Вадим Сыромясский
ЗАПОРОЖЬЕ 2004
ББК Ш6 (4 Рос)-44
С953
Все, что с нами происходит, даже в самых крайних своих проявлениях, следует
рассматривать как урок жизни.
Вадим Сыромясский Вечерний звон
ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН
Вечерний звон, вечернийзвон!
Как много дум наводит он.
Иван Козлов
Я сидел на веранде большого деревенского дома в предгорье Молдавских Кодр, наблюдал мрачноватый закат и вслушивался в мелодичный перезвон колоколов на местной церкви. Дом наших родственников по женской линии, к которым мы приехали на летний отдых, находился в конце живописной лощины, которая упиралась в огромный покатый холм, именуемый здесь горою. В результате затяжных ливневых дождей этот холм сдвинулся вниз и увлек за собой все, что находилось у подножья. Порушенные и присыпанные лавиной близлежащие дома, покинутые своими хозяевами, выглядели как бы застывшими и отчаянно взывавшими о помощи. Наш дом и находящаяся рядом сельская амбулатория покосились, потрескались, но устояли. Невредимой оказалась лишь церковь, расположенная в самом начале лощины. Всем пострадавшим было выделено место для строительства жилья в безопасной зоне на плоскогорье, окруженном соседними холмами. Все были заняты хлопотами по перемещению на новое место. Отказался переносить на новое место Божий храм только старый, как и сама эта обитель, отец Евлампий, резонно рассудивший так: “Раз Господу было угодно пощадить святое место, значит жить и служить нам дальше здесь”.
Но беда людская одна не ходит. Гурьба детей пострадавших от стихии родителей, занятая взрослыми играми, лечила пятилетнюю Любашу плодами белены.
И вот теперь ее убранную цветами завтра будут отпевать в сохранившемся храме. О чем напоминал тревожный вечерний звон в долине. Растревоженный происходящими событиями, потрясенный картиной стихийной катастрофы и мерцающего заката над горами мой мозг лихорадочно искал ответа на извечные вопросы, связанные с роковой ролью фортуны и абсолютной нашей беззащитностью перед ее предписаниями. Я думал об истоках божественного начала, роли церкви и ее служителей, к которым я всегда испытывал противоречивые чувства. Перед моим мысленным взором разворачивалась как в немом кино цепь событий и злоключений, связанных с затронутой темой и происшедших на протяжении всей моей жизни. Особенно яркими и выпуклыми были детские воспоминания.
Вспоминаю свое очень раннее и отнюдь не голубое детство в начале Второй Мировой войны. Оккупанты проводили принудительное тотальное крещение детей славянского происхождения. К обряду крещения родители готовили меня малого, двенадцатилетнего брата и новорожденную сестру. С самого утра в доме царила суета и ожидание чего-то важного, необычного и неизбежного. Около десяти часов утра устный телеграф принес известие, что священник начал обход нашего переулка. Потекли минуты томительного ожидания, и, наконец, на пороге появились двое: в черной развевающейся рясе священник с кадилом и сопровождающий его лысый и здоровенный ростом дьяк. Оба они уже были в хорошем поддатии, и их лица с мороза полыхали здоровым румянцем. Священник торопил хозяйку и деловито распоряжался всеми необходимыми приготовлениями, как будто находился у себя дома. Нас с братом раздели догола, сестру распеленали на кровати. Затем мы встали в миску с холодной водой. Священник торопливо нарисовал чем-то липким крестики у нас на лбу и ступнях ног, скороговоркой декламируя какую-то молитву. Дьяк, обхвативши двумя руками спинку кровати и напрягшись всем телом, грубым басом долбил свою скороговорку в сторону висящей в углу иконы: “Господи, помилуй! Господи, помилуй!” Мы с братом дисциплинированно отстояли всю процедуру и теперь полуодетые наблюдали за развитием событий. А малая сестренка, что-то щебетавшая до этого на кровати, почуяв холодную воду, закатила всем добрый крик и гвалт. Мать, впервые столкнувшись лицом к лицу со священнослужителем, смущалась, суетилась и непрерывно озабоченно повторяла: “Чем вам еще помочь, батюшка?”
Но батюшке никакая помощь растерянной женщины не требовалась. Отработанными движениями он завершил операцию, и они с дьяком дружно двинулись к двери. Мать в каком-то унизительном оживлении бросилась им наперерез и сдавленным голосом произнесла, очевидно, заранее заготовленную фразу: “Батюшка, отведайте у нас угощение по случаю такого большого для нас события.”
- Что вы, что вы, хозяюшка, – покровительственно произнес поп и, обращаясь скорее к своему спутнику, продолжил, – ну разве что по случаю крепкого сегодня мороза выпьем по малой.
Они хлопнули по граненому стаканчику дефицитного в условиях оккупации свекольного самогона, крякнули от удовольствия, а мать, улучшив момент, униженно поклонилась и сунула в руки священнику сверток с оккупационными марками. Священник вороватым движением сунул пакет под рясу, и они с дьяком, мешая друг другу, заторопились к выходу. Мать захлопнула дверь на запор и отрешенно склонилась у окна. Дружно залаяли собаки во всех соседних дворах. Через какое-то время мать пришла в себя и подозвала бабушку к окну. Вместе они наблюдали интересную картину: священнослужители остановились у калитки, раскрыли сверток и торопливо делились добычей.
- Набрались уже слуги господни, – сердито проворчала бабушка и задернула занавеску.
Следующий сюжет, который пришел мне на память в этот тревожный вечер, относится уже к послевоенному времени. Впервые после оккупации широко и всенародно отмечался День поминовения. С утра светило ласковое теплое солнце, и весь город, не сговариваясь, дружно устремился на кладбище, по-праздничному принарядившись и прихватив узелки и корзины с провиантом. После длительной тьмы и угнетения народ оживал, оттаивал от понесенных потерь и сердечных ран. Поэтому наряду с печатью печали в воздухе витал дух праздничности, духовного подъема и торжества преодоления. Народ шел непрерывным потоком, который вливался в широко открытые ворота кладбища и расходился по многочисленным аллеям, тупикам и закоулкам. Люди семьями, парами, а то и в одиночку располагались на сохранившихся скамеечках, надгробиях и в проходах между могилами, расстилали свои белые крахмаленые скатерти и подстилки и выставляли для угощения все, чем были богаты. Одни уже успели обзавестись освященными в церкви куличами и пирогами, другие довольствовались достижениями домашней кулинарии. Ну и все вместе взятые не забыли порадовать своих дорогих усопших бутылкой крепкого самогона или настойками собственного изобретения. У бутылок скромно теснились разнокалиберные рюмки и стаканчики, а рядом независимо стоял граненый наполненный и прикрытый ломтиком хлеба стакан – тому, к кому пришли сегодня помянуть скорбящие родные и близкие. В атмосфере витал говор многочисленной толпы. У ограды и под деревьями расположились многочисленные уже объевшиеся и обалдевшие от съестного изобилия нищие. Из расположенного у входа собственного дома и одновременно кладбищенского офиса вышел управляющий Рыдванский и отправился по центральной аллее, всем своим видом утверждая необходимость порядка и сдержанности в этом месте упокоения. Все замерли в ожидании церковного крестного хода. Наконец появился священник в торжественном одеянии и в сопровождении небольшой свиты. Энергичным шагом они переходили от могилы к могиле, на короткое время священник задерживался, освящал крестным знамением рабов божьих и произносил какие-то фразы, не слышные на расстоянии. Золотой крест в его руках метался как пойманная птица и отбрасывал солнечные блики в глаза окружающих. Непосредственно за священником прикрытый толпой сопровождающих энергично двигался церковный служка, которого в наше время можно было бы назвать молодым специалистом.
Этот специалист имел при себе два холщовых чистых мешка. Подходя к очередной группе, священник бросал быстрый едва уловимый взгляд на разложенный у могилы провиант. А служка, восприняв указующий взгляд, принимал мирские подношения и отправлял их в соответствующий мешок: что получше и покрупнее – в один, что помельче – в другой. По мере наполнения мешков их забирали два служителя и относили к телеге, стоявшей за оградой кладбища.
-Во, дают! – изумленно воскликнул мой напарник, – но интересно, для чего они это делают? Мать всегда ругается, что на третий день все черствеет, – не угрызешь.
Я был смущен увиденным, и этот эпизод почему-то врезался в мою память на долгие годы. Только со временем меня стал больше беспокоить не вопрос “для чего?”, а вопрос “почему они это себе позволяют?”
Эти воспоминания всплыли в моей памяти под аккомпанемент церковного перезвона и при виде довольно-таки мистической картины заката в горах. Когда уже совсем завечерело, явился шурин и объявил, что мы переходим ночевать на новое место жительства, подготовленное уже для постоянного проживания. Мы быстро собрали оставшиеся носильные вещи, одели детей и двинулись по накатанной дороге к своему новому месту обитания, и в спину нам дул холодный ветерок – это прохладный горный воздух совершал свой ежедневный вечерний поход в долину. Я нес на руках нашу только недавно родившуюся дочь, и, когда мы поравнялись с сельским храмом, непроизвольно вздрогнул и прижал ребенка к груди. Этот храм, архитектуре которого мог позавидовать любой город, чьей-то умелой рукой встроенный в подножие горы и окруженный сенью вековых деревьев, производил впечатление глубоко задумавшегося мудреца, сковывал волю и вселял в душу неосознанную тревогу. Непроизвольно ускорив шаг, мы миновали парковую зону и вышли на укатанную дорогу за пределами села. На небольшом пригорке нас ожидал новый дом, построенный усилиями сельской общины и самим пострадавшим. Не законченные отделочные работы, поросший сорняками и обнесенный пунктиром условного забора будущий огород производили ощущение какой-то заброшенности и не радовали душу гостей. Внутри тоже еще не было уюта и тепла человеческого жилья.
Выпив добротного домашнего вина за вынужденное новоселье и наскоро поужинав, мы все вместе, две семьи с детьми, начали устраиваться на ночлег пока в одной комнате, приспособленной для жилья. Наши хозяева, пошептавши о планах на будущий день, быстро уснули, сморенные волнениями и заботами прошедшего дня. Вскоре рядом ровно задышала моя молодая жена, и сладко причмокивала во сне малышка. А ко мне сон не шел. Я ворочался с боку на бок, считал до ста в прямом и обратном счете и, как рекомендовал курортный психолог, убеждал свое подсознание: “Тепло наполняет все мое тело. Руки и ноги становятся тяжелыми. Я спокоен. Я засыпаю”. Но не тут то было. Яркие впечатления от быта и нравов республики, с которой я породнился, тревоги и переживания последних дней сделали свое дело. После городского шума большого города глубокая тишина сельской обители напрягала слух и досаждала непроизвольным ожиданием отдельных звуков в природе и шорохов в доме. Звучащая тишина тревожна!
Слух мой напрягался каждый раз, когда со стороны междугорья доносился мощный низкочастотный звук, как будто кто-то извлекал его из могучего духового инструмента. Это порывы ветра с гор исполняли свою ночную симфонию. Говорят, что именно это явление породило пугающий мистический образ своего божества у обитателей Гималаев, где высоко в горах дуют мощные и холодные ветры. Низкочастотная вибрация атмосферы угнетает психику человека и внушает страх и тревожные ожидания. Измученный бессонницей я поворачивался навзничь и думал о завтрашнем дне.
Утром горячее южное солнце выкатится из-за гор и к полудню замрет в зените. Ее понесут на сельский погост в окружении родителей, близких и соседей. Дети бросят цветы вдоль дороги. Дружно застучат молотки привычных к этому делу людей. Вонзятся в дерево и в сердца собравшихся острые гвозди. Гулко ударит в крышку гроба первый ком глинистой почвы. И захлебнется в рыданиях безутешная мать. Отрешенно и мудро прочтет свою молитву за упокой души старый задержавшийся на этом свете отец Евлампий. В последний раз задумчиво ударит колокол на деревенском храме. И солнце продолжит свой бег. И жизнь потечет дальше.
На то воля господня.
ДЯДЯ ЕВДОКИМ И
И ТЕТЯ ПАУЛИНА
Прошло два года, как мы с женой после окончания института работали в большом промышленном городе. К этому времени нашей дочери исполнилось полгода, и настало время подумать об отдыхе. К этому нас настойчиво призывала неблагоприятная экология города. И пока мы оживленно обсуждали маршруты и место отдыха с ребенком, пришло письмо от сестер из Молдавии с сообщением, что нас приглашают отдохнуть в их доме на берегу Днестра тетя Паулина и дядя Евдоким. Поразмыслив, мы решили поехать к моим родным и, продолжив путь, посетить одесских приятелей по институту и на неделю, чтобы не напрягать пригласивших нас людей, посетить желанную для моей жены Молдавию. В памяти моей молодой спутницы жизни начали оживать сюжеты ее сурового детства и роли, которую сыграли в ее судьбе упомянутые дядя и тетя. До войны они проживали в Бухаресте. Тетя работала экономкой в имении богатых румынских бояр. А дядя занимался каким-то прибыльным бизнесом. С некоторых пор его деятельность попала в поле зрения столичной полиции, в связи с чем они срочно решили посетить своих родственников в Молдавии. Здесь, вдали от бдительного ока сигуранцы, они приобрели дом с прекрасным виноградником и остались навсегда. Уже в советское время муж работал в сельской кооперации, а жена управляла домашней экономикой. Молва гласила о том, что в молодые годы Евдоким погуливал, а волевая и строгая Паулина устраивала ему примерную трепку. Благодаря своему крестьянскому трудолюбию во все времена жили они в довольстве. Но счастья иметь собственных детей Бог им не дал.
Теперь вернемся к трудной судьбе маленькой молдавской девочки – в будущем моей жены. Родилась она и провела годы раннего детства в состоятельной крестьянской семье, где все заботы и мечты замыкались в кругу натурального хозяйства. Родители были всецело поглощены своим домашним хозяйством и жили в любви друг к другу и появлявшимся одна за другой трем чудесным девочкам. Молодой отец изо всех сил старался обеспечить достаток и радость в своем гареме. Но подорвал здоровье и незадолго до начала войны простудился и при отсутствии в деревне нормальной медицины умер. Оставшись с тремя малыми детьми на большом крестьянском подворье, статная и черноволосая красавица Доруня отчаянно боролась, чтобы выжить. И конечно не осталась не замеченной. Через какое-то время ей предложил свое сердце и руку помощи видный и работящий вдовец, у которого уже было двое своих взрослых детей.
В сложный период присоединения Бесарабии к советской Молдавии и в ходе войны с фашизмом они отчаянно боролись за выживание, преодолевая беды и несчастья, которые накатывались со всех сторон. Когда хозяин этой большой семьи вернулся из армии, и дело начало поворачиваться как будто в лучшую сторону, заболела пневмонией и умерла жена – стержень и опора этой большой семьи.
А вокруг свирепствовали голод и разруха. Оставшись один на один с кучей детей и не решаемых проблем в своем хозяйстве, могучий мужик дрогнул. Он пригласил к себе всех родственников по линии жены и предложил им разобрать на выбор трех не родных ему детей. Бедствующие, изнуренные голодом и нищетой люди, морально потрясенные случившимся, решили, что выхода нет. Нужно спасать детей и одновременно пойти навстречу попавшему в беду человеку. Старшую девочку согласилась взять сестра отца. Среднюю позвала к себе тетка по женской линии, только что вернувшаяся из сибирской ссылки после раскулачивания. А когда дошла очередь до младшей, в доме воцарилась тяжкая пауза. Своим прагматичным крестьянским умом люди понимали, что старшие хоть и будут на первых порах лишним ртом в доме, но и вскоре станут в подспорье в домашнем хозяйстве. А что можно ожидать от этой малявки? После долгого и тягостного молчания голос подала Паулина – соседка по дому. Она заявила, что они с Евдокимом подумали и решили взять девочку к себе.
На том порешили и, понурив головы, разошлись.
И началась у наших реализованных в розницу ребят новая жизнь. Старшие окунулись в нужду чужих семей и терпеливо преодолевали проблемы наших и не наших детей. Но самые большие испытания выпали на долю младшей. Материально принявшая ее семья была в лучшем положении, чем остальные. Но своенравная и по-своему жестокая Паулина – женщина, не имевшая собственных детей, не смогла создать теплой семейной ауры для подавленного всем происходящим, душевно ранимого ребенка. Располагая психологией человека, долгое время работавшего в услужении, она пыталась приспособить ребенка к систематическому исполнению домашней работы, строго наказывала за упущения и потери любимой посуды. Била без сожаления, ставила в угол на кукурузу. Дядя Евдоким тоже не имел опыта общения с детьми. Но у него было доброе сердце. Он, как мог, пытался защитить ребенка и тайком приносил что-нибудь вкусное. Но его возможности были ограничены. С одной стороны он целый день отсутствовал на работе, с другой – сам был под каблуком своей властной супруги.
Это продолжалось более года. Постепенно оно становилось известным и обсуждалось в сельской общине. Малышка тайком убегала из своего заточения, приходила к сестрам и, обливаясь горючими слезами, жаловалась на своих обидчиков. Наконец, по просьбе старших сестер собрался семейный совет, на котором родственники решили: ребенку будет лучше в детском доме. Паулина не возражала.
По просьбе родных ребенка приняли в детский дом республиканского подчинения. В этом детдоме находилась группа детей, болеющих трахомой. Их свозили сюда со всей республики. Эта болезнь была следствием недоедания, авитаминоза и антисанитарии. Вскоре ее приобрела и наша героиня. Лечение было изнурительным и жестоким. Медсестра выворачивала детям веки, выдавливала гнойники и затем закапывала глаза. При скудных затратах на одежду и питание государство находило возможность выделять для поддержания жизни детей рыбий жир и черную икру. Как дети любят рыбий жир, известно. Чтобы они не избегали приема лекарства, воспитательница садилась у входа в столовую и каждому входящему отправляла в рот ложку жира. Кто избегал этого угощения, терял право на обед. За столом каждого ожидала порция черной икры. Здесь уже свобода выбора не попиралась, и все, что оставалось, служило доброму делу поправки здоровья персонала. С этой икрой связано одно трогательное воспоминание. Малышка старалась закончить еду первой. Затем становилась за колонну и наблюдала, когда уйдут из-за стола ее товарищи по комнате. Когда они уходили, она опрометью бросалась к столу и, не сводя глаз с суровой воспитательницы, быстро сметала остатки икры и корки хлеба в заготовленный кулек. Вечером она незаметно покинет свою обитель и отнесет этот кулек своей голодающей сестре, проживающей у репрессированной тетки. И, не сводя глаз, будет наблюдать, как та будет лихорадочно поглощать принесенное угощение.
Быт, нравы и ужас этого послевоенного детского учреждения заслуживают особого описания. Мы не будем здесь на этом останавливаться. Скажем лишь о том, что наша героиня с достоинством вынесла все лишения, выздоровела, окончила среднюю школу с медалью и сформировалась в человека высоких нравственных устоев. В эти годы она, не тая обиды, навещала тетку Паулину и дядю Евдокима, в критическую минуту протянувшие ей руку помощи. Во время учебы в институте общения стали редкими и потом по объективным причинам прекратились.
И вот теперь молодая семья отправлялась на волнующее свидание с таким противоречивым и вместе с тем дорогим прошлым. Как нас встретят? Чем мы сможем ответить?
Самолетом мы прилетели в Одессу, переночевали у друзей и утром следующего дня отправились к автостанции “Привоз”, откуда шел автобус до пограничного порта Беляево. К моменту нашего прихода от посадочной площадки вдоль улицы выстроилась длинная очередь торгующего люда со своими плетенными из лозы корзинами, сумками и мешками.
Довольные результатами реализации своих даров природы люди весело перекликались, громко смеялись, и вся очередь производила впечатление артели, успешно выполнившей какую-то общую работу. В общем гомоне слышалась молдавская, украинская и русская речь.
- Мэй, мэй! Что ты тулишься ко мне со своими корзинами? – громко кричит на подошедшего парня черноглазая молодица. – Ну-ка, становись в очередь.
Парень тушуется и под жизнерадостный смех и гомон очереди, подхватив свои корзины, с независимым видом движется в хвост очереди. Там я стою с ребенком на руках и с интересом наблюдаю эту шумную и пеструю толпу. Наконец раздается победный клич:
- Наш автобус подходит!
Очередь замирает как зверь перед решительным прыжком. Молодой белобрысый водитель автобуса лихо подгоняет свой потрепанный лайнер, резко тормозит у таблички и с хрустом открывает одновременно обе двери. При этом он поворачивается на своем сидении вполоборота и с усмешкой наблюдает за, видно, уже знакомым ему развитием событий.
Увидев обе раскрытые двери, толпа дрогнула и всей своей массой ринулась на их штурм, пренебрегая какую-либо очередность. Первые ворвавшиеся внутрь салона сейчас же закупорили вход своими большими корзинами. Оставшиеся снаружи друзья и соратники бросали им свои сумки и саквояжи, а последние быстро раскладывали их по сидениям, тем самым фиксируя занятые места. Ошалевшая толпа напирала, корзины с треском проталкивались внутрь, и следующий штурмующий получал доступ к двери. В считанные минуты все штурмующие автобус оказались в салоне, корзины и весь багаж оказался на желаемых местах. Шум и гам, как по команде дирижера, мгновенно прекратился, а на лицах только что возбужденных людей лежала тень смущения и удовлетворения достигнутым. После этого взрыва эмоций мы с ребенком получили возможность свободно зайти в салон и занять оказавшиеся свободными места в средине, за которые очевидно никто не боролся. Наш бравый водитель хлопнул дверьми, и его автобус резво помчался по узким улочкам Одессы в сторону кишиневской трассы. Под общий говор и покачивание салона наша маленькая путешественница безмятежно дремала. А наши тревоги и опасения о трудностях дороги с малым ребенком благополучно рассеивались.
К полудню мы без приключений прибыли к пристани пограничного населенного пункта Беляево. До прихода нашего речного теплохода оставалось больше часа. Прибывшая автобусом торгующая публика спокойно и, не торопясь, сложила свои корзины на причале и разбрелась кто куда. Одни прохаживались вдоль побережья, другие устремились в многочисленные ларьки на центральной улице. А третьи, благоразумные, потянулись на пригорок, где возвышалось заведение общепита, которое уже нельзя было назвать столовой, но еще не достигло уровня ресторана. Там угощали добрым украинским борщом с пампушками и сытной молдавской кукурузной мамалыгой с мясом и грибной подливой. И конечно традиционным компотом – предшественником тоника и фанты. Все это за довольно умеренную цену. А сочетание блюд демонстрировало единение двух национальных культур питания.
Мы с дочкой направились к мосту через Днестр и остановились у полосатого пограничного столба, к которому с двух сторон были прикреплены таблички: с одной стороны УССР, с другой МССР. Шутя, я становился одной ногой на украинскую территорию, другой на молдавскую и командовал своей жене:
- Мадам, приготовьте свои паспорта и пеленки для таможенного досмотра!!
Мы были тогда беспечно молоды, и просто не могли себе вообразить, что годы спустя, мы на этом же месте, приехав на собственном автомобиле, будем маяться между украинской и молдавской таможнями, платить в долларах какие-то несуразные таможенные сборы, давать взятки добрым молодцам с одной и другой стороны, чтобы проехать 3-4 километра до села, где проживали наши родственники.
Когда завершилась наша пограничная прогулка, к пристани причалил небольшой речной теплоход или, можно сказать, большой катер. Вскоре открылись ворота причала, и пассажиров пригласили пройти на верхнюю палубу. Чинно и с достоинством все уже знакомые нам в лицо люди вместе со своими корзинами проследовали на палубу, сложили свою поклажу ровными рядами и уселись на скамейки по левому и правому борту. На их лицах можно было прочесть благостное выражение, которое бывает у пахаря, заложившего последнюю борозду. Наш теплоход протяжно свистнул, отдал швартовы и, вздрогнув всем своим железным нутром, начал выруливать на фарватер. Быстрая и мутная река Днестр не широка в поперечном измерении, поэтому быстро меняющиеся картины слева и справа создавали иллюзию очень высокой скорости перемещения нашего плавсредства. Вдоль правого украинского берега тянулся бескрайний вековой лес и заводи буйно растущего камыша. В некоторых местах деревья подступали к самой кромке воды. Из их кроны падали на воду листья, жучки, червячки, и можно было видеть, как в этих местах балует рыба. Стоящие близко к фарватеру лодки рыбаков поспешно жались к берегу, чтобы, от греха подальше, пропустить набравший скорость наш лайнер.
По левому борту разворачивалась картина бескрайнего зеленого моря поливного земледелия, которое давало добротные помидоры, огурцы, баклажаны и прочие, радующие душу и глаз плоды земли. У берега то и дело мелькали ярко окрашенные насосные станции, дающие жизнь этому зеленому раздолью. По асфальтированному шоссе параллельно берегу весело мчались, обгоняя нас, разноцветные только входившие тогда в моду автомобили “Жигули”.
- Это заможные одесситы едут к нам в Молдавию за свежими и дешевыми овощами и фруктами, – пояснила сидящая рядом с нами крестьянка.
Ярко светило по-летнему теплое солнце, весело плескалась вода за бортом, все двигалось, звенело и переливалось как в калейдоскопе красками и разнообразными формами. Жизнь торжествовала!
Находясь в плену этих ярких впечатлений, я живо представлял себе картину путешествия по реке Миссисипи, так ярко и жизнерадостно описанную Марком Твеном.
Прошло немного времени, и на пригорке, подступающем к берегу Днестра, показались очертания большой деревни Тудорово – цели нашего путешествия. Вдоль берега на несколько километров тянулась главная улица деревни и от крайних белых домов террасами спускались по склону виноградники, огороды, от заборов которых буйствовала трава до самой кромки воды.
На достаточно большой и современной пристани мы сошли на берег, где нас встречала сдержанно обрадованная и приветливая тетка Паулина. Как пояснила мне жена, дядя не пришел, так как по традиции он сторожит дом, когда отлучается жена. По круто поднимающейся в гору тропе в цепочке прибывших селян мы двинулись к видневшимся вдали домам. Возбужденным клекотом приветствовали нас стайки свободно пасущихся индюков и индоуток, которые по примеру своих вожаков уступали нам дорогу, с трудом удерживаясь на склоне. Когда мы подошли к крайнему дому на пригорке, Паулина сказала:
- Ну, вот и наша хата, добро пожаловать!
“Хата” представляла собой добротный крестьянский дом, любовно ухоженный и свеже подбеленный. Мы прошли в удобный дворик с летней кухней и столом для гостей под развесистой яблоней. Здесь будут протекать все перипетии предстоящей нашей отпускной недели. Обосновавшись, мы прошли в дальний угол сада, где у большой бочки на костре колдовал хозяин. Меня познакомили, и он поприветствовал всех так, как будто мы только вчера виделись.
- Вот, – пояснял он мне, – уродил в этом году абрикос, а теперь начал обсыпаться. Так я решил выгнать самогону для продажи. Пробуй! Добра водочка. Я пробовал зажечь – горит синим пламенем!
Я с опаской посмотрел на иссиння белую горячую струю, интеллигентно набрал немного в стакан и, подстудив, выпил. Это был единственный в моей жизни случай, когда я отважился принять внутрь горячую водку – эту в буквальном смысле огненную воду. Она обжигала все внутри и имела приятный абрикосовый аромат. К счастью в дальнейшем нас угощали только домашним виноградным вином.
К вечеру был готов торжественный ужин. Подняли бокалы за встречу. Дядя слегка пригубил и поставил свой бокал на стол, временами как-то искоса и напряженно на него поглядывая. Тетя упредила вопрос коротким “ему сейчас нельзя”. Как рассказывала моя жена, в прошлом хозяин этого дома, случалось, крепко запивал, и ему до следующего раза, как и сейчас, “было нельзя”. Сегодня он сдерживался. За столом шел обычный разговор, как у нас с работой, чем питаемся, много ли зарабатываем? “Что они там в городе зарабатывают”, – усомнился старик. Он придвинулся ко мне ближе и вполголоса заговорил: “Я хорошо имею за виноград. И кое-что припрятал. Хватило бы купить вам машину”. Я хотел возразить, но меня упредила какие-то слова ухватившая Паулина: “Евдоким, не болтай языком!” Старик обескуражено замолчал и через некоторое время зашептал мне на ухо: “Должен вам сказать, что эта женщина – моя жена – оч-чень хитрая баба”. Мы заговорщицки улыбнулись друг другу, и он сказал громко: “Да-а!”
Утром следующего дня он повел меня показать предмет своей гордости – виноградник. На крутом склоне, обращенном к солнцу, стройными рядами стояли мощные кусты винограда, тщательно подвязанные к высоким жердям. Багрово – желтые спелые лозы были нагружены потрясающе большими, солнечно окрашенными гроздями. Солидно приглашал к наслаждению крупноплодный приглушенно красный Кардинал, как елочное украшение просвечивались на солнце крупные круглые ярко багровые ягоды Долорес, обещал незабываемое впечатление ароматный Мускат белый – Бусуйок, поражал воображение крупными до неприличия кистями и ягодами виноград с прозаическим именем Ф6. Дозревали и ждали своего часа винные сорта Фетяска, Совиньон, итальянской селекции Каберне.
Все это великолепие я буду посещать утром, в обед и вечером. Особое незабываемое впечатление оставят визиты ранним утром перед походом на рыбалку.
Когда мы закончили обход виноградника, дядя Евдоким сказал:
- Я специально оставил для вас немного Кардинала, чтобы вы могли попробовать настоящего столового винограда. Он хорошо идет на рынке. А теперь я уберу все остальное, мы поедем с тобой в Одес и хорошо его продадим.
Он немного постоял в задумчивости, как-то хитро улыбнулся и снова начал плести свою канитель:
- У меня есть хорошие деньги, я припрятал от бабы семнадцать тысяч. Я мог бы помочь вам купить автомобиль.
Оставалось выяснить, при каких условиях он собирался это сделать. Но я резко возразил:
- Дядя, в этом нет необходимости. Мы уже хорошо зарабатываем, и начали понемногу откладывать на “Жигули”. Может быть, в следующий раз приедем на машине. А пока не будем волновать тетю.
Улыбнувшись каким-то своим мыслям, он как будто согласился, но до нашего отъезда еще порывался затронуть эту тему и сейчас же сам себя одергивал.
Но идиллия нашего общения шла к недоброму завершению. Вечером того же дня, когда мы уже готовились к ужину, в калитку кто-то осторожно постучал. Выглянув в окно, мы увидели плотного мужчину с несколько расплывшимся женским силуэтом. Он, комически зажав под мышкой непременную для гостя большую бутылку с вином, с видом смутившегося школьника ожидал приглашения в дом. По всему было видно, что этот проказник имел основания смущаться перед хозяйкой! Паулина окликнула мужа и раздраженно сказала:
- Вот, принесла нелегкая красавца! Это все друзья Евдокима. Как только учуют выпивку, так они тут как тут. А он им раздает деньги якобы в долг.
Мужчины прошли в горницу, гость картинно водрузил свою бутылку на стол, и они присели рядышком. Паулина подала припасенную на ужин литровую бутылку вина и тарелку пирожков с творогом – традиционную закуску к вину. При этом она добавила: “Разговаривайте по-русски. Вадим еще не знает молдавского”. Жена, в свою очередь, сказала мне: “Посиди за компанию с мужчинами”. Тот факт, что Евдоким был отпущен на свободное самоопределение по части выпивки, свидетельствовало о несомненной заинтересованности этого дома в прибывшем визитере. Тетя явно шла на жертву фигуры в этой игре.
Втроем мы уселись поудобнее. Дядя принял должность разливающего. И пошло, поехало. Кто у нас не любит быстрой езды? Мужички закусывали чисто символически, и то в начале сюжета. Во время первой бутылки шел непринужденный разговор на русском, как мы доехали, как работа, как жизнь. На середине второй это им надоело, и они полностью перешли на свой родной язык. Я прислушивался к пьяному разговору и интуитивно улавливал содержание по фонетике, экспрессии и отдельным уже знакомым мне словам. В традициях молдавского мужского застолья после первых возлияний начинать наивно и безудержно хвастать в основном о том, как он здорово вздернул обидчика, при этом фантазия рассказчика возносится до недосягаемых вершин. Затем вспоминаются обиды и претензии к присутствующим, идут бесконечные разговоры о достижениях при выполнении той или иной работы. В изнеможении мозг начинает грезить, и собеседники постепенно переходят к бормотанию и беседе с самим собой.
Когда мои собутыльники были в стадии веселого хвастовства, я уже был хорош и с тихим ужасом наблюдал, как наполняется очередной стакан. Следом следовала короткая команда: “Шиць санатошь”, что означало: будем здоровы! И содержимое очередного стакана куда-то исчезало. Периодически хозяин произносил по-русски “Извините!” и исчезал с пустой бутылкой в проеме погреба в прихожей. В это время мы с гостем оставались за столом и молча идиотски улыбались друг другу. С определенного момента выпивающие перешли на Вы, галантно произносили “Извините” друг другу и трусцой бегали за угол дома. Утром в географии сбегающей к Днестру улицы появился новый ручей. Так как мой организм не был приспособлен к непрерывной перегонке жидкости, я страдал от переполнения брюшины, а глаза мои стремились покинуть свои штатные места. Наконец, мое ангельское терпение лопнуло, я произнес пароль “извините!” и отправился в постель где-то около часу ночи.
Оставшиеся воодушевились полученной свободой и еще долго о чем-то возбужденно толковали. До моего дремлющего сознания доходили только эти бесконечные “шиць санатошь” и “извините”. Глубокой ночью гость, как ему, наверное, казалось, бесшумно покинул гостеприимный дом, рассыпаясь в комплиментах хозяину. Щелкнул запор двери, от ноги старика загремело ведро. Паулина возмущено что-то сказала о спящем в доме ребенке. И вдруг наш добрейший друг ответил жене грубым окриком какой-то молдавской дерзостью. Жена угрожающим тоном что-то ему пообещала. И все затихло.
