Эмпирий

Тьма – это всего лишь отсутствие света,

зло – отсутствие добра.

Опять этот сон. Это бесконечное путешествие через глубины своего разума.

Во сне я всё помнил. Помнил ярко, словно только что эти картины представали передо мной, но просыпаясь, я вновь и вновь ощущал себя одиноким, и что ещё хуже, больным. Только в голове, словно траурный колокол билась одна и та же мысль – это сон, не более.

А вот это реальность.

Жестокая, лживая, порочная реальность.

Я так хотел жить в мире своих грёз...

Глава 01. Я вижу. Видеть людей.

 

Проснулся я к полудню. Голова гудела, словно внутри неё осы улей себе построили. Гадкое ощущение кислятины стояло во рту – привкус блевотины. А как гадко было на душе. Тот факт, что я напился как свинья, действовал условно терапевтически. Терапевтическим эффектом было моё обещание самому себе больше не пить, а так как я это обещание всё равно нарушу, вносит тот самый условный характер.

Мятая, мокрая от пота простыня подо мной наводила на мысли, что эту ночь я, возможно, провёл не один. Подозрения мои превратились в уверенность, когда на полу, помимо моих разбросанных и нуждающихся в стирке шмоток, я увидел женский лифчик, краешек которого торчал из-под брошенной подушки. После этого маленького открытия я, не вставая с постели, начал поиск и других, более существенных улик.

Вскоре мой ещё затуманенный сонливостью взгляд упал на журнальный столик. На столике лежала распечатанная упаковка презервативов, там же и обёртка от двух из них.

Значит, греховная связь всё же была. Отлично. Обидно, что я ни черта не помню. Может это был лучший секс в моей жизни, а я его не помню! Или, что вероятнее, это был худший секс в моей жизни и хорошо, что я его не помню. Тогда это действительно хорошо.

Есть несколько вещей в жизни каждого человека, которые он не помнит и бесконечно рад этому. Например, я рад, что не помню время, времена, когда гадил в собственную кровать. Как меня уверяли родители, в последний раз это было лет в пять. А есть вещи, которые ты бы и рад забыть, но упорная память всё посылает и посылает перед твоим взором эти картины.

К примеру, множество романтических фильмов уверяют нас, что первый секс – это что-то волшебное, что-то чего не может повториться. На самом же деле, в большинстве случаев «первый раз» оказывается отвратительным и кончается неудачей из-за непонимания партнёрами друг друга, а иногда и случайной беременностью. Так вот свой неудачный «первый раз» многие пытаются забыть, но никак у них это не получается и им так и видятся фальшивые, как речи политиков, оргазмы партнёров и преждевременные семяизвержения.

Хотелось курить.

Никак не могу избавиться от этой чёртовой привычки. Перепробовал кучу различных средств и ни хрена не помогает. Может я один из тех немногих, на кого не действует вся антиникотиновая продукция. Я какой-то уж очень особенный? Это не завышенная самооценка, просто мне не доводилось видеть кого-либо, чтобы и на него ничего не действовало, от никотиновых пластырей до наговоров особо хитрых и предприимчивых старушек. Я уже и кодироваться пробовал от никотинозависимости, и всё равно, по старой привычке, делаю этот импровизированный минет табачному бизнесу.

Я перевалился на край постели и нашарил рукой свои джинсы. Джинсы были новыми, но уже выглядели, словно давно ношенные. Что ж, этой вьетнамской поделке, с криво наклеенным лейблом и грошовой ценой самое место на свалке. Купил я их из жёсткой необходимости и очень ограниченными финансами.

В заднем кармане джинсов обнаружилась вожделенная изрядно мятая пачка сигарет. Опять положил сигареты в задний карман и, очевидно, сел на неё. Тоже дурная привычка.

Открыв пачку и сосчитав количество сигарет, пришёл к неутешительному выводу, что придётся идти на улицу за новой пачкой. Этих двух штук мне хватит ненадолго. Увы.

Всё так же лёжа я чиркнул зажигалкой, вытащенной из упаковки, подкурился, глубоко затянулся. Вот теперь было хорошо. Так хорошо, что снова меня потянуло на философские мысли. Я курил в своей постели, стряхивая пепел в высокий стеклянный бокал, что стоял на полу рядом, и думал не о чём-то приземлённом и обыденным... Нет, я думал о смысле.

Смысл есть во всём: в ярких розовых шмотках на уродливом, как жертва некрофила, парне, в ночных поллюциях и непроизвольных эрекциях, в отказе и согласии, в горе и радости, в жизни и смерти... Аминь!

Все люди искатели. И ищут они именно его, смысл. Ищут всю жизнь, и кончают с собой, так и не найдя. Частенько бывает, что смысла не видно из-за различных наслоений быта, предрассудков, амбиций, глупости и излишней рациональности. Опытный искатель минует их, а большинство в них потеряется, чтобы, в конце концов, раствориться в серой массе таких же заблудших душ.

Ещё один тип людей – это те, кто нашли свой смысл. И это самая страшная группа. Во-первых, если они уже нашли смысл, то ничего более им не нужно. Правильно, зачем средневековому мореходу, который с малолетства читал свой путь по звёздам устройство спутниковой навигации? В итоге восприятие их притупляется, воля слабнет, жизнь угасает. А во-вторых, все они ошибаются, потому что смысл, воплощённый в материи и пространстве, есть смысл ложный. Это не открытие смысла жизни, а всего лишь воплощение своих мечтаний, фантазий или надежд. Не может же быть смыслом жизни человек, пусть любимый, дорогой тебе, но всё равно болеющий, стареющий, смертный. Не станет человека, не станет и смысла. А вот такая потеря может стать настоящим испытанием, ведь с потерей человека или предмета, которой являлся нашим ложным смыслом жизни, мы возвращаемся к нулю. И это действительно удар – быть всем, чтобы стать никем. И, в-третьих, если твой ложный смысл человек, то может получиться и обратный эффект – ты станешь смыслом другого, а это тоже приносит боль.

Кажется, за этими возвышенными мыслями я задремал. Сигарета давно упала на пол и благополучно потухла. Хорошо, что у меня из-за моей хронической ненависти к пылесосущим агрегатам, совсем нет ковров, а то не миновать костерка прямо в квартире. Примерно через секунду я понял, что пробудило к жизни мой дремлющий организм. Это был стук в дверь. Деликатный, но всё-таки сильный.

Я поднялся. Мир, приняв своё привычное горизонтальное положение, меня нисколько не порадовал. Вот и тело моё ответило лишь зевотой да лёгким кружением головы. Маленькие похмельные осы, жужжащие в моей голове, притихли, словно примерялись к новым условиям общения.

Взгляд мой медленно опускается вниз, и я вижу орган, который должен скрываться нехитро сшитым куском ткани под названием трусы. Короче говоря, я голый. Не беда, когда есть смекалка. Пришлось стащить с постели простынь и обмотаться в неё наподобие римских философов. Получилось неплохо, очень даже весело. В таком виде я и пошёл отпирать дверь.

Пока я возился с замком и всё время сползающей простынёй, лёгкое чувство сюрприза будоражило моё сознание. Ведь приятно, когда ничего не подозревающему тебе вот так приносят толстенький конверт с деньгами – давним долгом одного давнего друга, за истечением срока давности перешедшего в разряд «знакомые», или к тебе приходит очаровательная как раз по тебе девушка и томно сообщает, что хочет тебя...

Но может произойти и то, что давний друг тебя обманул и вслед за ним в твою квартиру заходят трое парней с выпяченными подбородками и чем-нибудь угрожающим в руках, а девушка окажется больной СПИДом, да вдобавок ко всему, утащит с собой твой бумажник...

Потом мои мысли, как обычно при их обилии, смешались в кашу типа, парней с выпяченными подбородками и больных СПИДом и накаченной бритоголовой девушки с ножом в руках...

Почему-то именно образ бритоголовой девушки встал у меня перед глазами. Неосознанное отображение скрытых сексуальных фантазий? Настолько скрытых, что даже я о них не знаю?

Я наконец-то открыл дверь... И челюсть моя стремительно полетела вниз. Передо мной стояла крепкая на вид бритая девушка. Только вооружена она была не ножом, а двумя пакетами. Мне захотелось закричать от... непонятно каких чувств... То ли от детского восторга, когда угадываешь с закрытыми глазами того, кто подошёл сзади, то ли от страха...

На вид ей было лет двадцать пять, не больше. Крепкое телосложение, похоже, что довольно долго профессионально занималась спортом. Она была не совсем уж бритой, на её голове был короткий ёжик тёмного цвета. Лицо у неё было красивое, с мягкими чертами, большими тёмно-карими глазами, сочными, созданными исключительно для поцелуев губами и ямочкой на подбородке. Одета она была в простую белую майку с красной надписью «Kiss» и синие джинсы, которые идеально обтягивали её длинные ноги. Впрочем, и у майки были свои преимущества – в частности глубокий вырез на груди.

‒ Классный прикид. Может, впустишь? ‒ спросила девушка после секунд десяти моего молчания.

‒ Стараюсь. А с какой стати? ‒ вопросом на вопрос ответил я. Она сначала нахмурилась, собираясь разозлиться, но потом успокоилась, взглянула на меня пристальным взглядом. Я начинал догадываться, что связывает нас с ней... точнее связывало этой ночью, но продолжал прикидываться деревенским дурачком.

‒ Не знаю... Потому что у тебя мой лифчик остался?

‒ Ответ неверный, ‒ сказал я. ‒ Оставлю его себе как трофей моей боевой славы.

‒ Ещё на него медаль «Герой России» прицепи. ‒ Она прыснула со смеху. А мой взгляд с её глаз упал на грудь (а действительно без лифчика), потом на пакеты... как оказалось с продуктами... ‒ Так я войду?

‒ Да пожалуйста...

Она переступила порог, сняла туфли без каблука и уверенно пошла на кухню. Я с любопытством естествоиспытателя последовал за ней. Моя хламида большей частью волочилась за мной по полу, пока не зацепилась за шляпку гвоздя, торчавшего из пола (всегда было лень искать молоток и забить его полностью). Об этом я узнал, когда ткань затрещала от натуги и начала рваться. Я отцепился, и твёрдо решил забить этот гвоздь до конца... как-нибудь потом...

На кухне царил хаос. Впрочем, это нормальное для меня состояние дел. И моя гостья, похоже, не удивилась беспорядку. Она открыла мой маленький, вечно кашляющий от старости холодильник, и стала закладывать туда содержимое пакетов. Мне удалось опознать колбасу, сыр, немного мяса, упаковку сока, консервы, овощи и ещё что-то, чему я не смог дать название, пользуясь своим небогатым опытом в кулинарии.

‒ Что ты делаешь? ‒ спросил я, когда девушка закончила опорожнять содержимое пакетов и подошла к мойке с явным желанием на лице истребить грязь на всей той горе посуды, что покоится там уж вторую неделю как.

‒ Делаю этот дом хоть как-то похожим на жилище homo sapiens, ‒ ответила она, открывая воду и беря в руки губку.

‒ Я, конечно, ценю твой порыв, но зачем это тебе?

‒ Не собираюсь жить в подобном гадюшнике.

‒ Жить?! ‒ Похоже, я упустил что-то действительно важное в собственной жизни... Опять...

‒ Ну да... Ты мне вчера говорил, что я могу остаться... ‒ Девушка развернулась ко мне лицом, которое выражало крайнюю степень изумления.

‒ Ни хрена я такого не помню! Я же пьяный был!

‒ Знаешь, по моему вчера ты был в адекватном состоянии... Такие условия выдвигал! ‒ Она всплеснула руками, будто театральная актриса на сцене. Ложь! Всё это ложь и провокация! Или всё же правда? Я попытался сосредоточиться на вчерашнем вечере.

Итак, вчера был день рождения у Геры. Праздновали у него на даче. Народу пришло – тьма тьмущая. Выпивки было и того больше. После второй бутылки «Столичной» распитой с именинником я ничего не помню. Каким-то образом добрался до дома, каким-то образом переспал с этой бритой грязененавистницей да ещё разрешил жить ей в моей квартире. Хорошо день рождение друга отпраздновал, ничего не скажешь. Вроде там, ещё на даче я видел девчонку похожую на неё, но я не могу быть уверенным... после выпитого...

‒ И что же это были за условия? ‒ спросил я, предчувствуя что-то нехорошее. Ведь на пьяную голову, хорошего ждать не приходится. Так мне ещё когда-то мама говорила, распекая за моё очередное явление домой в непотребно-пьяном состоянии.

‒ Ну, во-первых, ты поселил меня в комнате, которую назвал «гостиной» и запретил употреблять для неё какое-либо другое название...

Да, водится за мной такое. Не люблю когда комнату в квартире, где обычно принимают гостей, называют залом. От этого меня просто корёжит. Друзья уже давно привыкли, а новые знакомые постоянно удивляются.

‒ ...Во-вторых, денег за проживание ты у меня брать не стал, сказал, что комнату буду отрабатывать «каторжным трудом на благо чистоты помещения», ‒ продолжала она. Что ж, и это на меня похоже. ‒ В этот пункт ещё входило, что я буду и готовить для нас обоих.

Вот это отлично. Я даже поражаюсь своей способностью рационально мыслить в условиях, когда всё окружающее пространство вокруг тебя мерно качается и расплывается из-за действия алкоголя в организме.

