КНИГА ПЕРВАЯ

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

 

1.1

 

 

Большие заводские часы показывали четверть одиннадцатого. Хотя всем было давно известно, что отставали они уже хронически, никого это не беспокоило, включая дирекцию завода, предпочитавшую не замечать подобные мелочи. По ним определяли начало рабочего дня, но даже когда и по этим отстающим часам кто-нибудь опаздывал на работу, вахтер делал вид, будто они спешат, и теперь единственной задачей опоздавшего было избежать встречи с начальством. Дело в том, что когда на одном предприятии работает немногим более трехсот человек, большинство знает друг друга по имени, а вахтер, в обязанности которого входит докладывать обо всех случаях опоздания, ни за что знакомого не обидит.

Но к этому времени все вокруг замирало: бездельники выбирали поприятнее места для прогулок, чем под унылыми заводскими стенами, ну а для остальных давно начался рабочий день.

Обогнав еле тащившуюся повозку, запряженную парой сонных лошадей, к бордюру примкнул черный «Фиат» с желтой шахматкой такси. Для Львова 1939 года, города с плотной застройкой эпохи Ренессанса – и получаса хватило бы, чтобы пересечь пешком, – такси оставалось экзотикой; лишь состоятельные жители пользовались им ежедневно, и то больше престижа ради. А впрочем, некто Шпрехер, один из богатейших горожан и самый крупный домовладелец во всей Галиции, слыл таким скрягой, что даже на трамвае, говорят, имел привычку ездить зайцем.

Распахнувшаяся дверка закрыла половину узкого тротуара. Какой-то случайной даме с собачкой пришлось пропустить пассажира впереди себя. Правда, пассажир галантно извинился, чем приятно удивил даму, особенно после того, как она его успела разглядеть. Отлично сшитый костюм и белая рубашка с галстуком; фасон только что вошедший в моду в Лондоне и не успевший примелькаться в отдаленной польской провинции. Безукоризненно начищенные туфли без единой пылинки: он что, ходил только по ковровой дорожке? Накрахмаленные манжеты с серебряными запонками выглядывали, когда он поднимал руку, чтобы, например, притронуться к шляпе. Ох, уж эти великосветские манеры! Его лицо показалось даме настолько милым, что она окончательно растаяла. Жаль, что у молодого человека, похоже, были свои планы…

Для заводского вахтера внешность играла решающую роль. Этому и в голову не пришло бы задержать приезжего, как какого-то бедолагу, надеющегося получить работу, или даже первому заговорить. Молодой человек обратился к нему сам.

– Простите, милейший! Если мне память не изменяет, на этом месте должен находиться стекольный завод, – он с неизбежным разочарованием кинул взгляд на захламленный двор, превращенный в свалку металлолома, будто и не заводской двор, а задворки какой-нибудь артели.

Вахтер подтвердил; он спросил снова:

– В таком случае, как мне найти пана Станислава Зёлецкого?

– О, это…

Кому были нужны его подробные объяснения? Все офисные помещения находились в административном корпусе, единственном презентабельном на фоне обветшалых производственных построек.

Несмотря ни на что гость терпеливо дослушал до конца и поблагодарил вахтера не просто кивком, а как равного себе. Теперь уж тот был готов сам проводить его к директорской приемной. Хотя если по правде, то молодой человек достаточно уверенно нашел бы ее и вовсе не спрашивая.

Кажется, единственной причиной, по которой пан Зёлецкий принимал в кабинете директора, а не в собственном офисе, был простор: в приемной можно было устраивать сборища. Наверное, ее и топтали грязными подошвами недовольные рабочие, требуя повышения заработной платы. Обстановка предельно скромная. Только пара кожаных кресел с резными ножками и треснувшей обшивкой плюс видавший виды журнальный столик для посетителей сохранились еще с лучших времен. Из-за ножек их, конечно, и оставили. Пока секретарша болтала по телефону, посетитель старался найти такое место, в котором паркет своим безжалостным скрипом не глушил бы слова.

В один из перерывов, когда молчал паркет, так совпало, что секретарша, цветущая крестьянка с широкоскулой физиономией и мощным торсом тоже взяла паузу, прислушиваясь к голосу в трубке. В неожиданной тишине откуда-то донесся необычный звук, напоминающий… Нет, вообще-то звук был самый обычный. И с другим его тоже никак не спутаешь. Но чтобы здесь?! Может, ему все-таки послышалось? Но характерный звук повторился, и гость поискал глазами источник. Ну конечно! Он не ошибся: между столом секретарши и стеной втиснулась корзина, полуприкрытая дерюгой, из нее-то и доносился цыплячий хор.

Элегантная внешность гостя и тут произвела впечатление. Секретарша постаралась оторваться от телефона и прощебетала тоном, невероятно мягким, как для фермерши:

– Слушаю пана.

– Я к пану Зёлецкому, – поспешно, пока она готова была слушать, сказал гость. – Мы с ним уговорились о встрече. Сообщите, пожалуйста, меня зовут Марьян Бачинский.

Он так и произнес: Марьян, а не Марьюш, как говорили в Великопольше. Галицкое воспитание!

Но секретарша, даже не дослушав до конца, отрицательно покрутила головой.

– Извините, но у пана Зёлецкого только что началось совещание. Вам придется подождать.

Она указала на угол с ободранными кожаными креслами. Бачинский развел руками: что поделаешь? – и устроился за журнальным столиком, а чтобы не смущать фермершу, взял в руки газету.

Он пожалел, что не уговорился с Зёлецким на конкретное время, хотя, с другой стороны, это позволило ему хорошенько отоспаться с дороги. Сегодня он вволю понежился в своей кровати, тогда как любые обязательства непременно внесли бы нервозность. Да и собственно, куда ему спешить? Он дома, это вам не Оксфорд с его сжатым расписанием.

Бачинский поудобнее расположился в кресле и лениво пробежался по заголовкам газетных полос. Пресса нагоняла на него тоску. Все первые полосы в последнее время пестрели сообщениями о передвижениях германских войск на восточной границе. Его не интересовала политика. Перспективному выпускнику Оксфордского университета было о чем помечтать, кроме политики. Нынешний год был для него годом честолюбивых надежд.

Секретарша успела закончить телефонный разговор, никак не деловой, но в эту минуту с криком: «Чтоб ему пусто было, где этот Зёлецкий?!..» – в приемную влетел возбужденный парень в замасленной рабочей куртке. Игнорируя постороннего и не выбирая выражений, рабочий пообещал задушить кого-то из администрации. Возмутительно: эти нынешние кандидаты в покойники отважились урезать ему расценку! Тут уж, конечно, не до посторонних.

Бачинский решительно отложил газету, встал и заявил, что лучше, пожалуй, он прогуляется по заводу. Парень умолк на полуслове и отупело уставился на посетителя: а этот откуда еще взялся? Не глядя в его сторону, Бачинский проскочил мимо, но еще и дверь не успел за собой прикрыть, как оттуда посыпалась отборная ругань.

На самом деле ему не терпелось осмотреть цеха – парень, это был только предлог. Он спросил дорогу у встречных рабочих, те указали на винтовую лестницу. Поднявшись наверх, он толкнул тяжелую металлическую дверь, за которой его сразу обдало потоком горячего воздуха. В цеху было сумрачно и жарко, но это его не остановило. Глаза привыкли к полутьме, в которой сквозь щели в печах сверкало пламя. Он увидел, как рабочий, подцепив раму крюком, вытаскивает из печи готовое стекло. Живое, оно еще переливалось красноватым светом. А возможно, это был всего лишь отблеск огня, кто знает?

Бачинский снял пиджак и подошел поближе. Рабочий его заметил. Скосил глаза, но промолчал, отвернулся и продолжал заниматься своим делом. Лишь кряхтением дал понять, что его смущает присутствие постороннего.

От печи тянуло жаром. Бачинский потихоньку ослабил галстук и расстегнул воротник, да что толку! Через минуту его потянуло на свежий воздух, но он устоял. Эти люди выдерживают здесь по восемь часов, ему стало стыдно.

– Жарковато! – заметил он только, носовым платком вытирая пот. – Почему вы не откроете окна? Разве можно целый день работать вот так, без вентилляции?

Рабочий сокрушенно качнул головой.

– А что делать? Печи остынут, не выдержат сквозняка.

Не почувствовав неприязни, Бачинский сделал следующий шаг.

– Во всяком случае не помешало бы немного света. Может, стоило бы раздвинуть шторы?

И сразу понял, что попал впросак.

– В темноте видно стекло, как оно плавится, – снисходительно пояснил рабочий, человек в летах, с опытом за плечами. – Свет только мешает. И вообще, настоящий стеклодув предпочитает работать ночью.

«Какой я идиот», – обругал себя Бачинский и покраснел. Но идиот идиотом, а расположения этого человека он уже почти добился. Людям куда больше нравится поучать других, чем выслушивать нравоучения, а тот, кто старается их унизить, пусть лучше готовится испытать презрение на себе.

За спиной раздалось громыхание: рабочие катили тачку с углем.

– Посторонись, пан!

Бачинский догадался, что окрик имел к нему прямое отношение. Стеклодув поддержал грузчиков. Сами того не желая, они сделали то, что от них и требовалось: напомнили ему о лежащей между ними пропасти.

О, только они не знали, с кем имеют дело! Реакция оказалась прямо противоположной. Они только раззадорили Бачинского. В два счета он сорвал с себя белую рубашку с серебряными запонками и перепоясался тряпкой, которую подхватил с пола. Рабочие рты пораскрывали от удивления. Воспользовавшись моментом, он подхватил тачку и толкнул вперед. Опомнившиеся грузчики помогли разве что вытолкать ее на наверх, на площадку, с которой засыпался бункер.

Видя такое дело, стеклодув сам предложил ему открыть заслонку.

Бачинский стоял у рынвы, по которой в топку скатывался уголь, увлеченно орудуя лопатой.

– Вы позволите? – спросил он разрешения, когда наступил момент тянуть стекло.

Он открыл печь. Оголенные руки обдало жаром, Бачинский с криком их одернул. Стеклодув и наблюдавшие сзади грузчики громко расхохотались.

Одной рукой стеклодув протянул ему рабочую куртку, а другой плотные рукавицы:

– На вот, попробуй-ка лучше с этим.

Бачинский покраснел, осознав свою оплошность. Но вдруг рассмеялся вслед за рабочими. В награду или в утешение кто-то похлопал его по плечу.

– Ничего, парень. Все через это прошли.

Улыбаясь, он не обратил внимание на худенькую девушку с папкой в руке – первым ее заметил стеклодув.

– Что тебе, Юстинка? – поинтересовался тот ласково.

В брезентовой куртке, весь испачканный сажей, Бачинский ничем не выделялся среди рабочих. Даже волосы, с утра смазанные брильянтином, успели растрепаться и свободно падали на лоб. Правда, сам он этого не знал и удивился тому, как девушка на него посмотрела. В том, что он пробудил к себе интерес, в принципе ничего неожиданного не было. Новое лицо, ему столько же лет, сколько и ей, зато остальным не дашь меньше сорока. Другое дело, что ее взгляд был начисто лишен скованности, естественной, как он считал, при первой встрече с незнакомым человеком. Эти люди тоже испытали его на обидчивость, прежде чем похлопать по плечу. Она же сразу, без всяких там предисловий признала в нем своего. Бачинскому это показалось необычным. Одного он не учел: девушка увидела его в кругу своих. Она просто механически перенесла на него все, что ее связывало с ними. Вот это он как раз упустил из виду, потому-то ее непосредственность так его заинтриговала.

– Не спешите расходиться после смены, – сказала она, с опозданием оторвав глаза от Бачинского. – Я зашла предупредить, что сегодня будет расчет.

– Отличная новость! – обрадовался стеклодув, показательно вытирая губы и подмигивая грузчикам. – Выходит, посидим мы сегодня у «Шинкаря», и не только за кружкой пива.

Надо было видеть его глаза: не пил еще, а они уже осоловели.

– Молодец, Юстинка, что предупредила. Дай-ка я тебя за это расцелую!.. – он уже и руками ее обхватил, не собираясь, как видно, бросать слова на ветер. – Не бойся, твой профсоюзный босс ничего не узнает!

Он был ее раза в два старше, и сама по себе шутка выглядела невинной. Но ее задело упоминание о профсоюзном боссе.

– Какой еще мой! – возмутилась она, уворачиваясь от его неуклюжих объятий. – Вздор вы несете, пан Миколай!

Последние слова прозвучали уже на раздраженных тонах. Стеклодув сконфузился.

– Ну чего ты в самом деле на меня набросилась? Что все говорят, то я и повторяю… Вот уж недотрога, слова лишнего не скажи!

Девушка демонстративно фыркнула, что больше смахивало на примирение. Под конец кинула еще один быстрый взгляд в сторону Бачинского, развернулась на каблуках и выбежала из цеха.

Впрочем, тут же в дверь снова просунулась ее голова.

– Эй вы там! Заканчивайте балаган, сюда Терех направляется!

– За работу! – немедленно скомандовал стеклодув и прибавил, повернувшись к грузчикам. – Ну-ка вы, за тачку, и – марш отсюдова!..

Он натянул рукавицы.

– Славная девчонка! – вздохнул он, мечтательно закатив глаза. – Не пара она ему.

 

 

– Марьюш!

Бачинский оглянулся на зов. Он увидел серьезного молодого человека в строгом костюме с торчащим уголком носового платка, в очках и с прической банковского служащего. Еще пару лет тому назад, когда Бачинский приезжал на каникулы, это был тощий паренек, неряшливый, голодный и смешливый. Бачинский не поверил своим глазам.

– Гжегож?! Ты стал таким… солидным. Тебя и не узнать!

Тот критически смерил Бачинского с головы до ног.

– Гм… Тебя тоже.

Бачинский проследил за его взглядом и дружески хлопнул товарища по плечу.

– Мы с тобой, как марктвеновские принц и нищий, поменявшиеся местами.

– Пани Ханна мне сообщила. Что ты тут делаешь? Не успел появиться, уже заигрываешь с рабочими? Хитрец! – Терех пригрозил пальцем.

– Брось! Сам-то ведь тоже из рабочей семьи? Надо же и мне когда-нибудь попробовать.

– Ну довольно! Снимай с себя эти лохмотья. Все хорошо в меру. Сейчас я отведу тебя под душ, а затем мы поедем в «Ренессанс», – напоминание о рабочей семье он проигнорировал.

– А ты уже и начальственных привычек успел нахвататься!

– Ну ладно, поехали! – сбавил тон до просительного Терех. – Сколько лет мы с тобой не виделись!

– А кстати, с каких это пор ты обедаешь в «Ренессансе»?

Через «Ренессанс» прошла вся городская аристократия. Гжегож в «Ренессансе»? Невероятно!

Вместо ответа Терех вдруг усмехнулся лукаво. Бачинский стал узнавать в нем прежнего друга.

– Ладно, чего уж там! Ты здесь хозяин. Веди под душ!

Пока Бачинский под струей теплой воды отмывался от сажи и угольной пыли, Терех из-за перегородки рассказывал последние львовские сплетни. Когда он понял, что Бачинский его не слушает, то в сердцах бросил уныло:

– На твоем месте я бы колесил в свое удовольствие по Европе и даже не думал возвращаться в эту Богом забытую дыру.

Вот здесь-то как раз Бачинский и подтвердил, что, даже не слушая, слышит он прекрасно.

– Ошибаешься! – ответил он с неожиданным энтузиазмом. – Я еще вам покажу, что можно сделать в этой дыре.

– Учредишь какое-нибудь общество почитателей свинины? – продолжал Терех в том же духе.

Игнорируя издевку, Бачинский прибавил:

– И насчет Европы тоже ошибаешься. Я не настолько богат, как ты себе вообразил. Монте-Карло мне не по карману.

– Бедный Марьюш! Бедняга Марьюш! Ему приходится самому зарабатывать себе на пропитание!

Бачинский наощупь перекрыл кран душа. В помещении воцарилась тишина, и только одинокие капли все еще барабанили по кафельному полу.

– И это говорит Хаммер в третьем поколении! – продолжал Терех, держа наготове полотенце.

– Ах вот ты куда клонишь, – мрачно отреагировал Бачинский. – Нет уж, лучше я стану стеклодувом! Дорогой мой Гжегож! Напрасно ты вспомнил Хаммеров! Тебе ведь известно, моя семья порвала с ними двадцать пять лет назад и с тех пор не поддерживала никаких отношений.

– Но ты – другое дело.

– Так думаешь? Мой дед даже телеграммы не прислал по случаю моего рождения! Когда-то моя мать влюбилась в галицкого фабриканта, с которым познакомилась в Вене на промышленной выставке. Прием был скучен для обоих, они ушли вдвоем и с тех пор уже не расставались. Дед, напротив, никогда не был романтиком. Он не согласился с выбором дочери и лишил ее своей поддержки. Наверное, это оказалось к лучшему. В моей семье ни разу не испытывали зависимости от Ленза Хаммера. Я подумываю даже, что это назло ему отец с матерью воспитали меня как греко-католика, о чем я совершенно не жалею.

Эту историю за его спиной Терех слышал не один раз.

– Мне казалось, что время должно было сделать тебя несколько более прагматичным.

– Видишь: я остался собой и ужасно этим горжусь. А что касается моей семьи… Отец был больше политиком, чем бизнесменом. Правду говоря, моя мать вышла замуж за никчемного предпринимателя, хотя бы в этом Ленз Хаммер не ошибся. На ровном месте позволить разорить себя конкурентам! Может, и не стоило так говорить про отца, но… Впрочем, кое-что мне-таки осталось: это земля в Австрии от матери и еще девятнадцать процентов акций этого завода. Не контрольный пакет, но по крайней мере они дают мне право заседать в совете директоров, а это уже неплохо. С их помощью я собираюсь перевернуть тут все вверх дном. Я покажу им всем, что такое на самом деле род Бачинских!

Вытирая голову полотенцем, он не заметил, как его друг встревоженно наморщил лоб.

– Кстати, ты ведь должен быть в курсе здешних интриг, скажи: есть у них кто-нибудь на примете на пост исполнительного директора?

– Марьюш! Тебе ведь только двадцать три года…

– Ну и что! – хмыкнул Бачинский. – Тоже мне, препятствие!

– Но им-то за шестьдесят… Знал бы ты, как они смотрят на наше поколение! Все они там консерваторы до мозга костей.

– Ну хватит, Гжегож, не увиливай. Говори прямо: есть у них кандидатура на утверждение или нет?

Тот с неохотой пожал плечами.

– Не слышал.

– Отлично, значит, никого! Ну, а ты-то хоть меня поддержишь?

– Шутишь? Я и так всем обязан твоему отцу. Если бы не его заступничество, не видать мне стипендии, а с нею вместе плакал бы мой диплом, и вся моя карьера тоже!

– Ладно, ладно, я и правда в шутку спросил, а ты уже и брови нахмурил!

Хлопнула входная дверь, за перегородкой раздался топот ног. Терех выглянул в предбанник.

– Эй вы там, обождите-ка за дверью!

Рабочие зароптали, но Терех повторил приказ, и они в конце концов подчинились, хотя и скрипя зубами.

– Стоит им задержать расчет, как уже начинают поднимать головы. Учти это, если собираешься стать исполнительным директором.

Он повернулся к другу. Бачинский только начал одеваться. Терех критически покачал головой.

– Еще нехватало, чтобы потом хвастались, будто видели родинку у своего директора на самом пикантном месте!

Бачинский рассмеялся.

– Не будь снобом, Гжегож!

– Это уже не снобизм, а сохранение элементарной дистанции между руководителем и подчиненными. Мир – паутинообразная иерархическая лестница, где каждому отводится своя перекладина.

– Намек на мое сегодняшнее приключение?

Терех счел возможным немного уступить.

– Иногда это бывает полезным. Величайшие люди время от времени обнимались с народом. Главное, чтобы это не входило в привычку. Народ должен смотреть на своих лидеров снизу вверх, и не иначе.

– А ты? – вдруг спросил Бачинский. – Какие у тебя планы?

– Ну… я бы и не мечтал о подобной карьере, – пробормотал Терех.

Бачинский взглянул на него удивленно.

– Но ведь я не об этом.

Терех смутился еще больше.

– Да, да, конечно. Извини, я немного увлекся. Такое со мной бывает.

На губах Бачинского снова заиграла улыбка.

– Увлекся, наверняка.

Они вышли в предбанник. Рабочих не было.

– Итак, в «Ренессанс»? – спросил Терех.

– Вот еще! Я пришел на свой завод не для того только, чтобы принять душ. Теперь – прямо к Зёлецкому!

– Ну и дался тебе этот завод! Никуда он не сбежит!

– До сих пор я видел его только снаружи. Теперь хочу узнать, каков он изнутри. К Зёлецкому!

Терех разочарованно пожал плечами.

– Как скажешь! – снял с вешалки его пиджак. – Ну что же, пошли к Зёлецкому!

 

 

1.2

 

 

Полностью игнорируя секретаршу, Терех почти силой втолкнул Бачинского в кабинет, занимаемый в настоящее время паном Станиславом Зёлецким.

– Боже! Кого я вижу? Марьюш!

Зёлецкий с раскрытыми объятиями пересек весь огромный кабинет до самой двери. Терех из деликатности оставил их вдвоем, сославшись на необходимость присутствия в цеху. Но Бачинский-то знал, что причина надуманная: только что ведь тащил его в ресторан. Значит, догадался, что это за вопрос, который Бачинский собирался обсудить с Зёлецким.

Самой большой достопримечательностью этого пана были его выразительные глаза, на всякий случай таящие обиду, как у терьера, надеющегося получить лишний кусок мяса. Этот дипломатический взгляд подчеркивали густые брови, удивительно хорошо сохранившиеся, в отличие от шевелюры. Он был невысок, этот Зёлецкий, и когда прижимался к груди Бачинского, тот мог бы сосчитать количество коротко остриженых седых волос на его макушке.

Зёлецкий тоже, тертый калач, попытался увести разговор в сторону, начав выспрашивать о его учебе, но Бачинский в два счета дал ему понять, что он уже не тот, кем был до Оксфорда. Зёлецкий был к такому повороту готов, легко отказался от выбранной тактики и приступил к главной теме.

– Знаешь, Марьюш, дела до сих пор шли неплохо…

Бачинский скромно промолчал.

– Правда, рынок нам тут немного урезали…

И об этом Бачинский давно знал: качество продукции настолько ухудшилось, что они потеряли половину заказчиков, остальные не ушли к конкурентам лишь потому, что завод под боком. Все та же лень, насытившая здешнюю атмосферу, не обошла и партнеров, тем самым спасая компанию от неизбежного банкротства.

Зёлецкий продолжал вздыхать.

– Но мы, как видишь, неплохо управляемся. И это несмотря на сложную экономическую ситуацию по всей Польше: забастовки, разрыв отношений с западными соседями...

Бачинский догадался, что теперь его запугивают. Вот так! Сначала предлагают розовые очки, а потом грозят бедствиями, если он эти розовые очки попытается снять.

– Нам следует держаться друг друга, Марьюш. У нас с тобой вкупе самый большой пакет акций. Только так можно руководить этой компанией. Мы с твоим отцом всегда были вместе, и я его ни разу не подвел. Приходилось ли тебе слышать упреки в мой адрес? – Нет! И ты, Марьюш, можешь полагаться на меня в такой же мере, как полагался твой отец. Уверен, ты не будешь против, поэтому я взял на себя смелость и заранее позвонил нотариусу. Я сказал, что ты готов продлить доверенность на ведение дел в твоем имени. Ведь ты мне доверяешь, верно, Марьюш?

– Ах, пан Станислав, я вас бесконечно уважаю, но не кажется ли вам, что эта поспешность…

Зёлецкий беспокойно шевельнул густыми бровями, усиливая таящуюся под ними обиду. Бачинский сделал вид, будто ничего не заметил.

– Нет, я вовсе не хочу сказать, что я вам не доверяю, напротив, я убедился в том, что с вашей помощью мы добились максимальной выгоды за все прошедшее время. Но не кажется ли вам, что я тоже могу что-то сделать для общего блага? Ведь я уже не мальчик, а рядом с вами мог бы стать настоящим организатором.

– Золотые слова, Марьюш! Ты меня восхищаешь! А я беспокоился: на кого оставлю завод после своей смерти?

– Боже правый, живите долго, пан Станислав! Я и не помышлял о вашей смерти. Наоборот, я хотел бы найти в вашем лице союзника и надежную опору, став исполнительным директором компании!

На несколько секунд Зёлецкий потерял дар речи и закатил глаза, все-таки смерть его беспокоила меньше. Бачинский потянулся было к графину с водой. Но Зёлецкий махнул рукой: к черту!

– Ты… исполнительным директором?

– Разумеется, пан Станислав! – как ни в чем ни бывало подтвердил Бачинский. – Надеюсь, вы меня в этом поддержите? Наши семьи столько связывает!.. На кого же мне рассчитывать, если не на вас?

Зёлецкий быстро приходил в себя, подтверждая наличие отменного здоровья.

– Но Марьюш! У тебя совершенно нет опыта!

– А вы зачем, пан Станислав? Конечно, я не скоро еще смогу в полной мере управлять заводом, нет, я не питаю таких иллюзий, но если рядом будете вы… Да вы и сами минуту назад подчеркнули: мы должны быть только вместе!

– Ах, Марьюш, Марьюш! – сокрушенно качая головой, пожаловался тот.

Бачинский все еще готов был придти ему на помощь со стаканом воды.

– Я понял тебя, Марьюш! – с горьким вздохом признался Зёлецкий. Его обиженный взгляд обрел наконец повод. – Да, молодежь рвется вперед. Ну что ж, видно, никуда не денешься, придется-таки с этим мириться.

– О, пан Станислав, как я счастлив!

Зёлецкий снова подарил ему взгляд, исполненный упрека.

– Ну, не радуйся раньше времени. Тебе предстоит убедить еще по крайней мере парочку человек… Ну вот Шмельца хотя бы. Он самый скандальный, за это его, по секрету скажу, в совете не любят, следовательно, он может поддержать твою кандидатуру, лишь бы насолить всем прочим. Но и тогда голосов будет недостаточно.

– Я постараюсь быть красноречивым.

– Боюсь, одного красноречия здесь будет маловато, – Зёлецкий снова покачал головой и добавил, подумывая опять же о своих интересах. – Но вот если бы ты согласился на меньший срок…

– Нет, пан Станислав, и не помышляйте! – категоричным тоном Бачинский положил конец торгу. – На меньший срок я не соглашусь. Директорское кресло со всеми полномочиями. Все или ничего!

– Да, – вздохнул еще раз Зёлецкий, – вижу, спокойным временам наступил конец.

 

 

Бачинский считал первый день удачным для себя. Ему удалось уговорить Зёлецкого, а это уже само по себе замечательно, поскольку вместе с Зёлецким у них двадцать восемь процентов голосов. Старая лиса! Бачинскому пришлось пообещать, что фактически всем заправлять попрежнему будет Зёлецкий. Но это мы еще посмотрим.

Совет был назначен на вторник; то есть если в прошлый раз была пятница, то значит – спустя лишь три дня, не считая воскресенья. Зёлецкий охотно отодвинул бы заседание и на следующий месяц, но срок его собственных полномочий уже истекал, хочешь, не хочешь, а придется сразу же представить им молодого Бачинского. Судьба решила показать Зёлецкому фигу. Сколько усилий, чтобы устранить других претендентов, и вот – на тебе! Надоумил же черт сопляка самому влезть в эту кашу. В самый неподходящий момент лишить его, Зёлецкого, большей половины акций, которыми он всегда распоряжался единолично! И что прикажете делать? Без этих девятнадцати процентов он ничто, пустое место. И так перевес в его пользу символический, стоит потерять хотя бы один голос, и они его живо съедят. Ждут – не дождутся. Угодить всем подряд невозможно. За годы работы Зёлецкий ухитрился нажить немало врагов. То ли дело этот Бачинский. Пока он для них темная лошадка, каждый будет надеяться на лучший для себя исход. Как раз тот случай, когда можно угодить и нашим, и вашим. Что ж, про себя Зёлецкий готов был признать: у Бачинского есть шансы, а значит, он разумно поступил, согласившись на компромисс. Чем черт не шутит!

При таком раскладе во вторник утром Бачинский снова вышел из такси, остановившемся за десять шагов до заводских ворот, и сразу смешался с серой толпой рабочих, идущих на смену. С противоположной стороны к воротам тянулся другой серый поток, а у входа оба потока сливались в один.

На девушку, подошедшую с другой стороны, он, естественно, не обратил никакого внимания, и ничего не понял сначала, когда сзади его потянули за рукав.

Оглянувшись, он ее тем не менее узнал. Он даже имя вспомнил: Юстина. Юстинка, так они ее называли. Нет, он ее не забыл, хотя выделить среди других женщин в таком же сером платье, с такой же сумочкой, переброшенной через плечо, дело иное. Выдавали ее только глаза. Серые (опять серые!), они смотрели на него в упор, лишая возможности отделаться легким кивком. Никто не посмел бы сказать, что она некрасива, но это мышиное платье… Ей нехватало одного: шарма, к которому Бачинский так привык в обществе светских дам. Зато ее подкупающая непосредственность, граничащая с искренностью, опять не давала ему покоя.

– Ты что, меня не узнал? – спросила она, увидев его замешательство.

– Ну почему же, узнал. Тебя зовут Юстина.

Еще ни одна девушка не вела себя с ним вот так, чтобы с ходу и запросто, и это его шокировало. Может, те девушки, которых он встречал раньше, боялись показаться развязными? Юстина не боялась совершенно, но скорее как человек, которому неизвестно, что такое развязность.

– Ты на работу? – спросила она недоверчиво, смерив его с головы до ног.

– Скоро мы это узнаем. Сегодня решается моя судьба.

Ее взгляд прояснился.

– А, так значит, тебя брали на испытательный срок! – догадалась она. – И сегодня, выходит, должны принять на постоянную работу?

– Кажется, именно так, – соглашаясь, пробормотал он.

– И ради этого ты вырядился?..

Бачинский впервые со смущением взглянул на свой костюм. Она осуждающе покачала головой.

– Не стоило надевать галстук, словно ты такой же, как эти господа, что принимают тебя на работу. Они выскочек не любят.

– Да? – он призадумался. – Гм… Вполне возможно! И почему никто не сказал мне этого раньше?

– Дорогой костюмчик! – продолжала она. – Сколько ты за него выложил?

– Думаешь, я знаю, сколько он стоит?

– Глупенький! Я же не говорю, что ты его купил. Я спрашиваю, сколько стоит суточный прокат.

Бачинскому показалось, будто на этот раз его наконец-то загнали в угол. Он даже вспотел, придумывая ответ. К счастью, в это время ее окликнули.

– Извини, я не могу болтать на виду у всех, – заторопилась она. – Ты обязательно должен познакомиться с нашим профсоюзным боссом. Без профсоюза тебе придется туго. Приходи сегодня в семь к «Шинкарю»…

Ее окликнули еще раз.

– Куда, куда? – не понял он.

– Извини, пожалуйста, – бросила она уже на ходу. – Я должна бежать. Спроси у кого-нибудь, тебе любой объяснит.

 

 

Зёлецкий представил Марьяна Бачинского, открывая заседание. Собственно, они уже все знали и теперь с праздным любопытством разглядывали нового члена совета директоров.

Одиннадцать учредителей разместились за длинным столом, который был традиционно покрыт отдающей нафталином зеленой скатертью с золотистой бахромой. Скатерть выглядела как новенькая, потому что вынимали ее лишь по особым случаям. Это было то немногое, что еще напоминало о временах процветания.

Зёлецкий произнес блестящую речь, которая вошла в историю компании, как целиком высосанная из пальца. Бачинский искренне недоумевал: какие такие заслуги он мог заиметь в течение своей короткой жизни? Но Зёлецкий, не назвав ни одной конкретной причины, почему именно Бачинский должен возглавить предприятие, предложил проголосовать за его кандидатуру. Впрочем, кое с кем он успел договориться. Этот кое-кто задал Бачинскому вопрос, на который тот мог ответить, не сомневаясь в благоприятном исходе. Вопрос был придуман Зёлецким. Неугомонный скандалист Шмельц тоже оправдывал надежды, потихоньку изъявляя симпатии к молодому Бачинскому.

Но на этом дело и закончилось. Семидесятилетний старец пан Кнозеф дребезжащим дискантом поинтересовался, приходилось ли ему когда-либо заниматься стекольным производством. О чем было широко известно, так это, что сам он ничего другого делать не умел.

Наступила затяжная пауза, во время которой директора начали сопеть и громко скрипеть стульями. Зёлецкий просчитался. Для них все было слишком очевидно. Непонятно, как вообще этот выскочка, едва перешагнув порог завода, отважился что-либо требовать кроме того, что ему положено от рождения, тут они бессильны. Прекрасно подготовленная, хотя и совершенно пустая на самом деле речь Зёлецкого, как выяснилось, не имела для них никакого значения. Они ее прослушали, покивали головами, однако решение приняли еще вчера.

Бачинский кашлянул и попросил слова. Они все снова затихли и дружно воззрились на него, только теперь он знал, что за этим стоит не более чем простое любопытство или даже всего лишь вежливость.

– Господа, я знаю, тут собрались люди, стоявшие у истоков образования компании. Все, что мы имеем, создано благодаря вам. Что касается меня, я вполне понимаю ваше беспокойство: какие могут быть основания мне доверять? Моих знаний недостаточно, чтобы судить о заводе наравне с вами. И все-таки, вы спрашиваете, что этот дерзкий молодой человек может предложить вам такого, чего до сих пор никто не предложил?

Бачинский обратил внимание, что его стали слушать с возросшим интересом. Все вышесказанное к ним отношения не имело, самое большее, что эти господа отдали компании, так это деньги. Тем не менее первый камень был заложен. Это стоило ему двух вещей: во-первых, утешения кучки самовлюбленных идиотов, весь вклад которых измерялся исключительно деньгами, а во-вторых, укрощенной гордости от понимания того, что мог сделать гораздо больше, чем они все, вместе взятые.

– Вы хотели знать, – продолжал он, – имею ли я опыт ведения хозяйственных дел. Отвечаю: нет. Техническая практика? Увы! Делопроизводство? Тоже нет. Тогда что же? Я отвечу. Мое преимущество, господа, в одном: в моем возрасте. Он позволяет мне видеть то, чего, возможно, не замечаете вы. Я ведь исхожу не из того, что было на этом месте десять лет назад. Для меня отправной точкой может быть только день сегодняшний. И по отношению к ней вынужден сказать прямо: завод отстал – самое меньшее лет на десять. Да, господа, как это ни прискорбно. Оборудование полностью устарело, ваши угольные печи – вчерашний день, в цехах невозможно работать из-за жары. Как следствие, качество продукции – хуже некуда! Покупатели отворачиваются один за другим. Себестоимость растет, а доходы неумолимо падают… – встретив недоверчивый взгляд старого пана Кнозефа, он поспешно уточнил. – Не сомневайтесь, я успел проанализировать финансовую отчетность за последние три года. Ваши дивиденды не снизились лишь потому, что на восстановление основных фондов не направлялось ни единого грόша!.. И вот что я вам скажу. Завод может давать прибыль в пять раз выше сегодняшней, – перекрывая нарастающий шум, он добавил. – Я не шучу!

– Минуточку, господа! – вкрадчиво вмешался тот же пан Кнозеф. – Очевидно, пан Бачинский хочет нам что-то предложить.

Бачинский проигнорировал подвох, бросившись вперед, как бык на красную тряпку.

– Вот именно! И начать с обновления всего парка оборудования. Нас не устроит мелкая реконструкция. Мы должны отказаться от угля и перейти на газ, по примеру европейских заводов. Скажите, кто сейчас в Европе использует уголь?

– Европа! – с сарказмом заметил Шмельц. – Молодой человек, это мы и без вас знаем. И про то, что оборудование давно устарело, и про качество продукции. Но простите за нескромный вопрос: деньги вы сами собираетесь печатать? Потому что если вы на нас рассчитываете, то зря, спешу вас разочаровать: наши карманы пусты.

Его хором поддержали остальные. Сквозь шум рядом с собой Бачинский расслышал негромкий голос Зёлецкого.

– Ах, Марьюш! – добавил тот примирительно. – Думаешь, мы этого не понимаем? Но где взять деньги? Банки отказываются нас субсидировать: провинция! – он демонстративно развел руками.

Тем не менее отступать было поздно. Бачинский повысил голос.

– Успокойтесь, господа! Предоставьте это мне. Я берусь достать нужную сумму.

Он не знал, о чем говорил, призывая к спокойствию. Извлеки он из кармана стаю воробьев, и то эффект оказался бы поскромнее.

– Где вы ее возьмете? – закричал с другого конца Шмельц, подтверждая свою репутацию скандалиста, но ответить Бачинскому не пришлось: он увидел, как сосед Шмельца начал что-то быстро нашептывать ему на ухо, после чего Шмельц вдруг сконфузился и начисто забыл о своем вопросе.

Бачинский знал, что произошло, хотя и не умел читать по губам: сосед Шмельца, конечно же, назвал имя Ленза Хаммера. Но он не стал их разубеждать. Если имя Ленза Хаммера может оказать ему услугу, пусть окажет.

– Я подожду вашего решения за дверью, – бросил он стоя. Затем вышел из-за стола и направился к выходу.

 

 

Бачинский едва не пропустил условленную встречу. При свете настольной лампы он просматривал производственные отчеты­, несмотря на ворчание друга. Тот, вытянув ноги, уперевшиеся в шкаф, лениво потягивал коньяк. Почти нетронутая рюмка стояла перед Бачинским на столе, заваленном документацией.

– Так ты что же, решил все-таки наладить отношения со своим дедом? – осторожно поинтересовался Терех.

Бачинский удивился.

– С какой стати? – но головы не поднял и, послюнявив пальцы, перевернул следующую страницу.

– А где же еще ты собираешься взять деньги на реконструкцию? Все кругом говорят, что ты произвел фурор.