А утром Евдоким, как говорится, сорвался со стапелей. Он бродил по дому, стараясь не встречаться взглядом со своими гостями, бормотал что-то про себя. Потом заходил на кухню и взрывался потоком обвинений в адрес своей супруги и с горячностью революционера Че Гевары провозглашал свободу поступать так, как он считает нужным. Создавалось впечатления, что под хмелем он вспоминал длинный перечень обид и оскорблений, нанесенных ему во все времена. Он страшно кому-то угрожал и кого-то проклинал. Наконец, после очередной осуждающей реплики своей жены он решительно сорвал с вешалки свое старое засаленное пальто и направился в сад. Там он расстелил его под старой яблоней и лег, продолжая свои тирады. Немедленно к нему присоединились его верные друзья и товарищи по угнетению: большой черный пес Цуркан и миниатюрная той же масти Мальва. Цуркан лег хозяину под живот, а Мальва пристроилась в ногах, положив на лапы свою симпатичную мордочку. Когда хозяин шевелился, Мальва озабоченно поднимала голову, смотрела в его сторону своими умными собачьими глазами и, убедившись, что он на месте клала голову на место. Когда же Евдоким начинал громко выкрикивать свои лозунги, Цуркан поднимался на тонких длинных лапах и звонко, вопросительно гавкал. Хозяин в ответ ругал его последними словами и приводил ему в пример терпеливую Мальву. Верные животные стойко несли свою службу до утра следующего дня. И за это время ни разу не притронулись к пище, заботливо поставленной хозяйкой. Их примеру следовал и хозяин.
Утром следующего дня пары улетучились, разум старика прояснился и, видно, включилась совесть, которая имеет привычку мучить. Мучил также больной желудок и старые кости. Кряхтя, Евдоким поднялся с земли, прикрикнул ласково на своих стражей, вытрусил свое пальто и направился, к нашей радости, в дом. Ни на кого не глядя, умылся и лег в постель.
Вечером мы уже ужинали в полном составе и тактично не вспоминали о случившемся.
В воскресенье мы возвращались домой, довольные отдыхом и слегка огорченные порушенной идиллией. На пристани нас провожала Паулина.
После того утекло много времени. Озабоченные проблемами своей молодой быстротекущей жизни мы каждый год собирались еще раз посетить наших уже совсем стариков, но так и не собрались.
А однажды осенью мы получили письмо, в котором нам сообщали, что дядя Евдоким трагически погиб.
Как оказалось, дядя погиб трагически и мученически.
В одну из суббот той осени тетка Паулина собралась в районный центр по богоугодным делам, которыми она увлеклась в последнее время. Возвратиться она планировала с первым автобусом на следующий воскресный день. Приготовила Евдокиму поесть на эти дни, поставила задачи по хозяйству и строго наказала не отлучаться из дому.
В субботу старик провозился целый день на винограднике и к вечеру вернулся в дом, собираясь поужинать. По-осеннему быстро темнело. В калитку кто-то настойчиво постучал:
- Дед, нам сказали, что у тебя лучшее в деревне вино!
У калитки стояли двое молодых мужчин, один высокий, темный и угрюмый, второй вертлявый и разговорчивый. По одежде, говору и повадкам угадывались горожане, скорее всего одесситы. Бдительность старика усыпили обычные поиски домашнего вина и, конечно, похвала. Он завел обычный для хозяина вина разговор: мол, сделал для себя вино, а теперь решил немного продать, – нужны деньги. Вино хорошее, не какой ни будь там гибрид и никакого сахару.
- Ну, вот и хорошо. Мы хотим взять побольше, поэтому налей нам, дед, пузырек на пробу.
Они нахально оттеснили хозяина и направились в дом. Уже почуяв недоброе, Евдоким, шаркая туфлями на босую ногу, поплелся за не прошеными гостями. Не ожидая приглашения, они уселись за стол, а он полез с бутылкой в подвал. Когда он вернулся с наполненной вином посудой, то услышал обрывки их спора между собой на фоне сплошного мата. Сомнений уже не было, что пришельцы уголовники. Чувствуя дрожь в ногах от ощущения безысходности в этой ситуации, старик робко присел на край кровати. Вертлявый налил вино в два стакана и сказал:
- Неси, дед, свой стакан, причастимся по случаю знакомства, или брезгуешь нами?
- Что вы, ребята, мне сейчас нельзя по здоровью.
- Пить, значит, нельзя, а бабку трогать можно? – насмешливо произнес вертлявый, и они оба осклабились страшной волчьей ухмылкой.
Покончив с первой бутылкой, они потребовали вторую, заверив старика, что за все хорошо заплатят. Собравши последние силы, Евдоким опустился в подвал, и пока набиралось вино, лихорадочно соображал, что же предпринять для своего спасения. Но рассудок отказывался работать.
Налив последнее вино в стаканы, темный пришелец мрачно изрек:
- Выпьем, керя, за успех дела и перестанем тянуть кота за хвост. А ты, дед, слухай внимательно. Говорят, у тебя припрятаны хорошие башли. Так вот. Или ты положишь их сейчас на стол, или мы тебя зажарим живьем. И не тяни, нам некогда.
- Что вы, хлопцы, какие деньги? Вот, за крышу нечем заплатить. То ж я в шутку спьяна говорил про деньги, – задыхаясь, еле слышно произнес Евдоким.
- Ну, а мы шутить не будем, – пьяным голосом взвизгнул вертлявый и достал из саквояжа электрический утюг, резиновую палку и веревку.
Понимая, что дело совсем худо, старик предпринял последнюю попытку:
- Хлопцы, приходите завтра. Приедет хозяйка, и мы, может, что-нибудь придумаем.
- Ты что, гад, совсем от страху не сечешь? Завтра тут и духу нашего вонючего не будет, – взревел темный. – Деньги на стол, падлюка!
Озверев, они долго пытали старика, но он впал в беспамятство и уже ничего не мог им ни сообщить, ни возразить. Уже в агонии, с обожженными ступнями, он обессилено сел на кровати, но, получив удар в грудь, запрокинулся и затих навеки.
В пьяной истерике бандиты перевернули весь дом вверх дном. Вспарывали подушки, громили мебель, растерзали икону, рассыпали по полу хозяйкины мешочки с крупой, сахаром и мукой. Напоследок бросили бутылку в электрический светильник.
Свершив свое черное дело, они выскользнули за калитку, и исчезли во тьме ночной.
По дороге старший сказал своему напарнику:
- Если завтра увидишь эту падлу, скажи ему, что я вырву ему язык. Видишь, примерещились этому козлу семнадцать тысяч!
На утро с первым автобусом возвратилась Паулина и заторопилась к своему дому. Что-то сердце у нее было не спокойно. И при виде открытой калитки и распахнутых дверей в дом тревожно заколотилось. А когда она увидела этот погром в доме и бездыханного Евдокима, заломила руки и с ужасом в глазах произнесла:
- Боже праведный, за что мне такое страшное наказание?
Потом она метнулась к полке, где громоздилась битая посуда. Невредимым остался только небольшой бутылек темного стекла с винтовой крышкой, в котором лежали запрятанные нею деньги. Отшатнувшись, она повернулась к мужу и запричитала:
- Что же ты наделал, старый дуралей, фантазер ты неисправимый. Вот где твои шуточки! Вот где твои семнадцать тысяч!
Задохнувшись от рыданий, она выскочила во двор и утробным воплем смертельно раненого зверя заголосила:
- Люди добрые, по-мо-гите!!!
Директор
На базе отдыха “Прибой”, где отдыхали трудящиеся металлургического комбината, в самом разгаре был пляжный сезон. Июльское солнце палило неимоверно и уже выжгло всю траву на полях и вдоль азовского побережья. Листву сохранили лишь чахлые акации, растущие по высокому берегу и недавно посаженные на территории базы. Внешний вид и архитектура базы были достаточно убогими и хорошо сочетались с унылым прибрежным ландшафтом. После завтрака все отдыхающие спасались от зноя у кромки воды, защищенной от дуновения ветра высоким обрывом. К обеду те, кому посчастливилось получить место в номере кирпичного здания, тянулись друг за дружкой в свои номера, чтобы переодеться и освежиться под краном. Те же, кому повезло в меньшей степени, шли прямо с пляжа в столовую, потому что их расположенные перед обрывом деревянные домики раскалились до крайнего предела. После обеда они снова пойдут к свежему дыханию моря или будут изнывать от перегрева на раскладушках у домика под сенью чахлых акаций.
Вечером все, независимо от своего социального статуса, разбредутся за пределы территории, кто в поселковое кино, кто на танцы, а в ком еще жив дух романтики, на берег моря любоваться фосфористирующими светляками или сполохами прожектора береговой охраны. При всей скромности условий и пейзажа никто не ропщет и не высказывает претензий. Где еще отдохнешь у моря, да еще с детьми? Скучает здесь и томится только молодежь. На пляже одно только и услышишь: передаваемую из уст в уста историю возникновения этого заводского курорта. Заслуга его рождения принадлежит директору комбината Ципко Льву Макаровичу. Как гласит легенда, это он, сидя рядом в Верховном Совете республики с хозяином этой земли местным председателем райсовета, договорился создать базу отдыха у теплого Азовского моря. Одна сторона обеспечивает территорию, другая – материалы и строительные работы. Цехи комбината по графику выделяли рабочую силу и все необходимое. А директор неукоснительно и жестко следил за выполнением задуманного. Это был впечатляющий пример соперничества нарождающейся инициативы местных хозяйственников, освобожденных от мелочной опеки сверху. Сам наш герой отдыхал и лечился в фешенебельных санаториях ЦК или Верховного Совета в Крыму в осенний бархатный сезон. Но по субботам наезжал в “Прибой” окунуться в море и заодно проконтролировать состояние дел.
Сегодня была такая суббота. В 9 утра он заехал на завод, заслушал доклад диспетчера о ходе производства, подписал срочные документы и отправился в своей черной служебной “Волге” за 200 километров к морю. База отдыха жила ожиданием хозяина. Повысил бдительность обслуживающий персонал. Несколько отдыхающих ответственных работников на всякий случай находились вблизи спуска на пляж. Те же, кто непосредственно был связан с директором по работе и не желал случайной встречи, расположились с семьей или товарищами по отдыху у самой стенки обрыва и углубились в чтение или игры. Наконец, те, которые надеялись невзначай столкнуться с нашим бывшим на слуху харизматичным руководителем, непринужденно прохаживались вдоль побережья. И вот, наверху появился директорский шофер и занял под акацией характерную для его профессии позу вынужденного безделья в ожидании. По пляжу пронеслось: “Директор приехал”. Переодевшись в персональном номере, в традиционных синих шерстяных плавках он спускался к берегу, коротко глядя перед собой в пространство и молодцевато выпрямляя свое уже не молодое тело. Зашел по щиколотку в воду, потоптался, краем глаза изучил окружающую обстановку и затем пружинистой походкой зашагал по кромке воды в сторону Косы Федотова. Вскоре его фигура скрылась за излучиной побережья. Знающие люди говорили, что его возвращения следует ожидать минут через тридцать. Это была процедура по укреплению сердечно-сосудистой системы, которая в те годы широко пропагандировалась средствами массовой информации. Через ожидаемый отрезок времени он появился на горизонте и, достигнув акватории пляжа, пошел по уплотненной волной песчаной кромке. При этом он уже доступным для общения взглядом искал среди лежащих и сидящих известных ему в лицо передовых рабочих. Желательно с женами и чадами. Обнаружив искомых, он останавливался, они поднимались ему навстречу. Против обыкновения он жал руку отдаленно известного ему работника и кивком головы приветствовал семью. Затем минуту – две шла стандартная беседа попечителя с присными, после чего он переходил к следующей группе. Коротко обменявшись приветствием со стерегущими выход с пляжа, он той же пружинистой походкой поднимался в гору и исчезал из поля зрения. После этого явления народу высокого руководителя пляж еще некоторое время пребывал в состоянии эмоционального стресса. Работники, которым не приходилось близко сталкиваться с директором в производственной обстановке, и их домашние были тронуты проявленным к ним вниманием. Те же, кому пришлось ощутить на себе твердую руку руководителя, смущенно отмалчивались.
Как это обычно бывает с харизматичными деятелями, о директоре комбината ходили легенды, слухи и домыслы. Он же был достойным представителем своей эпохи, порождением и олицетворением системы. Одним из краеугольных камней его мировоззрения был народ, его благополучие и возвышение. Но всю свою жизнь он стремился идти впереди этого народа, поучал его и жестко требовал высокой отдачи в работе. Каждый отдельно взятый представитель этого обожествляемого целого не представлял для него предмета поклонения. Он мог его испепелить своим уничтожающим взглядом, грубо унизить, сломать его судьбу. Все его подчиненные, сотрудники и просто прислуживающие были фигурами на шахматной доске, которых он передвигал или удалял с поля. И ни каких ни кому поблажек и послаблений. И ни каких друзей, любимчиков и приближенных. Всех стоящих перед ним он называл “товарищ”, а тех, кто занимал высокое место в иерархии, величал по имени отчеству. Поэтому, если вы привыкли к тому, что вы – Иван Сергеевич, и вдруг слышите: товарищ Иванов, то это предвещает плохие времена. В личной жизни директор был большим пуританином. Он абсолютно не пил, не курил, скептически – снисходительно смотрел на женщин. Скромен был в пище и одежде. Когда, будучи в министерстве, коллеги предлагали пойти пообедать в хороший ресторан, он говорил: мне разносолов не надо, мне важно, чтобы было горячее.
Но была у этого человека одна всеобъемлющая и всепоглощающая страсть – честолюбие в большом и малом. Достаточно было от высокого чиновника до последнего лицемера отметить вклад директора или его мудрое решение, чтобы душа его растаяла, гнев улетучился, и на лице появилась какая-то по-ребячески смущенная улыбка. Он обладал не обыкновенно виртуозным искусством обращать в свой адрес все, что делалось на предприятии нового, прогрессивного и удачного. При этом он намертво отсекал попытки примазаться к славе даже тех, кто имел основание ожидать признания, своим извечным: “Вот вы не догадаетесь взяться за дело, пока вам не подскажешь да не встряхнешь как следует”.
Иногда доходило до крайностей. Как-то директор проводил совещание с ночной сменой в доменном цехе. Доменщики за ночь набедокурили: допустили простои оборудования и потерю производства продукции. Из-за жаркой погоды и частых сбоев в работе оборудования люди были окончательно истощены и уже не воспринимали воспитательных пассажей руководства. Тогда директор неожиданно заявил:
- Я понимаю, как вам тяжело вручную работать у горна. А виноваты в этом наши инженеры, которые не хотят думать, как механизировать ваш тяжелый труд, сколько им не говори. Вот они сегодня здесь, полюбуйтесь на них!
От неожиданности присутствующие энтузиасты технического прогресса втянули головы в плечи и обескуражено молчали. Дело в том, что они уже нашли техническое решение и вместе с рабочими горели у горна, доводя это решение до его полного использования в производстве. Крепкие в теле горновые повернули свои запыленные и закопченные физиономии в сторону невинно пострадавших, лукаво и сочувственно улыбались, но не произнесли ни слова.
В течение длительного срока непререкаемый авторитет и всестороннюю поддержку директора со стороны самых высоких инстанций страны обеспечила его фанатичная преданность лозунгу партии: “Обеспечить рост производства на действующих площадях”. Другими словами, получить дополнительный продукт за счет увеличения эксплуатации человеческого фактора, не производя капитальных вложений.Оседлав этого политического скакуна, наш герой пришпорил его и, как говорится, погнал в алюр. Приняв предприятие после смерти предыдущего директора, он резко изменил стиль руководства, железной рукой искореняя “интеллигентские замашки”. В первый год своего руководства он сменил 37 из 48 руководителей цехов и подразделений завода. Беспощадной порке подвергались те, кто еще не осознал замыслов партии и правительства. Некоторых слабых духом прямо с оперативки забирала скорая помощь.
Панически обеспокоенные жены опальных руководителей обратились за помощью в обком партии. Их принял некий не назвавший себя инструктор и заверил, что их жалобы рассмотрены руководством, будут приняты определенные меры.
- Но, – добавил он, – прошу не забывать, что товарищ Ципко дает стране так необходимый ей металл.
Уверенный в себе и утвердившийся в своей вседозволенности директор смело вел доверенный ему комбинат от одной победы к другой, от одной награды к следующим. Но с каждым годом растет глухая отчужденность местных баронов, которые перед лицом этого глубоко знающего свое дело волевого человека чувствуют свою ущербность. Коллеги – руководители крупных производств и большие жизнелюбы сторонятся этого сухаря и отщепенца, в глубине души завидуют его блистательной карьере.
После заседания бюро обкома партии семерка вершителей судьбы большого города направляется в буфет. Наш директор чуть задерживается, пытаясь на ходу решить какой-то свой вопрос с первым секретарем. Затем озабоченный держит курс в буфет. Неформальный лидер семерки – директор крупного оборонного завода говорит вполголоса:
- Вот, уже идет наш монах. Давайте его пропустим вперед – ему всегда некогда.
Все услужливо предлагают директору пройти вперед. Нагнув голову, он идет к стойке, никого не благодарит, а что-то бормочет, что ему куда-то надо успеть. Он торопливо глотает свои бутерброды и запивает их крепким золотистым чаем с лимоном.
Все это время веселая компания солидных людей якобы обсуждает меню. Когда директор скрывается за дверью, они заказывают две бутылки водки “Кристалл”, горячую еду и с видом подшутивших над преподавателем студентов усаживаются за сдвинутыми двумя столами. ………………….
В восемь часов пятнадцать минут к подъезду управления комбинатом подкатывала черная “Волга”. Своей бодро походкой он преодолевал первые три ступени и по коридору отправлялся в свой кабинет, не замечая по пути подвернувшихся случайно служащих и тех, кто желал бы его поприветствовать персонально. Контора оживала. В соответствии с установленным регламентом спешили на доклад ответственные работники, озабоченно шагали приглашенные по необходимости. В одиннадцать директор отправлялся на осмотр производства. В час дня начинался селекторный рапорт. Вторая половина дня протекала по сценарию, который диктовала оперативная обстановка. В восемь часов вечера директор отбывал на отдых. Следом дружно разлетались руководители высшего звена.
По пятницам в десять утра начинался так называемый очный рапорт, на который прибывали начальники цехов и руководители основных структурных подразделений.
Наступает очередная пятница. Приемная полна энергичными, воодушевленными и озабоченными людьми. Все приветствуют всемогущих и приветливых секретарей директора и главного инженера. Нарочитая веселость этих людей выдает их внутреннее напряжение перед неизвестностью предстоящей экзекуции. По опыту они знают, что здесь рождественских подарков не бывает.
Ровно в десять секретарь открывает дверь и приглашает всех пройти в кабинет. После того, как дверь захлопнется, у опоздавших шансов нет. Их ожидает тяжелый разговор с директором на неделе.
Вошедшие занимают свои места согласно табели о рангах. За большим Т-образным столом садятся главный инженер, начальник производства, заместители директора по принадлежности и начальники основных цехов. Под стенкой по правую руку – вспомогательные производства, по левую – бухгалтерия, финансы, трудовики. На заднем плане под напольными часами расположились инженерные службы, проектанты, приглашенные. Рядом с директором на отдельных креслах сидят лидеры заводской партийной организации и профсоюзного комитета.
Было бы неверным предполагать, что директор был пропагандистом коммунистической идеологии. Просто он ее эффективно использовал в своих прагматичных честолюбивых целях и в своих попытках понудить людей сверх эффективно работать. Его безоткатное орудие действовало наверняка: решения партии и правительства – в жизнь! Даже на самом финише своей деятельности он мог тиранить своих обожаемых доменщиков:
- Вы что, вчера не слушали, что сказал товарищ Зайкин (имелся в виду новый секретарь ЦК Зайков)?
Или, чувствуя слабину в своей полемике с нарушителем технологии проката металла, обратиться к своему карманному секретарю парткома:
- Федор Иванович, вы слышали, что говорит этот бессовестный человек? Вызовите-ка его на партком да хорошо пропесочте, чтобы у него сознание проснулось!
Но такие приемы применялись только на людях, при большой аудитории присутствующих. В узком кругу он прекрасно обходился собственными гипнотическими способностями. В состоянии ярости он сверлил человека своим кинжальным жестоким взглядом плотоядного хищника, возвышал до громового звучания свой голос и использовал уничижительную риторику. И до этого уверенный в себе, образованный и компетентный в своем деле человек превращался ни во что. Потом эти люди не смогут объяснить, что же заставило их терять достоинство, самолюбие и волю к сопротивлению? Боязнь потерять работу, быть наказанным или потерять заработок? Скорее всего, ни первое, ни последнее. Человека сковывал непреодолимый страх от перспективы быть униженным и растоптанным на глазах сослуживцев. Такова технология угнетателей всех мастей: деморализовать, понудить и сделать человека счастливым, хочет он это или нет.
В этом мы имеем возможность лишний раз убедиться. …………………………………………….
В кабинете стоял сдержанный гул как в большом компьютерном зале. Истекала двадцатая минута, а директора не было. Это уже был экстраординарный случай, и на лицах главных организаторов появилась тень озабоченности. Наконец, дверь отворилась, и появился директор. Гул немедленно прекратился, и в воздухе повисла тишина ожидания. Шеф медленно снял свое громоздкое кепи, повесил на вешалку плащ и обычным движением пригладил прическу на своей большой как чугунок седеющей голове. Затем он сдержанным шагом прошел к себе за стол, сел и наклонил голову в глубокой задумчивости. Через какое-то время он переставил деревянный стакан с заточенными карандашами вправо, потом возвратил его на место. Следом он пододвинул к себе стопку брошюр, которыми не пользовался в последние пару лет, побыл в задумчивости и возвратил их на место. За всеми этими манипуляциями в полной тишине следили сорок пар глаз присутствующих в кабинете.
Наконец, он, не поднимая головы, произнес голосом, в котором уже звучала угроза:
-Товарищ Масоев!
- Я вас слушаю, – заискивающе и подобострастно произнес огромный с выпученными от напряжения глазами главный механик.
- Гм! Он меня слушает! Вы лучше скажите, почему не выполнили моего указания разобраться, по какой причине вторые сутки стоит кран-перегружатель?
- Лев Макарович, этим вопросом сейчас занимается мой заместитель Оливец, – сделал ход конем главный механик.
- Какой Оливец, – вспыхнул директор, который органически не выносил этого острого на язык хохла, – я вам лично поручил во всем разобраться и немедленно принять меры!
- Я не смог. Я болел, – обречено пролепетал попавший в западню механик.
- Вы его послушайте, – возмущенно апеллировал к аудитории директор. – Он, видите, болел!! Это вы у нас только с виду такой молодец. А если ткнуть кулаком ваш огромный живот, так он туда и провалится, потому что нутро у вас на поверку гнилое!
- Ну, что вы, Лев Макарович! Зачем же так, я человек, – позволил себе робко возмутиться представитель верхнего руководящего эшелона.
Шеф запнулся и брезгливо бросил:
- Сядьте уже и помолчите. Он, видите ли, обиделся.
После этой словесной перепалки директор заметно оживился. Сковавшее его внутреннее напряжение отступило. Желтая как пергамент кожа лица порозовела, вздувшаяся над переносицей вена уменьшилась и приобрела живой цвет. Порозовели ушные раковины. Мертвенная маска исчезла с лица человека. После небольшой паузы он бодро и, как казалось, миролюбиво сказал в пространство:
-Давайте дальше.
Изощренный в русской словесности руководитель производственного отдела голосом диктора с театра военных действий начал читать сводку за истекшую неделю. В тех местах, где говорилось о проблемах или упущениях конкретных исполнителей, он делал эффектную паузу, которая служила сигналом призвать к ответу провинившихся. В ходе своего выразительного чтения он уже дважды педалировал информацию о том, что план по производству гнутых профилей не выполнен и сорвана поставка сельскому хозяйству. Но директор не реагировал. Тогда он прервал доклад и вполголоса спросил:
- Лев Макарович, что будем сообщать партийным органам? С этим разбирался главный прокатчик, но решения не принял.
- Товарищ Титарчук, докладывайте, – поднял директор главного прокатчика, недавно назначенного на эту должность, после того, как он был освобожден от должности начальника этого самого не выполнившего план цеха гнутых профилей (в связи с достижением пенсионного возраста).
Мягкий по натуре и коммуникабельный Титарчук должен был докладывать впервые на этой должности по политически довольно щекотливому вопросу, по которому шла большая игра в верхних эшелонах власти. Он немного растерялся и пытался во всех подробностях доложить о развитии интриги. Директор его грубо прервал:
- Товарищ Титарчук, не морочьте мне голову и докладывайте по существу!
Прокатчик разволновался и начал в сокращенной форме повторять то, что он только что сказал. При этом от волнения его правая бровь предательски полезла на лоб.
-Что вы мне моргаете?–угрожающе возмутился директор. – Не моргать, а соображать надо!
Те, кто сидел ближе к директору, наперебой стали восклицать: “Это у него от волнения. Это нервный тик”. Когда шум утих, в некотором замешательстве директор произнес:
- Ладно, садитесь, товарищ главный прокатчик, и нервно бросил в сторону докладчика свое “давайте дальше”.
В процессе чтения общей недельной сводки выявилось еще несколько острых моментов, но директор пропускал их мимо ушей, оставляя разбор на потом, когда начнется персональный отчет руководителей подразделений.
Неудачный дебют выпал на долю первого персонального докладчика – начальника литейного производства, озорного окающего россиянина. Как он ни старался смягчить посадку, пришлось доложить, что производство по новой в мировой практике технологии форм для литья изложниц приостановлено из-за неработоспособности примененных дозирующих устройств.
- Мы уже предприняли все, что могли. Занимались также специалисты отдела главного механика.
- Да. – Торопливо включился в разговор главный механик. – Наши специалисты занимались и пришли к выводу, что эта конструкция дозаторов не работоспособна.
- Сядьте, товарищ Мысоев, – с досадой в голосе произнес директор, – сегодня от вас никакого проку. - Я найду на заводе людей, которые смогут решить эту проблему. Товарищ Сыропятов здесь?
- Здесь, здесь, – оживилась инженерная галерка. Молодой преуспевающий и честолюбивый руководитель службы механизации, больно уязвленный тем, что директор не видит его в упор, медленно встал и с деланным спокойствием произнес:
- Я здесь, Лев Макарович.
-Я вас прошу, подберите хороших специалистов и срочно займитесь этим делом. Если нужно, командируйте людей в Череповец.
Это был хороший шанс для молодых инженеров утвердиться перед лицом строгого руководителя. Дело в том, что череповецкие чертежи уже лежали на столе у руководителя службы, был готов собственный проект и кое-что в металле. Понимая пикантность ситуации, он не стал распространяться, принял поручение и даже повторно командировал конструктора, выдав ему дополнительное задание.
Спустя неделю начальник литейного производства в мажоре доложит, что проблема с дозаторами успешно решена. Его дополнять попытается главный механик. Директор прервет и посадит обоих:
- Товарищ Сыропятов, все работает нормально?
- Да, Лев Макарович, оборудование работает без сбоев.
- Ну, вот видите Анатолий Васильевич, а вы морочили мне голову – дозаторы не работоспособны!
Одним словом, воспитательная акция удалась.
Но, вернемся к событиям текущего директорского рапорта. Начальник производства проскочил по агломерационному и доменному производству и приближался к кульминационной точке дня – аварии в мартеновском цехе. Пониженным до трагичности голосом он сообщал, что на двенадцатой печи, на которой планировалось получить сверхплановый металл ко Дню металлургов, ночью прогорел и обвалился свод. Директор запрокинул голову и направил свой уничтожающий и испепеляющий взгляд на начальника мартеновского цеха:
- Ну-с, товарищ Бурский, доложите, зачем вы угробили печь?
Молодой рослый по столичному интеллигентный Бурский встал, как ученик потупил взор и начал невнятно говорить о том, что они в цехе пытаются разобраться в причинах аварии и возможности продолжить кампанию печи.
- Перестаньте паясничать! Вы что, не понимаете, какую гадость преподнесли своему заводу? Я вас спрашиваю: зачем вы угробили печь, – произнес он с особым остервенением.
Не теряя самообладания, провинившийся Бурский старается обойти острый, но риторический вопрос директора, и продолжает бормотать:
- Лев Макарович, мы будем стараться наверстать упущенное за счет других печей и одновременно спасать аварийную.
- Дома будете стараться! Я вас в последний раз спрашиваю: зачем вы угробили печь!
Он еще некоторое время уничтожающе смотрит на Бурского, затем, безнадежно махнув рукой, брезгливо бросает:
- Садитесь, с вас все равно, как с гуся вода.
Бурский сконфуженно присаживается и тут же спрашивает:
- Лев Макарович, можно я пойду в цех заниматься аварией?
-
Сидите, обойдутся без вас.
Все присутствующие на рапорте спокойно без обычного нервного напряжения воспринимают происходящее. Потому что уверены – дальше эмоций дело не пойдет. Уверен был и Бурский. У него в кармане уже был билет на Москву, где он должен будет по заданию директора добыть корректировку плана по выплавке металла через своего дядюшку, вершившего эти дела в ЦК.
После эмоционального всплеска директор позволил себе несколько расслабиться. Он откинулся на спинку кресла и рассеянно слушал продолжение доклада своего главного производственника, не реагируя на его фонетические подчеркивания. По всему было видно, что директорские мысли витают где-то далеко, на каких-то стратегически важных рубежах. Шеф производства закончил доклад и вопросительно посмотрел на директора.
- Иван Васильевич, вы хотите что-то добавить?
-Лев Макарович, я хотел бы уточнить, что мы будем сообщать партийным органам о поставке металла сельскому хозяйству?
Опытный в прошлом аппаратчик не хотел остаться крайним в довольно щекотливом вопросе и решил заручиться поручением директора. Директор, в свою очередь, не терпел, когда помощники пытались скрыться за его спиной. Глаза его гневно сузились, в них засверкала сталь.
- Товарищ Титарчук, доложите нам, как вы собираетесь выходить из этого позорного провала?
Ново испеченный главный прокатчик от неожиданности вздрогнул, поспешно взял свои бумаги, шагнул в сторону директорского стола, и, прежде чем он открыл рот, обе его брови предательски полезли на лоб. В глазах директора при этом вспыхнул огонь негодования, и он возмущенно зарокотал:
- Ну, вы только посмотрите! Он опять пытается мне моргать! Товарищ Тилимендик, – поднял он заместителя по кадрам, – подготовьте приказ об освобождении Титарчука от должности. Он мне будет еще моргать, – неслось во след основному раскату грома.
В понедельник добрейший Титарчук уже сидел в техническом отделе на месте куратора прокатных цехов и умиротворенно перебирал какие-то бумаги. А ровно через месяц он умер от инфаркта миокарда сердечной мышцы.
Хоронили бедного Титарчука из дому. Без выноса знамени из Дворца металлургов. Директор на похоронах не присутствовал. …………………………
Время неумолимо шло вперед. Также неумолимо приближалась пенсия. Менялись люди, росло их самосознание. И все труднее было их удерживать в узде авторитарного руководства.Хотя еще продолжались шумные трудовые рапорты к красным датам и мистификации с всесоюзными плавками дружбы в мартеновском цехе. Но все больше чувствовалось охлаждение людей к этим организованным сверху спектаклям. Расширялась пропасть между чаяниями образованной молодежи и тем, что им могли предложить. Время требовало новых подходов. А он, закаленный непрерывной борьбой за первенство и выживание, не чувствовал ни сил, ни вдохновения на новые битвы. Все чаще его мучила мысль: для чего, во имя чего потрачено столько сил и здоровья и вся эта беспокойная его жизнь. И он продолжал идти проторенной дорогой. Когда уже становилось не в моготу из-за непрерывных нападок и прямых провокаций местных властей, он снимал трубку и без церемоний с гневом и возмущением говорил секретарю украинского ЦК:
- Алексей Антонович, наши тут руководители города совсем потеряли голову. Из-за их инсинуаций я просто не могу работать.
Секретарь обещал принять меры. Местные партийные бонзы новой волны временно прекращали свои нападки. Но являлись на заводские многолюдные собрания и произносили пространные и цветистые речи о том, как надо правильно повышать эффективность социалистической экономики. И даже учили директора, как улучшить работу доменной печи. Осада была массированной и для окружающих достаточно прозрачной.
А тут еще повеяло холодным ветром перемен из столицы. Демагоги требовали выборности руководителей всех уровней. По городу гуляла легенда о том, что директор держит дома в сейфе золото и большую сумму денег. Все это было глупо и мерзко, но работало на чью-то нечистую руку. Те, кто был близок к заводу, уверенно знали, что у этого человека было два вожделения: 8 часов на сон и остальные на работу. Не одно поколение молодых помнило директора в традиционном сером костюме в полоску с золотыми знаками Героя и Лауреата.
Начиная очередную свою оперативку, директор с лукавой улыбкой спрашивал:
- Вы слышали, в городе говорят, что ваш директор держит в сейфе кучу золота?
И зал отвечал ему дружным смехом. ………………….
Те, кому не терпелось освободить директорское место, а среди таковых можно было заметить и его соратников, пробовали зайти с другого фланга. Они докучали ему разными запоздалыми знаками признания, в которых явно звучал мотив прощания. Однажды на очный рапорт прибыл руководитель областного научно-технического общества с поручением вручить директору диплом Заслуженного изобретателя (в связи с 60-летием). Обычно это делалось на многолюдных собраниях.
Посланец смущенно топтался перед сидящим в своем служебном кресле директором и, волнуясь и заикаясь, поздравлял его с высоким званием и желал ему счастья, здоровья, благополучного заслуженного отдыха. Директор терпеливо с выражением тонкого юмора на лице выслушал поздравительный спич и без воодушевления принял диплом. Затем он произнес:
- Ну, что ж, спасибо, я думаю, – мы с вами еще поработаем!
Присутствующие при этих словах понимающе заулыбались. А посланец, не подавши руки, устремился к выходу. ………………………….
Но, как говорится, сколько веревочке не виться, а конец будет.
Когда воинственные оппоненты безнадежно на время затихли, и все как будто вернулось в обычную колею, директор объявил, что он уходит в отставку.
Без промедления сдал свои дела и оказался один на один со своим одиночеством. Не имея хобби, хоть каких-то не связанных с работой увлечений, близких по духу друзей и товарищей, он испытывал болезненное состояние невесомости. Завод, много лет служивший ему убежищем, не испытывал больше потребности в общении. Во время традиционных прогулок по вечернему проспекту он предпринимал попытку общаться с недавними подчиненными, но они смущались и старались избежать встречи. Приходя в близкий ему доменный цех и общаясь с рядовыми работниками, он, как и раньше, пытался учить их уму-разуму. Они в ответ, завидя его, спасались бегством.
Его мощный мозг, привыкший к постоянной нагрузке и избытку информации, находился в состоянии, подобном кислородному голоданию. В этом состоянии не заставил себя ждать жестокий старческий маразм. В недавнем спокойный и внимательный к близким семьянин превратился в капризного тирана. Точку поставил инсульт. Хоронили бывшего директора из дворца металлургов, с выносом знамени завода. Свой последний приют он нашел на престижном Капустяном кладбище, куда простому человеку уже не попасть. Его могила стоит на склоне в первом ряду заслуженных людей города. Его завод поставил ему памятник. Отлитый из черного металла он по воле скульптора строго и сосредоточенно смотрит в пустое пространство.