‒ ...И третье, самое, как ты говорил важное, мы должны были переспать, чтобы... э-э-э... закрепить договор... Что мы первым делом и сделали.

‒ Оу... понятно... ‒ Я растерялся, ведь не каждый день мне удаётся затащить девчонку в постель таким изощрённым способом, да не помнить об этом. ‒ И как прошло... закрепление договора?

‒ В общем-то, неплохо, ‒ ответила она без тени насмешки. Похоже, и вправду неплохо. Девушка склонила голову набок, словно в ответ, изучая мою реакцию. ‒ Только ты больно меня за соски покусал...

И тут я завис как перегревшийся мой компьютер. Заготовленная фраза о том, что я рад был стараться, вылетела из головы. А перед глазами навязчиво стояла картина со мной и двумя большими сосками, которые я методично пережёвываю. Я даже головой встряхнул. Чёрт, с таким нездоровым воображением только идти и зверски жёсткое порно снимать. В итоге я только и смог из себя выдавить одно жалкое слово: «Извини».

Девушка рассмеялась. Неужели всё это было у меня на лице написано? Смеялась она долго и со вкусом, держась обеими руками за живот, а потом стирая слёзы веселья с глаз. Косметикой она не пользовалась, поэтому риска, что потечёт тушь, не было.

‒ Ты закончила? ‒ спросил я, когда поток веселья начинал иссякать. Чувствовал себя старым клоуном, который уже отошёл от дел и начал жить своей жизнью, но люди вокруг него всё ещё продолжали смеяться над ним.

‒ Извини, конечно, просто вид у тебя был немного жалкий... ‒ ответила она, посмотрев мне в глаза. Снова изучала?

‒ Я бы на тебя посмотрел, если бы в твоём доме хозяйничала девушка, которую ты не знаешь, потом узнаёшь, что она у тебя жить будет да вдобавок ко всему вы ещё и переспали, чего ты тоже не помнишь...

‒ Понимаю... Ну, кроме секса с девчонкой... ‒ Она улыбнулась. Улыбка у неё была красивая, запоминающаяся. Так и хотелось простить ей все обиды.

‒ Ладно, проехали... ‒ произнёс я. ‒ Значит, жить будешь у меня?

‒ Ну, не зря же я ночью потела, стараясь тебе удовольствие доставить...

‒ Зря, я всё равно ничего не помню, ‒ ответил я, почёсывая голое пузо. От частых пивных возлияний оно росло, будто я неожиданно и противоестественно залетел.

‒ Как жаль... ‒ Она грустно покачала головой. ‒ Может быть, у тебя будет ещё шанс. А пока иди, сходи в душ, потом от тебя разит за километр. Я пока попробую что-нибудь быстро приготовить.

‒ Приготовить – это хорошо... ‒ сказал я, поднимая указательный палец свободной руки вверх, вторая была занята держанием хламиды.

Девушка вновь развернулась к Эвересту из немытой посуды и принялась за работу. А я про себя отметил, что вид сзади определённо не уступает виду спереди. Я подтянул моё сползшее одеяние и уже развернулся в сторону ванной, дабы предаться власти гигиенического божества, но тут вспомнил кое-что.

‒ Как тебя зовут-то? ‒ спросил я, развернувшись. По всем правилам хорошего тона, этот вопрос должен был прозвучать вначале разговора, но тут ситуация не из учебника этики.

‒ Лера, меня зовут Лера, ‒ ответила она. Отлично, теперь я располагаю её именем.

‒ Я Виктор... ‒ представился я. ‒ Ни на каких Витьков, Витей и им подобных производных не откликаюсь.

‒ Я знаю. Ты меня уже просветил, ‒ откликнулась она, не отрываясь от дела. Что ж, далее я не стал ей мешать и прямой наводкой направился в ванную.

 

‒ ...И вот, представляешь, она мне заявляет, что будет жить у меня! Я, конечно, был в словесном нокауте, а она стоит, как ни в чём не бывало! ‒ заканчивал я свой пересказ событий минувших почти три часа назад. Гера сидел напротив меня за пластиковым столиком летней кафешки и уже битых минут двадцать пытался допить маленькую чашку на мой вкус гадкого кофе.

‒ Знаешь, в это трудно поверить, ‒ сказал он, примериваясь сделать глоток.

‒ Знаю, что трудно! Мне самому было трудно, ‒ ответил я, ловя на себе сожалеющий взгляд Геры. Небось, себя винит, ведь на его дне рожденья я так нажрался, что вылилось в эту историю. ‒ А знаешь, что самое весёлое?

‒ И что же? ‒ спросил Гера, заговорщицким шёпотом и придвигаясь поближе. Он поставил чашку, так и не сделав глотка. Кофе уже остыло и из гадкого превратилось в очень гадкое.

‒ Мы с ней переспали! Причём той же ночью и я опять-таки ничего не помню!

‒ Круто, друг, ‒ сказал он. ‒ Так весело попасть можешь только ты! Это как тогда, когда ты клеился к девчонке, которая раньше мужиком была...

‒ Эй! Мы же договорились об этом больше не вспоминать! ‒ повышая голос, ответил я. Тогда мне повезло, так как на десятой минуте форсированного, направленного на окончание в постели, знакомства Лена сказала, что раньше её звали Олегом. Честная была.

‒ Да-да, хорошо, ‒ с усмешкой произнёс Гера. ‒ И где сейчас твоя культуристка?

‒ У меня, чистоту там наводит.

‒ Ты что, сбрендил?! Она же там одна! Стырит что-нибудь!

‒ Успокойся ты. Что ей там брать, а? Старый компьютер, который и «Word»-то еле тянет или ещё более старый телевизор? Деньги все у меня на карточке, которая со мной, документы я храню у мамы, чтобы не потерять, ничего ценного за моей душой не водится. Тем более она собирается устраиваться конкретно. Вещи свои раскладывает. Я ей даже часть полок в шкафу освободил.

‒ Так ты что, реально собрался жить с ней? ‒ изумился Гера.

‒ Не выкидывать же мне её на улицу. Знаешь, впервые с тех пор, как ушла Катька в доме моём едой запахло. Не тем, что я ем обычно, а настоящей едой. А после того, как Лера меня накормила, она начала генеральную уборку. Представляешь? Уборка в моей квартире!

‒ Да, звучит страшно, ‒ согласился он. ‒ И через годик, когда она родит тебе первенца, вы распишетесь, и будете жить припевать, да добра наживать. Конец.

‒ Хрен там! Никакие брачные оковы не сдержат мой неутомимый дух!

Мы рассмеялись. Гера всегда смеялся заразительно. Когда он хохотать начинает, никто не в силах удержаться. С Герой мы знакомы уже года три, не меньше. Прозвище это для него придумал я, просто сократив его фамилию. Таким образом, Юрий Алексеевич Герасименко стал Герой.

‒ Ты хоть ещё что-нибудь узнал о ней, кроме имени и особенностей строения её тела? ‒ спросил Гера.

‒ Да я и особенности строения не все знаю... ‒ только и смог произнести я под внимательным осуждающим взглядом друга. ‒ Мне что надо было допрос с пристрастием устраивать?

‒ Да, ‒ просто сказал он. Какой простой, прямо диву даёшься! Ему бы на моё место! Вот посмотрел бы я тогда на этого начинающего следователя... Ха, допрос с пристрастием...

‒ В каждой женщине должна быть загадка.

‒ В твоём случае она вся сплошной огромный знак вопроса!

‒ Да-да-да...

‒ Вот только не надо подобных интонаций!

‒ Каких интонаций? ‒ спросил я.

‒ Таких! Будто я твоя мамочка, не приведи Господь, отчитываю тебя за курение в подъезде, а тебе как водится на это насрать!

‒ Слушай, тебе там часом ничего не прищемило? А то становишься каким-то нервозным... прямо как Катька в ПМС.

‒ Да пошёл ты...

‒ С удовольствием, только вот ещё пивка за твой счёт выпью.

‒ Пошёл ты... дважды...

‒ М-м-м... даже дважды и на сколько же это далеко? ‒ осведомился я. ‒ Ладно-ладно, смени гнев на милость! Действительно, что с тобой не так?

Гера начал мяться. Такое у него частенько бывает, когда он хочет поведать что-то, за что ему ужасно стыдно. Судя по тому, насколько сильно он нервничает, то это наверняка связано с девушкой.

‒ Ну-у-у? ‒ поторопил я впавшего в свои невесёлые мысли Геру. Да, давненько я его таким не видел.

‒ Вчера на даче была Настя...

‒ Какая Настя? ‒ спросил я. Насколько я помню, о ней я ничего не слышал. Но Гера так на меня посмотрел, что я сразу вспомнил ту жгучую брюнетку с неплохими формами танцовщицы. Вроде Гера на неё запал... а нет, судя по взгляду, и вправду запал... ‒ Ах, Настя... Да-да... Рассказывай...

‒ Так вот, она нашла меня. Мы долго и непринуждённо болтали, ‒ поправка «долго и непринуждённо болтали» значит долго и мучительно он пытался эту Настю склеить. ‒ В итоге мы с ней от разговоров перешли к действию...

‒ Поздравляю, друг! Она очень даже ничего!

‒ Не с чем поздравлять... не с чем...

‒ Неужели у тебя не получилось? Был настолько пьян?

‒ У меня бы всё получилось, я хотел её... она меня... ‒ Он замолк на несколько минут, уставившись в белую пластиковую столешницу. Я с великим терпением ждал его слов. В такие моменты полумистической концентрации сил, что нужно Гере для произнесения чего-либо тяжёлого, его лучше не трогать, а то это чревато. ‒ В общем, когда я уже практически добрался до самого интересного... не знаю, что со мной случилось... э-э-эх... меня стошнило... прямо на неё...

‒ Ох, ни хрена себе! ‒ только и смог ответить я. ‒ Уж лучше бы у тебя не встал!

‒ Не сыпь мне соль на рану... итак тошно...

‒ И что потом было?

‒ Что-что... Она в слёзы, я смылся...

‒ Да ты настоящий джентльмен... ‒ сказал я. ‒ Бросил даму в таком неудобном положении.

‒ Да я чуть от страха не обгадился! Потом ещё часа три в толчке блевал! Потом нашёл ещё бутылку водки и убился в говнище...

‒ Соболезную.

‒ Блин, Настю жалко...

‒ Ещё бы!

Гера взглянул на свои дорогие часы, что ему подарили вчера. Его лицо несколько раз изменилось, прежде чем застыть в озабоченном чем-то состоянии.

‒ Слушай, мне пора бежать... Я к маме зайти обещал...

‒ Конечно, беги. Мама это святое.

И Гера побежал по своим делам, а я понял, что мне нужно заняться своими.

 

Впрочем, «свои» дела не заставили долго ждать. Только я распрощался с Герой, как на мой мобильник неожиданно зазвонил. На экране маленькой корейской трубки я имел честь видеть надпись: «Скрытый номер».

‒ Да, полковник, ‒ ответил я. Ошибки быть не могло, только господин полковник Синев предпочитает скрывать свой номер.

‒ Виктор, нам нужна твоя помощь. Срочно, ‒ полковник, как и всегда лаконичен и прям как ствол ружья. Поинтересовался бы моим здоровьем хоть для приличия.

‒ Я выбыл из дела ещё как минимум на неделю, ‒ отвечаю я, делая слабую попытку отбрехаться от этого вояки. ‒ Врачи запретили.

‒ Плевать на это. Выпьешь своих чудо таблеток, и всё будет в порядке.

‒ Я не могу. Это быстрее убьёт меня, чем поможет.

‒ Мы не можем ждать. Дело серьёзное. Нужен специалист как ты.

‒ Полковник, я не смогу! ‒ раздельно проговорил я, пытаясь интонацией в голосе выделить своё крайнее недовольство. Мне нужно отдыхать, а не работать.

‒ Виктор, твою мать! Быстро тащи свою задницу в машину и не выёживайся!

Краем глаза я заметил подъехавший слева чёрный джип с тонированными стёклами. Задняя дверь распахнулась, и серьёзного вида мужчина с телосложением штангиста галантным жестом пригласил меня внутрь. Я его проигнорировал.

‒ Полковник, так вы меня в гроб загоните.

‒ Ничего, сынок, устроим тебе государственные похороны.

Нет, не умеет люд военный шутки шутить, не умеет. Я убрал трубку обратно в карман куртки и остановился в раздумьях над словами Синева. Тем временем штангист не спеша повторил приглашающий жест, при этом невзначай так продемонстрировав мне своё табельное оружие. Он такой вежливый и гостеприимный, что грех отказать.

Пока машина ехала по узким улочкам прочь от центра, я предавался томительному ничегонеделанью. Штангист, что прижал меня своими габаритами справа, был также разговорчив как статуя. Хотя и молчал он довольно красноречиво. Водитель, словно зомби, тупо смотрел вперёд, на дорогу. На мою просьбу включить хотя бы радио не откликнулся. Славные ребята, душевные. Интересно, что им про меня рассказали?

Но вот мы, наконец, приехали. Моих молчаливых спутников на их нелёгкой должности сопровождающих заменили не много не мало, а сам Синев и майор Орлов – командир группы. Никаких тебе караваев с солью и оркестра с музыкой. А жаль.

