В.Д. Губин, А.А. Некрасова

Прощай, Лумумба!

Москва, 2010

 

 

1. Первое знакомство

 

Деревня Пищемуха была известна с XVIII века. Она стоит на самой границе между Россией и Украиной и невозможно понять, кому она принадлежит. Одни жители имеют российские паспорта, а другие украинские. Одни говорят на русском языке, другие на украинском, но большинство говорит на том и другом одновременно, так что иногда трудно понять, о чем говорят. Правильнее сказать, что это не деревня, а поселок городского типа, но большинство живущих называют его деревней, а некоторые даже селом, поскольку на окраине находятся руины разрушенной еще до войны церкви.

В 1997 здесь одновременно родились трое будущих друзей: в одной семье родился мальчик Кошкодавенко, у которого оказалось две ноги и фамилия Кошкодавенко. В семье Синепупковых родилась девочка с совершенно другой фамилией – Голопупенко. И в третьей семье Христопродавенко родилась девочка Христопродавенко с длинным носом.

Кошкодавенко с пеленок интересовался жареным мясом и не любил кошек. Его мама работала заместителем директора продуктового ларька, а папа тоже был заместитетелем директора, но другого ларька. Их бабушка и дедушка тоже работали заместителями директоров различных ларьков, пока не умерли от старости.

Голопупенко вскоре после рождения полюбила электрические приборы, особенно утюг и сожгла две пары папиных брюк, мамино платье, свое пальто, и хотела сжечь дом. Ее мама была домохозйкой, а папа работал на кондитерской фабрике старшим вафлёром.

Христопродавенко родилась такой маленькой, что спала сначала в коробке от сигарет, потом в чемодане, и лишь перейдя в шестой класс, – в кроватке для новорожденной. Папа Христопродавенко целыми днями играл с мамой в футбол во дворе.

Все годы дети дружили и когда им стукнуло 12 лет, они собрались пойти в лес. Родители не разрешали им ходить в лес без взрослых, но однажды они не послушались, пошли и заблудились. Начали они плакать, звать на помощь, но надежды, что их услышат, не было.

– Мама правильно говорила, не ходите в лес одни!

– Зачем мы пошли в лес?

– Мы найдем дорогу домой?

И вдруг из за куста высунулась страшная морда. Дети заорали. Это был волк.

– Вы чего тут орете, – строго спросил волк.

От того, что он заговорил человеческим голосом, они еще больше испугались.

– Мы потерялись, – плакали они.

– Не надо было в лес ходить без спроса!

– Что же нам теперь делать?

– Ладно! Садитесь на меня, я вас отвезу.

– Мы боимся на тебя садиться.

– Не бойтесь, я добрый волк. У меня и фамилия не волчья: Букашкин.

– Не может быть, – закричали дети.

– Точно вам говорю, в паспорте так и написано.

Волк долго вез их по лесу, пока не понял, что заблудился.

Он остановился в растерянности и дети снова стали плакать. Тут из-за кустов выглянула еще одна рожа, гораздо страшнее первой.

– Ты шо, Адольф, детей мучаешь, – спросила рожа.

– Я их вез домой и заблудился.

– Ты как с Германии приехал, тебя, Адольф, не узнать.

Рожа вылезла из кустов и оказалась огромным медведем.

– Садитесь на меня, я вас сам отвезу.

– Но, ваше благородие, товарищ Гиппенрейтер, я обещал этим юным созданиям доставить их домой.

– Иди видпочитвай, Букашкин, я сам буду доставляты.

Но Адольф отдыхать не пошел, а все время бежал сзади, тяжело вздыхая.

Детям было удобно на огромной спине медведя, они перестали бояться и спросили, почему его зовут Гиппенрейтер.

– У нас в лесу вообще все имеют странные фамилии, нам после войны паспорта выдали и с такими фамилиями. Вообще-то меня зовут Вова, но мне дали такую странную фамилию и сразу назначили заведующим парикмахерской. У меня еще ничего фамилия, а вон у лисы фамилия Зюзюкина. Тьфу!

Тут медведь понял, что заблудился и повернул в другую сторону, потом в третью. Наконец они вышли на опушку в виду какого-то городка.

– Вон дети ваше Першотравневое, но дальше не можу податыся, я однажды там курицу украл и пришиб двух собак, а меня за это чуть не убили. Так что слезайте и топайте, обязательно приходите снова к нам в гости. Мы завжды вам ради. Хиба ж не так, Феликс?

– Всенепременно-с – сказал Адольф и шаркнул ногой. – только меня зовут не Феликс, а Адольф.

– Это не наше место, мы живем в Пищемухе, а вы нас привезли в Першотравневое.

– А чем вам не нравится Першотравневое? – строго спросил товарищ Гиппенрейтер.

– Но наш дом в Пищемухе, а не в Першотравневом!

– Першотравневое тоже хороший городок.

– Но им нужен Пищемуха, а не Першотравневое, – робко сказал сзади Букашкин.

– А ты мовчы, Артурчик, Першотравневое ничуть не хуже чем Пищемуха.

Вообщем с большим трудом они уговорили Гиппенрейтера подвезти их поближе к Пищемухе, поскольку он там кур не воровал и его никто не знает.

И пока они ехали, медведь все время сожалел о том, что они не живут в Першотравневом.

– Ведь какой город Першотравневое. Просто дивний город!

– Да что в нем замечательного? – решился волк, – обыкновенный рабочий поселок, трехэтажные хрущобы и Ленин на площади кривой.

– Як цэ крывый?

– Очень просто. Как будто набок падает.

– Но рукой указует, куда идти?

– В небо указует.

– Значит правильный памятник. И вообще, немчура, ты нашего Ильича не трожь.

– Да кто его трогает?

– Вот и не трожь, хоть и крывый, а все ж краще, чем ваш Либкнехт.

– Это кто еще?

– Ты чо? Не разумиишь, хто такой Либкнехт? Были такие – Карл и Роза. Так вот Либкнехт – это Карл.

– А Роза?

– Про нее ничого не ведаю, – слегка смутился медведь, – вроде слышал она на фабрике вафли делала, замечательные, говорят, были вафли.

– Это мой папа вафли делает. Он старший вафлер, – закричала Голопупенко.

– И як кличуть твого папу?

– Петро.

– Не, это кто-то другой.

 

 

2. Возвращение в лес.

Через неделю друзья вновь собрались в лес. Только они забрались подальше в чащу, как им навстречу вышел бывший заведующий парикмахерской Гиппенрейтер.

– О, хлопци, я вас знаю, вы из Першотравневого!

– Да нет, дядя, мы из Пищемухи.

– Ах да, из Пищемухи, тьфу, шо за призвыще такое! А мы тут чекалы вас, чекалы, колы, ж ребята из Першотравневого придут. Чи ж не так, Феликс?

– Адольф, – тихо подсказал волк.

– Ласкаво просымо на нашу тэрыторию! Я как раз достал немного мьёду, килограммов шесть, и угощу вас.

Адольф громко чихнул. Он чихал как-то по-немецки. В каждом чихе отчетливо было слышно: «аусгецайхнет».

– Что это ты, Густавчик, расчихался?

– Занедужил малость, товарищ Гиппенрейтер.

– Тогда, будь ласка, дыши в сторону. А то вдруг мед обчихаешь.

– Аусгецайхнет, – отбежав в сторону прокричал волк. –Аусгецайхнет.

– Эк тебя разбирает, – посочувствовал медведь.

Они расположились вокруг огромного пня. Медведь из туеска стал наливать им мед на куски бересты.

– А, вот и Забодай прибежал!

Из кустов выбежал большой серый заяц, стал носиться вокруг пня и подпрыгивать, пытаяясь узнать, чем угощают.

– Ну что ты прыгаешь, как Роза Либкнехт, – строго спросил его волк.

– Не, – ответил за него медведь. – Роза не прыгала, она вафли делала. Незвычайнии, говорят, были вафли. Когда ей было бегать вокруг пня и стрыбаты?

Заяц видимо понял, что там, на пне нет ничего вкусного, перестал прыгать и сел в сторонке. Ребята снова принялись за мед и тут сзади раздался громкий, певучий голос:

– Ой, какие детки! Товарищ Гиппенрейтер, где вы взяли такие очаровательные детки?

– Где, где! Не твое дело, Зюзюкина.

К ним подошла лиса с огромным желто-красным хвостом.

– Их послал к нам Карл Либ… либкнехт, – сказал волк.

– Неужели сам Карл Либкнехт? – снова запела лиса, оборачивая вокруг себя свой шикарный хвост и делая глазки волку.

– Сам, – подтвердил волк. – Идите, говорит прямо в лес, и если встретите там лису Зюзюкину, то дайте ей пинка.

– Фи! Как грубо! Впрочем, что можно ждать от прусского фельдфебеля?

– Сама ты фельдфебель, я был оберштурмбамфюрером. Правда, потом разочаровался в движении.

– Подумаешь, какой-то убершубер! Мой муж югославский полковник.

– Все ты врешь!

– Нет не вру. Про него даже песню сочинили:

Ах, какой был мужчина, Ах, какой был мужчина!

Югославский полковник! – пропела она

– И где он сейчас, твой полковник?

– Как где? Воюет. В Сербии, или в Хорватии, точно не знаю.

– Мьёду будешь, Зюзюкина?

– Нет, конечно. Мне бы что-нибудь погорячее… – она покосилась на зайца.

– Но, но, Зюзюкина, – погрозил тот лапой, – не зарывайся. Ты же знаешь, товарищ Гиппенрейтер против насилия.

– Да, я против, – подтвердил медведь, – Забодайменякальмар наш младший товарищ и друг.

– А кто такой Забодаменякальмар?

– Как кто? Да наш заяц. Ему таку фамилью дали.

Дети съели мед, поблагодарили, и стали собраться домой.

– А може еще мьёду, – спросил медведь.

– Нет, спасибо, дядя Вова. Мы уже наелись.

– Ну, нехай. Захочете еще, приходите. Зюзюкина, проводи детей.

– Конечно. Пойдемте детки, пойдемте дорогие, – запела лиса, – тут ваше Першотравневое совсем рядом.

– Мы из Пищемухи.

– Тогда нам налево. Я в Пищемухе была много раз. Хорошее село. Кур много. Жирные такие куры. Еще до войны там была.

– Вы разве жили до войны?

– А как же! До иракской. Очень болела за сербских добровольцев. У меня муж полковник. Песня есть такая про него: «Ах, какой был мужчина!».

– А почему у вас в лесу все звери по-человечески разговаривают? – спросил Кошкодавенко

– Да какие же мы звери? Никакие мы не звери. У нас паспорта есть. Многие курсы позаканчивали. Гиппенрейтер на парикмахера учился. Забодайегокальмар – на шпиёна.

– Дак он шпион?

– В резерве. Эй ты, шпиён, иди к нам!

Заяц, сидевший на пригорке слева, погрозил им лапой.

– Ну, погоди, Забодайтебякальмар, я тебе еще устрою выволочку.

– Забодайменякальмар, – поправил заяц.

– Я и говорю: Забодайтебякальмар.

– Не тебя, а меня. Фамилия моя не изменяется.

– Как же я скажу «меня», если он тебя должен бодать. Очень мне нужны всякие кальмары.

– Неграмотная ты женщина, Зюзюкина.

– А ты бездельник. Строишь из себя резидента, а сам обыкновенный бездельник.

– А что такое резидент? – спросили дети.

– Ну, ходит и у всех пароль спрашивает. А откуда я знаю, какой у него пароль? А вот дети и ваша Пищемуха. Приходите еще, но на всякий случай узнайте пароль.

– Как же мы его узнаем?

– У зайца агэнт есть в вашей деревне: Гриша Перхоть.

– Да он же дурачок деревенский, мы его знаем!

– Не знаю, может и дурачок, а может и притворяется, роль играет. Морда у него как есть чекистская. Ну, бывайте, хлопцы! Приходите, не забывайте нас.

 

 

3. Петро Ковбаса и другие

 

Друзья долго не были в лесу, поскольку они окончили пятый класс и уехали на каникулы. Кошкодавенко поехал в Херсон, ловить рыбу и там, катаясь на велосипеде, и нечаянно чуть не задавил кошку.

Голопупенко ездила в Москву, каталась на метро, ела сладкую вату в Парке культуры и пыталась попасть в мавзолей Ленина, но не удалось. Одни говорили, что там ремонт, а другие, что Ленина за большие деньги увезли показывать в Грузию.

Христопродавенко ездила к бабушке в Нежин и ее, благодаря фамилии, чуть не заловили в свои сети сектанты, которые против Христа. Обещали ей полкило халвы каждый день, если она создаст и возглавит их отделение в Пищемухе. Христопродавенко халву не любила, и не очень понимала, что от нее хотят.

И вот, когда оставалось три дня до школы, ребята решили пойти в лес. Они отыскали Гришу Перхоть, он по совместительству работал пастухом, подстерегли, когда он выгонял утром за околицу коров и потребовали, чтобы он назвал им пароль. Поначалу Гриша вел себя мужественно и пароль не выдавал, но потом вдруг струсил и заорав: «Пароль-перегидроль», бросился бежать, бросив коров. Он пробежал всю деревню, помчался по полю, но ребята еще долго слушали его вопль:

– Пе-ре-гид-роо-оо-ль!

– Может быть это и есть пароль? – спросил Кошкодавенко.

Они зашли в лес, прошли с километр, но никто пароля у них не спрашивал и никого они не увидели. Они вышли на полянку и долго кричали:

– Пе-ре-гид-роо-оо-ль!

Но никто не отозвался. Потом стали кричать:

– Дядя Вова! Зюзюкина! Букашкин!

«Забодайменякальмар» они кричать не стали – очень трудно.

И опять никакого ответа. Расстроенные, они пошли домой и Христопродавенко объясняла по дороге, что говорящие звери попадаются в лесу только до шестого класса, а позже их уже увидеть нельзя.

– А куда же они деваются?

– Не знаю, – грустно ответила Голопупенко.

– Не горюйте, – подбодрил их Кошкодавенко, – третьего сентября нас везут в Киев на экскурсию. Весь класс.

– Вот это да! – радостно завизжали девушки.

Четвертым пассажиром в их купе был их одноклассник Петро Ковбаса. До самого отправления дети торчали в окне и рассматривали перрон.

– Смотрите, вон Гиппенрейтер стоит, – закричала Христопродавенко.

Действительно, на соседнем перроне в форме дежурного, с красным флажком стоял Гиппенрейтер, вернее человек очень сильно похожий на Гиппенрейтера. Так сильно похожий, что все ахнули.

– Но это же человек! – чуть не заплакала Христопродавенко.

– Может быть человек, а может быть оборотень.

– Оборотнями только волки бывают!

Гиппенрейтер сдвинулся с места и пошел, тяжело переваливаясь, как в цирке ходят дрессированные медведи на двух ногах.

– Вот это да! Точно оборотень! – восхитился Кошкодавенко.

Поезд тронулся и вскоре обогнал дежурного.

– Дядя Вова! Дядя Вова! – закричали дети.

Дежурный остановился, посмотрел на них, потом сделал под козырек и подмигнул. Дети радостно засмеялись и изо всех сил высовывались в окно, пока перрон не скрылся за поворотом.

– И все-таки это не он, – опять загрустила Христопродавенко, – это обыкновенный человек.

– Нет, это он! Работал же он завпарикмахерской. Как ты думаешь, медведь может работать завпарикмахерской? Почему бы ему не поработать дежурным по станции?

– Вот почему в лесу никого не было. Они все ушли в город и теперь здесь живут.

– Билетики, молодежь! Билетики предъявляем! – раздался ужасно знакомый голос в коридоре и через минуту в дверях купе возникла лиса Зюзюкина.

Дети снова ахнули. Только это была не лиса, а пожилая полная женщина, волосы покрашены в ярко-рыжий цвет, на ногах красные сапожки. А голос был точно как у Зюзюкиной.

– Наши билеты у учителя, он в соседнем купе.

– Хорошо, хорошо, – запела Зюзюкина в человеческом образе, – а чем это у вас тут так воняет?

– Да вроде ничем?

– Просто ужас как воняет!

Тут Петро покраснел и вытащил из под лавки огромный фанерный чемодан.

– Тут у мэнэ ковбаса з чесноком. Тилькы трошкы, пять килограмив, або шисть.

– Зачем тебе эта гадость, и зачем так много?

– До Киева надо йисты, у Киеве, после Киева йисты, – оправдывался Петро Ковбаса.

– Скажите, – решился Кошкодавенко, – а ваша фамилия не Зюзюкина?

– Сам ты Зюзя, мальчик, – снова запела контролер, но уже с нотками гнева. – Билетов нема, едят вонючую колбасу, весь вагон пропах! И еще дурацкие вопросы задают. Сейчас позову бригадира.

– Товарищ Забодаев! Идыте сюда, будь ласка. Тут у нас бэзлад.

– Что такое? – сунулся в купе бригадир, и ребята в третий раз ахнули.

– Забодай! – сказала Христопродавенко.

Бригадир был очень маленького роста и с длинными редкими усами.

– Забодаев, – поправил он девочку. – Почему нарушаем?

– Да вот, смэрдыть тут колбасой на весь вагон.

Человек-заяц пошевелил редкими усами:

– Действительно, чем-то пахнет! Попрошу прекратить!

– Сегодня до вечера все зьим, – пообщал Петро, – а что не зьим, в окно выкыну.

– В окно нельзя, – строго сказал заяц, – где это видано в окно колбасу бросать?

Тут его позвали из коридора и он исчез.

– Скажите, у вас муж полковник?

Зюзюкина страшно удивилась.

– Откуда ты знаешь, детка, про мого чоловика? Он у меня полковник. В отставке.

– Югославский?

– Ты шо? Дурнэ? Вин из Чувашии, с Чебоксар родом. Странные какие дети! Ну, я пошла. Чтобы у вас был порядок. Колбасу действительно лучше выбросить. Подобный продукт только засоряет желудок и мешает развитию гражданского общества.

Только она ушла, как заглянул заяц и сказал:

– Так не забудьте: колбасу в окно не бросать!

– Перегидроль! – крикнул ему Кошкодавенко.

Тот несколько секунд молча смотрел на него, потом покрутил пальцем у виска и вышел.

– Вот это да! – восхищались девочки, – они все тут, все в людей превратились.

– Узнали, что мы едем и превратились. Чтобы нас сопровождать.

– Да бросьте вы, девочки. Просто случайное совпадение. Очень похожи. И не особо рады нам.

– Да, совсем не рады. Чуть ковбасу у меня не отняли.

 

4. Еще о Ковбасе

 

Петро Ковбаса испортил им всю поездку. Он все время таскался за ними с огромным фанерным чемоданом, от которого на сто метров вокруг пахло чесночной колбасой. Сам съел только половину, а остальное выбрасывать не стал, ссылаясь на зайца. Чемодан был тяжелым, Петро все время отставал, и приходилось ждать его на каждом углу. В столовой они подговорили какого-то бомжа, собиравшего бутылки, незаметно взять чемодан, пока они будут отвлекать хозяина. Тот сначал согласился, но подойдя к чемодану и осмотрев его, бросился бежать. Пробегая мимо их столика, он сказал, что там бомба и надо всем немедленно уходить. Когда на вокзале делали перекличку, Кошкодавенко голосом Ковбасы отозвался. Тот со своей фанерой еще даже не подошел к вокзалу. Они сели в поезд и поехали, но на третьей станции Ковбаса как ни в чем не бывало вошел в их купе и стал запихивать чемодан на багажную полку.

Через час он заснул. А тут поезд остановился на каком-то разъезде. Ребята взяли чемодан и вынесли на платформу. Но напрасно они радовались. Поезд стоял и стоял. На чемодан никто из проходящих по перрону не обращал внимания. Петро выспался и сел, громко зевая. И тут же увидел чемодан за окном.

– О! Дывись яка штука! Чемодан точно як мий. И ручка как у меня. Вон, глядите и гвоздики торчат по углам.

Тут он вскочил, заглянул на верхнюю полку и бросился к выходу. Поезд тем временем тронулся и стал набирать ход. Петро схватил чемодан и побежал со скоростью поезда рядом с их окном, что-то крича им. Поезд прибавил, и Петро прибавил. Перрон уже кончился, поезд и Петро неслись в чистом поле. Петро не отставал от своего вагона и по-прежнему что-то кричал ребятам.

Голопупенко догадалась опустить стекло.

– Дверь откройте, – кричал Петро, – дверь зачынэна.

– А ты брось чемодан!

– Як же я его брошу? Дуже гарная вещь! И вот гвоздики по углам.

Пришлось открыть ему дверь, да еще принять от него тяжеленный чемодан.

Войдя в купе, он долго и шумно удивлялся, как это чемодан оказался на перроне. И при этом подозрительно смотреть на друзей. Пришлось ему сказать, что пока он спал, пришел бригадир и выкинул чемодан.

– Тот самый бригадир?

– Да. Забодайменякальмар. То есть Забодаев.

– Вот я напишу на него заявление! З якого биса он выкидывает особысти вещи! Заячья мармиза!

– Заячья?

– А як же. Вылитый заяц, только трошки крупнее.

Тут в купе постучались и вошел волк, в смысле «Букашкин». Дети обрадованно вскочили, но потом увидели, что никакой это не Букашкин. Рот у него был вытянутый, как у волка, или у крокодила. Он видимо не брился полгода и весь зарос щетиной. И ноги у него как у человека: в потертых вельветовых брюках и остроносых ботинках, которые не носили уже много лет.

– Я дико извиняюсь, – сказал гражданин, – три дня не ел. В карты все просадил и вот нелегально добираюсь домой. А у вас так элегантно пахнет колбасой. Может угостите?

– Петро! Давай скорее свой чемодан!

– Ну, вот еще, – проворчал Петро, но чемодан достал.

Гражданин положил его к себе на колени, открыл и прослезился.

– Ах, какая прекрасная колбаса! Я такой колбасы с самой Германии не ел!

– Вы жили в Германии?

Но волк, вернее гражданин похожий на волка, не отвечая, стал есть. Он кидал в свой огромный рот целые куски и тут же их глотал. При этом по щекам его текли слезы, он даже чуть не зарыдал, глотая третий кусок. Ел он совершенно как волк. За пять минут чемодан опустел. Петро сидел с открытым ртом и не верил своим глазам. Гражданин вытер от слез глаза и полез за папироской.

– А вы Карла Либкнехта знали? – спросил Кошкодавенко.

– Знал, – громко рыгнув, сказал волк, – кто ж его не знал. Отменный был шулер. Всю колоду помнил, подлец. Даже две колоды. С его талантами я бы в Сочи жил. Но пил, здорово пил. Я с ним в Гамбурге схлестнулся, так он меня обштокал. У меня флешь, а он гад на трех шестерках взял…

– А Розу видели?

– Видал, но представлен не был. Была у него ассистентка, курва рыжая, глазки строила, отвлекала. По-моему Розой звали. Правда, я слышал, что он ее прогнал, и она пошла на фабрику вафли жарить.

– Предъявите билетики! – послышалось из коридора.

– Все! Бегу! Если что, я на нелегальном, компартия послала.

Он вскочил, и всплакнув, выбежал из купе.

 

5. Первая любовь

Вернувшись в родную деревню, ребята еще несколько раз ходили в лес, но никого там не встретили, кроме ежика, который и не подумал с ними разговаривать. Сразу убежал.

