, поджарил на сале два куска домашнего хлеба и отложил на тарелку. Спустя некоторое время прекратил шипение репчатый лук, залитый омлетом, и Безобразов даже не заметил, когда закончилась перенасыщенная холестерином и килокалориями вредная пища.

Под домиком захлопали крыльями испуганные куры, и стало стыдно - забыл о Савеличе. Чтобы скрыть следы предательства, Витенька быстро вымыл посуду и проветрил комнату. Он успел как раз к появлению друга.

Не закрывая за собой дверь, роняя на пол разнообразный мусор, в помещение ввалился улыбающийся Феоктистов и сообщил о том, что принёс десяточек яиц. Безобразов шаг за шагом повторил процесс, на сей раз лихо завернув желтоватый блин кушанья в рулет.

На минуту оторвавшись от плиты, он принёс бутылку Годе и, ничтоже сумняшеся, налил до краёв. Савелич как-то странно посмотрел на Безобразова, потом с уважением заметил, что тот серьёзно пообтесался, выпил залпом, задержал дыхание, и снисходительно резюмировал: «Похож…».

Только успел Безобразов снова вымыть посуду, как в дверь постучали, и, распространяя запахи салона Ролс-Ройса, нанёс визит предупредительный и подчеркнуто-доброжелательный Волкогонов.

Феоктистов смутился и пошёл снимать верхнюю одежду, а Витенька был неподдельно рад. Они несколько раз обнялись, и на месте опустевшей коньячной бутылки возникла запотевшая вертикаль водки с труднопроизносимым названием.

Следом из пакета появилось всё необходимое для продолжения, как выразился Николай Николаевич, аскетичной мужской попойки. Нарезка Хамона Иберико, соленые оливки, новозеландский Чеддер, лимоны и разнообразная мелочь типа паштетов, конфитюров, колбасок, икорки, а также ассорти из волосатых фруктов, названия которых Витенька не знал.

Вскоре непрерывной чередой полились тосты, и время остановилось. Безобразов почти не пил. Его (во всех смыслах дорогого) гостя свалить было невозможно. Выработанная за годы профессиональной деятельности привычка давала о себе знать даже в дружеской компании. Так уютно было рядом, так весело и непринуждённо, что у собеседника сам собой развязывался язык и если бы он мог на минуту взглянуть на происходившее со стороны, то заметил бы, что за ним очень внимательно наблюдают.

Первый час ночи… Уронив голову на грудь посапывает в кресле Феоктистов, и Николай Николаевич заводит серьёзный разговор:

- Любезный Виктор Иванович, ваша жена…, - он жестом останавливает Безобразова, который выкатив глаза, открыл было рот. - Именно так, вот свидетельство о заключении гражданского брака между и между, как говаривали в прошлом веке, извольте убедиться.

Пока новоиспечённый семьянин в крайнем удивлении смотрел на государственный бланк, глава агентства Пардус продолжал:

- Так вот… Как я уже сказал, ваша супруга исчезла, - он внимательно посмотрел на Безобразова, который усиленно тёр глаза, и продолжил. - Вместе с ней исчез депутат, некий Пырин Прохор Терентьевич… и его жена, - он повысил голос на последнем слове. - Прямо Бермудский треугольник какой-то, вам не кажется? Нет? Ну, хорошо…

Он открыто улыбнулся, давая всем своим видом понять, что безумно соскучился и, протянув руку к бутылке, сделал умоляющее лицо. Они выпили, и когда Безобразов закусывал оливкой, Волкогонов вдруг безразлично произнёс:

- Имущество, денежные счета, ценные бумаги, всё, что можно представить, переведено, переоформлено, подписано на мужа Любови Ивановны - Безобразова Виктора Ивановича… - он закончил и кротко воззрился на собеседника.

Витенька поперхнулся - оливка вылетела и пулей врезалась в лысину Альберта. Тот вздрогнул и, не поднимая головы, угрожающе процедил сквозь сон:

- Ве-ра! Руки не распускать!

Не обращая внимания на Савелича, Волкогонов плеснул ещё водочки и доброжелательно спросил:

- Никак не хотите прокомментировать? Нет? Ну ладно… Верю - вы абсолютно не владеете информацией, поскольку не могу даже предположить, что можно так правдоподобно играть. - Он сделал паузу, пока Витенька, подзванивая, наполнил рюмки. - Проекты вашей жены стоили больших денег, и их экономическая база состоит из вложений очень влиятельных людей, которым будет небезразлично, если в связи с розыском пропавшей соответствующие органы заинтересуются рядом незначительных административных и иных нарушений. Поэтому необходимо знать, готовы ли вы продолжить дело, начатое Любовью Ивановной? У каждого начинания должен быть хозяин, потому что бизнес не терпит пустоты. И осторожность: всё просчитывается на много шагов вперёд. Да вы, наверное, это поняли по тем документам, что я показывал.

Не получив ответа, Николай Николаевич опустил голову и вздохнул.

- Да понимаю я, понимаю, и думаю, что вам, не вникая в суть вещей, лучше всего вернуть субсидии с оговоренными процентами. Не торопитесь, найдите её личного адвоката. Где-то должен быть и бухгалтер, а я, тем временем, если, конечно, не передумаете, родителей ваших привезу. После того, как Любовь Ивановна домишко их продала... Я ведь уже говорил, помните: зажигалка, телевизор? Они тут недалеко проживают… Нет-нет, не сама лично - это смешно… Да, бизнесмен высокого класса всегда знает цену копейке!

Волкогонов засобирался, и не сыскать было на свете человека, более похожего на старого друга, да такого милого и комфортного, что Витенька, несмотря на тяжёлое чувство, пригласил его погостить в Безобразках.

И правда! Вот только закончат дело, тогда и отметят банькой да шашлычком. Но главное, всё же, - воссоединение семьи, и Николай Николаевич радостно улыбнулся.

… Всю ночь его преследовал один и тот же сон. Это было совершенно обычное сновидение, основанное на пережитых событиях и в корне отличающееся от ярких наваждений с участием потусторонних сущностей.

До самого утра он искал Любу. Постоянно опаздывая на какие-то мгновения и находя повсюду только следы её мокрых ног. Он чувствовал себя виноватым, молил о прощении, стоя на коленях в разрушенном храме, и под утро, как в женском романе, проснулся в слезах.

По всей вероятности, он кричал во сне, но Феоктистов, наполненный до краёв элитными напитками, ничего не слышал и всё ещё спал, когда Виктор Иванович садился в кожаное кресло главы корпорации. Адвоката и бухгалтера объявлять в розыск не пришлось - они уже ждали у дверей административного корпуса с пакетом документов, подтверждающих его неограниченные полномочия в качестве президента.

Изучая обязательства перед вкладчиками, кредитоспособность предприятия и свои возможности, он никак не мог отделаться от сумасшедшей идеи, мелькавшей в голове. От неё перехватывало дыхание, но об этом потом, потом…, сейчас не время. Да и возможно ли?