‒ Пойдём, ‒ только и сказал полковник, не обменявшись со мной даже традиционным рукопожатием. Зато Орлов своей сильной рукой крепко пожал мою взглядом говоря, что Синев не в духе.

Эти два вояки были какими-то карикатурами на живых людей. Для них будто бы не существовало дома родного и других забот, кроме не много ни мало государственной безопасности.

Полковник являл собой старого прожженного солдата, который за родину за Стал... за президента и в атаку пойдёт и под танк с миной ляжет. Я ни разу не видел Синева в повседневной одежде, только в мундире с множеством наград. Он никогда не улыбался и всегда шёл до конца – это, пожалуй, всё, что я смог бы сказать на похоронах старика. Улыбаться он разучился в боевом столкновении в Афганистане, где его взвод был окружён и практически полностью перебит, а стремление идти до конца он приобрёл чуть позже, когда с танковой дивизией гнал духов по степи, не оставляя живых.

Если коротко говорить об Орлове, то хватит всего двух слов: расчётливый и командир. Он главный мозг операций «ТЕТЫ». Всегда всё рассчитывает, каждый шаг, каждый потраченный патрон, каждого своего бойца. И он прирождённый командир идеально подходящий для «ТЕТЫ». С момента его назначения пять лет назад не погибло ни одного бойца. Так вот.

Мы шли длинным коридором, сплошь состоящим из бетона и постов охраны с полной боевой выкладкой. По пути меня вводили в курс дела.

‒ Нам удалось перехватить данные о подготовке терактов в городе, ‒ начал полковник. Что ж, жизнерадостное начало. ‒ Судя по этим данным, взрывать собираются много. От тебя нам нужно узнать, где находятся террористы.

‒ Думаете это так легко? ‒ спросил я и уткнулся в непонимающий взгляд Синева. Для него я уже давно стал механизмом для получения результата, если результата нет, то механизм неисправен и его следует починить. ‒ Ваши киллеры, что пытались мэра грохнуть, высосали из меня все силы. Я не смогу работать.

‒ Ты будешь работать, Виктор, ‒ полковник подошёл ко мне вплотную, схватил за куртку, резко потянул к себе. ‒ Ты сделаешь это... иначе все убитые останутся на твоей совести, если ты её окончательно не пропил... А не будешь делать своё дело как следует, мы заставим тебя, понятно? Средств убеждения у нас много.

‒ Охотно верю, ‒ ответил я. Чувствуя в Синеве огромную ярость, что обычно не вырывалась наружу. Похоже дело и впрямь серьёзное. ‒ Я попытаюсь, но чудес не ждите... И пошлите кого-нибудь за сывороткой... без неё мне сегодня никак...

 

Я чувствовал, как по всему телу распространяется волна жара. Это необходимое зло. По-другому эта их чудо разработка, кстати, совершенно секретная, работать не может. Я закрываю глаза. Жар усиливается, я просто обливаюсь потом. Но эффекта это никакого не даёт. Жду ещё минут десять. Так ничего и не происходит. Чёрт возьми, когда же это всё закончится?

Ответ, такой очевидный и такой отвратительный – никогда до самой моей смерти.

Вкалываю себе ещё одну дозу сыворотки, едва попадая в вену на исколотой как у наркомана руке. Снова жар, который превращает мою кровь в жидкий огонь. Сердце бьётся в бешеном ритме, качая по телу перенасыщенною химией кровь. И когда я уже готов был выть от нескончаемой и нестерпимой боли, это началось. Я видел, я чувствовал.

Я видел всех, кто окружал меня за толстыми бетонными стенами. Они следили за мной с помощью различных датчиков приборов и тому подобной мишуры. А я видел их удовольствие, сравнимое с оргазменным экстазом. Их сыворотка работает и работает хорошо.

На столе передо мной лежит огромная подробная карта города. Я всматриваюсь в линии дорог, условные квадратики домов, пытаясь отыскать этих террористов. Боль, причиняемая другим, истовая вера, что доходит до крайности, решимость идти до конца, готовность к собственной неизбежной смерти и страх перед ней – вот те чувства, что станут маяком, который приведёт меня к ним. И я начал работать.

Я словно крутой детектив из сериала ставлю себя на место того, кого хочу найти. Но если детектив делает выводы из логики преступника, я следую за его чувствами. Процесс этот очень сложен, чтобы объяснить простыми словами не погружаясь в бездну условностей и специальных терминов. Коротко говоря, мне дано видеть чувства, которые испытывают другие. При должной концентрации или с помощью сыворотки эта способность моего разума усиливается в разы.

Десятки тысяч людей вокруг меня. Я чувствую каждого. Мозг мой, не переставая, обрабатывает огромные пласты информации. Я чувствую ужасную боль, хочу кричать от этой боли, выть, словно раненный зверь, биться головой о стену, чтобы это закончилось. Но мозг мой всё работал и работал, то и дело, рискуя просто разорваться от натуги. И так продолжается до тех пор, пока...

‒ Я нашёл их! ‒ крикнул я, тыча пальцем в карту. Указанное мной место было большим складом у речного порта.

‒ Что можешь рассказать ещё? ‒ спросил Синев, выросший позади меня. Его снедала жажда действий и беспокойство, наверняка связанное со временем, которого не хватало. Бомбы должны взорваться совсем скоро.

‒ Нам нужно спешить. Они начинают совсем скоро.

‒ Мы обо всём позаботимся, а ты иди, отдохни. Больше от тебя ничего не требуется.

Полковник отсылал меня прямо во время разгара операции? На него это не похоже. Без моей помощи риск на неудачу возрастает. Что не так?

‒ Почему мне нельзя?

‒ Тебе нужно восстанавливать силы, Виктор.

‒ Работа ещё не закончена. В чём дело? ‒ Я чувствовал ложь в словах полковника. Его выдавали собственные чувства. Ещё мне известно о том, что и сам Синев об этом знает.

‒ Просто иди отдыхать.

Всё моё естество противилось данному пожеланию оформленному как приказ. Дело было даже не в моей натуре, которая из принципа не хочет починяться приказам, а в чём-то ином. Я чувствовал, что не так всё просто. Эта нервозность Синева и всей «ТЕТЫ», отстранение меня от операции, когда она вошла в самую горячую стадию, ложь... Почему меня так хотят отстранить от дела? Боятся, что я что-то узнаю? Что-то такое, что знать мне не положено?

Вот от таких мыслей сносит крышу в самый неподходящий момент. Когда нужно предельное сосредоточие у кого-то обязательно сдают нервы. Малейшее дрожание руки и перед хирургом распростёртый на операционном столе труп, неправильная интонация в голосе – две мирные страны воюют между собой, бросая друг в друга ракетами, словно новогодним конфетти. Мне, если я хочу жить без осознания чьей-то смерти на своей совести, нужно быть трижды осторожным с чувствами чужих людей... Как бы парадоксально это не звучало...

‒ Надеюсь, не зря я сжигаю для вас свой мозг.

 

На мосту, кроме меня никого не было. Я частенько прихожу сюда, чтобы насладится тишиной и одиночеством. Мне иногда это необходимо как воздух. Когда ещё можно вот так просто встать у края, глядя в чёрные воды под собой и думать о своём. Обязательно неспешно и размеренно.

«ТЕТА» обследовала указанный мною склад. Там действительно была база каких-то террористов. Почти все они погибли во время боевой операции, а те, что остались в живых очень скоро об этом пожалеют. Для прессы как обычно наплетут какую-нибудь правдоподобную сказку о том, как внимательный сторож заметил «что-то неладное» и много подобной чуши. Обо мне ни слова, разумеется.

Я засекречен. Я и ещё люди подобные мне. Это мне повезло ещё, попасть в «ТЕТУ». Другие могут довольствоваться лишь должностью подопытной крысы в застенках... гм... лабораториях министерства обороны.

Тёмная гладь реки, словно исполинское зеркало отражало звёздное небо. Большая полная луна уже очертила на воде свою дорожку. И не было ни звука.

Не такой уж я неколебимый романтик, который может часами описывать красоту одного единственного маленького цветка, но этот вид меня действительно заворожил. Вдруг мне очень захотелось оказаться здесь с какой-нибудь прекрасной особой.

Интересно, моя новая сожительница подошла бы на эту роль? Я, конечно, её знаю плохо, только показалась она мне реалисткой. А это не то. Я привёл бы сюда девушку романтичную, впечатлительную. Показал бы ей, что и в нашем убогом городе есть место прекрасному, мы просто перестали замечать это из-за постоянного бега по своим нуждам и надобностям. Это удручает.

Моё одиночество грубо нарушил звук женских каблучков по асфальту. Я обернулся и увидел девушку, совсем ещё девочку, которая быстро шагала посреди дороги. В скупом освещении уличного фонаря я заметил, что она чем-то сильно расстроена, а стоило ей подойти поближе, как я почувствовал и её эмоциональный фон. Девушку разрывало великое множество негативных эмоций. Она злилась на себя... ненавидела... множество депрессивных чувств... тоска, но главное – отчаяние. Беспросветное отчаяние, которое переросло в решимость. И я понял, для чего эта девушка пришла сюда.

‒ У тебя всё в порядке? ‒ негромко спросил я, подойдя к ней на расстояние вытянутой руки.

‒ А ты что, доктор? ‒ зло бросила она, вскинув голову. Её карие глаза были красны от слёз, на щеках плохо стёртые следы от потёкшей туши.

‒ Я лучше, чем доктор, ‒ ответил я. ‒ Меня зовут Виктор. А тебя?

‒ А может ты маньяк? ‒ усмехаясь, рассуждала девушка, доставая из кармана куртки (сегодня довольно прохладно) пачку тонких «дамских» сигарет. Она попыталась закурить, но каждый раз лишь яростно ломала очередную спичку. Руки не слушались.

Я вытащил зажигалку, дал ей прикурить. Девушка поблагодарила меня кивком головы. И начала быстро курить, делая глубокие затяжки. Решила, как следует накуриться перед смертью. Я её понимаю.

И понимаю её не в том смысле, который вкладывают в это слово другие. Я действительно понимаю, что она чувствует, ведь я чувствую то же самое, неосознанно проецируя её чувства на себя. Таков мой дар и его последствия.

Перед моим мысленным взором стояла безрадостная картина, которую нарисовало моё сознание, пытаясь передать, донести до меня в доходчивой форме те чувства, которые испытывает девушка. Я схватил её за руку, глядя в расширившиеся в испуге глаза. Так я могу проанализировать чувства и даже откорректировать их. Да, я могу это – вмешиваться в самое сокровенное внутри человека, внушать ему различные чувства. Всё в моей власти. От внушения любви до безысходности. Я могу, но не хочу делать этого. Это неправильно, но иногда приходится поступаться своими принципами, чтобы помочь кому-либо. Я сосредоточился на картине, что навязчиво стояла перед глазами.

Чёрно-белая пустыня стояла перед моим взором...

Я не видел тут ничего кроме белого песка и чёрного тягучего, словно дёготь неба. Мне стало понятно, глядя на эту картину, что не ад самое страшное место, а вот такая вот пустыня, где на многие дни пути нет никого и ничего.

Я окунулся с головой в эту бездну одиночества.

Всё дело в том прекрасном проецировании чувств других на себя. Та девчонка не ощущала ничего, кроме одиночества, то же выпало и мне. Помогать другим тяжёлое занятие.

И теперь я сам попал в ловушку.

Глава 02. В одиночку. Без чужой помощи.

Самое сложное в поиске выхода, это то, что за каждой новой дверью, которая мнится тебе спасением находится ещё сотня других дверей ведущих в никуда. Тогда дорог каждый миг прожитой и ещё не окончившейся жизни, каждое слово, каждое действие. В последние мгновения все приближаются к Богу насколько могут. Я не знаю тех, кто умирал атеистом.

Да и как тут не взмолиться высшим силам, когда вокруг твоей шеи стягивается петля.

Мысли и чувства девчонки были спутаны, словно клубок ниток, с которым играет непоседливый котёнок. Тугой тонкой нитью пролегло одиночество, вызванное расставанием с кем-то, кто был ей очень дорог, кем-то, кто бросил её одну на произвол судьбы и жестокого ветра её собственных мыслей.

Я стоически терпел это, вновь переживая всё произошедшее с ней. Вновь и вновь взлёты, когда чувствуешь себя центром мироздания и знаешь, что всё это не сон; падения, смешивающие тебя грязью под ногами, которую раз за разом месят чьи-то тяжёлые сапоги. Сейчас не существовало меня, я стал ею, полностью отдавшись той лавине чувств, составляющих её жизнь. Жизнь, которую она хочет оборвать одним единственным шагом.

Не поддавалась это желание контролю. Не мог я... она остановиться, ведь не видя той самой спасительной двери, мы бежим к той, что только кажется нам спасеньем. Но за ней только мрак, холод и тишина.

Тогда я начал действовать в другом направлении. В чёрно-белой пустыне её чувств, я насаждал цвета и краски уже когда-то ею пережитые. Прикосновение матери, что вызывает тепло в сердце, радость от общения с друзьями, которые всегда поддержат, любовь ко всему этому огромному и удивительному миру, где ещё осталось столько прекрасного, не порченного грязью и гнилью человеческих чёрных мыслей и поступков, надежда, что она ещё познает его.