– Они снобы. Имя производит на них большее впечатление, чем набитый деньгами чемодан.

– Значит, это неправда? – добивался своего Терех.

– Что – неправда? Насчет деда? Дорогой мой Гжесь, ты меня плохо знаешь. Идти на поклон к Хаммеру? – Ни за что! Но деньги я все равно достану.

Они просидели в тесном офисе Тереха и не заметили, во всяком случае, Бачинский, как подкралась ночь. Протирая уставшие глаза, он посмотрел в окно, и, ничего не увидев, перевел взгляд на часы.

– Боже! Я совсем забыл!

Он бросил подшивку к остальным документам.

– Что это с тобой? – спросил Терех, подбирая ноги, через которые в противном случае Бачинскому пришлось бы перепрыгнуть.

Не ответив, Бачинский подхватил пиджак, наброшенный на спинку стула.

– Извини, Гжегож, но я и в самом деле опаздываю! Продолжим завтра! Ты прав, никуда завод не убежит.

Терех не настаивал, в конце концов не он ли уговаривал его отложить все дела на утро?

– Какая досада! – пожаловался Бачинский, надевая пиджак. – Попробуй в этом квартале поймать такси!

Он направился к выходу, но вдруг остановился.

– Да, вот еще, кстати! Тебе что-нибудь говорит название «Шинкарь»?

– «У Шинкаря»? Еще бы! Это забегаловка, в которой обычно собираются наши рабочие после смены. А зачем она тебе?

– Где она находится?

При всем своем удивлении тот объяснил вполне доходчиво, как ее найти.

– Спасибо, Гжесь! Завтра увидимся!

– Не за что! – бросил Терех, а вдогонку заметил. – Пора обзавестись собственной машиной и нанять водителя… пан исполнительный директор!

Двух последних слов Бачинский не расслышал, к тому времени за ним уже захлопнулась дверь.

Оставшись один, Терех потянулся за бутылкой с коньяком и доверху наполнил рюмку.

 

 

1.3

 

 

Попросив таксиста подождать у калитки, Бачинский быстро взбежал по двенадцати крутым ступеням, восходящим к крыльцу. Дом Бачинских стоял на небольшом пригорке, поэтому деревья, высаженные вдоль тротуара, целиком закрывали его от глаз прохожих густыми ветвями. В темноте, и то он был виднее из-за света в окнах.

Дверь открыла служанка, женщина средних лет, заметно косившая на один глаз. Уродство вначале шокировало, однако потом вы начинали привыкать, и природное добродушие отодвигало на задний план физические недостатки.

– Текля! – с порога накинулся Бачинский, совая в руки ей шляпу. – Ты нашла то, что я просил?

– А как же, пан Марьян! Самое худшее на всем базаре. Похоже, старьевщик уже и не знал, кому спихнуть. Спрашивал, не нужно ли зимнее. У него осталось отличное потрепанное пальто с шовными трещинами подмышками и засаленными рукавами. Обещал недорого продать.

– Хватит болтать! Давай скорее сюда, я опаздываю!

– Что вы еще такое придумали, пан Марьян?

Он переоделся в своей комнате и торжественно вышел в гостиную, на суд служанки. Да, в таком неприглядном тряпье и в гостиную-то страшно входить. Картуз вместо шляпы, звенящие гвоздями ботинки, поизношенный пиджачок и брюки, не знавшие утюга. Он сразу почувствовал непривычную для себя неловкость. И как эти рабочие в таком ходят?

Текля, едва увидев его, схватилась за щеки.

– Святой Боже! Пан Марьян, да на кого же вы стали похожи?

– А на кого я теперь похож? – он сосредоточенно со всех сторон осматривал себя в зеркале.

– Боюсь даже говорить!

– Вот и замечательно! – обрадовался он так, будто услышал комплимент. – Всегда так отвечай.

Таксист вначале ничего не понял, он решил, что парня послали с поручением. Только когда тот непринужденно взвалился на тыльное сидение и отрывисто кинул: «Поехали!» – он узнал его по голосу, и даже не столько по голосу, сколько по интонации.

Впрочем, дорогой он еще не раз, при каждом удобном случае поглядывал в зеркало, стараясь увидеть лицо пассажира: тот ли, которого вез прежде?

На узкой, плохо освещенной улице таксист затормозил.

– Приехали! – и всем корпусом развернулся назад, как бы следя за пассажиром, чтобы тот, чего доброго, не вздумал улизнуть не расплатившись.

Окончательно он успокоился, видимо, лишь тогда, когда убедился, что полученная им купюра не фальшивая.

Вывеску «У Шинкаря» освещала единственная на всю улицу газовая лампа над входом в пивную. Дверь из простых досок, обитая железом, наполовину ушла под тротуар. Бачинский спустился вниз по узким ступеням и потянул за ручку двери.

В полумраке большого зала гулял простой народ. Слабый свет, расстояние и курильщики сделали так, что дальняя стена растворялась в сигаретном дыму. Большое скопление людей порождало шум, в свою очередь заставлявший при разговоре повышать голос.

Но Бачинский почувствовал себя здесь куда раскованней, чем в такси. При виде его в новом наряде таксист пережил шок, а появись он тут в своем утреннем костюме, его приняли бы разве что за комиссара полиции.

Нет, сейчас никто не обращал на него внимания. Освоившись, он спокойно и даже вразвалочку, наследуя виденную где-то походку, подошел к стойке бара. Бармена, уже обливавшегося потом, ничуть не озаботило появление нового лица. Он, собственно, и рта не раскрыл. Лишь поймав его вопросительный взгляд, Бачинский догадался, чего от него ждут.

– Пива! – кинул он.

Бачинский пиво не любил, но французский коньяк, который он обычно употреблял, здесь был не в ходу, а пить водку, занюхивая бутербродом с колбасой... Нет, уж лучше пиво!

Осторожно сдув пену, чтобы не испачкать свой рабочий костюм, он сделал глоток и опустил тяжелую кружку. Это дало ему право устроить перерыв, которым он воспользовался, чтобы развернуться к залу и обвести глазами сидящих. Напрасная затея, все они казались на одно лицо. Он уже успел пожалеть, что вообще сюда пришел. Хотя женщины тоже попадались, они мало напоминали ему тех, с кем хотелось бы завязать знакомство. Разве что на одну ночь, но ради этого не стоило мчаться через весь город. И кроме того, взяв в свои руки завод, он потерял интерес к такого рода развлечениям. Совсем другое дело – та девушка, Юстина. Она оставалась для него загадкой, а тайны всегда привлекают.

Он сделал второй глоток, потом следующий. Пиво в Галиции варят, может, и неплохое, но все-таки что они в нем находят?

Его тронули за плечо. Кого мог бы оскорбить его невинный взгляд? Он оглянулся в надежде, что ему тотчас не врежут по физиономии. И обомлел: перед ним стояла Юстина, живая, да к тому же улыбающаяся. Он уже и не мечтал ее встретить, а тем более не ожидал, что она сама его узнает в толпе таких же, как он.

– Хорошо, что пришел. Присоединяйся к нам, – предложила она, не переставая улыбаться.

Он позволил ей затащить себя в дальний угол, где за длинным столом (еще одно собрание директоров), за пивом и сосисками дискутировали рабочие. Она усадила его рядом с собой. Остальные безропотно потеснились, ни одного протеста, ни одного хотя бы настороженного блеска глаз. Короткий изучающий взгляд – и это все. Они тоже видели в нем своего.

Среди них говорил больше всех широкоплечий парень с увесистыми кулаками, а лицом хоть и смазливым, но грубым, этакая мечта женщины в рабочих штанах. Скоро Бачинский догадался, по тому вниманию, с каким его слушали, что это и был сам профсоюзный лидер, а затем он узнал, как его зовут: Леонид Гаргаль.

Впрочем, Бачинский ловил себя на том, что никак не может сосредоточиться на предмете разговора, все больше почему-то на его внешности, хотя по большому счету не находил в ней для себя ничего особенного. К тому же, этот питекантроп явно уступал ему и в словарном запасе, и в манере поведения. Нет, лидер он был хоть куда, но ему нехватало чувства такта, посмотрел бы на себя со стороны!

И пальцы у него грубые, заскорузлые. А может быть, женщинам как раз такие и нравятся больше всего? Бачинский скосил глаза на Юстину. Та раскрыв рот ловила каждое слово своего кумира.

Какой-то забулдыга, испачканный, словно только что из канавы, переходил от столика к столику, с трагическим выражением лица выпрашивая милостыню. Леонид усадил его за стол и придвинул тарелку.

– Они уже и за людей нас не считают, – продолжал он. – Мы для них скот, чтобы на них работать, и не более. Наживаются на нашем горбу! Давно ли ты ел мясо?.. А вот они не отказывают себе ни в чем. Строят дворцы, ездят в роскошных автомобилях – и все за твой счет! Ты что же думаешь, ихние это дворцы, автомобили? А вот и нет: не их это все – наше, твое! Они же просто ограбили тебя! Ты попрошайничаешь, не зная, что на самом деле ты богатый человек!

На всякий случай забулдыга оглянулся по сторонам: не смеются ли над ним. Но лица у всех были серьезные, как никогда. Это заставило и его призадуматься. Хоть и робко поначалу, но идея, подброшенная Леонидом, начала пробивать себе дорогу. Оно, в сущности, не так уж и трудно. Всяк охотнее поверит, что кто-то у него в долгу, чем наоборот. В мозгу у пьяницы, уставшем от безделья, происходил мыслительный процесс. Бачинский начал замечать, как у него заблестели глаза, как они сверкнули, прозрев, жадно, с завистью, обращенной туда, где лежало отнятое у него добро. У него! Вот оно, оказывается, что…

Бачинскому страшно стало оттого, как быстро открывалась перед забулдыгой истина, ему не требовалось доказательств, он не нуждался в логике, достаточно было сказать, что его обворовали – в это все верят охотно. Леонид не останавливался, твердил одно и то же: вон оно, твое, не нужно ничего делать, просто поди и возьми. Попрошайка не мог устоять перед мечтой. Он даже перестал жевать на какое-то время. Потом, правда, все-таки сообразил, что мечты мечтами, а сосиски сосисками. И скромно опустил глаза в тарелку.

Бачинский вытер ладонью вспотевший лоб: наверное, ему все же почудилось.

Однако следующий был он. Посмотрев на него в упор, Леонид спросил:

– Новенький?

– Его только сегодня приняли, – опередив Бачинского, вмешалась Юстина.

– Ты кто по профессии?

Бачинский снова замешкался, и она снова ответила вместо него:

– Он стеклодув.

– Правильно сделал, что пришел к нам. Тебе нужно в профсоюз. Мы, рабочий класс, должны держаться вместе, – Леонид сжал пальцы в кулак, – чтобы эти капиталисты нас не сожрали.

– Говорят, только что появился новый исполнительный директор, – осторожно заметил Бачинский. – В скором времени завод заработает на полную мощность. Не будет простоев, всем хватит работы.

Кто-то рассмеялся.

– Болтай, болтай!

– Нет, правда! – продолжал настаивать Бачинский, разочарованный первой же реакцией. – А кроме того, он собирается улучшить условия труда и поднять расценки.

– Смотрите-ка! Ну ты и даешь, парень! Расценки на этом заводе не повышались со времен Габсбургов!

Рабочие дружно покатились со смеху.

– Кто тебе такое сказал? – презрительно спросил Леонид.

Бачинский пожал плечами.

– Я слышал.

– И ты веришь в эти сказки? Думаешь, новый директор спит и видит, как тебя осчастливить? С какой такой радости он будет заботиться о рабочих?

– Потому что рабочий, который не дорожит своей работой, опаснее безграмотного ученика. Полагаться на него можно лишь в том случае, если он боится ее потерять.

– А мы не боимся! У нас профсоюз!

Смех не затихал. Леонид снизошел до наивности новичка.

– Коллега! Ты какой день на заводе? Первый? Ну вот и помалкивай себе в тряпочку! Да прислушивайся, о чем говорят опытные товарищи. А твои капиталисты только обещать умеют. Басни это все, на таких олухов, как ты, и расчитанные. Посмотришь, что будет с твоим новым через полгода. Но мы-то ждать не будем, мы-то знаем, что разговаривать с ними можно только с позиции силы. Ничего, скоро они увидят, с кем имеют дело. Хватит просить, пора начинать требовать! Выдвинем ультиматум, и если они не уступят, объявим им забастовку!

Он стукнул тяжелым кулаком по столу, отчего пиво в переполненной кружке перелилось через край.

– Мы научим их уважать наши права! – крикнул он еще раз, но уже без стука, пожалев пиво.

Рабочие его активно поддержали, и даже Юстина, совершенно забыв о Бачинском.

 

 

После вечеринки или, точнее, профсоюзного собрания молодежь отправилась провожать девушек. Бачинский старался держаться поближе к Юстине, но ему она уделяла внимания не больше, чем остальным. Это задевало его гордость, и ему стоило невероятных усилий внушать всем, будто он счастлив. Бачинский недоумевал: зачем же, в таком случае, она его пригласила? Он был уверен, затем, чтобы познакомиться поближе. Он снизошел до ее уровня, сделал ответный шаг, а она и не подумала хотя бы минутку с ним побыть наедине! И кто она? Служащая его компании! Он даже не успел спросить, кем она работает. Может, она уборщица и каждый день чистит туалеты? В нем нарастала злость на самого себя и желание отплатить ей той же монетой. Он больше не взглянет на нее!

Но в этот миг она повернулась к нему с открытой улыбкой, и ему стало стыдно за свои мстительные планы.

Он хотел что-то сказать ей, и даже успел произнести начало фразы. Помешал отряд конной полиции, приближавшийся навстречу с противоположного конца улицы. Цокот подков по брусчатке заглушил слова.

По мере сближения они настороженно приглядывались друг к другу, рабочие и полицейские, хватало и тех и других. Атмосферу эйфории, царившую в кабаке, молодые люди вынесли с собой на улицу. Пиво еще шумело в головах. Поравнявшись с началом отряда, Леонид вдруг вызывающе затянул «Интернационал», со следующей строки слова подхватили остальные рабочие. Полицейские проезжали мимо них под гимн коммунистов, и только сдержанно косились на провоцировавшую их молодежь. Нагнись кто за булыжником – и дело кончилось бы плачевно. Но никто вовремя не догадался, и все обошлось. Вместо булыжников в спину всадникам понеслись лозунги в честь Советского Союза и оскорбления в адрес польского воеводы, но никто уже не оглядывался. Когда отряд отъехал на приличное расстояние, рабочие прекратили петь, и только один, замыкавший шествие, насмешливо заулюлюкал вдогонку.

В этом районе ложатся рано, уже и прохожих не осталось. Крики луной возвращались от наглухо закрытых ворот и опущенных ставень на пустынной улице, освещенной только для них несколькими газовыми фонарями; остальные были разбиты.

Неожиданно Юстина отделилась от толпы и, помахав всем на прощание рукой, подбежала к дому. На звонок вышел заспанный дворник. Юстина что-то веселое промурлыкала в ответ на недовольное ворчание и юркнула в парадное.

Бачинский с досадой подумал о том, что так и не успел договориться о следующей встрече.

Незаметно отстав от новых друзей, он выбрался из тесных переулков на большую улицу в надежде поймать такси. Тут и мостовая пошире, и фонари горели через каждые двадцать шагов, и, несмотря на позднее время, жизнь еще кипела.

А вот и такси. Бачинский привычно просигналил, но такси равнодушно проскочило мимо. Таксист не мог его не заметить, и в салоне никого не было, а все же не остановился!

Бачинский выругался не хуже, чем его новые приятели. Нет, пожалуй, на такси в одежде мусорщика рассчитывать не стоит. На трамвайной остановке толпились в ожидании какие-то люди с узелками. Возможно, еще ходит трамвай. Бачинский примкнул к ним. Трамвая не было очень долго, он подозревал, что его может не быть вовсе, но люди дожидались с привычной покорностью, не изъявляя ни малейшего нетерпения, и он вместе с ними, каждую минуту нервно поглядывая на часы. Никто не обращал на него ни малейшего внимания.

 

 

В середине следующего дня Зёлецкому пришлось принять у себя следователя полиции.

– Мое почтение пану директору! – сев напротив и не выпуская шляпы из рук, объявил тот. – Я пришел по поручению пана инспектора… Кстати, вам от него нижайший поклон!

– Спасибо, что не забывает старого друга! В прежние времена мы частенько поигрывали в покер… Итак, что вас привело?

– Дело в том, что сведения, которые мы получили, как бы это сказать… затрагивают интересы вашего завода.

– Слушаю вас, пан следователь!

– Мы давно наблюдаем за одним злачным местом, под названием «У Шинкаря». Собственно, дело не в нем, а в вашей профсоюзной организации. Подозреваю, что ее лидеры уже доставили вам немало беспокойства, как, впрочем, и полиции тоже. Нам стало известно, что они там регулярно собираются и устраивают митинги.

– Ну, митинги за пивом – по моему, это не так уж и страшно! – попробовал сострить Зёлецкий, но следователь даже из приличия не улыбнулся.

– В этот раз они пошли дальше.

– Да? И насколько?

Зёлецкий раскрыл портсигар и протянул собеседнику. Но тот лишь покрутил головой.

– Очевидно, вам будет небезинтересно узнать, что они собираются устроить забастовку. Пан инспектор счел необходимым вас предупредить.

Зёлецкий долго доставал спичку. Затягиваясь дымом, он размышлял над тем, что услышал. В это время следователь достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист бумаги.

– Вот полный список участников собрания.

Зёлецкий уже с нескрываемым любопытством заглянул в список.

– А это что? – вдруг спросил он. – В последней строке – знак вопроса.

– Ах, это!.. – следователь сконфузился. – Да, вот только один появился там впервые. Никто не знает, как его зовут… к сожалению… Но мы все равно узнаем! От нас никто не скроется.

Он встал, прижимая шляпу к груди.

– Полагаю, вы сами решите, как с ними поступить.

Зёлецкий протянул руку, перегнувшись через стол.

– Спасибо, пан. Заходите к нам почаще. И передавайте мои наилучшие пожелания пану инспектору. Даст Бог, мы еще сыграем в покер.

Гость ушел. Зёлецкий открыл окно, выпуская дым, он редко позволял себе курить в кабинете, да и мало кто знал об этом. Список попрежнему лежал на столе.

Вернувшись, он поискал среди кнопок вызова звонок, соединявший его с кабинетом Тереха. Тот явился лишь спустя некоторое время.

– Звали, пан Станислав?

«А до того, как появился этот Марьюш, ты был проворнее», – отметил про себя Зёлецкий. Вот и начала власть ускользать у него из рук. Терех – первая ласточка. Еще бы, друг Марьюша! Этому выбирать не придется.

– Да, Гжегож… Нет, ты лучше садись, – настоял Зёлецкий, видя, что тот продолжает маячить.

Терех сел.

– Нам роют яму, – продолжал Зёлецкий. – Профсоюз решил объявить забастовку.

– Вот как! – Терех наморщил лоб. – И чего они хотят?

– Пока ничего.

– То есть? – растерялся он.

– Эти сведения конфиденциальны. Они пока еще не объявили забастовку и не выдвинули никаких требований. Они только собираются сделать это в ближайшее время.

– Тогда, может быть, это блеф?

– Проснись, Гжегож! Не время сейчас блефовать. У Нойвонера бастуют, у Шпрехера бастуют – чего ты еще от них ждешь?

Терех промолчал.

– Гжегож, нам следует их опередить.

– Не понимаю, – признался Терех. – Как это?

– А что тут понимать! – Зёлецкий горько вздохнул. – Нам не выдержать забастовки, ты это знаешь не хуже меня. Мы и так еле управляемся на тех печах, которые еще поддерживаются в рабочем состоянии. Стоит им хотя бы на несколько дней остановиться, и нам конец! Так что мы будем вынуждены пойти на уступки. Но уступки, Гжегож, это такое же поражение! Одержав над нами верх, эти скоты поднимут хвост и очень скоро потребуют большего! И, уверяю тебя, этому не будет конца! Нет, дорогой мой, ни в коем случае нельзя уступать им инициативу. Наше преимущество только в одном: они не знают, что мы знаем. Поэтому мы можем сыграть на опережение. Тогда все наши уступки будут не уступками, а заботой о рабочих. Объявим о повышении заработной платы, выплатим долги… Сегодня же начинай выплачивать! Выбъем у них почву из-под ног!

– Но где взять деньги?

– А что, разве в банке у нас нет денег?

– Пан Станислав, должно быть, забыл: мы еще не расчитались за уголь!

– Ничего страшного, с углем можно и потянуть. Уголь-то уже в дороге. Не станут же поставщики требовать вагоны обратно… Черт возьми, Марьюш наобещал кредиты, пусть теперь и выкручивается!.. Ну ладно, не волнуйся, – заметив краем глаза, как стушевался Терех, Зёлецкий постарался его успокоить. – Пока трать все, что есть, а там что-нибудь да придумаем. Сейчас главная задача – остановить эту свору.

Терех готов был согласиться.

– Сказать Марьюшу?

Зёлецкий отмахнулся с напускной небрежностью.

– Марьюш пока еще неполностью вошел в курс дел. Не будем его тревожить. Хватит с него, что он занимается кредитами.

Он, правда, не был уверен в том, что Терех не сообщит Бачинскому вопреки его указанию, но все же…

Он положил перед Терехом список, оставленный следователем.

– А вот этих возьми под свой личный контроль. Едва кто-нибудь споткнется, увольняй немедленно. Под любым предлогом.

Пробежав глазами список, Терех вяло усмехнулся.

– Активисты профсоюза?

– Что, знакомые фамилии?

– В основном, да.

– Ну вот, тебе и карты в руки.

– Я бы с ними не церемонился. Уволил бы сразу, меньше хлопот.

– Но, но! – пальцем пригрозил Зёлецкий. – Не шути так! Представляешь, какой поднимется крик! С профсоюзом, дорогой мой, надо вести себя крайне осторожно. Тут все должно быть строго по закону. Да, – прибавил он, вздыхая с сожалением, – это не времена моей молодости.

 

 

1.4

 

 

Секретарша, больше похожая на фермершу, встретила Бачинского стоя, умиленно скрестив руки у себя на груди.

– О, пан еще так молод! Приятно будет работать под руководством пана, – видимо, она уже все о нем знала, потому что говорила по-украински, а не по-польски, оставив за собой лишь привычное обращение в третьем лице. – Пан может целиком мной располагать. Любые вопросы!

– Да, да, непременно, – пробормотал Бачинский. – Вы так любезны! Благодарю вас!

«Надо будет поскорее избавиться от этой доярки», – пообещал он себе на пороге своего кабинета.

Терех явился поприветствовать его в новом качестве.

– Послушай, избавь меня от этой примадонны, – застонал Бачинский. – Ей бы коромысло в руки! Когда она вырастает на моем пути, мне хочется стать невидимым.

– Не беспокойся, мы подыщем ей какую-нибудь должность с повышением.

– Неужели трудно было найти симпатичную девушку лет двадцати с стройной фигуркой и приятными манерами?

– Блондинку, брюнетку?

– Что?

– Я спрашиваю, кого бы ты хотел посадить на ее место.

Секретарша в это время совершенно беспечно болтала по телефону, рассказывая, какой у них появился интересный молодой директор.

– Пора тебя представить персоналу, – напомнил Терех.

Но в его глазах Бачинский повел себя очень странно.

– Нет, нет! – быстро возразил он. – Еще рано.

Терех удивился, но лишь пожал плечами:

– Ну как хочешь. Тебе видней.

– Достаточно, что меня знает руководящий состав, – прибавил сконфуженный директор в свое оправдание. – Да, кстати! – вспомнил он, снова возвращая себе инициативу. – Что рабочие, не требуют повышения заработной платы?

У Тереха появилось нездоровое предчувствие.

– Насколько мне известно, нет, – ответил он, стараясь ничем себя не выдать.

– Удивительно. Я-то слышал как раз обратное. Кажется, они собираются начать забастовку.

Предчувствие предчувствием, а Терех ушам своим не поверил. Откуда Бачинский мог узнать?!

– Кто тебе такое сказал? – поинтересовался он с напускным равнодушием.

– Какая разница? – Бачинский пожал плечами. – Слышал, и все тут.

Очевидно, он не признается.

– Пускай идут работать, – бросил Терех раздраженно. – Я сам из такой же рабочей семьи. А своего добился не на трибуне. Но этим лишь бы из кабака не вылезать, а причина всегда найдется.

В окно было видно, как на противоположной стороне улицы какой-то полоумный кормил голубей. За этим занятием Терех видел его каждый день в одно и то же время. Он выяснил, что тот в лавке покупал крупу, которую затем пригоршнями рассыпал по тротуару. Голуби бродили вокруг него стаями.

– Забота о нищих – путь в никуда, – продолжал он, стоя у окна. – Они плодятся как голуби, не задумываясь о будущем. Нет! Мир так устроен, что каждый должен сам заботиться о себе. А если ты все же пойдешь против природы, она отплатит тебе так же, как и голубь, притащивший за собой птенцов на кормежку. И так без конца. Рано или поздно, а все же придется бросить их на произвол судьбы. Если это голодная смерть, то ты обречешь на нее уже не одного, а десяток своих питомцев. Вот она, твоя гуманность!

– Ты это обо мне? – удивился Бачинский. – Но я пока ничего не говорил.

– Наверное, я опережаю события, – признался Терех. – Но как бы там ни было, а большинство рабочих – лодыри. Попробуй дать им лишний выходной, но так, чтобы желающие могли выйти на работу. Как ты думаешь, кого будет больше: тех, кому нужны деньги, или тех, кого устраивает нынешнее положение дел? Полагаю, ответ известен. Но тогда, значит, и расценки они требуют повысить не затем, что им мало платят, а затем, что хотят меньше трудиться! – Терех перевел дух. – Извини, Марьюш, но каждый раз, когда я выслушиваю их претензии, меня прямо выворачивает наизнанку.

Бачинский положил руку ему на плечо в знак того, что понимает, о чем речь.

– Если не ошибаюсь, ты́ отвечаешь за производство?

Терех насторожился.

– Я. А в чем дело?

– Стало быть, сводки по цехам у тебя?

– Ну конечно. Я регулярно докладываю Зёлецкому.

– Вот и прекрасно! Только теперь сначала докладывай мне.

– Да, Марьюш! Как скажешь.

Терех отвел взгляд. Да! Зря он послушал Зёлецкого и первый не рассказал Бачинскому о забастовке. На Зёлецкого ставить больше нельзя. Его час пробил.

Бачинский промолчал. Терех собрался уходить.

– Ну, не буду тебя отвлекать. Если понадоблюсь, твоя секретарша быстро меня найдет… Да, да, помню! – мгновенно отреагировал он на то, как Бачинский театрально схватил себя за горло. – Новая секретарша! Непременно! Положись на меня.

 

 

Одну за другой вытаскивал Терех фотографии, взятые из архива. Бачинский брал в руки, морщился и швырял в общую кучу. Терех невозмутимо подавал следующую.

– А вот эта? Взгляни-ка. Чем не красавица?

В ответ Бачинский напевал: «Сердце красавицы склонно к измене…» – и отправлял снимок туда же. Но у Тереха ими были набиты карманы.

– Ладно, – вдруг сказал он. – Я так и чувствовал, что этим все кончится. На, держи.

На стол перед Бачинским лег снимок Юстины – снимок недавний, только прическа другая. Он чуть не закричал.

Терех довольно усмехнулся.

– Ну как? Я все-таки знаю твои вкусы.

Бачинский перевел дыхание: нет, Гжегож ничего не знал. Задержавшись на снимке вдвое дольше обычного, он нехотя отправил его к остальным. Лицо Тереха покрылось пунцовыми пятнами.

– Нет, ты меня, конечно, извини, но я тебя не понимаю. Что тебе, в конце концов, нужно? Я ведь нашел девушку точно по твоему описанию. Все, как ты хотел!

 

 

В шесть часов вечера Бачинский шел улицей, на которой жила Юстина, помня только об одном: он должен повидать ее раньше, чем это превратится в наваждение.

Прилично одетый господин вышагивал впереди него, постукивая тросточкой о брусчатку. Тротуар был так узок, что если две болтушки случайно встретятся у дома, то, чтобы с ними разминуться, следовало сойти на проезжую часть, выложенную булыжниками.

Грязный мальчуган подскочил с протянутой рукой. Господин только отмахнулся и зашагал дальше. Мальчишка кинул на Бачинского равнодушный взгляд, все еще выражавший досаду, и отступил на тротуар. Но Бачинский, не позволив ему исчезнуть, окликнул:

– Эй! Поди сюда!

Поистертый пиджачок от Текли не внушал доверия. Мальчишка критически поджал губы. Но в конце концов послушался, пускай и неохотно, неудача сделала его сговорчивее.

– Хочешь заработать двадцать грошей?

Конкретная сумма пробудила в мальчишке деловой интерес. Он посмотрел на Бачинского оценивающе – исподлобья.

– А что надо? – спросил он осторожно.

– Видишь этот дом? – кивнул Бачинский. – Сходи к консьержу и отдай ему записку для панны Юстины.

– Пан смеется! В этом доме нет консьержа.

– Ну хотя бы дворник-то есть? Узнай у дворника, в какой квартире она живет, поднимись и отдай записку ей в руки.

Бачинский быстро набросал два слова карандашом на плече у мальчика. Тот взвесил на ладони монету в двадцать грошей, почесал себя за ухом и степенно направился к дому. Спустя несколько минут вернулся с той же запиской в руке.

– Ее нет дома, – сообщил он, возвращая записку, но только не деньги. – Старуха говорит, она еще не пришла с работы.

Бачинский полез за второй монетой.

– На вот, держи еще. Будешь следить за входом, и как только она появится, вручишь записку.

– За двадцать грошей? – мальчишка презрительно фыркнул. – Нашли дураков! Сами следите!

– Смотрите-ка! Маленький вымогатель! Ну хорошо, вот тебе злотый.

Мальчуган с достоинством опустил блеснувший кругляк в карман штанов.

– Ладно уж, так и быть, подожду эту вашу панну.

Бачинский описал, как она выглядит. Затем отправился к «Шинкарю», это было в десяти минутах ходьбы.

 

 

Когда Юстина подходила к дому, ей наперерез вышел соседский мальчишка.

– Дай Боже, панна Юстина!

Она задержалась, чтобы ответить на приветствие.

– Дай Боже!.. Что это ты сегодня такой вежливый?

– А это потому что на вас я неплохо подзаработал.

В ее глазах отразилось удивление.

– Какой-то псих дал мне злотый за то, чтобы я вас дождался вот с этой запиской, – пояснил тот, вытаскивая руку из кармана.

Пока она читала, мальчишка прибавил насмешливо:

– Тоже мне, богач в заплатах!

Прочитав записку, Юстина озабоченно помяла ее в руках. После чего, не сказав ни слова, вдруг развернулась и заторопилась той же дорогой к «Шинкарю».

 

 

Бачинский скромно сидел за столиком при стене, в малоосвещенной части кабака и дудлил ненавистное пиво. Его пугала перспектива попасть под власть собственной служащей, которая при этом, быть может, даже и не вспоминала о нем. И сам же прилагал усилия, чтобы в этом увязнуть!

Он постарался сесть лицом к двери и с надеждой поднимал глаза всякий раз, когда раздавался скрежет петель. Поэтому Юстину он увидел сразу, не успела она перешагнуть порог. Он помахал ей рукой.

Она смело подошла и села за столик – не напротив, а рядом. Этот знак он расценил как обнадеживающий. Правда, все равно немного потерялся из-за долгого ожидания, но она помогла ему, достав его записку. Он быстро начал входить в роль, и тут же вернул себе уверенность.

– Должен предупредить, – сказал он, – дирекции известно все, о чем говорилось в этих стенах. Слово в слово. Ей также известно о ваших планах, о готовящейся забастовке.

Юстина с сожалением покачала головой.

– Поздно, – ответила она. Похоже, новость ее не удивила.

– Как – поздно? – не понял Бачинский.

– Сегодня рабочим выплачивали задержанную зарплату. Да к тому же, пообещали повысить расценки. Конечно, мы могли бы потребовать большего, но теперь за нами никто не пойдет. Мы проиграли.

– Проиграли?! О чем ты говоришь! Судя из того, что я слышу, все обернулось как нельзя лучше! Никакой забастовки, и при этом вы получили то, что реально собирались получить.

– Рабочие, но не профсоюз! Профсоюз остался ни при чем, понимаешь это?

– А-а! Теперь понимаю, – иронически усмехнулся Бачинский. – И вы туда же!

Поглощенная проблемой профсоюза, Юстина не заметила иронии.

– Мы догадались, что они как-то пронюхали. Нас кто-то выдал… Мы даже подумали, что это ты.

Бачинский захлебнулся глотком пива. Она похлопала его по спине.

– Да, теперь я вижу: подозревать тебя, это было опрометчиво. Мы ошибались. Прости!

– По крайней мере, я избавлен от подозрений!

– Кстати, как ты узнал?

Этого неприятного вопроса Бачинский, безусловно, ждал.

– Я знаю того, кто это сделал.

– Ты знаешь, кто нас выдал дирекции?!

– Я ведь уже сказал. Но если ты ждешь, что я назову его имя, то глубоко заблуждаешься. Это было бы несправедливо по отношению к нему, поскольку он это сделал, сам того не желая.

Бачинский слукавил: ему только что пришлось преодолеть искушение. Имя самой Юстины и впрямь могло сорваться у него с языка, не совладай он с собой, так ему вдруг отчаянно захотелось ее уничтожить в отместку за причиненные страдания.

Юстина рассматривала его в упор. Вспышка гнева в ее глазах уступила смирению.

– Хорошо, – сказала она, – я и так тебе верю. Только можно было не торопиться. И… не стоило тратить злотый.

Бачинский сконфузился.

– Мальчишка разболтал!

– Твой дневной заработок!.. Но все равно, я очень тронута, – она с нежностью накрыла своей ладонью его.

От этого прикосновения у него приятно защемило сердце. Одно отравляло: это была благодарность за профсоюз; он ее добивался и наконец получил.

 

 

Окно нижнего этажа, забранное решеткой, выходило во внутренний двор, видевший солнце разве что в полдень. Серый свет едва наполнил комнату с железной кроватью, большим платяным шкафом и кафельной печью. Не привыкший к сумрачному утру, Бачинский впотьмах долго валялся в постели, то открывая глаза, то закрывая снова в ожидании дня. Кроме всего прочего, он боялся разбудить Юстину – зря: уснув поздно, она теперь спала как сурок.

Тем временем его ублажало сладкое ощущение расслабленности и раскованности. Оказалось, что подчиняться иногда бывает во сто крат приятнее, чем подчинять себе других. Он, глава крупной компании, никогда бы не подумал, что может придти к такому странному выводу.

С ней он чувствовал себя совершенно другим человеком, вовсе не тем, кем был раньше. Быть может, только с ней он и был самим собой. Повлияло и то, что она оставалась его служащей. Все перевернулось с ног на голову. Эта двойственность положения и пугала, и все больше затягивала его в свою увлекательную игру.

Юстина потянулась. Увидев, что она проснулась, он нежно поцеловал ее обнаженное плечо и устроился у нее на груди. Она взъерошила его волосы.

– Ты мой, – прошептала она.

Он не возражал, счастье сделало его сговорчивым.

– Был у тебя кто-нибудь раньше? – спросила она.

– Был, да, но…

Прикрыв ему рот своей ладонью, она заставила его замолчать.

– И больше не будет никого, ни одной женщины, – властно потребовала Юстина, уточнив. – Кроме меня. Я не хочу, чтобы ты когда-либо принадлежал другой.

Его растрепанные волосы щекотали ей подбородок. Она потянула носом.

– Ты что, пользуешься французским одеколоном?

Это было как ведерко холодной воды. Он испугался: правда была не ко времени. Но что же придумать?

– С чего ты взяла? – он просто тянул резину, оттягивал момент, когда она начнет что-то подозревать. А может, не начнет, может, еще не сегодня?

– Очень приятный запах, – продолжала она. – Наши парни пахнут прямо-таки отвратительно. У тебя хороший вкус… Но что это за одеколон? Не могу вспомнить.

Неплохо бы отвлечь ее чем-нибудь…

– Что тебе еще во мне нравится?

Замечательно! Лучшего оправдания, чтобы потешить честолюбие, в его жизни уже не будет.

– Ну… ты мне нравишься, потому что совсем непохож на других. Они грубы, ты – нет. И выражаешься изящно, без ругани. Ты такой… утонченный. Те парни, которых я знаю, не выбирают выражений, – добавила она брезгливо.

Его окончательно спасло то, что из коридора вдруг донесся хлопок двери и послышались шаркающие шаги под самой дверью спальни. Оба не сговариваясь замерли. После того, как шаги стихли, Юстина пояснила, оправдываясь:

– Это моя тетя. Она никогда не встает так рано. Обычно после меня.

Она догадалась, запрокинув голову, посмотреть на настенные часы. Даже Бачинский через прикосновение почувствовал, как она вздрогнула.

– Боже! Какой ужас: девятый час!

Хотя ему было невдомек, почему из-за этого нужно так волноваться.

– Ну и что? – безразлично спросил он, потягиваясь в постели.

– Как это, что? – она, напротив, чуть не задохнулась от возмущения. – Я же опоздала на работу!

– Разве? – поинтересовался он вяло, попрежнему не разделяя ее беспокойства.

Она спустила ноги на пол, он постарался удержать ее за руку, но Юстина решительно выдернула ее.

– Тебе, как я думаю, повезло, видно, ты идешь во вторую смену. А вот мне придется объясняться с мастером. Какой кошмар! – загодя простонала она. – Представляю себе.

Она напомнила ему, что он стеклодув, и это его развеселило. Но стоило ему вспомнить о кредитах на реконструкцию, как он пожалел, что не стал стеклодувом.

Юстина уже почти оделась. Оглянувшись и увидев его нежащимся в постели, она рассердилась.

– Что ты себе позволяешь?

– А что? – Бачинский по инерции разыгрывал непонимание.