Пребывание на рабочем месте давалось нелегко: не будучи до конца уверен, что содержимое памяти целиком соответствует действительности, он очень неуютно чувствовал себя в присутствии работниц сауны. В течение всего дня Безобразов попусту бросал неожиданные взгляды на девушек - застать врасплох не удалось. Они, хоть и казались испуганными, вели себя непринуждённо.

 

***

Начиналась зима. Три ипостаси Безобразок укутывались единым снегом, вьюжило по вечерам, и всё сильнее отдавало запахом еловой смолы. Иногда во рту ощущался даже вкус новогодней иголочки, - вкус недавнего детства.

Кремлёвские часы и президент готовились к прямому эфиру, а население страны - к необъяснимому повышению цен, которое, как желанный подарок, берегут к главному празднику. Всё правильно: новогодние каникулы плавно переходят в рождественские - будет достаточно времени, чтобы утопить стресс.

Она являлась ему каждую ночь. Витенька был уверен в этом, хотя и не помнил содержания снов. Он нисколько не сомневался - его любовь где-то рядом, ведь по утрам в полусне на губах играла улыбка, так же, как летом, когда столько времени они проводили вместе.

Безобразов не мог перестать думать о ней. Как написал бы романист давно ушедших времён, «он терпел жестокие муки». Постоянная, неодолимая потребность ощущать её рядом и слушать именно тогда, когда молчит. В эти моменты спадала маска, наросшая за годы жизни среди людей, и звучала неслышная песня. Мелодия запретна и опасна для человека, но, услышав хоть раз, безнадёжно пытаться забыть, так же как и воспроизвести.

Витенька совсем запутался. Его хотели использовать, и он боролся, даже победил. Но теперь, всё больше убеждался, что не заметил, как его всё равно использовали, но только другие.  И чем больше Безобразов убеждал себя в необходимости своей победы, тем сильнее она отдавалась в его совести предательством.

Отыскались родители. Они, как оказалось, провели всё это время в каком-то братстве нищих. Попрошайничество было там профессиональным заработком, основной доход от которого передавался владельцам бесконечной сети притонов для бездомных побирушек.

Его белый, как лунь, отец осваивал новую коляску и молчал. От матери удалось узнать, что именно она делала основную работу, катая инвалида между рядами машин и заглядывая в окна в ожидании подачки. Федотычу было  запрещено вступать в диалог, и постепенно он вообще перестал разговаривать. Вполне возможно, Люба  контролировала и эту структуру, и Безобразов постарался, чтобы она в первую очередь была отторгнута.

Хозяйство очищалось от криминального налёта - две трети вполне безобидных названий перекочевали в неизвестном направлении. Николай Николаевич однажды обмолвился: «Иван Федотович, – сказал он, – невероятно целенаправленный человек. Он убеждён, что сыну наконец-то удалось отсудить у государства причитающееся за отцовское увечье, - и поспешно добавил: - Это мне ваша матушка передала».

Уму непостижимо, что им только пришлось пережить. «Какая же ты всё-таки стерва, - злобно подумал Витенька, но тут же горько пожалел об этом. – Любовь моя, невыносима жизнь без тебя, и чем бы только не пожертвовал ради лишь одного возвращённого мгновения».

Шло время, и анахронизм под названием «пытка неразделённой любовью» постепенно эволюционировал (или просто был приглушён зимними морозами да ещё немного тайной мечтой, которую лелеял Витенька) и стал похож на хроническое заболевание, к которому со временем привыкают, а иногда даже забывают до очередного обострения.

 Во время таких приступов Безобразов метался как крыса, загнанная в угол. Не находя выхода, совершал походы на замершую реку, где его невыразимая печаль соединялась с тоской по ту сторону. И до крайности напрягая слух, он прислушивался, как кто-то, возможно, очень большая рыба, бьётся снизу, украшая причудливыми трещинами толстый непрозрачный лёд.

Как только боль отпускала, Витенька с ожесточением набрасывался на работу. Увеличив оклад бухгалтеру и адвокату, он вплотную занялся восстановлением прав собственности первоначальных вкладчиков, и это в какой-то мере удалось. Все акционеры получали пока небольшую, но постоянную ренту, основанную на экономии электроэнергии: периметр больше не нужен - куры возвращаются к людям. Их было много, и приняли решение строить птицефабрику.

Небольшая группировка птиц не пожелала снова одомашниваться и осталась в парке, где вела дикую, полную лишений, но свободную жизнь. Они не досаждали селянам, но и не позволяли им регулировать численность поголовья по своему усмотрению. Но, как говорят, свято место пусто не бывает, и селекцией, даже намного успешнее, занимались многочисленные представители животного мира, охочие до куриных яичек, а то и до самих курочек и петушков.

Кое-кто из акционеров предлагал открыть охоту на бывших пернатых разбойников, но в конце концов принципы гуманизма победили, и курам за боевые заслуги дали вольную…

Занимаясь руководством компании, Безобразов упразднил свою бывшую должность и учредил новую - заведующий зоной отдыха. Её занял ближайший, а собственно говоря, и единственный соратник - Феоктистов.

Савелич гордился, но ситуация осложнялась тем, что под его начало подпадали также и девушки. Отвыкший от активного человеческого общения за годы полупримитивного существования, он начинал немилосердно потеть и заикаться при виде женских форм, близких к мировым стандартам. Безобразову пришлось указом запретить поцелуи в щёку как приветствие по утрам и ограничиться стопочкой водки на подносе.

Впрочем, Вера являлась куда более надёжным сдерживающим фактором. Она часто и неожиданно появлялась на службе мужа с завязанным в платок домашним обедом и вскоре после того, как пошепталась с женским персоналом, девушки перестали улыбаться не только непосредственному начальнику, но даже и друг другу.

Бежали дни Безобразова, запинаясь о непредсказуемые припадки самобичевания, цветущие на руинах любви. А на бескрайних просторах пограничной межи бытия затерялась крытая мхом избушка. Прячет она от посторонних глаз впавшего в зимнюю спячку хозяина, вглядывается своими шестью окнами в трескучую крещенскую ночь, чтобы не проморгать весны и разбудить Алексея Алексеевича с первыми подснежниками.

Нельзя пропустить урожай строчков, иначе не уважишь после долгой разлуки любезного друга Вадика. Спит Алексей Алексеич, но не забывается. Ворочается во сне, и сыплется труха с постели-колоды, укрывая толстым слоем неисчислимые грибницы шампиньонов и груздей.

Крепко засела обида, нанесённая Витенькой. Прав был Мудива... Смышлёный внучек: одно слово - Джитуку… Ну ничего, не все ещё ниточки ты в этой церковке оборвал, остались и те, которые накрепко связывают нас с тобой. Думаешь ушёл от дедушки Лёши? Ишь ты как - «Колобка» начитался. Ну, погоди уже…

Так и проводит он долгие зимние ночи: размышляет, планирует - во сне хорошо думается, покойно… А придёт весна: думать некогда - без того дел невпроворот. Но самое важное - папоротников цвет.

