Автобус
Её одиночество ощущалось, как ощущается работающий без звука телевизор.
Раздолбанный автобус всеми забытого маршрута пробирался через хляби осеннего города, серый утренний ветер рябил чёрную воду в лужах, таскал по тротуарам сырую листву, бросал одинокие листья на грязные, дребезжащие стёкла. В автобусе было пусто, - утренний час-пик уже прошёл, а до вечернего оставался ещё целый рабочий день.
Он сидел на последнем сидении, под ногами рычал и вибрировал двигатель, зато, здесь было теплее. Нет ничего хуже, чем мёрзнуть в такую погоду, итак кругом серость и сырость, угрюмый непокой в душе и ощущение тоскливого одиночества. Его одиночество впрочем, было приятным, он был романтиком, хотя никому в этом не признался бы. А ещё, рядом было чужое одиночество.
Женщина красавицей не была: что-то неуловимо-неправильное в чертах лица, что-то не совсем удачное в одежде, какая-то неловкость в поведении. Она была расстроена. Не печальна привычной печалью уставшего человека, не озабочена неприятными, но обычными делами, не озлоблена крупными неприятностями. Она была расстроена, как может быть расстроена женщина, жившая спокойно, неторопливо, удобно и, как казалось, надёжно и вдруг наткнувшаяся на супружескую измену. Все слова сказаны, сделано всё, что возможно было сделать, улажены все глупые споры и недоразумения жизнь даже стала, как-будто лучше: больше внимания, меньше недомолвок, но что-то изменилось окончательно и бесповоротно, что-то ушло и она не могла понять, что, и как это вернуть.
Он ничего этого не понимал в тот момент. Просто смотрел, думал о чём-то простом и осязаемом и где-то на заднем плане, чувствовал, как чужая грустная женщина забирается в его мысли. Он знал, что так бывает, знал, что доедет до своей остановки, выйдет, посмотрит на неё сквозь грязное стекло, поднимет воротник и пойдёт своим путём, нашаривая в кармане сигареты. Когда-нибудь она ему вспомнится, и он напишет о ней в своём дневнике, придумает ей историю, которую, якобы, слышал, или даже сам участвовал, и она станет частью его жизни. Он любил придумывать себе истории и ужасно этого стеснялся. Придуманные люди и события были интересными и скучными, хорошими и плохими, разными. Все они могли бы реально существовать в его жизни, потому что они не были похожи на книжных героев, но на самом деле они не существовали. Он называл это «вариацией реальности» - жизнь такая, какая есть, но она может быть и другой. Произошло с нами то или иное событие или нет зависит лишь от того, перешли мы дорогу чуть раньше или позже, посмотрели утром в окно или уткнулись в газету, заговорили с посмотревшим на нас человеком или прошли мимо… Вероятность сюжетных поворотов нашей жизни решают секунды и миллиметры… Придуманные истории становились в один ряд с историями реальными, придуманные люди рождались и умирали так же как реальные люди, он не помнил и не делал различий между ними, потому что все они были одинаково реальны…
Когда автобус зашипел дверьми на конечной остановке, их было только двое. Он встал и прошёл через салон, чтобы выйти вместе с ней, через среднюю дверь и услышать её запах. Это было важно. Запах мог мигом вернуть ему угрюмое настроение, или наоборот оставить на весь сегодняшний день ощущение чуда и лёгкой грусти. Ему нужно было выйти чуть раньше, но одна остановка ничего не решает, а он был уже почти влюблён в это чужое одиночество.
Он вышел следом за ней. Ничего особенного. Могло быть хуже, могло – лучше, совсем ничего особенного. Они тронулись в разные стороны. Поднимая воротник, он обернулся: она делала нечто подобное. Это было смешно, он хотел улыбнуться, но постеснялся и, отвернувшись, зашагал в сторону пропущенной остановки. Было досадно. Хотеть сделать что-то приятное и, вместо этого - обидеть. Угрюмое настроение, действительно, вернулось…
*****************
Приятная, чуть грустная мелодия звонка, похожая на её характер, разбудила его в очередной раз. Он вздохнул, к лёгкому трепету от знакомых звуков примешивался незнакомый холодок. «Мы в ответе за тех, кого приручили» - пробормотал он, пробуя, спросонья, голос. Фраза, для этого момента, грубая и циничная, но именно так он себя и чувствовал. Мерзко.
-Поговори со мной.
...Они говорили несколько долгих месяцев. Говорили, когда снова встретились в автобусе, когда вместе вышли там, куда никому из них не было нужно, когда сидели на скамейке, глядя на чёрную осеннюю реку, когда впервые захрустел под ногами лёд, когда люди метались по магазинам в поисках новогодних подарков для своих близких, когда однажды утром берёзы выпустили меленькие листочки. Говорили, когда им это было нужно, когда не было больше сил не говорить…
У неё были проблемы. Обычные проблемы, человеческие: семейные, немножко с работой, немножко со здоровьем. Всё как у всех. И относилась она ко всему спокойно, не пытаясь перехитрить судьбу, но и не давая ей слишком уж над собой издеваться. У неё был муж – едва ли не школьная любовь. У неё был ребёнок, который прожил совсем не долго. А ещё у неё не было надежды ни на то, что ребёнок вновь появится, ни на то, что муж будет ждать его так же долго как готова ждать она. Выход был, но от «чужого» ребёнка муж категорически отказывался, а она любила его безумно, отдавая ему всё, что было припасено природой для других целей.
Муж подарил ей собаку, а сам стал ещё больше работать, прихватывая и позднюю ночь, и раннее утро. Она понимала. Она старалась. Она любила его, и у неё получилось. У неё получилось, но что-то ушло из их жизни…
*****************
… Он нажал «отбой». Телефон пискнул и отключился – батарея честно отработала заявленные производителем «три часа в режиме разговора», последнего разговора. Он распахнул окно. С дерева метнулась стайка продрогших от утренней сырости воробьёв. Прогудел где-то троллейбус, быстро и без натуги – ещё пустой. Огромное, красное солнце, поднимаясь, гнало туман, било по глазам, просвечивая сквозь безобразные строения промышленного района. Конец августа. Он курил и думал о том, что жизнь, которая где-то пропадала почти целый год, на самом деле, была рядом, только открой окно и протяни руку. Он давно ничего не писал в свой дневник, не общался толком с друзьями, не размышлял спокойно...
Он сумел понять, сумел найти то, что она потеряла, надеялся, что сумел объяснить и, незаметно потерял самого себя…
Она почти растворилась в нём, но судьба не пожелала перемен в их жизни. Они оба это понимали, но первый шаг сделала женщина, быть может, т а любовь была сильнее…
Он пожалел, что не сочинил о ней истории, она могла бы быть лучше.
Осень 2006г.
Ольга
Барахлила топливная система, машина то неудержимо рвалась вперёд, то, чихая, не могла толком тронуться с перекрёстка, пропуская вперёд очередные грязные и дымящие «Жигули». Он, по непонятной причине, выбрал длинный и бестолковый маршрут, вечно загруженный транспортом. Хотелось подольше побыть за рулём, расслабиться, поставить на место парочку зарвавшихся пижонов, почувствовать, как, с тугим щелчком, переключаются передачи, как входит, будто нож в масло, рычаг, «подтыкая» низкую передачу… Но мотор, явно, был не в настроении…
Матвей заметил её сразу, как только вывернул с перекрёстка. Иной раз в трёх шагах не узнаёшь старого приятеля, а тут, с трёхсот метров, из третьего ряда забитого машинами проспекта. Узнал не по одежде, не по фигуре, не потому, что ждал, что она будет стоять на остановке. Хотя нет. Знал, что она будет стоять, ждал, что она будет стоять, хотел, чтобы она стояла; потому и поехал через эту Тмутаракань, только он об этом не думал и даже не догадывался. «Нет в жизни случайностей. Всё к чему-то приспособлено» - вспомнил он одну из сентенций своего армейского старшины. Интересный был мужик. Жаль, что алкоголик. Избивал в своём непотребном состоянии новобранцев, за что и поплатился, жестоко поплатился, - умрёт он, скорее всего, в зоне.
