Jump & Back или невероятное путешествие Велимира Сподобского 

Часть I

 

 

Оглавление

 

• Jump & Back или невероятное путешествие Велимира Сподобского

 

• Словарь слов вышедших из употребления

 

• Словарь слов в употребление вошедших

 

 

 

 

 

 

Преодолев несколько автомобильных пробок, Игнат вырулил, наконец, на нужную полосу и принялся (как и все) пристально наблюдать за светофором в ожидании зелёного света, чтобы, миновав зебру - последний рубеж на пути к счастью, устремиться по "окружной" к своей даче.

Впереди покой и тишина, нарушаемые только негромким ворчанием мотора и шуршанием шин по влажным дорожкам мелких перелесков. А там уже, недалеко, их домик. Стоит он почти у самой реки, манящей в свою прохладу нависающими над зеркальной водой деревьями, с которых, наверное, так здорово прыгать, поднимая миллионы брызг и распугивая стайки мальков. Блаженство!

Эх, если бы он был ребёнком! Нет! Лучше бы у них был ребёнок, жаль, что он так и не родился… В их одинокой семье эта тема была запретной для разговоров. Но не думать об этом невозможно! Он вдруг поймал себя на мысли, что представляет картины их совместной жизни. Конечно, такое случалось и раньше, но на этот раз всё было как-то необычно: ребёнок был уже взрослым, а общение с ним - абсолютно лишено розовой идиллии обнимашек и чмоканий на ночь. Вместо этого вдруг нахлынули неизвестно откуда взявшиеся воспоминания из несуществующего детства его сына. Хотя вряд ли можно назвать воспоминанием что-то постоянно ускользающее, нечто на уровне мимолётного ощущения, будто неясный образ, замеченный периферическим зрением. Какой-то разговор или их множество, смысл которых был одинаков, но ускользал тем больше, чем сильнее пытался Игнат уловить суть. Он понимал, что никакой ссоры не было, но тогда откуда взялись неприятный осадок в душе и злость на самого себя, не нашедшего нужных слов, могущих направить, объяснить, уберечь. Часто забилось сердце, и он до побеления пальцев сжал баранку.

- Ну, наконец-то, поехали, - услышал Игнат облегчённый вздох жены и, вздрогнув, слишком сильно надавил на газ, застигнутый врасплох реальностью и возмущёнными автомобильными гудками. Мотор взревел и…

Вот-вот кончится город! Останутся позади тесные, пыльные улочки, а вместе с ними обезумевшие от полуденной жары пешеходы, снующие по проезжей части. Интенсивность этого движения находилась (как и положено) в прямой зависимости от температуры окружающей среды: мужчины и женщины, старики и дети вдруг бросались наперерез автомобилю и неожиданно застывали в недоумённой позе, будто под отчаянный визг тормозов пытались вспомнить, как они здесь оказались?

***

Определённо что-то происходило. Уже не отделаться от навязчивого ощущения постоянной слежки. Несколько месяцев он пытался убедить себя, что всё это нервы - нервы, расшатанные на войне - нелепой, кровавой, где порой трудно разобраться, кто - враг, а кто - товарищ…

Удивительно, но именно это надёжное некогда слово и стало причиной жуткого бедствия, произошедшего с его великой страной, - кошмара по имени Гражданская Война. И этим словом, которое теперь он так ненавидел, приходилось пользоваться повседневно: вот уже несколько лет местом его службы была единственная здесь, в Коломенском, а точнее в Садовниках, бывшая школа Удельного ведомства. Работая под чужим именем и представляя молодую советскую педагогику, он преподавал, как ни парадоксально, историю РКПб и это, с позволения сказать, обращение было обязательным в обществе, строящем социализм как базу мирового коммунизма.

Он боролся против них, против "товарищей". Человек, который считал для себя самым главным в жизни изучение древней литературы, не подозревал, что когда-либо возьмёт в руки оружие и будет храбро сражаться. Но, несмотря на прекрасно обученные офицерские кадры, отменное вооружение, многочисленную армию, победили они. И не потому, что оказались более опытными воинами, просто люди, вопреки здравому смыслу, поверили в "светлое будущее", где "каждому по потребности". Все до единого попались в силки авантюриста, взявшего на себя смелость говорить от имени русского народа и обещать самое сокровенное и желанное - землю и волю.

Теперь он умер, говорят, после долгой мучительной болезни, и, вопреки ожиданиям, стоящий в очереди за ним не открыл страшную тайну "голого короля". Напротив, в глубоком трауре торжественно отнёс его "со товарищи" в варварскую усыпальницу, создав фетиш для граждан молодой республики - капище на святом для каждого православного русского месте, тем самым положив начало череде языческих захоронений. Никто теперь не смел даже и помыслить о том, чтобы напомнить об обещании одарить всех великим утопическим счастьем. Народ молчал, втянув голову в плечи, то ли от стыда за то, что позволил себя обмануть, то ли от страха и поддерживал все великие начинания, равно как и великие зверства новоиспеченных господ и слуг народа единовременно.

Он спасся чудом. Бросил оружие, коня и, переодевшись, скрылся - смешался с гражданскими. Хорошо, что недели две уже не брился. Теперь в помятом неопрятном костюме был похож, скорее, на опустившегося разночинца, чем на белогвардейца-дезертира. Стыдно уже не было: до недавнего времени человеческое достоинство оставалось единственным понятием, за которое стоило стоять насмерть, но и его уже не стало. Оно ушло как-то незаметно, и выражение "честь имею" стало вдруг смешным и вычурным.

Бежать! Опять, но куда!? Везде они: сначала ЧК, теперь ОГПУ. Переселившись из людной Москвы, он думал, что будет жить в относительной безопасности, но, видимо, ошибся. В последние годы даже милиция работала исправно, с энтузиазмом. Не питая надежды на спасение, действуя скорее машинально, он приобрел на толкучке крестьянскую одежду и перестал подстригать бороду. Денег, правда, недостаточно для безбедной жизни, но, чтобы бесследно исчезнуть для ТОВАРИЩЕЙ, хватит вполне.

План побега появился в голове сам собой, и не нужно дожидаться дня, когда за ним придут. Вечером он переоденется и, выбравшись через окно в укрытый деревьями сад, незаметно доберется до рощицы на краю лощины и, спустившись, уйдет оврагами прочь от селения. Все дальше и дальше от Вознесенской церкви, в которой не будет уже праздничных служб, будто лишили жизни, вынули душу и, оставив одну оболочку, выставили на потеху любопытной публике.

Добравшись до дороги, он пешком пойдет в Москву, а там, Бог даст, на перекладных в Питер - оттуда до финской границы рукой подать. Главное не спешить: обжиться, осмотреться, завести нужные связи и - снова бежать.

***

Ночь обещала быть долгой, и Велимир сварил кофе. Он любил немного постоять у окна и, облокотившись на подоконник, смотреть на улицу. Там, за стеклом, всегда что-то происходило, и это помогало отвлечься, настроиться на работу, но сегодня, как назло, из-за низкой плотной облачности ни луны, ни звёзд не было, а поскольку уличные фонари также не горели, вокруг было совсем темно. Либо малолетние хулиганы с рогатками перебили все лампочки, либо горэлектросеть одной ей известным способом экономила энергетические ресурсы. Он посмотрел в чашку с любимым напитком - такая же чернота. Уныло как-то всё… Ещё один неприятный разговор с родителями…

"Был день, была пища… для скандала", - горько усмехнувшись, подумал Велимир. Но пищи для перепалок давно уже не требовалось, они возникали всё чаще, разгораясь из ничего. Порой было достаточно одного только мимолётного взгляда, приподнятых бровей или совершенно обычного для непосвящённого движения, а на самом деле (и в этом обе стороны были абсолютно уверены) скрывающего в себе нечто упрямое, неприятно-отчужденное - и уже невозможно остановить поток взаимных упреков и обвинений.

Он не раз говорил о том, что предки существуют в параллельном мире, используют особое временное исчисление - застыли в прошлом и живут ненужными устремлениями. Например, выращивают какие-то овощи-фрукты на своей даче. Клубнику, кажется, и ещё что-то, чего Велимир не помнил и помнить не хотел, поскольку взлелеянные на своих политых потом шести сотках плоды можно купить даже зимой по цене три рубля ведро в базарный день и не сжигать цистерну дорогостоящего бензина…

"Развлекаетесь, прикрываясь необходимостями разного рода, и меня хотите привязать к этой хибаре возле болота?! Нет уж! Есть более важные вещи - пришло новое время, новое поколение и вместе с ними - новые социальные отношения. Но никак не понять вам своими переполненными надуманными принципами мозгами, что время не ждёт. А рекламный призыв "жить одним днем и брать от жизни всё", который вы так любите использовать для демонстрации никчёмных стремлений молодёжи, глупо понимать буквально - это не означает порхать по жизни. Наоборот - узнавать, совершенствоваться, использовать каждую минуту и учиться, учиться и учиться, так, кажется, говорил дедушка Ленин, а ведь учитель сей скорее из вашего поколения, мои дорогие.

Хотя, по вашим словам, конкретно вы были продвинутые: битломаны, хиппи. Сексуальная революция у вас… А что вы о ней могли знать? Сколько у вас там каналов телевидения было? Два? Или нет, аж целых три, и всё об одном, заветном - "догоним и перегоним"… Семьдесят лет догонялок, блин, а оказалось, что убегать никто и не собирался - спокойно дожидались, пока вы выдохнетесь, бегая по кругу, а потом отодвинули свежий трупик плановой экономики, кстати, вы же сами помогали её хоронить - ваше поколение.

И спекулянтов, как ты их называешь, тоже вы наплодили. Сами рассказывали, кто у вас там крутым считался или, как тогда говорили, нормальным чуваком? Кажется, это тот, у кого нет ни хрена. Зарплата ноль, но он, презрев все буржуазные ценности (заодно и социалистические), слушает "Перпл" и "Цеппелин" на аппаратуре, цена которой превышает стоимость всей его квартиры, а в платяном шкафу дряхлее прадедушки, полки и ящики забиты "джинсОй" и другой подобной "фирмОй".

Схема проста: продаем майки, жвачки, курево, ой, еще и книги (те самые, которые ваше поколение читало и так этим гордится), навариваем в два раза и покупаем новые "пластЫ". Например, забубённый ваш "Кинг Кримсон", а это месячная зарплата инженера за каждый, между прочим. Вот так-то, дорогие мазеры и фазеры, а вы ещё нас упрекаете, что, мол, деньги из воздуха пытаемся делать. Да, пытаемся, именно делать, а вы их просто получали, по крайней мере, большинство из вас. А они чего-то мне ещё тут!".

Велимиру стало неприятно от того, что думает междометиями, и он, встав с кресла, засунул руки глубоко в карманы и прошелся по комнате. Досадно - все эти разговоры на повышенных тонах…

"Не стоило так, возможно сам наговорил лишнего. А чего она - мусор я не вынес! Можно подумать, не помню! Подумаешь, второй день - поменьше бы лезли со своими напоминаниями, и так времени не хватает". Он вернулся и опять встал перед окном. Пора работать…

Последний год он совсем не выключал компьютер из-за установленного в комнате сервера, на котором существовал веб-сайт, созданный специально для собственного блога. Забота о сайте отнимала почти всё свободное время, и он чувствовал, что не устоит перед искушением оторвать солидный его кусок ещё и от работы. Такой поступок грозил уменьшением доходов, таких необходимых для постоянной замены устаревшего оборудования на совместимое с продвинутым программным обеспечением, но Велимир мог позволить себе эту жертву. Он хозяин своей жизни. Что ни говори, а фрилансинг - удобная форма работы для личности, не терпящей рутины и понукания начальства. Кроме того, аппарат Велимира был недавно апгрэжен, и месяц-полтора можно было не напрягаться.

Вообще-то пэрэнты не такие уж стрёмные, занудные только, но он их и такими любит, мать готовит клёво, а батя знает немеряно, особенно из истории - в Интернет можно не лезть. Вот подальше бы от их удушающей заботы где-нибудь поселиться.

Велимир сделал еще один глоток напитка, показавшегося необычно горьким, и повернул задвижку. В застывшем, наполненном грозовым электричеством воздухе изнывала от духоты тишина. По-воровски проникнув через открытое окно, она заполнила всю комнату, и теперь он не шевелился, боясь спугнуть незваную гостью, бесцеремонно расположившуюся в его квартире.

Он стоял, облокотившись на подоконник и, несмотря на выпитый кофе, понемногу погружался в тягучую дрёму, вглядываясь то ли в ночь, то ли в бархатную жидкость, когда, издавая утробные звуки, на столе завибрировал телефон. Сподобский вздрогнул и, расплескивая кофе, схватил мобильник, но слово "алло" так и застыло на его губах - экран монитора окрасился в неприятный лиловый цвет, на фоне которого замигала желтая надпись: "Please wait". "Пипец! Опять Винда накрылась! Но почему тогда цвет такой поганый?", - только и успел подумать Велимир, и в ту же секунду из ниоткуда прямо на него выпрыгнуло невероятное, фантастическое видение, пока ещё полупрозрачное, но вот оно уплотнилось, и можно уже разглядеть причудливо одетую фигуру на фоне уныло обставленной комнаты. Минута, ещё одна и ещё…

Фигура делает какие-то жесты, прикасается к руке, будто хочет узнать, который час, и вот… На мгновение искривились стены, мираж дернулся и, оставляя за собой небольшой шлейф, медленно пополз вправо… Повернувшись всем телом, Велимир вглядывается в призрачное марево, неторопливо плывущее по комнате. Как хочется убежать, спрятаться, но тело онемело, шевелятся волосы на руках, и непривычно сильно бьётся сердце.

"Не забыть сказать предкам, чтобы в этом магазине кофе больше не покупали", - подумал Велимир, наблюдая, как призрак выбрал относительно свободное место и остановился.

***

Тёплая, тихая ночь. Никого, ни одной живой души вокруг. Луна ещё не взошла, а он уже спускается по узкой тропинке всё ниже, оставляя позади постылое жилище.

Голосов овраг… Много удивительного и страшного рассказывают об этом месте. Будто в незапамятные времена служили здесь язычники свою обедню, и алтарем им были два камня: Гусь и Девий.

По другому народному преданию, громадные валуны и есть тот самый конь святого Георгия, который гордо нес своего всадника к победе и в последний момент был рассечен надвое агонизирующим хвостом страшного змия. С тех пор и лежит застывший, одной частью своей забирая то ли жизненную силу, то ли дурную кровь, а другой даруя исцеление немощным.

А ещё чей-то дальний родственник видел на дне оврага громадных диких людей, с ног до головы покрытых густой шерстью, но больше всего историй было про то, как здесь бесследно пропадали люди.

Но он не боялся диких людей, не боялся исчезнуть, как не боялся и того, что древний валун высосет за грехи всю оставшуюся жизнь. Страх его был иного рода: попасться в лапы к "товарищам", сквозь кровавую пелену видеть их довольные рожи, зайтись в крике от невыносимой пытки, а больше от нестерпимого унижения - вот ужас, который гнал его всё дальше и дальше.

Под неосторожной ногой хрустнула ветка.

- Стой! Кто здесь? А ну, выходи! - он узнал голос - знакомые нотки. Это участковый Кузякин совершает свой каждодневный милицейский обход. Беззлобный, в общем-то, человек, и лучше бы им сейчас не встретиться, расстаться, разойтись подобру.

Он резко свернул налево, в неприметный отвершек, и чуть не вскрикнул от неожиданности. Кто-то огромный, косматый, опалив его смрадным хриплым дыханием, мазнув животным запахом по лицу, кинулся мимо куда-то, ломая на своем пути кустарник. В той стороне послышался потерявший человеческую окраску голос милиционера.

- Стой, твою мать...! Документы! - делая ударение на втором слоге, кричал участковый. - Застрелю!

Лихорадочная пальба. В ответ глухой звериный рык. Но страх перед начальством толкает на подвиг: беспорядочно расходуя подотчетные боеприпасы и истошно вопя матерные слова для храбрости, Кузякин преследовал существо и медленно приближался. "Милиционер и чудовище... Эх, принесла его нелёгкая"! - беглец осмотрелся.

Вот оно, спасение! Туман - зеленоватое марево, прибежище тайны, зыбкая дымка. Стелется под ногами, клубится, с каждым шагом поднимаясь всё выше. Укрой, укутай своим млечным паром, спрячь от греха.

Ещё несколько шагов. Промозглая сырость касается лица, и нет больше ничего, кроме тоскливого бесконечного падения, где ни верха, ни низа, а только боль в висках и неутолимая тошнота.

***

Силуэт медленно уплотнялся, превращаясь из зеленоватого тумана в желеобразную массу, состоящую из каких-то миниатюрных шариков, точек, кубиков и прочих бесчисленных геометрических фигур, которые дрожали и, хаотически перемещаясь, старались зацепиться друг за друга. Некоторым это удавалось, и образовывались более крупные элементы. Они все быстрее притягивали остальные фигурки, и, наконец, перед Сподобским возник человек в необычной, можно сказать, даже эпатирующей одежде. Видение мягко спрыгнуло на пол из своего пространства и бодро заговорило:

- Хай тебя по фулу, Великий ламер!