И вот медленно черно-белая пустыня одиночества обрела краски. Небо было голубым, трава зелёной, солнце жёлтым, словно на детских рисунках, что она когда-то рисовала. Всё было ярким, живым, сочным как фантазия, которая приходит после первого прочтения книги о дальних странах, удивительных животных и ещё более удивительных людях. И отступили чёрные мысли о самоубийстве, и жизнь вновь стала прекрасна.

А я... я вновь вываливался из нереального мира, построенного мною мира для этой совсем ещё юной девушки. Хотелось бы верить, что он продержится ещё долго, и она научится в него верить.

В глазах рябило от этого резкого перехода к реальности. Словно я только что открыл глаза после долгого сна. Ещё этот гадский фонарный столб, стоящий чуть дальше, светил прямо в глаза только привыкающие к нему. Я помассировал виски, сгоняя прочь навалившуюся вдруг усталость. Это такой побочный эффект от моих заигрываний с чувствами других. Чёрт, сколько же я раз говорил себе больше не заниматься подобным.

Я посмотрел на девчонку, на лице которой выражение испуга сменилось какой-то удовлетворенностью и даже радостью. Тут до меня дошло, что я до сих пор держу её руку в своей. Большим усилием воли мне удалось разжать пальцы, которые не хотели слушаться, и рука моя безвольной плетью повисла вдоль тела.

‒ Судя по твоему выражению лица, ‒ попытался улыбнуться я, ‒ у тебя всё наладилось.

‒ Да... ‒ она задумалась над чем-то. ‒ Я вдруг осознала, что не нужно так убиваться по нему, что он должен локти кусать... Знаешь, а ты и в правду лучше, чем доктор... Умеешь слушать...

‒ Это точно, ‒ проговорил я, проводя рукой по лицу и сбрасывая остатки оцепеняющей усталости. Мне пора. Нужно идти. Я чувствую, что ещё чуть-чуть, и она влюбится в меня – странного незнакомца, который одним своим присутствием перебил все суицидальные мысли. Её выдают чувства. Она уже представляла меня эдаким рыцарем в сияющих доспехах, спасшим её на краю гибели. Ненавижу этот образ.

‒ Мне пора, ‒ сказал я. ‒ Прощай.

‒ Меня зовут Аня! ‒ только и смогла она крикнуть в ответ. Я лишь ускорил шаг.

 

Дома меня ждал большой сюрприз в виде кристально наведённой чистоты. Да, такого моя квартирка не видывала уже давно. Полы были помыты, пыль – стёрта, а на кухне вкусно пахло. Какой же я всё-таки молодец, что не выкинул бедную девушку Леру на улицу.

Кстати она сама, похоже, смывает трудовую усталость в душе. Определить это было легко по плеску воды. Мне бы тоже не помешали водные процедуры, но я был в таком разбитом состоянии, что не мог даже мочалку поднять. Руки бы на фиг отвалились.

Я прямой наводкой направился в комнату, к своей широкой и удобной постели, мечтая, наконец, забыться в мире грёз и фантазий, только на этот раз своих и на этот раз без всякой надежды в них поверить.

Проходя мимо ванной, к своему удивлению обнаружил дверь открытой нараспашку. Какой грубый и беспардонный намёк. Мне от этого даже противно стало. Хотя нет, вру. Противно мне стало от собственных мыслей, неуклонно катившихся только в одну сторону и кончавшихся постелью. Может она просто забыла задвинуть защёлку и дверь сама открылась, может быть ещё много причин.

Я качусь в ад. Если он всё-таки существует, чует моё сердце, что я туда и только туда попаду после суда Божьего или чего там ещё? А, неважно. Человек рождается, живёт и умирает – это то, что я знаю точно. Всё остальное неважно.

С такими вот мыслями я прошёл остаток пути до кровати и благополучно отрубился...

 

Эта жизнь со всеми её извивами, поворотами и ямами научила меня множеству вещей. Но никогда я, похоже, не научусь перебарывать утреннюю неловкость.

Вот и сейчас, открыв глаза и увидев мирно сопящую подле меня Леру, повернувшуюся лицом к стене, я чувствовал себя очень неуютно. Выражалась моя неловкость в непонятных душевных метаниях и резкой потребности закурить. Если со вторым всё было понятно, то первое требует отдельного разговора.

Тот день, после дня рождения Геры, когда я не мог вспомнить события вечера, был далеко не в первый раз в моей жизни. Это происходит постоянно после излишних перенапряжений. Мой дар не бесплатен, за него я расплачиваюсь собственным мозгом, часть которого каждый раз попросту сжигается. От этого моя кратковременная память стирается, что приводит к провалам в памяти долговечной. Да, словно после обильной пьянки.

И сейчас один из таких дней. Я помню вчерашний день ровно до того момента, когда отключился на своей кровати. А ночью, судя по наличию Леры в моей постели, было что-то интересное.

Я перевёл взгляд с белого потолка на спящую Леру и невольно залюбовался её красивым подтянутым телом. Она спала на боку, лишь едва прикрывшись простынёю, что лежала не её круглых бёдрах.

‒ Так и думала, что ты на меня пялишься, ‒ сонно пробормотала Лера, поворачиваясь ко мне лицом.

‒ Я не пялюсь, а созерцаю, ‒ ответил я, глядя в её карие глаза. Интересно, о чём она думает? Я не смогу даже приблизительно понять этого, чувства других людей сейчас закрыты от меня. Другими словами, мой дар на ближайшие дни потерян.

‒ Ну, ладно, так уж и быть, созерцай, ‒ Лера улыбнулась мне своей чарующей улыбкой, потом прильнула ближе и поцеловала. Целовать её пухленькие губки было удовольствием. Я почувствовал, что её рука под простынёй скользнула вниз и тогда я отстранился. Не так должно быть всё, не так. Я даже при всём желании не смог бы выразить свои чувства словами, но знал, что заниматься с ней сексом не надо.

‒ Что с тобой, Виктор? ‒ удивлённо спросила Лера. ‒ С возбуждением проблемы? Так я тебе помогу...

‒ Нет, не в этом дело, Валерия, не в этом, ‒ сказал я, садясь на кровати. Взглядом я обшарил комнату и нашёл свои джинсы на спинке стула. Встал, натянул штаны, прикрывая первобытную наготу.

‒ Тогда в чём? Я тебя не понимаю. ‒ Ха, да я сам себя не понимаю. Просто не могу привесить причины к тем или иным своим действиям. Я умею видеть чувства других, а со своими никак разобраться не могу. Может, это из-за неловкости.

‒ Я должен тебе кое-что рассказать, ‒ произнёс я. ‒ Только для начала мне нужно узнать... у нас был секс?

‒ Ты что издеваешься надо мною?

‒ В том-то и дело, что нет, ‒ пробормотал я, оседлав деревянный стул. Взял с журнального столика сигареты и зажигалку «пацанскую с голой бабой», глубоко затягиваясь, закурил. ‒ Понимаешь, у меня редкая болезнь с труднопроизносимым названием, в народе её именуют провалами в памяти. И из-за них я не помню событий прошлого вечера двенадцатого августа.

‒ Виктор, сегодня уже пятнадцатое, ‒ жёстко ответила Лера, смотря прямо мне в глаза. Моя челюсть непроизвольно поползла вниз. Чёрт, такое со мной впервые. Два дня просто вылетели из памяти.

‒ Что же я делал всё это время?

‒ Дай-ка подумать... Ты меня соблазнял, и у тебя это получилось, как видишь, ‒ она улыбнулась. Я бы подумал, что девчонка издевается надо мною, но улыбка её, меня обезоружила. ‒ На самом деле мне трудно рассказать тебе обо всём, ведь тебя практически не было дома. Ты только приходил переночевать.

‒ Хреново, ‒ прокомментировал я всё это, выпуская кривоватенькое колечко табачного дыма. ‒ А что расскажешь про... нас?

‒ Ну, сегодня ты был на высоте.

‒ Спасибо, но я о другом. Как всё это получилось?

‒ Понимаешь, ‒ начала она, ‒ это как в ботанике... пестики там, тычинки...

‒ Я серьёзно, ‒ щурясь, сказал я. ‒ Кто кого в койку затащил?

‒ Вот это вопрос сложный, а отчасти даже провокационный... Скажем так, инициатива принадлежала тебе, Виктор, а я тебя изо всех сил поддержала. А ты действительно ничего не помнишь?

‒ Да, действительно, ‒ вздохнул я. Настроение было, мягко говоря, отвратительным. Это настроение усугублялось обязательным в таких случаях звонком Гере и стыдливым вопросом: «Не натворил ли я какой-нибудь хрени?» Кстати сделать это надо прямо сейчас, ведь никогда не знаешь, что готовит нам час грядущий.

Оставив Леру досыпать, я отправился в гостиную. Сев на диван, причём удачно приземлившись задом прямо на Лерину расчёску, которую каким-то образом не заметил, я набрал домашний телефон Геры. Прошёл гудок, второй, третий.

Я уж решил, что никого нет дома, и хотел ложить трубку, но тут чей-то незнакомый мужской голос ответил:

‒ Алло.

‒ Мне Юра нужен, можно его к телефону? ‒ спросил я у незнакомца, предчувствуя что-то очень нехорошее. Я знаю Геру, и знаю, что он никогда не разрешает гостям, даже мне, брать трубку.

‒ Вы его родственник? ‒ вопросом на вопрос ответил голос.

‒ Какая вообще разница? Где Юра?! ‒ не сдержавшись, вскричал я.

‒ Он умер, самоубийство. Я старший лейтенант Озерский.

Мой привычный мир, который, словно античный плоский, зиждился на трёх столбах, не просто всколыхнулся, а перевернулся и таким образом летел в Тартар – царство хаоса. Гера мёртв... Самоубийство... Не верю!

‒ Этого не может быть, слышите! Не может! ‒ в истерике кричал я на старлея.

‒ Я понимаю, какого вам, но не могли бы вы оставить свои координаты, чтобы помочь нам в следствии?

‒ Да, конечно, ‒ проговорил я, а потом представился и назвал номер своего мобильного, а взамен получил приглашение на опознание тела. После этого наш разговор закончился.

Я положил трубку, ощущая, что вот-вот волна одолевающих меня чувств вырвется наружу. И она вырвалась. Я рыдал, в бессильной злобе сжимая кулаки, кулаками этими долбил стену, пытаясь выбить из себя истерику болью. Я не видел перед собой ничего, кроме белой стены, пятна крови на которой всё больше и больше. Прибежала испуганная Лера. Она, было, подбежала ко мне, но я лишь отмахнулся от неё в ярости так, что она упала на пол. Вид шлёпнувшейся назад девушки наконец-то привёл меня в чувство.

Я встал перед ней на колени, провёл по щеке, оставляя кровавый след. В её глазах стояли слёзы, а на лице застыло непонимание. Даже без своего дара, я понял, что с этого мгновения между нами выросла стена, которую будет очень сложно сломать. Лера аккуратно взяла мою руку с разбитыми в кровь костяшками, отвела её от своего лица. Она сходила за ватой и дезинфицирующей жидкостью, стала обрабатывать мне руки. А я стал рассказывать ей о Гере.

‒ Извини меня, ‒ попросил я, обнимая её за плечи. Руки мои дрожали, голос был холодным и неэмоциональным, мёртвым.

‒ Ничего, я понимаю, ‒ ответила Лера, лёгким движением высвобождаясь из моих объятий. Она встала и вышла из комнаты, оставляя меня одного.

И тут я вспоминаю её улыбающееся лицо, с живыми, но чуть затуманенными алкоголем глазами. Она так смотрела на меня тогда, вчера... или ещё раньше...

‒ Чего ты больше всего ненавидишь? ‒ игриво спросил я, для меня этот вопрос никакой смысловой нагрузки не нёс. Но Лера вдруг подобралась, будто совсем другим человеком стала. Даже её взгляд изменился, стал каким-то непривычно жёстким.

‒ Больше всего я ненавижу, когда бьют девушек, ‒ ответила Лера с ненавистью в голосе. Ненавистью, явно кому-то адресованной. И ещё что-то было в этом её голосе такое, чего я сначала разобрать не мог. Теперь я понял, что это за чувство.

Это была боль.

 

Боль, друзья мои, порой творит чудеса. Если у тебя что-то нестерпимо болит – это значит, что ты ещё жив.

Я чувствовал боль в правой руке, противную пульсирующую боль, что волнами жара распространялась от содранных костяшек пальцев. Стена, которая стала моим объектом самоистязания, теперь носит на себе кровавые следы.

Я лежал на холодном полу и смотрел на когда-то белую стену. Лера давно уже ушла куда-то, устав глядеть на меня – такое жалкое зрелище я представлял. В душе моей царил полный штиль. Не было там ни бурь гнева, бессильной ярости и отчаяния, но не было и бриза перемен, что настраивает на лучшее. Если говорить другими словами, то ни о чём и ни о ком я не думал. Просто плыл один в тёмной пустоте. Да, я остался в полном одиночестве.

Хотелось... безумно хотелось нажраться. Я огромным усилием воли давил в себе эту малодушную попытку уйти от реальности. Но телефонный звонок, неожиданно раздавшийся из гостиной, вывел меня из того зыбкого, словно песок душевного равновесия.

Звонила мама Геры. Она рыдала в трубку, попутно проклиная меня за то, что не доглядел за ним, что вёл такой образ жизни, втягивая и её Юрочку во все тяжкие. Она никогда не любила меня и не раз говорила об этом Гере. Но он только отмахивался от её слов, а может, зря?