Он притормозил, моргнул поворотом, и лихо, как таксист – «бомбила», рванул через два ряда к остановке. Сзади хрипло просигналил испуганный «Москвич».
- Не дрейфь дед, я тебя вижу! – буркнул Матвей.
Она не обратила внимания на подъехавшую вплотную к ней машину. Старательно так не обратила, даже отвернулась. Матвей опустил правое стекло и крикнул, сквозь ворвавшийся вечерний шум: «Поедемте, барышня!».
«Барышня» обернулась, узнав голос, но надменную свою маску стереть не успела, только глаза искрились смешливыми искорками.
- Здравствуй, дорогой! Подбросишь?
- А я зачем, по-твоему, движение загораживаю? Давай быстренько, автобус нервничает!
Ольга попыталась впорхнуть в машину привычным движением, но тяжёлая дверь открывалась и закрывалась туго – не по комплекции.
- Новая машина?
- Угу. Со старыми дырками.
- Ну и что. Красивая! Такая, знаешь…мужская!
Она хитро посмотрела на него полными смеха глазами.
- У меня нет таких комплексов. – ответил Матвей, улыбнувшись.
- Нет – согласилась она, - я знаю, но все остальные теперь будут думать, что есть! Это «Джип»?
- Угу, «Джип». «Чероки». Какого года не скажу, ты меня ниже плинтуса опустишь. Кстати, большинству женщин такие машины нравятся.
- Большинству женщин, Солнце моё, нравятся деньги, за которые эти машины куплены. Остальное им по барабану. И, кстати, не большинству, я, например, этого недостатка лишена, веришь?
- С трудом-с!
- И правильно делаешь.
Она кокетливо вздохнула и, вдруг, перешла на серьёзный тон:
- Ты как здесь оказался? Специально?
- У тебя мания преследования!
- У меня мания величия! – она снова смеялась.
- В твоём случае – это одно и тоже.
- Ладно, не хочешь говорить – не говори. Живешь-то как?
- Ненакакано!
- Пошляк!
- Не пошляк, - сквернослов.
- В твоём случае – это одно и тоже!
Они замолчали. Улыбались, будто, вспоминая что-то приятное, потом стали серьёзными. Иногда Матвей сильно сомневался, что Ольга может быть серьёзной. Но ещё, он понимал, что на самом деле это защитная реакция, но об этом думать не хотелось. Ой, как не хотелось...
* * * * * * *
Они познакомились несколько лет назад, совершенно случайно. Случайней не придумаешь: отмечали что-то (что именно Матвей не мог вспомнить уже через месяц) впятером, в небольшом, хотя и неуютном ресторане. В какой-то момент заскучали. Самые предприимчивые быстро и с избытком этот пробел заполнили. Погуляли, вышли из ресторана, распрощались. Матвей по-джентельменски проводил свою даму, благо было недалеко, неуверенно попытался отказаться от чашечки кофе, опоздал на метро, хотел вызвать такси, но она положила тонкую, с просвечивающими жилками, ладонь на рычаг телефона…
* * * * * * * *
- Нормально живу. Регулярно – прервал он молчание.
- Регулярно!? Это здорово. Я за тебя рада.
Матвей внимательно, насколько позволяло плотное движение, посмотрел на неё. Не смеётся? «Плохо. Не зря я её встретил. Это ведь не я искал встречи, - я даже с Днем Рождения уже забываю её поздравить, - это она меня ждала на остановке, и, быть может, не первый день. Или…чушь всё это?.. Чушь конечно!».
- У меня мужика уже два месяца не было.
- Каждый раз, как я тебя встречаю, у тебя уже два месяца не было мужика! – Матвей смеялся – эта тема не была скользкой.
- В первый раз, у меня, его не было четыре месяца.
- Я ощутил.
- Дурак!
- Извини. Я не это хотел сказать.
- Я поняла. Ты меня извини. Давай заедем ко мне, у меня обалденный пирог с яблоками. Ванька вчера пол дня за мной ходил, испекла – а он кусочек съел и бегом к бабушке. Друзья за ним пришли. Чучело!
- Как Ванька? От компьютера оттаскиваешь?
- Скоро от девок оттаскивать буду. Кошмар. Меня уже за его подружку принимают.
- Ну-у, это ты, мать, загнула! Хотя, с другой стороны, разве не приятно?
- Ага, назад в будущее! Я в свои двенадцать возвращаться не собираюсь…. Я тогда узнала, что родители мне не родные. Боже, чего только они от меня не натерпелись! Убила бы на их месте!
- Знаю. Рассказывала.
Снова немного помолчали. Стояли на перекрёстке, пропускали пешеходов. Матвей сосредоточенно слушал двигатель. Инвалид в коляске безуспешно старался въехать на тротуар. Люди озабоченно пробегали мимо. Мегаполис.
- Ну что, заедешь? Я ремонт таки закончила, у меня стойка на кухне, которая, помнишь, вечно шаталась, теперь новая, из «нержавейки». Хочешь…, попробуем? – Ольга улыбнулась, но странно как-то, натянуто.
«Не ожидал. Крепко ж тебя…Не могу. Ну не могу я! Как ты не хочешь понять. Ничего ведь не вернётся. А просто так – зачем?». Вслух нужно было сказать что-то другое, что-то в тон, но шутки не клеились.
- По старой памяти говоришь?
- Да, дорогой. - Улыбалась она, всё же, издевательски.
- Из «нержавейки», говоришь? Это как в морге что ли?
- Извращенец!
Надулась Ольга, похоже, по настоящему. Матвей чувствовал себя кретином. Ну что за юмор такой, казарменный, зачем?
Она внезапно прыснула от смеха, потом засмеялась в голос, потом, отдышавшись, сказала:
- Ты знаешь, я представила. Действительно ужастик какой-то. Ты, пожалуй, прав. - Значит, не заедешь?
«Цунами, а не женщина. Стихия, черт побери! Никогда не знаешь смеётся она, или серьёзно говорит. Думает она, что говорит, говорит ли, что думает?»
- Нет.
- Зря. Могли бы просто чаю попить. С пирогом.
- Всё равно выбрасывать!
- Иди ты!
Матвей выехал на кольцевую. Ехать было, всё же, приятно и он не старался выбирать короткую дорогу.
* * * * * * *
… Что ты теперь дома скажешь!?
- Меня не спросят. Может, даже и не заметят, – он попытался улыбнуться.
- Не говори так. – Ольга, прижавшись к нему, испуганно смотрела снизу вверх. – Никогда так не говори. Так не бывает…
Матвей старался забыть случайное приключение.
Через неделю он едва удержался от соблазна «пробить» телефон, ещё через два дня, понял, что изменил свой маршрут движения, а ещё через неделю… - почти забыл.
Прошёл почти месяц. Матвей добирался из офиса пешком. Жена с детьми и друзьями укатила на очередную, дачно-природную, вылазку и дома было одиноко. Он купил бутылку белого «Мерло», разных мелких вкусностей и тоскливо отправился коротать вечер перед телевизором. Потом, вдруг, вышел, перешёл на другую линию, и через пятнадцать минут позвонил в её дверь.
Ольга выглядела растерянной и удивлённой.
- Извини, что я так, - ни с того ни с сего. Если выгонишь, я не обижусь. Сам не знаю, что меня толкнуло….
- Заходи. Ты не мог поступить иначе, я – ведьма! – Глаза «ведьмы» искрились.
Интересно, какова доля правды в её шутках? - Подумал Матвей, прежде чем суета окружающего мира перестала его интересовать…
* * * * * *
- Регулярно. Это значит у тебя теперь чаще чем раз в месяц? Как приучил?
- Никак. Само получилось.
- Гуляет?
- Оля, перестань.
- Гуляет.
- Оля, это моя жизнь, мой выбор.