В одно мгновение удивление и испуг уступили место новому, свободному от примесей чувству, которое не оставляло места даже обиде. Кровь устремилась к лицу опытного пользователя. Подчиняясь нахлынувшей волне гнева, он тяжело задышал. Теперь только одно слово имело значение, единственное из всей идиотской фразы, в смысл которой он уже не собирался вникать. Это было слишком: никто и никогда не смел оскорбить его так грубо. Велимир приподнялся в кресле, намереваясь достойно ответить обидчику, но незваный гость его опередил.

- Что б я завис, - видимо, выругался пришелец в обтягивающем фиолетовом одеянии, которое при малейшем движении начинало просвечивать, открывая для обозрения различные участки тела, исключая интимные, где загорались непрозрачные, кислотно-желтые участки произвольной формы. Он поднял левую руку, быстро пошевелил над ней пальцами правой, будто нажимал на что-то, и вокруг засветились призрачные экраны неизвестной Велимиру операционной системы. Молниеносно прикасаясь к фантастическим символам, листая в воздухе страницы, он так быстро размахивал руками, что на секунду показалось - это громадный человек пытается разогнать порядком надоевшие ему сырые, жалящие электричеством облака.

- Опять кряк, - сокрушенно бормотал он. - Слушай, спокни, может заворкает? - Велимир молчал.

- О-хо-хо, - вздохнул фиолетовый субъект. - Приконнектили! Спокни, плиз! Ты рашин андыстеньдишь? - повысил он голос.

Велимира разобрал смех. Вот и представился случай - он не упустит момента, воздаст по заслугам самоуверенному наглецу.

- Ну, ты достал, чувак! Вообще, что ли, полный тормоз? Сам пополам на америкосовском, а я, значит, родной язык не знаю! Да я в сравнении с некоторыми - Александр Сергеич, блин, Пушкин! - он с гордостью посмотрел на визитера.

- Ну, наконец! Я рад безмерно - хотя бы какие-то ключевые слова! Уф! А я-то, представьте, почти уже поверил, что вы, упаси Господи, глухи, - пришелец сделал испуганное лицо, выдержал паузу и продолжил. - Полагаю долгом, милостивый государь, принести вам свои глубочайшие извинения за неожиданное, да что уж там, внезапное появление в столь неурочный час. Смею заверить, что виною всему лишь неудобные обстоятельства, возникшие по вполне объективным и непреодолимым причинам, - говорил он, и Велимир заметил, как костюм незнакомца трансформировался во фрачную пару с витиевато завязанным галстуком, а причёска дополнилась густыми бакенбардами.

Был он, в общем-то, вполне приемлем для общества, если бы не комбинация цветов, которая осталась прежней: ярко-фиолетовый фрак и периодически исчезающая канареечная рубаха…

- Мне крайне неловко, - продолжал он, - но поскольку здесь нет никого, кто мог бы нас познакомить, позвольте отрекомендоваться самому.

- Разрешите представиться, я - ИНТЕРАКТИВНЫЙ НЕЗАВИСИМЫЙ СПАМ, коротко - ИНС!

"Час от часу не легче, - подумал Велимир. - Как раз ИНСов мне только и не хватало - от обычных спамов спасения нет". Его уже не удивляла иррациональность происходящего. Он даже решил больше не разговаривать с назойливым "спамом", поскольку посчитал всё происходящее плодом воображения на почве злоупотребления некачественным кофе в полусонном состоянии. "Реально перепахал - крутые галюны поперли", - подытожил он и ещё раз твердо пообещал себе уговорить родителей не посещать дискредитировавшую себя торговую точку. Успокоившись, как человек принявший, наконец, окончательное решение, Велимир удобно устроился в кресле, отрешенно наблюдая за происходящим.

- Милостивый государь, прежде чем начать необычную для вас презентацию, позвольте заменить крайне неудобную форму обращения, а именно "Уважаемый Первопроходец Информационных Систем", на более краткое и емкое почетное звание - ламер, - он застыл в вопросительной позе.

- Вот это не катит! Вообще никакой откорячки. Впрочем, можешь не заморачиваться, я в твою тарабарщину, хотя и с трудом, но въезжаю. Кроме того, вижу у тебя прога покоцаная - почти скорчилась, так что валяй, "спикай", как можешь, но этим гадким словом меня больше не обзывай - не в тему, даже во сне, - Велимир положил ногу на ногу и, сделав, как ему показалось, достойный монарха жест, великодушно произнес: - Называй меня лучше Велимиром, меня так зовут, - и, вспомнив интернациональный диалект ИНСа, громко, будто разговаривал с глухим, добавил, - Ве-ли-мир - это мой нэйм!

Видимо, что-то поменялось в работе оборудования рекламного агента, он еле заметно вздрогнул, на мгновение замер, будто прислушался к внутреннему голосу, сделал немного удивленное лицо и начал свою акцию, используя вполне сносный казённый язык.

- Уважаемый Велимир, компания, которую я представляю, отмечает свой юбилей: столетие со дня её основания в начале двадцать четвёртого века. За это время её услугами смогли воспользоваться девяносто девять клиентов. На очереди сотый, юбилейный клиент. Услуги нашего ведомства всё ещё очень дороги, тем не менее, руководство решило, что не будет дарить суперджамп очередному нанорусскому, который, проникнув в вашу реальность… Прошу прощения, совсем забыл сказать. Наша гиперкомпания называется "Джамп энд бэк" и предоставляет услуги, связанные с путешествиями во времени.

"Вот дает, - подумал Велимир. - Ну да ладно, все равно ты мне снишься, так что гони пургу дальше".

- И вот, совет директоров решил выделить средства на сотое путешествие, которое должно стать поистине грандиозным. Впервые человек переместится на тысячу лет назад, относительно нашего времени, конечно. Для того чтобы это осуществилось, была выбрана достойная кандидатура, - представитель возвысил голос. - Этот временной гиперсупермегатур, уважаемый Велимир, "Джамп энд бэк" дарит вам, - он что-то виртуально нажал у себя на запястье, и послышались многочисленные аплодисменты, переходящие в овации.

- Теперь, - продолжал субъект, - после торжественного вступления, позвольте перейти к технической части. Начну с самого начала: по ряду объективных причин (в основном, из-за недостаточной научной базы) компания "Джамп энд бэк" может гарантировать путешествие максимум на пятьсот лет назад...

- А вперед? - Велимир иронически хмыкнул.

- Не перебивайте, пожалуйста, у нас не так много времени, а оно для компании на вес золота. Так у вас, кажется, говорят? Хотя если бы так было, то не только одна наша компания разорилась бы, используя дешевый металл в качестве денежного эквивалента, - снова прикосновение к руке, и, на сей раз, поддержка смехом. - Как я уже сказал, путешествие может быть совершено максимум на пятьсот лет. Вперёд, как вы изволили выразиться, не может вообще. Теперь по-порядку…

Он опять произвел какую-то манипуляцию - справа засветился фантастически тоскливый интерьер. ИНС протянул руку и взял со стола, стоявшего в появившейся чудесным образом комнате, некое подобие листа бумаги.

- Вот сюда вы должны приложить свой средний палец правой руки, а в это место внимательно посмотреть, если, конечно, согласны принять наш драгоценный дар. Он снова склонился в ожидании.

- А, может, подмахнуть? Ну, там, чем-нибудь… - Велимир многозначительно посмотрел на собеседника

- А вы шутник! К этой конторе мы не имеем никакого отношения, тем не менее, проба крови все же понадобится, на всякий случай: ДНК и прочее. Ну так как? Вы согласны?

"А почему бы и нет, - подумал Велимир, - может, хотя бы сон будет интересный. Эх, если бы не сон - идеальное место для спокойного существования без надоевшей родительской опеки".

Он выполнил условия, напоследок тупо уставившись на лист бумаги, в котором ничего не было написано, но после прикосновения осталось маленькое алое пятнышко.

- Хорошо, - бесстрастно произнёс спам, - получите оборудование и реквизит, а пока я вернусь, напишите, пожалуйста, записку, что вы ушли в магазин, скажем, за кофе - это очень важно.

Он на минуту исчез за одной из дверей в своем будущем, и вернулся, сгибаясь под тяжестью довольно объёмного мешка, видимо, стандартной в грядущем расцветки.

- Надеюсь, у вас не возникло мысли пойти за мной. Хочу предупредить на всякий случай: не пытайтесь - пшик и всё, даже пепла не останется.

- Отчего же так? - Велимир ёрничал - он не верил в реальность происходящего. Рекламный агент сделал паузу и серьезно посмотрел на собеседника.

- Вы все еще думаете, что спите… Так ведь, признайтесь.

- Хочешь убедить меня в обратном?

- Придется, - пришелец вздохнул, запустил руку в грядущее и достал из стола маленький красный шарик. Прежде чем Велимир успел обрадоваться хоть какому-то разнообразию цветов, в лицо ему ударила струя резко пахнущей жидкости.

- Блин! Ты что делаешь? Перестань! Фу, вонизм какой! - он вскочил с кресла.

- Осторожно, - ИНС приблизился, - с закрытыми глазами вы не дойдете до умывальника. Давайте, помогу.

- Ты зачем это сделал, а? - Велимир дрожал от возмущения. - Совсем офигел?! Ну, ты нарвался, сейчас умоюсь, отформатирую по полной! - он нащупал кран.

- Да не волнуйтесь вы так. Обычная процедура, по инструкции. Вот и вода, холодная - чувствуете? Если бы вы спали, дорогой друг, то давно бы уже проснулись.

Это была правда. Велимир умывался и думал, что ощущения и вправду слишком реальные. На всякий случай он незаметно ущипнул себя за руку - неужели, правда, не сон?!

- Ну, что? Убедились?

- Не может этого быть! - Сподобский во все глаза смотрел на пришельца. Вода медленно капала с мокрого лица.

- Однако случилось. Послушайте, как я уже говорил, у нас мало времени. Разрешите мне продолжить и ответить на ваш вопрос о будущем.

- Какой вопрос? - Велимир никак не мог придти в себя.

- Ну, про "пшик и всё", помните? Так вот, подумайте сами: прошлое хорошо известно вашему организму, в настоящем, если, конечно, предположить, что это состояние времени существует, он был бы как рыба в воде, но действительность такова, что день за днём, приспосабливаясь к новой среде и тратя на это огромное количество жизненной энергии, человек перемещается вперёд. Так что путешествие во времени с целью создания, заметьте, только лишь предполагаемого, иллюзорного будущего неразрывно связано с колоссальными затратами энергии и, как следствие, печально известным процессом старения, - он на секунду задумался.

Велимиру показалось, что его гость немного смущён и даже прячет глаза.

- Но, как говорится, не будем о грустном. Разрешите ознакомить вас с содержимым гиперджамппакета.

***

Кто же это не дает спать, трясёт за плечо, говорит что-то? Речь такая знакомая, будто из детства, в то же время малопонятно: лепет, да и только. Но кто может здесь говорить, он же один. Один - в этом домишке, в целом мире. Да нет, он сбежал оттуда, это точно. Последнее, что запомнил - овраг, туман, а потом упал в какую-то яму. Вероятно, ударился и потерял сознание - вон как щека саднит.

Стало быть, нашли. Возможно, уже арестовали - Кузякина теперь повысят, а его, надо думать, к стенке. Господи! Что ж не везёт так? Он неожиданно понял, что глаза его открыты и высоко-высоко он видит небо с плывущими по нему облачками, совсем как на лубочной картинке из букваря.

Он медленно опустил веки, зажмурился и поднял их снова, неба не было - все видимое пространство занимало бородатое лицо, озабоченно уставившееся на него широко открытыми серыми глазами. Ухо незнакомца было проколото небольшой серьгой. От неожиданности он издал какой-то нечленораздельный звук, чем напугал странного человека, и тот резко отшатнулся, крестясь и как-то необычно выговаривая слова, произнес:

- Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. И ныне, и присно, и вовеки веков.

Человек действительно выглядел странно: одет он был в широкую, не доходившую до колен рубаху из простого холста, рукава которой виднелись из-под узкого, безрукавного, тускло крашеного одеяния с пристяжным воротничком, названия которого он никак не мог вспомнить. Ансамбль дополняли холстяные же штаны, заправленные в сильно поношенные мягкие сапоги. Все в этом облике было настолько древним, что показалось: именно из-за этого навалилось неизбывное серое уныние. Одно радовало - по какой-то причине Кузякин его не арестовал. Бежал ли он позорно с поля брани или был растерзан в неравной схватке мохнатым чудищем, окрасившим его кровью незамерзающий ручей, но рядом участкового не было.

И вдруг, сначала робко, а затем всё громче и громче, одолевая тоску, зазвучала уверенность в том, что ушел, уцелел, скрылся навеки, и он улыбнулся. Человек, приведший его в чувство, продолжал лопотать что-то. Неожиданно его осенило - он вспомнил - это же древнерусский, только произношение не такое, как он привык слышать. Надо же, язык из прошлой жизни: древняя литература, диссертация, которую так и не пришлось защитить. Он попытался приподняться - голова закружилась, и пришлось облокотиться на камень. Понемногу до него стал доходить смысл сказанного…

"Да нет, я не немой, но пока лучше помолчу. А вот ты кто? Интересно узнать, кто тебя стриг? Такое впечатление, будто слепой. Может, ты из местных старообрядцев, за последние годы многие тут поселились. Но вряд ли - если люди с такими прическами еще остались, то только в Сибири, в глухой тайге". Сильно саднило щеку, и он потянулся рукой, но человек схватил его за запястье и остановил.

"Что с "перстами" моими? "Зело грязивы", говоришь!? - Так, значит, поранило меня чудище - чиркнуло когтем, исчадие". Тем временем речь становилась все понятнее, и он больше не напрягался, вслушиваясь в каждое слово.

- Пойдем, пойдем, странник, - незнакомец помог подняться, подобрал импровизированный посох и, сложив его вместе со своей, почти такой же, палкой, держал в одной руке. Был он коренаст, и чувствовалось, что приучен к физическому труду. Светлая паутинка морщинок на загорелых висках говорила, возможно, об улыбчивой натуре или же о том, что работа на открытом воздухе - для него обычное дело. - Я живу тут, недалеко, рану твою обмоем, да Бог даст, залечим.

Они стали подниматься по крутому склону оврага, того самого, в который он спустился вчера ночью.

***

Святая простота, наивный разум - как ты гордился своим "навороченным компом", и как завидовали коллеги. Можно было сколько угодно потешаться над презренной расцветкой упаковочного материала, но то, что находилось внутри, одним только видом своим вызывало благоговейный трепет. Сколько сил потрачено на приобретение компонентов для сборки громоздкой конструкции со множеством автономных устройств. И всё ради того, чтобы узнать сейчас, что несколько агрегатов, равных по мощности двухпроцессорной (в каждом по четыре ядра) "машине" Велимира, умещаются всего лишь в частице фантастической красоты устройства, равной по величине просяному зёрнышку.

Если происходившее было сном, то поистине являлось кошмаром для человека, посвятившего жизнь программированию. Он чувствовал себя первобытным дикарем, открывшим способ вести учёт собранных кореньев, используя пальцы как запоминающее устройство. Мозг его был воспалён, достоинство растоптано, - он был попросту раздавлен.

Следуя указаниям ночного гостя, Велимир шаг за шагом познавал возможности оборудования, умещавшегося на ладони. Он, как любовник, обречённый на вечное расставание с подругой, гладил тело корпуса, упиваясь осязанием шероховатой текстуры; следил, как, трансформируясь, устройство тянется за пальцами и чмокает маленькими присосками, отскакивая от кожи. Это был самый чудесный и самый мучительный миг в его жизни.

- Я вижу, вам понравилось, - улыбаясь, ИНС наблюдал за Велимиром. Несмотря на почтительную позу, в интонациях возможного потомка Сподобскому послышалась издёвка.

- Хочу сообщить вам приятное известие. Компания "Джамп энд бэк", как мне только что напомнили, вводит в наше общение систему бонусов. На данный момент вы набрали триста восемьдесят пять с половиной баллов (аплодисменты).

- Ура, - мрачно буркнул Велимир.

- Джампер - прибор, который вы держите в руках и который всё это время воспринимали, извините, как суперкомпьютер - служит, прежде всего, для перемещения во времени. После путешествия, которое, надеюсь, доставит вам немало приятных минут, обычно автоматически задействуется процесс самоликвидации. Впрочем в обмен на бонус, компания может перепрофилировать джампер в устройство, о котором вы грезите, - он опять улыбнулся, - и оно останется в вашем пользовании, конечно, при соблюдении абсолютной секретности.

- Я согласен, - не веря собственному счастью, произнёс Велимир.

- Отлично, - ИНС опять посмотрел на запястье. - Ваши баллы аннулированы. Теперь перейдём к делу. С джампером вы уже поладили, но это не всё, понадобится ещё биосиликоновый холдер…

Маленький полупрозрачный комочек неторопливо и уютно ползал по руке, оставляя немного влажный блестящий след, и время от времени издавал тоненький трубный звук. Оказалось, что его необходимо регулярно мять, - комочку это нравится. Кроме того, во время такого массажа происходит прирост памяти, а также изучается психотип пользователя.