‒ Юра не мог сделать этого. Это не самоубийство! ‒ говорил я его маме.

‒ Больше не показывайся мне на глаза! Господи, держись подальше от нашей семьи! ‒ Она как всегда и слушать меня не хотела.

‒ Мне нужно взглянуть на тело Юрия, чтобы понять...

‒ Нет! Ты ничего не увидишь! Дай мне спокойно похоронить сына. И на похороны не приходи. Тебе там будут не рады...

И всё. Она повесила трубку раньше, чем я смог произнести что-либо. Мама у Геры всегда была такой, но я не думал, что подобное состояние может прогрессировать. Она даже попрощаться с другом не даёт!

Пустота ужасным прессом давила на моё сознание. Я... у меня просто не было другого выхода...

Глава 03. Западня. Петля стягивается.

Рюмка. Горячий вал катится от горла по пищеводу к желудку. Ещё рюмка. Теперь и закусить можно. Огурцы, краюха чёрного хлеба. Благодать.

Только пить сейчас привыкаю одному. У меня больше не осталось друзей в этом славном мире, мире в котором давно люди превратились в двуногий скот. Самое весёлое, что и я, похоже, такой же. Я продукт своего времени. Я могу внушить человеку любовь к ближнему своему, но сам не верю в это. И вот он, мой удел напиваться в одиночестве, поминая единственного своего друга. Я проглотил очередную рюмку водки, закусывая куском хлеба. Потом потянулся за сигаретами, закурил.

Я не думал о Гере и его смерти. Я вообще ни о чём не думал, придя к выводу, что думать, рассуждать – вредно. Куда как проще отдаться потоку жизни. Сидеть смирно и ждать смерти, которая доберётся до каждого из нас.

Родители всегда учили, что надо быть лучше, надо быть светлее, чем серая толпа вокруг. Только не говорили они тогда, как трудно идти против толпы. Я пробовал. Всю свою сознательную жизнь я шёл напролом, расталкивая окружающих локтями, не давая затоптать себя, но, то была лишь отсрочка. Меня всё равно раздавили, раздавили, словно надоедающую муху. Без каких-либо сожалений. И сейчас я раздавлен, размазан, разбит и пьян. Отличное подтверждение вышесказанному.

Надравшись да такой кондиции, что даже стоять противно было, я отправился к своей постели чтобы уснуть мертвецким сном. Но этого мне сделать так и не дали.

В дверь долго и нагло стучали. Я хотел было подняться, чтобы открыть, посмотреть, кто там и оторвать голову тому дверному барабанщику. Но желание моё не было реализовано, так как сил у меня не осталось вообще никаких.

А что было потом, я так и не понял, находясь в пьяном угаре. Запомнил только, белое, словно мел лицо Леры; каких-то врывающихся в мой дом придурков в масках и с автоматами, которые стащили меня на пол, уложили лицом вниз. Кто-то сильно пнул меня по ребрам, да так, что они жалобно затрещали. Придурки что-то орали и непременно благим матом, говорили и мне, только смысла слов я не понимал. Потом меня взяли под руки и поволокли к выходу.

И ничего я не мог сделать. Только блеванул в подъезде в знак протеста и отключился.

 

Пробуждение моё было бурным оттого, что какая-то сволочь шарила по моим карманам. Открыв глаза, я увидел пропитую рожу незнакомого мне мужика. У него были маленькие поросячьи глазки, большой нос картошкой и куцая борода.

‒ Пошёл прочь от меня! ‒ заорал я на мужика. Он перепугался и враз отскочил к противоположной стене.

И тут-то я осознал, что нахожусь не дома. Короткое обращение к собственной памяти, и я вспомнил подробности вчерашнего дня. Понятно было только одно – дела мои хреново совсем идут. Это место с решётчатой дверью уж очень похоже на обезьянник. Ага, а вот и дежурный сидит.

‒ Эй, начальник! ‒ прокричал я, подойдя к решётке. Потом сообразил, что уж больно быстро меня тюрьма поменяла, и я с начальника перешёл на сержантанта, коему званию и соответствовал дежурный.

Меня игнорировали. Когда же мне самому надоело кричать, я вернулся на свою лавку. Почему я здесь? Когда это пить в собственном доме стало преступлением? И сколько, чёрт возьми, меня здесь продержат? Все эти вопросы каруселью вертелись в моей гудящей в похмелье голове. Как хорошо бы сейчас проглотить таблетку цитрамона размером с хоккейную шайбу.

Через несколько часов за мной пришли господы в форме и с наручниками. Я уже было обрадовавшийся, что меня выпускают, сразу сник. Двое ментов – слишком много, чтобы открыть дверь, выпустить меня, извинившись за неудобства и отправить домой.

‒ Муромский, на выход! ‒ скомандовал один из них, тот, что повыше и пошире в плечах.

‒ Что происходит? ‒ спросил я, подходя к открывающейся двери.

‒ На допрос идёшь, ‒ коротко ответил мент, надевающий на меня наручники. ‒ Давай, шевелись.

В кабинете стоял запах старых книг, что можно услышать в библиотеках, и дешёвого одеколона. За одним из больших письменных столов (всего их было три) сидел болезненного вида человечек в больших и толстых очках. Если это следователь, то я русалка.

‒ Присаживайтесь, Виктор. Я старший лейтенант Озерский, мы с вами беседовали по телефону, ‒ сказал он.

‒ Да-да, помню...

Я уселся на обшарпанный стул и принялся изучать взглядом кабинет, весь антураж которого словно был взят из сериалов про ментов, что крутили в девяностые. Жёлтые обои, покрытый следами ржавчины сейф с табельным оружием, побитый пол с протёршимся до дыр линолеумом, большой шкаф с какими-то папками. Во всё это безобразие, вносящее узнаваемость в эти четыре стены, чёрной лошадкой вписался совсем ещё новенький ноутбук старлея.

‒ Что мне шьют? ‒ спросил я, закончив оценку помещения.

‒ Вы уже и выражаться стали как настоящий зэк, ‒ с улыбкой ответил тот. Мне же сейчас, понятно не было дела до веселья, а его рожа привела меня в раздражение, да так что дать по ней захотелось со всего размаху.

‒ Я не услышал ответа на интересующий меня вопрос, ‒ медленно закипая, сказал я. Озерский переменился в лице. Его губы сжались в полоску, глаза за линзами очков стали смотреть пристальнее и в них появился лёд, колкий и колючий.

‒ Не пытайся ставить тут своих условий. Ты никто. А обвиняют тебя в убийстве Юрия Александровича Герасименко. Ты убил его! Убил и инсценировал самоубийство! Только не учёл ты, что на верёвке, за которую ты подвесил старого друга, словно грушу, можно оставить маленькие кусочки эпителия. Из них наши эксперты выделили ДНК... Твою ДНК!

Мир снова перевернулся, скрипя всеми своими ржавыми шестернями. Меня охватила волна гнева, от которой затряслись руки, дыхание, сколько я ни старался, не успокаивалось. Как могли они подумать такое! Чтобы я своего лучшего друга! Волна гнева подняла меня на ноги. Хоть руки и были сцеплены наручниками, мне хватило сноровки прыжком перебраться через стол и вцепиться следователю в горло.

Кровавое марево застилало глаза. Я, повелевающий чувствами других, сейчас словно глупый ребёнок попался на простенькую уловку и в моё дело добавят ещё и нападение на сотрудника милиции. Но мне было плевать на всё. Дикая чёрная радость от твоих сжимающихся на глотке противника пальцев выплёскивалась наружу. Я радовался как никогда в жизни. Попавшийся в чёрную минуту моего бытия старлей Озерский стал объектом мести. Мести за смерть Геры, за мои душевные терзания, за мой арест, за это нелепое обвинение... за всё...

А когда мой мозг начал осмысливать действия, я в ужасе отскочил от Озёрского. Он лежал тихо и безвольно, словно брошенная ребёнком кукла. За дверью не было слышно тяжёлых шагов других ментов, значит, нас никто не слышал. Со страхом я склонился над старлеем и понял, что он ещё жив и дышит. Скоро он придёт в себя, и тогда мне не поздоровится. Я был на волоске, а сейчас и подавно в самой заднице.

Я быстро проверил карманы Озерского. Там обнаружились ключи от наручников. Сняв оковы, я тут же прильнул к входной двери. Всё было тихо. Похоже, в коридоре никого нет. Нужно бежать отсюда... Только как?

И в эту минуту я осознал, что дар ко мне вернулся. Я уже не только чувствовал то, что чувствовал, а ещё и видел эмоциональные фоны доброй половины людей в этом здании. Что ж...

Я посмотрел на Озерского, эмоциональный фон которого был чист как у младенца. Скоро старлей придёт в себя. Тогда-то и надо будет действовать. Что сейчас? Сейчас я просто вернусь на свой стул, присяду, подожду.

Приходил в себя Озерский долго и мучительно. С кряхтеньем и тяжёлыми вздохами он поднялся, правда, только со второй попытки. Его мутный взгляд остановился на мне. А вот после этого они запылали пламенем! Старлей подскочил ко мне, схватил за рубаху. Он что-то кричал, обязательно благое и матерное, тряс меня за ворот. Но я терпел. Потом схватил его за руку, концентрируясь на его эмоциональном фоне.

Я оказался в заброшенном парке аттракционов, эдаком Диснейленде в американском стиле, с каруселями в виде белых лошадей, сладкой ватой и конкурсов кто сильней, метче и так далее. Всё носило отпечатки радости, веселья и счастья. Вот только сами радость, веселье и счастье навсегда ушли из этих мест. Остались только их призраки, которые жалки и нелепы в своём стремлении заменить их.

Это кладбище несбывшихся надежд маленького мальчика с гордой фамилией Озерский.

Человек мечтатель по своей натуре. Мечтаем мы много и со вкусом. Самые великие наши мечты рождаются в детстве. Желание стать космонавтом, научиться летать, получить вагон и маленькую тележку мороженого – всё это наши мечты. Взрослея большинство людей, забывает про них и живёт себе, как им живётся, они мечтают о совершенно новом, о том, чего им не хватает именно сейчас. Но кто-то продолжает лелеять в себе детские мечты, то самое «быть космонавтом», со временем их лишь развивая.

И Озерский был из последних. Он с самого детства хотел стать милиционером. Ему грезились интересные, захватывающие приключения, злобные бандиты и хорошие менты, но он повзрослел и понял, что не так уж всё просто, что нет понятий «плохой» и «хороший», ведь в этом мире всё относительно. Вот только мечту свою он не забросил на задворки сознания, а продолжал следовать за ней, словно за путеводной звездой.

А потом... Потом Озерский во всём разочаровался. Его работа была скучнее, чем телефонные гудки. Его одолевала тоска, из-за которой личная жизнь так и не задалась.

Его парк аттракционов остановился, покрылся пылью и заржавел.

Он сам похоронил свои собственные мечты, развеяв их пепел по ветру перемен, которые так и не случились. Человек впал в самообман, считая, что завтрашний день уж всяко будет лучше предыдущего. Но завтра наступал, перемены, увы, нет. Так и живёт Озерский в этом круговороте самообмана, топчась на разочаровании от сбывшихся свершено по-другому мечтаний и вдыхая пепел от самих мечтаний, уничтоженных мечтателем.

И остаётся ему и далее влачить своё безнадёжное существование.

Я решил помочь ему, чтобы старлей в будущем помог мне.

Словно какой-нибудь великий я шёл среди кладбища детских мечтаний. По одному мановению моей руки карусели ожили, заскрипели проржавевшими сочленениями и шестернями и заработали. Я вернул мечтаниям силу, возвращая их к началу, ведь память может оживить и то, что уже давно мертво. Память – это ключ.

Мечты Озерского вновь обрели смысл и силу, наполнившись теми же ощущениями, что в детстве. Его парк аттракционов вновь стал живым и радует своего единственного посетителя.

Я сделал все, что можно для Озерского, теперь только от него зависит, как сложится его судьба. Если его мечты так и останутся неизменны, то он вновь разочаруется в них. Если же они эволюционируют, значит всё пошло как надо. Теперь очередь старшего лейтенанта помогать мне.

Как убедить человека в том, что ты не виновен? Дать ему проверить искренность твоих слов. В обычном понимании этих слов людей сажают перед детектором лжи, но меня, как бы я этого не хотел, нельзя причислить к «обычным» людям. Мне нужно показать свои чувства по отношению к своему лучшему другу Гере.

Выпадение в реальный мир было куда как болезненней, чем обычно. Усталость навалилась просто смертельная. Я едва мог сидеть более-менее пристойно, а не развалившись на стуле, словно безвольная тряпка.

Озерский же сидел напротив меня (и когда успел, я ведь только что его за руку держал) бодрым и свежим. Я неоднократно замечал, что тогда как мои силы уходят во время подобного эмпирического контакта, то мои «воспитуемые» чувствуют наоборот необыкновенный подъём душевный и физический.

‒ Товарищ старший лейтенант, я не убивал Юру. Он мой лучший друг. Я просто не мог сделать этого, ‒ сказал я.

‒ Знаешь что, я тебе верю. Думаю, ты действительно невиновен, но и отпустить тебя просто так я не могу. Напишешь расписку и чтобы из города никуда не уезжал, ‒ ответил Озерский с мягкой улыбкой. Улыбался он, по всей видимости своим мыслям, потому что ситуация данная не была такой уж весёлой.