- Да-а? Да будет тебе известно, что это и мой выбор тоже! Ты же по ней с ума сходил. Со мной спал, а её видел. Думаешь, мне приятно было смотреть, как тебя на части рвёт. Хороший ты мужик, только жить с этим не умеешь. Не умеешь по трупам ходить. Бросить меня надо было, как только почувствовал, что надоела. А ты терпел. Меня терпел и ловил каждый её взгляд, и ревновал как ненормальный – всё искал доказательства того, что она тебе изменяет. И верить ничему не хотел.
- Не было тогда ничего.
- А сейчас?
- Есть.
-Уверен?
- К сожалению, да.
- Дурак! Что я тебе говорила! Я что тебе говорила, тогда ещё!? Ты же чувствовал! Ты же сам всё понимал…
- Ты слишком большое внимание чувствам уделяешь. Мало ли что мы чувствуем… . Вляпались, таки, в «пробку»! Штау, Оленька, как говорят немецкие товарищи! Минут на двадцать. И не кричи на меня. «Зря я это всё затеял. Теперь мы друг из друга душу вытряхнем».
- Сам бы покричал. Ты же на неё голос повысить боишься, а на меня орал, в своё время, так, что стёкла дрожали….
Всё, я успокоилась. Не обижайся. Поговорим?
- Ты перегибаешь. О..
- Не называй её моим именем!.. Пожалуйста, не называй. Я прошу тебя.
- …она нормально ко мне относится, мы, будто на несколько лет назад вернулись. И я, я тоже изменился. Я совсем другой стал…. Из-за неё.
Просто, стал отвечать тем же. Это просто оказалось. Совсем просто. Истосковался я, чёрт возьми…
- Не поминай чёрта. Я поняла, Солнышко… Я это знаю, помню. Ну и не забивай себе голову. Жить она с тобой хочет? Детей от тебя рожать собирается?
- Ведьма, ты.
- Да – сказано это было с видимым, кошачьим, удовольствием – любая умная женщина – ведьма, по отношению к вам, дуракам. Знаем, какое слово сказать и когда, а какое шепнуть, причём, обязательно, на людях , и как обнять, и где погладить…. И тебя, деревянного, научить нужные слова говорить не только во время секса…. А насчёт детей, - у тебя на лице всё написано, скрытный ты мой!
- По тому, что ты сказала, выходит, что она дура.
- Не дура. Не дура, совсем, просто не подсказал никто, или считает, что это для неё унижение. Как бороться не знаю, честно. Если любишь, потянешь всё на себе, но если потом сорвешься – не обижайся. А вообще глупости это. Ты ведь говоришь, что у вас – нормально.
- Нормально. Тут в другом дело. Понимаешь, дома всё хорошо - мир, покой, любовь, задушевные разговоры… время от времени. В любви, она мне, конечно, не признаётся, и ласковыми словами особо не балует. – Матвей внимательно посмотрел на Ольгу – как ты меня учила , но тут, возможно, время надо.
Ольга кивнула.
Проблема такая: только я за порог, она меня проводит, поцелует, как полагается, вернее – я её, но это не важно, а сама… . Не знаю я, что она думает и планирует, но корреспонденция в её ящике о-очень задушевная.
- Любовь в стиле Хай-Тек! – Ольга рассмеялась. – Я эти ваши технологии, честно говоря, смутно себе представляю, но беды особой не вижу, может она с подругами общается, из другого города, например. Да мало ли.
- Ага. С подругой. Из Алма-Аты. А ночью, потому что, дешевле!
- Логично. А причем здесь Алма-Ата? Я там была, кстати, красивый город.
- Логично. Только я копал.
- Подлец ты. Не зря тебя туда взяли на работу.
- Подлец. Только я после того поклялся никогда в чужие дела нос не совать – так обрыдло. А тут, озверел просто. И дело ведь не в самом факте – таких фактов полтора миллиона на квадратный километр, дело в двуличии. Ну, как так можно!? Можешь ты мне это объяснить, как женщина?
- Могу. Ты и сам можешь. Забыл?
- Не забыл. Здесь другое.
- Да, я не подумала. Ты ведь меня не любил. Так, приятное времяпровождение. Сбросил лишние эмоции и домой. Так и она, скорее всего…
Он нашарил в огромном «бардачке» сигареты, нажал прикуриватель.
- Не кури.
- Ты что, бросила?
- Не кури, покажи, как тут у тебя окно открывается. Душно тут и кожей воняет.
Матвей нажал на кнопку стеклоподъёмника.
- Ну, ты даёшь! Первый раз слышу, чтобы о машине с кожаным салоном сказали, что она воняет!
- Потому что она воняет.
- На что ты обиделась?
- Я не обиделась. Чувствую себя нехорошо. А на эту свою почту наплюй с высокой колокольни, время покажет. В твоей ситуации, по большому счёту, не важно, сделаешь ты «ход конём» сейчас, или через десять лет. Ты же мужик, - успеешь свою жизнь устроить.
- Спасибо тебе, родная. А жить как?
- Молча, как до этого.
- Не хочу я так больше.
- Засранцы вы все, Мотя, все, как один. Жил со стервой и было всё нормально, а чуть она тебя медком прикормила,- захотелось всего, сразу и единолично. Не обижайся, только помочь тебе ничем не могу, - ко мне ты ехать не хочешь, а приворотами я не занимаюсь, хотя, - она хитро улыбнулась, - адресок подсказать могу.
- Кончай этот «Ночной дозор». Матвей запустил двигатель. Где-то впереди, открыли дополнительную полосу, пробка стремительно рассасывалась.
- Так я и думала. Слушай, хватит кружить, вези меня домой. Мне, правда, нехорошо.
Матвей итак уже выбирался на нужное направление. Разговор иссяк, Ольга раздражена, она в этом состоянии такого наговорить, способна – год забывать будешь. Домой, так домой.
Поздняя осень расплескала свои грязные краски над городом, кругом лишь оттенки серого. Серые автомобили под светло-серым небом ползут по широкой, тёмно-серой дороге, мимо застывших, разноцветно-серых домов. Даже солнце не заглядывает в этот серый мир, боясь оказаться таким же серым.
Держаться в сером потоке было трудно – мотор снова хандрил, словно, растеряв где-то половину своего табуна.
- Автомобилю всегда не хватает лошадиных сил и ньютон/метров, компьютеру - килобайт и гигагерц, а человеку - денег и любви. Ты права, я засранец. И все мы, весь этот мир.
Ольга молчала, глядя в окно. По правому ряду волочились грязные, бесконечно длинные рефрижераторы. Десятки колёс превращали дорожную влагу в грязный туман...
-Ты жалеешь, что связался со мной?
- Нет. Я в некотором смысле, фаталист - если что-то произошло, значит, иначе и быть не могло. Жалею, что не оправдал твоих ожиданий. Действительно, жаль...
- Я ничего от тебя не ждала. И тебя самого не ждала. Ты был такой мудрый в тот вечер, такой непохожий на всех и... печальный. А ещё твоя работа – ты герой книжек, которыми все зачитываются. - Ольга улыбнулась. - Я в тебя влюбилась. Сказала себе, что, если отпущу - это будет самой большой из моих ошибок... Утром ты ушёл и даже телефон не попросил... Как было обидно, Боже! Как я себя кляла и пилила! А потом решила, что так и должно было быть, что ты не мог поступить иначе - у тебя семья и ты у семьи и она может тобой гордиться... А потом ты пришёл, когда я уже почти забыла твои руки... Влюблённый, как мальчишка. Я была счастлива. Какое-то время мне, действительно казалось, что всё будет...
Ольга замолчала. Она сидела, откинув голову на подголовник и, тихо улыбаясь, смотрела на Матвея.
- Я постеснялся просить телефон. - Матвей, не отрываясь, смотрел на дорогу, будто, стараясь разглядеть вдали, то яркое майское утро. - Думал, тебе неловко, что так случилось, и ты не хочешь больше меня видеть. Хотел как-нибудь потихоньку, но ты проснулась и, я постеснялся... А работа, как работа – ничего особенного…Ты сама себе что-то придумала....
- Не придумала. Я тебя таким видела. Я странная, ты же знаешь.
- А сейчас, что видишь?