- Со временем между вами наладится контакт, и будет происходить обмен информацией для коррекции некоторых индивидуальных особенностей характера, имеющихся у каждого человека и непригодных в определённом времени и пространстве. Данные об окружающей среде поступают в джампер из холдера, который считывает их с ваших пальцев миллиардами сенсоров, расположенных по всей его поверхности. После, так сказать, массажа надо просто положить биосиликон на инсайдер джампера и подождать, пока тот всосётся. Внутри он свяжется с системой и всё упорядочит, что не нужно уберёт, также сделает у себя резервные копии всего, что вы увидели. Возврат холдера компании обязателен. Можете считать, что это ваша плата за путешествие.

- Чем больше мнёшь, тем лучше, - подытожил ИНС, с удовольствием посматривая на холдер. - Совершенство, не правда ли? За триста лет ничего лучшего не придумали.

- А он что, живой?

- Н-нет… Скажем, не совсем. Короче говоря, это особый вид силикона, способный принимать и удерживать в себе интеллектуальный потенциал различных живых существ в полной мере и в различных комбинациях. Было проверено несколько тысяч предполагаемых вариантов, лучший результат показали гены улитки, совмещенные с генами какой-то южноамериканской вороны и введенные в Х-хромосому тайского слона.

- Почему вороны? - удивился Велимир и тут же подумал: "Может, лучше было бы про слона спросить… или улитку"?

- Вороны - самые изобретательные обитатели нашей планеты.

- А как же человек?

- Устройство будет тормозить - мозг человека сильно замусорен разного рода условностями и стереотипами. Это, кстати, главная причина, по которой наши встраиваемые процессоры несовместимы с организмом древних… Ой, простите, людей Вашего времени. Надеюсь, вы не сообщите об этой не вполне политкорректной оговорке моему руководству? Хотя, всё равно, - он посмотрел на руку, - штрафные очки уже начислены.

- А как сказать, что мне нужно?

- Говорить ничего не надо - просто подумайте, - ИНС посмотрел на холдер, который, деловито ёрзая, протискивался через наноотверстия инсайдера. - Когда закончит, он просочится обратно и подаст сигнал. Сразу нужно его помять, чтобы информация упорядочилась, когда будет достаточно, он опять пропищит. Устаревший способ, но вам он как раз подходит…, извините. И, конечно же, не забывайте его кормить.

- Господи! Каким же образом можно кормить ЭТО!?

- Ничего сложного: вечером необходимо поместить его в блюдечко с десятью каплями сиропа пополам с водой, правда, когда переместитесь, сиропа может и не быть, лучше с собой возьмите. Этот, - он кивнул в сторону холдера, - любит вишнелиновый.

- ???

- Если нравится, он издает специфический звук, как будто горло полощут, только очень маленькое. Но ни в коем случае не перекармливайте, памяти не прибавится, а размер увеличится, и будет неудобно хранить, кроме того, работать начнёт медленнее. Жаль, он несовместим с вами, в нашем времени у каждого по три, по четыре, и, когда не нужны, просто в ладонь всасываются.

- А где же я выцеплю вишнелин этот, и что это вообще такое?

- Правильно говорить вишнелина - самая сейчас, то есть потом…, ну, не важно, короче, популярная и вкусная ягода, правда, дерево колючее.

Последовала череда алхимических экспериментов, в результате было получено некое вещество. В его состав, помимо воды, входили следующие компоненты: варенье - малиновое и вишнёвое; нутелла (на кончике зубочистки); сок манго и три четверти капли бледно-розового раствора марганцовокислого калия.

Устали… Намучился и подопытный. В конце концов, наука восторжествовала - холдер издал необходимый звуковой сигнал. Когда Велимир увидел, как умный силикон с удовольствием покоряет просторы сиропной лужицы, он почувствовал, что проголодался. Стало неловко от того, что забыл о гостеприимстве, и он предложил чай с тортом.

- Как это чудесно, хотя и не приветствуется при исполнении! Спасибо! Не могу лишить себя такого наслаждения. Кругом одни синтезаторы: звука, одежды, снов, пищи, напитков. Имеется даже синтезатор мысли, некоторым, знаете ли, необходимо… Кое-кто требует узаконить синтезатор сексуальных объектов!

- Каких, каких объектов? - заинтересовался Велимир.

- Да каких угодно, их же тысячи - всех и не перечислить, - он неожиданно вздрогнул и приподнял руку. - Ну, вот: опять штрафные очки - закрытая информация для настоящего временного пространства. Ладно! Поскольку меня уже оштрафовали, то скажу вам, что лично я против того, чтобы эта, с позволения сказать, странная прихоть приняла форму закона, так же как и требование некоторой части общества сделать общедоступными для обозрения сексуальные объекты, находящиеся в личном пользовании. Я думаю, вы заметили непрозрачные пятна на моей одежде, это то единственное интимное, что у нас всё ещё остаётся. Однако, надежды практически нет.

- Что еще за наезды?! - Велимир был искренне удивлен. - Кто имеет право насильно раздевать догола?! Это же беспредел, нарушение прав личности!

- Вот, как раз на это и опирается часть общества, ратующая за обнародование. Они считают, что нарушением является как раз сокрытие этих объектов… Но где же ваш нектар? Эх, что может быть лучше свежего натурального древнего чая в пакетике.

Велимир поступил деликатно. Он не стал высказывать свою точку зрения на культуру чаепития и просто предложил опробовать ещё более древний способ заварки, используя чай листовой, собранный с куста и высушенный вручную.

- Какая роскошь, - закатывая глаза и причмокивая, повторял измученный вишнелиной потомок. - А это…? То, что вы назвали тортом, как это получается? Говорите, мама печёт? Не совсем понятно…

Он приподнял левую руку, пошевелил пальцами. Теперь, когда они сидели почти рядом, Велимир заметил, как на запястье засветились и быстро замелькали миниатюрные значки.

- Вот как, - задумчиво произнес гость, - трудоёмкий процесс, неудивительно, что от него отказались еще в двадцать третьем веке.

Они проговорили несколько часов. Пришелец терпеливо объяснял, показывал, приводил примеры и делал сравнения.

- Знаете, что говорят наши продвинутые, когда с холдером что-то не ладится или он долго не понимает пользователя?

- Нет, - с готовностью поддержал разговор Велимир.

- У вас это звучало бы так…, сейчас, - он сверился с одним из встроенных устройств. - Ага! Оказывается, вот как: "Чтоб ты пукнул", - он тоненько засмеялся.

- А он что, может?

- Не-ет, - давясь от смеха, проговорил пришелец. - В этом-то и заключается юмор, ну попробуйте, представьте. ПУКНУЛ, хи-хи-хи!

"Наверное, включился синтезатор смеха", - подумал Велимир и сказал:

- Прикольно.

***

Незнакомая местность… Он ничего не понимал, озираясь по сторонам, искал взглядом Церковь Вознесения, которая должна быть уже видна с этого места. Но нет, её не было.

Скорее всего, искажая восприятие времени, давала о себе знать слабость от потери крови: показалось, что шли довольно долго, и он устал, а знакомое село не маячило даже на горизонте. Внизу поблескивала, ветвясь многочисленными протоками, река. Ведь это же Москва-река? Он прав? Да скажите же кто-нибудь!

Наконец-то деревня. Миновав небольшую рощицу, он увидел несколько пар приземистых рубленых домов, покрытых почерневшей деревянной щепой. По торцу строения три окна, дверь, поодаль еще строение - два окна и дверь. "Не было этого, не помню я этих избушек. Боже мой, неужели, правда все эти рассказы о людях, пропавших и появившихся вдруг через много лет? В таком случае, где я, или лучше сказать, КОГДА, кто управляет страной, если ей вообще кто-то управляет?!".

***

Клавиатура не требовалась - потомки общались со встроенным процессором телепатически. Для Велимира это было невозможно: наноэволюционный процесс в зародыше, и в нём пока ещё ни одной жизненно необходимой частицы, стало быть, несовместим с имплантантами. Если ИНС не ошибается, то такие люди ещё не появились. Но вышли из положения: специально для него передали (совсем уж древние - лет сто как у них не используются) контактные 3D-линзы. Теперь оставалось через холдер наладить связь с интеллектом джампера - и вперёд, в прошлое. Особых успехов не наблюдалось. Велимир уже несколько раз пытался вывести на дисплей какую-нибудь информацию, но "искусственный разум" упрямо выдавал одно и то же сообщение - незнакомое устройство. Велимир откинулся в кресле, взял холдер и опять принялся его разминать. Силикон поскрипывал у него в руках и как будто немного вибрировал.

Прошло примерно полтора часа с тех пор, как его, мягко говоря, необычный гость провел двумя пальцами по лбу, понажимал засветившиеся на руке кнопки, затем надавил что-то под мышкой и потихоньку исчез в предрассветном воздухе. Угасая, прошелестели слова прощания, и растворилась чудесная комната и невиданная мебель, если это, нечто светящееся и следующее мысленным указаниям хозяина, можно было так называть.

Велимир не заметил, как заснул, и сон, который он видел, был абсолютно бессодержательным. Видение растаяло без следа, оставив неприятный суетливый осадок. В два часа дня он с трудом приоткрыл глаза. Сидя, долго растирал онемевшие от неудобного положения пальцы, несколько раз зевнул, потянулся…

Стоп, перед тем как заснуть, он держал в руках холдер. Пошевелил пальцами - в руке ничего не было. "Приснилось, - он разочарованно усмехнулся, - так и знал". Ладно, пора работать. Велимир наклонился вперёд и, упершись руками в подлокотники, хотел встать, но так и застыл в неудобном положении: прямо возле его ног на полу лежал беззащитный одинокий посланник будущего. Он был неестественного голубого оттенка и периодически вздрагивал всем своим студнеобразным тельцем.

В следующее мгновение Сподобский уже бежал в ванную, на ходу очищая холдер от прилипших соринок и волосков роскошной шубы персидского кота Сократа. "И как он его не сожрал"? - думал Велимир, открывая кран. Вообще-то это было маловероятно, так как основную часть своей жизни Сократ проводил лежа на спине. Пребывая в неестественной позе, он иногда всхрапывал и чихал во сне. В спальне родителей были обжиты все доступные для его зоологического вида места.

Это было на редкость спокойное, даже флегматичное животное, оценивающее обстановку только через призму собственных потребностей, но порой, будто глубоко переживая "за бездарно прожитые годы", он впадал в буйство, и тогда под острыми когтями покрывалась гусиной кожей затяжек мягкая мебель, падали горшки с цветами и безнадежно запутывалось оставленное без присмотра вязание. Однако оборудование Велимира, несмотря на густо опутывавшие его такие желанные непроходимые дебри проводов, оставалось нетронутым.

Вероятно, Сократ прочел нечто важное в глазах программиста, и единственное, чем он изредка позволял себе компенсировать унизительную покорность, - без приглашения зайдя в комнату, встать на задние лапы и, вцепившись в брюки Велимира, как можно сильнее выпустить коварное оружие, стремясь добраться до заповедных уголков тела. Впрочем, сегодня ничто не предвещало возмущений. Дверь к родителям была приоткрыта, и, пробегая по коридору, Сподобский увидел между подушками торчащие кверху оцепеневшие лапы спящего кота.

Вода была холодной, и холдер, поменяв нежно-голубую окраску на синий непрозрачный цвет, еще сильнее завибрировал и возмущённо затрубил. Велимир подождал, пока струйка нагреется и, наконец, искупал капризный комочек интеллекта.

Осталось меньше суток, за это время нужно успеть установить связь с программой, в противном случае временной тур не состоится. Как там сказал ИНС? Если не будет введена дата, то джампер дезактивируется, по договору превратившись в компьютер. Собственно говоря, тоже неплохо. Может, не путешествовать никуда - доделать работу… Но нет, такой возможности больше не представится. Решено, летим или… как это правильно называется? Короче, поехали!

***

В блюдечке недовольно полощет свое несуществующее горлышко холдер, по всей видимости, ему не совсем нравится питательный раствор.Последняя попытка. В прошлый раз наметился кое-какой позитивизм: система идентифицировала Велимира как "трудно совместимый биотип с пониженным интеллектуальным рейтингом". Заключение казалось лишенным всякого смысла, но звучало настолько оскорбительно, что в первую секунду у Велимира появилась потребность со всяким усердием передать холдеру пожелание из будущего. "Чтоб ты…", - подумал униженный программист. Понемногу он стал слышать разницу в звуковых сигналах, подаваемых синтетическим организмом.

- Ну, иди сюда, "Тамагоччи" ты моя, - холдер просился на руки. "На мармелад похож, - подумал Велимир, - обожравшийся Мишка Гамми". - Разминая податливую силиконовую плоть, Сподобский вдруг, вспомнил некоторые детали отечественной истории, и холодок пробежал у него по спине, но тут же он успокоил себя: компания гарантировала безопасность. В то же время ИНС, этот "умеренно-продвинутый" член общества будущего, говорил что-то о "полном экстриме". Как-то одно с другим не вяжется…

Раздался довольно громкий звук: предупреждение о том, что массаж закончен, и после нескольких неудачных попыток просочиться внутрь Сподобского холдер устроился в центре ладони и, как показалось Велимиру, обиженно вздохнул.

Нет, дружок, спать некогда - комочек растворяется на инсайдере, и наконец-то контактные линзы выдают нечто членораздельное. Потренировавшись создавать более конкретные мыслеобразы, он провел тест: послал команду перекачать содержимое своего компьютера, в общих чертах представив файловое дерево.

Повинуясь указаниям, Велимир поднес джампер к системному блоку. Устройство дрогнуло и, протянув небольшое щупальце, просто присосалось к корпусу. Послышалось едва различимое жужжание, и, тихо чмокнув, джампер принял штатную форму.

Некоторое время Сподобский путешествовал по необъятным просторам информационного пространства, получая наслаждение от поистине шокирующих возможностей и безграничного экранного поля, затем, свернув все подразделы, на всякий случай оставил маленький значок в нижней части правой линзы.

Теперь нужно было готовиться по-настоящему. Разорвав пакет с надписью "Реквизит", он извлек кучу непонятной одежды, но все же сумел одеться по инструкции, указания которой появлялись в связи с ростом недоумения по поводу той или иной части туалета. Одежда не сильно ограничивала движения, и всё было бы терпимо, если бы не сапоги, которые были пошиты без учета "право" и "лево" и могли, в общем-то, надеваться на любую ногу. Поприседав и попрыгав, Велимир стал размахивать руками, чтобы привыкнуть к обновам, затем принялся проверять содержимое трех кожаных кошельков. Самый большой был набит разнокалиберными медными монетами, поменьше - серебром, в маленьком позвякивало полтора десятка монет из жёлтого металла.

Прежде чем слово оформилось в сознании, перед глазами возникло изображение. "Злато" - гласила надпись. Вероятно, начал работать интерактивный переводчик. Он затянул ремень, посмотрел на кошёлек, и в то же мгновение перед глазами замелькала бегущая строка: "Ответ на ваш запрос", - далее мелко: "Клон импортного продукта, прототип изготовлен в Великом княжестве Литовском, конец XV-го века, изготовитель неизвестен".

Привешивая кошели к поясу, Сподобский подумал, что, вероятно, должно быть какое-то оружие. "Ваше предположение неверно, - моментально отреагировала система. - Ношение оружия разрешено только боярскому и дворянскому сословиям - другая ценовая категория путешествия".

"Ну вот, говорил-супертур, а сами денег на дворянский титул пожалели. Хотя, наверное, они правы - с таким телосложением… Ратник, ёлки-палки", - подумал Велимир и иронически усмехнулся. Бледный, с неразвитой мускулатурой молодой человек точно так же улыбнулся ему из зазеркалья.

Эх, побольше бы времени - худо-бедно ознакомиться с языком. Он понял, насколько уязвим без владения теми древними, родными и в то же время коварными словами, готовыми в любой момент подставить ножку из-за того, что поменяли свое значение почти на противоположное. Сподобский еще раз критически посмотрел на своё отражение и почесал затылок.

"Заметут, как пить дать…, а там - страшно подумать. Как только рот открою - прямиком на кол, предки мои, наверное, его уже затесали", - от этой мысли на лбу выступила испарина. Далёкое стало настолько близким и реальным, что в известном месте появилось неприятное ощущение.

Велимир нервно почесался. "Вот, блин! Угораздило! Хорошо, что родители на даче, Бог даст, вернусь, и если вернусь, то в тот же день, независимо от того, сколько придется там пробыть и никто ничего не узнает. Кстати, о Боге… Надо молитвы выучить, хотя бы одну… Нет, одной не обойдёшься, - Сподобский, всё больше ощущал себя изгоем. - Крест нужен, без креста не то, что на кол, вообще неизвестно, что сотворят. О, Господи"!

В глазах побежали строчки: "Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое. Да приидет… Богородице Дево, радуйся, благодатная Марие, Господь с Тобою. Благословенна Ты в женах и благословен Плод Чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших".

Далее следовал Символ Веры, ещё несколько основных молитв и наставления по подготовке к таинству причастия. Велимир с облегчением выдохнул и принялся лихорадочно искать свой маленький серебряный крестик, подаренный бабушкой. Вспомнив о том, что имеет отношение к Православной церкви, он почувствовал себя спокойнее. Конечно, вряд ли это было заметно со стороны, но непонятным образом придавало уверенности… "Благо, не брился - борода за два месяца отросла приличная".