 

***

По завершении куриной герильи, как после всякой войны, в новых Безобразках осело некоторое количество случайных людей. Это были приглашённые Любой, как ей казалось, необходимые участники церемонии.

Самыми серьёзными невозвращенцами оказались прославленный поэт и известный в узких кругах художник, который никак не мог привести себя в состояние, соответствующее творческой задаче, а первому просто хорошо писалось о том, чего в здешних краях отродясь не бывало.

Упрямое присутствие в это время года жены большого начальника с внуками вызывало множество вопросов, и его можно было объяснить только одним образом: судя по всему, мальчикам ещё пару лет не надо было ходить в школу.

По поводу же проживания заграничного антропософа, напротив, никаких вопросов не возникало. Всем было понятно, что без посторонней помощи ему отсюда не выбраться. Постепенно все привыкли к его причудливо одетой фигуре, тощему рюкзачку, лысой голове наковаленкой и здоровались по-свойски, называя философом.

Он всегда вежливо отвечал на приветствия, но по-настоящему общался только с Феоктистовым, который, необъяснимым образом научив гуманиста играть в шашки на щелбаны, теперь понемногу приобщал к дегустации своего семилетнего коньячка. Вскоре активист международного движения уже изъяснялся по-русски, сразу найдя применение новым словам, - принялся агитировать местных жителей стать сугубыми вегетарианцами.

Теперь при встрече он заговаривал первый, каждый раз повторяя один и тот же лозунг: «Млеко тельяткам! Мьёд пчельяткам!». «А как же яйцы?!», - в ужасе вопрошали провозвестника истины встречные. «Яйко ист кляйне куркхен», - торжественно ответствовал тот. При этом делал такое скорбное лицо, что все вопросы, касающиеся мяса и рыбы, отпадали сами собой.

Надо добавить, что отъезда музыкантов с самого начала никто не ожидал. Они до сих пор оставались в неведении по поводу происшедшего. Всё спрашивали, когда же состоится концерт, и исправно репетировали, вызывая изумление размерами запасов спиртного и физической подготовкой контрабасиста.

Остальные гости, приехавшие на личном транспорте, бежали сразу после отключения электричества. Исключение составил лишь ашуг-чудотворец. Его забрала благочестивая супруга владельца крупного фермерского хозяйства, упросив дать серию духовных концертов для доярок-передовиц.

Не осмелившись оставить доверенный ему автомобиль, скрылся в неизвестном направлении шофер Крайслера 300С. Немногим позже отбыли водители Роллс-ройса, они же телохранители с проволочками, разумеется, также не пешком.

Ради справедливости необходимо заметить, что гости, оставшиеся в Безобразках, временами создавали довольно уютную атмосферу. Частенько можно было слышать смех на детской площадке и взволнованные возгласы заботливой бабушки или оживлённую международную дискуссию по поводу возможного существования человеческого организма без употребления солёного сала.

Иногда недалеко от песочницы читал стихи об ананасах разомлевший в туманах поэт. Незаметно сгорая в муках творчества и пламени огненной воды,  писал свои белоснежные этюды художник, и каждый вечер подавал примеры милосердия самоотверженный контрабасист.

Почти незаметно явилось ослепительное февральское солнце, чередующееся с обильными снегопадами, и постовые с заброшенных КПП освоили специальность дворника. Уходила в прошлое необходимость находиться в конфронтации с местным населением. Нечасто под действием каких-то видений минувшего можно было услышать грубый окрик, но конфликты, как правило, заканчивалось мирным перекуром.

Капель звучала всё чаще, сосульки вырастали до невероятных размеров. Порой создавалось впечатление, что именно на них держатся крыши компьютерных домиков нового посёлка. Скоро отгремела и масленица. Далеко отсюда люди отмечали третью неделю Великого Поста, а Витенька, почти забыв мучительное покаяние, маялся со своей запретной любовью, заслонившей всё вокруг. Невыносимо просыпаться, покидая маковые поля, полыхающие на солнце, где его посещают видения, о которых он никогда никому не расскажет. Эх, если бы не утро!…

Но, увы, уже конец марта, кричат петухи, прочищая горло после зимы (петь на морозе вредно для голоса), и Витеньке пора на службу. Тяжко подниматься: истома в руках сменилась скованностью, а в левое плечо, похоже, забит небольшой гвоздик, который мешает повернуться и тем более встать на ноги, о которых вообще не стоит думать.

 

***

Безобразов никогда не был в особняке своей (как выяснилось) супруги, и долгое время ему было стыдно даже смотреть в эту сторону. Но однажды, возвращаясь с реки и упиваясь сладостной горечью невосполнимой утраты, он неожиданно очнулся от переживаний прямо перед её домом.

Заканчивался короткий мартовский день. Мелкое красное солнышко мерцало в тёмных стёклах, заставляя слезиться глаза. Никто за всю зиму даже не подумал почистить снег у входа, под навесом которого метались на ветру обрывки прошлогодней мишуры. Ему пришло в голову, что украшения похожи на застигнутые стужей остатки ветвей той самой ивы, в зарослях которой он прятался от невидимых бесстыдниц-хохотушек.

В поисках инструмента Безобразов огляделся по сторонам. Дом Любы, как уже говорилось, находился неподалёку от детской площадки, и возле ледяной горки Витенька подобрал нечто подходящее. Забыв о боли в суставах, он взобрался по скользким ступеням и с остервенением стал отгребать игрушечной лопаткой мокрый слежавшийся снег.

Ключи, переданные адвокатом, которые Витенька всю зиму проносил в куртке, прыгали в руке и никак не хотели вставляться в скважину. Наконец раздался щелчок, и он вошёл.

Здесь никого не было со дня их, мягко говоря, необычного бракосочетания. Люба предпочитала ходить дома босиком, поэтому разбросанных у входа тапочек Безобразов не нашёл, но это было даже хорошо, учитывая его эмоциональное состояние. Он зачем-то разулся сам и, ощущая фактуру грубого напольного покрытия, прошёл в гостиную.

Всё вокруг дышало её привычками, которые не от кого было скрывать. Загнутый уголок странички журнала, призванного выследить и убить последнюю здравую мысль, рядом в хрустальной вазочке шелуха от семечек - слабости, приобретённые за время жизни среди людей.

Это растрогало чувствительного Безобразова. Всхлипывая, он бросился к итальянскому бару. Схватил первую попавшуюся на глаза початую бутылку и долго пил из горлышка португальский портвейн бывшей хозяйки, мыча и содрогаясь всем телом…

Время торопилось. Вот уже три недели Витенька живёт в том месте, которое было запретным, и теперь знает, почему. Проснувшись утром после проникновения, он отправился осматривать особняк с тем, чтобы найти сохранившиеся свидетельства пребывания любимой и насладиться ещё одной крупицей своего горя, как вдруг обнаружил небольшую комнатку, заваленную книгами. Он уже готов был разразиться рыданиями (вспомнилось его детство и пыльная кладовка), как неожиданно заметил, что книги были, прямо сказать, совсем иного толка.