- То же самое... Знаешь, иногда, я хочу тебя увидеть. Стою на остановке и пропускаю автобус за автобусом, - мне кажется, что ты обязательно проедешь мимо, и я тебя увижу. Хочу убедиться, что ты, действительно, был... Мне тоже жаль. Жаль, что мы совсем не нужны друг другу, - нам, просто, нечем делиться, нечего отдавать. Может, это из-за того, что мы слишком разные, а может - наоборот. Не важно...
- Любовь не может длиться вечно. Когда она ушла, мы стояли друг против друга, словно голые, смотрели и ничего не могли понять, искали хоть что-нибудь, что стало бы нашей осью и не находили....
- Вот это, да! Не знала, что ты ещё и поэт! - Ольга удивлённо улыбалась, развернувшись в пол-оборота. - Мы отпустили друг другу грехи? Да?
- Иди ты с миром, дочь моя! С тобой невозможно серьёзно разговаривать! - Матвей рассмеялся. Рассмеялся легко и радостно.
- Со мной ничего невозможно делать серьёзно! Ты бы нашёл общий язык с моей мамой. О-ох, Матвей не гони. И открой окошко пошире.
Ольга часто и глубоко глотала холодный воздух. Матвей внимательно смотрел на неё.
- Тошнит?
- Тошнит. Догадался?
- Угу. У тебя же два месяца мужика не было.
- С тех пор и не было. Не приживаются они у меня, сам знаешь. Кому нужен готовый взрослый ребёнок, назойливая тёща, и куча бедных родственников в придачу к, не от мира сего жене, многократно бывшей в употреблении.
- Помощь нужна?
- Спасибо. Я знаю, что к тебе можно обратиться в любое время. Пусть всё будет, как будет.
- Не боишься?
- Боюсь, конечно, глупый. Но через два-три года будет уже поздно. Это последний шанс.
* * * * * * * *
…Теплый летний вечер. Он позвонил в домофон,- Ольга не отвечала. В квартире горел свет, как будто, метались тени. Он звонил долго, она всё не отвечала. Тогда он достал свои ключи.… У него были ключи от Ольгиной «хрущёвки». Матвею было неприятно носить в кармане ключи от чужой квартиры, но она так хотела. Для Ольги это был знак доверия.
Матвей вошёл, поднялся по лестнице и, только открывая дверь квартиры, понял, какую глупость совершил. «Сейчас войду, а там мужик. И что делать? Нужно как-то реагировать, а у меня на это ни прав, ни, честно говоря, желания. Глупо и неприятно»...
Ольга корчилась на полу, бессмысленно глядя на Матвея. Она долго пыталась сообразить, что происходит, прежде чем зашептала одними губами: уходи, не надо тебе этого видеть…, уходи, ты потом не сможешь…, я буду тебе противна…. Матвей подхватил маленькую женщину и отнёс её в ванную…
Добрая подруга, кстати, девушка одного из его, Матвеевых, друзей, подсказала Ольге способ избавиться от нежелательного плода. Просто, эффективно, препарат, разрешённый к свободной продаже, к медикам обращаться не надо и не дорого. Только пошло что-то не так, или так и должно было пойти, Матвей этого не знал. Он вообще только по бессвязным обрывкам Ольгиной речи сообразил, что происходит. Вызывать врача было бесполезно – Ольга предпочла бы смерть позору. Матвей не сомневался, что ни уговорить, ни заставить её не удастся…
Несколько часов Ольга, с помощью Матвея перемещалась по совмещённому «хрущёвскому» санузлу от унитаза, к дурацкой сидячей ванне и обратно. Матвей набирал в ванну обжигающе горячую воду, Ольга, свернувшись калачиком, забиралась в глубокую половину – так было легче. У неё, будто заострились коленки, локти, ключицы и, наверное, скулы – Матвей не мог посмотреть ей в лицо…
Ольга уснула часа в три ночи. Матвей, как умел, вымыл полы, прибрал на маленькой кухне и ушёл…
Он пришёл назавтра, вечером. Сияющая, как всегда, Ольга бросилась к нему, он неловко пытался её обнять, тогда она прижала его так, что хрустнули кости. Они стояли так несколько минут, потом она подняла на него смеющиеся глаза:
- Сегодня я могу тебя только накормить. На большее не рассчитывай!
- Ты озабоченная!
- Уж, какая есть – она уже расставляла посуду на той самой стойке.
Никогда больше они не возвращались к событиям той ночи.
* * * * * *
- Солнце, ты где?
- Задумался, Оля. Мы о чём?
- И часто ты в таком состоянии ездишь? Мы, уже приехали и стоим секунд двадцать, я испугаться успела твоего молчания.
- Не бойся, я весь этот город могу на одних инстинктах проехать.
- Может, зайдёшь, всё-таки?
- Нет, Оля. Домой надо.
- Как знаешь. Не грузись, всё решится.
Она открыла дверь. Откуда-то с верхних этажей лилась приятная музыка.
- Слышишь?- сказала она загадочно-дурашливым тоном – Теперь эта музыка всегда будет напоминать тебе обо мне!
- Ведьма!
- Пока!
Через секунду она уже скрылась в арке. Матвей захлопнул дверь, музыка исчезла... Музыка... Матвей порылся в ящике с компакт-дисками, нашёл потрёпанный диск, без обложки, вставил в магнитолу. Нажал прикуриватель. Пока проигрыватель искал нужный трек, закурил, выпустил в потолок несколько колечек дыма, запустил двигатель и тронулся в сторону дома.
……. И все с восхищеньем,
Без исключенья
Смотрят ей вслед
И не замечают,
Как плачет ночами
Та, что идёт по жизни смеясь…
Осень 2006г.
Глаза ангела
Механик хлопнул капотом, оставив маслянистые следы перчаток: - Можете забирать. За распахнутыми воротами висела осенняя морось – не дождь и не туман. Просто сырость, которую можно пощупать. Зябкая сырость, что забирается за воротник и под манжеты напоминая о скорой зиме, долгой и безрадостной, серой и тесной… Они докуривали, когда в воротах появился старый, ухоженный чёрный BMW седьмой серии. Вальяжно вкатился, качнувшись на пороге, обманчиво-сыто урча двигателем. На блестящем чёрном капоте мелко дрожали крупные капли, сбегались вместе и ручейками стекали вперёд, вниз. И в четырёх круглых фарах тёплым светом светились тонкие разомкнутые кольца – «Глаза ангела»…
… За приоткрытым окном, в глухой беззвёздной темноте вяло шумели пожелтевшие, хрупкие листья. Лилась в узкую щель тонкая и неверная струйка прохлады. Он ловил её тихонько ноздрями, кожей выпростанной из под одеяла ноги, пальцами руки. Слушал как в вязкой тишине редко тикают часы на стене – то невыносимо громко, то едва слышно; тихо урчит холодильник в кухне, шумят где-то с обратной стороны дома редкие машины. Холодок из окна слева и… нежное, отчаянное тепло справа. Облако мягких волос, пахнущих чем-то детским и домашним, даже, будто дымком костра. Пальцы. Тонкие сильные и осторожные. Ресницы… И одним уверенным мазком прорисованная шея на его предплечье…
- Я знаю, что ты хочешь сказать.
Шепот как трепет твёрдых осиновых листьев.
Он молчал.
- Не ломай себя и не унижайся. Ты всё делаешь правильно. Ты не можешь иначе. Не сможешь. И я не знаю, смогу ли… Я только прошу тебя… Сразу и навсегда… Пожалуйста.
Часы затихли совсем, растворившись в тёмной тишине, в тёплом дыхании на шее, в прохладной струйке из приоткрытого окна.
- Я всё же скажу… не из вредности, нет. Мне очень хочется сказать… Я люблю тебя… Всё будет хорошо. Спи. И я буду спать. Я долго буду спать завтра… Спи.
Громкий шорох чьих-то широких шин по ту сторону дома, шёпот листьев, часы. Часы. То совсем неслышно, то громом вытаскивая на поверхность погружающееся в сон сознание. Часы… Листья… Утренний холодок из окна. Теплый мирок под одеялом…
Сумрачное утро серым полотном за окнами. Журчание воды, чайник на плиту. Тихонько. Голубые язычки пламени сливаются с серым сумраком. Крякнув затих холодильник. Мир спит. Суббота.