***

Рана была нехорошей. Он понял это по выражению лиц домочадцев его спасителя - о зеркале можно было только мечтать. Ему оказали помощь: вымыли, приложили какую-то вонючую мазь, которая сильно щипала, перевязали чистой тряпкой. Руководила всем Меланья - жена его нового знакомого: худая жилистая женщина, некрасивая по всем канонам этого времени - он почти поверил, что попал в далекое прошлое, оставалось выяснить, какой именно отрезок истории выбрал для него случай.

Поражала готовность, с которой помогали совершенно незнакомому человеку эти люди. Не обменявшись ни словом, все (как будто обязанности были давно распределены) разбежались по углам кипятить воду, доставать лекарство, кто-то метнулся во двор за дровами, дали выпить какой-то настойки и уложили на лавку. Подняв глаза, он увидел иконы и перекрестился лежа. Перекрестился так же, как и хозяин дома - он заметил, что тот делает это двоеперстием.

Усталость и потеря крови (крестьянская рубаха, которую он приобрел для побега, с одной стороны была пропитана ею) сделали свое дело, и он уснул ненадолго, чтобы проснуться от холода: поползла температура - еще и простудиться угораздило. Или заражение?! Только бы не бредить, не выдать себя. Где он, с кем? Впрочем, сдадут властям, тогда всё узнается само собой…

Проснулся опять, старших в избе не было. Тут же подбежала босоногая девочка лет двенадцати и дала питья - заметила жар. Что же это за гадость-то такая? Что-то говорит…, ах, вот как, кора ивы, значит, народный аспирин, подумали - лихорадка. Но где хозяева? Хорошо бы, пошли просто по делам… Как трясёт… На дворе так тепло - детишки, наверное, босиком шлепают, а тут зуб на зуб не попадает. Эх, уходить надо, но куда?

На сей раз он спал совсем недолго, во всяком случае, так показалось. Открыл глаза и постарался улыбнуться - взрослые вернулись, но не одни. С ними пришла очень старая на вид женщина, которая без церемоний, но довольно аккуратно развязала платок и, осмотрев рану, сокрушенно зацокала языком…

***

Все было готово. По крайней мере, так думал путешественник. Велимир ещё раз осмотрел комнату и подошел к столу, на котором во всём своём великолепии покоился джампер. Несмотря на свой более чем компактный размер, теперь он казался огромным.

Ну что ж ты такой здоровый, поменьше бы, поменьше. Неожиданно перед глазами замигала надпись: "Архивация оборудования", - прибор издал какой-то неподдающийся описанию звук и уменьшился вдвое. Вот как! А если ещё? Джампер сложился ещё. "Максимально", - мысленно приказал Сподобский. Устройство исчезло. На виртуальном экране пламенели красные буквы: "Внимание! Десятикратная потеря мощности". Велимир испугался, начал искать среди бумаг и наконец заметил маленькую, слабо мигающую точку величиной с рисовое зернышко. Сосредоточившись, он представил себе нужный размер и уже спустя мгновение держал в руке приятный на ощупь предмет величиной со спичечную корбку.

Пожалуй, пора. Велимир еще раз покормил холдер, помял, вернул в систему и вызвал виртуальную клавиатуру. Это была хитрость придуманная самим Сподобским: видя перед собой клавиши, легче было сосредоточиться. Джампер зажужжал и, выпуская свои щупальца, начал присоединяться к руке, чмокая присосками и щекоча кончики пальцев.

Сообщение рекомендовало ввести дату, пользуясь летоисчислением от Сотворения Мира. Следуя инструкции, Велимир набрал команду и в последнюю минуту понял, что ошибся на 200 лет. Стены, теряя прямоугольные очертания, поплыли перед глазами, подступила тошнота, и он провалился в бездонную яму, до краев наполненную тягучей светящейся массой.

В следующее мгновение, одетый по последней моде начала XVI-го века, он стоял в какой-то огромной зале, против господина в напудренном парике, несколько манерно удерживающего лорнет двумя пальцами. Сподобского стошнило прямо на камзол несчастного.

- Тярпи на мне, - по слогам прочитал он подсказку, подумал, что, возможно, лучше было бы произнести эту фразу по-французски и, сосредоточившись, мысленно поправил дату.

Хотя в помещении было довольно людно, всё произошло так быстро, что кроме человека с лорнетом его никто не заметил. Только когда пострадавший, выпучив от неожиданности глаза, в ужасе взвизгнул: "Майн Готт¹!", проходивший мимо очень высокий человек в военном камзоле с весёлыми кошачьими усиками на округлом лице добродушно произнёс:

- Сказывал ти, Алексашка, негоже бяху апоклисария последи вино с огурцы вустрицеми потчевать. Убо ведомо же, яко прусаки ливеромъ немочны. Благо, не паче того, - он незаметно для окружающих обратил внимание собеседника на испачканную одежду, - поелику конфузу быти изрядну.

***

Его всё ещё тошнило. Велимир вспомнил об управлении. Замедлив перемещение, сориентировался на местности и выбрал для инициализации укромный уголок за кустом у дороги. Он подождал, пока джампер спрячет свои осьминожьи сенсоры, положил его в дорожную суму и огляделся.

Стояла тёплая сухая погода. Воздух был чист и прозрачен, и вокруг плыла глубокая тишина, в которой непривычно чётко и ясно повисало жужжание пролетающей мухи или неожиданно вырывался из высокой травы стрёкот кузнечика. Рядом на ветку присела очень знакомая пёстрая птица. Щегол! Надо же, последний раз он видел такого в детстве, когда гостил с родителями у знакомых под Вышним Волочком.

Миниатюрное создание, наклоняя голову в разные стороны, бесцеремонно разглядывало Велимира, затем, потеряв интерес к объекту исследования и удобнее усевшись на ветке, певец исполнил небольшой фрагмент одного из своих бесчисленных произведений, прозвучавший убедительно и в широком акустическом диапазоне.

Сподобский всей грудью вдохнул первозданный воздух и внезапно почувствовал обитающую здесь, окружающую всё вокруг, нерушимую стабильность. Всё, казалось, шло своим чередом, ничем не предвещая неожиданный град, ураган или похолодание на несколько недель. Вероятно, лето здесь было тёплым, ну а зима - сообразно солнечному протоколу. В этом бесконечно протянувшемся покое вдруг заныло сердце.

Замерли в вечернем безветрии листья, на землю предков собирались опуститься сумерки. Сподобский вспомнил свою комнату, навороченный комп, зимние потепления, каждый раз выше годовой нормы, и подступивший к горлу комок выдавил слезы.

"Внештатная ситуация!" - буквы прыгали перед глазами. "Реакция организма на перемещение во времени вызвала набухание контактных экранов. Во избежание порчи дорогостоящего оборудования, срочно уберите лишнюю влагу"!

Пришлось подчиниться. Поборов очередной спазм, Велимир осторожно промокнул глаза и выбрался на дорогу. Вдалеке в поле виднелась одинокая телега с запряженной в неё унылой лошадкой. Впереди на холме величаво возвышалась знакомая до боли внушительных размеров крепость. Прежде чем он успел догадаться, по обеим сторонам глаз побежали строчки. Сподобский еле успевал читать.

"Московский Кремль. Архитектурное сооружение XV века. Существующие стены и башни построены Великим князем Иваном III в период в 1485-1495 гг. на месте обветшавших белокаменных стен времён Дмитрия Донского. Они представляют собой не только величайший архитектурно-исторический памятник русского народа, но и мощное фортификационное сооружение конца XV в., построенное на основе достижений военной техники этого времени. Архитекторы (в содружестве с русскими мастерами): Аристотель Фиораванти, Петр Антонио Солярио, Марко Руффо, Алевиз Новый, Бон Фрязин и другие. Всего на стенах Кремля насчитывается 1045 зубцов.Работы по усовершенствованию будут продолжаться до 1516 года, толщина стен - от 3,5 до 6,5 метров".

- Спасибо, - сказал вслух Велимир, - реально, зевака из глубинки с бесплатным гидом.

В каждой шутке есть доля истины, и, сам того не ведая, он был уже не так далеко от неё.

***

Дорога завернула и, оставляя в стороне "Николу Мокрого", понемногу пошла в гору. Велимир обернулся на мерцающую в закатных лучах, свободную от гранитных оков водную гладь. Хотелось побыть здесь хотя бы ещё немного, надышаться сырым речным воздухом, послушать долетающие с Москвы-реки крики плескавшейся детворы.

По счастливому стечению обстоятельств знаменитая сточная канава находилась ниже по течению, ветер дул в ту же сторону. Отчасти и поэтому "память предков" - понятие, бывшее до сего времени смутным для Велимира, красивой фразой, оторванной от реальности, обретало вполне ощутимые формы, укреплялось в сознании, становясь частью его самого. В церкви на берегу ударили в колокол, потом еще. Звоны, неспеша, необычно низко проплывали в тихом воздухе над головой Велимира, и, достигая могучих стен, отдавались чистым эхом где-то глубоко внутри Кремля.

Он заслушался. Он не смотрел на бегущие непрерывным потоком строчки. В какой-то степени он был понятен в своем желании стать частью того, что видел, слышал, чувствовал. Обернуться крупинкой неисчерпаемой кладовой жизни, кипящей здесь под каждым камушком или травинкой. Но, перестав читать назойливые сообщения, вызываемые его же собственным урбанизированным мозгом, он упустил весьма важную информацию.

Быстро сгущались сумерки - давно пора подумать о ночлеге.

"Рекомендуется "Гостиный двор на Варьской", - угодливо засветился экран.

Глубоко вздохнув ещё раз, Велимир перекинул через плечо свою суму и пошел по направлению к городищу. Увлечённый собственными мыслями, он вдруг понял, что упёрся в преграду. Деревянные решётки перегораживали улицу, за ними поперёк дороги на высоте метра было положено толстое бревно, на котором, заложив руки за голову и согнув одну ногу в колене, лежал здоровенный мужик в плотной стёганой одежде. Велимир, не долго думая, постучал по одному из прутьев забора, желая привлечь внимание ленивца, и тут заметил ещё двух в такой же, так сказать, униформе, сидевших на нагретых за день придорожных валунах.

Оказалось, что за ним давно наблюдали. Один из стражников нагло и с усмешкой смотрел на незваного гостя, выставив вперед острую бороду. "Иван Грозный, - подумал Велимир и прочитал бегущую строку: "Ошибочное предположение: эпоха Ивана IV, прозванного Грозным, ещё не наступила".

- Здрав буди! - издевательским тоном произнес бородатый. Хотя среди присутствующих бритых не было, это прилагательное так и просилось на язык.

- Здрав буди и ты! - вывернулся Сподобский, почти бегло произнеся фразу.

- Камо грядеши, человече?

- Овамо, - сказал Велимир и, согласно инструкции, указал пальцем вперед.

- Камо, овамо? Овамо нелеть! - стражник издевательски ухмылялся, и Сподобский начал нервничать.

- Пусти, за ради Христа, ибо хощу стан обрести к нощи.

- Едино за ради мзды токмо, - абориген, широко улыбаясь, привстал со своего насиженного места и ласково спросил: - Что имаешь, грядый?

Как ни странно, сообщений больше не поступало. Сподобский, не зная, что ответить, решил действовать по своему усмотрению. Он отцепил больший кошель и, отыскав монету покрупнее, просунул руку между прутьями.

Прототип Грозного приблизился и, взяв деньги, брезгливо повертел подношение в руках.

- Чесо ради укоряеши мя и друзи моя? Имаше многия блага, дари достодолжно, - и вдруг, не меняя выражения лица, выдвинул, насколько мог понять Велимир, абсолютно неприемлемое пожелание: - Вижду жиры наша при бедрах твоих, подай купно.

Несмотря на упрямое молчание переводчика, смысл последней фразы возмутил Сподобского и, введённый в заблуждение подобострастным поведением бородатого, он возвысил голос:

- Да?! А вот хрен тебе, чувак!² Я лучше в поле переночую.

Его собеседник, удивленно выкатив глаза, простёр руки к небу:

- Кий же язык исповесть наглетва сии!? - он обернулся к отдыхающему, который уже приподнял голову и прислушивался. - Микита Данилыч, не разумею яз окаянный глаголов немчины сего поганова. Помози, добрый человек, осмотри да вспроси, хто его бил?

"Кого бил? Никто меня…", - хотел подумать Сподобский, но Микита Данилыч лёгким движением плеча уже отодвинул тяжёлую решетку и, протиснувшись в щель, протянул руку, чтобы вцепиться в него мёртвой хваткой.

Несмотря на сидячую работу, Сподобский был подвижным и относительно спортивным человеком с реакцией опытного игрока в пинг-понг. Кроме того, напуганный до полусмерти тем, что вот-вот толстые короткие пальцы сомкнутся, возможно, на его шее, он так быстро поднырнул под руку и забежал за спину медлительного воина, что тот некоторое время в удивлении смотрел на свой кулак с зажатой в нем пустотой. Потом, проверив "одесную" и "ошуюю", резко повернулся назад.

- Велми поверткий еси. И хто тебе показа таковые басни? А вот, улучи сице!

Широко размахнувшись, он хотел наотмашь сразить "огурника", но шустрый программист снова увернулся, и кулак, с шумом распоров воздух, врезался в забор, сломав одну из жердей.

- Убо же мшица мухортая, - взревел от боли мужик. - Молися, сыроядец, таче живот выну!

Со всей возможной прытью он ринулся на Сподобского, но тот был уже за загородкой и, пока противник пробирался в узкий лаз, принял оборонительную позу. В то же время "бородатый" кознетворец и его молчаливый товарищ заняли импровизированные зрительские места на камнях и с детским оживлением наблюдали эксцентрическую сцену.

Неожиданно перед глазами засуетились буквы: "Внимание! Угроза агрессии, попробуйте разрешить конфликтную ситуацию мирным способом!".

"Но ведь должна же быть какая-то система защиты в подобных ситуациях, вы же гарантировали!" - мысленно взмолился Велимир, внимательно следя за тем, как приближается его вполне вероятная кончина.

"В данном случае защита не предусмотрена. Вы использовали право клиента на выбор, израсходовав свой бонус на оплату другой услуги. Осторожно! Возможна порча дорогостоящего оборудования!", - читал Сподобский мешающие обзору сообщения, из последних сил увёртываясь от кулаков древнего громилы.

- Убери шрифт, зараза! - возопил информатик. Последнее, что он увидел, перед тем как потерять сознание, была крупная яркая надпись прямо перед глазами: "Программа выполнила недопустимое действие и будет закрыта".

"Виндоуз маздай"! - подумал Велимир, ощутил себя опасно накренившимся вбок, но падения уже не почувствовал.

***

Жарко… Денёк выдался на славу. Он промокнул лицо большим платом и засунул его обратно за пояс. Сколько же градусов? Тридцать пять? Или же все сорок? Кто знает… Не проверишь, кругом на протяжении примерно двухсот лет ни одного градусника, и никого это не волнует. Галилей еще не изобрел свой первый несовершенный термоскоп, он даже ещё не родился. Просто жарко, душно, - печёт, одним словом.

Прошло года два, наверное. Он еле заметно покачал головой, вспоминая, как носил его Филат (нечаянный спаситель) со всей своей семьёй на безлюдный перекресток. Шествие возглавляла старая знахарка. Несмотря на всю комичность ситуации, улыбаться не хотелось. Теперь не хотелось. Что же за чудище поцарапало его тогда? Наверное, он этого никогда не узнает. Болезнь была тяжелой: за неделю так ослаб, что самостоятельно идти уже не мог.

Да он бы и не пошел никуда, потому что не верил в колдунов, ведьм, порчу и заговоры. Кроме того, считая себя образованным человеком, был уверен, как и многие его сверстники, что регулярные посещения церкви и молитвы "по правилам" существуют для обуздания страстей малограмотного простого люда. Он хорошо понимал всё, что говорили окружившие его люди, и, по авторитетному мнению бабки Федосьи, выходило, что приключилось самое страшное - лихорадка (и складывалось всё как нельзя хуже)…

Сладострастные лихоманки, проклятые Богом за убийство Крестителя, дочери сестер Иродовых, как минимум, пять из двенадцати, воспользовались его беспамятством, и когда лежал он на сырой земле у камней в Велесовой Лощине, вожделели и взяли его без поцелуя, то есть самым подлым образом. Потому-то болезнь никак не хотела показаться наружу в виде "пупырей на губех". Мало того, по словам знахарки, был на нем грех доселе неизвестный, потому что от известных грехов Федосья "заслон поставила".

Например, если бы он помногу спал "да ел беспрестанно, не молился, без молитвы ложился, и молитвы Иисусовы не творил, вставая. Не крестился, а в праздники Господни блуд творил и нечист ходил бы - три дни, таче здраву бытии". А те сглазы, "что с ветру нападают, да если ступишь не благословясь, да с печали, да от дурного слова, с испугу, от простуды", так это для Федосьи тьфу – "порог спиной вперед переступил да можно и в пляс".

Специалист она, видимо, была уважаемый, так как, немного пошептав что-то беззубым ртом, сразу же изрекла "прозвания кумушек-трясовиц: Знобея, Ломея, Лепчея, Говоруха и Невея". Последняя была самой страшной - вошедшей на погибель и смерть! Да если бы он во всё верил, то это, так сказать, имечко звучало бы как приговор - навий и есть мертвец на том языке, который звучал вокруг, - мертвом языке, теперь ставшем для него повседневным.

