Флешка

 

Роман

 

От автора

 

В основу этой истории положены документальные свидетельства о сверхсекретной спецоперации, прошедшей в дни недавних декабрьских митингов в России. Собственно, поэтому редкие факты, которые могли дать пишу для размышлений, остались незамечены большинством россиян. Подробный отчет об этой операции вряд ли когда-то будет рассекречен. Вполне вероятно, что эта книга будет первым и последним отчетом об операции «Флешка».

 

Часть первая

 

1.

 

- Ну что, Михалыч, тушенка не сходится. Куда-то подевались две коробки… А то и три… - сказал Филипп Третьяков кладовщику, тучному мужику в годах, с усами подковой. – Признавайся, на закуску извел?

 

- Да как можно, Филя?.. – развел руками кладовщик («Филя» было сказано с умыслом – и чтобы градус официальности сбить, и чтобы напомнить, что тушенку, если и извел Михалыч, так не на себя же одного – Филипп это отлично понимал). – Ты же меня знаешь, сколько работаю – а недостача первый раз.

 

Михалыч лукавил – недостача у него была всегда, по мелочи, но была. И всегда выходило, что недостающий товар потом откуда-то выплывал – может, Михалыч по своей армейской привычке (он в армии был старшиной), как белка, прятал продукты в разные места, забывал, а потом находил, а то ли просто, раз уж попался, покупал для возмещения ущерба продукты на стороне.

 

Оба они работали в фирме, продававшей оптом продукты питания – растворимый кофе в банках, тушенку, разные консервы, макароны и еще много чего. Фирма располагалась на задворках города и состояла из небольшого «офиса» и огромных складов. В складах и летом было прохладно, а сейчас к тому же была зима. Филипп, хоть и набросил, идя на склад, свой желтый пуховик, но чувствовал, что озяб, торопился закончить проверку – на долгое воспитание Михалыча не было ни времени, ни желания.

 

- Два дня тебе на то, чтобы все пересчитать и найти пропавшее! – со значением, надавив на слова «найти» и «пропавшее», сказал Филипп. Михалыч тягостно вздохнул. Филипп, впрочем, предполагал, что это игра. «Наверняка ведь тырит не по-детски… - подумал Филипп. – А два этих ящика тушенки он мне специально подкинул, чтобы я успокоился и дальше не искал». Он и правда не собирался дальше искать. Общим мнением руководства фирмы было, что Михалыч хоть меру знает, а возьми вместо него другого – продаст на сторону не только продукты, но и все, что отрывается от пола.

 

Филипп пошел по складу, по бетонному полу, мимо мешков, ящиков, коробок, банок, мимо разлегшихся прямо на мешках с мукой грузчиков. Он открыл дверь и попал в офис. Склад у них в фирме назывался Сохо, а офис – Сити. Перепад и правда был сильный: офис был весь в пластике, с кожаными креслами, плоскими экранами компьютеров, прямо бизнес-центр.

 

- Ну что там? – спросил Филиппа Костя Варфоломеев, его сосед по небольшому кабинету, с длинными руками и коротко стриженой бугристой головой.

 

- Да как всегда. Михалыч куда-то дел два ящика тушенки… - усмехнулся Филипп.

 

- Ну это еще по-божески… - засмеялся Костя и его сумрачные глаза блеснули.

 

- Я ему дал на возмещение два дня. Ты бы видел его лицо… - сказал Филипп, вешая пуховик на вешалку, усаживаясь в свое кресло и дотягиваясь до чайника.

 

- Каменев тебе звонил… - сказал Костя.

 

- Который из них? – спросил Филипп. Каменевых было двое, Андрей и Семен, они держали небольшой магазинчик морепродуктов, и, хотя предполагалось, что магазинчик элитный, не чурались подкупать что-то в этой оптовке.

 

- Я по голосу не разобрал… - ответил Костя, внимательно глядя в экран компьютера.

 

- Что ты там так изучаешь? – спросил Филипп.

 

- Да ты посмотри – какая! – хмыкнул Костя. Филипп обошел стол и глянул, так и есть – Костя исследовал порносайты.

 

- Влетит тебе… - сказал Филипп.

 

- Да ну… - мотнул ответил Костя и глаза его снова блеснули. – В конце концов, должно же от нашей работы быть хоть какое-то удовлетворение.

 

Слово «удовлетворение» он выделил особо.

 

- Да уж… - усмехнулся Филипп, возвращаясь к себе. В душе он не понимал интереса Кости к таким сайтам и иногда думал, не сексуальный ли маньяк его сосед. Впрочем, думал так, не всерьез. К тому же, он знал, от чего коллега проводит рабочее время в компьютерных эротических путешествиях: не так давно Костя совершил небольшой трудовой подвиг (продал вагон кильки в томате, на которую спрос зимой обычно невелик). Костя предполагал, что за кильку ему светит премия, однако не получил ничего. Тогда он на начальство обиделся и в знак протеста на работу до поры-до времени «забил». Правда, начальство об этой акции протеста и не догадывалось.

 

Варфоломеев был в общем-то человек как человек, однако имел одну страсть, о которой в фирме знал только Филипп – замечал все за всеми. Сопоставляя разные, вроде бы крайне мелкие, детали он узнавал о человеке самые разные, порой крайне интимные, вещи. То и дело Филипп удивлялся тому, как много Варфоломеев знает о каждом из них и с тревогой думал, что же такое Варфоломеев знает о нем.

 

При этом, Костя, догадывался Филипп, имел виды на его сестру, Марьяну. С сестрой все было сложно: когда она родилась, Филиппу было уже четырнадцать лет и так вышло (отчим жил на отшибе, а матери надо было на работу), что почти все заботы о ней легли на его плечи. Первым словом ее было что-то вроде «Филя», но Филипп никому, чтобы не обидеть, об этом не напоминал. Впрочем, теперь особо и напоминать было некому – мать два года как померла, а отчим совсем заотшельничался, жил какими-то своими заботами, в которых дочери все не находилось места. Филипп давно понял, что сестра где-то внутри, подсознательно, считает отцом его – именно потому, что он когда-то менял ей пеленки и укачивал по ночам. Это «отцовство» его изрядно утомило, но, говорил он себе, деваться-то некуда.

 

Сестра жила в квартире матери одна, жила кое-как. В школьные годы взрослая жизнь так увлекла ее, что она не окончила даже девяти классов. Мать, уже зная, чем болеет и понимая, что помрет, устроила ее на курсы парикмахеров – хотела, чтобы было у дочери в руках ремесло. Но сразу места в парикмахерских не нашлось, а после смерти матери Марьяна махнула на парикмахерство рукой – устраивалась время от времени продавцом в магазинчики. Зарплаты ей хватало лишь на еду - за ее квартиру приходилось платить Филиппу, от чего с женой Маргаритой у него время от времени были скандалы. От нечастых – совесть у нее все-таки была - звонков сестры Филипп вздрагивал: ничего хорошего ее звонки ему не обещали, то долги коммунальные, а то и в милицию по пьянке попадала Марьяна, бывало с ней и такое – район пролетарский, привычки соответственные. Немудрено, что он давно мечтал ее «пристроить» или «сплавить» (термины зависели от настроения). Он иногда ловил себя на мысли, что смотрит на Варфоломеева оценивающе, как отец невесты на сватовстве – потянет ли этот женишок? Это было и смешно, и не смешно.

 

Филипп набрал номер магазина Каменевых, и спросил Семена, младшего, который, однако, всем в каменевском бизнесе заправлял.

 

- Филя! – закричал в трубку Семен. – Ты где ходишь?

 

- Ну… - ответил Филипп. – По складам, по цехам…

 

- По каким цехам? Ты мне-то вашу просроченную лапшу на уши не вешай! – закричал Семен (он всегда кричал) и захохотал. Филипп поморщился – даже в пустячном разговоре Каменеву обязательно надо было дать собеседнику словесный щелбан. Филипп давно, почти с самого начала знакомства (они с Каменевым учились вместе с первого класса) знал про эту особенность Каменева и хоть числились они товарищами, почти друзьями, сам его товарищем считал с большой натяжкой. Общение с Каменевым всегда было тягостным упражнением для самолюбия Филиппа. Когда Семена унесло волнами взрослой жизни из их городка – вслед за старшим братом Андреем он поступил в военное училище – Филипп узнал об этом с некоторым облегчением. Но потом, ближе к концу 90-х, оба Каменева вернулись в родной город – говорили, что навоевались в Чечне до изжоги. (К тому же и война зачлась им день за три – так что оба теперь были военные пенсионеры).

 

- Ты чего хотел, говори, Семен, а то мне некогда… - проговорил Филипп нетерпеливо.

 

- О, дела у него! – воскликнул Семен. – А поговорить со старым школьным товарищем времени нет! Вот ты всегда такой – ходишь, ото всех морду воротишь!

 

Хоть и со смешком говорил это Каменев, однако было обидно. Но Филипп подумал – надо перетерпеть – и промолчал. Да и у Семена, видать, имелись дела – монолог его был нынче краток. Пояснив, что их магазину нужны кое-какие рыбные деликатесы («ну или что у вас там называется деликатесами?» - не удержался Каменев), Семен сделал заказ и распрощался, предварительно, правда, напомнив, что послезавтра, в воскресенье – футбол.

 

- Не забыл? Не сачканешь?! – подначивал Каменев. – А то мы ведь такой командой собираемся, что надерем вам задницы и в переносном, и в прямом смысле!

 

Зимой по воскресеньям, когда получалось, они играли в мини-футбол четыре на четыре. Команду Каменевых Филипп знал – они всегда играли вместе с братьями Алферовыми. Алферовы, Яков и Матвей, были моложе почти всех в компании (первому тридцать, второму – тридцать два), однако ни Филипп, ни кто другой не удивлялись тому, что Каменевы их привечают: Алферовы работали в налоговом управлении, Каменевы ходили к ним со своими декларациями (а также с коньяком и икрой), через это и познакомились, и подружились. Впрочем, насчет дружбы у всех, в том числе и Каменевых, были сомнения: сами Каменевы со смехом называли свои взаимоотношения с Алферовыми «стокгольмским синдромом» - когда заложники начинают питать симпатию к террористам. Алферовы, видать, догадывались об этом и «снисходили» до общения с остальными – особенно старший, Матвей.

 

В команду к Филиппу Каменевы сплавляли своего сродного брата Льва Фадеева (отец Каменевых ушел из семьи и Фадеев был его сыном от другой женщины), а также Игоря Фомина, партнера по бизнесу, возившего к ним в магазин красную икру. Икра обходилась так дешево, что все считали Фомина контрабандистом и вообще непростой личностью. Фомин был одного возраста с Филиппом и Семеном, но казался старше из-за скрытности характера, наложившей отпечаток и на внешность: цепкие глаза, плотно сжатые губы, разжимавшиеся лишь иногда, в основном для какого-нибудь скептического едкого замечания.

 

Потаенный смысл выражения «надерем задницы» состоял в том, что игра велась «на распин жопы»: проигравшая команда выстраивалась вдоль забора, отставив зады, по которым победители с хохотом били с одиннадцати метров «пенальти». Это было мало того, что унизительно, но еще и больно – Каменевы (а выигрывали почти всегда они) били от души, не жалея сил, как по бетонной стене, и почти всегда попадали. От этого Филипп и правда время от времени от этих матчей уклонялся.

 

2.

 

Положив трубку, Филипп заварил себе чаю и откинулся в кресле. В стеклянной стене напротив он видел себя - блондинчик с простыми неброскими мелкими чертами лица. Глядя в стекло, он попробовал взбить чубчик, но это ничего не поменяло. Он вздохнул – уж слишком напоминал себе манекен, а манекены напоминали ему себя. Манекены, как известно, имеют внешность «в общем». Вот такую же «в общем», типовую, внешность, без характерных черт - разве что почти сросшиеся брови и небольшой пухлогубый рот - имел и Филипп. Знакомые нередко говорили ему - мы тебя видели, махали тебе, а ты не оглянулся. Филипп понимал, что видели они не его, перепутали с кем-то, но даже не обижался, привык. Отдельным горем – ну, может, не горем, а так, расстройством – был рост, ниже среднего, так, что он всем был по плечо.

 

Из-за роста он, когда был помоложе, иногда грустил, хотя и говорил себе, что есть огромное количество девушек, вполне подходящих ему по росту. Однако то ли в росте все же была проблема, то ли еще в чем, но Филипп был с юности робок с девушками. Вполне ожидаемо ему не сильно с ними везло. Сначала он комплексовал, а потом решил, что не больно-то и надо. Мать, заметив что-то, сказала ему однажды: «Если ты из-за девушек, то не грусти. Все наладится». Он тогда удивился – как она поняла? Но ответил, что с девушками у него все хорошо.

 

Потом, в двадцать восемь, он женился, и с виду все и правда было хорошо. Маргариту он увидел на показе мод – она ходила по подиуму, сильная, длинноногая, красивая, с густыми шикарными волосами. Он подошел к ней словно завороженный. Для Филиппа с его воспитанием девушка из модельного агентства была почти девушка из эскорта, но он – может, именно поэтому – вдруг познакомился с ней. Она была еще и выше него, даже без каблуков - это выяснилось довольно скоро, так скоро, что он долго удивлялся, но потом удивляться перестал: понял, что Маргарита сделала на него ставку. Он в то время уже имел неплохую работу, ездил на своей машине, что среди его сверстников было нечасто. Когда в первый вечер он предложил ее подвезти и она в первый раз села на переднее сиденье его машины, его поразило выражение ее лица. Он уже потом, намного позже, через несколько месяцев или даже лет, понял это выражение – она уже знала, что все это будет ее! Они поехали в кафе, а потом он, осмелев, предложил ей заехать к нему. Он был готов к отказу, но она согласилась (потом он тоже понял – она хотела посмотреть весь товар сразу). У него и квартира уже была – правда, тогда еще не своя, съемная, но с теплым полом, зеркалом во всю стену, большой ванной – с первого взгляда на квартиру было ясно, что ее хозяин при деньгах. Наверняка Маргарита видела квартиры и получше, но, думал теперь Филипп, с теми хозяевами у нее что-то не срослось, а возраст – двадцать шесть - поджимал. Поэтому тут она решила не терять времени.

 

Утром как-то так вышло, что она не ушла. Они провели вместе весь день и он понял, что она намерена остаться и на вторую ночь. Он был не прочь – это было воскресенье. В понедельник утром он довез ее до работы и она сказала: «Ты во сколько заедешь за мной?» - то есть, вопрос, заедет ли вовсе, не обсуждался, это разумелось само собой. У него не хватило духу сказать ей, что в общем-то он и не собирался за ней заезжать. Да к тому же она была так шикарна, что грех было жаловаться. Он приехал за ней в этот вечер, потом – в другой. Потом он увидел у себя в ванной комнате разные ее женские штучки. Потом она сказала, что надо поехать в обувной - купить ей что-нибудь не на шпильках. Он понял, что это ради него, это его тронуло.

 

Матери Маргарита не нравилась. «Уж слишком красивая…» - говорила она. Теперь Филипп понимал, что у матери к невестке была не только эта претензия, но тогда расспросить ее не догадался - объяснил это материнской ревностью, посмеялся. Он к тому времени был влюблен в Маргариту по уши. Ее красота льстила ему – ему нравилось, как столбенеют, увидев ее, мужики, и как перекашиваются лица женщин. К тому же, он очень быстро к ней привык. В ней было немало хорошего - она была упорная, редко жаловалась на усталость. Было, правда, много такого, что он не любил. Прежде всего, она видела его насквозь.

 

К тому же, имея диплом юрфака и какие-то связи, она сдала адвокатский экзамен и быстро пошла в гору. Клиенты у нее были богатые, дела запутанные, иски многомиллионные, гонорары многотысячные.

 

На ее корпоративы или в гости к ее клиентам ходить было ему не по душе – там была совсем другая жизнь, слишком много брильянтов. Ему даже говорить, что он работает в продуктовой оптовке было неудобно – словно приказчиком в лавке. Чтобы соответствовать, он залез в разные долги, набрал кредитов, болезненно напоминавших о себе эсэмэсками и звонками о просрочках платежей.

 

Скоро вышло, что Филипп оказался при жене. У нее постоянно позвякивал телефон, она с кем-то разговаривала и уезжала куда-то по вечерам. Поначалу Филипп задавал вопросы, но она отвечала на них «Я свободная женщина!», глядя ему в глаза с некоторым насмешливым вызовом, будто подначивая: ну, спроси у меня еще что-нибудь, ты же хочешь. Филипп боялся спросить – ведь ответит, и в конце концов перестал задавать вопросы: ложился спать, не дожидаясь ее, один.

 

Хорошо, что были дети - две дочери, Татьяна семи лет и пятилетняя Анна. И Маргарита, и Филипп очень любили девочек. Но, Филипп замечал, дети чувствовали, что родители борются друг с другом, и это их расстраивало. Филипп как-то объяснял девчушкам их с мамой размолвки, ее отсутствие в доме по ночам. Пытался корить жену. Но градус любого разговора на эту тему она сразу повышала до скандала (ему все чаще казалось – намеренно). Да еще убеждала его, что все так живут – вот, мол, и Сидоровы ругаются, и Петровы, а Ивановы и вовсе дерутся, так что мы еще нормально живем. Филипп чувствовал, что не нормально, но сказать ничего не мог. Он чувствовал, как что-то нехорошее растет внутри, понимал, что выход один – развод, но не мог себе этого представить. К тому же, знал, что Маргарита с ее опытом и знакомствами, отсудит у него все, - и квартиру, и машину, и дочерей. Дочерей Филиппу было жаль.

 

Он отхлебнул из кружки чай, поставил кружку на стол и задумчиво посмотрел на нее. На кружке были пирамиды. В Египте они – Филипп и Маргарита, детей оставили ее родителям – были два года назад. Хоть и планировали отдохнуть, но тоже поругались: Маргарита думала, что они едут загорать, купаться и заниматься сексом, Филипп же готов был чуть не весь срок путевки потратить на походы по пирамидам, гробницам и музеям.

 

В детстве Филипп мечтал стать археологом, даже потом учился на историческом. В оптовку же попал из-за страсти к деньгам, которая тоже была у него с детства, с самой первой, подаренной бабушкой, копилки. Он помнил ее до сих пор – стеклянный квадрат, из таких в советские времена делали прозрачные стены. Кто-то пропилил в верхней стенке щель – получилась копилка, замечательная еще и тем, что деньги в ней было видно. В десять лет он для денег собирал бутылки, а потом, в перестройку, когда в киосках стали продавать невиданное прежде широкими массами бутылочное пиво и широкие массы стали пить это пиво в три горла, Филипп понял, что один не справится и организовал на сбор стеклотары пацанов во дворе. Причем, деньги делили не поровну – он был главный, пацаны работали на него.

 

С тех бутылок и пошло, закрутилось, и в результате он вышел кем вышел – менеджером в оптовке, да и то в небольшой. Многие, кто работал вместе с ним, уже имели свои магазинчики, но ему это было неинтересно. Он снова начала читать, уходил в книжки, словно запирался в тайной комнате. Эту его привычку мало кто понимал. На корпоративах он иногда пытался блеснуть, но коллеги его не понимали, подначивали:

«Филя, ну если ты такой умный, то почему такой небогатый?».

 

В Египте, в одной из пирамид, осматривать которые Филипп поехал в одиночестве (с Маргаритой поругались, она сказала, что покупала бикини для пляжа, и отказалась ехать по жаре черт знает куда), экскурсовод показал ему необычную роспись – с вертолетами и подводными лодками. Поначалу Филипп не поверил своим глазам. Потом подумал, что это арабы нарисовали специально – для туристов – и хоть и сфотографировал, но забыл (тем более, ссора с Маргаритой не шла из головы). Они в конце концов помирились с Маргаритой и остаток отпуска прошел как хотела она – то на пляже, то в постели (Филипп, впрочем, признался сам себе, что это не самая плохая программа).

 

Однако потом, уже дома, он вспомнил про снимки и решил почитать в интернете о них и о разных других казусах истории. Он и раньше слышал, что археологи время от времени находили то, чего не должны были находить – то авторучку в мозге древнего бизона, то пулю в мамонте. Относился к этому снисходительно – треп, сказки. И тут не надеялся на что-то серьезное – хотел просто себя развлечь.

 

Однако первое, на что он налетел, была большая статья о том, что пирамиды сделаны инструментами, которые египтяне не могли иметь: Древний Египет, по мнению ученых, относился к бронзовому веку, но каменные блоки резались и обрабатывались высококачественной сталью. Ученые эту странность или обходили совсем, или объясняли маловразумительно. Потом он прочитал про огромные постройки в Баальбеке – там неизвестно кто уложил громадные плиты, которые и нынче, с подъемными кранами и другими механизмами, уложить будет нелегко. Так как не было найдено ни папирусов, ни иероглифов на камнях, ученые решили, что цивилизация в Баальбеке не имела письменности – получалось, что все эти работы велись «на глазок», без расчетов и чертежей. Но тогда почему, думал Филипп, у строителей Баальбека результат лучше, чем у нынешних? Баальбек стоит почти три тысячи лет, а нынешние дома требуют ремонта уже лет через тридцать…

 

Не то чтобы Филиппа осенило, но однажды он подумал: если принять, что цивилизации прошлого были зачастую более развитыми, чем наша, то все становится на свои места. Как построили пирамиды? Да таскали плиты грузовыми вертолетами. Как прорыли первый Суэцкий канал? Экскаваторами. Что такое рисунки в пустыне Наска? Да выставочный зал, по которому экскурсии летали на самолетах. Филиппа больше всего удивляло то, что если какую-то странность уж совсем никак нельзя было объяснить, то вспоминали про инопланетян – мол, прилетели и передали знания. Мысль же о том, что предки могли быть не дурнее потомков, не допускалась, как когда-то не допускалась мысль о том, что земля – шар.

 

«Нашей цивилизации две тысячи лет, и вот мы уже разговариваем по сотовым, у нас есть компьютеры, интернет и мы летаем в космос. А египетская цивилизация существовала пять тысяч лет – и почему мы решили, что они не придумали ничего, круче колеса?! - думал он, сам удивляясь очевидности своих прозрений. – Мы смотрим на прошлое свысока, сверху вниз и считаем вдобавок, что развитие человечества последовательно, и Египет, древние греки, и мы - звенья одной цивилизационной цепи. Но цепей-то могло быть много!» - думал Филипп, и от этих мыслей его бросало то в жар, то в холод.

 

Но не только мысли о том, что древние были не дураки, пришли ему в голову. Однажды, увидев на скамейке вырезанное «Саша+Лена», Филипп вдруг подумал, что для человека очень важно оставить по себе след. И не столько след, сколько память, информацию. Но могли ли тогда те, кто жил до нас, не попытаться передать потомкам «привет»?

 

Можно было бы считать «приветами» те же пирамиды, те же рисунки в пустыне Наска. Однако о рисунках Филипп думал, что просто был и у древних свой Церетели, а пирамиды считал проявлением древних понтов – так сейчас миллионеры меряются яхтами, просто у каждого времени свой стиль. Настоящий «привет», думал Филипп, должен содержать информацию, много информации. При этом, сам по себе он должен быть невелик, компактен. «Это должно быть что-то вроде флешки…. – однажды подумал он. – Какой-то предмет, небольшой, предназначение которого нам по нашему высокомерному отношению к предкам, не понятно и который мы, может быть, пинаем ногами. Если от древних цивилизаций остались такие штуки, значит, они жили дольше и лучше нас. Так, может, на этой флешке есть и рецепт – как нам жить?».

 

Филиппа так захватили эти идеи, что он даже книжку об этом написал, и, выдержав скандал с Маргаритой, издал ее за свой счет нынешним летом. Книжка называлась незатейливо - «Флешка: нам привет из прошлого». Филипп думал, что совершил открытие уж куда полезнее атомной энергии – в общем-то он подарил человечеству надежду на вечную жизнь: достаточно найти послание предков и дальше действовать по инструкции. Он ждал, что ему начнут звонить журналисты, он будет раздавать интервью. Но книжка пропала где-то среди прочих. В местном книжном магазине ее поставили на полку местных писателей, между книжек о деревне, тракторах и доярках. Покупали книжку редко. Он выставил ее отрывками в интернете, но и там ее не больно-то читали – только несколько сумасшедших, которым явно хотелось показать свою ученость, оставили комментарии, от которых Филиппу хотелось плеваться, да кто-то несколько раз вставил рекламу дурацкого дезодоранта.

 

Филипп после этого загрустил. Кроме человечества, он за книжкой думал и о себе – может, вынесет эта книжка его из беспросвета и скуки? Получалось – не вынесла. Он говорил себе, что, может, оценят его потом, но знал, что потом ему не надо, надо – сейчас. Но выходило так, что сейчас ничего, кроме работы, Варфоломеева, Марьяны, Маргариты, эсэмэсок из банка, поисков денег на кредиты (а нынче еще и на новогодние подарки!), беспросвета со всех сторон – по вертикали и по горизонтали – не будет.

 

Филипп поморщился, допил из кружки чай одним глотком и поставил ее вниз, под крышку стола – чтобы не мозолила глаз.

 

3.

 

- Сильнее, сильнее задницу оттопыривай! – кричал Семен Каменев на всю округу. Прохожие, шедшие мимо площадки, на которой они играли футбол, удивленно смотрели на странную картину: четверо мужчин выстроились, нагнувшись, вдоль борта площадки, а еще четверо, с радостным гоготом, стояли напротив.

 

- Опять продули! – сказал с досадой Игорь Фомин, высокий, плотный, с круглой короткостриженой головой.

 

- А что делать, если у нас вратарь – дырка?! – ответил ему Лев Фадеев, молодой человек лет двадцати пяти, неказистый, с тусклыми глазами и серой кожей, в дурацких очках.

Костя Варфоломеев, еще один игрок проигравшей команды, только вздохнул. Филипп старался ни на кого не смотреть – он и был этим вратарем. Еще в школе, по причине полной бесполезности в поле, его ставили на ворота, где он все же ухитрялся ловить большинство мячей. Но здесь ему не везло – сказывались, видать, разница в возрасте команд и в потенциале.

 

Хоть и говорили в начале игры все, что в случае проигрыша печалиться не стоит (по нынешнему это звучало «не грузись»), мол «не корову проигрываем», однако сейчас чувство было тягостное. Дополнительно отравлял существование радостный гогот победителей, из которых Семен Каменев куражился больше всех.

 

- А мы сейчас вот что сделаем! – кричал он. – Мы пинать будет только Игорю, Косте, и Левке. А они потом пускай сами Филипка своего наказывают!

 

Алферовы и старший Каменев заржали еще громче.

 

- Так, так, Сема! – прокричал Матвей Алферов, старший из братьев-налоговиков, высокий, плотный, круглоголовый, без шапки, с залакированной прической на косой пробор. – Дай-ка я начну! Напинаем налогоплательщиков!

 

Хотя шутка, на вкус Филиппа, была так себе, но Каменевы захохотали.

 

- Вот суки… - со вздохом негромко – только своим – сказал Фомин. – Наши задницами себе налоговые поблажки хотят купить Сема с Андрейкой…

 

Алферов ударил, но поскользнулся, и мяч ушел в молоко.

 

- О! Повезло! – довольно крякнул Варфоломеев и все четверо – в том числе и Филипп - тихо засмеялись этому небольшому, но приятному, подарку судьбы.

 

- Откуда у тебя ноги-то растут?! – кричал тем временем Яков, младший из Алферовых, имевший несмотря на свои тридцать лет уже солидное пузцо и три лишних подбородка, но при этом бойкий живчик, в игре катавшийся по полю колобком.

 

- Откуда у всех, оттуда и у меня! – в сердцах ответил ему старший, переживая, что промазал.

 

- Вот, смотри, как надо! – назидательно сказал Яков, поставил мяч на отметку и отошел для разбега.

 

- Чует мое сердце, этот не промажет! – только и успел проговорить Фомин, как сзади раздался звук мощного удара и почти сразу Костя Варфоломеев подпрыгнул, держась за зад.

 

- А, блин! Вы полегче! – кричал он. Победители ржали и хлопали друг друга по рукам на американский манер.

 

- Жеребцы хреновы… - грустно сказал Фомин…

 

…После футбола все вместе поехали в кафе, попить пива, обсудить игру – это тоже был ритуал. Из восьми предназначавшихся побежденным ударов в цель попали пять, чем довольны были обе стороны. Третьяков чувствовал себя немного виноватым – ему только раз попали мячом по заднице, да и то вскользь (бил Семен Каменев, а он, несмотря на свое бахвальство, футболист был еще тот). А вот Косте, кроме первого, досталось потом еще два раза. Еще две «плюхи» прилетели Фомину. Фадеева горькая чаша миновала, и это было объяснимо: Алферовы пожалели – все же брат, но и Каменевы постеснялись – все же брат Алферовых. Так уже бывало не раз. Фадеев по этому поводу не комплексовал – по окончании экзекуции он развел руками и сказал товарищам по несчастью: «Всюду блат!». Но лицо его не было веселым, наоборот, глаза его недобро и недовольно сверкнули, словно он думал - хоть такая польза от этого родства…

 

Филипп знал историю Фадеева: пару лет назад тот позвонил Матвею с известием о том, что умирает отец, хочет проститься. Матвей, посовещавшись с Яковом, к отцу не поехал – они так и не могли простить того, что он ушел, бросив их с матерью, когда старшему было десять лет. Отец скоро умер, о чем братьев известил все тот же Лев. Вот так, слово за слово, звонок за звонком, он наладил какой-то контакт со старшими сыновьями своего отца. Филипп видел, что Матвей и Яков только терпят Льва и думал, что и Лев не может этого не замечать. Однако Фадеев никуда не пропадал, да тут еще затеялись играть в футбол и Фадеев пришелся кстати – иначе не получилось бы играть четыре на четыре. В конце концов к нему все привыкли. К тому же, он был музыкант, играл в ресторане – в этот ресторан и ездили пить пиво: для Фадеева там делали скидку.

 

4.

 

Разговоров, что по пути, в машинах, что уже в ресторане, только и было, что о выборах и о вчерашнем, в субботу прошедшем, митинге по поводу фальсификаций. В их небольшой компании разделились голоса - за «Единую Россию» были Алферовы (по работе) и Каменевы («а за кого еще голосовать?» - говорили они). Фомин был за ЛДПР (объяснял, что это единственный способ показать фигу), Варфоломеев проголосовал за эсеров, Филипп – за коммунистов. Фадеев с вызовом говорил, что не ходил на выборы и ходить не собирается. Теперь разделились и мнения по поводу митинга.

 

- Американцы этим уродцам платят, они и протестуют! – сказал Матвей Алферов еще по дороге в ресторан. Он вместе с Яковом и Фадеевым ехал в машине Филиппа – Филипп пить не собирался, поэтому сел сегодня за руль.

 

- То есть, никто нигде не ворует, кругом лепота и мы катаемся как сыр в масле? – поинтересовался Фадеев у брата с ехидцей в голосе. Матвей ехидцу почувствовал, повернулся к сидевшему сзади брату и наградил его уничтожающим взглядом.

 

- Кто ворует – тех сажают! – веско сказал Матвей.

 

- Ну вот тебя же не посадили! – поддел его Фадеев. Филипп чуть не поперхнулся – он все же не ожидал от Фадеева таких слов, всегда думал, что тот ходит перед старшими братьями на цыпочках, ждет подачек с барского стола. «Или уже понял, что не дождется?» - подумал вдруг Филипп, взглядывая в зеркало заднего вида, в которое видно было Фадеева. Тот сидел злой и бледный.

 

- Ты полегче! – прикрикнул на него сидевший рядом Яков Алферов. – Мы люди государевы. Если бы не налоговая, учителя и врачи без денег сидеть будут.

 

- А то они сейчас в деньгах купаются! – зло сказал Фадеев. – Не на учителей и врачей вы деньги из народа выколачиваете, а на ментов, на тюрьму, на судебных приставов да на армию. Чтобы, если что, было кому этот народ, в том числе врачей с учителями, по башке бить.

 

- Вот ни хрена себе ты заговорил, Левушка! – всплеснул руками Матвей. – Народ! Какой народ? Ты где его видел – народ? У себя в кабаке?

 

- Да я сам народ, Матвей… - ответил Фадеев. – Мы вот с тобой на той неделе зашли в книжный магазин – ты купил все, что там нового привезли, только чтобы продавщице пыль в глаза пустить. Ты ведь даже читать эти книжки не будешь! Ты не знаешь, куда деньги девать, а у меня бабка, соседка снизу, живет на хлебе и молоке. А пенсионерка, ветеран труда.

 

- Значит, такого труда! Кто хорошо работал, у тех на жизнь хватает! – рубанул Матвей и уставился в окно. Как-то сник и Фадеев. Филипп не сомневался, что в книжном все было именно так – Матвей и при нем не раз проделывал этот трюк: то заказывал в кафе все меню – полностью, до зубочисток. То покупал на цветочном рынке все цветы. Филипп понял, что Алферов делает это для того, чтобы никто не мог подумать, будто у него на что-то не хватит денег.

 

- А чего, Левушка, завидуешь? – вдруг поддел брата Яков. – Так учиться надо было. А не на гитарке трень-брень. Путин приказал – живите и наслаждайтесь! Вот мы живем и наслаждаемся! И за кого мы по-твоему должны голосовать?

 

Фадеев зыркнул на него, хотел что-то сказать, но сдержался. В машине наступила тишина. Филипп, посмотрев пару раз в зеркало, пытался понять, с чего вдруг Фадеева так сегодня понесло, но так и не понял.

 

«Об учителях и врачах государство думает, а кто бы обо мне подумал? Пять лет зарплата не растет, фирма не успевает налоги и платежи разные во всякие фонды платить…» – вздохнул про себя Филипп, но вслух ничего не сказал – ему сегодня не хотелось дискуссий.

 

Однако, когда они подъехали к ресторану и, дождавшись остальных, вышли из машины, стало очевидно, что без дискуссии не обойтись: те, кто ехал во второй машине, тоже, оказалось, заспорили о выборах. Филипп, услышав это, поморщился, как от зубной боли.

 

В ресторане, еле переждав официанта, все заспорили буквально стенка на стенку, с яростью, как не играли и в футбол. Каменевы и Алферовы бились за свое, остальные, объединившись, предъявляли им то за Путина, то за «Единую Россию».

 

- Вот ты, Семен, все говоришь «проклятые девяностые!», «Ельцин вор»… - прищурив глаза, говорил Фомин. – А вот ответь – сколько у Ельцина дач было? А?

 

- А чего это ты про дачи? – чувствуя подвох, насторожился Семен Каменев.

 

- А того! – веско сказал Фомин. – У Путина сейчас по всей России не меньше десятка дворцов. Ради Ельцина горы в Горном Алтае не взрывали и дороги по миллиону рублей за квадратный метр не прокладывали. Он в этот дворец приедет-то раз в два-три года на пять дней. Пожил бы и в избушке – так нет! Цари так не относились к России, как он относится.

 

- Мужики, давайте заключим пивное перемирие… - взмолился Яков Алферов. – Мы чего сегодня собрались? В футбол поиграть и пивка выпить. Отдохнуть, развеяться.

 

Фомин сумрачно глянул на него, но ничего не сказал.

 

Они – кто хотел - выпили по глотку. Беседа не клеилась. Если кто открывал рот, то лишь чтобы попросить соли там или салфеток. Первым то, что политики не миновать, признал Каменев.

 

- А ты чего, Филя, на митинг-то ходил? – спросил он.

 

- Ну как… - осторожно начал Филипп. – Интересно. Такие вещи творятся. Надо своими глазами видеть.

 

- Какие – такие? – вскинулся Семен. – В 1991-м году тоже вон творилось. И что? Такую страну в унитаз спустили!

 

- Семен, вот есть у тебя голова, так ты ею думай! – сказал Фомин. Он был здесь старше всех, поневоле его слушали внимательно. – Советский Союз помер бы в любом случае. Потому что экономическая модель была нежизнеспособная.

 

- Скажете тоже, Игорь Сергеич! – проговорил Андрей Каменев. – Чего бы нежизнеспособная?! Семьдесят лет стояла страна.

 

- А я знаю, что говорю… - ответил Фомин. – И ты бы меньше верил тому, что тебе из телевизора говорят. Какие семьдесят лет? Сначала была революция. Потом – гражданская война. Потом – восстанавливали страну после гражданской. Потом – готовились к новой войне. Потом опять воевали, и опять восстанавливали. И социализм строить взялись только в конце 50-х годов. А в середине 80-х уже жрать нечего было, карточки ввели. Нормальной жизни и тридцати лет не было. Что же это за великая страна? В СССР за товар не давали настоящую цену, и за труд не давали настоящую цену. А без этого экономики не бывает.

 

- А вот что вы скажете про план Даллеса? – ехидно, словно вытащил джокера, поинтересовался Матвей Алферов. – Был ведь план? Затевала Америка против нас?

 

- Вот и ты не смотри телевизор… - усмехнулся Фомин. – Или, если смотришь, думай: почему в меню именно эта лапша? Зайди с другой стороны. Вот у них была план Даллеса – а у нас, думаешь, этих планов не было? Мы во всех сколько-нибудь значимых странах кормили компартии, стоило кому-нибудь в Африке заявить, что они выбирают социалистический путь развития, как мы туда эшелонами и пароходами гнали продовольствие. Египту плотину построили за чеснок. Куба с нами рассчитывалась сомбреро – полный город был сомбреро, я сам пацаном в нем ходил. У нас были свои планы Даллеса, и не один. Но их сработал, а наши – нет. Почему? А все потому же: экономики у нас не было. Да и дух подвышибли.

 

- Не, не говори, Игорь Сергеич… - начал Андрей Каменев. – В советские времена мы в хоккее и футболе были впереди планеты всей.

 

- Ну да, на старом запале… - кивнул Фомин. – А сейчас – пшик. А почему? Мясо-то на человеке наверняка одинаковое. Почему в того же Гуса Хиддинка с корейцами получилось, а с нашими – нет? А потому что в поджилках слабы. Вот возьми англичан:

у них характер и в большом, и в малом - они с Гитлером с 39-го года воевали, да еще нам посылали продуктовые посылки и оружием, и в футболе будут биться до последней секунды. В чем секрет?

 

Фомин обвел всех взглядом и торжественно выговорил:

 

- Душа обязана трудиться! Душа обязана трудиться! То есть, не только материя важна, но и дух! А у нас – и при Советской власти, и потом – решили, что без души можно и обойтись. Ан нет – опыт показывает, что дух первичен. Именно наш опыт, российский, показывает, что дух первичен. Дух, гордость, характер из русских вышибли, а без этого и страна не страна, и народ не народ, снизу доверху, от бомжей до миллиардеров. Ведь и миллиадерам их миллиарды характера не прибавляют.

 

- Одному прибавили – он сейчас рукавички шьет! – сказал Семен Каменев, усмехаясь.

 

- Вот-вот… - кивнул Фомин. – Как в детском саду – одного воспитательница поставила в угол, и все дети послушно стали есть манную кашу. Ну да, одних можно запугать, других купить, но страх проходит, а деньги – в конце концов, найдется тот, кто даст больше. Начальники наши отлично это понимают, пытаются запустить душу в человеке, нажимают на разные кнопочки – вот тот же патриотизм - но сами же этого и боятся: а ну как запустится на полную мощность? Это ж на каких пинках люди будут их гнать?

 

- А ты против патриотизма? – спросил Андрей Каменев.

 

- Такого, какой мне в руки суют - против! – кивнул Фомин. – Если родина моя, так дайте мне в ней прибраться. Я же в своей квартире расставляю мебель как хочу. И обои клею, какие мне нравятся. А тут – вроде и моя Россия, но только трогать ничего нельзя, вот как эти ребята из Кремля все расставили, так пусть и стоит.

 

- Мало ли как тебе нравится! – сказал недовольно Семен Каменев. – А, может, мне по-другому нравится. И что тогда?

 

- А тогда… - с удовольствием сказал явно ожидавший этого возражения Фомин, - договариваться будем! Демократия!

 

- Наелись мы этой демократии досыта в Грозном в 1995 году! – веско сказал Семен Каменев.

 

- А чего хотели-то? – с любопытством спросил его не сдававшийся Фомин. – Семьдесят лет балду гонять, а потом чтоб на все готовенькое? Чтоб сразу – как в Швеции, почти коммунизм?

 

Каменев оторопело уставился на него.

 

- Вот рос себе ребеночек… - заговорил Фомин. – Вырос, допустим, лет до тринадцати, а потом перестал. Впал, например, в летаргию. А его сверстники растут, заканчивают школу, поступают в институты, влюбляются, находят хорошую работу. А лет, скажем, через тридцать этот ребеночек проснулся. Смотрит на сверстников и завидует, ему хочется жить так же, как сверстники: с хорошей машиной, квартирой или домом, красивой женой или подружкой, с деньгами и приличной работой. Но для этого ему надо закончить школу, институт, научиться строить отношения с противоположным полом, сдать экзамены на права, освоить банковскую карту, и еще много чего – тысячи дел. Нормально – это признать: да, отстали мы, будем нагонять. И тогда, с некоторым отставанием, но этот ребеночек освоился бы, нашел свое место в мире. Но нам-то хочется все и сразу, безо всей этой фигни – школы, институты! Мы, как сказал Ленин, пойдем другим путем! В результате – ребеночка колбасит, он не слушает ни папу, ни маму, плюет на соседей, все наперекосяк. А главное, весь этот путь который мы проспали, все равно придется пройти. Не нам, так нашим детям. А ведь остальные за эти двадцать лет, пока мы куролесим, прошли еще часть пути. Так что еще вопрос, догоним ли мы их вообще, даже если вот прямо сейчас возьмемся за ум…

 

Он замолчал. Тягостно молчали и остальные.

 

- Как это у вас, Игорь Сергеич, все интересно выходит… - заговорил Андрей Каменев, надеявшийся увести разговор на более мирные темы.

 

- Да так!.. – с довольным видом подтвердил Фомин. – Я думаю. Мозг нам всем даден, вот и пользуйтесь. Складывайте два и два. Правда, когда получается четыре, нужна еще смелость, чтобы признать, что это именно четыре. Решиться надо. А решительным в России срок дают…

 

Каменев поморщился – разговор увести не удалось.

 

- А у народа? А у народа есть эта смелость? – спросил Семен. Филипп не понял – то ли ему правда было это интересно, то ли, оттолкнувшись от этого, Семен затевал очередную каверзу.

- Да кто знает… - пожал плечами Фомин. – Сказано в одной книжке: «Я нашел всех их пьяными, я не нашел никого из них жаждущим, и душа моя опечалилась за детей человеческих». Народ сейчас никому не верит. Хочет, чтобы было по-другому, а как – не знает. Без организации никакой политической борьбы не бывает, но у народа на все партии реакция отторжения. То, что 10 декабря было и в Москве, и у нас – это даже не Новгородское вече, а ведь и вече – это XIII век. Так что получается, что в России на сегодня отношения народа и государства отстали от остального мира на 800 лет.

- Ну это вы, Игорь Сергеич, подзагнули! - крякнул Андрей Каменев.

- Да и не нужен нам остальной мир! – воспрянул пребывавший до тех пор в прострации Яков Алферов. – У нас свой путь – суверенная демократия.

 

«Ну да, весь мир ходит на двух ногах, а мы из принципа давайте будем ходить на двух и еще опираясь рукой на землю… - подумал Филипп, и опять ничего не сказал. – Или -спиной вперед. Ничего, что хреново и медленно, главное – суверенно».

 

- Чего, Филипп, усмехаешься? – заметил это Семен. – Ты нам вот что расскажи – как там на митинге-то? А то начал, да мы тебя перебили… Доллары-то когда раздавали – до начала или после окончания?

 

- Ну, вот почему ты всегда так, а Семен?… - поморщился Филипп. – Почему в людей не веришь?

 

- А чего в них верить-то? – удивленно уставился на него Семен, как-то даже выпучив глаза. – Шантрапа всякая, студенты и школьники, неформалы хреновы – это я в них должен верить?

 

- Шантрапа эта на площади четыре часа стояла! – сказал Филипп. – А вот ты и на пять минут не пришел.

 

- А мне что там делать? – опять недоуменно выпучил глаза Семен. – У меня все хорошо.

 

Тут он вспомнил что-то и помрачнел. Филипп удивленно посмотрел на него и заметил, что помрачнел и Каменев-старший.

 

- Чего это вы? – спросил он.

 

- Да так… - ответил Андрей, исподлобья глядя на младшего брата. – Семен покупателю по морде двинул...

 

- Ого! – воскликнули все, кое-кто даже захохотал (с облегчением – смена темы обрадовала).

 

- Как это? - спросил Варфоломеев, до этого сидевший молчком.

 

- А вот так… - ответил Андрей. – Пришел мужичок и начал кричать, что купил в нашем магазине форель с душком.

 

- Ты не так рассказывай, ты рассказывай, как было! – вскинулся Семен. – Приперся какой-то хрен плюгавый, размахивает рыбиной, которой у нас отродясь быть не могло, и кричит, что купил ее у нас. Я ему и так, и эдак… Пойдемте в мой кабинет, поговорим… Есть ли у вас чек? Уверены ли вы, что купили у нас? Он никуда не уходит, стоит посреди магазина и горлопанит. И пришел ведь в самый жар – полный магазин народу. Покупатели уже начали на товар коситься и от самой кассы обратно на прилавки его относить.

 

Семен умолк, вздохнул и уставился в стол.

 

- И что? - с любопытством поинтересовался Филипп.

 

- Да ничего! – бухнул Андрей Каменев. – Сема вспомнил морпеховскую молодость, заломил клиенту руку за спину и на виду у всего торгового зала отвел его в подсобку. Рыба, как выяснилось, все же не наша. Но это особого значения уже не имеет – неприятностями мы обеспечены лет на десять вперед!

 

Хоть и жаль было Каменевых, но за столом все захохотали – пытаясь сдерживаться, но от этого еще сильнее, до слез. Матвей Алферов и вовсе хлопал рукой по столу и бормотал: «Вот объяснил! Вот объяснил!». Каменевы и сами – не плакать же теперь всю жизнь – посмеивались.

 

- А откупиться? – спросил, придя в себя, Фомин. – Давайте я специально для этого деда привезу бочку такой икры, какой он никогда здесь не увидит.

 

- Ну… - без энтузиазма пожал плечами Андрей. – Попробовать-то можно. Хотя дед принципиальный... И ведь с рыбой-то он сам что-то напутал! Или конкуренты подослали? Если бы не Сема, мы еще смогли бы ему что-то объяснить. Но теперь, боюсь, война до победного конца. Да и не дед ведь нас дрючить будет – полезут сейчас изо всех щелей с проверками…

 

- А я всегда говорил, что я не торгаш! – вскинулся Семен (он не мог долго чувствовать себя виноватым). – Я солдат. Равняйсь, смирно, шагом марш! А вот это все – клиент всегда прав, а если не прав, то смотри пункт первый – не для меня.

 

- Ну так шел бы в школу военруком! – в сердцах сказал Андрей.

 

- Так военруков нет… - подсказал Фадеев.

 

- Ну этим, как его… ОБЖ преподавать… - поправился Андрей.

 

Все опять замолчали. «Какое-то грустное воскресенье получается…» - подумал Филипп. Эта же мысль, видимо, пришла в голову и остальным.

 

- Кстати, Филя, а как там твоя книжка? – вдруг вспомнил Андрей Каменев.

 

- Точно! – Семен Каменев был рад, что разговор не о нем. – Из Нобелевского комитета уже звонят?

- Звонят. Но я сбрасываю. Решил: буду как Пастернак – откажусь! - отшутился Филипп (с Семеном надо было как теннисе – мгновенно реагировать на подачу, а то он начинал играть на добивание и его было не остановить). – А книжка - лежит дома штабелем. Продавать-то особо негде. В книжном магазине процент дерут да еще упрятали Бог знает на какую полку. Специально захочешь – не найдешь.

- А ты давай ее к нам в магазин! – сказал вдруг Андрей. – Пока нас не прикрыли, продадим, поможем товарищу.

 

Филипп пожал плечами – почему нет?

 

После этого по предложению Фомина выпили за мир во всем мире. Потом Фомин же, при всем своем скептицизме очень чуткий, сказал: «Быть добру». Это был – все знали – старый казачий тост. Выпили и под него. Стало легче. Андрей Каменев вспомнил какую-то историю из чеченского прошлого. Потом Фадеев сказал: «Сейчас я вам сыграю», и спел красиво и грустно, так, как и не ждал никто от человека его внешности.

 

Когда разъезжались вечером из ресторана, все опять были лучшие друзья, глядели друг на друга нежно и просили если вдруг что, звонить без всякого стеснения…

 

5.

 

Кулешовка была большая деревня, хоть и не райцентр. В советские времена здесь имелся кинотеатр, а еще кино крутили в клубе при элеваторе. Клуб деревенские мужики – бабам-то было не до клубов - любили больше: приходили сюда вечером и часами катали шары на старом перекосившемся бильярде, под картиной Исаака Бродского «Ленин в Смольном» - той самой, на которой Ленин пишет что-то, сидя за столом, а напротив него – пустое кресло в белом чехле. Папиросный дым в фойе клуба стоял коромыслом. Мужики посмеивались: «Курите в сторонку: мы-то отдыхаем, а Ильич, ты гляди, работает!». (Уже потом, через много лет, в газетах начали писать, что пустое кресло было пустым не всегда - сначала в нем будто бы сидел Сталин, но в разгар борьбы с «культом личности» его из картины вычистили. Но из тех мужиков, кто играл под Лениным в бильярд, мало кто про это узнал – одни уже и померли, а остальным было не до газет, такая пошла жизнь).