– Ты собираешься уйти вместе со мной или хочешь остаться в этой комнате и после моего ухода? У меня, кажется, и без тебя будет достаточно неприятностей.

Упрек подействовал. Он вскочил с кровати и мигом оделся.

Юстина осторожно выглянула в коридор. Бачинский не настолько же боялся встречи с теткой, но если она так считает... С его точки зрения, все это было очень забавно.

 

 

1.5

 

 

Леонид Гаргаль с шумом ворвался в контору, где за столом сидела всхлипывающая Юстина.

– Что произошло? – спросил он, хотя и так все уже знал.

Юстина подсунула ему расчет. Взглянув на документ, Леонид еще больше надулся. Этот увалень умел внушать уважение.

– Подожди плакать, – бросил он, не отрываясь от чтения, как будто мог обнаружить там что-то новое для себя. – Они нашли, за что зацепиться, только это еще не конец.

Юстина вытерла слезы, но продолжала посапывать носом.

– Я поговорю с начальником.

– Он ничем тебе не поможет.

– Тогда пойду к Тереху.

– Терех? Нашла к кому обращаться! – отрезал Леонид, кинув расчет на стол. – Да неужели ты не видишь? Это подкоп под профсоюзную организацию! Они сейчас будут поочередно увольнять всех активистов. Находить повод, и увольнять.

– К Зёлецкому! – настаивала Юстина.

– Зёлецкий больше не у власти. В компании новый директор.

– Тогда я обращусь прямо к нему!

– Ну вот еще! – высмеял ее Леонид. – Кто ты такая для него? Он и слушать тебя не станет! Дурочка! Когда ты наконец поймешь, что разговаривать с ними можно только с позиции силы! Профсоюз – он один может защитить твои права. И увидишь, мы это сделаем! Положись на меня. Я сам пойду к Тереху. Не беспокойся, уж я-то знаю, как себя вести, – большим пальцем он ткнул себя в грудь.

 

 

Этот рапорт с самого утра дожидался начальника отдела воеводской комендатуры.

«Пану инспектору и т. д.

Докладываю, что наблюдение за пивной «У Шинкаря» не прекращается, однако политических собраний кроме тех, о которых уже сообщалось ранее, отмечено не было.

Сообщаю также, что упомянутое ранее неизвестное лицо снова появилось там 12 августа с. г. в 19 час. 45 мин. и имело встречу с активисткой профсоюза Юстиной Кметь. Наведение справок о нем результатов не принесло. Так, хотя сама Юстина Кметь представила его как нового работника завода, о чем уже сообщалось, администрация утверждает, что новых работников не принимала, наоборот, имело место сокращение…».

Далее шло подробное описание внешности и предмет разговора.

Инспектор, давний друг пана Зёлецкого, еще раз сосредоточенно перечел рапорт. Обычный рапорт, десятки их попадает к нему за день. Одна только деталь привлекла его внимание.

Рассчитываясь, незнакомец, одетый как простой рабочий, не знал, сколько стоит заказанное им пиво, а, положив деньги, не стал дожидаться сдачи. На такую мелочь мог обратить внимание разве что официант, являющийся одновременно осведомителем, и инспектор полиции, догадавшийся, что неспроста на это указал кельнер.

Инспектор потянулся за авторучкой и наложил резолюцию: «Установить наблюдение за Юстиной Кметь. Цель: выяснить личность незнакомца».

 

 

Бачинский простоял в условленном месте около получаса. Они с Юстиной договорились встретиться у пассажа Миколашев: так назывался крытый переход между двумя центральными улицами города с магазинами, кофейнями, кинотеатрами. Стеклянная крыша делала его независимым от погоды. Это было классическое место прогулок низших слоев еще со времен австрийской монархии. Солдаты, кухарки, чернорабочие стремились произвести впечатление друг на друга. Бачинский неловко чувствовал себя в этой роли, но мужественно торчал у входа в своем парадном костюме разносчика газет, в полной уверенности, что никто его не узнает. На всякий случай он надвинул кепку на самый лоб.

Впрочем, он уже не надеялся дождаться Юстины. Как вдруг увидел ее, спешащую, по другую сторону улицы, и там она бросалась в глаза своей деловитостью на фоне праздной толпы.

С тем же серьезным видом она подошла к Бачинскому. Прячя взгляд, извинилась за опоздание. По-настоящему, так у нее был вид просто трагический. Понимая, что он потребует от нее объяснений, Юстина призналась:

– У меня отвратительное настроение сегодня. Я бы вообще не пришла, чтобы и тебе не портить, но… подумала, ты будешь стоять и ждать, и вот… просто забежала, чтобы извиниться за потерянный вечер.

– Мне могло быть лучше в том случае, если бы я тебя не увидел?

– Надеюсь, ты перестанешь злиться, когда узнаешь причину.

Он приготовился услышать о чьей-нибудь смерти.

– Все! – выдохнула она. – Меня уволили с работы!

– Что ты выдумываешь? – вырвалось у него.

Она положила руку ему на грудь – рука бессильно соскользнула.

– Я больше не работаю на заводе, – повторила она обреченно. – Меня уволили за то, что я опоздала на работу. Вчера утром, когда ты еще был у меня, помнишь?.. На что теперь я буду жить? Сейчас нелегко найти работу, особенно с такой рекомендацией. Любой работодатель поинтересуется, почему я оттуда ушла.

– Из-за меня тебя уволили? – нахмурившись, переспросил Бачинский.

– Не считай себя виноватым, – успокоила его Юстина. – Это был только предлог.

– Ничего себе предлог! Да, теперь, кажется, я и сам начинаю их недолюбливать, этих проклятых капиталистов!

– Только не вмешивайся! – предупредила она. – Тебя еще там нехватало!

– Нет, подожди! – он вдруг припомнил, что подписывал какие-то бумаги сегодня утром. – Как твоя фамилия?

– Зачем тебе?

– Я спросил, как твоя фамилия?

Она уступила, сбитая с толку его настойчивостью.

– Кметь. И что дальше?

Он не ответил, вспомнив совершенно четко, что уже встречал сегодня эту фамилию. Он сам подписывал приказ о ее увольнении.

– Говорю тебе, не ввязывайся, – повторила она.

– Ну… может, решение не окончательное, может, они еще передумают? – он понимал, насколько глупо это выглядело со стороны, но ничего лучше придумать не успел.

Как ни странно, Юстина поверила сразу же.

– Правда? – ухватилась она с надеждой. – Ты тоже так считаешь?

– Не все еще потеряно!

Она приободрилась.

– Да, только теперь вся надежда на профсоюз. Леонид за меня горой. Думаешь, дирекция пойдет на попятную, если на нее хорошенько поднажать?

Бачинский чуть не задохнулся от возмущения.

– Профсоюз?! Да что он может сделать? Тебя уволили на законном основании. Компания чихать хотела на профсоюз!

У Юстины слезы выступили на глазах. Бачинский горько пожалел, что не сумел сдержать свой порыв, лишив ее надежды на эту ночь. Проблема, которой на самом деле не существовало, не даст ей покоя до завтрашнего утра, пока завтра утром он не войдет в свой кабинет.

– Ну вообще-то я плохо в этом разбираюсь…

– Спасибо! – она прижалась к нему, поцеловав в щеку. – Ты очень милый. Но ты мне ничем не поможешь.

 

 

Автомобиль, последней модели черный лимузин «Паккард», приобретенный престижа ради нового исполнительного директора компании, вкатил, не притормаживая, в открытые ворота. Группа рабочих, беспечно бредущая посередине дороги, в испуге кинулась врассыпную.

Не собираясь ждать, пока водитель откроет дверцу, Бачинский самостоятельно выбрался из машины и прямиком заторопился к себе в офис. И хотя сам он не замечал за собой ничего такого, все, кто попадался на пути, оглядывались ему в спину. Неужели, правда, чувства над ним взяли верх? Нет, так никуда не годится, подумал он. Здесь-то он как раз и не имеет права быть вчерашним несчастным любовником бедной пастушки. Бачинский себя отчитал и замедлил шаг.

Помогло: в приемную он вошел другим человеком. Возможно, на него повлияла и привычная обстановка, в том числе неуклюжая секретарша, от которой он напрасно мечтал избавиться. Она поливала цветы и, кажется, не ожидала встретить его так рано. Увидев Бачинского, так и застыла с кувшином в руке.

– День добрый, пан директор.

– День добрый, – кивнул он механически, сделал шаг по направлению к кабинету, но передумал. Черт с ней, она ведь пока еще его секретарша.

Держась за ручку двери, произнес:

– Пани Ханна!..

Пока он собирался с мыслями, она напомнила о своей готовности служить ему во всем.

– Слушаю, пан директор!

Он постарался придать своему голосу как можно больше твердости и равнодушия.

– Вчера, если не ошибаюсь, была уволена некая… Юстина Кметь, – сказал он так, будто едва вспомнил это имя. – Я решил отменить это распоряжение. Прошу вас, позаботьтесь, чтобы были выполнены все формальности.

– Не беспокойтесь, пан директор. Я все сделаю.

Уже через порог он прибавил:

– Да, еще, будьте добры, разыщите ее и уведомьте, что она может сейчас же приступить к работе.

Терех влетел к нему в кабинет, плохо скрывая свое раздражение.

– Марьюш! Сделай милость, объясни, пожалуйста, я ничего не понимаю! Правда ли, что ты решил вернуть на завод Юстину Кметь?

Очки съезжали ему на кончик носа, он их нервно поправлял, но они тут же съезжали снова и как будто собирались дразнить его бесконечно.

– Истинная правда, – невозмутимо согласился Бачинский. В этом кресле снова сидел прежний стопроцентный Марьян Бачинский.

Тереха его спокойная уверенность совершенно обескуражила, хотя и не остановила.

– Не понимаю! Ты же сам подписал приказ.

– А сегодня подпишу другой.

– Она активный член профсоюза, – настаивал он. – Тебе об этом известно?

Но Бачинский снова лишь пожал плечами.

– Вполне возможно.

– Мы стараемся избавляться от профсоюзных активистов, а ты принимаешь их обратно на работу?!

– А в чем, собственно, дело? Разве они плохо работают?

Тереху пришлось взять себя в руки.

– Ты меня удивляешь. На кой черт она тебе нужна?

– Одну минуту! Не ты ли предлагал мне ее в качестве секретарши? – напомнил Бачинский.

– Так ты передумал?

– Нет.

– Видишь ли, получив более легкую и высокооплачиваемую работу, всякий потеряет интерес к защите прав других. Не так ли? Они готовы бастовать лишь в том случае, если это касается их лично. Но стоит ублажить любого из них, как он тут же забудет и рабочую солидарность, и прочие громкие слова… Ты действительно не передумал?

– Нет, Гжегож, и еще раз нет. Ты возьмешь ее на то же место, с которого уволил.

– Извини, Марьюш, но как я могу что-либо делать, не понимая твоих мотивов?

– Это сложно, Гжегож. Считай, что нет никаких мотивов. Считай это, если хочешь, моей блажью.

 

 

Терех снял очки и, недовольно сопя, около минуты протирал носовым платком загрязненные стекла. Только водрузив их на место, как будто без них была для него потеряна связь с окружающим миром, он обратился к секретарше:

– Пожалуйста, найдите адрес этой Юстины Кметь и пошлите ей уведомление.

– Уже сделано, пан инженер.

Вот кто уж точно не станет противиться, кому все едино. Ни за что не спросит, почему какую-то Юстину Кметь еще вчера с треском выгнали на улицу, а сегодня за ней услужливо посылают, чтобы нижайше попросить вернуться на работу.

И это ей-то Бачинский подыскивал замену!

– Он должен высоко ценить ваши услуги, пани Ханна.

 

 

На звонок в дверь Бачинскому открыла остроносая мымра с прической в два этажа. Смерив его недружественным взглядом, она высокомерно поинтересовалась, что ему нужно. Бачинский догадался, что это была тетка Юстины.

– С вашего позволения, я хотел бы видеть Юсти… то есть панну Юстину.

Тетка еще раз просверлила его глазами, ей, видно, очень хотелось сказать, будто племянницы нет дома или что-то вроде того, да только сама Юстина в этот момент выскочила в коридор.

– Это ко мне? – бойко поинтересовалась она, еще не видя Бачинского за пышной прической своей тетки.

Он выглянул из-за теткиной головы.

– Ах, это ты! – произнесла она с разочарованием и неохотно шагнула в сторону, уступая ему дорогу. – Заходи.

Его гордость понесла урон, он-то рассчитывал на прием получше, но все равно вошел с надеждой, что через минуту все изменится. Может, она еще не знает, что восстановлена на работе?

По открытому шкафу и приготовленному вечернему платью можно было догадаться, что Юстина собралась на прогулку. Его она не ждала, значит, не с ним. Бачинский сцепил зубы.

Для проверки он попробовал дотронуться до нее, но она быстро охладила его пыл.

– Ах, оставь это!

Юстина ясно дала понять, что не ждала его и будет только рада, если он поскорее уйдет. Бачинский прикинулся, будто не понял намек, и в конце концов ей пришлось сказать прямо:

– Извини! Мне не до тебя сейчас.

Еще было свежо воспоминание о той ночи, когда она не хотела никого знать, кроме него, и Бачинского больно задевала эта резкая перемена.

– Что случилось? – в отчаянии спросил он.

Юстина избегала смотреть ему в глаза.

– Я иду на профсоюзное собрание.

Ее вечернее платье висело расправленное на спинке стула.

– И его ты оденешь на собрание?

Тогда она поняла, что придется сказать правду.

– Нет, – призналась она нехотя, – только не на собрание. Сегодня я встречаюсь с Леонидом. Он пригласил меня погулять вместе с ним. Мы идем в пассаж.

Бачинский стоял напротив нее совершенно бледный. Пассаж, место их несостоявшегося свидания! Юстине вдруг стало жалко его. Она подошла вплотную и положила руки ему на плечи.

– Ну очень прошу тебя, перестань дуться! Это же не навсегда. Пойми, я должна сегодня пойти с ним. Я не могу ответить отказом после того, что он для меня сделал… Ах да! – она спохватилась, вспомнив, что не успела поделиться своей радостью, и решив его тоже осчастливить: он просто обязан придти в восторг. – Ты ведь еще не знаешь: меня приняли обратно на работу. Видишь, я тебе говорила, профсоюз, это – большая сила, а ты не хотел верить!

В этот момент ее глаза сияли, празднуя победу своей организации над злобной дирекцией компании. Бачинского затрясло. Если он ничего ей не скажет, она уйдет с Леонидом. Если признается, уйдет навсегда. Юстина расстроилась, не найдя в нем поддержки, и повторила снова:

– Но ведь должна же я как-то его отблагодарить!

Бачинский не знал, что и сказать. Он стоял перед ней точно бревно, которое она безуспешно пыталась расшевелить.

Его тоска передалась и ей. Она вдруг повисла у него на шее.

– Не бойся, я все равно тебя люблю! Что бы ни случилось, помни только об этом, и ни о чем другом, – она снова оттолкнула его. – Но сейчас уходи. Пожалуйста, я прошу тебя! Скоро он должен за мной зайти, и я не хочу, чтобы он тебя видел… В конце концов, ты же должен меня понять! – в отчаянии кинула она.

 

 

Последний рапорт, касающийся таинственного друга Юстины Кметь, поразил инспектора еще больше, чем предыдущий.

Филер проследил за незнакомцем после того, как они расстались. Тот привел его на улицу Гроховскую, правда, исчез раньше, чем филер завернул за угол. Людей в это время было немного; чтобы незнакомец не заметил слежку, приходилось сохранять дистанцию.

Все же одно заслуживало внимания. В этом фешенебельном районе стоимость участка земли достигала рекордной цифры. Здесь не вешали табличек с именами, но эти имена были известны всему городу. Для прочих сам квартал был чем-то заведомо недоступным. Что тут делать простому рабочему? Хотя возможно, он навещал кого-то из прислуги? Или… Вот еще что интересно: на этом участке улицы, составлявшем всего лишь несколько домов, под номером шесть находился и особняк Бачинских, имеющих непосредственное отношение к той же компании, что и Юстина Кметь. А недавно вернувшийся с дипломом Оксфордского университета Марьян Бачинский теперь стал ее исполнительным директором.

Инспектор порылся в папке и отыскал предыдущий рапорт, содержащий словесный портрет незнакомца. Положив рядышком оба рапорта, он долго смотрел прищуренными глазами куда-то поверх стола.

Кончилось это тем, что он поднял телефонную трубку и потребовал соединить его с Зёлецким.

– Мое почтение пану Станиславу!

– Вот так раз! – отозвался Зёлецкий. – Узнаю голос пана инспектора! И что же заставило его вспомнить старую дружбу?

– Давненько мы не сидели за одним столом! Как насчет партии в покер?

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

 

2.1

 

 

Лето в Галиции балует лишь под конец. В один из таких солнечных августовских дней секретарша принесла Бачинскому телеграмму, только что полученную из Австрии. Прочитав текст, он на радостях даже простил ей мужеподобную фигуру фермерши.

– Пани Ханна! Как можно скорее пришлите ко мне инженера Тереха!

Скорее всего, она и Тереху дала понять, что пан директор в хорошем настроении. Тот явился в ожидании приятных новостей.

На столе у Бачинского уже лежал исписанный мелким почерком его тезисный доклад.

– Дорогой Гжегож! Собирай совет директоров! Мы наконец-то начинаем реконструкцию. Первая партия оборудования уже отгружена. Гжесь, у меня грандиозные планы!

– А деньги? – с недоверием поинтересовался Терех.

– Деньги! О Боже, какой цинизм!.. Австрийский промышленный банк предоставил нам кредит на один миллион райхсмарок. Доволен?

– Значит, все-таки Ленз Хаммер!

– Плевать я хотел на всех Хаммеров, вместе взятых!

– Марьюш, но тогда как же…

Бачинский похлопал его по плечу.

– Ты забыл о моих землях в Австрии.

Терех посмотрел на него с упреком.

– И что ты с ними сделал?

– А ты не догадываешься? Естественно, заложил под кредит.

– Ты все поставил на одну карту, то есть на завод! – осуждающе покачал головой Терех.

Бачинский нисколько не разделял его беспокойства.

– Да, Гжесь! – сказал он, сияя от счастья. – Все, или ничего! Отныне моя жизнь безраздельно связана со Львовом, с компанией. Что поделаешь, такой у меня прескверный характер.

– Ты не читаешь газеты, не слушаешь радио?

Бачинский равнодушно пожал плечами.

– Представь, у меня на это не хватает времени.

– Марьюш! – возмутился Терех. – Разве ты не видишь, что творится в мире? Мы на пороге новой войны! Этот Гитлер настроен слишком агрессивно.

– Одни слухи! – отмахнулся Бачинский. – Нет, Гжесь, уверяю тебя, я точно не пошел в своего отца. Это он участвовал во всех правозащитных акциях и входил по очереди во все оппозиционные партии. Я же только бизнесмен. Я занят делом, полезным для общества. У меня нет времени заниматься политикой! А деньги, они всегда деньги, что злотые, что марки.

– И это говоришь ты?!

– Ах, Гжесь! Посмотри: Австрия второй год под нацистами, но банки-то работают, несмотря ни на что, и будут работать до скончания мира, так же, как и промышленность. Банки, это – кровь, промышленность – пища. Ты же не откажешь себе в завтраке, даже если вдруг начнется война! Нет, дорогой мой! Это генералы разрушают, им-то и нужна война, чтобы оставаться при деле. Мы же только создаем! Поэтому мы нужны всегда, и поэтому мне не в чем себя упрекнуть!

Терех развел руками, отказываясь дальше спорить. Он уже взялся за ручку двери.

– Гжегож! – вдруг позвал Бачинский.

Тот оглянулся. Бачинский заговорщически поманил его указательным пальцем.

– Ты попрежнему зол на меня за то, что я не позволил тебе уволить Юстину Кметь?

Терех на секунду растерялся. Ох, этот Марьюш!.. А у Бачинского уже блестели глаза.

– Ничего, я дам тебе возможность для сатисфакции. Вручаю тебе Леонида Гаргаля! Надеюсь, это будет достойная замена?

– Что?! Я не ослышался?

Бачинский кинул в воображаемого профсоюзного лидера мстительный взгляд.

– Ты правильно меня понял. Выставь его на улицу! Сегодня же! И без всяких объяснений!

Терех перевел дух. С каждым днем Бачинский удивлял его все больше. С ним, так уж наверняка не соскучишься!

 

 

Ввиду постоянного интереса Бачинский уже знал все трамвайные маршруты и сумел подкараулить Юстину на остановке. Он все расчитал. Когда она подошла, он позволил ей первой себя заметить.

– С работы? – натянуто поинтересовалась она.

– Как и ты, – ответил он.

– Где ты живешь?

Он назвал такой район, чтобы им оказалось по пути. Юстина поняла, что им придется ехать одним маршрутом, но, кажется, еще не решила, к лучшему это или к худшему. Она променяла его на Леонида, и теперь ее мучает совесть, догадался Бачинский. Он ликовал: не ему было неловко от этой встречи, а ей. И это чувство он в ней поддерживал, пока они вместе не вышли из трамвая.

– Ты со мной? – удивилась она.

– А ты разве против?

– Нет, – и она ухватилась за его рукав, что означало: теперь они будут снова вдвоем.

Он даже готов был простить этого неудачника Леонида Гаргаля, бывшего профсоюзного босса. Лежащих не бъют.

Дорогой она пожаловалась, что ничего по сути о нем не знает, это было продолжением примирения. Вот только фантазия на этот раз его подвела, и он воспользовался несколькими случаями из биографии Тереха.

– Бедняжка! Не повезло же тебе в жизни!

Для Бачинского настал момент истины. Он никогда прежде так не думал. Несчастный Гжегож!

– Бедненький ты мой! – повторив снова, она взъерошила его волосы и заставила опустить голову ей на плечо.

Это происходило уже в ее комнате. Как и в прошлый раз, он таял от того, как она с ним властно обращалась.

 

 

Бачинский уже знал, насколько обманчивы в ее комнате утренние сумерки, но Юстина сопела, уткнувшись носом в его подбородок, а кончики ее пальцев, подрагивая во сне, едва касались его шеи. Пусть еще немного поспит, решил он и снова закрыл глаза.

Правда, поспать им не дали. Вслед за звонком в дверь из прихожей донеслись голоса, топот сапог, а затем весь этот шум и гам переместился под самый порог. На дверную ручку кто-то резко нажал, и тут же они услышали голос тетки, окликнувшей Юстину. Они, потому что Юстина проснулась тоже и как раз протирала глаза, спросонок еще не разобрав, что происходит. Повторившийся стук явно принадлежал не тетке, кто-то хорошо ударил кулаком.

– Полиция, открывайте! – раздался требовательный окрик.

Юстина с перепугу тут же соскочила на пол и, едва набросив домашний халат, отпустила задвижку.

Полицейских ввалилось четверо, один, представившийся следователем, был в штатском. Остроносая мымра настороженно выглядывала из-за их спин.

– Юстина Кметь? – поинтересовался следователь так, словно боялся ее с кем-то спутать. – У нас ордер на обыск, – он предъявил бумагу и кивнул полицейским.

Те разбрелись по углам. Юстина с недоумением следила за тем, как чужие руки методично перебирали ее скромный гардероб, рылись в ящичках комода, и даже за шкаф заглянули, подсветив спичкой.

– Сочинения Ярослава Галана на украинском языке, – вкрадчиво прокомментировал следователь, открывая книгу. – Издано в Киеве… Зачем вы это храните? Ярослав Галан агитирует за присоединение Малопольши к Советской Украине. Вам известно, что его книги запрещены?

Бачинский лежал у стены, он не мог встать раньше Юстины, поэтому в тот момент, когда вошли полицейские, он был еще в постели. Тетка после нашествия полиции уже ничему не удивлялась.

– Пан следователь! – полицейский с отличиями капрала торжественно вытащил из шкафа сверток алой материи с свисающей бахромой. Все замерли.

Настала очередь Бачинского, он уже мог спустить ноги на пол, не рискуя отдавить их под каблуками полицейских.

Тем временем капрал развернул полотнище, показавшееся огромным в тесной комнате. Дразняще заалел кумачовый стяг с золотистой вышивкой в виде серпа и молота.

Бачинский с горьким упреком посмотрел на Юстину: во что она его втянула? Рот следователя искривила саркастическая ухмылка. Тетка на сей раз схватилась за голову. Но в этот момент ей пришлось потесниться, один из полицейских оттер ее к стене.

– Пани, прошу в сторонку! Пропустите пана инспектора!

Полицейские тоже почтительно расступились, образуя проход. Не случайно понадобилось потревожить тетку: инспектор был такой тучный и важный, что Бачинский невольно сравнил его с Черчиллем.

Инспектор знаком велел не обращать на него внимания. Насколько это было возможно. Следователь повернулся к Юстине.

– А это как вы можете объяснить? – спросил он подозрительно мягким тоном.

– Не доказано, что она собиралась использовать его по назначению, – вмешался Бачинский, стоя босиком на голом полу.

Следователь раздраженно дернул шеей. Его вежливость как рукой сняло.

– Тогда может, она объяснит, для чего?

– Не отвечай, – предупредил Бачинский, – ты не обязана.

Инспектор окинул его изучающим взглядом с головы до ног.

– Какое у вас образование? – спросил он; они впервые услышали его голос.

– Экономическое.

– Магистратура? Где вы его получили?

– В Оксфорде, – ответил Бачинский, надевая штаны.

С секундной задержкой, теперь уже Юстина пристально посмотрела ему в глаза.

– Ваше имя? – продолжал инспектор.

– Марьян Бачинский.

Юстина прикусила губу. Это имя задело ее больше, чем обнаруженный флаг.

Инспектор неспеша качнул головой.

– Сын депутата Бачинского, исполнительный директор стекольной компании?

Бачинский подхватил носок, торчащий из ботинка.

– Да, – подтвердил он на одном выдохе, в чем инспектор, видимо, не нуждался.

– Прекрасно! – подитожил тот и после небольшой паузы кивнул, отдавая приказ. – Обоих в комиссариат!

Бачинский нагнулся за вторым носком.

 

 

Их поджидал полицейский фургон с зарешеченными окнами. От водителя задний салон отделяла стенка с маленьким окошком, на нем была такая же решетка. На улице собралась толпа зевак, с живым интересом наблюдавшая, как обоих вывели на улицу и усадили в фургон. Вместе с ними в заднем салоне уселись конвоиры, но Бачинского это не смутило. Наконец-то он получил возможность высказаться.

– На кой черт тебе сдался этот флаг? Ты что, революцию собралась устраивать?

Полицейские переглянулись. Которые помоложе, те не смогли удержаться от ухмылок.

– Леонид как-то попросил спрятать, – призналась Юстина. – Я и думать забыла о нем.

– Еще хорошо, что не пулемет! И так я по уши в дерьме, – вздохнул он. – Выкручивайся теперь!

Она наивно удивилась.

– Ты только что уверял, что нам за это ничего не грозит.

– Тебе! – поправил он. – Я имел ввиду тебя, дорогая!

– Что ты этим хочешь сказать?

– То, что уголовного преследования нам с тобой, скорее всего, удасться избежать. Но моя репутация!..

– Разговаривать запрещено, – несколько запоздало вмешался капрал.

– Ах вот что тебя заботит?! – вдруг разозлилась она, совершенно игнорируя предупреждение капрала. – Подумать только, нас везут в тюрьму, а его лишь одно беспокоит: чтобы об этом не узнали! А мне чихать! Пускай весь город знает! Я пострадала за правду, мне нечего стыдиться. Наоборот, отныне я буду ходить с гордо поднятой головой.

– Вздор! Что значит твоя голова против репутации компании! Теперь, если и удасться ее спасти, то разве что ценой моей отставки!

Юстина истерично рассмеялась.

– И поделом! Все вы эксплуататоры! Используете трудящихся для своей наживы, мне ничуть вас не жалко! Вы, капиталисты, только и думаете о том, как потуже набить себе мошну!

У Бачинского глаза полезли на лоб.

– Повтори, пожалуйста, еще раз! Где ты этого набралась?.. Ах да! Вижу, знакомство с Леонидом не прошло для тебя даром.

– Леонид – свой парень, он-то как раз не сделал мне ничего плохого.

– А что я тебе плохого сделал?

– Ты? – она растерялась лишь на мгновение. – Да все вы на одно лицо! Что Зёлецкий, что ты. Поляки, австрийцы. Вы все ведете себя как завоеватели. Притесняете бедный украинский народ.

– Зёлецкий? Какой же он поляк? Он еврей. По крайней мере, его бабка бегала в синагогу.

Похоже, ему удалось загнать ее в тупик.

– Из него такой же поляк, как из меня австриец, – продолжал он убежденно, стараясь перехватить инициативу. Спор был его коньком, там он никому не позволит уложить себя на лопатки, не то что в ее кровати. – Хаммеры мне не родня. Мой дед отвернулся от меня еще до моего рождения. Мой отец сделал из меня греко-католика. Черт возьми, я даже немецкий учил по книгам!

Он надеялся хотя бы в одном этом разубедить Юстину, но она лишь заметила едко:

– Традиции угнетателей передаются вместе с заводами.

Бачинский хмыкнул.

– Ах ну да, конечно! – протянул он с насмешкой.

– Между нами нет и не может быть ничего общего, – настаивала она.

– И не было?

– Ты меня обманывал! – возмущенно бросила она.

– А что, стоит мне нахлобучить рабочую кепку, как я становлюсь другим человеком?

– Ну хватит болтать! – выглянув в окно, повысил голос капрал. – Уже подъезжаем. Глядишь, из-за вас и нам достанется!

 

 

К вечеру Бачинского освободили. При выходе его дожидался Зёлецкий.

– Марьюш! Ну слава Богу! Наконец-то!

Бачинский немедленно очутился в его тесных объятиях.

– Еле добился, чтобы тебя выпустили сегодня же, – продолжал Зёлецкий. – Ты себе даже не представляешь, через что мне пришлось пройти! В мое время такой бюрократии еще не знали… Я хочу сказать, при ваших Габсбургах, – прикрывшись ладонью, заговорщически шепнул он ему на ухо…

– Вам туда, – кивнул в сторону выхода дежурный на развилке коридоров.

Зёлецкий по своей привычке жалобно заглянул Бачинскому в лицо.

– Мне стоило труда уговорить инспектора замять это дело даже несмотря на то, что мы с ним друзья.

– Они не имели права! – возмутился Бачинский. – Им все равно нечего было предъявить.

– Знаю, знаю, – принялся вздыхать Зёлецкий. – Но эти тупоголовые полицаи! Попробуй с ними сладить!.. Ну да все позади! Осталось лишь позаботиться о том, чтобы не пронюхала пресса. Сейчас это самое главное. Ты же знаешь этих репортеров, они еще и раздуют… Связь директора компании с коммунистами! Настоящая сенсация! Хлебом их не корми… Я уже не говорю про совет директоров. Представляешь, как они отреагируют? Особенно этот Шмельц. Да, придется снова употребить мое влияние на полицию. Малейшая утечка, и все пропало!

Еще один полицейский у выхода распахнул перед ними дверь.

– Уф! Насколько свободнее дышится! – Зёлецкий помахал рукой у своего носа.

– Ее тоже освободили?

– Ее освободят завтра. Извини, Марьюш, – он развел руками. – Я не Господь Бог. И так пришлось сделать невозможное.

Никто не назвал Юстину по имени, но один давно ждал этого вопроса, а второй долго не решался его задать.

Бачинский задержался на ступенях, ослепленный солнцем последних дней уходящего лета.

На улице перед входом в комиссариат стоял его автомобиль, черный «Паккард». В его отсутствие Зёлецкий быстро прибрал к рукам власть. Даже на его машине приехать не постеснялся. После отставки, в которую Бачинский его отправил, он кипел энергией.

Неужели всерьез рассчитывает, что я не догадаюсь, думал Бачинский. Надо же, и полиция нагрянула с обыском именно тогда, когда он заночевал, и даже инспектор приехал убедиться собственной персоной. Сами говорите, ваш друг.

– Я был несправедлив к вам, пан Станислав.

– Да что там, Марьюш, какие, право, между нами счеты! Это все уже история. Давай-ка лучше думать о будущем. У нас впереди много совместной работы.

– Да, пан Станислав, несомненно!

Терьерский взгляд Зёлецкого таил упрек: и как ты мог такое подумать!

Нет, понял Бачинский, он знает, что я знаю. Боже, какая идиллия!

 

 

2.2

 

 

1-го сентября около полудня Бачинский сидел в своем кабинете, когда недалеко что-то ухнуло, и оконные стекла угрожающе задребезжали. Он поднял голову, взглянул в окно, ничего необычного не увидел и снова вернулся к работе.

Повторный взрыв заставил его подняться и выглянуть в приемную. Но секретарши, которая наверняка знала все последние новости, не оказалось на месте. Зато в этот момент из коридора влетел Терех.

– Марьюш! Ты еще здесь?

– Что происходит?

– Это авианалет. Ты что, не слышал сирены? Пошли отсюдова!.. Скорее же! – поторопил он, увидев, как Бачинский аккуратно прячет в стол документы.

Коридоры были пусты. Они выбежали за ворота, но на улице замедлили шаг, потому что бомбы теперь уже рвались далеко, где-то на краю города. Бомбили аэродром, догадался Бачинский.

Внезапный удар потряс воздух. Прежде чем он сообразил, откуда ждать опасности, оглушительный звон бъющегося стекла заставил его вобрать голову в плечи. Осколки посыпались сзади и спереди. Вдруг в пяти шагах прямо перед ними медленно осела, а затем стремительно рухнула фасадная стена дома. Бачинский успел закрыться рукавом, защищая лицо от песка и щебня. Поспеши они на несколько секунд, навсегда остались бы под ней. Они простояли неподвижно около минуты, ничего не видя, окутанные клубами пыли.

– Гжесь! – Бачинский дернул приятеля за рукав. – Пошли!

Терех, оцепеневший от страха, готов был куда угодно следовать за Бачинским. Тот потащил его обратно.

У заводских ворот из укрытия навстречу им вышел вахтер.

– Пан директор, вот вы где! А вас повсюду разыскивают! Мы уже отчаялись вас найти.

Бачинский удивился.

– С какой это еще стати? Я что же, не имею права выпить чашку кофе с паном инженером во время перерыва?

 

 

Дела шли из рук вон плохо. Если заказчики на редкость легко расставались с деньгами, то запас угля подходил к концу, и одновременно таяли надежды на новые поставки. Крах предприятия неумолимо приближался с каждым днем. Германская авиация сделала все, чтобы отрезать угледобывающие районы. Железнодорожная ветка, соединяющая Силезию с Малопольшей, подвергалась непрерывной бомбежке. Электростанции, и те сидели на голодном пайке.

Бачинский не уставал отсылать телеграмму за телеграммой, помня только, что на него смотрят подчиненные.

– Марьюш, немцы наступают, – сокрушенно разводил руками Зёлецкий. – Идет война.

Но Бачинский сдаваться не желал.

– К чертям войну! Мне нужен уголь! В конце концов, я за него заплатил, или нет?

17-го сентября советские войска перешли восточную границу Польши.

Спустя три дня завод остановился. Персонал был распущен. Красная кавалерия стояла в нескольких километрах от города.

Терех заглянул к Бачинскому, уныло сидевшему в одиночестве в своем офисе.

– Ты уже принял какое-то решение, Марьюш?

– А я должен был что-то решить?

– Советы не сегодня-завтра войдут в город. По-моему, пора уносить ноги. В первую очередь это касается тебя.

Бачинский округлил глаза.

– А что мне угрожает?

– Не притворяйся, будто ты не понимаешь, о чем речь.

– Честно говоря, я уже забыл и думать про свои девятнадцать процентов акций. Нет больше ни акций, ни акционерной компании, где бы я ни находился всю оставшуюся часть своей жизни. Думаю, что Австрийскому промышленному банку советы также ничем не обязаны, поэтому плакал не только мой кредит, но и заложенные земли тоже. Так что, как говорят русские, я гол, как сокол.

– Твой дед также? И вообще, не рановато ли ты взялся учить русский?

Бачинский застонал.

– Святой Боже, помешались вы на этих Хаммерах, что ли? Ну хочешь, я дам тебе письменную расписку в том, что не поддерживал отношений ни с одним из них со дня своего рождения?

– Марьюш, я не ГПУ, – засмеялся Терех, – поверю и на слово. Поэтому, когда я шел к тебе, то не собирался вспоминать Хаммеров. Наоборот, я как раз имел ввиду, что сегодня тебе не на кого рассчитывать, кроме как на самого себя.

– Наконец-то мы понимаем друг друга!

– Вот! – продолжал ободренный Терех. – Именно поэтому я и пришел, – сидя, он перегнулся через стол, как если бы что-то влекло его к Бачинскому. – На банковском счету компании остались деньги, сумма приличная. Мы можем перевести их в Швейцарию. Еще не поздно.

Бачинский ужаснулся.

– Гжегож! – заметил он тоном, содержащим упрек. – И двух месяцев не прошло, как ее капитал доверили мне акционеры, и даже неуступчивый старик Кнозеф отдал свой голос. О, если б они только слышали!

Терех тяжело вздохнул.

– Завтра он окажется у советов. Хочешь сделать им подарок? Марьюш, послушай меня! Остался ровно час до закрытия банка. У меня все готово. Они переведут деньги, как только получат поручение.

Бачинский осуждающе покачал головой.

– Кому ты это предлагаешь? Нет, дорогой мой друг, боюсь, ты меня не знаешь совершенно. Что бы ни ожидало компанию, это еще не повод, чтобы самому опуститься до... – он замолчал, избегая слова «воровство».

– Марьюш, Марьюш! Ты что, записался в коммунисты?

– Нет мне до коммунистов никакого дела! Но вот завод… Я уже столько ему отдал, и вдруг остановиться на полпути? Как ты думаешь, им-то ведь тоже нужны специалисты?

– Марьюш!.. – ужаснулся тот.