Ветхие фолианты в бывших некогда могучими переплётах, сжимавших своими застёжками страницы из древней бумаги и даже пергамента, лежали порознь и стопками, некоторые были раскрыты, остальные нашпигованы закладками. Это было необоримым соблазном, и Безобразов, забыв о терзаниях, уже нащупывал в кармане очки.

Подборка, так сказать, литературы разнообразием не отличалась и преследовала одну единственную цель, препятствием в достижении которой явился он сам. Витенька тяжело вздохнул и погрузился в чтение одной из книг, лежавшей открытой.

Там он нашёл неоднократные упоминания о трансгуманисте. Правда, в манускрипте проматриарх фигурировал всего лишь как колдун-чернокнижник. Но умел, что немаловажно, соединить разделённые ипостаси, изменять сущности или даже навсегда оставить среди живых предназначенное для обитания в преддверии небытия, на бесконечной протяжённости тончайшей нейтральной полосы.

Теперь абсолютно ясно: ей надо было остаться, зацепиться любой ценой. Вот откуда эта необузданная страсть. Ещё, ещё и ещё раз почувствовать себя человеком. Как сказала Вера, «найдёнышка»? Русалочья дочь, ни отсюда, ни оттуда, - ниоткуда! А вот и песня, та самая: «Бух, бух, соломенный дух». Какая первобытная тоска! «Меня мати породила, некрещёну положила…». Маета, да и только.

Ему стало невыносимо жаль это существо, которое в желании изменить свою неживую природу не оставляло тщетных попыток обрести невозможное, не считаясь ни с кем, сметая всё и вся на пути. Витенька оставил книгу, встал, собираясь обойти круг по комнате, но та была слишком мала, и он снова погрузился в чтение.

Всё же хорошо быть хозяином. Достаточно сказать, что ты изучаешь возможности новой экономической стратегии, как можно уже переложить свои непосредственные обязанности на первых заместителей и заниматься чем угодно, лишь изредка показываясь в кабинете. Безусловно, это только в тех случаях, когда абсолютно наплевать на собственное предприятие.

Да, именно так! Сейчас Витеньке было всё равно, что станет с фирмой, тремя Безобразками и целым миром, если хотите. Непозволительное безразличие, но у Безобразова были на это уважительные причины. Хотя и противоестественная, но всё же любовь, и главное - надежда на её возвращение, которая крепла с каждым днём, с каждой минутой, проведённой за изучением потаённых знаний.

 

***

Ну, вот и подснежники - будильник, можно сказать. Замшелая избушка с облегчением моргает всеми окнами, смывая морозные узоры. Шутка ли, всю бесконечную зиму не сомкнуть глаз. Хозяин разоспался: жаль будить, но пора – сам же потом негодовать будет.

Спит… Закопался в одеяло лишь изредка потянется, разомнёт хрустящие суставы - возраст… Да…, но вот какой? Единственное, чего не помнит Алексей Алексеевич, это свой возраст. Остальное всё, как на ладони, особенно обиды. Редко, конечно, кто покусится на такое, но вот нашёлся. А и вправду, пора вставать да за дела.

Посыпались опилки с хозяйского ложа, раздвинулись стены. Зевнул, выпрямился, вырос выше сосен в соседнем лесу и обозрел владения - больше никого. Значит, всё в порядке: он первый - так и должно быть.

 

***

Опершись на ожившие туманы, летит куда-то старая церковь, скромно напоминая о зароках, и терпеливо ждёт, не тая обиды. Но герой незаметной для простого смертного войны, не в силах противостоять всепоглощающей страсти. Он занят изучением запретных знаний, с тем чтобы вернуть кусочек собственной жизни - пожертвовать достигнутым и возвратить поверженного противника, а вместе с ним - самое искреннее и сильное своё чувство.

Есть трава папороть, а цветет одним часом, точно огонь горит. Многое откроется обладателю, ещё больше покорится, но трудно добыть волшебный ключ, проще расстаться с белым светом. Никто не скажет, скольким удалось увидеть это чудо. Никто никогда не узнает, кому выпало прикоснуться, не говоря о том, чтобы сорвать.

Говорят, однако, есть некая недоказанная закономерность: неискушённый сомнением сможет летать наяву - усомнившийся разобьётся даже во сне. «Если написано, - думал Витенька, - значит кто-то это написал, а раз некто взял в руки перо, то хорошо знал, о чём пишет и зачем, - нельзя изобразить то, чего никогда не видел, и учить тому, чего не делал сам».

Тем более, что была у Витеньки возможность убедиться - не так всё просто. И вновь сломя голову неслось время, приближая Ивана-травника, копилось ведовство, прибавляя самоуверенности. Любисток и петров крест, анютины глазки, богородская и полян-трава - помощницы-былинки, очистите глаза, сделайте неуязвимой бренную плоть.

Забыл Витенька о боли в суставах, забыл о возрасте - самое лёгкое из условий: человек только снаружи покрывается ломкой неподатливой коркой. Стоит забыться - и давно похороненное лезет наружу, не жалея обносившейся оболочки.

Не дремлет и Алексей Алексеич. Насытившись сомнительными грибами, в неимоверных количествах потребляют они с Вадиком новый чай, имеющий свойство сужать сознание, ограничивая грубым трёхмерным пространством - обиталищем человека.

Хотя если подумать, какой это чай? Так себе… затхлый душок заброшенного погреба, белая плесень и бесформенная паутина. И всё же, именно с его помощью, не говоря ни слова, вновь и вновь изучают они мир Витеньки, обмениваясь мыслями о способе отмщения ослушнику. «Погоди, скоро уже!».

Безобразов читал, стараясь запомнить как можно больше. Когда память переполнилась, пришлось прибегнуть к школьным уловкам. Вскоре руки были сплошь исписаны шпаргалками, для прочтения которых в боевых условиях он оснастился миниатюрным светодиодным фонариком.

Следуя указанию быть как можно незаметнее, Витенька сделал несколько вылазок в город и на вещевом рынке приобрёл у мрачного брюнета, одетого в чёрное, уязвлённого в ноздри, уши и брови множеством металлических колечек, такой же чёрный плащ с капюшоном.

Окрылённый успехом торговец предложил в дополнение приобрести сапоги со стразами, рубаху «с ботвой» и ошейник, как и сапоги, украшенный сияющими вставками.

- Крутой прикид, дед! Бери - тебе как готу-ветерану скидка будет.

Кажется, Безобразов давал какие-то распоряжения персоналу, но следом забывал об их содержании. Всё существо великовозрастного авантюриста принадлежало одной единственной цели - вернуть свою эвридику, беатриче или же кого-то ещё - всё равно, как ни назови. Кроме того, древнее чтиво подсунуло неожиданную и вместе с тем возмутительную информацию.

Оказалось, что Вадик, этот скользкий неприятный тихоня себе на уме, является главным виновником его, Витеньки страданий: из-за него он лишился объекта воздыханий, так как существа, подобные Любе, изначально предназначены для утех этого слизняка. У него целый гарем таких, как она, а теперь ещё и его бывшая жена.