Вещи в охапку и в ванную. Глаза в зеркале – чужие. Усталые. И ничего больше… Зубная щётка, пена, початый пакетик с дешевыми одноразовыми бритвами – в сумку в прихожей. И ничего больше… Чайник волнуется в кухне. Приоткрыл дверь. За дверью – сон. Теплый, домашний. Одинокий…
Чай. Просто чай. Без сахара. Без ничего. Горячий. Безрадостный. За окном морось висит пеленой. Большой чёрный автомобиль мокнет на парковке.
«Спит. Спит ли? Спит… Ладно. Пусть так. Какая разница…»
Постоял перед дверью, положив ладонь на ручку. Двинул скулами, прошёл в прихожую. Пиджак – с плечиков, в кармане тускло звякнули ключи. Три ключа и брелок – мужской силуэт – треугольник стоящий на вершине. Отстегнул карабин, сунул брелок в карман. Повесил ключи на крючок. Теперь просто ключи. Резервный комплект. И ничего больше…
Щёлкнул английский замок.
Сорок четыре ступени. Вниз. Вниз. В неплотно прикрытые окна пробирается сырость. Зябко…Тамбур. Двадцать шагов. Мигнули беззвучно жёлтые огни, мягко хлопнула дверь. Будто кто-то ухватил за голову и выворачивает её влево. Вверх. «Нет... Навсегда… Сразу…».
Утренним кашлем опытного курильщика ожил большой чёрный автомобиль. Уютно подсветились приборы и четыре тонких разомкнутых кольца заставили мелкую морось светиться тусклым жёлтым светом. Капельки на капоте сбежались вместе, мелко подрагивая. Слились в ручейки и побежали вперёд. Вниз.
Зима 2010г.
Коттедж
Матвей смахнул с заднего бампера последние, чистые слезинки. Машина была вытерта, протёрты стёкла, как снаружи, так и изнутри (изнутри они всегда грязнее, особенно задние – все в маленьких ладошках и липких папилярных узорах)
- Появились «жучки», готовиться, что ли, к локальной покраске? Или разориться на полную, в нормальной фирме? А может продать её к чертям, только, что выиграешь, купив очередное корыто на пределе ресурса? Маленькие машинки нас не впечатляют, а большие не по карману, а, Мотя?
Он ухмыльнулся, сматывая жёсткий, закрученный в спираль шланг, повесил аккуратный моток на стену и обернулся на сияющую машину. - «Я, конечно, тебя выбираю. Я с тобой давно знаком, а этого кота первый раз вижу»! Он забрался в подвальчик под машину и запустил маленький дизельный отопитель - пускай просохнет, горемычная, как следует. Выбрался наверх, вытряхнул из лежащей на верстаке пачки, сигарету, прикурил и, приоткрыв створку ворот, выглянул на улицу.
Короткая улица новеньких коттеджей продолжалась кривой, залитой сверкающей жидкой грязью, улочкой с ветхими домиками, облепленными всевозможными пристройками и надстройками, покосившимися заборами, ржавыми водоразборными колонками окружёнными непроходимой грязью и непрерывно лающими собаками. Оттуда десяток новых домов казался сверкающим миром стеклопакетов, английских газончиков и свежего декоративного кирпича. Хороший асфальт, мощёные плиткой, широкие тротуары и дорожки к гаражам и подъездам, дворники в форменных жилетах, ступени кирпичные, ступени мраморные, ступени облицованные плиткой; перила каменные, перила кованные, перила с деревянными балясинами; козырьки над входными дверьми, двери из дуба и ясеня или их искусной имитации, двери с филёнками, с разноцветными стёклами и витражами, двери стальные, впрочем, стальные двери везде, просто, не везде - снаружи. Мой дом - моя крепость. Красивый маленький райончик коттеджей на западный манер, для людей не стеснённых в средствах. Впрочем, это как сказать. Порывистый ветер волочил по небу рваные тучи, рябил воду в редких лужицах, гудел и посвистывал в проводах и голых ветвях деревьев. Все опавшие листья уже убрали, а снег всё не собирался выпадать.
- «Осень этой зимой удалась на славу!» - вспомнил Матвей чей-то удачный каламбур, «может не стоило машину переобувать, глядишь, теперь из сугробов откапывался бы». Матвей ещё не видел эту улицу под снегом. Всего несколько месяцев живут они в этом новом доме, в этом новом, непривычном месте, в самом простеньком из дорогих и неприступных, богатых, домов.
По противоположенной стороне улицы прошла знакомая молодая женщина. Соседка из дома напротив. Татьяна посмотрела через улицу и, улыбнувшись, кивнула. Матвей кивнул в ответ, она уже поднялась на крыльцо и, поставив объёмные пакеты, искала в сумочке ключи. Он замкнул гараж снаружи и двинулся к своему крыльцу, целясь окурком в урну и глядя на Татьяну. Они пару раз ходили друг к другу в гости, устраивали шашлыки на крохотных задних двориках. Муж Татьяны держит небольшую мебельную фирму и вообще хорошо разбирается в разных бюрократических строительных нюансах - делец. Ольга, жена Матвея, раззнакомилась с ним на частых собраниях застройщиков и весельчак Игорь, с шутками и прибаутками, помог распутать многие, неоправданно запутанные вопросы строительства, отделки и энергоснабжения их нового дома; едва ли не сам его обставил и вообще поверг Матвея в чёрную ревность и тихую ярость, ибо Оля теперь советовалась с Игорем по всем техническим вопросам и укоризненно смотрела на Матвея, когда он делал что-нибудь по собственному разумению. Татьяна с мужем тоже не спорила. Был виной тому меланхоличный характер или у них, действительно, не было необходимости что-то друг другу доказывать, Матвей не задумывался или, может быть, не мог прийти к определённому выводу, но какая-то отстранённость чувствовалась. «Что ж, бывает, всё бывает» - Матвей мягко улыбнулся – «у всех бывает». Он открыл дверь и, вытирая ноги, обернулся. Татьяны уже не было.
«Она мне нравится больше, чем кто либо в этом новорусском заповеднике - размышлял Матвей, плещась под душем. «Хотя, кого ещё я здесь знаю достаточно близко? С мужчинами только здороваюсь, при тесном контакте - за руку. С ними будто бы всё в порядке. Без выпендрёжа. Хотя, они здесь на своей территории и меня, соответственно принимают за своего... Но это вряд ли, человека всегда хорошо видно, особенно недостатки. Нормальные мужики. Хитрые, конечно, раз смогли подняться, не всегда чистые на руку (а кто чист?), с жёнами своими живут, в большинстве случаев скорее номинально, но это в их кругу, похоже, не большое отклонение от нормы, а в остальном... А вот жёны! Я их, наверное, даже побаиваюсь. Те, что приезжают на брутальных мужниных «БМВ» - ухоженные, с профессиональным макияжем, нередко, красивые, но холодные и чужие какие-то. Как они живут, о чём говорят, что чувствуют? Женщины они ещё, или в мужском теле им было бы комфортнее и удобнее?