– Сказать по правде, я ничего так не жду, как прихода русских, – признался Бачинский, все больше распаляясь. – На сегодня это единственная реальная возможность снова запустить завод. Русские не ведут войны, и у них есть Донбасс, уголь! По крайней мере мы сразу же получим тонны угля!

Терех замахал руками.

– Ты с ума сошел!

– Нет, Гжесь, можешь мне поверить, я все хорошо обдумал. Слушай еще. Они не просто добывают уголь, они делают из него кокс. В свою очередь кокс незаменимое сырье для получения смешанного газа. А что такое газ в нашей отрасли, надеюсь, не нужно объяснять? Гжегож, это рывок вперед!

Тот еще раз вздохнул.

– На здоровье, поднимай завод, если хочешь, но только без меня!

Он с удивлением приметил, как заблестели глаза у его друга. Этому нужно было все потерять, чтобы снова начать жить.

Бачинский даже проигнорировал последние слова Тереха. Тот открыл папку, которую принес с собой.

– Будь добр, подпиши напоследок.

– Что это? – спросил Бачинский без проявления малейшего интереса.

– Рекомендации уволенным с работы.

– Какие уж там рекомендации! – махнул он рукой. – Давай сюда, подпишу.

Не читая он подписал бумаги и вернул папку. Терех помялся.

– А… печать все еще у твоей секретарши?

– Пани Ханна! – сокрушенно вздохнул Бачинский. – Никогда ее не забуду.

Он достал ключ из кармана пиджака.

– На вот, держи.

Терех открыл ключом сейф, стоявший в углу возле опустевшего стола пани Ханны. Из-за неприкрытой двери, ведущей в директорский кабинет, не доносилось ни единого звука, разве что Бачинский мог загреметь каким-нибудь ящичком в своем столе.

Терех поставил печать рядом с подписью Бачинского под рекомендациями, после чего из отделения папки вытащил заполненный бланк платежного поручения. Несуетливо поправил съехавшие на нос очки. Сверяясь с настоящей подписью Бачинского, сам подделал ее на бланке и заверил печатью.

 

 

Чтобы не привлекать внимания, Терех приготовился взять с собой только портфель, куда сложил самое необходимое. По той же причине не покинул квартиру с рассветом, а решил дождаться, пока город оживет. Если выйти раньше времени, можно нарваться на патруль красных.

Пробило десять. Пора, подумал он.

Он уже и пиджак надел, как в дверь позвонили. Кто бы это мог быть? Бачинский? Больше некому. Наверное, пришел снова уговаривать вернуться на завод. Придется открыть.

Он отодвинул засов. Но на пороге стоял не Бачинский. Милиционер в синей форме НКВД (единственное, в чем Терех не сомневался) уточнил, не он ли будет гражданин Терех, и предложил следовать за ним. Терех ничего не понимал, но это лишь подпитывало тревогу. Он попросил разрешения одеться, вспомнил, что пиджак уже на нем, взял только шляпу и последовал за милиционером.

Внизу ждал легковой автомобиль. Всю дорогу он досадовал, что не вышел двумя минутами раньше, но теперь оставалось разве что скрипеть зубами и сжимать кулаки в карманах.

Они подъехали к зданию бывшего полицейского управления, только сейчас охрана была в форме НКВД, а над фасадом развевался алый флаг с серпом и молотом.

Тереха провели в кабинет, еще несколько дней назад занимаемый другом пана Зёлецкого. Где он теперь?

Таблички с фамилией и званием, как раньше, на двери не было. На месте пана инспектора сидел кто-то в штатском, выглядевший как вчерашний крестьянин. Спокойно взглянув на вошедшего, он приятельским жестом предложил занять стул напротив, и вообще в нем не замечалось никакой враждебности, скорее напротив, он вел себя с Терехом так, словно своей целью поставил добиться его дружбы. С каждой минутой Терех становился раскованней.

– Я майор НКВД Проценко Дмитрий Игнатьевич, – представился новый хозяин кабинета.

Форма представления, вероятно, обязывала, зато похожим тоном, скорее всего, знакомятся в ресторане. Но при одном названии известной организации Тереха снова кинуло в дрожь.

– У меня к вам лишь несколько вопросов, – тем же незначущим тоном продолжал Проценко. – Ваша фамилия… – он зашелестел бумагой.

– Терех, – подсказал тот, облизывая пересохшие губы.

– Простите, не расслышал, – Проценко явно еще не научился разбираться в местных фамилиях: пришлось повторить. – А имя?

Терех на секунду придержал язык.

– Григорий.

– О! Так вы наш, украинец! – обрадовался Проценко, и Терех сразу почувствовал облегчение. – А по-батюшке?

– Что?.. Ах да, Иванович, – тут он едва не сплоховал, сообразив с опозданием, что от него требовали.

Приветливая улыбка на лице грозного чекиста заставила его подумать, что эти советские не такие уж плохие люди.

– Польская шляхта здорово притесняла?

Каждый раз Терех старался угадать, какой ответ удовлетворит его собеседника, и, кажется, ему это пока что удавалось.

– Скажите, – вдруг вспомнил Проценко, – а этот ваш бывший директор… Бочинский… В каких вы с ним были отношениях?

Терех состроил неопределенную гримасу.

– Ничего особенного. Обычные деловые отношения между подчиненным и работодателем.

Проценко ждал. Терех вдруг испугался, что тот, может быть, его проверяет, и нехотя признался:

– Ну правда, мы знали друг друга раньше, в детстве были… приятелями. Но когда он вернулся из Оксфорда, все изменилось.

Проценко довольно кивнул головой. Терех боялся промахнуться, хотя до сих пор казалось, будто чекиста устраивало буквально все, что бы он ни сказал. В конце концов Терех начал подозревать, что тот его просто подбадривает, что у него это скорее профессиональная привычка, и по его реакции ни в коем случае нельзя судить о том, что он на самом деле думает.

– А вы не знаете, где он может укрываться?

У Тереха отвисла челюсть.

– Простите, я вас не понимаю.

– Ах да! – Проценко якобы спохватился. – Вы, очевидно, не в курсе… Видите ли, ваш так называемый исполнительный директор накануне вступления наших войск перевел все деньги со счета компании на номерной счет в Швейцарском национальном банке. И дело даже не в сумме, хотя, как вы понимаете, она весьма значительная, а в том, что деньги эти принадлежат народу.

Терех покачал головой.

– Для меня это полная неожиданность. Марьюш! Кто бы мог подумать?

– Представьте себе… Ну, денег ему, конечно, не видать, как своих ушей, но…

– Вы так считаете? – быстро переспросил Терех, хотя с его стороны это была непростительная дерзость, перебить чекиста.

Впрочем, тот нисколько не обиделся и посмотрел на него весьма снисходительно.

– Деньги лежат в отделении банка в Цюрихе, если уж быть точным, но он их не получит. Вернее, получить-то получит, но далеко с ними не уйдет. В банках ведь тоже есть наши люди, как вы думаете? Советскую власть нельзя водить за нос, Терех! Мы всесильны!

Терех провел ладонью, незаметно вытирая пот со лба.

– В таком случае боюсь, он уже давно за границей.

– Вот как!

– Ну да. Видите ли… Хотя что я болтаю, ГПУ и без меня это должно быть известно.

– Вы плохо осведомлены. ГПУ больше нет, это все в прошлом. Мы теперь называемся Главным управлением государственной безопасности в системе НКВД. А что нам известно, это пускай вас не волнует. Всегда интересно послушать нового человека. Так что вы говорите, говорите!

Терех немного помялся.

– Марьюш наполовину австриец. Ему проще адаптироваться в современных условиях, ну, вы меня понимаете?

– Мы с дружественной нам Германией заключили пакт о ненападении, – жестом подчеркнул Проценко, – так что можно и без намеков.

– По матери он внук Ленза Хаммера, главы фамильной корпорации Хаммеров. Штаб-квартира: Грац, Австрия. Этого достаточно?

Проценко снова удовлетворенно кивнул.

– Красная Армия принесла трудящимся Западной Украины освобождение от гнета польско-австрийских помещиков и капиталистов. Теперь они в братском единстве со всем украинским народом сами будут вершить свою судьбу. Рабочие, крестьяне научатся управлять учреждениями, заводами, фабриками, занимая те должности, которые в прежнее время были для них недоступны. Я вижу, вы искренне хотите помочь своему народу. Скажите честно, на что вы рассчитываете? Что хотели бы получить от советской власти? Не бойтесь, говорите смело.

Тереху вдруг показалось, что спустя минуту после поражения наступил момент реванша.

– Завод, – выдохнул он.

Дерзко и неожиданно. Но сделав признание, спровоцированное чекистом, он сам перестал бояться собственных мыслей.

У Проценко брови поползли вверх.

– Одно из крупнейших предприятий во Львове? Гм…

Терех снял очки и вытер платком вспотевшее лицо.

– Вы совершенно правы, польское правительство на корню душило все новые идеи, не позволяя развивать экономику нашего края. И я готов представить этому доказательства. А еще вы намекнули на ту роль, которую наши восточные братья должны сыграть в ее возрождении. Боюсь выглядеть слишком самоуверенным, но мне кажется, я понял вашу мысль. Если позволите…

Проценко заинтригованно кивнул.

– Вот например. Почти все городское хозяйство до сих пор сидит на угольном топливе, хотя преимущества газового отопления вполне очевидны. Польские магнаты ничего не сделали, чтобы изменить ситуацию. Теперь же настало время всем увидеть разницу между польской буржуазией и Советским Союзом. Народ Галиции наверняка оценит эту помощь и поймет, кто есть кто… Но это еще не все, – Терех выдержал многозначительную паузу. – Перевод хозяйства на смешанный газ потребует применения кокса, получить который можно только из Донбасса. С другой стороны, такой перевод потребует технической реконструкции, поэтому будет необратимым. Вернуться к углю мы едва ли когда-нибудь сможем. А это навсегда поставит самый большой город Галиции в прямую зависимость от восточного соседа. Ну так и что? Ведь мы же братья…

Проценко откинулся на спинку стула, упершись руками в торец стола, и пронзил Тереха глазами.

– А я вижу, вы правильно понимаете линию партии.

Терех скромно потупил взгляд. Проценко снова подался вперед и заглянул в дело.

– Вы инженер… С одной стороны, вашим языком, это неплохо, но с другой, мы стараемся выдвигать передовых рабочих…

– Но я выходец из рабочей семьи! – почти закричал Терех.

– Спокойнее! – Проценко поморщился. – Это прекрасно, что вы из рабочей семьи, но при этом голос повышать не обязательно.

– Мой отец работал у Бачинских стеклодувом.

– Гнул спину, – поправил Проценко. – Да, теперь об этом можно говорить открыто!.. Ну что ж, умная интеллигенция, вышедшая из народа – как раз то, что надо. Остается последний минус, это то, что вы не коммунист. А претендентов хоть отбавляй, и в том числе немало местных коммунистов.

Терех заерзал на стуле.

– Но я и не смел в первый же день заявить о своем желании… – начал он и осекся, увидев, насколько далеко зашел.

– Вступить в ряды нашей партии? – закончил за него Проценко, едва улыбаясь. – Не смущайтесь, в вашем желании нет ничего противоестественного. Скажу больше: если я в вас не ошибся, то в скором времени ваша мечта осуществится. А пока мы будем рекомендовать вас на должность директора завода.

– Только рекомендовать? – встревожился Терех.

Проценко еще раз снисходительно усмехнулся.

– Зря волнуетесь. Мы передовой отряд партии. А партия всегда выражает мнение народа. Так что идите и спокойно ждите назначения… А в заместители мы вам определим Леонида Гаргаля.

– Леонида Гаргаля?! – Терех пришел в ужас. – Так ведь он же полный ноль в этом деле! Умеет только гвозди забивать.

Проценко нахмурился.

– Вот вы и будете его учить.

Он встал из-за стола и протянул руку, давая понять, что дискуссия на эту тему неуместна.

– Ну что ж, до встречи… товарищ Терех.

 

 

2.3

 

 

Прежде всего Терех сделал попытку позвонить Бачинскому домой.

– Текля, пан Марьюш не оставлял для меня никаких известий?

– Ох, пан Гжегож, ничего не оставлял, а со вчерашнего дня исчез и не появлялся. Зато искали его эти, советские. Явилось сразу человек пять. Угрожали, но мне-то что! Я понятия не имею, где он может быть.

Терех понимал, что игра идет ва-банк. Если он не найдет Бачинского раньше их, все пропало. Для Бачинского, возможно, нет, но для него, безусловно, да. Поэтому он взял такси и назвал адрес Юстины. Это была еще одна реальная надежда.

Тетка Юстины, переставшая чему бы-то ни было удивляться, ввиду его приличной внешности довольно вежливо ответила, что оба ушли примерно полчаса назад. По крайней мере, раз Бачинский тут был, решил Терех, значит, он на верном пути.

– Ищите их в «Шинкаре»! – крикнула она вдогонку, когда он уже спускался лестницей.

Так он и сделал. Пивная встретила его прохладой, полутьмой и запахом едкого сигаретного дыма. Бачинского он заметил сразу, как только глаза привыкли к темноте после дневного света. У Тереха были все основания причины считать, что ему повезло. Осталось лишь убедить Бачинского поступить так, как это было на руку самому Тереху.

Бачинский был весел, в отличие от своего друга; сидел в обнимку с Юстиной за кружкой пива и прислушивался к пьяному бреду собутыльника, подсевшего с собственной бутылкой чего-то там. Его было не узнать: в любимой рабочей куртке, с новыми привычками. Куда подевался прежний Бачинский, прилизанный, пахнущий изысканным одеколоном, тщательно подбирающий галстуки?

Увидев Тереха, он невероятно обрадовался и стал звать в свою компанию, даже придвинул для него свободный стул.

– Ах, Гжегож! Если бы ты знал, как это здорово, когда у тебя ничего нет, и ты уже не принадлежишь к классу поработителей! Присоединяйся к нам. Мы тебя очень любим. Правда? – обратился он за подтверждением к Юстине. Между ними царило полное согласие. – Присаживайся. Я угощу тебя пивом.

Терех не успел ни согласиться, ни отказаться, как тот уже прищелкнул пальцами, подзывая кельнера.

– Марьюш, я должен с тобой поговорить, – сказал Терех, стараясь привлечь его внимание, что было непросто: пьяница думал, будто он на митинге, Юстина прижималась к Бачинскому, а Бачинский разрывался между ним, Юстиной и Терехом, пропуская таким образом каждые два слова из трех. – Тебе нужно отсюда уехать, и немедленно.

– Что это ты опять выдумал? Меня тут все устраивает. Я не собираюсь никуда уезжать, так и знай.

– Марьюш, послушай!..

– Нет, лучше ты помолчи! Хватит меня уламывать! Ты за этим пришел? Пустая трата времени! Мне и здесь хорошо. Видишь, я стараюсь быть с народом, – он дружески похлопал по плечу соседа. – И тебе того желаю.

– Ты что, пьян?

– Если я и пьян, то разве что от любви, – на этот раз он нежно взглянул на Юстину.

Терех увидел на столе рядом с пивом, разлитым в кружки, пустые стаканы. Еще неизвестно, что они там пили. Возможно даже, их угощали из той же бутылки, что стояла перед пьяницей.

И это, когда вся его, Тереха, судьба повисла на волоске! Он разозлился и схватил Бачинского в охапку.

– Ну-ка, давай пошли!

Бачинский пошатнулся, алкоголь действует одинаково и на плебеев, и на патрициев.

– Эй, куда ты меня тащишь?

– Сейчас увидишь!

С близкого расстояния услышав запах перегара, Терех поморщился.

– Фу, не дыши на меня!

Бачинский убедился, что в таком состоянии ему не сладить с другом, и позволил затащить себя в уборную. Там он снова начал активно протестовать, да было поздно. Терех сунул его головой под кран.

Когда Бачинский выпрямился, вода ручейками потекла ему за шиворот, но он не обратил на это внимания.

– Зачем ты так поступаешь со мной? – упрекнул он, моргая глазами, смотрящими мимо Тереха.

– На тебя тошно глядеть. Чтобы с утра нализаться, как законченный пьянчужка!

– Ты не прав. Пил я вчера. Спасибо Юстине, забрала меня к себе на ночь. А сегодня у меня трещала голова, вот мы и заглянули к «Шинкарю», чтобы…

Терех накинул на него полотенце и, вытирая лицо, заткнул им рот.

– Ты не нашел полотенца почище? – брезгливо сбросил его с себя Бачинский.

– Ого! С каких это пор ты стал таким чистюлей?

Терех насмешливо взглянул на его засаленную куртку. Затем снова принял озабоченный вид.

– А теперь послушай меня. Вторые сутки за тобой гоняется НКВД. Тебе известно, что это такое? Они разыскивают тебя по всему городу.

– На кой хрен я им сдался?

– С тех пор, как тебя потянуло к «Шинкарю», ругаешься, будто сапожник!

– Как знать! Может, здесь-то я и нашел настоящего себя? – пожал плечами Бачинский.

Терех закатил глаза.

– Ну что за бредовые идеи!..

После этого он опять взялся за Бачинского.

– Послушай! Сегодня я там был. Они допрашивали меня целый час. Ты для них фабрикант и Хаммер. Классовый враг! С НКВД шутки плохи. Марьюш, ты должен исчезнуть, и немедленно. Беги за границу, только там ты будешь в безопасности.

Бачинский окончательно протрезвел.

– Гжесь! Да неужели кто скажет обо мне хоть слово дурное? Неужели они такие тупые?

– Они не тупые, Марьюш. Это их политика, это НКВД. Не веришь – позвони домой. Спроси у Текли, зачем они приходили, чего добивались от нее. Только не вздумай туда соваться!

Бачинский прислонился к стене и в отчаянии звучно прихлопнул по ней ладонями.

– Мой милый Гжесь! Ну почему так происходит: только в моей жизни что-то начинает налаживаться, обязательно злая судьба тут же должна внести свою поправку? За что мне такое наказание?

Терех только головой покачал.

– У тебя еще все наладится, Марьюш.

Тот промолчал, глядя в пустоту.

– Ну в общем, не время философствовать, – напомнил Терех. – Сейчас тебе нужно попасть в Турку. Езжай через Дрогобыч, на этой дороге нет заслонов. В Турке найдешь больницу. Не ошибешься – она в городе одна. Напротив аптека. Спросишь пана Юзефа. Скажешь, от меня. Он даст тебе проводника для перехода через границу. Ну а дальше сам разберешься… Будет чем расплатиться?

Бачинский достал из внутреннего кармана бумажник. Развернул, и бумажные злотые усеяли пол.

– Понятно, – кивнул Терех и полез в карман. – На вот, держи.

Он высыпал ему на ладонь целую горсть настоящих серебряных монет. С самого утра они лежали наготове в его кармане; с ними он побывал в НКВД. Как, однако, все изменилось за несколько часов!

– Гжесь! – расстроганный Бачинский прижал его к своей груди.

– Будь осторожен. НКВД тоже не станет сидеть сложа руки, – прибавил Терех, вспомнив предупреждение Проценко. – На дорогах много беженцев, постарайся затеряться в толпе, – он улыбнулся. – Тебе сейчас, как никогда, идет твой наряд. И можешь ругаться сколько влезет, в последнее время у тебя это получается убедительно.

– Вот только не представляю, как я теперь войду в зал, – вдруг испугался Бачинский. Юстина делала его слабым. – Как ей об этом сообщить? Честно говоря, от одной этой мысли у меня мурашки по спине бегают.

– Тут есть еще один выход, – предложил Терех. – А Юстине я сам объясню.

Бачинский горько вздохнул.

– Да, пожалуй, ты прав, так будет лучше всего. Передай, что в мыслях я всегда буду с ней. И что больше нас ничего не делит… кроме границ. Нет, сегодня она меня возненавидит. Скажешь ей об этом завтра.

– Не волнуйся. Я позабочусь о ней.

– Спасибо, Гжесь. Ты настоящий друг.

Бачинский с чувством еще раз пожал ему руку.

Тереху стало легко на сердце, ни угрызений совести, ни ощущения вины за собой. Бачинского уже не было рядом, а он до сих пор слышал запах перегара. «Все к лучшему, – твердил он себе. – В конце концов я же сделал доброе дело, отправив его за границу. Здесь он опустился бы на самое дно. Он еще скажет мне спасибо. Нет, Марьюш не выжил бы среди них, по крайней мере тот прежний Марьюш, какого я всегда знал и уважал».

 

 

2.4

 

 

Ранней весной 1944 года худощавый человек в шляпе из фетра, надвинутой на самые брови, и длинном габардиновом пальто сошел с поезда на крытый перрон львовского вокзала. Пронизывающий ветер заставил его приподнять воротник, а со стороны казалось, будто он просто не желает быть узнанным.

Приезжий пропустил встречную группу офицеров вермахта, появившуюся в сопровождении денщиков с чемоданами, и торопливо нырнул в подземный переход. Уверенно ориентируясь в лабиринтах вокзала, в отличие от немецких офицеров, он кратчайшим путем вышел на площадь к тому месту, где обычно стояло такси.

На улице Гроховской под названным шестым номером уже припарковался легковой автомобиль с водителем в форме немецкого солдата. Увидев такое дело, приезжий сунул таксисту купюру и попросил подождать.

Двенадцать крутых ступеней вели к крыльцу. Ничего не изменилось. Вот разве что зима сорвала листву, и дом просматривался со всех сторон сквозь оголенные ветви деревьев.

Солдат проводил его заинтересованным взглядом, но ничего не сказал. Приезжий нажал на кнопку звонка.

На пороге вырос молодой офицер в расстегнутом кителе, удивленно воззрившийся на незнакомого человека в штатском.

Тот едва притронулся к шляпе.

– Прошу прощения, – заговорил он на чистом немецком языке, – могу ли я видеть… Теклю?

– Кого?.. Ах да! Вход со двора, – бросил офицер, тут же отступая, чтобы закрыть дверь.

Сзади успел донестись чей-то голос.

– Кто-то пришел?

– Нет! Это к кухарке!

Приезжий обогнул дом и постучал в дверь с черного хода. Текля узнала бы его и в полосатой робе узника концлагеря.

– Боже мой, пан Марьян! – всплеснула она руками буквально у себя под носом. – Какое счастье, что вы живы! Я уж и не надеялась вас увидеть.

Текля поедала его как нормальным, так и вторым, косым глазом, по очереди. С радостью пригласив Бачинского к себе в скромно убранную комнатушку по соседству с кухней, она суетливо пододвинула стул.

– Ваш дом реквизировали под жилье для немцев. Они разрешили мне остаться с тем, чтобы я готовила для них еду, разумеется, за определенную плату. Я, конечно, согласилась. Они любезно делятся со мной пайком. А еще позволили забрать кое-что из мебели. Так что у меня все хорошо. Ну а теперь вот, увидела вас, и камень упал с плеч.

– Обо мне никто не справлялся? – как бы между прочим поинтересовался Бачинский.

– А кому справляться? – махнула рукой Текля. – Пан Гжегож стал директором завода, большим человеком при советах. Понятное дело, как только снова началась война, с советами и ушел. Ну а пан Зёлецкий… – она понизила голос. – Он оказался евреем. Эсэсовцы увезли его в гетто. Но теперь уже и гетто больше нет. Никто не остался в живых, – качнула она головой, и лишь сейчас Бачинский заметил, насколько она постарела.

Текля неожиданно спохватилась.

– Ах пан Марьян, да что же я болтаю, вы ведь, наверное, голодны? Текля всегда подкармливала своего любимчика Марьяна, когда он прибегал домой голодным, помните? – очевидно, она вспомнила куда более ранние годы. – А у меня как раз приготовлено ваше любимое блюдо, угадайте, какое… Эти немцы тоже, губа не дура, что ни день, требуют.

Но Бачинский решительно сорвался со стула.

– Нет, извини, Текля. В другой раз! На улице меня ждет такси.

 

 

Бачинский снял номер в гостинице и не выходил оттуда в течение трех дней. Лишь на четвертый он решился поехать к Юстине.

Дверь открыла тетка, все та же строгая дама с высоченной прической. Она не узнала Бачинского и вообще подумала, будто он ошибся дверью. Но приличия ради должна была спросить:

– Что пану угодно?

Бачинский поинтересовался, дома ли панна Юстина.

Тетка неохотно пошла звать племянницу.

Впрочем, Юстина и сама посмотрела на него так, словно увидела впервые в жизни. А она изменилась, отметил про себя Бачинский. Повзрослела, что ли. Это вселило в него надежду, что он сумеет быть с ней тверже – таким, как хотел. Прежней Юстине удавалось подчинить его себе.

– Панну не обидит приглашение прогуляться вдоль пассажа Миколашев?

Это было место их прежних свиданий, он не случайно о нем заговорил. В ответ она покачала головой.

– Сразу видно, что давно пан не был во Львове. Пассажа больше нет. В первый же день войны в него угодила бомба… А возле «Шинкаря» теперь у немцев казарма, и они там частые гости.

Значит, она его не забыла. Тетка слушала разговор, ничего не понимая.

– За это время многое изменилось, – глядя на него в упор, прибавила Юстина.

Он подумал, что она имеет ввиду себя, и нахмурился. Но тут сама Юстина неожиданно сделала встречный шаг.

– Раз уж пан к нам зашел, не стоит останавливаться на полпути.

Он перешагнул порог ее комнаты. Воспоминания нахлынули на него, словно только и ждали подходящего момента. Он взглянул на Юстину и понял, что все зависит от него.

Бачинский обнял ее и поцеловал. Поцелуй вышел ненатуральный. Что-то мешало, впрочем, он-то прекрасно знал, что именно. Юстина тоже почувствовала, и ждала. Он холодно отстранил ее.

– Помнишь Зёлецкого? Они забрали его в гетто. Откуда немцам было знать, что он еврей? Кто-то, безусловно, донес.

Но Юстина не отвела глаз, вопреки всем ожиданиям.

– Почему ты так решил?

– Никто об этом не знал, только я и Гжегож. Запись в архиве тоже не сохранилась. Сам Зёлецкий позаботился, еще в тридцать девятом. Сегодня такое не в моде афишировать. Гжегож? Он ушел вместе с советами. И он не из болтливых. В отличие от меня. Поскольку я успел все рассказать тебе, и это уже никакое не предположение.

– Ах, так вот в чем дело! – бросила она возмущенно. – Значит, ты меня́ подозреваешь?

– А кого же мне еще подозревать? – заметил он без цинизма, скорее в отчаянии.

Юстина тоже догадалась, что сам он сказал это не со зла и хочет только очистить ее от подозрений.

– Я никому не говорила! Если тебе мало моего слова… Ну разве что Леониду… Так ведь не немцам же!

Поймав его взгляд, она испугалась, он был красноречивее слов.

– Нет! Пожалуйста, не надо так о нем думать! – взмолилась она.

Бачинский пожал плечами.

– А что здесь думать? Либо ты, либо он.

Промолчав, она склонила голову ему на плечо.

– Я остановился в гостинице, – сказал Бачинский, с жадностью перебирая ее волосы своими руками. – Поехали ко мне!

 

 

В дверь номера громко постучали, но, не дожидаясь приглашения, порог перешагнул хозяин отеля, а вслед за ним гитлеровцы, офицер и унтер. Двое автоматчиков осталось за дверью.

– Прошу пана извинить, проверка документов!

На каминной полке стояли приготовленные бокалы; шампанское – между двойными стеклами окна; льда не было, война, что делать! Но Бачинский чувствовал себя счастливым. Стены между ними как ни бывало, Юстина ожила, стала такой, как раньше, и он снова очутился в ее власти.

Эти грубо все разрушили.

– Пан Бачинский? – осведомился офицер, заглянув в книгу регистрации.

– Мне очень жаль, – вмешался еще раз хозяин отеля, – но гостиничные номера срочно освобождаются для офицеров вермахта.

– Сожалею! Приказ штадтгауптмана, – подтвердил офицер.

– Меня выставляют на улицу? – холодно поинтересовался Бачинский.

Офицер смерил его пронизывающим взглядом.

– Возможно, хозяин подыщет вам жилье поскромнее в номерах для обслуги. Но вот даме… Боюсь, что ей придется покинуть отель.

– Ну почему же, ради благополучия офицеров райха мы уйдем вместе, – Бачинский повернулся к Юстине. – Слышала? Мы уходим! Где твое пальто?

– Один момент! – остановил его офицер.

– Ах да! Конечно, документы! – вспомнил Бачинский и полез во внутренний карман.

Юстина открыла свою сумочку.

Брови офицера, заглянувшего в паспорт Бачинского, потянулись вверх.

– Так вы австриец? Почему же вы молчали?

Он вернул паспорт.

– Можете оставаться в своем номере, сколько пожелаете. Никто вас не тронет. Прошу извинить. Фройляйн!.. – он вежливо прикоснулся к козырьку и первый покинул комнату.

Не снимая пальто и крепко сжимая сумочку, Юстина уселась на кровать. Бачинский шагнул было к ней, но натолкнулся на ее уничтожающий взгляд.

– Ты утверждал, что никогда не будешь Хаммером.

– Я бы ни за что не нарушил своего обещания. Но мне пришлось на это пойти, чтобы увидеться с тобой. Поверь, это единственная причина.

Она состроила презрительную гримасу.

– Зато я не желаю иметь дело с оккупантами. Знаешь, как называют женщин, которые водятся с немцами?.. Так вот. Я не хочу, чтобы и в меня тыкали пальцем. Да, офицер сказал правду, мне тут не место. Я ухожу! Оставайся один и не ищи меня больше!

Она вскочила. Испугавшись, что она может уйти и не вернуться, Бачинский обронил ей в затылок:

– Выходи за меня замуж.

Юстина оглянулась, пораженная.

– Что ты сказал?

– Я не могу без тебя. Все ждал подходящего момента, чтобы сделать тебе предложение. Если, конечно, ты согласишься взять себе в мужья такого никчемного человека, как я.

Она растерянно смотрела перед собой.

– Почему ты не спросишь меня, где я пропадал все эти годы? – продолжал он. – Разве в порядке вещей, что спустя столько времени кто-то вдруг сваливается с неба и просит твоей руки?

– Да?.. – выдохнула она.

– За что я только не брался! Кем только ни был: и посыльным, и билетером в кинотеатре, и наконец достиг положения банковского служащего. Выпускник Оксфорда не нашел себе лучшего занятия, как устроиться клерком! Мне бы следовало покинуть Европу, но мысль, что это навсегда разъединит нас, была невыносимой. Однажды в ответ на оскорбление я ударил немецкого солдата, и угодил за решетку. Неариец не может поднять руку на немецкого солдата. Будь я арийцем, тогда другое дело. Арийцу можно. В концлагере я твердо усвоил, что наша любовь – единственное, из-за чего стоит жить. Меня продержали там до тех пор, пока я не разделил позор нации, сознавшись в своем происхождении.

– Почему ты сразу не рассказал о концлагере?

– Я не ищу твоего сочувствия. Не хотелось таким способом добиваться взаимности.

Юстина подошла к нему и осторожно расстегнула рукав.

– Не здесь, – догадываясь, что она хочет увидеть, он высвободил руку и закатал второй.

Ближе к локтю открылся полузатертый лагерный номер.

 

 

Никто не стоял за их спинами, никто не сопровождал при выходе из церкви, кроме разве что ее тетки. Все происходило настолько скромно, что никто из прохожих даже не обратил внимания.

Как знать, возможно, поживи они вместе дольше, это быстро бы закончилось. Но прошлого не было, а о будущем они боялись и думать. Очевидно, когда времени недостаточно, любовь только выигрывает.

Считая это своим долгом, Юстина в свою очередь тоже сделала признание.

– Ты тоже обо мне ничего не знаешь, – сказала она. – Я помогаю партизанам. Гестапо наступает нам на пятки, в любой момент нас могут схватить. Подумай, стоит ли связывать со мной жизнь. Кто знает, что нас с тобой ожидает завтра?

– Тем скорее мы должны повенчаться, – подхватил он. – Дорог каждый день.

Она только покачала головой.

Они нашли себе комнатку в тихом квартале на окраине, но счастье длилось недолго. Он словно в воду смотрел.

Как-то под вечер в окно одноэтажного домика постучали, и Юстина впустила парня с повязкой полицейского на рукаве. Он догадался, что форма служила всего лишь маскировкой. Партизаны настрого запретили ей привлекать его к подпольной работе: для них Марьян Бачинский попрежнему оставался незаслуживающим доверия промышленником и австрийцем; нелегко логической целесообразности соперничать с идеологией. Парень немного потоптался в прихожей, прячя глаза, а потом они ушли куда-то вдвоем.

Ночевать она так и не пришла. Бачинского еще согревала надежда, что Юстина заночевала у тетки, из-за комендантского часа, но и на следующий день она не появилась. Тогда он решил проведать тетку.

Всю дорогу он спрашивал себя, а стоит ли ехать, та, возможно, ни о чем даже не подозревает, и ему лучше быть на месте, дожидаясь Юстины или вестей от нее. Может, пока он удаляется от дома, она уже вернулась, и он напрасно тревожится?

Но едва он увидел тетку, сомнения отпали. Та ничуть не удивилась его приходу и молча пустила через порог. Ее молчание подсказало ему, что случилось нечто серьезное, и тетка, безусловно, знала все.

Он оказался прав. Накануне засыпался один из членов подпольной группы, выходивший из типографии с целой пачкой листовок. Об этом и шел разговор на сходке, куда немедленно вызвали Юстину. Ее и остальных, кого знал провалившийся, было решено тут же отправить к партизанам.

Бачинский почувствовал облегчение, так как правда оказалась не самой худшей, но еще боялся допустить мысль о том, что больше им друг друга никогда не увидеть.

В тот день, когда советские танки ворвались в город, и весть об этом разнеслась по всей округе, партизаны покинули свои укрытия. С замирающим сердцем Юстина подошла к двери своего гнездышка, но не постучала, зная, что Бачинского там уже не будет. Сунула руку в тайник и нащупала ключ.

Перешагнув порог, она застыла и осмотрелась. Комната была убрана, словно перед праздником. Идеальный порядок и тишина. В этой тишине продолжали оглушительно тикать заводные часы.

Тогда она прошла в кухню. На плите стоял наполненный чайник. На кухонном столе осталась пара засохших хлебных крошек. Она открыла шкафчик, в котором обычно хранились продукты. На полке лежали неначатая буханка хлеба и кусок сыра. Потрогав хлеб, поняла: его положили не далее как сегодня утром. Он знал, что она придет, и оставил это для нее.

 

 

2.5

 

 

Терех появился вскоре после взятия города советскими войсками и первым делом нанес визит Юстине. С этого дня он стал у них дома частым гостем. Хотя он потерял часть своего прежнего лоска, зато приобрел в важности и деловитости. Перемена эта оказалась ему к лицу, да и сам он, кажется, ни о чем не жалел. Теперь их сближали общие воспоминания. Терех остался единственной нитью, мысленно связывавшей ее с Бачинским, и в его отсутствие имел все шансы стать ей незаменимым. Возможно, и самого Бачинского она бы не любила так, будь он рядом. Но его не было, и это позволяло ей думать о нем с нежностью.

Протерев очки носовым платком, как он делал всякий раз, когда имел что-то важное сказать, Терех прокашлялся и заявил, что мог бы устроить ее на работу с хорошим пайком, при том, что делать-то ничего не придется. Юстина не ответила, тогда он осторожно обронил:

– Тебе известно, что НКВД арестовало Леонида Гаргаля? Его обвинили в пособничестве буржуазным националистам.

Она кивнула.

– Можешь о нем забыть, оттуда он уже не выйдет… Да, трудновато тебе придется. Ты, конечно, была в подполье и все такое, у тебя несомненные заслуги, и если бы не это… Юстина, ты не девочка и должна понимать, что твой брак с Марьяном может обернуться для тебя серьезными неприятностями. Я подчеркиваю, если бы не твои заслуги…

– Что ж теперь поделаешь! – она легкомысленно пожала плечами. Ее как будто вполне устраивало, что ничего нельзя изменить.

Терех осуждающе вздохнул.

– Ты должна всем говорить, что этот брак был нужен как прикрытие твоей подпольной работе. И если тебя вызовут, так и отвечай.

– Да, Гжегож, ты прав. Я именно так и скажу.

– Мы его даже аннулировать не будем: он был заключен в церкви, а советская власть, как известно, церковные браки не признает.

– Очень кстати, – согласилась она.

– Но вот поверят ли? – усомнился Терех, подготавливая ее к главному.

Юстина промолчала.

– А чтобы поверили, – продолжал он, – самое лучшее, это снова выйти замуж. На этот раз по-настоящему.

– Разве мой брак был ненастоящим?

– Юстина! – он с упреком покачал головой. – Мы же договорились!

– Ладно, извини… Только вот за кого мне выйти замуж?

Он поправил очки, стараясь этим жестом скрасить неловкость момента.

– Конечно, за меня.

Юстина взглянула на него с удивлением.

– Почему, Гжегож? Ты ведь не любишь меня, я знаю.

– Неправда!

Она засомневалась.

– Ты хочешь сказать, что…

– Я люблю тебя!

Она присмотрелась к нему повнимательнее.

– Ах, Гжегож! Я могу поверить, что ты говоришь совершенно искренне. Но я не могу поверить, что ты меня любишь. Ты никогда не воспринимал меня всерьез. У тебя было достаточно времени, чтобы сказать это раньше. Но ты обратил на меня внимание лишь после Марьяна. Как ребенок смотрит на игрушку в руках другого, а не на ту, что валяется в песке. Взглянул бы ты на меня, если бы не он? Признайся, ты всегда завидовал Марьяну. Покровительство Бачинских только унижало тебя. Марьян олицетворял твою несбыточную мечту. Все, к чему бы он ни прикасался, приобретало для тебя особый ореол желаемого, хотя и недостижимого в то же время: его завод, его жена. Так, Гжегож?

Тот вскочил.

– Злишься? – колко заметила Юстина. – Значит, я попала в цель.

Вдруг ее настроение резко изменилось. Она схватила его за рукав и, как Бачинского, силой усадила на место. На ее губах заиграла усталая улыбка.