‒ Я могу идти? ‒ спросил я, поставив свою подпись на какой-то бумажке. Это вполне мог быть контракт на продажу собственной селезёнки, но мне было сейчас глубоко насрать. Я просто расписался не глядя. Всё, что я хотел, сводилось к двум пунктам: первое, спать, как можно дольше и крепче. Второе, узнать, кто же убил Геру и, по всей видимости, подставил меня?

Найду и придушу того гада.

 

Долго и нудно звонил мобильник. Где именно пищала эта штуковина, было не понять. Я бродил по комнате, словно ёжик в тумане, ориентируясь исключительно на раздражающе-пищащий звук. Когда я, наконец, отыскал мобильник в куче шмоток, валяющейся у шкафа, то увидел, что звонили мне, похоже, из «ТЕТЫ». На экранчике красовалась надпись скрытый номер.

‒ Да, ‒ сказал я.

‒ Ты выходишь из игры, Виктор, ‒ произнёс незнакомый голос. ‒ Твоя жизнь должна закончиться быстро и без мучений. Но если ты будешь сопротивляться, то те мучения будут преподнесены твоим близким...

‒ Кто ты?! ‒ взревел я в трубку. ‒ Это ты стоишь за всем этим!

‒ Что ты предпочитаешь? Случайный взрыв газа в квартире твоей матушки, или изнасилованная Валерия, мирно плавающая в пруду в городском парке?

‒ Я найду тебя, кем бы ты ни был. И тогда ты пожалеешь обо всём, что сделал и что только замыслил!

‒ О, ‒ голос в трубке смеялся надо мною. ‒ Твои угрозы бессмысленны. Я знаю о тебе всё, Виктор, а ты обо мне ничего. И в данном случае, преимущество на моей стороне. Ну, а теперь...

‒ Я всё равно найду тебя, проклятый урод!

‒ Сомневаюсь. Даже со своими великими способностями ты не сможешь отыскать меня. Судя по всему, ты сейчас не настроен на разговор. Я позвоню позже, когда весомость моих слов дойдёт до тебя.

Гудки. Короткие телефонные гудки, что эхом набатного колокола отдаются в моей голове. Я знал. Знал, но не хотел верить в это, самое очевидное. Геру убили, чтобы достать меня. Меня. Одного. Во всём виноват лишь я один. Я... я...

Я не чувствовал собственного тела. Оно, казалось, зажило собственной жизнью. Руки тряслись, сердце отчаянно долбило грудь, глаза наливались бессильными и бессмысленными сейчас слезами. Мне нельзя сидеть вот так, нельзя... Он, он обещал убить ещё кого-то из моих близких. Этому нужно помешать.

Я поднялся.

С чего начать? Позвонить Лере. Её номер у меня есть в телефоне, только я совершенно не помню, чтобы записывал его. Щёлкнул клавишу вызова, трубка начала дозвон.

‒ Алло, ‒ ответила Лера.

‒ Лера, привет! Мне нужно, чтобы ты приехала домой как можно быстрее. Хорошо? ‒ быстро сказал я.

‒ Зачем, Виктор? Я ушла из твоей жизни и не хочу в неё возвращаться. Понимаешь меня? ‒ Ушла? О чём это она говорит? Я огляделся и понял. В гостиной не было ни единой её вещи. Лера действительно ушла.

‒ Послушай, это серьёзно! Твоей жизни грозит опасность! Я единственный смогу тебя защитить, но для этого ты должна прийти ко мне.

‒ У тебя не только провалы в памяти, у тебя ещё и шизофрения, ‒ резко и жёстко ответила Лера и бросила трубку, точнее захлопнула крышку своей «раскладушки».

Выругав себя за идиотизм и не умение объясняться с людьми, я позвонил Лере снова. На этот раз отвечать она даже не стала, просто сбросила. Ещё раз звонить я не стал, побоявшись, что она просто выключит телефон и всё. Вместо этого я набрал номер мобильного телефона матери.

‒ Алло, ‒ после долгого моего ожидания ответила она. Моё обливающееся кровью сердце едва выдержало это ожидание. Голос у мамы был как всегда радостным оттого, что я, наконец, позвонить решил.

‒ Привет мам! ‒ Я старался, чтобы мой собственный голос был естественным. Получалось плохо. ‒ Как дела?

‒ Ах, всё прекрасно. Ты не представляешь, как тут хорошо! Солнце, свежий воздух...

‒ Стоп! О чём ты?

‒ Ты что, опять забыл? Ты же мне путёвку достал в этом своём агентстве в санаторий... Я тут уже вторую неделю! ‒ последнее предложение она произнесла с интонацией, которую я больше всего не люблю. Будто не знает она о моих провалах в памяти. И всё же эта новость меня безумно порадовала. Значит, мама далеко и для неё нет опасности. Убийца её не достанет.

‒ Долго ты ещё там будешь? ‒ спросил я.

‒ Ох, сынок, ещё неделю. Тебе надо было со мной поехать. Голос у тебя слишком уж уставший. Может, случилось чего?

‒ Нет, мама. Всё в порядке, ‒ она спрашивала таким тоном, словно почувствовала все мои беды даже на расстоянии и, не видя выражения лица. И как всегда в таких ситуациях, я ей соврал. Не сказал о смерти Геры. Зачем портить ей отдых, которого мама ждала много месяцев? Всё равно от этого легче никому не станет. Ни ей, ни мне.

‒ Сынок, всё мне пора. У нас процедуры лечебные начинаются. Звони почаще.

‒ Хорошо, мама. Пока.

Я отключился.

На душе было облегчение. Мама в безопасности. Только вот горький и грустный осадок всё-таки остался. Я опять соврал ей. Скрипя сердцем, словно старый престарый механизм скрипит шестерёнками, и всё же соврал. Это отвратительно. Но как иначе? Мама не знает обо мне очень многого.

Десять лет назад, когда мой дар только начал проявляться, я сразу понял, что нельзя о нём кому-либо рассказывать. Это только мой секрет и не чей другой. Я осознавал, что если расскажу об этом маме, она сочтёт мой дар болезнью и начнёт таскать меня по больницам, привлекая ненужное внимание людей, которые следят за всем аномальным. Отчасти я был прав. Но только отчасти.

Меня всё равно затаскали по больницам из-за провалов в памяти, от которых жить становилось невозможно. Держался я долго, балансируя между реальностью и вымыслом, тем, что было и не было. Это чуть не свело меня с ума.

Меня заметили. Не знаю точно, как это произошло, но как только мне стукнуло восемнадцать, к нам в дом пришёл человек в форме. Этим человеком был полковник Синев. Он сделал предложение, от которого я не смог отказаться. С тех пор я работаю на группу особого реагирования «ТЕТА» – детище полковника.

Зазвонил телефон. Погружённый в собственные мысли, я даже вздрогнул от неожиданности. Звонила Лера. Неужели перестала сердиться на меня? Или поиски нового жилья зашли в тупик?

‒ Да, ‒ ответил я на звонок. Из трубки раздались долгие крики, перемежающиеся плачем. Я вскочил на ноги. Чёрт, он добрался до Леры! Внутри меня бушевал ураган, но я ничего не мог сделать, не выслушав этого психа. ‒ Лера! Лера ответь мне!

‒ До тебя дошла весомость моих слов? ‒ вкрадчиво спросил убийца Геры. Голос его мне казался знакомым, но вспомнить где я его слышал, не могу.

‒ Что тебе нужно от неё? Она не причём! ‒ срываясь на крик, говорил я.

‒ Ты впустил её в свой дом, вы занимались сексом. И ты говоришь, что она не причём? ‒ в словах его слышалась жёсткая усмешка, словно я пойманный в ловушку зверь, вокруг шеи которого стягивается петля.

‒ Отпусти её!

‒ Вряд ли ты бы хотел этого, видя ситуацию моими глазами. Но ничего, я тебе расскажу. Представь себе небольшой пруд в старом-престаром лесу. Твоя ненаглядная Валерия сидит привязанной к стулу, который медленно, но неуклонно скользит по крутому берегу и единственное, что не даёт Валерии искупаться в пруду, это верёвка, привязанная к ножке стула одним концом и находящаяся вторым концом в моих руках. Всё ещё хочешь, чтобы я отпустил?

‒ Что мне нужно сделать? ‒ спросил я. Этому уроду от меня что-то нужно. Надо скорее узнать, что именно и выменять это на жизнь Леры.

‒ О, с этим всё просто. На самом деле. Для тебя это не составит труда, ‒ убийца сделал паузу. ‒ Мне нужно содержимое ячейки номер 304 из Первого федерального банка.

‒ Как я её достану?!

‒ Поработай мозгами. Поколдуй над людьми в своём стиле. Это легко. Времени тебе до заката, иначе девушка умрёт. Действуй. ‒ С этими словами он отключился.

 

‒ Мы прекращаем сотрудничество с тобой, ‒ говорил Синев, тяжело дыша в трубку. ‒ Для «ТЕТЫ» нашёлся новый работник. Ты нам больше не нужен.

‒ Как! ‒ вырвалось у меня.

Я орал в трубку в бессильной ярости сотрясая воздух. Ничего не мог я с этим поделать. До слёз обидно, что пока им нужна была моя помощь, Синев постоянно просил меня, суля золотые горы. А теперь, когда помощь нужна мне, эти сволочи встают ко мне своим истинным лицом.

‒ Ты слишком безответственен, это никогда никому не нравилось. А теперь, когда тебе нашлась достойная замена... У него все показатели примерно вдвое выше твоих! Это истинный подарок!

‒ Полковник, какой же ты всё-таки сука! Гореть тебе за это в аду.

Я положил трубку.

«ТЕТА» отвернулась от меня. Помощи ждать неоткуда. В милицию идти бессмысленно, ведь наверняка убийца каким-то образом следит за мной. Иначе бы не узнал он о Лере и о том, что она ушла от меня. Как он следит не важно. Важно только то, что время, которое мне дали, истекает.

 

Я стоял в специальном хранилище, где две из трёх стен занимают бронированные ящички – ячейки с особо ценными вещами, что оставляют на хранение Первого федерального банка. Рядом находился один из главных менеджеров, смотрящий на меня с обожанием и чуть ли не падая ниц. Воздействие на его чувства было чрезмерно сильным, оттого необъяснимая и неподконтрольная его любовь ко мне прямо выхлёстывалась наружу. Он был словно пёс, крутящийся в ногах хозяина.

‒ Открой мне, пожалуйста, ячейку 304, ‒ попросил я, оглядываясь на распахнутую дверь. Там суетились работники банка, словно муравьи.

‒ Конечно, любимый... Для тебя всё что угодно... ‒ пролепетал менеджер, подбегая к нужному ящичку и принимаясь возиться с замком.

Я же был в молчаливом шоке. Да, перестарался я с дружеской любовью... Кто же знал, что этот парень – гей? На вид вроде обычный мужик, правда чересчур мужественный, да и на соблазнительных девушек в юбочках и белых блузочках совсем не смотрел. Впрочем, к нему они относились так же. Можно было догадаться... Теперь уже ничего не поделаешь. Ничего, скоро он обо мне позабудет.

‒ Вот, держи! ‒ менеджер подобострастно протянул мне изъятый из ячейки стальной контейнер, тяжёлый холодный и с электронным замком. На гладкой поверхности контейнера была сенсорная клавиатура для набора кода. Никогда я раньше таких штук не видел.

‒ Спасибо. ‒ Я улыбнулся, отчего менеджер чуть не растаял от восторга. С ним явно надо что-то делать, пока не случилось чего неприятного для него. Всё-таки я нормальный мужик.

‒ Что ещё нужно от меня? ‒ тихо, словно боясь меня обидеть громким словом, спросил он.

‒ Оставь меня, пожалуйста, пока одного.

‒ Да-да, конечно... ‒ он энергично закивал головой, будто китайский болванчик. Менеджер развернулся, собираясь уже удаляться, но явно передумал и вернулся на исходную позицию. Гей протянул мне свою визитку, которую я машинально взял. ‒ Звони мне если что...

Меня всего передёрнуло от его сладострастного голоса, но я ничего не сказал. Не хотелось обижать человека, ведь он и так обидится, когда поймёт, что я ему никогда не позвоню. Оставшись наедине с собственными мыслями, я всё свой внимание сосредоточил на этом контейнере.

Сев за небольшой столик, я принялся изучать его со всех сторон, ведь не просто так убийца послал меня за ним? Да и очень необычно содержимое ячейки номер 304.

Что же в нём? Ради чего нужно было похитить Леру и возможно убить Геру?

Моё перенапряжённое воображение пасовало перед этой проблемой. Там может быть всё что угодно. От носового платка до сибирской язвы. И не узнаю я этого доподлинно, пока не вскрою контейнер, а без кода это, похоже, невозможно. Я ещё немного покрутил контейнер с цифровой клавиатурой перед глазами и обратил внимание на одну из боковых стенок, где были отчётливо видны глубокие царапины. Кто-то поработал ножом, чтобы что-то счистить. Эмблему производителя? Серийный номер?

В этот момент ко мне пришло... это было словно прозрение... Я закрыл глаза, а открыв, увидел эмоциональный фон, исходящий от этого маленького стального контейнера. Словно предмет ожил, уподобляясь человеку.