– Конечно, они теперь все на железной дороге работают, – тяжело вздыхала Голопупенко, – там интереснее, чем в лесу сидеть.

– Да нет же, – снова объясняла Христопродавенко, – они здесь, я вам говорила, но видеть их можно только до шестого класса, то есть до тринадцати лет. А потом, когда ребенок вырастает, он их не видит и не слышит, у него уже другие и глаза, и уши.

– Так мы так никогда больше их не увидим?

– Не знаю, скорее всего нет.

Тут прямо к их ногам из-за кустов выскочил заяц.

– Забодайтебякальмар! – закричали девочки

Но заяц как ошпаренный метнулся в сторону, и исчез за деревьями.

– Неправильно вы кричали, – осудил их Кошкодавенко, – надо было кричать «Забодайменякальмар».

– Но мы же его звали?

– Вот он и обиделся.

– Да нет, это не он. Тот был покрупнее и шубка серая, а этот почти белый, как зимой.

– А к нам в класс новый мальчик пришел, – похвасталась Голопупенко, – такой беленький, глазки васильковые, и фамилия смешная – Небаба.

– Может ты влюбилась в него? – ехидным голосом спросил Кошкодавенко.

– Может и влюбилась. А тебе что?

– Мне ничего. Влюбилась и иди, целуйся со своим Небабой.

– Когда захочу, тогда и пойду. Тебя спрашивать не буду.

На следующий день, на большой перемене они познакомились.

– У тебя что, – с некоторым вызовом спросил Кошкодавенко, – и папа тоже Небаба.

– Тоже.

– И мама – Небаба.

– Ну что ты пристал к человеку, у него все Небабы. И еще у него мопед есть. Японский.

– Врешь!

– Не вру. Пойдем после уроков – покажу.

Вчетвером они шли к дому Небабы, который жил на самом краю села.

– Ты что больше всего на свете любишь кушать, – спросил Кошкодавенко.

– Вафли.

– «Осенний вальс» или «Крейсер Аврора»?

В сельпо продавались только такие вафли.

– Не, все это дрянь. У меня мама сама очень вкусные вафли делает.

– Маму как зовут? Не Роза случайно?

– Роза. Роза Густавовна.

– Она из немцев?

– Да. Ее предки еще до войны из Гамбурга приехали.

– До иракской войны?

– Не, до франко-прусской.

Дома Небаба вывел из сарая японский мопед, сверкающий никелем и ярко-желтой краской.

– Ух ты, вот это вещь! А покататься можно?

– А ты умеешь?

– Умею, – соврал Кошкодавенко. Он ездил на мопеде только один раз и то упал через две минуты.

– Ну давай. Только сильно не гони.

Кошкодавенко завел мотор и поехал. Сначала медленнее, потом крутанул ручку газа сильнее и помчался. Дети пошли в ту сторону, куда он уехал. Вскоре послышался треск и вой: Кошкодавенко мчался к ним навстречу.

– Не могу остановиться, – прокричал он, проносясь мимо.

– Ключ! Ключ выдерни!

Но тот уже был далеко.

– Что же теперь делать? – заволновались девочки.

– А ничего, – спокойно ответил Небаба, – бензин кончится, мотор заглохнет. Пошли пока купаться.

Пока они шли до речки, Кошкодавенко четыре раза молнией пронесся мимо них, в одну и в другую сторону. С побелевшим лицом, он изо всех сил сжимал руль.

Они искупались, потом Христопродавенко отправилась домой, а Небаба пошел провожать Голопупенко. Они шли, взявшись за руки, о чем-то говорили, а мопед снова и снова с ревом проносился мимо. Кошкодавенко угрожающе смотрел на Голопупенко. Но молчал.

Уже вечерело. Они долго стояли у дома Голопупенко, а из деревни все доносился треск могучего японского мотора, то приближаясь и рыча как трактор, то отдаляясь, как будто комар звенит где-то очень далеко.

 

6. День рождения

Мама Кошкодавенко вознамерилась утроить ему большой день рождения и разрешила позвать гостей. Пришли девочки Голопупенко и Христопродавенко, пришел Небаба, пришли братья-близнецы, у которых почему-то были разные фамилии: Семиног, Тонконог и Желтоног. И наконец пришла девочка, которая очень нравилась Кошкодавенко, маленькая полненькая брюнетка Мазниоглова.

Принесли много подарков. Девочки-подруги подарили ему коня. Большого коня из латуни, на котором сидел некто в бурке и с саблей – то ли Чапаев, то ли Буденный. Правда ко дну статуэтки была приклеена бумажка: «Герой гражданской войны матрос Михельсон».

Братья-близнецы подарили ему отвертку, щипцы для колки грецких орехов и засиженный мухами и слегка отмытый портрет Лаврентия Берии. Они правда уверяли, что это первый начальник их узловой железнодорожной станции, лауреат, борец за мир и генерал-майор в отставке Владимир Дробязко.

И наконец Мазниоглова принесла ему подушечку, на которой ее прелестными ручками было вышито:

Спи спокойно, дорогой друг!

Было очень весело: играли в фанты, танцевали и выпили две бутылки шипучего сидра. Вдруг Мазниоглова сморщила свой миниатюрный носик:

– Чем же это так неприятно пахнет?

– Действительно, сильно пахнет, – закричали братья-близнецы.

Первым догадался именниник. Он рванулся к дверям, но было уже поздно. В дверь входил, таща за собой фанерный чемодан Петро Ковбаса.

– Ось! Поздоровляю! И дарую тоби кило видминного ливеру!

Он попытался открыть крышку, но Кошкодавенко бросился на чемодан как на амбразуру и накрыл его своим телом.

– Потом, потом откроем. Пока отнеси его в коридор. Нет, лучше на кухню.

Веселье продолжилось, хотя время от времени из кухни сильно пованивало и Мазниоглова морщила свой миниатюрный носик.

После танцев снова вернулись к фантам. Каждый написал записку, некоторые две, все положили в шапку и перемешали.

– Но только чур, что получили, обязательно выполнять.

Тонконогу выпало лезть под стол и блеять там бараном, что он и сделал к общему удовольствию.

Второй фант вытянула Мазниоглова, прочла и побледнела:

– Съесть триста грамм ливерной колбасы из чемодана.

– Съесть, съесть! – закричали все.

Мазниоглова умоляюще посмотрела на Кошкодавенко.

– Ну ладно, – объявил тот, – я как именниник назначаю сто граммов.

Ковбаса уже тащил чемодан из кухни. Но когда он его открыл, все поползли в стороны.

Вбежала мама, зажимая рот полотенцом и выкинула чемодан вместе с Петром на улицу.

– Жаль, – тихо сказала Мазниоглова, – я бы съела сто граммов ради нашей дружбы.

– А я бы тебе твою подушечку в гроб положил, – также тихо ответил Кошкодавенко.

В общем праздник удался на славу и все расходились довольные. Напротив, у забора сидел на чемодане Петро и задумчиво жевал ливерную колбасу. Никак он не мог понять, почему им не нравиться такая превосходная колбаса.

 

 

7. Проездом из Пярну

Прошел год. Друзья выросли, окрепли и еще более сдружились. И снова в сентябре их, семиклассников, повезли на экскурсию в Киев. Такая сложилась традиция в школе. Они заранее упросили классного руководителя не сажать к ним в купе Ковбасу. Но он с огромным чемоданом все-таки поселился рядом, в соседнем купе, и оттуда время от времени воняло, правда не с такой интенсивностью как прошлом году.

К сожалению, ни лиса, ни заяц их в этот раз не посетили, зато появился Букашкин. Внезапно появился в дверях и, шевеля носом, сказал:

– Откуда-то колбаской пахнет! Отличнейшей колбаской!

– Заходите, заходите, – радостно заголосили девушки, – садитесь. Сейчас мы вас колбаской обеспечим.

– Тронут, очень тронут, – мужчина по-прежнему страшно небритый прижал руку к груди. Разрешите представиться: Кубышкин Вольф, артист. Играю на корнет-а-пистоне в Крыжопольской филармонии. Возвращаясь из отпуска, сильно поиздержался. Иду мимо, а у вас колбаской пахнет.

Кошкодавенко уже заталкивал Петро с чемоданом. Тот, увидев мужчину-волка и поняв, что его колбасе конец, отчаянно сопротивлялся.

– Да ты только покажи человеку, какая у тебя колбаса. Просто покажи!

– Да, вы просто покажите, какую имеете колбаску, – оживился Кубышкин и в его глазах сверкнули слезы, – я очень много видел всякой колбасы, и каждый раз надеюсь, а вдруг попадется колбаска, которую я не видел. Очень надеюсь, а вдруг у вас такая колбаска. Вы просто покажите. Мне больше ничего не надо, просто посмотреть, какая-такая у вас колбаска.

У него дрожали руки, от волнения он зевнул и так громко щелкнул челюстью, что Петро испугался, бросил ему на колени чемодан и убежал.

Вольф открыл чемодан и замер, как в гипнозе.

– Ну что, видели такую? – спроила Христопродавенко, зажав нос.

Вольф долго молчал, погрузившись в созерцание содержимого, потом медленно, с трудом оторвавшись от зрелища сказал горестным голосом:

– Нет, мне этого не вынести! Это просто какое-то чудо! Боже мой, я никогда не видел такой удивительной колбаски. Нет, я не смею съесть ни одного, даже самого маленького кусочка этого шедевра.

– Да вы все ешьте, чего там, – разрешил Кошкодавенко.

– Нет! Не смею! Это разорвет мне сердце!

Тут поезд вскочил в туннель и минуты две грохотал там. Когда снова стало светло, ребята увидели, что чемодан совершенно пуст, а Вольф плачет, сморкаясь в платок.

– Что же плачете? – спросила Христопродавенко.

– Мне стыдно, что все съел, но не мог, верите, не мог остановиться.

– Да ничего страшного! Съели, и хорошо.

Но Вольф зарыдал еще сильнее.

– Мне стыдно за мою безалаберную жизнь. Сорок пять лет, сорок пять лет! А я всего лишь поездной шулер. Выигрываю редко, бьют часто. Бросить бы все и на природу, в лес, в простоту естественной жизни.

– А как же корнет-а-пистон?

– Какой там корнет! Какой там пистон. На природу хочу, в лес.

– Ну и правильно! Давайте в лес. Вон какой лес за окном. И поезд как раз тормозит.

– Вы думаете? Да, надо решаться. Друзья, вы спасли мне жизнь. Я возрождаюсь, – и полез в окно.

– Да зачем же в окно, лучше в двери.

– Нужно возрождаться естественно.

Уже наполовину вылезши в окно, он обернулся и строго сказал:

– Если на руках два черных валета, никогда не ходите с бубей! Это я вам говорю, Вольф Кубышкин, лучший тенор Дрогобычской филармонии.

Он выпрыгнул и бросился к лесу. Вдруг дети увидели, что он встал на четвереньки и побежал еще быстрее. Но может быть это им только показалось.

Кошкодавенко хотел и чемодан выбросить в окно, поскольку тот даже пустой сильно вонял, но девочки отговорили:

– Петро и так растроится, что остался без колбасы.

Друзья очень хорошо провели время в Киеве, гуляли по Хрещатику, смотрели мощи в Лавре. Но больше всего им понравился цирк, такой большой и красивый. А на афише надпись:

Дрессированные Медведи!

Только один раз!

Проездом из Пярну!

А ниже нарисован медведь, как две капли воды похожий на Гиппенрейтера. Ветер дергал афишу, и казалось, дядя Вова радостно подмигивает им.

 

8. Телевидение

Телевидение часто навещало деревню. То украинское, желавшее осветить как славно трудятся хлеборобы на ридных полях Украины, а поскольку хлеб в деревне почти не выращивали, то показать, как растет и наливается на просторах буряк. То российское, которое хотело показать, как культурно живут простые граждане в российской глубинке.

Они никогда не забывали про школу. Если приезжало российское ТВ, то от имени школы выступали наши друзья, так как хорошо говорили по-русски, особенно Голопупенко, которая могла без запинки выговорить «неоколониализм» и «мерчандайзинг». Впрочем слово «мерчандайзинг» ей не приходилось говорить ни разу, но верилось, что она всегда готова его произнести. Разбуди ее среди ночи и попроси сказать «мерчандайзинг», она тут же скажет «мерчандайзинг», да еще улыбнется сладкой сонной улыбкой.

Если приезжало украинское ТВ, то вперед выпускали Петро Ковбасу и миниатюрную девушку Мазниоглову. Иногда Петро путался и от волнения и вставлял немецкие слова, хотя немецкого никогда не учил. Зато Мазниоглова просто выпевала ридну мову, так, что у слушащих ее и мысли не возникало о том, чтобы вернуть России полуостров Крым. Правда, она могла неожиданно запеть «Ты ж мене пидманула», что почти всегда и делала, но ее успевали вовремя остановить.

В конце мая приехало российское ТВ, ребят позвали в кабинет директора, где уже распоряжалась огромная толстая тетка в очках и два оператора налаживали камеру. Тетка приезжала в третий раз, всем надоела своей настырностью, была весьма противной особой, так что ребята, не сговариваясь, решили ее проучить.

– Ну, друзья мои, – бодро начала тетка, – как в вашей школе готовятся отметить десятилетие «Единой России», какими успехами вы порадуете нашу партию. Начни ты, девочка! Камера на девочку!

– Мне не нравится «Единая Россия». Вольфович – наше знамя! – провозгласила Голопупенко.

– И давно ты его знаешь?

– Наверное, уже год. Мы познакомились, когда он еще был шулером, по поездам работал. Но потом он поел чесночной колбасы, раскаялся, ушел в лес, и там борется за экологию.

– Что за бред!

– Нет, это правда, – вступился за подругу Кошкодавенко, – он нам еще завет оставил: если у вас два черных валета, никогда не ходите с бубей!

– Вы, дети, наверное, перегрелись.

– Нет. Это серьезно. Никогда с бубей не ходите.

– Директор! – заорала тетка, – Это не те дети!

Директор не разобравшись, с испугу схватил Петро Ковбасу и притащил в кабинет.

– Вот, это правильные дети, те самые.

– Ну, мальчик, как ты готовишься отметить десятилетие «Единой России»? Камера на мальчика!

– А почему я? Чуть что, так всегда я. У прошлом годе Бонч-Бруевичу юбилей видзначалы, так опять я был. Бильшэ я ни к чёму не готовлюсь. Я хлибороб, чи шо? Oder Bauer?

• Natürlich, Kinder! Тьфу! Что это я? Ну, ты, наверное, хорошо учишься?

• Das stimmt!

• По-моему, это тоже не тот мальчик.

• Чему ж я не тот? Як ковбасу роздобуты, так я тот.

• Какую еще колбасу?

• Wurst. С чесноком.

• Совсем ты мне мозги запудрил!

• Тут еще у нас девочка есть, Мазниоглова – вмешался директор.

– Тю, вона ж дура круглая, – возразил Петро, – и всегда с бубей ходыть.

– С каких бубей? Опять с бубей! Все. Больше могу. Съемка на сегодня закончена.

В школе ждали тетку на следующий день, но она так и не пришла. А зря, потому что Петро вспомнил с прошлого юбилея песенку «Чу! К нам едет Бонч-Бруевич» и хотел ее исполнить снова.

 

9. Ночные страхи

 

Поезд прибыл в Твердохлебово с опозданием на сорок минут, автобус до Пищемухи уже ушел. Выбор у друзей был небольшой: либо сидеть на станции до утра, либо идти пешком. Во втором варианте тоже был выбор: либо через лес, тогда шесть километров, либо в обход по полю – тогда десять. Девочки конечно были за поле, идти ночью через лес страшно и можно заблудиться. Кошкодавенко уговорил их идти через лес: намного ближе и дорогу он знает, сто раз ходил. Правда, днем.

Они шли через поле к вздымающейся в сумерках громаде леса. Девочки притихли и сам Кошкодавенко вдруг ощутил некоторую робость.И холодок пробежал по спине. Когда подошли к лесу стало совсем темно. И вдруг впереди они увидели две яркие полоски, которые приближались к ним. Девочки оцепенели от страха, а Кошкодавенко бодрясь сказал:

– Чего вы? Это кто-то лампу несет.

Полоски вдруг оказались совсем рядом, и из темноты высунулась морда большого козла со светящимися рогами. Девочки взвизгнули. Козел подошел и ткнулся губами в руку Кошкодавенко.

– Есть просит, – решил тот, вынул из рюкзака недоеденную булочку и сунул козлу. Тот взял ее в рот и стал меланхолично жевать.

– Почему у него рога светятся? – все еще дрожа, спросила Христопродавенко.

– Наверное, новую породу вывели, – храбрясь сказал Кошкодавенко, – я где-то читал об этом. Ну пошли, чего тут стоять.

Козел пошел за ними. Его рога светились так ярко, что было хорошо видно тропинку, если бы козел шел впереди. Но тот впереди идти конечно не мог, да и не знал он, наверное, куда ему идти, если бы он шел впереди. Все-такие некое мерцание от рогов еле-еле освещало путь. Они углубились в лес и мерцание как будто стало ярче.

Тут раздался страшный крик и два огненных глаза понеслись прямо на них. Ребята повалились на землю. Два глаза с шорохом пронеслись над ними и оказались на дереве слева.

– Фу черт! Это же сова. Не бойтесь девчата, обыкновенная сова.

– Да, сова. А глаза как прожекторы!

– Может быть перед грозой у них так все в лесу светится.

Сова тоже последовала за ними, перелетая с ветки на ветку и гукая время от времени. Так они прошли километр или два, как вдруг услышали совсем рядом голос:

– Стоп!

Они замерли. Кошкодавенко почувствовал, что у него сейчас сердце выскочит из горла.

– Пароль?

– Перегидроль, – вспомнил мальчик.

– Проходи!

– Скажите пожалуйста, как нам пройти в Пищемуху.

В ответ ни звука, ни шороха. Постояв, они двинулись дальше

Через триста метров снова:

– Стоп! Пароль!

После второго поста козел вдруг сказал:

– Я дальше не пойду!

Сказал чисто по человечески, без всякого козлинного акцента.

– А как же мы без твоих рогов?

– Они сейчас погаснут.

Те действительно стали быстро меркнуть и вскоре совсем изчезли.

– Куда нам идти дальше, дяденька? – захныкала Христопродавенко.

– Идите прямо. Сова покажет, – сказал голос из темноты.

Они пошли, шаря по сторонам руками. Справа и слева были кусты, а тропинка шла между ними.

– Сейчас еще какая-нибудь гадость выскочит!

– Не каркай!

Но гадость выскочила. Впереди раздался приближающийся топот копыт тяжелого коня. Они ели успели присесть под кустами, как мимо словно вихрь пронесся огромный конь со всадником в бурке.

«Матрос Михельсон», – подумал Кошкодавенко.

– Почему ты не крикнул ему, – спросили девочки.

– Да ну его к черту, больно страшный. Может быть это и не настоящий матрос, а привидение.

– Какой еще матрос?

– Да это я так.

– Ой, давайте не пойдем дальше. Прямо здесь посидим до рассвета.

– Нет, пока сова с нами, надо идти. Ты будь как Лев Толстой.

– При чем здесь Толстой?

– Толстой сказал: Он пугает, а мне не страшно.

– Кто он-то?

– Откуда я знаю.

Вскоре они вышли на неведомо откуда взявшееся шоссе. Сова дорогу перелетать не стала.

– Ну вот, так я и знала. Заблудились. И совы нет. Откуда здесь дорога?

Тут раздалась трель милицеского свистка. Вынырнувшая из темноты фигура оказалась миллиционером.

– Сержант ДАИ Пельменко – он приложил руку к фуражке. – Почему нарушаем?

– Как это нарушаем?

– Переход дороги в неположенном месте.

– А где положенное место?

– Нет здесь никаких положенных мест.

– И что же нам теперь делать?

– Как что! Штраф платите.

– Сколько.

– Сейчас будете фанты тянуть, кому сколько.

Он снял фуражку, насыпал туда бумажки из кармана и протянул Христопродавенке. Та взяла фант и пр и свете его зажигалки прочитала:

– «Вальс На сопках Манчжурии». Это что значит?

– Будете танцевать со мной вальс.

– Прямо здесь, без музыки?

– Музыка есть, – он достал из кармана приемничек, поставил его на землю и включил.

Раздались звуки вальса. Сделав несколько па вместе с Христопродавенко, он остановился и протянул фуражку мальчику. Тот достал фант и прочитал:

– Съесть триста граммов ливерной колбасы с чесноком.

– Здорово! Здесь ведь нет никакой колбасы?

– Обижаете! – Пельмень нырнул в темноту и через десять секунд вынырнул, таща за ручку по земле огромный фанерный чемодан.

– Ни за что! – закричал Кошкодавенко и бросился в лес. Недолго пробежав, он споткнулся о корень и упал, почти потеряв сознание. Очнулся от того, что кто-то шершавым языком облизывал его лицо. Открыв глаза, он увидел уже знакомого козла. Тот сказал чисто человеческим голосом, правда женским, без всякого козлинного акцента:

– Спишь в такой духоте, а потом кошмары снятся.

Он еще раз открыл глаза и увидел девочек, они громко смеялись, заглядывая в дверь его сеновала, а Шарик усердно облизывал ему лицо.

 

10. Два стакана компота

 

В школе часто бывали старые коммунисты из местного отделения КПРФ. Собственно все отделение составляли только они вдвоем. Коммунисты выступали перед учениками со своими воспоминаниями о Ленине, о революции. Сами они конечно ни Ленина, ни его соратников не застали, но очень хорошо знали историю революции, так хорошо, что иногда сами верили в свое участие в ней. Поскольку их было двое, директор составил график их посещений на год вперед. Коммунисты с удовольствием приходили в школу: во-первых, их привозили, во-вторых, кормили, причем давали два компота, в третьих, нигде у них не было такой внимательной и благодарной аудитории. Всему верят, всем восхищаются. Правда они часто путались в графике и тематике выступлений, бывало сталкивались в вестибюле школы и громко выясняли отношения.

– Нет, вы послушайте сюда: третий четверг месяца выступаю я с рассказом о Кларе Цеткин.

– Но позвольте, это я выступаю с рассказом о Кларе Цеткин.

– Почему это вы выступаете с рассказом о Кларе Цеткин, в то время как я должен выступать с рассказом о Кларе Цеткин? Вы что, видели Клару Цеткин?

– Я не видел, но мой двоюродный дядя, матрос Шкандыба, рассказывал: Подходит, говорит, к нему Клара Цеткин и говорит: Шкандыба, мать твою растак и разэтак? Будут ли при социализме фабрики-кухни? Освободим ли мы женщину от стряпни? А он тогда только приехал как депутат от Балтфлота. Вытянулся во фрунт и рявкнул: «Не могу знать, вашескородие! Она даже попятилась. А потом говорит: поезжай-ка ты, Шкандыба, в Бердичев. Там левые эсеры наших бьют, надо дать отпор».

– Это вы мне рассказываете или первоклассникам? Вы идите и расскажите об этом детям. Нет, вы идите и расскажите. Они, может быть вам поверят.

– Компот! – провозгласил дежурный Петро Ковбаса, выглянув из дверей столовой.

Старики поспешили туда, ругаясь по дороге.

– Вы сейчас будете пить мой компот!

– А вы мой уже выпили вместе с Кларой Цеткин.

– Если бы Клара была жива, она бы вылила этот компот вам на брюки.

