Дорогой нечитатель! Ты держишь в руках уникальный текст, либо тупо уставился на
его имидж в мониторе. Уникальность и бесподобность текста заключается в том, что его не
обязательно надо читать. Его, как раз наоборот, обязательно не надо читать! К лучшему всё,
что НЕ делается! Текст состоит из банальностей и общих мест, цитат из всего, что всем
давно известно и не интересно.
Дело в том, что это – текст счастья. Отсвети, или скопируй его десять раз и отправь
десятерым своим самым лучшим и верным врагам. Если они прочитают это, то начнут
лихорадочно распихивать текст по ящикам уже своих врагов, которые, наверняка, окажутся
твоими друзьями. Все будут заняты, и не будет войны.
Однако, любопытно бы посмотреть на твою лицо, когда ты будешь посмотреть на неё в
зеркале, после таки неосторожного прочтения «Романса». На ней (на нём) будет написано:
«Тебя ж, дура, предупреждали, а ты думал, что это замануха такая…».
 
КОРОЧЕ, НЕ ЧИТАЙ ЭТО!!!
РОМАНС
 
 
Действующие лица и морды:
 
Мужик А. Фим
Виртуальная баба Нята
Два их виртуальных сына-близнеца Ин и Ян
Дочка Марина
Маленькое то ли лошадь, то ли конь Нипо
Мудрый филин Васо из дупла дуба
Собака по имени Собака
Телевизор
Лещ Василий
 
 
ПРОЛОГ
ВОСЕМНАДЦАТОЕ МГНОВЕНИЕ ВЕСНЫ
(Посвящается всем поЛЛитработникам)
 
Сэр А. Фим шёл по коридору.  
Отца сэра звали Поминай. Фиму не исполнился ещё и год, как отца Поминай, как
звали. Иные сведения о детстве, отрочестве и юности сэра А. Фима были строго
засекречены. Настолько строго, что наш герой и сам не знал, был ли он когда-либо ребёнком.
Из туманного детства помнилась ему лишь одна, совершенно патриотская, песенка:  
 
Я помню, как пахли леса и поля.
Я помню, как пахли и нивы, и пашни,
Где Родина щедро кормила меня
Гороховым супом с гороховой кашей.
 
Немножко вспоминалась ещё одна песня: «…Где-то далеко, очень далеко, идут
грибные дожди. Где-то у реки, в маленьком саду, поспели вишни, наклонясь до земли…».
Странно, думалось Фиму, мало того, что слова «наклонясь» в русском языке вообще не
существует, а глагол «наклонить» в наклонении «наклонясь» звучит: «наклонившись», так
ещё и вишни выдались в году написания этой песни величиной с арбуз, коль они до земли
наклонили деревья. Уж лучше бы они спели, ну, хотя бы, про сливы, что ли. Правда, сливы
не так поэтичны, как вишни. Фим никогда не видел «наклонятых» до земли вишен. Это был,
видимо, мичуринский сад…  
Сэр А. Фим шёл по коридору. Коридор был длинный, со многими извилинами и
выходами. Свернув в очередной поворот, увидев очередной выход, Фим вышел и тут же
оказался перед входом. Надо же, как всё относительно и совмещено, подумал Фим. Только
что здесь был выход и вот, уже вход. Вход и выход – одно и то же, как голова и задница,
например. Теорию относительности придумал, точнее, вывел учёный, который проставился
всего один раз. Его так и звали: Эйн Штейн. Он её именно вывел, он не мог её придумать.
Относительность существовала и до Эйна Штейна, просто он её описал. «Всё относительно!»
- Написал Штейн. «Если всё относительно, то и сама относительность относительна, значит,
существует и нечто абсолютное!» - Написал другой учёный. Он не знал, что это абсолютное
и есть сама относительность.  
Фим задумчиво открыл входновыходную дверь и пошёл по коридору. Он шёл получать
на орехи. Фим любил получать на орехи. Полученное вовсе не обязательно надо было
использовать по назначению, вместо орехов можно было купить шнапс. На орехи раздавал
маленький лысый очень хитрый человечек. Его звали Мольер. У кабинета Мольера, обычно,
толпилась куча желающих получить. Получив на орехи, желавшие получить становятся ещё
более желающими потратить. Ближайшая пивная наполняется гомоном и запахом портянок.
Почему портянок?
Настал момент открыть, кто же они, получатели на орехи и сам сэр А. Фим. Все они -
полувоенные. Все одеты в одинаковую униформу, отличающуюся только количеством  
всевозможных крестиков, ноликов, звёздочек в разных местах, а также степенью вонючести
портянок. Портянки Фима воняли особо. Не особо мерзко, а просто не так, как у других. Сэр,
являясь резидентом пяти европейских, двух американских и одной африканской разведок,
уже давно и основательно не помнил, на кого работает. В некоторых разведках он был
двойным и тройным агентом. Иные разведки о нём просто забыли. В данный момент Фим
исполнял срочное задание, хрен его знает, какое и какой разведки. Мало того, он плохо
представлял, где он. Всё было похоже на Германию конца тридцатых, но что-то
настораживало. Почему, когда Фим требовал в баре, собственно, шнапс, ему неизменно
выдавали водку? Лукаво не мудрствуя (в этом государстве мудрствовать лукаво позволялось
только высшим по званию), Фим спросил у бармена: «Варум?». И ответил бармен, мол, когда
вы подходите к стойке и требуете шнапс, мне кажется, что вы просто представляетесь:
 
- Шнапс!
- Я бармен, мы знакомы.
-  ???  ШНАПС!!!
 
Тут любой бармен тут же наливал Фиму водку. Дело в том, что когда Фим в волнении
выкрикивал на немецком слово «Шнапс», неизменно получалось: «Водки»! Сильно
сказывался славянский акцент.  
Все страны странные. Однако, страна, в которой в данный момент находился Фим,
была странной весьма. Странности в ней начались лет сто тому назад. Чему «тому», Фим и
сам не знал. Сначала был царь. Царь был добрый и справедливый, иногда, правда,
постреливал в подданных. Пришли люди с деньгами, отстранили царя от царствования и
расстреляли. Царь стал святым, хотя до этого был обыкновенным людоедом. Люди с
деньгами были не просто людоедами, они были людоедами в превосходной степени. Они
тоже стреляли и вешали, как все нормальные правители. У них быстренько образовались
свои святые: двое бородатых длинноволосых, но не местных, плюс двое местных: Лысый и
Усатый. Между Лысым и Усатым произошла борьба, кто из них более людоед. Победил
Усатый, Лысого, посыпав дустом и залив формалином, сдали на хранение. Путался, правда,
под ногами ещё и очкарик с козлиной бородкой по имени Лев. Ему сказали: «Лев, ты не
прав!», отправили куда-то в Латинскую Америку, а там воткнули в голову ледоруб. Потом,
как у них принято, неестественной смертью умер Усатый, но его, с подачи очередного
Лысого, решили не хранить и закопали. Потом был Бровастый, который тщательно лелеял
память обо всех Бородатых, Лысых и Усатых. В каждом населённом пункте стоит памятник
первому лысому. По праздникам, на рождество и воскрешение люди приносят цветы к
подножиям памятников Лысому (у Лысого то там, то сям постоянно происходят
воскрешения и рождества). Очередное воскрешение Лысого произошло в той самой
странной стране, в которой со своим, никому неведомым заданием, оказался Фим.
Воскресший и захвативший власть в стране Лысый был по иронии провидения, ещё и
усатый! Только значительно глупее своих предтеч. А страна являлась странным
отстранённым осколком развалившейся лысо-усато-бровастой империи.  
Однако, речь в нашем рассказе вовсе не обо всей этой куче лысых и усатых. Речь о
славном сэре А. Фиме и его супертайном задании. Что же поДДелывает Фим, пока вы
читаете полную, развёрнутую и углублённую историю таинственной страны?
А Фим подделывает паспорт. Для простоты общения с барменами сэр решил изменить
свою фамилию на фамилию Водка. Сэр Водка. Причём, новоявленный Водка подделывает
паспорт прямо на ходу. Наконец, вот и кабинет раздающего на орехи.  
Как ни странно, перед кабинетом никого нет. «Орехи закончились!»,- грустно подумал
Фим, однако, постучал.  
 