 

Неподалеку от клуба был центр села (в обиходе так и говорили: «Иду в Центр»), с главной площадью, которую с трех сторон обступали руководящие учреждения, а с четвертой - Дом культуры, двухэтажный, в стиле советского минимализма, зато с широким крыльцом, на котором в праздники, как на сцене, выступали местные самодеятельные артисты. При ДК имелся музей, созданный в 70-е годы стараниями местного учителя истории, который сам какое-то время этим музеем заведовал. Музей работал в прямом смысле через раз – во вторую и четвертую субботу месяца, и имел поначалу разделы дореволюционного быта (очень пригодились прялки и деревенские ткацкие станки), борьбы за Советскую власть (под стеклом лежали ржавые револьверы и берданка с выпадавшим затвором) и строительства социализма (тут материала было много – все же в селе был свой Герой Соцтруда, в музее имелся его фотопортрет и разные личные вещи). Присутствовал и краеведческий раздел – с чучелами местных птиц и животных, как везде. Но была и изюминка: в стеклянном гробу лежал скелет древнего человека, найденного археологами неподалеку от Кулешовки – учитель истории как-то вымолил его у археологов, чтоб не увозили в город.

 

Потом учитель умер. Потом кончилась советская власть. Следующий директор музея был из молодых, с юмором – когда в августе 1991 года разогнали КПСС, он сообразил для потомков перенести в музей кабинет первого секретаря райкома – с длинным столом светлой полировки, графином, 50-томником Ленина и его же бюстом, и прочей партийной утварью, все как было. Обстановку перенесли. Но по тесноте вышло так, что в этом же помещении находился и стеклянный гроб древнего человека, глядя на кости которого наиболее остроумные посетители спрашивали, не есть ли это тот самый первый секретарь?

 

Правда, нынче была зима и посетителей ждать не приходилось. Люба, вторая, кроме директора, сотрудница музея, молодая, но строгая, девушка (из тех, что не красавица, но смотреть приятно), составляла картотеку на старые монеты, которых в музее еще с советских времен было полно. Дело было не срочное, но сегодня как раз была вторая суббота месяца, 10 декабря, музей должен был быть открыт. Люба отперла его в десять утра, и теперь до трех надо было сидеть здесь. Еще дома она придумала, что сегодня займется монетами. Кроме простынных размеров царских банкнотов и керенок, имелось еще немало серебра - царского и советского, полтинники и рубли. Люба замечала, что деревенская ребятня, забегавшая в музей время от времени, уж очень косится на серебро. Нумизматическая витрина имела замок, но несерьезный. Люба поделилась опасениями с нынешним директором, старичком, местным лидером коммунистов (российская история уже успела дать круг), но тот сказал, что уж до царского серебра ему точно дела нет, хоть переплавьте его все на зубы. Люба вздохнула и решила для начала хотя бы переписать монеты – сколько да каких.

 

Работа шла неспешно – торопиться-то некуда. Люба описывала внешний вид монет, номинал, особые приметы (на некоторых были царапины). Для интересу прикинула вес. Серебра выходило как минимум полкило. «Ого!» - усмехнулась Люба, держа монеты полными пригоршнями.

 

Тут у Любы зазвонил сотовый. Она посмотрела на экран, улыбнулась и даже, как написали бы в старинных книгах, зарделась. Если бы в музее был в это время кто-то, знающий Любу, он бы остолбенел – такой Любу до сих пор не видел никто.

 

- Да… - ответила Люба. В трубке кто-то заговорил.

 

- Олег, ну я не могу… - сказала Люба. – У меня же работа…

 

Олег что-то снова ей сказал, краска залила лицо девушки.

 

- Нет, не надо приходить в музей, я занята! – проговорила она, стараясь, чтобы голос звучал твердо, и с ужасом понимая, что прозвучало почти жалобно!

 

- Олег, ну прекрати… - просительно протянула она, слушая его воркование. Олег был молодой человек, который весь последний месяц пытался за Любой ухаживать. В Кулешовке в общем-то все знали всех, и Люба знала Олега – хоть и работящий, но шалопай - и не понимала, откуда вдруг у Олега к ней чувства. Однако, признавала она, примерно так бывало и у других в деревне: ходили мимо друг друга, а потом внезапно глаза открылись, и – любовь. «Неужели он влюбился?» - с испугом и замиранием сердца думала Люба. В свои восемнадцать опыта в таких делах она не имела по причине строгого родительского воспитания. Подружки после школы разъехались – кто в райцентр, кто в город – и опыта поднабрались, некоторые даже чересчур. Любу ни в город, ни в райцентр не отпустила мать – сказала, в следующем году, но, догадывалась Люба, и нынче у матери найдутся доводы, чтобы удержать ее у своего подола. Люба чувствовала, что мать все никак не может смириться с тем, что дочь уже взрослая, но не бунтовала – она и сама не чувствовала себя взрослой. К тому же и пацаны ее избегали, что немного ее все же удивляло – вроде ведь не хуже других, а поди ж ты. Так что по большому счету Олег, с его звонками, прогулками и мелкими подарками по разным, вроде бы малосущественным, поводам, стал первым фактом ее взрослой жизни. Ну, еще работа – но работа это так, она и в старших классах подрабатывала в разных местах.

 

- Прекрати, Олег… - прошептала она, замирая от тех слов, которые он ей говорил в трубку. Олег, надо отдать ему должное, был настырный. На прошлой неделе они впервые поцеловались, Люба смутно догадывалась, что это только начало. Подружки, с которыми можно было посоветоваться, как раз были на учебе кто где. Люба надеялась, что они приедут на Новый год – а до Нового года она уж как-нибудь продержится. «Осталось-то меньше трех недель»… - подумала Люба, чувствуя в теле сладкую истому – и от слов Олега, и от того, на что она уже в общем-то, если не врать себе, решилась.

 

- Нет, не скажу… - проговорила Люба в трубку тихо, словно кто-то мог ее услышать. – Перестань, ну что ты из меня клещами такие слова вытягиваешь…

 

Олег снова что-то заговорил. «Вот хоть механизатор, а болтать горазд… - подумала Люба, млея. Ей было хорошо. – Сказать что ли?»…

 

- Нет, и не проси… - ответила она, боясь, однако, не подошел ли лимит таких ответов уже к нулю. «Еще обидится…» - подумала она. Олега ей не хотелось терять – хоть и шалопай, но добрый. «А шалопаи всегда добрые…» - вдруг подумала она и сердце залила горячая волна, такая, что она не сдержалась, и быстро проговорила в трубку:

 

- Да люблю! Люблю! Доволен?!

 

И счастливо засмеялась.

 

Олег что-то заговорил, она слушала его, но какой-то звук мешал, что-то зудело то ли сзади, то ли сбоку от Любы.

 

- Олежек, подожди… - попросила Люба, отняла трубку от уха и оглянулась. Зайцы, коршуны, громадный лось и прочая набитая опилками живность смотрели на нее своими пластмассовыми глазами. Люба встала и прошла в соседний зал, тот, где у них лежали револьверы и берданка. Потом – в тот, где был мемориальный кабинет. Все – графин, скатерть, ровные ряды темно-синих ленинских книжек, бюст, чернильный прибор из зеленого камня, скелет ископаемого бедолаги в стеклянном гробу - было на месте. Звук между тем не исчезал. Люба у недоумении и некоторой уже панике быстро пробежала по залам, пытаясь понять, откуда он идет, этот звук – тихий и зудящий. Тут он вдруг кончился, что-то щелкнуло и Люба услышала голоса! Они что-то говорили, хоть негромко, но внятно, но Люба при этом не понимала ни слова.

 

Стараясь держать себя в руках, Люба поднесла трубку к уху и проговорила:

 

- Олег, ты можешь приехать? Тут что-то такое творится…

 

Когда она отняла трубку от уха, голосов уже не было слышно. Люба прошла по музею, заглядывая во все закоулки, под все шкафы, но ничего подозрительного не нашла. Испугавшись от этого еще больше, она оделась, заперла музей, и пошла вниз, в фойе Дома культуры – ждать Олега. Сидеть в музее одной не было сил.

 

6.

 

- Ну, и что тут у тебя? Показывай, что гудело, где гудело… - Олег говорил громко, шагал по пустым коридорам ДК шумно - он вообще был шумный человек. Хоть худой, но жилистый, с открытым насмешливым взглядом - как только он приехал, все страхи у Любы прошли. Тем более, ей в голову вдруг пришло - а ну как он решит, что она про голоса придумала, чтобы его сюда заманить? От этой мысли она запунцовела, и как назло в эту-то минуту Олег на нее и оглянулся!

 

«Хорошо, в коридоре темно… - лихорадочно подумала Люба. – Видел или нет?».

 

Они поднялись по лестнице, прошли по коридору. Люба достала из кармана ключи и начала открывать музейную дверь. Замок заело. Его постоянно заедало – надо было как-то по-особому шевельнуть ключом, прислушиваясь к нему и к замку, - но сейчас у Любы не было сил прислушиваться.

 

- Ого! – сказал Олег. – Привидения заперлись?

 

Она возмущенно оглянулась на него – шутит или вправду решил, что она все придумала? Он отодвинул ее от двери и сам взялся за ключ. Однако, с удовлетворением увидела Люба, и у него ничего не получилось.

 

- Что? Привидения заперлись? – ехидно спросила она. Оба засмеялись.

 

- Давай я… - сказала Люба. – Там уметь надо, замок старый, его самого надо в музей сдать…

 

Она взялась за ключ, успокоилась, и начала понемногу шевелить им в скважине. Через минуту зубчики ключа попали куда надо – Люба почувствовала, как ключ проворачивается. Она распахнула дверь и ликующе оглянулась на Олега.

 

- Дело мастера боится! – сказала она.

 

- А я что? Я ничего… - сказал Олег и вошел в зал.

 

Люба так обмерла от того, что он прошел мимо нее, обдав запахом гаража (он приехал с работы прямо на колесном тракторе) и сигарет, самыми мужскими запахами в мире, что и забыла бояться. Только когда он уже вышел на середину зала, она охнула и закричала:

 

- Осторожнее!

 

Олег оглянулся на нее недоуменно.

 

- А что здесь может быть? Мишки твои меня задерут? Так их давно моль почикала…

 

Он кивнул на зооуголок – известный и ему, и ей с детства мишка и правда был старый, с проеденными молью проплешинами.

 

- Я же не шучу… - сказала Люба, надувая губы. – Что-то было. Я так испугалась…

 

- Ну теперь-то я здесь, так что не дрейфь… - ободрил ее Олег и, она заметила, собирался сплюнуть, как он сплевывал всегда на улице – с некоторым шиком – но вспомнил, что он в музее, и прервал процесс на полпути.

 

- Да, давно я здесь не был, а все на своих местах… - озираясь, сказал Олег. – Ну так чего здесь было-то?

 

- Голоса… - ответила Люба, против воли виновато на него глядя. Они прошли по музею. Олег, как и Люба за полчаса до этого, заглядывал везде – под шкафы, под столы и стулья. Но ничего необычного не нашел.

 

- Так, может, радио откуда слышно? – предположил Олег. Сам же он при этом почему-то теперь смотрел только на Любу, в упор. Глаза у него были такие, что у Любы загорелись уши.

 

- Слушай… - вдруг понизив голос, сказал Олег. – А что это ты мне говорила?

 

- Когда? – пересохшими губами спросила Люба.

 

- Ну, вот… тогда… перед тем, как чудиться тебе начало…

 

- Да ничего мне не чудилось… - ответила Люба, инстинктивно пытаясь увести разговор в сторону. Глаза ее были испуганные, но по лицу блуждала улыбка.

 

Олег придвинулся к ней вплотную и тихо спросил:

 

- Это правда?

 

- Что? – одними губами спросила она, пытаясь отодвинуться.

 

- Сама знаешь… - сказал он. – Повтори.

 

- Что?

 

- Повтори…

 

Люба замерла. Голова у нее кружилась. Она прижалась к Олегу вплотную и прошептала в самое ухо:

 

- Люблю…

 

Он обнял ее. Руки его сноровисто залезли под кофточку. Люба уже не соображала ничего. Олег поцеловал ее, она ответила. Он потащил ее за руку в зал, где был райкомовский стол.

 

- Подожди… - спохватилась она, вырвала руку и побежала – закрывать дверь. Поле этого она выключила в музее свет.

 

Он подождал ее, потом они снова начали целоваться, и она, то ли теряя голову, а то ли перед самой собой делая вид, что теряет, дала увести себя в зал с райкомовским столом. Там Олег быстро раздел ее, да и она сама ему помогала.

 

- Иди ко мне… - бормотал Олег.

 

- Подожди… Подожди… - бормотала она. – А ты мне скажи, ты же не сказал.

 

Он приостановился, внимательно на нее глянул и вдруг серьезно проговорил:

 

- Люблю. Одну тебя люблю со школы, все ждал, пока подрастешь, парней от тебя отваживал. Парни-то хоть дураки, а хорошую девчонку нутром чуют, но я к тебе никого не подпускал.

 

Голову Любы заволокло туманом. Она снова услышала какие-то голоса, но ей было уже все равно. Она и не видела, как Олег заоглядывался удивленно.

 

«И впрямь бормочет кто-то… - подумал он, - неужто радио?». Из соседнего зала шел какой-то свет. Олег подумал – может включился телевизор, хотя помнил, что телевизора в том зале вроде бы не было. Он хотел было посмотреть, что же там, но Люба помутневшими глазами глядела на него, почти голая, светясь всем своим телом в зимнем полусумраке кабинета, на полировке райкомовского стола. У Олега перехватило дыхание и он снова начал ее целовать…

 

7.

 

15 декабря, в четверг, Филипп поехал в гости к Каменевым. Позвонил Андрей и позвал, а Филипп и рад был, что можно уехать из дома – уж больно тяжело было в последнее время общаться ему с Маргаритой (она то и дело заводила разговоры о новой квартире, об ипотеке, а официальная зарплата в их доме была только у Филиппа, да и от той после всех выплат оставались рожки да ножки).

 

Каменев попросил захватить с собой книжку.

 

- Армейские друганы приехали, хочу тобой похвастаться! – объяснил Андрей. – Представь, они откуда-то про тебя и твою книжку знают, сами меня про тебя спросили. Так что слава уже пошла. А раз слава есть, так и заработаешь!

 

Филипп недоверчиво хмыкнул про себя, но себе врать не мог – было приятно. Заехал после работы домой, взял штук пять книжек и поехал, радуясь тому, что Маргарита не спросила ни о чем.

 

Каменевы жили в одном доме, на одной площадке, занимая своими двумя квартирами весь этаж этой элитки. Маргарита не могла спокойно видеть эти квартиры, что у Семена, что у Андрея, и если они с Филиппом ходили к Каменевым вместе, то дома Филиппа неизменно ждал скандал. Особо выводила Маргариту из себя застекленная лоджия в квартире у Андрея, в которой он оборудовал себе кабинет – небольшой, технологичный и очень уютный, да еще и с обалденным видом на окрестности с высоты одиннадцатого этажа – поверх города, до самой реки. Ни шкуры зебр и антилоп у Семена, ни камины и гигантское вертикальное зеркало в ванной у Андрея, не выводили Маргариту из себя так, как этот крошечный кабинет. Как-то раз Филипп предложил Маргарите в шутку застеклить их балкон и устроить ей там рабочее место. Он сам оторопел от того, какую это вызывало истерику. С тех пор он про балкон разговоров не заводил и к Андрею старался ходить один.

 

Пройдя мимо жабообразного консьержа, поднявшись на лифте, нажав на звонок и дождавшись, пока откроется дверь, Филипп шагнул за порог и попал на разудалый праздник, почти День ВДВ. Это он понял сразу, как только увидел, что на Андрее тельняшка и черный берет.

 

- Братаны приехали! – закричал ему Каменев. – Братаны! Мы вместе в Чечне кровь проливали, штурмовали этот хренов Совет министров! Заходи, познакомлю.

 

В большом зале, где Каменевы обычно задавали званые обеды и праздники, был кое-как накрыт огромный стол – гости, как понял Филипп, приехали неожиданно. Он порадовался, что прихватил кое-какие продукты с работы, отдал пакет домработнице Андрея Каменева (его жена при полном параде, в макияже и в золоте сидела во главе стола), и сел.

 

- А вот это и есть наш Филипп! – торжественно объявил Андрей Каменев. – Известный российский писатель Филипп Третьяков! Автор нашумевшего бетселлера! Я правильно говорю по-русски?

 

- Бест! Бестселлера! – прокричал ему Семен с другого края стола. Филипп вдруг увидел, что с Семеном рядом не его жена, а какая-то незнакомая женщина лет двадцати пяти. Женщина эта внимательно смотрела на Филиппа странным непроницаемым взглядом. Филипп удивился – чего вдруг.

 

Женщина привстала и протянула ему руку.

 

- Жанна Миронова… - сказала она.

 

- Филипп Третьяков… - ответил он, несильно пожимая длинные прохладные пальцы.

 

- А вот это, знакомься, Филипп, наши братишки! – прокричал Андрей, указывая на двоих мужчин, тоже в черных беретах, хоть и в гражданке. – Громовы – Яша и Ваня.

 

Громовы были разного возраста – Яков явно старше – но все равно какие-то одинаковые: шкафообразные, гибкие, с быстрыми глазами. Они протянули Филиппу руки и он пожал их. Пожатия были слабые – Филипп еще по Каменевым, особенно по старшему из них, знал, что так, осторожно, жмут руку очень сильные люди – боятся нечаянно раздавить.

 

- За знакомство! – провозгласил Андрей Каменев. Выпили по первой. Филипп почувствовал, что водка не согрела его и выжидательно посмотрел на Семена. Тот понял его взгляд и прокричал:

 

- Между первой и второй!..

 

- … Пуля не должна пролететь! – закончил фразу один из Громовых, Филипп так и не разобрал, который. Только после второй рюмки, когда тепло потекло по жилам, отвалившись на спинку стула, Филипп расслабился и оглянулся, чувствуя на себе чей-то взгляд. Оказалось, та женщина по-прежнему смотрит на него.

 

«Будто царапает…» - подумал вдруг Третьяков. Жанна вдруг встала из-за стола и обойдя его, подошла к Филиппу.

 

- У вас свободно? – спросила она.

 

- Да, садитесь… - ответил он. Краем глаза он заметил досаду Семена, который обхаживал Жанну, эта досада была ему приятна.

 

- Ребята рассказали, что вы написали какую-то удивительную книжку… - проговорила Жанна, с интересом на него глядя.

 

- Ну… - протянул Филипп. – Кому интересная, кому нет. Штук двадцать всего продалось через магазин. Подарить вам?

 

- Буду рада.

 

Он достал книжку из пакета и подал ей.

 

- А надпись? – хитро спросила она.

 

Он хмыкнул – никак не мог привыкнуть к этим автографам, к необходимости придумывать каждому что-то свое. Открыл книжку, на короткое время задумался, потом написал: «Жанне Мироновой – от автора. В канун Нового года - с пожеланиями прожить новую жизнь!».

 

Когда она прочитала надпись, глаза ее странно блеснули, но Филипп почти сразу об этом забыл.

 

У Жанны было фарфоровое, светящееся изнутри, лицо с правильными чертами. Все – уши, нос, губы, - было словно рассчитано специально для этого лица. Она заметила, что он внимательно ее разглядывает и откинулась на стуле, давая рассмотреть себя получше.

 

- Ну как? - с усмешкой спросила она.

 

- Я ослеп… - развел руками Филипп.

 

Было видно, что она довольна.

 

- А про что ваша книжка? – спросила вдруг она.

 

- Ну… - он попытался собраться с мыслями, но еще секунду назад они были так далеки от книжки и от судеб человечества, что это было нелегко. – Ну… Я просто подумал: вдруг наши предки были не дурнее нас? Посмотрел с этой точки зрения на прошлое и увидел очень много тому подтверждений.

 

- Каких? – с любопытством спросила она.

 

- А вот читайте книжку – я там все написал… - ответил он.

 

- Непременно прочту. Но все же – каких подтверждений? – спросила Жанна.

 

- Ну вот есть, например, в Индии столб из чистого железа. Ему 1600 лет. Наши стройки через пятьдесят лет начинают разваливаться – металл устал, - а этот столб до сих пор не ржавеет. Хотя сделан из чистого железа и по всем прикидкам давно должен бы рассыпаться в пыль.

 

- А еще? – с интересом спросила его Жанна.

 

Филипп оглянулся – Каменевы и Громовы галдели о чем-то своем, морпеховском, явно вспоминали Чечню. Филипп хмыкнул, повернулся к Жанне и спросил:

 

- Так это вы что ли мой неизвестный читатель? Громовым-то явно моя книжка побоку…

 

Какая-то тень пробежала по лицу Жанны, и тут же пропала.

 

- В интернете налетела на вашу книжку, а тут Яков говорит – поехали с нами на родину новый год встречать. Я думаю – почему нет? – ответила Жанна.

 

Филипп подумал – где Жанна и где Яков Громов, при всем его обаянии - простой солдафон? Но тут же подумал – любовь зла, да и какое ему, Филиппу, до этого дело?

 

- Так что еще? – спросила Жанна.

 

Филипп удивился – настойчивая. Но ответил:

 

- В 1925 году под Москвой в пласте каменного угля нашли окаменевший человеческий мозг.

 

- И что? – спросила она.

 

- А то, что угольный пласт относился к тем временам, когда не то что человека – динозавров на земле еще не было. Если, конечно, придерживаться нынешнего, официально признанного, взгляда на историю.

 

- А вы, как я понимаю, придерживаетесь какого-то другого взгляда? – спросила Жанна, внимательно глядя ему прямо в глаза.

 

- Я просто складываю два и два, и если получается четыре, я принимаю ответ… - сказал Филипп, вспомнив недавно сказанные слова Фомина.

 

Жанна хмыкнула.

 

- И в чем же этот ваш ответ состоит?

 

- Да все просто… - пожал плечами Филипп. – Мы на земле не одни и не первые. Были люди и до нас.

 

- Ну, с этим-то никто и не спорит… - сказала Жанна.

 

- Да, не спорит… - согласился Филипп. – Но обычно неандертальцев, кроманьонцев, древних египтян, греков и римлян рассматривают как часть общей последовательности, ступени одной лестницы, которая ведет к вершине – к нам.

 

- А вы как рассматриваете? – поинтересовалась Жанна.

 

- А я считаю, что лестниц могло быть несколько. И некоторые могли быть и побольше нашей. И вовсе не обязательно те же древние греки и египтяне – звенья одной с нами цепи.

 

- Хм… - Жанна задумалась, потом засмеялась и сказала: – Без бутылки не поймешь…

 

Филипп кивнул – понял, потянулся за бутылкой – это оказалось вино – налил и они выпили, отдельно ото всех. Громовы и Каменевы шумели о чем-то своем. Филиппу казалось все же, что один из Громовых время от времени косится на него. Филипп с некоторым беспокойством подумал – не его ли подруга эта Жанна? Не поедет ведь такая женщина абы с кем в такую даль. «А с другой стороны – она спросила, я ответил, что тут такого?» - подумал Филипп.

 

- Ну ладно, лестниц было несколько и другие по ним могли забраться повыше нас… - напомнила Жанна.

 

- Вот именно! – подхватил Филипп. – Мы держим тех же египтян за дураков, мол, ездили они в телегах на лошадях. Но египетская цивилизация была пять тысяч лет, а наша – только две тысячи, и мы уже ездим вон на каких авто.

 

- То есть, вы хотите сказать, все уже было – и самолеты, и ракеты, и машины? – с любопытством спросила Жанна.

 

- Да, все уже было! – кивнул Филипп.

 

- Но тогда куда же все делось? – поддела его Жанна с таким видом, будто поставила мат.

 

Филипп, однако, только вздохнул. Этим аргументом его пытались опровергнуть многие, и он уже давно даже не смешил Филиппа.

 

- Понимаете, Жанна… - начал Филипп. – На высших этапах развития цивилизация не оставляет следов – ни предметов, ни информации. Вот даже сейчас: машины, самолеты, компы, телефоны и прочие вещи изготовляются из материалов, рассчитанных на быструю утилизацию. Проще говоря, чтобы, когда сломается, через год-два само превратилось в пыль. Иначе лет за сто мы превратим землю в одну большую свалку.

 

- Ишь ты… - Жанна откинулась на стуле. – Это довод. – Но тут мысль мелькнула в ее глазах: - Ну а железобетон? Куда делось все, что построили прежние цивилизации?

 

- Американцы в 2008 году выпустили фильм «Жизнь после людей». По их расчетам, если человечество вдруг единовременно исчезнет, то уже через сто лет обрушится и Биг-Бен, и самые знаменитые и прочные мосты и здания. Через триста лет то, что останется от человечества, вряд ли можно будет отличить от других камней и холмов. И эти расчеты сделаны без учета разных пыльных бурь, ураганов, и других катаклизмов, которые шутя меняют лицо мира даже сейчас.

 

Жанна задумалась. Филипп смотрел на нее молча.

 

- В этом и есть ваше открытие? В том, что мы не первые? – спросила, наконец, она. – Но что же тогда из этого всего следует?

 

- Не знаю, открытие ли это – то, что мы не первые… - проговорил Филипп. – Да и не это для меня главное.

 

- А что?

 

- А вот тут читайте… - он открыл книжку, нашел главу «Аликуам эрат» и подал Жанне.

 

- Ого! – сказала она. – По каковски это?

 

- По латыни… - ответил он. – Аликуам эрат – носитель информации. Я предположил, что предки должны были захотеть оставить своим потомкам пламенный привет…

 

Он хотел продолжать, но тут кто-то откуда-то сбоку закричал:

 

- Ну хватит, Филя, совсем ты нашу гостью заговорил!

 

Филипп, стряхивая с себя остатки умной беседы, оглянулся – это был Семен Каменев. Глаза его блестели пьяно и зло. «Ревнует…» - не без удовольствия подумал Филипп.

 

- Жанна Вадимовна, вы не обращайте внимания, Филя наш как что придумает, так хоть стой, хоть падай! – кричал Семен. Однако Жанна не поднимала от книжки головы. Филипп усмехнулся. Ему еще приятно стало от того, что ему Жанна представилась без отчества.

 

Один из Громовых схватил Семена за плечо и сделал пальцами знак – молчи. Семен, хоть и перекосило его, сделал в ответ выражение лица «Все - молчу, молчу», и отошел. Но тут в коридоре из кухни послышался шум. В комнату, с огромным противнем в руках, вошел темноволосый и смуглый старичок. Филипп знал его – это был Оскар Осинцев, сосед Каменевых, то ли сверху, то ли снизу, а то ли через стенку. Чем Осинцев зарабатывал себе на жизнь, Филипп не знал (и не он один). Зато всем было известно, что Осинцев виртуозный повар и в особо торжественных случаях Каменевы упрашивали его что-нибудь приготовить.

 

- Утка по-пекински! – провозгласил Осинцев.

 

- Дичь! – тут же закричал основательно захмелевший Семен. – Федя – дичь!

 

Андрей Каменев только всплеснул руками.

 

- Оскар Иванович, ну я же говорил – без размаха, скромно… - проговорил он. – Неудобно же так вас утруждать…

 

- Без размаха – это ты будешь себе яичницу жарить! – назидательно ответил старик, ожидая, пока на столе разгребут посуду и освободят под противень место. – Или ты думал, я тебе картошки сварю и открою банку селедки?

 

Все засмеялись, и Осинцев засмеялся. Но Филипп заметил, что глаза у старика при этом грустные. «Чего это он?» – удивился Филипп, но особо задумываться над этим было некогда: из серванта уже доставали посуду, раздавали тарелки, Каменевы снова наливали, то и дело громко спрашивая «У всех налито?! Налито у всех?!».

 

Выпили под дичь. Потом – еще. Филипп чувствовал, что голова тяжелеет. Он заметил, что Жанна отложила книжку, и это расстроило его. Все бурно хвалили повара, Осинцев только кивал в ответ, глаза его, показалось Филиппу, делались все тоскливее. Андрей Каменев принес гитару, и они вместе с Громовыми запели про Чечню.

 

- Вот скажи, Филя, как ты встретил новый 1995 год? – Семен Каменев опять перебрался со своего края стола к сидевшим рядом Филиппу и Жанне.

 

- Да я разве помню? – пожал плечами Филипп. – В общаге скорее всего, с ребятами и девчатами.

 

- В общаге… - Семен пьяно помотал головой и захохотал. – В общаге! Слышь, Андрей, в общаге!

 

Тут он наклонился к Филиппу и Жанне почти вплотную и тихо сказал:

 

- А Рождество? Где ты встретил в 95-м Рождество Господа нашего Иисуса Христа?

 

- Ну это уж я точно не помню… - ответил Филипп, удивляясь – первый раз видел Семена таким пьяным. – Не отмечали мы тогда Рождества.

 

- Да и мы не отмечали… - хохотнул Семен. – А кто-то вот решил отметить. Да ведь, Андрюха? Да?

 

- Чего тебе? – недовольно спросил со своей стороны стола Андрей.

 

- Помнишь 7 января 1995 года? – спросил его Семен. – Все помнят?!

 

- Да уж… - сказал один из Громовых, что постарше (Яков – вспомнил Третьяков).

 

- А что было, мальчики, расскажите… - проговорила Жанна.

 

– А нас, Жанна Вадимовна, в этот день подняли по тревоге и двинули в Чечню! – ответил Яков Громов.

 

- И уже через несколько дней мы брали вокзал… - торжественно сказал Семен Каменев. – Все помнят?

 

Филипп почувствовал себя неуютно – Семен смотрел на него свысока, да и остальные косились на него как-то так, будто он сбежал из боя, оставив кого-то погибать. Филипп удивился – с чего это Семена и Якова разнесло на воспоминания, никогда с ними такого не было. Но тут же ответил себе, что, видать, из-за однополчан. «А Семен еще и перед Жанной хвост распушил…» - подумал вдруг он и понял - угадал. Жанна при этом вела себя так, будто фронтовые воспоминания захватили ее. «Ишь, курица… - недовольно подумал Филипп. – Уже переметнулась!». Ему стало обидно, он налил себе полстакана водки и выпил, надеясь, что так будет легче переждать фронтовые были Семена.

 

- За ребят! За ребят надо выпить! – проговорил тяжело Семен и встал. Встали и остальные. Жанна потянулась было своей рюмкой к другим, но Андрей Каменев предупредительно сказал:

 

- Не чокаясь!

 

Все выпили. Мужики поморщились и не закусили. Сели. За столом настала тишина.

 

- Ну, ладно… - мотнул головой Семен, взявший, видимо, на себя обязанности тамады. – Выпили за мертвых, надо бы выпить и за живых, а?

 

Он оглянулся на Громовых и провозгласил:

 

- За спецназ ГРУ!

 

- Тише, тише, Сема… - поморщился Яков. – Чего ты на весь дом? Тебя сейчас уже консьерж услышит...

 

- А чего? – удивился, скорчив пьяную гримасу, Семен. – Я не думал, что это военная тайна. Да и здесь все свои. Кстати, Иван, а какими все-таки судьбами? Какими ветром-то вас к нам?!

 

- Попутным, Сема! Попутным! – хохоча, ответил Яков Громов.

 

8.

 

«А ведь так и не сказал, чего приехал…» - машинально отметил Оскар Осинцев, тихо сидевший в уголке. Забытый всеми, он грустно смотрел на начинавшийся балаган. «Если Сема напьется, каюк застолью… - подумал он. – А когда Сема не напивался? Всегда напивался»… Ему не было жаль неоцененной утки – он не ради похвал стоял несколько часов у плиты: ему просто надо было отвлечься.

 

Оскару Осинцеву в наступавшем году должно было стукнуть шестьдесят. Родился он 1 апреля и сам говорил, что это единственный смешной факт его биографии. Правда, больше про свою биографию старался не говорить – она и правда была невеселая. Мать оставила его в роддоме. По тем временам – пятидесятые годы – это было чудовищное дело, далеко за пределами добра и зла. В детском доме, когда Оскар повзрослел, нянечки, сочувствовавшие ему и любившие его все же больше других (брошенный тогда он был один на весь детдом – другие дети, особенно по малолетству, смотрели на него со страхом, как на зверька), рассказали ему, что мама была слишком юная, а папа – слишком большой начальник, намного старше, да к тому же – женат. Еще повзрослев, Оскар понял эту геометрию: соблазнил мужик девчонку, а про презервативы кто тогда думал? Вот и все катеты с гипотенузами.

 

Имя ему дали в доме малютки и он так и не знал – почему, откуда вдруг такая странная фантазия? С отчеством же решили не мудрить – оно было Иванович. Он долго не мог понять, какой смысл в его «деревянной» фамилии, но когда уже при выпуске из детдома по страшному секрету ему сказали фамилию его отца – Березов – понял: в фамилии был намек.

 

Отца хотел найти. Очень хотел. Придти, сказать ему: «Ну, здравствуй, папаша». Для чего он хотел объявиться, и сам толком не знал. Ради денег? Они были у него – сразу после детдома пошел в ПТУ, потом – на завод, а там платили хорошо. Ради любви? Но на какую такую любовь мог он рассчитывать, если отец ни разу не пришел в детдом, ни разу яблока не передал, хоть бы через чужих людей…

 

За всеми этими мыслями шла жизнь. Когда он спохватился и начал все же искать, оказалось, что большой партийный начальник Березов давно уже уехал в Москву.

 

К людям он относился без уважения: если уж предали отец с матерью, так чего же ждать от других? К тому же, жена - по молодости он был женат – изменила ему через полгода после свадьбы. Он не стал разбираться, как да почему, развелся и с тех пор жил один, не веря уже никому совсем. Сам добра не ждал ни от кого, и себя не считал обязанным кому-то делать добро. Вот разве что с Каменевыми сошелся, но, думал сам, это так, по-соседски, надо же с кем-то проводить вечера.

 

Осинцев закончил заочно институт, и на том же заводе устроился счетоводом, собираясь на этой немудреной должности спокойно дождаться пенсии. Но тут вышла перестройка.

Счетоводы стали не нужны, а к нынешней бухгалтерии Осинцев испытывал брезгливость и опаску. На заводе его все же знали и не бросили – он был теперь инженер по технике безопасности. Однако завод дышал на ладан и Осинцев знал, что его должность в перечне на сокращение первая. Эта мысль уже больше месяца отравляла ему жизнь. «И ведь до пенсии еще пять лет где-то надо протянуть… - с тоской думал он. – Хорошо этим воякам – 20 лет службы, и пенсионер! А на войне день за три! Здоровенные лбы, Семе вон сорока лет нет, а уже на пенсии, горя не знает».

 

Прежде он так не думал – наоборот, поддевал Каменевых их ранним пенсионерством, советовал купить совочки и подбирать за собой песочек. И к перспективе остаться без работы, а то и без пенсии еще недавно он относился с пренебрежением – ну и что? Деньги и без нее были у Осинцева в руках, в прямом смысле – с детских лет Осинцев был картежник. В их детском доме к картам детвора приучалась раньше, чем к курению. И крепче – курить Осинцев несколько лет назад бросил, а вот играть – и не думал.

 

Карты были его ремеслом и гордостью. В детстве и юности он освоил дворовые игры – ази, бура - и уже тогда неплохо с них жил. Потом – игры интеллигентные: покер и преферанс, шик советской интеллигенции. С простыми людьми играл по копеечке, с непростыми – на тысячи. Со своим умением он был везде избранный, и лишь в некоторых компаниях, очень и очень редко – равный среди равных. В конце семидесятых он с друзьями шутя раздевал целые города, летом специально ездил играть на всесоюзные курорты. Для успеха существовала технология – в новый город Оскар и его команда приезжали с коробкой загодя купленных карт. Колоды эти раздавали в местные киоски «Союзпечати», и примерно через неделю, когда народ эти колоды раскупал, объявляли игру. Хитрость была в том, что карты печатали на фабриках и не слишком аккуратничали. Одну смену печатают, допустим, десятку пик, а в другую смену настраивают станок под, допустим, валет бубей. Рубашка же – обратная сторона картежного листа - возьми и сдвинься. Лучше всего это видно было по уголкам. Оскар и его друзья выучивали рубашки на всей колоде. После этого он мог в прямом смысле «читать» чужие карты.

 

Сейчас, краем уха слушая военные истории, он усмехался про себя: «Совет министров… Ишь ты… Да если у тебя автомат и ты имеешь полное право крошить всех, кто встал у тебя на пути, чего не воевать? А вот ты обыграй главных картежников города тысяч на двадцать советскими деньгами, на две «Волги», и попробуй с этими деньгами уйти от пистолетов и от ножей». Иногда, под настроение, он рассказывал кое-что из этой своей биографии, но мало, вскользь, так, что при всей своей огромной силе воле и смелости (в детском доме на спор ходил по краю крыши), при всей властности и хамоватости, среди знавших его людей слыл человеком безобидным, без претензий, кандидатом в божьи одуванчики. Скрытности и сдержанности выучили его карты: никто и предположить не мог, что именно карты являются главной частью, смыслом его жизни.

 

Руки он берег, как музыкант. Ежедневно по два часа проделывал целый ряд упражнений с картами. И вот недавно руки стали его подводить: два месяца назад в одном из своих упражнений он сбился. Начал повторять – сбился в другом. Тогда это не сильно его испугало – бывает. Но потом он заметил, что в руках уже нет той гибкости и скорости. Сдавали не только руки – голова тоже не поспевала за нуждами игры. Он знал, что невозможно на высоком уровне играть всю жизнь, знал, что когда-то и ему уходить на его картежную пенсию, но не думал, что это будет именно сейчас – когда расходов так много, а доходов почти нет.

 

«Что же теперь – в повара? – насмешничал он теперь сам над собой, как всю жизнь насмешничал над другими. – Вон как нахваливают. Поди возьмут уж меня куда-нибудь хоть чебуреки стряпать»… Однако в этих насмешках смешного было мало.

 

На днях в городе предстояла большая игра, планировавшаяся еще с лета. Тогда Осинцев был в форме, и в расчете на эту игру, на выигрыш от нее, много потратил из имевшихся у него денег. Сейчас выходило – потратил на чепуху, но тогда думал – не беда, выиграю еще!.. Сейчас Осинцев с тревогой думал – выиграет ли? Денег у него оставалось только-только на необходимый взнос. Игроки же, знал он, приедут со всей России, среди них много молодых и наглых. «Играть нельзя и не играть нельзя… - с тоской думал Осинцев. – Или сыграть все-таки можно?» Он пошевелил пальцами и посмотрел на свои руки. Руки как руки. Он вздохнул. «Вот это проблемы… - подумал он, глядя на споривших о чем-то Каменевых и Громовых. - А вы говорите – Совет министров»…

 

9.

 

Филипп чувствовал, что набрался основательно, так, как не набирался уже давно. Предчувствие домашнего скандала томило душу. Однако не придти домой ночевать было еще хуже. К тому же, следующий день был пятница – какой-никакой, а рабочий. Он тяжело вздохнул и начал выбираться из-за стола.

 

- Вы домой? – услышал он рядом женский голос. Он оглянулся – это была Жанна.

 

- Давайте я поеду с вами, до гостиницы… - сказала она. – У Громовых вон вечер воспоминаний все никак не закончится, а я одна в чужом городе все же боюсь…

 

- Да в общем-то наш город мирный… - проговорил Филипп, прислушиваясь, как получаются у него шипящие и буква «р». Вроде получались. «Да я не так уж пьян!» - обрадованно подумал он.

 

Когда они встали из-за стола, все традиционно закричали: «Вы это куда? Не отпустим!», и некоторое время и правда делали вид, что не отпустят. Потом церемония прощания перешла к следующей стадии: на посошок. Филипп знал, что за посошком может быть много чего и, всячески отнекиваясь, прорвался в прихожую. Туда же вышел Осинцев, и, чуть задержавшись, Жанна. Каменевы и Громовы, гремя стульями, выбрались следом и теперь выстроились в прихожей.

 

- Филипп, совсем забыл! – прокричал вдруг Андрей Каменев. – К нам в магазин приходил мужик, спрашивал тебя. Говорит, книжку прочитал и хочет познакомиться…

 

- Ого… - ответил Филипп. – Слава, популярность…

 

- Телефон, где же его телефон… - заговорил Андрей, хлопая себя по карманам джинсов. – А! – махнул он рукой. – Утром! Утром!

 

Поцелуи, объятия, похлопывания по плечам и спинам – после соблюдения всего ритуала Филипп, Жанна и Осинцев вышли, наконец, на площадку. Семен напоследок что-то пьяно прокричал, но дверь уже закрылась и сказанное так и осталось тайной.

 

- Ну, мне всего на этаж выше, так что спокойной ночи, молодые люди… - церемонно сказал Осинцев и пошел по лестнице наверх.

 

Жанна и Филипп, оказавшись на улице, сначала не могли придти в себя от хлынувшего на них воздуха, казавшегося после квартиры, пьяной и прокуренной, необычайно чистым.

 

- Какой вы… - улыбаясь, сказала Жанна. Филипп понял, о чем она – и пуховик, и шапка-ушанка были ярко-желтого канареечного цвета.

 

- Каменевы, особенно Семен, зовут меня за это цыпленком… - усмехнулся он. – Но мне пуховик нравится.

 

- Вы на машине? – спросила Жанна.

 

- Если говорить вообще, то – да… - ответил Филипп. – Но в данном конкретном случае лучше такси.

 

Они пошли туда, где обычно стояли такси. По дороге выяснилось, что гостиница, где устроилась Жанна, не так уж и далеко. Решили идти пешком – благо, было не холодно. Шли и молчали. Филипп думал начать разговор, но не мог собраться с мыслями. Да и просто идти было хорошо.

 

- Итак, вы предположили, что предки должны захотеть оставить своим потомкам пламенный привет… - вдруг сказала Жанна.

 

- Что? – поразился Филипп.

 

- Ну, это были ваши последние слова перед тем, как принесли утку по-пекински и Семен Каменев стал выяснять, где же вы были в новогоднюю ночь 1995 года… - сказала она, с улыбкой на него глядя.

 

Краем сознания он поразился тому, как это она все запомнила, вплоть до имен. Но удержаться на этой мысли было выше его сил.

 

- Жанна, я не способен сейчас к умным беседам… - взмолился он.

 

- Вы что, даже свою книжку не помните? – удивилась она.

 

- Да я сейчас свои паспортные данные вспоминаю с трудом! – ответил он. – Давно так не набирался. У Каменевых обычно все чинно и благородно. Дегустация вина, легкие закуски, французский сыр. А тут как надели они свои береты и будто взбесились…

 

- Да уж… Бедный старик, кажется, так никто и не попробовал его утку… - вспомнила Жанна про Осинцева.

 

- Да нет, попробовать попробовали, но никто уже не понял вкуса… - хохотнул Филипп.

 

- А что это за старик?

 

- Осинцев? Сосед. Сверху… - сказал Филипп, вспомнив, что Оскар ушел наверх. – А больше я про него и не знаю ничего толком. Он как-то не рассказывает, больше спрашивает и слушает.

 

- Разведчик? – засмеялась Жанна. – Собирает на вас досье?

 

- Ну тогда и вы разведчик… - поддел ее Филипп. – Весь вечер болтали, а я про вас ничего не знаю.

 

- А чего знать? – пожала плечами Жанна. – С детства спорт. Лыжи, плавание баскетбол.

С детства общалась с пацанами, отсюда интерес к ножикам и даже пистолетам. Люблю одеваться. Есть такая улица в Милане – Монте-Наполеоне, лучшая улица в мире! Скоро там рождественские скидки. Люблю море, люблю загорать, но не имею возможности – кожа очень белая, сразу сгораю. А все остальное у меня, в общем-то, хорошо. Двадцать пять лет. Не замужем.

 

- А Громов? – спросил Филипп. Не то что интересно ему было, но надо же о чем-то спросить.

 

- А что – Громов? – удивилась Жанна.

 

- Ну как я понял, вы с кем-то из них… - помялся Филипп. – Друзья типа бойфренды…

 

Она засмеялась.

 

- Друзья, но не бойфренды… - сказала она. – О чем, по-вашему, я могла бы с ними говорить – что с Иваном, что с Яковом?

 

Как ни был Филипп пьян, но эти слова резанули его и как-то встревожили.

 

- А зачем вы тогда с ними сюда полетели? – спросил он.

 

В глазах ее что-то мелькнуло, но ответила она невозмутимо:

 

- А я в этих краях еще не была. Как узнала, что Громовы летят сюда, на родину, напросилась с ними.

 

«На какую такую родину?» - недоуменно подумал Филипп, помнивший, что Громовы сослуживцы Каменевых, но не земляки. Но думать об этом не было сил.

 

- А откуда вы знакомы? – вдруг, набредя на какую-то мысль, спросил Филипп.

 

- Земля круглая, за углом встретились… - беззаботно ответила она. Он понял, что она не очень хочет отвечать, и замолчал. Они шли в тишине, хрустя снегом.

 

- А вы чего без шапки? – спросил вдруг Филипп.

 

- Вы как мой отец. Он, если заставал без шапки, все время грозился дать мне подзатыльник… - проговорила Жанна.

 

- И что?

 

- Ну… Он редко меня заставал. Да к тому же они с мамой в разводе, виделись мы не каждый день, и он, видать, понимал, что терять часть этих встреч на препирательства по поводу шапки глупо.

 

- Не дурак… - хмыкнул Филипп.

 

- Ну да… - сказала Жанна.

 

Они прошли еще немного.

 

- А у вас дети есть? – спросила она, быстро взглянув на него, будто это было ей важно.

 

- Есть… - просто ответил Филипп. – Две дочери. Пять и семь.

 

- Маленькие… - задумчиво сказала она.

 

- А у вас?

 

- А мне еще можно без детей… - пожала она плечами.

 

«Зачем я это спрашиваю? – подумал он. – Все равно же не выйдет ничего».

 

- Итак, я предположил, что предки должны были захотеть передать потомкам пламенный привет… - проговорил он.

 

- Ого! – усмехнулась Жанна. – Вы вернулись?

 

- Ну, так… - засмеялся он. – Проблески сознания…

 

- А что это может быть за привет? – спросила она.

 

- Да кто знает? – он пожал плечами. – Проблема в том, что мы все объясняем по-своему. Вот я сейчас найду сотовый телефон и пойму, что это сотовый телефон. А если бы этот же телефон попался мне на улице в восьмидесятом году, я бы знать не знал, что это, и, скорее всего, выкинул бы его. В крайнем случае, подумал бы, что это – игрушка. И тоже выкинул бы. Так и здесь – наверняка разные «приветы» попадались людям уже много раз. Но они их либо не распознали вовсе, либо истолковали не так, и теперь находясь в плену этих толкований, уходят от истины все дальше.

 

- А как по-вашему, что это могло бы быть? Машина времени? – спросила она.

 

- И этот вопрос показывает, что вы находитесь в плену обыденных знаний… - ответил он. – Машина времени – штамп, предел фантазии. Хотя кто знает – может и машина времени… Но скорее всего это должен быть определенный накопитель с гигантским объемом информации. Что-то вроде шахматного учебника с записью ходов и результатами.

 

- Интересно… - хмыкнула она. – Готовые ответы на все вопросы.

 

- Ну да… - ответил он.

 

- И если найти его, можно изменить судьбу человечества? – спросила она.

 

- Я много думал об этом… - задумчиво сказал Филипп. – Что значит – изменить? Мы подразумеваем – к лучшему. Но и Гитлер изменил судьбу человечества.

 

- Ну, так если результат будет известен, такими путями, как Гитлер, никто не пойдет! – сказала Жанна.

 

- Когда мне было лет десять, я вдруг подумал, что если за воровство казнить, то воровать никто не будет… - сказал Филипп. – Потом я узнал, что это было – и казнили, и рубили руки, и люди все равно воровали, шарили по карманам в той самой толпе, которая смотрела, как жулику рубят руку. Таких книжек, в которых предсказан результат, тысячи, начиная с Библии. В школьном учебнике истории на все вопросы есть ответы. И что толку?

 

Они помолчали.

 

- И как бы он мог выглядеть? – спросила она.

 

- Кто?

 

- Ну, этот… Накопитель информации?

 

- Дался же он вам… - поморщился Филипп. – Напоминаю: мужчина и женщина идут ночью по зимнему городу под звездами. Неужели им не о чем больше поговорить?

 

- Напомню, не я возобновила этот разговор, про пламенный привет из глубины веков! – весело возмутилась Жанна. – Я-то как раз за романтику всем сердцем. Ну и другими частями тела. Но не мне же начинать целоваться! Кто из нас, в конце концов, взрослый мужчина?

 

Филипп обескураженно смотрел на нее – после этих слов оставалось только одно. Это он и сделал – подошел к ней и поцеловал. Она ответила на поцелуй, закрыв глаза.

 

Они пошли дальше, молча, не глядя друг на друга. Имевшийся у Филиппа небольшой опыт по соблазнению женщин подсказывал ему, что если женщина положила на тебя глаз, то не отвертишься, да он и не хотел. К тому же алиби есть: для жены он у Каменева. Перспектива приехать на работу не выспавшимся уже не пугала Филиппа – ночь любви была куда занимательнее ночи пьянки.

 

Они подошли к отелю. Жанна неожиданно для Филиппа остановилась на крыльце.

 

- А что же насчет чашки кофе? – спросил он.