Принявший эстафету его приемник, бывший работник министерства, – человек, способный выжить при любой политической системе. Он уверенно ведет вверенный ему корабль в опасных водах Саргассового моря рыночной экономики. Верный устоявшимся традициям он обновил руководящий состав и завесой умолчания изолировал себя от воспоминаний о своих предшественниках. Мы не какие-нибудь щепетильные иностранцы, чтобы загромождать вестибюли и офисы портретами первопроходцев, отцов-зачинателей дела. Мы любим писать историю с чистого листа! В цветнике у заводоуправления нашлось место только скульптуре бывшего советского наркома, однажды посетившего пуск завода. Несколько лет спустя после смерти директора решили повесить барельеф с его профилем на доме, где он постоянно жил. Ясным осенним днем у дома суетилась бригада монтажников, которая с помощью крана крепила барельеф над большой вывеской ГАСТРОНОМ.
За их работой следила небольшая группа прохожих.
Один из них спросил другого: “Кому эта честь?” На что другой ему ответил: “Не знаю. Наверное какой-нибудь знаменитый завмаг был. Высоко лепят, – не разберешь!”
ПОДАРКИ CУДЬБЫ
В средней школе заканчивались выпускные экзамены. В 10А классе сдавали последний экзамен по химии. Двери периодически отворялись, и в коридор выскакивал воодушевленный и радостный очередной претендент на долгожданный аттестат зрелости. Его шумно приветствовали собравшиеся болельщики, а он демонстрировал жест, который в экспрессии делает футболист, забивший последний решающий гол в матче за выход в Высшую лигу.
Ольга Пивоварова, лучшая ученица класса и любимица школы, вышла такая же счастливая и сияющая. Но в ее лучистых серо голубых глазах и сдержанных движениях можно было одновременно заметить легкую грусть по тому, что так счастливо завершается и что предвещает печальные разлуки и расставания. И что несет такую будоражащую молодое воображение неизвестность. У двери ее с нетерпением ожидал юноша приятной наружности и спортивного телосложения. Он учился в параллельном классе и свою экзаменационную сессию закончил днем раньше. Она весело показала ему свои растопыренные пять пальцев, и они, беззаботно о чем-то болтая, двинулись к выходу во двор, где уже шумело и волновалось море выпускников.
- Ну вот, Саша, мы свободны как птицы, – сказала она ему и мило прислонилась головкой к его плечу. В ответ он признательно сверкнул своими карими украинскими очами и быстрым движением послал ей воздушный поцелуй.
Они красиво дружили уже второй год и были предметом внимания сверстников, а также некоторых взрослых, которых судьба обделила радостями любви. В преддверие скорой разлуки их скрытые до поры чувства разгорались ярким доступным постороннему глазу пламенем. Наверное, это уже была та неповторимая, безоглядная и всепожирающая юношеская любовь, которой посвящены бесчисленные романы и поэтические восторги. Они достойно несли эстафету своих опоэтизированных предков. Но они уже не были теми наивно восторженными простаками, которые были не в состоянии осмыслить могучий зов природы и которые были готовы в порыве чувств пойти на суицид. Дети эпохи они к своим восемнадцати годам успели пройти школу воспитания чувств и развенчания заблуждений в отпущенном в свободное плавание телевидении и массовой литературе. И сохранить себя в океане сексуальной революции.
Закончив свои дела в школе, наши герои попытались навести ясность в своих ближайших планах. Саша сообщил, что военкомат дает ему направление в Военную академию связи. Если он получит обещанную медаль, то с поступлением не будет проблем.
- Я буду тебе часто писать, – заверил он.
- А я уже твердо решила – остаюсь дома. Мама часто болеет, и вообще ей скоро на пенсию. Папу мучает радикулит. Было бы не честно с моей стороны оставить их одних. Они всю жизнь носились со мной и баловали меня. Иногда мне кажется, что они пронесли меня по жизни как сосуд на протянутых руках, из которого боятся пролить хотя бы каплю. Ты же знаешь – мои родители простые люди. Но меня никогда не покидало ощущение, что в нашем доме живет какая-то тайна, как в каком-то фамильном замке. Иногда родители обмениваются многозначительными взглядами, которые не ускользают от моего внимания. Такая вот мистика! Я думаю, что это может быть связано с тем, что я единственный в семье ребенок. Как я знаю, людей в этом случае преследует тревога от одной мысли, что его можно потерять. Вот и сейчас мама потеряла покой, в чем я буду на выпускном вечере? А дядя Паша, мой крестный, привез из Киева для меня модерновые итальянские туфли с золотыми вензелями. Тебе, наверное, понравятся. А папа уже давно болеет идеей купить мне пианино, когда поступлю. Но это будет позже, после того, как он получит свою долю от продажи бабушкиного дома. Видишь, какие они одержимые добротой люди?
- Да, ты права. А мои предки тоже ничего.
Смутившись, он неловко приблизился к ней и достал из кармана маленькую изящную коробочку.
- Это тебе подарок от нашей семьи. Я думал вручить тебе в день рождения. Но мама считает, что это лучше сделать перед выпускным вечером: как подарок и как награду за твои большие успехи в учебе. И, кстати, будет что надеть на вечер. Это наша фамильная вещь, в наследство от бабушки. Она, как и ты, родилась в июне под знаком Близнецов.
Они открыли коробочку и извлекли из нее золотую цепочку тонкой работы, к которой было прикреплено миниатюрное сердечко с номограммой знака Зодиака. Как во сне она примерила подарок и потрясенная до глубины души смогла только выдохнуть: “Спасибо тебе.” ……………………
.
На выпускном вечере они были неотразимы. Миловидная Оля в немыслимо красивом изящном платье, в туфлях на высоком каблуке с золотыми застежками светилась каким-то негасимым внутренним светом. За ней неотступно шагал возмужавший и повзрослевший в своем темном костюме при галстуке темноволосый Саша. Объединившаяся команда их родителей со слезами умиления провожала своих так быстро выросших детей. Другие, дети которых еще не имели достойной пары, со скрытой завистью поглядывали в их сторону. Дети двух объединившихся выпускных классов чувствовали себя расковано, остроумно шутили и резвились как в добрые детсадовские времена. И не обращали внимания на заторможенные лица некоторых умудренных жизнью присутствующих.
А учителя, видно было по всему, вспомнили свою студенческую молодость.
Верный паж нашей юной девы Саша тактично давал ей свободу, удалялся в гущу своих одноклассников, танцевал с девочками и даже отважился пригласить на танец молодую и романтичную учительницу языка и литературы. Потом он как сказочный эльф перелетал на другую половину зала и кружился в вальсе со своей возлюбленной. Она великолепно чувствовала музыку танца и казалась невесомой в сильных руках ее спортивного партнера. В общей сутолоке танцующих их иногда подталкивали. Тогда он крепче прижимал ее тело к себе, а она на мгновение замирала от счастья. Затем они как бы извинительно заглядывали в глаза друг друга: мол, ничего не поделаешь – толкают.
В перерыве между танцами Оля вдохновенно играла на школьном рояле полонез Огиньского. Саша стоял сбоку, неотрывно смотрел на порхающие руки исполнительницы и таял как свечка. Зал затих и затем взорвался аплодисментами.
После окончания школьного вечера родители, уставшие от избытка впечатлений, потянулись по домам. А шумная орава выпускников прошла по городу и спустилась на берег Днепра встречать рассвет. Здесь они рассредоточились на группки и пары и позволяли себе все, что приходило в хмельную от свободы голову.
Оля и Саша уединились в беседке и до изнеможения долго и горячо целовались. Ее озябшие от утренней прохлады руки он согревал своим дыханием. Когда заалел восток, и показалась красная горбушка солнца, она дернула его за рукав и сказала:
- Мой мальчик, нам пора уже идти домой. Представляешь, я никогда не пробовала приходить домой после трех часов ночи! ………………………..
На следующий день они, не выспавшиеся и усталые, группами бродили по городу, ребята изощрялись в сатире и юморе, и, в общем, веселились, как могли. Ольгу долгое время сопровождала ее одноклассница Любаша, с которой они были в отношениях, близких к дружеским. Наконец, та вполголоса, но так, чтобы было слышно другим, сказала:
- Олька, отошли ты на время куда ни будь своего охранника души, на прощание поговорить хочу с тобой.
Оля повернулась к “охраннику”, он сказал “понял” и перешел в другую группу гуляющих.
- Зайдем в кафе, заедим по мороженному.
По сосредоточенному и напряженному ее лицу, явно было видно, что разговор будет серьезный. Оля ожидала, что это будет обычный разговор о том, что кто-то обделенный судьбой, угрожает прыгнуть в воду с арочного моста. Но тема оказалась на редкость неординарной.
- Дело в том, Оля, что моего отца переводят на работу в область, и наша семья туда переезжает. Я, как ты знаешь, еду в Одессу в политехнический. Так что, может случиться, скоро не увидимся. Уже почти год я мучаюсь в сомнениях. И вот сегодня окончательно решила рассказать тебе все, как есть. Пусть лучше сделаю это я, чем по чьей-то злой воле это известие неожиданно свалится на твою голову. Где-то зимой прошлого года мои предки пришли поздно с какого-то гуляния хорошо согретые. Они, как им казалось, бесшумно разделись и улеглись в постель, громким шепотом продолжая начатый разговор. Мать спрашивала отца: “Ты обратил внимание на того стареющего красавца, который так замечательно играл на аккордеоне довоенные вещи?” Очевидно, уязвленный тем, что существует еще один стареющий красавец, кроме него, отец помолчал и затем сказал: “Этот стареющий красавец – отставной капитан Зеленин Павел Васильевич. Как его в шутку называют в редакции, ЖОРА – жертва одностороннего разоружения армии. Этот капитан был в центре удивительных событий, происшедших восемнадцать лет тому назад в нашем городе. Помнишь, я вел это нашумевшее дело и знакомился со всеми его участниками? Этот бравый капитан извлек из дерьма в нужнике брошенного туда новорожденного младенца. Младенец выжил. И пока наши выдающиеся правозащитники искали автора преступления и рожали юридические обоснования, младенец окреп, подрос и был взят добрыми людьми на воспитание. А преступная мать, которую мы разыскали, слегла в районную больницу и умерла от заражения крови. На том дело было закрыто. А девочка с такой необычной судьбой стала сегодня впечатляющей красавицей, которая учится сейчас в одном классе с нашей Любашей.
Потрясенная рассказом, с расширенными от ужаса прекрасными своими глазами, Ольга слушала рассказ подруги, не смея вставить слово или вопрос. А та, уже пробовавшая себя в прозе, живописала подробности события.
Мы не станем излагать эти, угнетающие рассудок, подробности, а лишь проследим за ходом развития событий. ……………………………………..
Отставной капитан Зеленин бодро шагал по дороге, ведущей в город от пригородного дачного садоводства “Ветеран”. Перед тем, как повернуть направо, он заметил впереди группу женщин с сапками в руках, которые жестами призывали быстро двигаться к ним. Они суетились у дачного деревянного туалета и своими сапками пытались что-то извлечь из ямы с нечистотами. Высокая видная молодица бросилась ему навстречу и сбивчиво начала объяснять:
- Оце Насте заприспичило, она зашла в уборную, а там, в яме, барахтается малое дитя!
Он решительно отстранил женщин, зашел в туалет и в яме с нечистотами увидел крохотного ребенка, который, удерживаясь на подсохшей поверхности, сучил ручонками и беззвучно плакал.
- Ну-ка, бабоньки, три шага назад и не поворачиваться, пока не будет команды!
Руками вырвал деревянный настил и выбросил наружу. Затем быстро по-солдатски разделся догола, опустился в зловонную яму, подхватил ребенка под попку двумя руками и призвал на помощь перепуганных женщин.
- Быстро работайте, – заорал он неистово и зло! – Вызывайте скорую!
Но они уже сориентировались сами, и длинноногая Настя, которой так своевременно заприспичило, во весь опор, по-женски выбрасывая ноги в стороны, мчалась в сторожку, где был телефон. Пока ребенка вытирали и укутывали в женские платки, примчалась скорая помощь. Прибывшая сестра без лишних расспросов приняла малютку, села в машину и сказала шоферу:
- Вася, жми в объезд, как только можешь быстро.
Вася умел ездить быстро, и через считанные минуты над малюткой уже колдовали в реанимации. Казалось, сам Бог взял под опеку эту блестящую операцию!
Тем временем наш не брезгливый герой выбрался из ямы и предстал перед дамами во всем своем первозданном виде. Запыхавшаяся от быстрой пробежки Настя с религиозным экстазом и восхищением смотрела в глаза представшему перед ней архангелу Михаилу и речитативом молилась:
- Спасибо Вам, мужчина! Вы не беспокойтесь, мы вас обмоем, как следует.
- Да я и сам отмоюсь, – сказал он, повеселев. – Если вода будет. А вот запах, видать, будет меня сопровождать до гробовой доски.
Он закрыл свою наготу, удерживая перед собой брюки, как тореадор держит свою бандельеру. Женщины выстроились впереди со своими сапками. И в таком порядке эта живописная группа двинулась по полю в направлении крайнего дома, в котором предположительно была горячая вода.
А в отделении роддома, потрясенного случившимся, разворачивалась настоящая битва за жизнь малютки. Каждый приходящий на смену первым делом спрашивал: “Как там наша Света?” Когда же миновала угроза жизни с легкой руки шофера скорой шутили: “Как там наша Света с того света?” В период реанимации дежурили возле малютки, потом добывали молоко у рожениц, спорили о преимуществах импортных питательных смесей. Девочка окрепла, хорошо набирала вес, улыбалась и, наконец, к всеобщему восторгу начала узнавать своих спасителей.
Пришло время думать, как быть дальше? О своем желании взять себе девочку заявили три сотрудницы. Их пригласила заведующая отделением и сказала следующее:
- Девочки, я восхищена вашим решением. Но будет справедливо отдать предпочтение нашей старшей сестре Вере Николаевне, которая впереди нас всех бросилась спасать ребенка, и привязалась к нему всей душой.
Сотрудницы кроме всего прочего знали о том, что в далекой молодости их Вера потеряла ребенка вскоре после рождения. Поэтому они глубоко вздохнули и приняли предложение.
Так наша маленькая Света стала Ольгой Борисовной Пивоваровой. В заботах прошел год, и теплым ясным июньским днем девочку крестили в церкви. Крестными отцом и матерью стали Павел Васильевич и его жена. В общих заботах две семьи очень сдружились или, точнее, породнились. И всеми силами стремились сохранить тайну истинного происхождения ребенка. Девочка хорошо росла, радовала своей любовью к приемным родителям, острым умом, рано проснувшейся тягой к музыке. Хорошо училась в школе и пользовалась авторитетом в коллективе.
И вот грянул гром. Раскрылась тайна. Судьба, так долго благосклонная к своей любимице, взяла антракт.
Покинув кафе и простившись со своей подругой, Оля сообщила, что ей нездоровится, и отправилась домой. Весь следующий день она не выходила из спальни и делала вид, что занята чтением.
Ее мысли постоянно возвращались к событиям прошлого, наворачивались слезы, и она лихорадочно молилась:
- Боже, сделай так, чтобы об этом больше никто не узнал!
Она с ужасом думала о том, что они когда-нибудь поженятся, и она должна будет рассказать ему всю эту жуткую историю. И все ее существо протестовало:
-
Нет! Никогда и ни за что!
ВЕРООТСТУПНИК
Успешный шеф большого инженерного коллектива на металлургическом комбинате Вадим Нисский возвращался из столицы, где он участвовал в очередном съезде общества “Знание” в качестве делегата от своей областной организации. На следующее утро после завершения съезда он провел небольшую деловую встречу и не стал, как обычно при командировках в столицу, ходить по магазинам. Пообедал в ресторане гостиницы “Москва”, купил своим домашним богатый чешский шоколадный набор и переполненный впечатлениями состоявшегося мероприятия отправился на Курский вокзал.
В купе южного скорого поезда уже сидел один из попутчиков. Это был солидный мужчина достаточно зрелого возраста. Он был одет в серый в широкую полоску явно впервые надетый костюм с подобранным в тон галстуком. Верхняя пуговица приглушенно светлой рубашки была расстегнута, галстук слегка отпущен, что свидетельствовало о том, что его владелец позволил себе чуть расслабиться. Слегка аскетичное интеллигентное его лицо было неподвижно, взгляд серых выразительных глаз сфокусирован в пространстве на коротком расстоянии. Все говорило о том, что этот человек глубоко сосредоточен на своих каких-то очень важных для него мыслях. В ответ на приветствие он бросил мягкий приветливый взгляд в сторону вошедшего, поздоровался и снова впал в свою глубокую задумчивость.
Наш делегат был обрадован таким ходом событий. Ему сейчас крайне была необходима спокойная и непринужденная обстановка, чтобы выстроить в ряд и осмыслить тот непрерывный поток событий и взлетов, которые властно и непредсказуемо формировали его служебную и общественную карьеру. Про себя он решил, что уступит своему старшему по возрасту попутчику место на нижней полке. В его частых служебных поездках этот жест уже вошел в привычку. Для начала он поставил свой объемистый кейс и полиэтиленовый пакет с продуктами на вторую полку. Эти красочные пакеты в то время начинали свое победное шествие с московских международных выставок.
Снявши верхнюю одежду, пиджак и галстук, он присел рядом с попутчиком и, задумчиво покачивая ногой в добротном югославском полуботинке, пытался мысленно восстановить картину событий последних месяцев его еще достаточно молодой быстротекущей жизни. Но его мысли упорно возвращались к утреннему визиту к председателю союзного общества “Знание”, видному академику специалисту в области механики и автору капитальных трудов в этой области. Визит оставил чувство глубокой неудовлетворенности и болезненного ощущения в той части самосознания, которая ведает самолюбием. Дело в том, что делегату от заводской организации общества известного всей стране металлургического комбината было поручено вручить председателю всесоюзного общества выполненный местными умельцами сувенир, отражающий достижения заводской науки в освоении производства отечественного нержавеющего полированного листа сверхвысокой чистоты обработки. Прилагаемый красочный проспект повествовал, что принципиально новая высокоэффективная технология есть результат материализации знаний заводских инженеров, в результате чего удовлетворяется потребность оборонной электроники. Страна в результате получает значительную выгоду за счет отказа закупок полированных пластин за рубежом и экономии валюты. Посылая эту информацию во всесоюзное вместилище знаний, руководители комбината стремились дать огласку своему достижению, и полагали, что эта работа станет иллюстрацией того, как материализуются на практике передовые технические идеи.
Полпреда заводской науки согласился принять глава всех знатоков союза именитый академик. С утра он находился в своем небольшом и скромно обставленном кабинете Председателя всесоюзного общества в Политехническом музее. Вадим Нисский прибыл к назначенному часу, представился, доложил о цели своего визита и поставил на край стола свой драгоценный сувенир. Академик выглядел великолепно. В своем безукоризненно сшитом голубовато сером костюме, белоснежной рубашке с изысканным красивым галстуком и копной серебристых волос над ухоженным загорелым лицом он источал бесконечную беззаботностость, жизнелюбие и готовность уделить пришедшему несколько минут своего драгоценного времени. Он скользнул мимолетным, лишенным особой заинтересованности взглядом на предложенные его вниманию предметы, улыбаясь, посмотрел на своего молодого визави и произнес:
-Так, так. Это очень хорошо, что вы решили такую сложную проблему. У вас есть еще какие-то вопросы ко мне?
От неожиданности посланник периферийного научно-технического прогресса потерял на минуту дар речи. Он собирался сообщить академику, что для решения упомянутой проблемы была создана комплексная творческая группа специалистов, которые, кстати, являются активными функционерами секции научно технической пропаганды. А также, что эта работа удостоена Государственной премии Украины. Была у него также потаенная мысль при благоприятной обстановке поделиться с корифеем механики собственными находками в объяснении природы ударных взаимодействий. Но вместо всего этого он сказал:
-Других вопросов у меня нет. Я бы хотел выполнить поручение моего коллектива и передать в экспозицию к съезду общества “Знание” наш экспонат.
-Хорошо. Оставьте это у меня.
И вот теперь, сидя в уютном купе скорого поезда, покачивая ногой и настраиваясь на беззаботную дальнюю дорогу, молодой функционер общества по распространению знаний старался привести в равновесие свое самосознание:
-Черт побери! Дались они им, ваши открытия и изобретения, когда они и без вас неплохо здесь устроились!
В эту минуту прозрения, предшествующую отправлению поезда, в коридоре раздался шум, и в купе, продолжая оживленную беседу, вошли два ожидаемых пассажира. Это были члены областной делегации на съезде, знакомые Вадиму по общественной работе. Один работал заведующим отделом пропаганды и агитации обкома партии, второй – руководителем лекторской группы обкома. Оба – высокие отставные армейские чины, оба высоко эрудированные и в силу своей прошлой работы хорошо осведомленные о расстановке политических сил в верхах.
Отдышавшись, они с видом бывалых в дороге людей разместили в купе свое имущество, сложили на столике пакеты со съестными припасами, как бы не замечая присутствия остальных. Затем они переоблачились в традиционные для советских вояджеров спортивные костюмы и домашние тапочки. Удовлетворенные содеянным, уселись на своей стороне, помолчали, глядя перед собой, и поинтересовались:
-Товарищ тоже едет до Запорожья?
-Да, я до Запорожья. Зовут меня Константин Петрович.
-Меня зовут Иван Ильич, – представился завотделом, – а коллега Сергей Васильевич. Подозреваем, что молодой человек тоже наш земляк. Так что провидение дарит нам спокойную ночь путешествия.
После знакомства обстановка в купе несколько потеплела, но обычного для дальней дороги единения вокруг общей беседы не произошло. Константин Петрович по-прежнему сидел, задумавшись, время от времени менял позу и озабоченно поправлял свою седеющую прическу. Коллеги – идеологи придвинулись друг другу и вполголоса продолжили прерванную благоустройством беседу. Они подробно обсуждали трудности, которые возникли в проведении идеологического воспитания в связи с развенчанием героического ореола вождей, с проникновением враждебной идеологии, c дилетантизмом людей в центральном аппарате. Говорили о негативных последствиях прогресса средств массовой информации, которые вынесли на общее обозрение грехи и прегрешения власть имущих. Смеялись над благоглупостями, которые городили партийные бонзы.
-Вспомните это глубокомысленное “экономика должна быть экономной”. Как до этого не додумались Карл Маркс и Адам Смит? – сокрушался Сергей Васильевич.
-А возьмите это “новое мышление” и ускорение на фоне перестройки! Уму не постижимо! Мышление как таковое не может быть ни новым, ни старым. Оно всегда субъективно и определяется тем, что человек видит и слышит. Другое дело, что его можно деформировать направленной и злонамеренной манипуляцией сознанием людей. Великое дело – вера в идеалы. Только она может обеспечить резонанс мыслей больших масс людей. Вера в собственное достоинство и в собственные возможности у нас окончательно разрушена. А американская мечта для нас далека, потому что нет у нас ковбоев. – Резюмировал Иван Ильич.
После небольшой паузы Иван Ильич продолжил беседу.
-Знаете, наблюдая всю эту нашу ужасную неразбериху, этот политический Содом, я решил еще раз с позиций современности просмотреть собрание сочинений Ленина. И обнаружил одну интересную вещь: во всех собраниях сочинений, которые имеются в нашей библиотеке, отсутствует тридцать пятый том. Как оказалось, он был опубликован в последний раз в собрании, изданном в тридцать восьмом году. В этом томе собраны стенограммы заседаний Совнаркома, которые вел Ленин. Сплошной крик, ругань, матерные выражения, хула советской бюрократии, дискредитирующей своими действиями народовластие. Диву даешься, как мог этот интеллигентный высокообразованный человек дойти до такой площадной брани и грубости по отношению к своим соратникам. Видно, проще поднять наэлектризованную массу на штурм цитаделей, чем заставить людей целенаправленно и продуктивно работать. Все эти угрозы, призывы жесточайше наказать нерадивых, расстрелять и даже на площадях повесить мерзавцев – не больше как фронда, крик отчаяния от не подъемности поставленной задачи. Объективности ради следует сказать, что эти угрозы не воспринимались буквально, и нет ни одного смертного приговора соратникам с подписью вождя.
-Да-а, – задумчиво протянул Сергей Васильевич, – не в пример некоторым иным. Был я месяц назад в Киеве на большом совещании работников идеологического фронта, которое проводил наш вновь назначенный главный идеолог. Барские манеры, высокомерный тон, грубое одергивание выступающих. Просто владыка в галифе, ей богу!
Заворожено прислушивающийся к этому разговору старейшин молодой делегат встрепенулся. Два дня назад он наблюдал этого “владыку в галифе”, который возглавлял киевскую делегацию на съезде. После вечернего заседания съезда республиканское правление общества давало ужин украинской делегации в ресторане гостиницы проживания. Вдоль стен ресторана были составлены столики для каждой областной организации, а в центре находился большой банкетный стол, где размещалась многочисленная столичная делегация.
Делегаты веселой гурьбой расселись по своим столам, официанты споро разносили горячие блюда, организаторы региональных делегаций суетились у своих портфелей, добывая бутылки местных шедевров алкогольного искусства. На столичном столе были выставлены заранее и легально красовались бутылки коньяка армянского разлива. Когда в зале уже кипела жизнь и радость насыщения, за руководящим столом шла сдержанная беседа. Несколько мест в голове стола пустовали – ожидался приход хозяев торжества. И вот они, наконец, появились на ступеньках. Впереди с достоинством в движениях шагал высокий с орлиным профилем мужчина, рядом столь же независимо вышагивала рослая и несколько раздавшаяся с годами женщина. Оба были во всем черном, и даже волосы у них были вороньего крыла. Супруги сели в торце стола, сопровождавшие по бокам. Засуетились разливающие. Хозяин деловито произнес короткий тост. Через очень короткое время прибывшие поднялись и, не прощаясь, направились к выходу. За ними потянулись еще несколько человек из-за стола. Оставшиеся за столом после некоторого замешательства зашумели, задвигались и начали поспешно доедать и допивать все, что было на столе. Весь этот спектакль, наблюдаемый со стороны, оставлял неприятный привкус.
Обостренный критический взгляд молодого функционера на массу фактов и деталей, вызывал протест и неприятие со стороны его еще не замутненного идеализированного мироощущения. Присутствие в зале высших партийных деятелей, известных ученых и авторов книг, представителей космической отрасли в воображении связывалось с необходимостью высокой организации, глубокого содержания мероприятий, накала духовного общения людей. Между тем помпезное представление, именуемое Всесоюзным съездом, плавно катилось по рельсам заорганизованного формального действа, в котором полутора тысячам занятых делом людей отводилась роль бездумных статистов. Организаторы не сочли нужным обеспечить этих людей печатной и другой информацией, которая им помогла бы почувствовать себя непосредственными участниками и творцами планируемых действий и решений. Поэтому, имея на руках только программу заседаний, безликая толпа заполняла исторический зал Кремлевского дворца, где работал Верховный Совет, размещалась на маркированных по регионам местах и в течение всего светового дня выслушивала доклады и выступления. Эти чтения заготовленных текстов отличались минимумом полезной информации и максимумом словосочетаний. И лишь однажды по залу прокатилось всеобщее оживление. Над трибуной возвышался большого роста ядерный академик, блистая свежевыбритым яйцевидным черепом. Удручено зачитывал он заготовленный ему текст, потом отвлекся и понес от себя какую-то околесицу. Заметив оживление в зале, добродушно улыбнулся, и сказал:
-
Видно я уже сильно заболтался. Извините.
Затем он пожелал больших достижений всем несущим знания и интересного время провождения в столице. Зал ответил ему благодарными аплодисментами.
Выступления зарубежных гостей съезда отличались изыскано высоким стилем и эмоциональной окраской. Все говорили о том, как высоко оценивается в их странах сотрудничество с нашими несущими знания структурами. Но никто не раскрывал содержания этого сотрудничества.
В своем блокноте делегата Вадим аккуратно записывал имена и высокие титулы выступавших. Но, если бы его спросили, в чем была квинтэссенция выступления каждого, он бы не смог ответить. По окончанию утреннего заседания был объявлен перерыв на обед. В поток делегатов, направляющихся в гардероб, вливалась вереница почтенных людей, выходивших из боковых дверей президиума. Неторопливо шли отечественные нобелевские лауреаты, академики, известные писатели, участники космической эпопеи. И в эти минуты он ощутил, что имеет счастье быть свидетелем чего-то невообразимо значительного, и одновременно почувствовал себя песчинкой в этом океане значительности, почета и славы. Впереди поперек фойе медленно шагал статный и крепко сложенный генерал Каманин, командир отряда космонавтов. За ним, в затылок, выстроилась шеренга молодых делегатов, в основном женщин, c раскрытыми делегатскими блокнотами. С рассеянным видом генерал через плечо принимал очередной блокнот, ставил свой автограф и тем же путем, не глядя, возвращал блокнот подателю.
После начала вечернего заседания, в тот момент, когда зачитывал приветствие съезду посланник далекого Вьетнама, боковая дверь в президиуме отворилась, и к верхнему свободному ряду кресел направились два известных по телепередачам секретаря центрального комитета партии. Один из них, Зимянин, держал в руках папку, что наглядно свидетельствовало об их миссии. Присев, они немедленно продолжили какой-то явно нелицеприятный разговор. При этом Зимянин отстаивал свою точку зрения раздраженно, подкрепляя сказанное красноречивыми для внешнего наблюдателя жестами. Так они беседовали минут тридцать, абсолютно не внимая того, что звучало в зале. Наконец, ведущий объявил, что слово для зачтения приветствия Центрального Комитета предоставляется секретарю ЦК товарищу Зимянину. Прервав беседу на полуслове, тот энергично поднялся, прошел на трибуну и торжественно нараспев зачитал стандартный текст. Приняв вежливые рукоплескания делегатов, отправился на место и немедленно возобновил свою дискуссию с коллегой. Не обращая внимания на звучащие в зале бесконфликтные прения, они еще около часа продолжали свою явно проблемную и немаловажную для судеб страны беседу. Потом, во время выступления очередного докладчика, энергично поднялись и скрылись за пределы видимости.
Так, раскачиваясь в такт с набравшим скорость вагоном, под мерный перестук колес и тихую беседу двух соратников выстраивал в ряд воспоминания о недавних событиях человек, жизнь которого бежала в том же ритме. Рядом с ним, упершись руками в вагонный столик, в застывшей позе сидел повидавший много в этой жизни попутчик. Весь его облик говорил о том, что мысли его сейчас витают где-то очень далеко. Осторожно постучала в дверь проводница и предложила чай и печенье. Обитатели купе оживились и консолидировались на насущном предмете. Соратники достали “мерзавчик” водки и исполнили традиционный для путников ритуал “для аппетита”. Воодушевившись, Сергей Васильевич разговорил компанию. В ходе беседы сбросивший свое оцепенение и потеплевший душою Константин Петрович сказал:
-Уважаемые мои сотоварищи, имея уши, я невольно стал свидетелем ваших откровений и сомнений в святости ваших вождей и кумиров. Должен вам признаться, что я тоже принадлежу к разряду людей, глубоко усомнившихся в собственной вере. Видно, самому провидению угодно было собрать нас в одном купе. Дело в том, что я в течение более тридцати лет служил верой и правдой христианскому вероисповеданию. И достиг высокого положения в церковной иерархии, так и в приобретении ученых теологических степеней. А сегодня я возвращаюсь из Московского Епархиального Управления, где я отрекся от сана и званий по принципиальным соображениям, и теперь возвращаюсь к жизни скромного мирянина.
В глазах Ивана Ильича вспыхнуло пламя азартного охотника. Он пригнулся в сторону рассказчика и голосом глубокого проникновения произнес:
-Дорогой Константин Петрович! Затронутая вами тема чрезвычайно интересна и деликатна, чтобы ее обсуждать здесь и сейчас. Давайте ее продолжим по приезду в наш город.
Утром поезд прибыл на запорожский вокзал. Попутчики тепло прощались друг с другом. Прощаясь, Иван Ильич произнес:
-Уважаемый Константин Петрович, завтра после десяти я вас ожидаю у себя в кабинете на Октябрьской площади.
Вернувшись на предприятие, Вадим окунулся в пучину накопившихся за неделю неотложных дел, еще некоторое время оставаясь под впечатлением московских событий. Через неделю ему позвонила ответственный секретарь заводского общества и передала указание секретаря по идеологии парткома Нины Ивановны, передать в партком все документы съезда и личные аксессуары: удостоверение и блокнот делегата с автографом космонавта. Все это необходимо для экспозиции открывающегося музея истории завода.
Через пару дней, находясь по служебным делам в зале готового к открытию музея, он не без некоторого тщеславия созерцал разложенные на стеллаже материалы съезда и в другом месте свою большую фотографию в составе творческой группы изобретателей. Это были разработчики оборудования для освоения новейшей технологи литья, удостоенные специальной премии, учрежденной по случаю юбилея завода.
Но после официального открытия музея обнаружилось, что оба эти экспоната в экспозиции отсутствуют. Как объяснила ему помощница, их и еще несколько других при предварительном просмотре распорядилась изъять вездесущая Нина Ивановна, не объявляя причин и не уведомляя авторов. В тот же день открытия музея председатель правления заводского общества был приглашен для серьезного разговора о плане дальнейшего расширения общества. Не приняв жесткий тон беседы, недавний всесоюзный делегат позволил себе пошутить:
-Нина Ивановна, за истекшие полгода мы расширили состав общества с 82 до 520 человек, призвав в его ряды всех бригадиров и ударников производства. Так можно довести дело до абсурда!
-Слушайте, что вам говорят, – раздраженно оборвала разговор мадам Идеология. – Вы что забыли, что мы поставили задачу, выбить у Всесоюзного правления штатную единицу ответственного секретаря для нашей организации?
Покидая в некотором смятении кабинет высокой инстанции, туго соображающий глава “Знания” столкнулся в дверях с молодым инструктором парткома. Тот на полкорпуса просунулся в дверь и громко спросил:
-Нина Ивановна, как будем хоронить Алексея Феодосиевича?
-Из дому!
-Так и, – затянул инструктор.
-Вы меня поняли? Из до-му.