- Войдите, Водка! – Раздалось из-за двери.
 
Бывший Фим, войдя, озадаченно уставился на Мольера:
 
- Как вы догадались, что это именно я. По стуку?
- По запаху, - резонно заметил Мольер.
- А что я поменял фамилию с Фима на Водку, тоже по запаху?
- А вот это - по стуку, коллега. Пьете вы, как распоследний фашист, а стучать стали как
нормальный советский человек. Вы – свинья, Водка.
- Выбирайте выражения!
- Я и выбрал.
- За что вы меня так?
- За измену Родине.  
- Интересно, которой?
- В которой вы сейчас находитесь, Водка.  
- А что я в ней изменил?
- Вы изменили не в ней, а ей.   
- Да, но поскольку я всё ещё нахожусь в ней, то в чём же моя измена ей? Если бы я
изменил ей, меня бы уже в ней не было! Логично, Мольер?
- В ней, ей, ей, хали-гали.
- Вам плохо?
- Мне хорошо, вам – плохо.
- Это почему же мне плохо?
- Я люблю вас, Водка, а вы, Водка, не любите меня. Потому, когда мне хорошо, вам –
плохо.
- Хорошо, плохо, плохо, хорошо, хали-гали. Что за диалоги такие?! Хемингуэй  
какой-то
- Сам ты Хемингуэй! – Выругался Мольер.
- Мы уже на ты?
- Мы шире на ты, а уже – на вы.
- А по что ты меня, крыса тыловая, Хемингуэем ругаешь?
- Не самое поганое, родной, есть и получше: Паоло Коэльо, Ричард Бах…По поводу
крысы тыловой, а сам ты кто?
- Ну, тыловая… Но не крыса же! – Возмутился Водка.
- Я, выходит, крыса, а ты не…
- Крыса!!
 
Мольер пожевал губами.
 
- Это ты вот щас мою фразу продолжил, или обругал меня ещё раз?
- Продолжил.
- Врёшь. Обругал. Если бы продолжил, то произнёс бы «крыса??» очень вопросительно,
а ты произнёс «крыса!!», очень восклицательно!
- А что ты к словам цепляешься, цепляйся к бабам.
- Ну, не обижайся, Фимка, пардон, Водка. Ты вот только фамилию на водку поменял, а
я готов поменять на неё сексуальную ориентацию…
- На неё, или за неё?
- За неё.
- Чью?
- Да свою, конечно, не ехидничай.
- Это  что, предложение?
- Это приказ.
 
Фим смущенно задергался, потом таки нашелся:
 
- А в данный момент у вас она, ориентация, какая?
- Хитрый. Умный. – Мольер снова пожевал губами. - Ну пидор я, пидор.  
- Вести баб, нести водку? – Радостно взвизгнул Фим.
- Понятливый. За что и люблю. Однако, если я пидор и собираюсь поменять
сексуальную ориентацию, это не значит, что именно на баб, ты об этом не подумал, Водка?
- Ну, если ты уже не мужиков, но и не баб, остаётся… Не, размечтался, мяса в стране
нет. Всех свиней с овцами зарезали и съели, люди голодают, а ты себе такую прихоть
вообразил, совокупляться с едой перед едой, нескромно это и вызывающе, как бы на
революцию не нарваться! Купи себе сырок плавленый и суй в него, тоже смена ориентации
какая-никакая.
- Какая, не какая… Шучу я. Неси водку, Фимос, веди баб, что у нас в жизни ещё из
удовольствий осталось?.. А у них? Отметим твоё изгнание, Водка, ты ещё не в курсе?
- В курсе. – Фим с опаской оглянулся на дверь.
- Не нервничай, ещё не сегодня. Завтра. В ссылку в ЖОПУ поедешь.
- А сейчас я, по твоему, где?
- Сейчас ты в п… Ну, в рифме… А поедешь на ЖОлтую Подводную лодкУ. За
архитектуру. И не спрашивай больше ничего, ничего не знаю. Прикакзано. Сам даже не
знаю, кем приказано. Значит, надо исполнять.
- А если я не поеду в ЖОПУ твою, а если тебе этот «сам не знаешь кто» в спину мне
стрелять прикажет, выстрелишь?
- Не. В спину только подлецы стреляют. Честные добряки стреляют в грудь.
- Мне два раза карету и полцарства за коня! – Деловито попросил Фима.
- Это что, ты нам – коня, а мы тебе две кареты и полцарства? А не жирновато за одну
скотинку?
- Не жирновато. Каретой сыт не будешь, и двумя сыт не будешь. Да и во всём нашем
царстве жрать уже нечего, а в половине – в два раза нечего. Коня можно съесть, три недели
сыт будешь! – Фим внимательно осмотрел Мольера. – Одну неделю!
 
Были вчера и бабы и водка, и мясо и свобода. Сегодня  пришли, и попросили. Паспорт
отщепенца, волчий билет, и пинок на прощанье за заслуги и за лиру, и сборы, и чемоданы.
Фим сказал: «Поехали»! Махать рукой особо было некому, все родное забрал с собой, ничего
не осталось.
 
Так начались занимательные вечера на хуторе ЖОПА близ села Глубокое Дупло, о чем
и будет дальнейшее повествование для особо пытливых и скептически настроенных
читателей. Повествование наше не длинное, а кое для кого, возможно, и не утомительное.
Читайте на здоровье, или не читайте на здоровье!
 
Итак, вечера на хуторе ЖОПА близ Глубокого Дупла.  

 
ГЛАВА ПЕРВАЯ, разочарованная
 
Собака не была кусачей. Трудно быть кусачей, когда у тебя нет зубов. Зато у собаки
были собственные песочные часы. Собака любила наблюдать, как будущее, тонкой струйкой
настоящего, падает в прошлое.
Любимым собачьим был момент, когда у неё заканчивалось будущее. Зато
образовывалась увесистая кучка прошлого. А главное, когда будущее заканчивалось, его
легко можно было сотворить из прошлого, просто перевернув часы.
Если положить часы набок в процессе перекачки будущего в прошлое, можно было
наблюдать две кучки: кучку будущего и кучку прошлого. Их можно было отрегулировать по
вкусу: чего - больше, чего - меньше, даже потрогать, проделав дырочки в стекле.
А вот настоящее в лежащих часах исчезало. Материально и наглядно. Оставалось
только прошлое и будущее. Собачьего настоящего, слава Богу, не было…
Иногда собаке казалось, что настоящее - вовсе не настоящее, в смысле не
всамделишнее, а искусственное, коль существует Создатель. Всё сделано из слова, оно было
в начале, потом насочиняли ещё, перемешали в Вавилоне и стоит на Земле гвалт, учимся в
институтах понимать друг друга, да и то не всегда успешно. Говорит, бывало, один другому
слова, переводчик переводит, потеет, старается, а получается всё равно бессмысленно. Их
либе дих, ай лав ю, будь здоров, чтоб ты сдох… Толковые словари тоже ничего не
объясняют. Хотя, конечно, объясняют: одни слова, через другие. Читаем, например, что
такое «прибор»: прибор – это приспособление для чего-либо. Читаем, что такое
«приспособление»: приспособление для чего-либо, это, оказывается, прибор!
На свете существует только одно слово, и это слово - «слово». Всё остальное всего
лишь слова…  
Собака человеческих слов не понимала, это люди думают, что собака понимает слова, а
собака понимает формы, очертания, окраску звуков, интонацию, всё, что угодно, только не
слова. Собака понимает суть. Объяснили ей, что фас- это кусаться, а фу - не кусаться, она так
и делает. Объяснили бы наоборот, она бы и делала наоборот, ей без разницы. В конце тоже
будет слово, собака даже догадывалась, какое.  К нему всё откровение Иоанна Богослова
сводится.
 