Добрались, наконец, до перекрестка, и Филат с удовольствием размял руки, возможно, в этот момент он пожалел малодушно, что не вошла в его найдёныша ещё одна "добруха" - сестрица именем Сухота. Всё же главное было впереди, и не было времени отдыхать - все встали вкруг. Филат как доверенное лицо немощного взял у жены узелок и с немым вопросом на лице протянул больному, мол, сам положил бы - лучше будет.

…Попробовал, но руки тряслись и не слушались. Нет, не получится, да это и всем видно. "Ну, ништо, ништо", - ласково проговорил Филат и, не разворачивая, положил "откуп" на землю. Края салфетки, в которую было завёрнуто подношение, разошлись, и из прорехи выпал небольшой пирожок. Так вот что втайне от него пекла жена Филата. Тем временем присутствующие продекламировали заклинание. После чего Филат подхватил больного, и все спешно покинули место магического действия "взадпятки" для того, чтобы развратные сестрицы не смогли бы найти жертву по её "следьям". Так они пятились, пока перекрёсток не пропал из виду, укрывшись за небольшим ельником.

Но лечение ещё не закончилось: случай был тяжелый. Вернувшись в избу, Федосья накрыла его шубой и окурила конским копытом. Вонь была нестерпимой. Несмотря на слабость, выступили слезы, и он чихнул. Знахарка удовлетворенно крякнула и произнесла фразу, вполне соответствующую будущей банальной формуле, - "Будет жить".

Шубу вынесли на двор, но Федосья и не думала отдыхать, решив бороться с недугом до-последнего. По её требованию принесли и зажгли страстную свечу. Он наблюдал за приготовлениями, и всё больше становилось как-то не по себе. Появилось чувство, что вот именно сейчас, в этот ничем не примечательный момент может произойти нечто непоправимое, пересечена какая-то неощутимая грань, из-за которой не будет возврата. И когда Федосья начала читать заговор - перевернутую молитву свою, он вдруг понял, что и ему нужно говорить слова, но иные. Не заклинать, но умолить Бога, не украсть, а получить, как чудесный дар, исцеление своё. Трясло всё сильнее. Надо было спешить - успеть высказать всё целиком до того, как увязнет в бреду его разум. "Святый Ангеле Божий, хранителю мой, моли Бога о мне! Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй раба твоего грешного…".

В непроизвольных паузах, подбирая слова, он слышал бормотание знахарки: "…во святую Великую Пятницу, егда распяли жидове Господа нашего Иисуса Христа, он же, на кресте вися, дрожал…".

Он старался сосредоточиться на собственных мыслях - не слушать и не вникать в суть заговора.

"… не на погибель попустил Ты, Человеколюбче, бегство мое, укрыв туманом и временем, не остави и сейчас, дай силы, укрепи. Не отвергни мене от лица Твоего и духа Твоего Святаго не отыми от мене…".

Сгущались на подворье сумерки - потемнело вокруг, и трещала свеча, роняя горячий воск на пальцы Филата, одурманенного то ли дымом палёного копыта, то ли заклинаниями Федосьи.

"…Окрест стоя, смеяхуся и глаголюще: "О чем, Иисус, дрожишь?". Иисус же: "Аз, - рече, - в себе не дрожу немощи ради студеныя, но страсти ради великия…; о себе моляшеся, ко Отцу рече: "Отче, молю Ти дати всем, страсть мою поминающим, молитву сию носящи при собе от всех трясавиц избавления…".

"…Пресвятая Троица, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша, Владыко, прости беззакония наша, Святый, посети и исцели немощи наша, имени Твоего ради… Господи Иисусе Христе, Боже мой, помилуй мя грешного"!...

Разбухло нутро Филатовой избы, искривилось. Пропали старая ведунья, Меланья с девочкой и сам Филат. А вместо них появились неизвестно откуда простоволосые да не препоясанные четыре срамные девки. Заметались с диким воем, не разбирая ни пола, ни стен, ни низкого потолка, да выскочили разом в соскочившую с петель дверь, не дожидаясь пятой сестрицы своей, которая наклонилась над ним, остолбеневшим от пакостной её красоты, ухмыльнулась криво и сказала: "Это тебе на память"… Во время поцелуя она больно впилась зубами в его верхнюю губу, и место укуса ещё саднило, когда он почувствовал, что не теряется в забытьи, не тонет в бреду, а первый раз за неделю крепко засыпает…

***

В оконном проеме сидел видавший виды крупный кот с поврежденным в мартовских турнирах глазом и умывался. Занавеска была приоткрыта, солнечный свет, преломляясь в кристаллах, весело играл в слюдяном оконце. Полежать бы еще. Плохо спалось, закусал кто-то, комары, наверное, или блохи, кто их знает.

Вот уже несколько дней, как у пилигрима появился ночлег. Теперь всё происшедшее казалось каким-то нереальным фарсом, если бы не красное опухшее ухо, до которого всё ещё больно дотронуться. Гады! Видимо, из-за таких вот, с позволения сказать, стражей порядка и пошло выражение "разбойники с большой дороги". Велимир помечтал немного, придумывая разные козни своим обидчикам - оборотням на государевой службе. Он занимался этим с той минуты, как нашел себя лежащим в этой убогой комнатёнке и, смешно сказать, напугался шкуры, которой заботливо был накрыт и которая, по его мнению, и являлась родным домом для многочисленных и разнообразных кровососущих паразитов. Повезло несказанно уже только потому, что остался жив, да ещё и деньги, с утратой которых он успел смириться до того, как потерял сознание, были целы. Ну, большей частью…

Это было первое, что он увидел, когда очнулся. На длинной лавке, намертво приделанной к стене, подобно индийским слоникам, стояли его кошели. А вот система не подавала никаких признаков жизни, и только в правом нижнем углу экрана мигал красный неопределённого вида значок. Он добросовестно кормил холдер, который регулярно просачивался наружу, чтобы поплескаться в сиропчике, но было совсем непонятно, чем он там занимается - никакой интерактивности не наблюдалось. "Вот тебе и супертур", - с горечью хмыкал Сподобский.

Его спасителем, по невероятному совпадению, оказался владелец той самой гостиницы, которую в день прибытия рекомендовал виртуальный гид. В тот злополучный для Велимира вечер он передвигался в телеге, запряженной пегой лошадкой, как раз на неё-то и обратил внимание Сподобский, поднимаясь к посаду.

Хозяина звали Прохор. Он называл Велимира "болярин" и лечил его "рану подкожную", много рассказывая о "яйцех куречьих", считая белок первым лекарством. Прохор аккуратно выливал его в горячую воду, приговаривая: "Обмачиваючи, прикладывати, обмачиваючи, прикладывати".

Значит, одежда подозрения не вызвала - спасибо Компании за это. Впрочем, хозяин этот довольно жалок на вид: кланяется подобострастно, улыбается виновато, для него любой постоялец - "болярин". Да ладно, ерунда все это, мелочи, хотя бы потому, что не было здесь для Велимира человека ближе и роднее его благодетеля. Прохор оказался на редкость разговорчив. Далеко не все, конечно, было понятно без интерактивного переводчика, кроме того, не было никакой возможности произнести хотя бы слово, и всё же картина происшедшего на поле брани в общих чертах прояснилась.

Как уже было сказано, Прохор, не торопясь, ехал по улице Большой и, миновав "Николу Мокрого", услышал шум. Из праздного любопытства он приободрил свою пегую вожжами и поспел аккурат к тому моменту, когда с бесчувственного Велимира начали уже "срезать богатество". Простодушно не скрывая своих корыстных побуждений, он поведал, что жаль стало ему нестерпимо и меди, и серебра, и злата, которое присвоить пытались "аспиды неприязневыя". Страшно рискуя, выдал он Велимира за своего "всельника" и, пригрозив знакомством с начальником стражи, привез в гостиницу, заставив притихших мародеров ещё и погрузить Сподобского на подводу.

Да, повезло, но из-за отказавшей системы он был обречён находиться в этой гостинице вечно, хорошо, линзы не повыскакивали. Велимир посмотрел на джампер, который в состоянии покоя работал в режиме хронометра, и улыбнулся. Надо же, столько лет прошло, а привычка втискивать часы во все приборы осталась. Впрочем, они сейчас очень кстати. 5:01, похоже на правду. Интересно, как они адаптируются.

Он опять подумал, что хорошо было бы ещё поспать, но решил всё же попытаться наладить интерактивную связь. Справившись кое-как с одеждой, он достал джампер и провел по корпусу рукой, как показывал ИНС. Пожужжав немного, устройство открыло инсайдер, и через мгновение на его бликующей поверхности подрагивал голодный холдер. Часов до трех Велимир общался с посредником при помощи массажа, доведя его до того, что, в конце концов, измятый до изнеможения, тот перестал вылезать из своего убежища.

Усилия были тщетны. "А жаль - всё так хорошо начиналось…, - горько усмехнулся путешественник. - Вот это влип! Что ж делать-то"? - неожиданно Сподобский прочувствовал весь ужас своего положения. На лбу выступила испарина, и первое, что пришло в голову, это идти к тому месту, на которое он прибыл, и попытаться там запустить устройство. Скорее всего, идея была бредовой, но он больше ничего не мог придумать.

Однако сначала надо пересечь двор. Велимир поёжился: он вспомнил его обитателей - стаю собак премерзкого нрава. Бестии нападали исподтишка, вымогая еду, а потом, подлые твари, опять кусались. Сам Прохор называл их сатанищами и тоже немного побаивался. Но, будучи сердобольным, не мог избавиться, отчего и терпел некоторые убытки, а редкие постояльцы - неудобства в виде деревянной параши у двери, вместо привычного нужника на свежем воздухе.

Сподобский взял кусок варёного петуха, которого так и не смог доесть вечером, несмотря на голод. Каплун был жесткий, и он ограничился бульоном, который хозяин называл "доброй ушицею". Для Прохора она наверняка была доброй, так как, судя по цене, приносила приличный доход, но, поскольку от печеной и фаршированной, сырой и вареной, "паче того", пареной репы Сподобский отказался, пришлось заплатить.

Он вышел на крылечко, всей грудью вдохнул воздух, которым никак не мог надышаться, и посмотрел вниз. Собачья тусовка, почуяв добычу, а может быть, просто в ожидании очередного развлечения, была в сборе. Руководил компанией крупный чёрный кобель с белой грудью. Похоже, только он один имел имя, и звали его Мамай. Со всех сторон подтягивались его подданные: хромые, кривые, мелкие, покрупнее - все те, кем он мог управлять и вести за собой, и те, кто ещё не догадывался, что повелевать ими он уже не может.

Глубоко вздохнув, Велимир осторожно начал спускаться по длинной прямой лестнице под низким навесом, сбегающей вдоль стены. Вожак сделал шаг вперед и по-волчьи оскалил зубы. В то же время в предвкушении удовольствия он нетерпеливо повиливал хвостом.

Велимир подумал, что нечасто, судя по перебитым собачьим ногам и оборванным ушам, попадался постоялец, который их по настоящему боялся.

Оказавшись на предпоследней ступеньке, Сподобский бросил птичье бедро в самый центр своры. Началась грызня, и в этот момент он кинулся к воротам. Но Мамай не мог упустить момент торжества и ради этого мгновения готов был пожертвовать всем, даже таким богатством, как петушиная нога, по твёрдости своей сравнимая с поленом. Издав достойное царя зверей наводящее ужас рычание, он медленно пошёл на онемевшего от страха Сподобского.

Будучи в своей среде опытным политиком, Мамай не спешил, хотя ему очень хотелось сей же час расправиться со своей жертвой. Было ещё кое-что не менее важное. Требовалось, чтобы большая часть электората отвлеклась от борьбы за пропитание и обратила внимание именно на него. Он терпеливо выдерживал паузу в надежде на то, что все увидят его триумф - победу над главным повелителем, почти создателем всего многообразия собачьего рода и, одновременно, ненавистным тираном - человеком.

Когда, уже казалось, настал момент истины, и острые клыки вот-вот пронзят запретную плоть, ворота широко распахнулись, и во двор гостиницы въехал всадник. В ту же секунду кобель получил по оскаленным зубам древком короткого, добротно сработанного копья. Молча, поджав хвост и увлекая за собой непонятно почему визжащую свору, Мамай скрылся на конюшне.

- Буди память ти, сучий потрох, ей, ей! - безразличным голосом сказал гость, спешиваясь, и, повернувшись к Сподобскому, с улыбкой добавил: - Убо же панфир дивий!

- Воистину так, - попытался ответить тот.

Человек вздрогнул и несколько секунд стоял молча, не отводя глаз от Велимира, потом нервно откашлялся и, полностью овладев собой, крикнул:

- Прохор, Прошка! - семеня ногами, униженно кланяясь на ходу и вытирая руки полотенцем, хозяин выбежал из строения.

- Быти здраву ти, многоблагоутробный болярин! Буди имя славное твое…

- Аминь! - перебил его ратник, бросая поводья в руки представителя гостиничного бизнеса. - Что снедно имаешь? Хощу сотрапезника пояти, темь же сотвори рай пищный, яко ведаешь.

Кланяясь и бормоча что-то восторженное в адрес своего гостя, хозяин поспешил на кухню, а Василий Никифорович обернулся и, поклонившись, обратился к Велимиру:

- Поведай имя твое, болярин.

- Велимир… Игнатиевич, - Сподобский также поклонился.

- Прости милостиво пытание мое, Велимир Игнатич, аже поведай паче того, яко имя бысть граду твоему?

- Псков, - Велимир уже израсходовал весь словарный запас, а Василий Никифорович всё не унимался.

- Грядение велико велми, обаче платье твое аки снову бысть, аще воистину убо правду глаголишь?

Из раскаленной кухни странной своей иноходью выбежал хозяин. Поставил на стол большой кувшин и две восьмиугольные кружки, положил нарезанный крупно хлеб, вымытую зелень и, поклонившись в бесчисленный раз, устремился к печи. Сподобский не знал, что ответить, он молчал. "И этот туда же! Неужели тоже драться будет? Не хватало по другому уху получить! От такого не увернешься - весь увешан, как ёлка новогодняя: и сабля, и кинжалы, а под седлом вон дубинища, - то ли шестопер, то ли палица, украшена богато - так в руки и просится".

К радости Сподобского, Василий Никифорович не стал дожидаться ответа. Вместо этого он жестом пригласил Велимира за вычищенный скребком стол, доски которого отливали влажной желтизной. Налил обоим из кувшина. Повернулся, увлекая Велимира так же, как и он, встать "пред образа", и, широко перекрестившись, вопросительно посмотрел на Сподобского, который, не вникая в суть происходящего, неловко совершил крестное знамение троеперстно. Трижды поклонились, крестясь каждый по-своему, наконец, сели.

Молча выпили. В кувшине оказался мёд, вернее медовуха. Она была терпкой, довольно крепкой и немного игристой. Ощущение было непривычным, и Сподобский поперхнулся. Плохо было Велимиру. Он взял хлеб и, откусив "от ломтя", стал жевать кисловатую, пахнущую дымом хрустящую корку. "Пропал", - думал он, и все известные ему орудия мастеров заплечных дел в одно мгновение встали перед глазами. Бежать некуда! Да и не успеет… Он живо представил себе сцену, так часто виденную им в блокбастерах: судорожно цепляясь костенеющими пальцами за дверной косяк, оседает безжизненное тело, пронзенное кинжалом, брошенным неумолимой рукой. Пропал!…

Василий Никифорович бережно отломил частицу такой же корочки и, как бы невзначай покосившись в сторону кухни, где в клубах дыма сновал хозяин, вдруг совершенно другим тоном произнёс:

- Боже мой, юноша! Рассказывайте, как вы здесь оказались и откуда вы, вернее из какого…

От неожиданности Сподобский разразился вдруг целой тирадой:

- Пошто речешь гугниво? Не разумею… глаголы! Изыди…, отрини…, - он поперхнулся во второй раз, теперь уже хлебом, и сильно закашлялся.

- Перестаньте, Велимир, здесь не шутят. Неразумно вести себя таким образом. Удивлен, что вы ещё целы. Они своих-то не жалеют: с живых кожу рвут, а вы для них - "немец", не умеющий говорить, а значит, "сходник да подзиратай" - лазутчик и шпион то есть. Даже если бы вы смогли выдать себя за чужеземца, которых здесь часто привечают, то всё равно долго не протянули бы.

- Мамочки! А вы-то… Здесь-то… Как же это!? - Сподобский смотрел на собеседника широко открытыми от удивления глазами. - Офигеть!

- Об этом потом, сейчас надо… Простите, как вы сказали, вот это последнее слово, не совсем приличное, на мой взгляд… Но, всё же, черт подери, как вы сюда попали? На вас правильная одежда, деньги где-то раздобыли, и не малые, насколько я понимаю - стало быть, готовились. Но, в то же время, абсолютно не знаете языка. На что вы рассчитывали!?

- У меня был переводчик, - потупился Сподобский.

- Толмач, то есть. И куда же он девался?

- Отказал…

- По какой причине, неужели оплата не устроила? Судя по рассказам Прохора, вы - человек нежадный.

- Да нет, в смысле сломался - он интерактивный был. А, когда этот гамадрил меня вырубил…, м-да…, короче повис, - Велимир покраснел и склонил голову. Его оттопыренное ухо светилось в лучах восходящего летнего солнца, отливая нездоровым ярко-розовым цветом.