Дело в том, что по установленному порядку служебный статус покойного предполагал вынос тела из заводского клуба. К несчастью добрейший Алексей Феодосьевич за месяц до кончины получил приличную взбучку от директора, был отстранен от должности и последний месяц своей жизни проработал ведущим инженером техотдела. И тем самым лишил себя удовольствия полежать напоследок в клубе под знаменем родного предприятия, которому он отдал 32 года своей беспокойной жизни.
А жизнь продолжалась. Планы выполнялись, знания распространялись, штатная единица ответственного секретаря была получена. Милейшая Валентина Ивановна, любимица лекторов всех рангов, заполнила штат и больше не чувствовала себя в подвешенном состоянии. Как-то поздней осенью она с видом заговорщика сообщила своему руководителю:
-Девочки (!) из областного правления запланировали нам очень интересного лектора – бывшего священнослужителя и ученого-теолога, который порвал с церковью. Подписывая план, Иван Ильич просил обеспечить хорошую аудиторию.
Посоветовавшись, они решили встречу провести в инженерном корпусе с приглашением цеховых организаторов.
В назначенный день председатель заводского общества неторопливо прохаживался у крыльца инженерного корпуса, ожидая гостя. Подъехала “Волга” областного общества, и в сопровождении сияющей Валентины Ивановны появился интеллигентный высокий мужчина в сером костюме в широкую полоску с красивым и очень знакомым галстуком. Они поднялись наверх, и ведущий объявил:
-Сегодня мы встречаемся с Константином Петровичем Долининым, бывшим иерархом и ученым-теологом христианской церкви. Тема беседы: “Человек и религия”. В связи с тем, что рассказ будет построен на примерах из личной жизни лектора, давайте будем особо предупредительными.
Так как лектор выступал без каких-либо записей, то автор повествования надеется, что краткий пересказ услышанного не уменьшит его содержательности и драматизма.
Лектор неторопливо поднялся из-за стола президиума, прошел к трибуне, доброжелательно глянул в зал и приглушенным проникновенным голосом начал свой рассказ.
Я в недавнем прошлом был активным проповедником христианской веры, был архиепископом, что значит старший епископ, имел ученую степень доктора богословия. В результате глубокого изучения истории церкви, содержания святых писаний, многолетних поисков истины, а также наблюдения изнутри морали и повседневной жизни слуг господних, пришел к глубочайшим разочарованиям. В конечном счете, сомнения в исторической истинности христианских писаний и праведности ее апологетов привели меня к твердому решению порвать с религией. Моя душа истинно верующего не могла примириться с лицемерием и фарисейством. И вот я стою перед вами как простой мирянин.
Поверьте, прозрение истинно верующего ужасно. Как для него самого, так и для его веры и его падших кумиров. Через это должен пройти каждый, у кого высшим мерилом является его совесть и готовность противостоять тому, чтобы его сознанием манипулировали другие.
Оправдывая свою богом благословенную миссию, церковники ссылаются на якобы безграничное доверие к ним людей, паствы, как они их величают. Но, как пишет философ Монтень, признание невежественной толпы редко бывает обоснованным. Применительно к массе современных прихожан это определение мы должны несколько смягчить. А факт остается фактом: церковь сегодня посещают в массе своей престарелые и люди со сравнительно низким образовательным цензом. Религия заинтересована в сохранении невежественности и добивается этого путем внушения массе верующих веры в загробную жизнь, возможности воскрешения из мертвых, страшный суд, гиену огненную и тому подобные страсти господние.
Трудно сегодня согласиться с тем, чтобы образованный человек, ищущий средства борьбы со страшной эпидемией, верил в чудесное исцеление и рекомендовал его несчастным. Вряд ли найдет удовлетворительные ответы исследователь происхождения египетских пирамид и культовых сооружений на острове Пасхи, если будет руководствоваться библейскими легендами о наказании фараона со стороны малочисленного и нищего кочевого племени избранного богом народа. Религия успешно эксплуатирует объективно существующие явления и приписывает себе их использование. Никто не станет спорить о положительном влиянии на человека молитвы. Истово можно молиться всемогущему богу, богоматери и засохшему тысячелетнему дубу на Верхней Хортице. Эффект будет один и тот же: снятие стресса, эмоциональный покой, уравновешенность, состояние высшего духовного удовлетворения.
Таковы основные посылки нашей с вами беседы. Я хотел бы особо подчеркнуть, что мы не будем сегодня затрагивать вопрос, есть ли Бог на свете или его нет? Мы не будем также решать, может ли полноценно жить человек без бога в голове и, особенно, в душе. Это вопросы большой философии, которые требуют очень серьезного обсуждения.
Наша страна имеет светское государство. Религия отделена от государства, а неотъемлемое право каждого на свободу вероисповедания закреплено законодательно. Таким образом, оказывается, что наш духовно богатый и соборный народ разделен на, грубо говоря, две не равные части, исповедующие разные духовные ценности. Одна, более мощная сторона, в лице государства стремится дать своему молодому поколению содержательное образование и надежную опору в жизни в форме атеизма. Другая, тоже желающая своим согражданам добра сторона, в лице христианской церкви исповедует и внушает своей пастве мировоззрение традиции, берущее свое начало в глубине веков от Рождества Христова. Живущая за счет подаяний и пожертвований прихожан церковь заинтересована в постоянном сохранении и расширении своего контингента. С другой стороны, она имеет замкнутый, келейный, скрытый от суда общества образ жизни.
Выступая сегодня перед широкой аудиторией, я пытаюсь реализовать свой долг и обязанность приоткрыть эту таинственную закрытость религиозного культа, показать изнутри его механизм и мнимую святость его служителей.
Скажем прямо: я не профессиональный лектор по курсу “Человек и религия” и не Дон Кихот, воющий с ветряными мельницами. Я лишь тот, чьи драматические обстоятельства жизни развернулись в самой гуще религиозной жизни. И на сколько это интересно – судить вам.
Чтобы слушатели лучше могли понять логику моих поступков и обоснованность принимаемых мною решений, я кратко изложу свою историю.
К моменту начала войны с фашистской Германией я окончил второй курс Одесского института связи и находился на практике при институте. В связи со стремительным приближением агрессора к городу вокруг царила паника и страшная неразбериха. Толпы людей, потрясенных ужасами воздушных налетов, стремились покинуть город и найти убежище у родственников и знакомых, живущих в малых населенных пунктах вдали от большого города. Я решил пешком пробиваться к своим родителям, проживающим в небольшом районном центре Балта. Вдоль проселочной грейдерной дороги тянулась бесконечная вереница женщин, стариков и детей, тележек, велосипедов, детских колясок, нагруженных всяким скарбом, спешно захваченном в панике. Сверху немилосердно палило южное солнце, снизу поднималось от сотен шаркающих ног облако тонкой глинистой пыли, которая не давала дышать, проникала во все отверстия и слепила глаза. Впереди, изнемогая, шла молодая женщина с ребенком и все ему приговаривала: “Потерпи, мой дружок, вот все остановятся, и мы отдохнем в посадке, и покушаем, и пописаем”. Но ребенок, не переставая, жалобно плакал.
Вдруг на горизонте показалась тройка низко летящих истребителей с черными крестами на крыльях. По колоне беженцев пронеслась команда: все бросить на дороге и залечь в кювете вдоль посадки. В сутолоке, цепляясь за сухую высокую траву, люди падали как попало, и старались вжаться поглубже в землю. Зацепившись, на меня рухнул старик с каким-то несуразным портфелем в руках. Самолеты настигли колону и на бреющем полете начали движение по кругу, сбрасывая небольшие бомбы и поливая несчастных свинцом из крупнокалиберных пулеметов. Когда один самолет заканчивал вираж, возникала пауза, после которой нарастал рев моторов и дробный звук спаренных пулеметов. Эта симфония смерти доводила отчаявшихся людей до состояния сумасшествия.
Когда эта адская карусель закончилась, я выбрался из-под навалившегося на меня мужчины. Он был изуродован и не подавал признаков жизни. Представшая моему взору картина не подается никакому описанию и способна лишить рассудка любого крепкого духом человека. На телеграфных проводах висели лохмотья окровавленной одежды и человеческих внутренностей. Взрывной волной на дорогу выбросило фрагменты человеческих тел. Дымились, догорая, детские коляски, одеяла, коврики и какие-то бумаги. Оставшиеся в живых выходили из кювета с невидящими от страдания глазами и потерянно бродили, разыскивая близких и остатки своего скарба.
Кое-как преодолев шоковое состояние, остатки колоны мобилизовались и продолжили свой скорбный путь. Впереди меня, шатаясь как слепой без поводыря, снова шла женщина с ребенком. Ребенок был мертв. Она прижимала его к груди и непрерывно повторяла: “Боже милосердный, боженька наш всемогущий, верни мне моего мальчика, мою единственную радость, мое солнышко ясное. О господи, разве можно после этого жить?” Непроизвольно я тоже начал произносить молитву, которую постоянно шептала бабушка: “И еже еси на небеси, да святится имя твое…” А потом, придя в себя, уже на повороте к моей родной Балте, я дал клятву посвятить всю свою жизнь служению божьему и молитвам о спасении людей.
Вернувшись в свой родной город, я был призван в армию, и в войсках связи прошел всю войну, получив кое-какие отметины на своем теле.
Уже в конце войны, при победоносном наступлении нашей армии под Яссами имел место эпизод, который уместно вспомнить в числе событий, причастных к теме нашей с вами беседы. Отступающее немецко-румынское войсковое соединение закрепилось на холмистой части местности и за буграми разместило свои огневые точки. Наши передовые части приостановились на окраине населенного пункта.
Они ожидали подхода своего отставшего технического обеспечения, готовили технику и бойцов, чтобы на утро продолжить преследование противника. Таким образом, две противоборствующие стороны разделяло ровное поле, на котором выделялись три одиноких дерева у заброшенного колодца, где поили скот. Возле этих деревьев ночью наши саперы соорудили наблюдательную вышку. На эту вышку отправились я с полевым телефоном и катушкой кабеля и солдат с автоматом и гранатами для возможного отражения разведки противника.
На рассвете тревожное затишье разорвал гром артиллерийской подготовки с обеих сторон. И начался ад кромешный. Противник обрабатывал поле, где мы с напарником находились, квадратно-гнездовым способом. Снаряды и мины, свои и чужие, с диким воем проносились над нашими головами. Время остановилось. В какое-то мгновение раздался особенно сильный хлопок, наша вышка с треском накренилась, солдатик подскочил и безжизненный повис на перилах. От контузии я на время потерял сознание. Когда я пришел в себя, телефонная трубка с проводом болталась на ограждении, из нее извергалась страшная брань командира нашего направления и шум эфира. Когда я подал голос, командир радостно завопил:
-Костик, ты жив, бродяга! Браток, ну продержись еще немного, и эти гады побегут у меня как собаки! Дай мне координаты огневой точки левее линии колодца.
Пока мы разговаривали, ловя паузы между взрывами, перед моими глазами разворачивалась потрясающая картина. Противник с бешеной скоростью выводил технику и людей на рубеж контратаки в сторону моей вышки. А у меня за спиной наши войска расходились двумя ручьями влево и вправо, стремясь взять в обхват обезумевшего от артподготовки противника. В этот момент нервы мои не выдержали. Не отдавая себе отчета, гонимый одним животным инстинктом,
я спрыгнул с вышки и помчался в сторону своих.
Войсковая операция закончилась успешно разгромом и пленением врага. В общей суматохе боя никто не задался вопросом, где я был и откуда взялся? В числе других я был представлен к боевой награде “За отвагу”.
Но в последствиях этого боя было еще одно важное обстоятельство. Я еще больше уверовал в то, что Бог услышал мои молитвы, сопровождает меня на дорогах войны, и сберег мне жизнь уже во второй крайне критической ситуации. И до конца войны, проходя через города и веси повергнутой Европы, я тайком забегал в покинутые людьми храмы и церквушки, становился на колени и творил молитву богу-защитнику.
Вернувшись домой с первой волной демобилизации, я заявил родным о своем твердом решении идти учиться в духовную семинарию. Мама, учительница младших классов, сокрушалась и призывала меня осознать, какую тень я навлекаю на всю нашу семью. Отец отмалчивался. А младший брат скептически улыбался. Но я был непоколебим. Подал заявление в Одесскую духовную семинарию и сходу был принят. Очевидно, моя одержимость произвела сильное впечатление на приемную комиссию.
Так началось, можно сказать, триумфальное мое шествие по стезям богословской науки. Семинарию я окончил с отличием. Затем последовали все существующие в рамках отечественной христианской церкви уровни обучения. Наконец, я стал доктором богословия. Движение по лестнице церковной иерархии было не стремительным, но неуклонным. Длительное время служил при Днепропетровском епархиальном управлении и, выполняя ответственные и деликатные поручения нашего главного иерарха, имел возможность наблюдать изнутри весь механизм церковной организации. Частые поездки в Московское епархиальное управление давали мне доступ в уникальные хранилища религиозной литературы и возможности знакомиться с историческими первоисточниками.
По мере накопления разносторонних знаний, с одной стороны, наблюдения далеких от святости поступков и суждений окружавших меня религиозных авторитетов, с другой, в душу закрадывались великие и крамольные сомнения. “Знание – сила”, – сказал мудрый англичанин, имея ввиду силу созидательную. Но, как я убедился, знание может нести огромную разрушительную силу. Когда вы вдруг узнаете, что ваш лучший друг способен на предательство, то это может вам стоить здоровья.
Именитые учителя на всех ступенях моего образования твердили, что библейские тексты нельзя воспринимать буквально, но следует понимать как аллегории, дающие руководящие указания читателю и формирующие его мироощущение. Долгие годы я придерживался этой установки. Но проведенное мною непредвзятое сопоставление текстов древних греков и народов Междуречья, которые жили раньше времени написания библейских священных писаний, убедительно показывали, что авторы этих писаний пересказывали древние мифы, подчас не останавливаясь перед прямым плагиатом. В поисках истины я позволил себе дерзость перечитать труды французских мыслителей Вольтера и Лео Таксиля, которые очень остроумно критиковали священные тексты. В годы моего учения богословы называли их хулиганствующими богохульниками, читать их труды истинным христианам считалось греховным делом.
Богословы утверждают, что библию надиктовал Моисею “святой дух” (голубь), посредник Бога – творца. Обратимся к сотворению мира, как представляет его Библия. В главе 1-й Бытия записано следующее:
“И сказал бог: да будут светила на тверди небесной для освещения земли и отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов; и да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так. И создал бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды; и поставил их бог на тверди небесной, чтобы светить на землю, и управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы. И увидел бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день четвертый”.
Совершенно бесспорно, что отдающий себе отчет о фактическом состоянии дел во Вселенной творец не мог сообщать людям эту естественно – научную нелепость. С другой стороны, совершенно очевидно, что такую картину мироздания мог изобразить человек – автор писания, живший в эпоху, когда первобытные народы и их писатели, представляли себе небеса, как нечто массивное, твердое (твердь!), по ту сторону которого имеется громадный водоем, которому небо служит днищем.
Анализируя эту череду заблуждений и фантазий наших предшественников, мы не имеем морального права упрекать их в недомыслии. Мы должны только восхищаться игрой их воображения и упорством, с которым они шли к осознанию окружающего мира. Но воспринимать их заблуждения и фантазии за откровение господне было бы преступлением перед молодым поколением, как настоящим, так и будущим.
Давайте представим себе, что учащиеся средней школы, где преподают сегодня Закон Божий, воспримут всерьез все, что утверждает Библия и последующие ее толкователи. Куда пойдет общечеловеческое знание? Каких нравственных уродов мы получим, воспитывая молодое поколение на примерах “подвигов” духовных пастырей и царей Иудеи, которые по наущению божьему изуверскими способами калечили и уничтожали “до пятнадцатого колена” мужчин, женщин, детей и даже скотину тех, кто считался обидчиком или имел несчастье жить по соседству с “избранным богом” неуживчивым народом.
Библия говорит: “И сотворил бог человека по образу своему, сотворил его самцом и самкой по образу божьему”.
Если раньше мое сознание истинно верующего легко проскакивало по кочкам частных противоречий и благоглупостей писания во имя торжества великой божественной идеи, то теперь мой разум восставал на каждой сомнительной ступени, воспаленный сомнением в истинности и правдивости утверждений или пораженный беспардонностью продавца сомнительного товара.
Христианская религия представляет себе сына божьего в облике бородатого мужчины. Само божество Саваоф, Элохим, Иегова в писаниях фигурируют как субъекты мужского пола. Как же можно всерьез считать, что сотворенная богом женщина подобна “образу божьему”? Кстати, слово Элохим в переводе с древнееврейского означает “боги”. С другой стороны, библия утверждает, что в начале времен не было ничего, кроме одного – бога. “Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и дух божий носился над водою”. Спрашивается, почему же единственного на то время субъекта автор писания называет во множественном числе?
Ограниченное время нашей беседы не позволяет более подробно остановиться на тех исторических передержках, домыслах и вымыслах, которыми изобилуют писания. Но они есть. И немедленно обнаруживаются непредвзятыми исследователями.
Возьмем фантастическое повествование о всемирном потопе. Не будем строго судить автора в наивной вере в то, что в ковчег, построенный на суше Ноем, с размерами 300 на 50 на 30 локтей, могли уместиться “по паре” все гады и звери земные. Познакомимся с побудительными мотивами организатора этого мероприятия по массовому истреблению людей:
“И раскаялся господь, что создал человека на земле, и воскорбел в сердце своем. И сказал господь: истреблю с лица земли человеков, которых я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо я раскаялся, что создал их”. Откуда такая безотчетная жестокость к творениям рук своих? И причем здесь скоты, гады и птицы небесные, которые ничем не согрешили и ни в чем не провинились? И какую в этом патологическом эпизоде можно узреть аллегорию?
Или вот совсем небольшой эпизод из благочестивой истории десяти казней египетских: “В полночь господь поразил всех первенцев в земле египетской, от первенца фараона, сидевшего на престоле своем, до первенца узника, находившегося в темнице, и все первородное из скота. И встал фараон ночью сам и все рабы его, и весь Египет; и сделался великий вопль во всей земле египетской” (Исход, гл.12)
Сплошной мрак и ужас!
И после этого кто-то возмущается злодеяниями человеконенавистника Гитлера! Ему было у кого поучиться. Хотя истины ради следует признать, что этот людоед скотину не обижал.
Обратимся к стихам Екклизиаста, сына Давидова. Приведу лишь отдельные выдержки:
“Суета сует – все суета. Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем… Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих, только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд!”
Вот так. Мрачновато! Все это можно воспринимать скорее как сумерки сознания дряхлеющего мозга.
Еще и еще раз перечитывая то, что еще недавно было высшим и непререкаемым идеалом моей деятельности и то, что я всем своим существом пытался внедрить в сознание других, я все больше осознавал трагичность и безысходность своего положения. И невозможность примирения совести проповедника с обнажившимся обманом и лицемерием.
Трагичность моего положения усугублялась атмосферой угодничества, лицемерия и двойных стандартов морали, которая царила вокруг нашего главного иерарха. Он был, несомненно, человеком неординарным. Представительный внешне, волевой, изощренный в словесности, неукротимый в достижении собственных целей он был слишком приземленным человеком, пасующим перед соблазнами жизни. Придя к управлению южной епархией, он окружил себя верно служившими ему беспринципными в духовном и мирском понимании людьми. Обложив региональные приходы непомерным оброком, он весьма вольно обращался с церковной кассой. Стало традицией проводить с узким кругом приближенных вечеринок, на которых пилось и елось зело обильно. Между собой мы называли их тайными вечерями.
Однажды такая вечеринка проходила во время сорокадневного великого поста. Стол ломился от мясных блюд, жареной птицы, добротного студня и любимого шефом коньяка армянского разлива. Все уже были хороши и, устав от суетных разговоров, притихли. Владыка расслабился в золоченом кресле и в хмельной задумчивости разглядывал игру света в наполненном хрустальном кубке. Воспользовавшись моментом, я подсел рядом и стал спрашивать, как же это, мол, так, великий пост, а мы пируем? Он досадливо поморщился и назидательно произнес:
-Не томи душу, выпей и успокой сомнения. Всемилостивейший господь прощает нам небольшие прегрешения. Стоит только покаяться и истово помолиться.
Терзаясь своей наивностью, я отошел, и в большом смятении дождался конца этого богопротивного веселья.
Вскоре наш главный жрец отбыл в северную столицу на какое-то вселенское мероприятие. Оттуда он привез себе любовницу – красивую статную женщину с копной непокорных волос и веселыми вечно смеющимися глазами. Она поселилась в частном доме на набережной Днепра. Владея в совершенстве делопроизводством и способностями ладить с людьми, она быстро утвердилась в роли внештатного технического секретаря епархиального управления. По утрам шофер привозил владыку, а потом делал рейс за помощницей. Уезжая в дальние поездки или на отдых, владыка брал ее с собой. Так продолжалось больше года. И вдруг грянул гром. Вернувшись однажды из поездки по подвластным приходам, патриарх обнаружил, что в его квартире кто-то хорошо поработал. Исчезли дорогостоящая утварь, посуда, золотые вещи, и предмет гордости святого отца – золотой крест.
Одновременно исчез и предмет обожания – наша обаятельная помощница. Владыка мужественно принял удар. Понимая всю пикантность ситуации, он не стал заявлять в милицию. А чтобы восполнить потери, стал постоянно увеличивать поборы с приходов.
Поздней осенью пятьдесят седьмого года мы предприняли инспекционную поездку в связи с большой задолженностью приходов по взносам в епархиальную кассу. Кустовое собрание настоятелей проходило в запорожской церкви. Хозяин устроил обильный стол. Гости дружно провозглашали здравицы владыке, но твердо стояли на том, что выполнить завышенную подать в условиях широкой пропаганды атеизма они не в состоянии. Он же дипломатично внушал им, что надо постараться. Пытаясь отвлечь владыку от тяжелого разговора, я подсел ближе, и задал ему вопрос, который очень занимал меня в то время:
-Скажите, как вы расцениваете с точки зрения церкви запуск первого искусственного спутника земли?
Владыка, которого сегодня не брал хмель, раздраженно зыркнул в мою сторону:
-Суетная твоя душа! Запустили – значит, господу было угодно позволить им такую роскошь.
Это была последняя капля в переполненной чаше моих сомнений и исканий истины. Именно в этот момент я почувствовал решимость порвать с церковью окончательно и бесповоротно.
И вот я стою перед вами как человек, свободный от предубеждений и догм, и веду разговор, как равный с равными.
Дорогие друзья! Я хотел бы закончить нашу беседу текстом, которым заключил свою книгу “Забавная библия” Лео Таксиль: “Наша задача выполнена. Остается сказать лишь несколько слов, которые, быть может, удивят свободомыслящих читателей, но которые являются чистейшей правдой, установленной автором во время многолетнего личного наблюдения верующих людей: как бы ни бессмысленна была Библия, есть священники, и даже умные священники, которые вполне добросовестно считают ее верной, правдивой и подлинной, и разум которых никогда не был смущен ни одним самым фантастическим повествованием авторов, создавших “священное писание”. Эти необыкновенно наивные люди не только слепо верят, что кит проглотил Иону, но они поверили бы, что Иона проглотил кита, если бы только “священному голубю” взбрело на ум шепнуть такие слова кому-нибудь из пророков.
Таковы результаты многовекового внушения и религиозного воспитания в беспрекословном преклонении перед “cловом божьим”! Так велика сила наивного легковерия, с которым многие люди принимают самые фантастические поучения религиозных авторитетов”.
Когда лектор закончил говорить, в зале установилась на короткое время гнетущая тишина, и затем раздались сдержанные, но очень дружные аплодисменты. Люди, услышавшие редкие откровения из уст самого героя повествования, были неподдельно потрясены независимо от согласия или несогласия с отдельными положениями доклада. Вопросов по существу выступления не было. Кто-то из зала выкрикнул:
-А чем вы сейчас занимаетесь?
-Я работаю в отделе электрооборудования проектного института. И пытаюсь заочно завершить свое инженерное образование в Институте связи.
В сопровождении организаторов встречи докладчик вышел во двор и занял свое место в легковом автомобиле. До выезда за пределы предприятия все молчали. Затем Валентина сказала:
-Еще раз спасибо Вам, Константин Петрович! За всю свою деятельность по организации лекций я не встречала такого потрясающего единения лектора и аудитории.
-Ну, что вы, что вы! – мягко произнес лектор. – Люди есть люди. Их воодушевляет все необычное. Меня только волнует, чтобы все не было понято превратно: вот, мол, человек поссорился с начальством и замахнулся на все святое. И еще я думаю вот о чем. Отрицание традиционно установившихся представлений, ниспровержение привычных авторитетов может спровоцировать волну нигилизма, отчуждение людей, ожесточение и очерствение их сердец. Упаси вас Бог от этой напасти!
Все смущенно заулыбались и замолчали.
Вадим Сыромясский
Смерть вождя
Каждый человек есть вселенная, которая сним родилась и сним умирает; под каждым надгробным камнем погребена всемирня история.
Генрих Гейне
СМЕРТЬ ВОЖДЯ
Пронзительно холодным мартовским утром людям сообщили официально о том, что они уже знали в течение последних трех дней. Умер Сталин. Ушел из жизни великий тиран, вождь и учитель масс. Скончался от старости и недостаточности функционирования органов человек, которому удалось удержаться на Олимпе власти до последнего своего часа.
Страна замерла в ожидании разрешения своей судьбы здравствующими соратниками вождя. Дальнейшие события покажут, что соратников у тирана не было. А еще выяснится один потрясающий исторический парадокс. В грандиозном государстве, воздвигнутом им на основе энтузиазма массы людей, не окажется ни одного достойного человека, готового принять эстафету и ценой своей жизни постоять за честь державы. Подобно агротехнике обработка общества политическими гербицидами вместе с сорняком вытравила молодые всходы, все, что имело несчастье обладать выраженной индивидуальностью. Выжила посредственность, стойкая к суровым условиям существования и угнетения личности.
Политическая пропаганда раскручивала маховик. На радио и страницы печати хлынул неиссякаемый поток информации, казалось, заготовленный заранее. Радио непрерывно транслировало классические траурные мелодии. Под непомерно огромными заголовками подавалось жизнеописание почившего в бозе и другая сопутствующая информация. Поклонники, ставленники и недавние противники телеграфировали фарисейские соболезнования. Именитые академики от медицины, ознакомившись с внутренностями вождя, своими подписями подтверждали, что он, оказывается, страдал на протяжении жизни тяжелыми недугами, а смерть наступила “в результате необратимых изменений, не совместимых с жизнью”.
Если бы речь шла о рядовом обитателе земли, то было бы достаточно сказать: умер от старости. Но великие люди требуют почестей до и после. Они не могут покидать нас по причине какой-нибудь тривиальной язвы желудка. И для них придумывают легенду поинтересней. Поданная в научной форме с латинской фонетикой и транскрипцией в массовой печати она приводит рядового читателя в благоговейный трепет.
Что бы ни говорили объективные писатели, а вместе с ними друзья и недруги социализма, страна в массе своей встретила весть о кончине вождя без московского ажиотажа. Событие это уже ожидалось, и многие признаки уже свидетельствовали, что оно неумолимо приближается. Страна как бы замерла на вдохе, и на лице ее можно было прочитать одну общую озабоченность: что нас ждет завтра? Эта озабоченность, как мне представляется, берет начало от девятнадцатого съезда партии, где вождь и учитель выступил с неожиданно короткой, в газетную передовицу, ставшей прощальной речью. Составитель этой речи, несомненно, был выдающимся стилистом. Он сумел вложить в нее то, что нравилось вождю – бахвальство нашими достижениями, – и одновременно рискнул озвучить устами тирана прощальную ноту: мавр сделал свое дело, а вы будьте готовы следовать по проложенной мною дороге. По всему было видно, что докладчик глубоко удовлетворен тем, что только сам произнес, с отцовской улыбкой переждал бурные и несмолкаемые аплодисменты в свой адрес, и бодрой походкой отправился на свое место в президиуме съезда, которое находилось в верхнем ряду и отделялось от остальных рядом пустых, никем не занятых, кресел.
Краткий и лишенный афористичности доклад несколько разочаровал любителей цитат и глубокомысленных заключений кумиров. Наша школьная преподавательница истории, у которой можно было заработать отличную оценку за две цитаты и пять дат, тоже была озабочена этим обстоятельством, но быстро нашла выход. Она предлагала нам конспектировать и запоминать здравицы в честь юбилея вождя, которые публиковались в печати, и озвучивались на радио каждое утро. С этими здравицами пропаганда явно перегибала за пределы здравого смысла, а общество настраивалось на ироничный лад, за которым могла последовать эпидемия анекдотов. По этому поводу я вспоминаю реакцию нашей бабушки, которая своими острыми замечаниями не давала спуску ни нашим, ни чужим.
Как-то утром она шинковала капусту за большим столом и слушала, как из черного диска репродуктора непрерывным потоком изливались эти злополучные здравицы. Наконец наступил предел ее терпению, и она озвучила свое кредо по этому вопросу:
-Чтоб вы там повыказились! Надо же: наше солнце, луна, светоч мира! Поставили бы вы его раком и целовали бы его в задницу.
Здесь мы должны принести глубокие извинения читателю за оскорбление слуха литературной грубостью, но таков глас народа – прямолинейный и нелицеприятный. Но это были отдельные вспышки прозрения. В среде советской интеллигенции и борцов идеологического фронта преобладало поклонение культу вождя, которое усилиями маленьких людей доводилось уже до полного абсурда. Та же обожаемая нами за доброту душевную Любовь Вениаминовна требовала, чтобы мы в письменных работах по истории слово товарищ, стоящее рядом со словом Сталин писали с большой буквы.
Будучи сыном репрессированного отца и активным общественным деятелем в школе, я мучительно пытался осмыслить противоречивость действительности, в которой рос, и противостоять сомнениям, одолевавшим мое сознание. В это печальное, холодное и неуютное утро я шел в школу, чтобы принять участие в организации школьных траурных мероприятий. Как комсомольскому лидеру мне предстояло наравне с преподавателями и старшеклассниками стоять в почетном карауле у портрета вождя. Я шел по не обычно пустынной в этот час центральной улице города и терзал себя безответными вопросами: почему я не испытываю это как личную утрату, почему к моему горлу не подступает комок, как это бывало при потере близких людей, почему я ощущаю фальшь в шумящей официальной пропаганде и отсутствие в ней простого человеческого сострадания? Меня сильно смущало также поведение моих учителей и наставников, которые изображали вселенскую скорбь перед лицом начальства, и быстро переключались на смех и шутки, оказавшись за пределами служебной обстановки.
В конце длинного и плохо освещенного школьного коридора над дверью директорского кабинета висел большой окаймленный черным крепом портрет вождя. Рядом – склоненное знамя школы. Подход к кабинету преграждал ряд установленных поперек коридора столов, на которых стояли горшки с цветами, собранные со всей школы. В образовавшемся проходе, слева и справа от портрета, с черными траурными повязками на рукавах стояли в почетном карауле учителя и старшеклассники. Каждые двадцать минут караул сменялся. Дежурные девочки снимали повязки и готовили к выходу следующую пару. По другую сторону от столов, тихо перешептываясь, стояла толпа учащихся, служащих и учителей. Периодически часть скорбящих выходила наружу, а их место занимали следующие по очереди классы.
Пришло время, мне надели повязку, и я, внутренне мобилизованный, занял свое место слева от портрета. Сосредоточив все внимание на том, чтобы не моргать и не шевелиться, без мыслей и чувств, я стоял в скорбной и напряженной позе, лишь краем глаза отмечая, что происходит вокруг. Через какое-то время дверь директорского кабинета тихо отворилась, и к столам вышла наша директриса, а сопровождавшие ее две молодых учительницы остановились в дверном проеме. Уже не молодая, но стройная и подтянутая строгая классная дама, она подошла своей пружинистой походкой к барьеру и страдальческим и одновременно строгим своим взглядом потребовала абсолютной тишины. Шорохи и покашливания прекратились, и коридор замер в напряженном ожидании. Театральным жестом она сложила руки и простерла их к застывшей аудитории:
- Друзья мои, – произнесла она трагическим сдавленным голосом и вдруг начала заваливаться на бок. Молодые учительницы подхватили ее под руки и повели в кабинет.
- Воды! – громко скомандовал парторг.
Все десять минут замешательства в коридоре я старался сохранить неподвижной свою позу и лишь изредка обменивался взглядом с моим правым напарником, которому было лучше видно, что происходит за дверью кабинета. Судя по спокойному выражению его глаз, в кабинете ничего страшного не происходило. А мои ноги начали затекать, и от эмоционального возбуждения предательски начал подергиваться правый глаз. Наконец, дверь кабинета медленно открылась, и в ней появилась директриса. Она знаком дала понять своим помощницам, что больше не нуждается в посторонней помощи, подошла к барьеру и глубоким значительным голосом произнесла заготовленную речь “об огромном горе, постигшем нашу страну”.
Как начнет потом выясняться, большое горе уже давно постигло нашу страну, и еще большее ожидает в будущем. Опомнившись, мы начнем понимать, что смерть вождя – не одномоментное явление, а растянутое во времени разрушение легенды вокруг его имени и сопутствующее этому разрушению тяжкое похмелье на пиру безоглядного восхваления и слепой веры.
А пока политбюро решило имя вождя увековечить, а тело забальзамировать и выставить на обозрение в мавзолее вместе с телом его бывшего соратника по борьбе Ленина. Этот беспрецедентный в истории человечества эксперимент по созданию коммунальной усыпальницы для вождей пролетариата вызвал сомнение в сознании большой части нашего общества. Это сомнение укреплялось и росло по мере оглашения все новых и новых фактов и документальных их подтверждений.
В то беспокойное время, когда уже в открытую обсуждалась необходимость выселение из мавзолея недавно поселившегося там вождя, я находился в длительной командировке в столице. Не только из любопытства, но и по соображениям, которые не подлежат обсуждению, я счел необходимым для себя посетить это место. Сравнительно короткая цепочка посетителей, в основном иностранцев, неспешно двигалась вдоль кремлевской стены и, минуя солдат почетного караула, исчезала в дверях мавзолея. Двигаясь в шеренге, вы поднимаетесь наверх и видите два стеклянных гроба, выше – генералиссимус, ниже – вождь пролетариата, затем спускаетесь по лестнице вниз, боковым зрением провожая одного и другого, и направляетесь к выходу, унося с собой образы и общую картину увиденного. Бросается в глаза резкая неодинаковость этих людей, какая-то противоречивость их внешнего облика. Властный, громоздкий и не скромно для данного места яркий в своем мундире генералиссимус. Оставляют неприятное впечатление видимые вблизи тщательно уложенные и искусственно зафиксированные прическа и усы. В далекой перспективе фигура Ленина, в которой угадывается верткий и подвижный интеллигент, заметно усохший в своем цивильном одеянии. Возможно это оптический эффект, но мне кажется, что костюм у него толи поношенный, толи припыленный. Глядя на них обоих, я вспоминаю историю. Нижний, как известно, обратился к съезду с завещанием быть осторожным по отношению к верхнему и не доверять ему всей полноты власти. Верхний, как известно, с азиатской невозмутимостью призвал соратников по партии и весь народ следовать заветам Ильича, когда тот уже лежал в мавзолее.