 

- Филипп, кофе – это дома… - ответила она. – Я могу предложить только секс, но давай не сегодня…

 

От этого «давай», ее взгляда, и того, что она положила руку ему на грудь, Филиппа окатило жаром.

 

- Когда еще будет такая ночь… - сказал он.

 

- Ничего… Будет… - ответила она. Потом поцеловала его в губы.

 

- А что все-таки это могло бы быть? – вдруг спросила она.

 

- Что? – недоуменно уставился он на нее.

 

- Ну, этот, носитель информации?

 

- Странные у вас переходы… - сказал он. – Ну… Какой-нибудь странный предмет. Какая-нибудь необычная фигня… Только, я думаю, сравнительно небольшая.

 

- Почему?

 

- Уже сейчас люди упихивают гигабайты информации в пластмассовые коробки вдвое меньше спичечного коробка. Исходя из этой тенденции, думаю, вся история человечества должна уместить в емкость размером в блокнот.

 

Она кивнула, приложила палец к своим губам, потом – к его, и ушла. Филипп постоял на крыльце, потом помотал головой, стряхивая с себя все это колдовство, и побежал к остановке такси – если приехать домой быстро, то можно было еще хоть немного поспать…

 

10.

 

Жанна вошла в свой номер. День, и особенно затянувшийся вечер с выпивкой и густым сигаретным дымом, который она терпеть не могла, вымотали ее, но отказала она Филиппу не из-за этого – наоборот, секс добавлял ей сил, так что он был бы сейчас даже кстати. Но имелось одно дело поважнее секса.

 

Жанна достала из сейфа небольшую сумочку, а из нее - телефон. В его телефонную книжку было набито больше тысячи номеров, но лишь один из них был реальным. Его-то Жанна и набрала.

 

- Да… - ответил голос.

 

- Это Миронова… - сказала она.

 

- Привет… - сказал человек на другом конце страны. – Как дела?

 

Она чуть было не поддалась на этот тон – шутливый, дружеский. Но тут же одернула себя: «Думай, с кем говоришь!»

 

- Все по плану. Встретились, познакомились. Дал мне книжку. Сейчас буду читать.

 

- Что узнала?

 

- Он говорит, что надо искать какой-нибудь странный предмет. Необычный.

 

- А как конкретно этот предмет может выглядеть?

 

- Конкретно он не знает и не представляет. Но говорит, что небольшого размера – как блокнот или ежедневник.

 

- Хорошо… Хорошо… - задумчиво проговорил голос. – Я распоряжусь, чтобы подготовили информацию обо всех необычных предметах.

 

- В России?

 

- На земле! – увесисто сказал голос и засмеялся. – Мелко мыслите, Жанна Вадимовна. Мало ли где лежит штуковина, которую мы ищем.

 

- А вы все-таки думаете, что она есть? – спросила Жанна.

 

- А почему бы ей не быть? – проговорил он, и она представила, как он пожал при этом плечами. – Почему не быть? Ведь он прав в том, что человек всегда старается оставить по себе следы. Надо их только верно прочесть. И правильно использовать.

 

Он помолчал. Жанна ждала, не решаясь что-то сказать.

 

- Позвони мне завтра вечером… - наконец сказал голос. – Думаю, список необычных предметов будет уже готов.

 

В трубке раздались гудки.

 

Жанна оторвала телефон от уха и облегченно вздохнула. Человек, с которым она сейчас разговаривала, был Шурков, уже больше десяти лет считавшийся одним из могущественнейших людей страны.

 

Никто не знал точно, кто такой Шурков – в редких своих интервью он рассказывал о себе то одно, то другое. Никто точно не знал, где он родился и кем: одним Шурков говорил, что он русский, другим – что чеченец. Одни писали, что он учился чуть ли не на металлурга, другие – на массовика-затейника. Даже имен у него было два – одно в паспорте, другое – в обиходе (да будто бы имелось еще и третье – не русское). Руководителям страны он писал программы и подкидывал фразы, которые потом делались крылатыми с помощью подведомственных СМИ, которые эти фразы восхищенно цитировали. Одновременно он писал тексты песен для одной из рок-групп, лидеры которой вряд ли когда просыхали от наркотиков. Тексты были про вурдалаков, вампиров, и было совершенно неясно, что – тексты для руководства страны или песни для рокеров – он делает всерьез. Недавно он выпустил роман. Жанна прочла его с оторопью – ни для кого у Шуркова не нашлось доброго слова и красивых красок. Иногда, впрочем, он все же видимо вспоминал, что как русскому писателю положено ему любить Русь, и вставлял тут же ни с того, ни с сего что-то вроде  «он любил (О, rus hamlet!) и по сей час всю эту глубинную, донную Русь, и грусть ее, и глушь; и всегда лучшие его сны были лугами высоченного, ошпаренного солнцем клевера, где среди сверкания шмелей и стрекоз терялся его смех. А бабушка, заботливо приснившись, звала его в дом пить молоко, и он отзывался смехом и убегал, маленький, меньше травы иногда…». Но Жанна не верила этим словам – уж слишком странно они выглядели в этой книге, будто американская блямба на деревенском мотоцикле «Иж-Планета-Спорт».

 

Еще она заметила, что в книжке он наговорил себе комплиментов, и это поразило ее. «Ну да, больше-то ему их ждать не от кого… - подумала она. – А даже если кто и говорит доброе слово, так он не верит, думает – не от души, по работе. Но неужели этот человек, как маленький мальчик, нуждается, чтобы кто-то погладил его по голове?»

 

Хоть и зацепила ее эта мысль, но после книги она стала бояться Шуркова еще больше. Ей казалось, что он и правда вампир. Когда они встречались в Кремле, она боялась, что он ее укусит.

 

Жанна и сама была в Кремле немаленький человек – заместитель у Шуркова, человек для особых, самых особых, поручений. Еще два года назад она была простой референт, и по каким политическим трупам она прошла к новой своей должности, это только ей было известно. В компании она иногда говорила: «Я ни в кого не стреляю, если уж мне сильно надо, я затрахиваю до смерти!», и смеялась. Смеялись и остальные. Но после неожиданного возвышения Жанны, перед которым одного из высших чиновников хватил удар, многие гадали какова в этой шутке доля шутки. Жанна, видимо, поняла это – вообще улавливала самые незаметные эмоции – но шутить так не перестала. Тем более, и пост у нее был теперь такой, что несмешными ее шутки быть уже не могли.

 

При всем этом на словах она хотела бы прожить тихо и незаметно, чуть ли не копошась в огороде.

 

Жанна начала раздеваться. Сбоку от кровати был во всю стену зеркальный шкаф, и Жанна видела себя в нем. Она разделась совсем, встала на постель на колени и начала рассматривать себя. Тело было что надо – торчащая грудь, плоский живот, небольшой зад. «Надо было все же затащить этого мужика на ночь… - подумала она о Филиппе, чувствую сладкую истому в низу живота – все же поцелуи раздразнили ее. – Вот как теперь спать? Да и для дела пригодилось бы – надо покрепче его к себе привязать».

 

Секс ей нравился, хотя в любовь она не верила и за мужчинами признавала только прикладную пользу. Так некоторые не любят собак или кошек, но тем не менее могут иногда их погладить, даже почесать за ухом, и уж тем более не против, если собака сидит на цепи, а кошка ловит мышей.

 

Она подумала, что завтра надо как-то встретиться с Филиппом и, если получится, переспать.

 

«А не испугается? – засомневалась она. – Чего, скажет, этой мымре московской от меня надо?».

 

Тут она повернулась к зеркалу так, что видела часть своей спины и зада.

 

«Если он все это увидит, то о мымре не успеет и подумать…» - усмехнулась она.

 

На самом деле ей было не так уж весело. Мыслями о Филиппе, разглядыванием своего тела, она хотела отвлечь себя от тягостных раздумий – и никак не могла. Некоторое время назад она спланировала большой карьерный прыжок и для этого начала спать с одним из самых больших начальников в администрации президента. Одновременно был у нее паренек – далеко не начальник, клерк, но имевший доступ к секретной информации, за которую тоже приходилось платить телом. Жанна понимала, что двое любовников на одной работе - это все-таки чересчур, но все закрутилось как-то само собой. Желая подложить бомбу, она и сама встала на мину, и теперь не знала, как с нее сойти. Оставалось надеяться лишь на то, что удачное выполнение нынешнего поручения занесет ее так высоко, что этих двоих нынешних любовников она не увидит больше никогда.

 

«Надеюсь, Филипп знает толк в сексе… - подумала она. – А то и правда придется Громова заманивать. Только которого? Или обоих?». Она представила себе эту картину и засмеялась. Отдельным удовольствием было то, что мысли о мине под собственными ногами тут же улетели куда-то, провалились, будто в унитазную дыру. «Великое дело – секс… - подумала Жанна. – Только подумаешь – и уже легчает». Распаляя себя разными картинами, она выключила свет и забралась под одеяло…

 

11.

 

Закончив разговор с Жанной, Шурков откинулся в кресле и уставился на стол невидящими глазами. Шуркову не было еще и пятидесяти, а на вид он был еще моложе. Лицо с красивыми чертами, безразличные глаза и общий скучающий вид не говорили о возрасте никак, вот разве что чуть выдавала небольшая седина. Точно так же ничего не говорили о хозяине ни одежда, ни его кабинет.

 

Профессией Шуркова были политические мистификации в особо крупных размерах, и главной его мистификацией был он сам. Одним из удовольствий его жизни было ничего не сказать о себе и узнавать потом, что же там о нем придумали. Иногда, впрочем, костер обсуждений затухал – тогда он подбрасывал поленьев: например, несколько лет назад дал сфотографировать свой кабинет и блогеры потом гадали, зачем ему полное собрание сочинений Салтыкова-Щедрина, почему среди из всех томов Достоевского нет томика с «Братьями Карамазовыми», и с намеком ли выставлен обложкой наружу «Словарь в помощь избирателю» издания 1937 года. Больше всего блогеров возмутил прямой телефон к председателю Верховного Суда. «Что за дела они там обсуждают?» - вопрошал один из блогеров. Шурков посмеивался – вот для таких вопросов он и дал все сфотографировать. Был, был, конечно, от этих вопросов и вред, но пользы имелось неизмеримо больше – за обсуждением книжек и телефонов у всех этих блогеров не оставалось времени и энергии на главное, на борьбу. Кроме того, «разделяй и властвуй» никто не отменял. «Да в России, к тому же, все и сами рады разделиться, разбежаться и кусать друг друга в незащищенные места»… - с усмешкой подумал Шурков, вставая и глядя на себя в зеркало, на свой галстук, на свой костюм – один из его бесчисленных серых костюмов.

 

Одному глянцевому журналу, интересовавшемуся, почему у него костюмы всегда серого цвета, он ответил: «Существуют 375 оттенков серого, и очень трудно понять, какой из них твой». Фраза была как фраза, сказал и сказал. Но разные комментаторы тут же начали писать, что это «программное высказывание», и суть его в паническом страхе власти в целом и Шуркова лично перед другими цветами – особенно красным и оранжевым. На людях он смеялся над этим от души, наедине же думал, что противник забил ему гол с его же подачи. «Как они быстро учатся… - подумал он тогда, хмурясь, - теперь у них, о чем бы ни говорили, получается «Карфаген должен быть разрушен»…

 

«Разрушен? Или на наш век Карфагена хватит?» - тревожно подумал Шурков, и эта тревожность мыслей не понравилась ему – прежде никакой тревожности не было.

 

Перед разговором с Жанной он как раз читал книгу Филиппа Третьякова. Не то, чтобы она слишком уж заинтересовала его – но, обладая практически неограниченным ресурсом, отчего не проверить интересную версию? Шурков не был материалистом, он признавал, что миров может быть много и они могут быть разными – параллельными, перпендикулярными, приходящимися к нашему под острым или тупым углом. Идея о том, что все уже было, казалась ему разумной – все ведь и правда уже было. «Развитие человечества идет по спирали, и ладно бы… - думал Шурков. – Но что-то в последнее время человечество слишком быстро стало нарезать круги»… Именно это – скорость оборачиваемости идей, исчерпаемости до полного обнуления – в последнее время очень угнетало его. Прежде было легче, еще совсем недавно на одной идее можно было прожить лет пять, а раньше и того дольше. «При Брежневе сказали – развитой социализм - и как минимум двадцать лет в это верили… - подумал Шурков, сам бывший когда-то и пионером, и комсомольцем, на этом комсомоле и поднявшийся. – А теперь»…

 

Когда Шурков придумал вместо сырьевого придатка назвать Россию «энергетической супердержавой», он думал, что следующий креатив понадобится лет через тридцать. Но шевелить мозгами пришлось уже года через три. Потом он придумал «суверенную демократию». Это с самого начала была ущербная мысль – на слово «демократия» у народа давно, еще с ельцинских времен, был рвотный рефлекс, и слово «суверенная» здесь ничего не изменило. Следующая находка – «стабилизация» - была еще неудачнее: какая стабилизация, если цены на все росли два раза в год по-крупному, а по мелочи – ежемесячно, и это было никак не спрятать? Однако вера руководства страны в то, что можно найти какое-то волшебное слово, которое все объяснит в лучшем виде, была велика, и Шурков не хотел эту веру разрушать – эту веру он когда-то руководству внушил, на этой вере и держался.

 

«Мне нужна технология! Технология мне нужна!» - нервно говорил Хозяин на последней, позавчера, встрече. «Работать надо было десять лет, а не балду гонять!» - подумал Шурков, но вслух этого не сказал.

 

Шурков теперь думал, что не стоило за последние годы так плотно забрасывать дерьмом все вокруг. Это было как покрасить в парке все скамейки сразу – а на чем же тогда сидеть? Дискредитировав все идеи оппозиции, власть и сама осталась без идей. «А без идей нельзя… - думал Шурков. – Никак нельзя».

 

В сентябре, после того, как были оглашены планы рокировки – премьер становится президентом, а президент, четыре года гревший место, - премьером, позиции Хозяина ослабели. Это было огненные буквы на пиру Валтасара: «Менэ-Тэкэл-Фарэс». Шурков понял это, потому что легенда о Валтасаре давно притягивала его исходившей от нее энергией страшного предопределения. «Ты найден слишком легким… - повторял с тех пор Шурков про себя, видя Хозяина и гадая, понимает ли это он сам. – Неужели не понимает? Неужели верит, что все можно вернуть?»

 

Народу этой страны надо было срочно что-то предложить, но тут же выяснилось, что предложить нечего - все оставшиеся дороги ведут в ад. Наспех реанимировали правую партию, поставив ее лидером того, за кем, казалось, и не пойдет никто по доброй воле – миллионер, олигарх, бабник. Но так соскучился народ по выбору, что бросился к этому олигарху наперегонки - партию пришлось тут же прикрыть. Хозяин между тем требовал безоговорочной, оглушительной и оглушающей, победы своей карманной партии. Шурков пытался ему втолковать, что, может, не надо никого оглушать – победим как выйдет, обычным большинством – но чувствовал, что Хозяин от этого наливается яростью.

 

«Сколько есть времени? – тоскливо подумал Шурков. – Эти хреновы митинги. Сто тысяч народу на Болотной – это же как у них вышло? И чем этим москвичам жизнь не нравится? Один-единственный европейский город на всю страну, по выходным пол-Москвы в Прагу летает пиво пить. Что им не так? Уважения захотелось?»…

 

Людей, этих самых граждан России, Шурков не любил, да к тому же и не уважал. (Чувства эти разные, и одно вполне может существовать без другого). В выпущенной недавно своей книжке он одному из героев дал сказать свои мысли: «Проблема только в том, что, кроме лакеев, в доме никого нет. Триста миллионов лакеев теперь на свободе». Триста миллионов – это было еще об СССР, но с тех пор, думал Шурков, если что изменилось, так только в худшую сторону. Еще и поэтому удивила его реакция народа на выборы. «Думали, что привык народ ко всему, но оказалось – нет... – раздраженно подумал Шурков. – Как в том в анекдоте про осемененных коров, которым, оказывается, надо еще «А поговорить?».

 

Вообще-то Шурков со своим «прохладным умом» и сам думал, что можно и поговорить. «Тут как в теннисе… - думал он. – Ты можешь не любить и не уважать мячик, ты можешь его ненавидеть, но если хочешь победить, ты будешь за ним бегать».. Однако предложить это Хозяину сейчас, именно сейчас – значит, подписать себе приговор. Не смертный, но такой, что мало не покажется. Ну может и не приговор, но уж точно явку с повинной: все, исписался, истратился, сдулся, не могу, устал. «И что будет? Никого из номенклатуры Хозяин пока не сдал… - подумал Шурков. – Ну отошлют послом куда-нибудь. Буду там книжки писать»… Но понимал Шурков, что он – не номенклатура, не свой, посольство не для него, скорее свешают всех собак. Оставалось надеяться, что если и сдадут, то не сегодня. Однако и завтра в отставку не хотелось.

 

Отставка была обидна не только сама по себе, сколько еще и тем, что обрывалась отличная, уникальная, возможная только в нынешней России, сделанная чистыми словами, на одном остроумии, карьера. (Шурков гордился тем, что никогда в жизни не работал руками – только головой). Это на Западе, в той же Англии, можно было отсидеться в оппозиции и снова вернуться к рулю. В России система почти всегда, а в последние годы особенно, выстраивалась по принципу «или-или». Проигравший вылетал из власти навсегда, а он к этому не был готов.

 

Иногда он думал – зачем ему власть? Денег, машин и домов у него было бы не меньше, если не больше, если бы он остался в бизнесе. Перекрывать Енисей, поворачивать северные реки или как-то еще благодетельствовать человечество он не собирался. По всему выходило, что власть нужна была ему как редкий значок в небогатом детстве – чтобы все знали, что больше ни у кого такого нет. С детства, небогатого и убогого, помнил Шурков счастье, какое дает обладание тем, чего нет ни у кого. И терять власть ему было жалко именно как потерять этот значок: не будет его, и сразу никто и не вспомнит, кто такой Шурков, чем интересен. И про 375 оттенков серого забудут тут же. Без власти он был один из громадной толпы, а сливаться с толпой он не хотел.

 

Но был в его власти изъян – не всем она была видна, не всем очевидна. Хотелось же славы и страха, чтобы его книжки изучали трудовыми коллективами, как «Вопросы языкознания» другого кавказского человека. Хотелось выйти из тени (как раз в надежде на то, что это в конце концов произойдет, он запрещал писать о своем чеченском отце: второго кавказца Россия может и не стерпеть).

 

У него появилась навязчивая идея – сменить Хозяина. Он подозревал, что и у Хозяина с некоторых пор есть такая же мысль – сменить Шуркова. Вот сказал же недавно Хозяин: «А что, 2012 год – это ваш год, вы же Дракон? У вас поди на этот год разные далеко идущие планы?». И улыбался так, что Шуркову, при всей его выдержке и чеченском нутре, сделалось нехорошо.

 

Наступающий год и правда был годом Дракона, под знаком которого Шурков родился в 1964 году. Шурков много гороскопов прочитал по этому поводу, и все они предсказывали в основном хорошее. Вопрос был только в том, читал ли эти же гороскопы Хозяин?

 

«Да если и читал, теперь все равно – кто первый встал, того и тапки…» - подумал Шурков: сомневаться не приходилось - ситуация вышла на финишную прямую по всем пунктам: и во взаимоотношениях народа и государства, и во взаимоотношениях его, Шуркова, и Хозяина. Жонглирование словами исчерпало себя – для Шуркова это было очевидно. Шурков знал, что выход только один: как можно быстрее довести ситуацию до точки кипения, пока ОМОН и армия еще слушаются приказов. «Настучать народу по голове, и этим продержаться еще десять лет на чистом страхе… - думал Шурков. – Не в этом ли план Хозяина? Но если в этом, так для этого плана я ему не нужен»…

 

Шурков помотал головой, отгоняя от себя эти мысли. «Ничего, ничего…» - подумал он,

нажал на кнопку коммутатора и велел секретарше пригласить одного из референтов. Когда тот пришел, Шурков велел ему срочно подготовить подборку обо всех необычных предметах, фактах и явлениях на земле, в первую очередь в России. У референта в глазах блеснуло что-то вроде «Совсем крыша поехала, дописался вампирских стишков», но он, естественно, ничего не сказал. Отпустив референта, Шурков посмотрел на часы - было два ночи. Он подумал, что его окно, наверное, сейчас единственное, которое светится во всем Кремле – как было и при том кавказском человеке. Вот и аппарат весь не спит, если он не спит. Он осмотрел взглядом стол, но так и не нашел себе заделья. Тогда он вздохнул, позвонил секретарше и велел вызвать машину – ехать домой.

 

12.

 

На вечер субботы у Филиппа была назначена встреча с тем человеком, который спрашивал о нем Каменева. Человека, как выяснилось, звали Назар Плотников. Филипп специально занял этой встречей вечер – так было легче, не было соблазна звонить Жанне. Жанна и сама не звонила. Это и огорчало Филиппа, и радовало: ко всем проблемам его запутанной семейной жизни этот роман был бы уже чересчур, думал он, но тут же сомневался – а может, и не чересчур?

 

«Вот чертова баба со своими поцелуйчиками!» – думал он о ней с восхищением. Он знал, Жанна еще в городе – Громовы с четверга так и жили у Каменевых.

 

Филипп пришел в пивной ресторан, сел за столик у окна и в ожидании Плотникова принялся смотреть в окно, по причине скорого Нового года затянутое мерцающей сетью цветных гирлянд. В углу ресторанного зала стояла елка, на головах официанток были санта-клаусовские колпаки. Одна из них, выждав, пока Филипп устроится за столиком, подошла к нему с меню. Он сказал, что закажет после, пока же спросил только кружку пива.

 

Встреча была назначена на шесть, и ровно в шесть у Филиппа запиликал телефон – это был Плотников, он не мог найти Филиппа в темном зале. Встав и помахав рукой, Филипп увидел на входе в зал высокого плечистого человека с небольшой бородой.

 

Они пожали друг другу руки, сели, заказали. Плотников поглядывал на Филиппа ясными глазами.

 

- Извините, что отнимаю у вас субботний вечер… - проговорил Плотников приятным голосом. – У вас наверное были на него планы.

 

- Да никаких особых… - отмахнулся Филипп. – Тем более – встреча с читателем, мне это в новинку, приятно…

 

Оба засмеялись.

 

- Вот как читатель тогда и скажу… - начал Плотников. – На книжку вашу случайно налетел и – захватила. Что-то такое же крутилось в голове, но вы так подобрали факты и так их выстроили, так подвели, что не возразишь.

 

Филипп кивнул – ну да, не возразишь.

 

- А скажите… - проговорил Плотников. – Вы написали все, что знаете, или что-то отложили до следующего раза?

 

- То есть? – удивился Филипп.

 

- Ну… - Плотников подыскивал слова. – Может, вы знаете, в каком виде древние хранили информацию? Может, эта самая флэшка, о которой вы пишете, есть у вас?

 

- Ого!.. – сказал Филипп. – Если бы она была, я бы, наверно, иначе жил.

 

- Лучше? – быстро спросил Плотников.

 

- Хороший вопрос… - кивнул Филипп. – Не знаю, лучше, но уж точно беспокойнее. Еще в начале этой недели я думал, что книжка моя пропала среди прочих незамеченной и нечитанной. Грустил по этому поводу. А тут смотрю – и заметили, и прочитали.

 

- Прочитали? Значит, я не первый, кто к вам по поводу книжки обратился? – уточнил Плотников.

 

- Не первый… - ответил Филипп, не пускаясь в подробности.

 

Плотников понял намек. Оба замолчали. Плотников вертел в руках зажигалку. Заметившая это официантка принесла пепельницу. Плотников поблагодарил ее кивком головы, но курить все равно не стал, а зажигалку положил перед собой на стол. Филипп разглядел на ней странный рисунок – самолет и какую-то надпись.

 

- Извиняюсь… - смущенно начал Филипп. – А вы, собственно, кто? В смысле – чем живете, кем работаете?

 

- Ну да, ну да… - проговорил Плотников. – В самом деле, надо же рассказать о себе. Назар Плотников, 36 лет. Учился, в армии служил, по складу ума технарь и одновременно философ. Три года назад погиб.

 

Филипп уставился на него, вытаращив глаза.

 

- Как это? – выдавил он из себя.

 

- Ну, это я так считаю… - улыбаясь, ответил Плотников. – Купил билет на самолет, и опоздал. А самолет разбился. Из-за пьяного пилота упал при посадке. Восемьдесят восемь человек погибло. А нас, опоздавших, было пятеро. Не знаю, как остальные четверо, но я решил, что это все неспроста. Никогда ведь я никуда не опаздываю.

 

- И теперь вы ищете смысл жизни? – уточнил Филипп.

 

- В общем, да… - улыбнулся в ответ Плотников. – Я до этого, до смерти своей, как-то не задумывался над этим – для чего мне жизнь дана? Жил себе и жил. А тут решил понять. Вот для начала курить бросил… - он кивнул на зажигалку. – Новая жизнь - не каждому ведь второй шанс дается.

 

- А что тут особо понимать? – пожал плечами Филипп. – Ешь, спи, делай детей, воспитывай их по мере сил хотя бы не сволочами. Посади дерево, построй дом.

 

- И все? – спросил Плотников, явно ожидавший чего-то еще.

 

- Ну, думаю, и все… - с некоторым вызовом ответил Филипп, немного огорченный тем, что разговор пошел не о книге.

 

- А не мало ли? – спросил Плотников.

 

- А почему – мало? – удивился Филипп. – В самый раз.

 

- Вот это все – ешь, спи, делай детей, посади дерево и построй дом – не кажется вам минимумом? – спросил Плотников. – Это все обустройство вашего небольшого мира. Раковина, скорлупа, моя хата с краю - ничего не знаю. Но большой-то мир, с его проблемами, никуда не денется. Однажды летчик из большого мира напьется и угробит ваш, маленький.

 

- А что тогда вы считаете правильной жизнью? – не очень довольно спросил Филипп (он не ожидал разговора о смысле жизни, да и слова «моя хата с краю» его раздражили). – Вмешиваться во все? Перевоспитывать летчиков?

 

- По мере сил – обязательно! – твердо сказал Плотников. - Как только человек замыкается в этой скорлупе, все становится возможно – Гитлер, Сталин.

 

- Да кто же нам даст во что-то вмешаться? – скептически проговорил Филипп.

 

- А зачем вы кого-то спрашиваете? Делайте то, что считаете нужным… - ответил Плотников.

 

- Я считаю нужным зарабатывать деньги на жизнь себе и своим детям… - ответил Филипп. – И думаю, что миллионы людей на земле разделяют мои взгляды.

 

- Жить как муравьи? – уточнил Плотников.

 

- Ну, если хотите – как муравьи… - с вызовом ответил Филипп.

 

- А для чего же вам дана душа? Для чего Бог вдохнул в вас бессмертную душу?

 

- А это так… Бонус… - насмешливо ответил Филипп. – А вообще – какой Бог, какая душа?

 

- Обычный Бог и обычная душа… - пожал плечами Плотников. – Русского человека душа беспокоит особо. Русский человек поэтому и пьет – глушит душу как рыбу динамитом.

 

- Скажете тоже… - пробормотал Филипп, уходя в себя.

 

- Вы сегодня не в духе? – внимательно посмотрел на него Плотников.

 

- Нет, все отлично… - ответил Филипп.

 

- Но мне казалось, что вы в вашей книжке ищете ответы на те же вопросы… - сказал Плотников.

 

- Может быть… - ответил Филипп. – Но от этого вопросы не стали приятнее. Ну да, не больно-то меня устраивает моя жизнь. Но другой-то не будет. Значит, надо получше устроиться в этой.

 

- Устроились? – спросил Плотников. Филиппу почудилось ехидство (или он хотел, чтобы оно было?), он вгляделся в собеседника, но тот смотрел просто, как-то по доброму. Филипп сник.

 

- Как сказать… - медленно проговорил он. – Внешне – жаловаться грех: работа, жена, двое дочерей. А внутри…

 

Он помедлил.

 

- Корежит меня что-то в последнее время. Какие-то мысли… Злой стал. Хочется кому-нибудь голову разбить – никогда за собой такого не замечал… - задумчиво проговорил он. – Все думаю – может, это кризис среднего возраста?

 

- Ну, так кризис, наверное, в том и состоит, что человек, достигнув чего-то, начинает задавать себе вопросы – как жить, для чего жить? Если ответит на эти вопросы, живет дальше в согласии с собой. А не ответит – сгорит… - сказал Плотников как о давно решенном.

 

- Какой вы добрый человек… - усмехнулся Филипп. – Сгорит… А если я не хочу сгорать?..

 

- Это у витязя на распутье три дороги. А у вас – две. Или понять, или сгореть… - значительно сказал Плотников.

 

- За что же мне такая честь? Почему именно передо мной? – попытался все свести к шутке Филипп.

 

- Не только перед вами, перед всеми… - ответил Плотников. – Только вы задумались, а остальные живут в большинстве своем как растения. Или вот как те же муравьи.

 

- Ну, так у меня-то книжка не про смыслы. А про железки, камешки… - сказал Филипп.

 

- Все книжки про смыслы. И плохие, и хорошие... – сказал Плотников. – Каждый, кто пишет, делает это не просто так.

 

- Денег заработать… - сказал Филипп.

 

- Заработали? – в упор спросил Плотников.

 

- Не очень… - хмыкнул Филипп.

 

- И вряд ли рассчитывали. Что-то просилось из вас, требовало высказаться. Так? – спросил Плотников.

 

- Ну… Так… - нехотя кивнул Филипп.

 

- Вам казалось, что вы имеете уникальное знание, или хотя бы доступ к уникальному знанию - так? – пристально глядя на Филиппа, спросил Плотников.

Филипп кивнул, так же пристально глядя на Плотникова.

 

- И вы ведь считали, что этим знанием сможете что-то в жизни повернуть… - закончил Плотников.

 

- Эк вы меня изобличили… - засмеялся, впрочем, немного натужно, Филипп. – Препарировали.

 

- Человеку достаточно препарировать себя, чтобы знать все о других… - пожал плечами Плотников. – Мы все в общем-то одинаковые. Только камуфляж разный.

 

Они помолчали. Плотников понял, что Филипп, видать, не намерен говорить первым, и заговорил сам.

 

- Я до того, как погиб, работал, где как. Жизнь уходила в основном на пустой треп. А после смерти думал – как же теперь? И пошел в спасатели. Бог меня спас, я других спасаю... – он подумал и поправился: - По-крайней мере, пытаюсь…

 

- А вот сейчас вы меня тоже спасаете? – поинтересовался Филипп. – Я в опасности?

 

- Как сказать… - дернул плечом Плотников. – Вы объявили всему миру, что знаете какой-то новый путь.

 

- Ну уж – всему миру… - скептически хмыкнул Филипп. – Тиражом в тысячу экземпляров. Продавая через рыбный магазин – рядом с креветками, мидиями и воблой.

 

- То, что должно быть услышано, услышится… - значительно сказал Плотников.

 

- Я вот что хотел спросить… - Филипп навалился на край стола, приблизившись к Плотникову. – А почему именно в спасатели? Ну, повезло вам – и что ж? Кто-то ушел бы в запой, а кто-то жил бы как жил…

 

- Филипп, ну вы-то должны понимать… - с некоторой даже укоризной покачал головой Плотников. – Это же знак был. Не отсидишься. Мне было сказано – не отсидишься. Делай, что должен.

 

- Так почему вы решили, что должны делать именно это? – тихо проговорил Филипп и замер, не сводя с Плотникова глаз. – Шли бы просвещать дикие племена или, что еще логичнее, проповедовали бы о вреде пьянства.

 

- Шуточками прикрываетесь? – улыбнулся Плотников. – Вот так все. Хи-хи да ха-ха. А можно и жизнь прошутить. Господь Бог указал мне путь. И вам указал. Только вы идти не хотите.

 

Филипп еще посмотрел на него, потом отвалился от стола и сказал, обводя взглядом стол, который официанты между тем успели уставить тарелками и кувшинами:

 

- Что-то мы с вами забыли про напитки и еду.

 

Плотников усмехнулся. Они принялись есть и пить, не говоря больше друг другу ни слова.

 

13.

 

Утром в воскресенье Жанна, наконец, позвонила сама. Филипп был как раз дома и невидящими глазами смотрел в телевизор. Плотников накануне растревожил его. Неминуемо увязывалась с интересом Плотникова и Жанна – ей ведь тоже, признавал Филипп, что-то от него было нужно. «Потрахаться – это так, по пути… - думал Филипп. – Но неужели она приехала только ради моей книжки?!».

 

Когда он увидел на дисплее телефона ее номер, то сам не понял, был ли он вообще этому рад. Жизнь и так была не сахар, а тут нехорошие предчувствия, начавшиеся еще после встречи с Плотниковым, совсем завладели Филиппом. «Что ей от меня надо?» - настороженно думал Филипп.

 

- Да… - ответил он.

 

- Привет… Это я… Это Жанна… - проговорила она.

 

- Как будто я мог вас не узнать… - усмехнулся он.

 

- Давай на ты… - сказала она.

 

- После всего, что между нами могло было быть? – поддразнил он ее.

 

- После всего, что между нами будет… - со значением сказала она.

 

- Будет ли? – деланно пригорюнился он. – Ой ли? А кто не звонил мне два дня? Забыла меня совсем?

 

Жанна на другом конце города, в своем гостиничном номере, усмехнулась этим словам, правда, одними губами. Глаза ее смотрели на экран небольшого компьютера. Письмо из Москвы пришло утром. Из всех странных и необычных предметов, как-то проявивших себя за последний год, ей велено было проверить непонятный черный куб неизвестного материала, оживший буквально два-три дня назад в музее деревни Кулешовка при не до конца выясненных обстоятельствах. Про куб написала местная газета в разделе курьезов, кто-то перепечатал, и новость покатилась по интернету, как камень по речному льду.

 

- Как же я могла забыть?.. – машинально, читая новость и одновременно просматривая на компьютере карту, прикидывая расстояние до Кулешовки, проговорила Жанна. – Все помню. И свои обещания в том числе.

 

Филипп усмехнулся – ишь ты, обещания она помнит. Однако ему стало горячо. «В конце концов, почему бы нет? Ты мечтал прославиться, когда писал эту книжку, и вот уже первая поклонница мечтает запрыгнуть к тебе в постель… - подумал он. – А какие у нее при этом резоны – не все ли равно?»..

 

- Ты не мог бы приехать ко мне в гостиницу? – сказала она.

 

- Ого! – проговорил он со значением.

 

- Никаких «ого»! – строго сказала она. – У меня к тебе чисто деловой разговор.

 

- Уууу… – разочарованно протянул Филипп. – Деловые разговоры – это вон к Громовым.

 

- Филипп… - медленно и раздельно сказала Жанна. – Я, кажется, нашла то, что ты описывал в своей книжке.

 

- Да ну, шутишь… - не поверил Филипп. – На полу в гостинице что ли? Под кровать закатилось?

 

- Ну, не впрямую, конечно… - ответила Жанна. – Собрала данные, проанализировала – потому и не звонила тебе два дня.

 

- А откуда вдруг такой интерес? – поддел Филипп.

 

- Надеюсь немного отщипнуть от твоей Нобелевской премии! – ответила Жанна. – Так ты едешь или нет?

 

- Еду, конечно… - со вздохом ответил Филипп. – Сейчас, только штаны натяну…

 

Он был в отеле через полчаса. Жанна, вопреки его смутным мечтам, была не в халатике на голое тело, а в штанах и свитере. Едва ответив на поцелуй, она усадила его за компьютер и велела читать.

 

- «Странный предмет издавал звуки и излучал свет…» - прочитал Филипп. – «Испуганные сотрудники музея вызвали сотрудников районного отдела ГОЧС, которые забрали предмет к себе и некоторое время пытались открыть подручными средствами».

 

- Представляю себе эти средства… - мрачно сказала Жанна.

 

- Ага… - поддержал ее Филипп. – С помощью зубила, молотка и такой-то матери…

 

- Не смешно… - еще мрачнее сказала Жанна. – Если это и правда то, о чем ты писал, то вот сейчас они могли загубить информацию, которой нет цены.

 

- Вряд ли… - подбодрил ее Филипп. – Уж наверняка эта штука сделана из такого материала, что ни зубило, ни молоток, ни даже такая-то мать ей не особо страшны.

 

Он помолчал, перечитывая заметку еще раз.

 

- Ну как? – спросила она.

 

- Интересно… - пожал он плечами. – Ты поедешь туда?

 

- Мы поедем туда… - сказала она, выделив слово «мы». – Завтра же.

 

- Я не могу. У меня работа… - ответил он, думая тут же, что можно и отпроситься.

 

- Отпросишься… - сказала она, и вышло так, будто это – дело решенное.

 

Он удивленно на нее уставился. Она поймала этот и взгляд и спохватилась – не перегнула ли она, не чересчур ли высунулась из нее железная леди? «Да ничего… - тут же сказала она себе. – Немного можно».

 

- Филипп, поехали… - вкрадчиво сказала она. – Это же село, медвежий угол. Я же понимаю – в городе тебе неудобно: вдруг кто нас вдвоем увидит. У вас же здесь не город, а большая деревня, все друг друга знают. А там нам будет спокойно.

 

- А, так ты в этом смысле? – просветлел лицом Филипп, сам же при этом понимая, что никакого «этого» смысла скорее всего и нет вовсе. Или все-таки есть? Впрочем, ему и самому хотелось посмотреть на эту таинственную штуковину.

 

Они выехали в понедельник рано утром. До Кулешовки от города было 500 километров. Отпроситься на работе для Филиппа не составило труда, а вот с женой вышел хоть и не скандал, а ничем не лучше: выслушав какие-то его объяснения, узнав, что эта поездка как-то связана с его книгой (ушедшие на нее деньги до сих пор были для Маргариты незажившей раной), она махнула рукой – катись куда хочешь, и весь вечер вела себя так, будто Филипп пустое место. Все радостное предвкушение от поездки пропало после этого для Филиппа, и утром он гнал по трассе, совершенно уйдя в себя, так, что Жанна, взглянув на него несколько раз, не решилась потревожить и сидела тихо-тихо.

 

В Кулешовку они въехали после полудня. Деревенский быт быстро сбил с них городскую торопыжность: сунувшись в управление гражданской обороны, они были остановлены железным окриком вахтера «Обед!». Жанна пыталась было объяснить, что они по важному делу, что им надо, необходимо, и вообще, но Филипп оттащил ее от вахтера и пояснил, что это деревня, и в обед жизнь здесь замирает, потому как – святое дело. Она сначала не верила, но потом покорилась и до двух часов они ждали начальника. Тот, наконец, пришел – солидный, суровый и неприступный.

 

Жанна сказала, что сначала поговорит с начальником наедине и вошла в кабинет.

Филипп не верил в удачу экспедиции, так как не знал силу и вес имевшихся у Жанны мандатов. Поэтому, когда начальник ГОЧС, бледный, испуганный, вышел проводить Жанну в коридор, а потом, позабыв о шапке, вынес им что-то обернутое в белую бумагу на крыльцо и стоял на ветру, рассказывая, как доехать до дома нужной им зачем-то какой-то девушки Любы, Филипп только недоуменно хлопал глазами.

 

- Ты станцевала ему стриптиз? – спросил он ее, когда они отъехали от управления.

 

- Еще немного, и это он бы мне его станцевал! – усмехнувшись, надменно сказала она и железная леди снова выглянула из нее.

 

Деревня была как деревня: дома, дома, дома, - табличек нет, и спросить некого. Однако Любу нашли.

 

- Запомни, мы с тобой – корреспонденты из газеты… - быстро и негромко сказала Филиппу Жанна, когда они остановились напротив нужного дома. – Какая у вас тут главная газета?

 

- «Правда края»… - вспомнил Филипп.

 

- «Правда края»… «Правда края» - забормотала Жанна. – Не забыть бы…

 

Они открыли калитку, прошли по узкой тропинке в снегу к дому и постучали в дверь хаты. Из хаты что-то закричали, а потом дверь открылась. Девушка, не красавица, но милая, стояла перед Жанной в калошках, придерживая на голове старую шаль.

 

14.

 

- Девушка, мы из города, из газеты «Правда края»… - бойко заговорила Жанна. Люба (это была она) не знала, какая беда постучалась в ее дверь, и потому не очень удивилась городским гостям – не впервой приезжали из города за разными пустяками. Приговаривая по-деревенски «В избу, в избу проходите», впустила их в дом. Они прошли холодные сени, потом – прихожую с печкой (здесь было еще не тепло) и, наконец, вступили в комнаты. Здесь было уже тепло.

 

- Мы из города, из газеты «Правда края»… - начала было снова Жанна, но тут из комнаты вышла женщина в годах – мать Любы – и захлопотала:

 

- Да что ж вы стоите? Люба, посади гостей! Да раздевайтесь, раздевайтесь же… Может, чаю?! Да обедать с нами…

 

Жанне, желавшей нагнать темп, сбившийся еще из-за начальника ГОЧС, хотелось зарычать. Филипп заметил это и тронул ее за руку.

 

- Тише. Тише… - с улыбкой сказал он.

 

- Вы нас извините, но нам очень некогда… - просительно сказал он женщине и девушке. – Мы бы с радостью, и чаю попили, и все остальное, но материал в газете очень ждут…

 

Женщина, посмотрев на них чуть ли не осуждающе, вздохнула и ушла. Люба также вздохнула и сказала:

 

- Ну, и что ж мы, у порога разговаривать будем?

 

- Зачем же у порога? – быстро проговорила Жанна. – Можно в машине. Вы же понимаете, по какому поводу мы приехали. Нам ведь все равно надо в музей – покажете нам, где эта штука стояла…

 

- Этот… - Люба подыскивала слово. - Куб?

 

- Ну да… - сказала Жанна, удивляясь тому, как вдруг запунцовела эта девчонка.

 

«Что это с ней? Давление что ли скачет?» - подумала она.

 

- А давайте я вам так все расскажу, и все? – предложила Люба.

 

- Нет… - любезно, но твердо ответила Жанна. – Нам бы все же посмотреть.

 

Люба вздохнула.

 

- Сейчас… - сказала она.

 

Она чувствовала, как горят ее щеки. Зайти еще раз в музей было для нее испытанием, сразу вспоминалось, как все это было у них с Олегом, как, мокрые от пота, пришли они в себя на столе, как, обретая вновь слух и зрение, она увидела странный свет из соседнего зала и побежала туда, боясь, что это неизвестно откуда взявшийся пожар.

 

Черный куб этот она знала давно, так давно, что и не считала его чем-то необычным, хотя никто не мог сказать, для чего он. Остался он от кого-то из деревенских, и был прибран в музей как требующая разъяснения вещь. Потом о разъяснении забыли, и куб использовали для разных надобностей. Последние несколько лет он заменял собой ножку шкафа. Вот из-под этого шкафа и выбивался удивительный свет, звучали голоса. Люба почувствовала даже запахи и странное, заполнившее музейный зал, тепло.

 

Они с Олегом присели на корточки, заглянули внутрь куба и тут же отпрянули – Любе показалось, что и оттуда кто-то смотрит на них. Набравшись смелости, Люба наклонилась к кубу снова, и с облегчением поняла, что это – лишь отражения, ее и Олега.

 

- Это что за хреновина? – прошептал изумленно Олег.

 

На этих словах в кубе что-то щелкнуло, свет пропал, исчезли запахи, и Любе стало холодно, как и должно было быть в плохо нагретом большом зале.

 

Они договорились никому ничего не рассказывать – ведь тайна была не одна, а сразу две, и вторая, про них с Олегом, была для Любы, может, и поважнее. Но уже на следующий день Любе позвонили и спросили, что это было у нее в музее. Люба поняла – Олег растрепал. Замирая от обиды, она позвонила Олегу, узнать, про все он рассказал или нет. Или она спросила как-то не так, или он ответил что-то не то, но они поругались сразу, наотмашь, будто подрались. Олег, узнала Люба, со своей механизаторской простотой и правда не особо скрывал то, что произошло между ними. Он откровенно не понимал, зачем из этого делать тайну, и даже звонил ей вчера назад, пытаясь объяснить, что все нормально и она, обижаясь на него, ведет себя как дура. «Я ж не прячусь, от тебя не бегаю, давай вместе ходить…» - сказал он, но Люба отключила телефон. Ей было, впрочем, приятно, что он не прячется. «Ходить вместе» означало в их деревне отношения. Люба вечерами думала об этом и привыкала к этой мысли все больше. Сегодня с утра собиралась уже было позвонить Олегу, да домашние дела отвлекли. А теперь вот еще и гости…

 

Люба оделась, все втроем они залезли в машину, и скоро были уже на площади, перед зданием ДК. Люба провела их по коридорам, потом отперла музейную дверь. Они вошли.

 

- Так… - проговорила Жанна, озираясь. – Миленько… Миленько… Культурненько…

 

Филипп тоже оглядывался, хотя видел таких музеев немало.

 

- И где же эта штуковина стояла? – спросила Жанна.

 

Они прошли по залам. Люба показала шкаф, который подпирал черный куб.

 

- Лучшего применения не нашли? – усмехнулась Жанна. Люба только пожала плечами.

 

- А откуда он взялся-то, этот экспонат? – спросила Жанна.

 

Оказалось, куб был частью доставшегося музею имущества местного жителя, почетного инженера-гидролога. Гидролог, по словам Любы, был пьяница, от водки и помер.

 

- Да и как ему было не помереть, когда вся деревня шла к нему с бутылкой… - усмехнулась Люба.

 

- Это почему? - насторожилась Жанна.

 

- А он предсказывал хорошо, лучше всех бабок в округе… - просто ответила Люба. – Любому наперед жизнь раскладывал так, что некоторые боялись к нему ходить. И большое предсказывал, и малое. Я сама не помню, но мама рассказывала, что и Горбачева он предсказал, и Ельцина, и что СССР развалится. За СССР хотели его было привлечь, да тут СССР и правда развалился.

 

Она засмеялась. Филипп и Жанна между тем переглянулись.

 

- Ну, а как помер, так все, что было ценного – макеты ГЭС, чертежи, ордена, - все в музей… И этот куб как-то прихватили, хотя никто и не мог понять, что это и для чего. Вот, в конце концов, и подставили под шкаф.

 

- И сколько времени его использовали вместо ножки? – спросила Жанна.

 

- Да кто знает? – пожала плечами Люба. – Давно.

 

- Ага… Ага… - задумчиво сказала Жанна, глядя на шкаф. Сейчас ту ножку, вместо которой стоял куб, заменяла стопка книг.

 

- Ну что? – спросил ее Филипп.

 

- Будем проводить следственный эксперимент… - бодро сказала Жанна.

 

- Как? – поинтересовался Филипп.

 

- Надо поставить этот куб на его место.

 

- Ну давай… - сказал Филипп.

 

- Это ты давай… - хохотнула Жанна. – Я что ли буду шкаф ворочать?

 

Посмеиваясь и подшучивая друг над другом, они принялись за работу: Филипп навалился на шкаф и чуть приподнял нужный край, девушки сноровисто выкинули из-под него книги и поставили вместо них куб.

 

- Ну, все… - довольно проговорила Жанна. – Или не все?

 

Она повернулась к Любе.

 

- Почему он заговорил именно в этот день, именно в это время, а? Люба, Люба, вспоминайте, что такого было в этот момент…- нетерпеливо заговорила Жанна.

 

Люба запунцовела – что тут вспоминать, она и не забывала. Она вдруг поняла, что первые признаки жизни куб подал именно во время их с Олегом телефонного разговора. «Я сказала «люблю» и он загудел… - подумала она, и голова ее загорелась. – Но не могу же я это повторить».

 

Жанна внимательно смотрела на внезапно зардевшуюся девушку.

 

- Люба, Люба, что это с вами? – участливо, но не без подтекста, проговорила Жанна. – Что же вы так рдеете-то?

 

От этих слов Любино лицо загорелось еще сильнее.

 

- Ну-ка, говорите всю правду! – требовательно сказала Жанна. – Нам можно, мы никому.

 

Она торжественно подняла правую руку.

 

- Ну… - Люба никак не могла решиться. Испуганными глазами она смотрела на Филиппа.

 

- Что? – Жанна тоже глянула на Филиппа, а потом перевела глаза на Любу: - Мешается? Пошепчемся по-девчачьи? Филипп, отойди…

 

Филипп улыбнулся и отошел. «Ишь, по-девчачьи…» - подумал он и решил, что железную леди Жанна пускала так, для виду и значения.

 

Девушки шептались о чем, Люба показывала на соседний с залом кабинет, где, разглядел Филипп, стоял стол с компьютером.

 

- Ладно, Филипп, возвращайся… - сказала Жанна.

 

Он подошел.

 

- Так, Филипп, - негромко, почти ему на ухо, будто скрывая сказанное от черного куба, заговорила Жанна. - Значит, кодовое слово «я тебя люблю», после этого куб срабатывает. Попробуем?

 

- Попробуй… - усмехнулся Филипп.

 

Жанна присела на корточки перед кубом и тихо сказала:

 

- Я тебя люблю…

 

Ничего не произошло. Она повторила:

 

- Я тебя люблю.

 

Куб оставался, каким был. Жанна помрачнела.

 

- Давай ты… - сказала она Любе.

 

Люба, хоть все это начинало уже ее мучить, тоже присела перед кубом и сказала:

 

- Я тебя люблю.

 

Куб оставался все той же безмолвной черной штуковиной неизвестного материала и неизвестного назначения.