Собака жила, как собака, в будочке, возле дома. И имя у неё было собакам очень
подходящее, собаку звали Собака.  
Бывают дома большие, бывают маленькие, этот был достаточным. Зимой, когда бобры
крепко спят в своих норах, а суслики - в чужих, собака жила в доме. В доме всегда было
тепло и уютно. Две большие печки, в одной готовили еду, на другой спали. Часы с
кукушкой, лавки вдоль стен и у стола, телевизор у окна, компьютер, образа и паутина в углу,  
Ван Гог на стене, всё, как у людей.
Домик был деревянный, с черепичной крышей, двумя печными трубами, верандой и
зимним садом. Во дворе был сад летний, который, якобы, и охраняла собака. Якобы потому,
что охранять, собственно, было не от кого, в радиусе пятнадцати километров никто не жил.
Домик затерялся в деревьях и травах, грибных местах, земляничных полянах, и был похож
на жёлтую подводную лодку.
Обитателями домика дом был любим, как очень родной родственник. А обитателей
было несколько: мужик Фим, виртуальные баба Нята и близнецы Ин с Яном, старшая, лет
пятнадцати, дочка Марина.
Особенно интересны были близнецы. Их, понятно, путали. Есть мнение: уж мамы
своих детей – близнецов различают запросто. С Ином и Яном это не прокатило, они и сами
частенько путали, кто из них кто, хотя Ян был чёрненький, Ин - беленький. Просто детки
постоянно перекрашивались друг под друга и давно забыли, кто из них брюнет, кто блондин.
Да и какая разница! Вы скажете, разномастных близнецов не бывает. Ещё как бывают!
Правда и ложь, добро и зло, хорошее и плохое, тьма и свет. Для кого-то ученье - свет, его на
доктора учат, а кому-то ученье - тьма, его, например, обучают на забойщика скота. Думаешь,
бывало о хорошем, а что оно такое, это хорошее? Кому-то спасти человечество от греха
первородного – хорошо, а кому-то водки нажраться тоже очень неплохо, или там мир
завоевать, чтоб он на него работал и приумножал, а всех, у кого череп не красивый - в
расход. Как было бы замечательно, если бы люди не думали о хорошем!
Фим давно сбежал из города, и на то было несколько причин. Город воображал себя
культурной столицей, однако родить за всю свою жизнь, из достойного внимания,  смог
только прозаика Бычкова, музыкально-вокальный ансамбль «Сняперы», да ещё не более пяти
наименований, сразу и не вспомнишь. Правда, новейшая история столицы дала миру кучу
такого культурного добра, что ходить по городу стало опасно из-за обилия звёзд на асфальте,
напоминающих обывателям о существовании прототипов этих самых асфальтных звёзд.
Вступишь, бывало, не нарочно, в такую звезду, потом в трамвае народ от тебя шарахается.
Но главная из причин Фимкиной эмиграции - архитектура, на почве которой он и
пострадал, а точнее - отсутствие архитектуры. Город состоял из набора совершенно безликих
кубиков и параллелепипедов. Дошло до того, что главным архитектурным шедевром города
назвали глупостехранилище. Видимо только за то, что оно представляло собой шарик.  
Объявили конкурс на строительство новых зданий в городе, а Фим возьми, да и выйди с
проектом: построить рядом с существующим ещё один такой же шарик, между ними
воздвигнуть столп, подобный Александрийскому, на столпе поставить памятник правителю.
Перед
всей
этой
ерундой
установить
огромное
увеличительное
стекло,
для  
уграндиознивания ансамбля. Потом шарики убрать – мешают. Всё бы и ничего, интеллект
местных чиновников и правителя вполне позволял одобрить строительство, однако вышел
казус. По наивности Фим, не мудрствуя лукаво, назвал свой проект «За лупой - в небо». Это
название на бумаге выглядит прилично, но когда о проекте начали трубить по радио и
телевизору, в произношении дикторов первые два слова названия, естественно, сливались в
одно. Тут к Фимке и пришли, и попросили. У-у-у, противные дикторы, сказал Фим, и,
поскольку в то время в тюрьму за такое пока не брали, а стреляться  было уже не модно,
продав квартиру (санузел совмещён с ванной, городом и страной),  добровольно сослался на
хутор «Жёлтая подводная лодка». А город так и остался безликим и без «за лупным».  
- Ну  и попал я в историю…- Пожаловался Фим мудрому филину Васо, живущему
возле дома в дупле дуба.
- Неа, в историю ты не попал! - Ответил филин, - В неё стрелять нечем, но даже если
было бы чем, сама цель настолько расплывчатая и туманная… Собственно говоря, история -
набор представлений в данный момент правящего правильного правителя о том, как страна,
сквозь века и даже тысячелетия мрака медленно, но верно шла к свету его воцарения. Проще
говоря - как плохо было до него и как хорошо стало при ём.
- Какой приём?
- Что, «какой приём»?  
- Ну ты сказал: «приём», я и спрашиваю, какой?
- А-а-а… Приём, как правило, хреновый, редко исключения бывают.
- Может, и бывают, где-то там, ведь сторон света целых четыре: вправо, влево, в зад и
вперёд. - Сказал Фим.
- Ещё вверх и вниз…- Задумчиво добавил Васо.  
Филин был натурально мудрый, возле жёлтого дома он жил уже очень давно, ещё до
Фима. Обязательно станешь мудрым, если живёшь в дубовом дупле.   
- А на правителей это мы зря гоним, они ж помазанники Божьи! – Предположил Фима.
- Ага, это из раздела «так принято считать», я даже догадываюсь, чем их помазали…
Знаешь, что сказал Бог израильтянам, когда они у него царя стали просить? «…Велик грех,
который вы сделали пред очами Господа, прося себе царя… Господь Бог ваш – царь ваш».  
 
Неожиданно к беседе подключился телевизор:
- Ответьте на вопрос, кто употребляет термин «чёрные дыры», - спросил он, -
астрономы, или проктологи? Позвоните на номер такой-то и, если вы ответите правильно,
получите от нас вот эту замечательную говномешалку!  
Какой я умный, подумал Фим, я знаю, что такое «термин», и кто такие проктологи. В
принципе, этот термин могли бы употреблять и астрономы, мало ли там, в космосе, всякого
разного! Но, поскольку в данный момент говномешалка Фиму была ни к чему, звонить он не
стал.
Всё, что нравилось Фиму, практически никогда не появлялось на экране телевизора, из
чего он уже давно сделал неутешительный для себя вывод: таких уродов, как он, очень мало,
их сообщество вырождается и, благодаря естественному отбору, вскоре пропадёт совсем. Со
своими вкусами Фим определённо должен отправиться в ту самую проктологическую дыру.
Непрерывно показывающиеся по телевизору бесконечные сериалы, выступления политиков
и передовиков, грандиозные концерты неповторимых звёзд эстрады ввергали Фима в
состояние ступора и ощущения собственной неполноценности.  Когда вся страна радовалась
успехам спортсменов, военных, депутатов, учёных, патриотов и просто любителей Родины,
Фима тихо плакал от ужаса. А ужас сей в том заключался, что ничто из культурного гумуса и
успехов страны его не интересовало. Фим даже сходил к знакомому психиатру, провериться,
а не душевно ли он, Фима, больной? Доктор внимательно изучил, осмотрел, прослушал и
установил: Фима действительно душевно болен, причём очень душевно, и что ему, доктору,
нравится степень душевности Фиминой болезни.
 