– Не обращай внимания. Это все от дурости. Я глупая, вздорная, несчастная вдова при живом муже. Так ты и в самом деле решил сделать мне предложение?

Терех перевел дух.

– Конечно. Я не бросаю слов на ветер.

Юстина прикрыла глаза ладонями, сложенными лодочкой, потом снова открыла.

– Дай мне время подумать. Ну хотя бы до завтра.

Терех встал.

– Хорошо. Я приду завтра.

Он надел шляпу и ушел.

Уже спустя полчаса Юстина была в поликлинике, ожидая услышать заключение врачей.

– Ах, это вы! – врач ее запомнила. – Ну, милая моя, можете радоваться жизни. Все в полном порядке. И готовьтесь стать матерью. У вас будет ребенок.

От нервного перенапряжения Юстина почувствовала неожиданную слабость.

– Вам плохо? – обеспокоенно спросила та. – Дать воды?

Но Юстина тряхнула головой, и все прошло. Успев лишь поблагодарить на ходу, вскочила и заторопилась к выходу.

– Постойте, куда же вы? – вдогонку закричала врач. – Я еще не все сказала!..

Придя домой, Юстина приготовила дорожный чемодан и стала торопливо опустошать шкаф, словно ей хотелось как можно быстрее исправить свою ошибку.

Тетка вошла в комнату.

– Мне пора подыскать себе жилье, – заявила Юстина, складывая платье.

– Но мне кажется, ты его уже нашла, – тетка показала на раскрытый чемодан.

– Да, – призналась Юстина. – Адрес ты знаешь. Я хочу туда вернуться.

Чмокнув ее в щеку, она прибавила:

– Только не говори никому.

 

 

Портье, он же хозяин самого захудалого отеля в рабочем пригороде Цюриха, уныло посмотрел на дверь, дернув головой больше по привычке, чем в надежде на появление клиента. В этом квартале жили клерки, разносчики газет, уличные торговцы, только нищих здесь не было видно, во всяком случае, днем: нищие всегда там, где деньги. Хорошо одетый человек, приехавший на такси, немедленно привлекал внимание. Хозяин тоже услышал, как затих, а потом снова заурчал мотор отъезжающей легковушки, и прогнал остатки дремоты. Нет, он не рассчитывал увидеть в нем клиента. Но кто откажется разогнать скуку, даже если для этого нужно будет приложить усилия?

Приезжий вежливо приподнял шляпу. Он заговорил, и хозяин с первых же слов уловил типичное австроальпийское произношение.

– Вы хозяин этого заведения?.. – австриец на свой лад произнес заковыристое название. – Я ищу некоего господина Бачинского. У меня есть сведения, что он остановился в вашем отеле.

Хозяин открыл журнал, хотя мог, вероятно, обойтись и без него. В самом деле, какой-то польский эмигрант недавно снял у него номер, а уже успел задолжать за четыре дня, поэтому хозяин его и запомнил. А так через его отель проходит множество эмигрантов. Эти смотрят, где подешевле. Все они бедны, как церковные крысы. Пять дней, вот максимальная отсрочка, которую он им давал, если они бывали достаточно убедительны. Больше – нет, иначе сядут на шею. Таково было его неукоснительное правило. Можно быть христианином, но в меру. После этого он мог либо выставить их на улицу, либо сдать полиции. Хотя полиция неохотно занималась подобным контингентом. Выдворишь из страны – политика, оставишь у себя – хлопоты… Кстати, у этого Бачинского в запасе только один день.

– Вы можете пройти, – сказал он. – Номер 27. Последний этаж, по коридору в конец.

Австриец не сомневался, что хозяин с любопытством смотрит ему в спину, и еще долго будет гадать, что у него может быть общего с каким-то беженцем.

Деревянной лестницей с расшатанными перилами гость поднялся на самый верх – он не обратил внимания, на какой этаж, – и прошел в самый конец темного коридора, по пути задев кем-то выставленные ботинки. Подсвечивая зажигалкой, австриец нашел дверь с названным номером, остановился и постучал.

Номер оказался посветлее коридора, с улицы в окно проникал серый свет, отраженный от угрюмых блеклых стен противоположной ее стороны. Затертые, обветшалые обои так и бросались в глаза.

Бачинский валялся на кровати в одежде, и даже не потрудившись снять обувь, только ноги свесив за край. Из-под кровати выглядывала груда пустых бутылок. Но пьян, как выяснилось, он в этот раз не был – очевидное преимущество отсутствия средств у законченных алкоголиков. Что оказалось весьма кстати: австриец поначалу встревожился и уже подумывал, не дать ему ли задний ход, а Лензу Хаммеру сообщить, будто не нашел ни Бачинского, ни его следов.

К счастью для Ленза Хаммера, Бачинский вовремя встал с кровати и предложил австрийцу сесть.

– Прошу прощения, – сказал он, задвигая ногой выглядывающие бутылки, – я думал, это хозяин, явившийся требовать платы за номер. Кому я еще нужен в этом мире?

Австриец понял фразу как намек.

– Чтобы сразу же внести ясность, я имею честь представлять интересы вашего деда, Ленза Хаммера. На сегодняшний день я являюсь юрисконсультом корпорации, которой он пока еще управляет. Ваш дед уполномочил меня предложить вам…

– Простите, но мне кажется, вы обратились не по адресу, – нахмурившись, перебил его Бачинский. – Моя фамилия Бачинский, а не Хаммер. И у меня нет никакого деда. Здесь, повидимому, кроется ошибка.

Австриец насторожился.

– Вы Марьян Бачинский, сын Миколая Бачинского и Эммы Хаммер, рожденный во Львове четырнадцатого января одна тысяча девятсот…

Бачинский недовольно поморщился.

– Ради Бога, оставьте в покое мою биографию! Я знаю ее не хуже вас.

Австриец посмотрел на него в упор.

– В таком случае, разрешите мне до конца выполнить мою миссию? Отчитываясь завтра перед вашим дедом, я бы не хотел прятать глаза.

– Ну разве что из этих соображений, – смягчился Бачинский.

– Спасибо! – кажется, тот по достоинству оценил его жертву. – Но, чтобы не злоупотреблять вашим вниманием, постараюсь изложить все в двух словах.

Бачинский проникся к нему симпатией и наконец-то присел напротив.

– Видите ли, – продолжал австриец, – обстоятельства таковы, что ваш дед уже не в силах успешно управлять корпорацией… О, простите! Дело не в дряхлости и не в слабом рассудке, как вы могли, очевидно, подумать, а в том, что наступили новые времена, требующие принципиально новых подходов, и ваш дед, отдадим ему должное, это понимает… – он на секунду замолчал. – Если позволите, я буду откровенен. Роль Хаммеров во время последней войны, как бы это сказать… крайне неблагоприятно отразилась на имидже компании. Слишком часто пожимать руки ставленникам третьего райха – для ее сегодняшнего президента плохая рекомендация. Ей нужен кто-то со стороны, не запятнавший себя связью с нацистами. Из всех Хаммеров вы, таким образом, остаетесь вне конкуренции. Ленз Хаммер готов немедленно уйти в отставку. Он уполномочил меня от своего имени, а также от имени главных держателей предложить вам управление контрольным пакетом акций.

У Бачинского брови изогнулись дугой.

– Гм! И безраздельное руководство компанией!

– Такой власти не было у самого Ленза Хаммера, – поддержал его австриец. – Срок, в течение которого будет действовать доверенность, можете назвать сами. И… наконец. Чтобы ни у кого не возникло сомнений, ваш дед готов сделать вас своим наследником, а это значит, что после его смерти вы станете самым крупным акционером корпорации Хаммеров. Хотя важно уже само по себе наличие такого завещания.

– Какая неожиданная щедрость! – не удержался Бачинский.

Он взволнованно вскочил и подошел к окну; австриец ждал. Уже оттуда прозвучал его голос.

– Ну что ж, передайте моему деду, что я польщен его предложением, – не оборачиваясь, сказал он.

– Следует ли понимать ваши слова так, что вы его принимаете? – осторожно переспросил австриец.

На этот раз Бачинский оглянулся. В его глазах сверкнули озорные огоньки.

– Вы меня прекрасно поняли! Не притворяйтесь! Это отказ. Ваша корпорация меня совершенно не интересует! Как и завещание Ленза Хаммера.

Австриец заерзал на стуле.

– Вы хорошо подумали? – он еще раз осмотрелся.

Над головой у него висела лампочка без абажура, под стулом прогибались крашеные доски. Возможно, он не такой уж и трезвый, этот Бачинский?

– Передайте моему деду: меня купить нельзя! – насмешливо повторил Бачинский, проследивший за его взглядом. – Ну вот что. Я выслушал вас только ради вашего душевного спокойствия, могу подтвердить: вы сделали все, что могли. Моего деда я бы и слушать не стал. Теперь можете возвращаться. Прощайте!

Он протянул руку, но австриец лишь грустно качнул головой, игнорируя дружеский жест.

– Боюсь, что не я вас, а вы меня неверно поняли. Сделанное вам предложение ровным счетом ничего не стоит. Не думайте, что благодаря ему вы станете хотя бы на один грош богаче. Компания на грани полного краха. Вы окажете ей честь, возглавив ее.

Бачинский помрачнел и задумчиво опустил руку.

Надо же! Проклятый австриец определенно знал, чем его достать.

 

 

– Так, товарищи, начнем, – сказал Проценко, когда последний из участников совещания, плотно прикрыв за собой дверь, занял свое место за длинным столом. Ни для кого не было тайной, что он только что вернулся из Москвы, и не с пустыми руками. – Как вы уже знаете, перед нашим управлением поставлена новая задача. Я прошу учесть: то, что задание поручено именно нам, признак безусловного доверия со стороны руководства. Ну, правда, были также особые мотивы. Вот об этом мы сейчас и поговорим. Среди нас присутствует товарищ из обкома партии, который все объяснит. Прошу вас, товарищ Терех.

Терех прокашлялся.

– Товарищи! Речь пойдет о капиталистических предприятиях, ориентированных на германских, польских и других потребителей, оставшихся в восточной зоне. Естественно, они хотят удержать свой рынок сбыта, тогда как наша задача, напротив, укреплять связи внутри будущего социалистического лагеря и выпроваживать оттуда империалистов. К сожалению, здесь мы столкнулись с некоторым непониманием со стороны наших друзей. Они все еще предпочитают поддерживать отношения с прежними поставщиками. Как убедить их в недальновидности такой позиции?

Проценко нетерпеливо зашевелился.

– Григорий Иванович, прошу вас, ближе к делу! – упрекнул он, но мягко, сохраняя просительный тон.

– Да, да, извините, – занервничал Терех. – Свежий пример: поставки дорогостоящей измерительной техники, которые мы планируем осуществить как раз в восточную Германию и Польшу. Проблема в том, что прежде этими поставками занимались австрийцы, приборостроительный завод, принадлежащий семейной корпорации Хаммеров. Недавно компанию возглавил небезызвестный вам, надеюсь, Марьян Бачинский. Это и стало причиной того, что Москва поручила это дело нам с вами. Я лично был знаком с господином Бачинским и, скажу прямо, хорошо знаю его высокие деловые качества. Энергии и целеустремленности этого человека следует отдать должное. С его приходом корпорация начала резко набирать обороты, несмотря на то, что после войны ей не в шутку грозило банкротство. Для нас это может быть неприятно. Сначала мы не брали ее в расчет, но теперь…

Проценко встретился глазами с сотрудником.

– У вас к докладчику вопрос?.. Пожалуйста!

– Товарищ Терех! – отозвался тот. – Остается непонятным: все-таки почему немецкие товарищи отдают предпочтение австрийцам?

– Ответ прост, – Терех, сокрушаясь, развел руками. – Их продукция, к сожалению, лучше. Пока что. Мы вынуждены это признать. Но ведь необходимо смотреть в корень. Мы ожидаем, что недостатки капиталистического способа производства безусловно дадут о себе знать, рано или поздно. Ваше дело, дело органов безопасности, выявить и своевременно показать нашим друзьям уязвимые стороны империализма.

– Еще вопросы?.. – Проценко обвел взглядом сидящих по обе стороны стола. – В таком случае, какие будут предложения?.. Товарищи, я заостряю ваше внимание на важности задачи. Мы с вами работаем в новых условиях. Вчера нашим врагом был фашизм, сегодня – мировой капитал. Прошу всех уяснить: война с оружием в руках закончилась, пора постигать науку экономической борьбы… Никто больше не хочет высказаться?

Все молчали. Проценко остановился на Терехе.

– Товарищ Терех! А вот если, скажем, какие-то перебои, если компания на время будет вынуждена приостановить поставки, как это отразится на доверии к ней потребителей в Германии и Польше?

Терех растерялся.

– Безусловно, это существенный фактор.

– И в течение какого времени должен быть задержан выпуск, чтобы партнеры изменили свое отношение к ней? Конкретно: на день, на два, на неделю?.. Товарищ Терех!

Терех облизал пересохшие губы.

– Ну… полагаю, на неделю. Этого вполне хватит.

Проценко довольно кивнул головой.

– Итак, одна неделя. Неделя простоя, и Марьян Бачинский сброшен со счетов… А что рабочие? Мне кажется, наш интернациональный долг поддержать их в справедливой борьбе. Как вы считаете, товарищи?.. Ну что ж, ситуация ясна. Товарищ Терех, я дам вам сотрудника, вместе прошу вас подготовить план действий, который мы и представим на утверждение руководству.

 

 

Бачинский остался один в своем просторном кабинете, унаследованном от Ленза Хаммера. Он предупредил секретаршу, что никого больше не желает принимать, и попросил отменить встречи, назначенные на завтрашний день. Послезавтра они и сами дорогу забудут, невесело подумал он про себя.

Забастовка продолжалась вторую неделю, если на прошлой еще кое-как удалось заткнуть брешь, то теперь компанию уже ничто не спасет. Кто-то осведомленный надоумил рабочих заблокировать склад готовой продукции. При том, что краны, подъемники сами не заработают. Этот, так уж точно знал, что нужно делать. По договору, если просрочить отгрузку более чем на пять дней, он потеряет силу. Бачинскому пришлось пойти на это условие, чтобы удержаться в восточной Германии и Польше. В буквальном смысле завтра оно будет означать банкротство. Что ж, не вышло, когда он только явился в компанию, так выйдет сейчас.

Этим профсоюзным боссам он в лицо выложил, что о них думает. Сами же роют себе могилу. Ну вот туда им и дорога! Получили деньги на забастовку, и рады. А то, что завтра окажутся на улице, в это не верят. Да они его просто не знают!

Он сделал последний ход: созвал прессконференцию, на которой прямо заявил об этих деньгах. От кого получены? Источник не назван. Хотя можно дагадаться. Он, Бачинский, отлично знал, кто в любом случае выиграет от забастовки. И как появился этот новый пункт в договоре, тоже. Время учит.

Но рабочих это, конечно, не волнует. Когда дают, это никого не волнует. Вот если бы стало известно, что часть денег боссы прикарманили, тогда другое дело. Насколько ничтожен человек! Не каждый в отдельности, а именно в своей массе! Вот когда начинаешь испытывать презрение к толпе! Это чувство оказалось сильнее его.

– Но уступив профсоюзам, компания могла бы избежать краха.

– Всего лишь оттянуть его на некоторое время, – возразил он. – Нас не устроит половинчатое решение. Ни о каких уступках не может быть и речи. Все, или ничего!

– А вы твердый орешек, – усмехнулся один репортер, собираясь закрыть блокнот.

– Я не каждый день за что-нибудь берусь, – ответил Бачинский. – Однако взявшись, непременно довожу до конца.

– Только вот что по этому поводу скажут ваши акционеры?

– Они сами доверили мне контрольный пакет. Теперь могут кусать локти, если хочется.

– В таком случае, что вы скажете им?

– Мой дед оставил мне компанию, как дарят абсолютно бесполезную вещь. Цена этому подарку равнялась нулю. Я с удовольствием верну им то, что взял.

Они уже придумали заголовки для утренних статей.

Бачинский вытряхнул из ящика личную переписку, запихнул в свой портфель и вышел из кабинета. Секретарша, оживленно болтавшая по телефону, внезапно присмирела и положила трубку.

– Очевидно, утром тут соберется наблюдательный совет, – сказал он. – Прошение об отставке лежит на моем столе. С ноля часов я слагаю свои полномочия и сюда больше не вернусь.

Хотя до полуночи оставалось еще полдня, вслед за чем корпорацию ожидало неизбежное банкротство, Бачинский на виду у всех вышел из офиса, сел в автомобиль и отправился домой. Он не сомневался, что весть об этом уже разлетелась по всем углам.

Когда сумерки начали сгущаться над городом, в его квартире зазвенел телефон. Это был звонок из офиса. Он знал, но не подошел. Только за вторым разом, спустя какое-то время, когда звонок снова повторился. Надо было иметь стальные нервы, чтобы продержать их всех над краем пропасти.

– Господин президент! – услышал он взволнованный голос опытной секретарши. – Слава Богу, что мне посчастливилось вас застать!.. У меня важное сообщение. Профсоюз полностью снял свои требования. Компания может возобновить работу. Вас просят немедленно приехать.

Сжимая трубку, Бачинский рукавом белой рубашки вытер вспотевший лоб. Сейчас он пожалел об одном: что НКВД не догадалось установить прослушивание на его телефон.

 

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

 

3.1

 

В неприглядный осенний день1979 года во время партийной конференции в Москве неожиданно встретились двое, один из которых уж точно не рассчитывал на эту встречу. В перерыве Терех спустился в буфет на чашку кофе. И тут его окликнули. Оглянувшись, он увидел знакомое лицо, понадобилась еще секунда, вторая, чтобы вспомнить: Проценко! Впрочем, такие лица не забывают. Хотя и прилично тот постарел за годы, что они не виделись.

– А я вас искал, – признался Проценко, – с того момента, как увидел вашу фамилию в списке делегатов. Боялся, не узнаю. Только напрасно. Вы, я погляжу, совсем не изменились! И все так же бодры духом, как и прежде! В Киеве сейчас?.. Высоко взлетели!

– С вашей легкой руки, Дмитрий Игнатьевич. Я-то помню!

– Ну, подумаешь!

– А вы все там же?

– Имеете ввиду ведомство? Ну, в общем-то, да. Вот только что в Москву перебрался.

– Так вас, выходит, можно тоже поздравить? Вы еще и меня обогнали!

– Ну что ж, в таком случае, по маленькой?

– С удовольствием!

Проценко показал два пальца буфетчице. Понятливая барменша налила две рюмки коньяка и подала два бутерброда с черной икрой.

– А я о вас только недавно вспоминал. Вашего друга Бачинского помните еще?

– Так уж и друга!

– Ну, ну, времена Берии канули в прошлое: теперь не принято понижать голос и коситься по сторонам. Да чего уж там! Распускай язык сколько хочешь, некого теперь бояться! – в ностальгическом порыве он с пренебрежительностью махнул рукой. – Так что… Меня не проведешь! – и заговорщически подмигнул. – Надо признать, прошляпили мы его тогда… А, пустое! Не о чем жалеть. В конце концов, это дело прошлое. У нас о нем забыли, – Проценко придвинулся вплотную. – Ваш Бачинский развил такую бурную деятельность, которая и не снилась его деду. Приборостроительный завод, основа бывшей корпорации, на порядок увеличил свои обороты, и все равно это уже только малая часть его империи. Транспортные магистрали, недвижимость по всей Европе! Сегодня на него работают банки и научно-исследовательские центры!.. Кстати! Он сотрудничает с американской компанией «Вестингауз электрик», а та в будущем году примет участие в проекте НАСА, который очень нас интересует. Так вот! Руководство вспомнило, что я когда-то занимался Бачинским, и попросило меня подобрать на него материал, – он нагнулся и дохнул Тереху в самое ухо. – Компромат! Представляете? Что они себе вообразили?

Терех закряхтел.

– Ну зачем же ходить кругами, когда можно договориться напрямик и полюбовно?

– Как это? – удивился Проценко.

– А так: через его дочь.

Проценко совершенно остолбенел. Видя такое дело, Терех развел руками.

– Вот тебе раз! Комитетчики, а не знаете! Давно во Львове не были? Надумаете слетать – познакомлю.

– Что вы о ней можете рассказать?

– Да пожалуй, больше и ничего. Живет, как все. Замужем за однокашником моего сына.

– Если она дочь Бачинского, ей сейчас должно быть…

– Тридцать пять. Но детей нет. Первые роды были неудачными.

– До замужества носила фамилию отца?

– Ну что вы! Я слишком хорошо знал ее мать, ей подобное и в голову не пришло бы. Признать такое отцовство? Тогда уж лучше было сделать аборт. Вы меня понимаете?

– Конечно. А мать жива?

– Увы, нет.

– Итак, все, что осталось у Марьяна Бачинского – его дочь? Вы полагаете, он поддерживает с ней отношения?

– Сомневаюсь, – встретившись глазами с Проценко, Терех поспешно уточнил. – Во всяком случае, Юстина, я уверен, не позволила бы этого. Время было тревожное.

– Ну, времена меняются. Не вижу ничего плохого в том, чтобы вернуть родную дочь отцу.

– Так вы принимаете мое предложение? – с облегчением спросил Терех.

– Насчет поездки? Ну что ж. Это ваша родина. Вам и карты в руки.

 

 

В воскресенье после полудня в квартире Галины не ко времени раздался телефонный звонок. Она мыла посуду и не собиралась подходить, но телефон не затихал. Куда это Ващук запропастился? – недовольно подумала она. Пересекая комнату, Галина увидела его грузную фигуру за стеклянной дверью, ведущей на балкон. Он курил, облокотившись на балконные перила и наблюдая сверху за происходящим на лужайке. Дверь была плотно прикрыта. Хоть из пушек пали.

Сняв трубку, она услышала незнакомый мужской голос.

– Пани Галина?

– Слушаю вас. Кто говорит? – спросила она сухо, с желанием поскорее вернуться на кухню.

– Моя фамилия Здебский, – представились на польском языке.

– Я вас не знаю, – уверенно заявила она, во-первых, игнорируя польский, а во-вторых, подготавливая почву, чтобы тут же распрощаться.

– Я вас тоже, – невозмутимо согласился тот. – Но речь идет не о вас, а о вашем отце.

Галина отреагировала мгновенно.

– У меня нет отца! Очевидно, вы все-таки ошиблись.

Она уже готова была бросить трубку, но Здебский это почувствовал.

– Не вешайте трубку, прошу вас! Я хочу поговорить о вашем отце, Марьяне Бачинском. Или вы скажете, что вам незнакомо это имя?

У Галины подкосились ноги. Ей пришлось прислониться к стене.

– Зачем вы позвонили?

– Я знаю вашего отца.

– И что дальше?

– Мне есть что вам рассказать, или я до сих пор ничем вас не заинтересовал?

Галина колебалась. Здебский догадался об этом по ее молчанию.

– Я остановился в отеле «Интурист».

– Не знаю… – она надеялась оттянуть время. – Как получится. Возможно, завтра.

– Нет, нет! Я улетаю ночным рейсом. Мы должны встретиться сегодня.

Она вздохнула.

– Хорошо, я приду.

– Буду вас ждать в семь часов вечера. Устраивает?.. Только не опаздывайте!

– В семь, – повторила она. – Ладно!

Она положила трубку и схватилась за сердце, увидев у себя за спиной Ващука.

– Боже, как ты меня напугал!

– С кем это ты договаривалась? Разве мы не идем в гости сегодня вечером?

– Извини, я действительно не смогу. Подруга звонила. Просила побыть с малышом. Надеюсь, это не займет много времени. Ты иди без меня, а я подойду позже, как только освобожусь.

Ващук обнял жену.

– Опять! Да, я понимаю, почему тебя так тянет к маленьким детям. Но нельзя же зацикливаться на этом! В конце концов, если хочешь, давай возьмем ребенка из детдома.

 

 

Галина постучала. Ей открыл на редкость красивый молодой человек в домашнем халате и шлепанцах на босу ногу. По полу тянулись мокрые следы. Она решила, что портье перепутал номер. Но молодой человек широко распахнул дверь.

– Извините, это моя вина. Я думал, еще только шесть. Не учел разницу во времени, – он с виноватым видом ткнул ей под нос свои наручные часы, которые держал в руке, стрелка и вправду стояла против шести.

– Хорошо, я вам верю! – успокоила его Галина, переступая порог.

Позади хлопнула входная дверь.

– Проходите в комнату. Я сейчас!

Он скрылся в ванной.

Все же она представляла, что человек, знакомый с ее отцом, должен быть постарше. По голосу нельзя было ничего определить. Это ее смущало.

Галина осмотрелась. Одежда разбросана тут и там. Кровать незастелена. Ну и ну! Кстати, одежда далеко не советского происхождения. Такую здесь носит разве что привилегированная молодежь. Она выдвинула стул с висевшим джемпером и осторожно присела, стараясь не опираться на спинку.

Долго он еще будет там возиться?

На столе валялась целая куча цветных фотоснимков. Их нельзя было не заметить: яркие цвета, откровенные позы. Самая что ни на есть «черная» порнография! Галина не поверила своим глазам. Снимки вызывающе расползлись по столу, как будто нарочно. Сверху лежала раскрытая пачка презервативов.

Ее кинуло в жар. Нет, что-то здесь неправильно, подумала она. Что-то не клеится. Нужно поскорее уносить ноги, пока этот извращенец еще сидит в ванной.

Она так и сделала.

В конце коридора ее настиг знакомый голос. Несомненно, он слышал, как она хлопнула дверью.

– Постойте! Куда же вы?

Не обращая внимания, Галина помчала вниз. По натянутой ковровой дорожке не так-то легко спускаться, туфли на каблуках то и дело съезжали. Ему в шлепанцах и то было проще. Здебский перепрыгивал с юношеским задором через ступени. Халат развевался на лету.

Он догнал ее у выхода и грубо схватил за рукав.

– Куда же вы? – повторил он. – А расчет?

– Что? – не поняла она, тщетно стараясь высвободить руку.

Его пальцы намертво вцепились в ее плащ.

– Вы забыли расчитаться! Вы должны мне деньги! Мы так не договаривались!

Галина тупо смотрела на него и продолжала тащить к выходу. Если бы рукав можно было оторвать, она его без колебаний оставила бы ему.

У швейцара, безмолвно стоявшего в двух шагах, отвисла челюсть.

– Объясните наконец, что вам от меня нужно? – потребовала она, чуть не плача.

– Деньги! – Здебский в упор насмешливо рассматривал ее красивыми глазами. – Если вы сейчас же не заплатите, я подниму шум.

– Вы его уже подняли.

– Нет, нет! Вы не поняли. Я поставлю на уши весь отель. Сейчас сюда явится администратор. Мне терять нечего. У меня нет денег, чтобы расчитаться за номер. Если я сегодня же этого не сделаю, ночевать мне придется в милиции. Возможно, вместе с вами, как знать! – прибавил он игриво.

Краем глаза она заметила, что к ним уже спешат какие-то люди. Она открыла сумочку и достала все деньги, какие были при ней.

– Ах ты, моя цыпочка! – растроганно сказал он, зажав в кулаке несколько купюр.

Здебский ее больше не держал. Галина шагнула было к выходу, но тут дверь распахнулась, и навстречу ей с улицы вошел милиционер. Это за ней, догадалась она.

Они поднялись в номер, из которого она только что пыталась сбежать. Милиционер снял фуражку и, собираясь положить ее на стол, задержал взгляд на порноснимках. Здебский вдруг забыл, что представлялся поляком, и свободно заговорил по-украински. На его губах заиграла нагловатая ухмылка.

– Я иногда просматриваю их перед сеансом, когда дама попадается не очень аппетитной, ну, вы меня понимаете? Надо же как-то возбудиться! Потом я закрываю глаза, и уже представляю себя в другой компании.

Он сел, халат, раздвинувшись, чересчур открыл голые ноги. Милиционер отвел взгляд и прокашлялся. Этот вид был убедительнее всего.

– Здебский! – сказал милиционер. – Как профессиональный жигало, объясни мне: ты любишь свою профессию?

– Я горжусь ею! – высокопарно ответил тот. – Даже вы, милиция, не в силах помочь одиноким женщинам. А я даю им минуту счастья.

– Прекрасные слова! – милиционер повернулся к Галине. – А теперь вопрос к вам. Это ваши деньги?

Он бросил на стол деньги, которые она сунула Здебскому в вестибюле. Галина искоса посмотрела и отвернулась. Она видела, как они все на него накинулись. Он не успел даже спрятать их в карман. Ее трясло.

– Не понимаю, на что вы намекаете. Свои деньги я ношу при себе.

Милиционер взглянул на Здебского.

– А ты что скажешь?

Тот ухмыльнулся.

– Она мне их дала.

Галина сцепила зубы.

– Я их честно заработал, – уверенно прибавил Здебский.

Кровь ударила ей в лицо, но она снова заставила себя промолчать.

– В ваших интересах не усложнять дознание, – предупредил милиционер. – Тогда мы вас прямо сейчас и отпустим. Если же нет, то… – он развел руками.

Он дал ей время собраться с мыслями. Потом вздохнул.

– Ну что ж, давайте пригласим швейцара.

– Не нужно, – Галина не узнала своего голоса. – На этот раз он не соврал. Я действительно дала ему деньги. И разыграл он меня блестяще. Сунул прямо в дерьмо.

Здебский обворожительно улыбнулся глядя ей в лицо.

Милиционер достал бланк протокола и придвинулся к столу, сместив локтем фотографии вместе с презервативами.

– Ваша фамилия, имя, отчество?..

Спустя десять минут протокол был готов.

– Вот здесь подпишите, пожалуйста… И здесь тоже.

– Теперь-то я могу идти? – устало поинтересовалась она.

– Можете. На вас придет представление по месту работы. Не дело милиции заниматься вашим моральным обликом.

 

 

Узнав, что ее требует к себе директор института, Галина не удивилась, она ждала этого вызова, хотя всем было давно известно, что директор не станет вызывать по пустякам.

– Вы хоть понимаете, что это означает? – он разъяренно потряс развернутым письмом. – Знаете, кем оно подписано?.. Мне уже дважды звонили по поводу вас и полагаю, это еще не конец. Что, не могли подыскать более безопасное место для своих развлечений? Обязательно в «Интуристе»? Это же политическое дело! Какой скандал! Какое пятно на институт! И что мне теперь с вами делать?

Она стойко выслушала приговор. Ее кандидатура на место заведующего лабораторией отпала, потому что заведовать лабораторией должен член партии, а о партии с такой характеристикой и мечтать не приходится. И вообще, лаборатория участвует в престижной программе вместе с ведущими институтами страны, поэтому из лаборатории ее переведут куда-нибудь на менее заметную должность, конечно, в деньгах она потеряет, но зато никаких волнений… Что, диссертация? Ничего не поделаешь, о диссертации придется забыть.

Но и это еще далеко не все. Оставался Ващук. Она переживала: хоть бы он не узнал!

Один из ее сослуживцев, Василь Терех, хорошо знал ее мужа. Они с Степаном вместе учились, с первого же курса стали друзьями, в свое время он их и познакомил. Сын приятеля ее матери. С его же помощью она получила место в институте. При встрече он отвел глаза. Он расскажет, поняла она. Точно, выложит все как есть, можно не сомневаться.

Ващуку было куда податься, в случае чего. Его давно звали на заработки, в Тюмень. Нефть, газ! Только она, Галина, его и удерживала. Теперь уже не удержит ничто.

 

 

И снова зазвонил телефон, только теперь, кроме нее, подойти было уже некому. На этот раз полная уверенность. Галина осталась одна в пустой квартире. Пускай звонит, не буду подходить, твердила она себе. Телефонные звонки стали приносить ей несчастье.

В последний миг все же схватила трубку, не выдержала. Звонил, оказывается, Терех-старший. Никак, здесь, в городе?

– Приехал, да, – подтвердил он. – Увидимся, может быть? Я приглашаю… Через час в «Фестивальном».

Когда-то выбившийся из низов инженер Терех предпочитал «Ренессанс», самую аристократичную кофейню во Львове. Но Терех сегодняшний не изменил давним привычкам. Это «Ренессанс» поменял название на «Фестивальный».

Галина посчитала неудобным отказать другу своей матери. Она надела лучшее вечернее платье и нацепила лучшие сережки, какие были, чтобы никто не заметил ее погребального настроения. Приступы рассеянности, нападавшие на нее в связи с последними событиями, привели, в свою очередь, к тому, что на полчаса она-таки опоздала.

Они, тем не менее, ждали ее оба: Терех и с ним какой-то человек, которого она видела впервые. Еще со спины он показался ей слишком раскованным, уж очень фамильярно заговаривал с официантом, разливавшим вино. Зачем Терех его притащил?.. А впрочем, ей-то без разницы.

– Прошу познакомиться, – сказал Терех-старший. – Дмитрий Игнатьевич!

Галина заняла свое место за столом и сразу увидела, что сидит в проходе, не успела сесть, как ее тут же легко задели. Проценко предложил поменяться местами.

– Не беспокойтесь, все хорошо, – заверила она, придвигаясь поближе к столу.

– Сейчас мы все устроим, – пообещал Терех и вскочил, несмотря на дружные протесты обоих.

Они видели, как Терех пошептался с метрдотелем и как тот выразительным кивком подозвал официанта.

– Товарищи! Прошу извинить за временные неудобства, – сказал метрдотель, подойдя к столику. – Не желаете ли пересесть?.. Там вам будет уютнее.

Из его официального обращения к «товарищам» следовало, что на этот раз он знает, с кем имеет дело.

– Ну зачем же, Григорий Иванович? – поморщился Проценко. – Может, все-таки не стоит? Ну что вы, в самом деле! Давайте будем скромнее. Мы с вами люди простые, из народа. Не капиталисты какие-нибудь. Заносчивость нам не к лицу. Вы со мной согласны, Галочка?

Ее только покоробило, что он так с ходу по-свойски назвал ее Галочкой. Впрочем, он был старше ее лет на тридцать, а это уже оправдание.

– Вам не нравится, что я вас так назвал?

Как он догадался?

– Согласитесь, я вас знаю меньше пяти минут.

В течение которых шептался Терех с метрдотелем, многозначительно показывая в их сторону.

Проценко удивился.

– А разве Григорий Иванович не рассказал вам обо мне?

– Я могу судить только по тому, что вижу.

– Как интересно! И что же вы видите?

Время не изгладило крестьянские черты его лица, хотя все так смешалось…

– Человека, родившегося в какой-нибудь затерянной деревушке, но проделавшего длинный путь.

Проценко пришел в восторг.

– Смотрите, как точно сказано! И как прекрасно звучит! Корни, это святое. Мои отец с матерью пахали землю, вы абсолютно правы. Я сам вырос на земле… А вы? – неожиданно спросил он. – Вы еще молоды, ваши родители пережили войну. Кто они?

Галина не ответила. Терех-старший наблюдал за ней с самого начала.

– У тебя пропал аппетит. И вообще ты какая-то бледная стала. Что с тобой? Ты чем-то расстроена, быть может?

– Как же тут не будешь расстроенной, когда такое творится!

Он насторожился.

– А что случилось?

– Разве Василь вам ничего не сказал?

– Василь? Да я с ним вижусь еще реже, чем с тобой. О прибавлении семейства узнаю только из телеграммы, хотя другие знают об этом, кажется, за девять месяцев… Ну?.. – подтолкнул он.

– В будущем году мне обещали лабораторию, – призналась она. – Вопрос был решенным. А сегодня все мои виды в одночасье рухнули. Более того, меня отстранили от работы. Я теперь занимаюсь новой темой, точнее, никакой. Моя диссертация накрылась. И в довершение всего, от меня ушел муж. Так что я осталась одна, или, проще говоря, рушится вся моя жизнь. Вот и все новости, какая из них хуже?

В конце концов ей пришлось рассказать об «Интуристе», с которого все началось. Терех-старший пристально посмотрел на Проценко, увлеченного рыбой. Тот в свою очередь покачал головой.

– Конечно, все это неприятно. Но ничего! У вас еще все наладится! Помяните мое слово! – сказал он, извлекая рыбную кость. – Постойте, эта мелодия… Там есть парочка аккордов! Слышите?.. Она мне что-то напоминает! Одну старую песню, вот только забыл название…

Мелодия кончилась, и он вернулся к беседе.

– Да, кстати, вы упомянули об отце. Как же могло случится, что одного только его имени оказалось достаточно какому-то прохвосту, чтобы устроить вам западню? Вам известно, где сейчас находится ваш отец?

– Н-нет, я… я не знаю.

– Неправда, – мягко упрекнул он. – Все-то вы знаете.

Галина быстро посмотрела на Тереха: кто еще мог рассказать, кроме него? На нем сошлись взгляды ее и Проценко. Терех сидел с пепельно-серым лицом, сосредоточенно сдвинув брови и глядя мимо своей тарелки.

– Григорий Иванович! – окликнул Проценко.

Терех вздрогнул.

– Какая чудесная рыба! А вы ее ни разу не попробовали!.. Ну вот, теперь и вы раскисли. С чего это вы оба такие приунывшие? – он долил всем вина и первый поднял до краев наполненный бокал. – Поможем нашей Галочке, а, Григорий Иванович?.. Ну так давайте за то и выпьем, чтобы все плохое осталось позади!

Терех залпом осушил бокал.

– Вот, уже и румянец появился! – обрадовался Проценко. – Теперь ваша очередь, Галочка. А пока вы будете по-женски робко тянуть из своего бокала, я кое в чем признаюсь. Вашего отца, Марьяна Бачинского я помню еще с тридцать девятого года. Он тогда бежал от нас, прихватив с собой активы завода.

– То есть как это? – не поняла она.