Вспомнив, что Вадику скоро, по всей видимости, исполнится астрономическое число лет, Безобразов обозвал водяного педофилом и принялся заполнять мелким почерком ноги выше колена.

Завяли первоцветы, где-то отзвонили Пасху, которая отозвалась для Витеньки Вериным куличиком, по-деревенски посыпанным крашеным пшеном. Распустилась листва на дубах, и, готовясь к русалочьей неделе, кто-то незаметный стал сплетать гибкие ветви плакучих берёз. Теперь осталось Безобразову только и ждать, что дождичка в четверток на семик.

И вот душными туманами затягивает низину у реки. Влажным хризолитом стелется трава, и густые мхи неосмотрительно оставляют болотца, выползая слишком высоко на пригорки. По словам сотрудников, капуста взялась за силу, и поля, щедро увлажняемые водным спреем, бледно зеленеют молодой крепкой рассадой.

Что это был за день? Потеряв всякий счёт времени, он не мог ответить на этот вопрос. Но в нужный момент кто-то опять будто толкнул его в бок, и, теряя равновесие после тяжёлого сна на закате, он эксцентрично облачился согласно древней инструкции.

Спускаясь мимо неохраняемого теперь КПП, он вдыхал стоячий ночной воздух, наполненный ароматами цветущих растений, прелой листвы и гниения, которое, собственно, и являлось запахом новой жизни, а если точнее, её первопричиной в этом перевёрнутом с ног на голову растительном мире.

Тропа повернула, потом ещё, наконец расступилась и превратилась в знакомую аллею, в которой не росли еще шампиньоны, но открывшееся волшебной ночью особое зрение (остатки щедрого дара) позволило увидеть места ведьминых кругов, на которых незаметно готовились к осени сварливые грузди.

Видимо, он находился где-то вблизи старого пруда: пахнуло болотцем. В таком случае, ещё метров сто и сквозь заросли ивняка можно будет увидеть упавшую в реку луну. Аллея снова притворилась узкой дорожкой, в который раз извернулась, и бег Витеньки неожиданно запнулся.

Подобно игле на заезженной пластинке, Безобразов изо всех сил рвался вперёд, оставаясь на месте, чувствуя между тем, что время проносится мимо, и если срочно не освободиться от невидимых пут, то уже никогда не нагнать хладнокровного убийцу.

Ценой невероятных усилий он сумел добраться до поворота, за которым увидел расплывчатую, мягко говоря, полноватую фигуру, одетую в теплое не по погоде пальто. Хотя субъект очень старался изменить внешность, трудно было не узнать в нём старого знакомого. Унылая осанка, и самое главное - вода, понемногу стекавшая по левой поле непомерно длинного пальто - верные приметы: водяной.

Влажность вокруг Безобразова достигла предела. По сторонам буйно плодилась плесень, свисая с поражённых ветвей пушистыми хлопьями гигантских размеров. Витенька пытался заговорить Водяного, тормозившего его своими чарами, но ловил только молчаливый враждебный омут-взгляд, в котором тускло плескалась утонувшая луна, и заклинания не помогали.

- Возомнил о себе, пакостник, - громоподобно разнеслось по бескрайнему лесу (эхо старалось на совесть). - Вот и попался. Думаешь сорвать чудесный цвет?! Да не про твою честь!!!

Витенька уже подпрыгивал на ускользающей тропинке: тяжёлая поступь хозяина, подготовившего своё появление во всём великолепии и мощи, сотрясала почву, и стоять на наклонной скользкой поверхности становилось всё сложнее. Вскоре показались многотонные ноги-исполины и возвышающееся горной вершиной туловище. Головы, которая терялась в облаках, Безобразов не видел, но слова слышал отчётливо.

- Так и останешься стоять здесь, пока не превратишься в гнилой пень, и муравьи поселятся в твоем неподвижном теле, а ты не сможешь пошевелить даже пальцем, потому что его у тебя не будет, так же, как и всего остального. Но сначала позволю тебе увидеть, как распускается папоротник, ты же за ним пришёл. Посмотри, посмотри ничтожный, неблагодарный человечишка, чтобы потом вспомнить, когда неугомонные насекомые начнут точить твою сухую плоть.

Алексей Алексеевич уже подошёл и стал понемногу уменьшаться: тяжело постоянно удерживать заоблачный уровень величия. А Безобразов, воспользовавшись замешательством Вадика, впечатлённого пламенной речью, попытался сделать несколько шагов, чтобы уйти из зоны действия сырости. Манёвр не остался незамеченным.

- Держи! – уменьшаясь, гаркнул повелитель. А водяной вздрогнул и забулькал-заплескал:

- Сейчас, Алексеич, сейчас - не уйдёт. Вот, водички ему под ноги...

- Да хватит уже! Развёл сырость - того и гляди табачный сучок подцепишь! - леший негодовал…

Внезапно всё поменялось за спиной у Витеньки. Заросли папоротника, которые он не замечал раньше, засияли изумрудами и пришли в движение, взволнованные суетливыми стражами, не ведающими места, из которого вылетит стрела с тяжёлым бутоном. Одна задача: подать знак, подать знак, вовремя подать знак…

- Всегда вот так! Всё самому приходиться делать! Ну, держись внучок, – успев уменьшиться всего лишь до размеров корабельной сосны, Алексей Алексеич неуклюже шагнул в сторону Безобразова, и в этот самый момент Вадик щедро плеснул болотной водицей, вместе с которой на тропинку попал пук тины, в которой возмущенно хлюпали два старых горбатых карася.

Хозяин растопырил пальцы-обрубки, - вот-вот схватит Витеньку, но под громадные лапти, по обыкновению обутые на разные ноги попала слизкая рыба, и, замахав руками, как мельничными крыльями, преследователь, рассыпаясь на дуплистые обломки, обрушился на землю, обильно посыпав всё вокруг древесной трухой.

Не в силах скрыть испуг, Вадик неподвижно наблюдал, как вздрогнула земля, и Безобразова отбросило прямо в середину сияющего ковра, откуда в тот самый миг вырвался прямой и крепкий побег, несущий на себе исполнение всех заветных желаний и безграничную власть.

Ища опоры, рука Безобразова вцепилась в извивающийся стебель, и он, не выдержав, оторвался в тот самый момент, когда природа озарилась невиданным сиянием распустившегося чуда. Возглас удивления и ужаса застыл на губах посвящённых в таинство. Первый раз на их памяти человек держал в руках ключ от основ их зыбкого существования и был всесилен.

Беспомощны пред ним могучие правители, и духи бесплотные в полном его распоряжении. Загораются золотом открывающиеся под его взглядом запертые веками сокровищницы и отворяются клады, ожидая Витеньку как хозяина.