За компотом они обычно мирились.

– Ну что мы все ругаемся? Давайте мирно решим и поделим участки. Вы эту неделю рассказываете о Ленине, а я о Цеткин, потом я – Каутский, а вы Бонч-Бруевич, а потом все наоборот. Главное – не нарушать расписание.

Голопупенко и Христопродавенко как отличницы сидели на первой парте, а Небаба и подружившийся с ним Кошкодавеко обретались где-то на Камчатке. Они как раз играли под партой в «дурака», когда в класс вошел старичок маленького роста с огромной указкой в руке и сразу стал рассказывать.

– Стоит мой тесть в карауле в Смольном. И видит – идет Ленин. Подходит и спрашивает, с этакой хитрецой: откуда, мол, родом. Тот отвечает, что с Тамбова. А что, – спрашивает его Ленин, дальше, – друг мой, от Тамбова до Берлина близко? И глаза такие хитрые. Никак нет! – отвечает тесть, – далеко? А может быть скоро будет близко? Не знаю! – говорю, – Владимир Ильич. – Так вот, – говорит, – скоро от Бердичева до Берлина будет совсем близко – и так засмеялся мелко-мелко, аж затрясся весь. А глаза добрые-добрые.

– От Тамбова, – подсказал Кошкодавенко.

– Что от Тамбова?

– От Тамбова до Берлина – Ленин сказал.

– Ты откуда знаешь? Ты что, был там, при том разговоре. Умные все пошли! – старичок все более раскочегаривался. – От Тамбова ему подавай! Ты кого решил учить? Как твоя фамилия?

– Кошкодавенко.

– О! Совсем заврался. Ты еще Голопупенко скажи!

Класс дружно засмеялся.

– А про Тамбов совсем другая история. Подходит к ним Клара Цеткин и говорит: Пошлите вы его в Тамбов. Там эсеры наших бьют. Надо дать отпор.

«Да, говорит Ленин, поезжайте-ка вы, товарищ, в Тамбов. Немедленно в Тамбов. Но сначала пойдемте в столовую. У меня есть два талона на компот». Вот каким заботливым человеком был наш вождь. Приехал тесть мой с отрядом в Тамбов, и там как дали, как дали местным эсерам, – старичок стал ожесточенно махать указкой, наступая на первый ряд. Девочки полезли под парты.

– Компот! – объявил Петро, открыв двери.

Лектор прекратил махать указкой и шустро устремился к дверям под аплодисменты школьников. А в дверь уже входил другой старичок с огромной указкой.

– Не сюда, не сюда, – зашипел ему первый. – Вы в восьмой «Б», это на третьем этаже.

– Как это не сюда? У меня записано!

– Вы же про Коллонтай будете?

– Да.

– На третий, мой друг, на третий!

 

 

11. Слухи

Дети еще в прошлом году рассказали родителям о своих встречах с говорящими лесными жителями, те – своим знакомым, и по деревне поползли слухи, одни невероятнее других. Так, например, утверждали, что заяц – никакой не заяц, а осужденный за расстрату бухгалтер леспромхоза Брынза, который два года назад сбежал из-под стражи в зале суда. А волк – вовсе не волк, а Пинсинкевич, который оставил жену с пятью детьми и теперь скрывается от алиментов, живет в лесу в землянке и по ночам приходит с заднего двора домой, заглядывает в окна, до смерти пугая тещу. Чаще всего говорили о лисе Зюзюкиной, которая и хозяйка какого-то сомнительного косметического кабинета в Першотравневом, и владелица бензоколонки за околицей, где бензин наполовину с водой, и что она вдова Первухина, бывшего члена Политбюро ЦК КПСС. Некоторые говорили, что Косыгина, но старые коммунисты это опровергали. Когда их спрашивали, правда ли, что Зюзюкина вдова Косыгина, они махали руками, хлопали себя по коленям, приседая, и говорили, что никакая она не вдова Косыгина, что Косыгин родился в позапрошлом веке и старше Зюзиной лет этак на шестьдесят. Но что, возможно, она правнучка Клары Цеткин, которая как-то приезжала сюда на отдых с революционным матросом Михельсоном.

Ну, а уж про медведя говорили совсем глупое и невероятное: будто бы это Александр I, который вовсе не умер в Таганроге, а ушел в лес. Но учитель истории Микитенко-Карый категорически опроверг такую нелепость, заявив на классном собрании, что Александр I, согласно его изысканиям, действительно не умер, а ушел в лес, был монахом, питался кореньями, что-то такое съел, отчего стал почти бессмертным. Последний раз его видели в 1923 у Орловского ЧК, в кожанной куртке и крагах, садящимся на мотоцикл «Даймлер».

Народная фантазия не останавливалась на тех зверях, о которых рассказали дети и создавала новые небылицы и несуразности. Одни говорили о крокодиле, который обычно лежал поперек тропинки, притворяясь бревном, а потом хватал за ноги. А другие – что это бывший инструктор райкома партии Остап Ведро, которого вычистили из партии за безграмотность и он с горя поселился в лесу. И поскольку все звериные вакансии были заняты, решил стать крокодилом, что более и ли менее соответствовало его прошлой работе. Его жена поначалу будто бы ходила в лес и уговаривала вернуться домой, но он, лежа поперек тропинки, издавал какие-то нечленораздельные звуки, т.е. явно отказывался. Потом, якобы, местный краевед сказал, что это язык суахили и Ведро стал настоящим африканским крокодилом.

Некоторые говорили, что видели кошку, которая прибегала по ночам на развалины церкви и там громко мяукала. Но ничего больше они о ней рассказать не могли. Скорее всего это была обыкновенная кошка со двора старухи Дубосерской, той самой, которую после войны арестовали за связь с оккупантами, она отсидела срок и теперь жила тихо-мирно, приторговывая свекольным самогоном.

И почти все верили в то, что в их лесу давным-давно живет снежный человек, который днем продает мороженное у автобусной станции, а ночью безобразничает в лесу: гоняется за запоздавшими грибниками с криком «Понаехали тут, дармоеды!». Многие специально ходили на автобусную станцию посмотреть на него, но он ничем себя не выдавал – обыкновенный мужичок с рябым лицом. И ничуть не похож на снежного человека. Правда, руки у него были сильно волосатые, как будто он одел отрезанные рукава от бабушкиной шубы. Ну утверждать, что у него все тело такое никто определенно не мог. К тому же старые коммунисты говорили, что такая волосатость – характерная черта человека из солнечного Андижана.

И только очень немногие, да и то вполголоса, почти шепотом рассказывали о необычайном видèнии, которое можно обнаружить, если прийти ночью ночью в лес к Лутохинскому пруду и там не шевелясь простоять час или два. Вдруг все освещается как будто прожекторами, из леса выезжает броневик, открывается люк, высовывается то ли человек, то ли зверь и четыре раза душераздирающим голосом, от которого бросает в озноб и слабеют ноги кричит «Ку-Ку». Потом люк закрывается и броневик уезжает. И если такое увидишь, то это непременно к несчастью в твоей жизни. Поэтому никто к Лутохинскому пруду не ходил и никто броневика не видел, но слухи продолжали жить.

Так что ребята были и сами не рады, что рассказали родителям про своих зверей.

 

 

12. Чему ж я не Сокил?

 

В классе наших друзей учился Андрей Соколов, которого все называли по-украински Сокил и каждый раз при встрече спрашивали, чему ж он не летает? На что тот спокойно и незлобиво отвечал:

– Боже крыла нэ дав.

Он был влюблен в Мазниоглову, но она не отвечала ему взаимностью, так как ей нравился Кошкодавенко. Поэтому всегда ходил печальный, смотрел на Мазниоглову издали и вздыхал. И была у него светлая мечта, которую он холил и лелеял в душе – стать милиционером. А из всех атрибутов милиционера ему больше всего нравилась кобура. Тысячи раз он мысленно представлял себе, как оденет портупею, поправит кобуру на боку и будет идти и незаметно ее поглаживать. Все остальное – гоняться за жуликами, штрафовать самогонщиков ему не очень нравилось. Он даже уговорил Кошкодавенко вместе поехать в Нежин поступать в школу милиции. После получения аттестата зрелости. Тот согласился, при условии, что возьмет с собой Голопупенко и Христопродавенко.

– Зачем тебе эти девчонки? Позови лучше Мазниоглову.

– Нет, Мазниоглова идет в консерваторию. Учиться на певицу. А девчонки – мои лучшие подруги.

Тут неожиданно приехал родной дядя Мазниогловой Мазниоглов. Ребята встретили его вместе с племянницей на улице.

– Мазниоглов! – представился тот, пожав каждому руку.

– Мазниоглов! Мазниоглов! Мазниоглов – капитан милиции.

Они прошлись немного вместе по улице.

– Скучно вы ребята живете, – посочувствовал им капитан. – Давайте-ка я возьму вас на дело.

– На какое дело?

– Бандитскую шайку будем брать.

– Разве мы можем?

– Ну, мы не по-настоящему будем брать, а как бы играть в такую игру. Вон видите, идет человек, крайне подозрительный, на левую ногу припадает и на щеке шрам.

По той стороне шел старый коммунист и тащил огромную авоську с луком.

– Нужно проследить – куда идет, с кем встречается, где его логово. Кто пойдет?

– Я пойду – вызвался Сокил.

Легким скользящим шагом двинулся за ним. Он в последней четверти много болел и старого коммуниста ни разу не видел. Остальные промолчали: игра так игра.

– Как только Андрей выявит логово, мы заляжем там в засаде.

Тут он увидел снежного человека с волосатыми руками.

– О, агент Саакашвили. Резидент грузинской разведки в нашем районе! Я его фоторобот по ориентировке видел.

Ребята не поняли, шутит он по-прежнему или уже всерьез говорит.

– Он у нас мороженое на автостанции продает.

– Хорошо законспирировался! – одобрил Мазниоглов. – Пойдемте покупать мороженое.

Снежный человек тащил большую коробку, на которой сбоку было написано: «Крем-брюле».

– Наверное, передатчик несет! – пошутил Кошкодавенко.

– Вполне возможно. Сейчас проверим. Быстро прячемся за куст!

Капитан достал из кармана свисток и оглушительно засвистел. Снежный человек присел от неожиданности, потом стал медленно, пугливо озираться.

– Точно передатчик! Молодец, – похвалил Мазниоглов, – у тебя нюх как у сыщика.

Он выскочил из-за куста и подошел к снежному человеку.

– Ваши документы!

– Какие документы? Ты кто, слюшай?

– Капитан милиции Мазниоглов, – капитан протянул было руку, но потом отдернул ее.

– Нет у меня документы!

– Что в коробке?

– Тебе какой дело? Лючше покажи свой документ!

Мазниоглов взял коробку и потянул к себе, житель солнечного Андижана к себе. Так они молча боролись две минуты, пока коробка не порвалась и стаканчики с мороженым на запрыгали, разбегаясь, по мостовой.

Снежный человек повернулся и побежал, громко крича:

– Милиция! Грабят!

– Вот чудак! Я сам и есть милиция! Капитан Мазниоглов, – он стал снова представляться каждому из ребят, протягивая широченную как лопата руку. – Капитан Мазниоглов. Капитан Мазниоглов.

Кошкодавенко выразительно посмотрел на Мазниоглову. Та покраснела.

– Он вообще-то давно на пенсии, по здоровью, его бандиты в голову ранили. – прошептала она. – Время от времени в больницу ложится. Вот на днях вышел.

Тут подбежал запыхавшийся Андрей.

– Этот подозрительный пришел домой, включил радио, слушает и что-то записывает.

– Так! Значит передатчик у него! Пошли, тепленького возьмем.

Они ворвались в домик коммуниста, который действительно слушал радио и что-то быстро писал.

– Так, что слушаем? – громко спросил Мазниоглов.

Тот машинально ответил:

– «Немецкая волна». Очень интересные факты о нашей экономике. Мне для лекции пригодится.

– Все сходится. По ориентировке. Вы майор немецкой разведки Отто фон Зеебом?

– Кто?

– Отто фон Зеебом. Абвер.

– Какой я вам Зеебом? Вы болван Штюбинг!

– Я Штюбинг? – поразился тот, – я майор…то есть я капитан милиции Григорий Мазниоглов, – и протянул ему широкую как лопата руку. Но потом быстро отдернул.

– Вы вообще кто такие? Откуда взялись? – пришел в себя хозяин. – Убирайтесь из моего дома.

– Да, мы уйдем. Сейчас мы уйдем. Но через полчаса вернемся с ордером. И попрошу к этому времени пароли, явки, квитанции на стол!

– Какие квитанции? – рассвирепел тот.

– Все: за свет, газ, канализацию.

Когда они вышли, разгоряченный капитан вынул из кармана «Беломор» и с жадностью закурил.

– Хорошо мы его раскололи! У меня нюх на Абвер!

– Болван! – вдруг рявкнул густой, тяжелый голос, – а ну быстро домой, а то всю морду в кровь разобью!

Это было так громко и неожиданно, голос как будто шел с неба, что капитан в испуге присел.

– Что это?

– Это Клава Радио! – засмеялись ребята, – она живет через три улицы, а голос такой, что во всем поселке слышно. Племянника ругает.

– Радио?

– Ну, да. Так ее прозвали.

Кошкодавенко с подругами незаметно скрылись. А Андрей решил серьезно поговорить с Мазниогловой.

– Поедем со мной в Нежин, поступать в школу милиции?

– Вот еще! Я в Киев, в консерваторию!

Тут они увидели, что дяди рядом нет.

– Где же он? – заволновалась Мазниоглова.

– Да вон он!

Дядя быстро по пластунски полз вдоль забора. Так быстро полз, что если кто увидел его сейчас, непременно бы сказал: вот ведь как быстро может ползти человек! И как умело! Эдак он за пятнадцать минут он может доползти до управы! А за двадцать и до рынка!

А если бы рядом стоял другой, более осторожный человек, то он возразил бы, поскольку никогда не видел, чтобы так быстро ползали:

– Та ни, за двадцять хвылын вин не доповзэ до рынку, може, за двадцять пьять.

Но дядя до рынка ползти не стал, а нырнул в дыру в заборе. Некоторое время еще был виден один ботинок с приклеенной на подошве квитанцией из обувной мастерской, но потом и он исчез.

Увидев, что глаза Мазниогловой набухают слезами, Андрей сказал:

– Слушай, какой у тебя дядя замечательный!

– Ты серьезно?

– Да, такой веселый! И добрый. Не лень ему с нами играть.

– Спасибо тебе. Он правда замечательный. И ты тоже замечательный, – она внимательно посмотрела на него.

Андрей больше не жалел, что Бог не дал ему крылья, так как почувствовал, что летит, действительно летит.

 

 

13. Снова день рождения

 

На этот раз праздник был у Небабы. Собралось много народа: Кошкодавенко с подругами, братья Семиног и Тонконог, Желтоног не смог прийти из-за болезни и вместо него пришел их двоюродный брат Товстоног. Сокил и Мазниоглова появились вместе, держась за руки. Пришел мальчик, который учился в параллельном классе, по фамилии Девочка. Игнат Девочка. Наконец, были сам Небаба, виновник торжества, мама Небаба Роза Густавовна, бабушка Небаба и дедушка Небаба, который впрочем тут же сообщил по секрету кому-то из детей, что по рождению он вовсе не Небаба, а взял фамилию жены из-за любви к ней, а настоящая его фамилия – Одеяло. А партийная кличка у него была в подполье – Вымпел.

Веселились от души. Мазниоглова два раза спела песню «Ты ж мене пидманула», а Роза Густавовна подыгрывала ей на пианино двумя руками.

Иногда в комнате становилось темно. Это с улице заглядывала огромная голова капитана Мазниоглова.

– Дядя Гриша! Дядя Гриша, идите к нам, – кричали дети. Но он прикладывал палец к губам и исчезал. Кажется, он был занят разработкой второго члена КПРФ, которого подозревал в связях с австрийцами. Коммунисты уже привыкли к нему и не обращали особого внимания, когда он проползал у них под забором или прямо по двору.

Роза Густавовна напекла целую гору душистых вафель: с вареньем, медом, сгущенным молоком и карамелью. Одеяло (Вымпел) съел штук двадцать, ему стало плохо и его увели спать.

Потом появился Ковбаса. Его сначала не хотели пускать, но увидев, что он без чемодана, впустили. И совершенно напрасно, потому что колбаса, тонко нарезанная, лежала в целофановом пакете у него в кармане. Очень давно лежала. И когда он проходил через комнаты, то увидел бывшего подпольщика Вымпела, который стонал распростершись на кровати. Он, правда, не знал, что это бывший подпольщик, и тем более – что у него кличка Вымпел.

– Вижу, старичок лежит, хворие, – объяснял он позднее, – я и дал ему шматок ковбаски, шоб полегшало.

Пришлось вызывать скорую.

Но, несмотря на все эти мелкие неприятности, вечеринка явно удалась. Девочка исполнял грузинские танцы, Роза Густавовна опять двумя руками играла ему. Тонконог читал стихи собственного сочинения про маленькую черепаху, которая мечтает о большом космосе и все время стремится в космические дали. Прощенный Петро попытался прочесть малоизвестное стихотворение Матусовского о колбасе «Славянская деликатесная», но ему не дали и пообещали выгнать, если он еще раз заикнется о своем любимом продукте.

И тут на пороге появился волк. Вернее, не волк, а солист Дрогобычской филармонии Вольф Кубышкин. Он совсем зарос щетиной, только глаза и нос торчали и был очень похож на волка.

– Я дико извиняюсь, – сказал тот, – но я очень люблю грузинские танцы. А тут иду мимо и вижу в окно: грузинские танцы! Дай, думаю, хоть краем глаза посмотрю на грузинские танцы.

– А вы собственно кто? – спросила испуганная Роза Давыдовна.

– Да это наш друг, музыкант Вольф Кубышкин. Из Дрогобыча – закричали Кошкодавенко и его подруги. Ковбаса, на всякий случай, промолчал.

– Ну, милости просим, раз так.

Волк сел к столу и моментально сожрал все оставшиеся вафли.

– Я вижу вам понравилось? – спросила мама Небаба.

– Очень! Особенно эти, с карамелью. Хрустят-с – он хотел рыгнуть, но сдержался.

– А вы знали такого человека по фамилии Гиппенрейтер? – подсел к нему Кошкодавенко.

– А как же! Он после войны был заведующим парикмахерской. Славная была парикмахерская. Стрижка три, шипром облить – рупь. Его вскоре уволили за перерасход одеколона. Сами сотрудники пили. Как навернешь флакон «Тройного», кажется, что ближе к коммунизму. Так рассказывают, я не пробовал, – сказал волк и покраснел. Впрочем через щетину этого не было видно.

– Но потом он все равно поднялся. То ли губернатором, то ли сенатором стал. Не буду врать, точно не знаю. Я его два раза по телевизору видел. Сидит такой важный, в пенснэ, хотя медведь медведем. Мы, говорит, всю Россию шипром зальем… сдадим только трефой… и ваших нет.

– Так прямо и сказал?

– Ну, не совсем так. Я суть передаю.

– Скажите, Вольф, как вам живется в лесу? – подсела к нему с другого бока Христопродавенко.

– Ну, в целом хорошо! Только скучновато. В картишки не с кем перекинуться. Борьба за экологию все время отнимает. И еще на бегах люблю. Недавно в Бердичеве на ипподроме взял шесть к одному. Поставил на «Вымпела». Куча денег.

– Это так вы за экологию боретесь?

– Ну, – смутился волк, – бывает грех. Но редко. Очень редко.

– Кто здесь говорил о «Вымпеле»? – старику стало лучше и он решил вернуться в кампанию.

– Я-с. Лошадь есть такая в Бердичеве. Старая, но еще резвая.

– Что она там в Бердичеве делает?

– Скачет, что ж ей делать!

– Расскажите мне поподробнее. Она в подполье была?

– Да, еще в Одессе, при румынах.

– И что? Не пострадала?

– Один раз ее арестовали, пытали, но она ни слова. Только и-го-го да и-го-го, – самозабвенно врал волк.

Они отсели в сторонку, в угол и вскоре оттуда стал доносится, все громче и громче голос волка:

– Я ему две семерки, а даму держу, а он прет с бубей… Тогда я ему раз, раз, и еще две на погоны… Вы представляете, у меня каре, а я чувствую – где-то здесь джокер!

– Вы же любите грузинские танцы? – прервала его Роза Небаба.

– Смотреть люблю, а так нет! Впрочем, почему бы не тряхнуть стариной.

Он заголосил что-то тонко-тонко, встал на цыпочки, сложил руки на груди и плавно двинулся в другой конец комнаты, время от времени вскрикивая «Асса», да так громко, что дрожала посуда в буфете. Зрелище было жутковатое. Все оцепенели. А волк все танцевал и танцевал.

В комнате опять стало темно, потому что в одно окно настороженно смотрел капитан Мазниоглов, а в другое – два старых коммуниста.

Волка наконец удалось остановить, и он, схватив со стола последнюю вафлю, с криком «Пардон, шерзами» удалился.

В общем все остались довольны вечером, только старик Одеяло долго, недоуменно бормотал:

– Как это лошадь и подпольщица? Разве бывают лошади-подпольщицы?

 

14. Все на выборы

Директору школы позвонили из управы и сказалит, что у них в школе завтра с предвыборной речью выступит кандидат в депутаты первый начальник их узловой железнодорожной станции, лауреат, борец за мир и генерал-майор в отставке Владимир Иванович Дробязко.

С десяти утра школу заперли, чтобы дети не разбежались, стали мыть лестницу, снимать и выбивать шторы с окон, наводить порядок в туалетах. В результате Дробязко проморгали. Он и его доверенные лица долго молотили ногами в запертые двери и так и ушли, несолоно хлебавши.

Из управы звонили и долго ругали директора, обещав выбросить школу из плана ремонта на следующий год.

– Чтобы завтра все было готово к 13.00, иначе – смотрите!

Дверь все равно закрыли, но директор не отходил от окна. И как увидел подъезжающую машину, бросился вниз. Но ключ впопыхах забыл в кабинете. Пока он бегал взад-вперед, гости снова чуть не уехали.

Дробязко вошел в зал раздраженный. Дети, увидев огромного толстого мужчину, одобрительно зашумели.

– Смотри! – толкнул Кошкодавенко свою подругу. – Гиппенрейтер!

Генерал и борец за мир действительно был очень похож на бывшего завпарикмахерской.

– Ну, чего шумим? – рявкнул лауреат, с трудом залезая на ступеньки трибуны и вытирая пот со лба. – На первый и второй расчитайсь!

– Первый! – крикнул Кошкодавенко.

– Второй! – отозвался кто-то с другого конца зала. Остальные молчали.

– Что? Только двое? Ну ладно, начнем – он достал из кармана сложенный лист бумаги, развернул его, потом водрузил на нос огромные очки и долго, молча смотрел в свою бумагу, шевеля губами.

– Вы посмотрите, кто за столом! – прошептала Христопродавенко, – лиса и заяц.

Действительно, оба помощника были вылитые Зюзюкина и Забодайменякальмар. Зюзюкина в жакете и брюках, а Кальмар в строгом сером костюме с галстуком.

– В политику, значит, ударились!