Периодически наблюдая чествования самых успешных, красивых, талантливых,
богатых и т.п. людей, Фим всегда задавался вопросом: а что бы он, Фимка, повернись бы так
звёзды и попади бы он  в эту тусовку, чувствовал бы? Ответ был всегда один: ничего, кроме
стыда.  Когда-то Фим был перепуган по этому поводу. Неужели я не люблю Родину, думал
он. Родина меня взрастила, вскормила всякими разными деликатесами   и  просто  вкусными
вещами, как то: жареная мойва, пельмени сибирские, плавленые сырки «Дружба»,
кабачковая икра, кровяная, ливерная, докторская, а я, тварь неблагодарная, плевать хотел на
её успехи и трудности? «Агдам», «Лучистое», «Плодово-ягодное» в конце концов, а мне всё  
равно?! Так вот и мучился человечек, пока не прочитал в словаре определение Родины и
государства. Оказывается, это не одно и то же! Сознание этого несколько успокоило Фима, и
вывод он таки сделал: отделена же у нас церковь от государства, что, правда, совсем не
мешает профессионально верующим священнослужащим, в первую очередь, лизать
государственную задницу, а уж потом заботиться о своей душе и, иногда, о душах паствы.
Хорошо бы от государства ещё и Родину отделить. Отечество славлю, которое есть, но
трижды – которое жрёть. В Фимкиной голове государство ассоциировалось с гостеприимно
открытым канализационным люком.  
Думая о Родине, Фим всегда печально пукал и больно стукался головой о потолок.
 
 
 
ГЛАВА ВТОРАЯ, христианская
 
В начале было слово.  Если есть начало, конец будет наверняка. Однако, всякий чему-
либо конец есть чему-то начало.  
Лошадка Нипо жила в сарае возле дома, она знала так много слов обо всём, не меньше
филина Васо, однако во всём сомневалась. Долгими зимними вечерами, когда холодно,
грустно и одиноко в сарае, лошадка приходила в дом, садилась у печки и вела долгие беседы
с обитателями.
- Ну, было в начале слово, - говорила Нипо – но потом же такое понеслось!.. «И сказал
Бог: сотворим человека по образу Нашему и подобию Нашему». Почему именно «Нашему»?
сколько «Нас» - Их было? Сомнительно, что Бог, как некоторые руководители, говорил о
себе одном во множественном числе.  
«Оставит человек отца своего и прилепится к жене своей…». Кто оставит Отца, Адам?
Так Отец его известно Кто, выходит, Адаму надо оставить Бога и к Еве прилепиться? Вот и
оставило человечество Бога с момента его, человечества, появления на Земле, ради
женщины. На это апостол Павел обалденную мысль выдал: «…Хорошо человеку не касаться
женщины». Это ж надо, - «человеку»! Кто же такие эти самые женщины после этого?! Адам
и Ева плод от древа познания добра и зла пополам съели. Любопытно, кому из них
половинка про зло попала?
 