 Замерли в поклоне лесные жители. Не смея начать величественную песню, застыли на ветвях жар-птицы, дрожат побледневшие ауки и лесовички, притихли даже кикиморы. Но не за драгоценностями пожаловал Витенька и богат уже тем, что не надо читать шпаргалки, теперь и без них всё известно. Нацелившись лучистым цветком на Вадика, он в припадке ненависти хотел тут же закричать: «Засохни!», - но, подумав, что в разумных пределах влага необходима капусте, оставил мысли о мести, сосредоточился на главном и выдвинул наконец требование.

- Где твой гарем, старый блудодей, где русалки?! Показывай быстро, иначе сам знаешь, что будет.

Как и прежде, водяной молча вращал глазами, и Безобразову стало казаться, что нет никакой пользы в папоротнике. Сейчас опомнится да соберётся Алексей Алексеевич – не сдобровать.

Но вдруг упало в низину хризолитовое марево, растворились в нём горы бурелома, и он увидел и реку, и купающуюся в ней луну, и русалок, находящихся в полном неведении по поводу происходящего. Прелестницы, не знающие возраста, как ни в чём не бывало, плели венки, раскачивались на ветвях и пели неслышные песни, насылая на людей необоримое сладострастное томление, завлекая случайного прохожего в глубокий омут.

Витенька ещё раз пригрозил цветком оцепеневшим повелителям стихий и угодий, полоснув по ним огненными лучами и, небрежно обронив нечто подобное голливудскому «даже и не думайте», бросился вниз по склону.

В развевающемся наряде эксгибициониста он ворвался в самую гущу онемевших от неожиданности берегинь и мавок. Забыв стыд, скинул с себя бесполезный уже плащ и предстал во всём великолепии предпенсионного возраста и магических изысков.

В пучке седых волос на покрасневшей груди, напоминающей только что купленного гуся, запутался железный крест, извлеченный из замурованного реликвария. Не давая рукам занять нормальное положение, из подмышек торчали пучки сушёной полыни и любистока, которые он на совесть закрепил смоченной в непитой воде грубой бечёвкой.

Вытащив из специально изготовленного чехла за спиной старую кочергу, Безобразов сделал вид, что едет на ней верхом, изображая по ведовскому сценарию колдунью, которую должны бояться русалки всех мастей.

Против ожидания, роскошные волосы девиц распушились, глаза засверкали зелёными искрами, и они двинулись было к Витеньке, чтобы защекотать охальника насмерть, но, увидев на спине его второй (за неимением лучшего, готский) крест, остановились в нерешительности.

Обступив со всех сторон, берегини скромно опускали глаза, а мавки шипели и швыряли грязью, пытаясь залепить святой символ хотя бы с одной стороны, да промахивались. Сами собой восстановились в памяти у Витеньки стёртые на рукописи слова древнего заговора, и, нисколько не задумываясь, что, возможно, это несусветная белиберда, он закричал:

- Ау, ау щеколда! Шивда вноза, митта - заноза, полынь, кочерга. Каланди, инди, кавда!!!

Страшное заклятие подействовало сейчас же. Нежить стала плоской и застыла вокруг Безобразова подобно фигуркам в книжке-раскладке. Теперь нельзя терять ни минуты, и Витенька быстро находит ту единственную среди бесчисленного множества таких же, забывших свои имена.

Где-то рядом он слышит шёпот, это худенькая берегиня еле шевелит губами: «Люб ты мне, возьми меня… Помнишь, это я не дала утонуть тебе прошлым летом!». Безобразов не слушает: крест в его руках обретён на самом краю жизни и предназначен другой. Он уже совсем близко.

Но что-то бесформенное, неприятно прикасающееся к голому телу, бросилось в ноги и оттолкнуло его суженую, вместо которой просунулось в петельку суровой бечёвки глупо улыбающееся лицо его бывшей и недоумённо заныло: «У-у, Витюлька…».

Ах, чтоб тебя! Витенька от досады чуть было не пожелал ей кое-что из того, что может пожелать только тот, кто не подозревает о разрушительной силе человеческих слов.

Однако время ждать не собиралось. Используя последнюю возможность, он протянул цветок к удаляющейся Любе и твёрдо произнёс: «Чур, моя!».

Гром ударил над старым парком, и холодно засияли зарницы. Обречённо захныкав, русалка склонила голову и, не касаясь земли, поплыла к своему господину. Мелкая сущность, в которой Витенька с трудом узнал Пырина, не в силах что-либо изменить, скрипела железом по стеклу и путалась в ногах, замышляя очередную пакость, но Безобразов подхватил обеих женщин и, пожелав скорого возвращения, набирая скорость и высоту, понёсся по направлению к новым Безобразкам.

Далеко внизу, угасая, мерцал Иван-травник, и участники несостоявшейся мистерии с удивлением следили, как по звёздному небу несутся навстречу новым надеждам две обнажённые женщины, увлекаемые тощим высоким мужчиной, сжимающим в руке лучезарный символ испорченного праздника.

 

***

На троицу «кур молили». Молодую с прошлогодней свадьбы наряжали русалкой, и все бабы возвращающихся к жизни Безобразок шли провожать её в лес. Жарили яичницу, пели, плясали. Не пускали ни детей, ни мужиков. И правильно: русалить - занятие женское. Всему своё время, всему своё место.

Теперь даже Вера вдруг опомнилась: «Здеся всегда так было. А началося давно… Незнамо когда, невесть уже и кто, по осени, спымал чудну птичку, вроде с человечьей мордочкой. Повертел, повертел да и посадил с курями. Птичка посидела до лета, а на русальной неделе, к ночи, как взовьётся из курятника, ажно крышу снесло. Потом с облаков да оземь, обратилась русалкой и ушла в лес, а мужик огляделся вокруг, глядь, пёрышко серебряное по двору катится и ещё, и ещё, с тех пор так и собирал - маялся.

Деревянную птичку вытесал да пёрышки на её клеил. Будто нашёл апосля русалки энтой яичку, а птичка деревянная нужна, чтобы яичку ту насиживать. Всё, как она ему и нашептала. Так что ни мужиков, ни детёв, - так вот!».

Так-то оно так, да только где же ты раньше была, ведунья наша? Хотя, с другой стороны, кем приходился ей Витенька? Подумаешь, заезжий бригадир-сезонник, да и чары… Непросто всё. Год прошёл, и всё это время он маялся, как тот мужик с пёрышками...

После Ивана Купалы Люба будто забыла свою прошлую жизнь. На банкете в честь её возвращения не сказала ни слова, невпопад улыбалась и, не зная что делать, всё поглядывала на Безобразова.

Самым ужасным было то, что она ничего не ела. Совсем. Весь год… Только вдыхала пары и запахи той еды, которую готовила килограммами и которая была на редкость примитивной, архаичной и безвкусной. Заметив, что запасы тают на глазах, Витенька закупил несколько мешков крупы и только деликатно благодарил свою отрешённо-присутствующую любовь. Так и тянулось время, навязывая свои, одному ему выгодные условия игры.