– В результате надои выросли вдвое! – начал свою речь Дробязко. – Что за черт? Ага! – он перевернул страницу – Дорогие пионэры! Я сам был пионэром, и мой отец, и моя бабушка также была пионэром. Бывало спросишь: бабушка, расскажи, как ты была пионэром. Она и говорит. Говорит, говорит, пока не остановишь или сама не заснет. Но это так, к слову. Главное сейчас – шире разворачивать сеть парикмахерских. Надо всех жителей нашего района охватить парикмахерскими.

– Ну, я говорил! Это он! Дядя Вова! – Кошкодавенко снова толкнул Голопупенку.

– Надо расширять ассортимент парикмахерских, – продолжал дядя Вова, – за счет отечественных изделий. Наши западные, так называемые «союзники», пытаются через быт воздействовать на сознание и подсовывают нам всякий «Олд спайс» и «Нивею» и прочие «Фа». Наши противники дошли до того, что уверяют: вождь в мавзолее потому так хорошо выглядит потому, что его пользуют косметикой фирмы «Орифлэйм». Это наглая ложь, товарищи! Ильича регулярно моют мылом «Хозяюшка» фабрики «Свобода». Это ответ вам, господа «Джексон и Джексон»!

– «Джонсон и Джонсон» – крикнул Кошкодавенко

– Что ты тут кричишь, мальчик? Ага! Твое лицо знакомо? Ты из Першотравневого?

– Нет, нет, здесь все наши, пищемухинцы! – успокоил его директор.

– А я думал – он из Першотравневого. Они там все против нашей продукции, не правда ли, товарищ Первухина?

– Совершенно верно, товарищ генерал! – ответила лиса.

– Мы учредили приз победителю конкурса «Любишь ли ты своего парикмахера?»! – выступил похожий на Забодайменякальмара помощник дяди Вовы. – Два флакона крема «Кировец» для бритья.

– Пойдем на выборы – продолжал свою речь лауреат и борец за мир, – с лозунгом «Выше культуру парикмахерского обслуживания». Правда, нам здорово гадят конкуренты из Першотравневого. Вы только подумайте! Они выдвинули лозунг: «Парикмахера в каждую семью!». Это утопия, товарищи пионэры! Это дешевый популизм! Это Джонсон и еще раз Джонсон. Правильно, товарищ Косыгина?

– Первухина, – поправила лиса. – Совершенно правильно, товарищ генерал.

– Итак, все на выборы, друзья!

– Мы не можем. Нам еще нет восемнадцати! – подал голос Небаба.

– Так что ж? Мы сейчас раздадим вам по флакону «Мыло жидкое Яичное», – стала объяснять Зюзюкина (Первухина), – вы отнесете своим родителям и расскажете, какой замечательный кандидат баллотируется в депутаты от нашего городка.

– А также, – добавил заяц, – два дня будем стричь бесплатно всех жителей городка. Правда только тех, кто хочет подстричься под ноль.

– И по предъявлению паспорта с пропиской. А то першотравинцы набегут на халяву. – добавил лауреат и борец за мир и, прокричав: – Выше культуру парикмахерского обслуживания! – вынул из кармана огромные ножницы и потряс ими в воздухе.

Зал разразился аплодисментами.

Громче всех аплодировали Кошкодавенко и его подруги.

– Ну, дает дядя Вова! Нигде не пропадет! Скоро мы его президентом увидим.

– России или Украины?

– А куда его сейчас избирали, в российскую власть или украинскую?

– Да кто ж его знает?

Друзья стали расспрашивать всех, но никто не знал, куда все-таки избирается дядя Вова. В российскую власть или украинскую.

 

 15. Первое Мая

 

Хотя советской власти давно не было, но отцы города первого мая и седьмого ноября устраивали демонстрацию с обязательной явкой всего населения от шестнадцати лет и старше. Всех перед площадью строили в шеренгу, по четыре человека в ряд и они шли стройными рядами: впереди два старых члена КПРФ почему-то с траурным венком из искусственых глициний, потом директор местного маргаринового заводика со своими заместителями, потом все остальные. В этот раз за маргариновым заводом отдельно шел капитан Мазниоглов, двумя руками держа развернутый транспарант, где на желтом фоне большими черными буквами было написано:

Долой Луну!

Мазниоглов шел, гордо вскинув голову, а проходя мимо трибун, стал печатать шаг. На трибуне, помимо местного начальства стоял вечно пьяный массовик-затейник из городского клуба знакомств «Тем, кому за шестьдесят» и, читая по бумаге, выкрикивал в мегафон как обычно выкрикивали на демонстрации в советское время:

– Да здравствует 1-ое мая!

– Привет работникам маргаринового завода!

– Больше пива с воблой, товарищи! Ура!

– Ура! – похватывала толпа.

– Пенсионер Дубосерский ищет подругу для поездки на юг! Ура, товарищи!

– Ура Дубосерскому! – кричали внизу.

– Долой Луну! Что за черт! Нет, все правильно: долой Луну, друзья!

– Долой! – кричала толпа.

– Сколько можно терпеть этот желтый блин на нашем ночном небе! Кому он нужен, пусть едут в Израиль! Погасить эту бледную немочь! – бесновался затейник, а потом запел голосом Софии Ротару:

– Луна, Луна!

Но у него уже вырывали мегафон.

Кошкодавенко с детства очень любил ходить на демонстрации, любил звуки оркестра, трепещущие на ветру знамена, лозунги, провозглашаемые с трибуны. Он шел вместе со своим классом. Один Ковбаса прикинулся больным и увильнул от участия в торжестве. Два дня они готовились к нему и сделали много самых разнообразных транспарантов:

«Отдай ужин врагу!»

«Все в Пярну!»

«С кем вы, мастера пивных изделий?»

«Не ходи с бубей!» и т.д.

«Долой Луну!» тоже они сделали, но Мазниоглов увидел и выпросил для себя. Директор лично посмотрел все лозунги и одобрил. Немного ему не понравилось про Пярну, что-то померещилось неприличное, но настаивать на замене не стал.

Они шли, смеялись, ели мороженое и Кошкодавенко думал о том, что Голопупенко в чем-то даже намного лучше Мазниогловой и хорошо бы им вместе поехать поступать в один вуз.

– Суки, налево! – заорал опять прорвавшийся к мегафону затейник. Дело в том, что он был еще постоянным распорядителем городских выставок собаководства, и ему спьяну померещилось, что он опять там распоряжается.

Возникла небольшая свалка на трибуне, в результате которой затейника сбросили вниз. Тут прямо на трибуну опустился с неба какой-то мужик, накрыв всю трибуну своим парашютом. Видно было, что под парашютом долго и отчаянно боролись, потом мужик, обернутый желтым шелком тоже полетел вниз.

Колонна прошла мимо трибуны за пять минут, и когда проходили последние, первые, обогнув дом, снова пошли по площади. Начальство просило пройти четыре раза. Чтобы хоть полчаса шли, иначе неудобно, районная хроника снимать приехала. Надо создать впечатление крупного населенного пункта и массового ликования трудящихся. За домом попытались вытолкнуть из колонны Мазниоглова, уж больно заметная фигура и лозунг тоже. Но ребята дали ему соломенную шляпу и другой транспарант – «Чубайса на мыло!» и его оставили в покое. Мазниоглов опять печатал шаг перед трибуной и был счастлив.

Когда проходили последний раз, затейник каким-то чудом снова завладел мегафоном и успел прокричать:

–Пенсионер Будка ищет подругу жизни без вредных привычек и с высшим образованием. Аспирантура обязательна. Ура!

– Ура аспирантам! – радостно завопила толпа, – Ура!

Уставшие и довольные ребята прошли в парк и сели выпить квасу.

– А вы видели, как смеялись на трибуне, читая наши лозунги? – спросил Небаба.

– Видели, видели – Кошкодавенко был очень горд, как автор большинства текстов.

– Послушайте, а откуда парашютист взялся?

– С неба.

– А в небе он что делал?

– Тут в Дерипасе, семь километров, аэроклуб есть. Там они и прыгают. А его сюда ветром отнесло.

– А где дядя? – заволновалась Мазниоглова, – я обещала маме привести его домой.

– Не получится. Он на задании. – Небаба показал на соседнюю аллею. По ней чуть подпрыгивая шел старый коммунист, а невдалеке на траве газона быстро и неслышно скользил за ним по-пластунски капитан Мазниоглов. Он что-то сжимал в зубах, но издалека было не видно, что. Увидев ребят, он приподнялся на левой руке, а правой помахал им и крикнул:

– Закарпатье!

И тут раздался голос с неба, громогласно рявкнувший:

– Ну, куда? Куда ты, гад ползучий? Там же грядки с клубникой!

Капитан растерялся и даже сел на газон, но потом, вспомнив про Клаву Радио, плюнул в сердцах, и пополз дальше.

 

 

16. Культпоход в театр

 

Своего театра в Пищемухе не было и когда приезжали театры из Нежина или Крыжополя, то у них всегда был аншлаг. В этот раз директор сделал подарок, купив билеты для всего класса, в котором учились наши друзья. Они заняли три первые ряда и замерли в предвкушении представления, с нетерпением ожидая, когда поднимется занавес. Крыжопольский коллектив привез пьесу местного автора со странным названием «Ни в струю, ни в Красную армию», посвященную событиям, якобы имевшим место в гражданскую войну. В ней некий комиссар грузинского происхождения Прцхалава рубит в капусту белогвардейскую сволочь и одновременно любит высокую девушку с лошадиным лицом Евдоксу. Собственно лошадиное лицо было у актрисы, а по замыслу автора она должна быть очень милой и несколько загадочной. К тому же героиня, вернее артистка, которая ее играет, на голову выше комиссара и когда он обнимает ее, а она поверх его головы смотрит куда-то вдаль, при этом стараясь незаметно жевать резинку, сходство с лошадью становится поразительным. Зал сдавленно смеется, особенно первые три ряда.

Прцхалава грузин тоже только по пьесе, а на его кавказкую национальность намекают лишь сильно волосатые руки. Почти такие же, как у снежного человека.

Евдокса замужем за командиром батальона Шехтельбаумом, где комиссарствует Прцхалава, что придает сюжету особую остроту и напряженность. Прцхалава подозревает мужа Евдоксы в измене и хочет подвести его под монастырь. Евдокса, хотя и увлечена Прцхалавой, но зная его настырный кавказкий характер, предлагает мужу бежать к белым. Он с негодованием отвергает это предложение, но начинает все больше задумываться.

На этом заканчивается первое действие. Главное впечатление, которое осталось у ребят: артист, играющий Прцхалаву сильно пьян. И всех удивляет, как он до сих пор не упал в оркестровую яму. Он временами забывает говорить с грузинским акцентом и переходит на эстонский.

«Мы покашем этим пелогвардейцам куськин том» – часто цедит он. То есть путает кузькину мать с кошкиным домом.

Ребята горячо спорили – положительный он герой, по замыслу автора, или отрицательный. А также, нечаянно он напился, или по замыслу изображает пьяного.

Во втором действии Прцхалава рубит в капусту белогвардейскую сволочь. И в третьем рубит в капусту их же, одновременно интригуя против Шехтельбаума. Шлет в ЦКК доносы о том, что Шехтельбаум скрытая белогвардейская сволочь и его давно пора изрубить в капусту. В четвертом действии беляки рубят в капусту самого комиссара, но не до конца. Он лежит в госпитале, а Евдокса приходит к нему и объясняется в любви. Потом они поют дуэтом из оперетты Дунаевского:

– Помнишь ли ты,

Как счастье нам улыбалось!

В пятом действии Евдокса обнимается с мужем, клянется в верности и предлагает бежать к белым. Заодно признается, что она агент белой контрразведки ОСВАГ. Тут на четвереньках выползает Прцхалава, то ли по замыслу, то ли просто напившись вдрызг уже не может стоять, и вызывает Шехтельбаума на дуэль.

– Будем питься на шпаках. Я тепя упью, пелогвардейская сволочь, – то есть окончательно переходит на эстонский акцент.

Шехтельбаум ошеломлен. Даже неискушенному зрителю видно, что в тексте пьесы этого нет. Потом комиссар, так и не поднявшись с четверенек, бегает по сцене за Шехтельбаумом, предлагая биться на шпагах, а тот убегает, умело лавируя между разной бутафорией.

Ребята в восторге аплодируют.

Так и не догнав Шехтельбаума, комиссар повернулся и кричит первым рядам уже без всякого акцента:

– Ребята, сюда! Помогите добить гада!

Ребята в восторге вскакивают и устремляются на сцену. Начинает невообразимая суматоха, и сцена и зал – все бурлит. Прцхалава вдруг поднимается, подходит к рампе и громко говорит:

– Вот так боротились коммунисти в висимнадцятом годе! И так умирали.

Потом делает шаг вперед и грохается в оркестровую яму. Опускается занавес. Зрители в смущении молчат и только школьники неистово рукоплещут.

– Браво, кацо! Молодец! Первое место по прыжкам в яму! Смерть белогвардейцам!

Директор бегает среди них и старается успокоить. Наконец ему это удается. Все рассаживаются по местам. Слышно, как в яме ворочается комиссар, пытаясь подняться и опрокидывая музыкальные инструменты. Наконец, его голова показывается над барьером.

– Вы думаете я пьяный? Эти гады обещали матрас постелить. Я лечу и вижу – нет матраса.

После этого культпохода ребята твердо решили создать в школе свой театр, а Мазниоглова, Кошкодавенко и Небаба вызвались написать пьесу, тем более, что у них был уже литературный опыт. И судя по пьесе крыжопольского театра, это дело не такое уж трудное.

 

17. Очевидное – невероятное

 

Учитель истории Микитенко-Карый оставил наших друзей и Небабу после уроков и рассказал им, очень волнуясь и даже заикаясь, любопытную историю.

«До меня дошли слухи, которые исходили от вас, о говорящих зверях в нашем лесу. Я уже хотел вызвать вас и строго поговорить о том, что идеализм и поповщина очень опасные увлечения для юных умов, но вчера случилось нечто невероятное. Я шел через лес от своего друга из Першотравневого, мы по случаю его дня рождения выпили, но совсем немного. Сколько же это было? – он поднял глаза к потолку, подсчитывая. – Ну да, по полторы бутылки на брата. Это для меня ничто. Только между нами, мы ведь друзья. Лады? Ну, правда, по четыре пива еще взяли. Но это совсем пустяки. Иду, иду, вдруг вижу заяц сидит, крупный такой, белый. Сидит спиной ко мне. И не реагирует. Я раскрыл портфель, он у меня был пустой, тару-то я у друга оставил, что ее таскать, пусть сам сдаст, и думаю: сейчас накрою его портфелем. Только занес его, как вдруг он оборачивается и спрашивает:

– Не скажете, месье, где здесь дорога на Киев?

Я попятился, чуть не сел, и подумал, что не надо было лакировать пивом».

– Это Забодайменякальмар! – закричали дети. – Это он.

– Что еще за кальмар?

– У зайца такая фамилия – Забодайменякальмар.

– А он сказал, что его фамилия Луначарский. Наверное, ваш заяц другой. Но слушайте дальше. Я еще не пришел в себя, как слышу зовет меня высокий такой женский голос:

– Добрый человек! Але!

Я обернулся. Стоит лиса с огромным рыжим хвостом. Ну, думаю, совсем спятил. А она продолжает:

– Послушайте! Если вы хотите этого зайца поймать, дайте ему портфелем по башке!

– Дура ты, Зюзюкина, – произнес заяц, – Совсем дура! Меня нельзя бить по башке портфелем, потому что я сын красного командира Луначарского.

– Ну да, Луначарского! У него и детей-то не было.

– Детей не было, а зайцы были. Он меня усыновил.

– Да стал бы он зайцев усыновлять!

– Может быть и не стал. Я у него в квартире жил, капусту ел от пуза, разную травку, даже виноград как-то попробовал на Новый год. Очень кислый! Только однажды приходит к хозяину такой маленький, лысый, посмотрел на меня и спрашивает, сильно картавя:

– Отчего бы вам, Анатолий Васильевич, не усыновить этого зайчика? Он ведь сигота?

– Наверное, сирота, – ошарашено отвечает мой будущий папаша.

– Вот и усыновите. У нас и так сигот невпговогот, – и засмеялся мелко-мелко и как будто бы весь затрясся.

– Может ты и правда Луначарский, – задумчиво сказала лиса, – но зачем же выпрашивал у медведя справку о том, что твоя фамилия Фаренгейт?

– Ну как есть дура! Не Фаренгейт, а Реомюр?

– Один черт. Такие фамилии только у бомжей бывают. Ты что, решил стать бомжом?

– Ну что с ней говорить? – заяц снова повернулся ко мне. – Так вы, месье, мне не подскажете, где здесь дорога на Киев?

– Да зачем тебе в Киев? – опять встряла лиса. – Там милиция со своими Фаренгейтами не справляется, а ты сразу загремишь на цугундер.

«Я стою ни жив, ни мертв от удивления и испуга, а они все лаются друг с другом. Наконец собрал все силы, чтобы открыть рот и спросил:

– Пожалуй, я пойду?

– Идите, товарищ, идите, – строго ответил мне Луначарский.

– Да, идите, – подхватила лиса, – а то ходят тут всякие интеллигенты с портфелями, а потом зайцы пропадают!

Добрался я до дому и рухнул в постель. Думал, просплюсь и вся эта чертовщина выветрится как тяжкое похмелье. Так нет, явился мне во сне Луначарский, тот, который усыновленный заяц, и предложил дружить домами.

– Приходите запросто, – говорит, – самоварчик поставим, постановку посмотрим. Там, глядишь, и побратаемся. Братьями будем. Или оба будем Луначарские, или Микитенко-Карые.

И еще спросил, согласен ли я с готовящейся реформой русского языка, по которой можно будет писать не «заяц», а «заец».

Я собрал во сне все силы, крикнул «Чур меня, заец!» и сотворил крестное знамение. Тот мгновенно растаял».

– А как же идеализм и поповщина? – ехидно спросила Христопродавенко.

– Ну, знаете, – вздохнул учитель, – бывают разные обстоятельства.

 

 

18. Научная фантастика

 

Микитенко-Карый помимо истории вел в школе литературный кружок, считая себя вправе этим заниматься, так как писал в местную газетку небольшие статейки. Например, «Бежит, шумит Гвадалкивир» (о частом отсутствии воды в городской бане), «Нечего на зеркало пенять…» (о якобы низком качестве фотографий передовиков производства на городской Доске почета), «Один только Череп остался» (о неудачной попытке пенсионерки Череп создать ячейку еще одну КПРФ в уже упоминавшейся бане) и т.д.

В начале нового учебного года учитель объявил школьный конкурс на лучший фантастический рассказ о перспективах науки и техники в ближайшем будущем. Сокил и Мазниоглова решили писать рассказ вместе. Они запирались в его комнате и, никого не впуская, часами обсуждали сюжет. Кошкодавенко стучал в двери, подпрыгивал, заглядывая в окно, но его игнорировали.

– Ну и черт с вами, юные дарования. Сам буду писать, а вы лопнете от зависти.

Когда до сдачи работы осталось три дня, юные дарования сами пришли к нему.

– Ничего у нас не получается! Помоги!

– А, субчики! Без меня хотели прославиться? Ладно, – согласился он, посмотрев на их смущенные физиономии, – так и быть, беру вас в долю. У меня есть такой залихватский сюжет: в будущем, в результате какого-то генетического сдвига люди стали вырастать до двух с половиной метров, не меньше. А в основном до трех. Просто как пожарные каланчи, ходят и качаются от ветра. Жилища пришлось переделывать, транспорт. Ибо они никуда не влезали. Представьте, в каждой машине люк и оттуда голова торчит. Или две головы. И тут вдруг в одной глухой деревни находят девочку, всего метр семьдесят. Очень красивую. Но с усами.

– С какими еще усами?

– С обыкновенными, как у мужчины. Только весьма пышными.

– Причем здесь усы?

– В том-то и сюжет. Потом еще нескольких нашли. Все женского пола. В Мексике так вообще жила старушка метр пятьдесят, но с усами как у Буденного. Причем он даже не знала, кто такой Буденный.

– А ее что, спрашивали об этом?

– О чем?

– Знает ли она Буденного.

– Понятия не имею. Скорее она просто не думала ни о каком Буденном. Наверное, она даже и не предполагала, живя в Мексике, что есть такой человек Буденный?

– Ну и что дальше?

– Пока все. Дальше давайте вместе думать.

– Ничего себе, придумал какую-то ерунду, а мы дальше думай. Главное, непонятно, причем здесь Буденный? – возмутился Андрей

– Да это я для примера. А вы сами что придумали?

– Мы придумали про ежика, – начала рассказывать Мазниоглова. Жил был ежик, с виду совершенно обыкновенный, с иголками, с усиками…

– Как у Буденного?

– Нет, у него маленькие редкие усики. А на самом деле это был великий ученый из другой Галактики, который наблюдал за нами уже много лет. Никто и не подозревал, что он ученый. У нас ведь не бывает ученых ежей.

– Как это не бывает. Вот у Пушкина: «И днем и ночью еж ученый…».

– Не так. «И днем и ночью уж ученый…»

– Да ну вас! И вот однажды ежик обнаружил… Что он там обнаружил, Сокил?

– А мы так и не придумали, что он там обнаружил, дальше у нас ничего не сложилось.

– Может быть он обнаружил, что очень похож на Буденного? – спросил Кошкодавенко.

– Зачем ему нужно быть похожим на Буденного? Он должен великое открытие сделать.

– А он и сделал: в их Галактике и, как потом оказалось, в нашей Вселенной все похожи на Буденного – и великие ученые и маленькие дети. И Буденный является их предком. Вернее, сам Буденный потомок некоего общего предка Пра-Буденного. И вообще в мире есть один генотип, а все остальные формы жизни – его вариации.

– И твоей старухе из Мексики, – развил идею Небаба, – не надо и знать про Буденного, поскольку она сама и есть Буденный.

– Правильно!

– Но почему ж она не могла ответить на вопрос, знает ли она Буденного?

– Да никто ее и не спрашивал! Кому могло в голову прийти – спрашивать полуграмотную старуху из мексиканской деревни – кто такой Буденный?

– А почему ты решил, что она полуграмотная, – вмешалась Мазниоглова, – может быть она тоже великий ученый из другой Галактики, который наблюдает за нами?

– Так же, как ежик?

– Ну да.

– Интересно, интересно. И усы у обоих! Возможно наш ежик и есть старуха из Мексики, которая приняла образ ежа. Может быть, у них в Мексике ежей нет. Или наоборот: ежик, гениальный ученый одновременно живет как старуха в Мексике и наблюдает за нами.

– А как же Буденный?

– Да отстань ты со своим Буденным!

– Какой же он мой? Это ты про него первый сказал.

Они спорили до самого вечера, но так ничего толком и не придумали. Кошкодавенко предлагал разные варианты: ежик превращается в прекрасного молодого человека и едет в Академию наук, предложить свой план уменьшения роста жителей планеты Земля, но по пути его останавливают гаишники, а так как у него нет денег заплатить им, он бежит и след его теряется в смоленских лесах. Там до сих пор, время от времени видят всадника, скачущего в бурке и большой папахе. Или: ежик едет к старухе в Мексику, долго ищет ее. В справочной, куда он обращается, ему отвечают, что пожилая женщина с фамилией Буденный в Мексике не проживает.

– Да почему он решил, что у нее такая фамилия?

– А какая?

– Ну там Санчес или Рамирес. Или Кецокоатль, на худой конец.