– А вот так. Пока наши войска брали город, ваш папаша успел перевести все деньги с банковского счета компании в Цюрихское отделение Швейцарского национального банка и тем самым ловко обвел всех нас вокруг пальца. Но мы на него не в обиде… Я ничего не приукрасил, Григорий Иванович? Стариковская память, она ведь… Так! Нужно повторить, а то, смотрю, Григорий Иванович совсем растерял чувство юмора. Вас, Галочка, это тоже касается. Ну-ка, берите ваш бокал. И послушайте, что я вам скажу. Это правда, вы никогда своего отца в глаза не видели, он вас тоже. Ну так и что? Люди теряют и находят друг друга спустя десятилетия. Кому, кому, а нашему поколению это хорошо известно. Не смущайтесь! Напишите ему письмо! Опишите все, что с вами происходит. Он влиятельный человек, и наверняка сможет устроить вашу судьбу.

– Каким образом? – удивилась Галина.

– Ну, на это существует множество способов.

– Вы что, хотите выдворить меня из Союза?

– С какой еще стати? – теперь у него брови подскочили вверх. – Галочка! Мне кажется, вы не понимаете, ведь я желаю вам только добра. С чего вы взяли, будто я имею что-то против вас?

– А разве не вы подослали ко мне этого Здебского?

– Кто такой Здебский?.. Ах, наверное, этот… Ну, милочка моя, вы обо мне уж чересчур высокого мнения! Я простой служака, куда мне! Сам делаю только то, что велят, поверьте. Мы с вами, и вы, и я – одного ряда фигуры, собственно, даже не фигуры, а так, пешки. Куда нас пошлют, там и будем стоять. Не обижайтесь на меня!.. А отцу все же напишите, – настойчиво повторил он назидательным тоном. – Не беспокойтесь, из-за этого у вас не будет неприятностей. Напишите, напишите!.. М-м! – он поспешно оторвался от стакана с минеральной водой. – Если вы боитесь довериться почте, я готов взять на себя смелость и предложить вам свои скромные услуги.

Галина было открыла рот, но Терех-старший, накрыв ее ладонь своей, заставил молчать. Сомнения рассеялись.

 

 

3.2

 

 

На благотворительном вечере, устроенном в пользу беженцев из Афганистана, Бачинского обступили репортеры.

– Два слова, если можно, для «Фольксштимме».

– Что здесь делает газета коммунистов?

– То же, что и все. Пользуемся правом бесплатной выпивки и помогаем беженцам… как можем.

– Тогда желаю успехов!

Он уже отвернулся, как ему в спину прозвучало язвительное:

– Марьян Бачинский нас боится?

Он посмотрел в иронически прищуренные глаза репортера.

– Хорошо, спрашивайте.

– В недавнем интервью вы заявили, что нет уголка в Западной Европе, который не ощутил бы ваше присутствие.

– Это правда.

– А что же дальше – на восток?

Бачинский схитрил.

– С какой стороны?

– Мне кажется, вы прекрасно поняли. Советский Союз известен как один из самых надежных партнеров.

– Я почувствовал это в тридцать девятом, когда бежал от НКВД.

– Нескромный вопрос…

– Не представляю, что это означает на языке газетчиков, но попробуйте.

– Вам за шестьдесят, – напомнил репортер. – Кому перейдет империя Бачинского – извините, я предупреждал – после вашей смерти? У вас имеются наследники?

– Родственников обычно не хватает, когда вам нужно у кого-то занять. Здесь, мне кажется, случай прямо противоположный.

Толпой прокатился смех.

– Правда ли, что у вас в Советском Союзе осталась дочь?

Бачинский замер.

– Это все? – спросил он.

Сбоку блеснула фотовспышка. Фотограф вынул из камеры свежий отпечаток.

– Господин Бачинский! Ваш снимок! Разрешите вам оставить его на память?

Он взял в руки снимок… да так и впился в него глазами.

Вместо него самого на фото была его дочь. Снимали недавно, на улице, очевидно, скрытым объективом. На лицевую сторону проступал оттиск подписи. Он перевернул. С обратной стороны шариковой авторучкой была написана фраза, адресованная ему.

– Я на минуту, прошу прощения, – кинул он кому-то по дороге и сквозь толпу выбрался из зала.

В пустом коридоре отчетливо были слышны его размеренные шаги. Шевельнулась портьера, и на пути выросла коренастая фигура; яркий плафон, слепивший глаза, превратил ее в темный силуэт.

– Сюда, пожалуйста!

В комнате находился только один человек. Свое лицо он не прятал, но оно было настолько незапоминающимся, что Бачинский едва ли узнал бы его месяц спустя, встретив случайно то ли в баре, то ли на приеме в советском посольстве.

– Называйте меня Алексеем Матвеевичем, – попросил тот.

– Как вам будет угодно!

Бачинский требовательно протянул руку.

– Давайте его сюда!

Алексей Матвеевич слегка опешил от такого напора, впрочем, ненадолго.

– Ах да! – и вынул конверт из внутреннего кармана пиджака.

Бачинский сел и развернул письмо.

– Быть может, мне лучше удалиться? – корректно предложил тот.

– Нет, подождите. Я бы не хотел затягивать нашу встречу.

Резидент приоткрыл дверь.

– Принесите нам что-нибудь выпить, – и тут же вернул помощника назад. – Кажется, я у них видел «Пино де Шарант», отличное десертное вино. Не возражаете? – вопрос был адресован гостю и остался без ответа. Тот погрузился в чтение письма.

К моменту, когда Бачинский закончил читать, предназначенный ему бокал с вином стоял на краю стола. Но он и головы не повернул. Вместо этого с каменным выражением лица посмотрел на собеседника.

– Вы кагэбист?

Алексей Матвеевич удивленно приподнял брови.

– Я дипломат. Атташе по культурным связям.

– Вероятно, я должен думать, что это не одно и то же?

– Почему вы так нас не любите?

Не ответив, Бачинский глазами указал на конверт.

– Это письмо – все, что вы имели мне передать?

– Нет, отчего же!.. Как вы уже поняли, ваша дочь попала в очень неприятную ситуацию, не берусь даже судить, насколько. Моя миссия мне, поверьте, ничуть не льстит, последнее дело приносить плохие новости, но что поделаешь! Я вам искренне сочувствую!

– Не стоит! – отрезал он.

Собеседник изобразил непонимание.

– Что вы сказали?

– Ваши слезы меня не трогают. Приберегите их для прессы. Она тут неподалеку, в зале.

– Как вы похожи на вашу… О, простите, я хотел сказать, как ваша дочь похожа на вас, тот же характер!.. Удивительно, ведь вы ее даже на руках не держали!

– Насколько я понимаю, вы хотели мне что-то предложить? – сухо напомнил Бачинский.

– О да! Извините, не часто имеешь дело со столь прагматичными людьми. Хотя мы это приветствуем… Видите ли… Правосудие, конечно, превыше всего, но государственные интересы еще выше. Мое правительство могло бы пойти на некоторые уступки в отношении вашей дочери…

– О каком правосудии идет речь?

– Дело еще не закончено, – уклончиво ответил Алексей Матвеевич, – все может быть. И неприятности, постигшие вашу дочь, тоже можно было бы как-то уладить, я думаю.

– Каким образом? В данном вопросе я просил бы выражаться точнее.

– Ну скажем, бывает, что человек, оговоривший кого-то, вдруг берет свои показания обратно. В таком случае мы бы с радостью принесли ей свои извинения. Она даже могла бы рассчитывать на некоторую моральную компенсацию. А так… – он развел руками.

– Допустим, – Бачинский кивнул. – Теперь о государственных интересах.

– Замечательно, что вы обратили внимание на этот момент.

– Говорите, говорите!

– Насколько нам известно, вы тесно сотрудничаете с компанией «Вестингауз электрик»…

– Так! – резко оборвал его Бачинский. – «Вестингауз электрик» в настоящий момент занимается секретными разработками для НАСА.

– Вы все время опережаете меня на полшага, – улыбнулся резидент.

– Но это вовсе не означает, что я буду шпионить в вашу пользу… Вы что, в самом деле хотите, чтобы я добыл для вас секреты «Вестингауз электрик»?

– Что вы, ни в коем случае! Мы только хотим, чтобы своим представителем в «Вестингауз электрик» вы назначили нашего человека.

– Заслать вашего агента? Еще лучше! – Бачинский дернул шеей. – Вы шутите?

– Ничуть, – совершенно спокойно ответил Алексей Матвеевич, и его вялое спокойствие убедило Бачинского быстрее всяких слов.

– Это нереально.

– Отчего же? Вспомните, вы же наш. Ну разве вы не гордитесь, хотя бы чуточку, тем, что именно мы отправили в космос первого космонавта? Признайтесь, в глубине души и в вас шевельнулось чувство сопричастности? Докажите это. Станьте хоть на минуту патриотом своей родины.

– Не лицемерьте! Вы, большевики, растоптали ее своими грязными сапогами.

– И откуда берутся такие изысканные словосочетания?

Бачинский промолчал. Резидент развел руками.

– Ну что ж, вероятно, вам еще нужно подумать.

– Напрасно рассчитываете, будто я изменю свое решение. Даже и не мечтайте! Вы требуете от меня невозможного.

– Ну, это покажет время. Если слово «родина» для вас пустой звук, то по крайней мере, судьба дочери вам, надеюсь, не безразлична? Вы же не допустите, чтобы она окончательно скатилась в пропасть!

Бачинский насторожился.

– Как вас понимать?

– Дело, как я сказал, не закрыто… Полагаю, мы еще увидимся.

Резидент встал, раньше его давая понять, что разговор окончен. Однако у Бачинского сохранилось навязчивое ощущение недосказанности.

 

 

Доклад резидента прошел несколько кабинетов, прежде чем лег на стол Проценко, с раздраженной резолюцией председателя КГБ.

Проценко внимательно прочел доклад, один раз, другой, и, подавив в себе эмоции, снял трубку телефона внутренней связи.

– Будьте добры, соедините меня со Львовом. Немедленно.

 

 

На вызов в прокуратуру Галина не отреагировала никак. То есть она, конечно, явилась, но, по ее мнению, речь могла идти лишь о соблюдении формальностей. Она не хотела опаздывать, поскольку ей еще надо было успеть в поликлинику.

На этот раз она имела дело с занудливым следователем, который первые пять минут продержал ее в бессмысленном ожидании. Он долго двигал ящичками стола, вытаскивал одни папки и прятал другие, подбирал стержень к ручке, давая понять своей неторопливостью, что предстоит длинная и кропотливая работа. Галину это неприятно задевало, она считала инцидент давно исчерпанным, а злилась еще и потому, что были дела поважнее.

Наконец она стала нервно, раз за разом поглядывать на часы. Следователь заметил и поинтересовался убийственно спокойным тоном:

– Куда вы так торопитесь?

Однако приступил к допросу. Заполнение формуляра заняло столько же времени. Галина опаздывала.

– И что вы все на часы смотрите? – повторил он свой вопрос. – Боюсь, что ближайшие несколько лет вам будет некуда спешить.

Галина похолодела.

– Что вы имеете ввиду?

– Ну уж извините, иногда самой нужно соображать, – подумав, он, как видно, все же решил приподнять завесу. – Где вы взяли купюры, которые вручили Здебскому?

– Не понимаю вас, – цепенея от предчувствия беды, призналась Галина.

– А что тут понимать? Деньги, которыми вы расплатились с вашим Здебским, оказались фальшивыми. Гознак не имеет к ним никакого отношения. Все без исключения купюры. Ну хоть бы одна настоящая! Вы можете объяснить их происхождение?

– Откуда известно, что это мои, а не его деньги? – спросила, дрожа, она.

– Но вы же подписали протокол?.. Вы хоть помните сами, что подписывали в гостинице? – он заглянул в папку. – Изъяты они были в вашем присутствии. Подписи понятых, вот, пожалуйста! – он перевернул страницу. – А дальше официальное заключение экспертизы. Купюры совсем свежие, хоть и мятые для вида.

Галина прикрыла лицо ладонями.

– Что вы все от меня хотите?

Следователь попробовал куда-то позвонить, безуспешно, снова набрал номер, затем передумал и отложил трубку. Перевернул календарь, что-то где-то пометил. Галина давно заметила в нем привычку копошиться и тянуть время. Вдруг она услышала его голос:

– Вам разрешено написать письмо.

Еще секунду-вторую она просидела, осмысливая происходящее. Вдруг ее передернуло.

– Ах вот оно что! – Галина схватилась за горло, ей почудилось, будто давит воротник, но воротник уже был расстегнут, тогда она провела ладонью по лбу, на котором выступила испарина. – Нет, с меня довольно! Больше я не стану писать никаких писем!

Следователь взглянул на нее и обеспокоенно спросил:

– Вам плохо?.. Дать воды? – он потянулся к графину, стоявшему на столике по соседству.

Галина не понимала, что с ней происходит. Тело стало ватным, но ей до сих пор казалось, будто она в состоянии управлять собой, и только встревоженное лицо следователя убедило ее, что с ней все же что-то неладно. Мгновение, и она рухнула в обморок.

Привел ее в чувство отталкивающий запах нашатыря. Увернувшись, она поняла, кажется, почему для возвращения к жизни так любят применять нашатырь: он еще противнее, чем жизнь. Есть из чего выбирать.

– Ну вот, очнулась, слава Богу!

Голос принадлежал не следователю, и даже не мужчине. Открыв глаза, она увидела склонившуюся над ней женщину в белом халате.

Та просунула стетоскоп за отворот ее платья. Галина лежала смирно, догадываясь, что с этой стороны ей ничего не грозит.

Наконец врач выпрямилась и разжала стетоскоп.

– Знаете, что, – заявила она, преодолев колебание, – давайте-ка мы ее заберем к себе.

– Что-нибудь серьезное? – заволновался следователь.

– Не берусь судить. Потерпите немного. Скоро все узнаем.

 

 

– Дедушку?.. Одну минуту, пожалуйста, – важно ответил ребенок и потащил телефонный аппарат прямо к деду, сидевшему в кресле с развернутой газетой. Провод потянулся за ним из прихожей. Если бы кто-то шел следом, то рисковал бы расквасить себе нос.

Проценко усадил внука на колени и взял трубку. Звонили со Львова. Внук смотрел в рот деду и с безмерным восхищением ловил каждое его слово.

– Ничего, ничего. Я еще не сплю. Говорите, что там у вас… Что, отказалась? Чушь! В ее-то положении?.. Как, госпитализировали?

Он продолжал слушать доклад, ребенку стало неинтересно, и тот замурлыкал. Проценко прижал трубку к другому уху.

– А на каком месяце?.. Так выясните!.. Разумеется, это важно!

Он задумался. Внук в это время увлеченно возил машинкой по свободному колену деда.

– Говорите, ждет ребенка?.. Гм… Ребенок! Внук Марьяна Бачинского! Как трогательно! Маленькое невинное существо… Вот что я вам скажу. Прекратите! Прекратите выполнение операции! Вы слышите?.. Я хочу, чтоб она родила славного, здорового малыша. Мы трепетно относимся к детям. Дети – наше будущее!

Проценко поцеловал в голову собственного внука.

– Говорят, внуков обожают больше, чем родных детей. И это правда! Знаю по себе. Своих точно обожаю больше… Держите меня в курсе. Я скоро приеду.

 

 

3.3

 

 

Медсестра ввела в палату улыбающегося мужчину в наброшенном белом халате.

– Ну вот! К вам посетитель, – объявила она, посмотрев на Галину.

Галина повернула голову и узнала Проценко. В руке он держал цветы.

– Я сейчас наполню вазу, – предложила сестра.

– Будьте так добры! – он с готовностью отдал букет, а сам придвинул табурет поближе к постели Галины.

– Я вас помню, – сказала она. – Нас познакомил Григорий Иванович.

– Верно, в «Фестивальном», – подтвердил Проценко. – У вас прекрасная память!

– Исключительная! – согласилась она с намеком, настороженно следя за ним из-под полуопущенных бровей.

Желая снять напряжение, Проценко похлопал ее по руке, спрятанной под одеялом.

– Не обижайтесь на меня, – повторил он слова, сказанные им в прошлый раз. – Я помогу вам все забыть. Да ведь и сейчас-то я пришел не с пустыми руками. У меня для вас приятная новость: ваше дело прекращено. Здебский сознался в подлоге. Таким образом он надеялся избавиться от фальшивых денег. Видите! Иногда и нам что-то удается.

Она смотрела на него и думала: он ее за дурочку держит?

– Повидимому, вы рассчитываете на мою благодарность? – спросила она вслух, не удержавшись по крайней мере, чтобы не съязвить.

Проценко сокрушенно покачал головой.

– А вы злопамятны! Ну да в общем, я и не ожидал ничего другого. У меня предложение: давайте устроим перерыв. Лучше скажите, как вы себя чувствуете? Как малыш?

– Спасибо, – сказала Галина, отвернувшись. – Врачи говорят, он набирает вес, а это хороший признак.

– И они правы! Вам чего-нибудь нехватает?

– У меня есть все, что нужно. Здесь прекрасный уход.

– Теперь вы должны думать не столько о себе, сколько о ребенке. Вам следует хорошо питаться. И не пренебрегайте витаминами… А может, вам все-таки что-нибудь принести? Я могу достать любые дефицитные продукты. Только назовите!

– Спасибо, в этом нет необходимости. Меня и так посадили на особый рацион, кухня отменная. А еще какой-то неизвестный ежедневно присылает то апельсины, то морковный сок. До сих пор не знаю, кто…

– Соки вам очень полезны.

Галина нахмурила брови.

– Вас это не удивило?.. Анонимный доброжелатель засыпает меня передачами, а вас это не удивляет! – она посмотрела на него в упор. – Это все вы! Вы одариваете меня своим вниманием! Для чего?.. Пока вы планомерно разрушали мою жизнь, я еще могла это понять. И даже не держать камень за пазухой, несмотря на то, что вы, кажется, так и подумали. Но теперь-то чего вы добиваетесь?

У Проценко сделалось грустное лицо, пока он выслушивал упрек.

– Должен признать, как офицеру госбезопасности мне иногда приходилось в высших интересах поступать с вами не совсем, я бы сказал, корректно… в чисто человеческом отношении. Только почему вы решили, что как человек я не могу проявить сочувствие? Мы такие же люди, как и все.

 

 

С того дня, как она во второй раз увидела Проценко, Галина потеряла покой и сон. Проценко виделся ей повсюду, в каждой промелькнувшей фигуре, которую она не успела разглядеть. Она знала, что выдержит, но вот малыш…

В одну из таких бессонных ночей ее внимание привлекли суматоха и топот ног за порогом. Накинув халат на плечи, она выглянула из палаты. Коридор успел опустеть.

Тогда она вернулась в кровать и с головой зарылась под одеяло. Но сон не шел. Спустя некоторое время из коридора донеслись голоса. Даже находясь под одеялом, она услышала.

Галина снова вскочила и припала к двери.

Голоса стихли. Тогда она осторожно выглянула за порог: никого. Галина пошла коридором в том направлении, откуда только что возвращались врачи.

Она достигла крыла, в котором держали новорожденных. Вдруг навстречу ей появилась дежурная сестра. Почему-то сестра испугалась больше Галины.

Во всяком случае, Галина опомнилась первая.

– Что произошло?

– Ничего! Идите, ложитесь спать.

– Кажется, кто-то умер.

Сестра невольно оглянулась на дверь, из которой вышла секунду назад.

– Я слышала разговор, – настаивала Галина. – Умер новорожденный, не так ли?

– Такое иногда случается, – нехотя согласилась сестра. – Надо ли объяснять, какое у нас отделение? Тут у всех были тяжелые роды.

Галина было открыла рот, но сестра предугадала вопрос.

– Успокойтесь, это не ваш.

– Откуда вы знаете? – усомнилась Галина.

– Я уже проверила.

Галина тоже узнала сестру. Именно она привела к ней Проценко.

– Помните человека, принесшего мне цветы несколько дней назад?

Сестра как-то неестественно напряглась.

– Помню, конечно.

– Хотите знать, кто это был?

– Не нужно. Я знаю и так, – призналась она, избегая смотреть Галине в глаза.

– Вам приходилось видеть его раньше? – догадалась Галина.

– Он появлялся время от времени. Нас предупредили, чтобы за вами и ребенком был как можно лучший уход. Тогда и поползли слухи.

– А как вы думаете, зачем мы ему понадобились?

– Вот уж чего не знаю и знать не хочу!

Внезапно Галина сжала ее кисти своими пальцами.

– Спасите моего сына! Только вы можете его спасти!

Сестра попробовала вырваться, наверное, ей было больно, но Галина этого не ощущала, для чужой боли в ней уже не оставалось места.

– Спасите, умоляю вас! – повторила она. – Они сделают с ним то же самое, что сделали со мной. Они превратят его жизнь в ад!

Все же сестра как-то убедила ее разжать пальцы.

– Ну чего вы от меня хотите?.. Чем я могу помочь?

– А ребенок, который умер…

– Что?! – она отшатнулась в ужасе. – Да вы соображаете, что несете?

– Сомневаетесь, при здравом ли я уме?.. Вполне! Это же так просто! Никто не заметит разницы. А уж тем более мать, потерявшая ребенка… Что бы вы, как мать, сделали со своими подозрениями?

Сестре пришлось стать на ее сторону.

– Да! – ответила она неохотно. – Я бы скорее позволила залечить себя психиатрам.

– Вот видите!

Сестра окончательно растерялась.

– Вы хоть представляете, что это за семья? – покачала она головой.

Галина посмотрела вверх, ей казалось, что так слезы не потекут по щекам. Она хотела сохранить по крайней мере видимость сильной натуры.

– Пожалуйста, не рассказывайте ничего о ней, – попросила она.

 

 

Утром, едва все проснулись, сестра вошла в палату и в присутствии других рожениц, остановившись у постели Галины, сухо произнесла:

– Соберитесь с духом. Ваш ребенок умер этой ночью. Мы сделали все возможное – к сожалению, нам не удалось его спасти. Примите мои соболезнования.

Галина уткнулась в подушку: она поняла, что на самом деле с этой минуты потеряла сына. В палате воцарилось гробовое молчание.

Ее выписали тем же утром. Санитарка принесла одежду и молча положила на кровать. Слух разлетелся быстро.

Галина уже стояла одетой, когда появилась сестра.

– Вам пора, – напомнила она.

Галина с трудом покинула палату, ноги отказывались повиноваться, колени дрожали. Сестре пришлось взять ее под руку.

– Сейчас вам лучше оказаться дома, поверьте, – посоветовала она. – Так вы скорее забудете.

Галина посмотрела ей в глаза: для кого она говорит, для окружающих или на этот раз уже для нее?

– Можно на него взглянуть? – вдруг попросила она. – Один только раз.

– О чем это вы? – не поняла сестра и лишь затем постигла смысл ее просьбы. Она испугалась. – Господи, вы с ума сошли!

– Прошу вас! Позвольте хотя бы одним глазом, пусть даже издали.

Сестра заколебалась.

– Ну хорошо. Я покажу вам его. Но учтите: один неосторожный жест…

– Не бойтесь! – заверила ее Галина. – Я не враг своему сыну!

– Теперь уже поздно об этом судить.

Сестра повела ее длинным коридором. У входа в палату она остановилась и взялась за дверную ручку. Галина шагнула было следом, но наткнулась на ее строгий взгляд.

– Оставайтесь здесь, – велела сестра. – Ни шагу за порог!

Она оставила дверь полуоткрытой. В проем было видно, как она окликнула роженицу. Та была вынуждена развернуться, и Галина убедилась, что к груди женщина прижимала ребенка. Младенец беззастенчиво сосал чужую грудь.

У Галины закружилась голова. К счастью, сестра не позволила ей подвергнуться соблазну и уже спешила назад, поглядывая на нее с тревогой.

Не успела за нею закрыться дверь, как роженица переменила уставшие руки.

– Смотрите-ка, поправился. А говорили, не выживет. Тоже мне, врачи-засранцы! Знаю, чего они добивались: чтобы я им на лапу дала. Ишь, губу раскатали! Нет у меня денег, нет и все!

 

 

В течение дня прозвучал только один телефонный звонок. Могло быть и десять, а раздался только один. Никому не было до нее дела. Вокруг себя Галина ощущала невыносимую, небывалую пустоту. Но один звонок все же прозвучал. Единственным, кто не забыл о ней, был Проценко.

Проценко! Эту фамилию она ни разу не вспомнила с той минуты, как ей объявили о смерти ребенка. И напрасно! Проценко быстро дал ей это понять.

– Галочка! Примите мои соболезнования. Как это все печально!

– А вы разве не из Москвы звоните? – спросила она дрогнувшим голосом.

– Да, я как раз во Львове. Вы угадали… Можно мне вас проведать? Трудно в вашем положении оставаться одной. Разрешите мне вас поддержать!

– Только не сегодня! – застонала она.

– Ну конечно, как хотите! В таком случае, я позвоню завтра.

– Да, пожалуйста.

А иначе он бы не отвязался.

Ну что за спешка!

Она тут же достала лист бумаги и села писать письмо. Закончила, уже когда стемнело.

Хотя почта еще должна работать. Она оделась и вышла из дому.

Галина и не предполагала, что у нее будет так мало времени.

 

 

Сколько ни набирал Проценко ее номер, телефон так больше ни разу и не ответил. Проведя почти весь следующий день в напрасном ожидании, ближе к вечеру он позвонил кому следует в местное управление КГБ. Неужели она решилась бежать? Глупо, но мало ли что взбредет в голову человеку в ее состоянии! Пусть займутся розыском. Заодно и ей не помешает промыть мозги, чтоб меньше капризничала. Должна же в конце концов понимать, не ребенок: с органами шутить нельзя!

Однако то, что он услышал… Нет, такой пощечины Проценко не заслужил.

В милицию позвонили соседи. Их встревожил запах газа, просочившийся на лестничную площадку. Пришлось взломать дверь. Первым заглянул милиционер. Минуту спустя его увидели на пороге, с жадностью глотающего свежий воздух.

– Вызывайте «скорую», – велел он соседям, но тут же добавил, небрежно махнув рукой. – Можете не торопиться.

Это был самый настоящий шок для него. Ребенок умер, Галина покончила с собой, а Марьян Бачинский не простит им смерть дочери. Теперь придется сообщить эту новость руководству, при том, что партия уже считалась выигранной.

Проценко заскрипел зубами. Если бы он даже последовал ее примеру, то и в этом случае не догнал бы ее. Его поступок все равно назвали бы трусостью, тогда как все поймут, что таким образом она развязала руки своему отцу.

 

 

Письмо, отправленное перед тем Галиной, адресовано было мужу. Письму она доверила правду, которую хранила в себе. Кто-то из них двоих должен был позаботиться о сыне.

Она не предвидела только одного: бригада, в которой работал ее муж, к тому времени выполнила свою задачу и переехала на другую станцию. Письмо не нашло адресата и вернулось, как и положено, отправителю.

 

 

Следователь старался ничего не пропустить при осмотре квартиры, учитывая, что персоной Галины с самого начала интересовался КГБ, да еще на таком высоком уровне. Хотя самоубийство есть самоубийство, что тут можно добавить? Тем более, что поступок вполне естественный, если иметь ввиду, во-первых, потерю ребенка, а во-вторых, шантаж ее отца.

Нет, такого скандального провала Проценко определенно не простят. Он сам даже не приехал посмотреть. Ну ясное дело!

Следователь развернул к себе фотографию в простенькой рамочке, оставленную посередине стола. Свадебный снимок: невеста в белой фате, жених прилизанный, напыщенный, разрешает взять себя под локоть. С обратной стороны – надпись, ему пришлось наполовину вытащить его, чтобы прочесть: «Моему сыну, которого я люблю больше всего на свете».

За собой он не видел вины никакой. Кто он? – Исполнитель, не более! Ну отказался бы, так поручили бы другому. Не ему было решать судьбу Галины. Он вспомнил, что даже пытался ей сочувствовать. С кем-нибудь другим ей, возможно, повезло бы куда меньше. К тому же, дело закрыли. Здебский, на которого уже накопилось достаточно материала, выполнил свои обязательства перед прокуратурой, она выполнила свои. Все по-честному. Ну, дадут ему годик-другой условно, и на этом все.

Вошел оперативник с каким-то письмом.

– Вот, было в почтовом ящике…

Следователь покосился, не поднимая головы.

– От кого письмо?

– Подпись очень неразборчивая… Ага! Ващук.

– Ващук? – он заинтересовался. – Так это же ее фамилия. Что там? Ну-ка, вскройте!

Оперативник продолжал изучать конверт.

– Вскрывайте, вскрывайте! – настойчиво потребовал следователь.

Оперативник развернул письмо и кисло уставился на лист бумаги.

– Ну что там?

– Это от ее мужа, – ответил тот, прочитав официальный документ. – Согласие на развод. Больше ничего! – он показал пустой конверт.

– Интересно, он хоть знал, что она ждет ребенка? – задумался следователь.

– Похоже, что не знал.

– Обратный адрес на конверте есть?.. Перепишите, надо же будет его известить.

 

 

Почтальон принес заказное письмо, отправленное Галиной, уже после того, как ушли оперативники. Перед опечатанной дверью он озадаченно почесал затылок.

Длинный путь оно прошло, от Львова до какого-то поселка в Тюменской области и от Тюмени до Львова. Похоже, это письмо уже никому не нужно. Он повертел в руках, сложил его вчетверо и сунул себе в карман, чтобы выбросить по дороге.

 

 

Женщина готовила, стоя у плиты, когда хлопнула входная дверь.

– Хозяйка! Стол накрыт? – окликнули с порога.

– А ты что-нибудь принес, чтобы спрашивать? – огрызнулась та.

Большая, но убогая комната потому, вероятно, казалась большой, что мебель давно вынесли. За исключением стола, стульев и большой кровати. Не для младенца – тот мирно спал в своей кроватке в свободном углу. Через коридор, служивший прихожей, была протянута веревка, на которой сушились нестиранные пеленки. Запах стоял тошнотворный.

Лавируя между пеленками, двое мужчин прошли в комнату. Хозяин с сумкой, на ходу вытаскивая за горлышко две бутылки водки, да гость без ничего, довольно вытирая усы при виде того, что появилось из сумки. Он-то еще и в рот с утра не брал, а вот хозяин, видимо, дорогой кого-то встретил.

Хозяйка, не ожидавшая гостей, выглянула из кухни.

– Ах, это вы, – сказала она не слишком обрадованно, узнав соседа, от которого было еще меньше проку, чем от мужа, разве что компания за столом. Зато компания, надо признать, неплохая, болтовней он полностью возмещал съеденное, а уж ел за двоих. – Ну что ж, проходите.

Сосед смущенно опустил глаза, как будто знал, о чем подумала хозяйка.

– Сюда, сюда! – хозяин наклонился над детской кроваткой, дыша на младенца водочным перегаром. – Глаза открыл! Гляди-ка!

Он прищелкнул языком. Сосед заглянул через поручни.

– Сколько ему?

– Четвертый месяц уже, – вмешалась женщина, расставляя приборы. – Нас продержали в больнице.

– Симпатичная мордашка, – сказал он, желая польстить хозяевам.

Реакция отца, по крайней мере, оказалась прямо противоположной.

– Вот-вот, – подтвердил он с мрачной определенностью. – И в кого он такой удался?.. Стерва! – кинул он жене. – И ты еще станешь уверять, будто он от меня?

Он подкрепил речь парочкой нецензурных ругательств. Хозяйка в долгу не осталась. Хозяин снова присмотрелся к личику ребенка.

– Не мой, точно! – повторил он злобно.

– Да уж куда тебе! – расхохоталась она. – Посмотри на себя в зеркало. Уродина!

– Но и ты не красавица!

– Может, сейчас и нет. А какой я была в двадцать лет! Видел бы ты меня тогда!

Он отмахнулся.

– И хорошо, что не видел. А лучше бы вовсе не встречал!

Обмен комплиментами не помешал им дружно сесть за стол. Отец ловко откупорил бутылку.

– Мне неполную, – предупредила женщина.

– Что это с тобой сегодня? – удивился хозяин. – Ты что, заболела?

– Заболела! Я пока еще кормлю грудью.

– А до родов было можно?

– Мне повезло. Я чуть его не потеряла.

Сосед воспользовался моментом. Проследив, чтобы не пропало ни капли, он осторожно поднял рюмку, наполненную до краев.

– Вот за это и выпьем. За новорожденного! – сказал он, облизнулся и с трепетом опрокинул ее в себя.

– За многодетную семью! – подхватил отец. – За квартиру, которую нам теперь дадут! Слава Богу, в исполкоме на лица не смотрят. Было бы дитё! Им до лампочки, красавец ты или нет.

В приливе чувств он вскочил и восторженно подергал ребенка за щечки.

– Ух ты мой хороший! А знаешь ли ты, что стоишь целой квартиры?

 

 

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

 

 

4.1

 

 

1991 год навсегда запомнится позорной кончиной эпохи коммунизма и развалом Союза. Дети не имели с чем сравнивать, для них так или иначе лучшие годы оставались впереди, но они смотрели на взрослых и думали так, что если те настолько взволнованы, значит, оно того стоит. Праздник, он всегда праздник, даже если в силу возраста не знаешь, зачем он нужен.

Стоял теплый сентябрьский день, «бархатная» осень, типично львовская погода. Трое мальчиков вместо того, чтобы сидеть за партами в школе, подсчитывали деньги, вырученные от сдачи бутылок, здесь же, у стеклотарного павильона. Старшему было лет шестнадцать, младшему – одиннадцать. Братья. Правда, лицом они тоже отличались, не только возрастом. Во всяком случае, поглядев на младшего, приемщица, видевшая первых двух и раньше, растроганно поинтересовалась: «Кто этот милашка?» Старших она так ни разу еще не назвала. Но было и нечто общее, сводившее разницу на нет: они, похоже, соревновались между собой в неряшливости, а симпатяга младший дал бы форы любому. Порванная местами, засаленная курточка со старшего брата, штаны, вывалянные где-то. Причесывать волосы маленький бродяга не утруждал себя, как видно, даже по утрам. Серыми от вьевшейся грязи пальцами он мог преспокойно ковыряться в носу, и никому не приходило на ум его остановить. Приемщица только вздохнула: ее бы так вот болтались без присмотра! И вроде бы ничего детишки, особенно младшенький, но при таком воспитании что из них может вырасти? А ведь она, занятая обслуживанием очереди, еще не слышала их комментарии, вроде этого:

– На бутылках много не заработаешь. В этом парке своих бомжей хватает. А то нарвешься, так еще и прибъют невзначай. Нужно идти на светофор.

С тем они и отправились на оживленный перекресток, где жестокое соперничество вели между собой восемь потоков машин.

– Олесь, давай! – приказал старший, Левко. – И не ленись, проси как следует. Покажи, чему тебя учили.

Олесь не торопился.

– Сам бы показал! – проворчал он, исподлобья взглянув против солнца на старшего брата.

– Он уже большой, – примирительно пояснил другой, Дмитрик. – Ему не дадут. А ты маленький.

– Ну, что? – язвительно продолжал Левко. – Да уж, это тебе не в школе учиться! Отличник ты наш! Пятерка у него, видишь ли, по арифметике. Способный парень! Считать до миллиона научился. Ну давай! Сосчитай, сколько у тебя денег в кармане? – он дал ему подзатыльник. – Миллионер! Тебе и до пяти никогда считать не придется.

Боясь получить во второй раз, Олесь опасливо отступил назад. Но Левко это лишь подзадорило.

– Хочешь еще?

Олесь отрицательно мотнул головой.

– Ну так делай, что велят! – повторил Левко. – Видишь иномарку? Живо туда, и без денег не возвращайся! А то расскажу отцу, он с тебя в два счета шкуру сдерет.

Упоминание об отце подействовало куда лучше. Олесь перелез через турникет, выбежал на проезжую часть и робко вошел в узкий просвет между двумя рядами машин, ожидающих перед светофором. Через открытое окно «Мерседеса» увидел он профиль надутого господина в дорогом костюме, прижимавшего локтем кожаную папку. Воображаемый голос отца придал ему храбрости. Господин, не сказав ничего, строго на него посмотрел, потянулся к кнопке, и стекло плавно поползло вверх, отделяя его от маленького попрошайки. Олесь едва успел отдернуть руку.

Небо отразилось в боковом стекле, и он перестал видеть находившихся внутри.

 

 

Отливающий блестящей краской «Мерседес» уверенно катил в потоке машин к центру города, никуда не сворачивая, только прямо, только вперед. Рядом с водителем сидел Степан Ващук, владелец преуспевающей компании. К бедру он прижимал кожаную папку, в которой находились документы, обосновывающие его притязания на участие в строительстве газопровода. Дело обещало стремительный взлет и было настолько значимым, что он думал о нем всю дорогу от своего офиса, пока его не отвлек неопрятный мальчуган лет одиннадцати, бесцеремонно просунувший ладонь в открытое окно.

В ту минуту его сердце сжалось, но Ващук заглушил в себе неожиданный порыв и поднял оконное стекло. Мальчишка остался ни с чем. Ващук поймал его разочарованный взгляд, хотя тот едва ли видел его снаружи сквозь блестевшее стекло так же отчетливо, как видел бродягу он сам.

Водитель сунул руку в карман.

– Нет! – запретил Ващук. – Не смей ничего давать!

– Так ребенок ведь! – растерянно произнес водитель.

– Вот именно! Родители-алкоголики посылают детей собирать милостыню, а затем отнимают деньги и покупают на них водку. Знакомая история.

– Это правда, – подхватил водитель. – Но детей избивают, если они не приносят денег.

– Вот! Вот потому я всегда против! Единственный способ с этим покончить – не давать ничего.

– Никому не давать? – недоверчиво переспросил он. – Ну а как же быть с теми, кому на самом деле нужна помощь?

– А об этом спроси у первой половины.

Попрошайка исчез, водитель смущенно ссыпал монеты обратно в карман.

Ващук взглянул на светофор.

– Зеленый! Поехали!

 

 

Обескураженный неудачей и не в лучшем ожидании Олесь перешел к следующему автомобилю. Протянул руку, но по неопытности не догадался подождать, пока дама наскребет в сумочке кое-какую мелочь. Собственно, он уже получил по́ носу, и рассчитывал получить еще раз. Первый опыт всегда много значит.

Братья, наблюдавшие издали, только посмеивались.

– Ладно, чего уж там! – сказал Левко. – Толку с него, как с козла молока. С самого начала было ясно.