И вот теперь они оба лежат здесь. Такие разные. И так сильно задолжавшие перед историей по своим делам. Дух генералиссимуса мечется в этой гранитной цитадели. А смерть вождя еще долго будет будоражить воображение людей, судьбами которых играл его злой гений.
МИМОЛЕТНЫЕ УВЛЕЧЕНИЯ
Майор авиации Недельский в сорок семь лет вышел в отставку по выслуге лет. Закончились скитания по стратегическим базам дислокации его авиаполка от Белоруссии до Владивостока и обратно в Крым. Ушли в прошлое хлопотные переезды и бытовые неурядицы в военных городках для его семьи, жены и двух дочерей. В тумане остались воспоминания о серых армейских буднях, жестоких запоях, бесшабашно радостных попойках и вечеринках в кругу товарищей по оружию и приятных дам. Теперь это все нужно было забыть и окунуться в омут гражданского бытия в личине жизнерадостного пенсионера.
По благоприятному стечению обстоятельств после демобилизации вскоре он получил благоустроенную квартиру в новом жилом районе областного центра. Но ожидаемой радости это не принесло. Прошло уже три месяца, но жена не могла забыть и простить прощальных гастролей, которые он устроил при отъезде из военного городка. С друзьями гудели целую неделю. Последнюю ночь он не ночевал дома. А вечером к поезду явилась веселая компания и боевая подруга с букетом цветов. И вот теперь жена была, как никогда раньше, решительна, отчужденно сурова и отказывалась от любых контактов. Большую часть времени она проводила с детьми, закрывшись в отдельной комнате. В конце концов, он озлобился и при встрече со старым своим приятелем говорил: “У моей старухи совсем крыша поехала!”
Отверженный, он целыми днями бродил в поисках такой работы, которая бы не ограничивала его свободы, и давала достойный заработок. Но такое сочетание что-то не попадалось. Некоторое отдохновение души давал его потрепанный “Москвич”, которому теперь доставалась нерастраченная любовь и внимание хозяина. А еще у него появился приятель и добрый собеседник. Он называл его Петрович, а тот обращался к нему товарищ майор. Этот Петрович постоянно возился в гараже рядом с подъездом со своим “Запорожцем” и проклинал последними словами его производителей. К вечеру они “давили пузырек” и допоздна вели глубокомысленные беседы. Когда его родные укладывались спать, майор поднимался к себе в комнату и ложился в холодную кровать.
Однажды по пьянке и по рекомендации Петровича он продал свой “Москвич” в надежде купить новые ”Жигули” за счет имеющихся небольших сбережений. Но следом грянул крах финансовой системы государства, и с ним померкли все светлые надежды.
Что-то нужно было предпринимать. Потеряв любые гарантии государства, люди начали прозревать, и окончательно поняли, что спасение тех, кто еще не утонул, в их руках. Жена майора устроилась на работу в близлежащую школу преподавателем биологии, обретя тем самым дополнительную материальную независимость. Старшая дочь поступила в институт. Младшая, школьница, демонстративно игнорировала его как отца. В поисках путей примирения он пошел в ту же школу и предложил свои услуги в качестве преподавателя труда и военного дела. Директор проявил интерес и предложил зайти ближе к первому сентября. Они прониклись симпатией друг к другу и завели мужской разговор. Директор жаловался, как ему тяжело одному управляться с этим строптивым женским контингентом. Гость со своей стороны соглашался – работать с женщинами – каторга. Потом они прошли в учительскую и руководитель познакомил педколлектив с будущим военруком. Подытожила встречу учительница украинского языка и литературы:
- Милые коллеги, чует мое сердце, нас ждут не лучшие времена.
Майор блеснул в ее сторону своими проникающими в душу карими очами и загадочно улыбнулся. Он галантно попрощался с дамами и вышел во двор. При этом он почувствовал, как какая-то неведомая магнетическая сила удерживает его у этого заветного крыльца. Присев на скамейку во дворе он закурил и, глубоко затянувшись, задумался. Через короткое время на ступеньках появилась задевшая его за живое учительница и торопливо направилась в его сторону.
- Прошу прощения, я поселился в этом районе недавно, поэтому сомневаюсь, как мне лучше пройти отсюда в мой шестнадцатый квартал?
- Надо же! Вечно эти мужики забывают дорогу к своему дому. Могу показать дорогу. Я иду в ваш квартал забирать детей из садика.
- И много их там у вас?
- Не много, мальчик и девочка.
- Вы такая молодая и уже дважды мама.
- А вы такой молодой и неотразимый и уже пенсионер.
- О, пани пшисько комплименты говорить!
- Пани не очень расположена расточать комплименты вашему брату, но так уже получилось.
Так непринужденно беседуя, они дошли до садика и довольные друг другом распрощались. Теперь он знал, где и в какое время она непременно бывает, и искал поводы для случайных встреч. Она, скептически улыбаясь, говорила ему: знаем мы эти случайности! Но категорически от совместных прогулок не отказывалась. Наконец, настал день, когда он побывал в ее доме. Она с детьми жила в большой комнате двухкомнатной квартиры. А в малой обитал ее муж, слесарь-сантехник. Они состояли, как бы это лучше сказать, в гражданском разводе. Надо полагать, что наши законодатели со временем признают этот акт гражданского состояния, как они сейчас явочно признали форму гражданского брака. Формальный хозяин квартиры, мозг которого был подавлен алкоголем, смирился со своим положением соседа в коммуналке. Он старался делать свое присутствие незаметным и необременительным для окружающих. Приходя с работы утомленным, он сразу затихал, по всей видимости, валился спать. И только к десяти вечера обнаруживал свое присутствие: включал телевизор и справлял свои скромные бытовые потребности. В общем, никаких затруднений своим сожителям не создавал.
Майор зачастил в гости по вечерам, подружился с малышами и возился с ними, пока она готовила ужин. Иногда принимал приглашение отужинать. Отверженные в собственных брачных оковах их души отогрелись у запретного огня, и все закончилось банальной связью на стороне. Моложавая женщина отдавалась страсти со всем жаром уже почти потерявшей надежду в жизни души. И будила в заскорузлом сердце старого ловеласа какие-то, не ведомые ему ранее, высокие чувства. В порыве откровенности он признавался своему старому школьному товарищу:
- Меня уже так понесло, что я буду готов усыновить еще двух чужих мне детей.
До серьезных решений дело у них еще не доходило. Отдавшись в своем увлечении воле судьбы, они, как это часто бывает, не думали о последствиях. Кто станет думать о худшем, когда судьба дарит мгновения!
Как выяснится позже, последствия будут. И грандиозный скандал в школе, в результате чего ему придется оставить работу в учебном заведении и уйти на тяжелую работу монтажником подземных коммуникаций. И трагический демарш собственной дочери. И унизительное возвращение в лоно своей семьи. Но это будет позже.
А сегодня, за месяц до начала учебного года, он решил уйти из тяжелой атмосферы, царившей в его доме, и отдохнуть на природе. Для этого он решил поехать к старшему брату, который жил в небольшом живописном городке в верховьях реки Южный Буг. Брат был уже в летах, потерял жену и жил один в собственном доме. На жизнь и усладу зарабатывал мелким ремонтом автомобилей. Братьев связывала давняя сердечная привязанность и общность взглядов на некоторые неоднозначные реалии жизни.
На зорьке они отправлялись рыбачить на реку. Там они вели бесконечные беседы об ушедшей молодости, женщинах, оставивших заметный след в их судьбах, о нынешнем не веселом житье-бытье. И наслаждались чистым пьянящим воздухом, ласкающим солнцем позднего лета. Рыба в этом сезоне клевала по сумасшедшему активно, а процесс ее отлавливания активизировал нервную систему, и напрягал мышцы, отвлекая мысли от всякой прозы жизни. В конце дня в садке плескалось два – три килограмма отменных окуней, бычков и разной белорыбицы.
Вечером все это чистилось, жарилось и варилось. Когда на столе дымилась уха, и разносился аромат жареной речной рыбы, старший брат шел к забору и громко приглашал соседа на вечеринку. Проходило немного времени, и во дворе появлялась прекрасная пара: средних лет сосед Гриша и его молодая жена Галя. Конечно, с бутылкой в руках. Начиналась веселая чехарда, шутки, смех, рыбацкие байки и конечно цветистые тосты. Молодая, яркая и задорная женщина сверкала как многогранный бриллиант в обрамлении этой несколько потускневшей от времени серебряной оправы. Майор попытался пустить в ход обойму застольных офицерских прибауток, но был повержен остроумием собеседницы, ее колкостями и задиристым смехом, больно ранящем мужское самолюбие. Какую бы тему не развивали захмелевшие мужчины, она перехватывала инициативу, и направляла разговор в ироничную и жизнеутверждающую сторону. Они засиживались допоздна и расставались довольными собой.
Когда иссякали веселые темы, они садились играть в карты в подкидного. Сосед быстро хмелел, впадал в меланхолию и бросал карты невпопад. Хозяин напротив напрягал мысли и всерьез играл на выигрыш. Майор, имея большой опыт, вел свою игру. Он искрометно шутил, паясничал, путал карты, слегка приобнимая соседку за плечи, заглядывал в ее расклад. И каждый раз давал удовольствие даме держать мужиков в дураках. Она грозила пальчиком и звонко смеялась:
- Слава, я не подозревала, что вы такой плутишка и отчаянный карточный шулер!
Он самодовольно ухмылялся и обволакивал ее своим неотразимым проникающим в женскую душу взглядом. Эти общения с участием прекрасной дамы стали действовать на него как некий наркотик. Когда по какой то причине соседи задерживались на ужин, он просил:
- Виктор, свистни соседу – ужин остывает.
Виктор свистел, и соседская пара незамедлительно прибывала к столу в лучшем своем виде.
Так пролетели две недели прекрасного человеческого общения, веселья и душевного подъема. Как скажет потом Галина: лучшие в моей жизни дни бездумного веселья. Прощальный ужин был немного скомкан в связи с излишним наличием спиртного. Они поблагодарили друг друга за хорошую компанию и по пьяному расцеловались. Целуя даму, майор задержал ее в объятиях несколько дольше, чем это предписывает этикет для случая прощания с соседкой. Так как гость отбывал назавтра тогда, когда все будут заняты на работе, то он просил их не волноваться о проводах.
Во второй половине следующего дня он собрал свою дорожную сумку и отправился на вокзал. У подножки вагона его ожидала дама с букетиком полевых цветов. Он задохнулся от избытка чувств и с юношеской горячностью произнес:
- Галка, ты не представляешь, как это хорошо, что ты здесь!
Одними глазами она давала понять, что разделяет его восторг. Он засуетился и предложил пройти в вагон, чтобы поставить цветы в воду. Поднявшись на площадку, он протянул ей руку. И она последовала за ним с покорностью рабы турецкого султана. Войдя в купе, они поместили букетик в стакан с водой и присели на полки лицом друг к другу. Он взял ее руки в свои, положил их ей на колени и покаянно склонил на них голову. В этой позе они надолго застыли, не говоря друг другу ни слова. Прозвучало обращение:
- Провожающих просим освободить вагоны!
Через несколько минут поезд тронулся и, набирая скорость, отошел от платформы. Но они не обращали на это внимания. Промелькнули станционные строения, городские кварталы, нескончаемой чередой тянулись загородные произведения дачной архитектуры. Наконец, он разжал руки и шепотом произнес:
- Дорогая, не переживай. На следующей станции ты сойдешь и на встречном поезде вернешься домой.
Она сокрушенно качнула своей красивой головкой:
- Теперь это не так просто. Встреча со встречным московским поездом будет только ранним утром на станции Казатин.
- Так это же прекрасно! Значит, мы будем вместе еще целых восемь часов.
Он сорвался с места, дал проводнице деньги с условием, что она до Казатина не будет подсаживать пассажиров. И с победным видом вернулся в купе, зажимая под мышкой два комплекта спальных принадлежностей. Теперь, усмиряя волнение, они изо всех сил старались восстановить непринужденный стиль своих взаимоотношений, царивший последние две недели.
Время шло, солнце клонилось к закату. Вечерело.
Выйдя покурить, он вернулся с чаем и печеньем. Они нервно поужинали. Потом он пересел на ее сторону, уверенно обнял за плечи и нежно поцеловал за ушком. Она ответила ему горячим долгим поцелуем. Он решительно встал, щелкнул замком двери и выключателем освещения.
И пошла тысяча первая ночь безрассудства и любви.
Поезд неудержимо рвался вперед, разрывая темень летней украинской ночи. Раскачивался на подвеске вверх и вбок видавший виды вагон. Дробно стучали по стыкам колесные пары. Где-то под потолком тяжело дышала и стонала вентиляция. Как вспышки молнии сверкали прожектора на разъездах и полустанках. Утробно рычали мосты и туннели. Страшным ревом угнетали слух встречные товарняки. И холодила душу короткая мертвая тишина ночных стоянок.
С рассветом они встали, привели себя в порядок и, как нашалившие школьники ожидают прихода директора, сели, положив руки на вагонный столик. Объявили о приближении поезда к станции Казатин. Посмотрев вопросительно в глаза друг другу, они оставались в позе нерешительного молчания.
Поезд прибыл на станцию Казатин. Постоял положенные семь минут. И покатился дальше.
В молчании майор откинулся на стенку вагона, взгляд его был неподвижным и устремленным в одну точку пространства. На лбу выше переносицы обозначилась глубокая складка. Он напряженно думал, что ему дальше делать с этим неожиданно свалившимся на него счастьем?
Не меняя позы, она перевела взор своих очаровательных голубых глаз на эту злополучную складку на его лбу. И в ее взгляде в эти мгновения можно было прочитать мучительную боль и тоску. В это же время по радио прогремело объявление:
- Поезд прибывает на разъезд “Сто пятьдесят четвертый километр”! Стоянка две минуты.
Она встрепенулась и вполголоса произнесла:
-
Боже, мне уже давно пора быть дома!
Порывисто поднялась, схватила свою сумочку и устремилась к выходу из вагона.
Он неторопливо встал, подошел к окну в коридоре вагона и стал пристально смотреть в сторону привокзальной площади. Там, спиной к нему, решительным шагом двигалась к двери зала ожидания стройная женская фигура. Удаляясь, женщина ни разу не обернулась в его сторону.
Поезд плавно тронулся и продолжил свой путь.
ВОЛКИ
У тетки Эмилии вернулся с войны приемный сын. Жарким июльским днем сорок пятого года он потихоньку открыл калитку, прошел на середину двора и остановился в ожидании, что кто-то появится на крыльце. Находящаяся в кухне мать почувствовала какое-то внутреннее беспокойство и без определенной цели направилась к выходу во двор. Увидев солдата в форме с вещмешком за плечами, она судорожно схватилась за косяк двери, и голосом смертельно раненого человека произнесла:
-Боже праведный! В своем ли я уме? Мой сын живой! Сева, откуда ты? Какими судьбами?
Он смущенно заулыбался своей белозубой такой родной для матери улыбкой и бросился к двери, чтобы поддержать и заключить в объятия свою мать.
Драма этой встречи объяснялась тем, что солдат возвратился домой, как говорится, с того света. Двумя месяцами ранее мать получила на своего сына похоронку, в которой сообщалось, что он погиб смертью храбрых в бою за освобождение от фашизма территории Румынии. С письмом в конверте находился окровавленный комсомольский билет.
Горячо любимого сына и героя, как полагается, оплакали, и траур надолго поселился в доме, где уже были и другие потери в этой жестокой войне.
Но судьбе было угодно отдохнуть на этой семье. И вот теперь живой и невредимый, умытый, накормленный и ангельски обласканный взглядами своих родных солдат сидел в старом отцовском кресле и повествовал о своей необычной солдатской одиссее.
На войне как на войне. Командование спланировало прорыв на узком участке фронта путем рукопашной атаки противника. По существующей традиции идущие в непосредственную схватку с врагом сдали документы и мелкий личный реквизит ротному писарю. Реализуя фактор внезапности, атаку начали на рассвете. Обреченный на поражение зверь отчаянно огрызался и множил бессмысленные уже потери и для себя, и для других. После того, как был подавлен передовой заслон противника, разгорелся жаркий бой. Гремел железный речитатив пулеметных и автоматных очередей, бухали разрывы ручных гранат, протяжно свистели летящие с обеих сторон мины, и рвали барабанные перепонки людей волны возмущения воздушной среды при их взрыве. Массу разъяренных вооруженных людей окутала туча едкого сизого порохового дыма. Потрясенные внезапностью нападения минометные расчеты противника методически крошили своими минами собственную землю, с которой уже ушли атакующие подразделения. Одна из этих мин поразила несчастного писаря, разнесла его в клочья и разметала по полю содержимое его почтовой сумки.
Морально настроенный на отступление в этой фазе войны противник энергично откатился на новые рубежи, оставив территорию, необходимую наступающим для дальнейшего развития операции. Но, отходя, он сумел отрезать выступающий клин наступающих и захватить в плен двадцать двух наших бойцов. Среди них был и наш слуга покорный.
После завершения боя похоронная команда собрала останки погибших и разбросанные по полю документы. Через определенное время командование разослало похоронные извещения на погибших и пропавших без вести, документы которых убедительно свидетельствовали об их участи.
Попавших в плен к румынам солдат отправили в лагерь военнопленных в глубь территории. Утром следующего дня к лагерю подъехал крытый фургон. Вышел человек в штатском.
В сопровождении начальника лагеря он отобрал полтора десятка физически крепких пленных, которых с вооруженной охраной разместили в фургоне. Визитер передал полковнику пачку ассигнаций и отбыл в западном направлении. Это был крупный румынский кукурузный магнат, который решил в это смутное для его страны время поживиться дешевой рабочей силой.
Пленных доставили к постройкам на краю кукурузного поля. На подводе подвезли лопаты и другую ручную землеройную технику. “Будем рыть себе могилу”, – решили пленники. Но все обстояло проще. Невзирая на незавидные перспективы ввязавшейся в военную авантюру страны, бизнес думал о будущем. Плененные граждане великого государства должны были вырыть большую силосную яму. К вечеру эта внушительная яма была готова, и основную часть бригады отправили обратно в лагерь. А троих пленников оставили для выполнения тяжелых сельскохозяйственных работ. Под конвоем ночного сторожа их препроводили на ночлег в темный и сырой подвал. По ночам этот страж будет шаркать ногами, бормотать воинственные речитативы и постукивать посохом, демонстрируя узникам, что охрана не дремлет. Он же будет доставлять в конце рабочего дня баланду из кукурузной крупы и воду.
Надсмотрщики были немилосердны и заставляли работать до изнеможения. Но ребята жили надеждой. Фронт неумолимо приближался. Стали слышны дальние отзвуки артиллерийской канонады. Ночами слышался натужный гул, характерный для наших бомбардировщиков. И вот, наконец, в одно прекрасное утро не лязгнул, как обычно, запор их темницы. Снаружи доносился шум и гам, отрывистые команды, гул моторов, хлопанье дверей автомобилей и глухие удары загружаемых предметов. И вдруг – полная тишина.
- Нас забыли расстрелять, – авторитетно предположил одессит Гена.
И потянулись тяжкие часы полной изоляции от окружающего мира при отсутствии света, пищи и воды. Как и все остальное, время относительно. В неволе оно значительно длиннее, чем на свободе. По интуитивным оценкам увлекающегося до войны наукой Всеволода шли вторые сутки, как они ничего не ели, не пили, не слышали внешнего мира. Так жестоко и глупо пропадать в расцвете сил было страшно обидно. Не сговариваясь, они ложками и кружками начали разбирать облицовку “в полкирпича” подвала. Когда это удалось, голыми руками, кружками и черепками от разбитого кувшина с водой стали выбирать землю, прокладывая туннель на волю. Через время, которое не поддается измерению, увидели просвет.
Уходить решили короткими перебежками к видневшемуся вдали лесу и далее – на звук канонады. В лесу неформальным лидером и командиром был признан Всеволод, в памяти которого были свежи знания и впечатления, полученные им в детстве от походов с отцом на охоту в тайгу. Он объяснял товарищам, какие дары леса пригодны в пищу, как с помощью деревьев ориентироваться по частям света и времени дня, как меняется растительность по мере углубления в лес, какие обитатели леса могут представлять опасность для человека. В данном лесу они опасались встречи с волком или медведем. Судя по частым встречам во время передвижения по этой стране гастролеров с ручными медведями, косолапые здесь водились. Чтобы обезопасить себя во время рейда по лесу беглецы выбрали из бурелома крепкие колья, и в таком угрожающем виде двигались к намеченной цели. При этом они старались не удаляться от южной границы леса, вдоль которой пролегала трасса, по которой противник отводил свои войска.
Чтобы не заблудиться и восстановить силы, решили ночевать в лесу. Когда начались сумерки, выбрали достаточно обширную поляну и посредине соорудили из валежника круговой защитный вал. Внутри оборудовали спальные места.
Условились дежурить ориентировочно по два часа. Первым принял вахту Всеволод. Измученные и изнуренные соратники быстро уснули. Бледно светила ущербная луна. Лес погрузился в ночную дрему, полную таинственного молчания, прерываемого шорохами, потрескиванием, затаенным дыханием и вздохами. Обостренным восприятием сигналов леса, каким-то внутренним чутьем дозорный чувствовал присутствие кого-то постороннего и ожидал его появления. И тот не заставил себя ждать. Что-то осторожно передвинулось, едва слышно хрустнула сухая ветка. И в просвете между деревом и кустом орешника появилась морда зверя. Матерый откормленный волк застыл в живописной позе. Осторожно поднятая передняя лапа, поднятая голова с настороженно торчащими ушами. Мерцающий жестокий взгляд маленьких глубоко посаженых глаз. Этим немигающим гипнотическим взглядом он понуждал жертву к паническому бегству, при котором он ее и завалит. Понимая это, человек в свою очередь мобилизовал волю, замер и, не отводя свой взгляд, смотрел прямо в глаза зверю. Всеволод медленно поднялся и взял в правую руку заостренный кол. Затем он протянул левую руку и захватил палицу спящего товарища. У него созрел план метнуть кол в голову волка, когда он приблизится, а затем продолжить борьбу с помощью палицы. Зверь ощутил противостояние и отступил за кустарник.
Через небольшой промежуток времени волк появился правее на том же расстоянии и отыграл ту же сцену. Таким же образом он появлялся еще несколько раз, и каждый раз не решался на агрессию. Наконец, он, очевидно, понял бесперспективность своей акции и растворился во тьме ночной.
Дежурный выдержал довольно длительную паузу и, убедившись, что опасность миновала, разбудил сменщика. Он ему сообщил: “Тут к тебе приходил один волк, но мне жаль было тебя будить. Наблюдай внимательно за краями поляны. Если гость вернется, обязательно меня разбуди”.
Утром беглецы услышали со стороны дороги гул тяжелой техники. Это наши войска перемещались на территорию, которую им уступал противник без боя. Выждав, они вышли на дорогу, и отдались во власть военного патруля, назвав номер своей части и фамилию командира. Командир, увидев жалкий вид этих лесных братьев, не стал сомневаться в истинности их рассказа, и без формальностей принял их в строй. Хотя свое кратковременное пребывание во вражеском плену они еще в лесу решили не афишировать.
Подробно рассказывая родным о своих приключениях, солдат дал себе зарок больше никогда и никому не сообщать о своем кратковременном пребывании в плену. Это помогло ему в будущем избежать больших неприятностей, которые имели иные от общения с волками из контрразведки и госбезопасности.
Несмотря на послевоенную нужду, пребывание в родном доме было прекраснее любого одесского санатория. Через неделю отдыха и неги демобилизованный солдат отправился в Одессу, где он собирался продолжить прерванную войной учебу и работу на своем заводе “Кинап”.
Вскоре он еще раз вернется к родным, чтобы познакомить их со своей довоенной подругой, а теперь законной женой. По молодости и беспечности они несколько отвлекутся от суровой прозы жизни и введут мать в неподъемные долги. Опомнившись, будут искать выход из долговой ямы. Однажды Всеволод встретит в городе своего школьного товарища, и тот расскажет захватывающую историю, как они с женой закупили оптом самодельных конфет и потом их поштучно очень выгодно продали в деревне на базаре.
Для финансирования этого бизнес-плана мать еще раз влезет в долг под проценты. Они закупят у местных умельцев целый вещмешок великолепных на вид сахарно-мучных палочек и спиралей и совершат поход в село Малосоленое.
Они вышли из дому в два часа ночи с таким расчетом, чтобы ранним утром попасть на сельский рынок. Шагать предстояло около пятнадцати километров. Вышли на темную как будто вымершую центральную улицу. Ни зги, ни звука, никаких признаков жизни. Мрачно насупившись с темными глазницами окон и покосившимися крышами, стояли одноэтажные частные дома. Темной громадой высился раздробленный снарядами когда-то самый большой в городе дом военнослужащих. Справа белел обгоревший остов родной школы. Чудом сохранившийся геодезический знак, установленный еще при Екатерине, напоминал, что улица скоро упрется в реку Мертвовод. В жаркое лето эта река пересыхала, откуда ее название.
Приняв влево, они спустились к воде. Между уцелевшими нарядными домами старого города дорога сбегала к понтонному мосту. С одной стороны замерли бесконечные заросли камыша, с другой угадывался силуэт разрушенного каменного городского моста. Вблизи от перехода из воды торчал огромный железный нос затонувшей баржи. Путники вступили на понтоны, и их сердца сжались от гула железных емкостей и ужасного скрипа их креплений. Эти звуки разбудили собак в близлежащих дворах, которые звонко и беззлобно объявили тревогу. Их следом поддержали соратники во дворах и огородах, прилепившихся вдоль всего склона горы. Оратория достигала высшей точки, затем затихала где-то за пределом пространства, чтобы повториться вновь.
- Страшно, – сказала женщина.
- Бывает хуже, – ответил спутник и ободряюще засмеялся.
Преодолев мост, они поднялись в гору, и вышли на Николаевский шлях. Хрустел щебень под ногами. Слева тянулся ряд глинобитных домов и таких же заборов. Справа зияло безграничное темное пространство прибрежных плавней реки Южный Буг. Где-то далеко внизу мерцало пламя костра. То ли рыбаки праздновали удачу, то ли разбойники бражничали и делили добычу.
Впереди слева к трассе примыкала проселочная дорога, которая вела к цели – селу Малосоленое. Справа к дороге подходил степной лес, прямо по курсу угадывались очертания церкви и сельской школы (между ними рынок). Слева чернело убранное поле индивидуальных огородов и далее плетеные тыны крестьянских подворий.
Через короткое время, как они стали идти вдоль кромки леса, Валентина с тревогой объявила:
- Сева, у меня такое ощущение, что за нами кто-то идет.
- Сон разума рождает чудовищ, – пошутил спутник и одновременно мобилизовал свое внимание.
Почти одновременно они оглянулись и увидели, что за ними вслед по кромке леса бежит большой облезлый волк, нагнув голову к земле. А за ним, мотая головой из стороны в сторону, как бы безучастно следует подруга, более миниатюрная и ухоженная.
- Валюха, не робей! Возьми меня крепко под руку. Я читал у Брема, что хищники на стадо не нападают. Они его гонят, пока не отобьют ослабевшую особь. Такова природа – слабых и отставших съедают. Старайся смело смотреть волку прямо в глаза.
-Хорошо, – побелевшими губами прошептала молодая жена.
Он прибавил шаг, еще крепче прижал ее руку к себе, и при этом слышал, как отчаянно, толчками, бьется кровь в ее жилах. Волчье семейство на какое-то время скрылось из вида. Но потом появилось вновь. Теперь уже впереди в позе терпеливого ожидания. Всеволод увидел прямо перед собой уже знакомые ему жестокие глаза хищника. Но эти были другие. В отличие от тех, румынских, это были глаза загнанного голодного животного, дрожащего в предвкушении поживы.
- Валя, потихоньку сворачиваем на поле и держим курс на крайнюю хату. Умоляю тебя, мобилизуйся и старайся не споткнуться.
Они перешли дорогу и бочком начали двигаться в намеченном направлении. Животные замерли в недоумении, посидели и затем осторожно перешли дорогу и медленно начали двигаться по полю. Столь необходимый разрыв в расстоянии был в пользу беглецов!
Они достигли забора, прислонились к нему спинами и лихорадочно соображали, что делать дальше. Волки приблизились на критическое расстояние, остановились и с горящими глазами, очевидно, тоже решали дилемму последней схватки.
- Валя, смотри волку в глаза. Я сейчас ногой подгребу траву к забору и попытаюсь зажигалкой ее зажечь. Но прежде ты делаешь сальто. Прижимайся крепко поясницей к кромке забора. Потом я схвачу тебя за ноги и рывком переброшу через тын. Когда встанешь на ноги, пригибайся и беги к дверям хаты.
Он удачно выполнил задуманный финт и через мгновение щелкнул зажигалкой, которая по невероятному велению судьбы зажглась с первого раза. Волк дернулся, но, увидев пламя, остановился. Теперь нагибаться, чтобы зажечь траву, было очень рискованно. Поэтому Сева водил перед лицом горящую зажигалку, которая вот-вот должна была потухнуть. К счастью раздался душераздирающий крик хозяина, который бежал к тыну с вилами. Волк нехотя попятился, а человек, пользуясь моментом, метнулся через забор.
- Ну, што, перелякався? Голодуха. Она, брат, и людыну и животину робить зверем.
Они зашли в дом, где женщины зажгли керосиновую лампу и хлопотали у печи на предмет чаю. Познакомились. Хозяйка старалась привести в порядок Валентину, которую била нервная дрожь. Сева рассказывал о цели их путешествия.
Сели пить чай с листьями смородины. Гости щедро угощали фальсифицированными кондитерскими изделиями. Раскрасневшийся от чая хозяин ударился в воспоминания:
- Оце як булы мы такими же молодыми, моя дуже любила сладощи. Так я таскав ей пакетики с конфетами “Сливочная помадка”. Дуже добри булы конфеты.
Поутру гости заторопились на рынок и тепло прощались со своими спасителями. Хозяин пожелал удачи и добавил:
- На многое не надейтесь. У людей нема грошей на хлеб.
Предсказание сбылось. Самые отчаянные покупатели брали не больше двух-трех конфет в руки. Так что к вечеру домой вернулась добрая половина товара. До самого своего отъезда в Одессу они лакомились этими великолепными конфетами и со здоровым юмором вспоминали свое незавидное положение в ту незабываемую ночь. Молодость!
КРИТИЧЕСКИЕ СИТУАЦИИ
Некий гражданин Нидерландов решил приобрести на свои сбережения надежную немецкую машину. Он собрал свою дорожную сумку, взял пачку стодолларовых купюр, сунул ее в задний карман брюк, застегнул липучку и отправился на вокзал.
Сидя в вагоне экспресса, он неотрывно смотрел в окно и фиксировал изменения на пути следования, происшедшие за последние десять лет. Сохраняя позу отстраненности от вагонного окружения, он время от времени оживлялся, и прикладывал руку к тому месту, где покоилась заветная сумма. При этом он испытывал радостно приятное чувство, которое отличалось от того, которое обычно связывают с прикосновением к этой части тела.
Где-то на полпути к цели путешествия он, движимый категоричным зовом природы, встал и отправился в туалет. Выполнив необходимые действия, он встал, застегнул ремень и послушный известному автоматизму нажал на педаль сливного бака. Запасенный объем воды устремился в сливное отверстие и с характерным журчанием исполнял свою функцию. Но слух пассажира уловил некий необычный шелест на фоне журчания воды. Он непроизвольно обернулся и увидел потрясающую воображение картину. Как бы листая глянцевые страницы журнала, поток воды слизывал из пачки зеленые банкноты, и выносил их за пределы отверстия в полу вагона. Преодолев оцепенение, пассажир схватился за задний карман, и тут же осознал всю жестокую реальность постигшей его катастрофы. Будучи человеком решительным, он бросился к проводнику.
Стараясь выиграть время, он пытался кратко и доходчиво довести до сознания проводника суть происшедшего события. Скептически слушавший его гарант порядка в вагоне, поднял взор, чтобы убедиться во вменяемости пострадавшего, и вдруг воскликнул:
Он бросился к стоп-крану системы экстренного торможения. Заскрипели тормоза, и поезд плавно остановился.
Проводник и пострадавший бросились к выходу. За ними устремились те пассажиры, кто слышал разговор, и желал оказать помощь в спасении денег. Те же, кто остался равнодушным к чужому горю, думали про себя:
- И почему это мы должны отказывать себе в удовольствии прибыть точно по расписанию в объятия ожидающих нас людей из-за того, что какой-то разгильдяй не умеет беречь собственные деньги?
Те же, кто ехал в других вагонах и не мог знать о причине остановки поезда, вели себя в соответствии со своим национальным менталитетом. Флегматичные голландцы подумали:
- Неужели эти стервецы террористы уже добрались в наши благословенные края?
Француз, громко смеясь, возглашал:
- Господа, не стоит сразу впадать в панику. Эти жалкие трусы и у вас потребуют сначала деньги за то, что они откажутся от реализации своих коварных замыслов.
Компактная группа испанцев, прислушиваясь к разговору, дружно начала хулить своего премьера:
- Спасибо нашему Аснару, что мы уже не можем спокойно ступить за порог своего дома. Ему, видите, не терпелось ввязаться в американскую авантюру в Ираке, чтобы усмирить собственных сепаратистов!
Пока шли эти разговоры, группа спасения добежала до последнего вагона и увидела то, что рисовало их воображение. По правому рельсу вдоль железнодорожного полотна пунктиром тянулась полоса, выложенная мокрыми потерявшими первоначальный лоск долларами. Каждый собирал эти дурно пахнущие бумажки и передавал их хозяину. Последний сдувал с них мусор и укладывал в аккуратную стопку. На его лице восходило солнце надежды.
Когда операция успешно завершилась, и поезд продолжил свой путь, пострадавший пересчитал наличность. Ему возвратили четыре тысячи долларов из одиннадцати тысяч потерявшихся.