- Послушайте, не могли бы вы выражаться яснее. Это, в первую очередь, касается достойной всякого сожаления судьбы Вашего переводчика. Повис, да ещё и сломался. Что ни говори, а попасть на дыбу - незавидная участь. Но тут я мог бы помочь, если, конечно, его ещё не совсем замучили.

Несмотря на всю серьёзность положения, Сподобский фыркнул от смеха.

- Не человека, совсем не человека. Это прога в джампере, ну, электроника - нанотехнологии, короче … В общем, все такое…

- Электроника, электроника… А с электричеством есть что-нибудь общее? - Василий Никифорович с надеждой посмотрел на Велимира.

- Электричеством ОНО питается. Ну, в конечном итоге.

- Да-а-а! Молодой человек, озадачили вы меня: ваши пояснения только внесли еще большую путаницу. Этимология терминов и выражений, которыми вы пользуетесь, мягко говоря, туманна, и они представляются мне словами и фразами, вы уж простите, без роду-племени. Единственное, что я смог понять: вы даже относительно меня из будущего, но какого, насколько далёкого? - Он помолчал. - Скажите, что для вас значит 1926 год по Рождеству Христову?

- Предки еще не родились.

- Простите!? Ах да, вероятно, родители? Я прав?

- Рулез! - обрадовался Велимир.

- Ужасно, - в крайнем удивлении произнес Василий Никифорович, заглядывая Велимиру в рот. - Абракадабра! Кошмар какой-то…

- Дед родился в двадцать седьмом, бабка - на три года позже. А пэрэнты в пятьдесят восьмом и в шестидесятом, соответственно.

- Прошка, квасу! - не сводя глаз с Велимира, крикнул Василий Никифорович. - Пэрэнты…, - он нервно постучал пальцами. - Если я правильно подсчитал, то это приблизительно конец века, двадцатого, конечно.

- Начало двадцать первого - 2010 год.

- Вы себе не представляете, Велимир, сколько накопилось у меня вопросов, - взволнованно произнес Василий Никифорович.

"Ну, хотя бы не сразу замочат", - подумал Сподобский. Чего-чего, а сарказма в нём было предостаточно - таким, к сожалению, было его время.

 

***

Он с поклоном налил ковш мятного питьевого кваса разодетому дородному горожанину. Безо всякого стеснения выпятив свой более чем солидный живот, тот принялся громко, с каким-то ожесточением глотать игристый, настоянный на мяте, подслащённый патокой напиток. Наблюдая, как растут крупные капли пота на побледневшем от жары лице, он испытал желание снова достать платок, но подождал, пока "клиент", переводя дыхание, перестал так же жадно глотать и воздух. Наконец, звякнула медная монета - обычная плата за услугу такого рода. "Осподи охрани! Омилуй грешных", - прозвучало вместе с отрыжкой, и родовитый господин, вслед за которым вели его богато украшенного коня, прошествовал по направлению к Успенскому собору.

Подскочил примелькавшийся шустрый человечек от купца, торгующего на посаде, и стал, как обычно, канючить, прося уступить в цене. Пришлось жестами дать понять (в который раз), что товар не является его собственностью и он цену менять не властен. Да, два года он здесь и все это время старается не говорить - так безопасней. Там, где он живет, не удивляются, считая, что немота вызвана колдовством "ведьмы - змии неприязневой", а хозяин бахвалится перед всеми, что спас человека: вырвал из рук "скверных причастников бесовских".

Вероятно, давно уже Филат и жена его Меланья занимались разного рода ворожбой, привечая у себя старую ведунью. И, как выяснилось, почти так же давно волостель³ собирался наведаться по доносу в Садовники, да всё недосуг. Но, оказалось, что не зря ждал: нагрянули со стражей, высадили дверь и схватили с поличным. Он ничего этого не помнил - крепко спал. Наверное, Господу угодно хранить его жизнь, или же отчаянная молитва его дошла до самых небес, и Он, услышав, отвёл неминуемую гибель - не дал проснуться, иначе попытался бы вступиться, и его, как "соумышленника", вместе со злополучной троицей, "в коробы саждая, в озере бы истопили".

О "великой победе" поведал его спаситель и хозяин, тот самый бравый волостель, у которого он сейчас и жил в числе других дворовых людей. Принимая гостей, "бывалый ратник" не забывал похвастать. Каждый раз, рассказывая о подвиге, иллюстрировал повествование живыми свидетельствами боевых побед, показывая заколдованного до "гугнивого речения" да "отроковицу", которую "из милосердия", воспитывал вместе с дворней, не задумываясь над тем, что именно он и является виновником смерти её родителей. "Изведя логово волков злобесных, забрал волчонка на забаву".

Его бросили в конюшне, и он проспал ещё два дня, а потом быстро пошёл на поправку. Всё это время за ним ухаживала дочка Филата - волостелю, на самом деле, было на них наплевать: выживут - холопов прибавится, помрут - туда и дорога. Настя, так звали девочку, быстро наладила отношения с сердобольной кухаркой Акулиной. Изысков, так же, как и обилия пищи, не наблюдалось, но и не голодали.

Третьим обитателем просторного помещения, заваленного сеном, был конюх Ипат - здоровый мужик лет сорока, который всё время улыбался Насте и старался, как казалось, из любви к детям угостить её чем-нибудь вкусненьким.

Выздоровление наступило в рекордные даже для офицера Белой Гвардии сроки. Через неделю он начал ходить, а ещё через полторы, благодаря гимнастике, которую узнал ещё в детстве от их одинокого соседа-китайца - владельца чайной лавки, уже выполнял немалую работу по конюшне, почти освободив Ипата от его прямых обязанностей, который, в свою очередь, очень гордился тем, что получил в свое распоряжение личного холопа, и с удовольствием им командовал.

Подворье волостеля находилось в Занеглимье, недалеко от реки. Несмотря на это, лошадей всегда мыли на месте и кормили тоже в стойле, и вдруг: "пойти на реку, там искупать, потом стреножить и пусть пасутся". Будучи военным человеком, он привык выполнять приказы и, взобравшись на одну из лошадей, потрусил вместе с табуном к воротам и, уже снимая тяжелый засов, вспомнил, что забыл веревку. Вздохнув, он оставил животных на попечение привратника и вернулся.

То, что он увидел, не могло никоим образом уместиться даже в просвещенном мозгу современника махрового декаданса и последующего за этим разгулом красного террора. Ипат, пуская слюни и гадливо ухмыляясь, зажимал онемевшему от ужаса ребенку рот, рвал на ней и без того ветхую одежду и пытался затащить в пустующее стойло, которое использовали для хранения сена.

Произошла короткая стычка. Рука у заступника оказалась тяжелой. В результате, не смотря на то, что Ипат успел вооружиться вилами, он все же получил локтем в висок. Распластавшись на земле, сладострастный конюх довольно долго не приходил в сознание - китаец научил бывшего филолога не только лечебной гимнастике.

Его сильно побили, и снова понадобилось несколько дней, чтобы встать на ноги, зато Ипат больше не улыбался Насте. Акулина, тем не менее, забрала девочку на кухню, подальше от мужиков - бережёного бог бережёт. Волостель же, узнав о способностях новичка, доверил ему торговлю морсами и квасом в кремле: за выручку можно не волноваться. Его благодетель во всю использовал служебное положение, мало отличаясь от чиновника первой половины двадцатого века - помимо полного довольствия за счет налогообложения, он получал прибыль от торговли прохладительными напитками.

Однако товар кончался, и надо было идти за пополнением на гостиное подворье. Там, на леднике, хранились запасы в бочках. Собрав опустевшие жбаны, он покатил громыхающую тележку по направлению к Варьской.

***

Василий Никифорович смотрел на своего собеседника и не верил глазам. Сколько же лет прошло с тех пор или пройдет еще столетий до того момента, когда он вместе со своим другом, учёным, страстно увлекающимся проблемами времени, воспользовался коридором в Коломенском. Он вспоминал, как они готовились к переходу, делая, на всякий случай, записи в двух экземплярах, изучали язык и вычисляли дату возможного появления тумана, скрывающего пространственно-временную дыру, лаз между эпохами - последнюю возможность скрыться от липкого хамства того общества, в котором, "волею народа", ему пришлось жить. Жить и ждать, что однажды, как и многих, его уведут незаметно и застрелят в затылок в одном из подвалов ЧК. И правильно, в общем-то, сделают, поскольку никогда офицер Белой Гвардии не примет их новых порядков.

Никто не вспомнит бывшего выпускника Императорского Университета по факультету медицины, а среди серой массы "товарищей" - неизвестного "дохтора" сельского лазарета, потому что не услышит выстрела, который мог бы поведать о завершении его жизненного пути какому-нибудь случайному прохожему: увы, слишком толстые стены. Люди, как всегда, пройдут мимо здания, даже не подозревая, что совсем близко, почти под их ногами, умер человек и не один - множество людей: мужчин, женщин, молящих о пощаде или же мужественно и смиренно принявших революционную необходимость.

Он не знал, как поведёт себя в этой ситуации, он не стал дожидаться проверки, выбрав, по меньшей мере, необычный способ бегства, но не ради оригинальности - Василий Никифорович просто пошёл за своим другом, свято верившим в чудо, сомневаясь до последнего момента, но выбор был невелик. Вышел из тумана он один. Его спутник послушался каких-то добродушных первобытных гигантов, которые настойчиво указывали им обратный путь, и вернулся, а он пошел дальше и, провалившись в какую-то яму, потерял сознание. Он смотрел на Велимира, и неизъяснимая радость поднималась в душе - этот немного бесцеремонный, абсолютно лишенный учтивости мальчик, неумело выражавший свои мысли чудовищными словами, становился для него всё дороже (то самое чувство, которое появляется у русского человека, неожиданно встречающего соотечественника в джунглях Амазонии). Он уже твёрдо знал, что будет помогать Велимиру, несмотря на то, что тот может легко оказаться потомком одного из палачей его родных. Несмотря на то, что сам может пойти на лед Москвы-реки, и его, объявив колдуном, заговорщиком, да кем угодно ещё, сожгут в деревянной клетке или просто забьют дубиной, как корову не бойне, а труп спустят в прорубь. Впрочем, до зимы ещё далеко…

- Теперь, кажется, нам следует отдать должное искусству нашего с вами кулинара, - произнес Василий Никифорович, выведенный из задумчивости хозяином заведения, подавшим запечённого гуся с брусникой, толчёный чеснок, хрен и сметану, в которой, не имея возможности упасть, торчала деревянная ложка. - В эти времена "кухарь" - большая редкость, всё больше бабы, для мужчины - нежелательное занятие.

- Ну-с, Велимир Игнатьич, со свиданьицем…

И были морсы и меды: малиновый и мятный. И стало наплевать на огульную борьбу с пьянством, некстати потрясшую страну как раз к моменту их встречи. На памяти Велимира была одна антиалкогольная кампания, об остальных он знал от отца и считал, что это явление не что иное, как отголоски советской эпохи. Поэтому на некоторое время усомнился в том, что попал именно в шестнадцатый век. Но сомнения, до некоторой степени, разрушил Василий Никирофорович. Посмотрев на своего молодого друга разбегающимися глазами, он выразил желание покаяться и тут же признался, что сухой закон ввели исключительно из-за него. Оба задохнулись от беспричинного смеха, и Велимир сказал, что объявляет ему личный протест. Поэтому снова пили морсы, а потом меды: анисовый, перченый и на вяленом земляничном листе. Две кулебяки с визигою запили пивом…, да и опять меды…

Василий Никифорович забрал Велимира к себе, как он выразился, "от греха". Об этом тот узнал позже - утром, потому что кувшины ко времени окончания пиршества были пусты, и, несмотря на то, что Сподобский говорил много непонятных слов, никто не заподозрил в нем чужака. В конце концов для его транспортировки опять пришлось использовать экипаж Прохора.

Василий Никифорович, забыл о конспирации. Погрузив на подводу слабо протестующего Велимира, улыбаясь от счастья, он обнял провонявшего дымом, оторопевшего Прохора и, поцеловав в потный лоб, по-дружески посоветовал принять душ. Потом, развеселившись самому себе, хрюкнул от смеха. Руководствуясь лексическими нормами своего времени, назвал пегую клячу таксомотором и, вцепившись двумя руками в гриву боевого коня своего, побрел шаткой походкой, гремя всеми видами вооружения, за подводой, которой управлял помощник хозяина, вечно испуганный отрок Ондрейка.

Прохор, ошарашенный боярской милостью, так и остался стоять у ворот, светя сальным фонарем на тугой кошелек в руке, и не превратился в соляной столб только потому, что соль в этот исторический период ценилась на вес золота, которое, в свою очередь, пока еще не успели поменять на банковские билеты.

***

Ворота открыл Ондрейка. Они давно подружились, и было бы нехорошо прийти без подарка. Конечно, он не мог позволить многого, учитывая нынешнее положение, но вечера были почти свободны, и дудочка получилась на славу. Мальчуган сунул подношение за пазуху и, ни слова не говоря, помог докатить тележку, точнее, держась за неё, пробежался вприпрыжку.

Он не стал снимать сосуды: тяжелы. Взяв большой ковш, спустился в ледник. Тут было по-настоящему холодно: наверное, с крещенских морозов Прохор начал набивку льда, который не меньше месяца свозил в эту землянку. Аккуратно засыпая промежутки между блоками ледяной крошкой и снегом, поливал водой, пока не образовался монолитный параллелепипед, способный пережить жаркое лето. Ледник был устроен хитро. Чтобы лед, покрывающийся плесенью, не портил продукты посторонними запахами, помещение для него было устроено сбоку за перегородкой, делившей землянку пополам.

Он подошел к своим бочкам и тут заметил, что нечем выбить пробку - кто-то забрал киянку, пришлось искать хозяина заведения.

Когда тот понял, что нужно, вспомнил, что забыл молоток в гостинице, но, поскольку занят готовкой, всего-то и дел, что подняться на второй этаж. "Там, в кладовке она".

По пути потрепав за холку подбежавшего приласкаться дворового пса Мамая, он быстро поднялся по наклонной крытой лестнице и вошел в тускло освещенный, плохо проветриваемый коридор. Постоял немного, пока глаза не обвыклись в темноте, и собирался уже направиться в хозяйственное помещение, как услышал взволнованные голоса, звучавшие в одной из комнат. Решив по возможности не привлекать внимания, он осторожно двинулся вперед.

В гостинице никого не было. Постояльцы - в основном, торговый народ - с самого утра разошлись по своим неотложным делам, и в это время, наверное, не было более безлюдного места, чем гостиный двор. Он почти прошел мимо приоткрытой двери, но несколько слов, произнесенных низким мужским голосом, заставили его замереть и прислушаться.

- …Венчали на Великое княжение, да не втуне, а по Византийскому чину. Мнилось, обезглавили змия - злодея пагубного одолели навеки. Так, поди же - не минуло и лета, как глава исцелела и почала наводити злобесно!

- Истинно речешь, брат! Ныне и Федька Стромилов, и Афонька Еропкин, и Володька Гусев⁴ наипаче же мученики! Да и яко же умыслити при венчанном государе опального Гавриила Великим псковским князем жаловать?! Растлеша и омерзишася в беззакониих! Тьфу, пакость еси!

Не давая времени на паузу, голос, что был потолще, так же взволнованно продолжил.

- Воистину тако! Ино же пригрезилось нама: княжич яко стрекаломстрегемый ристаху рамено на Белоозеро⁵, дабы, по Стромилова же наущению, великокняжескую казну умыкнути. Тем часом, Великий князь и Царь наш венчанный Димитрий Иоаннович лютого зелия от деспины⁶ вкуси. Егда же помре, сынка свово возгнездити мнита - огнушение великое, братия, аже не беспроторица. Сказывал вамо: и мы не без зелия многоцелебного, а уж запона такова, что не воспрянет вовек. Яко мыслили обоялники Димитрия Иоанновича живота лишить, тако и мы ныне…

Вжавшись в стену, он боялся пошевелиться. Надо же, спасся от одной революции, еле унеся ноги более чем на четыреста лет назад, для того, чтобы стать свидетелем древней крамолы.

Однако содержание разговора было, по меньшей мере, странным. Он очень хорошо знал историю, а уж древние летописи и подавно, но ни в одной из ему известных не было эпизода, посвященного заговору против Василия III (хотя заговорщики и, называли будущего государя именем, данным ему при крещении, он хорошо знал, что князь Гавриил и Великий князь Василий Иоаннович - одно лицо).

- Ино же потребно нам кинуть на растерзание неясытиц плотоядныих голубку, чадолюбицу нашу княгиню Елену - хранительницу истинной веры, яже дадена от Господа, по Завету Истинному Моисеову. Новых же святых отец писания ложна суть и подобает сих писаний огнем сжещи!

А вот этот нудный лицемерный голос был ему хорошо знаком. Что же ты, господарь наш, волостель? Ужели недоволен ты своею властью судить да казнить, или малы налоги, что идут на твоё содержание, а может быть, не хватает добра загубленных тобой мелких людишек - к дичи покрупнее не допускают?