 

- А потеплее? – предложила Жанна.

 

- В смысле? – удивилась Люба.

 

- Ну, понежнее. Вспомни своего парня, как ты с ним ворковала, добавь эмоций… - Жанна заводилась и размахивала руками, как режиссер.

 

Любе стало стыдно, так, как было, когда она узнала, что Олег все рассказал. Тем не менее, она пригнулась к кубу и пробормотала:

 

- Я тебя люблю…

 

Когда она подняла голову, на глазах у нее были слезы.

 

- Ну, милая, так дело не пойдет! – сказала Жанна. – Тут судьбы человечества решаются. А она ревет.

 

- Какие судьбы, что вы такое говорите… - отмахивалась от нее Люба, которой все происходящее сделалось вдруг неприятно.

 

- Звоните Олегу! – вдруг быстро и повелительно сказала Жанна.

 

- Зачем? – поразилась Люба.

 

- Пусть едет сюда – может, при виде его у вас будет нужный настрой… - объяснила Жанна. – Звоните, звоните.

 

Люба потом и понять не могла, почему она послушалась эту женщину, уже пугавшую ее своей настойчивостью и напором. Но тогда она и правда вынула телефон, нашла номер Олега и нажала вызов.

 

- Это я… - сказала она. – Слушай, ты можешь сейчас приехать в музей?

 

Олег что-то заговорил. Жанна, изнемогая от нетерпения, жестом попросила у Любы телефон, и та, удивляясь себе, снова подчинилась.

 

- Молодой человек! – напористо начала Жанна. – Я Жанна Миронова, корреспондент газеты «Краевая правда».

 

«Черт!» - подумал Филипп, но сбой в легенде никто, кроме него, не заметил.

 

- Мы готовим статью о необычных предметах и явлениях… - продолжала Жанна. – Да, да, вот про этот куб. Да-да…

 

Олег, видимо, что-то говорил, Жанна кивала.

 

- И вы, как очевидец, нам крайне необходимы.

 

Олег что-то сказал. Филипп заметил, как что-то насмешливое мелькнуло в глазах Жанны.

 

- Да, конечно, это небесплатно! – сказала она.

 

Люба дернулась, но Жанна жестом отстранила ее.

 

- Да, да… - проговорила она в трубку. – Ждем вас.

 

Она отключилась.

 

- Сейчас приедет твой парень… - ободряюще сказала она Любе. – А он по голосу ничего. И сообразительный! Сколько, говорит, вы мне заплатите? Ишь, хваткая сельская молодежь…

 

Она засмеялась. Люба кусала губы. «Ничего, все обойдется… - думала она. – Сейчас Олег приедет, мы им все быстро расскажем, и пусть катятся со своим кубом».

 

Жанна заметила, что девчонка задумалась. Это было нехорошо – мало ли до чего она додумается. Вдруг да спросит корреспондентские удостоверения – а их-то и не было.

 

- А что, Люба, хоть бы экскурсию нам устроили… - сказала Жанна, рассчитывая этим отвлечь девушку. – А то когда мы еще будем в ваших краях.

 

Тут же она поняла, что выбрала верную кнопку – Люба, начав рассказывать нехотя и вскользь, скоро зажглась, и в том зале, где был мемориальный кабинет первого секретаря, рассказывала уже как заправский экскурсовод (хоть и избегала смотреть на стол).

 

- А это и есть первый секретарь? – спросил Филипп у Любы, указывая на стеклянный гроб. Люба про себя поразилась тому, какие же у людей одинаковые шутки, но любезно ответила, что это не первый секретарь, а древний человек, который жил на территории их района тысяч эдак пять лет назад.

 

- Ишь ты… - сказал Филипп. – Но никто не мешал ему и тогда быть первым секретарем.

 

Тут они обменялись с Жанной значительными взглядами, смысла которых Люба не поняла. Ей, впрочем, и не до взглядов было – она с трепетом ждала, когда же загремят в коридоре олеговы сапоги.

 

Наконец, Олег приехал. Он вошел в музей мрачный и настороженный. Сначала, когда зазвонил телефон, он думал, что Люба предлагает мириться, но тут вмешалась какая-то городская баба. Олег не очень-то и понял, что ей надо. Про деньги сказал так, из деревенской привычки всегда тянуть из городских деньги - чаще всего это было, ради шутки, но иногда оказывалось очень даже кстати. По дороге он подумал, что раз уж она согласилась платить, то запросит он какую-нибудь совсем несуразную сумму, ну вот хотя бы никак не меньше пяти «штук», мол, деревенские тоже себе цену знают, и от предвкушения, как вытянется у этой городской лицо, он довольно захохотал.

 

Он вошел, оглянулся, и встал посреди зала, широко расставив ноги в кирзовых сапогах.

 

- Ну чего?.. – лениво спросил он. – Кто тут деньгами размахивал?

 

- Молодой человек, это мы с вами говорили про деньги… - Жанна подошла к нему, и вынула портмоне. – Сколько?

 

- Пять «штук»! – торжественно сказал он. Люба ахнула. На Жанну, однако, эта сумма не произвела никакого впечатления – она вытащила из портмоне бумажку и протянула ее Олегу будто трамвайный билет.

 

- Ну… - нетерпеливо сказала она.

 

Олег смотрел на банкноту остановившимися глазами – он и не видел таких.

 

- Пять тысяч, настоящие… - сказала, поняв все, Жанна.

 

Олег пришел в себя, напустил солидности, взял купюру, посмотрел ее на просвет, сложил вчетверо и сунул внутрь шапки.

 

- Не выпадет? – с любопытством спросила наблюдавшая за всеми этими манипуляциями Жанна.

 

- Оттуда не выпадет… - обнадежил ее Олег. – Ну ладно. Так что вам надо-то?

 

- Понимаете, какое дело… - начала Жанна, соображая на ходу, как бы вырулить к нужному результату. – Вот этот агрегат – она кивнула на куб – заработал, когда Люба сказала вам, что любит вас…

 

- Э, нет… - сказал, ухмыльнувшись, Олег. – От другого он заработал.

 

- Олег! – закричала Люба. – Не слушайте его. Это он во второй раз заработал от другого. А в первый раз – когда я сказала, что люблю его.

 

- А от чего – от другого? Ну-ка, ну-ка… - заинтересовалась Жанна. Хотя можно было и не спрашивать – Люба отвернулась вся красная и в слезах, а Олег так смущенно хлопал ресницами, что Жанна только всплеснула руками:

 

- Да вы трахались, молодые люди!

 

Филипп аж поперхнулся.

 

- Прикинь, Филипп, они трахались!

 

Жанна радостно оглянулась и восторженно провозгласила:

 

- Придется повторить!

 

Настала немая сцена. Все – Олег, Филипп, Люба - смотрели на Жанну, выпучив глаза.

 

- Что… повторить? – наконец, смог проговорить Олег.

 

- Все то, что вы делали здесь в ту субботу… - как малому ребенку пояснила Жанна. – В мелких подробностях. Куда целовал, где гладил. Ну, и ты со своей стороны… - кивнула она Любе, которая смотрела на нее стеклянными остановившимися глазами.

 

- Да вы что? Охренели?! – начал было Олег, но Жанна быстро развернулась к нему и жестко сказала:

 

- Деньги взял? Ты думал меня трахнуть, а это я тебя трахну!

 

Филипп сейчас не узнавал ее.

 

- Жанна, остынь, ты что… - начал было он.

 

- Филипп, не лезь! – зло сказала Жанна. – Лучше закрой дверь.

 

Тут, вспомнив про дверь, Люба бросилась бежать.

 

- Стоять! – закричала Жанна так, что у Филиппа зазвенело в ушах. В ту же секунду в руке у Жанны оказался пистолет и она выстрелила из него вслед Любе, но выше. Пуля грохнулась в косяк. Люба застыла на месте, обратившись в соляной столп.

 

- Не понимаю, дети, почему я вообще должна вас заставлять заниматься этим приятным делом… - тихо заговорила Жанна, перемещаясь по кабинету так, чтобы видеть всех. – Вы же должны радоваться любому удобному случаю. Ну вот вам и случай. Филипп, закрой дверь!

 

Филипп с ужасом смотрел на нее. Ствол пистолета пошевелился и направился в его сторону. Филипп сглотнул горячую слюну, пошел к двери, обошел по пути все так же стоявшую на месте Любу, и запер дверь.

 

- Где все было? – спросила Жанна Олега.

 

- Здесь… - ответил он. – Вот… На столе…

 

- Ого! – засмеялась Жанна. – Порыв страсти. Прямо на музейном экспонате. Молодость, молодость! Хорошо хоть не в стеклянном гробу. Ну, давайте…

 

- Чего – давать? – уставился на нее Олег.

 

- Колхоз! – сплюнула Жанна. – Тащи сюда свою девчонку.

 

Олег смотрел то на Жанну с ее пистолетом, то на Любу, все так же стоявшую ко всем

спиной. Жанна тоже быстро посмотрела на одного, на другого, что-то поняла, кошачьим прыжком преодолела расстояние до Олега и уткнула пистолет ему прямо в голову.

 

- Люба! – вкрадчиво позвала Жанна. – Люба…

 

Люба медленно повернулась.

 

- В общем, так… - устало сказала Жанна. – Или вы сейчас любите друг друга прямо на этом столе, или я его убиваю. И ты будешь в этом виновата. Ты, Люба… На всю жизнь. Ну?

 

Дальше все было как в тумане. Люба подошла к Олегу. Отвернувшись друг от друга, они начали раздеваться. Потом Люба легла на стол.

 

- Стоп! – сказала Жанна, и они замерли. – Филипп, давай в тот зал, следи за кубом. И снимай все на камеру.

 

Филипп рад был, что ему можно выйти отсюда. Он бросился в соседний зал, доставая на ходу камеру, которую прихватил утром из дома.

 

Стоя в дверях, он не удержался и оглянулся. Олег стоял перед Любой, потом наклонился, дальше было не разобрать. Но, видать, что-то было не так.

 

- Черт тебя возьми! – закричала Жанна. – ты же молодой парень, у тебя должен стоять даже под пулеметом! Люба, помоги ему!

 

Дальше Филипп смотреть не стал. Он включил камеру, и приник глазом к окуляру. Сначала не было ничего. Потом вдруг стало тепло, намного теплее, чем было за минуту до этого. Потом Филипп почувствовал запахи – такие, каких не чувствовал никогда. Он опустился на колени и снимал куб в упор. Тут куб щелкнул и открылся. Хлынувший из него свет ослепил Филиппа, он закрыл глаза и отвел их от камеры. И тут же почувствовал, как горячо стало державшей камеру руке. Он не выдержал и стряхнул камеру с руки.

 

- Ну что там?! – закричала Жанна.

 

- Работает! Работает! – закричал Филипп.

 

Жанна тут же вбежала к нему в зал.

 

- Чего ты не снимаешь? – кричала она.

 

- Камера сгорела! – проговорил он, с удивлением глядя то на свою обожженную руку, то на лужицу пластмассы перед собой, в которую превратилась камера.

 

Они оба упали на колени и сквозь затоплявший пространство свет всматривались в глубину куба.

 

Но тут снова щелкнуло и свет пропал.

 

- Черт… - опустошенно сказала Жанна. – Ты что-нибудь разглядел?

 

- Нет… - помотал головой Филипп.

 

- И я нет… - устало сказала Жанна. - Что же нам, нанимать студентов сотнями, чтобы эта штуковина стабильно работала хоть полчаса?

 

Она встала, вошла в соседнюю комнату, и Филипп услышал оттуда голос:

 

- Одевайтесь, сеанс окончен, спасибо за помощь российской науке…

 

15.

 

Выйдя из ДК, Филипп и Жанна уселись в машину.

 

- Зачем ты так с ними? – спросил Филипп.

 

- А как? – спросила Жанна с вызовом.

 

Филипп молчал.

 

- Да и что такого, собственно? – с наигранным удивлением проговорила Жанна. – Они не делали сегодня ничего такого, чего бы не делали в тот раз. И, как я заметила, несмотря на мой пистолет и некоторые проблемы поначалу, они оба в конце концов получили удовольствие. Они еще будут вспоминать об этом как о самом главном в жизни приключении…

 

Тут из ДК выбежала Люба. Следом за ней – Олег. Но Люба так быстро бросилась куда-то в переулки, что Олег, тяжело бежавший за ней сколько-то шагов, загнанно остановился и только смотрел вслед.

 

- Не будут… - угрюмо сказал Филипп.

 

После того, как куб закрылся, он снова вытащил его из-под шкафа с помощью все того же Олега. Жанна пригнала его, подталкивая пистолетом. Олег к тому моменту не успел одеть хотя бы трусы, но Жанну это, видимо, даже забавляло. Сам Олег будто и не чувствовал уже ничего: надо поднять шкаф – поднял, надо держать – держал. Когда Жанна сказала ему «Свободен», Олег застыл, не зная, что делать.

 

- Оденься, Аполлон! – засмеялась Жанна, с интересом его разглядывая.

 

В таком же тумане, видимо, была и Люба. Во всяком случае, когда Жанна и Филипп снова вошли в зал, где стоял райкомовский стол, Люба так и лежала на нем.

 

- Люба, я вы можете найти нам документы на этот экспонат? – обратилась к ней Жанна, словно не замечая ее наготы. Точно так же и Люба, словно не замечая своей наготы, встала, дошла до шкафа, поискала среди папок, вытащила одну из них и принесла Жанне, не догадываясь даже прикрыться. Филипп не знал, куда девать глаза.

 

- Ехать надо… - сказал он сейчас, с трудом приходя в себя. - Не удивлюсь, если нас в этой деревне пристрелят.

 

- Да брось, Филипп… - скривила губы Жанна. – Что мы такого сделали? Люди получили удовольствие, а парень – так еще и деньги. Если он не дурак, купит завтра девчонке что-нибудь и она его простит. А мы к тому же провели научный эксперимент! С какой стороны ни глянь, мы молодцы!

 

Филипп посмотрел на нее.

 

- Вас в Москве чем по голове бьют? – спросил он. – Вот чтобы так мозги отшибло, надо, наверно, в день часа по два со всей силы железной дубинкой…

 

- Ну так и есть… - согласно кивнула Жанна. – Бывает, что и по три… Москва слезам не верит. Или ты делаешь то, что ей надо, или едешь обратно в Мухосранск. Город, как говорится, большая сила. Или ты его, или он тебя.

 

- И кто кого в твоем случае? – спросил Филипп.

 

- А ты как думаешь? – посмотрела на него Жанна. Он словно впервые увидел ее. Теперь ему не нравилось в ней все, что прежде привлекало глаз. Помада казалась слишком яркой, лицо – слишком белым, улыбка змеиной, глаза страшными.

 

- Ты мне еще про совесть скажи и другие ваши деревенские ценности… - хохотнула Жанна, потом посмотрела на Филиппа и промурлыкала: - Думай о своем сладком призе, Филипп, и тебе станет легче…

 

- Отдай этот приз кому другому! – зло сказал Филипп и обессиленно опустил голову на руль. Они замолчали.

 

- Может, мы все же поедем? – осторожно спросила Жанна спустя какое-то время.

 

Филипп сел.

 

- Куда? – спросил он.

 

- Вернуться в город мы не успеваем точно… - размышляла Жанна. – Да и не надо уезжать далеко – вдруг возникнут вопросы по этим документам…

 

Она кивнула на папку, прихваченную в музее.

 

- На трассе есть мотель, предлагаю поехать туда… - сказал Филипп. – В здешней гостинице нас ведь точно могут найти.

 

- Ну, я несколько иного мнения об этом пареньке – ему сейчас не до нас… - скривила губы Жанна. – Но мотель так мотель.

 

Выбравшись из деревни, они уже в сумерках доехали до того, что с некоторой натяжкой можно было назвать мотелем. Это было и кафе, и гостиница, а может, и публичный дом. Во всяком случае, когда Филипп снимал здесь номер для себя и Жанны, паспортов с них не спросили и дежурный скользнул по Жанне оценивающим взглядом, а потом посмотрел на Филиппа так, будто одобрил выбор. Впрочем, Филиппу было все равно. Он не мог себе представить, что еще недавно хотел Жанну.

 

Едва они вошли и бросили вещи, она тут же схватилась за папку, открыла ее и начала листать, упав на широкую кровать. Филипп сел напротив в кресло.

 

- Откуда у тебя пистолет? – спросил он, глядя на нее в упор.

 

- Филипп, не сейчас… - ответила она, вся уже погрузившись в бумаги.

 

- Откуда? Кто ты? – спросил Филипп и лицо его дернулось, уж больно по-киношному это звучало.

 

- Я Жанна Миронова, красивая девушка двадцати пяти лет… - ответила она рассеянно, и, подняв голову, насмешливо добавила:. – Для получения остальной информации введите пароль…

 

- В общем, так… - сказал Филипп. – Я уезжаю.

 

- Вот тебе раз! Ты меня здесь бросаешь? – недоуменно уставилась на него Жанна.

 

- Я так думаю, ты не пропадешь… - язвительно ответил Филипп, вставая.

 

- Постой! – сказала Жанна.

 

Она встала и подошла к нему.

 

- И ты вот так от всего этого откажешься? – она кивнула на папку и на сумку с кубом. – Ты понимаешь, что происходит?! Ты подошел к двери в тайную комнату, надо только повернуть ручку и войти. И тут ты говоришь: «Ой, это все некрасиво, я так не могу!» И ведь ты сам, сам до всего дошел – думал, думал и придумал. И теперь, когда осталось только нагнуться и взять, ты в самом деле уйдешь? Ты сможешь уйти?

 

Филипп тяжело смотрел на нее. Он отлично понимал, что она его просто ловит, не особо пряча ни удочки, ни крючка, ни наживки. Что скрывать, ему хотелось дойти до конца. Но каким он будет, этот конец?

 

- И еще… - сказала Жанна, вдруг сделав голос вкрадчивым, и глядя в упор прямо ему в глаза: - Что ты теряешь? Чего тебе жаль? Твою долбанутую сестру, которая сидит у тебя на шее уже который год? Склада? Твоего Сити? Или твоего Сохо? Какую из этих частей твоей жизни тебе жаль?!

 

Филипп дернулся.

 

- И что ты еще про меня выясняла? – спросил он.

 

- Ну… Так… - Жанна отошла от него и села рядом с папкой. – Анкетные данные. И еще по мелочи… Знаю, например, что с женой у тебя нелады и ты по уши в долгах.

 

Филипп сморщился.

 

- Денег предложишь? Пять штук? – едко осведомился он.

 

- А мы договоримся? – вскинулась Жанна. – Если договоримся, то денег будет столько, что ты сможешь поменять не только город, но и страну. Купишь себе, например, какой-нибудь Лихтенштейн, и поменяешь на что-нибудь…

 

У Филиппа возникло тянущее чувство стыда и одновременно жгучего желания – он и хотел согласиться, и стыдился этого желания. При этом, он не понимал, перед кем и за что, собственно, ему должно быть стыдно? Перед той девчонкой, Любой? Или все же перед собой?

 

- Что, Филипп, не можешь с собой договориться? – наблюдая за ним, довольно сказала Жанна.

 

- Ты бы поаккуратнее со своей проницательностью! – ответил он. – А то ведь уйду…

 

Она хмыкнула и явно хотела что-то сказать, но сдержалась, задавила эти слова в себе.

 

Он постоял потом прошел по комнате и сел в кресло, то самое, в котором сидел несколько минут назад. Жанна внимательно посмотрела на него, потом, с видом, будто ничего и не было, придвинула к себе папку и начала листать ее, читая вслух с некоторых страниц:

 

- Применко Павел Семенович, инженер-гидролог. Почетный работник чего-то там… Ордена, медали… А, вот автобиография… Родился в селе Кулешовке. Учился… Вступил в комсомол. Голодное послевоенное детство. Филипп, посмотри на него…

 

Филипп приподнялся и посмотрел – это была фотография, серая от старости, маленький круглоголовый мальчишка с настороженными глазами волчонка смотрел с нее на Филиппа. Филипп знал эти фотографии тридцатых и сороковых годов – тогда все смотрели в камеру так, будто боялись, что из объектива вылетит пуля.

 

- О, смотри – грамота Совета Министров! - бормотала Жанна, вороша листки в папке. –Карты какие-то… Все подметал старичок…

 

В папке и правда было много всего, Применко, видимо, с каждого своего объекта стремился увезти что-то на память.

 

- Давай посмотрим, где он работал. Откуда-то же он привез эту штуковину… - словно сама с собой, говорила Жанна. – Так, строил водохранилища по всей России…Ростовское море, Белгородское водохранилище, Бурейское водохранилище… Ни о чем не говорит?

 

Филипп помотал головой – нет.

 

- Жаль… - с досадой сказала Жанна и продолжила: - Богучанское водохранилище, Больше-Караганское водохранилище…

 

- Стой… - тревожно сказал Филипп. - Еще раз.

 

- Больше-Караганское водохранилище… - прочитала она и с удивлением уставилась на него.

 

- Аркаим… - проговорил Филипп. – Аркаим…

 

- Что – Аркаим? – не могла понять Жанна.

 

Филипп посмотрел на нее, будто не знал, говорить ли.

 

- Это древний город, открытый четверть века назад… - сказал он. – Считается, что это была цивилизация бронзы. Сам по себе городок не велик – всего-то 150 метров в диаметре. Но в тех местах он такой не один, там около двух десятков таких городов, места так и называются – Страна Городов.

 

- Те места – это где? – спросила Жанна.

 

- В том-то и дело. В том-то и дело… - пробормотал Филипп. – Место по нашим меркам малопригодное для жизни: в середине лета – дикая жара, зимой – сорокаградусные морозы. Настолько дикая территория, что руины эти найдены были лишь в конце восьмидесятых годов. То есть, до тех пор никто никак на те места не покушался.

 

- Ну, сейчас все равно нашлись бы желающие построить там коттедж… - усмехнулась Жанна.

 

- Вряд ли… - покачал головой Филипп. – Нервов не хватит.

 

- Ого! – сказала Жанна. – Заинтриговал. Рассказывай.

 

Третьяков помолчал. По глазам его видно было, что он не здесь.

 

- Люди жили в тех местах четыре тысячи лет назад… - проговорил Третьяков. – Ученые предполагают, что это были древнеиранские народы, но ты же понимаешь, что это условность: мы как обычно смотрим на прошлое свысока, объясняем его так, как нам было бы проще его понять. На самом деле, кто знает, иранские это народы или нет? Точно так же, как нынешние египтяне очень и очень условно являются потомками древних египтян. Вполне вероятно, четыре тысячи лет назад на месте Аркаима были райские места – чего бы иначе там селились люди и строили города? От тех времен, кроме городов, остались легенды. Я к легендам про Аркаим относился как ко всем остальным – как к байкам. Но в свете последних событий они выглядят иначе.

 

- Не томи… - сквозь зубы проговорила Жанна. – Не томи!

 

- В общем, так: согласно легендам, Аркаим был одним из городов легендарного царя Йиму, которого называют еще первочеловеком.

 

- А что такое первочеловек? – спросила Жанна. – Первый человек? Адам? Или Ева?

 

- Без шуток! – строго сказал Филипп. – Без шуток. Мы вступаем в такой мир, где каждая шутка может стоить дорого. Мы сейчас присоединяемся к таким информационным полям, что можем очень даже об этом пожалеть.

 

Жанна хотела было сказать «Ого!», но почувствовала, что язык присох к гортани.

 

- Первочеловек – это имеющая плоть и кровь модель мира… - сказал Филипп. – Вселенная, космос, воплощенные в человеке. Ты же понимаешь, что люди могли называть так только того, чьи поступки, дела, мысли, речи, взгляды, намерения и предвидения они не могли объяснить? Первочеловек – этот тот, кто принес в свое время знания, накопленные предыдущими эпохами.

 

Жанна смотрела на него во все глаза.

 

- Господи, я только сейчас все это понял! – вдруг сказал Филипп. – Прежде читаешь это все как сказку. Но теперь все становится на свои места. Смотри: в царстве Йимы не было ни холода, ни зноя, ни холодного, ни жаркого ветра – значит, они умели управлять погодой. Мы сейчас кое-как можем с вертолетов разгонять облака, а эти ребята установили оптимальный микроклимат над всей своей территорией и поддерживали его. Черт! Мне нужен интернет!

 

Жанна вскочила с кровати, подбежала к своей сумке и вытащила небольшой компьютер. Через пару минут он нашел там то, что искал.

 

- Вот! – воскликнул Филипп. - Это сказал царь Йима мировому божеству Акура-Мазде. «Пусть не иссякает пища, пусть не ведают смерти ни люди, ни растения. Пусть не будет на земле ни старости, ни смерти. Пусть и у отца, и у сына будет облик пятнадцатилетнего!». То есть, были решены все вопросы, которые мы сейчас только начинаем решать. И он царствовал после этого триста лет. Сам, лично, то есть он прожил еще триста лет. Это согласно легенде. А простые люди жили по 80-90 лет, что для тех времен очень много, просто нереально много. Исследовав останки в захоронениях Аркаима, ученые установили, что никто не погиб насильно – то есть не был убит.

- Значит, они не воевали? – спросила Жанна. Она слушала как зачарованная.

- Выходит, так… - ответил Филипп. – А если они не воевали, это означает, что этот социально-экономический строй был по всей Земле! Иначе ведь наверняка кто-нибудь обзавидовался и пришел во йной. Никаких письменных памятников не нашли – ни надписей, ни наскальных рисунков. Из-за этого решили, что знания передавались устно, их будто бы заучивали жрецы. Но мы-то знаем, что их скорее всего записывали на какие-нибудь аркаимские ноутбуки. Это был первый золотой век. Первый коммунизм. А когда на планете от такой хорошей жизни стало тесно, царь Йима заставил землю расступиться.

- Вот ни хрена себе! – не выдержала Жанна. - Увеличил земной шар?

- Выходит, так… - ответил Филипп. – Как всякий человек, он переоценил границы дозволенного человеку на Земле.

- И чем кончилось? – спросила она.

- «Лютые морозы и обильная вода…» - прочитал Филипп. – Проще говоря, изменения климата. Возможно, они наступили как раз вследствие увеличения земли.

- Планета стала других размеров, и ее, например, перекосило? – спросила Жанна.

- Может и так… - ответил Филипп. – Во всяком случае, те места, где раньше было очень даже комфортно, стали непригодными для жизни. Вот тот же Аркаим. Йиму, узнав о предстоящей катастрофе, строил убежища.

- И что бы это могли быть за изменения климата? – проговорила задумчиво Жанна.

- Ледниковый период! Ледниковый период! – твердо ответил Филипп. – Правда, последний из них был 30 миллионов лет назад. По-крайней мере, так считается…

- А ты думаешь иначе? – спросила Жанна.

- В истории все - толкование. Сегодня полученные данные толкуют так, а завтра – эдак. Человек приблизительно знает ответ – ну, или считает, что знает – и подгоняет данные под него.

- И что случилось с Аркаимом?

- Говоря нынешним языком, его эвакуировали. В один момент все его жители снялись с места и оставили город. Потом, надо полагать, выпал снег, огромный слой снега. И уже поверх слежавшегося снега город покрыл лед. Видимо, они предвидели это. Потому и ушли.

Филипп замолчал. Лицо его было бледным. Глаза сияли. Жанна смотрела на него странно. Потом усмехнулась, словно стряхивая с себя наваждение, и проговорила:

- Как будем премию Нобелевскую делить, а?

Оба засмеялись. Отсмеявшись, Жанна спросила Филиппа:

- Ты считаешь, надо идти в Аркаим?

Филипп глянул на нее удивленно – а что тут думать?

- Ну да... – твердо сказал он. - Надо идти в Аркаим. Там есть главная площадь. Считается, что на ней приносили жертвы. Но, может, в центре этой площади ставили этот куб? И будь что будет…

- А что будет? – жадно спросила Жанна.

- Откуда же я знаю? – пожал плечами Филипп. – Может, счастье будет вылетать из этого куба упаковками по двести пятьдесят граммов? Или вдруг станет тепло, а все вокруг разом подобреют? Или, наоборот, тут же и настанет конец света, досрочно! Черт его знает, что там будет… Как будет, так и посмотрим.

Жанна еще не успела ничего на это сказать, как вдруг хлипкая дверь номера вылетела с пушечным грохотом. Трое каких-то людей ввалились внутрь. Филипп остолбенело уставился на них. От испуга он почти ничего не видел – разве что понял, что все трое в масках. Жанна приподнялась на кровати, но один из троих приставил ей к голове обрез и сказал:

- Не дергайся, сука, завалю!

Еще один встал посреди комнаты и громко сказал:

- Быстро в угол, оба!

- Шанель! Шанель! – вдруг истошно завопила Жанна. Филипп решил, что она рехнулась. Того же мнения были, видимо, и налетчики. Один из них двинул Жанну по голове кулаком и она свалилась с кровати на пол. Двое других обернулись к Филиппу. Филипп почувствовал ужас, которого не ощущал никогда.

- Мужики… - пробормотал он. – Ну да, может, мы были грубоваты… Но нельзя же так… Вы чего?

Странный – шипящий и короткий, словно плевок, - звук раздался вдруг от двери. Один из налетчиков рухнул. Двое других оглянулись, но звук повторился еще раз, другой - и они тоже оказались на полу. Филипп квадратными глазами смотрел, как по ковру растекаются густые черные лужи. «Кровь? – думал он. Это не умещалось в голове. – Не может быть». Он хотел проснуться, хоть и понимал, что надеяться, будто это все сон – очень по-детски.

- Жанна Вадимовна… - вдруг услышал он. Подняв голову, он увидел, что посреди номера стоят Громовы, и один из них, вроде бы Яков, помогает Жанне встать.

- Чего стоишь, Филя… - быстро проговорил другой, Иван. – Пакуй вещички. Сматываемся!

Он озабоченно посмотрел вокруг и сказал:

- Эх, кровищи-то, кровищи… Я же говорил, Яша, ножиками надо было, ножиками!

Филипп подумал, что вот прямо тут и сейчас он упадет без сил.

- Филя, ты чего?! – спросила Жанна, уже стоявшая на ногах. – Нашел время в обмороки падать! Тебе поди еще нашатыря?

- Вы здесь откуда? – спросил Филипп Громовых. Иван посмотрел на Якова, Яков на Ивана. Потом Яков пожал плечами, а Иван ответил:

- Филя, да мы просто так за вами поехали. С такими знаниями, как у тебя в голове, нельзя без охраны по нашей стране мотыляться… Оторвут головенку-то...

- А как… как вы узнали про них? – спросил Филипп.

- Шанель! – улыбаясь, сказала Жанна. – Шанель!

- Что – шанель? – спросил Филипп.

- У меня микрофон, у них наушник, а Шанель – кодовое слово… - с довольным видом пояснила Жанна.

- То есть, они слышали все? – спросил ее Филипп.

Жанна поняла, о чем он спрашивает и усмехнулась.

- А чего такого «всего» они могли услышать? До «всего» ведь так и не дошло! – ответила она. – Да даже если бы и было, что послушать – и что? Небольшой радиотеатр - тебе разве жалко?

- Некогда, некогда! – заговорил Иван Громов. – Филя, не парься, когда вы разговаривали на интимные темы, мы закрывали уши. Уносим ноги, быстрее, быстрей!..

Филипп с Жанной быстро собрали вещи – бумаги, компьютер, полиэтиленовый пакет с кубом. Потом они вышли из гостиницы и сели в машину Филиппа.

- Поехали! – повелительно сказала Жанна.

- А ребята? – спросил Филипп.

- Им еще надо будет прибраться… - сказала Жанна со странным выражением лица.

Филипп почувствовал, что его начинает тошнить. Он завел машину, выехал на трассу и погнал в сторону города…

- А почему именно «Шанель»? – вдруг спросил он.

- Я ее не люблю… - усмехнувшись, ответила Жанна.

Часть вторая

1.

- Если смотреть на политическую часть послания президента, нам нужно ждать перемен? – спросила Шуркова журналистка, удобно устроившаяся в кресле напротив.

Шурков, собираясь с мыслями, посмотрел на нее. «Как я устал…» - вдруг подумал Шурков. В последнее время он так и чувствовал себя – усталым. От замечал, что работа его уже не имеет прежнего лоска, что все чаще он говорит себе «и так сойдет». Но не сходило. Вот летом он заявил, что Хозяина России послал Бог. Когда придумал, когда говорил, и даже потом, до тех самых пор, пока не вышли газеты, ему казалось, что придумалось отлично. И только когда увидел это в газетах и на сайтах, понял, что это было как-то уже чересчур. Вечером после этого ему позвонил Хозяин и сказал: «Мне приятно, конечно, что вы меня так облизываете, но надо и меру знать. Ладно, все поймут, что вы дурак и заговариваетесь. Но кто тогда я, если держу вас на работе?». Это воспоминание и сейчас, спустя пять месяцев, было так неприятно, что Шурков почувствовал дрожь. Но тут же мысленно прикрикнул на себя – нельзя было терять концентрацию, и вообще нельзя, и сейчас – в особенности.

20 декабря начальник Шуркова ушел на новую работу и оставил Шуркова и.о. Можно было бы предполагать, что следующим этапом будет повышение Шуркова, он займет, наконец, то кресло, которое манило его десять лет. Однако знал, что кресло манит не его одного. Два последних дня были самыми нервными для Шуркова. Часами он сидел с отсутствующим взглядом, поражая этим и свою секретаршу, и видевших его людей.

Он бы с удовольствием перенес это интервью на другой день, но все так собралось, что деваться было некуда. Это интервью он придумал, чтобы растолковать народу послание Президента, с которым тот, правда, еще не выступил (предполагалось обнародовать сначала Послание, а сразу вслед, часа через два-три – интервью Шуркова, чтобы показать всем как надо думать). С Посланием президент должен был выступить давно, в ноябре, но потом публике сообщили, что логично будет сделать это перед новой Государственной Думой. Не то, чтобы это и правда было логично. Проблема состояла в другом: Послание, как ни колдовали над ним, получалось ни о чем, и выступать с ним накануне выборов в Государственную Думу означало серьезно увеличить число желающих показать власти фигу, и без того очень большое. После выборов же недовольные и несогласные могли насмешничать над Посланием сколько угодно – это уже ни на что не влияло.

Шурков уже давно придумал для своего интервью несколько мыслей, которые хотел послать «граду и миру».

— Перемены уже произошли! – вдруг, одномоментно, как-то сразу напустив на себя вдохновенный образ, и немного напугав этим не ожидавшую такого журналистку, начал Шурков. – Режим уже сменился. Вернее так: система уже сменилась. Возьмите итоги выборов, посмотрите на митинг на Болотной, почитайте дискуссии в Интернете, ознакомьтесь с прямой линией премьер-министра. Почитайте Послание Президента, в конце концов! Перемены серьезнейшие - прямые выборы губернаторов, упрощение порядка регистрации партий, оборудование избирательных участков веб-камерами, КЭГами, КОИБами и так далее. Осталось только оформить изменения юридически.

В глазах журналистки что-то мелькнуло. Шурков насторожился. Он, собственно, поэтому и устраивал эти интервью с живым корреспондентом (мог в общем-то просто сам все написать, и вопросы, и ответы), чтобы обычному (ну, или почти обычному) человеку посмотреть в глаза. Не то чтобы он был прямо телепат. Но по глазам, по усмешкам, по тем жестам рук, головы, по посадке собеседника в кресле понимал многое, а уж отношение собеседника к тому, что он ему говорил, читал как с листа. Отношение же открывало ему остальное. Так он понимал, чем живет улица, чем живут согласные, несогласные, а также те, которым на все положить. Опросам общественного мнения он не верил – знал, что даже если разрешить резать правду-матку, то все равно правды не будет: российский человек всегда нюхом чует, что хочет услышать от него начальство, и другого ему не говорит не только в глаза, но даже и за глаза, разве что уж очень далеко отойдет. Да и тогда оглянется и заговорит таким шепотом, что не будет слышать сам себя.

Иногда, чтобы выяснить настроения народа, то он, то Президент, а то и Хозяин устраивали всякие встречи с интеллигенцией, писателями и музыкантами. Это в общем-то тоже не был народ, но хоть не все жили на Рублевке, некоторые наверняка и в магазины сами ходили, видели жизнь. Но, досадовал Шурков, эффект таких встреч был около ноля: интеллигенция, видать, уже давно не выдавливала из себя раба. А из некоторых к тому же надо было выдавливать еще и жлоба, но они об этом не догадывались.

Шурков пристально всматривался в глаза журналистки, надеясь что-то в них прочитать. Он знал, что если спросить ее напрямик, то правды она не скажет и даже не поймет, что можно ее сказать. Оставалось, как иногда шутил Шурков, ловить энергии. «Как я устал…» - снова подумал он.

- Вполне вероятно, что какие-то решения кто-то, пользуясь своим влиянием, попробует придержать... – проговорил Шурков и сделал глазами выражение «уж мы-то с вами, умные люди, знаем, что попробуют, непременно попробуют». Журналистка радостно закивала. - Но вряд ли это остановит процесс в целом. В движение пришли целые пласты общества. Количество претензий перешло в качество. Оглянитесь – мы в будущем уже! Ну да, будущее это не так спокойно, как привычная нам жизнь. Но это всего лишь разновидность стабильности.

Он замолчал, давая журналистке понять, что ответ на первый вопрос окончен. Он был доволен собой – удалось ввернуть про стабильность, этим перебрасывался мостик от новой платформы к старой. Раздать всем сестрам по серьгам, да чтобы каждая считала, что лучшие серьги достались ей – в этом и было искусство.

- Есть такой кандидат в президенты – Прозоров… - заговорила журналистка, пытливо глядя на Шуркова. Он понял, что и она пытается по его лицу что-то разгадать. – Ваши с ним отношения непростые, сомнительно, что вы верите ему. Но рассказывают, будто на самом верху ему даны были гарантии. Так ли это? И тут же еще вопрос: какие слои населения на ваш взгляд могут за него проголосовать?

Хотя вопрос о Прозорове был оговорен - без него было никак нельзя, уж больно популярен стал миллиардер – но Шурков ощутил укол куда-то ниже сердца. Он придумал отдать Прозорову правую партию, и это был его очевидный провал. Хозяин, знал Шурков, не пропустил этого.

Стараясь успокоиться, Шурков начал с избирателей.

- Прозоров как кандидат может собрать голоса той части нашего общества, которая сильно не любит суверенную демократию… - начал Шурков голосом сонного аналитика (так он показывал, что это возможно, но это неважно). – Недовольные же есть у нас во всех слоях населения – среди интеллигенции, городских разночинцев, в бизнесе, в студенчестве. А насчет гарантий… Истинный политик не ходит неизвестно куда за гарантиями. Истинный политик сам дает гарантии – своим избирателям.

В этой фразе был намек – мол, какой из Прозорова политик, если в Кремле пороги обивает. Судя по лицу журналистки, она намек поняла. Шурков подумал, не усилить ли, чтобы поняли и остальные, самые непродвинутые, но решил, что ярость в данном случае – признак слабости. И если он уделит Прозорову слишком много внимания, это будет истолковано и Прозоровым, и многими другими как признак боязни.

Журналистка положила ногу на ногу. Шурков подумал, что с интересом посмотрел бы на ее ноги – но журналистка пришла в длинной юбке. Шурков усмехнулся, глядя ей в глаза. В лице журналистки что-то неуловимо изменилось. Шурков понял, что она на миг забыла про интервью и сейчас лихорадочно собирается с мыслями.

- Послевыборные акции протеста, по мнению экспертов, имеют все признаки начинающейся «оранжевой революции»… - начала журналистка. – А как на ваш взгляд? И испытываете ли вы беспокойство, как идеолог охранительства…

«Охранительство» было одно из имен идеи оставить все как есть. Если это самое «все» находится у тебя, идея, что и говорить, отличная. Этим она и понравилась Хозяину года три назад, когда Шурков ввел ее в оборот. Не Шурков это имя придумал (термин этот употреблялся в разные времена), он просто достал ее из политического нафталина, как и «суверенную демократию». (Шурков знал, что весь его успех основан на том, что он – одноглазый в стране слепых).

- Что и говорить, некоторые граждане непрочь сделать из Болотной площади Майдан… - сказал Шурков, но потом передумал: - Нет, давайте так: довести протест до цветной революции. Делается это топорно, прямо по западным книжкам, настолько без фантазии, настолько предсказуемо, что зевота одолевает.

Он, следя за собой, еще прикидывал, стоит ли говорить то, что он придумал сегодня утром. «Ладно, скажу…» - решил он.

- Но насквозь проплаченные технологи – это не главное. Главное – на улицу вышла лучшая часть нашего общества. Она потребовала уважения к себе.

Шурков тревожно подумал, не перегнул ли он в этом месте – уж больно удивленно выпучила журналистка глаза.

- Люди говорят нам: мы здесь, почему вы все решаете за нас и без нас?! И от этого нельзя отмахиваться. Отмечу, что реакция власти – самая благожелательная, чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с Посланием Президента, где, повторю, сказано и о возвращении прямой выборности губернаторов, и о практически свободной регистрации партий. Кто-то может сказать, что мы, уступив требованиям, сманеврировали. Но на самом деле мы только сделали то, что должны. Власть – и по совести, и по Конституции – должна слушать свой народ.

«Сейчас сам заплачу…» - подумал насмешливо Шурков. Журналистка, видимо, не ожидала от него таких слов и смотрела удивленно, словно не верила или глазам, или ушам. Это встревожило Шуркова – если не верит она, так с чего поверят другие, менее опытные? Или как раз поверят, если менее опытные? Он понял, что изводило его в последние дни – он шел впотьмах, не зная ничего ни о чем. Все было обманчиво, и ничего нельзя было угадать.

- Да, можно сказать, что не так уж много народу вышло на улицу! – Шурков сделал значительное лицо. – Но ведь «большинство», «меньшинство» - понятия относительные. Тут важно не количество, а качество! На улицу, чтобы напомнить о себе, вышли лучшие люди страны! Нынешняя демократия при крайне раздробленном обществе – это вообще демократия меньшинств. И прислушиваться к ним, искать среди меньшинств новых лидеров – значит, мыслить стратегически!

Глаза у журналистки стали пустыми – она явно перестала вообще что-либо понимать, во всем положившись на диктофон: уж потом, переписывая, как-нибудь что-нибудь поймет. «Совсем запутал бедную дуру…» - весело подумал Шурков, мысленно проверяя – все ли сказал? А, нет, не все – надо бы еще и припугнуть.

- Что и говорить, - начал он. – Требования толпы зачастую неразумны, она легко идет на поводу у провокаторов. Но на этот случай есть закон. И в этом случае наш долг – охранять основы конституционного строя.

«Не чересчур ли?» - подумал Шурков, да и нехорошо на этом было заканчивать интервью.

- Но неправы те, кто говорят, что под видом защиты конституционного строя мы охраняем воровство и продажность, косный режим. Мы первыми хотим все поменять! Власть нуждается в переменах едва ли не больше, чем народ. Это доказывает и Послание Президента. Главное теперь, чтобы все получилось.

Потом он еще немного поговорил – надеялся, что набредет еще на какую-нибудь красивую фразу (такие фразы почти всегда приходили к нему во время разговора, и очень редко – во время письма, так что он нередко разговаривал сам с собой, придумывая себе на разные случаи жизни целые речи), но не набрел. Немного разочарованный тем, что не удалось красиво закончить интервью, он выпил с журналисткой чаю (она от этого знака внимания просто растаяла), потом встал, пожал ей на прощание руку и даже прошел за ней по кабинету несколько шагов, как бы провожая до двери, словно гостеприимный хозяин.

Когда дверь за ней захлопнулась, Шурков расслабился, вернулся за стол, нажал на кнопку и сказал секретарше, что его нет ни для кого на два часа. После этого он закрыл глаза и так сидел несколько минут. Он подумал, что сказал вроде бы все, и все сказала как надо. «Про «лучших людей страны» не чересчур ли? – тревожно подумал он. – Хозяин будет кричать, топать ногами, ему не объяснишь». Вспомнив о Хозяине, он поморщился, будто заболел зуб.

Шурков знал, что его считают «серым кардиналом», но себе врать не мог – знал, что и прежде не так уж велико было его влияние на Хозяина, а сейчас и вовсе оно стремительно скукоживалось, как шагреневая кожа. После того, как Ельцин из рук в руки передал Хозяину страну, Шурков набрал себе массу обязанностей, рассчитывая за это получить и немалые права. Сначала была идея прикормить все неспокойно политическое стадо, партии и газеты, престарелых лидеров и молодых волчат – и она удалась прямо-таки на заглядение, именно так, как Шурков представлял себе функции этого механизма в государственной машине: партии, и с ними газеты с телевидением работали в две стороны – для народа они лепили образ власти, а для власти – образ народа. Предполагалось, что они будут смотреться друг в друга, как в зеркало, задыхаясь от умиления. При советской власти так в общем-то и было – почему не быть теперь?

Однако выяснилось, что дважды зайти в одну и ту же реку и впрямь нельзя: при СССР народу свою жизнь было не с чем сравнивать, нынче же тишь и гладь получились такие, что это выглядело даже неприлично, и над тем, какой изображали жизнь в России политики и официальная пресса, смеялись и свои, и чужие. Тогда Шурков для поправки дела и оживления политики придумал создавать молодежные движения, националистов, ультраправых (по мере использования их разгоняли, а лидеров утилизировали на разные нехлопотные места). Какое-то время имитация жизни почти не отличалась от жизни (так восковая кукла даже вблизи поразительна похожа на человека – однако же не человек). Но это время неожиданно быстро прошло. Осложняло ситуацию то, что при демократии политический мир оборачивается вокруг своей оси за четыре года. Когда все идет естественным путем, то эта скорость даже хороша – выдерживается темп обновления. Но для имитации политической жизни это чересчур - где же те парники, чтобы каждые четыре года обновлять политический ландшафт хотя бы на треть? А не обновлять – имитация становится очевидна.

Имитировать реку политической жизни оказалось невозможно: или получалось неглубоко, или – нешироко. Да ладно бы – при Брежневе обходились пересохшим ручейком – но тогда граждане думали то, что им говорили газеты и телевизор. Теперь же был проклятый интернет. Мало, но был, и его становилось все больше. Как-то раз Шурков услышал, что что для Брежнева в последние его годы печатали в единственном экземпляре газету, в которой было написано, что в СССР все хорошо и он впереди планеты всей, и задумался: может, забивать Хозяину компьютер только позитивом, чтобы куда он не кликнул – мол, любит вас народ, Валентин Валентиныч, молится с утра до вечера, и в стране все хорошо, сплошные успехи. Скорее всего, это удалось бы, но именно в то время Хозяин стал к Шуркову охладевать, попрекать его тем, что не срабатывают его хитрые штуки (хотя штуки были не хуже прежних). Это был как раз тот нервный момент, когда Хозяин, отсидев в кресле президента два срока, никак не мог решить, остаться ли ему, наплевав на все, при власти, или все же можно отойти от нее на шаг? Хозяин явно опасался, что даже на шаг – это далеко: бросятся и оттеснят, свешают всех собак – сам бы так и сделал. Идеи пробовали разные – предлагали, например, ввести пост «национального лидера», чуть ли не отца нации. Но это уж было как-то слишком по-корейски, народ при всем терпении вертел пальцем у виска.

Тогда Шурков предложил сымитировать и президента. В успех идеи никто не верил (какой же нормальный человек, став главнокомандующим де юре, не попробует стать им и де факто?), однако же вот, на диво всему миру – получилось! Дали человеку высшую власть в стране как машинку поиграться, он, как хороший мальчик, поигрался и готов вернуть. А за то, что ничего не сломал и не открутил, будет ему конфетка – обещали сделать премьер-министром.

Шурков поначалу думал, что за Президентом нужен будет глаз да глаз, но потом с удивлением увидел, что тот и не рвется за флажки: живет наслаждением от роли, от образа. «Странный человек… - думал иногда Шурков. – Посадили бы меня на это место, через пять минут все уже знали бы, кто в стране хозяин». Но, понимал, поэтому и не посадят…

Он долго думал над этим феноменом, но однажды понял – да ведь просто все! В классе у него, как, наверное, много где, висели написанные тушью условия построения в СССР коммунизма. Одним из них было создание человека нового типа. «Коммунизм не построили, а человека нового типа создали… - думал Шурков. – Много не требует на все согласен, доволен минимумом, ни за что не хочет отвечать, куда надо - поморщится, а лизнет». Вот и этот, которого еще три с небольшим месяца надо было именовать Президентом – он не то что побоялся, ему даже в голову не пришло, что он что-то может, на что-то имеет право. (Так долго голодавший человек мечтает хоть о крошечном кусочке хлеба, хотя никто вроде бы не запрещал ему мечтать о булке или целом хлебном грузовике). Он сделал все, что от него требовалось - сроки полномочий Хозяину продлил, кресло погрел, - и в ожидании августейшего пинка уже держался на полусогнутых.

Однако именно в тот момент, когда казалось, что на новой государственной машине надо только навести последний лоск бархатной тряпочкой, она и начала ломаться! Вдруг оказалось, что упустили, недоглядели, и в стране наросло поколение других, тех самых, которые 10 декабря вышли на площадь и грозились выйти еще и 24-го. «Откуда они взялись?» – с тоской подумал Шурков. Этот вопрос задавал ему и Хозяин, причем, задавал так, что понятно было, чья вина в появлении этих людей – его, Шуркова. Он брался заполировать в стране политический пейзаж, а не заполировал, ему и отвечать. Отвечать же не хотелось.