***
Молодой подающий надежды научный сотрудник Института атмосферных явлений женился на своей обаятельной сотруднице. Она жила с мамой в большой благоустроенной квартире, которую оставил им ее рано ушедший из жизни отец. Молодые решили пожить вместе с матерью, пока не укрепят свое собственное материальное положение. Начинающий ученый покинул свою холостяцкую келью в институтском общежитии и перешел под крыло двух властных и харизматичных женщин. Человек, увлеченный наукой, он уже с первых дней своей семейной жизни почувствовал, что ему теперь придется разрываться между любимым делом и любимой женщиной. Мама, которая приходилась ему тещей, безраздельно господствовала в доме и была непререкаемым авторитетом в любых вопросах бытия. На первых порах, пребывая в состоянии любовной эйфории, он старался не придавать этому обстоятельству большого значения, и беспечно надеялся, что все обойдется.
Мать была безмерно рада, что ее дочь устроила свою судьбу, и с первых же шагов приняла на себя роль лоцмана корабля их семейного счастья. В доме царил твердый, раз и навсегда установленный, порядок. Каждая вещь знала свое место. Каждый должен был свято соблюдать заведенный распорядок жизни. Если зять задерживался на работе, женщины ужинали в установленное время сами. Если он сильно задерживался, то его ужин томился в большой кастрюле с горячей водой. Теща, не выходя из своей комнаты, спрашивала:
- Виктор, тебя устроит теплое рагу или его следует подогреть на огне?
- Что вы, что вы? – смущался зять. Я люблю теплую пищу.
Когда он засиживался у компьютера, увлеченно решая очередную проблему атмосферных возмущений, она со скрытым раздражением сетовала:
- Ну, сколько можно торчать у этого чертового аппарата? Идите уже в постель. Так вся жизнь пройдет у вас мимо!
Он, скрипя сердце, гасил монитор и отправлялся спать.
По выходным супруги, по молодости, до полудня валялись в постели. При этом начинались киевские маневры. Теща сновала между кухней и своими апартаментами, гремела кастрюлями, без надобности переставляла стулья и совершала другие телодвижения, которые должны были демонстрировать ее неудовольствие.
Пришло время, и родился ребенок. Доходов стало меньше, расходов больше. Наука осиротела. Напряжение в атмосфере нарастало.
Когда муж засиживался в библиотеке, жена ему раздраженно выговаривала:
- Сколько ты еще собираешься возиться с этими твоими грозовыми разрядами? Посмотри, ребята из соседнего отдела диссертации пекут как блины на масленицу! Кстати, ребенку уже давно пора купить хорошую коляску.
Он отмалчивался, а отчуждение темной тенью вползало в их обитель. Все чаще его преследовала мысль: так дальше жить нельзя.
Однажды, после очередной ночной разборки он долго гулял по улице, приводя в равновесие нервную систему. Потом с решительностью самоубийцы вошел в дом и объявил в пространство:
- Желаю вам счастливо оставаться! Я ухожу, и ноги моей больше не будет в этом доме!
И, не ожидая реакции своих мучителей, начал собирать бритвенные принадлежности.
- Опомнись, что ты говоришь, неблагодарный человек! – пошла в атаку теща. – Будь ты проклят, и чтобы тебе не было покоя, как ты отнял его у нас!
Взорванная проклятием семья разрушилась. Дальше – больше. Через неделю сгорела дача – отрада и убежище тещи. Через месяц умер годовалый ребенок. А осенью беглый зять ввязался в уличную драку и позже был осужден на пятнадцать лет тюрьмы.
Потрясенная и поверженная этой серией непостижимых уму несчастий женщина лихорадочно искала ответ: за что? По чьей злой воле? Она анализировала свою прожитую жизнь и искала логику событий в цепи бед и несчастий, которые приносила ей судьба. И к своему ужасу обнаруживала их взаимосвязь. И в том, как не мирилась со свекровью, как тиранила собственного мужа, и как добивалась высоких показателей в учебе дочери, и как, в конечном счете, оказалась в центре трагедии ее семьи. Осознание принесло синдром вины и раскаяния, который превращал жизнь в сплошную пытку.
- Мне свет не мил. Я постоянно чувствую, как жизнь постепенно покидает меня, – говорила она своей старой приятельнице.
- Не торопись ложиться в гроб, – рокотала прямолинейная Анна Петровна, – у тебя дочь, которой нужна опора и поддержка в этой ужасной ситуации. Сходи в церковь к нашему новому настоятелю. Говорят, он многим помогает.
На следующий день Любовь Ивановна помчалась в церковь. Ее приветливо встретил настоятель молодой отец Валерий, который годился ей в сыновья. Он участливо и терпеливо выслушал торопливый и беспредельно откровенный рассказ о постигших ее бедах и несчастьях в прошлом и настоящем. Затем он объяснил, как к этим делам относится церковь, и что она предпринимает, чтобы защитить человека на духовном уровне. Темные сила зла используют способность одного человека делать зло другому через заговоры, сглазы и, особенно, проклятия. Негативная энергия, поражая внутреннюю духовную сферу человека, может вызывать болезни, деформацию разума, агрессию во взаимоотношениях с людьми, отсюда, беды и несчастья. Обращаясь к Богу с просьбой о помощи и молитвами, церковь старается помочь несчастным и избавить их от негативного влияния. Нужно также заметить, что пославший проклятие не остается безнаказанным, – через семь лет оно возвращается к нему столь же карающим и разрушительным.
- Через семь лет? – растерянно произносит женщина. – А как же быть тому, кто сделал это непреднамеренно или глубоко раскаялся в содеянном?
- Ну, семь лет – как правило. При высоком накале страстей возмездие может наступить тотчас. Знаете, как при большом взрыве, который поражает и наступающих, и обороняющихся. Что касается тех, кто взял грех на душу, а потом осознал и раскаялся в содеянном, то их спасение – в обращении к богу, искренней молитве, любви к ближнему и благих деяниях в пользу обездоленных и обиженных. Бог милосерден, – он идет навстречу тому, кто ищет спасения. Церковь не жаждет крови тех, кто оступился. Она делает все, чтобы помочь им вернуться к Богу.
- Кажется, я все поняла, святой отец. Безмерно Вам благодарна за сочувствие и поддержку!
Она покидала божий дом какая-то потерянная, просветленная и одновременно наполненная смутной надеждой.
Теперь близкие и друзья не узнавали в ней прежнюю категоричную и амбициозную женщину. Когда Анна Петровна резко осуждала банду бусурманов с большой дороги, которые отняли ее сбережения на собственные похороны, и посылала им страшные проклятия, подруга жестом ее останавливала:
- Аня, побойся Бога! Не озлобляй сердце и не бери грех на душу. Лучше попросим Бога образумить заблудших: ведь они не ведают, что творят.
***
Экстремальные ситуации сопутствуют людям с незапамятных времен и касаются их бытия не только в узком семейном кругу, но и в широком общественном плане. Общественное переустройство, войны, существующее неравенство и угнетение друг друга – вот те подмостки, где разыгрываются фарсы и трагедии. Тяжело приходится и вышестоящим, и нижележащим, угнетенным и обиженным.
Французский философ Мишель Монтень посвятил целое исследование проблеме стеснительности высокого положения людей.2
“ Не имея возможности достичь высокого положения, давайте в отместку его очерним”, – предлагает автор. Впрочем, здесь же он говорит, что найти в чем-либо известные недостатки не значит очернить; их можно найти в любой вещи, как бы хороша и вожделенна она не была, тем более что у высокого положения есть то преимущество, что с ним можно по собственному желанию расстаться. Мы вообще склонны переоценивать высокое положение, равно как и давать непомерную оценку решимости тех, кто на наших глазах презрел его.
Тягостность высокого положения часто проявляется в том, что никто не осмеливается вступать в настоящее соревнование с королями и президентами, как в спортивных достижениях, так и в умственных способностях. Если становится заметным, что своей победе они придают большое значение, каждый старается им поддаться и, чтобы не нанести ущерба их славе, всегда готов поступиться своей, прилагая лишь столько усилий, сколько нужно, чтобы оказать им честь. Это наиболее ярко прослеживается в импровизированных теледебатах, инсценированных боях на тенистых кортах с участием сердечника Ельцина или более поздних восточных единоборствах с его популярным в народе приемником. В свое время солидные ученые языковеды апеллировали к знатоку русской словесности И.В.Сталину. Истинные герои мировой войны уступали воинскую славу дутому маршалу Брежневу. Не пахнет ли здесь лицемерием вместо высокого почтения?
Повелось это с давних времен. Крисон, состязавшийся в беге с Александром Македонским, поддался; Александр выбранил его за это, а следовало всыпать ему плетей. Его современник Корнеад говорил, что дети царей лишь верховой езде учатся по-настоящему. В любых других упражнениях им все уступают, чтобы они были первыми. А конь, не будучи придворным льстецом, сбросит с себя царского сына так же просто, как сына какого-нибудь грузчика.
Для того, чтобы столь нежной богине, как Венера, придать черты мужества и храбрости, свойств, присущих лишь тем, кто может подвергнуться опасности, Гомер вынужден был изобразить, как в битве за Трою она была ранена.
“Верховная власть, – говорит Монтень, – качество, которое подавляет все прочие, существенные и подлинные качества: они в ней растворяются, и им дано проявляться лишь в действиях, с ней непосредственно связанных и ей служащих, – в делах царствования и правления”.
Уступая правителям во всем, что касается чести и славы, утверждают и укрепляют также их недостатки и пороки не только простым одобрением, но и подражанием. Каждый из свиты Александра старался держать, подобно ему, голову склоненной на сторону. А льстецы Дионисия в его присутствии натыкались друг на друга, толкали и опрокидывали все, что попадалось им под ноги, чтобы показать, будто они также близоруки, как он. По временам в моду входили разврат, вероломство, кощунство, жестокость, безверие в идеалы. В поздней истории неисчислимая рать партийных функционеров втихую пьянствовала и духовно деградировала по примеру своих вождей. Во второй половине двадцатого столетия миллионы китайцев жили умом своего кормчего.
Когда император Адриан спорил с философом Фаворином о значении некоторых слов, последний очень скоро со всем согласился. Друзья вознегодовали по этому поводу, а он им ответил: “Смеетесь вы надо мной, что ли? Как может он, начальствуя над тридцатью легионами, не быть ученее меня?”
Август писал эпиграммы на Азиния Поллиона: “А я, – сказал Поллион, – буду молчать. Неблагоразумно писать против того, кто может предписать мне отправиться в ссылку”.
И оба они были правы. Потому что Дионисий, не будучи в состоянии сравняться в искусстве поэзии с Филоксеном и в красноречии с Платоном, одного приговорил к работам в каменоломнях, а другого велел продать в рабство.
Таковы экстремальные ситуации человеческого бытия. Костер их то притухает, то разгорается ярким пламенем.
***
Рассказывают, что выдающийся английский физик лорд Кельвин обладал глубоким чувством юмора. Однажды он принимал экзамены у группы студентов.
Заходит взъерошенный и весь какой-то помятый от ночных занятий студент. Лорд Кельвин сочувственно смотрит на него и говорит:
- Коллега, расскажите-ка нам, что такое электричество?
Студент тушуется, мнется и, наконец, говорит:
- Профессор, вчера вечером, когда я готовился к экзамену, я это знал, а сейчас забыл.
- Надо же, – сокрушается профессор, – вчера был один, который это знал, да и тот забыл!
Великий Эйнштейн тоже любил пошутить. Уже расставаясь с жизнью, он сказал:
- Ну вот, наконец, я теперь узнаю, как устроен мир.
БЕНДЮК
В предвоенный год в ремонтную службу нового металлургического завода пришел сельский паренек Давид Бендюк. Образование он успел получить первоначальное, и все свои будущие годы будет учиться у жизни. От отца своего Емельяна, отчаянного балагура и оптимиста, унаследовал он пытливый ум и манеру быстро, быстро сыпать словесным бисером украинско-русского наречия.
Определившись в дружную молодежную бригаду ремонтников, он с практицизмом истинного крестьянина не рвался в пекло огнедышащих печей, и не хватался за тяжелые железяки. Но c вниманием скворца-пересмешника присматривался своими глубоко посаженными маленькими и смешливыми глазами ко всяким премудростям в конструкции машин. Будучи самым молодым в бригаде, он неожиданно для своих опытных наставников давал технически зрелые предложения по сборке-разборке узлов оборудования, монтажу в труднодоступных местах тяжеловесных деталей, замене изношенных дефицитных частей их аналогами от другого оборудования. Благодаря этому он очень скоро приобрел имидж народного умельца, этакого трудящегося без университетов, понимающего нужды социалистического производства. В то время это широко культивировалось.
В связи с очередной годовщиной завода-гиганта ожидался визит наркома обороны Климента Ворошилова. Прослышав про это, молодой новатор засиживался допоздна в ленинской комнате общежития, что-то чертил и записывал в ученической тетради. Когда делегация находилась в цехе, он подошел к наркому, и доложил о своих изысканиях.
Он предложил для нужд Красной Армии схему конструкции автомата массового изготовления пельменей. По молодости он полагал, что солдат не кормят пельменями по причине высокой трудоемкости изготовления большого количества этого продукта. Нарком был воодушевлен таким неожиданным предложением, и сказал, обращаясь в сторону директора предприятия:
- В таких творческих людях нуждается наша молодая страна, и они заслуживают всяческой поддержки и внимания.
Так начался звездный путь рационализатора и изобретателя Бендюка. О нем писала заводская многотиражка. Его приглашали на оперативные совещания, где обсуждались планы ремонтов и модернизации оборудования. Руководители приводили его в пример нерадивым инженерам, которые не желали творчески мыслить. Эту мысль он схватит на лету, и на протяжении всей своей долгой новаторской деятельности будет использовать как убийственный аргумент в свою пользу:
- Багато инженерив и ученых, шо сыдять в институтах, не можуть решить этот вопрос, а я предлагаю…
Война помешала плодотворной деятельности новатора. В общей сумятице, связанной с эвакуацией предприятия на восток, он исчез из поля зрения. Говорят, подался к родным в деревню. Правда, много лет спустя, по результатам очередной пятилетки его представят к награждению медалью, а компетентные органы вернут документы, мотивируя это некоторыми шероховатостями в биографии соискателя в период фашистской оккупации.
Снова он появился тогда, когда завод был восстановлен и взял высокий темп в своем победном марше по неуклонному наращиванию производства и качества продукции. Его оформили в цех слесарем-ремонтником, но, помня о его творческой жилке, посадили в заводской отдел изобретательства и рационализации и придали ему опытного инженера-конструктора. Отныне эта женщина будет в течение долгого времени переводить на общедоступный проектно-конструкторский язык светлые мысли рационализатора. Он же, имея свободу действий и много времени, будет гулять по производственным участкам, и выявлять слабые места.
Истины ради следует признать, что его аналитический ум пытливого самоучки находил технические решения, не отличающиеся конструкторским изяществом, но решающие частные задачи производства. На эти частные усовершенствования оборудования патентовед заводского бюро рационализации и изобретательства оформляла заявки на изобретения. Имея авторитет в институте патентной экспертизы, и понимая символическую роль своего подопечного, она путем настойчивой переписки добивалась положительных решений экспертизы.
Ореол народного умельца, способного подковать блоху, разрастался. Наивные люди укреплялись в убеждении, что дар божий дает возможность отдельным не обремененным знаниями людям творить чудеса и исцелять от всех болезней. Не в пример инженерам и ученым, даром проедающим свой хлеб. А власть предержащие использовали свой рычаг в работе с кадрами.
Как особо ценному специалисту Бендюку вне очереди выделили благоустроенную квартиру в центре. По указанию главного инженера в прокатном цехе в его распоряжение была выгорожена часть свободной территории. В народе она называлась “участок Бендюка”. Сюда он стаскивал рольганги, редуктора, электропривода и другое оборудование, отслужившее свой срок и после капитальных ремонтов обычно отправляемое на переплавку. В это время в его воспаленном воображении полыхала идея использования для целей механизации списанного оборудования и возвращения в производственный процесс отходов производства. И мерещились миллионные цифры эконом эффекта. Он бегал от руководителя к руководителю и возбужденно своей невнятной скороговоркой нес околесицу:
- Оце, партия и правительство нас призывають. Мы можем без больших затрат большие дела. У меня пятьдесят изобретений. Надо построить механизированную линию.
Он имел в виду построить в цехе механизированную линию, на которой можно было бы вырезать немерные карточки из отходов разной толщины и конфигурации, которые получаются при порезке полосы металла на стандартные листы. По нормативам эта концевая обрезь направлялась в мартен на переплавку. Но изобретатель доказывал, что ее выгодно продавать как готовый продукт, в котором якобы нуждаются малые предприятия и ремонтные службы колхозов.
Его напору невозможно было противостоять и, тем более, слушать до конца его горячечные речи. Предложение было принято к реализации. Для будущей линии в цехе была освобождена производственная площадь. По указанию главного инженера проектный отдел приступил к разработке рабочего проекта по эскизам изобретателя. В процессе этой работы автора посетила новая замечательная идея: использовать не традиционные рольганги, а обрезиненные танковые колеса, которые он в изобилии обнаружил на складе металлолома соседнего завода спецсталей. Изменения вносились в проект до последнего дня работы. Привыкшие к такому стилю заводские проектанты посмеивались над чудаковатым заказчиком и рисовали ему все, что он просил.
В этот исторический промежуток времени в стране происходили бурные события, связанные с хрущевской оттепелью. Производственная сфера переживала ренессанс и комплексную автоматизацию. На всех крупных металлургических предприятиях были созданы специализированные службы механизации и автоматизации. Участок Бендюка передали в состав этой службы, а самого героя, опустив глаза на его образовательный ценз, оформили на должность мастера производства. Явившись на место работы в новом качестве, он дал понять, что монтажами и наладками заниматься не намерен, а надеется дальше двигать техпрогресс.
Почуяв угрозу вожделенной свободе, он на следующее утро уже сидел со знакомой папкой с пятьюдесятью засекреченными изобретениями и незаконченным проектом линии резки в приемной главного инженера. Вновь назначенный и прогрессивно настроенный главный сплачивал вокруг себя смело мыслящих людей, и планировал жесткую оппозицию директору в части устаревших методов руководства. Этот пробивной мужик импонировал ему.
К своему новому руководству Бендюк явился уверенный и загадочно воодушевленный. Он сообщил о своем визите к главному инженеру и передал его указание принять проект к доработке и оказать автору всестороннюю помощь. Масляно улыбаясь своими птичьими глазками, он затараторил:
- Мы еще поработаем. Мы ще знимем цього директора.
- Итак, – сказал шеф, – приступайте к работе. Мы вам в помощь выделим опытного конструктора.
- Не, – протянул новоиспеченный мастер, – главный инженер хочет, чтобы вы это дело поручили главному конструктору Мелюкову.
Главный конструктор собрал своих корифеев, в присутствии автора детально рассмотрели представленный труд и единогласно вынесли вердикт: сон сивой кобылы. Автор, понимая, что здесь вариант даже со ста авторскими свидетельствами не проходит, клялся и обещал приложить все свои усилия. Временами в его глазах сверкали обещания жестокой мести тем, кто не понимает серьезности задачи.
Главный конструктор, имея уже большой опыт общения с этим человеком, подвел итог:
- Давид Емельянович, если вы хотите, чтобы дело двинулось, перестаньте морочить людям голову со своими танковыми колесами, оставьте свои проработки, а мы вас пригласим тогда, когда новый проект будет готов. Выполнять ваше задание будем в первоочередном порядке.
Как и было обещано, нашли удачное техническое решение и приступили к рабочему проектированию.
Автор идеи выполнял принятые условия и не мучил проектантов вариантами. Но для надежности время от времени покидал свой производственный участок и контролировал ход выполнения проекта. Обычно он в эти дни задерживался в отделе до конца рабочего дня и развлекал в курилке молодежь байками из жизни новаторов. С особым озорством, не свойственным его возрасту, он рассказывал о том, как в молодости он придумал и изготовил приспособление для удобного секса.
- Да, это була принципиально нова конструкция, – восклицал он, похотливо ухмыляясь. – Мы так тогда с жинкой потели! Ой, потели!
Так, за разговорами и в добром настроении дело подошло к монтажу линии. Но, к общему удивлению окружающих, дала трещину личная жизнь героя. Изобретатель по не известным общественности причинам бросил семью, оставив своей престарелой жене и двум взрослым сыновьям эксклюзивно полученную квартиру. Сам же нашел себе комнату в частном секторе на поселке Зеленый Яр. Конечно, это были не те условия, которые необходимы творческой личности. Будучи в эпицентре бушевавшей тогда в стране пропагандистской компании “Ручной труд – на плечи машин” и опираясь на авторитет набирающей обороты службы механизации, c заветной папкой под мышкой Бендюк обошел кабинеты руководителей завода и общественных лидеров. И силой убеждения привел их к единодушному решению: для нормальной работы новатору нужна однокомнатная квартира. Для завершения операции требовалось не много – ходатайство цеховой организации с просьбой о выделении оной в очередное распределение. Для непосредственных руководителей, которые заботятся о благе подчиненных, не было ничего проще, как такое ходатайство подписать. Хотя и в ущерб некоторым иным.
А тем временем разворачивалось наступление на ручной труд. Линия вырезки годного из отходов была смонтирована и без осложнений запущена в работу. В накопителе выросла стопа разнокалиберных карточек металла. И возникли проблемы. Оказалось, что покупателей на этот товар абсолютно нет. Более того, изъятие концевой обрези из технологического потока нарушает цикл выплавки металла в мартеновских печах. Компенсировать изъятие обрези можно было бы за счет увеличения норматива расхода металлолома, но этот показатель жестко регламентировался министерством. Около года шла игра, в которой не было виноватых. В конце концов, через два года линию потихоньку растащат на запчасти, а освободившуюся производственную площадь используют по назначению.
Главный конструктор в сердцах скажет инициатору:
-Ну, Давид Емельянович, втравили вы нас в хорошую халепу!
- А что я? Я дал решение, а люди пусть думают, как его использовать.
После этого события в лексиконе инженеров появилось новое слово-понятие “бендюковщина”.
Служба механизации завершила несколько резонансных работ в металлургическом цикле, куда не доходило внимание нашего героя. И готовился прорыв в прокатных цехах, где он трудился в качестве рядового исполнителя и одновременно лихорадочно искал резонансную тему.
Очевидно, чтобы не отстать от добрых руководителей, судьба решила сделать подарок изобретателю. Семья молодых инженеров после рождения ребенка получила двухкомнатную квартиру и решила забрать к себе овдовевшую мать – вышедшую на пенсию школьную учительницу. Судьбе было угодно, чтобы эта женщина познакомилась с изобретателем и прониклась к нему симпатией и доверием. Две квартиры обменяли на одну благоустроенную полногабаритную, и стали жить одной большой семьей, общей заботой которой был техпрогресс на родном предприятии. Не все сотрудники умилились происшедшим, но все желали им благополучия.
Конструкторы нашли удачное решение по механизации тяжелейшего ручного труда на участке абразивной зачистки пороков на листах жаропрочной стали для оборонных целей. Людям приходилось ворочать вручную стокилограммовые листы, чтобы зачистить их с двух сторон. Было предложено несколько вариантов, из которых приняли к внедрению оптимальный. Из-за тяжелых условий труда участок уже в течение пяти лет не выполнял плановых заданий. Ход работ взял под личный контроль главный инженер.
Во время монтажа оборудования Бендюк, которого в это время посылали на другие участки завода, часто заглядывал сюда, критически осматривал узловые решения, чесал за ухом и что-то бормотал про себя. По всему было видно, что он относился ревниво к появлению этого дитя технического прогресса. Цеховая поэтесса и любимица инженеров Лера заразительно смеялась:
- Что вы удивляетесь? На этой арене мы наблюдаем столкновение двух школ, двух подходов. Соперничество этаких непримиримых технических Монтекки и Капуллети.
После запуска комплекса зачистки металла в промышленную эксплуатацию в первые же сутки было выполнено производственное задание. А на вторые начались сбои. Новая техника как капризная женщина. На первых порах она строит козни, играет в загадочность, требует повышенного внимания и ласки. И лишь убедившись в серьезности намерений, отдается тем, кто ее полюбил.
Ночью появилась повышенная вибрация кантователя, на котором находился оператор. Чтобы не рисковать, оборудование отключили до прихода утром разработчиков.
Утром на участок срочно отправили группу инженеров и бригаду рабочих во главе с мастером Бендюком для выяснения причин сбоя и возможного устранения неисправностей. Перед тем, как допустить к работе рабочих, в приямок кантователя опустился ведущий конструктор. Он попросил мастера стать у пульта, и по команде кратковременно нажать на кнопку пуска для проверки работы комплекса в толчковом режиме. После этого он опустился на колени, что-то эскизировал, потом стал в полный рост, еще что-то исследуя. При этом его голова находилась между неподвижной балкой корпуса и такой же балкой на барабане. Неожиданно, по не понятной до сих пор причине, мастер включил барабан. Подвижная балка начала приближаться к шее конструктора, и через несколько мгновений его голова должна была, как у короля Людовика, покатиться в корзину. В эти же мгновения стоящий сбоку электрик краем глаза зафиксировал ситуацию и с воплем бросился к аварийной кнопке.
Потрясенные, побелевшие и крайне возмущенные люди прекратили работу и направились с протестом к своему руководству. Они заявили, что никогда больше не станут работать с присутствием Бендюка. Также взволнованный мастер глубоко дышал и нес какую-то чепуху.
- Я думал – он вылез. Он командовал. И какой я вам мастер? Придумали посылать меня, куда попало.
При этих словах у начальника похолодело в груди: если бы произошла трагедия, ему бы отвечать за назначение безграмотного и не знающего азов безопасности мастера.
Происшествие глубоко потрясло коллектив. Те, кто раньше со снисходительной улыбкой относился к проделкам этого ушлого простоватого мужичка, теперь осуждали руководство за заигрывание с рабочим классом. Начальник цеха больше не посылал его на ответственные участки и держал на хозяйственных нуждах. Новатор озлоблялся и про себя проклинал высокое начальство, “которого много развелось”. Хотя именно оно, еще не зная истинного лица изобретателя, продолжало думать, что он – рабочий корифей.
Беда одна не ходит. Если трещина образовалась с одной стороны, то она обязательно появится и с другой. Вместе с проблемами на работе близились к кульминации проблемы в новой семье изобретателя. Все четче вырисовывалась моральная и этическая пропасть между ним и вновь приобретенной супругой. Оказалось, что она не та женщина, с которой можно варить воду. Она требовала участия, понимания, душевного покоя. Он же нес с собой шум, гам, безалаберность в делах и вкусах, примитивные потребности и желания. Молодые страдали от его неопрятности и резкого запаха. Особенно это было невыносимо при частых заболеваниях ребенка. Для бабушки внук был верхом обаяния, для него – чужой забавной игрушкой. Его ночные занятия изобретательством, в серьезность которого уже не верили, и шумные шатания по квартире держали в напряжении весь дом. Убеждать его в чем-либо было безнадежным занятием. Все это совместную жизнь превращало в сплошную муку.
И в один метео неблагоприятный день они его просто выгнали на улицу.
На работе он долго крепился, но однажды вынужден был признаться своему начальнику, что прошлую ночь провел на вокзале. Начальник цеха, которого связывали долголетние добрые отношения с этим человеком, проникся сочувствием и отправился с ходатайством к своему руководству. Он считал, несмотря на все последние неприятности, недопустимым бросить на дороге без поддержки этого уже довольно старого человека, имеющего заслуги перед заводом. И просил устроить его в рабочее общежитие. Авторитетным просителям не отказали, и общежитие было получено. Конечно, жить с не самыми образцовыми молодыми людьми – не сахар. Но крыша над головой до лучших времен.
После того, как худо-бедно разрешил свою жилищную проблему, Бендюк выглядел внутренне собранным, сосредоточенным на какой-то одной всеохватывающей идее, а взгляд его горел готовностью к действию. Отсутствие прошлой веселой благожелательности окружающих ранило и вызывало ожесточенность и желание мести. Отлученный от ответственной работы он пропадал на участке своего имени или с озабоченным видом бродил по цехам завода. Его сосредоточенный взгляд, как взгляд голодного хищника, искал добычу. Его воспаленный ум ожидал масштабную высоко эффективную новацию. Его уязвленное самолюбие жаждало возмездия этим проклятым инженеришкам.
И вот оно, наконец, пришло. Фирма проводила масштабные исследования по механизации очистки полувагонов после разгрузки из них прибывающего со всей страны металлолома. Бендюк с бригадой рабочих выполнял подготовительные работы к предстоящим испытаниям. Он критически смотрел на монтируемые конструкции и мысленно предрекал им неудачу. Затем он перевел взгляд на огромную кучу мусора за эстакадой очистки вагонов – и его воображение как молния поразила рационализаторская мысль.
Суть дела состояла в следующем. После того, как из полувагонов с помощью грузоподъемных магнитов извлекали металлолом, последние подавали на эстакаду ручной зачистки. Не очищенные вагоны железная дорога не принимала. Рабочие вручную открывали тяжелые нижние люки, затем забирались в полувагон и очищали боковые стенки и так называемую хребтовую балку вагона. Извлекаемый мусор состоял из земли тех краев, откуда он прибыл, древесных остатков крепежа и всяких случайных включений типа семечек подсолнуха и кукурузных початков. Наряду с этим из вагонов извлекали недоступные магнитам детали из цветного метала и немагнитной стали. Мусор, просыпающийся на эстакаду очистки, сгребали и грейферным краном ссыпали в огромную кучу, которая брала свое начало еще с довоенных времен.
Клондайк!
Воспаленное воображение изобретателя рисовало потрясающую картину будущей полностью механизированной фабрики по переработке этой мусорной сокровищницы. Над горой возвышалась протяженная крановая эстакада. Грейферами сыпучий материал загружался в приемник траспортной системы. Над транспортерами нависли чувствительные металлоискатели, по сигналам которых сортировщики с помощью роботов-манипуляторов извлекают металл и сбрасывают его в накопители. Челноковые распределители формируют рядом с исходной горой новую из очищенного мусора. Возле чистой горы стоит под погрузкой вереница самосвалов, которые отвозят мусор в Гадючую Балку, засыпают овраги и формируют площадку для расширения заводского дачного кооператива. И все это, естественно, приносит заводу огромные, многомиллионные доходы.
Этот грандиозный проект очень удачно вписывался в проводимую партией и правительством пропагандистскую программу изыскания резервов производства и расширения его на действующих площадях.
Все эти соображения Бендюк изложил на бумаге, приложил собственные расчеты и, в обход непосредственного начальства, устремился в приемную директора завода. Директор, озабоченный недружественными маневрами местного руководства и срывом поставок рудного сырья из Сибири, рабочего новатора не принял и поручил секретарю связать его с заместителем по новой технике.
Последний, до крайности возмущенный и озлобленный, ринулся в обком партии. Его принял инструктор, в прошлом работник отдела организации труда и, по отзывам, в прошлом большой лентяй. Он организовал встречу возмущенного новатора с первым секретарем обкома без традиционной записи на прием у референта по приему трудящихся. Партийный лидер с завидным терпением выслушал экспрессивного посетителя и распорядился соответствующим отделам разобраться и взять вопрос на контроль.
На заводе была создана нейтральная комиссия из ведущих специалистов, которая привлекла ряд экспертов для изучения вопроса. Назревал скандал. Оживились недоброжелатели директора. У возмутителя спокойствия появился соратник и возможный конкурент. Некий дежурный слесарь обжимного цеха после одного удачного рацпредложения возомнил себя изобретателем. Очевидно, в связи с утечкой информации он тоже воспылал идеей извлечения полезных ископаемых из мусорной горы. Кроме того, у него была собственная идея-фикс. В своем школьном портфельчике он носил проработку системы использования потерь тепла на нагревательных колодцах для подогрева воды в сети отопления рабочего поселка. Имея поддержку в областном правлении научно-технического общества, он методически досаждал руководителям инженерных служб предприятия.
Нейтральная комиссия, в конечном счете, разобралась во всех подробностях изучаемого вопроса и сформулировала свои окончательные выводы. Территория не позволяет разместить предлагаемый комплекс. В природе не существуют предполагаемые индикаторы металла и роботы. Затраты на сооружение и оборудование намного превысят ожидаемый эффект. При сложившейся ситуации с молчаливого согласия цеха на выборке лома цветных и немагнитных металлов уже много лет работают самодеятельные бригады. Они обеспечивают план сдачи лома цехом и хорошо зарабатывают себе на жизнь за счет сдачи собственной части находок. Все эти доводы комиссия пыталась довести до сведения новаторов, но те героически стояли на своем, утверждая, что их хотят обобрать.
Постепенно болезнь приобрела характер вяло текущего процесса. С одной стороны энтузиазм затухал, с другой стороны никто не хотел брать на себя ответственность, чтобы поставить точку в деле, которое было на контроле обкома.
С приближением осени вся общественная жизнь переключилась на ожидание очередного съезда партии. По наущению своего обкомовского приятеля Бендюк накатал письмо в адрес президиума съезда. На сорока восьми страницах, исписанных размашистыми каракулями. Каждая строчка послания в конце задиралась кверху, что по оценкам криптологии свидетельствовало о завышенных притязаниях в характере автора. Рабочий человек, как он называл себя в письме, был озабочен злоупотреблениями на заводе, равнодушием директора к вопросам изыскания резервов производства и предложениям в этой части рационализаторов, нежеланием лично руководителя модернизировать поставленный давно американцами стан горячей прокатки, возмутительными случаями присвоения инженерами идей передовых рационализаторов и целый ряд других серьезных обвинений.
Через неделю после съезда в обком прибыла комиссия центрального комитета по жалобе в адрес съезда. Возглавлял ее представительный и внешне неприступный человек – парторг крупнейшего в стране оборонного завода, член ЦК. Компетентная в щепетильных вопросах его команда быстро уяснила себе ситуацию и продемонстрировала жалобщику, что кроме бездоказательных эмоций в его письме ничего нет. Сообразив, что выше этой инстанции уже бежать некуда, он со всеми доводами комиссии согласился. Но решил показать характер и настаивал на обвинении инженеров в краже его рационализаторских решений.
В последний день работы комиссии к директору пригласили автора обращения к съезду и руководителей бюро рационализации и службы автоматизации и механизации. В кабинете уже находились кроме директора председатель комиссии и главный инженер завода. Директор выдержал паузу и вполне дружелюбным голосом сказал:
- Ну, что вы еще хотели бы добавить, товарищ Бендюк?