- А Сирах сказал: «Не оставляй умной и доброй жены», – заметил Фим.
- Он так ляпнул, будто все жёны умные и добрые. Бывают же умные, но злые, бывают
добрые, но глупые. А если жена и глупая, и злая, выходит, можно оставить?  
- Нельзя. Другому достанется, человека жалко!
- И что же Бог так боялся познания человеками добра и зла? – Продолжил Нипо. -
«…Но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их (плодов от древа познания добра и
зла), откроются ваши глаза и вы будете, как боги, знающие добро и зло». Ну, стоило ли
создавать людей по образу и подобию Своему, а потом бояться, что они и будут образом и
подобием?  
«Тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в
жёны, какую кто избрал»?!  
- Эх, конь ты мой любопытный, у меня тоже много вопросов, которые я даже задавать
боюсь. Например, кто такой «Один из учеников Его, которого любил Иисус»? Ученик,
возлежавший на знаменитом тайном ужине «у груди Иисуса»? Сам апостол Пётр не
напрямую обратился к Христу, чтобы узнать, кто предаст Его, а через того же любимого
ученика! И он (ученик), припав к груди (!) Иисуса спросил: «Господи, кто это?». Почему
имена всех апостолов, присутствовавших на тайной вечере, естественно известны, а имя
любимого ученика – почему-то нет?! Принято считать, что это евангелист Иоанн назвал себя
в своём же свидетельстве любимым учеником. Не думаю, что Иоанн так нескромно выпятил
свою роль в истории. Ему-то было прекрасно ведомо, что «…Первые станут последними».
Так что старо предание, да верится легко… Если любимый ученик Спасителя не дочь
человеческая, а, например, сын, то я опасаюсь за Его (Иисуса) сексуальную  ориентацию,
прости Господи заблуждения мои, они искренни. И если сыны Божии брали в жёны дочерей
человеческих, и ничего богохульного из этого не выходило, а только польза, то зачем
стыдливо переименовывать наверняка известную из истории женщину в «любимого
ученика?». И главное, зачем всё это припрятано? Каким образом, если (ну допустим,
«если»!) она была, любовь Сына Бога к земной женщине, почему она должна поколебать
мою веру в Бога, а не наоборот, укрепить её?! Видимо, священникам с законниками признать
«такую» любовь так же трудно, как трудно было признать, что «И всё-таки она вертится»!
Ведь это возносит любовь к женщине до уровня любви к Богу, к детям, людям, зверям,
природе, Земле. До уровня, собственно Любви! Не думаю, что Любовь надо делить на
категории.
И не правда, что Бога никто не видел. А с кем тогда Иаков боролся?! «…Ибо, - говорил
он, - я видел Бога лицем к лицу и сохранилась душа моя». За это Иакова Бог назвал Израилем
и благословил «…Человеков одолевать». Богоугодное это, выходит, дело, с Богом бороться?  
Не хочу я с Богом бороться, и нет во мне страха Божьего. «…Дал нам Бог духа не
боязни, но силы и любви…». Страх Божий перестал быть наш пред Ним, он уже давно Его
пред нами, идиотами. Идём мы в церковь, в синагогу, в костёл молиться стадами, и
воображаем, какая ж это сила, совместная наша молитва! А Иисус в одиночестве молился, да
ещё в пустыне. Нет, в храм я хожу. Просто люблю ходить в храм. Толпу вот только не
люблю. Мелкие пакости делаются в одиночестве, грандиозные, как правило, толпами. Толпа
нивелирует и подминает под себя каждого, личность, если она была, просто перестаёт ею
быть.
Известный эксперимент: усадили на лавку девять статистов, а десятым –
обыкновенного прохожего пригласили. Входит ментор, держа в руке конус,  и менторским
же голосом рассказывает десятерым о том, какой у него в руке замечательный шар!  
Десятый, прохожий, саркастически улыбается. Ну, какой же это шар, это – конус, думает он.
Ментор передаёт конус в руки первому статисту, тот начинает восхищаться конусом, но
называя его шаром! Улыбка на лице прохожего становится менее саркастической. Первый
статист передаёт конус второму, тот ощупывает конус и громко описывает, какой у него
приятно гладенький шар в руках! Тут и начинает сползать улыбка с лица десятого, а когда
конус добирается до него, естественно с  шаровыми комментариями третьего, четвёртого…
девятого, эта самая десятая личность берёт конус в руки, до крови уколовшись острой
вершиной, и, дрожащим голосом, на строгий вопрос ментора: «Что это у вас в руках,
любезный?» отвечает: ШАР! Когда сутками по телевизору показывают бездарностей и
говорят – это звёзды, это ваш «формат», то же самое по радио и в газетах, обыватель
начинает верить в это бесповоротно, и звезданутые действительно становятся звёздами:
политики, зарядчики воды, певцы с певицами и т.п. Толпа, общество, объединения, союзы…  
Я – величайший из киноактёров, мой творческий псевдоним: «И. Другие».
- Да вот ещё непонятно мне, коню, что это у вас, людей, принято превозносить и
людьми угодными Богу считать скопцов, отшельников, юродивых и прочих анахоретов?   
Выходит, что Бог любит именно тех, кто отказался по болезни ли, по желанию души ли
своей от любви к женщине и деторождения. Блаженны нищие духом, ибо их  царство Божье?  
Но ведь нищие духом, не плотью! А как же тогда «Плодитесь и размножайтесь»? Если
предположить, что Боженька хочет вырождения и гибели человечества, то в чём смысл акта
сотворения этого самого человечества? Разочаровался? Не верю я, что Он, Всемогущий,
сотворивший всё за неделю, разочаровавшись, не может и грохнуть всё за пару дней! Ломать
– не строить.
- Думаю, что может и грохнуть. Не хочет. Любит Он нас, верующих, неверующих,
сомневающихся, счастливых, несчастных, влюблённых и нелюбимых, убитых и убийц, и нет
у  Него никакого ада для нас, только рай, правда, каждому - свой. По вере воздастся. Какой
рай себе Беня Муссолинкин представляет, такой и получит: с голыми женщинами, властью,
мешками денег, предательством и отсутствием обыкновенных человеческих отношений, и
вечным страхом, что кто-нибудь тебя обскачет и придушит. А женщины изменят и обманут,
а денег и власти будет всегда мало, и за каждой занавеской стоят и подслушивают
недоброжелатели, и понять, что существуют ещё какие-то ценности и отношения, кроме
вышеперечисленных, никогда никакой возможности нету! Вдумайся, конь мой, в это слово:
НИКОГДА! Как для меня, так это, безусловно, ад. Однако суть в том, что для Муссолинкина
это, безусловно, рай!  Есть, правда, одна из теорий ада, мол, там не смогут грешники
осуществлять страсть свою земную, просто нечем будет, душа бестелесна, убивать, грабить,
насиловать и прочие грехи совершать будет тупо нечем, от того мучиться будут. Возможно,
это и так. Хорошо только прелюбодеям, дожившим до глубокой старости. В определённый
момент жизни женщины их и здесь, на Земле, перестают интересовать как объекты для
совокупления. Как по мне, так самый страшный ад – атеистский, это когда помер, и ВСЁ…
Неисповедимы пути Господни, правд много, у каждого - своя, а истина одна, и не
добраться до неё. Она,  как графики некоторых математических функций, которые всё
приближаются к осям координат, но никогда с ними не пересекутся. НИКОГДА! И есть в
этом ощущение бесконечности!
- В вашей Библии, хотя, впрочем, в нашей Библии, много чего загадочного. – Вмешался
в разговор филин. – Ну, взять хотя бы вопрос о том, кто нашим миром правит, а так же
онанизм…
- Офигеть, ну ты проблемки смешиваешь! – Возмутился Фим. – Что между ними
общего то?
- А общее то, что вы, люди, так мне, мудрецу из дупла, кажется, вывели для себя
удобную формулу, она называется «Так принято». Принято у вас считать, что онанизм, это
когда сам себе удовольствие конечностями доставляешь, мол Онан библейский так делал. А
он вовсе и не делал так!  Заставили его оплодотворить не любимую им вдову брата его (такие
у них тогда законы были!), он в неё таки засунул шланг для передачи семени от самца к
самке, но во время оргазма вынул шланг и слил семя на сторону. Это у вас, людей,
прерванным половым актом называется. Если сюда добавить ваши резиновые
приспособления для слива семени на сторону, то получается, что онанизмом занимается чуть
ли не всё человечество поголовно! Вот ты, Нипо, если ты конь, ты хотел бы жеребят от
нелюбимой лошади?
- Ну ладно, убедил, но при чём тут вопрос о правителе мира сего?
- А при том, что принято у людей онанизмом считать не совсем то, что должно, и
миром нашим правит, возможно, не совсем тот, кого вы себе воображаете.
- ???
- В нашей Библии, в Евангелии от Иоанна, есть таинственные слова Иисуса: «Ныне суд
миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон. И когда Я вознесён буду от земли, всех
привлеку к себе». И ещё: «…Он, (Утешитель, пославший Меня), придя, обличит мир о грехе
и о правде и о суде: о грехе, что не веруют в Меня; о правде, что Я иду к Отцу Моему, и уже
не увидите Меня; о суде же, что князь мира сего осужден». Может он нас от этого князя
спас,  собой пожертвовавши слугам его? Можешь назвать это каким угодно кощунством, но
уж так подозрительно  кровожаден Бог ветхозаветный. А Иоанн Богослов писал: «Не любите
мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо всё, что в мире:
похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего». Если
предположить, что мир сей создан тем же Отцом, то либо мы сами всё засрали, либо Отец не
совсем тот. Иисус ещё круче сказал: «Любящий душу свою погубит её; а ненавидящий душу
свою в мире сем сохранит её в жизнь вечную». Если душа  должна быть ненавистна, что
говорить о телах?! Они никчёмны, преходящи и бренны. Тут то и есть оправдание скопцам,
анахоретам, отшельникам, монахам, схимникам и педерастам. Не фиг в этом мире плодиться,
не стоит он того. Спроси, для чего они все (кроме, разумеется, педерастов), обет безбрачия
дают? Они тебе ответят: чтобы посвятить себя Богу одному. Спроси, это плохо, или хорошо?
Они тебе ответят: это прекрасно, это проявление высшей духовности! И это так, и каждому к
этому надо стремиться, и когда все это поймут и уйдут в скиты и монастыри, тогда и будет
победа духа человеческого над мировыми мерзостями, и конец этого грёбаного мира,
который пока, зараза, так соблазнителен и прекрасен! И не известно ещё, изгнаны ли мы из
рая. Великолепен мир Божий, чудесен до чрезвычайности. Мы живём в раю и не понимаем,
что это он изгнан из нас! Да и Спаситель наш тело Своё «никчёмное, преходящее, бренное»,
на Небо таки прихватил!
 
Тут внезапно радостно заорал телевизор:
- То, чего вы так долго ждали, наконец, дождались!!!
- Дождался, на конец… - Тихонько проворчал Фима.
- Дождались!!! Долгожданный тур Жанетты по стране! - продолжил телевизор,
захлёбываясь от восторга и полной уверенности в том, что сообщение произвело эффект
разорвавшейся клизмы.  
- Кто такой Жанетта?- Поинтересовался Нипо.
- Жанетта – это имя такое, скорее всего женское.- Начал пояснять мудрый обитатель
дупла.- Её в детстве, видимо, Жанной звали. Но для звезды нашей странной, в смысле звезды
нашей страны, имя Жанна - полное западло. У нас, если ты Леночка, то будешь Элеонора,
Катенька – Катрин, Наташа – Натали, Нина – Нинель какая-нибудь. Это очень фирменно, и
плевать, что попа грязноватая, корова не доена и свиньям не дадено. Девочки и не
догадываются, откуда у них такая тяга к переименовыванию себя на европейский манер, а
пошла эта мода из дореволюционных российских публичных домов. Песни их – сплошная
любовь – кровь, никогда – навсегда, превед, медвед и ржунимагу. Музычка и аранжировочка
– чистейшей воды, ничем не замутнённый кабак, изготовленный в лучших традициях  
суперпрофессионально – кабацкого оркестра имени профессора (!) Финперда-Никаковского,
безликая и бездарная, как и сам профессор. Предел мечтаний – победа во всеевропейском
конкурсе художественной самодеятельности «Евросмотрины».
- Финперд такой же профессор, как я – арктический пингвин. – Резонно заметил филин.
- Тур по всем городам страны в поддержку рождаемости! – Надрывался телевизор. –
Жанетта даст во всех городах…
- ???
- Концерты!
- Лучше бы деньги дала. – Размечтался Нипо.
- Да и дала бы, только она, скорее всего, считать не умеет. Она  и читает с трудом, в
основном женские романы. Из классики знает только один рассказик Апчихова: «Толстый и
тонкий», да и тот называет «Толстый и длинный», и всегда о нём думает. – Сказал Фима, и
тут его понесло. – А что вы хотели? Чем она не певица, если Ркацители – скульптор,
Сволочкова – балерина, Колбасков – оперный певец, Собачкина – первая красавица и
бабкина надежда, Сахронов да Глазунет – художники, Пердосян с Задурновым – юмористы,
дурак Козёлов – элитарного клуба интеллектуалов член, а беспредельно тщеславная и тупая
Устинкина - и писательница, и член!!! Писательница, ударение в первом слоге…
Отличный способ поправить психическое здоровье: включаешь телевизор утром, когда
программы начинаются, ставишь его на пол, экраном вверх, и садишься голой задницей
прямо на экран. И так – до окончания всех программ, переключая их по вкусу и даже не
выходя в туалет за отправлением естественных надобностей. Потом неделю ходишь, как
новенький!
- И что это, Фимка, на тебя накатило вдруг? – Хитро поинтересовался Васо. – Небось,
сам пописываешь, с ударением, и не публикуют? Завидуешь публичным?  
- Пописываю… - Покраснел Фима. – Стихи пописываю. Не публикуют…
 