Он откровенно не понимал, откуда и правда взялись эти молодые и гордые? Вроде ведь все было предусмотрено: часть граждан разными методами загнали в государственные стойла (в школы, больницы, соцзащиту, милицию, судебные приставы – организаций, кормившихя от бюджета, становилось все больше и штаты в них пухли) - приучали к государственной кормушке. Ибо кто кормит, тот, как известно, заказывает и музыку, и все остальное. Тем же, кто упорствовал и в стойло не хотел, осложнили жизнь по максимуму, так, чтобы не успевал поднять головы: налоги, проверки, поборы, лицензирование, регистрация, штрафы и взыскания. Народ бежал из городов, как при советской власти бежал из деревень в города, бежал со всей России – в Москву! в Москву! – а уже из Москвы разбегался по всему остальному миру.

Шурков надеялся, что, расшаркавшись перед этими людьми в своем сегодняшнем интервью, он выиграет для себя и для Хозяина немного времени. Беспокоило лишь одно - одобрит ли это Хозяин? Того в последнее время стало заносить. Он был как человек, который долго смотрит на гитариста и решает в конце концов, что ничего особо сложного в этом деле – бренчать на гитаре – нет. К тому же, имелось слишком много тех, кто любое бренчание Хозяина назвал бы великой музыкой.

Шурков вдруг подумал, что как-то глупо все вышло. Пока были возможности, он ими не пользовался, а теперь и рад бы – а возможностей нет. Странным образом надежда на странный артефакт, найденный Жанной, оказывалась его последней ставкой.

«И я ведь даже не знаю, что это за фигня… - удивляясь самому себе, подумал Шурков. – Что она дает? Переносит в параллельный мир? Или перемещает во времени? А то, может, переносит на другую планету? Думаю об этой хреновине, как сумасшедший игрок о последней фишке»…

Жанна еще два дня назад отрапортовала о том, что они нашли таинственный артефакт и о том, что, по всему выходит, за этим артефактом охотится кто-то еще. (Не то чтобы она поверила в то, что напали деревенские – просто чем опаснее выглядела ее миссия, тем больше она надеялась за нее получить). С тех пор Шурков где-то внутри себя слышал тонкий звоночек. Нападение на Жанну могло означать только одно – о ее миссии известно и ее «пасут». Отдать же такую команду не мог никто, кроме Хозяина. От этой мысли Шурков как похолодел два дня назад, так еще не пришел в себя. «Впрочем, - уговаривал он себя, - если бы это и правда было с ведома Хозяина, то уж двое Громовых никого бы не спасли. Заутюжили бы этот мотель, и мне голову Жанны принесли бы с извещением об отставке в зубах»…

Только этим соображением он и жил последние дни. «А ведь, может, правда последние…» - вдруг подумал он – в ближайшие дни все должно было решиться. Жанне были отправлены деньги на Араим, вот только другими ресурсами – бойцами и оружием – Шурков не мог ей помочь, привлек бы внимание. Велел выкручиваться самой. «У нее большие планы на Кремль, вот пускай выпрыгивает из штанов…» - усмехнулся он, глядя в окно.

Тут у него в кармане зазвонил телефон. Шурков беспокойно вытащил его.

- Да… - сказал он.

- Поздравляю, у тебя новый начальник… - сказал ему голос в трубке. – Хозяин назначил Петрова. Опубликуют через час.

- Спасибо, что известил… - через силу проговорил Шурков и отключился. В окне, на фоне серого зимнего неба, виднелись золотые купола кремлевских храмов. Шурков вдруг стиснул зубы от острой тоски. «Как я устал… - подумал он. – Как я устал»…

2.

Примерно в это же время, когда Шурков смотрел в окно на кремлевские храмы, Оскар Осинцев проснулся в своей квартире. Оторвав голову от подушки, он глянул в окно и по начинавшему мрачнеть небу понял, что полдень давно миновал. «Часа три? – подумал он. – Или четыре?».

Он вернулся домой под утро совершенно разбитым. С ужасом думал, что не уснет, но вспомнил, что в доме есть снотворное, выпил и все же уснул.

Нынешней ночью состоялся картежный чемпионат. Осинцева принимали там с почтением. Он рассчитывал немного, по-стариковски, поиграть, но, видать, понимал он теперь, у кого-то были на него планы. Не то, чтобы ему не давали уйти, - затянула сама игра. «Это и плохо – характер ослабел… - подумал Осинцев. – Раньше я мог уйти в любой момент и никому в голову не пришло бы становиться у меня на пути». Ночь была такая, какие показывают в кино: начала он много выиграл, потом проиграл, потом вроде бы отыгрался, а в конце спустил все – до машины, квартиры, да еще в запале, рассчитывая отыграться, залез в долги. Квартиру тут же очень любезно переписали на другого – для этого на таких турнирах сидел и нотариус. Долг же предстояло отдать. Хозяин долга, старый бандит по кличке Шрам, велел не делать глупостей.

- Ты, Оскар Иванович, для меня теперь золотой человек… - ласково сказал Шрам Осинцеву под утро, когда тот проиграл последнее из одолженного у Шрама. – Ты не беспокойся, долг или отдашь, или отработаешь – я тебе такую возможность дам.

Какие возможности может дать Шрам, это Оскар знал хорошо, от этого волосы становились у него на голове дыбом, а печальные глаза делались совсем тоскливыми. «Да разве я гожусь для таких дел? - думал все же Осинцев. – Но тогда что?»..

Он подумал, не уснуть ли ему уж теперь до следующего утра, но прислушался к себе и понял, что не выйдет. Тогда он встал с постели и побрел в ванную.

Разные виды смерти представлялись ему – то он висел в петле на березе, а то на осине. Подумал мельком, не вскрыть ли вены (точно так, как подумал, не включить ли телевизор), но станки в квартире были только модные, с несколькими лезвиями, а резать себя ножом – Осинцев такого представить не мог. «Не дошел еще до ручки… - усмехнулся он. – Не дошел». Этаж был высокий, можно было и прыгнуть. Это утешило его. Он побрился и натер щеки дорогой туалетной водой. «Говорят, будто те, кто бросаются с высоты вниз, умирают в полете, от разрыва сердца… - подумал вдруг он. – Ну, хоть не башкой об асфальт». Он все-таки чувствовал, что не хватит ему на все это духу – отпереть балконную дверь, выйти, залезть на перила, и…

«Напиться что ли? – подумал он. – Тогда осмелею». Напиться стоило не только для этого, а еще хотя бы для того, чтобы время пошло быстрее.

Он вернулся в комнаты, открыл бар и уставился на бутылки. Выбрал, что покрепче и смешал коктейль, который, клялся придумавший его бармен, неминуемо сваливал с ног любого. Коктейль назывался «Ветеран» и делался просто: полстакана водки на полстакана джина. Осинцев выпил. Адская смесь потекла по жилам и почти мгновенно ударила в голову. Осинцев смешал себе еще и снова выпил залпом. В голове помутнело. «Хорошо…» - неожиданно для себя подумал Осинцев.

Он давно жил, и знал, что иногда в самых тяжелых ситуациях – болезни, крайней усталости, тяжкого горя – вдруг приходит откуда-то ощущение, будто это все хорошо. Он называл это «гармония мира». Пытался объяснить – что же в этом хорошего – и не мог. Говорить об этом было неудобно – толком не объяснишь, не поймут.

Сейчас он тоже вдруг подумал – хорошо, все это хорошо. И то, что проиграл – хорошо, и то, что жизнь повисла на волоске – хорошо, и то, что он сам может перерезать этот волосок – просто замечательно.

- Что-то мою пулю долго отливают… - запел он негромко. – Что-то мою волюшку прячут, укрывают… Догони меня, догони меня… Камнем в сон-траву урони меня… Урони печаль, приложи печать… Пуля горяча, пуля горяча…

Он замолчал и посмотрел на свое отражение в стеклянной дверце бара.

- Ну что, старый картежник, допрыгался? – проговорил он и подняв стакан, поприветствовал свое отражение. – Говорил я тебе, не ходи на эту игру. Руки не те, голова не та. Ребята-то молодые, опасные, а из тебя уже песок сыпется… Ну что – по последней?

Он медленно, растягивая остававшиеся ему минуты, налил в стакан сначала из одной бутылки, потом из другой. Вышло до краев. Перемешал - опять же медленно, и чтобы не пролилось, и чтобы не торопиться. И медленно выпил, зная, что каждый глоток – это последний миг его жизни.

Потом он поставил стакан в бар и медленно, пошатываясь, пошел по квартире к балкону. «Записку написать? – подумалось ему. – И что я напишу? Плевать»..

Он уже почти дошел, когда позади зазвонил телефон. Можно было не обращать на него внимания, но Осинцев как-то даже обрадовался законной возможности пожить еще минутку или две. «Если Бог привел позвонить именно сейчас, значит, что-то он этим хотел сказать?» – подумал он.

Осинцев добрался до телефона и взял трубку.

- Добрый день, Оскар Иванович… - сказал ему голос. – Это Шрам.

- Какой же он добрый? - ответил Осинцев. – Смеетесь?

- Да бросьте… – сказал Шрам беззаботно. – Не в деньгах счастье. Сегодня проиграли, а завтра выиграли.

- Какое уж тут завтра… - проговорил тоскливо Осинцев.

- А вы что же там, Оскар Иванович, вешаетесь? – с участливым любопытством спросил Шрам.

- Ага… - усмехнулся Осинцев. – Только веревка рвется.

- Старинная примета – если веревка порвалась, то милуют… - сказал Шрам. – Я вас милую.

Осинцев задохнулся и не нашел, что сказать.

- Только сделаете одно дело, и – свободны… - сказал Шрам.

- Что за дело? – спросил Осинцев.

- Приезжайте ко мне – я все объясню… - сказал Шрам, называл адрес и положил трубку.

Осинцев изможденно прислонился к стене, на глазах делаясь дряхлым усталым старичком...

3.

- Ты попроще-то ничего купить не мог? – спросил Матвея Алферова Андрей Каменев, обходя огромный белый «Хаммер».

- Ездить так ездить! – довольно сказал Алферов. Вчера Жанна велела ему быстро купить большие, прочные машины с высокой проходимостью, дала банковскую карту и сказала, что цена значения не имеет. Ну вот он и купил…

- А что? Мне нравится! – сказала Жанна, тоже стоявшая здесь.

- А то, что «Хаммеров» два, тебе тоже нравится? – спросил Каменев.

- Андрей, деньги не мои, казенные, так что какая разница? К тому же, если хочешь, после поездки какой-нибудь из этих «Хаммеров» останется тебе... – сказала Жанна.

Каменев поперхнулся.

- Теперь они нравятся тебе больше? – не скрывая ехидства, спросила Жанна.

- Жанна Вадимовна… - осторожно заговорил Алферов. - Раз уж вы такими подарками бросаетесь, так, может, белый «Хаммер» вы оставите за мной?

- Ого! – сказала Жанна, скользнув взглядом по круглому алферовскому лицу. – Не теряешься. А, ну ты же налоговик, хватательный рефлекс на высоте. Ну, пусть будет так…

Алферов ухмыльнулся. «Твою мать! – подумал он. – Во дуркует баба!». Его обычная жадность боролась сейчас с его гордостью, которая у него все же имелась. Однако гордость была у Алферова малотренированным чувством и скоро оказалась на лопатках.

«Хаммеры» он купил из своей привычки покупать все самое дорогое. Выражения лиц продавцов в салоне грели его душу (он догадывался, что они будут греть его теперь всю жизнь – вряд ли, признавался себе Алферов, будет что-то еще круче покупки двух «Хаммеров» разом). Одна из сотрудниц салона тут же готова была с ним уехать. Он этого не пропустил – договорился заехать за ней вечерком.

Жанне и правда было все равно. Деньги не имели значения – потому что, похоже, теперь уже все не имело значения. Когда она после поездки в Кулешовку позвонила Шуркову, то сразу поняла – что-то не так. Операция вышла на финишную прямую, и прежде, еще два-три дня назад, Шурков, чтобы решить все быстро, прислал бы за ней боевые вертолеты. Тут он начал расспрашивать ее о том, что за люди были нападавшие, как выглядели, что говорили, чего хотели. Жанна ответила, что так и не поняла. У налетчиков, кроме обреза, были при себе еще только ножи. Больше Громовы ничего при них не нашли, ни денег, ни документов. Жанну это насторожило – вряд ли деревенские налетчики будут перед разборкой чистить карманы. Об этом Жанна тоже сказала. После этого в трубке повисло неприятно удивившее ее тягостное молчание.

- Жанна Вадимовна… - наконец, неторопливо сказал Шурков, и она поняла, что он еще сам не знает, что же ей сказать. – Ситуация такова, что наша операция не должна привлекать лишнего внимания. Но я прошу довести дело до конца. Я понимаю, чего вы от меня ждете – людей и денег. С деньгами вопрос решаемый – вам на карточку сбросят некоторую сумму. А вот с людьми напряженка. Выкрутитесь?

«Вот ни хрена себе!» - подумала Жанна. Когда она получала в Москве задание от Шуркова, подразумевалось, что об этом известно на самом верху, оттуда исходит и поручение. Теперь Жанна не знала, что думать, на кого она работает, кто работает против нее? Шурков просит ее, - не значит ли это, что только на него она и работает? Этот поворот мыслей, еще смутных, был таким тревожащим, что она решила подумать о нем после.

- Выкручусь! – бодро сказала она. – Наберу здесь орлов – пробьемся.

- Вот и хорошо… - успокоенно сказал Шурков. Они распрощались. Отключив телефон, Жанна, холодея, додумала появившуюся мысль: если у Шуркова неприятности, не значит ли это, что «заказчика» операции теперь нет и она может работать на себя?

«Но если так, тогда что же? – подумала она. – Продать этот куб кому-нибудь и дело с концом? Но кто же и что мне за него даст, если я толком не знаю, как он работает? Нет, придется ехать»...

После этого разговора она вызвала к себе Громовых. Цели и задачи она разъяснила им в общих чертах: надо добраться до объекта, который от них на расстоянии двух с лишним тысяч километров.

- Поезда туда не ходят, самолеты не летают, едем на машинах… - сказала Жанна. – Исходя из происшествия в мотеле, можно предположить, что за нами уже есть пригляд. Едем вчетвером или есть предложения?

Лица у Громовых были удивленные – они тоже явно рассчитывали на вертолеты. Однако приучены были приказы старших не обсуждать, а старшим была Жанна.

- А четвертый кто? – спросил Андрей Громов.

- Третьяков… - сказала Жанна. – Без него никак. Он такой же важный человек, как я.

- Ого! – сказал Яков Громов и глаза его заискрились.

- Без «ого»… - строго сказала Жанна.

- Вы бы, Жанна Вадимовна, хоть примерно пояснили нам значимость дела… - начал осторожно Иван Громов. – Мы бы тогда понимали меру риска и, соответственно, потребность в живой силе. Если нас, к примеру, будут ждать засады через каждый десять кэмэ, так это одно. А если через каждые двадцать или тридцать – так это совсем другое.

Жанна подумала.

- Через каждые десять… - мрачно сказала она. Громовы переглянулись.

- А подмогу из нашего отряда запросить? – проговорил Иван. – Или никак?

Жанна опустила глаза в стол и помотала головой.

- Вот блин, как всегда… - хохотнул Яков. – Имеющимися ресурсами в рекордные сроки…

Громовы сказали Жанне, что без Каменевых не обойтись, но и этого будет маловато – всего-то на два штыка больше. Жанна велела поговорить с Каменевыми. У тех скандал с избитым старичком достиг своего апогея и перед самой денежной предновогодней неделей санэпидемстанция закрыла каменевский магазин! Каменевы пребывали в самом поганом из всех возможных настроений и предложение проехаться за две с половиной тысячи километров, посмотреть на древние развалины и пострелять степную живность (Жанна велела Громовым говорить о поездке именно это) им понравилось сразу. Тем более, что управиться предполагалось максимум за два-три дня.

Однако сафари оказалась легендой с изъяном – именно на нее клюнули Алферовы, как-то прослышавшие и про каменевские неприятности, и про то, как неординарно они решили с ними бороться. За ними потянулся Фадеев, а за Каменевыми Фомин, да еще как-то вечером пришел вдруг к Каменевым, где была штаб-квартира экспедиции, Осинцев, предложил отметить какую-то свою дату. Что была за дата, никто не понял, но утром оказалось, что и Осинцева в поездку кто-то позвал.

Из всей компании, шумевшей у Каменевых, в общем, только Жанна и Громовы представляли всю меру опасности предстоящего дела (да и то – всю ли?). Для остальных это было веселое приключение, так к нему и относились. Сами себя все скоро начали именовать «отряд», в котором Матвей Алферов, прикипевший к «Хаммерам» душой, был «назначен» помпотехом, а Осинцев, за которым закрепили продовольственную часть, помпотыла. Командиром считался Яков Громов, хотя все понимали, что приказы здесь отдает Жанна (она знала, что все это знают, и ей это льстило).

К вечеру 21 декабря почти все было готово: машины куплены, продукты и выпивка запасены. Громовы от каких-то своих адресатов получили таинственный груз, о котором знали только они, Жанна и Каменевы. Оставалась одна загвоздка – Филипп не брал трубку. Жанна понимала, что ехать без него не имеет смысла. Она, впрочем, уже придумала, как решить этот вопрос.

4.

У Филиппа зазвонил телефон. Он посмотрел на дисплей – номер был незнакомый. «Жанна…» - подумал Филипп, но трубку все же взял.

- Да… - сказал он.

- Филипп, добрый день. Это Назар Плотников… - заговорил в трубке мужской голос. Филипп едва вспомнил его – встреча с Назаром была будто в какой-то другой жизни, много-много лет назад.

- О, Назар, рад вас слышать… - проговорил он.

Костя Варфоломеев со своей стороны стола удивленно на него глянул – Филипп уже пару дней, со времени приезда из Кулешовки, ничему не был рад.

Удивился и Филипп – он уже вспомнил, что расстались они с Плотниковым так, что вроде бы ему было не резон радоваться его звонку. Однако Плотников будто и не удивился.

- И я рад вас слышать… - сказал он. – Не прочь будете сегодня вечером встретиться? У меня к вам есть разговор…

«О чем это?» - подумал Филипп, но домой его не тянуло, и он согласился.

Распрощавшись в Плотниковым, Филипп уставился в компьютер. Тут зазвонил рабочий телефон. Он машинально протянул трубку, и, уже взявшись за нее и поднося к уху, пожалел об этом – наверняка ведь Жанна. Так и оказалось.

- Привет… - сказала она ему.

- Привет, Жанна Вадимовна… - ответил он недовольно.

- Ого… - со смешком сказала она. – Встретимся? Надо поговорить…

- А тут, Жанна Вадимовна, очередь! – насмешливо проговорил он. – Люди записываются, чтобы со мной поговорить. Вот журналисты под дверью стоят. НТВ, Рен-ТВ… Отбиваюсь целыми днями…

- Шутишь? – встревоженно спросила Жанна.

- Отчего же? – деланно удивился он. – Вот, корреспонденты НТВ.

Он изменил голос и закричал, отставив трубку в сторону:

- Господин Третьяков, мы вас умоляем об интервью, об эксклюзиве для нашей компании!

Он снова поднес трубку к уху.

- Слышала? – спросил он.

- Шутишь… - успокоенно сказала Жанна.

- А ты как думала… - угрюмо проговорил Филипп. – Что-то я не знаю за собой событий, которыми мог бы гордиться…

- А вот об этом я и хотела поговорить… - уцепилась Жанна за эту фразу.

- Знаю я, о чем ты хотела поговорить! – отмахнулся Филипп. – Нет.

- Давай все же встретимся… - проговорила Жанна.

- Нет! – еще раз сказал Филипп и грохнул трубкой о телефонный аппарат.

Варфоломеев удивленно на него смотрел.

- Все нормально, Костя… - пробормотал Филипп, пытаясь придти в себя. Тот эпизод в мотеле все не давал ему покоя. Шипящий звук выстрела через глушитель чудился ему в самых разных других звуках и он уже два дня ходил сжавшись и готовый в любой момент упасть на землю. От этого всего он изнемог. По ночам не спал, днями тупо пялился в компьютер. При проверке товара на складе Михалыч смотрел на него с недоумением – Филипп понял, что не нашел даже того, что Михалыч по обычаю предназначил в жертву, но проверять снова было выше его сил.

- Ты чего такой? – осторожно спросил Костя.

- Да так… - нехотя ответил Филипп. – Запутался…

Костя смотрел на него, гадая, время ли сейчас поговорить с Филиппом о его сестре, Марьяне. Как раз когда Филипп уезжал в Кулешовку, Костя с Марьяной остались у него на ночь. Не то чтобы это был их первый секс, просто впервые она осталась у него до утра. Косте было жаль Марьяну. Из всех выражений к ней больше всего подходило непутевая: бросила школу, бросила парикмахерскую, думала, что вся жизнь будет праздник, ан нет – оказалось, женские праздники короче мужских. При всем том, видел Костя, Марьяна человек хороший – не злой, отзывчивый на добро и стосковавшийся по теплу.

- Филипп, слышал, у тебя очередь… - осторожно начал Костя.

- Записаться хочешь? – тяжело посмотрел на него Филипп. – Тебе можно без очереди. Что?

Костя уже пожалел, что решился. Однако тут же подумал, что сестре Филиппа в конце концов не пятнадцать лет.

- В общем, так, Филипп… - решительно проговорил он. – У нас с Марьяной…Мы с Марьяной…

Он запутался и стушевался.

Филипп измученно смотрел на него. «Только этого мне не хватало… - подмал он. – С другой стороны – что же в этом плохого? Ну, нашла себе Марьяна парня, и ладно. Получше тех, что у нее были».

- Благословить? – мрачно спросил он. – Ну, так благословляю. Обидишь сестру, я тебя замурую у нас на складе. А так – совет да любовь…

Костя покраснел. «И все? – подумал он. – Все вот так просто?».

- Вы жениться собираетесь? – спросил Филипп, искоса, иначе, чем обычно – все же теперь почти родственник! - на него взглядывая. – Или это вопрос преждевременный?

- Ну… Не знаю пока… - проговорил Костя. Женитьба в его планы не входила.

- Ладно, не тушуйся. Я так просто спросил… - улыбнулся Филипп и почти сразу ушел в свои мысли. Звонки Жанны не давали ему покоя. Филипп понимал, что ей без него никак, а эпизод с Любой говорил, что Жанна не остановится ни перед чем.

«Так что ли согласиться? – подумал Филипп. – А то до заложников дойдет, с нее станется»…

Мысли эти отравили Филиппу весь оставшийся день. Вечером в телефоне пикнула напоминалка – «Плотников». Филиппу уже и не хотелось, но обещал, деваться некуда.

Он немного опоздал – Плотников уже сидел за столиком в кафе, в котором по причине четверга народу было немного. Они поздоровались, Филипп сел.

- Ну что, сначала поедим, или как в прошлый раз – сначала поругаемся? – спросил он, усмехаясь. Плотников засмеялся.

- Давайте поедим… - сказал он.

Они заказали, выпили, поели, поговорили о зиме. Потом настала тишина. Филипп ждал, что Плотников сам заведет разговор, ради которого пригласил его сюда, но Плотников молчал, глядя в окно, и играя все той же зажигалкой – с самолетом и какой-то надписью.

- Ну, так что… - не выдержал Филипп. – О чем сегодня будет наш разговор – о знаках, дорогах или про бессмертную душу?

Плотников отвел глаза от окна, внимательно посмотрел на Филиппа и усмехнулся. Филипп от этой усмешки похолодел.

- Я знаю, что вы на днях ездили в какую-то деревню за какой-то вещью… - негромко, наклонившись вперед, проговорил Плотников.

- За салом к тетке… - попытался отшутиться Филипп, хотя во рту у него пересохло.

- Черная штуковина инженера-гидролога из древнего города Аркаим… - снова усмехнулся Плотников, все так же внимательно глядя на Филиппа.

- Это ваши люди приходили за ней? – зло спросил Филипп. – Зачем она вам?!

- Мне она ни за чем, и никакие мои люди за ней не приходили… - пожал плечами Плотников.

- Но тогда откуда вы знаете об этом?

- Зачем вы задаете этот вопрос? – удивился Плотников. - Вы же понимаете, что я могу вам столько всего наплести… Ну, скажу, что получил картинку со спутника. Вам полегчает?

- То есть, это были не ваши люди? – все-таки уточнил Филипп.

- Не знаю, о ком вы… - развел руками Плотников. – Но поясню: я к вам никого не подсылал. Если мне что-то надо, я выясняю это сам.

Филипп откинулся в кресле.

- И что же вам надо? – просил он.

- Вы нашли редкостную вещь, которая может изменить мир… - просто сказал Плотников. – И вы должны пойти до конца.

- Никому я ничего не должен… - тихо, но зло, сказал Филипп. – Это вас Жанна подговорила?

- Какая Жанна? – Плотников чуть поднял левую бровь. – Эта та женщина, что имеет на вас виды?

- Я себя уже неделю чувствую как в шоу «Дом-2»: все про меня все знают… - мрачно сказал Филипп. – Нашу беседу тоже записывают?

- Вот еще… - отмахнулся Плотников. – Что такого в нашей беседе?

- Но ведь что-то вам от меня нужно… - проговорил Филипп.

Плотников помедлил и кивнул.

- Мне нужно, чтобы вы поехали в Аркаим. Но не только. Мне нужно, чтобы вы взяли с собой меня и моего товарища.

- А у вас там какие дела?

- Там и будет ясно.

- И все же – что мы нашли? – спросил Филипп. – С вашей осведомленностью не удивлюсь, что вы знаете суть этой штуковины.

- Так и вы знаете… - усмехнулся Плотников. – Это накопитель знаний, тот самый, существование которого вы предсказали в своей книжке.

- Вот как… - Филипп ошарашенно уставился на Плотникова. – Откуда вы знаете?

- Ну… Так… Я слегка осведомлен о таких вещах… - уклончиво ответил Плотников.

- То есть, этот куб на земле не один?

- Вполне вероятно… - кивнул головой Плотников. – А может и один. Все же пролежать почти миллион лет…

- То есть, вам и возраст известен? – побледнел Филипп. – Кто вы?

- Да бросьте, - поморщился Плотников. – Я никто. В смысле – человек. Примерно как вы или вон как та официантка. Я просто размышляю логически. Если в одной стране додумались до флешки, то и в другой стране до нее могли додуматься. Вот как Маркони и Попов изобрели радио в одно время, но в разных местах.

- Но для чего эти флешки? Для чего? – жадно спросил Филипп.

- Ну кто знает? – развел руками Плотников. – Может, они добавят нам ума?

- То есть, это послания инопланетян? – быстро спросил Филипп.

- Ну, вот от вас-то я такой глупости не ожидал! – покачал головой Плотников. – Уж вы-то, я думал, верите в то, что земляне не дураки. Это вообще очень странная манера – объяснять все, что не вписывается в привычную картину прошлого, делами инопланетян. Это как если бы Шлиманн нашел в Трое нынешний автомобиль – он бы, наверное, тоже решил, что это инопланетяне оставили. Но мы-то знаем, что это сделал человек, только немного не совпавший со Шлиманном по времени. Не все, что мы находим, является приветом из прошлого - кое-что является приветом из будущего. Прошлое – это будущее, и будущее – это прошлое. Но это не моя мысль, а ваша…

- Ну да… Ну да… - проговорил Филипп. – Но если этот куб оружие?

- Все оружие… - пожал плечами Плотников. – Вот эта вилка оружие. Все зависит от того, для чего вы взяли ее в руку. Точно так же и с кубом – все будет зависеть от вас. И если с этим кубом в Аркаим Жанна поедет без вас, то шансов, что из него выйдет оружие, будет гораздо больше…

При последних словах глаза его сверкнули. Филипп и Плотников замолчали.

- То есть, вы предлагаете мне им позвонить? – спросил, наконец, Филипп.

- Или подождать, пока они сами вам позвонят… - сказал Плотников.

Тут в кармане куртки Филиппа зазвонил телефон. Филипп ошалело уставился на Плотникова.

- Берите трубку… - мягко сказал Плотников. – Помните, я говорил про дороги. Тогда их было две. А теперь она одна. И надо по ней идти…

5.

Филипп посмотрел на дисплей. «Сестра» было написано там. Хоть эти звонки всегда были ему неприятны, но тут он был почти рад – не Жанна. Он поднес телефон к уху.

- Филипп, тут с тобой хотят поговорить… - странным сдавленным голосом сказала Марьяна. И за те секунды, пока в трубке была тишина, Филипп все понял. Странным образом ему стало не страшно, а смешно.

- Привет, Филипп… - сказала Жанна.

- Привет, Жанна Вадимовна… - сказал Филипп. – Дай угадаю: ты приставила пистолет к голове моей сестре, чтобы я поехал с вами?

- Догадался. Всегда был смышлен! – хохотнула Жанна. – Помнишь, откуда это?

- Помню. Надо понимать, ты вурдалак? – поддел ее Филипп.

- Я просто делаю то, что мне поручено… - ответила Жанна. – Ты вот скажи мне, почему вдруг ты решил спрыгнуть с нашего поезда? Неужели испугался?

Ярость, которой он за собой и не предполагал, вдруг вспыхнула в Филиппе и он ответил:

- Испугался, но не того, что было в мотеле. Другого. Ты ведь черт знает что наворотишь с этим кубом, если он запустится. Он ведь для этого тебе и нужен. Или кто там тебя послал…

- Ладно, наплюй на меня. Но неужели ты сам не хочешь на все это посмотреть? – спросила его Жанна. – Ты подошел вплотную к таким тайнам, за которые тысячи людей позволили бы резать себя на куски. И что – будешь сидеть на диване и смотреть сериалы? К таким тайнам не прикасался еще никто. Бессмертие, вечный мир – вот что мы можем принести людям. Ты понимаешь это?

- Людям? – саркастически спросил Филипп. – Не думаю, что люди так уж сильно интересуют твоих хозяев. Рай на земле будет построен для трех-четырех человек и некоторого количества членов их семей. Надо ли мне упираться ради них? И я даже не понимаю, чего ты за них так упираешься – тебя-то в этот коммунизм тоже не возьмут.

Жанна молчала. Филипп еще подождал, что она ответит, но понял – ничего.

- Это ты прислала мне Назара? – спросил он, глядя Плотникову прямо в глаза.

- Какого? – недоуменно спросила Жанна.

- А вот, сидит передо мной, господин Плотников, спасатель, лет тридцати с небольшим, с бородкой и кристально честными глазами. Это на спецкурсах вас учат делать такие честные глаза? Качественно…

- Никого я к тебе не посылала… - ответила Жанна и Филипп вдруг с удивлением понял, что она встревожена.

Плотников усмехнулся.

- А я думал – от тебя человек… - проговорил слегка удивленный Филипп. – Уж так он уговаривает меня ехать с тобой… Говорит, дорога осталась всего одна и по ней надо идти.

- Что за чертова деревня ваш город! – вспылила Жанна. – Все растрепали, недоумки!

- Но если это не ты его послала, то почему он про все знает? – спросил Филипп. – Откуда тогда он знает про куб и про Аркаим?!

- Филипп не болтай! – строго сказала Жанна. – Не все можно обсуждать по телефону…

- Ого! – сказал Филипп. – Что происходит, Жанна? Я думал, что за тобой стоят самые главные люди в этой стране. А выходит – нет? Они – не за тобой? А может, они даже против?

Жанна молчала.

- Ладно… - устало сказал Филипп. – Сейчас я приеду. Вернее, мы приедем.

Он отключился.

Жанна дослушала в трубке гудки, положила телефон на стол, перевела глаза на испуганную Марьяну, сидевшую на диване рядом с Варфоломеевым (дело было в его квартире) под охраной обоих Громовых. «Что происходит?» – спросила она себя. Слова про главных людей страны, которые против, занозой сидели у нее в мозгу. «Неужели Филипп прав и кто-то ведет игру помимо Шуркова? - со страхом подумала она. – А вдруг эти же Громовы получают указания не только от меня?»

Она взглянула на Громовых. Те невозмутимо сидели напротив дивана, так, чтобы видеть Марьяну и Варфоломеева. У Варфоломеева левый глаз заплыл – когда Громовы ворвались в квартиру, он все же попытался с ними повоевать, хотя заведомо был обречен. Яков Громов отключил его первым ударом.

- Ладно, сгребаемся… - сказала Жанна.

- А этих? – спросил Иван Громов.

- Берем с собой… - сказала Жанна. – Не убивать же. Да и пацан вроде не трус – пригодится.

- Пацан не трус, но дурак… - авторитетно заявил Иван Громов. – Слышь, ну кто так нападает? – он с укоризной смотрел на Варфоломеева. - Хоть сковородка бы у тебя в руках была… А то с голыми руками… Ладно, пошли, герой... Живы будем – научу…

Они с Яковом захохотали.

- Не бойтесь… - сказала Жанна, внимательно глядя на Марьяну и Варфоломеева. – Мы тут прокатимся недалеко на пару дней и сразу вас отпустим. Сразу и продолжите прерванное занятие…

Тут все – Громовы и Жанна – захохотали снова: Марьяну и Варфоломеева они застали в постели...

6.

- Ну, присядем на дорожку… - проговорил Фомин. Он узнал про сафари, которое Каменевы не особо и скрывали, и навязался ехать со всеми – развлечься перед Новым годом. Жанне за разными невеселыми мыслями было уже все равно и она махнула рукой – тем более, Алферов, после того, как Филипп привел с собой не только Плотникова, но и его брата Семена Каннуникова, срочно купил еще один джип. «Хаммера» на этот раз не нашлось – Алферов купил огромный черный «Ленд-Круизер», выглядевший, правда, слишком нарядным рядом с «Хаммерами». Получился отряд в четырнадцать человек – двенадцать мужчин и двое женщин. «Ну и пусть… - думала Жанна, предчувствуя разное. – Хоть и недалеко ехать, а пушечного мяса нам, видимо, понадобится много»…

В то, что дорога может быть опасной, до сих пор посвящены были не все – Филипп, Громовы, Жанна, да выходило, будто что-то известно и Плотникову. Жанна пыталась разузнать у него, откуда, но тот отшутился: сказал, что после смерти бывают ему голоса. Жанна дернулась и теперь Плотникова сторонилась.

Было раннее утро понедельника, 23 декабря. Четырнадцать человек сидели на диванах, в креслах, на подлокотниках диванов и кресел в большой комнате в квартире Каменевых. Каждый ушел в эти мгновения в себя, думал о своем. Потом Фомин хлопнул себя ладонями по коленям и сказал:

- Ну, пошли! Ни пуха нам, ни пера!

- К черту! – с веселым возбуждением закричали остальные почти хором. Жанна странно посмотрела на этих людей – она вдруг поняла, что почти наверняка ведет их на смерть. Тут она заметила, что на нее смотрит Филипп.

- Ты не хочешь им все объяснить? – тихо сказал он, подойдя к ней вплотную.

- Не хочу… - твердо сказала она. – И тебе не советую. Потом, потом…

Все высыпали на улицу. По машинам все распределились заранее. «Круизер» был назначен штабной машиной – сюда села Жанна, взяв с собой Филиппа, которого она не хотела далеко отпускать, и обоих Каменевых. Водителем к ним вызвался Иван Громов. Жанна предчувствовала, что всю дорогу ее ждут морпеховские байки, но деваться было некуда.

За руль белого «Хаммера» сел Матвей Алферов, ревниво оберегавший свое будущее имущество. С ним был Яков Громов, Лев Фадеев, Марьяна и Костя Варфоломеев. В третьей машине, вести которую вызвался Яков Алферов, устроились Плотников с Канунниковым, Фомин и Оскар Осинцев.

Если бы кому-то было дело до Осинцева, он заметил бы, что последние дни старик не похож сам на себя: перестал рассказывать случаи из своей жизни и не показывал карточных фокусов. Он по-прежнему готовил на всех, но вчера, например, пересолил курицу. Этот факт всех очень развеселил: «Уж не влюбились ли вы, Оскар Иванович?» - спросил его почти каждый. Осинцев, с которым такое случилось впервые, был сам не свой, но не от пересола, а от того задания, которое дал ему Шрам.

После того звонка он, придя в себя, собрался и поехал к Шраму. Шрам имел репутацию главного городского разбойника, время от времени сидел в тюрьме (но недолго и с надлежащим его воровскому чину комфортом). Говорили, что сам он никого не убивал. Правда, те же, кто говорил это, понизив голос, шептали, что вроде бы Шрам сам недавно сбросил кого-то из своих врагов связанным с моста. Это была странно – мог ведь кому-нибудь поручить. «Погорячился»… - вздыхали рассказчики и глаза их необычно поблескивали: из-за этого убийства подбирался к Шраму убойный отдел вместе со следственным управлением.

У Шрама было еще одно прозвище – Барабас, но оно не нравилось Шраму и так называли его только враги, когда хотели обидеть. Осинцев знал это и по дороге к Шраму боялся, как бы в нервном состоянии не ляпнуть лишнего.

Знакомы они были давно: Шрам любил хорошо поесть, а Осинцев умел вкусно готовить, на этом как-то и сошлись. Однако у каждого было свое ремесло, и до сих пор ничего, кроме редких встреч за столом, их не связывало.

Шрам встретил Осинцева радушно: усадил за стол, налил, угостил. Осинцев, в голове которого еще ворочались выпитые им «Ветераны», снова быстро опьянел и затосковал. Увидев это, Шрам решил, что старик ждет смерти.

- Оскар Иванович, не бойтесь, я вас не убью… - ласково сказал он, полагая, что расставляет все точки над «и».

- То есть, не сами?.. – спьяну то ли осмелев, то ли потеряв осторожность, поинтересовался Оскар.

Шрам от неожиданности осел на диване и, вытаращив глаза, смотрел на Осинцева. Потом Шрам захохотал. Шраму, Осинцев знал, было за пятьдесят. Жизнь, прожитая в сытости, дала себя знать – фигура обросла жиром. Привычка к власти над жизнью и смертью выражалась в той странной энергии страха, которую Шрам внушал всем своим собеседникам. Осинцев, и не он один, терялся от одного его взгляда. Сейчас Осинцев чувствовал, что трезвеет с невероятной скоростью, как не протрезвел бы, видимо, и после проруби с ледяной водой. «Что я говорю? – в ужасе думал он. – Что я говорю?!».

- Извините, Борис Абрамович, - проговорил Осинцев (Шрама звали Исаев Борис Абрамович). – Простите уж меня, старика, сам не знаю, что говорю, совсем голова с языком не дружит…

- Да ладно, не тушуйтесь, - сказал Шрам. – Будто я не знаю, о чем там за спиной шепчутся. Пусть. Это глупости, а у меня к вам серьезный разговор. Слышал я, что дружок ваших дружков нашел какую-то странную штуковину.

- Это кто же? – спросил Осинцев.

- Филипп Третьяков, писатель… - пояснил Шрам.

- А, помню… - сказал Осинцев. – Блондинчик.

- Ну да… - кивнул Шрам.

- Честно говоря, не знаю, что он там мог найти… - развел руками Осинцев. – Как-то это прошло мимо меня.

- Это не страшно… - обнадежил его Шрам. – Вы мне для того и нужны, чтобы разузнать. А еще лучше – забрать. Я, как доложили про Третьякова, даже его книжку прочел. И ведь ничего не понял!

Шрам весело всплеснул руками.

- Только чую, что-то за этим есть! – тут Шрам значительно поднял толстый волосатый палец. – Есть! И если то, за чем Третьяков ездил в Кулешовку, как-то связано с его книжкой, то это может стоить хороших денег.

Шрам еще помолчал, внимательно глядя на Осинцева. Тот смотрел на него с ужасом – чего Шрам от него ждет?

- Не боец я… - осторожно сказал Осинцев.

- А и не надо… - сказал Шрам. – Бойцы у меня есть. Мне нужно время и место. В городе брать опасно – не один этот Третьяков. А вот если поедет куда – так вы нам сообщите, и мы приедем, как «Скорая помощь».

- И что тогда? – спросил Осинцев.

- А тогда, если все получится, вы не только мне ничего не должны, но и получите хорошую сумму для обеспечения достойной старости… - сказал Шрам.

- Сколько? – осведомился Осинцев.

- Вот это разговор! – одобрительно кивнул Шрам. – Вы пришли в себя.

Он взял в руки листок, что-то на нем написал и подвинул Осинцеву. Осинцев посмотрел, но от волнения рябило в глазах. «С кем я торгуюсь? О чем я торгуюсь? Жизнь, мне останется жизнь!» - вдруг отчаянно подумал он, забыв, что еще час с небольшим назад готов был прыгнуть с балкона.

- Хорошо… - сказал он.

- И отлично! – обрадовался Шрам. – Вот это – телефон, по которому вы будете нам звонить. А вот это – маячок, по которому мы будем знать, где вы…

Этот маячок был сейчас у Осинцева под курткой. Осинцев чувствовал его ежеминутно и думал, что так, должно быть, смертельно больные люди чувствуют свою опухоль. Еще раздражало его то, что «Хаммер» оказался не так уж просторен – втроем сзади было тесно. Осинцев поворочался, устраиваясь.

- В тесноте, да не в обиде! – прокричал ему Фомин. – На посошок?!

Осинцев, вышедший из задумчивости, увидел, что у Фомина в руках фляжка. «А чего ж…» - невесело подумал Осинцев, принял фляжку и отпил глоток.

- Ого! – сказал он, морщась. – Семь лет?

- Приятно иметь дело со знатоком! – сказал Фомин. – Хороший коньяк?

- Еще бы… - Осинцев показал большой палец.

Их машина, стараясь не отстать от других машин каравана, летела по городу явно выше дозволенной скорости, но менты на обочинах только провожали их взглядом: и по машинам, и по номерам (Матвей Алферов, пользуясь знакомствами, достал «непростые») было ясно, что нерядовые люди едут по своим нерядовым делам.

Осинцев маршрут представлял себе смутно – расспрашивать опасался, а специально ему никто ничего не говорил, знал только, что рассчитана поездка на двое, самое большее трое суток. Это, впрочем, было неважно: «В конце концов, есть маячок…» - думал Оскар. Важно было другое – он до сих пор плохо представлял себе, как выглядит предмет, которым он должен завладеть, и у кого он. Оскар предполагал, что предмет должен быть у Третьякова, как у человека, который до всего додумался. Но рюкзачок, который взял с собой Филипп, ничем не отличался от «ручной клади» всех остальных путешественников, у других даже были сумки и посолиднее. «Не обыскивать же мне весь багаж… - хмуро думал Осинцев. – А узнать надо быстро. Если на все трое-четверо суток, значит, добраться до места предполагается за полтора-двое суток. Остальное - просто на обратный путь. Но будет ли у нас эта штуковина на обратном пути? А вдруг она при попытке включить чудесным образом сгорит или как-нибудь еще аннигилируется? Сбросит меня тогда Шрам с моста самолично вместо счастливой старости…».

Эта картина – как его связывают, как Шрам похлопывает его по щеке, как желает приятного полета и перекидывает потом через перила моста – все это представлялось Осинцеву с необычайной яркостью. Не то чтобы он придумал все это – просто именно так Шрам убил того бедолагу.

«Не могу об этом думать! Не могу!» – в ужасе сказал себе Осинцев и дернулся – ему было душно.

- Еще коньячку? – радушно спросил его Фомин, с удивлением видя, что старик не испытывает от поездки никакого удовольствия.

7.

Выйдя на трассу, большие машины полетели как ветер. Осинцев смотрел в окно на однообразный пейзаж, потом заснул, потом проснулся, и все никак не мог понять, где они едут. Только по цвету неба было понятно, что уже далеко за полдень.

Тут у Плотникова зазвонил телефон. Он послушал и сказал, обернувшись:

- Начальство объявляет привал на первой же стоянке.

- Ура! – закричал загрустивший было Фомин. – А то булькает уже. Куда гоним-то? Без шашлыков и разговоров половина удовольствия от поездки пропадает …

Через какое-то время караван подъехал к стоянке, состоявшей из кафе разного вида. Шашлычники, увидев джипы, приободрились. Слонявшиеся между между мангалами пассажиры рейсовых и туристических автобусов настороженно уставились на джипы – кто еще из них вылезет?

- Стоянка полчаса! Стоянка полчаса! – прокричал, сложив ладони рупором, Яков Громов.

Жанна подошла к Осинцеву.

- Оскар Иванович, как наш помпотыл организуйте на всех шашлык и выпивку. И надо взять еще что-нибудь из еды с собой, перекусить в машинах. Дальше поедем уже без остановок.

- А долго еще ехать? – спросил Осинцев, замирая – жизнь его зависела от этого ответа.

- Ночуем в Челябинске… - машинально ответила Жанна, думая о чем-то своем.

«Челябинск… Челябинск…» - стучало в голове Осинцева. Теперь надо было как-то позвонить Шраму, но сначала Осинцев, чтобы никого не насторожить, заказал шашлыки и выпивку, приказал шашлычникам вынести на улицу несколько столов, заказал в киосках какую-то зелень. Наконец, столы были накрыты. Выпили и съели по первому шашлыку. Дождавшись обычного для такой большой компании застольного галдежа, Осинцев решил, что теперь можно отойти в сторону.

Он спросил одного из торговцев, где туалет. Тот показал. Туалет на стоянке оказался неожиданно цивильным: с кафелем, фаянсовыми унитазами и белыми кабинками. Осинцев поразился – обычно вдоль трассы сортиры были деревянные. Он зашел в одну из кабинок, вынул телефон и позвонил.

- Да… - ответил Шрам почти сразу, будто с утра смотрел на трубку.

- Я выяснил маршрут… - тихо проговорил Осинцев. – Ночевать будем в Челябинске.

- Хорошо… - сказал Шрам. – А у кого эта штуковина?

- Вот это выясняю… - ответил Осинцев. – Чтобы так сразу было заметно – такого нет. Не по сумкам же мне лазить… Но должна быть у парня в желтой куртке.

- Оскар Иванович, проявите уж какую-нибудь инициативу… - сказал Шрам.

- А если эта штука такого размера, что ее можно носить в кармане штанов? – недовольно сказал Осинцев. – Тогда мне как быть?

- Уж придумайте что-нибудь, Оскар Иванович… - сердито сказал Шрам и мрачно добавил: – А то ведь у нашего уговора есть и обратная сторона.

Осинцева словно окатили ледяной водой. «Забыл я что ли, с кем говорю?!» – в ужасе подумал он.

- Борис Абрамович, даже не беспокойтесь, найду! – сказал он, стараясь, чтобы это звучало твердо.

В трубке раздались гудки.

Осинцев прижал свой телефон к груди, стараясь придти в себя.

Тут в соседней кабинке раздался шум спускаемой воды. Осинцев почувствовал, как волосы становятся у него дыбом. Он выскочил из кабинки. Плотников мыл у зеркала руки. Осинцев посмотрел на него и встретил в зеркале взгляд Плотникова. Тот какое-то время смотрел на Оскара, потом обернулся и спросил:

- Вы чего, Оскар Иванович?

«Слышал или нет? Слышал или нет?! - стучало в голове у Осинцева. – А если слышал – сдаст?».

Плотников выключил воду, вытер руки бумажными полотенцами и вышел, больше ничего Осинцеву не сказав.

Осинцев подошел к раковине и плеснул в лицо водой. Лицо было белое. «Да мало ли кому я звонил… - подумал он. – Может, подруге…». Тут он вспомнил, что говорил, и понял, что это мало похоже на разговор с подругой. Если Плотников сообщит о разговоре, то… Осинцев не знал, что может быть. «Оставят здесь. Или замерзну по дороге, или Шрам потом утопит»… - подумал Осинцев (почему-то ему казалось, что Шрам будет его именно топить). На улице раздался рев клаксона – Осинцев узнал его, это сигналил Яков Алферов, наверняка звал его, Осинцева. Осинцев сгорбился и пошел на улицу, словно на казнь.

8.

В Челябинск приехали уже к вечеру 25-го. Долгая дорога вымотала всех, даже самые бойкие – тот же Фомин – сникли. Фомин последние часы сидел в машине нахохлившись, глядя в окно. Коньяку он не пил и никому его уже не предлагал. Осинцев был этому рад. Плотников, по всему выходило, ничего не сказал. Но вот значило ли это, что он ничего не слышал – в этом у Осинцева уверенности не было. Он даже думал, что, может, и у Плотникова есть в этом деле коммерческий интерес и теперь с тревогой ждал, как же это проявится. За всеми этими проблемами дорога крайне измучила Осинцева.

При въезде в Челябинск караван остановился. Жанна, Громовы и те, у кого был интерес, вылезли, совещаясь, где ночевать – на въезде или на выезде в город. Вылез и Фомин. Он заявил, что знает отличное место, где всех разместят в лучшем виде – мотель «Пеликан» на другой стороне города.

- Разместят так разместят… - пожала плечами Жанна и кивнула – поехали.

«Пеликан» оказался двухэтажной каменной гостиницей на отшибе. Еще с дороги Фомин позвонил туда, и, когда караван подкатил к гостинице, их уже ждали, оставалось лишь получить ключи. Когда устроились, собрались было поужинать (на первом этаже имелось небольшое, на три столика, кафе для постояльцев), но оказалось, что повариха из кафе уже ушла. Осинцев, стараясь не подавать виду, воспрял.