- Я хочу сказать, что инженеры нашего цеха забрали у меня техническое решение по механизации зачистки листов. А у меня есть зарегистрированное в прокатном цехе рационализаторское предложение. Их собираются премировать, а мне за рацпредложение не хотят платить.
- Что скажет руководитель службы?
- В службе механизации был проведен открытый конкурс по механизации зачистки листов. На основе поступивших предложений был разработан проект. О существовании предложения Бендюка мы узнали недавно. Предложение содержит постановку задачи, но не дает конкретного варианта ее решения. Никто из разработчиков не претендует на исключительные права.
- Каково заключение БРИЗа?
- Рацпредложение Бендюка зарегистрировано в тонколистовом цехе. Дата регистрации совпадает с датой включения темы в план службы. Тема фигурирует в перечне узких мест производства, изданном в прошлой пятилетке.
-Вопрос ясен. Бюро рационализации поручается выполнить расчет и оплатить рацпредложение. Приглашенные свободны.
Решение директора, похожее на решение мирового судьи, инженерной общественностью было принято спокойно. Беспокойного же носителя технических усовершенствований отныне все причастные обходили стороной. Он занимался текущими делами на монтажном участке, и всем своим видом демонстрировал, что все эти рутинные дела мало его волнуют. Он игнорировал собрания и не появлялся в инженерном корпусе. Временами начальник пытался его приободрить:
-
Больше жизни, Давид Емельянович!
Он скептически ухмылялся:
- Хиба это жизнь в общежитии? Есть одна добрая женщина, но куда я теперь ее приведу?
Так прошло больше года. Служба механизации была на подъеме и время от времени радовала руководство прорывами на рубежах технического прогресса.
Однажды, забытый энтузиаст взял два дня отгула за переработку на пуске упаковочного конвейера, сел в утренний автобус и отправился в Днепропетровск в украинское министерство черной металлургии искать правду. Под мышкой он держал заветную папку с дипломами комитета по делам изобретений. Добрые люди помогли попасть к министру Куликову без обычных формальностей.
Добродушный и внимательный к людям министр был в отличном расположении духа. Он внимательно и терпеливо слушал эмоционально окрашенное, сбивчивое повествование о решенных автором проблемах металлургии, о выполненных автором новых проработках, о гонениях на автора со стороны отсталых руководителей и завистливых инженеров. О большом желании автора помочь партии и правительству выполнить программу изыскания резервов производства. Посетитель торопливо сыпал словами, выталкивая их на вдохе и выдохе, задыхался, всхлипывал и помогал себе жестикуляцией.
Министр слушал посетителя, слегка склонив голову и изредка бросая слегка изумленный взгляд в его сторону. Посетитель, в свою очередь, ловил взгляд министра, чтобы убедиться в благосклонном отношении к его сообщению. Убедившись, что ему сочувствуют, он внезапно прекратил свое словоизвержение, и неожиданно четко и внятно произнес:
- Такое тяжелое мое положение. Я оказался на улице. Мне негде жить!
Он щелкнул замком своей папки, собираясь демонстрировать документальное подтверждение сказанного.
Министр воспользовался паузой и произнес:
- Достаточно. Я вас понял. Я переговорю с директором, чтобы вам оказали помощь.
А в это же время руководитель службы механизации сидел на совещании у директора завода. Зазвонил телефон прямой связи. Директор снял трубку и начал разговор, по ходу которого на лице его можно было заметить тень плохо скрытой досады. По обрывкам фраз было ясно, с кем и о ком идет разговор, но не ясно, о чем. Было ясно также, что следует ожидать очередного сюрприза.
В конце рабочего дня начальника пригласил заместитель директора по быту. Несмотря на большую разницу в возрасте, между ними были весьма дружеские отношения.
- Вадим, – сказал он доброжелательным тоном, – есть серьезный вопрос. Был звонок от министра Куликова. Наш директор просит в это распределение дать квартиру твоему Бендюку. Я это могу сделать, если ты направишь письмо с просьбой выделить за счет твоего цехового лимита.
- Нет! Это абсолютно нельзя делать. Люди уже знают о предстоящем распределении. А этот прохиндей уже третьей бабе готовит подарок.
- Ну, дружок, я вижу, с тобой каши не сваришь!
Они дали Бендюку квартиру, цеховой лимит не тронули, но перенесли на следующий год.
Изобретатель ситуаций почувствовал себя победителем, приободрился, повеселел и вроде бы даже помолодел. Он не обращал внимания на отчуждение коллектива и равнодушие бывших поклонников. С охотой брался за любую работу и прекратил свои странствия по цехам и участкам. Поддерживал соленые шутки по поводу своей старческой забывчивости, как бы давая понять: ну что с меня, старого чудака, возьмешь?
Коллектив переживал период своей профессиональной зрелости и стабильности. Время стирало из памяти конфликтные ситуации. Бег времени, как это бывает в периоды стабильности, ускорялся.
Однажды после очередной планерки у начальника цеха Бендюк подождал, пока все уйдут, и, помявшись, объявил:
- Тарасович, пойду я, наверное, на пенсию.
- Давид Емельянович, – сверкнул глазами начальник, – я тоже так думаю, что вам пора уже отдохнуть.
Он написал заявление и вскоре покинул завод без традиционных проводов и прощальных подарков.
Но, как было верно подмечено, покой нам только снится! Не прошло и месяца, как новоиспеченный пенсионер оформился инструктором обучения на Станцию юных техников при заводском клубе. Там он долго чему-то обучал будущих изобретателей и создателей летательных аппаратов.
Во Дворце металлургов на осень планировалась выставка детского творчества, приуроченная к открытию областной партийной конференции. Группа детей под руководством Бендюка в ударном темпе и с большим шумом три месяца трудилась над изготовлением экспоната под названием “Действующая модель упаковочной машины”. Естественно, по старому авторскому свидетельству учителя.
На открытие выставки прибыла представительная делегация руководителей города и области. Возле “действующей модели” стоял Бендюк и смышленый парнишка лет двенадцати. Автор суетился и, задыхаясь, сыпал словесным горохом:
- Оце дети металлургов проявили техническое творчество и изготовили действующую модель машины.
Он гладил мальчика по голове и при этом говорил:
- Сережа, расскажи, как устроена и как действует машина.
Сережа рассказывал и нажимал кнопки. Действующая модель урчала, но “зашморгувать” полосу вокруг пачки листов категорически отказывалась.
При подведении итогов выставки модель была признана одним из лучших экспонатов и рекомендована к промышленному использованию после доработки конструкции.
НАСТЯ
Стояло жаркое лето. Южное солнце нещадно палило с высоты небес и, отражаясь от водной поверхности реки и окон домов на пригорке, слепило глаза и вызывало игру света и тени на всем пространстве, которое мог охватить взор.
На склоне холма, сколько хватал глаз, тянулись ряды аккуратных беленых крытых камышом и черепицей домов. От них вниз к реке спускались к реке зеленые ковры садов и огородов. От самой реки на этих огородах можно было различить огромные сверкающие как солнце тыквы, которые здесь называют кабаками. Опоясывающая подножие холма болотистая речка уходит влево в плавни с бесконечными зарослями камыша и осоки и вправо, коснувшись городской черты, широким разливом течет по равнине в реку Южный Буг.
В камышовых зарослях буйствовала жизнь. Плескалась рыба. С шумом выясняли отношения пернатые. Потрясающие слух концерты по вечерам давали лягушки. Пробравшийся через заросли камыша к водному зеркалу рыбак мог увидеть на склонившихся к воде лозах свернувшуюся в калач и греющуюся на солнце огромную змею. И получить при этом свою порцию адреналина. В горячем и влажном воздухе носились проворные кулики и вальдшнепы, а небольшие стайки диких уток неторопливо искали удобное место приземления. С этой дикой природой хорошо уживались отряды домашних гусей, уток, а также кабанчики и другая цивилизованная живность.
А наверху протекала жизнь людей с ее проблемами, радостями и огорчениями. Описанный жилой район был предместьем большого районного центра и назывался Болгаркой, очевидно, по имени людей, первыми облюбовавшими это место для жизни. Со временем здесь заселились украинцы, русские и в большом количестве молдаване. Объединенные трудом и общими заботами люди образовали дружную и миролюбивую общину. Они стали основными поставщиками на городской рынок добротных даров природы. На столько качественных и дешевых, что на местном рынке стали отовариваться даже состоятельные люди из далекой Одессы.
В одном из опрятных и ухоженных белых домиков предместья жила со своей мамой статная чернобровая красивая и богатая душой девушка Настя. Одним словом, украинская красуня. Отец ее не вернулся с фронта, и мать посвятила ей всю свою жизнь, заботы и радости. Работала она в городе на плодоовощном комбинате технологом по засолке овощей. И вместе с дочерью вела домашнее подсобное хозяйство.
Дочь радовала мать своим добрым характером, острым умом, трудолюбием в доме и в школе. С умилением наблюдая, как все спорится в ее руках, или, слушая, как она поет своим грудным контр альтом задушевные песни, мать все больше находила в ней черты ее любимого мужа. Девушка успешно окончила школу и, не желая оставлять мать, поступила в местный техникум садоводства и виноградарства, в народе – виноградный техникум. В старших классах и во время учебы в техникуме на нее обращали внимание многие молодые люди, но, очевидно, чувствуя ее независимый характер и смелость в суждениях, не решались на серьезные отношения. В свою очередь, ее душа ожидала своего часа.
Занимаясь на последнем курсе техникума, она с особой близостью подружилась с сокурсницей Наташей, которая жила с родителями поблизости с техникумом. Они часто забегали домой перекусить, вместе готовили задания, а иногда прогуливали занятия, которые не считали нужным посещать.
Так постепенно Настя стала своим человеком в семье подруги. К ней с особой симпатией относился достаточно пожилой, но молодой сердцем отец. Он постоянно подшучивал над ней или, лукаво улыбаясь, предлагал ей спеть дуэтом под гитару. Хозяйка дома всячески опекала девушек и изощрялась в искусстве кулинарии. Настя все больше проникалась любовью и уважением к этим добрым людям.
Поначалу девчонок подчеркнуто игнорировал старший брат Натальи Валерий. Ему было уже двадцать лет. Окончив восемь классов, он бросил учебу, и пошел на завод работать токарем. Это был крепко сложенный светловолосый парень, весьма уверенный в себе и унаследовавший от своих польских предков налет спеси и высокомерия на фоне неотразимого обаяния. Ему хорошо удавалась роль скептика и нигилиста. У него уже был большой опыт общения с женщинами. К моменту появления в их доме новой привлекательной особы он был увлечен сложной игрой сразу с двумя девушками, которым он назначал встречи поочередно. Вступив во взрослую пору жизни, он не замечал, как взрослеет и хорошеет его сестра, и по привычке относился к ней и ее подружкам со снисходительным превосходством.
Но однажды вдруг обнаружил, что в своем доме он ходит мимо необыкновенно привлекательного сокровища. Он стал поглядывать в сторону Насти, провоцировать общение, задирать ее легкими шутливыми перепалками. Игриво он называл ее Стасей. Потом понижал голос и ворковал: очнись, Ана-стасия! Она, в свою очередь, почувствовала мужское внимание к себе и, глядя в его голубовато серые бездонные и обманные очи, испытывала волнение и замирание сердца. Очень скоро это волнение будет сотрясать все ее еще не тронутое страстями невинное существо. И Валера прочувствует эту ответную реакцию. Он даст отставку своим прежним пассиям, будет рано возвращаться с работы и симулировать занятость какими то своими важными делами. Когда она будет собираться уходить, он как бы невзначай будет предлагать:
- Настя, нам по пути. Подожди, я доведу тебя до стадиона.
Пройдет немного времени, и они уже станут договариваться о встречах на нейтральной территории.
Они бродили по городу, сидели у фонтана в парке железнодорожников, иногда забредали в летний кинотеатр. Быстро пришли к консенсусу: он не любит танцевать, ее раздражает сутолока городской танцплощадки и громкая металлическая музыка. Если быть откровенным до конца, ее страшила людская молва. Но об этом вслух не говорилось. Он был не расположен также к прогулкам под руку. Поэтому они чаще всего двигались свободно, иногда она живописно придерживалась за край рукава его куртки.
Их прибежищем стали темные аллеи.
Она со дня на день откладывала серьезный разговор с матерью, опасаясь за ее больное сердце. Хотя за многие годы взаимного доверия они обходились без лишних слов. Все было ясно и так. Материнское сердце чуяло перемены в жизни дочери. И она терпеливо ожидала, когда настанет час откровения.
Поздними вечерами влюбленные расставались у моста через речку. Настя была категорична:
- Пока, до завтра. Тут я добегу уже сама. У меня тут все знакомые собаки. А все болгарские бандиты – мои друзья.
За время долгих прогулок общие темы разговоров быстро исчерпались. Но как все влюбленные они вели разговор глазами. Часто он допускал вольные шутки и скабрезности. Тогда она брала его за локоток и укоризненно смотрела в его смешливые бездонные глаза.
Стремительно летели дни за днями. Судьба готовила первые в жизни решительные перемены. Близилась защита диплома. Распределение на работу и, возможно, новое место жительства. Терзала душу предстоящая разлука. Ей хотелось без конца говорить на эту тему. Душа жаждала участия и сопереживания.
-Ты знаешь, Валера, говорят, что в канцелярии уже есть план распределения. И даже известно, что десять специалистов запросила Грузия.
Он беззаботно смеялся.
- Не переживай, Стася! Дальше виноградника не пошлют. А Грузия – это тоже классно, ребята там боевые, своего не упустят, особенно, если девчата с Украины.
- Вам, мужикам, хорошо говорить. А тут не знаешь, где тебя беда подстерегает? Ты же знаешь теперь, что у меня самая большая проблема с мамой. Ни при каких обстоятельствах я не могу ее оставить на произвол судьбы. Вся надежда теперь на то, что я получу красный диплом и смогу выбрать себе направление.
- Так что, ты теперь всю жизнь будешь держаться за мамину ручку?
Город радостно и воодушевлено праздновал День железнодорожника. Так как в этом городе работа каждого третьего была связана с железной дорогой, то праздник был действительно всенародным, и мог посоперничать с майскими торжествами. В привокзальном парке играл духовой оркестр, в клубе железнодорожников целый день шли бесплатные представления и концерты, улицы заполонили веселые и хмельные люди в форме, дети хрустели вафельными стаканчиками отменного местного мороженного.
Наши молодые друзья встретились рано утром и включились в праздничную сутолоку. До обеда они успели обежать все очаги праздничного веселья, побывать на концерте и даже понаблюдать водную феерию на пляже. Утомленные они разбежались по домам, условившись снова встретиться вечером у заветного фонаря перед мостом.
Перед вечером Валерий чистил перышки. Они выпили с отцом по стопке за успехи всех “железных дорожников”. Затем он отправился на свидание, и по дороге принял еще дозу хмельного в кафе клуба железнодорожников.
Она уже ждала его у моста, сверкая, как новая копейка. В своем новом под шотландку платье, легкой шерстяной кофточке и югославских туфельках на каблуках она была женственна и потрясающе красива.
Они направились на центральную улицу, местную Дерибассовскую, где под сенью старых каштанов по вечерам прогуливались стайки учащихся, влюбленные парочки и просто отдыхающие люди. По традиции ближе к ночи первыми исчезали с поля зрения отдыхающие, потом шумно разбегались учащиеся, и на долго задерживались силуэты влюбленных.
- Настя, давай зайдем в парк и немного отдохнем от этого непрерывного хождения, – предложил Валерий.
В местном парке господствовал криминал. И люди опасались туда заходить не только вечером, но и днем. Она это хорошо знала, но сегодня все было так прекрасно, и она не стала возражать. Они прошли по пустынной центральной аллее к мемориалу жертвам революции и заняли скамейку с тыльной стороны памятника.
Вокруг ни души. Ни шороха, ни звука. Темнота безлунной ночи заполонила все пространство и, казалось, заползала в душу. В бездонной черноте неба загадочно мерцали мириады звезд. И только временами этот застывший мир оживляли сполохи летнего звездопада. Метеорные частицы ярко вспыхивали в атмосфере и гасли, как неожиданно вспыхивают и гаснут наши надежды.
Он обнял ее за плечи и поцеловал в шейку. Она склонила голову ему на плечо и ответила отчаянным коротким поцелуем. Далее он действовал решительно и профессионально.
Когда наступила кульминация, он встал и излил свое семя на землю. Настя поднялась со скамейки, поправила одежду, приблизилась к нему вплотную и ударила его по лицу. Затем решительно повернулась и устремилась в темную аллею, которая вела на безлюдную улицу с тыльной стороны парка. Он постоял в нерешительности, потрогал щеку, криво усмехнулся и направился через центральный вход домой. Спать.
ЧУДЕСА С МЕДИЦИНОЙ
Скорый поезд Одесса – Москва неудержимо рвался к пункту своего назначения. Скорым он назывался в том смысле, что не останавливался на второстепенных станциях и полустанках. А в понимании своей линейной скорости он ничем не отличался от своих пассажирских собратьев. Так что за окном плавно разворачивалась картина меняющихся пейзажей, дачных поселков, бескрайних полей, мостов и переездов. Это настраивало путешественников на эпический лад и неспешные беседы о жизненных коллизиях.
В купе номер пять по счастливому стечению обстоятельств образовалась компания из четырех мужчин, близких по интеллекту, мировоззрению и дорожной коммуникабельности. Они раззнакомились, сообща рано поужинали, чем бог щедро послал, и почувствовали потребность в простом человеческом общении. Как водится, они отдали дань общественно – политической ситуации, состоянию дел в железнодорожном ведомстве, а затем перешли к более глубоким материям.
- Должен вам сказать, – как бы продолжая начатый разговор, произнес тот, который назвался Виталием Алексеевичем, – в своем большинстве люди склонны верить во всякие чудеса, чтобы освободить себя от напряжения мыслей. Они готовы, позабыв о своем образовании, довериться любым сомнительным фантазерам и отъявленным злоумышленникам.
Вспомним, как народ разного состояния валом повалил на сеансы новоявленных целителей, экстрасенсов, колдуний и провидец. И все от желания чудесным образом просто и задаром разрешить свои проблемы и поправить здоровье. А предприимчивые люди почуяли возможность поживиться на чужой беде. Формирование общественного мнения протекает весьма своеобразно. Никто не считает тысячи излеченных и возвращенных к нормальной жизни – на то и медицина. Но стоит какому-нибудь несчастному получить облегчение после посещения очередного шамана, как слух об этом мгновенно распространяется в массе, и приводит последнюю в крайнее возбуждение. Охваченный верой в чудо человек, ничтоже сумяшеся, готов бежать к черту на кулички и платить немыслимые деньги.
В нашу инновационную фирму пришли инженеры-электронщики с предложением использовать разработанную ими компьютерную систему диагностики состояния здоровья человека по методу Фолля. С помощью щупа измерялся электрический потенциал точки на теле, связанной нервным каналом с определенным органом. Сигналы, снятые с разных участков тела, обрабатывались по заданной программе. В результате прибор выдавал клиенту распечатку, в которой была характеристика состояния органов и рекомендации, к какому врачу нужно обратиться в случае нарушения их работы. Регулярный съем таких данных мог бы правильно ориентировать больного и дать объективную информацию для творчески практикующего доктора. Но не тут то было. Чуда не было!
Работать с прибором вызвалась моложавая дама, в прошлом инженер-программист, а в настоящем безработная жена одного из сотрудников. С некоторых пор она обнаружила в себе экстрасенсорные способности и готова была обратить их на благо окружающих. Она рассказывала приближенным людям, что ощущает, как ее ведут сверху и дают добро на каждый клинический случай. В некоторых случаях ей оттуда не рекомендуют браться за дело. С целью самоусовершенствования она посещала эксклюзивные сходки собратьев по ремеслу. В прихожей своей квартиры она установила столик с иконами и соответствующей литературой. Здесь проходят приемы соседей по двору и беседы с небесными кураторами. На встречу привели даже мальчика дошкольного возраста, у которого она обнаружила задатки провидца и предсказателя. О тех, кому стало хуже, она говорит, что не может им помочь, так как они ни во что не веруют. Не любит она “лечить” мужиков, которые сгорбились, опустились и не следят за собой. Та же масса клиентов, которая прошла курс “без видимых изменений”, покорно отдает свои кровные и не помышляет о претензии в части качества товара и услуг.
Фирма поместила диагностическую аппаратуру в арендованном помещении детской больницы и пыталась заинтересовать новыми возможностями лечащих врачей. Вновь назначенная заведующая кабинетом диагностики активно взялась за привлечение клиентуры. За счет фирмы она съездила в Киев на международный двухнедельный слет экстрасенсов и вернулась оттуда полная впечатлений и с дипломом целителя международной категории. Пользуясь предоставленной свободой действий, она скоро начала игнорировать электронику. Аппарат включался в работу, но клиентов она диагностировала своим все проникающим взглядом и утверждала, что это у нее получается лучше, чем у этой бездушной машины. На счет предприятия поступали мизерные суммы, якобы потому, что люди потеряли интерес к электронике.
Однажды утром зазвонил телефон директора фирмы. Раздраженно-повелительным тоном целительница сообщала:
- Виктор Алексеевич, у меня в кабинете умирает пациент. Что будем делать?!
- Как это умирает? – взревел директор. – У вас рядом медицина. Немедленно вызывайте скорую помощь!
К счастью все обошлось. Клиентом оказался пожилой молодящийся ловелас. Он петушком танцевал вокруг целительницы и пытался приобнять ее за талию. Слишком возбудился, разволновался, в результате чего произошел гипертонический криз.
После этого кабинет диагностики закрыли, а целительнице предложили уволиться.
И вот, через много лет, собираясь в эту поездку, я зашел в парикмахерскую, и увидел на столе распечатанный на ксероксе рекламный листок, в котором сообщалось, что провидица и целительница Марианна приглашает на сеанс оздоровления. Желающих просили звонить по телефону, который мне был слишком хорошо знаком.
- Всем конечно известны истории о видениях, которые испытывают люди, побывавшие в состоянии клинической смерти, – произнес сидевший в тени собеседник с глубоким шрамом на лице и ранней сединой в волосах. – Так вот, я один из них, и хочу поделиться с вами своими впечатлениями.
Не так давно работал я инженером-испытателем авиадвигателей для вертолетов. При очередном испытании популярной сейчас птички уже во время посадки оторвалась лопасть несущего винта. Мы слишком жестко приземлились. В результате мой друг пилот погиб, а я получил множественные переломы и травмы. Пока скорая помощь мчалась к месту аварии и потом в больницу, я потерял много крови.
На операционном столе мое сердце остановилось. Благодаря героическим усилиям медицины его удалось запустить и вернуть меня к жизни. И в последующем хорошо отремонтировать.
Пропустим все перипетии этого события и остановимся лишь на ощущениях, которые испытывал я в ходе операции. Занятый измерениями я не отслеживал процесс посадки, и лишь в последний момент почувствовал сильный толчок и услышал ужасный звук рвущегося металла. Сознание включилось на короткое время уже тогда, когда я лежал на операционном столе. Ярко светил большой плафон на потолке, вокруг двигались и переговаривались люди в белом. Болезненно громко отдавал команды хирург. В какое-то время я почувствовал невыносимый импульс боли в целом во всем организме, затем внутренним зрением увидел темный с неровными стенками туннель и яркое небольшое пятно света в конце. Потом наступил краткий миг неописуемого словами блаженства, и свет померк. Сознание вернулось лишь на вторые сутки. Кружилась голова, поташнивало, и долгое время мучила иллюзия, что я влетаю через окно отделения реанимации и падаю прямо к себе на койку.
Уже после выздоровления меня постоянно преследовали воспоминания о пережитом и мучили вопросы, на которые я не находил ответа. А близкие и друзья, с которыми я делился своими впечатлениями, были убеждены, что моя душа побывала там и благополучно вернулась обратно.
И вот недавно загадка предсмертных видений нашла свое научное объяснение. Группа американских ученых выдвинула гипотезу и провела необходимые эксперименты. Записали на пленку рассказы о видениях десяти человек, побывавших в состоянии клинической смерти. Их ощущения были достаточно близки, чтобы убедиться в реальности существования некоего пока не объясненного феномена.
Далее врачи предложили добровольцу, человеку опытному и всесторонне здоровому, пройти испытание на центрифуге для космонавтов. Аппаратурно фиксировались все параметры физического состояния испытуемого, а также выражение его лица. По предварительному соглашению с испытуемым нагрузки на его организм должны были повышаться до момента потери сознания.
Что же было установлено в ходе эксперимента? После определенного уровня центробежных сил, вжимающих человека в кресло, он терял возможность двигать конечностями, останавливался взор. Исчезла управляемая мимика лица, лицо вытянулось, челюсть безобразно отвисла. Дыхание все больше сокращалось. Наконец, на обезображенном лице появилась гримаса острой боли, которая сменилась подобием улыбки и эйфории. Сознание отключилось.
После эксперимента и восстановления формы испытуемый рассказал то же, о чем говорили испытавшие состояние клинической смерти. То есть, в некоторый момент он испытал жгучую боль, увидел тоннель и световое пятно в его конце, испытал состояние, близкое к блаженству.
Наука дает следующее объяснение происходящего. В нормальном состоянии зрачок человека воспринимает поток света всей своей площадью, при боли и предельном напряжении организма зрачок сокращается, и на сетчатку попадает ограниченное пятно, при этом возникает ощущение взгляда через трубку (канал). При сильной боли мозг вырабатывает с целью ее подавления наркотическое вещество, от чего в сознании возникает ощущение блаженства.
Последние слова рассказчика вызвали большое оживление слушателей и желание устроить дискуссию. Но напряженно ожидавший своей очереди попутчик, который просил называть себя просто Саша, воспользовался паузой и энергично вклинился в разговор.
- Все, что мы здесь услышали, имеет довольно серьезный оттенок. А я хочу, с вашего позволения, рассказать одну веселую историю, конечно тоже в русле принятой нами тематики.
Во времена хрущевской оттепели я окончил институт и был направлен на стажировку в один из американских университетов. Все складывалось прекрасно. Была только одна проблема – язык. Вскоре после приезда я близко познакомился с очаровательной студенткой, которая для чего-то серьезно изучала русский. На этой почве мы сильно подружились. Она помогала мне освоить разговорный английский, а я, в свою очередь, давал ей возможность прочувствовать богатство нашего великого и могучего. И все это конечно на фоне взаимного молодого обаяния. Я надиктовывал ей фразы типа “есть тут что-нибудь, что можно было бы есть?” или “чья бы мычала, а твоя молчала”. Мы громко по-американски смеялись и искали аналогии в английском языке. Однажды, сверкая улыбкой, она мне сказала:
- Алекс, у тебя тонкие руки, как у пианиста, и волосатые, как у орангутанга!
Я дружелюбно усмехнулся, но что-то все-таки царапнуло мое самолюбие. Пристально изучив ее совершенные формы, я, эврика, обнаружил изъян:
- Mem, у вас правый большой пальчик отличается от левого!
Она слегка смутилась:
- Да, это так. Если ты дашь клятву никому не рассказывать, я тебе раскрою свою тайну.
Я был молод, и дать девушке клятву мне не составляло труда. И она поведала мне свою историю.
Два года назад она проводила каникулы на ранчо своих родственников. Ее дядя, заядлый селекционер-любитель привил какую-то необыкновенную яблоню и с нетерпением ждал появления ожидаемых чудо плодов. Чтобы умерить интерес стайки мальчишек, шагающих мимо забора, он каждое утро выводил дворовую собаку и крепил ее цепь к опоре забора. В один злополучный день эту операцию предстояло выполнить ей. Она отстегнула цепь и, крепко зажав ее в руке, направилась с собакой к выходу. На улице собака увидела кошку и мгновенно бросилась к ней. Кольцо цепи вырвалось из руки вместе с большим пальчиком нашей милой леди. Потрясенная зрелищем окровавленной руки она судорожно старалась обмотать руку платком. Тем временем собака вернулась, схватила пальчик в зубы и всем своим видом приглашала хозяйку поиграть в перегонки. С трудом, отобрав собственный палец, девушка бросилась за помощью к соседям. Молодой сосед по-американски быстро сориентировался, сел в автомобиль и доставил пострадавшую в ближайший госпиталь. Медицина тоже действовала без промедления. Хирург заявил, что сегодня вернуть пальчик на место не составило бы проблемы, если бы его не привела в негодность собака. Но, положение не так безнадежно. Если будет согласие леди, мы можем пересадить большой пальчик с правой ноги. Он эстетически прекрасно выглядит.
Девушка с содроганием вообразила себе, как она всю жизнь будет ходить с изуродованной рукой, и мужественно дала согласие на операцию. Пересадка прошла успешно, чтобы не произошло нагноение при заживлении, и не образовались нежелательные рубцы, применили новую технологию заживления с использованием медицинских пиявок. Правда, со временем пальцы стали как двойняшки, но не как близнецы.
Вот такая история. Нужно сказать, что наши романтические отношения сложились менее оптимистично. Незадолго до моего отъезда мы без видимой причины как-то отдалились друг от друга. И теперь я часто думаю, что же послужило причиной: орангутанг или злополучный палец? Но скорее, надо полагать, судьба.
Последний собеседник почувствовал себя в долгу перед честной компанией и задумчиво произнес:
-Кстати, о пиявках. Как человек, близкий к медицине, я могу сообщить вам следующее. В мировой практике широко распространено лечение ряда болезней с помощью пиявок. История этого метода уходит в далекое прошлое. Раньше полагали, что лечебный эффект состоит в том, что пиявки отсасывают “дурную кровь”. Теперь же твердо установлено, что после того, как пиявка прокусывает кровяной сосуд, она выпускает в кровь вещество, разжижающее кровь и убивающее болезнетворные бактерии. Известно, в организме человека обитают десятки опасных бактерий, которые ждут своего часа в виде ослабления, переохлаждения и других неблагоприятных факторов. В теле же пиявки живет один единственный микроорганизм, стойкий против всех болезней. В результате проведенных экспериментов было установлено, что упомянутый микроорганизм пиявки устоял против всех грозных инфекций, кроме сибирской язвы. И то через полтора месяца после заражения.
Это полезное, но малоприятное существо обычно вызывает у людей содрогание и чувство брезгливости. Оказывается, что это не самый крайний случай. Английские медики обратили внимание на картину времен освободительных войн между Севером и Югом Америки. На полотне изображен процесс лечения раненых солдат в буквально полевых условиях путем наложения на раны каких-то примочек. Порылись в архивах и установили, что примочки защищали раны от нагноения и содержали личинки ненавистной нами зеленой мухи. Как выяснилось, эти создания питаются предварительно убитыми их ферментами гнилостными бактериями и не трогают живую ткань. После этого в английской клинике была организована специальная лаборатория по разведению зеленых мух и продуцированию стерилизованных их личинок. Этот способ оказался весьма эффективным при лечении незаживающих трофических язв и осложнений при диабете.
Я думаю, что приведенные мною сюжеты тоже могут быть отнесены к числу чудес, связанных с медициной.
Дело шло к ночи, и поездное заседание клуба “Очевидное – невероятное” подытожил ведущий:
- Никакие фантазии человеческого разума не могут преодолеть бесчисленного многообразия, которое таит в себе до поры природа.
СЕЛЬСКАЯ МАДОННА
Перед началом занятий студентов четвертого курса политехнического института направили на сельхозработы по уборке кукурузы. Мы приехали в Березовский район в хозяйство, которым в прошлом руководил гремевший на всю страну председатель. Его приемник тоже, по всему было видно, деловой человек и крепкий хозяин. Вокруг был порядок, и царила высокая дисциплина колхозников. От студентов, кроме головной боли, проку было мало, но и отказываться от помощи вышестоящих органов было как-то не с руки. Конечно, два десятка этих молодых и здоровых людей можно было бы с успехом использовать на разных подсобных работах, но это категорически было запрещено: помощь предназначалась только для своевременной уборки урожая кукурузы.
На следующее утро нас покормили в колхозной столовой. Подали картошку с мясной подливой и кипяченое молоко с медом в прикуску. И ко всему этому на общем столе красовались два больших круглых каравая свежего хрустящего хлеба. После завтрака приехал председательский “бобик”, который в два приема доставил нашу группу на кукурузное поле. Каждому бригадир определял “рядок”, который начинался у межи и заканчивался у видневшейся вдали скирды соломы. Пройдя свой рядок и доставив собранное к общей куче, каждый был волен распоряжаться собой по собственному усмотрению: нежиться под осенним солнцем на соломке или играть в карты.
Аккордный способ организации труда вызвал всплеск 'энтузиазма. Ребята вскоре стали управляться со своим заданием к обеду. И, пообедав, помогали отстающим девушкам осилить свое задание. На обед привозили горячую пищу, а ровно в пять часов вечера прибывала машина, которая доставляла нас к правлению колхоза.
От такой жизни студенты быстро похорошели, порозовели и стали друг другу еще больше нравиться.
Вся эта история вызывала недоумение и воспринималась посторонними с недоверием.
Но ларчик открывался просто. У председателя колхоза училась в медицинском институте дочка. Ее заслали в самый дальний район, там шли дожди, она не взяла с собой теплой одежды. Она звонила отцу, что ночует со всей группой в холодном клубе, а в столовой ничего есть невозможно. Безмерно любящий отец переживал, мучился, и всю свою любовь и заботу обратил на наших девушек.
Расселили нас в домах переселенцев из Западной Украины, а девушек в теплом колхозном общежитии. В то время на краю многих сел вдоль дороги тянулись строгие ряды стандартных из белого кирпича и под шифером небольших домов, предназначенных для западных переселенцев. Это унылое однообразие долго будет резать глаз своей убогостью, отсутствием тепла и обустроенности человеческого жилья. Ни деревца, ни цветочка, никакой живности. Люди, покинувшие свой очаг, были замкнуты и малообщительны и одновременно доброжелательны и признательны к принявшим их соотечественникам. В работе они были безотказны и скромны в своих потребностях.
Разводящий от правления определил нас с товарищем в крайний по улице дом, хозяйка который все-таки называла хатой. Она приветливо пригласила нас пройти в предназначенную нам комнату. Говорила она на чистом певучем украинском языке, который мне не приходилось до сих пор слышать. И внешность у нее была потрясающе необычной. Казалось, что сама мадонна сошла с картины средневекового художника или иконы того времени. Узкое аскетичное лицо в обрамлении черных волос, большие карие глаза с выражением бесконечного смирения и затаенной душевной боли, тихая не акцентированная речь, сдержанные движения.