Надо же, заговорщик, революционер да еще к ереси жидовствующих⁷ причастен. Добро бы слыл эстетствующим представителем русского возрождения, было бы понятно: от пресыщения знанием один шаг до извращенного мыслеблудия, но нет, обыкновенный мужик из тех, что ждут - не дождутся очередного праздника, когда можно зелено вино, да пиво, да хмельные меды помногу, чтоб "до беспамяти".

- Яко же рекл князь Семион, есмь зелие: муж верный, оружник искусный - он и свершит задуманное не мудно, - произнес говоривший вторым, ничем не примечательный голос.

Вот и ещё один разоблачен: с уверенностью можно утверждать - среди заговорщиков князь Ряполовский.

Дальше все происходило (как говаривали во времена его детства) словно в "банальной фарсовой фильме". Тайные поборники радикальных религиозных и политических реформ решили покинуть место собрания, так как, по словам того же волостеля, скоро должны были возвращаться постояльцы. Он вспомнил о тележке, но вряд ли её заметят - далеко от выхода, а вот ему надо бы спрятаться. Он обвел взглядом коридор, и, поскольку за приоткрытой дверью послышалось опасное движение, не долго думая, нырнул в маленькое помещение напротив.

Даже если бы знать заранее, что находится в этой комнатке, пришлось бы поступить точно так же - не было выхода. Скомкав свой большой платок, он плотно прижал его к лицу, закрывая одновременно рот и нос, и, чтобы не стошнило, старался не думать о том, что находится в бадейках, которые после использования принято опорожнять в сточные канавы.

Показалось, что прошла вечность. Наконец, он на свежем воздухе - катит свою телегу по деревянному настилу к месту торговли. Сегодня он узнал страшную тайну, и что же с ней теперь делать ему - бесправному безоружному холопу?! Он вспомнил Царев указ: "… чтоб на собе ни корда, ни меча, ни долгова ножа не носити", и обнадеживающая мысль пришла сама собой. Стуча деревянными колесами, катилась тележка, и под ритмичный перестук рискованный замысел дополнялся новыми важными деталями.

***

Велимир с первого дня удивлялся отсутствию женщин в этом мире. И ему было немного неловко, когда первая встреча с представительницей прекрасного пола произошла в момент утренней беспомощности. Свинцовые веки, онемевшие руки и ноги, глаза, боящиеся света…

Она принесла запотевший глиняный кувшин, и Сподобский приник к его широкому горлу, не замечая протянутой ему в поклоне оловянной кружки и двух тонких струек по углам своего рта. Не поднимая глаз, она сказала несколько слов, смысл которых сводился к тому, что сейчас самое время поправиться и выпить рассола. Не прерывая процесса, он прогудел что-то, пользуясь наполовину опустошенным сосудом как рупором, дополняя пугающие звуки громким глотанием. Она же, сочтя это за выражение неудовольствия, а может, ради того, чтобы оказаться подальше от срама, выскользнула из светлицы, согнувшись и прикрывая лицо широким рукавом летника. Периферическим зрением Сподобский заметил мелькнувшую в дверном проеме девушку лет семнадцати, её косу с вплетенной в волосы красной лентой и перехватывающую голову повязку, спадающую на спину узкими концами.

Наполнив желудок, но так и не утолив жажды, Велимир успел поставить кувшин на пол перед тем, как снова всё вокруг закружилось. Он уронил голову на приголовник, будучи твердо уверен в том, что никто и никогда не сможет заставить встать его с этого довольно твёрдого ложа.

Понемногу жизнь возвращалась в повреждённые члены. Проспав ещё часа полтора - два, он сел на лавке, допил рассол и, убрав с верхней губы оставшийся с прошлого раза смородиновый лист, встал на ноги. Его кто-то переодел в длинную белую рубаху, расшитую по горлу, по подолу и по запястьям замысловатым орнаментом. Некоторое время он без цели разглядывал сложные переплетения линий, сказочных зверей и растений, пока его внимание не привлекли зазвучавшие вдалеке шаги. Они приближались, и все отчетливей угадывались в этой поступи уверенность и ловкая кошачья упругость.

***

Почти незаметно побежали дни. Тело Велимира наливалось силой, движения становились точными и уверенными. Временами он вспоминал то мучительное утро, когда в светлицу вошел Юсуф - стременной Василия Никифоровича. Несмотря на низкий поклон, Сподобский заметил осуждающий взгляд, которым наградил его до блеска выбритый человек с серебряной серьгой и негустой бородкой. По приказу Василия Никифоровича, уехавшего ещё засветло, он показал Велимиру весь дом, двор, обнесённый частоколом со службами для челяди, конюшней, хлевом и самое главное - вполне сносно оборудованным туалетом.

Помещение это могло стать неплохим шаржем на привычные для Сподобского заведения подобного рода, но в данной ситуации казалось роскошью. Неподалеку располагался летний душ. Оба строения были сделаны по наброскам самого Василия Никифоровича, которые в процессе работы были творчески переосмыслены неизвестными мастерами. Будучи, как оказалось, "публичным человеком", он подвергался опасности, поскольку его архитектурные излишества с большим трудом могли быть восприняты общественностью даже как эксцентрическое чудачество. Имелся даже слив, приводимый в действие длинной цепью с оскаленной пастью льва вместо ручки, что вполне гармонировало с производимым звуком. Но Велимир был рад, что экскурсовод не обошел вниманием сии достопримечательности, и не преминул воспользоваться удобствами, богато украшенными резьбой и коваными деталями.

Татарин понимающе осклабился и красноречивыми жестами дал понять, что хозяин его - большой знаток и любитель сантехники.

Посетили конюшню, где Сподобского напугал подаренный (как оказалось, ему) вороной жеребец, который, по мнению Велимира, никоим образом не мог относиться к травоядным животным.

Всхрапывая и кося глазами, вылезающими из орбит, конь бил копытом, сотрясая землю, приседал, надувая вены на мощных мышцах, щёлкал зубами, пытаясь укусить бесстрашного Юсуфа, и издавал ржание, похожее на смех варвара, торжествующего победу; не желая покориться воле потомственного коневода, черная бестия неожиданно взбрыкнул, сломав при этом доску никак не менее четырех сантиметров толщиной, и Сподобский, представив, что ему нужно будет взобраться на дикое создание, пожелал ещё раз увидеть медную ручку сливного устройства, выкованную искусным мастером.

- Зри, болярина, - силясь удержать животное и задыхаясь от восторга, кричал Юсуф, - зельный комонь, зельный, лепый зело. Юсуфка ведати, богатество великое!

Одновременно жестами он пытался уговорить Велимира приблизиться, наивно полагая, что тот сей же час прыгнет в седло и, взметнув зверя на дыбы, пустит его неистовым галопом по подворью. Да с диким криком перемахнут они частокол, и понесёт конь Велимира по Каширской дороге, отрывая копытами куски земли - всё дальше от Москвы, всё ближе к необъятным степям Придонья. А там - родная сторона - свобода для Юсуфки.

От злой напасти Сподобского избавил Василий Никифорович, который наконец вернулся часам к двенадцати. После обеда он повел Велимира прогуляться, и когда они остались одни, просил прощения: как человек старшего возраста, он не должен был затевать вчерашнее гуляние на широкую ногу. Когда Сподобский с недоумением принял его извинения, Василий Никифорович настоял на том, чтобы Велимир брал у него уроки языка.

- Кроме того, молодой человек, вам ещё многое предстоит изучить. Ну, хотя бы основы рукопашного боя, владения оружием, верховой езды. Здесь знатные люди пешком не ходят даже за два дома, и постричься надо… как можно короче - вы же не опальный.

Дня три Велимир ничего, собственно, не делал, кроме того, что ел, спал да парился в бане, которую незаметно топили представители многочисленной челяди. Потом начались занятия.

Тренером его, выражаясь современным языком, стал всё тот же Юсуф, но вёл он себя уже по-другому. После разговора с Василием Никифоровичем он больше не провоцировал ученика на необдуманные поступки и первые дни просто выяснял его физические возможности. Вслед за этим начались настоящие, так сказать, тренировки - бесконечные избиения под видом честного поединка.

В первый день Юсуф сильно намял Велимиру бока деревянным подобием меча, да так, что тот не мог спать всю ночь. Но какие-то примочки утром и, несколько позже, баня с травами, приготовленная кухаркой Акулиной, принесли желаемое облегчение, и занятия возобновились.

Василий Никифорович уехал недели на две в свою вотчину, посоветовав Сподобскому не разговаривать с прислугой. Да тот и не пытался. Во-первых, нескольких занятий языком явно не хватало для общения, а во-вторых, он просто был по-детски обижен на своего знакомого за то, что тот позволяет подвергать гостя таким пыткам.

Вечерами программист в задумчивости мял холдер, прислушиваясь к посторонним шагам. Иногда казалось, что Юсуф, этот "бесермен", как называла его за глаза Акулина, убьёт его в конце концов, поскольку экзекуции день ото дня ужесточались и удлинялись по времени. Коверкая и без того малопонятный для Велимира язык, Юсуф твердил только, что должен наступить момент великого недумания, и необходимые движения совершатся независимо от Велимира - их будет совершать за него ОНО.

Кто или что это самое ОНО, Юсуф не говорил, только не уставал напоминать, что надо самого себя меньше любить. Легко сказать, когда всё тело в синяках.

Но если бы Юсуф умел объяснить, а Велимир понять, то, возможно, он услышал бы тогда, что всё великое совершается не во время судорожных потуг в желании отжать из мозга еще одну каплю замученной мысли, а когда, перестав размышлять и вернувшись к непосредственности ребёнка, человек обретает умение мыслить так же, как мерцают звёзды в летнем небе, как светит весеннее солнце и стремится к нему нежный росток, расколовший твердую оболочку зерна.

Постичь искусство забывания себя и стать дождём, светом, травой. Раствориться в неспешном течении извилистой реки. Мыслить так же, как падает снег, как растут деревья, как капля росы, дрожащая в солнечном луче, и обернуться морской волной, имеющей силу сокрушить камень. Мыслить не думая, и тогда придёт понимание безыскусного и останется до тех пор, пока однажды не будет разрушено в попытке объяснить словами хрупкий мир бессознательного.

Близился день приезда хозяина, и, к удивлению Сподобского, как раз к концу второй недели тело его стало уже не таким чувствительным к боли. Если он пропускал удар (а это частенько случалось), то уже автоматически подставлял менее чувствительные участки тела, да и мышцы становились всё более упругими. Волосы остригли в первый же вечер, почти до кожи, так что с лысой головой и окладистой бородкой он уже был почти неотличим от местного жителя и ещё сильно смахивал на гибрид представителя богемной интеллигенции и крутого героя конца двадцатого столетия.

Вернулся Василий Никифорович - все вышли встречать. Велимир узнал её, несмотря на мимолетное появление тем утром. Среди многих женщин, одетых празднично и отличавшихся завидной дородностью, она одна была на удивление стройной, выглядевшей неожиданно современно для средневековья.

Появилось ощущение, что это какая-то девчонка из соседней многоэтажки, пользующаяся той же автобусной остановкой. А может быть, дочь знакомых его родителей, с которой они играли в детстве, а теперь выросли и не знают, как начать общение в своем новом взрослом качестве.

Представители челяди стояли в стороне и кланялись в пояс. Сподобский хотел проделать примерно то же, но хозяин быстро прошел мимо дворовых, подхватил Велимира (неподобно - не холоп), и, "под руководством" Василия Никифоровича, они раскланялись друг другу по всем правилам и несколько раз троекратно облобызались… Во время церемонии он шепнул Сподобскому:

- Ничего не поделать, милостивый государь, придется соблюдать правила.

Когда процедура приветствия, оказавшаяся на редкость нудной, закончилась, и Василий Никифорович повел его к себе, Сподобский ещё раз мельком взглянул на неё, увлекаемую старшими к женскому терему - месту её, возможно, пожизненного заточения. Он успел заметить, что она, как и все, кланялась, но в её поклонах не было подобострастия, обычного для прислуги. Ему безумно захотелось подойти и привычным языком сказать: "Привет, давно не виделись, уматный прикид". Но затея не удалась, по крайней мере, на этот раз. Они разошлись, и он не разоблачил беглянку и не вырвал её из забвения прошлого, вернув в подобающую эпоху, и всё снова пошло своим чередом.

Помимо упражнений, которые Велимир иронически окрестил гражданской обороной, возобновились занятия разговорным языком и прибавились новые физические нагрузки. Выбрав самую флегматичную кобылу, Юсуф пытался приучить к седлу, нет, не лошадь, но Велимира. Успехи были невелики. С каменным выражением лица, скрывавшим, по его собственному мнению, неуверенность, Велимир трясся на спине лошади, непредсказуемо и опасно наклоняясь в разные стороны. Эти минуты были самыми мучительными для Сподобского. Но сколько веселья было на женской половине!

***

Постоялый двор на Варьской с раннего утра наполнялся людьми, представлявшими собой различные сословия разного достатка. Порой, противолежащего положения, а то и вовсе без оного: безнадежно дрянных человечишек или просто людишек неизвестного рода деятельности.

Однако Прохору нет никакого дела до их занятий - есть дела поважней. Надо следить за хозяйством, да так, чтобы было доходным, чтобы кормило семью. У него жена, две дочки, поэтому надо встать засветло и приготовить еду, а кто да что, какая разница? Плати деньги, коли нужен ночлег. Голоден - снова покажи монету. У нас всякие в ходу: московская деньга, венгерский золотой, монеты тверские, псковские с бычьей головой под короной, новгородские гривны, рейнские червонцы и рижские рубли. Но будь начеку, путешественник, и, если есть у тебя в чем-то острая нужда, готовься к тому, что твои деньги всегда дешевле тех, что у торговца.

Прохору хотелось успеть сделать как можно больше - всё получалось очень быстро и ладно. Поэтому, когда этот пострел Ондрейка начал дергать его за рукав и тянуть из кухни во двор, он был сильно раздосадован и пообещал себе, что если причина окажется пустяковой, наконец-то отработает он щедрые подношения родителей за поучение непоседы и ослушника. Вообще-то Прохор незлобив, порка ему не по душе, а уж детей стегать и вовсе…

Вздохнув, он в сердцах стиснул пальцами чересчур любопытное, по его мнению, ухо мальца и, не отпуская, направился к выходу.

Во дворе гостиницы, равно как и во всем городище, попуская тайным страстишкам, скрывая неблаговидные деяния, вальяжно расположилась скиталица-ночь, будто менее чем через час и не искать ей спешно другое место для бессонницы. Крупные капли росы, покрывшие дворовую растительность, намочили мягкие сапоги искусного кухаря, покрыв их темными пятнами, а относительная после печного жара сырая прохлада заставила поёжиться.

Он плохо видел в окружившей его со всех сторон темноте после кухни, освещённой двумя сальными свечами, в которые, не жадничая, Прохор добавлял драгоценной соли для яркости. Напрягая зрение, он наконец разглядел за вычищенным ещё со вчерашнего дня столом неопределённого вида фигуру. Решив, что это кто-то попросту закутался в плащ от ночной сырости, он, отпустив Ондрейку и вытерев руки о передник, направился к раннему гостю.

Отчасти он был прав, но только отчасти, подойдя ближе, Прохор в этом убедился. Те лохмотья, в которые кутался пришелец, надвинув на самые глаза лоскут, игравший роль некоего колпака, трудно было назвать плащом.

Коренастая фигура, показавшаяся знакомой, сапоги (если и были когда-то дорогими, то теперь и гроша медного не стоят), вместо посоха палка замусоленная, но, всё же, накидка…, Господи, вообще непонятно что - "повесмо", да и только.

Незнакомец пока не видел Прохора или просто не хотел его замечать, он, по глубокому убеждению хозяина гостиницы, как малое дитя, забавлялся с Мамаем. Такая забава вряд ли могла прийти еще кому-то в голову. Человек бросал палку, а Мамай, виляя хвостом, приносил её с видимым удовольствием, каждый раз размышляя, что интереснее: отдать и сбегать ещё раз или унести сокровище в конюшню, и, устроившись на мягком пахучем сене, погрызть её вволю, да так и заснуть, не выпуская из пасти.

"Эх, - подумал Прохор, - всё никак руки не доходят избавиться от собачьей своры. Развел, конечно, тут псарню, так ведь думал - защита. Вон сколько лихого отребья крутится! Хотя бы этот. В его положении милостыню на паперти просить, а не хозяина гостиного двора к себе подзывать. Ладно, мы не гордые, подойдем, послушаем, вдруг что дельное, а не то - взашей".

- Добрый ты человек, странник, - Прохор не знал, почему это слово сорвалось с языка, но всё в облике незнакомца было необычно, и он сразу определил гостя как человека пришлого. - Кобель мой к тебе так и ластится. Хотя, по правде говоря, он, должно быть, к любому подход найдет. Вот, например, Микита Данилыч из княжей охраны. Случись какое посольство, он является засветло и не уедет, покуда иноземцы не уснут, а порой подобно всельнику днюет и ночует. Суровый человек… Порой такой гнев на него найдет свирепый, что спереди не подходи, да и с боков тоже - лучше уж провалиться сквозь землю - богатырь, одно слово, а мимо не пройдет, чтобы озорника этого за холку не потрепать, да ещё улыбнется и ведь по-особому как-то… Э-хе-хе, вот так бы с людьми…

Прохор осекся. Что-то разговорился он сегодня, последнее замечание уж совсем ни к чему - пока язык за зубами, сам как у Христа за пазухой. Прости, Господи, богохульника окаянного!