- Давайте я сготовлю… - предложил он Жанне (снотворное было у него с собой, а пока все спят, он рассчитывал хотя бы проверить сумки). Жанна, он видел, была не прочь, но Плотников, теперь все время каким-то образом оказывавшийся рядом, сказал, что на готовку времени уйдет много, а завтра рано вставать, и предложил обойтись сухим пайком – тем, что было в сумках и рюкзаках. Жанна, подумав, сказала, что это резонно.

Осинцев похолодел – все слышал Плотников, все знает. Он старался не встречаться с ним взглядом. Ужин устроили в самом большом, на четверых, номере, где поселились Громовы и Алферовы. Внесли еще один стол, сели кто где. Когда выставили на общий стол продукты, оказалось, что их не так и много – разного вида рыбные и мясные консервы, хлеб да колбаса. Семен Каменев предложил было сгонять в круглосуточный, но и машины уже загнаны были на стоянку, и никому уже не хотелось на мороз – решили обойтись.

- В конце концов, Иисус накормил всех пятью хлебами и двумя рыбами… - проговорил, посмеиваясь, Плотников, когда все уселись. – А у него было куда больше народу…

- Вот только не надо сейчас о Боге… - заговорил Семен Каменев. – Такие разговоры – и на пустой желудок…

Плотников усмехнулся и ничего не сказал. Филипп только видел из своего угла, как Плотников переглянулся с Канунниковым, которого Филипп видел за все эти дни едва ли не второй раз. Канунников ему не нравился: Филипп замечал, что Канунников, когда думает, что его никто не видит, смотрит волчонком, исподлобья. Сейчас Филипп подумал, что не помнит голоса Канунникова – да и слышал ли он его вообще? «Молчаливый паренек… - подумал Филипп, следя за Канунниковым. – Зачем Плотников его потащил?».

- А почему, собственно, не надо о Боге? – задиристо заговорил Фомин, к которому при виде продуктов вернулись силы.

- Игорь Сергеич, не начинай! – поморщился Андрей Каменев. – Все знают, что тебя не переспоришь.

- А чего бы не переспорить? – вскинулся Семен Каменев. – Бога нет – одна сказка.

- Чего вдруг сказка? – приспросился Фомин так, что было ясно – готовит оппоненту каверзу, капкан.

- Ну, а что? – принял вызов Семен Каменев. – Непорочное зачатие, весь род от Адама и Евы, чудеса всякие – разве это возможно?!

- Вот смешной народ люди! – всплеснул руками Фомин, и Филипп, внимательно за ним следивший, понял, что Каменев таки попался. - Непорочное зачатие? И кто-то считает это невозможным в наше время, когда есть, например, экстракорпоральное оплодотворение? Адам и Ева? Наука выявила, что весь род человеческий пошел от мужчины и женщины, живших в Африке. Против этого ты, Сема, ничего не имеешь, а вот в Адама и Еву не веришь.

- Ты видел фотографии глаза стрекозы? – спросил его Семен. – Это что – Бог сделал? За семь дней?

- Так он на то и Бог! – весело ответил Фомин. – Это у тебя и у меня такое не получилось бы за всю жизнь. А он-то – Бог.

- Да иди ты… - отмахнулся от него Каменев. – Сейчас вот помру с голода – и какая польза от этого твоему Богу?

Все захохотали.

Из спиртного осталось только две литровые бутылки водки. Для такой большой компании это было, конечно, пустяки, но, когда водка кончилась и некоторые, в первую очередь Семен Каменев, приуныли, тот же Плотников достал из рюкзака пакет.

- Будем превращать воду в вино! – провозгласил он. Это оказался винный порошок, из которого можно было сделать и бочку вина, если бы в том была необходимость. Решили обойтись меньшими количествами.

После еды и выпивки настало ожидаемое размягчение. Мужики отвалились на подушки, Жанна забралась с ногами в одно из кресел. Филипп вспомнил что-то и включил телевизор.

- Вот чего тебе, Филипп, надо от этого ящика? – недовольно пробубнил из своего угла Семен Каменев. – От жизни отстать боишься?

- Вчера митинг должен был быть в Москве – хочу узнать, как прошло… - сказал Филипп.

- Так тебе про него и рассказали! – хохотнул Семен Каменев.

- Да хоть как расскажут, а кое-что понять можно… - пожал плечами Филипп. – Динозавров по одной кости восстанавливают, так и здесь. Берешь противоположность от лжи – и получается правда. Или почти правда.

Лев Фадеев, внимательно слушавший этот разговор, усмехнулся и помотал головой.

- Что? – спросил его Филипп.

- Да вот зачем все это? – пожал плечами Фадеев.

- Что – это? – спросил Филипп, глядя между тем в телевизор.

- Ну, вот эти митинги все… Буза эта вся… - Фадеев говорил лениво – разморили тепло и еда. – Зряшное дело.

- То есть, надо сидеть и молчать? – спросил у него Филипп, чувствуя при этом, что спрашивает в общем-то у всех.

- Ну, а чем тебе жизнь-то не нравится нынешняя, Филипп? – удивленно спросил Матвей Алферов. – Тачки, бабы, еда – вот оно все, протяни руку и возьми.

Филипп вдруг вспомнил, что в кафе говорил Плотникову примерно это же. Видать, и Плотников вспомнил – со своего места он лукаво посмотрел на Филиппа.

- По твоему, человек на земле – только ради тачек, баб и еды? Поел, потрахался, на машинах погонял – вот и вся жизнь? – с вызовом спросил Матвея Филипп.

- А что еще? – несколько даже удивился Матвей.

- Ну, не знаю… - Филипп оглянулся.- Даже как-то неудобно напоминать, что человек рожден для чего-то большего, чем оставить после себя две тонны навоза, который даже удобрением не является.

- Это для чего же большего? – с интересом спросил Фомин.

Филипп однако не знал, что на это сказать.

- Увеличивать количество добра… - вдруг проговорил Филипп. – Увеличивать количество добра.

Фадеев при этих словах поморщился и закатил глаза, Матвей Алферов прямо-таки захохотал. Фомин хмыкнул – видимо, предвкушал возможность поспорить и рад был ей. Каменевы – видел Филипп – говорили о чем-то своем. Варфоломеев с Марьяной сидели в углу и, как понял Филипп, до сих пор не понимали, как им себя вести – то ли они свободные люди, такие же, как все здесь, а то ли до сих пор заложники. Филипп помахал им рукой и ободряюще улыбнулся. Только Плотников, заметил Филипп, смотрел на него внимательно.

- Вот скажи, Назар, разве я не прав? – уцепился Филипп за этот взгляд. – Вот ты после того, как избежал верной смерти, как смотришь – для чего человеку жизнь?

- Да я так же смотрю на это… - сказал медленно Плотников. – Надо делать добро. Так выстраивать в жизни флажки, чтобы даже недобрые люди приучались жить на пользу другим. Человечество в общем-то этим и занималось все века.

- Ага! – ехидно сказал Яков Алферов. – Крестовые походы и все такое – вот уж увеличили количество добра!

- Вот ты, Яков, когда маленький был, набивал шишки об табуретки? – спросил его Плотников. – Или шпильку в розетку совал?

Все захохотали – со шпилькой или нет, но приключения с розетками, видимо, были в детстве почти у всех.

- Вот и человечество набивало себе шишки… - сказал Плотников. – Да и странно попрекать нынешнее прошлым.

- Так и в нынешнем – вон Америка с Европой нас все жизни учат, а зачем сами то в Ирак, то в Афганистан лезут? – бросился в бой Яков Алферов.

- А это круг. Просто круг… - сказал Плотников. – Своей идеей сверхдержавы американцы загнали себя в тупик. Они хотели быть главными в мире – они стали главными, и теперь не знают, что с этим делать. Может, они и рады бы спрыгнуть с этого поезда, но уже не знают, как. Но проблема не в этом.

- А в чем? - спросил начавший недавно прислушиваться к разговору Андрей Каменев.

- Проблема в том, что мы, Россия, тоже ведь зачем-то хотим запрыгнуть на этот поезд… - сказал Плотников. – Зачем? Вот этот вопрос должен беспокоить нас куда как больше, чем поход американцев в Ирак. Но почему-то все наоборот…

- Да понятно, почему. В чужом глазу соломинку угляжу… - хохотнул Осинцев. – Это как в 80-е годы: митинговали против войны в Никарагуа, а про то, что наши ребята погибают в Афганистане – молчок. И будто так и надо…

- Вот именно… - усмехнулся Плотников. - Но есть у этой темы еще один поворот…

- Какой? – спросил Фомин.

- А вот какой... – сказал Плотников. - У нас логика такая: я говно - уж пусть извинят меня дамы за такое слово, но иначе не скажешь - ну так ведь все кругом говно. И вот вроде ты и чистенький. Или – одинаково со всеми грязненький, что при некоторой натяжке одно и то же. А должно быть иначе: пусть все кругом говно, а я – нет.

- Теория неучастия в говне… - с усмешкой подытожил Фомин. – Прямо Солженицын.

- Нет… - Плотников поднял палец. – У Солженицына теория неучастия в зле. Не участвовать в зле легче и проще – зло это все-таки враг, в неучастии есть некоторый героизм, богатырство. А с говном – не так. Засасывает. Здесь замарался да там сапогом вступил – и вот уже весь воняешь…

- Ну да… - захохотал Семен Каменев. - Вот погнали вас, Матвей, всю налоговую, на единороссовский митинг. И ведь вроде не участвовал во зле, а в говне по уши.

Все, даже Алферовы, захохотали.

- Поговори мне еще! – просмеявшись, погрозил пальцем Семену Матвей Алферов. – Вот приедем в город, сниму с тебя какую-нибудь налоговую льготу, попляшешь…

И ведь вроде в шутку сказал, но Каменев помрачнел, и всем остальным стало неловко. Матвей почувствовал это, оглянулся и развел руками:

- Да я же шуткую, братцы…

- В каждой шутке есть доля шутки… - сказал невесело Семен Каменев, подсел к столу и начал смотреть стаканы – не осталось ли вина. Андрей Каменев подал ему свой. Семен хлебнул и уставился куда-то в сторону.

- Да отобьем мы твой магазинчик, Семен… - сказал Матвей. – Не дрейфь. Я позвоню, поговорю…

- Да разве про магазинчик речь? – проговорил Семен. – Да хоть и про него – ну, отобьемся мы на этот раз, так через год все равно придушат. Нынче этого дедка конкуренты подослали, на будущий год пришлют другого. Правильно спасатель говорит: засасывает говно. Было бы это зло, было бы понятно – поднимайтесь все на борьбу. А здесь – говно. Как с ним бороться, что делать?

- Спускать в унитаз… - мрачно сказал до сих пор молчавший Лев Фадеев. – Образованные вроде люди, а не знаете. За веревочку дергаешь (он сделал соответствующий жест) – и говно устремляется в свой последний путь.

Все переглянулись и захохотали.

- Ты же только что говорил, что митинги зряшное дело, а тут – спускать в унитаз… - поддел Фадеева Семен Каменев.

- Так то митинги… - пожал плечами Фадеев. – А то говно. В митингах я не понимаю, но правила-то гигиены знаю. И ты знаешь. И все знают. А размышляют о жизни, кручинятся, что-то обсуждают годами, вместо того, чтобы один раз зад подтереть и за веревку дернуть.

- Отличная политическая программа – зад подтереть и за веревку дернуть! – воскликнул Фомин.

- Готовый состав для привлечения по статье «экстремизм»… - мрачно сказал Семен Канунников, до этого не издававший ни звука и даже не смеявшийся.

- Ого, Семен! А ты в этом спец? – спросил его Филипп, но Семен только усмехнулся и снова ушел в себя.

- Хорошо сидим! – сказал Оскар Осинцев. - Как в молодость вернулся – мы тогда тоже на кухнях все политику партии обсуждали. Под портвейн... – он покрутил головой и добавил: - И что? И ничего!

- Вот и прообсуждали… - тяжело сказал Яков Громов. – Такую страну развалили!

- Тише, Яков, тише… - сказал Плотников. – Она бы и сама развалилась.

- Почему это? – вскинулся Громов.

- Нам Игорь Сергеич про это на прошлой неделе рассказывал… - вмешался в разговор Фадеев. – Экономика, говорит, ни к черту была.

- И это… - кивнул Плоников. – Но главное - душу из нее вынули… А страна, как человек, без души не живет. Вот как Бога отменили в России, так она жила то на плетках, то на капельницах нефтяных. А как не стало ни плеток, ни капельниц – упала и издохла. Нынешняя Россия пока на капельницах, а дойдет и до плеток. Издохнет она, если к Богу не прислонится.

- Ну это ты загнул… - сказал Матвей Алферов. – Какой Бог? Где он? Если Бог есть – то почему он все это допускает?

- Бог поселил Адама и Еву в раю, им всего-то надо было соблюдать правила распорядка, ни о чем не спрашивая… - сказал Плотников. - Однако они хотели жить своим умом, решили, что сами разберутся, где Добро, а где Зло. А вышло – до сих пор не разобрались. И ведь разбираться уже не хотят, махнули рукой и решили залить все говном. А чтобы не было стыдно, человек во всех своих бедах попрекает Бога.

- И правильно! – сказал с нажимом Алферов. – Пусть вразумит нас, дураков.

- Так он и вразумляет… - ответил Плотников. – Вот со шпилькой и розеткой человек получает урок на всю жизнь. Уж можно было с самой первой войны понять, что ничего хорошего в этом нет. Неужто для этой простой мысли Бог должен спуститься на Землю?

- Ну, так у солдата приказ… - сказал отуда-то сбоку Иван Громов.

- Вот будет тебе приказ в мать свою стрелять – выполнишь? – спросил Плотников. Громов помолчал, но сказал:

- Так то мать. А то враг. Я не выстрелю – так он в меня выстрелит… -

- В том-то и суть: зло найдет слабину… - кивнул Плотников. – Но разве Господь в этом виноват?

- Он, он виноват. Пусть возьмет нас за руку и отведет. В светлое завтра… - засмеялся Алферов

- Э, нет… - сказал Плотников. – Сам, все сам. Для того и даны человеку по максимуму разум, любовь, совесть.

- Взрослый человек, а в совесть веришь? – насмешливо проговорил Матвей Алферов.

- Верю… - сказал Плотников. – И ты веришь.

Тут он перевел взгляд на Якова Алферова и сказал:

- И мать твоя верила, ведь так?

Яков, который до сих пор весь этоит разговор слушал вполуха, поперхнулся и удивленно уставился на Плотникова. Матвей тоже глянул на брата, а потом – на Плотникова. Тут же начался какой-то общий галдеж – на Плотникова разом накинулись Фомин и Семен Каменев, и никто за всем этим не заметил, как братья Алферовы ушли в себя, каждый по своему.

Матвей подумал о матери. Она умерла три года назад, и с тех пор его томили разные мысли, и прежде всего вопрос смерти. «И что же – вот так все и кончится?» – думал он, глядя, как могильщики засыпают землей могилу. Они с братом отгрохали матери большой памятник из черного камня - стоит она и смотрит вдаль грустными глазами, была у них такая фотка. Ничего сравнимого не было на кладбище, да и в городе ни один памятник, даже погибшим в Великой Отечественной, в подметки не годился тому, который они поставили своей матери. От этого Матвей чувствовал некоторое удовлетворение. Но на вопрос, который он задал себе у могилы, этот памятник не отвечал. Даже более того – от памятника становилось страшнее.

Жизнь как-то так складывалась, что Матвей не мог понять, будут ли у него дети, а если и будут, то захотят ли они поставить ему пусть не такой, но хоть какой-то памятник. «Закопают в траншее в необшитом гробу…» - травил он себе душу. Траншея для бедняцких могил была на окраине кладбища, он как-то раз пошел туда посмотреть. На могилах стояли деревянные – из двух дощечек – кресты с надписями карандашом. Матвею стало жутко, хоть он и сказал себе тут же, что ему в могиле на самом деле будет уже во всех смыслах глубоко плевать.

Ему одинаково трудно было поверить и в то, что все кончится именно так, и в то, что душа бессмертна. Про душу говорила ему мать – она верила в Бога, особенно в конце, велела после смерти пригласить батюшку. Но Матвей понимал, что если душа и впрямь бессмертна, то уж очень многое ему в жизни надо менять – а не хотелось. Он теперь на многое смотрел иначе, но как его переделаешь, прошлое-то?

 

Яков же думал о другом. Весь этот разговор разбередил его, он даже стал думать – неужто и у него есть душа? А если все же нет, то что же такое болит у него все сильнее внутри уже несколько месяцев подряд?

 

Яков совершенно не знал, что такое любовь. То ли не постигло его это чувство, а то ли приходило, да он его не узнал. Только в институте была одна девушка, скромного вида и строгого нрава, про которую он думал, что вот ее, видно, все-таки любил. Приглашал в кино, дарил цветы, гуляли вместе по городу. Но, замечал он, она терпела его чисто по-дружески. Когда он попробовал ее обнять, сказала, мягко глядя в глаза: «Яша, давай останемся друзьями»… Он помнил эту девушку всю жизнь. Но не чувство безответной любви грело его, а тихо тлевшая злоба. Обидела она его этим, ох, обидела… Ни в чем по жизни не знал он отказу, все получалось, а тут – «останемся друзьями»… Якову казалось, что это нельзя так оставить. Уже много позже, получив свою нынешнюю службу, купаясь в деньгах, он позвонил ей и предложил поехать за город отметить день рождения. Она – почему нет? – согласилась, тем более, преподносилось это как ностальгическая встреча выпускников. За городом он напоил ее так, что она уже и сопротивляться не могла, когда он затащил ее в спальню, раздел и сделал то, что рисовалось ему в воспаленном мозгу с тех самых пор, как она предложила ему остаться друзьями. «Что ты делаешь, что ты делаешь…» - пьяно и бессильно пробормотала она ему в ухо. «Ну мы же друзья!» - ответил он и захохотал. Когда он ушел от нее, она лежала на постели. В кампании были и еще мужики – уже сам не понимая, зачем, он, одного за другим, отослал их к ней в спальню.

 

Утром он отвез ее домой. Она молчала и не смотрела на него. У него мелькнуло в голове, что, может, она думает, будто все это сон? Это его расстроило. У самого ее дома он посмотрел на нее и спросил: «Ну, как? Тебе понравилось?» Он смотрел ей прямо в глаза и понял, что она все отлично поняла. Это его порадовало. Она потом написала ему письмо, смысла которого он не понял. «Что это было?» – спрашивала она его. Он и сам не мог бы ей ответить. Что это было? Месть? А за что, собственно, мстить – краем сознания думал он, и даже если мстить – то разве так? Это была не месть. Это была власть – власть над ситуацией, над людьми. Ведь и из приятелей его развлечения не всем были по душе, а ведь пошли к ней, и трахали, хоть и понимали, что участвуют в чем-то явно нехорошем. Ну, и плюсик себе он поставил – теперь не было в его жизни тех событий, где ему что-то не удалось.

Он думал, что это круто, но потом, а особенно после смерти матери, стало казаться ему, что это совсем не так. Слово «подло» не приходило ему в голову, но в последнее время ему становилось все тяжелее вспоминать о той ночи. Теперь же вот Плотников со своим разговором... «Если Бог есть, то вот эту же однокурсницу – как отмолить?!» – сумрачно думал Яков. Он подумал, что Плотников откуда-то знает эту историю – иначе чего бы спрашивал? «Да откуда ему знать?...» – лихорадочно подумал Яков. Он хотел было спросить Плотникова об этом, но разговор, когда Яков очнулся, ушел уже далеко. Яков все же не утерпел, выбрался со своей стороны стола, подсел к Плотникову, и тихо, чтобы не привлекать к разговору остальных, спросил:

- А ты к чему мать мою вспомнил?

- Э, Яков, разговор был не о том... – улыбнулся Плотников. – Я не мать вспомнил, а совесть.

- Совесть отменили! – сказал Яков, вроде уверенно, но внутри него опять что-то заболело.

- Ой ли? – весело спросил Плотников. – А чего ж тебе так неспокойно?

- А ты маг и волшебник, читаешь мысли? – начал злиться Яков.

- Зачем быть магом, чтобы читать то, что у тебя на лице? – пожал плечами Плотников.

– И что же у меня на лице? – спросил Яков и тут же спохватился – зачем спросил, ну как и вывалит сейчас Плотников всем эту историю с однокурсницей. «Да нет, не может он ее знать»… - успокаивал себя Яков.

- Ты сделал зло, и это гнетет тебя… - просто сказал Плотников. – И ты еще говоришь, что совесть отменили. А это она же и не дает тебе покоя!

- Ну, так я и борюсь с ней! Выдавливаю из себя по капле! – зло сказал Яков.

- И как? – спросил его Плотников. – Выдавливается?

Он внимательно посмотрел на Якова. Тот не знал, что сказать. Спас его Семен Каменев, которому уже давно надоели умные разговоры

– Предлагаю налить! – закричал Семен. – Налить, и по койкам! А то завтра, говорит нам руководство, рано вставать!

Жанна закивала – и правда, рано.

Плотников усмехнулся и сказал:

- Что ж, давайте и правда нальем… А то совсем я вас заговорил.

Они налили и выпили. У Плотникова вино прилилось, словно кровь.

- Солью надо посыпать! – захлопотала Марьяна. – Или холодной водой промыть сейчас же.

- Не надо, не надо… - ответил ей Плотников. – Это не имеет значения.

- Ну как же, такой свитер… - проговорила Марьяна.

Свитер и правда был знатный – белый, крупной вязки, с рисунком в виде каких-то цветов.

- Скажете тоже – свитер… - улыбнулся ей Плотников. – Невелика ценность…

- Иван! Иван Громов! – закричал вдруг Матвей Алферов, радуясь, что разговор о Боге окончен и пытаясь уйти от встревоживших его воспоминаний. – Ты хоть расскажи, какое там нас ждет зверье.

- Где? – опешив, спросил Иван, который давно ушел в себя.

- Ну, вот, там, куда едем… - отвечал Матвей

- Зверушки там разные… - сказал Громов. – Ты будешь доволен. А чего это ты спросил?

- Да я видел, как ты в машину ящик загрузил… - ответил, потягиваясь, Алферов. – Такой, будто там пушка. Вот думаю – неужели едем мамонтов стрелять?

Он захохотал, за ним захохотал и Иван Громов. Филиппу из его угла видно было, что Иван переглянулся с Громовым-старшим. Филипп глянул на Жанну, подсел к ней и тихо проговорил:

- Скажи людям, скажи сейчас. Нельзя же вот так…

Жанна мотнула головой.

- Завтра с утра скажу… - тихо проговорила она. – Пусть спокойно поспят. А то скажу сейчас, половина не уснет.

Резон в ее словах был. Филипп пожал плечами и пересел к себе.

- А сегодня, кстати, католическое Рождество! – напомнил Плотников.

- Есть повод! Есть повод! – радостно заговорил Семен Каменев. – Наливай!

- Ишь, какой ты, Семен: есть повод – есть Бог, а нет повода – нет Бога! - подначил его Яков Громов.

Все засмеялись и выпили.

- И последний вопрос нашей дискуссии на божественные темы! – провозгласил Семен. – Вот скажи, Назар, чего же Бог так в людях не разбирался - набрал себе в апостолы тех, кто не смог его отстоять…

- Всякое бывает… - пожал плечами Плотников. – Разве знает себя человек? Думает про себя, что все сдюжит, а как доходит до дела – ан нет, не все…

- А, то есть слабаки были его апостолы! – обрадованно сказал Семен. – Еще бы – тогда ведь еще не было морской пехоты. Взял бы нас – хрен бы мы его кому отдали!

Семен засмеялся, но так вышло, что засмеялся он один. Громовы странно смотрели на него.

- Смотри, Семен, как бы не пришлось отрекаться от своих слов… - сказал Плотников. Тут он глянул на Осинцева. Тот сидел как на иголках. Плотников вздохнул и брезгливо сказал в никуда:

- Что задумал, делай скорее…

У Осинцева затряслись руки. Он поспешно спрятал их под стол и посмотрел на Плотникова. Но тот отвернулся. Осинцев оглянулся, и понял, что либо никто не слышал слов Плотникова, либо никто не понял. Рот Осинцева наполнился горячей слюной, голова загорелась. «Как страшно…» - подумал он. Надо было известить Шрама, где они находятся, а минуты, чтобы остаться наедине, не было. Осинцев надеялся, что сработает маячок.

- Пойду я… - сказал он. – Ваше дело молодое – пей, гуляй. А наше дело стариковское – в теплую койку и спать.

Он выбрался из-за стола и ушел.

Плотников, выждав немного, высунулся в коридор, убедился, что Осинцев ушел, потом, пройдя на цыпочках по комнате, включил телевизор – шел какой-то безумный концерт. Все умолкли и смотрели на это озадаченно. Плотников поднес палец к губам, потом достал из кармана блокнот и стал писать в нем большими буквами.

«Дед нас всех сдал» - было написано на первом листке. «Надо уходить» - на втором. «Я останусь и протяну время» - на третьем. Жанна дернулась что-то сказать, но Плотников поднес палец к губам и она промолчала. Громовы хмуро смотрели на Плотникова.

- Это что за пантомима? – начал Матвей Алферов.

- Я тебе говорил – надо было все сказать! – зло прошептал Филипп Жанне. Она в ответ только дернулась, лихорадочно сображая, как же теперь быть.

- Слушайте все сюда! – жестко сказала она. – Мы едем не на охоту. У нас важное правительственное задание.

- У вас – да, - сказал Яков Алферов. – А у нас – нет.

Жанна вытащила из-за спину пистолет и через стол прицелилась ему прямо в лоб. Алферов дернулся, но Громовы, тоже с пистолетами, уже стояли по разные стороны комнаты и водили стволами туда-сюда, следя, не шелохнется ли кто.

- В общем, так… - сказала Жанна. – Мы все в одной лодке. Матвей, ты хотел сафари – будет тебе сафари. Или ты думал, «Хаммер» - это мне твои глаза понравились?

Матвей Алферов проглотил ком в горле.

- Ну и сука… Ну и сука… - проговорил он. – Во что ты нас втравила, сука?

- В историю, которая может кончиться для тебя большими деньгами и большими звездами на погонах! – сказала Жанна.

- А может, звездой на памятнике? – сказал Матвей.

- Ругаться некогда… - проговорил Канунников – он, поразился Филипп, будто и не был удивлен. – Сгребаемся и уходим!

- Он дело говорит - на все эти ваши танцы времени нет! – сказал Плотников. – Боюсь, у нас сейчас будет много гостей.

- И почему это меня не удивляет?! – весело проговорил Фомин.

Все бросились лихорадочно одеваться. Но было уже поздно – внизу послышались машины, топот множества ног, а потом закричала дежурная. В этот момент Плотников быстро подошел к Филиппу и тихо, одними губами, сказал:

- Оставь мне свою куртку. Они будут искать тебя.

Филипп похолодел.

- Ничего… - прошептал Плотников. – Это старый трюк – комедия с переодеваниями. Бывает очень смешно. Правда, уже наступил понедельник – а понедельник не мой день.

Громов, видевший это, достал из-за спины пистолет и протянул его Плотникову.

- Я же спасатель, как мне людей убивать? – усмехнулся Плотников и отвел от себя пистолет. Набрасывая куртку, он быстро вышел из номера, слышно было, как стучат по лестнице его сапоги. Потом грохнула дверь.

- Вон он! Вон он! – раздался крик.

- Стой! Стой! – закричал кто-то.

После этого Жанна, Филипп, и Громовы выскочили в коридор. Там уже были и остальные. Филипп пытался рассмотреть, здесь ли Марьяна с Костей, но никак не мог этого понять. Яков Громов тихо и быстро проговорил:

- По лестнице ломиться смысла нет. Мы с Ванькой подождем их здесь, а вы давайте через окна. Семен, Андрей, у вас есть что-нибудь при себе?

Андрей показал помповое ружье. Семен только руками развел. Фомин тоже оказался с ружьем. Алферовы стояли мрачные – оружия при них не было.

- Хорошо… - сказал Громов. – Андрей, отвечаешь за Филиппа головой, он из нас всех самый важный человек. Остальные в рассыпуху, каждый сам за себя, но по мере возможности стремимся на стоянку! Все, пошли, пошли!!

9.

Марьяна с Костей выскочили из номера и побежали влево по коридору, в общем-то наугад.

 

- Давай спрячемся, спрячемся! – бормотала в панике Марьяна.

 

- Найдут! Найдут! – быстро проговорил Костя. Он тащил ее за руку, но она упиралась, буквально встала ногами, собирая в складки покрывавшую пол толстую ковровую дорожку.

 

- Спрячемся! – снова пробормотала она.

 

Костя зло глянул на нее, но тут же ему стало стыдно за эту злость. «Знал, кого любил…» - быстро подумал он. Он и правда знал, в кого влюблялся и удивлялся про себя, как его угораздило влюбиться именно в нее. Он давно понял, что Марьяна боится жизни, что главное ее стремление – как-то обустроить свою норку и отсидеться в ней в надежде на то, что когда-нибудь наступят счастливые времена. (Так – словно раковины в пересыхающей реке, смыкая створки, чтобы сохранить внутри остатки влаги в ожидании дождей – уже много лет жили миллионы людей). Представление о счастливых временах она имела крайне неопределенное – главное, думал Костя, в счастливых временах снова должна быть жива марьянина мать. За ней Марьяна была как за каменной стеной, и только недавно поняла это. Костя замечал, приходя к Марьяне, что у нее на тумбочке лежат письма матери к отцу – Марьяна перечитывала их. Зачем, Костя не спрашивал, понимал и так: жила в этих письмах любовь и сила, которыми Марьяна пыталась подпитаться. По этим письмам Костя понял однажды, что творится у Марьяны в душе, понял, что вот появись мать сейчас, в ногах бы валялась у нее Марьяна, прося прощения за все те слезы, что пролила мать из-за нее.

 

Костя не знал, любит ли он Марьяну, но чувствовал, что ему без нее будет хуже, чем с ней, а уж она без него точно пропадет. Любовь это или жалость, или все вместе, он не знал и не раздумывал над этим – слишком живое это было чувство, чтобы им занимался патологоанатом. Когда к нему в квартиру ворвались бугаи с пистолетами, Костя понял в общем-то, что он не интересует их – только Марьяна. Но все же попытался защитить ее, а потом не отпустил ее одну. Костя считал, что так правильно, хотя, может, и неразумно.

 

Сейчас тоже надо было решить, что разумно, а что правильно. Костя понимал, что отсидеться в каком-то уголке, может, и разумно, но правильнее – вырваться из здания любыми путями. Вот только как объяснить это Марьяне? Он посмотрел на нее внимательно и быстро заговорил:

 

- Марьяна, я тебя люблю. Я тебя люблю. Все будет хорошо. Мы поженимся. Представь – у тебя будет огромное белое платье. Ты уже решила, каким оно будет?

 

Марьяна уставилась на него пустыми глазами. Костя с тревогой посмотрел на нее. Вдруг он увидел, что в глазах у Марьяны появилась мысль.

 

- Большое… - сказала Марьяна. – Огромное платье с длиннющим шлейфом.

 

Костя увидел, что приступ паники у Марьяны прошел. «Разумная все же баба… - порадовался про себя Костя. - Выберемся».

 

- Очнулась? – спросил он.

 

- Очнулась… - кивнула она.

 

- Ну тогда пошли… - проговорил Костя и осторожно двинулся вперед по коридору…

 

В этот самый момент братья Алферовы и Фомин ползли по черепичной крыше. От мороза крыша была скользкой.

 

- И чего вас на крышу-то понесло?! – шипел Фомин.

 

- Да чего нас вообще сюда понесло?! - зло проговорил Яков. – Братец Матвеюшка, ты уж ответь, в какую фигню ты меня втравил?!

 

- Яша, не гунди… - ответил Матвей. – Чем тебе плохо – растрясешь жирок…

 

Матвей знал, что бьет по больному.

 

- Ах ты… - задохнулся от злости Яков. Но дальше он полз молча, хотя и кипел.

 

- А что, господа из министерства по налогам и сборам… - проговорил Фомин. – Слабо вам пойти сейчас да корочками помахать? Глядишь, бандюганы обкакаются, сядут в свои джипы и в панике покинут место событий… Или против бандюганов ваши корочки не канают?

 

Матвей недобро зыркнул на Фомина.

 

- Ох ты… - мотнул головой Фомин. – Прям прожог взглядом. А ты чего меня прожигаешь – ты вон спустись вниз, да этих ребят прожигай, а я отсюда посмотрю, в ком в первом дырки появятся…

 

Фомин негромко, но едко засмеялся.

 

- А ты чего такой веселый, Игорь Сергеич? – недовольно буркнул Матвей. – Мы влипли, так ведь и ты влип.

 

- Ну, ты же видишь, что мое ружье при мне… - сказал Фомин. Ружье и правда было при нем, как раз сейчас он вынул его из чехла и собирал. – А пока оно со мной, я не влип. Я в эту байку про охоту сразу не поверил, сомнительно что-то. Потому ружья в машине не оставлял. Как некоторые…

 

Он опять засмеялся.

 

- А если не поверил, так чего поехал? – спросил Яков.

 

- Посмотреть… - ответил Фомин. – Интересно же. Приехала из Москвы баба с двумя морпехами, собирает бригаду куда-то ехать – и вы правда думали, что коз в степи стрелять?

 

- То есть, ты понимал, что мы можем влипнуть, и поехал? – уточнил Матвей.

 

- Ну, а что же? – пожал плечами Фомин. – В жизни все надо попробовать самому. Не в книжках про это читать, а лично руками потрогать. У меня вот в жизни все было – и большие деньги, и малые, и наркотики. Даже негритянку трахал. И на войне был. Вот только на правительство еще не работал.

 

- Теперь работаешь… - обнадежил его Яков.

 

- Ага… - хохотнул Фомин.

 

– Только я как-то иначе это себе представлял – работу на правительство... – пробормотал Матвей. – Думал, когда ты работаешь на правительство, то это не на тебя охотятся, а ты охотишься.

 

- Ну, вот такое у нас правительство… - разведя руками, опять хохотнул Фомин.

 

Они подобрались к краю крыши и глянули вниз.

 

- Наши джипы стоят… - проговорил Матвей.

 

- Болит душа-то? – поддел его брат. – Уже, поди, представлял, как девок по городу будешь на «Хаммере» катать, а тут из рук уплывает…

 

- Иди ты… - буркнул Матвей.

 

- Это тебе за жирок ответочка! – процедил Яков.

 

- Родственнички… - оборвал их Фомин. – Предлагаю вот что: вы спускаетесь к джипам вот по этой лестнице. А я вас, если понадобится, прикрываю отсюда. А потом мы все уезжаем на большой белой машине. Ключи-то, надеюсь, ты не забыл? – обратился он к Матвею.

 

- Не забыл… - ответил тот.

 

- Вот видишь… - нравоучительно заметил Фомин. – Оружие не взял, а ключи – не забыл. Не та у тебя иерархия ценностей. С такой иерархией ты в пищевой цепочке на самом низу, где-то с зайцами и мышами.

 

- А ты? – дернулся Матвей.

 

- А я, как и положено человеку – наверху… - солидно сказал Фомин. – Ну, так вы идете или нет?

 

- Идем! – зло сказал Матвей. – Яков, за мной!

 

Однако Яков не двинулся с места.

 

- Ты чего? – зло зашипел Матвей.

 

- Свалюсь я! Свалюсь! – забормотал Яков. Матвей и Фомин переглянулись – толстяк Яков и правда вряд ли спустился бы по металлической, малонадежной на взгляд, лестнице.

 

- И что делать? – спросил Матвей.

 

- Пристрелить! – беззаботно сказал Фомин.

 

Оба Алферовых уставились на него, выпучив глаза.

 

- А что ты думал, Яша?! – спросил Фомин толстяка. – Нянькаться здесь с тобой будут? Или ты спускаешься, или мы тебя здесь оставляем этим бандюганам на сувениры. Они, как узнают, что ты из налоговой, наварят из тебя холодца!

 

Яков покрылся потом.

 

- О! – удовлетворенно сказал Фомин. – Начался резкий сброс веса. Вот ты посмотришь, Матвей, он сейчас на глазах худеть начнет!

 

- Игорь Сергеич, хватит! – одернул его Матвей. Брата ему все же было жаль. Он подумал даже, не вернуться ли им к слуховому окну, через которое они выбрались на крышу, но понимал, что выбраться на улицу через гостиницу у них не выйдет.

 

- Яша… - мягко проговорил Матвей. – Давай. Я первый, ты за мной. У тебя получится. А так придется нам вместе здесь помирать… Мама-то наша не одобрит…

 

Фомин хотел что-то сказать, но промолчал, с интересом на это глядя.

 

- Давайте вы вдвоем.. – заговорил Яков. – А я уж как-нибудь. Не до утра же они в этой гостинице будут… А помру, ну значит, отвечу за грехи.

 

Яков заплакал.

 

- Долбануться можно! – сплюнул Фомин. – Сколько времени болтаете - уже спустились бы. Так, одно из двух: либо ты, Яша, лезешь вниз, либо я в тебя тут же стреляю и сбрасываю. Ну?

 

Яков уставился на Фомина. Тот поднял ружье и помотал стволом. Матвей смотрел на Фомина, не в силах понять, то ли это педагогика, а то ли всерьез. Яков побледнел и задом пополз к краю крыши…

…Семен Каменев выбрался из гостиницы какими-то коридорами, найти и пройти которые, думал он, можно только спьяну, а он и был до сих пор пьян. Ему все время казалось, что он идет не туда, перед каждой дверью он думал, что она не откроется, за каждым поворотом коридора подозревал тупик. Однако двери открывались, и тупиков так и не было. В конце концов он оказался внизу, в подвальном этаже. Прихватив с полки для бодрости найденный наощупь молоток, он пошел по подвалу, надеясь встретить дверь или окно. Окно и нашлось. Он вылез в него и только собрался было дать деру, как позади раздался истошный женский крик:

- Это один из них! Это один из них!

- Руки! Руки подними! – закричал сзади какой-то мужик.

Каменев, успев сунуть молоток в рукав, поднял руки и начал медленно поворачиваться.

- Я просто шофер, водила, дальнобойщик! Вон стоит мой грузовик! – одновременно кричал он плаксивым голосом.

- А чего же ты бежал? – спросил его мужик, уставив прямо в грудь Каменева помповое ружье.

- Так стрельба… - несмело пожал плечами Каменев. – Кто хочешь побежит.

- Из ихних? – спросил мужик стоявшую рядом с ним женщину, в которой Каменев признал дежурную «Пеликана».

- Из ихних! – часто закивала бабенка.

«Вот паскуда!» - подумал Каменев, трезвея от ярости.

- Я водила… - повторил он. – Братан, чего ты слушаешь эту дуру?

- Пошли! – мужик ткнул его стволом в грудь. – Иди, иди. Сейчас с тобой разговор будет.

В ночи слышались крики и редкие выстрелы.

Каменев шел впереди мужика, спотыкаясь, так, чтобы тот к этому привык. В конце концов, Каменев споткнулся еще раз и упал.

- Пьяный что ли? – зло спросил мужик и нагнулся.

Каменев тут же ударил его молотком в голову. Мужик повалился на землю. Он был еще жив, а добивать его у Каменева не было времени. Подобрав ружье и нашарив в карманах пачку патронов и рацию, дав мужику по голове еще прикладом, Каменев пригнувшись забежал в тень и оглянулся.

«Втравили в историю однополчане! – думал он. – Знали и не сказали!»..

- Брать того, что в желтой куртке! – вдруг закричали в рации.

- Я вижу его, вижу! - заорал в рацию Семен. – Он возле мусорных баков.

Этим Каменев хотел освободить себе дорогу к стоянке, которая была по другую сторону гостиницы. Но в тот момент, когда он, довольный своей шуткой, приготовился короткими перебежками миновать освещенный двор, он вдруг увидел в свете уличных фанарей, как мимо мусорных баков бежит человек в желтой куртке! За ним бежало трое молодых парней.

Каменева обдало жаром. «Да как же это?! Твою мать! Ну, я же не специально!». Каменев вскинул ружье, положил палец на спуск и… не нажал на него. Спустя мгновение момент был упущен – Плотников и его преследователи скрылись в темноте.

«Что же это я? – растерянно подумал Каменев. – Ну да, не выстрелил. Ну так у меня задача – добраться до стоянки, выбраться отсюда». Но Каменев чувствовал, что не по этому не нажал на спуск. «Какая на хер задача? – зло подумал он. – Обосрался. Магазинчика тебе жалко». Он вдруг понял, что и в самом деле ему, чуть не впервые за прожитые годы, было жаль барахла, жаль жизни.

Тут вдруг он снова увидел Плотникова – тот перебегал дорогу, надеясь, видимо, уйти в аллею. Два человека бежали за ним, стреляя из пистолетов. Каменев снова вскинул ружье, и опять не выстрелил. «Он же сам велел нам уходить»… - сказал себе Каменев. Однако уговорить себя не получалось. Спрятав ружье под куртку, Каменев, горбясь, пошел прочь от гостиницы, стараясь не попадать в свет фонарей.

Метрах в ста от гостиницы он оглянулся и вдруг увидел мчащийся по дороге огромный черный «Хаммер». «Наши…» - счастливо подумал Семен. Он поднял руку. «Хаммер» остановился, дверь распахнулась и Яков Громов закричал:

- Давай, быстрей!

Едва Семен вскочил в машину, она сразу рванулась с места.

Они гнали прямо по трассе в полной тишине. Семен оглянулся – машина была набита под завязку: здесь был Андрей, Филипп, Фадеев, оба Громовых и Жанна.

- Ну что, Сема, живой? – спросил Семена Андрей. – Как же ты выбрался?

- Да выбрался уж… - мрачно, но весело, сказал Семен, и добавил: - Это нам, морпехам, для разминки!

Яков Громов оглянулся со своего места и заметил, что Семен при оружии.

- Ого, Сема, где ты эту штуку раздобыл? Ты же был пустой…

- Да дал тут одному по башке… - довольно сказал Каменев.

- Орел! – одобрил Яков. Семен хотел было ответить что-то, в красках рассказать о своем подвиге в сражении, но осекся – вспомнил, как видел убегавшего Плотникова и не выстрелил в его преследователей. От воспоминания стало так больно, что Семен, неожиданно для себя, закричал Жанне, сидевшей здесь же, на заднем сиденьи:

- Если ты работаешь на правительство, то кто же это такой смелый, чтобы на тебя нападать?

Жанна уставилась на него и явно не знала, что сказать. При этом она чувствовала, что ответ на этот вопрос хотели бы знать и остальные.

- Ну так у меня же на лбу не написано, что я работаю на правительство! – отрезала она, оскалив зубы.

- Хватит, не орите! – прикрикнул на них Громов. Оба умолкли. Жанна заплакала.

- Жанна, может, имеет смысл позвонить твоему начальству и сказать, что у нас некоторые проблемы? – сказал Яков.

Жанна, шмыгая носом и совсем перестав быть той командиршей, какой она была все эти дни, не замечая, что все стали говорить ей «ты», пробормотала усталым голосом:

- Может, и имеет…

Они свернули в какой-то проулок, Громов выключил фары. Жанна вытащила тот самый секретный телефон и начала звонить. Но никто не брал трубку…

10.

- Десятого их было сто тысяч, а двадцать четвертого, несмотря на все предпринятые вами действия, - сто пятьдесят тысяч! – зло проговорил Хозин. – Эдак к моим выборам они всей Москвой будут ходить протестовать! Это что? Как это?!

Шурков сидел напротив, через стол. Весь онегинский лоск слетел с Шуркова еще в начале этого разговора. Шурков уже давно изнемогал от этой экзекуции. Хозяин и без политтехнологов знал много злых слов, и в частной беседе совершенно не стеснялся в выражениях. Как иголкой, Шуркова кольнула мысль о том, что разговор могут записывать, а это значит, что какие-то ребята в серых костюмах сейчас слушают, как Хозяин распекает его, Шуркова, и, вполне вероятно, бьются от смеха головами об столы. Шурков как-то особо ярко это себе представил.

- И что это за интервью? Какие на хрен лучшие люди страны вышли на площадь?! Вы их еще куда-нибудь лизните!! – закричал Хозяин. – Охренели совсем. Заманеврировались! То вы мне поиграть в Горбачева предлагали, то теперь эту шваль, бандерлогов этих, лучшими людьми страны называете! А мы тогда кто?!

Хозяин откинулся на спинку кресла и уставился на Шуркова. Тот понял, что Хозяин ждет от него каких-то слов.

- Пока слова действуют, надо действовать словами… - начал Шурков. – Они митинг – мы митинг. Ну да, у них народу больше, но кто по России это знает? Телевидение пока у нас…

- Пока?! – Хозяин аж захлебнулся какими-то словами, которые просились наружу. – Пока?!

Шурков вспотел – оговорка была дурацкая, машинальная, из тех, что не воробей.

- У меня иногда возникает такое чувство, будто вы полагаете, что незаменимы… - едко сказал Хозяин. – Более того, у меня такое чувство, что вы считаете себя главным. Я интернет-то читаю. Ишь, серый кардинал!

- Вы же понимаете – всякую чушь пишут в интернете, может, специально, чтобы вас позлить, нас с вами разругать.

- Одни пишут, а другие – верят! – жестко сказал Хозяин. - Какой же я нацлидер, если всем, оказывается, руководит Серый кардинал!

Шурков промолчал – а что тут сказать?

- Кто мне обещал наладить контроль за интернетом? – угрюмо буркнул Хозин. - Кто обещал армию троллей, которые напишут столько говна, что нормального слова и видно не будет?

- Ну так пишут!

- А чего же тогда нормальные слова видать?! Мало значит пишут! Что это за хрень про мои рейтинги, это вы мне можете объяснить? Что это за падение?!

- Ну так надо же иногда говорить правду, полуправду – тогда и вранье проскальзывает. Это технология такая. Как детский парацетамол – сладкое, чтобы легко глоталось горькое. Да и хоть какая-то политическая жизнь должна быть в стране… - заговорил Шурков.

- Вот только не надо мне втюхивать детский парацетамол! После моих выборов будет политическая жизнь, я им ее устрою! А пока – не дышать и не пердеть без команды!

Хозяин помолчал.

- Велено было организовать митинг в мою поддержку… - начал он, засопев.

Шурков молчал – он уже понимал, что будет дальше.

- Видел я этот митинг… - свирепел Хозяин. – Три жида в два ряда! Даже по Первому каналу не смогли его нормально показать. Сколько денег было отпущено, на сколько человек?!

- На двадцать тысяч… - проговорил Шурков.

- И где же там было двадцать тысяч?!

Шурков хотел было сказать, что двадцать тысяч было, но спохватился – уж лучше молчать.

- Не пришли? Разбежались? – Хозяин навалился грудью на стол. – А знаете, что это означает?

Оба помолчали.

- Ни в хуй они не ставят ни вас, ни меня! – тихо и злобно сказал Хозяин. – На тебя, Шурков (он впервые сказал ему «ты») мне и самому насрать, а вот на себя – нет. Ты мне какие сказки сочинял? Ты сколько обещал мне стабильности? Годы? А тут с каждым днем народ все шальнее. Так и до революции дойдет.

- Так, может, и хорошо, чтобы быстрее дошло? – невозмутимо сказал вдруг Шурков.

Хозяин оторопело уставился на него.

- Пусть народ сейчас, именно сейчас, восстанет, пока армия и полиция вас еще слушаются… - пояснил Шурков. – Постреляют, накостыляют, пар с обоих сторон выпустится – и будем дальше строить суверенную демократию. Лет на двадцать урока хватит.

Хозяин отвалился на спинку стула. Эту позу – вполоборота, одна рука на подлокотнике согнута, другая вытянута на стол – посоветовал ему когда-то Шурков. Хозяин привык к ней. При такой позе никому не надо было пояснять, кто в доме хозяин, и кто в стране нацлидер. При такой позе всегда получалось, что собеседник рапортует барину. Шурков давно заметил, что эту позу Хозяин полюбил – он и на встречах с западными лидерами, в Белом доме, усаживался так, что непонятно было, кто же тут гостеприимный хозяин. Шурков понял, что идея про пар понравилась Хозяину.

- Думаешь, надавать им по головам? – спросил Хозяин.

- А разве это не есть ваш план? – осторожно спросил Шурков. Хозяин хмыкнул.

- Ну, может пока не в Москве… - заговорил Шурков. - Начать с какой-нибудь провинции. И не бить – так, потаскать по милициям, пусть в дежурке посидят. Может, этого и достаточно будет.

- Что мне с провинции? – вдруг опят нахмурился Хозяин. – Они там пусть хоть замитингуются – их не видать. Москва! Надо, чтобы в Москве было чисто. Ты же говорил, что все оппозиционеры у тебя на ниточках. А, Карабас Барабас? Взбунтовались твои буратины?

Это был удар под дых. Шурков и впрямь не раз говорил, что все лидеры оппозиции у него под колпаком и на каждого есть управа. Это было вранье, но до поры оно действовало. Разные акции оппозиции можно было толковать как необходимость имитировать хоть какую-то политическую жизнь в стране, как театральные постановки. Митинг же на Болотной за имитацию выдать было нельзя. И точно также ни на кого в этом митинге не было у Шуркова управы. И даже соврать он не мог осмелиться.

- Вот они на 24-е митинг собрали, еще больше пришло. Грозятся и дальше протестовать, а потом и мои выборы сорвать.

Хозяин уставился на него своими белыми глазами. Шурков понял, каких слов ждет от него Хозяин. Но не мог набраться духу, чтобы эти слова сказать.