– Надо подумать.

И третий вариант: старуха едет в Москву, хочет попасть на прием к Буденному, который был депутатом Верховного совета, чтобы он признал ее как младшую сестру. Но оказывается, что он уже три года как умер. И она в отчаянии прыгает с Крымского моста. Ее вылавливает речной патруль и вскоре старуху депортируют в Мексику. В аэропорту она быстро рассказывает какому-то бомжу рецепт уменьшения роста жителей Земли. Бомж очень слабо знал испанский, тем более в его мексиканском варианте. Одно уразумел, что речь идет о какой-то пегой суке. И посоветовал ей обратиться в департамент собаководства. Старуха тоже ничего не поняла из его русского диалекта. Так и улетела, несолоно хлебавши.

Все варианты были друзьями отвергнуты. Сокил предлагал вообще убрать Буденного, на что Кошкодавенко и Мазниоглова не соглашались, а Мазниоглова зачем-то хотела дать ежику фамилию Труперда, поскольку, как она считала, это звучит как-то межгалактически. Что решительно отвергалось остальными авторами.

Перевозбужденный Кошкодавенко улегся спать и ему приснилось, что идет он по бескрайним просторам Мексики, вокруг кактусы и агавы, а из ближайшего окопа за ним пристально следят старуха, ежик и Буденный, следят молча и как-то неодобрительно.

И когда он прошел мимо них и уже подходил к самому краю мексиканского горизонта, то услышал сзади хриплый, недовольный голос Семена Михайловича:

– Писатель хренов!

Когда он проснулся, то вместе с первым проблеском дневного сознания пришла строчка: «И днем и ночью сам Буденный все ходит…»

 

19. Снова Пярну

 

Пярну – это небольшой курортный городок в Эстонии, в котором никто из жителей Пищемухи не был. Правда, никто из них туда и не собирался. Подавляющее большинство вообще не подозревало о существовании этого городка. Однако после демонстрации некоторые с тревогой стали спрашивать, что это значит лозунг «Все в Пярну!»? Потом прошел слух, что неподалеку будут строить атомную электростанцию, а всех жителей выселят как раз в Пярну. Большинство не верило, тем более капитан Мазниоглов сказал, что в Пярну, как и в Закарпатье, живут в основном бывшие белогвардейцы и вряд ли они обрадуются, если к ним в полном составе нагрянут жители Пищемухи. Потом выяснилось, что Пярну – это давно уже заграница, попасть туда просто так невозможно, и жители успокоились.

Все, кроме Петро Ковбасы. У него в Пярну жила двоюродная тетка, которая регулярно приглашала их в гости, но мать Петро ни в какое Пярну ехать не хотела, тем более после рассказа капитана милиции о белогвардейцах. Как ни упрашивал ее Ковбаса, говоря, что все белогвардейцы давно умерли, что в мире не осталось буквально ни одного белогвардейца, мать все равно была непреклонной. Даже не столько из-за белогвардейцев, сколько из-за названия городка, которое почему то казалось ей не очень приличным.

Петро, не зная, с какой стороны подобраться к матери, пошел посоветоваться с друзьями. А те как раз сидели и сочиняли пьесу для своего школьного театра, который директор обещал открыть в сентябре, если они принесут ему хорошую пьесу. Лучше две, чтобы был выбор.

В пьесе, которую сочиняли ребята, действие происходит в маленьком городке, где пионеры и школьники помогают подпольщикам бороться против румынских оккупантов. В пьесе также участвуют две лошади, одна по имени «Челюсть», два перековавшихся уголовника: Лопата и Бледный, и три высокогорных орла, которые время от времени пролетают над улицами городка, предвещая беду. Проблема была в том, как назвать городок.

– Давайте назовем его Пярну, – предложил Петро, – дуже гарно призвище.

– При чем здесь Пярну? Там румынских оккупантов не было.

– А чё вам румыньские, нехай будуть з Нимэччины. Майор Отто фон Зеебом, напрыклад. Очень суровый мужчина. А также его сын Зеебом, тоже майор, потом Штюбинг – опять майор, Аденауэр, та богатьох инших.

– А Аденауэр тоже майор?

– Та ни, шо там – одни майоры, чи шо? Вин буде адмирал.

– А кто это – Аденауэр?

– А я знаю. Фамилья гарная.

– Странная фамилия.

– А высокогорные орлы не странно? Видкиля в Пярну высокогорные орлы?

– Да это ты Пярну предложил только что. А до этого там водились высокогорные орлы.

– Так нехай будуть кряквы.

– Ну, это слишком буднично. И какие они вестники беды?

– Ну и что там у вас происходит дальше?

– Значит так, – продолжал Небаба. – Сначала учтем поправки Ковбасы. Вставляем немцев.

Он что-то написал, потом поправил, вычеркнул, потом стал читать дальше.

– Ранее утро. Майор контрразведки Отто фон Зеебом вызывает к себе майора Штюбинга. «Вы болван, Штюбинг! – заявляет он, – вы упустиль русских партизанен!».

– Где-то я это уже слышал. Чого он у вас по русски говорит с немецким акцентом. Das ist nicht korrect!

– Ладно тебе придираться.

– Да нет, я ничего. Только давайте городок назовем Пярну.

– Пярну так Пярну. А как быть с высокогорными орлами?

– Якими такими орлами? Пусть лошадь Челюсть будет заместо орлов. Скачет по улице и тревожно ржет.

– Как ржет?

– А вот так: И-го-го-го! И-го-го!

– Но она же подпольная лошадь.

– Ну нехай из-под пола ржет, – разрешил Ковбаса. – Вот так: И-го-го-го! И-го-го! То есть потихеньку, потому что из под пола. И еще: когда Штюбинг приходит к Отто фон Зеебому, тот сидит и йисть ковбасу. Видкусывает прямо от большого куска.

– Колбаса с чесноком?

– Необязательно, хотя с чесноком гирше.

– А зачем ему есть колбасу?

– Ну, оккупант же. Громадяне голодають, а вин жре ковбасу. Nicht wahr?

– Ну ладно! Зачитываю последний вариант первого действия со внесенными изменениями и дополнениями:

«Небольшой эстонский городок Пярну. Майор контрразведки Отто фон Зеебом вызывает к себе майора Штюбинга. Штюбинг заходит и видит, что начальник ест колбасу, откусывая прямо от куска. «Вы болван, Штюбинг! – заявляет тот, – вы упустиль русских партизанен!».

Штюбинг, морщась от невыносимого запаха колбасы, и конфузясь отвечает: «Хайль Гитлер!».

На улице слышится цокот копыт. Зеебом подбегает к окну и видит, что там скачет лошадь Челюсть.

– Партизанен! Партизанен! – показывает он на лошадь.

– Хайль Гитлер! – отвечает Штюбинг, морщась и конфузясь.

– Вы действительно болван, Штюбинг. Немедленно поймать diese Pferdе!

– Хайль Гитлер! – кричит Штюбинг и убегает.

– И-го-го-го, – ржет лошадь, явно подавая сигнал местным подпольщикам.

– И-го-го-го, – ржет Штюбинг, гремя подкованными сапогами.

– Зеебом (глядя в окно): Вот болван. Mein Gott! С какими людьми приходится работать!

Опускается занавес»

– Ну как вам?

– Не знаю, – говорит Голопупенко, – по моему чушь собачья.

– Так это ж только первое действие. Дальше знаешь какие события развернутся.

– Так, так, – подхватывает Петро, – партизаны захватывают немецкий склад, берут там ящик, думая, что это оружие, а потом выявлятися, что это ковбаса.

– С чесноком?

– Та ни, кракивська, иначе воны бы враз видчули.

– Ну а дальше.

– В третьем действии они едят эту колбасу, – отвечает Петро, и немного подумав, добавляет с мечтательным выражением на лице, – и в четвертом едят.

– Когда же они воюют?

– Та не с кем боле воеваты. Немцы ведь зьили всю чесночную ковбасу, та уихалы лечиться желудком у Нимэччину.

– Ну ты настоящий драматург, Петро, – зловеще улыбаясь говорит Кошкодавенко, – как это тебя до сих пор не заметили.

– Ще заметят.

Пьесу написали и поставили в срок. Как ни странно, очень многие ремарки Ковбасы вошли в текст, потому что у остальных авторов идей было мало, а у него просто бил фонтан воображения.

Пришли почти все классы. Свободных мест в зале не было.

Когда занавес поднялся, все увидели майора Зеебома, который сидел за своим рабочим столом и ел колбасу, откусывая ее от большого куска.

Дверь со скрипом приоткрылась и в щель просунулась голова майора Штюбинга, которого напросился играть Ковбаса.

Ковбаса: Здоровеньки булы! Побалакаем трошки?

Зеебом (взревая) Ч-т-о-о-о?

Штюбинг (впрыгивая в комнату): Простите, херр майор! Заработался с местными кадрами. Хайль Гитлер!

Зеебом: Хайль! Ну что у вас?

Штюбинг (подходя ближе и принюхиваясь): А скажите, пожалуйста, где вы брали эту колбаску?

Зеебом (взревая) Ч-т-о-о-о?

Штюбинг: (морщась и конфузясь и откидывая рыжую прядь со лба) Виноват! Хайль Гитлер.

Зеебом: Вы болван, Штюбинг! Вы упустиль русских партизанен!

Штюбинг: Никак нет. У нас большие успехи. Вот перевербовали двух русских подпольщиков (дает ему фотографии). Лопата и Бледный.

Зеебом (рассматривая): Какие уголовные рожи. Но позвольте! Вот этот Бледный – это же негр!

Штюбинг: Так точно! Негр!

Зеебом: (закипая) Откуда черт подери в Пярну негры? Да еще подпольщики! Вы что издеваетесь?

Штюбинг: Никак нет, херр майор! Американцы забросили. Работал на рынке дворником. Назывался дядя Вася.

Зеебом: Эти американцы сущие идиоты! Забросить негра в Эстонию!

На улице слышится цокот копыт. Зеебом подбегает к окну и видит, что там скачет лошадь.

Зеебом: Партизанен! Партизанен! (показывает в окно пальцем).

Штюбинг: Никак нет, херр майор! Это лошадь Челюсть. Она теперь наш агент! Перевербовали. Дала подписку о сотрудничестве с рейхом.

Зеебом: (зверея) Чем подписалась? Копытом?

Штюбинг: Устное согласие. Она кивала. Я ее спрашиваю: будешь сотрудничать с рейхом, а она кивает вот так, сверху вниз. Значит, будет. Потом я ей: И-го-го-го. А она в ответ: И-го-го-го. Значит, согласна.

Зеебом (с большим усилием подавляя смех): Вы не просто болван, Штюбинг! Вы идиот! Идите! Боже мой! С какими людьми приходится работать!

Штюбинг (уходит, но в дверях поворачивается): Я дико извинияюсь, херр майор, но где вы все-таки брали эту колбаску?

– Зеебом: Пошел вон! (швыряет в него колбасой).

После первого действия ребята в гримерной пригрозили Петро, что отлупят его, если он будет сочинять текст на ходу. Ковбаса держался половину второго действия, но потом не выдержал и понес полную ахинею. Зрители свистели и топали во втором, а в третьем действии стали уходить. Оставалось человек пятнадцать. Но перед самым концом зал почему-то вновь наполнился. Когда занавес опустился, зрители стали скандировать:

– Штюбинг! Штюбинг!

– Это меня вызывают, – разволновался Петро, – пьеса конечно дрянь, но то, как я играл, им понравилось.

Когда он вышел из-за занавеса в немецкой форме, на него обрушился шквал помидоров, сырых яиц и даже стаканчиков с недоеденным мороженым.

– Вы болван, Штюбинг! – кричали школьники и метали в него чем попало.

«Я ведь хороший драматург, – с грустью думал он, идя домой. – Черт меня понес в актеры?»

 

Прощание с лесом

 

Заканчивалась школьная жизнь. Ребята сдавали выпускные экзамены и строили планы на будущее. Кошкодавенко, Голопупенко, Христопродавенко и Мазниоглова решили ехать поступать в Москву. Мазниоглова в консерваторию, Кошкодавенко в бронетанковое училище или в школу милиции – куда получится. Голопупенко и Христопродавенко сказали, что посмотрят на месте, куда им пойти учиться. Петро Ковбаса решил ехать в Киев, в мясомолочный институт.

– Хочу стать технологом колбасного производства, – заявил он.

– Ты же хотел стать драматургом?

– Ни. Драматургом я вже став. Но колбасное производство – вот где настоящие драмы и трагедии. Люди мучаются и когда мало колбасы и когда ее очень много.

– Когда мало – это понятно. А когда много – что тут трагического?

– А як же. Они страдают, потому что не могут решиться – то ли все сразу съесть, то ли съесть половину, а остальное понадкусывать. Ковбаса – это важнейший символ нашей эпохи! Даже рыбаки говорят, что лучшая рыба – это ковбаса.

– А давайте, – предложил Кошкодавенко, – сходим в лес на прощание. Посетим те места, где мы познакомились и подружились с нашими зверями. Наш лес все-таки волшебный, и другого такого леса в нашей жизни уже не будет.

Все одобрили эту идею. И, сдав последний экзамен, пошли в лес. Взяли с собой Небабу и Девочку. Небаба, кстати, никуда поступать не собирался, они с мамой решили открыть небольшую фабрику по производству вафель. Даже название придумали: «Вафельная фабрика «Цеппелин» имени Розы Люксембург».

Шли по лесу, дышали сосновым запахом, пели песни и было им немного грустно от того, что заканчивается целый период их жизни. Тут раздался топот копыт и перед ними возник всадник в бурке и большой папахе.

– Товарищ, – обратился он почему-то к Ковбасе, – где здесь дорога на Киев?

– Трошки прямо, километров шисть, затем налево до шоссе, а потим по шоссе до самого Киева.

– Спасибо, товарищ! – поблагодарил всадник и поскакал.

Все заметили, что у него перевязана голова и кровь на рукаве.

– Начинается чертовщина, – отметил Кошкодавенко.

– Яка така чертовщина? Это же Щорс!

– Причем здесь Щорс? Это революционный матрос Михельсон. Друг Клары Цеткин. Говорят он здесь со времен революции скачет и все ищет дорогу на Киев.

– Привидение! – испуганно ахнули девочки.

– А то! Сейчас еще ежик появится, который от гаишников сорок лет назад убежал.

– Как же он появится, если мы его сами выдумали?

– Я же сказал: наш лес волшебный.

И тут девочки завизжали. Из кустов вылез ежик и поковылял прямо к ним.

– Приветствую великого ученого из соседней Галактики! – Кошкодавенко церемонно поклонился ежу.

Тот остановился, посмотрел на Кошкодавенко и полез назад в кусты.

– Не понравился ты ему.

– Это почему же?

– У тебя тройка по математике будет в аттестате.

Потом мимо них с важным видом продефилировал козел. «Это из моего сна» – испугался было Кошкодавенко. Но девочки объяснили, что это козел тети Маши, той, что живет за городским прудом. Он вечно убегает в лес и совершенно не говорит на человеческом языке. Потом снова невдалеке проскакал Михельсон, видимо опять заблудился, не туда повернул.

Смеркалось. Они вышли на поляну и развели небольшой костерок.

– Вот сейчас начнут призраки появляться, – убежденно сказал Небаба.

– Да ну тебя, и так страшно, – захныкали девчонки.

– Да ладно вам трусить. Никаких призраков не бывает.

– А как же революционный матрос?

– Очень просто. Тут на киевской дороге «Мосфильм» целый городок соорудил. Фильм снимают. И кажется про Щорса. А мы видели артиста. Он действительно заблудился.

– Заблудился! – вдруг громко булькнуло из леса справа.

– Ой, мама, что это? – взвизгнула Мазниоглова, – я боюсь!

– Я боюсь! – булькнуло слева.

– Интересно, кто это?

– Это Роза Люксембург. Приехала на открытие вашей фабрики, – сообщил Кошкодавенко.

– Нет, кроме шуток, как-то жутковато.

– Роза Люксембург! – булькнуло за их спиной.

– Ну, я же говорил!

– Давайте убегать отсюда, – предложила Христопродавенко.

– Ничего не выйдет! Мы окружены!

– Ой, вон кто-то идет.

Из темноты действительно кто-то шел к ним, зыбкий и неотчетливый в колеблющем свете костра.

– Я сейчас закричу! – предупредила Мазниоглова.

– Это ежик! Превратился в красивого молодого человека, – сообщил Кошкодавенко.

– Решил примириться с твоей тройкой, – слегка дрожащим голосом ответил ему Небаба.

Тут дунул ветер, пламя метнулось в сторону и все увидели человека в немецкой форме, с большой бородой, в очках и с автоматом наперевес.

– А ты говорил чудес не бывает, – громко прошептал Кошкодавенко, – это же дух майора Штюбинга! Вишь как постарел! Сейчас всех перестреляет!

Девчонки начали хныкать.

«Хенде хох!» заорал Штюбинг, поднимая автомат.

Но тут же споткнулся о корягу, повалился в траву, с него слетела борода и очки и все увидели, что это Ковбаса. Начали смеяться. Сначала неуверенно, потом все громче, а потом уже хохотали до упаду.

– А правда, жутковато было.

– Мне нет, – сказал Кошкодавенко.

– Ты у нас герой!

– Просто я увидел, что Петро пропал и понял, что теперь можно ждать чего угодно.

– Где ты форму взял?

– Здесь, в дупле храню, бо мать обещала сжечь, если ще раз побачыть.

– А автомат?

– Да цэ играшка.

– А что это булькало так страшно?

– Это я в трехлитровую банку кричал.

В темноте они конечно заблудились и долго искали выход к Пищемухе. Уже на опушке Кошкодавенко оглянулся, прощаясь с лесом, и увидел, как нырнули в кусты четыре головы: медведя, лисы, зайца и волка. А может быть ему показалось. В темноте чего не привидится.

«Нет, это все-таки они, – твердо решил Кошкодавенко, – проводить пришли, а показаться не решились».

 

В Москве

 

По приезде они все вместе остановились у дяди Кошкодавенко, владельца огромной четырехкомнатной квартиры. Дядя был очень рад появлению молодежи, все шутил, подмигивал девочкам, предлагал им попробовать калифорнийского вина, а мальчикам водку, настоенную на березовых почках. И сам регулярно хлопал рюмку за рюмкой. Часа через два он здорово нагрузился и стал показывать девочкам, как нужно делать книксен.

– Сейчас без книксена никуда. Обязательно надо делать книксен, когда вас представляют.

Он закладывал ногу за ногу и плавно приседал, норовя завалится набок, и завалился бы, если бы тетка его не страховала.

– Все выдающиеся женщины делали книксен: Надя Крупская, Инесса Арманд, ее подруга, тоже, Катя Фурцева, Новодворская Валерия. Вот Боря Моисеев хорошо делает книксен.

– А Роза Люксембург? – перебил Кошкодавенко.

– Какая Роза? Их две было.

– Неужели две?

– Да, две. Одна в политику ушла, а другая пекла вафли. Очень знаменитые были вафли ее фабрики, на всю Германию знамениты.

– Так кто из них книксен делал?

Дядя на секунду задумался.

– Не помню. Наверное та, что в политику, но боюсь соврать.

Наконец, тетка с большими усилиями утащила его спать, а ребята пошли гулять по вечерней Москве. И первого кого они встретили, был волк. Вернее солист Дрогобычской филармонии Вольф Кубышкин. Он вел под руки двух женщин, очень ярко одетых и густо накрашенных.

– О ребята! – обрадовался он, – вы как здесь?

– Поступать приехали.

– Правильно. Кто-то верно сказал: учиться, учиться, учиться и еще раз учится. По моему, четыре раза сказал. Кстати познакомьтесь с моими девушками. Это Роза, а это Аделина.

– Роза не из Германии?

Волк пожал плечами.

– Роза! Ты не из Германии?

– Фуфло лепишь, Грегуар!!

– Нет, она не из Германии, – перевел волк ребятам

– А Грегуар – это вы?

– Так точно. Грегуар Бляхман. Первая скрипка. Дом культуры города Люберцы! – и шаркнул ногой.

Девочки машинально сделали книксен.

– О, – восхитился Грегуар, – книксен! Высший класс! Ты видишь, Аделина, как надо делать книксен?

– Не тормози ведром!

– Что? Ну да, конечно. Ладно ребята, удачи вам. Надеюсь, еще увидимся. А то приезжайте ко мне в Люберцы на концерт. У меня по пятницам, – и волк заговорщицки подмигнул им.

Они дошли до Воробьевых гор и долго любовались панорамой ночной Москвы.

– Вы представляете, в каком городе мы будем учиться! – восторгалась Мазниоглова, – да я хоть куда пойду поступать, лишь бы здесь остаться.

– Пойдем со мной в бронетанковое! Там конкурса нет.

– Если узнают, что она поступает, сразу конкурс будет, – возразила Голопупенко,

– Вообще-то я в танке чувствую себя неуютно.

– Да ты в танке не была.

– Потому и не была.

– Жаль. Представляете, четверо из Пищемухи и все в бронетанковое!

– Я бы пошла, – вздохнула Христопродавенко, – если бы у меня усы были как у мексиканской старухи.

– Представляю, моя мать всем рассказывает: дочь в Москве учится на танкиста. Решат, что она сбрендила, – добавила Голопупенко.

– Не понимаете вы своего счастья!

– Фуфло лепишь, танкист!

Было уже поздно, они остановили такси и поехали домой.

– Что, ребята, гуляем?

– Нет, мы к экзаменом готовимся. Поступаем.

– И куда же такие красивые девушки поступают? – он покосился на Мазниоглову, сидящую рядом.

– Я в бронетанковое.

– Куда? – машина резко вильнула в сторону.

– В бронетанковое училище.

– Ужас какой!

– Почему ужас? У меня папа генерал-полковник бронетанковых войск. У него свой танк. Вернее два, личный и служебный.

– И куда он ездит на своих танках?

– В основном в ближнее Зарубежье. Иногда мне дает покататься. Но я очень неуютно себя чувствую в танке.

– Надо же! А вы куда, прелестное дитя? – он обернулся к Голопупенко.

– В отдельный кавалерийский полк конной охраны при Министерстве обороны, – отрапортовала она.

– Почему вдруг?

– Не вдруг. У меня дедушка Буденный. Брат маршала. И мой папа Буденный. И я сама Буденная.

– И мама Буденная?

– Нет, мама Луначарская.

– Ну и девушки пошли. А молодой человек видно в педагогический?

– Да, на биологический факультет. Хочу ботаником стать, изучать бабочек. Очень люблю бабочек. Иногда мне кажется, что я сам бабочка. И вот так летаю, летаю, – он замахал руками, показывая, как летает.

– А я пойду в партизаны, – заявила Христопродавенко и вдруг истошно завопила:

– Ахтунг! Партизанен! Партизанен!

Шофер резко затормозил.

– Все! Приехали! Выходите.

Когда они вышли, он крикнул им:

– Вы наверно, из больницы сбежали?

Мазниоглова нагнулась к окошку:

– Не тормози ведром, таксёр!

Они пришли поздно, и стараясь не шуметь, стали на цыпочках пробираться на кухню. Но дядя все равно услышал. Он внезапно возник в дверях спальни, в пижаме. Девочки сделали книксен. Он тоже попытался сделать книксен в ответ, но завалился в сторону и грохнулся на пол, успев захлопнуть за собой дверь.