Иногда её можно было застать в гостиной. Перелистывание глянцевого журнала и лузганье семечек, казалось, было тем немногим, что осталось в ней человеческого. Думая, что эти занятия рано или поздно принесут пользу, он стал подкладывать свежие номера. Часто она держала их вверх ногами, но Витеньке неважно - обманываться, так сполна.

Временами, в приступе возрастного беспокойства просыпаясь по ночам, он находил её неподвижно стоящей возле окна. Она почти не разговаривала и свою бессонницу, подобострастно называя Безобразова господином, объясняла ожиданием весны, которую, кстати говоря, начала встречать сразу по возвращении.

Бесконечно и бесполезно Витенька рассказывал ей о том, как она была женщиной, его женщиной, но ей это было откровенно скучно. Однажды потеряв терпение, он долго выкрикивал разного рода упрёки, а она будто и не слушала, но вдруг, улыбнувшись в сторону, сказала: она что-то помнит, но не уверена, что это именно то, о чём он говорит.

Потом, снова обозвав господином, кротко спросила, помнит ли он себя до рождения? А ведь это тоже целая жизнь. В бессилии что-либо возразить, Безобразов больно укусил себя вставными зубами за палец и выбежал из дома.

 

***

Думая о том, как будет звучать слово философ в женском роде, он сидел на детской качалке, курил и слушал поэтические ламентации импровизатора, ощутившего прилив сил перед пополнившейся аудиторией. Изредка доносились возгласы женщины, нянчившей повзрослевших мальчиков. Витенька всё никак не мог понять, до какой степени нужно быть занятыми отцами-дочерьми-сыновьями, чтобы третий год не вспоминать про мать-бабку и собственных детей, её внуков.

Раздражение росло, растоптав сигарету, Безобразов пошёл и поругался с живописцем, творившим на пленэре неподалёку. Вернувшись, заперся в библиотеке и до вечера лежал на узенькой кушетке. Он так и уснул, обхватив голову руками, потому что не мог уже найти ничего нового в этих книгах.

Витенька не мог изменить её природы. Его любовь принадлежала иному миру, а, стало быть, никогда не понять смертному расстановку сверчков и шестков. В любом случае, после дождика в четверг на троицыны святки закончится срок заклятья, и она убежит к своим подружкам и русальным играм.

Конечно, дождичка может и не быть. До сих пор никто не видел, чтобы в четверток да на семик упала хотя бы капля, но только до сих пор. На этот раз, просто по закону бутерброда, специально для Безобразова случится ливень и непременно с грозой.

Эх, мать твоя русалка! Видно, ходила под окна, навела на бедную Веру и всю её семью жестокие чары, замутила память, да и подкинула наполовину человеческое, некрещёное дитя. Ведь они слышали, как девочка напевала: «Бух, бух, соломенный дух…». Всего-то и подумать: «Крещаю тебя Любовью во имя Отца и Сына и святого Духа!». И всё бы тогда зависело от того, чего в ней больше, человека или нежити…

… Разговор не клеился. Феоктистов налил ещё по стопочке, они машинально выпили, и каждый погрузился в свои размышления. «Эх! - подумал Безобразов. – Любовь ушла, Вера всё ещё рядом, одной только Надежды не было всё это время! Каламбур-с, однако!»…

В ту ночь, когда он заснул в библиотеке, приснился Истома - сверкающий воин, обретший покой. Они сидели друг против друга, и говорить было излишним. «Но ты не Истома», - Безобразов наклонил голову, вглядываясь в меняющиеся глаза собеседника. – Я знаю, Ты выше и больше, Ты во всём и со всеми, - всё в Тебе.

- Ты говоришь…, - было ответом.

- Помоги, спаси мою любовь!

- Спасай себя… - собеседник прикоснулся к нему, и Витенька с удивлением увидел, как засветилась собственная рука, очищаясь от привычной и потому незамечаемой уже коросты.

… «Изыди слово, как гром небесный с камением огнем палимым! Буйные ветры, скорые да могучие, драло, пахало и сушило от труб златокованых, возносящих молитвы горячие о милости и помощи по числу серафимов стерегущих, по числу херувимов оберегающих. Скажите, как громом ударьте: «Не бойся, человече, утвердись в роде своём ниспосланным вышним утверждением!».

Пробуждение было мучительным. Наверно, так чувствуют себя космонавты после невесомости. Безобразов с трудом размял отяжелевшие ноги и встал. Он без труда нашёл Любу по мокрым следам, которые та повсюду за собой оставляла. Как обычно, она смотрела в окно. Выпал первый снег, осенняя чернота ушла, было светло и чисто.

- Красиво, - Люба указала пальцем на детскую площадку. - А я ничего не помню.

- А что вы делаете, когда зима? - спросил Безобразов.

Она повела плечами, прогоняя его руку.

- Тебе не надо знать, господин… - и замолчала до утра.

Зорюшка вечерняя, девица красная, тебе потухнуть, мне заснуть - с бессонницей расстаться до зари утренней. Витенька улыбнулся уютным словам бабушкиного заговора - когда-то помогало.

С красными глазами он поплёлся на работу, поблагодарив Любу за приготовленную ему полбу и, сказав, что возьмёт добрую еду с собой, по дороге выбросил вместе с ведром в мусорный контейнер. Небольшой контингент служащих удалось убедить, что их хозяйка больна после необъяснимого исчезновения. Нашлась случайно, где была - не помнит. Остальные проблемы удалось решить с помощью «волшебного огнива» и руководителя агентства по оказанию особых услуг.

Впрочем, правоохранительным органам вполне хватило Таисии, которая также ничего не помнила, но временами  разум заполняли неясные отголоски русальной жизни, и она начинала верить, что знает даже будущее.

Витенька иногда вспоминал свою случайную жену, и становилось интересно, почему этот проматриарх нарёк её  Ифе Лумузи? Недавно он случайно наткнулся на список африканских имён с их толкованием. Прозвище, данное Таисии, означало: любовь, рождённая вниз лицом. Странно, особой любовью от неё не веяло, да и о патологических родах она тоже никогда не рассказывала.

Теперь Таисия фактически числилась как вдова и далеко не бедная. Несмотря на частичную потерю памяти и невозможность сменить своего мужа на высоком посту, она быстро восстановила его старый бизнес, и скоро тот стал приносить солидный доход.

Одно было неприятно. Хотя грядущее порой действительно ей открывалось, но забывалось тут же. И теперь будто бы знает она всё, но только до тех пор, пока не начнёт думать об этом, ища ответы на конкретные вопросы. Тогда, кажется, что никак не может вспомнить то, что всегда было для неё ясно и понятно. А как было бы хорошо открыть еще и агентство ясновидения - лишняя копеечка не помешала бы.

Поговаривают также, что Таисия нашла себе покровителя, и вместе с дождём перед её домом возникает одутловатый пожилой субъект в длинном мокром пальто и остаётся на всю ночь, по крайней мере, никто не видел, чтобы он выходил. Но, возможно, это всё слухи и домыслы, появляющиеся из зависти к одинокой благополучной женщине...