Нипо вспомнил: как-то, случайно, он наткнулся на тетрадь с Фимиными виршами.
Даже прочитал стихов с десяток.  
 
- Слушай, пиитище, - Сказал Нипо, - я вот твои стихи читал, ты там такое всякое
пишешь диковатое, совершенно безответственное. А вдруг, ни дай Бог, станешь известным и
популярным, чему же из твоих стихов обыватель научится?!
- А ничему, солнце моё. Я вот тебя очень уважаю, но дело в том, что как только я начну
ответственные стихи писать, сразу стану Маяковским с Михалковым, а ведь мечтается стать
Бродским с Мандельштамом! Ты почитай всех четверых, и когда почувствуешь разницу, я
перестану тебя уважать и начну тобой гордиться.
- Так ты поэт у нас, оказывается! Может, ещё и выдающийся? – поинтересовался Васо.
- Ну что ты, какой же я выдающийся поэт?! Я поэт гениальный!  
Хотя нет, наверно, не поэт… Поэты пишут потом, ради денег, хорошие – слезами, ради
славы, а вот, собственно стихи, пишут только гениальные поэты, ни ради чего и кровью. А у
меня ни пота, ни слёз, ни крови давно нету, говно вот только осталось. Одно радует:
«Рукописи не горят», а мои ещё и не тонут.  
- Прочти что-нибудь из своего.  
- Я – генитальный прыщик, мне помощь не нужна! Покруче – только свищик на жопе у
слона.
- Красивенько! Тоже мне, поэт, а ещё на людей публичных злишься. Нехорошо, Фимос,
завидовать, людей любить надо! «Возлюби ближнего, как себя самого»!
- Как себя самого? «Ненавидящий душу свою в мире сем сохранит её в жизнь вечную».
Если бы я возлюбил ближнего именно, как себя самого, ближний обиделся бы. Не
люблю я себя, Васушка. Я даже в бассейн купаться зимой не хожу. Мне сказали, что
купаться очень полезно – плохую энергию с себя в воду сбрасываешь. Мне людей жалко.
Если я свою плохую энергию в бассейн сброшу, в нём все остальные купальщики вверх
животами повсплывают.  
А Иисусова любовь ко всем - тоже из раздела «так принято считать». Он же ясно
выразился: «Возлюби ближнего». Ближнего, а не всех подряд! Его даже спросили, кто же
этот самый «ближний», и он ответил притчей о том, как человечку, попавшему в беду, не
оказались «ближними» ни священник, ни законник! Я не то, чтобы на священников и
законников пру, на месте этих «неближних» могли оказаться и сапожник с портным, однако
то, что Иисус именно этих выделил, о чём-то говорит.
Есть ещё страшилка для верующих – смерть без покаяния. Попал, например, не дай
Бог, в катастрофу, не хочется об этом говорить, но, согласись, такое бывает. Попал и помер,
не успев покаяться. Тут тебе, как говорят, прямая в ад дорога. Так что ходи, да попа на
всякий несчастный случай за собой води. А если ты и так почти всю жизнь каялся? И
любопытно, можно ли считать покаянием такую, например, фразу: «Боже Мой, Боже Мой!
Для чего Ты Меня оставил?». Правда, автор фразы – единственный, Кому каяться было не в
чем. А если было? А что мы вообще о Нём знаем?!
- Фимка, ты Бога как-то себе представляешь?  
- Представляю. В ощущениях – это, как жена. Её тоже надо одновременно и любить, и
бояться.
- Фим, а что бы ты у Господа, будь оказия, попросил бы?
- Я?.. Соломон, дурак, мудрости попросил. Потом через свою мудрость такого
геморроя  поимел! «Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает
скорбь». Он и сам потом пожалел. Я умный, я бы глупости попросил.  Глупым жить легко и
беззаботно. На фиг поиски любви, красоты, истины, сомнения во всём, несчастная любовь,
счастливая любовь, кто такие Бродский и Тарковский, Модильяни, Шопен, да ни дай Бог,
Шнитке с Губайдуллиной! На работе винтики позакручивал, потом в булдырь с дружбанами,
там по поллитре на рыло, под аккомпанемент блатняка, который у нас гордо шансоном
называется, потом – домой с песнями. По дороге соседку с третьего отпердолил, домой
ввалился, жене – в лицо, политика кнута и пряника: кнутом по спине хрясть, и пряник в
жопу, или лучший способ защиты – нападение. А то начнёт спрашивать, где был, почему
бухой? А какого рожна спрашивать, где был, когда завод – булдырь – соседка – дом – завод –
булдырь… А бухой потому, что пьяный. Коту и детям хвосты накрутил, и - в постель, не
раздеваясь. Потом, когда-то инфаркт, оградка, крестик, рай. А там – то же самое, исключая,
правда, соседку, да, что гораздо хуже, булдырь. Красота! Есть шо вспомнить! И жене хоршо,
знал бы муж, чем она с соседом с пятого пол дня занималась, ваще убил бы! И никакого
геморроя.
 
- Фима, почему в Библии мир наш неоднократно называют, как китайцы,
«Поднебесной»?
- А кто его знает…– Фима задумчиво погладил Нипину холку. – Откуда что пошло –
никому не известно, а может известно, только молчат. Эдакая масонская лажа. Даже об
Иисусе известно только, как он родился, а потом, тридцатилетним, крестился и далее. Что
было между его рождением и крещением? Где он бывал, что делал? С Буддой они, вроде, по
времени не пересеклись здесь, на Земле, но с буддистами Иисус наверняка был знаком. То ли
мне так кажется, то ли наверняка…

 
ГЛАВА ТРЕТЬЯ, буддистская
 
- А кто такой Будда? – спросил Нипо, это не тот ли мужчинка, который от богатства в
лес ушёл, афоризмы выдумывать?
- Он самый, – ответил Фим, -  и от богатства, и от знатности, и от женщин, и, что не
рекламируется широко, скорее всего, и от детей своих. В индийском лесу хорошо, там тепло
всегда, птички поют. Правда, гады всякие, гнус, муравьи одолевают. А ему всё нипочём,
сидел под деревом, афоризмы сочинял и правил миром. Первый его афоризм в переводе на
современный русско-ямайский звучит так: «Нет бабы - нет слёз». И потом - масса
высказываний в пользу завершения межполовых отношений.
 