 

20. Першотравневое, Лумумба и конская колбаса

 

В последний день приема документов всех абитуриентов построили во дворе бронетанкового училища, объявив, что с ними хочет познакомиться начальник училища, генерал-лейтенант Владимир Иванович Медведев. Хочет посмотреть – кто претендует получить славную военную профессию. Когда генерал, толстый дородный мужчина, идя вдоль строя медленно вразвалочку подошел поближе, Кошкодавенко чуть не подрыгнул от радости: конечно же это был дядя Вова, товарищ Гиппенрейтер, он же теперь бронетанковый генерал.

– Ты что такой рыжий? – спросил дядя Вова какого-то парня, стоящего в строю, – таким родился? Слава Богу, а то я думал – покрасился. – и засмеявшись, двинулся дальше.

– А ты, – остановился он перед высоким парнем, – небось за два метра перерос? В танк не влезешь! Ну ничего, пойдешь на гаубичное.

Потом остановился перед Кошкодавенко.

– Что-то мне лицо твое знакомо? С Украины?

– Так точно. То есть никак нет!

– Не понял!

– Наш городок наполовину в Украине, наполовину в России. Я на второй половине.

– Как городок называется?

– Пищемуха.

– Как? Пищемуха? – засмеялся генерал, – интересное название. Я сам тоже с Украины. С Першотравневого. Слышал про такое?

– Так точно, мы с вами соседи.

– Пищемуха! Никогда не слышал. Впрочем, я с Украины еще в детстве уехал, с родителями. Славный городок Першотравневое. Ты был в Першотравневом?

– Был. Много раз, товарищ генерал!

– Ну ладно! Если будешь снова в Першотравневом, передавай привет от меня, – и пошел, переваливаясь, вдоль строя.

– Ну надо же какой худой! – остановился он перед необычайно толстым парнишкой, – на диэте сидишь?

Все засмеялись.

– Ну ничего! Мы тебе другую диэту пропишем, вмиг поправишься.

Дойдя до конца строя, он вернулся к Кошкодавенко.

– Я уже забыл. Ты из Першотравнего?

– Нет, я из Пищемухи.

– Ах, жаль, что не из Першотравнего. Хотел тебя помощником командира второй роты назначить, если поступишь. Но из Пищемухи нельзя! Вот если бы из Першотравнего.

Потом их собрали в большом зале и стали рассказывать, как они будут учиться, какие предметы изучать. Особенно напирали на математику, говоря, что современный танковый командир без математики никуда.

Кошкодавенко вдруг стало очень неуютно, также неуютно, как Мазниогловой в танке. Он встал и тихонько вышел из зала.

Долго добирался до школы милиции, что недалеко от метро «Беляево», но когда подошел к серому казенному зданию милицейской школы, ему вновь стало очень неуютно и он повернул назад. Тут навстречу ему попался негр. Кошкодавенко никогда живого негра не видел и неожиданно для самого себя поздоровался с ним.

– Здоровэньки булы! – ответил негр.

– Ты же негр! – поразился Кошкодавенко.

– Ну так что ж? Зато не москаль, – оглушительно засмеялся тот, показывая большие белые зубы.

Они поговорили. Кошкодавенко выяснил, что негр тоже с Украины, папа его давно уехал в Африку, а он поступил в Университет дружбы народов на инженерный факультет. Раньше университет был имени Лумумбы, а теперь просто РУДН, то есть Российский университет дружбы народов. Там было представлено много народов и они изо всех сил дружили.

– Я вже диплом пишу, – похвастался тот.

– И на какую тему?

– Поточное производство конской ковбасы.

– Ты колбасу любишь?

– А як же! Ковбаса это жизнь. Нет ковбасы – нема жизни.

«Еще один Петро Ковбаса, – подумал Кошкодавенко, – африканский!» – и вздохнув, пошел сдавать документы в РУДН, который оказался совсем рядом со школой милиции.

Он сдал документы, прошел собеседование, но чувство неуютности его не покидало.

Вечером они поделились своими успехами. Оказалось, что Мазниоглову завалили уже на первом туре творческого конкурса. Но она, как ни странно, нисколько не растроилась. Христопродавенко обошла пять вузов, но ей нигде не понравилось. А Голопупенко подала документы в бронетанковое.

– Как? – ахнули все. – Разве туда девушек берут?

– Берут. На отделение военной экономики.

– Видишь, и усы не понадобились.

– А ты знаешь, что Гиппенрейтер начальник училища?

– Ты думаешь это он? Его видела. Очень похож. И он на меня так многозначительно посмотрел.

– Прекрасно. Он тебе поможет.

– Если поступлю. – вздохнула он. – Очень трудно. Две математики.

За ужином дядя Кошкодавенко, выпив опять начал было рассказывать о книксене, которым не брезговали Софья Ковалевская и Галина Волчек, но тетка велела ему заткнуться и потащила спать.

Голопупенко завалила экзамен, и вернувшись вечером домой, Кошкодавенко увидел их, пакующих чемоданы.

– Вы что?

– Домой собираемся.

– И я с вами.

– А как же этот… «имени Лумумбы»?

– Я на заочное оформился. На филологический. Буду сидеть дома и учиться. У меня еще год есть в запасе до армии. Может за это время найду что-нибудь по душе. Или переведусь на дневное.

– Правильно, – поддержал дядя, – за это время овладеешь книксеном… Впрочем тебе не надо, это для девочек. Кстати, я вспомнил. Лучше всех книксен делала Людмила Зыкина. Когда была молодая, конечно.

– Дядя Вова, то есть Медведев на вас обидится. Один бросил, вторая не сдала, – расстроилась Христопродавенко.

– Думаешь, он из нашего леса? Действительно знает нас?

– Наверняка. Так же как генерал-полковник Мазниоглов со своими двумя танками.

Дядя смотрел с балкона, как они усаживались в такси, и кричал:

– Только про книксен не забывайте! Всегда помните о книксене.

 

21. Бегемоты и обормоты

 

В Пищемухе за время их отсутствия ничего не изменилось. Только старуха Дубосерская уехала в Пярну. Нашла там родственника: белогвардейского казачьего старшину, тоже Дубосерского.

И Петро Ковбаса не прошел по конкурсу в свой колбасный институт.

– Один бал не добрал, – сетовал он, – по обществознанию получил трояк. Что б оно провалилось, это обществознание.

– Ты наверное не читал переписку Энгельса с Каутским? А тебя спросили.

– Та ни! Спросили, кто такой Черномырдин. А я не знаю, мы про него в школе не учили.

Начальство по-прежнему устраивало демонстрации. Сейчас в городке заранее готовились к празднованию седьмого ноября. О том, что это годовщина ВОСР говорили только два члена КПРФ. Большинство считало, что теперь это праздник по случаю окончания сбора урожая. С личных огородов, поскольку граждане городка нигде ничего больше не выращивали.

У отцов города были две заботы: нейтрализовать массовика-затейника из клуба «Тем, кому за шестьдесят» и капитана Мазниоглова, который никак не ехал домой и целыми днями составлял досье на старых коммунистов и пенсионера Вымпел, который по его сведениям, якобы ни в каком подполье не был, а сидел в тюрьме за спекуляцию сахарином, причем в Нижнем Тагиле, куда был выслан как двоюродный племянник кулака.

Наши друзья тоже готовились, придумывали новые лозунги, рисовали плакаты. Только Небаба не принимал в этом никакого участия. Производство вафель отнимало у него все время. Тем более, что они внедряли сейчас в производство два новых вида: вафли с жареными кабачками «Жестокий романс» и с макаронами-звездочками «Прощай, Лумумба». О Лумумбе Небаба узнал от Кошкодавенко и вдохновился светлым образом борца с неоколониализмом. Эти гастрономические изыски подвигли Кошкодавенко создать новый лозунг для демонстрации:

«Если ты не бегемот, значит просто обормот!»

Были у него и другие перлы:

«У меня все есть!»

«Не забудь про книксен!»

«Вафли в массы!».

Голопупенко предложила «Не тормози ведром!», не пропадать же хорошей фразе.

Ребята работали с увлечением, но тут случилось событие, едва не нарушившее их планы. В Пищемуху приехал генерал-лейтенант Владимир Иванович Медведев. На огромной «Чайке» он подъехал прямо к управе и войдя, грохнул кулаком по столу какого-то чиновника.

– Где здесь живет дезертир Кошкодавенко?

Все вскочили, забегали. Неужели правда дезертир. Такого в Пищемухе еще не бывало.

Генерал медленно ехал в своей «Чайке», а председатель управы бежал впереди, показывая дорогу. Ребята как раз собрались и сидели в палисаднике, раскрашивая свои плакаты к празднику. Они даже не заметили подъехавшей машины.

Генерал войдя в калитку, долго смотрел, что они там пишут, шевелил губами, читая, а потом рявкнул со всей мочи:

– Гражданин Кошкодавенко!

Тот подпрыгнул от неожиданности.

– Здравия желаю, товарищ генерал! – наконец выдавил он, приходщя в себя.

– Здоровеньки булы. Почему не явились на сдачу экзаменов в бронетанковое училище?

– Вы что, прямо из Москвы ко мне приехали? – с округлившимися от ужаса глазами спросил Кошкодавенко.

– Больно много чести тебе будет! В Першотравневое я приехал, родственников повидать, а потом вспомнил про тебя. Дай, думаю, заскочу, посмотрю на этого обормота. Послушаю, что он скажет.

– Не смог бы я у вас учиться, Владимир Иванович! У меня тройка по математике.

– Тебя что, не тянет в кабину танка, может тебе там неуютно?

– Тянет, еще как тянет.

– Тогда давай! Даю тебе полчаса на сборы!

– Не могу. Простите, товарищ генерал! Я уже на филологический поступил.

– Бабочек значит будешь изучать? Легкой жизни захотелось!

– Почему бабочек, я языки буду изучать. Романо-германские.

– По мне всё бабочки, что к танкам не относится. А ты дезертир, хлопчик! Математику подогнал бы, мы тебе репетитора дадим. Бесплатно!

– Но я не могу так сразу. Дайте мне год. Я обязательно приеду летом. И математику подгоню.

– Ну ладно, – вдруг смягчился генерал, – летом так летом! Веди, показывай мне свою Пищемуху.

Они так и пошли: впереди ребята с генералом, потом машина, а за машиной члены управы, прячущиеся в ее тени на всякий случай. Все это похоже было на похоронную процессию.

– У нас тут и смотреть особенно нечего. Маленький городок.

– Ну не скажи! – возразил генерал, – вон у вас какой парк! И деревья старинные.

Тут он заметил быстро ползущего вдоль дорожки Мазниоглова.

– Стой! Смирно! – рявкнул он.

Мазниоглов замер на месте.

– Встать! Бегом ко мне!

Тот подошел, отряхивая брюки от налипшей земли.

– Кто таков!

– Капитан милиции Мазниоглов, – отрапортовал тот и протянул генералу свою широкую как лопата руку.

Генерал руки не принял.

– Почему одет не по форме? Почему ползешь?

– Преследую иностранного агента, товарищ генерал. Вы не представляете, сколько тут агентов! И за всеми надо следить!

Тут генерал увидел председателя управы, который забежав за спину капитану, крутил пальцем у виска.

– Понятно! Молодец! Продолжать преследование!

– Слушаюсь. Я тут хотел…

– Смирна! Кругом! Шагом марш!

Мазниоглов удалился, печатая шаг.

– Хороший видно был мужик. Пострадал на службе, – еще некоторое время он глядел в спину удаляющегося Мазниоглова. – Ну, пошли дальше.

Они осмотрели парк, маргариновый заводик, статую Михаила Калинина с отбитой левой рукой. На постаменте, правда, было написано «Христофор Калинин». Начальство много лет хотело исправить ошибку, но так и не решилось. Вдруг это не тому Калинину, которого все знали, а именно Христофору!

Тут к ним, сияя от счастья подбежал главный бухгалтер управы.

– Как это здорово, что вы снова нас посетили, Владимир Иванович! Большая честь для нас! Я до сих пор под впечатлением от вашей предвыборной речи!

– Яка така промова? – от удивления генерал перешел на украинский.

– Ну где вы говорили о расширении сети парикмахерских в нашем районе.

– Парикмахерских? – разозлился генерал, – ты что, мужичок, с глузду зьихав?

– Виноват! Виноват! – бухгалтер попятился, кланяясь и чуть не приседая, – понимаю, сейчас не до меня. Убегаю.

Тут на них прямо с неба спланировал парашютист, они ели успели выскочить из под желтого купола.

– Бардак! – рявкнул генерал, – ты куда прыгаешь? Прямо в центр города!

– Простите, – бормотал парашютист, неловко сматывая парашют, – ветром отнесло.

Доску почета генерал осматривать не стал, в испуге шарахнувшись от звероподобных лиц, смотревших на него с больших фотографий. Зато внимательно осмотрел баню, построенную еще в девятнадцатом веке, хотел зайти внутрь, но оказалось, что сегодня женский день.

– Владимир Иванович! – закричал с другой стороны улицы какой-то дядя в майке и соломенной шляпе. Как я рад. Сенаторы к нам никогда еще не приезжали!

Он перебежал улицу и хотел обнять генерала, но тот уклонился.

– Я очень внимательно слушал то, что вы говорили по первому каналу. Некоторые ваши слова до сих звучат во мне.

– Что за слова?

– Ну вот это особенно понравилось: «Мы зальем Россию шипром!»

– Шипром? Ты шо, здурив? – взъярился генерал, – Смирна! Кругом! Шагом марш!

Дядя послушно ушагал.

– Что-то больно много придурковатих в вашем городе.

– Да нет, дядя Вова, они хорошие люди, просто дуреют от счастья увидев вас, – сказала Голопупенко, – Это для них такое событие!

– Какой я тебе дядя? – огрызнулся генерал, но потом вдруг смягчился. – Да, да, конечно дядя Вова. Кто ж я вам еще, ребята?

Они дошли до дома Кошкодавенко и стали прощаться.

– Ну, приезжай обязательно, – генерал обнял его и шмыгнул носом. – Не обижай старика.

И еще прошептал на ухо:

– У меня дети уже старые, а внуков нет.

Садясь в машину, он крикнул:

– Кошкодавенко! Будь бегемотом, а не обормотом! – и громко расхохотался.

Машина уехала в облаке пыли. И тут из пыли выбежал Вольф Кубышкин, он же Грегуар Бляхман, весьма помятый и опять сильно заросший щетиной.

– Где генерал?

– Только что уехал.

– Вот черт! – он всердцах снял шляпу и бросил ее на дорогу.

– Зачем вам генерал?

– Папаша он мой! Родной папаша! Повидаться хотел! – в глазах волка сверкнули слезы.

– Так он в Москву уехал. Там и увидитесь. Завтра пятница, у вас концерт в Люберцах!

– Какие Люберцы? Какой концерт? Меня Аделина на пять тыщ обула. Я целую неделю в казино сидел. Можно сказать, ночевал там! А она говорит: ты, волчара, еще нагребешь, а мне на хлеб с маргарином надо. Это ж два, нет три вагона маргарина можно сожрать на такие деньги!

– Так и сказала: волчара?

– Ну да. А какой я волчара? Я артист. Я на корнете-а-пистоне… Вот хотел у бати перехватить до первой же премии…Может перекинемся в картишки? Ну, как хотите. До побачення! – он встал и загребая ногами пыль, двинулся к автостанции.

 

22. Опять пришельцы

 

Друзья сидели вечером у Кошкодавенки и пили чай с новыми вафлями, которые принес Небаба.

– Вот попробуйте «Жестокий романс», очень необычный вкус.

– Почему «Жестокий»? Можно отравиться?

– Да нет, просто название маме понравилось.

Кошкодавенко сидел мрачный, глубоко задумавшийся.

– Ты чего, по танкам соскучился?

– Нет, по ежику.

– Почему?

– У меня появились подозрения, пока еще очень смутные. Вот наши звери: их никто, кроме нас не видел. Только один раз они почему-то показались учителю. Но они нам все время появляются, правда теперь в человеческом образе, и при этом очень похожи на тех зверей, что мы видели. И медведь, и лиса, и заяц, а особенно волчара. Не может быть, что это все случайно. Что, если они на самом деле никакие не звери, а пришельцы. Не может же обычный человек являться каждый раз в другом виде? Как дядя Вова – то парикмахер, то дежурный по станции, то депутат, то генерал. А заяц? Его еще Луначарский усыновил, а он все еще жив!

– Ну, про Луначарского, положим, он наврал.

– Может быть и наврал, а может и нет. Но я чувствую, что они явились из другой Галактики. Ну, как наш ежик. Почему они все время перед нами появляются? Волк так чуть ли не каждый месяц возникает. Как будто хотят, чтобы мы их помнили. И рано или поздно они что-то сообщат нам, что-то очень важное, что нельзя больше никому на земле доверить. Только нам. Медведь, кстати, говорит мне при каждой встрече: где-то я тебя видел.

Все задумались.

– Получается как у Булгакова, – сказал Небаба, – Воланд и его свита.

– Ну да. Медведь – это Воланд!

– Медведь уж очень добродушен для Воланда. Что если Воланд – это дядя Мазниогловой? – предположил Ковбаса

Все засмеялись.

– А что вы смеетесь? Он никуда не уезжает, все время за кем-нибудь следит. А кстати, шо тоби казав ведмедь на ухо, когда вы прощались?

– Сказал: дай Ковбасе портфелем по башке за излишнее любопытство.

– Меня нельзя бить портфелем по башке! – возмутился Петро.

– Ты что, сын Луначарского?

– Так что? – вмешалась Голопупенко. – Нам надо ждать их следующего появления?

– Конечно. Мы же не знаем, где они живут и сами прийти к ним не можем. Но они обязательно появятся, рано или поздно, как уже появлялись. Вот увидите.

– Здорово, если бы это было правдой! Представляете, мальчики, мы ведем переговоры с другой цивилизацией!

– Мне кажется – нам надо регулярно ходить в лес.

– Ни, я бильше никуда не пийду. Боюся. Вдруг эта цивилизация нас переможет, та будет нас кушать. Як марсиане Уэллса. Мабудь мы для них что-то вроде ковбасы? Ну да. Во вселенной все любят ковбасу! Я уверен. Разум, где бы он не возник, обязательно вигатувати ковбасу.

– Тебя первого съедят!

– Почему першего?

– Потому что от тебя колбасой все время пахнет.

Тут хлопнула калитка и они услышали, как внизу женский голос запел:

– Ребятушки, козлятушки, отворитеся, отопритеся!

– Вот, сейчас тебя и сожрут, – сказал Кошкодавенко Ковбасе.

– Не открывай! – не на шутку испугался он.

– Нет, пусть тебя сожрут, ты толстый, им надолго хватит. А мы пока поживем.

Он открыл окно и увидел Розу Густавовну, которая держала в руках тарелку с новыми вафлями.

– Вот дети, «Прощай, Лумумба». Еще горячие.

Потом она стояла и смотрела, улыбаясь, как они уминают вафли.

– Тут ваш друг приходил, такой, на волка похожий.

Петро поперхнулся и стал громко кашлять.

– И что хотел?

– Вас хотел.

– Сожрать, что ли? – дрожащим, сдавленным от кашля голосом спросил Петро.

– Почему сожрать. Он очень элегантный мужчина. Сказал, что у него есть к вам интересное предложение. Ну я вас не выдала. Думаю, заняты ребята своей демонстрацией.

– Ну вот, видите, у них уже есть предложение, – сказал Кошкодавенко, когда Роза Густавовна ушла, – так что мои подозрения оправдываются.

Тут девчонки взвизгнули, потому что в окне, которое забыли закрыть, появилась голова первой скрипки Люберецкого дома культуры.

– Ребята, – сказала голова хриплым голосом, – у меня предложение: скинемся по три крузейро, на автовокзал в буфет чешское пиво завезли. А я сбегаю.

– Мы пива не пьем! – строго ответила Христопродавенко. – И крузейро у нас нет.

– Ни одного крузейро?

– Буквально ни одного!

– Тогда дайте пару рублей, – жалобным голосом попросил Грегуар, – как премию дадут, сразу отдам.

Они с трудом наскребли ему два рубля мелочью, он сделал книксен и метнулся в темноту.

– Итак, – объявил Кошкодавенко, – первый контакт состоялся.

И все улыбнулись, вздохнув с облегчением.

 

23. Седьмое ноября

 

Демонстрация прошла на славу. Мазниоглову доверили охранять знамя и он стоял не шелохнувшись справа от трибуны, с гордым окаменевшим лицом, совсем как у часовых при мавзолее, которых он видел в детстве. Затейник было заартачился, но ему пригрозили, что переименуют клуб в «Тех, кому за девяносто» и он отстал. Ребята несли свои транспаранты. Особым успехом пользовался лозунг «Не тормози ведром!», а также новый, придуманный накануне «Эдита Пьеха! Не спеши!».

Ребята веселились от души, ели мороженое, пели песни. Но на четвертом круге случилась заминка Из боковой улицы на площадь вырвался танк и заскрежетал гусеницами по мостовой. Танк старый, ржавый и удивительно было, что он вообще едет. Все замерли, Оркестр перестал играть. Танк вырулил к трибуне, выворачивая из земли булыжники, открылся люк и из него по пояс высунулся Мазниоглов со знаменем. Все автоматически посмотрели на место, где он должен был стоять, ожидая увидеть там второго Мазниоглова. Но место было пусто.

– Закарпатье! – выкрикнул он, размахивая знаменем, потом прибавил газу, от которого едким дымом заволокло все вокруг и умчался в сторону бани. Какую-то минуту все неподвижно и молча стояли, как после объявления курьера о прибытии ревизора. Потом все зашумело, задвигалось, загремели литавры духового оркестра и праздник продолжился. Хотя многие с опаской оглядывались на боковую улицу, – вдруг снова выскочит. Когда ребята вышли с площади и завернули за дом, то увидели, что танк свалился в речку, лежит на боку, а Мазниоглов, стоя на нем в одних трусах, отжимает брюки.

– Не вписался в поворот! – крикнул он, – большую скорость взял.

– А где вы танк взяли, дядя Гриша?

– В лесу нашел. Три месяца мотор перебирал и клепал правую гусеницу. Но он еще поездит. Мы всех врагов передавим, – крикнул он и как знаменем потряс над головой мокрыми брюками.

– А в танке уютно, дядя? – спросила Мазниоглова.

– Необычайно.

– Вот это я понимаю! – сказал потрясенный Небаба, когда они отошли.

– Это действительно Воланд! – добавил Ковбаса, – починить такую рухлядь в наших условиях нельзя! Тут потребна космична техника.

– Все это только подтверждает мою гипотезу. Но как ему удалось так долго притворяться сумасшедшим?

– Мой дядя вовсе не сумасшедший! – обиделась Мазниоглова.

– Теперь я вижу. Кто-то же сказал, что он все время, пока не ползает, сидит и пишет доносы. А он обобщал свои наблюдения!

– Как ежик.

– Да, как ежик, или как старуха Буденный.

– Мой дядя не старуха Буденный, – снова обиделась Мазниоглова. – Он капитан милиции. А до этого работал техником на тракторном заводе.

– Тогда все объясняется, – обрадовался Ковбаса.

– Это слишком простое объяснение, – запротестовал Кошкодавенко, – танк-то военного времени! Никаких деталей к нему давно уже нет. Их можно было только заказать.

– Где?

– В другой Галактике, где ж еще.