Я чувствовал жажду крови, волнами расходящуюся от контейнера, а также боль, страх ошибки и просчёта, напряжение от выматывающей психику работы... Что-то ещё...

Видение исчезло, растаяв, словно утренний туман. Я ещё какое-то время сидел неподвижно и пытался прийти в себя. Эти эмоции, что мне удалось ощутить, были наложены на предмет человеком, который обладал содержимым контейнера. Подобное я мог сделать только с помощью сыворотки, а её экспериментальные образцы есть только в лабораториях «ТЕТЫ» и больше нигде. Но сейчас... Сейчас всё вышло естественно, будто пересиливать свой потолок возможностей без сыворотки мне вполне под силу. Может, от частого использования этого допинга, мои способности действительно возросли? Надо будет это проверить на досуге.

Что же до контейнера...

Он представляет опасность сам по себе. Его содержимое – какой-то вид оружия, скорее всего взрывчатого действия. Я чувствовал страх того, кто закладывал взрывчатку в контейнер. Он опасался случайной детонации, значит, взрывчатое вещество нестабильно. Это плохо. Точнее, то, что я держу в руках взрывчатку – плохо, а что она нестабильна – очень плохо. Если детонатор имеет дистанционное управление, то ситуация ухудшилась ещё сильнее и уверенно катится в задницу.

Самое отвратительное, что ситуация уверенно катится именно в то самое место вот уже неделю как, в день появления на моём пороге бритой девушки без крыши над головой.

Я вытащил свой телефон, набрал номер Феди. Федя – гений, он работает в «ТЕТЕ» уже очень давно. Как только он окончил школу, его привлекли в группу. У него не было ни родных, ни близких друзей, а женат он был только на своей работе. Ему всегда нравилось чувствовать себя мозгом «ТЕТЫ», в ней он видел будущее обороны страны.

‒ Алло, ‒ уставшим голосом ответил Федя после долгих гудков.

‒ Привет, Федя, это Виктор. Можешь мне тут кое с чем помочь? ‒ спросил я.

‒ Я сейчас занят. Если это не настолько важно, то нет.

‒ Поверь мне, это действительно важно. В Первом федеральном банке находится бомба, которая может взорваться в любую минуту.

‒ Это точно?! ‒ воскликнул Федя. От его крика я чуть не оглох.

‒ Да, Федя, точно. Я сейчас её в руках держу.

‒ Сейчас вызову сапёров!

‒ Вот этого не надо, ‒ твёрдо ответил я. ‒ Возможно за банком наблюдают, а у бомбы наверняка есть дистанционный детонатор. Приезжай сам и будь осторожен на входе. Понял?

‒ Да, ‒ задумчиво ответил Федя, очевидно прикидывая каким образом перераспределить свою работу между помощниками, чтобы это не вызвало потерю производительности его высокоинтеллектуального труда. ‒ Скоро буду.

Он не обманул. Совсем скоро в здание банка вошёл невысокий щуплый человечек с большим чёрным кейсом. Человечек близоруко начал оглядываться по сторонам явно отыскивая меня. Я позвал его по имени и махнул рукой, мол, следуй за мной.

‒ Это здесь, ‒ сказал я, входя в хранилище. Федя быстро кивнул, подошёл к столику, на котором уютно примостилась бомба.

‒ Так-с, ‒ только и произнёс он, доставая на свет Божий содержимое своего большого кейса и начиная колдовать над контейнером. Я же встал у дверей. Не люблю наблюдать за работой, которую не понимаю. В моей странной жизни и так слишком много непонятного.

Мимо пробежала девушка, которая сидит за одним из окон в главном зале. Она проскользнула по мне недоверчивым взглядом, потому судя по всему, заглянула за мою спину, внутрь, отчего подозрение её возросло. Пришлось коснуться её своей силой. Она действительно чувствовала подозрение по отношению ко мне и Феде, работающим над чем-то в охраняемом хранилище.

‒ Извините, можно вас на минуточку? ‒ девушка неохотно подошла. Я протянул ей руку для рукопожатия, она ответила на него. То, что мне как раз и нужно. Никаких сильных ложных чувств я ей не внушал, хватило и одного влюблённого менеджера. ‒ Ох, извините меня, пожалуйста. Я кажется, обознался. Извините, что оторвал.

Она недоумённо похлопала глазками и с полной уверенностью, что эти люди (то есть мы с Федей) заслуживают всяческого доверия, она пошла дальше по своим делам девушки из окошка.

‒ Ну вот и всё, ‒ со вздохом сказал мне в спину Федя. Я обернулся и наткнулся на широкую его улыбку. ‒ Бомба-то не такая уж и мощная оказалась, как я подумал вначале. Немного C4... Даже странно, если бы её подложили в каком-нибудь людном месте, то это бы не привело к таким большим потерям, как если бы её набили обрезками гвоздей и прочими осколками... Будто хотели уничтожить кого-то конкретного...

‒ Кого? ‒ тупо спросил я. Мысли мои были далеко от этого места.

‒ Того, кто эту коробочку бы держал... Кстати, коробочка-то похоже из госхранилища стырена, ‒ сказал Федя.

‒ Да ну. Я думал, они надёжно охраняются.

‒ В наше время на чёрном рынке всё что угодно достать можно, были б деньги. Кстати и у нас в «ТЕТЕ» есть такие.

‒ Да? ‒ эта новость заставила меня задуматься. И мысли те были очень-очень нехорошими.

‒ Ладно, я пойду... и бомбочку с собой заберу...

‒ Федя, можешь мне ещё кое с чем помочь?

‒ Что, ещё бомба есть? ‒ шутливо спросил он. Гений «ТЕТЫ» был доволен, ведь бомба обезврежена, и никто не погиб.

‒ Сможешь выяснить расположение одного мобильного телефона? Вот номер...

Глава 04. Рубить узлы. Клинок в моих руках.

Я передёрнул затвор своего пистолета Макарова. Право на ношения оружия «ТЕТА» выписывала охотно. Со стрельбой у меня как-то не важно. Предпочитаю решать дело миром, чуть-чуть воздействуя на сознание и чувства человека. Но порой пуля быстрее и надёжнее всех попыток установления контакта, да и далеко не всегда есть возможность подойти на расстояние вытянутой руки.

Федя быстро отыскал местоположение мобильника Леры. Точка на небольшом дисплее моего GPS хитро подкрученного нашим гением, обозначала сам мобильник. Навигатор привёл меня к старому деревянному дому в пригороде. Жилище было явно бесхозным. Окна заколочены, огород зарос высоченной травой, повсюду видны следы гуляющих кампаний в виде бутылок, окурков и тому подобного мусора. Внутри было темно и оттуда веяло прохладой и сыростью. Я ещё раз взглянул на GPS-навигатор, подозревая ошибку, но устройство всё также показывало, что в этом доме Лера... или, по крайней мере, её мобильник...

Стоя на пороге у открытой двери, когда впереди лишь неизвестность и темнота, держа в руках холодное, словно сама смерть оружие, я понял, что мне страшно. Я не боюсь встретиться со своей судьбой, ведь готов отвечать за все свои поступки и хорошие и плохие. А страшно мне зайти внутрь и увидеть безжизненное тело Леры. Страшно осознавать, что кто-то из твоих близких погиб из-за тебя, из-за тебя проклятого! Как Гера... Мысль о друге всколыхнула во мне ярость, подстегнула злость и, больше не задумываясь ни о чём, я шагнул вперёд.

Я пробирался в полной темноте, стараясь не издавать ни звука, но когда так стараешься, ничего не выходит. Вот и со мной тоже самое. То скрипнет подо мной половица, то попадётся под ногами уголок какой-нибудь табуретки, что тотчас же опрокинется. Все мои потуги подкрасться незамеченным, пропали втуне. Тогда я бросил прятаться и с шумом, ввалился во вторую комнату дома.

В темноте я не сразу различил человеческий силуэт, лежащий на полу. И чуть было не наступил на человека. Её эмоциональный фон я почувствовал, только подойдя вплотную. Сейчас он был абсолютно бесцветным и безжизненным – девушка была без сознания. Я присел на корточки, слегка коснулся её холодной кожи, словно и не живой человек передо мной, а труп.

‒ Лера! ‒ позвал я. Она не откликнулась. ‒ Лера!

Я провёл ладонью по её холодной руке и у запястья наткнулся на грубую толстую верёвку, что впилась в кожу девушки. Моя рука потянулась к ножнам с широким охотничьим ножом, что были прикреплены к левому плечу. Аккуратными движениями я срезал верёвки на руках Леры и на ногах в районе щиколоток. Потом я взял лёгкое, почти невесомое тело на руки и понёс её к выходу.

 

Она приходила в себя медленно, будто шла в темноте в поисках двери, но всё время натыкалась на что-то, и спасительный выход ускользал от неё. Я помогал, как мог, чтобы её мечущаяся на грани сознания душа почувствовала простое человеческое тепло, любовь, заботу. Мне приходилось прибегать к подобным методам несколько раз.

Это как в американских фильмах. Когда человек находится в тяжёлом состоянии, врач сообщает его родственникам, что мол, от силы духа пациента зависит, придёт ли он в себя или нет. Конечно, в кино это звучит настолько высокопарно, что у меня нередко возникают рвотные позывы, но это как, ни странно, действительно верно.

В тот момент, когда Лера с трудом открыла глаза, я был наготове. Поднёс к её пересохшим губам стакан с водой, дал попить. Она смогла только что-то прошептать какую-то благодарность и снова закрыла глаза. Теперь это уже был нормальный здоровый сон без всяких блужданий в темноте.

Пока Лера спала, я сидел в кресле рядом с ней и думал.

Убийца. Кто он? По его словам, он знает обо мне всё, включая мою главную тайну. О моём даре знают только в «ТЕТЕ» и то строго ограниченное число человек. Это Синев, майор Орлов, Федя, сама группа из тринадцати человек... Всё.

Никому из них не нужно убирать меня. А даже, если бы и понадобилось, то они сделали бы это иным способом, более эффективным и надёжным. Значит кто-то другой... Но кто? Кто!!!

Лера зашевелилась и открыла глаза. Она непонимающим, ещё затуманенным взглядом посмотрела на меня. Её вид мне очень не нравился. Однажды мне довелось видеть картину какого-то художника, которая называлась «Смерть валькирии». Творцу сего холста удалось передать все чувства умирающей воительницы. Картина мне понравилась, несмотря на не особо жизнерадостное название. Так вот, выражение лица Леры сейчас очень напоминает ту картину.

‒ Как ты себя чувствуешь? ‒ спросил я, подойдя к кровати и садясь на корточки.

‒ Плохо, ‒ прохрипела она. Я спохватился и дал ей стакан воды. ‒ Чувствую себя так, будто из-под асфальтового катка вылезла.

‒ Что ему было от тебя нужно? ‒ наконец-таки задал я мучавший меня вот уже несколько часов вопрос.

‒ Я не знаю. ‒ Что ж, иного можно было и не ожидать. По её щеке покатилась слезинка. Я вытер её и ещё какое-то время просто гладил щёку девушки, стараясь... А чего именно я хотел этим показать? Свою симпатию? Жалость? Чёрт, мне самому было не понять. ‒ Мне было очень страшно...

‒ Я знаю... ‒ тихо проговорил я, едва отводя свой взгляд от её карих глаз... Виновато отводя...

‒ Не вини себя, ‒ сказала Лера, сжимая мою руку. ‒ Я сама тебя не послушала...

‒ И всё-таки, я виноват.

‒ Прошу тебя, не думай об этом...

Я только кивнул и вышел из комнаты, оставив Леру в одиночестве. Нельзя было этого делать, но мне нужно осуществить кое-какой план. Если у меня всё получится, то я найду этого ублюдка. Надеюсь, она хоть немного поспит.

 

Сыворотку достать было очень сложно. Пришлось кое-кому напомнить о большой услуге, что я оказал. Пришло время выплачивать долги. Когда заветная ампула была в моих руках, а мой должник нервно докуривая, припустил от меня по улице, я думал только о том, что же мне делать дальше.

Сыворотка теперь у меня есть, но это только полдела. Мне нужно найти убийцу, найти и узнать о нём всё. Пора из добычи превращаться в охотника.

 

Волна жара по венам. Нестерпимая боль. Без обезболивающего я бы никогда не справился с затопившей сознание огненной мутью. Я всё-таки не сдержал внутри себя стона. Это привлекло внимание Леры, которая отчаянно забарабанила в дверь ванной. Я понимал это, но не шелохнулся. Ведь одно движение – и сыворотка потрачена зря.

Стены вокруг меня исчезли. Я словно перестал существовать. Мои глаза перестали воспринимать тварную материю этого мира. Я проникал в чужие чувства, видел их, словно читая в раскрытой книге.

Мириады и мириады чувств. Мириады и мириады чужих судеб. И мне нужно найти среди них – одну единственную душу, которую я хочу погасить навеки. Огоньки чувств, отражённых в них мыслей. И я плыву сквозь это многоцветие.

Я искал убийцу по тем остаткам чувств, что я смог снять с бомбы, которую он сделал, дабы убить меня, выуженные из памяти Леры, которую, словно вампир, он выпил досуха.