- Как думаешь, на понт берут? – спросил Хозяин.

- Конечно, на понт….

- Это твое мнение или ты ручаешься за это?

Шурков почувствовал, что промок до трусов. Как и за что он мог ручаться – с тоской подумал он. Вдруг он вспомнил о Жанне. Она могла сделать чудо.

- Ручаюсь! – твердо сказал Шурков.

- Ну, ладно… Ладно… - сказал Хозяин, отваливаясь от стола на спинку кресла и принимая все ту же свою позу – одна рука на подлокотнике, другая – на столе. – Смотри. Но кажется мне, что за годы стабильности не тем порошком ты гражданам нашей великой страны мозги промывал. Все равно много у них оставалось в мозгах этой демократической плесени. И видишь – зацвела!

- Промоем! – сказал Шурков. Он никогда так не говорил с Хозяином и с тоской подумал, что Хозяин, кажется, это заметил. К тому же, по лицу катился пот, это тоже было впервые, и Хозяин, кажется, заметил и это.

Собрав последние силы, Шурков вышел из кабинета. Дорога до своего кабинета показалась Шуркову бесконечной. Там он упал в кресло. Помощница в приемной, проводившая босса недоуменным взглядом (никогда его таким не видела), приоткрыв дверь, осторожно просунула голову в кабинет.

- Коньяку! – проговорил осипшим голосом Шурков.

Помощница через минуту появилась с подносом, на котором был бокал и полная бутылка – видать, понимала, что минимальной дозой не обойтись.

Шурков налил, хлебнул. Потом вспомнил про телефон и полез в карман – не звонил ли кто? Увидел, что звонила Жанна, и тепло потекло по жилам – то ли и от коньяка, а то ли от того, что Жанна сулила чудо. Шурков подумал, что не худо бы, если это и правда какая-то там машина времени, отгогнать все назад, к тому времени, когда Ельцин решал, кого оставить на царстве. И уж теперь Хозяина не было бы в списке кандидатур!

«Может, все уже срослось?» - подумал он, мечтая об этом так, как не мечтал ни о чем в жизни.

Он нажал кнопку вызова.

11.

Телефон зазвонил и Жанна вздрогнула. Всем телом она почувствовала, как изменилось настроение в «Хаммере» - все смотрели на нее и ждали ее разговора.

- Да… - ответила она.

- Что у вас там? – спросил Шурков.

- На нас напали. Целый отряд напал на нас… - проговорила Жанна.

Шурков молчал. Жанна не могла его видеть, и хорошо – известие о нападении пришибло Шуркова как дубиной. Он глотнул коньяку и осипшим голосом спросил:

- Ну, так вы ушли? Ушли?

- Ушли… - кивнула Жанна.

- А эта штука? Объект у вас?

- У нас… - ответила Жанна.

- Но напали-то чего? – спросил Шурков. – Что им было нужно?

- Эта штука и была нужна… - ответила Жанна. – Они знали человека, у которого она лежала в рюкзаке и охотились именно за ним.

«Твою мать…» - Шурков почувствовал ужас, которого не чувствовал никогда. Он даже не предполагал, что может так испугаться. Все же кавказской крови в нем было много, и воспитание было таково, что когда однажды в школе, в Липецке, куда они уехали с матерью, на него кинулся пацан с ножом, Шурков схватился за лезвие рукой и отобрал нож, хоть и изрезал руку до кости. Сейчас, при воспоминании, руку начало болезненно тянуть. Шурков помахал ею.

«Второе нападение за неделю! Неужели Хозяин прознал про эту затею? – подумал Шурков. – Не совпадение ли – этот сегодняшний разнос и это нападение? Да нет, не может быть».

- Будьте пока на месте… - строго сказал он. – Я все улажу.

После этого он сразу отключил телефон.

«Что же я улажу? - подумал он. – Начну спрашивать – а ну как поймет кто-нибудь что-нибудь?»..

Он начал звонить разным своим друзьям и приятелям из разных кабинетов. Но, видать, известие о накачке у Хозяина уже пробежало по жилам государственной машины – у кого-то обнаружились дела, а некоторые удивительным образом и вовсе не ответили на звонок. Это потрясло Шуркова даже больше, чем разнос у Хозяина. Он знал, что государственной машине нельзя было отказать в коллективном разуме, и если она кого-то списывала в утиль, то обычно не ошибалась.

Он подумал, не позвонить ли министру внутренних дел – может, ему что известно о перестрелке в Челябинске. Но такой интерес наверняка бы удивил министра, нельзя было его настораживать. «К Хозяину сразу побежит…» - с тоской подумал Шурков.

Ему вдруг пришло в голову, что можно ведь просто включить телевизор. Огромная плазма в полстены имелась у него в кабинете. Шурков нашел пульт, включил и начал перебирать каналы. Но круглосуточных новостей из российских каналов не имел почти никто, а кто имел – так это были не новости: до утра крутили записанные с вечера выпуски. Шурков залез в интернет, но и там новостные ленты спали. Шурков понял, что всюду натыкается на созданное им же сонное царство, так устраивавшее его еще совсем недавно, еще утром.

Он вдруг подумал – неужели его и правда могут прогнать? Газеты не раз и не два отправляли его в отставку – иногда он и сам подбрасывал журналистам эти слухи, для создания все той же «хоть какой-то» политической жизни. Тогда ему было весело, но и тогда где-то в глубине души жила тревога – может, лучше так не шутить?

Он вспомнил, что Наполеону (он давно мерил себя Наполеонами и Черчиллями) было 46 лет, когда он все потерял. «А мне-то 47-мь… - подумал он. – Дольше Наполеона продержался»… Но эта мысль теперь не доставила ему удовольствия.

«И что теперь – остров святой Елены?» - пришло в голову Шуркову. Он вдруг злорадно захихикал. «Посмотрю я на вас, посмотрю!» - с пьяной ненавистью думал Шурков. Получившаяся за последние годы государственная машина была такова, что и он уже мало что в ней понимал. Но у него она хотя бы работала – иногда, через раз. «Поищете вы, где у нее кнопка! - подумал Шурков. – Поищете! Со мной-то все идет вразнос, а без меня вообще развалится за три дня».

Эта мысль развлекла его, но ненадолго. Шурков потер лоб и с удивлением уставился на пальцы – пальцы были мокрые, лоб был в поту. «Что со мной?.. – подумал он. – Как я устал… Как я устал»…

Он взял трубку и нажал вызов.

- Да… - сразу же ответила Жанна.

- План такой… - заговорил он, делая уверенный голос. – Пересидите где-нибудь дня два. А потом все равно езжайте до места. Все равно, слышите?

- Слышу… - отозвалась Жанна.

- Ну и все… - сказал Шурков и отключил телефон.

12.

Жанна опустила трубку. Она чувствовала, что все напряженно ждут ее слов.

- Велено где-то пересидеть… - сказала она.

- Что пересидеть? – зло спросил Иван Громов. – Мы что – мышки, в травке спрячемся? Надо узнать, кто напал на нас и зачем. Тогда все сразу станет ясно.

- Братан дело говорит… - кивнул Яков Громов.

- Плотникова могли взять живым – и тогда те, кто на нас напал, могут узнать, куда мы направляемся… - сказала Жанна.

Громовы обменялись мрачными взглядами. В машине настала тишина.

Тут у Филиппа запиликал телефон. Он схватил трубку.

- Филипп, ты где? – спросил его Костя Варфоломеев,

- Костя, как же я рад тебя слышать! – с облегчением провогорил Филипп. – Марьяна с тобой?

- Да, мы вместе ушли… - быстро проговорил Варфоломеев. – Ты как?

- Мы тоже ушли… - сказал Филипп. – Говори где вы, мы приедем за вами.

- Откуда же я знаю? – ответил Варфоломеев. – Город-то чужой. Скажи лучше ты адрес, мы возьмем такси и приедем…

У Филиппа не умещалось в голове: с одной стороны война, а с другой – можно, оказывается, просто взять такси и приехать. Но он вылез из машины, дошел до какого-то дома, разглядел на нем табличку и сказал Косте адрес.

- Хорошо… - сказал Костя. – Мы скоро.

Филипп влез обратно в «Хаммер» и сказал:

- Костя с Марьяной нашлись.

- Ладно… - кивнул Громов. – А остальные-то где? Эти, налоговики хреновы…Удрали поди…

Андрей Каменев вытащил телефон и начал звонить. К его удивлению, Матвей взял трубку.

- Вы где? – прокричал Матвей так, что было слышно и остальным.

- Да вот стоим тут у какого-то дома… - ответил Андрей. – А вы?

- Ну и мы стоим у какого-то дома… - ответил Алферов. – В какую фигню вы нас втравили, Андрей?

- Я ничего не знал, как и ты! – отрезал Андрей.

Алферов тяжело дышал в трубку – видать, приходил в себя.

- Кто с тобой? – спросил Андрей.

- Яшка и Левка… - ответил Матвей.

- И что думаете? – спросил Каменев.

- А вы с Семеном что думаете? – спросил его Алферов.

Андрей задумался – в самом деле, что же делать? Он посмотрел на Громовых – эти-то пойдут с Жанной до конца, у них приказ. «Ну, и мы их не бросим…» - решил Андрей.

- Мы остаемся в деле… - сказал он.

Алферов молчал.

- Что с Плотниковым? – вдруг спросил он.

- Кто же знает? – пожал плечами Андрей. – Взяли его – только это и знаем. Да выходит еще, что братана его нету. Остальные вроде нашлись.

Тут он вспомнил что-то и тяжело добавил:

- Кроме деда…

- Ладно, мы тоже остаемся… - решительно сказал Матвей. – Тем более, Яшке понравилось – он уже худеть начал. Где вы, куда ехать?

Андрей вопросительно посмотел на Филиппа и тот назвал адрес. После этого Андрей спрятал трубку в карман и уставился в окно.

- Надо вернуться за Плотниковым… - вдруг сказал Яков Громов. - Заодно узнаем, кому это мы так нужны и зачем. Да деда найти – рассчитаться.

- Никуда не надо возвращаться… - угрюмо сказала Жанна. – Сейчас приедут остальные и мы заляжем на дно, как нам велено.

Громов посмотрел на нее и вдруг вскипел:

 

- Я, Жанна Вадимовна, старый русский солдат. Я в говне не участвую. А то, куда вы нас втравили, именно говно, ваше кремлевское говно. И нам, простым воякам, остается только держаться друг за друга и не сдавать своих. А мы сдали Плотникова, сдали своего!

 

- Да какой он нам свой?... – буркнул Семен.

 

- Сема, ты мозги в своем рыбном магазине оставил?! – оскалился Громов. – Если бы в Совмине мы вот так разбирали, кто свой, кто не свой, что бы с нами было? Он с нами пошел и за нас, дураков, сейчас, думаю, муки принимает. Значит, за нами должок.

 

Он помолчал.

 

- Я возвращаюсь… - сказал он, наконец, не глядя ни на кого. – Кто со мной?

 

- Обижаешь, брат… - недовольно проговорил Громов-младший. – Я с тобой по-любому.

 

- Яша, не грузись, я тоже иду… - проговорил Каменев-старший.

 

- Ребята… Простите, ребята. Наболтал я что-то фигни. Можно мне с вами? – пробормотал Семен.

 

- Протрезвел? – строго спросил Громов.

 

- Да уж протрезвел… - ответил Семен.

 

- Хер с тобой, пошли. Кровью смоешь, сука. Своей или чужой.

 

Филипп со своего места смотрел то на одного, то на другого.

 

- Да куда же вы пойдете? – наконец, спросил он. – Адреса будете спрашивать?

 

- Зачем адреса? – вдруг весело сказал Иван Громов. – Плотников же в твоем пуховичке? А ты у нас человек важный. Так что мы, чтобы тебя не потерять, к курточке твоей маячок пришпандорили. На него и пойдем…

 

Какой ни мрачной была ситуация, однако и Громовы, и Каменевы засмеялись.

 

- Никуда вы не пойдете! – снова сказала Жанна, стараясь, чтобы голос звучал твердо. – Я приказываю – оставаться здесь!

 

- Вот сказал мне Плотников: прикажут в мать родную стрелять – будешь? – проговорил Иван Громов. - Это он не про приказ меня спросил и не про мать в общем-то. Это он мне напомнил, что у меня есть мозги и совесть еще не вся вытекла из простреленной груди. Ну, может, она и не в груди, но у меня много дырок лишних от нашей-то солдатской жизни… Так что засуньте себе ваш приказ в вашу очаровательную задницу… Вы с Филиппом остаетесь здесь – ждать остальных. Если нам не повезет совсем, то доберетесь до места без нас. А повезет – с нами.

 

Иван отвернулся от Жанны и разом словно совсем забыл о ней.

 

- Семен, там позади заднего сиденья автоматы в сумках… - сказал Иван. – Давайте вооружаться…

 

Жанна задохнулась. «А что я могу?!» – беспомощно подумала она.

 

13.

- Ну, и что это за фигня? – удивленно спросил Шрам Осинцева. Они сидели друг против друга за большим деревянным столом, посредине которого стоял черный куб, выглядевший как картонный.

- Что это за хренотень? - спросил Шрам, глядя на Осинцева.

Осинцев нервно сглотнул. Он так и не выяснил, что же за штуковину имел при себе Филипп. Черный куб был для него такой же неожиданной находкой, что и для Шрама. Но Осинцев понимал, что надо что-то придумать – иначе не видать денег, да и не жить.

- Как я понял из разговоров, это что-то вроде навигатора… - проговорил он. – То ли золото он указывает, а то ли алмазы. В общем, ценности. Инопланетная штуковина.

- Ты мне чего это лепишь? - угрожающе заговорил Шрам. – Инопланетян придумал…

- Борис Абрамович, - взмолился Осинцев. – Ну, вы же взяли человека, у него давайте и спросим. Я же у них при кухне состоял, человек маленький, кто же мне расскажет?

- Ладно, давай спросим… - кивнул Шрам. Он крикнул, в дверь заглянул какой-то паренек с автоматом, и Шрам велел привести пленного.

Осинцев хотел уйти, но Шрам удержал его. Осинцев вспотел, ему было не по себе. Он смотрел в стол, мечтая провалиться куда-нибудь от стыда.

Тут открылась дверь. Осинцев поднял голову и от удивления разинул рот – перед ним стоял Плотников. Осинцев нервно сглотнул горячую слюну. Ситуацию становилась еще хуже – Плотников о предназначении загадочного куба вряд ли знал больше Осинцева.

- Узнаешь? – спросил Шрам. – Того взяли?

Осинцев в ужасе смотрел на Плотникова. Тот улыбнулся.

- Того… - сказал Осинцев. – Ты уж прости меня, Филипп…

- Бог простит… - усмехнулся Плотников. Осинцев понял, что Плотников почему-то не намерен называть своего имени. Вытаращив глаза, он смотрел на Назара и ничего не понимал.

- Богу богово, а слесарю – слесарево! – сказал Шрам. – Как там тебя, Филипп! Ну-ка, поясни нам, что это за штуковина…

- Вообще не пойму, какие ко мне вопросы и по какому поводу… - ответил Плотников.

- Уважаемый… - заговорил Шрам, глядя на Плотникова исподлобья. – Я послал тридцать бойцов, разнес мотель, и все только для того, чтобы позадавать тебе вопросы. Что это?

- Впервые вижу… - сказал Плотников.

- Ишь ты… - успокоенно проговорил Шрам. – Значит, вещь, не соврал дед.

Тут он посмотрел на Осинцева, потом на Плотникова и что-то мелькнуло в его глазах.

- А ведь это он тебя сдал! – весело сказал Шрам.

Осинцев побелел и затрясся.

- Смотри! – крякнул Шрам. – Стыдно ему!

Шрам захохотал, ситуация доставляла ему все больше удовольствия.

– Старик уверяет, что вот эта штука – что-то вроде электронной карты всех кладов в мире. Что-то типа джи-пи-эс-навигатора. Так? - спросил Шрам.

- Ишь ты… - проговорил Плотников и покачал головой.

- Так? – еще раз спросил Шрам.

- Ну, так это он сказал, с него, как я понимаю, и спрос должен быть… - ответил Плотников.

Осинцев похолодел и взмок одновременно. Ему даже почудилось, что из него потекло. Однако он боялся пошевелиться и поэтому не проверил.

- Сколько он обещал тебе за нас, Иуда? – спросил Плотников, глядя на Осинцева.

У Осинцева затряслось все лицо, губы, шеки – все поползло в стороны.

- Ого, дед! – развеселился при виде этого Шрам. – Это ты его так боишься или меня?

Он еще полюбовался на Осинцева, которого, похоже, должен был вот-вот хватить удар, и повернулся к Плотникову.

- Обещал я ему хорошие деньги… - сказал Шрам. – Но за товар, а не за непонятную фигню. Еще раз спрашиваю – что это?

- Я думаю, с этой штукой ты можешь получить все сокровища мира. И всю власть над миром… - пожав плечами, сказал Плотников.

- Ого! – сказал Шрам. – Прямо всю?!

- Всю… - подтвердил Плотников. – Так что сколько бы ты ни дал старику, все будет мало. Ты все возместишь.

Шрам погладил бритую голову, потом крикнул. В дверь заглянул все тот же паренек с автоматом. Шрам кивнул на Осинцева:

- Скажи, пусть рассчитаются с ним. Только деньгами рассчитаются, а то еще пристрелите. И пусть идет.

Осинцев совершенно не чувствовал ног, но кое-как, за счет рук, он выбрался из-за стола и, шатаясь, целую вечность шел до двери. Выйдя за порог этой комнаты, он, едва что-то понимая, прошел еще куда-то, где ему был вручен черный небольшой чемодан.

- Ну, дед, повезло тебе! – с завистью при этом сказал паренек с автоматом. – Заживешь теперь!

Осинцев вышел на улицу. Мороз освежил его.

«Заживу?..» – подумал он. Глаза Плотникова вспомнились ему и сердце старика сжалось. Тут же он понял, что надо убираться отсюда как можно быстрее – Шрам мог ведь и разозлиться, узнав, что в руках у него не тот человек. Осинцев запахнул куртку, взял чемодан под мышку и пошел к трассе, видневшейся в ночи фарами проезжавших по ней машин.

14.

Проводив Осинцева взглядом, Шрам повернулся к Плотникову и некоторое время смотрел на него в упор. Однако Плотников не опустил глаз и смотрел на Шрама безмятежно, будто и не ждал плохого. Шрам удивился – привык, что людей начинает потряхивать от одного его взгляда.

- Что, кремень? - хмыкнув, сказал Шрам. - Ну что ж, давай с тобой поговорим… Как тебя зовут?

- Назар… - ответил Плотников, задумавшись.

- А как же? – удивился Шрам. – Старик говорил, что Филипп. Разве не ты Филипп Третьяков?

Плотников усмехнулся.

- Не я… - ответил он. - Да это ничего. Филипп не больше моего знает

- А ты чего такой спокойный, Назар? – спросил Шрам. - Неужели не боишься?

- А чего бояться? Все в руках Господа.

- Вот как… - крякнул Шрам. – А если я тебе сейчас буду уши резать – это в руках Господа?

- Если бы Он хотел пронести мимо меня эту чашу, меня бы здесь не было. И если тебе удастся отрезать мне палец, значит, Он так решил.

- А, что, может не удасться? – удивленно уставился Шрам.

- Понимаете… - проговорил Плотников. – Вы ведь не у меня эту штуку украли. Вы украли ее у таких людей, которым она очень нужна. И они за ней придут.

Шрам замолчал, пристально глядя на Плотникова. «Врет или не врет?» – подумал Шрам. Внутри него вдруг появилось беспокойство – чувство малознакомое ему и оттого очень ему не нравившееся. Плотников же сидел так спокойно, как никто никогда перед Шрамом не сидел.

- Давай просто поговорим… - сказал Шрам. – Ты объяснишь мне, что это за штука, и если я испугаюсь, то я тебе ее отдам и ты уйдешь.

- Лучше не знать… - усмехнулся Плотников. – Потому что и знания об этой штуке кое-кто может посчитать лишними. А из головы-то у вас их не выковыряешь. Придется вместе с головой…

- Вот я же с тобой как с человеком! – вскипел Шрам. – А ты на понт меня берешь? Пугаешь?!

- Понимаете, уважаемый… - проговорил Плотников. – Я искренне пытаюсь объяснить, что вам надо бежать отсюда как можно быстрее. Как-то раз я должен был лететь на самолете. Но опоздал. А самолет разбился. И я понял, что это Бог меня бережет. Бог обо мне заботится. Позаботится он и в этот раз, уж будьте уверены.

- Вот ни хрена себе! – ошарашенно сказал Шрам. – Вот ты сейчас – ну не сейчас, а через час-два – умрешь, а я буду жить. И как же твой Бог? Ни один поп так уверенно мне не говорил, что Бог мне за него воздаст. А ты знаешь, сколько попов я поставил на счетчик? Знаешь?

- А где уверенность, что Бог не воздал? – улыбнувшись, спросил Плотников. – Может, Он для того и привел вас в этот город, в эту комнату, чтобы разом воздать за все?

Шрам не сводил с него глаз.

- Ишь ты… - проговорил Шрам наконец. – Образованный, значит… Ну, раз образованный, так объясни – что это за херня?

- Херня эта, как вы изволили выразиться, скорее всего устройство, в котором содержится информация, накопленная нашими дальними, дальними предками… - сказал Плотников. – Знания всякие – по физике, по лирике…

- Шутки шутишь? – просипел Шрам. – Шутки со мной шутишь?

- Да нет, нисколько… - ответил Плотников. – Это такая посылочка от предков нам, потомкам. Чтобы мы, дураки, могли исправить некоторые свои ошибки и жить правильно.

- А про клады? Золото, алмазы – ценности всякие – про это здесь есть? – жадно спросил Шрам.

- Наверняка… - кивнул Плотников. – Но все же главное в ней – знания. Опыт поколений.

- То есть, мне лучше сдать ее в академию наук? – уточнил Шрам.

- Ну, в общем-то да… - сказал Плотников. – Сдайте. Если, конечно, вы до доберетесь до Академии.

- Точно, издеваешься! – уверенно сказал Шрам и вдруг коротко ударил Плотникова в лицо. Плотников упал вместе со стулом. Шрам крикнул. В комнату вошел паренек с автоматом и поднял Плотникова.

- Вот ведь жизнь… - сказал Плотников, запрокидывая голову так, чтобы кровь из сломанного носа текла меньше. - Говорю правду, а никто не верит.

- Правду? – засопел Шрам. – Правду?

Он закипал, но тут же оборвал себя – уж очень все было необычно.

- А как эта штука работает? – спросил он.

- Оооо… - сказал Плотников. – Кто бы знал.

- Нет уж… - сказал Шрам. – Сказал «а», говори и «б».

- Да не знаю я… - просто ответил Плотников.

- Не знаешь? – спросил Шрам. Плотников молчал.

Шрам засопел, наливаясь злобой – впервые в жизни человек его не боялся. Шрам подумал - а ну как заметит это кто-нибудь из его парней, и поймет, что так можно – не бояться?!

– Я пойду сейчас попью немного виски – утомил ты меня… - сказал Шрам. - А тебе дам полчаса-час подумать на тему – знаешь ты, как эта штука работает или нет. А мои ребята помогут тебе думать. Думаю, самое большее через час у тебя наступит просветление в мозгу. Внезапное. Будь здоров…

- Ну вот будете вы мне сейчас пятки прижигать, навру я тебе с три короба, и что? – насмешливо спросил Плотников.

Шрам задохнулся. Но тут же подумал: «И правда – что?». Он тяжело посмотрел на Плотникова. Потом глянул на пришедших уже своих парней – те стояли так, что явно и не поняли ничего из этого разговора. «И хорошо…» - подумал Шрам.

- Поговорите с ним, мальчики… - сказал он. – Подготовьте его к нашей беседе. Я через часок зайду.

15.

- Как думаешь, посты они выставили? – спросил Иван Громов своего брата Якова.

- Ваня, они уголовники, какие посты?! – ответил Яков. Он в бинокль разглядывал усадьбу, к которой привел их сигнал маячка. Усадьба по периметру освещалась фонарями. За те десять минут, которые Громовы и Каменевы наблюдали за ней, по двору прошел лишь один человек, выливший что-то из таза в дальнем углу, возле сараев.

- Так… - сказал Иван Громов. – Идем двумя эшелонами: сначала мы с Яшкой, а потом, когда они все бросятся нас убивать, заскакиваете вы и начинаете стрелять им в спины и в затылки. Сразу не идите, следите за двором. Если кто из подсобок в дом побежит, крошите их. Как план?

- Ну… Так… Средней паршивости… - сказал Андрей Каменев. – А если двор контролируется камерами? И хорошо бы взять кого, чтобы узнать, как там комнаты расположены.

- Еще лучше бы взять их в правильную осаду и морить голодом... – хмуро проговорил Яков. – Но времени нет.

Они переглянулись. Все думали, что Плотников вряд ли уже жив. Но они пришли сюда за ним и за живым, и за мертвым. Они скинули куртки и остались лишь в свитерах, поверх которых надели разгрузки с патронами и ножами. Громовы взяли себе пистолеты с глушителями, рассчитывая как можно позже обнаружить себя. Каменевым достались автоматы, да еще у Семена было «трофейное» ружье.

- Ну что, черные волки… - сказал Иван, вспомнив, как звали морскую пехоту в Чечне. – Пошли...

Они с Яковом быстро перебежали пространство от сосен до забора, направляясь к заранее высмотренному темному углу двора. Каменевы напряженно смотрели на это, ожидая, что будет дальше. Дальше было неожиданное: Иван Громов в полный рост, неторопливо, как свой, пошел по двору к дверям дома. Они оказались незаперты. Иван вошел, и тут же за ним бегом пробежал по двору Яков. Каменевы переглянулись – они поняли расчет Громовых: на первых минутах Иван сойдет за своего, а когда разберутся, уже и поздно будет. Да может и спят все в доме – час-то самый подходящий, разбойничий.

Каменевы хмуро посмотрели друг на друга и обнялись – был у с Чечни такой обычай. Потом они пригнувшись побежали к дому, прямо к воротам. Когда они добежали до них, в доме все еще было тихо. Вдруг со звоном вылетело стекло на втором этаже. Потом внутри, как в бочке, грохнула граната. Тут же в какой-то подсобке зажегся свет, и меньше чем через минуту оттуда выскочили люди. С трудом, сцепив зубы, выждав немного, чтобы не стрелять в переднего (иначе те, кто за ним, залягут и перестреливайся с ними потом полдня), Семен Каменев дождался, пока из подсобки выбегут трое, и окатил их длинной автоматной очередью. Он видел, как Андрей перебежал по двору, выбил стекло в подсобке и бросил внутрь гранату. В подсобке ахнуло.

- Чисто! – закричал Андрей.

- Я иду к тебе, прикрой! – закричал Семен.

- Давай!

Тут на самом верху, в мансарде, с треском распахнулось окно, кто-то высунулся оттуда и стал поливать двор из автомата. Однако он уже опоздал – Каменевы были уже под карнизом, автоматчик не мог их достать.

- В двери не пойдем… - проговорил Андрей.

Семен кивнул. Они побежали вдоль стены, нашли темные окна. Андрей подсадил Семена и тот, всадив в окна очередь, ввалился внутрь комнаты почти следом за пулями, весь в разлетавшемся от пуль стекле. Еще кувыркаясь, Семен увидел светлый дверной проем и начал туда стрелять. Встав на ноги, он понял, что в комнате пусто. Подскочив к окну, он втащил Андрея. Было ясно, что на выстрелы вот-вот кто-нибудь прибежит, и они, чтобы расширить возможности маневра, бросились в коридор.

В коридоре сразу стало ясно, что где-то слева идет настоящий бой. Каменевы бросились по коридору вперед и уже дошли до громадного холла перед входом, как вдруг с противоположной стороны холла распахнулась дверь и оттуда выскочил толстый мужик с пистолетом в руках. Семен всадил в него три пули прежде, чем тот успел в первый раз нажать на спуск.

- На нуле квалификация у этого придурка! – проорал Семен брату почти в ухо. – Сдавались бы, идиоты!

Сейчас Семен чувствовал себя почти хорошо. Испытанный им возле мотеля испуг забывался с каждым выстрелом. Семен с удивлением видел, что за годы в торговле не забыл почти ничего из того, что в Чечне сотни раз спасало ему жизнь.

- Вон там стреляют, братан! – прокричал ему Андрей. – Пацаны, думаю, там. Я пошел, прикрой!

- Давай!

Андрею надо было проскочить холл. Из планировки дома было понятно, что из холла ведет лестница на второй этаж и там наверняка была просторная площадка, с которой следовало ожидать обстрела. Андрей собрался, и бросился вперед, стреляя одиночными вверх и влево от себя. Тут же за спиной загрохотал из автомата Семен. Мыслей не было в голове Андрея в этот момент, но какое-то необыкновенное чувство залило его: братан прикрывал его, братан не сдаст! «Пробьемся!» - подумал Андрея, прыгая к противоположной стене и чувствуя, что пуля вроде бы задела его по ноге. Он увидел перед собой удивительным образом уцелевшую стеклянную дверь с цветным рисунком, как на детской. Заскочив туда, он понял, что это и правда детская. Андрей услышал шорох под кроватью и, не наклоняясь, - не было времени – выстрелил несколько раз прямо через матрац. Потом он наклонился и с облегчением увидел, что под кроватью парень лет двадцати с помповым ружьем. «Слава Богу не ребенок …» - подумал он.

Тут наверху раздался шум.

- Братаны, вы как? – закричал кто-то, и Андрей узнал голос Ивана Громова.

Андрей выглянул из «своей» комнаты – Семен радостно улыбнулся из коридора напротив. Тут Андрей увидел, как кто-то идет сзади к Семену по коридору. У Андрея волосы на голове встали дыбом – Семен не видел подходившего, а он, Андрей, не успевал ему об этом сказать. Он вскинул автомат, но Семен перекрывал того, сзади себя.

- Ложись! – закричал Андрей.

Семен недоуменно оглянулся… И тут Андрей увидел, что позади него – Канунников, с большим окровавленным ножом. Андрей с облегчением покачал головой и через холл погрозил Канунникову кулаком.

- Все хоккейно! – закричал Андрей. - А вы?

- Зае…сь - забористо ответил Громов. – Этот детский сад не умеет воевать. Надо было их в мотеле покрошить!

Тут он замолчал на короткое время, а потом прокричал:

- Эй, придурки, кто еще жив! Сдавайтесь, пока не поздно!

- А не пристрелите? – прокричал чей-то голос.

- Да на хрен бы ты нам нужен? – прокричал Иван.

- Ну, так зачем-то вы сюда приперлись… - ответил голос. – Вы же не менты?

- А похоже? – захохотал Андрей Каменев. Он разглядел, что пуля прошила ему икру на правой ноге. «Фигня… - весело подумал он. – Как мы легко отделались».

- Не стреляйте! – прокричал голос. – Мы сдаемся…

16.

У Жанны зазвонил телефон и она вздрогнула.

- Это мы… - сказал в трубке голос Ивана Громова. – В общем, опоздали мы. Плотников умер. Мы едем к вам.

- А вы, вы как? – торопливо спросила Жанна, но Громов уже отключился.

- Они едут… - сказала Жанна. – Плотников убит.

- А остальные? – спросил Матвей Алферов.

- Не знаю… - пожала плечами Жанна и вдруг заплакала.

Филипп хмуро смотрел на нее. «Какая ночь… - подумал он. – Какая ночь»…

Алферовы на белом «Хаммере» подъехали около часа назад, потом такси привезло Костю и Марьяну. Филипп подумал, что это чуть ли не первый раз, когда он рад видеть свою сестру. Они набились в «Хаммер» так плотно, что там быстро стало душно. Время от времени кто-то выходил подышать свежим воздухом. Все молчали. Так прошло время до этого звонка.

Светало. Алферов вдруг вспомнил что-то и начал шарить в бардачке. Лицо его расплылось в довольной улыбке – он вытащил оттуда небольшой термос.

- Чай! Чай! – торжественно сказал он. – Еще дома заварил.

Чай пили по очереди из крышки термоса в той же самой полной тишине. Филипп вышел с этим чаем наружу и смотрел на серевшее небо. В голове было пусто. Филипп не понимал – для чего он здесь, для чего они все здесь? Одновременно он попытался представить, что вот сейчас вдруг говорит Жанне: «Я возвращаюсь», идет на автобус и едет домой, но не представлялось. Он подумал, что все это похоже на полет в самолете – думай что угодно, представляй себя где хочешь, а не выйдешь. «Самолет донесет тебя из пункта «а» в пункт «б», ты на это обречен… - подумал Филипп. – Так и мы обречены на этот путь»…

Он вдруг подумал, что если Плотников знал про все – про Осинцева, про засаду – то, выходит, и про смерть свою знал? От этой мысли Филипп похолодел и почувствовал себя так, как чувствовал лишь однажды, когда умерла мать. Ее сразу после этого обмыли, одели в похоронное и положили на дверь. Говорили, что кто-то из родных должен сидеть с нею до утра, но все так вымотались за те две недели, которые мать умирала, что свалились и уснули кто где. Только Филипп сел перед ней и пытался не уснуть. Мать лежала спокойная и торжественная, как не каждому повезет. Она и умирала так: распорядилась, в чем хоронить, попрощалась со всеми, у всех, перед кем помнила вину, попросила прощения. «Мама наша помирает как генерал!».. – сказал тогда Филипп Марьяне. Сестра, заметил он, его не поняла. Мать умирала две недели. «Каково это – две недели ждать смерти?» – подумал Филипп. Каково, забываясь дремотой, думать, что, может, и не проснешься?

«Выходит, когда Плотников пришел ко мне еще в первый раз, он уже все знал? – подумал вдруг Филипп. – Знал, что едет с нами на смерть? Но зачем?»..

Мать в эти две недели все пыталась ему рассказать о себе: когда она была счастлива, о первом своем муже - отце Филиппа. Филипп сейчас понимал, что надо было все эти дни разговаривать с ней беспрерывно, записывать каждое ее слово, но тогда он все никак не мог поверить, что это и правда конец, финал, финиш. А сейчас не у кого было спросить.

«Так и Плотников – попытался нам, дуракам, что-то рассказать, а мы все – хи-хи, да ха-ха… - подумал Филипп. – Что за животное – человек? Почему до самого края не понимает он ничего? Это так специально устроено? Но зачем тогда, на краю и за краем, человеку это знание? Или правда за краем есть другая жизнь и там оно нам пригодится?».

Он вдруг подумал, что не зря в церкви есть исповедь и покаяние. Исповеди и покаяния не бывает без раздумий над своей жизнью. Если же нет исповеди и покаяния, то и раздумий нет, или почти нет, они откладываются на потом, дальше и дальше, и лишь перед самым концом жизни, в последние часы, если не минуты, человек вдруг задумывается, как он жил и для чего, понимает, что жил не так – а ничего уже не изменить.

«А я вот для чего живу? – вдруг подумал Филипп. – Неужто чтобы найти этот куб и ехать потом с ним неизвестно куда неизвестно зачем? Вот Плотников умер за меня – в прямом смысле, именно за меня, в моей куртке побежал, чтобы я мог уйти. Что же такого я должен сделать, чтобы искупить это?».

На дороге засветились фары. Скоро стала видна и машина – черный «Хаммер». Он остановился. Из обеих машин вылезли люди. Иван Громов открыл багажную дверь «Хаммера». Там лежал Плотников.

- Замучили, суки… - тяжело сказал Иван. – Да, видать, когда стрельба началась, кто-то сунул ему нож под ребро. Ну, мы с ними рассчитались, полностью, всех положили, всех…

Яков Громов залез в машину и вытащил оттуда желтый рюкзак. Он подошел к Филиппу и сунул рюкзак ему в руки, зло сказав:

- На! И никогда больше не теряй…

Филипп открыл рюкзак – там лежал черный куб.

- Это не тот… - пробормотал Филипп. – Мой со мной.

Он скинул с плеча сумку и показал – куб и правда был в ней.

- А это картонка какая-то, муляж, папье-маше… - проговорил Филипп. Он ковырнул этот куб и от него отслоился кусок бумаги. Оцепенев, все смотрели на это.

- Выходит, Плотников загодя эту штуку сделал, с нею и ехал… - проговорил Иван и скрипнул зубами.

Семен Каменев не мог смотреть на Плотникова. Он не знал, помогли бы Назару его выстрелы возле мотеля, но все равно чувствовал за собой вину. «Всякое бывает… - заново услышал он сказанное Плотниковым в мотеле. – Разве знает себя человек?».. Он отошел и начал умывать горевшее лицо холодным снегом.

Яков Алферов вдруг вспомнил, как на слова Плотникова о совести сказал, что выдавливает ее из себя по капле. Якову стало вдруг так тошно, как не было никогда. «Перед кем выпендривался? Зачем?» - подумал он.

Матвей, его брат, смотрел на Плотникова, и снова, как перед могилой матери, думал: «Что же, этим все и кончится?». Ему вдруг стало жаль, что его не было в этом бою. «Так и останусь в самом начале пищевой цепочки… - вдруг подумал он, вспомнив сказанное Фоминым на крыше. – Мышкой. Или зайчиком».

- Надо ехать… - сказала Жанна.

- Куда? – спросил Фомин, не сводивший глаз с мертвого Плотникова.

- Дальше… - сказала Жанна. – В Аркаим.

- Зачем бы это? – спросил Лев Фадеев. Все странно посмотрели на него.

- Если мы не доедем туда, значит, в смерти Плотникова не было смысла… - сказал Иван Громов. – Я правильно понял, Жанна Вадимовна?

- Правильно, Иван… - кивнула Жанна.

- А разве в смерти бывает смысл? – спросил Фадеев.

- Еще какой… - мрачно сказал Фомин.

Все молчали, глядя на Плотникова. И лицо его, и свитер – все было в крови. На руки страшно было смотреть – молодчики Шрама рвали Плотникову ногти, сливая в таз вытекавшую из пальцев кровь. Однако лицо мертвеца было спокойным – он будто спал.

- Кто со мной? – спросила Жанна. – Филипп?

Филипп кивнул.

- Мы тоже с вами, Жанна Вадимовна… - сказал Иван Громов. – Лучше встретить свою смерть в поисках правды. Так, Яша?

Яков кивнул.

- Мы с вами… - сказал Андрей Каменев.

- Само собой… - ответил Громов.

- Я иду… - мрачно сказал Семен Канунников. Громов хлопнул его по плечу.

- А вы? – спросила Жанна, поворачиваясь к Алферовым.

- А куда я денусь? Надо же «Хаммер» отрабатывать… - сказал Матвей, усмехаясь. Все поняли, что дело не в «Хаммере».

- Я тоже с вами еду… - хмуро сказал Яков Алферов. – Есть у меня дело, надо его искупить…

Лев Фадеев исподлобья посмотрел на них и криво усмехнулся.

- Говорил мне папа-покойник, что сынки его от первой жены придурки, а я не верил… - проговорил он. - И правильно не верил – нормальные оказались мужики. Иван, для меня ствол найдется?

- А ты чего, Игорь Сергеич?

- А я что? – пожал плечами Фомин. – Я ничего. Так далеко зашли, что проще уж идти вперед, чем возвращаться.

- Жанна… - проговорил Филипп. – Пусть Марьяна с Костей едут. Не нужны они здесь…

- Мы останемся… - насупился Костя.

- Костя, езжай… - сказал ему Филипп. – Ты сюда случайно втянулся, езжай. Должен хоть кто-то остаться. А то так вообще пропадем, будто и не было.

- Да, молодые люди… - проговорила Жанна, подходя и доставая что-то из кармана. – У вас как я поняла любовь. Так что вот это вам свадебный подарок.

Она подала Косте банковскую карту.

- Только мой вам добрый совет – снимите с нее все как можно быстрее… - сказала Жанна. Потом невесело усмехнулась и добавила:

- И потом сразу бегите подальше, денег хватит…

Костя посмотрел по сторонам.

- Иди… - сказал Филипп. – Марьяна, идите отсюда.

Марьяна начала реветь. Костя взял ее за руку и потащил прочь.

- Жанна Вадимовна, какие указания из Центра? – спросил Яков Громов, отводя взгляд от уходивших Кости и Марьяны.

- А хрен с ним, с Центром… - устало сказала Жанна. Она вытащила из сумки «секретный» телефон, разломала его и разбросала в снег в разные стороны…

Часть третья

1.

 

- Слышал я, какие-то странные у вас хобби, а? – спросил Шуркова Хозяин, усмехаясь и глядя своими белыми глазами на Шуркова как на клопа. Шурков не знал, что и думать – с чего это такие вопросы? И особенно – такой взгляд?..

 

- Что же в них странного? – спросил он, разводя руками и улыбаясь так, будто и правда не видел ничего странного. – Да и какие хобби вы имеете в виду?

 

- Ну, песенки ваши вампирские и роман страшненький про то, что все люди дерьмо, мы в расчет не берем… - усмехнулся Хозяин. – А вот говорят, будто интересуют вас оккультные науки и послали вы куда-то спецгруппу с зданием проникнуть в какие-то сокровенные тайны…

 

Шурков надеялся, что он все-таки не изменился в лице. Он уже несколько дней, с тех пор, как не получил повышения и после беседы с Хозяином, готовил себя к тому, что о Жанне и ее группе станет известно, придумывал разные объяснения.

 

- Да какие тайны? – начал он. – Так, решил проверить одну теорию…

 

- Проверяльщики ваши сегодня утром устроили целую войнушку в Челябинске… - усмехнулся Хозяин. – Угрохали какого-то авторитета с его бандой. Это тоже входило в ваш план?

 

- Уж точно нет… - сказал Шурков. – Видимо, возникли обстоятельства…

 

- Какие? – спросил Хозяин. – Можно уточнить – какие обстоятельства?

 

Шурков лихорадочно соображал. Когда час назад он попытался дозвониться до Жанны, телефон ее не ответил. Где она теперь, он не знал, но предполагал, что она все же доведет дело до конца. «Как она там говорила, что за место? – вспоминал Шурков.- Аркаим! Аркаим!»

 

Хозяин вперил в Шуркова свой взгляд и ему явно не нравилось то, что он видел.

 

- Вот вы, наверно, обиделись, что не вас назначили начальником… - вроде бы благодушно начал Хозяин. – Обиделись?

 

- Да нет, что вы… - ответил Шурков. – Я же все понимаю…

 

- Обиделись… - усмехнулся Хозяин. – А как я мог назначить на такой пост человека, который пишет песни про вампиров и посылает экспедиции искать черт знает что?! Прямо как Гитлер в поисках Грааля! «Индиана Джонс и последний крестовый поход»! Власти над миром захотелось? Или власти над мэром?!

 

Только что придуманный каламбур развеселил Хозяина.

 

- Видите, и без вас обхожусь! Хорошая же шутка? – спросил Хозяин. – Надо записать…

 

- Отличная… - мрачно сказал Шурков.

 

- И про бандерлогов как я придумал, а? – спросил Хозяин.

 

Шурков смотрел на него и не понимал – всерьез ли это? «Назвал своих избирателей обезьянами и веселится… - подумал он. – Очумел. Неужто и у него нервы сдают?!».

 

Шурков давно замечал за Хозяином попытки обеспечить пути отхода. Как-то раз дали денег Венесуэле – как понимал Шурков, это было явно для того, чтобы, когда погонят Хозяина из России, хоть где-то на всей планете были бы ему рады. Другим маневром была попытка поменять часть акций главной российской нефтяной компании на акции западной нефтянки – в этом случае, даже при потере власти, нефтяная отрасль России оставалась бы под контролем Хозяина и его друзей через эти западные акции. Но на Западе тоже, видать, были не дураки, не собирались обеспечивать Хозяину безбедную старость – сделка не прошла. Имелись у Хозяина еще какие-то совершенно невероятные миллиарды в американских банках, но это – и Шурков понимал, и наверняка Хозяин – были зыбучие пески: в любой момент их могли арестовать по решению суда в рамках обеспечения какого-либо иска. Исков же при потере власти будет невпроворот…

 

Шурков иногда размышлял – зачем Хозяину власть? Это была одна из тех мыслей, которые появились у Шуркова не так давно, с тех пор, как жизнь стала наводить на него тоску. Выходило, власть была Хозяину ни для чего. «Да и мне так же… - признавал он. - Ну изобретут специально для меня новый, 376-й, оттенок серого – и что? Неужто верно говорят те, кто считает, что власть должна приносить пользу людям? Да нет, не может быть». Этих мыслей – о пользе – он избегал: они разрушали его картину миру, а создавать другую не было сил.

 

Шурков вдруг подумал, что отсюда надо бежать. Как можно быстрее и как можно дальше.

 

- Какая власть над миром? – заговорил он. – Просто появилась информация, что найден любопытный археологический артефакт. Древний источник энергии, которая может заменить и атом, и нефть.

 

- А зачем нам надо, чтобы можно было заменить нефть?! – недовольно спросил Хозяин. – Или ты это не для нас стараешься?!

 

«Черт! – подумал Шурков, понявший, что фантазия увела его не туда. – Что же это я? Совсем соображать перестал?»..

 

- Прикажите им возвращаться… - угрюмо проговорил Хозяин.

 

Шурков похолодел.

 

- Понимаете… - начал он.

 

- Что я должен понимать? – настороженно взглянул на него Хозяин.

 

- Связь с ними утрачена… - проговорил Шурков.

 

- То есть, эти ребята вышли из-под твоего контроля? – уточнил Хозяин, недобрым взглядом сверля Шуркова.

 

- Ну, я бы так не сказал… - пробормотал Шурков.

 

- А как бы ты сказал? – осведомился Хозяин. – Как? Покреативил бы? Или не креативится? А?!

 

- Может, нет у них возможности на данный момент… - пробормотал Шурков, чувствуя, что уже не может соображать.

 

- Если бы хотели, связались бы… - жестко сказал Хозяин. – По городскому позвонили бы. А если не звонят, значит, ни в грош не ставят. А еще хуже, если они затеяли свою игру!!

 

Он вдруг вскочил из-за стола, схватил Шуркова за лацканы пиджака и начал трясти.

 

- Что?! Что они должны найти, сука?! – закричал Хозяин.

 

- Я не знаю! Не знаю я! – кричал в ответ Шурков.

 

Хозяин выпустил Шуркова из рук и Шурков рухнул в кресло без сил. Ему казалось, что все, только что происшедшее – сон. «Этого не может быть со мной… - подумал он. – Не может быть со мной».

 

Тут он услышал голос Хозяина. Страшным свистящим полушепотом он говорил:

 

- Еще когда ты заговорил про лучших людей общества, которые вышли на площадь, я подумал – неужто, гнида, перебежать решил, тропинку мостит к либералам?! А сейчас вижу – так и есть! Хочешь перебежать, да в ручонках им что-то принести! Но ты, крыса, рано метаться начал – мой корабль еще не тонет! Я тебя так упеку, что ты своему дружку Ходорковскому позавидуешь!

 

Хозяин умолк. Он откинулся в кресле и теперь просто смотрел на Шуркова. Шурков понимал, что сейчас решается его судьба.

 

- Куда они едут? – спросил Хозяин.

 

- Аркаим… Аркаим… - сказал Шурков, с трудом шевеля губами и чувствуя, как пересохло в глотке.

 

- Это где?

 

- Место такое под Челябинском. У них с собой какой-то черный куб… - быстро, почти тараторя, так, как не говорил никогда, забормотал Шурков. - Это носитель информации о прошлом и будущем. Он срабатывает время от времени, но ненадолго. А в Аркаиме, возможно, есть постоянный источник энергии…

 

- И что? Что должно произойти? – нетерпеливо спросил Хозяин.

 

Шурков беспомощно развел руками и заплакал.

 

- Ох ты, Господи… - брезгливо сказал Хозяин и вытащил из кармана платок. – Что ж вы так все меня боитесь? Противно даже. Штаны-то сухие?

 

Шуркова начало колотить и он все никак не мог унять эту дрожь. Да ему стало уже и все равно.

 

- Ты успокойся… - сказал Хозяин. – Я тебя еще не сегодня повешу.

 

Он засмеялся. Засмеялся и Шурков – это была шутка. Или нет?

 

- Иди… - мрачно сказал Хозяин. – Свободен…

 

Шурков встал и пошел к двери. Когда он вернулся в свой кабинет, то велел никого не впускать и напился до бесчувствия, повторяя «Менэ, тэкэл, фарэс» и хохоча. Проснулся он на следующий день в этом же кабинете, в костюме, имевшем один из 375 оттенков серого, на громадном диване.

 

Шурков вызвал секретаршу. Она вошла, странно на него глядя – Шурков решил, что это из-за его внешнего вида. Но когда начал читать принесенную ею газету, понял, что вид ни при чем: у него теперь была новая работа – вице-премьер. А на место Шуркова назначили Молодина. Обманываться было трудно – это даже не отставка, а ссылка. Шурков отбросил газету. Ему было душно. «Слил… - билось у него в мозгу… - Слил меня в унитаз! Меня! Который столько раз вытаскивал его из такого дерьма! Променял на Молодина!»

 

Тут в дверь постучали.

 

- Да… - хрипло прокричал он.

 

Заглянула секретарша.

 

- Извините…- сказала она. – Но рабочий день начинается… Молодин пришел, говорит: «Ну что там мой кабинет?»..

 

- Его кабинет? – пробормотал, задыхаясь от злобы, Шурков. – Его кабинет! Скажи ему – пять минут! Пять минут!