Те, что приезжают вечером на маленьких, «женских», машинках, выгружая детей и бесчисленные пакеты - гораздо ближе. Они не владеют собственными салонами и магазинчиками, работают и покрикивают на детей привычными голосами с теми, знакомыми интонациями, что звучали в детстве из распахнутых форточек серых пятиэтажек. Это нормально. Это тот самый, зарождающийся, средний класс, очень похоже на американское кино. Они, наверное, и строят свою жизнь по этим фильмам. Если очередной политический катаклизм не развалит всё до основания, большинство людей сможет жить также. Это нормально,- время такое. А Таня? Всегда пешком, на автобусе. Тащит в руках провизию, как наши матери, как большинство женщин нашего мира. С машиной управляется вполне прилично, но никогда не пользуется, если только мужу по. известным причинам не понадобится водитель. Провожает Игоря на крыльце, там же встречает. Перебор, конечно. Такое быстро утомляет. Может играет, а может это потому, что у них детей нет, да мало ли, я ведь ничего о ней не знаю. Но она не такая, как все здесь. Тёплая. Таких, как она мало осталось, очень мало. Такие женщины всегда нравятся больше. Может от того, что мужики перевелись? Хозяева? «Эмансипе» считают, что мы пытаемся их унизить. Не спорю, было такое в человеческой истории, но я в те времена не жил, а если и жил, то не помню, что нами руководило. Возможно страх, перед тем, что они окажутся сильнее и перестанут в нас нуждаться. Хочется быть нужным, хочется быть сильным и смелым, для этого, должен быть кто-то, кто нуждается в твоей силе, в твоём упрямстве и может понять и простить твои слабости. Кто-то, кому можно молча уткнуться в колени, когда всё вокруг идёт наперекосяк и получить не родительский, толковый совет, а, просто тепло, тепло существа, для которого нет в этом мире никаких тайн... Пройдёт время и теплых и нежных, заменят холодные и жестокие, уверенные в своём превосходстве, матриархат уже был, а жизнь идёт по кругу... Странно, мы, похоже, ничего не потеряем. Будем по-прежнему охотится, изобретать сложные механизмы и убивать друг друга, будем любить своих детей, так как раньше любили женщин. До тех пор пока не перестанем нуждаться в чужом тепле... И всё пойдёт по кругу. Такова жизнь?».
Матвей бросил мокрое полотенце на сушилку. «Мы, выходит, одинаковые. Гонимся за одним и тем же, а когда догоняем - меняемся местами? Псих ты Мотя, ненормальный! И дни свои закончишь в соответствующем заведении. Размышлял бы лучше, как клиенту грамотный маршрут движения разработать, а то, неровен час, у него не паранойя, а реальная опасность покушения». Он вошёл в кухню, без энтузиазма посмотрел на красивую бронзовую кофеварку и решил, что растворимый кофе тоже ничего, особенно если с коньяком. В одиночестве ни есть, ни, тем более, готовить что-то не хотелось, хотя готовить бы и не пришлось - Оля оставила провизии на всю неделю, только разогревай. Полный чайник глухо звякнул крышкой. «На кой чёрт нужна была электроплита, если отопление в доме газовое? Я даже при её покупке не присутствовал - Игорёк, чтоб ему так жилось, Олю уговорил, а я в ответ на свои сомнения получил соответствующий взгляд и надутую физиономию. Красивая, правда, ничего не скажешь...». Матвей стоял у окна, выходящего на задний дворик, смотрел на тусклое, серое небо в рванье туч, на сырую кирпичную кладку забора. «Надо отдать эту стену пацанам на растерзание - пусть разрисуют её, как нравится. А потом можно её постоянно закрашивать и начинать всё заново. Им должно понравиться. Интересно, как скоро родители взвоют от их присутствия? Отцу нравится - он мне не мог столько времени уделять, а мать, наверное, с Женькой возится, мал он ещё в Серёгиных с отцом затеях участвовать,- только говорить толком научился» Чайник закипел. Матвей заварил кофе, по прежнему глядя в окно, не в силах оторвать взгляд от мокрой стены, мысли прыгнули в другую сторону: «Паранойя. Самая настоящая. Кому он нафиг нужен, торгаш несчастный. Не Москва, чай, не Питер... Не шерше ли тут ля фам? Темнит что-то ловелас лысый, сказал бы как есть, может уже и разрулили бы». Матвей подхватил чашку на блюдце и направился вверх по лестнице в библиотеку. Называть маленькую комнату, расположенную между двумя уровнями дома, над гаражом, было бы не совсем правильно, но Матвею нравилось думать именно так. Это была единственная комната в доме, которую он обставил сам, когда внизу ещё продолжались отделочные работы. Большой стол, застеклённые книжные шкафы, которые перегородили комнату надвое, а там, на второй половине, маленький но настоящий камин, на каминной доске модели автомобилей, чуть выше коллекция трубок, на стенах маленькие, в аккуратных рамках фотографии автомобилей, которые были в его собственной жизни, детей, Ольги, большой морской пейзаж работы кого-то из безвестных провинциальных художников над небольшим кожаным диваном и маленький журнальный столик.
На столе дожидался раскрытый ноутбук. Он поставил чашку рядом, бросил взгляд на тёмный экран, серый свет за окном тянул его больше. Матвей бездумно смотрел за окно, на аккуратную улицу, на соседские двери с маленьким фонариком под козырьком, на безликое небо над зелёными крышами, слушал ветер за окном. «Мне всегда везло в мелочах. В какой-то момент я это понял и где-то даже стал надеяться на это везение. Всегда находились нужные люди, деньги, время, возможности, если это было, действительно, необходимо. Интересно, не выбрал ли я свой лимит, отхватив такой куш? Может теперь всё придётся добывать исключительно непосильным трудом?». Он улыбнулся, хитро сощурившись. Действительно, многое приходило к нему именно в тот момент, когда было нужно. Ничего особенного – небольшие суммы денег, когда приходилось с трудом сводить концы с концами, какие-то хозяйственные мелочи, заправочные станции, когда двигатель дожигал последние граммы горючего, нужные решения. Ничего особенного, но «эффект внезапности» и своевременности всегда напоминал, что это, именно, удача. А год назад случайно купленный по настойчивой просьбе банковского кассира, лотерейный билет, выиграл сумму, которой хватило на маленький коттедж в новом районе, включая отделку и даже кое что из мебели. Матвей всегда мог бы сказать, на что потратит любую сумму, оказавшуюся в его распоряжении, но это было всего лишь умозрительным развлечением, поэтому, когда выигрыш отсчитали наличными, он чувствовал себя несколько растерянным. Впрочем, это продолжалось не долго – удачно подвернулся участок. Матвей был вполне доволен тем, что получилось в итоге. В новом доме ему было комфортно. Уютно и как-то необычно спокойно. Хотелось лениться и днями не выбираться на улицу и такое странное настроение ему даже нравилось.
Мысли прыгнули на повседневное житьё, на семейные мелочи. Ольга с кем-то из подруг уехала в столицу на выставку. «Стали ей вдруг интересны кошки заморских пород. Или просто, за компанию, скорее всего. Да на целых два дня, с ночёвкой, чтобы ещё и по магазинам успеть пройтись. Тоже дело…»
«Нужно поработать всё же. В принципе, ничего особенно сложного там не предвидится. А вечером растоплю камин. Приятно будет посидеть в тишине, выпить что-нибудь не очень крепкое. Кино какое-нибудь посмотрю. Лёгонькое… Вот чёрт!». Неделю назад, дурачась с детьми, Матвей умудрился расколоть стеклянную дверцу камина. Навалился как-то неловко, и стекло лопнуло. Ему не понравилось сразу, что камин со стеклянным экраном, но потом он это оценил. И дело не в том, что огонь за стеклом превращался просто в декорацию и не нагревал всё что перед ним – огонь за тёмным стеклом был живым и тёплым, он потрескивал и шипел сырыми дровами, но оставлял странное ощущение, будто живой цветок накрыли стеклянным колпаком. Что-то было в этом неправильное, неестественное и завораживающее одновременно…А приобретался этот камин через Игоря, разумеется. И, само собой, имеется у него прямой «выход» на тех, кто их ремонтирует и поставляет комплектующие. Матвей всё собирался спросить телефон и забывал за делами. Он потянулся за трубкой телефона и, покопавшись в памяти нажал на вызов. После трёх гудков трубка отозвалась Татьяниным голосом.
- Здравствуй, Таня. Матвей. Как дела ваши?
- Да хорошо всё. Привет.
- Как тебе эта наша «зима»?
- Ты знаешь, честно говоря, пусть бы так и было. Ну её совсем!
- А Новый Год как же?
- Ну разве что на новый год…
- Тань, мне бы с Игорьком услышаться…
- А его нет, ты не знаешь разве?... То есть… я думала ты, может, знаешь. Он в столицу уехал. Завтра вечером вернётся. Дела…
- А… Ну ничего. Не горит. Извини, что побеспокоил.