Фима нагло дополнил некоторые афоризмы Сиддхартхи (такая у Будды фамилия была).
Будд, оказывается, много, просто Сиддхартха из них – самый знаменитый. И вот, что у
Фимы получилось (где Будда, где Фима – разбирайтесь сами):
 
- Если женщина молода, смотри на неё, как на сестру, если она ещё моложе, смотри на неё,
как на дочь, если пожилая – смотри на неё, как на мать. Если она совершеннолетняя,
хороша собой и хочет тебя, смотри на неё, хотя бы, как на кусок мяса с дыркой, не то не
было бы у тебя ни матери, ни сестры, ни, тем более, дочери.
 
- Мудрый человек не должен прелюбодействовать с женщинами. Пусть они
прелюбодействуют с ним.
 
- Жизнь и наклонности различны у богачей и мудрецов. Мудрец мало печётся о
собственных благах, а богач только и занят приумножением своих богатств. Вот почему
девочки ломятся выйти замуж за богачей, но не за мудрецов. Вот почему плодятся и
размножаются в поднебесной  отнюдь не мудрецы.
 
- Человек должен избегать всего того, что доставляет удовольствие, он обязан направлять
свои взоры ко всему тому, где отсутствует радость. Он должен всю жизнь, неотрывно
глядя в унитаз, а ещё лучше – в отверстие русской деревянной общественной уборной,
есть прокисшие солёные огурчики, запивая молоком.
 
- Тот из людей, кто сумеет победить в себе стремление к наслаждениям, тот и избавится от
всех страданий. Прошу сочинение афоризмов наслаждением не считать, хотя это такой
кайф!!!
 
- Человек не должен употреблять много хмельных напитков, пьянство неприемлемо для
мудреца, зато приятно для глупца. Оно глупца делает мудрецом.
 
- Человеку нужно любить своих врагов. Нет врагов - сгодятся друзья и бабы.
 
- Речь невежды состоит из тысяч слов, но лучше пара мудрых слов, способных
добродетельно воздействовать на другого человека. Например: «Отъебись, уёбище»…
 
-  В мире не существует людей, коих бы только хвалили, а не порицали. Правда, это
почему-то не относится к некоторым правителям, президентам и генсекам.
 
- Тот бессмертен, в ком погасли костры желаний, кто победил сомнения. Короче: импотент
- идиот.
 
 
- Человек должен жить тем, что внутри него самого, благодаря этому он будет счастливым.
Так что и в говне есть своя прелесть.
 
- Истинно мудрым является тот, кто, пройдя через многие собственные грехи, отказался
быть грешником. Но, пока молод – греши на здоровье! (Ох, как это напоминает
христианскую идею о том, что раскаявшийся грешник милее Богу, нежели праведник)!
 
-  Добродетельный человек редко выставляет напоказ своё человеколюбие. Но уж как
выставит – хавайтесь в жито!
 
- Мудрый человек лишён радостей, печалей, страданий, они не могут оставаться в нём
самом, как не могут капли воды задерживаться на цветках лотоса. (Как с гуся вода).
 
- Разумный человек только в самом себе судит обо всём, а то, что он не признаёт, он обязан
считать порочным. Есть два мнения: его, и порочное.
 
- Череп умершего напоминает тыкву, так зачем же радоваться жизни, стремиться к
удовольствиям?  Да чтобы тыкве было что вспомнить!
 
- Человек никогда не будет бояться смерти, если избавится от своих желаний, от телесного,
и погасит в себе пламя страстей. Зачем бояться смерти уже мёртвому человеку?!
 
- В хорошо развитый человеческий ум не проникает наслаждение подобно тому, как в дом с
хорошей крышей не может проникнуть вода. Только бы не наводнение… (К слову,
хорошее название для бригады сантехников: «После нас – хоть потоп!» ).
 
- Истинный мудрец усилиями разума, ограничениями, воздержаниями, способен сотворить
скалу, которую не в силах сокрушить ни один бурный водный поток. Всех мудрецов в
кучу и плотины строить! Их зарплата не интересует, и кормить не надо.
 
- Для того, чтобы быть мудрым… необходимо избегать глупости. (Это – вообще без
комментариев, и так - шедевр! Ну разве что: для того, чтобы быть живым, надо избегать
смерти). Ещё один Буддин перл в том же духе: «…Хороший стих всегда полезнее сотни
бесполезных, плохих стихов». Графоманам на заметку. Правда, они-то не считают свои
стихи плохими! Впрочем, как и огромная армия их почитателей. Поэт в России больше,
чем собак…
 
- Та женщина, которая ведёт себя плохо и пытается выманивать деньги у мужчины подобна
вору и ей надо очиститься от грязи. (Это тоже без комментариев. Многие женаты).
 
- Глупец, знающий, что он глупец, уже не глупец. Мудрец, знающий, что он мудрец, уже
Будда.
 
- Благоухающий аромат мудрецов распространяется даже против ветра. Правда, если ветер
не против.
 
- Истинный мудрец оберегает свои мысли, кои сложно постичь другим. Живёт себе, и
никто не знает, что он  мудрец. Все думают - дурак какой-то…
 
- Злой человек всегда многим не доволен, втайне он страдает, понимая зло своих деяний.
(«Ох, не верим!!!». И подписи: Нерон, Мао, Ленин, Сталин, Гитлер, Станиславский.
Последний - случайно).
 
- Слушай, Фим, а Будды все, вместе взятые, на тебя не обидятся за твои вольности?
- Не обидятся, они слишком умны для этого.
И вот оно, последнее, родное:
 
- Пьяница лишь на кратковременный срок находит освобождение и покой. А затем,
трезвым, он убеждается, что его жизнь протекает тускло, без изменений, без обновлений.
И НАЛИВАЕТ СНОВА. Если перерывы коротки, жизнь прекрасна!  
 
Нипо почесал копытом за ухом:
- Иисус вино любил, вино веселит человеков и богов, он его из воды делал, тебе бы,
Фим, такое уметь!
- Я умею вино из денег делать, тоже не просто. А что касается веселения, не знаю, как
там с богами, а людей оно веселит относительно. Проводили любопытный опыт над
регулярно выпивающими людьми. Ввели им внутривенно небольшую дозу алкоголя, но не
говорили, что это спирт, сказали – лекарство. Потом попросили поделиться ощущениями. Ни
один не сказал, что ему было хорошо и пьяненько! Все жаловались на головокружение,
неприятную тяжесть в организме и тому подобное. Вот так вот. Психология. Выходит, если
хорошенько потренироваться, можно выпив стакан кефира окосеть! Психоанализ…
- Психоанализ, это если у психа взять баночку мочи. – Сказал мудрый Васо. – Вы тут
проблемы философские обсуждаете, а я всё это в дупле видал. У меня там словарь
энциклопедический стоит, по философии.
- Что-что у тебя в дупле стоит?
- Словарь стоит, пошляк.
- Ох порвёт он тебе дупло, Васушка. Лучше бы ты там, у себя в дупле, современных
модных авторов держал, и себе спокойно, и им приятно.
- Ладно, Фимка, не обижай авторов, сам такой. Садись в позу лотоса, если лотоса
никогда не видел – вспоминай лилию, на худой конец – кувшинку. Покурим.
- Васок, солнце моё, курить на голодный желудок так же вредно, как жить на трезвую
голову.
- Понял, - засуетился Нипо, сейчас замутим грибочков на сковороде, под виски вас
устроит, господа философы?
Господ философов под виски устраивало. Марину устроил чай. Позвали собаку Собаку,
печь была давно протоплена, тепло было в домике, пахло сушёной мятой, пучками
свешивавшейся с потолка. Все обитатели домика очень любили мятный чай, если в него
добавить пару малиновых ягод. В домике и вокруг был август, тёплый, пахнущий скошенной
травой, мёдом, болотной тиной и огурцами, когда мягкий ветерок поднимает к небу лёгкими
вихрями зонтики поздних одуванчиков. А далее, за вокругом, трещала зима.