Когда мы вошли в дом, меня поразила обстановка крайнего убожества и бедности человеческого жилья. Казалось, сам воздух был пропитан этой нищетой и отсутствием элементарных признаков хоть как-то обустроенного быта. В предназначенной нам комнате были свежевымытые пол и окно. В углу стоял квадратный стол и один стул. К окну тяготели две железные кровати с постелью. Все говорило о том, что эта обстановка была только завезена из общежития. Венчала интерьер сорока ваттная электролампа на шнуре под потолком.
На половине хозяев виднелся неказистый стол и грубо сколоченные лавки вдоль стен, покрытые домоткаными ковриками. Вся кухонная утварь и предметы сельского сервиза громоздились на припечке у плиты.
Мы разместили в углу свои нехитрые студенческие пожитки и, усевшись на край кровати, со скрытым удивлением поглядывали на этот до предела скромный сельский быт. Неслышно вошла хозяйка.
- Хлопцi, може вам зiгрiть води вмитися з дороги?
Мы, конечно, были не против умыться, и пока грелась вода, пытались ближе познакомиться с хозяйкой.
- Не богато живете, хозяюшка, – сказал я, – видно колхоз не балует заработками вас с мужем?
- Що ви? Предсидатель у нас добра людина. Вiн робить усе, що може, якби допомогти менi i моїм дiтям. А чоловiка у мене нема. Його вбили злi люди.
- Бандеровцы, – включился в разговор мой коллега, явно намереваясь развить знакомую ему тему.
Она печально улыбнулась и с горечью в голосе произнесла:
- Нi-i. То свої. Бендера був далеко вiд нас. Далеко за пiвнiч прийшли бувший староста, заможний вуйко Стефан. – Тут она запнулась в тяжком раздумье и затем добавила. – I наш кум Петро там був. Вони покликали чоловiка на вулицю на поважний разговор. Там вони знущались над ним, выкололи йому очi i повiсили на деревi перед калиткою. На груди йому вони прикололи записку: “Бiльшовистському прихвостню – божья кара”. А самi збiгли до схрону у лiсi.
Задохнувшись от горя, она понизила голос до шепота:
- Боже праведний! Який вiн прихвостень? Роботы у селi нема, дiти голоднi плачуть – от вiн i пiшов записуватись до колхозу. Вони йому це не простили.
- И что же дальше?
- Недiлю бiля нашої хати стояв охоронець. Влада прислала. Потiм менi з дiтьми предложили переселитися сюди до вас. Спасибi, хату дали. I робота єсть. И люди хорошi. А душа за рiдным краєм все одно болить. Але те вже таке, грiх казать!
Я с восхищением смотрел на то, как эта несчастная женщина может так буднично и просто говорить о своем невообразимо страшном горе. С другой стороны, я понимал, что ее измученная душа дождалась того, с кем она может просто, по-человечески, поделиться своей болью. Мы еще немного поговорили на разные житейские темы, и она, как будто освободившись от своего оцепенения, просветленная ушла на свою половину укладывать своих четверых детей спать.
Проникшись сочувствием к необыкновенной судьбе нашей хозяйки, мы с моим товарищем, не сговариваясь, старались помочь ей в ее домашних заботах. Починили калитку, таскали воду из колодца, заменили “жучка” в предохранителе электроосвещения. Вечерами проверяли уроки ее двух не очень успевающих учеников. Она тушевалась и смотрела на нас с восхищением как на божьих посланников.
Однажды после позднего посещения общежития наших девушек я, выйдя в сплошную сельскую темноту, оступился и серьезно поранил ногу. Поэтому несколько дней не мог ходить на наш ударный объект и коротал время в одинокой днем нашей обители. Как-то к вечеру к нашей хозяйке зачастили женщины из соседних домов. Они громко по-украински переговаривались и, уходя, оставляли какие-то свертки.
Перед сном хозяйка зашла к нам и обратилась ко мне с просьбой. Завтра с утра ей на поле, а к нам придет человек, который будет выполнять заказанную женщинами работу. Так она просит меня присмотреть за ним и разрешить работать на нашем столе.
К девяти утра прибыл небольшого роста и средних лет человек с брезентовым саквояжем в руках. Странно подвижный в своем неопределенного цвета костюме и светлой рубашке – “бобочке” он был похож на человека, который впервые оделся в чужую одежду и пришел на званый обед. По крайней мере, мне это так казалось. Он непринужденно поздоровался и деловито приступил к работе. Передвинул на средину стол, разложил на окне свои принадлежности, поставил на стул бутылку московской водки и небольшую металлическую стопку, которая обычно входит в арсенал рыбаков и охотников. Затем развернул один из принесенных свертков, извлек из него белую простыню, разгладил ее на столе и наложил на нее подобранные по списку шаблоны. После этого открыл банку с краской, опорожнил стопку водки и, произнеся какое-то стихотворное заклинание, начал священнодействовать.
На моих глазах один за другим рождались шедевры шаблонно – художественного искусства. На крахмальных простынях чудесным образом появлялись сказочные пейзажи, диковинные цветы, оранжевые лебеди, целующиеся голубки и прочие ласкающие взор атрибуты прикладного творчества. Полулежа на кровати, я с нескрываемым интересом наблюдал эту картину. Мастер, в свою очередь, не вступая со мной в разговоры и не отрываясь от своей работы, бросал в мою сторону короткие взгляды, чтобы убедиться, что он производит на меня должное впечатление. После третьего глотка (я заметил, что он не опорожняет стопку за раз) наступил пик вдохновения. Движения его рук стали более энергичными и профессионально вымеренными. Набрав полные легкие воздуха, он начал громко и вдохновенно декламировать на память бесконечно длинное творение тюремной героической лирики в духе “Разбойников” Шиллера. Затем последовали разные по объему творения, но он так мастерски переходил от сюжета к сюжету, что я это мог уловить только по изменению поэтического размера стиха. Иногда эти переходы он приурочивал к опорожнению очередной стопки. Звучали душещипательные стенания по поводу загубленной молодости, попранной любви, тоски по птичьей свободе или мечты по далекой и желанной воле, переживания по поводу ожидающих возвращения блудного сына стариков отца и матери, огорчения по адресу коварства женского сословия, предательству любовниц и подельниц. В мистических мотивах слышался Блок, тоска по родным краям Есенина, романтика женской верности Симонова и мужской солидарности Поженяна. Но во всей этой тюремной поэтической антологии, по-моему, господствовал демонический дух и размер поэзии Лермонтова. У меня не было сомнений, что предложенное мне четырехчасовое попурри есть литературное подражание мастерам со стороны стесненной тюремными стенами поэтической души. Не было также сомнений в феноменальной памяти чтеца, который за такое длительное время и при таком количестве тематических переходов не допустил ни одного сбоя. Оставалось сомнение, написал ли он все это за свои пятнадцать лет заключения или осилил тюремный фольклор своей недюжинной памятью? Я прямо спросил его об этом. Он криво усмехнулся и ответил:
- Все, что не украдено – мое.
В состоянии творческой эйфории он допил последний глоток живительной влаги и засуетился.
- Скоро прибегут мои дорогие бабоньки. Ты мне поможешь сложить продукцию, – сказал он таким тоном, как будто я был определен ему в подмастерья.
К назначенному часу заказчицы дружно прибыли. Он выдавал им свои произведения согласно списку и заказанному сюжету. При этом он небрежно принимал у них деньги и не разглаживал их любовно, как это обычно делают частники, а, скомкав их пальцами, отправлял в карманы брюк.
Когда к вечеру пришла моя довольная хозяйка, я ее спросил:
- Где вы откопали такого редкостного экземпляра?
- Та вiн сам приблудився до нашої Марiчки чортiв арестант! Все читає коло неї свої вірші, а вона, дурьоха їх слуха. Це ж пропаща душа!
Так, пребывая среди людей земли, ассимилируя в их среду, мы проникались их заботами и присоединялись к их переживаниям. А время нашей командировки незаметно истекало. Мы уже окончательно вытоптали поле вокруг заветной скирды и считали последние живые еще рядки кукурузы.
В день отъезда наша хозяйка впервые сняла свою заношенную рабочую куртку и надела светлую шерстяную кофту и на голову пеструю шелковую косынку. Она стояла в дверях своего дома, не смело пыталась махнуть нам рукой и смотрела нам во след своими большими благодарными библейскими глазами, затуманенными слезами прощания.
Мы беспечно смеялись и громко выкрикивали какие-то ободряющие слова.
Н
НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ
овогодняя ночь
Я в свои тридцать лет был назначен на должность руководителя службы автоматизации и механизации металлургического завода, и таким образом стал самым молодым руководителем в ранге начальника цеха. Мой новый статус позволял мне участвовать в оперативных мероприятиях, которые проводило высшее руководство завода, а также выступать от имени предприятия на различных партийно-хозяйственных форумах за его пределами. Мое назначение произошло в отсутствие директора – он в это время находился в Крыму на излечении по случаю микро инсульта – и носило оттенок некоего демарша со стороны молодого главного инженера и набирающей силу его команды.
По истечению времени, необходимого для реабилитации после его директорской болезни, он вернулся к делам бодрый, здоровый и посвежевший. На появившиеся в его отсутствие ростки либерализации он смотрел с олимпийским спокойствием, и уверенной рукой вскоре все вернул на круги своя. На мое появление он вначале никак не реагировал. Но впоследствии, имея в виду определенные успехи моей службы, занял позицию жесткого отца – воспитателя, который выводит в люди проявившего резвость теленка. Наблюдавшие этот спектакль на лезвии ножа мои добрые друзья и покровители в кадрах в течение двух лет держали меня в исполняющих обязанности и только после какой-то высокой комиссии, обнаружившей нарушение закона, подготовили приказ сразу на целую компанию гуляющих в исполнении обязанностей.
Постепенно складывались правила игры, которые устраивали обе стороны. В своих докладах об успешно разрешенных производственных проблемах мы неизменно отдавали пальму первенства руководителю и нагло утверждали, что в своих конструкторских решениях следовали его указаниям. Старик смягчался и умиротворенно ворчал:
- Вот вы всегда так, молодые. Вам пока не подскажешь, не расскажешь, вы не возьметесь за дело. Ну, вот я еще поработаю немного – и уйду на пенсию. Что вы тогда будете делать?
Как все диктаторы, он наивно полагал, что с его уходом все рухнет, пропадет и рассыплется в прах. Как правило, в такой ситуации я не находил нужных слов и своим молчанием как бы солидаризировался со своим наставником.
В течение долгих лет директор начинал диалоги со мной с традиционной фразы: “Вот, вы молодой человек…” И все сразу становилось по своим местам. Коллеги посмеивались, молодой экстремизм упреждался. Как это было характерно для государственной машины в целом, в директорской команде за все время его правления не было ни одного молодого выдвиженца. Это можно было бы объяснить боязнью конкуренции абсолютной властью, но мне кажется, что наш честолюбивый лидер больше всего боялся молодых насмешливых глаз в моменты, когда он учил нас жить.
Все проходит. И молодость тоже. Однажды в пятницу во время очередного недельного рапорта директор докладывал о своем участии в большом совещании, которое проводил боготворимый им Косыгин. Когда речь пошла о техническом прогрессе, он неожиданно поднял меня и, адресуясь ко мне лично, начал втолковывать, какое большое значение придает наш премьер внедрению новой техники. На мою попытку вставить фразу, что мы движемся в этом направлении, он нервно прервал меня, и с ожесточением произнес:
- Вы уже не такой молодой и малоопытный, чтобы не понимать, какую грандиозную задачу ставит перед нами наше правительство. То, что мы сегодня с вами делаем, это не тот масштаб, я бы сказал, ограниченное понимание тех сдвигов, которые ожидает наше производство.
После этой фразы все присутствующие повернулись в мою сторону и сочувственно заулыбались по поводу моей ушедшей молодости. А у сидящего напротив моего коллеги и хорошего товарища, уже не молодого, но недавно пришедшего на руководящую должность, заплясали чертики в глазах. По всей видимости, оживление в аудитории не прошло мимо внимания руководителя, и он, человек твердых правил, до конца нашей совместной работы больше никогда не напомнит о молодости или неопытности и все больше будет сокращать дистанцию в должностной субординации.
И вскоре произойдут последующие события. В канун Нового года мне позвонит старший диспетчер завода и сообщит, что я включен в состав ответственных дежурных по заводу в праздничные дни, а посему не должен отлучаться за пределы города, а также должен сообщить телефоны, по которым меня можно найти во время праздника. А за день до праздника мне сообщили, что директор заменил первого по списку коммерческого директора на мою фамилию. Так что этот знаменательный новый год мне предстояло встретить в главной диспетчерской завода. Оказанное мне доверие щекотало самолюбие, а предстоящая ответственность вызывала глубокое волнение. Плюс к этому позвонила корреспондентка заводской газеты и сообщила, что она планирует материал о самоотверженном труде диспетчеров и поэтому Новый год будет встречать вместе с нами. Кроме того, она хотела бы пополнить информацию о достижениях в области разработки и внедрения новой техники.
Очевидно, для полной ясности читателю следует напомнить, что в прошлые времена повсеместно была распространена практика дежурства в праздничные дни ответственных руководителей, в обязанности которых входила помощь действующему персоналу в случае чрезвычайных обстоятельств и оперативная информация всех уровней государственной структуры. Таким способом государство страховало себя от происшествий и сбоев производства, а сотни оторванных от праздничных столов ответственных партийных функционеров и госслужащих куковали за дежурными столами, и молили Бога, чтобы в их дежурство ничего не случилось. Надо думать, что эти мольбы доходили по назначению, а нелепая по замыслу и организации система срабатывала вследствие активизации синдрома бдительности.
Что же касается нашего спецкора, то мы должны ее представить как непримиримого борца с рутиной и несправедливостью в масштабах нашего предприятия. Смелая и независимая в пору своего профессионального становления, видная и временно свободная дама она не тушевалась перед руководителями любого ранга и ранила их самолюбие тем больнее, чем больше они пытались продемонстрировать свое мужское превосходство. Прекрасно владея словом и репортерским искусством, она была неистощима на эмоционально окрашенные и возбуждающие интерес опусы. Особенно ее увлекали тема технического прогресса и среднего возраста интеллигенты, которые его творили. Так как она была готова отражать любую волнующую тему, то любой глубокий специалист мог обнаружить в ее репортажах торчащие уши поверхностного дилетанта. Как заметил один не обойденный ее вниманием коллега, ее сочинения сильно пахли духами. И под патронажем этой дамы мне предстояло провести самую ответственную в моей жизни новогоднюю ночь.
К восьми вечера я прибыл в диспетчерскую и принял свой пост за столом старшего диспетчера. В пространстве между мной и главным пультом управления кипела предпраздничная суета. Начальники основных цехов и отделов приоткрывали дверь, чтобы бросить прощальный взгляд на диспетчера и получить его молчаливое согласие отбыть по домам. Первые помощники и заместители директора курсировали по коридору, чтобы не пропустить момент, когда директор покинет свой кабинет, и можно будет хлопнуть дверкой их персональных машин.
Наконец, в половине девятого директор вышел из приемной и направился в диспетчерскую. Он приблизился к пульту диспетчера и вполголоса дал какие-то последние указания. Затем повернулся в мою сторону и сказал:
- А вы проследите за отгрузкой продукции и сбросом порожняка.
Уже у двери он общим кивком ко всем присутствующим попрощался, и весь собранный и сосредоточенный на каких-то своих мыслях отбыл на отдых. Никаких поздравлений и пожеланий – сегодня мы на работе.
Озадаченный я перелистал все записи в журнале за последние годы, но ничего похожего на мое поручение не нашел. Диспетчер, не отнимая двух телефонных трубок от головы, участливо поглядывал в мою сторону, и, как только появилась возможность, посоветовал:
- Позвоните дежурному министерства. Там сегодня дежурит ответственный работник транспортного управления, он как раз будет заниматься вашим вопросом.
Дежурный по министерству приятным голосом представился и поприветствовал меня тоном человека, который рад любому живому звуку в этой пустыне. Он посоветовал мне обращаться к нему в случае необходимости и докладывать о нештатных ситуациях.
К счастью нам не пришлось обращаться к нему за помощью, – мы с диспетчером справились с поставленной директором задачей самостоятельно. Как выяснилось, это была одна из главных ночных забот диспетчера, и этот старый волк непроизвольно подключил меня на всякий случай себе в помощники.
Дежурил сегодня бывший диспетчер доменного цеха, человек большого опыта, хорошо знающий директорский стиль управления и коротающий эти беспокойные ночи в диспетчерской завода ради какой-то эфемерной надбавки к пенсии. Он периодически прикладывал руку к беспокоившей его печени, морщился и артистически парировал попытки ушлых цеховых диспетчеров навесить ему лапшу на уши. Отшив очередного хитреца, он цветисто поругивался и глазами призывал в свидетели свою помощницу оператора Надю. Та, не отрываясь от записи в журнал, прыскала от смеха и укоризненно поглядывала на своего старшего коллегу. В бешеном ритме диспетчерской ночи это давало им минутную разрядку и облегчение.
Как только появилась пауза, диспетчер сообщил мне, что в конце рабочего дня в прокатном цехе травмировался наш наладчик, и теперь срочно надо определиться, сколько он будет болеть. Если до трех дней, то травма считается не учитываемой министерством, о ней не нужно будет докладывать в суточной сводке, а также на недельном рапорте у директора. В самый последний момент перед отправкой сводки позвонил, наконец, мой помощник и сообщил, что врач считает рану не опасной, а пострадавший обещает выйти через три дня. Та же ситуация происходит с рабочим ремонтного цеха, и его начальник висит на телефоне, тоже надеясь на прощение грехов.
В двадцать один час прислушиваюсь к министерскому докладу диспетчера: учитываемых травм и аварий нет. Слава богу, пронесло.
Если честно, то авария была. Уже вторую смену не работал аварийно остановленный рудный перегружатель, но начальник ремонтного цеха заверил, что к утру он аварию ликвидирует. А теперь дневная бригада ремонтников ушла на отдых, прошло больше трех часов, но смена не появлялась. И все ремонтные начальники как в воду канули. Диспетчер скрипел зубами, хватался за свою печень и обрывал их телефоны.
В двадцать два тридцать по домашнему телефону доложили обстановку на данный момент главному инженеру. Вопросов не было. Диспетчер ухмыльнулся какой-то своей мысли и положил трубку на аппарат. Мельком глянул на большой циферблат часов и, ласково глядя в сторону оператора, произнес:
- Надя, через пятнадцать минут докладывать шефу, а ты еще царапаешь химанализы. У тебя что, руки замерзли?
- Не руки, а мозги расплавились, Андреич!
- А это да. В нашей профессии это случается.
Без пяти минут одиннадцать диспетчер завертелся в кресле и попросил:
- Возьми телефоны на себя, а я тем временем напою шефу ситуацию.
Долгих сорок минут он зачитывал результаты химических анализов по пяти доменным печам, температурному режиму, загрузке печей топливом и исходным сырьем, времени выпуска металла, составе и температуре выпускаемого шлака и многим другим, сугубо специфическим показателям доменного процесса. Затем он в общих чертах охарактеризовал основные показатели других подразделений завода. На поставленные шефом вопросы последовали краткие и исчерпывающие ответы диспетчера.
Все. Докладчик расслабленно откинулся в кресле, и как гроссмейстер, который сделал запланированный ход и стал хозяином на игровом поле, задумался, что ему предпринять дальше. До утра, если не случится что-то совсем сверх ординарное, он стал единственным распорядителем этого огнедышащего метал-лургического монстра.
Для неискушенного слушателя могло показаться уму не постижимым, для чего человеку, который собирается отойти ко сну, нужен этот сонм технических показателей, которые непрерывно изменяются, и к утру, к моменту его пробуждения, примут свои новые непредсказуемые значения. Но здесь шла игра сродни русской рулетке. На следующий день при анализе положительных показателей ночной работы, директор будет учить доменщиков и остальных причастных, как надо грамотно вести процесс производства чугуна. Если же будут получены неутешительные и позорные результаты, что случалось сплошь и рядом, то директор при всем народе организует жестокое избиение нерадивых доменщиков и наглядную демонстрацию всем присутствующим, как получается плохо, когда не слушают его указаний и советов. В этом плане часто перепадало и плохо сориентировавшимся диспетчерам.
Пока наш Дмитрий Андреевич находился в раздумье, скрипнула дверь, и в диспетчерскую вошла неуместно воодушевленная специальная корреспондентка заводской газеты. Она как-то излишне радостно произнесла свое “здравствуйте товарищи” и засверкала своими большими и неотразимыми темными глазами.
- Здравствуйте, – за всех ответил диспетчер, что в его тональности звучало как “только вас тут не хватало”.
- Я не буду отвлекать вас от работы и потихоньку присяду вот там у окошка.
- Присаживайтесь.
Как бы опомнившись после минутного расслабления, он схватил трубку давно и настойчиво звонившего телефона и начал затяжную войну с диспетчером транспортного цеха по поводу срыва отгрузки холоднокатаного металла.
Алла Андреевна, корреспондент, ненавязчиво поглядывала на каждого из нас, прислушивалась к нашим разговорам и что-то помечала в своем блокноте.
Время приближалось к полуночи. И когда телефоны окончательно осатанели, зазвучали кремлевские куранты. Алла открыла свою сумку и извлекла из нее бутылку шампанского и конфеты. В необычной для этого места ситуации все немного растерялись: принимающая сторона была совершенно не готова к встречному жесту. Оператор, удерживая трубку в левой руке, правой шарила в тумбочке и извлекала на свет стаканы и чашки индивидуального пользования. Алла взяла свою бутылку, сняла обертку с горлышка, затем передумала и передала ее мне: мол, пусть эту операцию исполнит двигатель технического прогресса. Я как обычно открутил проволочный крепеж на бутылке и в ожидании, когда окончится праздничный спич, на мгновение потерял бдительность. Последовал хлопок, пробка сильно стукнула в только что обитый финскими плитами потолок и, отразившись, затарахтела по клавишам пульта диспетчерского управления. Содержимое бутылки прекрасного артемовского разлива густой пенистой струей вырвалось из горлышка и низверглось на страницы диспетчерского журнала. Все кроме меня начали успокаивать друг друга, что ничего страшного нет, и журнал до утра просохнет.
Мы торопливо выпили за Новый год, новые успехи и, пожелав друг другу счастья, возвратились на свои места. Наша гостья еще немного посидела для приличия и затем откланялась.
На душе было не уютно. Я чувствовал себя так, как будто вылил бутылку чернил на белое платье невесты. Сидя в своем углу, писал всякую ерунду в журнал ответственного дежурного и время от времени поглядывал в сторону оператора. Она тоже временами поднимала голову от своего журнала, ободряюще смотрела в мою сторону, и в ее глазах читалось утешительное: не волнуйтесь, коллега, все будет нормально. Мне было видно, как она ладошкой расправляет страницу и не без труда делает свои записи, и тревога нарастала. Наконец, я встал и подошел к ее пульту. Состояние журнала не оставляло никаких надежд. Намокшие нижние страницы подпитывали верхнюю, а последняя по мере усыхания морщилась и сокращалась как шагреневая кожа. Не могло быть и речи о том, чтобы с этим документом идти утром на доклад к директору. Еще больше расстроенный я вернулся на свое место и начал лихорадочно соображать, что же тут можно предпринять. При этом мой рассеянный взгляд уже не покидает пульта оператора. Через какое-то время бесплодных раздумий я замечаю, как Надежда, не отрывая трубки телефона от левого уха, наклоняется и правой рукой выдергивает из нижнего ящика новую амбарную книгу. Она укладывает ее рядом с подпорченным журналом и начинает запись сначала, одновременно внося оперативные данные в старый журнал. Конечно, написать журнал заново – не бог весть, какая сложная задача. Но решиться на то, чтобы в оставшееся до утра время вести параллельно два журнала, не отрываясь от оперативной работы, это, конечно, был подвиг. Я это осознал и проникся еще большей симпатией к этой отважной женщине. Ее демарш не прошел мимо внимания диспетчера.
- Надя, – сказал он строгим голосом, – я тебя убью, если ты мне не положишь утром на стол новый журнал.
-Когда мне предлагают: кошелек или жизнь, я выбираю жизнь, – пошутила она, и все дружно заулыбались.
Часы пробили час нового года. А рудный перегружатель стоял без движения, и ремонтники не подавали признаков жизни. Ситуация становилась критической.
- Ну, что смелая девушка, будем будить господина главного механика?
- Будем будить супругу.
- Алло, здравствуйте! Это диспетчер завода. Анатолий Васильевич дома?
- Да, он сейчас отдыхает.
- Дайте ему, пожалуйста, трубку,– голосом, не допускающим возражений, изрек диспетчер.
Послышался шорох, вздыхания и недовольное ворчание, а через минуту прозвучал бодрый, по-бабьему злой голос механика:
- Я вас слушаю, Дмитрий Андреевич.
- Анатолий Васильевич, докладываю, работы по ремонту рудного перегружателя прекращены вчера в шестнадцать часов, телефоны ваших помощников не отвечают. Ситуация становится критической.
- Ладно, – коротко бросил главный и положил трубку.
Вскоре вышел на связь заместитель главного механика по ремонтам и молодым веселым голосом затараторил:
- Андреич, высылай дежурку на проспект Металлургов, буду по домам собирать архаровцев!
Они явились шумной возбужденной толпой, разобрали оставленную предшественниками амуницию и, прогремев по коридору, ушли в ночь и мороз оживлять перегружатель.
Пользуясь относительным затишьем, диспетчер взял сигареты и вышел в коридор покурить. Надежда вздохнула и тихо проговорила:
- Не уважают и не жалеют люди друг друга.
Пока диспетчер отсутствовал, мы, войдя в непосредственный зрительный контакт, побеседовали на разные случайные темы, а когда он вернулся, снова сосредоточились на своей работе. Диспетчер вольных разговоров не поддерживал, а на вопросы отвечал коротко и односложно.
Заняв свое место у пульта и, сняв трубку, он долго слушал чей-то доклад. По его голосу и репликам я понял, что разговор идет о какой-то неприятности. В течение всех предыдущих часов он относился к моей миссии скептически и старался не загружать меня обычными оперативными подробностями. Но сейчас он обратился ко мне как уполномоченному руководства предприятия и доложил, что на дальних отвалах сошел с пути шлаковоз и перекрыл путь для продвижения составов. Было видно, что он придает серьезное значение этой аварии, озабоченно несколько раз запрашивал доменного диспетчера, но тот каждый раз сообщал, что прибывшие специалисты не могут справиться с возникшей проблемой. Наконец, он обратился к своей боевой советчице:
- Ну, что, Надя, доложим своему начальнику?
Он имел в виду старшего диспетчера – в недавнем прошлом начальника транспортного цеха, переведенного в диспетчеры за какие-то производственные упущения. Тот незамедлительно прибыл, как всегда смеющийся и жизнерадостный, абсолютно не удрученный тем, что его подняли с постели.
Втроем мы отправились в громыхающей и холодной летучке к месту происшествия. Стоял необыкновенно крепкий мороз, и по путям гулял пронизывающий северный ветер. На путях, слабо подсвеченных качающимися на ветру фонарями, накренившись, мрачно высилась громада шлаковоза, доверху заполненного жидким горячим шлаком. На некотором расстоянии пыхтел маневровый тепловоз, который транспортировал шлаковоз. Вокруг суетились тени озабоченных, замерзших на ветру людей. Подъехав, мы присоединились к ним, и старший диспетчер несколько самоуверенно дал рекомендации, как действовать дальше. Под колеса шлаковоза заложили башмаки и какие-то хитроумные накладки, тепловоз пришел в движение и сильно ударил по тележке. Шлаковоз несколько сдвинулся с места, сошедшие с рельс колеса перекатились и еще больше ушли в мерзлую землю. Окоченевшие от холода эксперты теряли способность что-то соображать и начали давать противоречивые рекомендации. Конец дискуссии положил диспетчер доменного цеха:
- Надо звать Николая.
- Да вот, он уже идет по путям, – с радостью в голосе, вылезая из-под шлаковоза, сообщил мастер пути.
К нам подошел неказистый небольшого роста мужичек в не пропорционально большой шапке – малахае. Он поправил свою шапку и скептически произнес:
- Шо, не слухае зараза? Сейчас мы ее попросим.
Он полез под шлаковоз, долго там возился, прилаживая свои приспособления, и страшно матерно ругался. Затем он вылез наверх и скомандовал машинисту:
- Сдай назад. Еще. Еще немного. Вот это в самый раз. А теперь гони вперед.
На средине пути он весь собрался и злым командным голосом заорал на машиниста:
- Гони, я тебе сказал!!!
Машинист прибавил скорости и, закрыв глаза, всей массой своего локомотива врезался в тележку шлаковоза. Послышался протяжный как крик отчаяния скрип колес. Шлаковоз дернулся вперед, качнулся вправо и всеми своими колесными парами встал на рельсы. Из-под корки подстывшего в ковше шлака вырвались синие языки пламени, а порывом ветра нам в лицо снесло облако горячей пыли.
Пробормотав что-то невнятное в наш адрес, мастер своего дела поправил малахай и, по-английски не попрощавшись, ушел в темноту ночи. Собравшаяся группа людей, обескуражено улыбаясь, разошлась по своим делам. Старший диспетчер дал своему доменному коллеге какие-то строгие указания. А мы, продрогшие насквозь, вскочили в свою летучку, которая, отчаянно раскачиваясь и подпрыгивая на наледях, понесла нас к теплу цивилизации.
В диспетчерской нас ожидал кипящий чайник и заботливо разложенное нашей хозяйкой угощение на три персоны из остатков диспетчерского ужина. Без особых эмоций диспетчер расправился со своим чаем и молча включился в работу. Мы же с Надеждой еще немного задержались за столиком – чай то был горячий. Она заботливо подливала заварку и по глазам пыталась угадать, достаточно ли сахару. Наша взаимная симпатия становилась заметной невооруженным глазом. Пусть простит нам господь это невинное увлечение на рабочем месте, поскольку мы были молоды, и наша кровь не хотела слышать голос нашего рассудка. Закончив трапезу, мы торопливо навели порядок на диспетчерском столике и вернулись к делам. Проходя мимо ее рабочего места, я заметил, что на столе уже лежит один свежий диспетчерский журнал. Теперь, переходя к очередной записи, она будет лукаво поглядывать в мой угол: зря волновались, товарищ.
В пятом часу утра особенно тяжело бороться с дремой. Тело расслабляется, и сознание брезжит в ожидании. Именно в это время раздался долгий и настойчивый звонок транспортного диспетчера.
- Андреич, у нас ЧП. На станции Восточная под поезд попал человек. Состав сдавали задним ходом в прокатный цех под погрузку.
- Человек жив?
-Какой там? Пополам.
- Наш? Чужой?
- Похоже, чужой. Ага, вот несут документы. Не наш, с поселка, сокращают себе мужики путь в город, а заодно и жизнь.
- Ну, Ваня, действуй по отработанной схеме, у тебя это не в первый раз. Вызывай скорую и всех остальных.
Диспетчер торопливо берет сигареты и спички и идет в коридор покурить.
- Волнуется, – говорит Надежда, – а ему нельзя волноваться. У него своих проблем достаточно.
Около шести начинается всеобщее оживление, просыпаются телефоны, забегают по пути в свои службы ранние начальники. Сознание освобождается от тягостного ожидания – ночь позади.
В семь прибывает диспетчерская смена. Они пришли на час раньше, чтобы соратники побыстрее могли попасть в свои новогодние семьи. Операторы сдают дела, и сменщица говорит Надежде:
- Ну, беги уже домой, тебя там заждались.
Она торопливо одевается и уже в дверях говорит всем “до свидания” и в последний раз весело улыбается в мой адрес. Несколько замешкавшись, я отвечаю “до свидания” в уже закрытую дверь и начинаю осознавать, что буду не против, если в следующий раз меня снова определят в ответственные дежурные.
В восемь пятнадцать в коридоре послышались знакомые тяжелые шаги – прибыл директор. Занятый какими-то важными делами он против обыкновения не приглашает диспетчера на доклад, и мы томимся в ожидании до десяти утра.
Наконец оживает прямая связь, и мы отправляемся в приемную.
- Посидите здесь, – говорит мне Дмитрий Андреевич, – если понадобится, я вас приглашу.
Минут через двадцать томительного ожидания он появляется в дверях с охапкой не сложенных своих бумаг и на ходу бросает мне:
- Зайдите к директору.
Я захожу и, стоя, замираю у стола. Директор изучающе смотрит на меня и спрашивает:
- Как, все в порядке?
- Да, – отвечаю я, – ночная отгрузка продукции прошла нормально…
- Я знаю, – прервал он меня. – Вы свободны, можете идти.
Лучше бы он меня ударил или хорошо отругал! С чувством какой-то болезненной неудовлетворенности иду на свой любимый чешский трамвай и усаживаюсь у окошка с надеждой подремать. Но сон не идет, ночное возбуждение не дает умиротворения. В состоянии полудремы с закрытыми глазами я прокручиваю события прошлой ночи и задаю себе болезненный вопрос: почему в нашей жизни все устроено так, чтобы человеку было плохо? На спинке переднего сидения кто-то острым ножом вырезал большую полосу светлого дерматина. А на обнажившейся металлической основе какой-то неуч черным фломастером пляшущими каракулями начертал: “Здесь были Алик и Юля” и римскими цифрами – дату.
Каждый раз, когда трамвай резко тормозил, я открывал глаза, и при виде этого художества у меня возникало острое желание дать по башке этому вандалу Алику.
Содержание
Повести и рассказы
|
Вечерний звон ……………………… |
4 |
|
Дядя Евдоким и тетя Паулина……… |
11 |
|
Вероотступник……………………… |
58 |
|
Смерть вождя……………………….. |
87 |
|
Мимолетные увлечения……………. |
94 |
|
Волки……………………………….. |
103 |
|
Критические ситуации…………….. |
113 |
|
Бендюк……………………………… |
123 |
|
Настя………………………………… |
143 |
|
Чудеса с медициной………………… |
150 |
|
Сельская мадонна…………………… |
160 |
|
Новогодняя ночь……………………. |
168 |
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Литературно – художественное издание
Вадим Сыромясский
Былое 2
Редактор Лешкевич Н.В.
Компьютерная верстка Борю С.А.
Дизайн обложки Голощапов Е.Н.
Подписано к печати 23.01.2002. Формат 60 х 90/16.
Бумага офсетная. Печать ризографическая.
Усл. печ. листов. 14,9. Учет.-изд. листов 10,5.
Заказ № 31. тираж 50 экз.
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/