За этот год Безобразов успел многое. Например, он большей частью справился со своей несобранностью, вследствие чего на удивление быстро освоил принципы ведения цивилизованного бизнеса, и, наконец, настал тот самый день, о котором он не смел раньше и думать.

Витенька позвонил по одному из контактных номеров под надписью «Продам» и просто сказал: «Куплю». Этот радостный момент в нынешней унылой личной жизни он считал переломным. Даже его сильно постаревший отец проникся торжественностью события и, пожертвовав запасами, чудом сохранившимися в сарайчике возвращенного жилища, обеспечил мерительным инструментом и заготовками молоточков два цеха. Конечно же, радоваться было рано: Безобразов прекрасно представлял, сколько ещё усилий потребуется для того, чтобы намеренно обанкроченный производственный гигант снова стал рентабельным. «Ну, ничего, - успокаивал он себя. - Начнём с лопат и граблей, а там увидим. По крайней мере, будет чем, хотя бы частично, заполнить ту пустоту, которая образовалась после её ухода»…

… Это случилось утром в начале русальной недели. Забытые уже запахи, поднимающиеся из кухни, разбудили Витеньку. С замиранием сердца он спускался по лестнице, думая, что изменения эти не сулят ничего хорошего. Они молча позавтракали форелью, фаршированной шампиньонами и запеченной под сыром.

- Ты знаешь, я почти всё вспомнила. Кажется, делала что-то плохое, но так хотелось, чтобы всё было по-человечески. Ну вот мне и пора к милым моим подружкам и нашим обыкновенным занятиям. Прощай, Витенька.

Если бы Безобразову сказали, что человек может вот так запросто растаять, раствориться в воздухе, он бы от души рассмеялся, но сейчас не было смешно.

- Я буду приходить к тебе под окна. Прикоснись к самоцветным лепесткам, чтобы увидеть. А потом выходи без оберегов - заберу в хрустальные чертоги, где не будет ни в чём отказа, и будем с тобой вечно. Знаю, хранишь огненный цветок. Он хотя и засох, исполнит любое желание, но только одно! - Единственное.

- Подожди. Как же кофе?

- Не скучай, Витенька!

Ничего не осталось, кроме одежды на полу, и воцарилась тишина, которая очень быстро наполнилась совершенно другими, особыми звуками…

… С того момента прошла неделя, и за это время окрепла уверенность в том, что скучать-то ему долго не придётся. Безобразов в спешке уронил на пол вилку и выбежал в соседнюю комнату, где в детской кроватке зашевелилось, потом закряхтело и, наконец, разразилось громким плачем существо с округлыми ярко-голубыми глазами. Оно явилось ни оттуда, ни отсюда и, как водится, немыслимым образом…

… Прижимая к себе тёплую ещё одежду возлюбленной, Витенька в растерянности стоял посреди кухни и бросал мутные взоры в сторону леса, темнеющего до самого горизонта. Постепенно некий непривычный доселе шум вывел Безобразова из оцепенения. Сначала показалось, что он наконец-то сошёл с ума. Но если так, то терять , и на всякий случай стоит лишний раз в этом убедиться.

Он метался по дому. Бесполезно было искать незамеченные ранее проходы - крики были повсюду. А что если?.. Дрожащими руками он открывает ту случайную книгу, в которой хранится ключ от возможности обретения ещё одного, последнего мгновения блаженства. Но ладонь накрывает вспыхнувшие сухие лепестки, страстно желая отворить совсем другую дверь.  Несколько минут, уподобляясь работнику МЧС, Витенька лихорадочно срывал обои, пока не наткнулся на край гипсокартона, маскирующего ход в помещение, в котором и обнаружил главный клад своей жизни…

- Эх, сиську бы тебе, да видать не для того они к матере твоёй шелопутной приделаны, - Вера незаметно подошла сзади.

- Язва двенадцатиперстной кишки, - донеслось из-за стола.

«Ничего, - подумал Безобразов - выкормим. Главное, надеяться на то, что в этом ребёнке уже намного больше человеческого, и он не бросится в омут головой, не сладив со своим естеством».

Побежали дни-месяцы, минуло несколько лет. Бог простил Витеньку, простил и суетные молитвы и непристойные антраша в преклонном возрасте, - нет ничего невозможного для Господа. А тут всегда так: всем и всё забывается в Безобразках, несмотря на то, что даже пятилетние дети разговаривают с родителями, употребляя общеизвестные слова, хотя и обращаются к ним на Вы.

Этой зимой они дошли уже до реки. Безобразов превозмогая боль в суставах, а его дочь - обретая всё больше уверенности в движениях. Стоя на новом мосту, Витенька и маленькая Надя молча смотрели, как по льду расползаются длинные трещины…

Вот на острове-холме ударили в колокол, приглашая на вечернюю службу, они постояли еще немножко и, преодолевая высокие ступени, начали своё восхождение.

 

***

А избушка всё живёт своей прошлой жизнью, выметая труху за хозяином. Следит за его мёртвым сном, разводит ведьмины круги да кипятит свойский чаёк. Этого зелья требуется всё больше - зачастил Вадик. Обсуждают предстоящий праздник, и чтобы не связываться им ни за что с человеком, дабы не получилось бы, как в ту памятную ночь. С ними, с людьми, только спутайся: всё равно, что в коровью лепёшку да со всего маху.

Сядут молча и всё вспоминают, вспоминают:

- Давай я им в кране поганую воду сделаю, - иногда скажет Вадик.

- Да ладно… Будто она у них другая течёт, - отзовётся Алексей Алексеевич. – Проша-проша-проша, - не хочет он продолжать этот разговор. – Запропастился куда-то... Жаль, если потеряется: прикипел - вот не живое, а всё же существо.

Уютно перемигиваясь не имеющими определённого места глазками, теряющимися в глубине серой пушистой плесени, вкатился невыразимый Пырин.

- Волнуется, думает что-то неладное с ним, - Алексей Алексеевич присаживается перед радостно надувшимся Прохором. - Ну что ты, что ты, всё хорошо. Красавец! Вот, погляди…

И отложив непослушные, постоянно ускользающие воспоминания, Проша подолгу смотрелся в специальное зеркало Алексея Алексеевича, в котором видел себя успешным дальновидным политиком, после чего засыпал на суковатых руках довольного хозяина, временами сладко поскрипывая.

А как же иначе?! Так и должно быть, чтобы для всякого нашлось время, каждому полагалось бы место и всё имело, возможно, не совсем понятные, но всегда свои исключительные причины.

 

                                                                                          Август 2011г.

 

 

---

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/

Выходитьне потребовалось - просто распушилась громадная борода хозяина, и исчезли стены, а то виденье, которое он получил в дар, говорят, есть у любого от рождения, но забыто. Примерно так же, как если бы давно не собирать грибы. Все прекрасно знают, как они выглядят, но перестают различать, и нужно упорно трудиться, чтобы снова заметить притаившееся под увядшим листочком уже не растение, но в то же время не вполне живое существо.

Заколыхалось в сумраке, тьма ожила, и он увидел…