– Что будем делать?

– Есть одна идея.

Дмитрик заглянул в его хитро прищуренные глаза.

– Рулетка! – выдохнул тот.

– Играть на последние деньги?!

Левко пожал плечами.

– Ну и что! Все равно поколотят, мы же и половины не собрали того, что должны были, так какая разница? Зато если поставить все на кон, появится шанс.

Тот задумался.

Логика оказалась непобедимой. Братья уже представляли себя в выигрыше. Они гурьбой двинулись к подземному переходу, в котором предприимчивые молодые люди соблазняли прохожих обещанием мгновенной удачи. Тех, кто выиграл, тут же дожидался лоток с мороженым.

Первый заход братья проиграли, второй выиграли, третий тоже, а на четвертый проиграли все.

Ну или почти все. Сунув руку в карман, Левко выгреб последнюю мелочь.

– Не надо! – Дмитрик своей рукой заставил его сомкнуть пальцы в кулак.

– Ну, не надо, так не надо! – охотно согласился Левко и, подойдя к лотку, купил мороженое, одно на троих. На большее денег не хватило.

 

 

Маленького попрошайку на дороге Ващуку долго не удавалось забыть, несмотря на важное дело. А все, конечно, возраст: его сыну сейчас могло быть столько же.

Он плотнее поджал губы. Незачем бередить прошлые раны. Ни Галину, ни сына уже не воскресить.

Хотя отношения с Галиной и не складывались в последнее время, но едва она ушла из жизни, как появилось ощущение того, что все-таки он что-то потерял. Ну вот, разозлился он на себя, называется, решил не думать.

Он сидел в просторной приемной городского головы, бесстрастно рассматривал ковер и ждал своей очереди, когда секретарша предложит ему войти в кабинет.

Наконец дверь открылась, оттуда вышли люди. Секретарша взглянула на Ващука.

– Пожалуйста, можете зайти.

Разложив перед головой страницы проекта, он видел, как тот перебегал глазами от строчки к строчке, выискивая цифры с обозначением карбованцев. В кабинетной тишине громко шелестела бумага, да пуговицы на рукавах его пиджака бряцали, соприкасаясь с поверхностью стола.

Раздался телефонный звонок. Голова долго объяснял что-то по телефону, затем положил трубку и без всякой паузы заговорил о проекте, втупившись в расчеты и обращаясь теперь уже к Ващуку. Ващук и не заметил, когда это произошло.

Для них с Галиной была тяжелым испытанием первая неудачная беременность. После чего ей долго пришлось лечиться, и они уже потеряли надежду завести ребенка. Наверное, это и стало причиной, почему он от нее ушел. Их больше ничего не связывало, так что Здебский подвернулся очень кстати. Но потом, как обычно бывает, когда мосты сожжены, его стали одолевать сомнения. Возможно, если бы он не уехал, она, по крайней мере, была бы жива. Так во всяком случае он считал. Она не оставила даже записки. Ей не к кому было обращаться. Да и незачем, все и так ясно.

Время залечило рану, все реже он терзал себя упреками, и только сегодняшний ребенок заставил его вспомнить то, чего уже нельзя было вернуть.

Как шелест бумаги, так и голос городского головы, звучал себе и звучал.

– …Конечно, на этой цифре можно было бы остановиться. Но я не вижу сметы на земляные работы. Или все вошло в одну строку?..

Голова внимательно посмотрел на посетителя.

– Вы меня совершенно не слушаете, или мне это только кажется? – спросил он в безмерном удивлении.

 

 

– Придется отправить его назад в колонию, – угрюмо заявил отец семейства о старшем, шестнадцатилетнем сыне, повернувшись к нему спиной, – на перевоспитание.

Он был совершенно не в настроении. Голова гудела после вчерашней пьянки, но даже опохмелиться было нечем. Сам виноват, что не оставил про запас, ведь знал же, но какого черта эти лентяи шлялись вчера целый день и ни копейки в дом не принесли! Да нет же, не может такого быть, чтобы не заработали, просто опять потратили на сладости и жевательную резинку! А в доме хоть шаром покати.

Квартира была еще хуже предыдущей. И даже квартирой это не назовешь: во-первых, полуподвал, а во-вторых, где это видано, чтобы одно большое помещение служило и гостиной, и спальней для всей семьи, а еще кухней и ванной? Только туалета не было, к счастью, туалет находился во дворе. Бомбоубежище, иначе не скажешь.

Нет, квартиру-то им дали, как многодетной семье, но они тут же сдали ее в наем, а сами за малую часть вырученных денег сняли эту конуру. Такой вот бизнес.

– Отправлю его в колонию, – повторил отец. – По крайней мере, одним ртом будет меньше.

– Не отправишь! – завопил Левко.

– Отправлю, – повторил отец убежденно. – На кой ты мне тут нужен?

Старое выражение «ругался, как сапожник» по отношению к нему было неуместно. Сапожникам до него было далеко. Никаких ограничений на лексику. Сестренки привыкли и принимали это как должное.

Сын с испугу поискал глазами вокруг себя.

– Ну тогда вот его лучше отдай, Олеся. С него и так никакого проку. Он только учиться любит. От парты не оторвать.

– Вранье! Не люблю я учиться! – защищаясь, возмутился Олесь.

– Любишь, любишь! Это все знают.

Олесь поймал его злорадный взгляд. Он нагнулся за портфелем, достал оттуда дневник.

– Нате, глядите! – с гордостью раскрыл на последней странице, где красовалась огромная, на полторы строки, двойка по украинскому.

Дмитрик округлил глаза.

– И правда, пара!

Но Левко сдаваться не хотел.

– Так ведь то было вчера! – ткнул он пальцем в дневник. – А кто хныкал, что не выполнил домашнее задание из-за того, что весь позавчерашний вечер его заставили простоять на стреме, пока мы для одного барыги таскали кирпичи со стройки? Да если бы не это, он бы наверняка все выучил. У, зубрилка! – Левко замахнулся крепко сжатым кулаком.

Олесь с обиженным видом захлопнул дневник. Надо же, никто ему не верит, ни учительница, ни эти…

Зато отец очень удивился. За пять лет школы он впервые услышал об успехах своего младшего.

– Любит учиться? Ну что ж, тогда мы его в училище отдадим. Пускай с пользой учится, а не так себе. Сделаем из него сантехника. Будет сантехником, как его дед… Чего ржете? Они хорошие деньги заколачивают. Может, и я на старости лет заживу наконец!

– Как же! – фыркнул Левко. – Держи карман!

Отец выпучил глаза, расценив это по-своему.

– Ах вот как, значит! Выходит, правда, что вы деньги прячете?

Он потянулся за ремнем; жаль, что вчера с пьяных глаз не удалось заняться воспитанием. Левко быстро сообразил, к чему этот жест, но в нем тоже разыгралась кровь, и вместо того, чтобы пойти на попятную, он неожиданно взбунтовался.

– Сам бы лучше работал! Нашим трудом живешь! Нашел себе рабов!

Отец медленно и тяжело развернулся к нему. Левко видел: тот наливался кровью, будто пощечину получил. Вот и Левко вобрал голову в плечи, успев пожалеть о своей дерзости.

– Ах ты!..

Ремень просвистел над ухом сына и резанул по краю стола в том месте, где только что была его рука.

– Сопляк! Так-то ты с отцом разговариваешь?!.. Да вы мне по гроб обязаны! Я вас родил, я дал вам жизнь, этого что ли, мало?.. Да я тебя!… – он снова замахнулся.

И на этот раз Левко увернулся, спрятавшись за стол.

– Я не то хотел сказать! – с перепугу закричал он.

– Ты у меня узнаешь!..

В третий раз ремень больно огрел его по спине, когда Левко замешкался на пороге.

– Завтра же в колонию отправлю! – вдогонку пообещал отец.

Вернувшись, он устало опустился на табурет. Дети притихли и вообще старались поменьше напоминать о себе. Но он все-таки хмуро обвел их взглядом.

– Ну что, видели? – рукой, не выпускавшей ремень, показал он на дверь. – Будет и вам наука! Я вас произвел на свет, так что вы у меня в долгу до конца жизни! – он горестно покачал головой. – А еще называется, родной сын! Ладно бы, этот! – он недоброжелательно взглянул на самого младшего, Олеся. – Ох, глаза б мои не смотрели! Спроси лучше у своей матери, где она тебя нагуляла?

 

 

4.2

 

 

Детям следует знать, что безработица и пьянство ходят по одному и тому же замкнутому кругу. Одно тянет за собой другое, с какой стороны ни смотреть.

Отцу не удавалось задержаться ни на одном месте. Спустя два-три месяца его выгоняли по пьянке. Рекорд составило последнее место работы, где он продержался около года, пока однажды не сунул, зазевавшись, пальцы под пресс. Опять же при этом был выпивши, но так как мастер из жалости решил его покрыть, то и сочли это производственной травмой. Отец получил инвалидность по всем правилам. Администрация чувствовала себя в долгу. А зря! На самом деле инвалидность свалилась на него как манна небесная. Свершилась давнишняя его мечта. Теперь он мог с чистой совестью не работать, получать пенсию и иметь достаточно времени, чтобы с толком ее потратить.

По достижении четырнадцати лет Олесь начал подрабатывать посудомойщиком в ресторане, а с началом лета подался на прокладку газопровода; объявления мелькали во всех газетах. Стройка без разбору глотала дешевую рабочую силу. В паспорт никто не заглядывал. Были бы руки да ноги, на остальное закрывали глаза. Лопату в руки – и ступай рыть траншею. Утром рабочих подбирал автобус, вечером он же отвозил обратно. Зато расчет строго два раза в месяц.

Семье нужно было как-то сводить концы с концами. Пенсия пропивалась в первую же неделю, а деньги, вырученные за квартиру, в течение следующей. На братьях и сестрах, не успевших выскочить замуж, лежала обязанность кормить семью оставшееся время.

Вернувшись однажды поздно вечером с работы, Олесь застал братьев, только собирающихся выходить из дому.

– А, Олесь! Пошли с нами!

– Куда это вы собрались? – поинтересовался он устало.

– На рыбалку, – криво усмехнувшись, сострил Левко. – Идешь?

– Куда, куда?

Братья переглянулись.

– Он совсем отупел в своей траншее.

Только сейчас Олесь сообразил, что он дома, и что ответа ждут не кто-нибудь, а его братья.

– Никуда я с вами не пойду! И вообще, я жутко устал. Хочу спать, – заявил он, направляясь в свой угол.

Он не дошел двух шагов: на его кровати, развалившись ничком, вовсю храпел напившийся отец.

Олесь постоял, развернулся и посмотрел на братьев.

– Ладно, – сказал он, – пошли.

 

 

В темноте красный «Альфа-Ромео» всегда кажется бордовым, а синий «Запорожец» легко принять за черный «Дево».

Левко на ходу толкнул пустой автомобиль, припаркованный у парадного. Ночную тишину разорвал пронзительный звук сирены.

– Ну и музычка! – поморщился он, затыкая уши. – Кто ее делал, эту сигнализацию?

По дороге пнул ногой еще два автомобиля.

– Понаставляли охранки, весь квартал перебудят! Из-за какой-то жалкой тарантайки! Я бы этих владельцев!.. Никакой совести!

Следующий автомобиль не отозвался. На радостях Левко аж подпрыгнул.

– А вот это уже непростительная глупость.

Пока он поддомкрачивал колесо, Дмитрик вертел головой по сторонам.

– Ключ давай! – потребовал Левко.

Олесь округлил глаза и возмутился.

– Эй! Вы чего делаете?

– Как чего? Рыбу удим!

– Вы меня даже не предупредили!

– Надо было спросить!

В конце улицы блеснула «мигалка». Сирены не было, машина появилась беззвучно.

– Левко, бросай! – закричал Дмитрик. – Сматываемся!

Но Левко и сам заметил режущий свет. Оба метнулись в подъезд, только Олесь застыл на месте, как будто его это не касалось.

– Олесь! – зашипел Левко, оглянувшись назад. – Чего ждешь, дубина? Хочешь, чтоб зацапали? Прячься быстрее!

Олесь равнодушно пожал плечами.

– С чего мне убегать? Я-то здесь при чем? Вы виноваты, вы и бегите!

– Ну и братца нам Бог послал! – схватился за голову Дмитрик.

– Вот кретин! – Левко от злости саданул кулаком по косяку двери. – Повяжут ведь! Даже имени не спросят! В два счета!

Полиция знала, что делать. Как видно, им позвонили. Левко угадал. Полицейские сразу окружили Олеся. Луч фонаря упал на полураскрученное колесо.

– Черт! – выругался Левко в подъезде. – Домкрата жалко. Пропал домкрат!

– Все ясно, по-моему, – подитожил полицейский с фонарем.

 

 

За другим столом сбоку от следователя сидела женщина в форме офицера полиции. Олесь растерялся: куда идти? Тогда следователь жестом указал на стул напротив.

Посыпались вопросы – как Олесь думал, не имеющие отношения у делу. Женщина молчала, спрашивал один следователь. Собственно кражи он коснулся не скоро. Когда же коснулся, Олесь возбужденно заявил, что ничего об этом не знает, просто проходил мимо, а они задержали невиновного, даже разбираться не стали. На что следователь только пожал плечами: все так говорят. Надоело слушать.

«Что происходит? – лихорадочно соображал Олесь. – Я-то знаю, что ни в чем не виноват. И в отличие от вас, я знаю правду. Надеюсь, никто не станет отрицать, что именно мне она известна. А теперь представьте, какую оценку даю я вам с вашими обвинениями. Мое знание правды против ваших домыслов. И какая из этих двух оценок будет настоящей?»

Неожиданно вмешалась женщина.

– Шайноха Левко – случайно не твой брат?

Олесь покраснел. Он знал, почему она спросила. Раньше Левко стоял у них на учете в детской комнате. Она не забыла.

Тут и следователь приподнял брови.

– А Шайноха Ярослав Михайлович – твой отец?

Олесь и не подозревал, что его родня настолько популярна. На этот раз он покраснел еще больше. Отец привлекался за тунеядство, а однажды по-глупому залетел на краже целой ванны со стройки. Надо же было додуматься: нести ванну в руках через два квартала ночью! Кражу с государственной стройки еще можно понять, многие этим промышляли и не считали для себя зазорным, но чтобы в руках, ночью, тащить через город краденную ванну? На смех курам и к радости ночного патруля!

Следователь покивал головой: все ясно! Олесь догадался, что его дело дрянь.

Не знал он только одного: даже в этих стенах внешность может играть не последнюю роль. Женщина в полицейской форме прониклась симпатией к смазливому пареньку с мечтательными глазами.

– Слышала я, с отцом произошло несчастье?

Ему осталось лишь подтвердить.

– Мать попрежнему без работы?

Она заранее знала ответ на каждый вопрос, но ведь надо же было как-то мотивировать свою снисходительность!

– Учишься как?

Следователь с интересом прислушивался к диалогу. Природное женское коварство безгранично. Теперь и он сомневался, так ли уж необходимо отправлять этого милого мальчика за решетку. Он снова заглянул в дело, на этот раз уже в поисках смягчающих обстоятельств.

– Не хватает только письма с места работы или учебы, – «с места работы», он это сказал лишь по привычке. – Вот если бы школа взяла тебя на поруки… Но характеристика, которую они тебе дали, прямо скажем, оставляет желать лучшего. Нет, учишься ты вроде бы неплохо, но вот с дисциплиной… – он развел руками. – Систематическое прогуливание уроков – это уже не шутка.

– А с места работы? – поинтересовался Олесь.

Тот не поверил своим ушам. У женщины на лице разгладились морщины.

– Так ты работаешь?! – она даже подалась немного вперед.

– Работаю! На укладке газопровода. С начала каникул.

– Какая организация?

– Не нужно, – остановил ее следователь, – я знаю. Это частная фирма, «Дары недр», принадлежит Степану Ващуку.

Он открыл телефонный справочник.

– Ну что ж, попробуем. Возможно, здесь нам повезет больше.

 

 

В главном офисе «Даров недр» зазвонил телефон. Секретарша сняла трубку.

– Компания «Дары недр», здравствуйте… Ващук?.. Прошу прощения, но он занят, у него сейчас люди. Вас не затруднит позвонить через полчаса?

Узнав, по какому делу просят Ващука, она сказала:

– Пожалуй, я лучше соединю вас с нашим юристом.

Юрист представился сам: Игорь Мельник. Пока он тянул время в бессмысленном разговоре со следователем, ему в кабинет внесли личное дело Олеся Шайнохи. Он уже хотел обрадовать следователя, но, перевернув страницу, вдруг нахмурился.

– Прошу вас, минуточку обождите у телефона.

Мельник переключился на номер Ващука.

– Извините, пан директор! У меня на проводе висит полиция. Ее интересует некто Шайноха… – он заглянул в дело, – Олесь Ярославович. Он у нас работает второй месяц.

– Ну если работает, тогда в чем проблема? – удивился Ващук. – Пусть отдел кадров подготовит ответ.

– Да, но ему еще нет пятнадцати. Наши кадровики метут все подряд. Нехватка людей, что делать!

– Четырнадцать лет? О Господи!

– Вы же знаете, что без согласия родителей…

– А у нас есть согласие родителей?

– Вы еще спрашиваете?

– Да... Так что же делать?

– Я скажу им, что Шайноха у нас никогда не работал.

– Вы правы, – нехотя согласился Ващук. – Так и скажите.

Мельник вернулся к прерванному разговору.

– Алло! Вы меня слушаете?.. Сожалею, но работник с такой фамилией у нас не числится. Тут какая-то ошибка. Вас, очевидно, ввели в заблуждение.

– Да, да, безусловно, – растерянно ответил следователь, вешая трубку.

Мельник в последний раз взглянул на дело Шайнохи и порвал его на части.

 

 

4.3

 

 

Сериал закончился, но женщина продолжала сидеть перед телевизором. Новости она тоже любила смотреть, возможно, компенсируя недополученное в молодые годы, когда на телевизор нехватало времени. Или наоборот, это была попытка заполнить чем-то избыток времени сегодня. Шел 1997 год.

В прошлом она была акушеркой, медсестрой в родильном доме. Труд не из легких. Она привыкла работать на износ.

А теперь у нее седые волосы, она сидит одна в пустой квартире и по шесть часов в день смотрит телевизор. Иногда увиденное переплетается с воспоминаниями, и тогда воспоминания оживают с новой силой.

Имя, только что услышанное, тоже вызвало определенные ассоциации. В свое время сестра обнаружила его в анкете пациентки. Она заинтересовалась, как только заметила, что роженицу никто не навещает. Память у нее, конечно, не та, что в молодости, но этого имени она не забудет никогда. Степан Ващук! Этот человек был мужем той женщины и отцом ребенка.

Что ей о нем известно? Ровным счетом ничего! Возможно, он уехал, ничего не подозревая, а возможно, и бросил, даже зная, что она беременна. Оправдание находят в супружеской неверности, а потом жалеют всю жизнь.

Сестра старалась отогнать навязчивые мысли, но разве это возможно? Название фирмы она помнила по многочисленным рекламным объявлением, фирма была известная. Она позвонила сначала туда.

Секретарша, ответившая ей, успела состариться с тех пор, как звонил следователь по делу Олеся Шайнохи. Прошло целых три года.

– Я могу поговорить с паном Ващуком? – спросила сестра.

– Кто его спрашивает? – равнодушно поинтересовалась секретарша.

– Мое имя ему ничего не скажет.

– Тогда, по какому делу?

Сестра замялась.

– По личному.

– Должна же я вас как-то представить!

Тут уж она окончательно растерялась.

– Извините, я передумала. Возможно, позвоню в другой раз.

Дрожащими пальцами она нажала на рычаг.

У медсестры не должны так дрожать руки. Впрочем, она ведь на пенсии.

 

 

Но все-таки она не удержалась и позвонила еще раз. Выяснив номер в справочном, как-то вечером позвонила ему домой. Со второй попытки ей ответил сам Ващук.

– Пан Степан?

– Простите?

– Пан Степан Ващук?

– Кто говорит? Мы с вами знакомы?

– Увы, только заочно. Хотя, если по правде, то и в этом я не уверена. Ваш номер мне дали в справочном бюро. Поэтому, с вашего разрешения, я хотела бы кое-что уточнить. Скажите, вашу жену звали Галиной?..

Ващук ответил лишь после минутного колебания, и то она почувствовала внезапную враждебность.

– Допустим, это правда. И что же дальше?

– И она родила ребенка, это произошло в апреле восьмидесятого года, верно? Мальчика, который не выжил, умер вскоре после родов?

– Что вам нужно?! – он приготовился бросить трубку.

– Я была медсестрой в той больнице.

Снова тягостная пауза.

– Хорошо, – согласился Ващук. – Назовите ваш адрес.

Не прошло и четверти часа, как раздался звонок в дверь. За это время она успела дважды пожалеть о своем звонке, и дважды отбросить сомнения. А может, все-таки не говорить ему ничего? Снимая цепочку с двери, она решила, что посмотрит по обстоятельствам.

– Степан Ващук, – представился он.

Плотно сбитый, но не толстый, с великолепной густой шевелюрой, и в свои пятьдесят Ващук запросто еще мог пользоваться успехом у слабого пола. Был, кстати, без шапки, при том, что к ночи возвращались весенние заморозки. Позёр, с ходу подумала она. Интересно, он женился повторно, или так и остался вдовцом?

Ващук снял пальто. Она пригласила его в гостиную.

– Чай? Кофе?

Он положил руку на стол. Кольца, во всяком случае, не было.

Сестра попыталась занять его пустым разговором.

– Почему вы запомнили Галину? – спросил он, не дождавшись, когда она первая заговорит о том, ради чего он примчался в считанные пятнадцать минут.

Ей не хотелось ускорять ход событий, но ведь она сама ему позвонила. Если продолжать и дальше тянуть время, он решит, будто она просто морочит ему голову, а позвонила лишь затем, чтобы прочитать мораль.

– Она была в моем отделении, – ответила сестра. – К нам поступали только с осложнениями после родов. Ну вы, очевидно, знали… Ваша жена должна была вам объяснить.

Она закинула удочку. Ей хотелось прежде всего выяснить, знал ли он тогда о беременности, или нет.

– Нет, нет! Я и не догадывался ни о чем. Неужели вы думаете, я оставил бы ее одну, зная, что она беременна?

Сестра облегченно вздохнула. Ващук уставился в одну точку.

– Мы всегда об этом мечтали. Увы! Бесплодные ожидания доводили эти мечты до края, они же подтачивали наш брак. Нужно было знать, насколько Галина хотела иметь ребенка, чтобы понять, почему она так поступила с собой.

Сестра свела брови к переносице.

– Вы полагаете, ребенок был причиной, заставившей ее свести счеты с жизнью?

Он удивился.

– А что же еще?

Поймав ее взгляд, он насторожился.

– Что вам известно, о чем я не догадываюсь?

– Я-то думала, вы знаете. Дело в ее отце, Марьяне Бачинском. До войны это был местный фабрикант. В тридцать девятом, конечно, все потерял, но, эмигрировав на Запад, возглавил фамильную корпорацию Хаммеров. Его мать, бабушка вашей жены – урожденная Хаммер.

– Ну, это никакая не новость, – пробурчал Ващук. – Только он-то здесь при чем?

– А при том, что корпорацией заинтересовался КГБ. Они там положили глаз на Бачинского и решили шантажировать дочерью, то есть вашей женой.

– Комитет госбезопасности?! Она сама вам рассказала?

– К нам в больницу несколько раз наведывался один человек, – продолжала сестра, игнорируя вопрос. – Проценко Дмитрий Игнатьевич. Слышали о таком?

– Честно говоря, не припоминаю.

– Когда-то служил во Львове, потом, говорили, переехал в Москву, на повышение.

– Ах да!..

– Со слов вашей жены, у него были старые счеты с Марьяном Бачинским. В тридцать девятом, перед самым наступлением советских войск тот перевел все деньги своей компании в Швейцарский банк. И сам благополучно бежал за границу. У Проценко на него зуб еще с той поры.

– Вот как!

– Он настаивал на том, чтобы она регулярно сообщала отцу о своих неприятностях. Если, конечно, можно назвать неприятностью то, что ей грозила тюрьма за сбыт фальшивых денег.

Все больше хмурясь, Ващук продолжал слушать бывшую медсестру, одну из немногих, находившихся рядом с Галиной в последние дни ее жизни.

– Почему она ни разу не написала мне? – бросил он в сердцах.

– Спросите об этом себя.

– Да, да, вы правы, конечно. И все же какая нелепость!

Сестра внимательно присмотрелась к Ващуку. Итак, Галина ничего не сообщила ему о сыне. Значит, решать придется ей.

– Проценко… – повторил Ващук. – Он, кажется, до сих пор еще жив.

Заметив, как он нехорошо сощурил глаза, она осторожно напомнила.

– Месть – не лучшее средство против угрызений совести.

– Да что вы говорите?!

Особенно его разозлило то, что она затронула совесть. Выходит, сестра тоже винит его в случившемся, не только он один. Да как она смеет?!

Чтобы не раскручивать эмоции дальше, он вскочил, решив, что пора уходить. Сестра испугалась.

– Я позвала вас не затем, чтобы бросить упрек, – сказала она примирительно, а то, чего доброго, уйдет, так и не услышав главного. – Так вышло, извините. Я очень прошу вас остаться. Я не отниму у вас много времени.

Ващук смягчился.

– Мне показалось, вам больше нечего добавить, – ответил он стоя. – Или есть что-то еще, касающееся моей жены?

Она отрицательно качнула головой.

– Речь пойдет не о вашей жене.

– Тогда мне это не интересно.

Он собрался уходить.

– Речь пойдет о вашем ребенке.

Ващук остолбенел.

– Пожалуйста, присядьте, – повторила она настойчиво.

Он подчинился – она вдруг увидела его растерянным.

– Знаете, я хотела убедиться, что вы, если и не любили свою жену, то могли бы по крайней мере полюбить своего сына. Но даже если бы это оказалось не так – только сейчас я это поняла, – я бы вам все равно сказала.

Ващук что-то почувствовал.

– Что вы мне должны сказать?!.. Да не тяните же!

Она собралась с духом, отступать было поздно.

– Ребенок жив. Сейчас он должен быть уже почти взрослый.

– Странные шутки, – нервно поежившись, бросил он с упреком.

– Нет, я не выжила из ума, как вы, должно быть, решили. Вам бы следовало уже догадаться, что Проценко интересовался не так вашей женой, как вашим сыном. Именно поэтому он оставил ее в покое, по крайней мере до тех пор, пока рассчитывал использовать ребенка.

– Замолчите!

– Той ночью скончался другой новорожденный, тоже мальчик, – продолжала она, больше не обращая на него внимания. – Ваша жена уговорила меня подменить детей. Семнадцать лет я хранила в себе эту тайну. Сейчас, когда я вслух произношу эти слова, даже не вериться, что это наконец произошло. Точно не я говорю, а кто-то другой.

Ващук попытался расстегнуть воротник рубашки. Он нервничал, второпях ему это плохо удавалось, тогда он резким движением сорвал пуговицу.

– Вам нужно на свежий воздух, – посоветовала сестра.

Послушавшись совета, он вскочил и направился к выходу.

– Фамилия умершего ребенка: Шайноха, – вдогонку успела сказать она. – Обратитесь в архив.

 

 

4.4

 

 

В поисках нужной квартиры Ващук покружил по глухому двору, переходя от парадного к парадному. Таявший снег коварно прикрывал глубокие лужи. Высокие сугробы еще прятались, скованные ледяной коркой, в его темных углах, хотя на улице под мартовским солнцем тротуар уже подсыхал.

В конце концов ему показали угнетающего вида парадное с выломанными дверьми. И правда, кажется, здесь. Он спустился вниз по ступенькам навстречу холоду и сырости. Там он действительно натолкнулся на дверь с сохранившимся квартирным номером. Была даже кнопка для звонка.

Ему открыл мужчина его возраста, только еще более крупный, чем он. Таким у них на стройке всегда рады.

Мужчина был по-свойски без рубашки, в одной фуфайке, и уже где-то испачканной, видно, давно так ходил.

– Шайноха Ярослав? – на всякий случай уточнил Ващук.

Тот настороженно кивнул. Ващук догадался, что его официальный тон не внушал доверия, но отступать было поздно. Притопнув ногами, он сбил налипший снег с подошв и перешагнул порог. За порогом его встретил теплый влажный воздух с запахом вареной картошки и несгоревшего газа.

Газ шел, вероятно, от плиты, если судить по звуку, будто зашипела вода на горящей конфорке. С уверенностью он сказать не мог: закрывало обзор белье, сушившееся на веревке, что была протянута через все помещение.

– Я из фонда социального страхования. Вы позволите?

Не очень-то вязалось его дорогое пальто с названной профессией, но Ващук сочинял на ходу. Тот молча развел руками: а куда от вас денешься?

Ващук прошел сквозь ряд белья, задев развешанные кальсоны. Да, вот газовая плита, заставленная кастрюлями и сковородками. Возле нее крутилась молодая женщина. Дочь, невестка? На одной конфорке еще горел огонь. Даже окна запотели! Окна начинались на уровне подбородка. В просветах как раз виднелся таявший снег. У одной стены стоял тапчан, у другой железная кровать. И еще угол, отгороженный занавеской.

– Сколько у вас тут человек живет? – поинтересовался Ващук.

– Ютимся! – пожаловался Шайноха-старший. – Собственную квартиру вынуждены сдавать, чтобы как-то прокормиться. Еле сводим концы с концами. Власти на нас наплевать!

Тут он почувствовал, что есть на кого выплеснуть свое возмущение, и словно с цепи сорвался. Прямо из кармана достал пенсионную книжку (всегда, что ли, держал наготове?) и сунул Ващуку под нос.

– Вот видите, я инвалид труда, а как прожить на такую ничтожную пенсию? Вы там ездите в шикарных авто, одеваетесь в дорогих магазинах, а тут человек, честно заработавший себе право на достойную жизнь, прозябает в нищете! Посмотрите на стены: видите эту сырость? Отверните циновку: под ней доски гниют! Разве можно жить в таких условиях? Нет, вы мне скажите, можно так жить или нет?.. Я вам свое здоровье отдал, а вот что взамен получил! Ни стыда у вас, ни совести!

Шайноха-старший совсем распалился. Вот откуда берутся народные трибуны, подумал Ващук. Чтобы успокоить справедливый гнев народа, он пообещал помочь с ремонтом и добиться для него прибавки к пенсии. Шайноха не поверил, но затих.

– Сколько у вас детей? – продолжал Ващук.

Ему следовало зайти с другого конца. Шайноха пустился по второму кругу. Начал ныть, что дети сидят без работы, а зарплату задерживают, внукам не хватает на молоко, одним словом, на своих детей рассчитывать нечего.

Ващуку пришлось запастись терпением.

За ширмой немилосердно заскрипела кровать: кто-то переворачивался с боку на бок. Испытав неожиданный страх, Ващук впервые пожалел, что пришел.

– Это мой старший, Левко, – пояснил Шайноха. – У него уже своя семья. Хотя иной раз, слегка выпивши, у меня ночует.

У Ващука отлегло от сердца.

И потом, сейчас самое время спросить.

– А сколько уже вашему младшему?

– Семнадцать.

– Как его зовут?

– Олесь.

– Он с вами живет?

Шайноха смущенно почесал себя в затылке.

– Олесь в колонии, – признался он. – Как говорится, в семье не без урода. Мало я его, говнюка, ремнем драл! (На всякий случай Ващук сунул руки в карманы пальто). Совсем от рук отбился. Сколько раз я Левко наставлял: ты самый старший, приглядывай за братом. Не помогло! Как раз четырнадцать стукнуло, и загремел. Вот, пятно теперь на всю семью!

Не зря Ващук спрятал кулаки.

– В какой он колонии? – поймав удивленный взгляд Шайнохи, он поспешно объяснил. – Все, что вы мне рассказали, я обязан проверить.

 

 

На контрольно-пропускном пункте Ващук представился и попросил доложить о нем начальнику колонии. Не прошло и пяти минут, как за ним явился офицер.

Начальник в форме подполковника внутренних войск принял его тотчас же. Даже подчиненного, которого перед тем распекал, отпустил раньше времени, повезло бедняге!

– Разумеется, мне звонили из управления, – с ходу признался он и заглянул в лежавшее перед ним дело. – Шайноха...

– Олесь, – подсказал Ващук. У него язык не повернулся прибавить отчество.

– Минуточку! – тот снял трубку телефона внутренней связи. – Дежурный! Второй отряд в классе, на занятиях?.. А где они сейчас?.. Пошли кого-нибудь туда. Пусть направят ко мне Шайноху.

Положив трубку, подполковник взглянул на Ващука.

– Он сейчас будет здесь.

Ващук почувствовал себя неуютно.

– Нет, нет! Я… не готов.

Подполковник еще раз, повнимательнее присмотрелся к гостю.

– Не беспокойтесь. Я ему ничего не скажу. Вы будете случайным посетителем.

В ожидании Олеся он не проронил ни слова, а Ващука заботила исключительно его собственная поза. Он вдруг обнаружил, что совершенно забыл, в какой позе предыдущие пятьдесят лет сидел на стуле.

Тишину разорвал телефонный звонок. Подполковник снял трубку.

– …В каком еще наряде?

Кажется, ему стало жарко. Он расправил плечи и в изнеможении откинулся назад, насколько позволил телефонный шнур.

– Ну полный беспредел! Кто его туда поставил? Я кому велел сортир чистить? Немедленно заменить!

Бросив трубку, он смачно выругался.

– Нет, вы на них только полюбуйтесь!.. И пусть мне кто-нибудь еще раз скажет, что это детская колония!

Ващук сидел лицом к начальнику, спиной к двери. Он слышал, как открылась дверь, слышал шаги, замершие за его спиной, но не смел повернуть головы. Подполковник нетерпеливо подозвал Олеся, едва тот возник на пороге.

Ващуку стоило лишь немного развернуться, чтобы увидеть сына. Но он неподвижно сидел, скованный паническим страхом, а глаза видели только погоны подполковника и переполненную пепельницу на его столе. Почему он не вытряхнет из нее пепел?..

– Подойди сюда, – потребовал начальник колонии. – Никогда не смей за других чистить сортиры. Ясно тебе?.. Чтоб я этого больше не слышал! Все, точка.

Олесь промолчал. Может, и ответил глазами, но промолчал. За несколько мгновений Ващук перебрал в уме десяток версий, представляя себе выражение его лица. Одни тревожили, другие вселяли надежду. И это при том, что стоило лишь повернуть голову!

Подполковник продолжал.

– Твой воспитатель хорошо о тебе отзывается. И в школе у тебя неплохие результаты… Даже очень неплохие! – обрадованно уточнил он, перевернув страницу в его деле. – Мы включили тебя в список на досрочное освобождение. Когда на суде спросят, чем собираешься заниматься на свободе, что ты им ответишь?

– Не знаю, – честно признался Олесь.

– Будешь учиться дальше? – подсказал подполковник.

– Сначала я должен буду найти работу. Говорят, это непросто для тех, кто… вышел отсюда.

Его голос отличал приятный тембр с легким бархатным оттенком. Произношение чуждое Ващуку, но тоже вдруг показавшееся интересным. С этой минуты он не посчитал бы и для себя зазорным смещать ударение на местный манер, произнося, например, О́лесь вместо Оле́сь.

– Тебе нужно учиться, – настаивал подполковник.

– Я должен так отвечать на суде?

– А ты сам разве так не считаешь?

– А деньги? У кого-то, может, и есть состоятельные родители…

Подполковник засопел.

Кстати, словарный запас у него далеко не уличный. Чудеса, откуда это? Ващук был приятно удивлен.

– Помни, что я тебе сказал насчет сортиров, – назидательно повторил начальник. – В жизни тебя еще не раз попытаются заставить. Не будь рохлей! Ладно, ступай.

Снова шаги, хлопнула дверь. Ващук наконец-то оглянулся: сзади никого не было.

– Все в порядке, – успокоил его подполковник, – к концу этого месяца мы его выпустим. Документы на досрочное освобождение будут представлены уже к ближайшей сессии. Но вы не волнуйтесь! Мы ему дадим такие характеристики, что у суда выбора не будет! – сказал он уверенным тоном и многозначительно добавил. – Стараемся!

Ващук не ответил. Тот продолжал.

– Ну а пока что поселим его отдельно, освободим от нарядов и работы в мастерских. Плюс к этому предоставим свободный выход за территорию. Он и не почувствует, что находится в исправительном учреждении. Уверяю вас, если бы всем создавались такие условия, преступники просились бы к нам сами!

– Я хочу его увидеть, – вдруг сказал Ващук.

Подполковник вытащил платок, вытер им вспотевший лоб.

– А вы не передумаете?

– Нет.

Он забарабанил пальцами по столу, затем поднялся, открыл шкаф, достал форменную шапку.

– Хорошо, идемте. Я покажу вам мастерские.

В мастерские вела неудобная дверь, прорезанная в воротах. Вам приходится переступать через высокую планку, ворота при этом сотрясаются, дверь, естественно, тоже, но отнюдь не в такт воротам, и каждую секунду норовит вас щелкнуть по носу.

Подполковник собственноручно придержал ее для Ващука. Тот вошел и сразу втянул носом одуряющий запах свежеструганных досок. Столярный цех! Под стеной в один ряд выстроились деревообрабатывающие станки. Пол ковром усеял слой тырсы. В глубине противно визжала пилорама.

Подполковник потащил Ващука за собой, хвастаясь уникальным оборудованием. Через каждые два шага он останавливался.

– Такого рейсмуса во всем городе не сыскать. А следующий станок, так вообще ручной работы. Половина деталей выточена. Что и говорить, столярка – наша гордость!

Подростки, одетые в серую форму, трудились у станков. Двое в защитных очках распускали доски на той самой визжащей пилораме.

– Постойте здесь! – крикнул подполковник Ващуку в самое ухо.

Сам шагнул в сторону пилорамы.

– Шайноха! – окликнул он.