Ребята шли, глубоко задумавшись, и до самого дома молчали. Только Кошкодавенко заметил, что сбоку, задевая ногами ветки деревьев, беззвучно летит парашютист, отчаянно манипулируя стропами. Потом он исчез и издалека донесся вопль и треск ломаемых веток.

Мазниоглову удалось вытащить танк из речки, подремонтировать и жители городка целую неделю подпрыгивали ночью в своих постелях, когда Мазниоглов с ревом и лязгом проносился по улицам, давя кур и и бездомных собак. Один раз, не расчитав, он стесал угол городской бани, в которой как назло опять был женский день. Но никто не пострадал, потому что день кончился и уже наступила ночь. Потом, когда он снова свалил танк в речку, не вписавшись в поворот, начальство отобрало танк, решив, что это будет первый экземпляр в городском музее Отечественной войны. Причем Мазниоглов получил твердое заверение, что он станет первым директором этого музея.

Мазниоглов даже повесил табличку на дверях дома своей сестры.

 

Директор музея Отечественной войны.

Капитан запаса

Г.И. Мазниоглов.

Прием в любое время.

Агентам, наймитам и клевретам

империализма просьба не беспокоиться.

 

 

24. Дорога через кладбище

 

– Мы должны испытать себя, – заявил Кошкодавенко, когда они снова собрались у него.

Они теперь стали регулярно собираться, сплоченные новой открывшейся им тайной.

– Нам возможно предстоит взять на себя очень серьезную миссию. Но будем ли мы достаточно мужественными для этого?

– И что ты предлагаешь?

– Нужно, что бы каждый себя попробовал. Например, прошел ночью через кладбище. Если его сердце не дрогнет, значит он готов для нашей миссии.

– Через кладбище страшно! – протянул Ковбаса.

– А ты думал! Это тебе не переписку Энгельса с Каутским читать!

– Так я ж не читав!

Кладбище пользовалось в городке дурной славой. Там собирались бомжи и алкоголики, пили, спали, дрались. Иногда в темноте пьяная фигура поднималась с чьей-нибудь могилы и будто привидение, шатаясь, шла к выходу, пугая до смерти редких прохожих. Правда, прохожих там ночью не было, даже редких. Но всем было совершенно ясно, что если прохожий и пойдет там ночью, то обязательно увидит какого-нибудь бомжа и примет его за привидение. И сильно испугается.

Милиция несколько раз пыталась навести порядок, выгоняла пьяниц и бомжей, но через неделю они снова возвращались.

– Давайте бросим жребий, кто пойдет первым!

– Я не пойду! – решительно сказала Мазниоглова.

– А девочкам и не надо. Пойдем только мы: Я, Ковбаса, Небаба, Сокил и…

– И Энгельс, – добавил Небаба.

– Давайте серьезней! В этой коробки четыре спички, одна короткая. Тяните.

Короткая конечно досталась Ковбасе.

– Ну почему я? – заканючил он, – как что, то обязательно я!

– Отказываешься?

– Не, я пийду. Когда надо?

– Сегодня. Ты идешь от автостанции, ровно в час ночи, а мы тебя ждем с другой стороны кладбища, у пруда.

– Ладно. Если я не вертатусь, то считайте меня коммунистом, а если вернусь, то не надо.

Ковбаса долго мерз на остановке под сильным ветром, так как станция была на ночь закрыта и поглядывал на часы. Ровно в час он двинулся к кладбищу. Несколько минут он постоял перед кладбищенскими воротами, смутно бедеющими в темноте. Потом решительно шагнул в непроглядный мрак. Шел и дрожал от страха и холода. Кончался сентябрь и по ночам было свежо. Петро прошел почти половину дороги, как вдруг услышал:

– Куда идешь, хлопчик?

Сбоку от тропинки стояла высокая белая фигура.

У Ковбасы от страха так ослабели ноги, что он даже присел.

– Та домой иду, куды ж ще?

– Как тебя зовут, хлопчик? – спросила фигура густым гудящим басом, словно она говорила в отверстие гитары.

– Петро Ковбаса, – он попытался выпрямить согнутые от страха ноги, но не смог.

– И не боишься ночью тут ходить?

– А чего бояться, – немного осмелел Петро, – что я боягуз? Да я тут всякий день хожу! Гуляю по ночам.

И тут ноги его согнулись еще сильнее, потому что с другой стороны появились аж две белые фигуры.

– Не боишься? А что присел?

– Та нога болыть дуже, вот и присив.

– А ты знаешь, кто перед тобой стоит.

– Ни. Кто ты таков?

– Я Карл Каутский! – торжественно, но уже совсем загробным голосом провозгласила фигура.

Петро почувствовал, что близок к обмороку, собрал все силы и нахально спросил:

– Якой такой Каутский. Тот, шо письма Энгельсу писав?

– Да. Ты читал мои письма?

– Читав, читав, некоторые напам`ять выучив.

– Смотри, если не читал, уведу тебя с собой, там у тебя будет время почитать.

– Не надо, дяденька Карл, – заскулил Петро

– Ну давай рассказывай!

– Шо?

– То письмо, что наизусть выучил.

Петро понял, что пропал и решил прорваться.

– Да пошел ты, папа Карло, знаешь куда? – крикнул он и со всей мочи бросился бежать. И услышал позади громкий смех.

– Смейся, смейся, – бормотал он дрожащим голосом, – а вже не здоженеш.

Он забыл про встречу у пруда и понесся прямо домой.

Три белые фигуры сошлись вместе.

– По моему он выдержал испытание, – сказал Кошкодавенко, – стаскивая с себя простыню.

– Да он просто герой!

– И кто следующий пойдет?

– Да никто! Я собственно лишь в Петре сомневался. Вижу, что зря. Теперь мы одна сплоченная команда.

– А если бы другой спичку вытащил?

– Нет. У меня там все были короткие, а он первый тянул.

– Ну что, ходил через кладбище, – спросил Петра на следующий день Кошкодавенко.

– Да, ходил.

– Никого не встретил?

– Попался один бомж. Но я его так шуганул, что он напевно до сих пор лэтыть по киевской дороге! Уже Михельсона перегнав. Кто следующий пойдет?

– Сегодня пойду я, потом Небаба, потом Соколов.

– А нам встречать у пруда?

– Не надо. Ты ж там всех распугал.

– Ну я пишов в библиотеку.

– Зачем?

– Та Каутского читать, будь он неладен.

– Много не читай, а то ночью будет снится.

  

25. Небаба женится

 

Мазниоглова и Небаба решили пожениться. Ходили по городку счастливые, взявшись за руки и всем улыбались. Но однажды Небаба пришел к другу мрачнее тучи.

– Ты знаешь, дядя против!

– Почему?

– Не могу, говорит, выдать племянницу за человека с такой фамилией.

– Чем ему фамилия не понравилась? Очень недвусмысленная фамилия. Прямо говорится о том, что не баба, т.е. мужик. И предприниматель ты удачливый. Как там дела на фабрике?

– Хорошо. Новый сорт запускаем. Вафли «Бронебойные». Думали капитану польстить. Не помогло.

– Может послать его подальше? Чего он домой не едет?

– Куда ж он теперь поедет. Его директором утвердили. Вчера из леса пулемет Дегтярева приволок. Восстанавливает.

– Теперь как начнет по ночам трассирующими бить с чердака по твоей фабрике.

– Нет у него ни одного патрона. И вообще хотелось бы по-хорошему. И невеста моя его очень любит.

– Тут надо подумать. С Петром посоветоваться. И с девочками. А знаешь, есть одна идея! Надо его женить!

– На ком?

– Не знаю. Хорошо бы, например, на Зюзюкиной! Она женщина эффектная.

– Да где ж ее найдешь? И потом у нее муж полковник. Югославский.

– Про полковника это все вранье. Она вдова Первухина.

– Сколько же ей лет тогда? Она наверное старуха. Этот Первухин, я как-то смотрел в справочнике, умер полвека назад.

– Какая старуха? Ты ж ее видел на митинге. И потом, они ведь пришельцы. Там время течет по другому. Может ей тридцать пять, а может девяносто по нашим годам. А может у них вообще нет никакого возраста. В каком захотят, в таком и живут.

– Хороший сюрприз мы приготовим капитану, если ей девяносто.

– Да ведь он тоже пришелец! Может быть ему сто двадцать, или двести.

– Ты думаешь, что он все-таки пришелец? Тогда они должны быть знакомы.

– Наверняка знакомы, но он просто не решается сделать ей предложение. Вот увидишь, он уже сегодня ночью будет палить из своего Дягтерева.

– По моей фабрике?

– Нет, по бане. Чем-то она ему не нравится.

– Ну если будет палить, то точно пришелец. Он ведь притащил какой-то металлолом.

Ночь прошла спокойно. Никто не стрелял. Утром они вместе отправились к Ковбасе, расказали ему все.

– Да что ж ее искать? – удивился тот, – она уже месяц у нас на рынке пирожками торгует. Такая толстая, в белом халате.

– Что ж ты молчал?

– А хто мэнэ запытував?

– Ты же знаешь, что она пришелец.

– Знаю. Потому пирожки у нее не беру. Вдруг они из человечьего мьяса. Они людей хватают и там на орбите перерабатывают

– Сходи, поговори с ней, расскажи о капитане.

– Это можно.

Они пошли вместе. Действительно, за передвижной тележкой стояла Зюзюкина, или Первухина, удивительно похожая на лису, и зычным голосом кричала на весь рынок:

– Есть пирожки, есть! С мясом, с капустой и с повидлом! Налетай народ! Есть пирожки, есть! С мясом, с капустой и с повидлом!

Ковбаса подошел к ней.

– А с макаронами у вас есть?

– Иди, иди мальчик! Не мешай работать. С макаронами пусть тебе мама стряпает. И с солеными огурцами.

– Тут вами один капитан интересуется.

– Какой еще капитан, – встревожилась Зюзюкина.

– Капитан милиции.

– Господи! Да что я такого сделала?

– Он не пирожками интересуется. Какая, говорит, шикарная женщина пирожки на базаре продает. Вот бы с ней познаемиться!

– Да кто такой? – оживилась она.

– Капитан Мазниоглов, танкист.

– А ты сказал – из милиции.

– Он из милиции ушел, теперь танкистом работает. Такая, говорит, шикарная женщина! Я бы ее на танке покатал.

– Да ты что! Я танке никогда не каталась! Где живет твой капитан?

Они подошли к дому капитана, вернее, к дому его сестры.

– Вы подождите здесь, я за ним схожу.

– Постой-ка! – остановила она его, прочитав табличку на дверях, – а он случаем не того? – Она покрутила пальцем у виска.

– Нет, что вы, попросту вэсэлый чоловик.

– А то я сумасшедших не люблю. У меня жил один мужичок и вдруг вообразил, что он лошадь. Все ржал, бегал на четвереньках вокруг стола и кричал: Поскачем в Мексику, дорогая! Садись на меня!

– А вы?

– Что я? Я бы его раздавила, если б села!

– А он?

– Ускакал один, – вздохнула Зюзюкина. – Я думала он в дурдоме, а недавно получила от него весточку из Мексики. Живет у какой-то старухи с большими усами. Ну разве не мерзость? Точно сумасшедший.

Капитан был дома и как всегда, когда был дома, что-то писал.

– Дядя Гриша! Там с вами одна жещина бажае познайомытысь.

– Какая еще женщина?

– Вон она под окном стоит.

Капитан подполз на четвереньках к окну и осторожно выглянул, долго смотрел.

– А что ей надо?

– Хочет чтобы вы ее на танке покатали.

– Да ведь танк у меня забрали!

– Ничего, на одну ночь возьмете. Смотрите, какая женщина!

Капитан опять долго смотрел в окно.

– Где-то я ее видел?

Ковбаса чуть не брякнул, что они из одной Галактики, но удержался.

– Полновата слегка. Но в общем.. в общем…

Он вышел к ней в своем новом пиджаке в крупную полоску и с медалью «Сорок лет Челябинскому тракторному».

– Разрешите представиться! Капитан Мазниоглов! – и протянул ей широкую как лопата руку.

Они пошли вниз по улице, о чем-то разговаривая. Капитан держал ее под руку, а она счастливо улыбалась. Ребята следовали за ними, держась неподалеку.

– Ну ты молодец, Петро! Только, по моему, они незнакомы.

– Он сказал, что где-то ее видел, но не помнит где. Может быть они с разных планет? Просто их включили в одну экспедицию.

– Возможно! Возможно!

Капитан и его новая подруга дошли до рынка, там Первухина вновь одела белый халат и встала за свою тележку. Капитан подошел к ней.

– Позвольте купить у вас пирожков, женщина! – сказал он воркующим голосом.

– А каких вам пирожков, мужчина? – кокетливо улыбаясь, спросила лиса.

– Два с капустой и два, нет три, с повидлом.

– Ну вы и шалун! Неужели столько съедите?

– Больше! Они горячи, как мое сердце!

– Как элегантно! Ой, вы меня ослепляете! – зажмурилась лиса, – Медалька ваша дуже сверкает!

Капитан съел два десятка пирожков, не отрывая глаз от Первухиной, потом она сняла халат и они пошли гулять дальше.

– Ой, – передразнил их Ковбаса, подражая голосу капитана, – вы с якой Галактики? PR – один? Я бы зьив три пирожка з вашего серця!

Небаба забежал вперед и как будтот нечаянно столкнулся с капитаном и лисой.

– Извините!

– Стой! Позвольте, Алиса Евстигнеевна, познакомить вас с моим будущим зятем. На моей племяннице женится. Отличный паренек. С большими способностями. Натуральное Закарпатье!

Ночью Кошкодавенко проснулся от странного шума, будто кто-то скреб гвоздем по большой, ребристой сковородке. Открыв окно, он увидел яркий след трассирующих пуль, уходящих в небо. Капитан бил и бил из своего Дегтярева, а Кошкодавенко стоял и смотрел на эту красоту, забыв от удивления закрыть рот.

 

26. Аттракционы

 

Наши друзья уже давно устроились на работу. Ковбаса электриком в баню, по мужским дням. Мазниоглова – смотрительницей дядиного музея, который, правда, еще не был открыт и зарплату ей пока не платили. Кошкодавенко хотел устроиться на кладбище Карлом Каутским, чтобы отпугивать бомжей. Но в управе сказали, что в городском бюджете такая должность не предусмотрена, и потому он пошел работать библиотекарем на маргариновый завод. Прежняя старушка-библиотекарша полгода как умерла. Некоторые, тем не менее, видели, как поздним вечером по библиотеке ходит привидение и громко сдувает пыль с книжек. Но Кошкодавенко это не пугало. Он ведь сам хотел стать привидением, да еще на кладбище. Голопупенко и Христопродавенко пошли продавцами мороженого в новый, недавно открытый у автобусной станции универмаг. Мороженое покупали хорошо, тем более, что снежный человек уехал на зиму в солнечный Андижан.

Неожиданно в городок приехал цирк аттракционов. Три дня и три ночи на площади в центре города пилили, колотили, сбивали огромные деревянные и металлические конструкции. На четвертый день цирк открылся. Здесь были и колесо обозрения, и карусели для больших и маленьких, и комнаты ужасов и кривых зеркал, и даже огромная ракета с круглыми окошечками для пассажиров, которые хотели бы улететь на Марс и еще куда-нибудь подальше, в зависимости от стоимости билета.

Друзья собрались вечером у Кошкодавенко, после работы, намереваясь пойти на аттракционы. Кошкодавенко опять был задумчив и даже слегка взволнован.

– Что-то не чисто с этими аттракционами, – пояснял он. – Особенно мне не нравится ракета. Вы видели, какая огромная ракета? Что, если наши пришельцы задумали улететь на ней?

– Да она же не настоящая!

– Кто его знает! Танк тоже казался не настоящим.

– Так ты думаешь, они не будут вступать с нами в контакт и решили смыться?

– В том-то и дело. В общем давайте пойдем и посмотрим. Если они все будут там – значит готовят побег!

Площадь была освещена мощными прожекторами, из репродуторов гремела музыка. Все вокруг сверкало, крутилось и ездило взад-вперед. Они сразу же увидели Забодаева, который сидел в будке и продавал билеты на аттракционы.

– Один есть! – объявил Небаба.

Потом услышали громкий заливистый смех Зюзюкиной, которая пронеслась на карусели прямо над ними. Рядом на скамеечке сидел Мазниоглов и, обнимая ее за талию, счастливо улыбался.

– Еще двое!

Тут из темноты прямо на них вышел медведь. Он шел на задних лапах, а передними играл на баяне «На сопках Манчжурии». Очень хорошо играл. На нем был ошейник, поводок от которого держал в руках солист Кубышкин. Они прошли мимо, даже не посмотрев на ребят. Причем Кубышкин все время выкрикивал:

– А вот медведь! Бурый! Играет любые вальсы и гимны! Три минуты – шесть рублей!

– Вся кампания в сборе! – горестно вздохула Голопупенко.

– Мы должны им помешать!

– Да как ты им помешаешь? И какое мы имеем право? Они наверное давно дома не были!

– А вот медведь! Бурый! Настоящий! Проездом из Беловежской пущи! – снова услышали они крик Кубышкина и из-за комнаты смеха вышел медведь, лихо наигрывающий «Дунайские волны».

На этот раз волк заметил их:

– О, ребята! Всей кампанией к нам пришли! Молодцы!

– Куда это к вам?

– К нам на аттракционы. Я здесь директор-распорядитель и на полставки водитель медведя.

– Медведь ваш очень на Гиппенрейтера похож!

– Разве? – волк повернулся и внимательно посмотрел на медведя. Тот продолжал играть, склонив голову к инструменту, как настоящий гармонист. – В самом деле! Просто вылитый Гиппенрейтер! Как я раньше не замечал?

– Может это и есть Гиппенрейтер, а притворяется медведем?

– Нет! Настоящий Гиппенрейтер сейчас в сенате заседает. Ему недавно генерал-полковника присвоили за быстрое развертывание трех бронетанковых дивизий на границе с Чехословакией. Разве не слышали?

– А зачем их там развертывать?

– Кто его знает. Учения! Ну, пошли, Вова! – он дернул за поводок и медведь, рявкнув баяном, послушно пошел, переваливаясь, за Кубышкиным.

– Дурят нас, – вздохнул Ковбаса, – где это видано, чтобы медведь могти так грати на баяне!

– Да и Чехословакии давно уже нет.

– Ну, что будем делать?

– Давайте спрячемся в ракете и подождем до закрытия. Посмотрим, что они будут делать.

Они купили у Забодаева билеты на полет в ракете, причем Кошкодавенко не удержался и с заговорщицким видом шепнул зайцу:

– Перегидроль!

Заяц вытаращил на него глаза, потом пожал плечами и ничего не ответил.

Они влезли в ракету, загудел мотор, ракета начала вращаться вокруг своей оси, все быстрее и быстрее, кто-то жирным голосом запел в динамике:

– На пыльных тропинках…

Повращавшись минут десять, ракета остановилась и тот же жирный голос поздравил их с прибытием на Марс.

Ребята полезли наверх, в самый нос ракеты и там затаились.

– А вот настоящий бурый медведь! – доносилось до них снизу, – Родина – Высокие Татры! Шесть рублей три минуты! Проездом из Чехословакии!

Слышали они, как медведь заиграл «Турецкий марш». Еще минут сорок они сидели и мерзли, потом все звуки стали затихать и наконец погас свет.

– Послушайте, пойдемте домой. Я совсем замерзла!

И тут внизу скрипнула дверь люка и затучали шаги по деревянному настилу.

– Ну и холодина! Давайте, рассаживайтесь скорее! – узнали ребята голос волка.

– Бутылка у кого? – спросил голос Мазниоглова.

Внизу забулькало и зазвенело, видимо водку разливали по стаканам.

– Ой, мне не много, совсем трошки налейте! Я с водки больная делаюсь!

– Ладно тебе, больная! Ты же не Роза Люксембург? – сказал волк.

– И ты не Карл, как его… Либ…Либ..

– Либкнехт, – подсказал волк.

– Кто это Либкнехт? – возмутился Мазниоглов. – Почему я не знаю?

– Да так! Полковник один из Югославии, ейный бывший хахаль!

– Сам ты бывший хахаль, – закричала Зюзюкина, – Бляхман! Чертов болтун!

– Ну ладно, ладно, давайте выпьем и полетим!

Ребята на верхней площадке тревожно переглянулись.

– Ну, заводи мотор!

Внизу загудело, затарахтело и ракета начала медленно вращаться.

– Ребята, мы же не можем улететь с ними! Надо выбираться.

– Почему не можем? Сейчас возьмем и полетим.

– Куда?

– На пыльные тропинки далеких планет, – даже в слабом свете фонаря с улицы было видно, что Кошкодавенко сидит с белым как мел лицом.

– Я не хочу далеких планет, я хочу домой! – захныкала Христопродавенко.

– Поздно уже.

– Врубай вторую космическую! – крикнул внизу волк.

– Эх, жаль я ковбаски не захватил! Дорога, наверное, длинная будет.

Ракета стала вращаться так быстро, что все видимое в иллюминатор слилось в одну неразличимую массу.

– Кажется взлетаем! – заявил Небаба дрожащим голосом.

– Ну, ребята, возьмемся за руки. Наша жизнь делает крутой поворот!

И тут мотор стих. Ракета еще минут пять вращалась, все медленнее и медленнее, потом остановилась.

– Може прилетели? – почему-то шепотом спросил Петро. – Ну-ка, посмотрите в окно! Что видно?

– Ничего не видно! Сплошная темень!

– Конечно ничего, – пояснил Кошкодавенко, – мы в космосе и теперь летим без моторов, на силе гравитации.

– Ой, мамочка, – опять захныкала Христопродавенко, – что же я наделала!

И тут снизу зазвучал вальс про сопки Манчжурии.

– И Гиппенрейтер с ними!

– Ну что? – донесся до них голос волка, – здорово забирает?

– Балдеж! – подтвердил Мазниоглов, еле ворочая языком, – это просто какое-то Закарпатье!

– Я же правду сказал: пятьдесят граммов принять, потом покрутиться в этой бандуре и будто две поллитры принял – так в голову бьет!

– Факт! – произнес Мазниоглов и тут же громко захрапел.

Ребята в оцепенении просидели еще полчаса, потом начали спускаться.

Внизу, на скамейках вповалку спали их пришельцы. Судя по их позам – вдребезги пьяные. Только у зайца, лежащего на полу, был открыт один глаз. Кошкодавенко погрозил зайцу кулаком и глаз закрылся.

Ребята вышли и побежали к воротам. Невдалеке под фонарем по-прежнему на задних лапах стоял медведь и склонив голову к баяну, играл свою печальную мелодию про сопки Манчжурии.

На следущее утро, идя на работу, Кошкодавенко встретил Ковбасу.

– Ну что! Видлитаты твои космонавти? – ехидно разулыбался тот, – бильше не будешь байки о пришельцах складати?

– Буду! Я по-прежнему уверен, что они пришельцы. Они видели, как мы зашли в ракету, и решили нас разыграть.

– Так разыграти, что попадали с ниг!

– Да ты оглянись!

Петро, видя взволнованное лицо Кошкодавенко, испуганно оглянулся.

– Ну так що? Ничего не бачу.

– А ракету бачишь?

– Ух ты, черт! – Ковбаса даже перекрестился. Ракеты на площадке аттрационов не было.