- Глупости…
- Добро. Пока.
- Пока.
Матвей отодвинул пустую кружку и запустил компьютер…
Он оторвался, когда за серый день за окном сменился мутными сумерками, шум ветра стал, будто, сильнее, а собачий лай, наоборот доносился едва-едва. Спустился в гараж, чтобы выключить печку и взять корзинку с аккуратными берёзовыми чурками для камина. Торопливо перекусил, задумчиво выпил ещё чашку кофе и снова устроился за компьютером.
Через час, когда плотная, совсем уже ночная, тьма надавила на стёкла он устало сморгнул, хрустнул суставами пальцев, улыбаясь чему-то выключил ноутбук и поднялся к окну. В искусственном свете фонарей грязь на дальнем краю узкой улочки отсвечивала маслянистыми нефтяными бликами, ветер по прежнему гонял по тротуарам одинокие хрупкие листья, и только собачий лай сошёл на нет.
Матвей аккуратно уложил в камине дрова и маленькие торопливые язычки пламени уже ожили и, лизнув сухие щепочки, захотели попробовать чурки по толще, когда за окном нервно взвизгнули покрышки и рявкнул двигатель. Он подошел посмотреть: Игорь доставал из салона сумку и костюм затянутый клеёнчатым чехлом. Хлопнул дверцей, крякнула, моргнув огнями, машина, он тем временем поднялся уже на крыльцо и дернул дверь, потом перехватил сумку и всей ладонью надавил на кнопку звонка. Дверь приоткрылась, выпустив на волю неяркую полоску света, он распахнул её и быстро вошёл, хлопнув так, что качнулся маленький фонарик над крыльцом. Матвей постоял немного, глядя на суету огней в окнах соседского дома, но призывное потрескивание камина отвлекло его. Он спустился вниз, открыл бутылку полусухого «шардоне», выбрал что-то более или менее подходящее из хрусталя. Вернулся к камину, подложил пару чурок, поднялся, окинув взглядом полутёмную комнату подошёл к книжному шкафу, задумался, глядя на корешки книг… Телефонная трель, настойчиво, раз за разом повторяясь, вытащила его из размышлений.
- Привет. Как дела?
- Всё нормально. У тебя как?
- Я возвращаюсь!
- Что так?
- Да нечего тут делать! Ерунда… И настроения нет…
- Ты уже выехала?
- Нет, скоро. Встретишь меня через два часа? Посмотри там по расписанию, я номер не помню.
- Да, конечно. Я буду ждать.
- Спасибо. Хорошо. Ну пока…
- Пока… Да.
Огонь - маленький прожорливый зверёк, что позволяет считать себя домашним. Огонь – тепло и свет, легко превращающиеся в зарево над пеклом… Огонь обнимал сухие чурки, баюкал их на оранжевых ладонях, танцевал, кружась и извиваясь, плясали тени на стенах. В огне можно увидеть всё. Любую картину прошлого будущего и настоящего, любой сюжет из тех что уже есть и тех, что будут придуманы ещё не скоро. В огне начало и финал, в огне мысли многих поколений…
Он смотрел на огонь, и хрусталь медленно нагревался в его ладонях…
Осень 2006 – зима 2010г.
Полигон
- Скучно как-то сидим, мужики. Без дам.
- Однако! - Обычно это звучит: «Без баб-с»!
- Я Макса постеснялся. Он у нас сам - девица красная! Макс, может, отрядим гонцов?
- Мне-то что? Отряжайте. Вы же всё равно ничего нормального не притараните.
- А нам нормальные и не нужны. Нормальные у нас дома есть,- возни с ними больше, чем удовольствия! Нам сейчас весёлые нужны и, здоровые!
Палатка заколыхалась от дружного, густого гогота. Встрепенулся, переваливаясь с ноги на ногу, замерзающий под «грибком» дневальный. Глухая осенняя ночь накрывала палаточный городок. Сырые палатки глухо хлопали на сыром ветру не затянутыми клапанами, истопники сонно выбирались за дровами, постукивая короткими, для армейских буржуек, чурками, вылетали из коротких, ржавых труб редкие искры и уносились куда-то в беспорядочном танце. И казалось, нет в этом мире ничего кроме этих палаток, сонных бойцов, застывших огромными динозаврами тёмных штабных машин, затянутых маскировочной сетью, нет ничего, кроме этой глубокой, бесконечной ночи, накрывшей огромный искалеченный кусок земли - полигон…
- Макс, а ты пошто так наших бабс-с не любишь, военных? Брезгуешь?
- Неженское это дело, господа офицеры. Женщины в нашем болоте до нашего же уровня опускаются. Смотреть противно.
- Эк ты загнул товарищ старший лейтенант! Оно, конечно, дело неженское, зато нам веселее!
«Господа офицеры» снова дружно грянули смехом.
- Ну, тогда «За взаимопонимание», товарищи артиллеристы, и будем решать, кто пойдёт...
* * * * * * * * * * *
Над головой с томным, завораживающим воем пронеслась первая мина. В какой-то момент казалось, что она вот-вот «ляжет» прямо на них, глупо и бессмысленно перемешает окровавленные лохмотья их тел с песком и щепками тощих берёзок. Глупо и бессмысленно, как сама эта жизнь ради смерти, смерть - ради, гипотетически, возможной жизни кого-то другого...
Макс попытался отогнать красочную картину своей смерти и приник к окуляру. Мины ложились с большим недолётом, он уткнулся в таблицу на крышке буссоли и начал диктовать поправки и новые координаты. Света чётко и задорно повторяла цифры, прижимая рукой гарнитуру «Арбалета». Второй залп вернул Максу страшные и завораживающие мысли. Было, действительно, страшно и, как-то, необычно здорово - будто стоишь на крыше огромного небоскрёба, на самом краешке...
- Заводит, малыш? Света смотрела как-то странно, без обычной своей холодной издёвки, даже с интересом. Нормальный взгляд обычной двадцатитрёхлетней девушки. Макс никогда не видел такого её взгляда. Обернувшись на голос и глядя на нее, он подумал, что ещё, он никогда не пытался представить ефрейтора Миронову в нормальной гражданской одежде, в нормальной, человеческой, обстановке. Макс промолчал. К подколкам и неожиданным выпадам он был, в принципе, готов, но копаться в своих ощущениях, когда сзади гулко ухает, над головой воет, далеко впереди взрывается, а ты отвечаешь за то, чтобы взрывалось именно там, где нужно... Какое там заводит! Одна мысль - как не облажаться на первых своих стрельбах, пусть даже служить ему предстоит в совсем другом месте, - сейчас он вычислитель минометной батареи и жить ему с этими людьми, и от того, как он, «смердящий дух», покажет себя сегодня, зависит качество этой самой жизни и его, к самому себе, отношение... Нет, не заводит. Завораживает..., пожалуй.
- Я своего первого вычислителя чуть не изнасиловала. Он такой же был, как ты, только симпатичнее... И трусил также.
« А Светка молодец»! - Размышлял Макс, уткнувшись в окуляр. - Я с буссолью умаялся, а она - двадцатикилограммовую радиостанцию, по буеракам... Не ожидал. И ведёт себя совсем иначе. Профи, блин, а ужимки как у... хрен знает кого... Пацаны, там, с миномётами, прикидываю, как стоптались, все в глине, поди, и в мыле. Как ни крути, будут шпынять потом, что я с бабой прохлаждался, пока они железо на себе таскали. Виноват я что ли, что у меня мозгов на пять граммов больше?... А, насчёт «трусил» это она зря. Трусы «косят» и в институтах учатся, пока мы... Ого, перелёт! Они что прямой наводкой лупят?!