 

Секретарша вышла. Шурков оглянулся. Потом быстро вытащил из стола бутылку коньяку и прямо из горла выпил больше половины. Мгновенно захорошело ему, и в этом состоянии, бормоча: «Твой кабинет, говоришь? Твой кабинет?», Шурков вылез из-за стола, расстегнул ширинку и стал размашисто поливать струей мочи стены, столы, шкафы и кресла этого кабинета. Когда дверь стукнула, Шурков повернулся на звук и увидел Молодина, стоящего в двери с выпученными глазами. Струя не достала до него чуть-чуть - иссякла.

 

- А, Молодин! – сказал Шурков. – С назначением! Поздравляю!

 

Он застегнулся и протянул руку. Тот очумело, явно не соображая ничего, ответил на рукопожатие.

 

- Оставляю тебе в кабинете все как есть! – гостеприимно сказал Шурков. – Кабинет хороший. Только запах какой-то последнее время…

 

Шурков поморщился.

 

- Ты не чувствуешь? – спросил он Молодина. – Нет? Ну да, ты ведь побольше моего в политике – принюхался!

 

Молодин ошалело смотрел на него.

 

- Хотел еще насрать тебе на столе, да не успел! – любезно сказал Шурков, взял пальто, портфель и вышел, беззаботно насвистывая гимн России.

 

2.

 

Филипп проснулся среди ночи. Ему казалось, будто что-то толкнуло его, но он тут же подумал, что проснулся от холода. Бензин экономили, двигатель на ночь не включали и «Хаммер» выстыл. Филипп двинул затекшими ногами и попытался осторожно подняться, чтобы не разбудить других (хотя и сомневался, что кто-то спит).

 

- Не спится? – спросил его чей-то простуженный голос.

 

- Уснешь тут… - пробормотал Филипп.

 

В Аркаим они приехали, когда уже вечерело. Дорога шла по бесконечной степи, разрезая ее на две половины. Чем дальше, тем меньше становились видневшиеся с трассы деревеньки. Филиппу казалось, будто они едут к краю земли. Он не знал, как должен выглядеть Аркаим, поэтому когда на горизонте показалась черная полоса, не понял, что они достигли цели.

 

Однако потом стал виден заснеженный холм с конусом над ним. Скоро машины доехали до руин. Все выпрыгнули из машин. В нижнем ярусе холма был вход.

 

- Ну, что делать-то? – нетерпеливо спросил Филиппа Фомин. Филипп оглянулся и понял, что все ждут его указаний. Филипп между тем и сам не знал, что же теперь делать.

 

- Пойдем внутрь… - пожав плечами, сказал он.

 

- Ты расскажи сначала, что это… - сказал Иван Громов. – А то сунемся сейчас…

 

- Ты же, Иван, материалист! – поддел его Семен Каменев.

 

- Завязал я с материализмом сегодня ночью! – сказал Громов. – Сразу после Плотникова…

 

Плотникова они схоронили в лесу, немного отъехав за Челябинск. Лопатками и ножами вырыли неглубокую могилу. Когда вытаскивали Плотникова из машины, тело уже взялось камнем. «Закостенел…» - хмуро сказал Фадеев. Уложили в могилу, завернув его в брезент. После того, как засыпали, Громовы и Каменевы дали над могилой салют. Для приметности навалили сверху большой камень.

 

Филипп, вспомнив это, вздохнул. Потом оглянулся на остальных – надо ведь и правда им что-то рассказать.

 

- В общем-то, так… - начал он. – Предполагается, что на этом месте пять тысяч лет назад был город, из которого люди по каким-то причинам ушли, предварительно предав все огню. Аркаим старше Трои – то есть, люди жили в этих местах в то же время, когда в Греции жили Ахилл, Прекрасная Елена и прочие герои Гомера. Ученые также считают, что это – уникальная обсерватория. Из нее наблюдали восходы и заходы Солнца и Луны, их затмения, и много чего еще…

 

- Ну, так можно и с крыши все это наблюдать… - скептически хмыкнул Фомин.

 

- Не скажи, Игорь Сергеич… - проговорил Филипп. – Наблюдение наблюдению рознь. В обсерватории человек накапливает знания, которые нужны ему для математики, для географии, для познания природы, для познания мира. Если люди строят обсерватории, значит, общество головой уже в космосе.

 

- Ого! – сказал Иван Громов. – Может, здесь еще и пусковые площадки космических ракет поискать?

 

- Да кто знает… - подал плечами Филипп. – Поискать надо крученые деревья – это знак геопатогенной зоны.

 

- Какой? – с некоторым даже страхом спросила Жанна.

 

- Геопатогенной… - ответил Филипп. – Процессы, которые идут внутри земли, требуют выхода. Если это расплавленная магма, то она выходит через вулканы. А если это другие субстанции, та же энергия – она выходит вот в таких местах.

 

- Ну и привез же ты нас… - проговорил Андрей Каменев. Он хотел сказать это весело, но не вышло. Вышло – мрачно.

 

- Ничего… - успокоительно сказал Филипп. – Может, это место выхода положительной энергии? Сейчас искупаемся в ней, как в молоке, и будем потом жить тысячу лет молодые и румяные…

 

- Ты сам-то в это веришь? – с сомнением спросил его Яков Алферов, разглядывая вход в руины.

 

- Тут, кстати, могут быть привидения… - сказал Филипп. – Читал, что одной студентке понадобилась психушка…

 

- А бомжи тут не могут быть?! – мрачно спросил Яков Громов. – Вот прыгнет сейчас из ночи такой – так и мне психушка понадобится…

 

Все засмеялись, но как-то так, негромко, будто боялись кого-то разбудить в Аркаиме.

 

- Пошли? – спросил Иван Громов, оглядывая всех.

 

- Пошли… - кивнул Андрей Каменев.

 

Вооружившись пистолетами и автоматами, поделившись на две группы и оставив у машин резерв, они вошли в Аркаим. Фонарики освещали каменные развалины.

Всюду было пусто. Однако Филиппу казалось, что он слышит голоса, шум какой-то работы – звуки неведомой, давно сгинувшей жизни. Он ощутил даже какой-то воздух, явно не сегодняшний – жаркий, наполненный зноем и тяжелыми запахами трав. Филипп вздрогнул и оглянулся. Рядом с ним шла Жанна. Она внимательно посмотрела на Филиппа.

 

- Что? – спросила она.

 

- Запахи чудятся… - шепотом сказал он. – И голоса…

 

Глаза ее округлились.

 

- А я вот – ничего… - с сожалением сказала она.

 

- Завидуешь. А вдруг я просто сошел с ума? – усмехнулся он.

 

- Почему нет? – пожала она плечами. – В нашей ситуации это тоже выход.

 

Обойдя каждый свою часть, обе группы встретились в центре, на главной площади Аркаима, посреди которой стояла огромная каменная плита. Сюда же подошли те, кто оставался в резерве.

 

Филипп встал перед ней и почувствовал, что колени его затряслись.

 

- Что? – тихо спросил Иван Громов. – Пришли?

 

- Не знаю… - пожал плечами Филипп. – Но где же ему еще быть, как не здесь?

 

- Ну тогда давай… - сказал Иван. – Доставай.

 

Филипп оглянулся. Жанна посмотрела на него и поняла, что он не может решиться. Она подошла, взяла его рюкзак и стала доставать куб.

 

- Теплый… - вдруг пораженно сказала Жанна.

 

- Что ты говоришь? – спросил Филипп, схватил рюкзак и сунул внутрь руку.

 

- Теплый… - проговорил он. – Ожил…

 

Он увидел, как остальные, даже всегда надо всем хохочущий Семен Каменев, побледнели.

 

- Не томи, быстрей! – сквозь зубы проговорил Фомин.

 

Филипп достал куб из рюкзака и на сгибающихся ногах пошел вперед. Он поставил куб на плиту и отошел. Свет всех фонариков сосредоточился на этой плите, на черном кубе, который вдруг перестал быть черным, а сделался будто темно-прозрачным, как густое стекло.

 

- Ишь ты! – зачарованно сказал Андрей Каменев.

 

Все ждали. Но ничего не происходило. Так прошла минута, потом еще.

 

- Ну и что? – спросил Фомин. – Мы будем снимать кино или мы не будем снимать кино?

 

- Погоди, Игорь Сергеич, погоди… - проговорил Яков Громов. – Что-то же было – значит, и еще будет… Так, Филипп?

 

Филипп пожал плечами.

 

- Откуда я знаю? – проговорил он виновато. – Может, будет, а может – нет.

 

- Ты это брось! – вдруг зло сказал Иван Громов. – Сколько покойников мы по дороге сюда наделали, Плотников жизни не пожалел, а ты говоришь – может, будет, а может – нет?! Да ты что?!

 

- Оставь его в покое, Иван… - властно проговорила Жанна. – Это не он вас сюда затащил. Тебе приказали – значит, судьба. А остальные сами рвались, ведь так? Так что у всех – судьба. И куб этот – заработает, значит так и должно быть, а не заработает – ну, значит и так должно быть…

 

- И что же тогда, Жанна Вадимовна? – спросил Иван.

 

- Да ничего… - пожала она плечами. – Устраиваемся. Все равно ведь, думаю, надо подождать. Так, Филипп?

 

- Ну да… Скорее всего надо подождать… - сказал Филипп. - Думаю, он сработает

при каком-то астрономическом явлении – на восходе солнца, например...

 

Было уже совсем темно, когда решили устраиваться на ночлег. Загнали оба джипа в Аркаим и при свете фар попытались обустроить для жизни хотя бы одну из тех каменных комнат, на которые, словно на соты, делился весь город. Но каменные эти убежища промерзли так, что устроиться в них было невозможно. Тогда решили спать в машинах. Перед тем, как объявить отбой, Громовы пошептались о чем-то между собой, и после этого Яков Громов уехал на белом «Хаммере» вместе с Матвеем Алферовым и Львом Фадеевым по той же дороге, по которой они приехали.

 

- Это будет наша застава… - пояснил Громов остающимся. – И на всякий случай поставим боевое охранение. А то мало ли…

 

После этого, уже далеко за полночь, легли, наконец, спать. И вот теперь Филипп проснулся, будто что-то толкнуло его.

 

Он выбрался из машины и посмотрел на телефоне время. Было около четырех часов утра. Дверь «Хаммера» позади Филиппа хлопнула – он оглянулся и увидел, что это вылез Семен Канунников. Семен до сих пор был непонятен для Филиппа. Кто он, зачем пошел с ними, куда пропал в ночь нападения и как оказался в том доме, где держали Плотникова? Однако думать обо всем этом Филиппу было тяжело, да сейчас, решил он, и не время уже.

 

- Не спится? – спросил Канунников, и Филипп понял, что это его голос он слышал в машине.

 

- Не спится… - кивнул Филипп. – Трясет меня. Вдруг опять не будет ничего.

– Те трое, в Кулешовке, были наши, скины… - вдруг сказал Канунников. – А когда не вышло забрать куб, я пошел с вами, рассчитывая в удобный момент его стащить.

Филипп смотрел на него, вытаращив глаза.

- А зачем тебе он? – спросил Филипп. – Ну… Куб…

- Мне – ни за чем… - ответил Канунников. – Это для России. Россия погибла, надо спасать, но все занимаются какими-то своими делами, тонут в крохоборстве. Надо чтобы стало совсем плохо – тогда, наконец, люди возьмутся за ум…

- Какие толстые тараканы у тебя в голове… - сказал Филипп. – Уважаю. Чем кормишь?

- Смеешься? – недовольно буркнул Канунников.

- Да кто теперь поймет – смеюсь я или плачу? – вдруг устало проговорил Филипп. Они помолчали.

– А чего же ты его не стащил? – вдруг спросил Филипп.

- Передумал… - коротко ответил Канунников.

- Когда?

- А вот когда Плотников за тебя остался… - ответил Канунников. – А потом когда ребята за ним поехали. Хоть за мертвым – а поехали… Тогда я решил, что я с вами одной крови. Он ведь даже мне не сказал. Я ему тоже все про Россию говорил, а он только смеялся надо мной, говорил: «Нет ни греков, ни евреев, есть только люди». И еще говорил: «Научись любить себя, и тогда ты полюбишь других». И вот я думаю: если я других не люблю, значит, и себя не люблю? Но кого же я тогда люблю? А если никого, то для чего живу?

- Вот-вот… - сказал Филипп. – Назадавал Плотников нам вопросов, сам в сторону, а нам головы ломать…

Канунников мотнул головой. Из машины, светя себе телефоном, вылезла Жанна.

 

- Ну, что? – спросила она. – Уже пора?

 

- Да кто же знает? – спросил Филипп.

 

- Я знаю… - ответила Жанна. – Он опять теплый. И гудит.

 

Филипп вспыхнул и быстро пошел к «Хаммеру». Куб он оставил в сумке на заднем сиденьи. Открыв дверь, он услышал то самое гудение, которое разбудило Жанну. Нервное возбуждение мгновенно охватило Филиппа, голове стало горячо – он понял, что так или иначе, а что-нибудь сейчас произойдет.

 

Вынув куб, он быстро дошел до плиты и поставил его посредине. Филипп оглянулся: все – Жанна, Канунников, оба Каменевых, Яков Алферов, Фомин и Иван Громов – уже стояли рядом и зачарованно смотрели на куб, который снова стал темно-прозрачным.

- И что надо делать? – спросил Громов.

Филипп пожал плечами и сказал:

– Думайте о хорошем. Это как минимум не помешает.

- А что в нашей жизни было хорошего? – спросил Яков Алферов то ли всех, а то ли себя одного.

- Ну, не знаю… - сказал Филипп. – Думайте о детях. О любви.

- А у кого нет ни любви, ни детей? – спросила Жанна.

Филипп оглянулся на нее и сказал:

- Думайте, что будут…

Они молчали.

Куб зажужжал. И тут из какого-то проулка на площадь вышел Плотников. Он был в том же желтом пуховике, в котором убегал от мотеля. Все, остолбенев, уставились на него.

- Ни хрена себе! – сказал наконец Громов. – Сработал что ли твой агрегат, профессор?

- Да я еще ничего не нажимал… - пересохшими губами ответил Филипп.

- Блин, уже глюки от твоего аппарата! – пробормотал Фомин.

- Да какие же глюки? – вдруг сказал как ни в чем ни бывало Плотников. – Это я, живой.

- Да я же тебя лично снегом забросал! – закричал Фомин. – Блядь, так и знал, что рехнусь тут с вами!

- Да тихо ты! – сказал Иван Громов, не сводивший глаз с Плотникова. – Ты чего – откопался что ли?

- Смерти нет… - усмехнулся Плотников. – Уж ты-то, как солдат, должен это знать. Смерти нет. Душу не закопаешь. А тело что? Шкура. Пальто. Отряхнул, надел и пошел.

Канунников обошел всех, подбежал к Плотникову и обнял его.

- Брат! Брат! – сквозь слезы бормотал Канунников. - Ну ты даешь… И со мной так же будет?

- Если поверишь, то – да, так и будет! – отвечал ему Плотников, гладя Канунникова по голове, как ребенка.

- Да во что тут верить? – не мог угомониться Фомин. – Ты не настоящий. Тут место такое – аномалия. Филипп нам про это говорил – выход черной энергии! Это коллективная галлюцинация.

Плотников усмехнулся, подошел к Фомину и взял его руку своей рукой, с пальцами, черными от крови и без ногтей. Потом Плотников поднял белоснежный свитер – под ним оказалась дыра в боку под сердцем.

- Вот, засунь сюда руку… - смеясь, сказал Плотников. – Это мои раны, ты же их видел вчера…

Фомин отдернул руку – она была в крови.

- Ну? – спросил Плотников. – Галлюцинация?

- Боже мой! – прошептал Фомин.

- Вот, это уже тепло… - проговорил Плотников.

- Тише! – вдруг закричал Филипп. Все оглянулись на куб, о котором за всем этим забыли. Куб загудел. Верхняя и боковые стенки его отошли, распались, и все увидели, что это некое устройство – вроде пульта.

- Что это, Филипп?! – закричал Иван Громов.

- Да погоди, погоди, дай разобраться!.. – забормотал Филипп, впиваясь глазами в куб. Оттуда лился тот самый свет, который Филипп уже видел в Кулешовке, только ярче и теплее. Филипп почувствовал, что ему становится жарко. Он оглянулся – все вокруг тонуло в свете.

Вдруг ему послышались какие-то странные звуки, как бывает, когда нырнешь в воду, и из-под воды слышишь крики и музыку пляжа. Филипп силился разобрать, что это, но тут какая-то сила рванула его за ворот.

- Очнись, Филипп! Стрельба! – прокричал ему Иван Громов в самое ухо. – Заставу нашу атаковали!

Громов обернулся к остальным и закричал:

- Занять оборону! К бою! К бою!!

3.

Матвей Алферов, которому выпало дежурить с четырех до шести, сидел в холодном «Хаммере», не включая двигателя, и смотрел в ночь сквозь схватившееся морозом лобовое стекло.

«Обмерзло… - думал он, кутаясь в пуховик. – Погреть? А с чем тогда останемся? Заправок-то по дороге почти нет. Дикие места». Он смотрел на небо, в небе виднелись звезды. «То ли они здесь больше обычного, то ли я давно головы не поднимал… - подумал Матвей. – Мытаришь людей, а жизнь мимо как пуля свистит»… Он начал вспоминать, когда ему в последний раз было хорошо, просто так – без выпивки – хорошо. Не вспоминалось. Он подумал, что последние годы самым обидным для него была невозможность показать свое богатство. «Жил тайком, а от такой жизни какая радость? Потому и книжки покупал книжными магазинами, чтобы хоть кто-то мне позавидовал. Да только дураки и завидовали. Да они поди не завидовали – думали: долбанулся, деньгами сорит…» - вздохнул Алферов. Алферов уже давно купил себе с помощью друзей квартиру в Париже и иногда, взяв две недели отпуска и туманно заявив, что едет к родне в деревню, ездил в Париж. Однако полного удовольствия от этой покупки не было – и не объявишь ведь никому, и из таможни могли на работу сообщить (на таможне были данные о гражданах, имевших за границей недвижимость). Вся жизнь вот так – с оглядкой – и прошла. «Прооглядывался, провыбирался… - думал Алферов, вспоминая встречавшихся ему в жизни женщин. – Все думал – вот завтра жить начну. А теперь оказывается – начинать надо было вчера»…

Он вздохнул. По размышлении оказывалось, что кругом плохо: как он не любил никого, так и его никто не любил. Друзья были, но теперь Алферов не знал – друзья ли это? «Громовы пошли за Плотниковым… - подумал он. – А пошел бы за мной кто-нибудь из тех, с кем я всю жизнь водку пил да баб трахал?».. Он думал, что вряд ли, эти-то – с кем пил и трахал – в первую очередь не пойдут. Да и, может, не в дружбе дело – Громовы ведь знали Плотникова два дня и за это время вряд ли перекинулись с ним десятком фраз.

«А в чем? – подумал Алферов. – В чем тогда дело?».

Додумать он не успел – на черте горизонта вдруг что-то двинулось. Алферов удивленно посмотрел туда, и ему почудился свет. Он толкнул спящего сзади Громова.

- Что? – сонно спросил тот.

- Какая-то фигня, Яков… - проговорил Алферов.

Яков выпрыгнул из «Хаммера» и начал смотреть вдаль в бинокль. Следом вылез и Алферов. В ночи слышался гул моторов.

- Кого это несет посреди ночи! – сказал Громов и полез в машину. – Лева, подъем!

Из машины Громов вылез с тем самым ящиком в руках, о котором его еще в мотеле спрашивал Матвей Алферов. Громов быстро открыл ящик и стал крепить друг к другу разные части чего-то большого, на пулеметных сошках. Яков Алферов оторопело смотрел на это. Так же на это смотрел и Фадеев.

- Ваня, ты полегче… - сказал Фадеев. – Может, там просто туристы едут, а тут ты со своим противотанковым ружьем. Напугаешь…

- Это, Лева, не противотанковое ружье, а снайперская винтовка большого калибра «Взломщик»! – проговорил Громов, не прекращая работы. – Туристы так туристы. А если не туристы, так мы их встретим как следует… А ты еще подумай – какие на хрен туристы посреди ночи? Вот сколько мы вчера видели на трассе встречных машин?

Фадеев и Алферов переглянулись. Машин и правда не было.

- Не ездит сюда никто… - сказал Громов. – А этих черт несет… Вооружайтесь, быстрее…

Они залегли у дороги и стали ждать. Километрах в двух от заставы был взгорок. Когда машины въехали на него, стали видны их странные силуэты. Громов, увидев их, вздохнул.

- Что это? – спросил Фадеев.

- «Тигры»… - ответил Громов. – Машина спецназа.

- Надо сдаваться… - подумав, сказал Фадеев, протирая свои запотевшие от дыхания очки.

- А ты уверен, что они собираются нас в плен брать? – спросил его Громов. – Ты Плотникова видел? Тебе что у него больше понравилось – ногти вырванные или яйца раздавленные?

- Да люди же там, в конце концов… - сказал Фадеев поднялся и пошел к дороге. – Не бандюганы. Разберутся…

- Стой! – закричал Громов. – Стой, дурак! Не ходи! Ложись!

Он видел, как Фадеев вышел на дорогу и стал махать руками. На башне переднего броневика заговорил пулемет и видно было при свете фар, как из Фадеева полетели мясо и кровь. Фадеев рухнул, и броневики, один за другим, промчались по нему мимо заставы дальше.

- Ну что, поговорил? Объяснил? Разобрались?! Вот тебе и наши! – бормотал Громов, хватая между тем свою длинную как оглобля винтовку и бросаясь к дороге. Уже на бегу он, обернувшись, прокричал застывшему как вкопанный, Алферову:

- Заводи нашу телегу! Заводи!

Выбежав на дорогу, Громов бухнулся на асфальт, прицелился и выстрелил в замыкавший колонну броневик – раз и другой. Броневик взревел и на полном ходу скатился в кювет. Тут «Хаммер», загребая снег мордой, вылетел на трассу, Громов запрыгнул в него, пытаясь как-то разместить почти двухметровую винтовку, и именно в этот, самый неподходящий момент, заговорила рация.

- «Застава», «Застава», что у вас за стрельба? – услышал Иван голос старшего брата.

- Я «Застава», веду бой! – закричал он в ответ. - Противник пошел на прорыв на трех броневиках.

- Так на хера ты его мочишь? – прокричал Яков.

- А что мне на него – смотреть?

- Ваня, мы с государством не воюем!

- Так пусть тогда и оно со мной не воюет! – взревел Иван. - Они Левку грохнули. Не я начал!

Иван отпустил тангенту. «Хаммер», несшийся на казавшейся Громову невероятной скорости, нагонял еще один броневик. Там, видимо, еще ничего не поняли. Громов всадил в броневик две пули и тот тоже скатился в кювет. Но у оставшегося «Тигра» повернулась башня и начал стрелять пулемет. Пули загрохотали по морде «Хаммера», зазвенело, разлетаясь, лобовое стекло.

- Твою мать! – заорал Алферов, со всего маху крутя руль влево. «Хаммер», как жаба, плюхнулся брюхом на целину и огромными своими колесами начал пропахивать в ней широкие колеи.

- Гони! – кричал Громов, перезаряжая.

«Хаммер» оказался в кювете, внизу, и «Тигру» теперь не хватало угла обстрела – пулемет не опускался так низко. Громов снизу вверх стрелял «Тигру» в боковую броню, но то ли пули рикошетили, то ли он не часто попадал – «Тигр» продолжал идти. Тогда Алферов нажал на газ, и «Хаммер» обогнал «Тигра», вылетел на трассу впереди, Алферов развернулся - так, что и его, и Громова швырнуло по салону, - и пошел на «Тигра» лоб в лоб.

- А ты азартный! – закричал Громов. Дальше было уже не разобрать: стрелял Громов, стреляли из броневика. «Хаммер» грохотал и звенел и Алферов удивлялся только, что жив. Сколько секунд машины шли на встречных курсах, он так и не понял, но когда они проскочили друг друга, Алферов почувствовал, что зимний ветер гуляет по салону «Хаммера» - лобовое стекло разлетелось вдрызг, да и крыша была в дырках. Что-то не то было у Алферова с правой рукой, но даже посмотреть было некогда – Алферов снова заложил вираж, чтобы оказаться у броневика на хвосте.

- Гони! Гони! – закричал Громов. – Ближе!

Винтовочные патроны, видимо, кончились, потому что Громов отбросил ее и сейчас лихорадочно искал что-то в своем рюкзаке. Алферов нажал на газ. Из броневика начали стрелять, но Алферов подъехал так близко, что пулеметчик в них не попадал. В этот самый момент Громов вдруг бросился прямо через разбитое лобовое стекло вперед, на капот «Хаммера», подтянулся к броневику, бросил что-то на него и тут же, оттолкнувшись от броневика, ногами вперед, влетел в «Хаммер» почти на свое же место.

- А теперь назад, назад, жми, жми! – закричал Громов.

Алферов рванул, переключая, рычаг скоростей, нажал на газ, и «Хаммер» задом полетел по трассе.

- А вот вам моя эсэмэсочка! С наступающим! – закричал Громов, нажимая на что-то маленькое у себя в руке. «Тигр» грохнул, окутался дымом и пламенем, подлетел над трассой и бухнулся на асфальт.

- А, получил! – кричит Громов. – Передвижной детский сад!

«Хаммер» медленно проехал мимо горящего «Тигра». Громов внимательно посмотрел на него и вдруг с чувством сказал:

- Наизобретают херни всякой, а солдату помирать! Ну, вот против чего эта броня?!

«Хаммер» остановился. Алферов отвалился от руля. Громов повернулся к нему.

- Живой?

- Ну… так… - Алферов попытался улыбнуться - Громов в темноте почувствовал это.

- Откуда вас в налоговую берут таких… Где же ты так научился шоферить?! - пробормотал он, пытаясь, чтобы голос был веселым.

- Нигде… Жить просто сильно хотелось… - ответил Алферов, и Громов не понял – то ли шутит, то ли всерьез. – Ну, и дать хорошенько этим пидорасам за брата.

- Как бы не полезли они… Те-то два броневика почти целые… А в каждом – по девять человек… - проговорил Громов. – Где наши автоматы?

Он пошевелился и с удивлением почувствовал слабость. «Зацепило» - подумал Громов. Только никак не мог определить – куда.

- Щас будем перевязываться… - сказал он. – Вот только отрапортую.

Но тут он услышал странный звук. Оба – Алферов и Громов замерли. Потом Громов начал шарить по сиденью.

- Рация! Рация! Где, твою мать, рация?!

Найдя рацию, он закричал:

- «Крепость»! «Крепость»! Я «Застава». К тебе идут вертолеты! Вертолеты!!

- Слышу! Слышу! – ответил голос брата. – Готовим встречу. Вы там как?

- Да ничего… - ответил Громов, чувствуя, как уходит сознание и удивляясь этому. - Сейчас перебинтуемся и приедем. Чем сможем – поможем…

Он хотел сказать еще что-то, но понял, что Яков уже отключился. «Да и то – долетели уже вертолеты, минутное дело…» - с тоской подумал Иван. Оба – он и Алферов – вглядывались вперед, туда, где был Аркаим.

4.

- Вертолеты! – закричал Громов. – Вертолеты! В укрытие!

Все бросились внутрь, в город. По окружности его шла каменная стена пятиметровой толщины. «Выдержит… - подумал Громов. – Как знали ребята, для нас строили»…

- Андрей, Семен, рассредоточьтесь… - прокричал он. Сразу после этих слов Громова все услышали звук, смысл которого первыми поняли Каменевы и Громов.

- Ракеты! Ракеты!! – закричали они друг другу.

Вертолеты еще издалека, на подлете, выпустили ракеты и теперь они светящимися стрелами прорезали небо.

- Твою мать! – прокричал Громов. Все бросились бежать, только Филипп стоял у каменной плиты и смотрел на куб, который как раз начал менять цвета. Андрей Каменев схватил Филиппа за руку и потащил. В этот самый момент ракеты ухнули в насыпь Аркаима. Земля содрогнулась, каменные блоки заскрипели, шатнулись, но выстояли.

Громов выбежал из каменной постройки, в которой переждал первый взрыв, и побежал по засыпанной землей узкой улице, заглядывая в каменные «комнаты» и крича:

- Переждать обстрел! Переждать обстрел! Им все равно придется высаживать десант – тут мы их хоть чуток покрошим!

Он добежал до комнаты, где были Андрей, Филипп и Жанна. Увидев ее, Громов закричал:

- Почему эти ребята пришли нас убивать? Ты же говорила, что задание спустили с самого верха? А теперь, выходит, или не с самого, или вообще не с верха? На какого-нибудь частника работаем?!

- Я не знаю! Я уже ничего не знаю! – ответила Жанна. - Мне задание давал Шурков. Он сказал, что он передает приказ.

- А что это за жук – Шурков? – прокричал Громов.

- Большой жук… - усмехнулась Жанна. – Колорадский.

- Так, может, он на себя работает? – спросил Громов. В этот самый момент в холм врезались еще две ракеты. Удар был таким, что Громов, Жанна и Филипп повалились на землю

- Может, и так… - нехотя сказала Жанна. На самом деле она уже поняла, что Шурков работал на себя с самого начала: отсюда и удивлявшие ее скудные возможности.

Громов вынул рацию и стал крутить колесико настройки. Скоро он получил то, чего хотел – услышал переговоры вертолетчиков.

- «Акватория», «Акватория»! – говорил чей-то голос. - Заходим для высадки десанта!

- «Акватория»! – закричал Громов в рацию. – Георгиев, ты?

В рации помолчали, а потом сказали:

- А это ты, Громов?

- Я.

- Так вот, Громов, мой тебе приказ! И совет. Выводи всех с поднятыми руками!

- Нет, Георгиев, не выведу. У тебя же еще один приказ есть – положить нас всех здесь, так?

Рация молчала.

- Ну? Так? – снова спросил Громов. Рация молчала.

- Ну вот… - сказал Громов, оглянувшись. – Вот нам всем и ответ. Живые мы уже никому не нужны.

- Громов, вспомни, ты же спецназ ГРУ... – заговорила рация. - Как ты можешь – против своих?!

Громов помолчал и сказал в рацию:

- А ты как можешь – против своих?

Рация молчала. Громов усмехнулся и сказал в рацию:

- Засунь себе в жопу этот спецназ ГРУ. Мы морская пехота Северного флота. А морская пехота своих не сдает.

- Ты присягу давал, Громов!

- Вот именно! – Громов вдруг повеселел. – Вот именно – я присягу давал. На верность родине и народу. А не шавкам кэгэбешным. И ты ведь, Сережа, тоже народу присягал. Помнишь? Вместе присягали-то. Так что лети отсюда, пока я добрый.

- Ну смотри, Громов, я предупредил…

Громов оглянулся на Филиппа и проговорил:

- Ну, что, профессор, давай, делай что-нибудь... Переноси нас куда-нибудь, хоть к динозаврам. Там у нас больше шансов.

Филипп посмотрел на него и быстро выбежал из комнаты.

- Куда?! Куда?! – заорал вслед ему Громов, но потом махнул рукой. Он сел рядом с Андреем Каменевым, как когда-то в Совмине, шестнадцать лет назад. И как когда-то в Совмине, в стену грохнуло со страшной силой и с потолка комнаты посыпалась пыль.

- Затрахаются они нас доставать с вертолета! – весело прокричал Каменев. - Все равно придется спускать десант на землю, а на земле еще посмотрим, кто кого!

- Ишь ты, герой хренов! – прокричал в ответ Громов. – Разошелся – посмотрим, кто кого! Эти ребята на завтрак шпалу разгрызают, а на обед – рельсу! Если мы дадим им спуститься на землю, то все – аут. Надо бить их, пока они в воздухе.

- И как же мы их будем бить в воздухе?! – весело прокричал ему Каменев и они захохотали уже вдвоем. Жанна с ужасом смотрела на них.

- Не дрейфь, Жанна Вадимовна! – сказал, заметив это, Громов. – Жизнь была хрен знает какая, так хоть помрем как мужики!

- Это очень по-русски: погибнуть героями, а там хоть трава не расти. Мертвые сраму не имут... - сказал сидевший тут же Фомин.

- А ты что предлагаешь? - недовольно покосился на него Громов.

- Победить надо... - ответил Фомин.

- Как?

- Надеяться на чудо... - пожал плечами Фомин.

- Так ты же в чудеса не веришь... - поддел его Андрей Каменев.

- Не верю... - согласился Фомин. - Но чудес это не отменяет. Да и в нашем положении как-то странно во что-то не верить...

Тут вдруг они увидели, как кто-то идет по улице – мерным спокойным шагом, как ходят на прогулке по бульвару. В этот самый момент ракеты снова ударили в гору, Громова бросило на землю, но едва придя в себя, он вскочил и бросился наружу.

В сером воздухе, сквозь дым и стоявшую столбом пыль, он увидел уходящего вдаль, к воротам Аркаима, Плотникова - в его желтой куртке.

- Стой! – закричал Громов. – Стой!

Но Плотников шел. Он вышел за ворота и пошел по белой от снега земле прямо навстречу зависшим метрах в десяти над землей вертолетам. Этот появившийся из дыма человек, видимо, удивил вертолетчиков до такой степени, что они позабыли стрелять. Плотников шел прямо по целине и Громов краем сознания отметил, что снег не проваливается под Назаром.

Громов, забыв обо всем, побежал к воротам. Остановившись в них, он оглянулся, и увидел, что и остальные, удивленные передышкой в обстреле, оказались тут же, и теперь все потрясенно смотрели на то, как Плотников идет к вертолетам.

Плотников поднял руку и помахал вертолетчикам. Средняя машина нагнула нос и из пулеметов по бокам ее полыхнул огонь. Вокруг Плотникова тут же дыбом поднялся снег. Желтый пуховик его мгновенно превратился в рваную тряпку. Но Плотников все еще шел, раскинув руки. Вдруг он словно подскочил, взлетел, ударился прямо в висевший над ним вертолет и сразу же вспыхнул вместе с ним. Землю тряхнуло.

- ААААААААА! – закричал Громов, и бросился вперед.

- Твою мать! – пробормотал рядом с Жанной Андрей Каменев, растерянно оглянулся, и тоже побежал следом за Громовым.

- Ура! – не своим голосом закричал Фомин и вместе с Семеном Каменевым и Канунниковым они пробежали мимо Жанны. Она уже совершенно не понимала, что происходит. Она повернулась и медленно пошла в город, туда, где ей вдруг почудился странный свет, тепло и ласковые голоса…

В этот самый момент командир одного из двух уцелевших вертолетов кричал второму пилоту:

- Спятили морпехи! В атаку на нас идут! Огонь! Огонь!

Но пулеметы молчали.

- Клинит! Клинит пулеметы, командир! – кричал второй пилот.

- Ракетами!

Вдруг настала тишина.

- Командир, ни хрена не работает! – проговорил второй пилот с посеревшим лицом. – Вся электроника сдохла, командир. Винты стоят. Слышишь, командир?

В это мгновение командир и правда понял, откуда взялась эта удивительная тишина – двигатели не работали. И тут вертолет бухнулся на землю.

Громов подбежал к вертолету, дал очередь вверх и закричал:

- Ну что, морды гэрэушные, сдавайтесь! А то у меня есть еще пара сюрпризов...

Тут что-то озарило вертолет, словно позади Громова разом подняли огромное жаркое солнце. Он обернулся и увидел, как из ворот Аркаима вытекает широкая река света, заливая все вокруг. Через минуту не было ни снега, ни дымящихся вертолетов – вокруг Громова до самого горизонта была райская земля с улыбающимися людьми и удивительными птицами. Он, правда, не знал никого из этих людей, но понимал как-то, что это ничего, не страшно. Растерянный Громов оглядел себя – он был как он, в штанах, свитере и с автоматом. Громов растерянно подумал, что выглядит среди этих людей, как дурак, как не человек. Он видел, как из вертолетов вылезали такие же как он нелепые – в крови и копоти, - и озирались кругом, как и он не понимая, где они, кто они и зачем. Некоторые все же имели в руках автоматы, силились вскинуть их, но им будто не хватало сил. Громов и сам почувствовал, что не может шевелить руками. Он услышал крик и медленно повернулся на него – к нему бежала Жанна, крича:

- У Филиппа получилось! Получилось! Он запустил флешку!

Что-то заскрежетало, они оглянулись – дымящийся «Хаммер» медленно ехал, царапая асфальт ободами пробитых колес. Впереди джипа кое-как шли какие-то солдаты.

- Братан! Братан! – закричал из «Хаммера» Иван Громов. – Вы это как? Как вы вертолеты сбили? Братан, а мы где?!

Тут Громов совсем перестал что-то понимать и упал на снег…

5.

В этот самый момент далеко от Аркаима, в Москве, проснулся Шурков. Ему показалось, что в спальне кто-то есть. Шурков включил свет на тумбочке у кровати и вздрогнул – в ногах сидел на стуле плечистый человек с небольшой бородой. Человек благожелательно смотрел на Шуркова.

- Вы кто? – спросил Шурков.

- Уже никто… - усмехнулся Плотников. – Только что я стал никем. Чтобы стать всем…

- Загадочки… - Загадочки… - пробормотал Шурков. – Я тоже могу загадочками-то говорить и позаковыристее вашего.

- Ой ли… - усмехнулся человек и замолчал.

- И чего вы молчите? – спросил Шурков. – Вас кто ко мне прислал?

- Никто… - ответил человек. – Я просто должен сказать вам одну вещь.

- Какую? – спросил Шурков. «Интересный сон… - вдруг подумал он. – Надо досмотреть до конца».

- Вы напрасно пытаетесь жить так, будто совесть отменили и все кругом продажные сволочи… - сказал человек. – Это только кажется, будто так проще. На самом деле так сложнее. Намного сложнее. Потому что опираться не на что. В человеке должен быть стержень, и в народе должен быть стержень. Страна должна быть как камень. А она у вас как кисель. Если говорить интеллигентно. А с киселем - никак…

- Да как же – никак? – усмехнулся Шурков. – Вот же – прекрасно живем!

- Да уж… - покачал головой человек. – Это вы завтра самому себе скажите – про прекрасно. Когда пойдете на свою новую работу в свой новый кабинет. Вы, кстати, знаете, что будете заниматься модернизацией?

Шуркова передернуло – насчет «модернизации» была, как он понимал, злая шутка Хозяина. «Хорошо хоть не сельское хозяйство… - подумал Шурков. – Я и коровы»…

- Знаете, почему вам так плохо? – спросил человек.

- Знаю. Это две бутылки коньяка… - угрюмо ответил Шурков.

- Нет… - отмехнулся человек. - Две бутылки, как и все остальное – это следствие однажды сделанной ошибки. А она состоит в том, что вы решили обойтись без Бога. Вы думали, что этим облегчите себе жизнь. А на самом деле это как в походе выбросить компас. Облегчение на пять грамм, а проблемы – на всю жизнь.

«Вот про Бога мне сны еще не снились…» - мелькнуло в голове у Шуркова и он усмехнулся.

- Думаете – снюсь? – спросил его человек. Потом он взял с тумбочки стакан с водой и вылил из него воду. – Попробуйте – мокрая…

Шурков попробовал – это и правда была вода. Шурков выпучил глаза, глядя на свои мокрые пальцы.

«А можно ли во сне чувствовать?! – лихорадочно вспоминал он. – Вроде бы можно»…

- У вас ведь очень верная недавно мысль была – о том, что живете ни для чего… - сказал человек. – Это все потому, что для вас Бога нет. А если Бога нет, то жизнь не имеет смысла. Если Бог есть для человека, то человек живет для добра. Даже если не больно-то хочется, он все равно вынужден его совершать. А там, глядишь, и привыкнет мало-помалу. А если Бога нет – то и добра нет.

- Можно жить и без Бога и не делать зла… - проговорил Шурков, не узнавая своего голоса.

- Нельзя… - покачал головой человек. – Это до поры-до времени. Потому что человек не бывает ничей: или он у Бога за пазухой, или Дьявол его за ниточки дергает. У Дьявола для человека припасено много красивых побрякушек, сам не заметишь, как душу продашь за побрякушку. Вот хотя бы за кабинет в Кремле. Да и мало это - не делать зла. Очень мало. Каждая травинка на земле делает добро – вырабатывает кислород. Как же можно после этого человеку не делать добра?

- А чего вдруг со мной такие разговоры? – спросил Шурков.

- Ну, как же… - сказал гость. – Вы – человек большой, персона важная. Возьмите да объясните, что государство без Бога – это государство без человека, и не для человека. Без веры как без цемента: разваливается все. Поэтому у вас и не получается ничего. Но вместо того, чтобы это признать, вы громоздите одну нелепость на другую. Вот эта штука с веб-камерами на каждом участке – это же бред. Посадили бы десять человек за фальсификации – и не надо никаких веб-камер. А? Предложите?

Шурков вдруг представил, что вот завтра на заседании правительства он бы и правда все это сказал, и захохотал.

Когда он закончил смеяться, человек по-прежнему сидел у его постели.

- Понимаете… - медленно сказал он. – Человек порой живет кое-как, но ему дается шанс все исправить и искупить. Мне был такой шанс дан. Не знаю, исправил ли я, но я старался. И вот вам дан шанс. И если вы им не воспользуетесь…

На этих словах человек пропал. Шурков пожал плечами выключил свет и какое-то время еще лежал в темноте с открытыми глазами.

Утром, проснувшись, Шурков с удивлением понял, что помнит все из этого своего странного сна. Это его поразило – обычно он не помнил ничего, оставалась лишь легкая досада: «Вот ведь, снилось что-то очень интересное, а забыл».

Уже собравшись, он вошел в спальню и тут заметил на тумбочке маленькую вещицу. Наклонившись, он поднял ее – в его руках оказалась зажигалка с припаянным к ней самолетом и надписью «14 сентября 2008 года, рейс №821 Москва-Пермь».

6.

- И как эта штука работает? – спросил Иван Громов Филиппа.

 

- Если разберешься, так все просто… - оживленно рассказывал Филипп. - Вводишь время и свои координаты, и смотришь прошлое, настоящее и будущее, даже то, что будет без тебя. Как раз из-за координат это место так точно рассчитано, что его сегодня принимают за обсерваторию.

 

- И что ты посмотрел? – спросил Иван. Филипп помялся и ответил:

 

- Почти ничего.

 

- Что же так?

 

- Страшно… - ответил Филипп, дернув плечом. – Вроде и интересно, а вот как с этим жить? Это сколько надо сил, чтобы знать, как все кончится, и жить потом?

 

- Ну так-то да… - сказала Жанна. – Это как толстый детектив: подряд читать интересно, а если кто скажет, чем кончится, так хоть выбрасывай.

 

- И что же, советуешь не смотреть? – уставился Громов на Филиппа.

 

Филипп подумал и сказал:

 

- Это каждый решает за себя.

 

Громов подумал, усмехнулся и крутнул головой:

 

- Демократия, значит… Ну-ну…

Вечерело. Посреди Аркаима горел небольшой костер. На большой не было дров, приходилось экономить. На плите стоял куб – какое-то время назад он погас, втянув в себя картину, так поразившую Якова Громова. Исчезли реки, тропические деревья и невиданные птицы. Все пропало, и люди, которые видели это несколько минут назад, чувствовали себя опустошенными и обманутыми.

- И что делать-то будем? – спросил Яков Громов.

 

- Можно торговать знанием о будущем… - усмехнулся Фомин.

 

- Ага - делать ставки на ипподроме… - сказал Семен Каменев.

 

– Надеюсь, ты не всерьез… - строго сказал Филипп. – Мы имеем отличную возможность изменить историю. Мы можем уберечь от глупостей целые народы.

 

- Как же это? – спросил Андрей Каменев.

 

- Брать мир за руку и вести по тропинке, как ребенка…- сказал Филипп, чувствуя однако, что слова его звучат как-то неубедительно.

 

- Да кто же согласится на это? – пожал плечами Фомин. - Все гордые, все мировые лидеры… Вот возьмешь ты Обаму за руку и поведешь. Или из наших кого… Тут-то тебе руку и заломают…

 

Все мрачно замолчали. Филипп растерянно смотрел то на одного, то на другого.

- И что будем делать? – спросил Громов, переглянувшись с Андреем Каменевым.

- Пока крепость нас защищает... – проговорил Филипп. – Энергия Аркаима отрубает электронику – ни ракетой нас не взять, ничем. Потому и вертолеты грохнулись.

- Ну, так они поди догадаются? Поймут, в чем дело, и бухнут сюда примитивную бомбу тонны на полторы тротила. Нам хватит...

- Догадаются. Но время у нас есть.

- Это хорошо… - сказал задумчиво Громов. – Но другой вопрос – зачем оно нам, время?

Он пасмурно посмотрел на Филиппа, потом на куб, а потом уставился куда-то в небо.

- Вот мой брат Иван лежит сейчас раненый в каменной пещере… - медленно проговорил Громов. В глазах его стояли слезы. – И Матвей Алферов раненый, кровью истекает. А медикаментов у нас – ну разве до утра.

- А что же ты хотел? – спросил Филипп.

- Я думал – как в кино: нажмешь кнопку, и бац – а мы в прошлом, молодые, здоровые, но уже ученые! – сказал Громов. Филипп оглядел всех, и понял, что именно на это – нажать кнопку – все и рассчитывали.

- Это не машина времени... – сказал Филипп.

- А что это? – спросил Андрей Каменев.

- Ну… - мотнул головой Филипп. - Что-то вроде учебника. Учебника истории. Самого наглядного пособия в мире.

- Охренеть! – сказал Семен Каменев. - То есть, мы покрошили столько народу ради учебника истории за какой-то там класс?

- Не за какой-то... – строго сказал Филипп. - Таких учебников на земле нет.

- И что же теперь? – спросил Фомин.

- Да откуда я знаю? – удивился Филипп. - Возвращаться в мир… Идти и говорить людям о добре и о любви.

- Как? – хмыкнул Андрей Каменев. - Кто нас там вот таких ждет? Там сейчас наши фотографии на каждом столбе с надписью «Разыскивается». Да и кто мы такие – говорить о добре и о любви…

- Любой человек может говорить человеку о добре и о любви… - проговорил Филипп.

Жанна подошла к нему.

- И я? - спросила она.

- И ты… - пожал плечами Филипп.

- Не получилось у меня отщипнуть от твоей Нобелевской премии... – сказала Жанна. Он смотрел на нее удивленно, но потом вспомнил, что она говорила ему про это давным-давно – две недели назад.

 

- Это да… - только и сказал он.

- Когда полился свет и появились все эти картины, я думала, все, наконец, кончилось… - проговорила Жанна. - Броневики, вертолеты, наши победили – в кино все так и кончается. И герою достается главный приз…

- Я не герой. А ты не приз… - ответил Филипп. – Да и не кончилось ничего – все только начинается…

- И что теперь? Мы первочеловеки? – спросила Жанна. – Воплощенная в человеческом теле картина мира?

 

- Скажешь тоже… - усмехнулся Филипп. – Ты просто Жанна, а я просто Филипп.

Он подбросил дров в жидкий костер.

- Есть там один режим… - нехотя сказал он.

- Какой? – насторожилась Жанна.

- Жители Аркаима никуда не ушли… - проговорил Филипп. – Они стали ветром, дождем, туманом и росой.

- Ты, Филипп, ясней говори, без поэзии… - устало проговорил Семен Каменев.

- А это не поэзия… - ответил Филипп. – Это режимы существования. Нажимаешь кнопку – и ты ветер. Только надо выставить место и срок, где и когда ты хочешь вернуться в этот мир человеком.

- Это ты сейчас шутишь или твоя машинка правда так может? – уставился на Филиппа Иван Громов.

- Может… - кивнул Филипп. – Но это как-то неправильно. Плотников говорил, что есть дорога, и по ней надо идти.

- А никто не против… - проговорил Громов. – Но первым делом нам надо выйти отсюда и остаться в живых.

Он помолчал, подумал, потом поднял голову и, усмехнувшись, сказал:

- Так что чур я ветер!

- Даааа… - помотал головой Фомин. – Всегда считал, что надо все попробовать, но такого не ожидал. Вот что выбрать, дождь или туман, а Жанна Вадимовна?

 

- Снег… - ответила она. – Я буду снегом.

 

- Надо будет еще выбрать место встречи… - задумчиво сказал Филипп.

 

- Италия! – усмехнулась Жанна. – Улица Монте-Наполеоне!.. Там как раз сезон распродаж…

 

Послесловие

 

Как известно, Европу, в том числе и Италию, после новогодних праздников 2012 года засыпало снегом и залило дождем. Причины этих погодных аномалий так и остались неизвестны.

В начале 2012 года Министерство обороны России объявило о решении отказаться с 2014 года от закупок «русского хаммера» по кличке «Тигр» вместо которого в российские войска будет поставляться итальянский бронеавтомобиль «Рысь» (IVECO LVM-M65). Военные эксперты РФ пояснили, что отечественный броневик бесперспективен с точки зрения модернизации.

Перестрелка в Челябинске, как и катастрофа трех вертолетов в Аркаиме, не попали ни в какие сводки.

Маленьким девочкам Ане и Тане Третьяковым этой зимой каждый день попадались какие-то удивительные снежинки, а на окнах в доме были удивительные морозные кружева: какие-то пальмы и тропические острова – словно в этот Новый год, когда пропал их папа, кто-то хотел хоть немного их развлечь…

13 января-23 января 2012 года.

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/