Парень не расслышал. Другой, стоявший ближе, ткнул товарища в бок.

– Да выключи ты эту штуку! – сердито велел подполковник.

Тот потянулся к выключателю. После этого им показалось, будто в мастерской воцарилась гробовая тишина. Олесь повернулся и завел очки на лоб. У Ващука сжалось сердце.

Парень скорее напоминал актера, которого переодели под заключенного. Ничего общего с питекантропом Шайнохой-старшим, которого Ващук навестил в его Лензоге. Тому без разницы, застегнуты у него брюки, или нет. Сделай ему квартирный ремонт, назначь пенсию за счет фирмы, и он будет счастлив. У Олеся глаза были умные, взгляд живой, любопытный, а лицо… И как эта уродина Шайноха мог поверить, будто Олесь – его сын? Аист, рожденный от жабы!

– Слушай меня, Шайноха! – сказал подполковник. – Сходи к начальнику хозяйственной части. Скажешь, я прислал. У него будет для тебя поручение в городе.

– Я поеду в город? – не поверил Олесь.

– Конечно, поедешь! Он выпишет тебе пропуск. Он же тебя и проинструктирует.

Олесь растерянно отряхнулся от тырсы.

– Рукавицы оставь! – напомнил подполковник и прибавил, но уже вполголоса. – Больше они тебе не понадобятся.

Ващук отступил к краю прохода. А волосы у него какие?.. Цвет волос ему разглядеть не удалось. Слишком короткие, и тот успел нахлобучить шапку. Не замечая его, Олесь прошел мимо. К этому моменту Ващук отвел глаза.

 

 

Капризная судьба наконец-то решила Олесю улыбнуться. Выйдя из колонии, он с удивлением обнаружил, что его семья живет в нормальной городской квартире, а на свою пенсию отец теперь гулял все тридцать дней, круглый месяц, не просыхая. Вскоре после освобождения Олесь получил странное письмо с приглашением явиться для беседы в компанию «Дары недр». Название было знакомым. Какое-то время он там работал перед самым арестом, и если бы они это подтвердили, то наверняка избежал бы колонии. Так они, вероятно, хотели загладить свою вину, злорадно подумал Олесь, прежде чем кинуть письмо в печку.

Но время шло, а работы он для себя так и не находил. Он был согласен на любые условия, но едва доходила очередь до аттестата, выданного колонией, разговор на том и заканчивался. Дома стали на него коситься. В один прекрасный день пьяный отец снова поднял на него руку: «Ах ты щенок! Пока ешь мой хлеб, я́ тебя учить буду!»

Тогда Олесь проглотил давнюю обиду и отправился по указанному адресу. Ему позарез нужна была работа.

Хотя само письмо сгорело в огне, подпись он запомнил. Его принял юрист компании, чья фамилия стояла тогда внизу.

– А! Значит, все-таки решились! – воскликнул Мельник.

Поджарый, в морщинах – возможно, от сигаретного дыма, которым от него всегда разило, стоило ему открыть рот.

– Какая у вас для меня работа? – спросил Олесь хмуро. Знал, что возьмется за любую. Лишь бы только не было поздно! За это время они спокойно могли взять кого-то другого.

– Наша компания участвует в программе помощи подросткам из неблагополучных семей, – начал объяснять Мельник, проигнорировав вопрос. – Мы тесно сотрудничаем в этом плане с органами правопорядка и помогаем молодым людям стать на правильный путь.

«Болтай, болтай! – зло подумал Олесь. – Так я тебе и поверил!»

– У вас подходящие данные. Именно поэтому мы остановились на вашей кандидатуре. Компании нужны такие люди.

«И ни слова о прошлом!»

Мельник поймал его сощуренный взгляд, распознал насмешку, затаившуюся в уголках рта, и замолчал. Потом вдруг тряхнул головой, будто прогонял сон, и, сдвинув пепельницу, пересел из своего кресла на край стола, поближе к собеседнику.

– Все понятно! Кажется, ты у нас работал раньше.

– Вам только так кажется?

Тот сокрушенно развел руками.

– Извини, пожалуйста. Наверное, мне следовало с этого начать. Но я обычно имею дело с людьми постарше и поопытнее тебя, а они менее прихотливы в вопросах морали. Им не приходится ничего объяснять. Они все понимают и принимают жизнь такой, какая они есть… Впрочем, как я только что сказал, это мое упущение. Должен признать, компания действительно поступила с тобой не очень… скажем так, не очень порядочно три года назад, – он повторил свой жест. – Поверь, мы были вынуждены! От нас мало что зависело. И нам самим это ужасно неприятно. Но ведь ты уже взрослый парень. Попробуй нас понять и не держать камень за пазухой, – с виноватой улыбкой он протянул руку. – Ну как, мир?

Олесь весьма неохотно ее пожал. Мельник, конечно, видел, с каким чувством тот пошел ему навстречу, но профессиональный шарм и на этот раз помог ему изобразить благодушную улыбку.

– Тем более, что мы готовы искупить свою вину, – многозначительно прибавил он.

«Наконец-то!» – подумал Олесь.

– Какую вы мне нашли работу? – повторил он вопрос.

– Не торопитесь! – тот опять сел за стол, вернул на место пепельницу и снова перешел на официальное «вы». – Речь пока что не идет о работе. Компания нуждается в высококвалифицированных специалистах. А вы, прошу прощения, таковым не являетесь. Для этого вам еще необходимо учиться. Вы со мной согласны?

«Ну вот! – Олесь скис. – Опоздал!»

– Поэтому… – Мельник, как назло, еще и тянул, нет, чтобы сразу сказать, что им надо, и оставить его в покое, – поэтому компания считает целесообразным взять на себя расходы по вашему обучению. Коль скоро аттестат вы уже получили в колонии, теперь очередь за высшим образованием. Таково условие компании. Учебное заведение и специальность можете выбрать сами. Выбор неограничен, – добавил он с улыбкой. – Но я бы порекомендовал Оксфорд. Или Кембридж. Британская система образования имеет достойные традиции… Ну, или Сорбонну, если вам больше нравится теплый климат… Впрочем, все зависит от того, какие науки вы предпочитаете…

 

 

4.5

 

 

Весной 1999 года снега сходили намного быстрее, чем в девяносто седьмом. Солнце растопило сугробы по краям узких тротуаров, к радости прохожих. Пользуясь отличной погодой, хозяин бара, и тот рискнул вынести столики на улицу. За одним из них сидел Ващук, потягивая пиво, время от времени поглядывая на часы и греясь на солнышке. Ну хоть бы одна тревожная мысль в этот момент закралась ему в голову! Напротив, весна, птицы, оживление вокруг, в бизнесе, как и в жизни, вселяли обманчивые надежды.

Со стороны паркинга на встречу с ним спешил Василь Терех. В очках, как его отец, и такой же деятельный. Фамилия сделала свое дело. Благодаря ей пробился в депутаты, правда, пока лишь местного совета.

– Извини! – выпалил он с ходу, плюхнувшись тут же на раскладной стульчик, дожидавшийся его рядом с Ващуком. – Сумасшедшие пробки! Все автомобилисты разом проснулись от зимней спячки и решили выехать на улицы.

Ващук подозвал кельнера.

– Пиво? – посмотрел он на Тереха.

– Я за рулем!

– Я тоже.

– Так ведь ты штраф платишь раньше, чем постовой назовет сумму.

– Пришлешь мне его почтой, – Ващук заказал еще одно пиво для Тереха.

– Дела идут в гору? – с плохо скрытой завистью поинтересовался Терех. – Говорят, ты выиграл тендер на поставку газа.

– Кто тебе сказал?

– Город полон слухов.

– Ох уж эти слухи!..

– Так это правда? – настаивал Терех.

– Правда, правда.

– Сколько?

– Пятнадцать.

– Не слабо! Рад за тебя. Но только со следующего месяца Россия собирается увеличить таможенную пошлину, Туркменистан тоже. Об этом тебе известно? Цена резко подскочит.

– Я это учел. Город согласен.

Терех пожал плечами.

– Ну что ж, неплохо... с одной стороны! А с другой… Вот если бы взять по нынешней цене! Прикинь, какие это деньги. Нужно только оплатить полную стоимость до конца месяца. Пятнадцать миллионов кубов! Есть люди, готовые продать.

– Несмотря на квоты?

– Несмотря на квоты.

Ващук отрицательно мотнул головой.

– Ни один из банков не даст кредит на такой большой срок.

– Скажи лучше, ты боишься рисковать.

– Может, и так, – признался Ващук.

– А нам кредит и не нужен.

– Нам?

– Допустим, я помогу решить все твои проблемы. С другом поделишься?

– Ну…

– Во-первых, у меня есть необходимая сумма. Никакого кредита! Во-вторых, я свожу тебя с продавцом. А что у тебя? Только тендер?

– Но это же несерьезно. Ты не сказал, откуда деньги.

– Разве? Хорошо! Деньги мои.

– А твои дорожные штрафы оплачиваю я!

– Ладно! Штрафы беру на себя.

– Василь!.. – Ващук еще раз покрутил головой. – Нет! Меня это не интересует.

– Не веришь? Не веришь, в то, что я сказал про деньги?

– Ну если честно…

– Если честно, деньги мне оставил отец. Еще до войны, за Польши он сумел нажить себе кое-какой капитал. Воспользоваться им, правда, не успел: помешали советы. Хорошо хоть, успел вывезти. Красная Армия уже стояла под городом… Теперь понятно, откуда?

Ващук засопел.

– Да! Вот так история! Никогда бы не подумал!

– А ты хотел, чтобы кто-то мог подумать?.. КГБ, например?

Ващук смущенно поскреб себя в затылке.

– Что тебя может окончательно убедить? – продолжал Терех. – Деньги на твоем счету?.. Хорошо! Давай поступим так: ты договариваешься с поставщиком, а я в это время занимаюсь переводом денег. Для этого ты назначаешь меня исполнительным директором своей компании и передаешь мне право подписи.

– Хочешь контролировать процесс? – догадался тот.

– А кто бы не хотел? Сумма-то немаленькая.

Ващук собрался было снова открыть рот, но Терех его опередил.

– Не надо: у тебя контрольный пакет, я все знаю.

Ващук с улыбкой поднял руки вверх, показав, что сдается.

– И поторопись! – прибавил Терех. – Если хочешь успеть, уже завтра ты должен вылететь в Москву.

– Надеюсь, это солидные люди?

– Друг мой! Ты забыл одну вещь. Я рискую не твоими – своими деньгами.

– Ладно. Посмотрим, что из этого выйдет. Когда будут деньги?

– Когда оформим все у нотариуса.

– Тогда завтра с утра!

– Ни в коем случае: только сегодня!

Ващук, намеревавшийся проститься, опять сел.

– Ведь я лечу завтра?

– Ты – да. А вот мне нужно сегодня же вылететь в Цюрих.

Он удивился.

– В Цюрих?

– Ну да, в Цюрих. Деньги-то в Швейцарском банке. А ты думал, где?

Ващук задумался. В памяти неожиданно всплыли слова акушерки.

– Слышал я, в тридцать девятом Марьян Бачинский увел все активы своей компании из-под носа НКВД, за что НКВД не раз пыталось с ним расквитаться. Те деньги были тоже переведены в Швейцарский банк… В одно и то же время, в один и тот же банк. Совпадение, не правда ли?

Терех поправил очки и сквозь стекла пристально посмотрел ему в глаза.

– Послушай, Степан! Сколько лет мы знаем друг друга? Как ты можешь такое допускать?! Кому-нибудь другому я бы уже давно врезал!

Ващук стушевался.

– Да Господь с тобой! Разве я что сказал? Так, фантазии!.. Ну если хочешь, я перед тобой извинюсь.

– Ладно, проехали. Но больше не желаю об этом слышать!

 

 

Ващук находился в номере московской гостиницы, когда зазвонил сотовый.

– Господин Ващук?.. За вами выслана машина.

– Спасибо, – ответил он. – Я уже почти готов.

– Поторопитесь, пожалуйста.

Ващук дал отбой и набрал телефонный номер своего офиса во Львове. Затребовал главного бухгалтера.

– Мирослава! Деньги поступили?.. Прекрасно! С какого счета?.. Минуточку!

Он записал номер на гостиничном прейскуранте и вырвал листок.

Подхватив кейс, спустился вниз. Возле стойки портье опустил кейс на пол. На него вежливо взглянула приятная женщина.

– Простите! Мне нужен адрес вот этого человека, – он бесцеремонно придвинул к себе красочный проспект гостиницы и раньше чем она успела ему помешать, крупными буквами написал поверх фамилию и инициалы.

– Хорошо, – ответила она, быстро смирившись с надругательством над великолепным проспектом, – мы постараемся узнать.

В этот момент с улицы уверенной походкой вошел молодой человек, для своего возраста выглядевший чересчур солидно в длинном пальто, и кинул взглядом по сторонам. Ващук догадался, что это за ним.

– Господин Ващук?

Посмотрев в его водянистые глаза, Ващук сунул кейс прямо ему в руки:

– Держи!.. – и тут же скомандовал, не дав опомниться. – Пошли!

Тоже мне, дон Корлеоне! Опередив его на шаг, Ващук больше не мог видеть его глаз, но в этом и не было необходимости. Он все чувствовал спиной.

 

 

– Папа! Это к тебе, – сказала женщина, приотворив дверь в следующую комнату.

Проценко был уже давно на пенсии, его годами никто не беспокоил, и чтобы с ним встретиться, не нужно было испрашивать позволения.

– Как! Ты опять не подстелил салфетку? Чашка-то горячая! Я же тебя просила! – с недовольным видом она вытерла стол, но это не помогло: след сохранился, кажется, надолго.

Поворчав, она оставила их вдвоем. Проценко, высохший старик в домашнем халате, напрягая зрение, тщетно старался узнать гостя. Ващук подошел поближе. Старик попытался встать с кресла, но руки задрожали, и он передумал.

Ващук представился.

– Помню, как же! – подхватил Проценко. – Вы муж Галины Ващук?

– Верно.

– Вот уж кого не ожидал увидеть! – признался он. – Тем более здесь, в Москве.

– Да и я, честно говоря, не рассчитывал.

– Да, конечно, – вздохнул тот. Хоть и старик, а ничего не забыл. – Ну так присаживайтесь.

Остаток дней Проценко доживал очень скромно. На голой стене висел портрет Сталина. Перехватив взгляд Ващука, он пояснил:

– Когда их начали снимать, я забрал домой. Свой идеал следует выбирать только один раз.

Пока Ващук осматривался, он полюбопытствовал:

– И что вас привело? Пришли позлорадствовать над немощным стариком?

– Напрасно вы так думаете.

– А что же еще вами движет, если не жажда мести?

– Месть? – Ващук презрительно усмехнулся. – Нет! Если бы я решил мстить, вы бы возомнили, что таким образом можно искупить вину. На самом деле вы ее никогда не искупите.

– Тогда что?

Ващук откинулся на спинку стула.

– Деньги, в тридцать девятом исчезнувшие со счета компании Бачинского. Накануне вступления Красной Армии. Вы должны помнить.

Старик неожиданно рассмеялся. Почти беззвучно, но его худые плечи затряслись от смеха. Успокоился, только когда дошло до слез. Он подобрал их носовым платком.

– Что, все-таки появились на свет? Я знал, что появятся, рано или поздно, – он небрежно махнул рукой. – Но это дело прошлое. О нем давно забыли.

– Только не вы!

– Я уже на пенсии. Зачем оно мне?

– Чтобы знать.

– О чем? Кто перевел эти деньги? Я и так знаю.

– Знаете? – удивился Ващук.

– Безусловно! Поэтому я в вас не нуждаюсь. Это вы зачем-то нуждаетесь во мне. Так что вам нужно от несчастного старика?

– Номер банковского счета.

Тот театрально взмахнул руками.

– О! Это вам будет дорого стоить!

– Назовите цену.

– А вы готовы заплатить любую? (Ващук закатил глаза). Гм… А если я вас попрошу забыть наши разногласия?.. – Проценко блеснул зубным протезом и махнул рукой. – Успокойтесь, этого я от вас уж точно не потребую. Я нисколько не виноват в смерти вашей жены.

– Слушайте, хватит вилять! Давайте, пожалуй, ближе к делу!

– Терпение! Учтите: это вы ко мне пришли, а не я к вам. Да и что вы можете вообще предложить? Мне уже ничего не надо. Я и так скоро умру.

– Тогда о чем торг?

Проценко помялся.

– Ну, возможно, есть только одна вещь, которой хочется всегда, а особенно если ты одной ногой в могиле… Не догадываетесь? Справедливости! То, ради чего я положил годы своей жизни. Уверенности, что прожита она не зря.

– Я вас не обижу, если попрошу выражаться немного определеннее?

– Определеннее? Пожалуйста! Вот мое условие: если деньги окажутся в ваших руках, пообещайте вернуть их тому, у кого они были украдены…

– А вы полагаете, у нас с вами одинаковый взгляд на право собственности?

– Я всегда повторял: советскую власть нельзя водить за нос.

– Ага! Значит, я должен буду передать их государству?

– Государству? Ну какая же это советская власть? Сегодня к власти пришел мировой капитал, с которым мы боролись, отстаивая подлинные интересы трудящихся.

– Тогда не понимаю, – признался Ващук.

– Нет! Вы должны отдать их компартии. Только там еще и жива идея народовластия.

– Ну вот теперь понятно: отдать деньги коммунистам! – он хмыкнул.

Проценко обиженно пожал плечами.

– Дело ваше! Это мое твердое условие.

Ващук поколебался.

– А, черт с вами! Эти деньги еще никого не сделали счастливым. Так может, и ваши коммунисты с ними скорее в лужу сядут.

– Значит, согласны? – приободрился тот.

– Давайте сюда ваш номер!

– Вы думаете, я все держу в голове? – Проценко снова попытался встать, на этот раз Ващук пришел ему на помощь.

Старик, шаркая ногами, добрался до секретера, порылся среди бумаг.

– Вот, возьмите.

У себя на коленях Ващук разгладил лист бумаги, полученный от Проценко, и положил рядом свой.

– Ну что? – спросил тот.

Ващук молча протянул оба листка. Проценко сравнил.

– Так я целиком полагаюсь на ваше слово.

– Как вы догадались?

– Насчет денег? Очень просто. Подпись Бачинского была подделана. Довольно грубая фальшивка. Но расчет верный, в те дни банкам было не до подписей.

– Тогда почему же вы…

– Почему я не предпринял никаких мер? Видите ли, не в моих правилах спешить открывать карты. Всему свое время. Вот мы и дождались, не правда ли?

– Мне пора, – сказал Ващук, вставая.

С высоты он увидел обрамленную сединой лысину претендующего на славу ничтожного старика и не удержался от искушения свергнуть его с пьедестала.

– А знаете, наш сын чувствует себя прекрасно.

Чтобы увидеть его глаза, Проценко пришлось запрокинуть голову.

– Он сейчас учится и не хочет ничего знать, что за планы вы там строили относительно его судьбы, – безжалостно продолжал Ващук.

– Как… – прохрипел тот. – А впрочем, не нужно. Я сам отвечу. Она его подменила!

– А все-таки это правда, что не все новорожденные выживают. Прощайте! Вы не оставите после себя мемуаров: вам не о чем будет написать.

 

 

4.6

 

 

Сразу по выходе из самолета Ващук набрал телефон Тереха.

– Василь? Ты где сейчас?

– В «Фестивальном». Куда ты исчез?

– Уже еду к тебе.

У входа в ресторан таксист притормозил. Ващук достал крупную купюру и попросил его подождать:

– Не уезжайте. Я скоро вернусь.

Он обвел глазами переполненный зал. Время обеда, деловых встреч. К нему подошел метрдотель.

– Чем могу служить?

Но Ващук уже заметил Тереха, а Терех его.

– У меня встреча с другом.

Терех обедал с какими-то солидными людьми, одного из них Ващук даже узнал: это был лидер местного отделения одной из самых влиятельных партий.

Увидев Ващука, он вскочил и заторопился ему навстречу.

– Где ты пропадал? И почему не отвечаешь на звонки?

Ващук показал мобильный: тот был выключен.

– Какого черта? – возмутился Терех. – И вообще, что с тобой?.. Надеюсь, все прошло нормально?

– Я привез тебе договор.

– Ты чуть не опоздал. Мы могли все потерять!

– За это время я успел кое-что выяснить. Сказать тебе, что это за деньги?

– Извини, давай все детали оставим на после. Главное, договор у нас в руках, и еще полдня в запасе, чтобы провести платеж.

– Нет, Василь, это ты извини. Боюсь, то, что я хочу сказать, не покажется тебе приятным...

– Степан!.. – попробовал было остановить его Терех, сразу не сообразивший, к чему тот клонит, но Ващук проигнорировал и эту попытку.

– Во-первых, я знаю доподлинно, что Марьян Бачинский не переводил деньги своей компании в Швейцарский национальный банк. Его подпись была подделана...

– Опять?! – Терех угрожающе свел брови.

– А во-вторых, я знаю, точно так же доподлинно, кто это сделал. Прости, но это был твой отец.

– Что ты несешь?!

– Я понимаю, что задел твои чувства. Но это правда, от которой никуда не деться.

Глаза Тереха враждебно блеснули. Даже сквозь очки было видно. Он как бы понял, что Ващук располагает фактами, оспаривать которые бессмысленно, но оспаривать-то он как раз и не собирался.

– Ну так и что? – высокомерно бросил он. – Тебе-то какое дело?

– Мне не нужны деньги, добытые обманом.

– Чего?.. – с угрозой на этот раз протянул Терех. – Я получил деньги от своего отца, ясно тебе? А как они попали к нему, тебя это не касается!

Ващук сощурил глаза.

– А почему, собственно, ты на меня взъелся? Разве я обронил хоть слово неправды? Так попробуй, возрази!.. Ну, что же ты?

Терех зашипел, глядя на Ващука снизу вверх.

– Слушай, ты! Тебе что, морду набить?

– Нет, ты даже не пытаешься! Ты лезешь с кулаками! Вон, у тебя уже и пальцы в кулаки сжались!

Ващук его провоцировал. Терех грубо схватил бывшего друга за лацканы пиджака и толкнул на тележку несмотря на то, что тот был в полтора раза крупнее его. За спиной у Ващука загремела посуда. На них стали оглядываться. Заметив приближающегося официанта, Терех решил ограничиться угрозами.

– Ну ты, пидор! – процедил он сквозь зубы. – Давай, вали отсюдова!

Подоспел и метрдотель.

– Прошу вас, покиньте зал, – потребовал он у Ващука.

Деваться было некуда. Ващук шагнул к выходу в сопровождении метрдотеля и официанта.

– И чтоб я тебя никогда больше не видел! – кинул вдогонку Терех. – Козел!

 

 

Вернувшись в офис, он Ващука действительно не застал. Говорят, что видели его один только раз, очевидно, после встречи в «Фестивальном»: забежал на минуту и тут же уехал. С тех пор не появлялся и не звонил. Его мобильный оставался вне досягаемости.

«Так-то лучше! – ядовито подумал Терех. – И чтоб с сегодняшнего дня ноги твоей здесь не было!»

Покуда есть он, Терех, исполнительный директор. А это – пока он не уйдет с чемоданом, набитым деньгами.

Задержавшись на этой более приятной мысли, он вызвал к себе главного бухгалтера. Женщина, что называется, в теле. Терех полных не любил, это все Ващук. Вон какие ручища! Глаза б не смотрели! Внезапная ненависть к Ващуку позволяла ему замечать недостатки его сотрудников.

– Вот договор, – протянул он документ, привезенный Ващуком. – И поспешите! Деньги должны уйти сегодня к концу дня.

Толстушка Мирослава пробежала глазами текст не отходя от стола. Внезапно ее брови изогнулись дугой.

– Какую часть суммы вы хотите перечислить?

– Что значит, какую часть? – раздраженно бросил Терех. – Вы что, не понимаете? Речь идет о всей сумме. Вы должны перевести ее сегодня же, – видя, что она застыла на месте, он нетерпеливо взмахнул рукой. – Ну так идите, подготовьте платежку. Я подпишу.

Но она и не думала уходить.

– Это невозможно.

Она замолчала, стараясь справиться с нахлынувшим воодушевлением.

Терех посмотрел на нее, как волк на овцу.

– Отчего же? – спросил он вкрадчиво.

– Простите, но без подписи Ващука платежка будет недействительной.

Тут его терпение лопнуло.

– Что за вздор! Или вам неизвестно, что Ващук наделил меня правом первой подписи?

Мирослава даже глаза прищурила от сладкой истомы.

– Почему же, известно! Но только устав компании относит крупные операции к исключительной компетенции совета директоров. То есть практически один Ващук может перевести сумму, указанную в вашем договоре.

Терех почувствовал себя крайне неуютно в кожаном кресле Ващука. Он наклонился к переговорному устройству.

– Где Ващук? – резко спросил он у секретарши.

В приемной, кажется, было весело. Ему ответил беззаботный голос.

– Понятия не имею!

– Так найдите его! Немедленно! – закричал он, брызгая слюной.

– Боюсь, в ближайшее время вы его уже не найдете, – спокойно вмешалась Мирослава.

Терех поднял на нее затравленный взгляд.

– А на какую же сумму я имею право?

– Самое большее – десять тысяч гривен в течение месяца. Кроме налогов, разумеется.

Он застонал.

– Вы смеетесь! Мне понадобится двадцать лет, чтобы забрать собственные деньги!

– Это не я смеюсь. Это Ващук над вами посмеялся.

– Что?! – он вдруг ожил благодаря гневу. – Вы знаете, где он?

Она пожала плечами.

– Конечно, нет!

– Вы спелись вдвоем! – закричал Терех. – Если он не объявится, вы будете уволены! На что, на что, а на это у меня есть право.

– Боюсь, что уже нет, – язвительно заметила она, – поскольку мое заявление об увольнении по собственному желанию вот уже второй час лежит на вашем столе.

Она постучала пальцем по столу, развернулась на каблуках и ушла.

Терех в буквальном смысле схватился руками за голову.

«Кретин! Он хоть понимает, что делает? Он же подписал договор!»

 

 

Услышав звонок с мобильного, Ващук сначала взглянул на номер. Звонили из Москвы. Он ответил. Разговор был коротким.

– Степан Михайлович? – переспросили на другом конце.

– Я знаю, кто звонит.

– Очень хорошо. В связи с этим хочу напомнить, что вы подписали договор.

Ващук этого ждал.

– Я оплачу неустойку.

– Прекрасно! – повторил голос. – Ваш номер в гостинице попрежнему свободен.

Дав «отбой», Ващук набрал аэропорт.

– Будьте добры… Когда ближайший рейс на Москву?..

 

 

Самолет приземлился около девяти вечера. Ващук ехал через город, сверкавший ночными огнями. Недавно прошел дождь, мокрые тротуары отражали разноцветное сияние витрин.

В гостинице он попросил тот же номер, зная, что ему не откажут. В номере было убрано, но действительно после него как будто никто не жил.

Он ослабил галстук, потом решил, что пора позвонить.

– Это Ващук, – представился он. – Я уже в Москве.

– Да, да, мы знаем, – ответили ему. – Ждите. За вами скоро приедут.

Спустя некоторое время раздался телефонный звонок.

– Спускайтесь. Машина ждет внизу.

В холле его никто не встретил. Он вышел из гостиницы. Улица была пуста. Только напротив входа, примкнув к бордюру, стоял автомобиль.

Открылась задняя дверка. Ващук нырнул в темноту салона.

– А где же ваш кейс? – услышал он знакомый голос.

В ту же секунду автомобиль тронулся с места. Ващук сзади был один. Впереди, рядом с водителем, сидел, очевидно, молодой дон Корлеоне, которого он в прошлый раз заставил нести свой кейс от дверей гостиницы. Пока глаза привыкали к темноте, он видел перед собой лишь черный силуэт.

И ни слова больше, как будто кроме кейса не о чем было вспоминать.

Автомобиль вырулил на автостраду и набрал скорость. Огни фонарей превратились в одну слепящую нить.

Вдруг парень обернулся, подмигнув водянистыми глазами.

– Вам удобно?

Ответить Ващук не успел. На уровне глаз он увидел нацеленное в него дуло пистолета с глушителем.

 

 

Мертвое тело Ващука было найдено на следующее утро в глубоком овраге у автострады, соединяющей центр города с одним из микрорайонов.

Следователь, прибывший на место происшествия, обратился к инспектору:

– Вы звонили в посольство?

– А то как же!

– И они уже предупредили родственников?

– Они сказали, что у него нет родственников.

 

 

Терех с бессильной яростью изучал цифры поступлений. Какое ему дело до этих доходов, если он все равно не сможет потратить больше пресловутых десяти тысяч в месяц! Лучше бы треть положили ему в карман. Какое там! Он был согласен и на крохи!

Вошла с докладом новая секретарша. У него отлегло от сердца. Приятно посмотреть! Совсем другое дело. Он сменил весь управленческий персонал Ващука. Они все были приближенные к нему. Тереха раздражали эти лица. Они ничем не были ему обязаны. И, возможно, втайне его ненавидели, так ему всегда по крайней мере казалось.

Ну вот! Он засмотрелся: что за фигурка! Его Оксана была тоже ничего, но в свое время. Эти женщины быстро теряют привлекательность.

Ничего не подозревающая секретарша бегло листала страницами блокнота.

Ноги хоть куда. Жаль! Ему уже давно полтинник, пора остепениться. Теперь он только заглядывается на стройные ножки. Но дальше этого – ни шагу! Хватит!

Он заставил себя сосредоточенно наморщить лоб, если не думать о делах, то хотя бы сделать вид. Но в этот момент развязно рванули дверь: явилась (кто бы мог подумать!) его жена собственной персоной. Терех просиял. И надо же ей появится так своевременно, как раз тогда, когда он с избытком переполнен нравственностью! Секретарша поспешно уступила ей кабинет.

– С чего это ты вдруг такой счастливый? – удивилась Оксана, забыв даже, зачем пришла.

Терех раскрыл для нее объятия. Она недоверчиво позволила себя приласкать. На ее счастье, Оксана была костлявой от природы, в таком возрасте это уже подарок судьбы. Нет, все-таки они оставались идеальной парой, что ни говори.

– Ну ладно, хватит подлизываться! – отстранилась она с польщенным видом. – Лишь бы за секретаршами не вздумал волочиться, а то понабирал, смотрю, молодых, одна другой красивее, – она пригрозила пальцем. – Вижу, дала я маху. Надо было мне это дело взять под свой личный контроль.

– Ну что ты, дорогая, как тебе не стыдно! С твоим-то умом!..

– Говорю, не подлизывайся! Любишь ты женский пол, что правда, то правда. Уж я тебя хорошо знаю.

И впрямь, знала, что говорила. Они и сами охотно к нему липли. У него не было ни живота, ни лысины. Постоянным бегом он поддерживал себя в отличной форме. Нет худа без добра. Если б не эта безудержная тяга к противоположному полу всех мастей, разве он пошел бы на подобные жертвы?

Она одернула кофточку, смятую в его объятиях, и обошла стол.

Какая у него жена все-таки умница, не мог не подумать он. Терех ни разу не пожалел, что выбрал именно ее, хотя изменял ей на каждом шагу.

– Ну хочешь, я ее уволю?

Она осуждающе посмотрела ему в глаза.

– Не дури!

Он сделал еще одну попытку: привлек ее к себе и шутя хлопнул пониже спины.

– Перестань! – еще строже сказала она. – Нам не по двадцать, чтобы играть в эти игры.

В мыслях он с сожалением вынужден был согласиться. Она и не подозревала, насколько была права.

Оксана осмотрелась.

– Да, эта сволочь умела развернуться.

– Дорогая! – Терех с упреком покачал головой.

Она фыркнула.

– А мне наплевать! Подобные вещи невозможно простить даже после смерти! Чтобы так низко поступить со своим лучшим другом? Бессовестная скотина!

– Оксана! – еще раз покачал головой Терех. – Будет уже тебе! Он все равно не услышит.

– А жаль.

– Ну ты и змея! – заметил он с усмешкой.

– Ты тоже… белый, пушистый.

– Если ты опять насчет… – он показал на дверь, за которой исчезла секретарша.

– Поверю, поверю! Но только при условии, если выделишь обещанные три тысячи на ожерелье.

– Черт! – он застонал, вспомнив о своем обещании или вернее, прощаясь с надеждой, что она о нем забыла. – Три тысячи! А нельзя было выбрать что-нибудь подешевле? Ты меня решила вконец ограбить!

– Что делать, если оно мне как воздух необходимо! Да без него и показаться-то нигде нельзя! Без него я выгляжу совсем как ощипанная курица! – прибавила она в сердцах.

– Да на, Господи, вот тебе! – смирившись, он тут же вынул из сейфа пачку денег. – Не забудь только принести чек!

– Обязательно! – в тон ему бросила она.

Терех тяжело вздохнул, вынутые деньги напомнили ему о его обязанностях. Кому, что.

– Ну а мне пора браться за дело. Извини, дорогая. Буду выжимать из этой фирмы все, что можно. Пока не объявились наследники.

– Да уж постарайся! – поддержала Оксана, чмокнув в благодарность за ожерелье после того, как спрятала деньги. – Здесь, считай, все наше! Твой Ващук слишком много задолжал нам с тобой.

– Ну конечно!

Выпроводив жену, Терех на обратном пути кинул секретарше:

– Позвоните на базу строительных материалов. Мне нужен чек на три тысячи гривен. Только чек.

В приемной его дожидалась главный бухгалтер. Эта была моложе Мирославы лет на десять, по крайней мере, а все остальное!.. Пропуская ее вперед, он даже облизнулся. Кокетливая прическа. Шикарный костюм, плотно облегающий стройную фигуру. Особенно интересен вид сзади. Блеск! Никакого сравнения!

– М-м… Простите, как вас зовут?

– Катерина, – смутившись, напомнила та.

Неопытная еще. Ничего! Зато с такой работать куда приятнее. Он привычным взглядом скользнул пониже юбки. Да что там сравнивать!

– Подготовили анализ затрат?

– Сразу же, как только вы мне велели.

И полная готовность сотрудничать! Вот это он ценил в подчиненных превыше всего. Это в первую очередь, под каким бы углом ни смотреть. Он вспомнил наглые наскоки Мирославы и отогнал прочь кошмарное видение.

– Присаживайтесь! – предложил он, улыбнувшись. – Ну, что там у нас?

Она ответила робкой улыбкой.

– Я поделила затраты на группы. Здесь – имеющие случайный характер, здесь – регулярный. А также обязательные платежи, – она подсовывала ему одну распечатку за другой. – Но как я понимаю, вас больше интересуют затраты, которые можно сократить. Я их выделила отдельно.

Славная девчушка! Терех взял в руки короткий список. Да, увы, слишком короткий! Он дошел до фамилии, повторяющейся дважды.

– Шайноха, отец и сын… Отцу – пенсия за счет компании, а сын… По-моему, я уже слышал о нем. Это не тот ли бывший работник, которого Ващук сначала упрятал в колонию, а когда проснулась совесть, вздумал опекать из чувства вины? – он насмешливо хмыкнул. – Надо же, как трогательно!.. Ого! – он даже вспотел, посмотрев на цифру. – Это что, в год?

– В месяц.

Он присвистнул.

– А я в это время вынужден довольствоваться десятью тысячами! Вот куда уплывают мои денежки! Да за такие-то деньги я бы лучше в Ниццу летал на выходные! Нет! Пора завязывать с этой благотворительностью. Когда заканчивается действие договора?

– В этом году, – она поспешно заглянула в папку. – Уже через два месяца… Кстати! Из университета пришло письмо. Вы его разве не видели?

Приподняв очки, Терех растер переносицу.

– Да, кажется, мне что-то говорили об этом, – признался он неуверенно.

Он связался с секретаршей.

– Было письмо из Кембриджа?

– Я вам о нем докладывала, – напомнила та. – Еще на прошлой неделе.

– Ну так принесите, – он отпустил и еще раз нажал кнопку переговорного, – пожалуйста.

У секретарши были не только длинные ноги, но и походка чуть ли не с подиума. Терех перевел взгляд с ее ног прямо на письмо.

– «Дорогой сэр…» Гм… Вы хорошо знаете английский?

– Вы позволите? – мило улыбаясь, предложила Катерина.

Он сдвинул письмо на край стола. Она пробежала глазами текст. В нем сообщалось об успехах такого-то студента, в связи с чем руководству компании предлагалось продлить действие договора на следующий период. Катерина объяснила это Тереху.

– Что?!

Она растерялась.

– Здесь так написано, – сказала она в оправдание.

– Да пошлите их! Вместе с «следующим периодом»!

Терех мстительно сощурил глаза. Жена заразила и его. Только что толку ругаться в потолок? Другое дело, этот Шайноха, за его счет протирающий штаны в Кембридже. Вот где можно отвести душу!

– Мы ему покажем Кембридж! Сколько он нам задолжал?

Катерина опять зашелестела бумагой. Назвала цифру.

Откинувшись на спинку кресла, Терех громко расхохотался. Потом злорадно потер ладонями.

– Замечательно! До конца своих дней ему не расчитаться. Отзывайте его! Мы найдем ему соответствующую работу. Нам как раз нужны землекопы… Или нет, лучше поставим его уборщиком. Все хотят чистенькие сидеть за столом и дожидаться своего кофе, а кто же будет туалеты убирать? Он у меня тут попляшет! Мы ему припомним каждую копейку, потраченную на него!

– Вы совершенно правы, – с неожиданным воодушевлением поддержала его Катерина. – Вор, сын какого-то пьяницы – это возмутительно! Я бы давно сказала, но боялась. По-моему, у вашего предшественника был просто комплекс вины. Да над нами смеяться будут, не отзови мы его. Уборщик? Прекрасно! Наконец-то он займет то место, на которое заслуживает!

Надо бы ей повысить жалованье, подумал Терех. Компании нужны такие ценные работники.

– Хотя это не ваша прямая обязанность, но я хочу, чтоб именно вы подготовили письмо. У вас это великолепно получится.

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/