- Что ж, обижает?

- Что ты! Упаси Бог! - на всякий случай Прохор сделал испуганное лицо. Что это он всё спрашивает? Оборванец, право слово, а ведёт себя, как боярин знатный. Всё же не ошибся: дальний гость - выговор странный, даже Прохору незнакомый, а он-то повидал немало: и асеев, и фрягов, и даже черных, как дёготь, сарацинов. Тьфу ты, пропасть, надо же ночью такое поминать.

- А как же ты говоришь, что свирепый он? - удивился пришелец.

- Так по взгляду понятно: как посмотрит - в жар бросает.

Он боязливо обернулся и, часто крестясь, стал шептать какую-то, видимо, совершенно особую молитву.

Неожиданно, не давая до конца охладиться раскаленному за день воздуху, со всех сторон обступила духота. Прохор глубоко вздохнул: "Может, к дождю? Пора бы - такое пекло!".

- Слушай, Прохор…, - незнакомец пошевелился, и обнажилась его рука, также показавшаяся знакомой, но в тусклом свете затянутой кисейной облачностью луны выглядевшая слишком породистой для дружеского рукопожатия. Это мешало вспомнить кому же все-таки она принадлежит, и ещё: человек этот изъяснялся непривычно. Прохор никогда не читал книг, только слышал, что писаны они особым языком, тем не менее, он подумал, что именно таким языком и разговаривает незнакомец. - Сдается мне, не того ты страшишься, - он быстро поправил накидку.

- А кого ещё прикажешь бояться, может, тебя? Тогда скажи на милость, что замыслил против хозяина гостиного двора. Сено у лошади украсть, или кобеля моего Мамая увести, так только мигни, я тебе его сам отдам. Или ещё что?

- Верно, иное… Возьми золотой.

Прохор не заметил, как появилась на столе эта необычно круглая монета - от золота он никогда не отказывался. Тем временем гость встал и повернулся в сторону кухни, и Прохору показалось, что духота идет именно оттуда.

- А что за него хочешь? - Прохор смотрел на незнакомую монету.

- Услугу… Служба нетрудная, а плачу щедро, как видишь.

- По одёжке твоей не слуг нанимать, а радоваться да помалкивать, что монеты такие немалые водятся.

- Хорошо, Прохор, я о себе, так и быть, позабочусь. Мне очень нравится, что ты осторожный человек и при виде золота головы не теряешь.

Пришелец обернулся, протягивая левой рукой еще один точно такой же золотой. Обычно люди от испуга бледнеют, дрожат, лишаются чувств, но, от природы рыжий, Прохор страшно, неестественно покраснел. От великого страха не соображая до конца, что делает, он в полупоклоне последовал за незваным гостем, плавно припадая на увечную с детства левую ногу и не имея сил оторвать глаз от его рукава, на котором были нашиты две такие же пугающие своей правильной формой, незнакомые даже Прохору монеты. Но не это было важно: главным было то, что нашивались на рукав, в ознаменование особых полномочий, только деньги, пожалованные самим царем.

- Не погуби, боярин, Богом молю! Не остави дочерей моих сиротами и в нищете, - шепотом говорил Прохор, и губы его дрожали. Так и не выяснив, откуда и зачем явился к нему опасный человек, он строил в уме предположения, одно ужасней другого. - Ох, дурак я! Ох, дурак!

- Не бойся, Прохор. Есть в тебе особая нужда, но иного свойства. Место у тебя бойкое, а тайные гости - знатные, вот и подумалось, что не откажешь мне и послушаешь, о чём ведут они разговор. Особо важно знать, не пытают ли о вере и не сокрушаются ли якобы об истине, и о том, что де монастыри от богатства пухнут, а всё мало. Не знаю, доводилось ли тебе слышать о еретиках?

По выражению лица Прохора вряд ли можно было догадаться о чём бы то ни было. Он ковылял за незнакомцем, увлекающим его куда-то, и докучливому повару, имеющему от чужестранных насельников представление даже о франкской кухне, было невдомёк, отчего только ещё вчера отстраненное существование этого, в худшем для него случае, мимолетного прохожего никак не влияло на жизнь гостиного двора. А теперь всё изменилось, и пришелец, получив уже неограниченную над Прохором власть, и сам не вполне представлял себе то важное, ради которого ломал сейчас душу подвернувшегося под руку удобного человека.

- Так вот, ещё лет тридцать тому назад разгорелась смута. А пошла зараза из Новгорода. И так упорствовали новгородцы, не желая покориться Ивану Васильевичу, что, сговорившись с польским королем Казимиром, пригласили к себе на окормление киевского князя Александра Михайловича Олельковича. Но не один прибыл князюшка, кичившийся своей просвещённостью, а со свитой, ещё более просвещённой: изученные всякого злодейства изобретению, чародейству и чернокнижию и звездозаконию: лейб-медик Схария, да Моисей Хануш, и Иосиф Шмойло Скарабей, - рассказчик повернул голову в сторону Прохора, и тот почувствовал направленный на него из-под лохмотьев внимательный взгляд. Испуганный диковинными именами, пораженный возможностью страшной напасти, отступившей в прошлом, но до сих пор, вероятно, непобежденной, Прохор истово крестился.

- Слушай внимательно, Прохор. Ты должен знать нашего страшного врага, с которым предстоит бороться, поскольку зломудрыми мыслями ещё в те времена прельстились даже духовные лица.

- Господи, помилуй! - напуганный сокачий тяжело дышал. - Помилосердствуй, боярин! На что тебе терзать бедного Прошку? Какая во мне польза?

Но пришелец не отвечал на пустяковые вопросы. Он остановился и, повернувшись к собеседнику, набрал воздуха, чтобы продолжить мучение маленького человека. Подул ветер, и показалось, что собрал он вмиг темные облака со всего света и пошевелил ветхую накидку с пустотой вместо лица, дохнувшую на горемычного Прохора затхлым подземельем.

- Слушай же! Задумали лиходеи совершить великую подмену Божественной Истины, внушая книжным людям, что Завет Господа с Авраамом и есть то главное и нерушимое, ради которого воплотился Господь в Сыне Своем Иисусе Христе, пришедшем не ради истины и не для спасения людей Своей Великой Жертвой, а исполнить завещанное, говоря: "Это Завет вечный в роды родов". Так хотели они поставить Ветхий Завет выше Завета Евангельского, но кривде не дано победить. Всего год только глумились над Святым Писанием еретики, распространяя прелесть не только в городе, но и по селам, однако Царь, Государь и Великий князь Иван III Васильевич, Многая Лета ему, братьям его и сыновьям, вступил в Новгород, и бежали зловерники.

Он сделал паузу и снова пристально посмотрел на хозяина постоялого двора, который не мог больше скрывать своих чувств и откровенно стучал зубами от страха.

- А знаешь, Прохор, куда бежали они?

Не имея уже возможности говорить, тот затрясся всем телом и страшно замычал.

- Сюда, в Москву! С тех пор и бродят здесь под разными именами и печальников нашли себе немало. А твой долг перед Государем и ещё не родившимися его потомками - исполнять мои приказы в точности, дабы уже теперь пресечь злодеяния грядущего. Обещай мне сей же час.

Прохор замотал головой.

- Тогда не станешь ты отпираться, что вчера приходили к тебе тайно некие люди, которых мы с тобой хорошо знаем, и потому имена их поминать не будем, прав ли я?

Превозмогая сильный озноб, Прохор неловко дернулся в знак согласия.

- Вот и славно!

Странный всё же выговор: вроде бы и понятно, и правильно, а всё одно: никто так не говорит.

- Сразу скажу тебе, что дело опасное, поскольку сговорились ковщики на смерть законного наследника престола!

- Дим-м-митрия!?

- Да ты что же, Прохор, не знаешь, что государь наш с Великой княгини и сына своего, Гавриила опалу снял и Великим же князем нарек, назначив удел во Пскове?!

- О, Господи Боже, на всё воля Твоя!

- Так вот, послужи и ты будущему царю. Узнай имя изувера, рука коего дерзнет подняться на помазанника Божия, а пуще того, место и время злодеяния, - он помолчал, наблюдая за впечатлением, которое произвели его слова, и без ложной скромности констатировал тот факт, что посмотреть было на что.

- Знаю, что завтра решающее сборище их антихристово, поэтому подготовь себе убежище и слушай, ничего не пропуская, далее - моя забота, - он вздохнул. - Приду завтра ночью в то же время, - и, не меняя тона, спокойно добавил: - О разговоре никому, проболтаешь - убью!

Плотнее закутавшись в тряпье, зловещий гость сгорбился и, опираясь на свою замусоленную палку, скользнул за ворота.

Брошенный посреди двора Прохор ещё долго повторял, крестясь и всхлипывая: "Храни тебя Бог, многомудрый боярин, радетель наш благий, храни Бог", - и всё пятился с поклонами, прячась в недрах пылающей кухни, чувствуя себя там подобно улитке - привычно и обманчиво безопасно.

***

Как назло, его радушный хозяин был чем-то сильно занят. Он уезжал ни свет, ни заря, появляясь, когда обессиленный Велимир был уже неспособен к общению. Он засыпал под мерное бормотание Акулины, пытавшейся поведать ему о каких-то "коркодилах", периодически вылезающих из реки Волхов, что в мятежном Новограде, да пожиравших всех от мала до велика, "и бысть страх и ужасть по всей земли". Так и прошло несколько месяцев, в течение которых он постигал премудрости самозащиты и, по его мнению, вполне прочувствовал ужасы татаро-монгольского ига.

Юсуф обучал его какой-то древней восточной технике ведения рукопашного боя, название которой учитель произнес, видимо, на языке предков и всего один раз, и запомнить ЭТО, не имея возможности переспросить, было просто немыслимо. Но больше всего поражала воображение Сподобского система обучения невероятным движениям и акробатическим элементам. Вначале Юсуф показывал что-то Велимиру и с каменным лицом предлагал повторить, причем не следил и не поправлял ученика - просто уходил. Первый раз, подумав, что татарин решил сделать перерыв в обучении, Сподобский в блаженной истоме разлёгся на травке и был выведен из состояния дрёмы злобной руганью наставника.

Юсуф был в бешенстве: лицо его перекосилось, он так плотно сжал веки, что только колючие искры и могли вырваться из узких щёлочек его азиатских глаз. Извергая, вероятно, самые страшные проклятия, брызгая слюной, татарин набросился на Велимира и, не разбирая ни головы, ни каких-либо других членов тела принялся колотить палкой ничего не понимающего ученика. Он остановился только после того, как озверевший от боли и злобы Велимир, не думая об опасности, с единственным желанием убить обидчика, дико и хрипло рыча, бросился вперед.

Безусловно, атака провалилась, но, когда с глаз спала пелена слез и животной злобы, против ожидания, он увидел перед собой очень довольного, даже ласкового, Юсуфа, который, в восхищении покачивая головой, долго цокал языком и, насколько смог понять Сподобский, всячески нахваливал его боевой дух, одновременно сетуя на то, что Велимир пока не может им управлять.

***

Сутулясь и кутаясь в вонючие лохмотья, он удалялся от постоялого двора, относительно правдоподобно, по его мнению, имитируя походку больного люмбаго. В принципе, он был удовлетворён произведенным эффектом, лишь бы не переусердствовать. С одной стороны, хорошо, что чудом сохранились его сбережения - последнее царское жалованье.

Волостель оставил ему одежду: сапоги не возбудили в нём желания обладать стоптанной обувью меньшего размера. А зря: каблучки-то с секретом, сам мастерил - только вытащить нужный гвоздик да повернуть в сторону, а там ровно двадцать два - по одиннадцати в каждом сапоге - золотых червонца царской чеканки 1910 года, теперь уже двадцать, ну и что, для хорошего дела не жаль. Всё же рискованно: заподозрят в нём фальшивомонетчика и - завтра же на дыбу за благие дела. Он усмехнулся в бороду: всегда подозревал в себе архиплута - подкупить человека в пятнадцатом веке монетами из двадцатого… Кто бы помыслил!?

Рассуждая подобным образом, он преодолел довольно приличное расстояние и к концу пути так вошел в роль, что возле Ивана Великого получил медный грош милостыни. Не забыв откланяться и пошептать что-то неразборчиво-благодарное, он радикулитным шагом наконец доковылял до тайника, устроенного вблизи крепостной стены и, осмотревшись вокруг, с облегчением сбросил свой камуфляж. Монеты, которые от имени князя пожаловал самому себе, он уже давно, на ходу незаметно оторвал от рукава и теперь только опустил их за голенище вместе с подачкой.

Светало. Духота, обещающая ливень обманула ожидания, и дождевые облака, разорванные ветром на множество мелких лоскутов, бежали куда-то, кажется, на запад или на восток - сейчас он не хотел этого знать, потому что сделал наконец выбор.

***

Вот и выдался выходной, благодаря приезду Василия Никифоровича, и Велимир со свойственной двадцать первому веку бесцеремонной неблагодарностью решил высказать ему все свои претензии. К счастью, разговор как-то сам собой перешел в другое русло.

Они сидели в светлице на половине хозяина и ужинали, было ровно двенадцать часов дня, и название действа происходило от слова "юг", что и означало "полдень". Впереди предстоял ещё "поужин", и только потом - "вечеря", которая и была ни чем иным, как ужином будущего. А вот обед, по сути, являлся завтраком, который, в свою очередь, приходился на "заутро", то есть происходил до рассвета. Да…, многое удивляло в этом непривычном мире. Но, как ни странно, не это оказалось самым удивительным. Прежде чем Сподобский подобрал слова для своих эгоцентричных упреков, его благодетель отложил серебряную ложку, которой неспеша ел гречневую кашу с бараниной, запеченную в горшочке, и, немного стесняясь, спросил:

- Как вы думаете, Велимир, не будет ли неправильным, если я попрошу вас рассказать о будущем.

- Не знаю, - немного раздраженно буркнул Сподобский. - Моя справочная не работает, - он без аппетита выковыривал кусочки мяса из сочной, благоухающей непривычными ароматами рассыпчатой крупы. Кушанье было довольно острым на вкус, и Велимир подумал, что это странно, поскольку специи должны быть ещё относительно редким явлением. - Василий Никифорович, а где вы перец достаете?

- Перец? - Брови хозяина немного приподнялись. - Перец покупаем, конечно! Но если вы о каше, то там нет перца - это гриб. В 1926 году он назывался перечник, а чесночные остроту и запах придают тоже грибы - чесночники, мелкие такие, на пеньках растут. Их сушат, толкут и добавляют в еду, а в сочетании с белыми грибами совсем недурно, как вы сами можете убедиться. Впрочем, чеснока здесь тоже, знаете ли, хватает… Извините, видимо, мне не следовало обращаться с подобной просьбой, я имею в виду будущее, но мне крайне важно знать, прошу вас.

- Да нет, - Сподобскому стало неловко: манеры хозяина делали своё дело. - Пожалуйста, только вот не знаю, с чего начать… Вы сказали - 1926, значит, Ленин уже ласты склеил?

- Что? Ах да, конечно, и в мавзолей положили, - Василий Никифорович мрачно усмехнулся. - Надо отдать должное потомкам - очень образное выражение. Прости меня, Господи!

- Ну, затем был, наверное, самый страшный период нашей истории - репрессии, лагеря, расстрелы и всё такое…, короче до тех пор, пока Сталин не умер…

Велимир долго рассказывал, передавая собеседнику всё, что слышал от отца, узнал из школьной программы. Он вспоминал старые анекдоты, перешедшие в эпоху застоя в разряд высокого искусства, про кукурузу и "Бульдозерную выставку" художников-абстракционистов. Не обошел вниманием и башмачную политику Никиты Сергеевича Хрущёва в ООН, получившую причудливое продолжение в 2009-м.

Василий Никифорович слушал, искренне сопереживая не родившимся ещё соотечественникам блокадного Ленинграда и гордо радуясь победе над захватчиком, одержанной его народом, и было всё равно, что страна принадлежала ненавистной ему политической системе.

Наибольшее изумление внимательного слушателя вызвала не перестройка, не развал СССР и даже не авария на Чернобыльской атомной электростанции, а то, что в течение семидесяти лет удавалось поддерживать в громадной стране режим, который, по его мнению, был нежизнеспособен вообще.

- Вот как, значит Сталин, … - на лице Василия Никифоровича появилось странное выражение, будто он ожидал чего-то подобного, но не совсем доволен нюансами.

- А кто же?! - Велимир недоуменно улыбнулся. - Неужели у вас есть альтернатива?

- Конечно! Когда я покидал двадцатые годы, у власти уже был Троцкий, а Сталин бежал сначала в Грузию, а потом в Турцию. Дальше не знаю - не стал дожидаться, знаете ли…

Брови Велимира полезли вверх. Появилось чувство, что он пропустил солидный кусок школьной программы.

- Я, конечно, не могу утверждать, что являюсь крутым историком, но помню из школьного курса, что это как раз Троцкий бежал, но в Аргентину, где его и замочили альпенштоком, кстати говоря, - Велимир хотел продолжить ликбез, но вдруг краска отхлынула от лица. - Василий Никифорович, а кто тут сейчас главный? - запинаясь, проговорил он.

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/