- Связь, товарищ ефрейтор! Даю поправки... «Странно, к контрактникам, даже равным нам по званию мы всегда обращаемся по уставу, а между собой как угодно, лишь бы не называя звания, и какие уж там воинские приветствия. Да и контрактники к срочникам относятся по скотски, как офицеры. Вот уж воистину: из грязи... Им то простительно. А офицеры?»…
Уже потом, отслужив срочную, окончив школу прапорщиков, чудом исхитрившись, получив звёздочку младшего лейтенанта, Макс, «прокачивая» своих бойцов вдруг понял, что не тупость, не отсутствие элементарной самодисциплины и выдержки, не дурацкие гражданские привычки солдат так его раздражают, а сознание того, что у них всё это временно, скоро они уйдут и забудут весь этот бардак, как страшный сон, а он так и останется в холодной, вонючей казарме, вечным старлеем, потому, что по возрасту своему не успеет он выслужить ничего выше капитана в качестве «поощрительного приза» на «дембель». А романтика? Романтика была тогда, в сырой канаве, на куцей «преобладающей высоте», рядом с хрипящим всеми эфирными шумами «Арбалетом»... Там она и закончилась...
* * * * * * * * * * * *
- Свет, а почему у тебя коньяк во фляжке? - Макс потянулся из под одеяла, туша сигарету в алюминиевой миске-пепельнице. - Наши натовские товарищи его что, в бочках привезли?
- Не-а, он в бутылке был. Красивая бутылка, только неудобно было так нести. Спрятать некуда, а наши господа офицеры, увидев меня, возвращающуюся из «гостей» с бутылкой под мышкой, сам знаешь, что скажут...
- Догадываюсь. Могу даже в лицах представить. Тебе не всё равно?
- Представь себе!
- Жаль, что я не попал на этот выход. «Миномётные» дембеля поехали, а я, как всегда, пролетел. Командир в школу предлагает. Всего полгода. Вернусь сюда же..., человеком Может, продлишь контракт?
- Нет Макс. Я себе уже работу подыскала, хорошую. И тебе не нужно это. Правда, Максим, уезжай домой, не место тебе здесь.
- А где место? У станка, на заводе? Или учиться пойти - студентов щетиной распугивать? Здесь я - специалист... А ты как же?
- А я тебя и не отпущу! - Света обхватила Макса за шею и потянула к себе.
- Тихо, Светка, коньяк расплескаем! Это же «Реми Мартин».
- Ого! Откуда знаешь!
- Такой букет даже вонючая алюминиевая фляга не перебьёт. Еще бы лимончик.
- Ага, и икорки!
- Нет. Икра это к водке. Коньяк вообще не закусывают, просто вкус оттеняют. Кстати, крышка от фляги - как раз, грамм двадцать, как по заказу!
Макс долго ещё что-то балагурил о правилах и приёмах пития различных спиртных напитков, пока не услышал, как всхлипывает Света.
- Ты чего?
-.Зачем я это сделала, Макс? Зачем! Зачем ты мне, зачем я тебе, для чего это всё. Я трахнутая головой, в задницу военная тётка. Ты же нормальный! Ты ни на кого из них не похож. Зачем ты со мной... Зачем? Я сама виновата. Если бы не я, ты бы и не подумал... Зачем ты так ко мне... Ты хоть понимаешь, почему все они так ехидно мне улыбаются... Ты же не знаешь, что я такое...
Она говорила, переходя на шепот и слова сливались в скороговорку, а Макс гладил её по голове, боясь, почему-то, прикоснуться к обнажённому, под одеялом, телу и шептал что-то глупое и простое, первое и самое доброе, что приходило в голову. Шептал, пока она не затихла и дыхание её не стало ровным и тихим.
Макс сел на край узкой солдатской кровати. В грязной, захламленной коптёрке старшины витал перманентный запах перегара и ещё какой-то казарменной мерзости. Знал он всё. О таких вещах не говорят даже, они итак всем известны. Как относился? Да никак. Света была ему симпатична, и видел он в ней то, о чём никто и не задумывался. Макс, вдруг, подумал о том, что тело у Светы оказалось лучше, чем он ожидал. Крепкое и нежное, и, неожиданно, хорошо сложенное. Оказывается, она просто никогда не подгоняла камуфляж по фигуре и от этого была похожа на увальня-новобранца с широкими бёдрами и узкими плечами. Вспомнил, как Света рассказывала ему о своём детстве. Как салдофон-отец, так и не дождавшись сына, решил воспитать его из дочери. Только вот женственности и любви в этом солдатике оказалось больше чем у десятка инфантильных домохозяек. Такая вот незадача. Тоскливо было, обидно и стыдно. Стыдно за неё, за себя, за грязь и казарменный дух, за глупость и нереальность всего происходящего, за недоносков-однополчан, за тоскливую, промозглую погоду...
Макс тихо прикрыл дверь, неся ботинки, как горячий самовар, на вытянутой руке, обулся и вышел на «взлётку». Крякнул что-то дневальный на «тумбочке», встрепенулся, задремавший за столом, дежурный по батарее.- Макс, комбат звонил. Из штаба – он там дежурным сегодня. Проблемы у него там какие-то. «Картёжника» из третей батареи подняли, и тебя приказано было…
- Давно звонил?
- Минут пятнадцать.
- Чего молчали? Комбат это серьёзно.
- Беспокоить не хотели. - Сержант завистливо и гадостно улыбнулся. - Тут и комдив потерпит.
- Добро. - Макс резким движением набросил бушлат. Дневальный дёрнулся, как ошпаренный.
- Не шкалься, душман! Солдат ребёнка не обидит. Антон, я к зарядке буду, прибереги кроссовки. Неохота берцами грязь месить.
- Не вопрос.
- Закурить есть? - Макс похлопал себя по карманам, ища зажигалку.
Один! –рявкнул дежурный в сумрак спального расположения. Один, бандерлоги тупые! Теряя бестолковые солдатские тапочки на вощёном полу и нелепо поддерживая бесформенные кальсоны к столу подбежал остроносый «дух» с живым лицом.
- Сигару товарищу старшему сержанту! Живую. Время! Нелепый новобранец исчез в синеватом сумраке, а через секунду оттуда вынырнул такой же нелепый и неуклюжий солдатик, бережно несущий в вытянутой руке зажжённую сигарету.
Макс громыхнул дверью и засеменил по лестнице. Стало ещё противнее...
Макс с удовольствием вышел на зарядку, пробежал положенные пять километров, глядя на сильные, жилистые тела обнажённых по пояс сослуживцев, чувствуя увлекающую мощь команды, стремящейся к одной цели. Обычно во время бега Макс думал о чём-нибудь приятном, но в этот раз ничего не выходило. Было, совсем недавно, приятное, о чём стоило подумать, но мысли всё скатывались к полуночной развязке.
После зарядки он остался перекурить на крыльце казармы, вместе с десятком таких же дембелей, а когда поднялся, увидел, как сержанты остервенело, сгоняют молодняк в спальную часть казармы и как четверо бойцов неловко выносят из санузла Свету, и, волочащийся по полу, обрывок брезентового брючного ремня, перерезанного тупым штык-ножом...
* * * * * * * * * * *
Иногда, в самые тоскливые минуты, Максу казалось, что всё должно было, закончится иначе. Это, по его мнению, было бы логично и просто. Просто. Но так бывает только в кино. В жизни всё не так просто и не так красиво. Он ещё успел перед отъездом в школу, разыскать её в городке. Но они не смогли даже поговорить толком. Или нечего им было сказать друг другу. Так он и уехал, ничего толком не поняв, и в ту часть больше уже не вернулся...
* * * * * * * * * * *
...- Господа офицеры!
- Кончай лейтенант! Господа в двадцати километрах от нас, за кордоном, в капроновых палатках с дизельными генераторами, отопителями и теплыми биотуалетами. А мы с тобой товарищи, потому, как за шиворот нам капает, топимся сырым дерьмом, а отливать ходим за угол, чем и гордимся!
- Как Вам будет угодно, Николай Аркадьевич. Товарищи офицеры! Я хотел бы предложить тост за тех, кого нет с нами.
Стих пьяный гомон. Офицеры, повинуясь неписанному закону, неуклюже поднялись, глухо стуча твёрдыми кожаными кобурами и, замерли, глядя в, разной степени помятости, эмалированные кружки, и каждый думал о своём. О чём?
Осень 2006г.
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/