Да, он тоже был отмечен даром. Только дар его – это вампиризм. Он питается чужим страхом, болью и отчаянием. Но может всё ещё страшнее. Он любит медленно убивать жертву, глядя в её потухающие глаза. Убийца упивается чужой болью, словно пьяница очередной порцией алкоголя.

Его нужно остановить.

Тут я нашёл его. И не просто нашёл, а вошёл в его чувства, словно не было передо мной никаких преград. Ни расстояния, ни сопротивления самого убийцы... ничего...

И я увидел.

Передо мной открылся ад. Да. Самый настоящий ад, который рисует воспалённое человеческое сознание.

Огненные ямы, где в вечной муке стонут обречённые. Чудовищного вида вертела, с насаженными на них людьми. Бесчисленные твари, что своими когтями дерут закованных в цепи.

Я долго стоял поражённый внутреннему миру убийцы. Теперь я знал его имя, вспомнил, где слышал его голос. Его зовут Антон, Антон Исаев. Он работает в «ТЕТЕ» каким-то младшим помощником старшего подавальщика. Но у него был доступ к засекреченному архиву. К информации обо мне. Чёрт, мы даже несколько раз сталкивались в тесных коридорах. Но я никогда не обращал внимания на маленькую, скрюченную, болезненного вида фигурку Антона.

А у него был талант. Талан совершенно для «ТЕТЫ» непригодный, но всё же. Он мечтал о том, что когда-нибудь (обязательно в скором времени) его заметят. Но Антон был не нужен никому.

Тогда он и стал работать над собой. Копил обиды на окружающих его людей, растил свой дар. После долгих трудов, семена ненависти и жестокости проросли. И получилось то, где я сейчас нахожусь.

А недавно Исаев начал убивать. Он делал это по-разному, делал тихо и незаметно. Когда Антон убивал, вся его сущность словно бы наполнялась силами, силами идти дальше. Сам в своих глазах он был непобедим. Он не просто лишал их жизни, но питался их болью и страданием, ещё более возвышаясь над серой уродливой массой.

Но была одна загвоздка. Ею был я.

Я вижу чувства других, и Антон понимал, что рано или поздно он попадётся. Парень научился прятать свои чувства глубоко, на самом дне сознания, сплетая их в паутину, словно паук. Но и это не помогало от моего всепроникающего взора.

И Исаев решил убрать меня с дороги. Когда подставить меня в убийстве Геры не удалось, у него нашёлся ещё один план ‒ бомба. Только и он не сработал. Да вдобавок и Леру мне удалось найти, как, он не знал до сих пор.

Теперь он затаился и ждёт. Он готовит новый план, но я не дам ему ни единого шанса.

Я шёл между стонущими, изо всех сил молящими о скорой смерти людьми. Один раз нервы мои не выдержали. Я решил облегчить страдания одного бедняги вновь и вновь перемалываемого гигантскими мельничными жерновами. Мне удалось найти острый железный осколок. Я ударил, метя в голову. Но рука моя только прошла сквозь плоть, не причинив вреда, словно тот был призраком. Исаев НЕ ХОТЕЛ их смерти, он жаждал упиться их мучениями. И ничего нельзя сделать ни для этого бедняги, ни для кого бы то ни было ещё. Моей силы не хватает, чтобы преодолеть такие бастионы боли и ужаса.

Шёл так я долго. Шёл, очевидно, к центру этого ада. К его средоточию. Если мне удастся уничтожить это средоточие, последствия для такого слабого в эмоциональном плане человека будут губительны. Попросту говоря, он либо канет с головой в свою самую страшную в мире депрессию, либо не станет дожидаться этого и попросту покончит с собой.

Жалко ли мне его? Да, жалко.

Изменю ли я своё решение? Нет, никогда.

Но все мои надежды пали во прах, стоило мне только увидеть следующую картину.

Огромная груда человеческих костей. Гора эта в прямом смысле поднимается до неба. На самой вершине стоит большой резной трон, опять-таки из кости, только какого-то непонятного чудовища. На этом троне восседает сам Антон Исаев, обряженный в какие-то вычурные чёрные одежды. Он смотрел на меня долгим, полным ненависти взглядом. Я выматерился.

Свой закрытый мирок...

У этого парня внутри его души существует свой мир, который открыт только для него. Но мирок этот живёт и здравствует. И всё, что меня окружает – это не отражение моим собственным разумом чувств Исаева, это его самые сокровенные фантазии, его мечты, воплощённые таким образом. Не я так воспринимаю окружение, окружение ДЕЙСТВИТЕЛЬНО такое. А самым отвратительным было то, что в своём потаённом мирке Антон царь и бог. В прямом смысле.

‒ Ты посмел вторгнуться сюда, Эмпирий, ‒ величавым, совершенно не таким как в жизни голосом сказал Антон.

Это прозвище – Эмпирий – я получил от одного больно умного бойца «ТЕТЫ», который со школьной скамьи запомнил, что учёных, стоящих за познание мира с помощью чувств называют «эмпириками». Он немного сократил и изменил это слово, и получилось – Эмпирий.

‒ Я пришёл, чтобы остановить тебя, ублюдок, ‒ ответил я. Не столь напыщенно, но смысл дошёл до него, и это главное.

‒ Твои силы ничто здесь, червь презренный. ‒ Ох, как он витиевато выражается, видно начитался всяких книжек про великих властелинов и презренных червей.

‒ Хоть и червь, но я надеру твою заносчивую задницу! Давай, Антошка, спускайся сюда!

Он взревел целым сонмом разъярённых медведей. У меня даже уши заложило от этого рёва. И я даже не заметил подкравшегося врага. Удар в спину, я лечу лицом в старые кости, где начинается гора. Вставая, я услышал голос Антона.

‒ Не надейся, тебе так просто не дадут умереть здесь. Ты будешь вечно страдать, страдать и просить о смерти.

Передо мной стояло с десяток скелетов. Они глядели на меня пустыми глазницами и неторопясь подходили, треща старыми костями.

«Хорошо, сволочь, будем играть по-твоему», ‒ подумал я.

Играть по его правилам. Как бы мне не было от этого противно, но иначе просто не получиться. Сейчас воля противостоит воле. Я играю на чужом поле, поэтому приходиться уступать.

Моей привычной одежды больше не стало. Её сменили серебристые латы, которые я видел то ли на какой-то картинке, то ли в компьютерной игрушке. Голову защищал глухой шлем на подобие тех, что были у македонских фалангитов. В левой руке небольшой круглый щит, в правой – топор с закруглённым лезвием.

С этим набором я бросился в атаку. Мои движения, удары, оружие – всё это физическое проявление моей, пошедшей в атаку воли. Это невероятно сложно для восприятия неподготовленного человека, но по-другому выразить происходящее словами я не могу.

Скелеты были повержены. Они не смогли что-либо противопоставить ни защите моего разума, ни силе моей воли.

‒ Ты всё равно проиграешь, Эмпирий! ‒ выкрикнул Антон, вскакивая со своего трона. Прямо на моих глазах он превращался во что-то... что-то ужасное.

Его одежда разорвалась на мелкие куски. Тело за несколько мгновений выросло до размеров самой горы костей с троном в придачу. Голова обратилась в демоническую рогатую башку с огненным дыханием, вырывающимся из пасти со множеством зубов. У него выросла ещё одна пара рук, точнее когтистых лап. За спиной появилась пара огромных крыльев.

И как мне, спрашивается, бить такую гадину? Если у него только один рог с меня самого размером?

«Мне конец», ‒ пришла наглая и бесповоротная мысль. К сожалению, прогнать её было невозможно. Моё тело будет валяться в ванной, пока обезумевшая от паники Лера не вышибет дверь и не увидит его. Моё сознание, всё, что составляет компоненты моей души, будет заточено здесь, в разуме этого больного урода. Конечно, моя физическая жизнь будет продолжаться, но вот только превращусь я в безмолвное растение, что будет справлять нужду под себя.

Нет, не хочу! Мне нужна моя жизнь. Мне нужна моя свобода. Мне нужно исполнение мести.

Ради тех, кто мне дорог. Ради того, кто уже в лучшем мире. Ради тех, кто уже заточён здесь. Ради тех, кто должен жить.

Я выстою. Я должен. Должен... Должен... Должен...

Внезапно мне удалось подрасти раза этак в три. Мои латы сейчас сияли, словно новое солнце, которого никогда не видел этот мирок. Топор превратился в луч чистого света.

Демон, в которого обратился Антон, представляющий его реальную, голую сущность, снова оглушительно взревел. Свет резал ему глаза. Ещё бы, ведь этот свет был таким своеобразным аналогом зеркала. Я давал взглянуть ему на самого себя. Другого Антона Исаева, молодого мечтателя, что стремиться ко многому.

Я бью этими воспоминаниями, старыми, покрытыми пылью чувствами и отсекаю ему одну из правых рук. Огонь прошлого жжёт его. Теперь я сильнее его, потому что на моей стороне выступает сам Антон. Та его часть, что всегда была против насилия, причинения боли, жестокости, та часть, что позже была подавлена и практически уничтожена.

Монстр стал отступать. А у меня, словно у ангела, за спиной выросли белоснежные крылья. Ещё я чувствовал чью-то поддержку. Чуть позже, я понял, что сам Антон встал за моей спиной. Различные слои его сознания восстают друг против друга.

И вот настал тот момент, когда тварь, демон внутри Антона, был повержен. Я богатырским взмахом своего оружия начисто снёс его рогатую голову. Вверх забил высокий фонтан чёрной крови. Страшное тело стояло так несколько мгновений, пока не завалилось на бок. А ещё через какое-то время в том месте образовался огромный разлом, что навсегда поглотил демона.

Я обернулся.

Передо мной стоял Антон, но не тот, которого я только что сразил, нет. Этот Антон был печален. На его лице была грустная улыбка, улыбка сквозь слёзы.

‒ Спасибо, ‒ произнёс Антон, та часть его души, что уцелела.

‒ Ты совершил очень много зла, ‒ сказал я. Самое гадкое, когда в своём противнике, которого ты считаешь злейшим врагом, обнаруживаешь нечто человеческое, светлое, чистое.

‒ Я знаю и скорблю об этом, ‒ ещё одна грустная улыбка. ‒ Ты должен сделать то, зачем пришёл сюда. Иначе они, ‒ широкий взмах руки на гибнущих, страдающих и снова возрождающихся людей, ‒ никогда не обретут покоя.

‒ Ты действительно выпил их души и заточил здесь? ‒ как я не старался это скрыть, в моих словах проступило отвращение.

‒ Да... Такой дар я в себе взрастил... Поэтому ты должен сделать это, Эмпирий. Другого пути нет. Это не очередная сделка с совестью, погубить одного, чтобы спасти многих. Это много, много больше.

‒ О чём ты говоришь? ‒ непонимающе спросил я.

‒ Ты всё поймёшь сам, когда придёт время. Сейчас же... Действуй.

И он растаял в воздухе. Исчез, словно утренний туман. Я остался один в ужасном мире, созданным мыслью человека. Где-то там, среди вечных мук и боли томится и душа Геры.

И я решился. Ложью было бы сказать, что это далось мне легко.

Луч света в моей руке. Я с размаху опустил его на высокий резной трон – центр средоточия этого мирка, его символ. Трон не выдержал и разлетелся на мелкие куски.

Внутренний мир Антона Исаева рушился. Души людей, освобождённые от оков, сплошным потоком потекли к расползающейся бреши, что начиналась от горы костей.

В этом потоке я увидел и Геру. На его лице была открытая и чистая улыбка. Он взмахнул мне рукой. Я повторил его жест. И Гера ушёл. Что ж, его ждут небеса. А меня моя жизнь.

Я ушёл из гибнущего мирка, созданного Антоном, последним. Пора было возвращаться домой.

Открыв глаза, я понял, что лежу головой на коленях Леры. Она плачет и гладит мне волосы. Девушка так увлеклась этим делом, что даже не заметила моего возвращения.

‒ Гм, барышня, ‒ севшим голосом сказал я. ‒ Если вы ещё чуть-чуть наклонитесь, то задушите меня своим бюстом...

‒ Виктор! ‒ Она тут же ещё сильнее зарыдала. Ну что за девушка! Когда я без сознания, она плачет, когда в сознании – тоже. Ей прямо не угодишь. ‒ Я так боялась... Так...

‒ Не надо слов. Всё обошлось, и всё получилось как должно.

‒ Что же было? Почему на твоих руках кровь?

‒ Был бой, ‒ ответил я. Видя, что эта фраза ещё больше ввергла Леру в недоумение, я добавил, ‒ бой в моей голове... Скоро я тебе всё расскажу.

 

На другом конце города, в съёмной квартире лежало тело Антона Исаева. Когда его обнаружили соседи, парень был жив. Только находился в глубокой коме. Врачи, приехавшие на вызов, долго недоумевали, из-за чего это случилось. Они бились в догадках на различных консилиумах и совещаниях, но так и не пришли к единому мнению. Как-то один старый врач обронил, что парень просто ушёл в другую реальность. «И там, по-видимому, хорошо, ‒ добавлял доктор тихо, ‒ ведь недаром на его лице такая улыбка».

Самое большое зло – это не ядерные ракеты и урановые бомбы, а человек. Ведь именно человек создал страх. Теперь он использует его, запугивая весь мир. Именно он истребляет себе подобного, уничтожает всё живое вокруг.

Именно он – зло.

Что делать?

Просто жить.

август – ноябрь 2009 года

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com