Они побежали туда. Несколько рабочих разбирали павильон кривых зеркал.

– А ракета? Ракета куда делась?

– Бог ее знает! Мы пришли в семь утра, ее уже не было. Видимо еще вчера разобрали и увезли.

– Кто?

– Не знаю. Ее вообще в нашем наряде нет. Мы ее и не ставили.

– Ну, что? Что ты теперь скажешь?

– А що тут сказати? Улетели, гады! Сорвали перемови!

– Неужели они навсегда улетели? – опечалился Кошкодавенко.

– Та ни, весной будут вертатися. Вот побачишь.

Жизнь вдруг показалась Кошкодавенке такой пресной и унылой, что он едва сдержался, чтобы не заплакать.

 

  

27. Письма с границы

 

Три месяца о пришельцах не было ни слуху, ни духу. Никто из них больше не появлялся в городке. Зато однажды появился мальчик, очень маленький, метр пятьдесят вместе с кепкой. Но поскольку кепки на нем не было, то получалось всего метр сорок пять. Он ходил по улицам и спрашивал прохожих, где живет Кошкодавенко? Кошкодавенку знали многие, но где он живет никто из спрошенных не знал. Так и ходил он до самого вечера, пока не наткнулся на Ковбасу.

Кошкодавенко открыл дверь на стук. Перед ним стоял маленький мальчик, примерно метр сорок пять, потому что был без кепки, и протягивал ему конверт:

– Вам письмо!

Кошкодавенко удивился, взял письмо и внимательно посмотрел на мальчика. Что-то было в нем странное, то ли мальчик, то ли карлик. «Скорее всего карлик» решил Кошкодавенко и взяв конверт, осмотрел его: чистая бумага, ни адреса, ни штемпеля.

– Тебе кто его дал, мальчик? – спросил он, но когда поднял глаза, мальчика уже не было.

Пожав плечами, Кошкодавенко вернулся в комнату и вскрыл конверт.

«Дорогой мой юный друг! – написано было от руки, изящным каллиграфическим почерком, – надеюсь, ты не забыл обещания пойти летом поступать в бронетанковое училище? Начал ли ты готовиться к экзаменам? Я пишу тебе с чехословацкой границы, где развернуты три наших дивизии. Вчера пришел приказ, что дивизии надо срочно свертывать. А наутро пришел приказ, в котором говорится, что если свернули, то надо снова развернуть, а если еще не свернули, то пусть так и остаются. Эта неопределенность меня несколько тяготит. Мечтаю вновь увидеть свое родное Першотравневое и оттуда заехать к тебе в Пищемуху. Кстати, не видел ли ты капитана Мазниоглова и его новую подругу Зюзюкину? Увидишь его, передавай от меня привет. Даст Бог, свидимся.

Твой дядя Вова, генерал».

 

Кошкодавенко был весьма озадачен таким письмом. Почему вдруг дядя Вова вспомнил о нем? Почему не послал по почте, а через какого-то странного карлика? И решил, что инопланетяне снова прилетели на Землю, и теперь ищут с ним контакта.

Утром, собравшись на работу, он открыл дверь и увидел карлика, стоящего на ступеньках крыльца. На этот раз он был в кепке, так что его рост увеличился на пять сантиметров.

– Вам письмо! – сказал карлик, протягивая конверт.

– Тебя кто послал?

– Никто, – басом ответил карлик и зловеще улыбнулся. Потом повернулся и побежал, как бегают карлики – ноги колесом, не бегут, а катятся. Впрочем, Кошкодавенко никогда не видел бегающих карликов, но решил, что так бегают именно карлики.

«Мой дорогой, юный друг! Пишу тебе с чехословацкой границы. Сегодня в очередной раз мы свернули свои дивизии. Красота вокруг неописумая. Высокие Татры сверкают на солнце своими снежными вершинами. Но все портит солист Кубышкин. Он ошивается вокруг нашего лагеря с группой цыган. И сам нарядился в цыгана и все время горланит цыганские песни. Они постоянно пристают к нашим солдатам: цыганки вымогают деньги с помощью гадания, а парни пытаются всучить им очень некачественный самогон. И всю ночь жгут костры и заунывными голосами поют свои бесконечные песни, мешая спать. Пока мне удается во время отогнать их, но за дальнейшее я не ручаюсь. Будь добр, Петруша, напиши Кубышкину, чтобы он прекратил свои безобразия и оставил в покое мой личный состав. Пиши на Дрогобычскую филармонию. Ему передадут.

Ты ведь, Петруша, родился в тот самый год, как окривела тетушка Настасья Гарасимовна. То есть большой уже стал. И в Петербург, небось, тянет. Вот я и говорю своему замполиту: «Чему научится он, служа в Петербурге? мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон».

До скорого, генерал Вова».

 

«Почему он назвал меня Петрушей? Может быть это письмо для Ковбасы?» – долго думал Кошкодавенко, но так ничего и не придумал. А на следующий день карлик в кепке принес новое письмо.

«Кошкодавенко! Забыл ты совсем своего старого друга! А ведь когда-то кормил меня отличнейшей колбаской! До меня дошли слухи, что старый пень жаловался на меня тебе. Что я, мол, разрушаю морально-политическое единство его солдат. Так ты этому не верь. Мы цыгане – свободные люди. Нам просто нужно пройти в Словакию через расположение войск, а он не пускает. Говорит, что там пришли к власти наймиты и клевреты всех мастей и они нас непременно используют в своих целях. А нас нельзя использовать, так ты ему и напиши. Посылаю тебе в подарок слова замечательной песни, которую я исполненяю с большим успехом.

Да расступись, земля сырая,

Дэ прэ датэ тэ дыкхав,

Дай уштэла, дай пхэнэла

Сыр про свэто тэ дживав.

Знать судьба моя такая –

Тех, кто дорог, потерять.

Расступись, земля сырая,

Ждёт меня родная мать.

 

Веришь ли, пою, а все вокруг плачут. Твой фрэнд Кубышкин (Бляхман)

P.S. Не видел ли ты Мазниоглова? Я взял у него в покере две тыщи, а он до сих пор не отдает. Увидишь, напомни, что карточный долг – это святое».

 

Кошкодавенко собрал у себя друзей и зачитал им письма.

– Давайте вместе подумаем, что все это значит! Зачем они пишут мне и что на самом деле хотят.

– Воны бажают вертатися за стiл перемови.

– Но почему они сюда не приехали, а пишут с какой-то границы?

– Конспирация! На самом деле воны в соседнем лесу, в овраге сховалыся. И мальчика нам посылают.

Тут Кошкодавеко увидел под дверью конверт, который кто-то пропихивал снаружи. Он подбежал, распахнул двери. Карлик со всех ног улепетывал вниз по улице и опять бежал, как самый настоящий карлик.

Письмо было от зайца Забодайменякальмара, он же Забодаев. Содержание странное, то ли бред, то ли шифровка. Говорилось, например, о том, что хлеборобы и охотоведы Беловежской пущи приступили к сбору рыжиков, что в Белгороде третий день необычайно сильно пахнет воблой, а в Москве поймали рыжую выхухоль, которую вначале направили в зоопарк, а потом выяснилось, что это никакая не выхухоль, а посол небольшого государства на каком-то острове в Океании. В Костроме открыт памятник майору Михельсону, будто бы руководителю городского подполья во время немецкой окуппации. «Будто бы» – потому что немцев в Костроме не было. Но если бы были, то без сомнения Михельсон стал бы руководителем городского подполья. И потом спрашивалось о Мазниоглове, приехал ли он для исполнения обязанностей директора музея или по-прежнему отсутствует?

А в конце посткриптум: Настоящий пароль не «перегидроль», а «рокамболь». А отзыв: «Получай, фашист, гранату!».

– Ну вот, – закричала Христопродавенко, – Петро прав! Они действительно сидят в овраге и пароль прислали, как их вызвать.

– Но почему они все спрашивают про Мазниоглова? Он же из их кампании. И почему он от них скрывается?

– Дядя ни от кого не скрывается! – возмутилась Мазниоглова, – он позавчера приехал и сидит дома, готовится к вступлению в должность!

– Что же ты молчала?

– А вы меня не спрашивали.

Когда они подошли к дому, в палисаднике на скамейке сидела Зюзюкина и натирала мелом значок «Сорок лет челябинскому тракторному», который просто сверкал в ее руках.

– Сам-то дома? – спросил Петро.

– Дома! Миномет чинит.

– Миномет?

– Да, вчера приволок из леса. Вот починю, говорит, как дам по бане. До основания снесу!

– Чем ему баня мешает?

– Да это он так шутит! А вообще человек серьезный. Сегодня рано утром сбегал куда-то, две мины принес.

– Ну, теперь жди веселую ночь, – сказал Небаба друзьям, когда они возвращались домой.

– Надо завтра идти в лес за остальными космонавтами. Они должны узнать о прибытии капитана.

– Завтра нет. В субботу пойдем! – решил за всех Кошкодавенко. Он же первый заметил, что за ними, прячась за деревьями, крадется карлик.

  

28. Карлик Карл

 

Расставшись с друзьями, Кошкодавенко увидел, что карлик идет именно за ним. Дойдя до дома, он тоже спрятался за деревом, и когда карлик поровнялся с ним, выскочил и схватил его за руку выше локтя. Тот попытался вырваться, а потом заорал басом:

– Тебе чего надо? Что ты меня хватаешь?

– А ты зачем за мной следишь?

– Да не слежу я ни за кем! Иду своей дорогой!

– Кто тебя послал? От кого письма приносил?

– Не приносил я писем! Я тебя вообще первый раз вижу! – вопил карлик.

– Тогда пошли в милицию.

– В милицию не надо, – сказал карлик вдруг тихим и спокойным голосом, – зачем нам в милицию?

– Тогда рассказывай.

– Мужик какой-то попросил. На волка похожий. Может он и есть волк! Я иду по лесу, гуляю, а он кричит: «А ну, иди сюда!». Я бежать. Он встал на четвереньки и в три прыжка меня догнал. Схватил, вот как ты сейчас, и спрашивает: «Четвертной билет хочешь заработать?».

– Тебя как звать? – Кошкодавенко отпустил его руку.

– Карл.

– Ну это понятно. А имя?

– Это мое имя – Карл.

– Как Каутского?

– Причем здесь Каутский? Он кстати тоже был очень маленького роста, чуть выше меня.

– Ты откуда знаешь.

– Видел я его. В Эрфурте. В 1891, когда Программу принимали.

– Ну ты даешь! Видел он! И сколько же тебе лет, Карлуша?

– Мне сто тридцать шесть.

– Хватит дурака валять!

– Ты что, не знал, что карлики триста лет живут?

– Обалдеть! Не врешь?

– Вот те крест! – карлик быстро перекрестился.

– Триста лет! Да ты мог и Ленина видеть!

– Не видел. Из ваших только Попова видел, а Ленина нет.

– Какого еще Попова?

– Изобретателя радио.

– Из ваших? А ты что – немец?

Карлик ненадолго задумался, а потом сказал:

– Да, пожалуй, что и немец.

– А что делал в Великую Отечественную?

Карл снова ненадолго задумался.

– Не помню.

– А как твоя фамилия?

– Да какая тебе разница? Ты что – милиционер?

– Говори, а то сейчас милиционера увидишь!

– Моя фамилия Зеебом, – скромно потупился карлик.

– А говоришь – не помнишь про войну. Ты же был майором контрразведки!

– Ты что – сдурел? Какой из меня майор. Может быть, это мой дядя был майором?

– Сколько же вас Зеебомов!

– Очень много. Старинный род, из Саксонии. Самая знаменитая была Роза Люксембург. Она по отцу Зеебом, а взяла фамилию матери.

– Это какая Роза? Пламенная революционерка?

– Может она и пламенная была. Даже скорее всего! Но в революцию не лезла. Вафли пекла.

– Интересно! Значит была-таки вторая Роза. А насчет трехсот лет ты наверное сочиняешь.

– А вы, товагищ, – сказал карлик, вдруг хитро сощурившись и сильно картавя, – пгиезжайте сюда лет эдак чегез пятьдесят! И увидим, кто сочиняет, а кто пгавду говогит.

– Где-то я тебя видел! – задумчиво сказал Кошкодавенко. – Ну, ладно! Через пятьдесят лет на этом самом месте! Договорились?

– Абгемахт! – ответил карлик. – К этому вгемени начнется пгекгасная жизнь.

– Почему?

– Потому что не останется ни одного контгогеволюционного бюгоггада!

– Здорово излагаешь! А волка ты где видел?

– Какого еще волка?

– Того мужика, что письма тебе дал.

– От автостанции по шоссе километра полтора и влево, в лес. Но он все-таки скорее на цыгана похож, чем на волка. Волос черный, курчавый. И гитара за спиной.

– Вот как! А за мной ты зачем следил?

– Любопытно было. Какие-то странные люди из леса странные записки передают. Уж не шпионы ли? Решил последить, и, если что, доложить куда надо.

– Вот гад! Ты так триста лет не проживешь!

– Член пагтии обязан доносить на вгагов геволюции.

– Ты что, коммунист?

– Нет еще! – грустно вздохнул карлик, – пока только кандидат! Старуха Череп сильно интригует. Намекает на возможность близких отношений с ней. Где-то слышала, что карлики – могучие мужчины. Но не могу же я полюбить старуху?

– Да ты старше ее раза в три!

– Но в душе я молодой! – опять вздохнул карлик и пошел, вернее покатился вниз по улице.

 

29. Минометом по культуре

 

Наутро, идя на работу, Кошкодавенко увидел на многих домах красочную афишу, призывающую жителей посетить цыганский театр, который прибывает завтра в город только на два дня проездом из Чехословакии. С афиши улыбался Кубышкин в красной рубахе. В одной руке он держал гитару, а другой обнимал Зюзюкину. И ниже большими буквами: «Художественный руководитель и солист Василь Жемчужный и солистка Рада Эрденко».

На площади уже сколачивали огромную трибуну и навес над ней.

Друзья пришли на площадь заранее, перед этим зайдя за Мазниогловым, но тот сказал, что будет попозже. В кассе, как они и надеялись, сидел Забодаев.

– Шесть билетов, – сказала Христопродавенко.

Забодаев, поплевав на пальцы, стал отсчитывать билеты.

– Рокамболь! – крикнул Небаба.

Забодаев вздрогнул и поднял глаза.

– Вы члены ДОСААФ?

– А как же!

– Все?

– Все! – не моргнув, ответила Христопродавенко.

– И этот мальчик тоже?

Ребята обернулись и увидели Карла, который пристроился за ними в очередь.

– Он кандидат в члены, – пояснил Кошкодавенко.

– Тогда вам бесплатно, проходите.

Когда они прошли, Небаба спросил:

– Слушайте, а чего мы члены?

– Да какая разница! – ответил Кошкодавенко. – Главное, что он на пароль отреагировал.

Когда вышли на площадь, то увидели большую, подготовленную к концерту сцену. Слева от нее сидел, прикованный цепью Гиппенрейтер, вернее медведь, уж очень похожий на бывшего завпарикмахерской. Время от времени он вставал на задние лапы и страшно рычал, отпугивая мальчишек от сцены.

Артисты никак не появлялись. Прошло двадцать минут, публика хлопала, орала, свистела, но ничего не помогало. Прошло еще двадцать минут. Ребята увидели, что Забодаев выскочил из будки и куда-то побежал с площади.

– За ним! – скомандовал Кошкодавенко.

Догнали они Забодаева только у дома Мазниогловой.

Ее дядя стоял, расставив руки и не давал сойти с крыльца Зюзюкиной.

– Не пущу!

– Ты же концерт срываешь! – уговаривал его солист Букашкин, он же Василь Жемчужный. Он был в красных штанах, в офицерском морском кителе и фуражке.

– Пусть цыгане поют. А она – какая она цыганка? Она Алиса Зюзюкина!

– Нет, она Рада Эрденко! Скажи Рада: ты Алиса или Рада Эрденко?

– В жизни я Алиса, – грустно вздохнула та, – но в душе я цыганка Рада. Как бы я хотела идти и идти с табором, петь песни, ночевать под звездами, воровать коней.

– Каких коней! Помнишь, ты в прошлом году велосипед украла на рынке, и то не могла убежать.

– Тьфу на тебя, волчара! Какой еще велосипед?

– Ладно! – Мазниоглов опустил руки, – иди, Эрденко! Ночуй под звездами! Воруй коней, раз у тебя такая судьба! Но помни: между нами все кончено.

И он ярко блеснул начищенной медалью «Сорок лет Челябинскому тракторному».

– Подлюка! Натуральная подколодная змея! – вдруг сказало небо, – третий месяц денег не дает!

Жемчужный и грустная Эрденко вышли на улицу и поспешили на площадь. Ребята бросились за ними.

– Закарпатье! – услышали они за собой тоскливый крик капитана.

Первое отделение началось лихой песней.

– Ах, ручеёк мой, ручеёк! – голосила Эрденко, – брала воду на чаёк! – и сильно трясла плечами. А Василь отбивал лихую чечетку.

Тут что-то страшно завыло, пролетая над головами, потом грохнуло в леске за баней.

– Это миномет! Ложись! У него еще две мины! – закричал Василь, срывая с себя морской китель.

– Четыре! Он вчера две из леса приволок!

Опять что-то страшно завыло, приближаясь. Все бросились врассыпную, через минуту площадь опустела. На этот раз рвануло почти у самой бани. Медведь снова встал на задние лапы и так сильно дернул цепь, что сцена рухнула, и он, освободившись, побежал за Букашкиным и Радой Эрденко.

 

 

Ты не грусти, может мы еще встретимся

 

Мазниоглов легко отделался за свою стрельбу: отняли миномет и лишили премии за октябрь, он ведь теперь официально стал директором в музее и получал оклад. На радостях капитан позвал всех на свой день рождения, который в действительности должен был быть через месяц, но ждать не хотелось. Все и пришли: два члена КПРФ, учитель и писатель Микитенко-Карый, Кошкодавенко, Голопупенко, Христопродавенко, Небаба вместе с мамой Розой и с дедушкой, спекулянтом-подпольщиком Одеяло, Соколов, Ковбаса, Игнат Девочка, Забодаев, солист Грегуар Бляхман (он по-прежнему был в морском офицерском кителе и красных цыганских штанах), и даже карлик Карл. Сестра Мазниоглова, ее дочь и Алиса напекли огромное количество пирожков з вышнями та с капустою. Роза Густавовна принесла вафли нескольких сортов. Стояла удивительно теплая осень и все сели за стол во дворе. Только сели и один из старых коммунистов уже собирался поднять бокал, чтобы произнести тост, как на улице загудела машина и прямо к калитке подъехала сверкающая на солнце «Чайка».

– Дядя Володя! Дядя Володя приехал!

Мазниоглов пошел навстречу генералу и они три раза крепко обнялись.

– Вот это Закарпатье! Не погнушался, приехал к отставному капитану!

– Спешил, я прямо с чехословацкой больницы…ну, то есть, с границы. Все дивизии свернул и сюда. Даже в Першотравневое не заехал.

Ему освободили место во главе стола и попросили сказать первый тост.

– Мы с вами не так давно знаем друг друга, но у меня такое впечатление, что мы знакомы всю жизнь. Вот только того старичка, – он показал на Одеяло, – первый раз вижу.

– Это известный одесский подпольщик Вымпел, – подсказал Бляхман, – ему памятник в Костроме поставили.

– Воевал значит? Молодец, дед, что живешь и держишься на плаву. Так вот, раз подружившись, мы никогда больше не расстанемся. Не в том смысле, что будем часто видеться, а просто между нами, я чувствую, возникла некая духовная связь, благодаря которой мы всегда будем вместе, какие бы расстояния нас не разделяли.

– Даже в тысячу световых лет? – спросил Кошкодавенко.

На несколько секунд за столом воцарилась странная тишина.

– Даже в две тысячи, – ответил дядя Володя, – даже отдалившись на три тысячи световых лет я буду помнить божественный запах этих вафлей. Вот этих, в честь африканского революционера, и вот тех, в форме танка. Ура, товарищи! За вечную дружбу и за капитана Мазниоглова.

Все выпили, стали есть и нахваливать пирожки и вафли.

– Жрите, жрите, – сказало небо сердитым голосом, – всю жизнь мою сожрали. Генерал растерянно обернулся, поскучнев лицом. Но ему рассказали про Клаву Радио и он быстро успокоился.

Алиса как всегда поругалась с Забодаевым и стала обзывать его «Реомюр хренов». Одеяло просил Бляхмана объяснить, что за памятник поставили ему в Костроме, генерал же потребовал баян и стал задумчиво наигрывать «На сопках Манчжурии». Кошкодавенко смотрел на него во все глаза, ожидая почему-то, что он сейчас начнет превращаться в медведя из цирка атракционов. Но тот ни во что превращаться не собирался, а все играл и вздыхал.

– Вы что вздыхаете, дядя Володя? – спросила его Христопродавенко.

– Грустно мне от того, что нам скоро расставаться.

– Опять на чехословацкую границу уезжаете?

– Гораздо дальше. Наши двизии вошли в состав войск ООН и мы будем их развертывать на границе между Эфиопией и Сомали. Там зреет большой конфликт.

– Вот это да! И надолго?

– Кто ж его знает! Как прикажут. Но видимо очень надолго. Вы за это время взрослыми станете. А может быть даже состаритесь.

– Как это состаритесь? – возмутился Кошкодавенко, – вы что, на тысячу световых улетаете и мы вас больше не увидим?

– Еще недели три вы будете видеть нас рано утром справа от Венеры, как яркую сверкающую точку.

– Это что? Ваш космический корабль?

Опять на несколько секунд за столом воцарилась странная тишина.

– Да нет, – вмешался Грегуар, – это наш радиозонд будет висеть над Сомали. Для связи. А потом его наверняка собьют сомалийские пираты.

– Ваш? Вы тоже улетаете.

– Да все мы улетаем: и Зюзюкина, и Забодаев, и Мазниоглов. Генерал всех нас берет в свою команду.

– И вы тоже будете развертывать дивизии?

– Ну да. Это же так просто. Я иногда по нескольку раз в день их свертывал и развертывал. Свертывал и развертывал.

– Как же так? – Кошкодавенко сидел бледный и взволнованный, окруженный обступившими его друзьями, – мы до старости не увидемся?

– Ты не грусти, может мы еще встретимся, – запел генерал, подыгрывая себе на баяне.

Стало быстро смеркаться. Генерал и его команда вдруг встали и пошли к машине. Все высыпали на улицу проводить их.

– Прощай, Лумумба! – генерал протянул ему руку из окна кабины, – не забудь про бронетанковое, учись там хорошо, тогда из тебя будет солдат, а не шаматон.

– И никогда, – крикнул из-за спины Вольф Кубышкин, – слышиь, никогда не ходи с бубей, если на руках два черных валета!

Они немного отъехали, как вдруг что-то хлопнуло и над машиной повисли два красных шара, к которым был приаязан большой, ярко раскрашенный портрет Буденного. Портрет плыл на улицей солидно покачиваясь, и конный маршал приветливо смотрел на ребят и улыбался в усы.

И если бы кто стоял на соседней улице, то непременно бы сказал:

– Дывись, який дивний портрет плывет! Дуже подiбний на Семена Михайловича!

А еще выше, над всем этим беззвучно парил желтый парашютист, которого быстро несло прямо на каменную трубу городской бани.

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/