 
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ, нелюбовная
 
Пришла пора рассказать о том, почему Нята  персонаж виртуальный. Фим был мужем,
а Нята – женой, только вовсе не друг - друга. Ин с Яном появились на Фимин свет тоже не
по- настоящему, точнее - не в Фимином настоящем. Они взялись из странно существующих
возможностей. Они были не то, что есть, а  то, что могло бы быть. Прототипы Няты и
мальчиков, в общем то, существуют, но где-то в другой реальности, другом измерении, в
которое Фиму не позволено вторгаться ни под каким предлогом, дабы не навредить. Замком
служит седьмая заповедь Господня, которую Фим нарушил неоднократно.  Правда, в то
время, когда он нарушал её, он только смутно догадывался о ней. Точнее, к сожалению, не
так смутно, как ему хотелось. Однако, как говорит УК: незнание закона не освобождает от
ответственности. Освобождает как раз таки знание! Множество хитрых «законников» этим и
живут. Фима тоже, в общем то, нашёл в библии несколько оправданий себе, не нашёл только
главного: успокоения собственной совести.  В УК есть статьи, за которые дают сроки
условные, а есть расстрельные статьи. Любопытно, есть ли «расстрельные» заповеди
Господни, за нарушение коих – точно в ад? И другие, нарушение  которых, возможно, после
изучения  судом Божьим, принимая во внимание раскаяние грешника и смягчающие вину
обстоятельства, простится? К каким из них относится седьмая? Взял же Спаситель с собой на
небо двух незаконопослушных граждан, или надо просто оказаться в нужном месте в нужное
время?  
Всё было банально. Однажды одна не одинокая женщина подошла к не одинокому
Фиму.  
- Что вы делаете сегодня ночью? – Сказал он.
- Не надейтесь, я не могу спать с вами! – Сказала она.
- Я тоже с вами вряд ли усну! – Сказал он.
Они сказали, и стало всё, и жизнь, и слёзы и любовь. И Ложь. Столько лжи, что даже
кукушка в часах покраснела бы, если бы Фим вздумал ей рассказывать об этом.  То, что со
лжи началось, ложью и закончилось.
Нята назвала всё произошедшее страстью и спряталась за этим словом. Ей так было
спокойнее. Страсти у неё возникают с периодичностью, примерно, раз в четыре года, когда
заканчивается энергетическая подпитка от предыдущей страсти, и надо срочно
подзарядиться. Это иногда называется «влюбчивость».
Фим не прятался ни за какие слова, тем более, что для него, как для собаки, значение
имело вовсе не слово, а чувство, которое он испытывал. Фим не отличал страсть от любви и
не знал, что существуют девочки, которым нужна вовсе не любовь, а упоение страданием
выбранной жертвы. Они абсолютно честно не отдают себе в этом отчёт, принимая свой
энергетический голод за «страсть», но, слава Богу, с изрядной долей самокритичности - не за
любовь. Слова «любить» они, как правило, очень боятся, для них достаточно быть
любимыми. Этого они добиваются напролом и без всякого уважения к жертве. В детстве
мамы и папы не читали им сказок Андерсена, а только кровожадные русские народные и
братьев Гримм. Так что, если девушка говорит тебе: «Я боюсь, что люблю тебя!», или: «Я
постоянно ужасно хочу позвонить тебе, услышать твой, такой родной, голос, но сама себя с
трудом уговариваю не подходить к телефону» - знай, тобой хотят закусить. Мамы и папы,
читайте детям Андерсена!  
Фим и Нята были не то, что разные, а диаметрально противоположные. Фим и до сих
пор не знает, что такое страсть, Нята же о страсти знала всё. Умом Фим понял это довольно
быстро, но такое с ним случилось впервые. Фима неосторожно влип сердцем. Хотел уйти, но
было поздно. Нята неоднократно устраивала Фиму сцены последней, прощальной встречи и
отречения от него. Всё это преподносилось в обёртке Нятиных мучений по поводу того, что
она – чужая жена и ортодоксальная православная христианка. Она и сама так искренне
думала, точнее почти искренне, так как всякий раз возвращалась. А цель этих демаршей
была одна: сделать больно и наблюдать со стороны, как жучок корчится на своей шпильке, и
ждать. Ждать, когда же он, наконец, перестанет шевелить лапками, сопьётся с дури, станет
не модный и не красивый. Тогда всё, соки выжаты, можно отдохнуть года три - четыре,
покаяться в церкви, потом взять в оборот следующего жучка.
Хотя и это не правда, всё это написано вовсе не от обиды, но от боли. Нята, наверняка,
любить умеет, и любит именно тех, кого действительно стоит любить, просто не таких
грешников, как Фим.   
Наличие православных подразумевает наличие левославных, Фим был славный где-то
посередине. Тогда, возможно, ещё не до конца осознавая неправедность свою, Фима
эгоистично предложил Няте быть вместе. Полюбить, пусть и грешною любовью, ему было
не страшно, если любовь вообще бывает грешной. Богу – Богово, кесарю – кесарево, а
слесарю – слесарево. Страшно было другое. Фим чувствовал, что и слово «сострадание»
отсутствует в Нятином лексиконе, по отношению, правда, тоже только к нему одному. Ко
всем остальным оно присутствовало, но к Фиму отсутствовало напрочь. Фим  точно знал,
чем всё должно закончиться. Однажды, собравшись с духом, спросил: «Нята, когда я,
изгнанный, нищий, бездомный, ободранный, пьяный и дурно пахнущий, голодный и больной
буду лежать под забором, ты придёшь меня спасти?».  «Ну что ты спрашиваешь, конечно!»-
Ответила Нята, и по каким-то ему одному известным нюансикам Фим понял, что если бы всё
человечество лежало под забором, Нята спасла бы всех. Всех! Под забором остался бы
лежать только один человек - Фим., с томиком своего долбаного Андерсена под головой. И
поделом! Фим совсем не обижался, на то у Няты были, безусловно, веские и по-настоящему
справедливые причины. Не было только никаких причин изображать «страсть» к нему,
Фиму. Любовь, она непритворна, она крепка, как смерть, её нельзя изображать и обыгрывать,
она потом мстит на свой, абсолютно беззлобный манер: уходит и не возвращается. Человечек
от этого, вроде, и не страдает вовсе. Разве что весной увидит, случайно, парочку в сквере, и
то, как они друг на друга смотрят, и как сжимают друг - другу ладони, защемит что то
непонятное в сердце, тоска какая то, неизведанная. Но тут самое время себе сказать: «А-а-а,
ерундистика, страсть всё это. У меня тоже было, и не раз. Посмотреть бы на эту парочку
через года четыре, когда дурь пройдёт, да напомнить, как они друг на дружку пялились в
скверу, поржали бы вместе!». И перестаёт щемить сердечко, и хорошо так становится!
Женщины мудры, они прекрасно знают, что с милым рай в шалаше, однако с бабло
приносящим, в коттеджике - гораздо более рай.
 
Потом было, как стало, случилось то, что и должно было случиться. Нята, как
православная христианка, высказав, наконец, Фиму своё справедливое гневное возмущение
антихристианскими, грешными его желаниями, сохранила свою душу, уехав от Фима и греха
подальше. И с душою сохранила достаток, жизнь в столице, по-настоящему любимых людей
рядом, довольство жизнью, билет на поезд в рай, и права на всё, и во всём – права!
Фим, как левоватославный, свою душу не сохранил, убил и растоптал. Всё случилось:
одиночество, и скитания по чужим квартирам, и ночёвки под забором, и ободранность, и
дурной запах, и голод, и болезни, и почти до безумия доводящая депрессия, и головой бы об
стену, да стену жалко. А всё это – ради всего лишь надежды быть вместе с не любящим, и
никогда не любившим его, человеком! Вы скажете – бред? Но, оказывается, и так бывает.
Всяк бывает, даже так, как и быть, вроде бы, не может.
Никого Фима не обвинял в произошедшем, кроме себя, «нелюбимого». Как можно
обвинять кого-то в нелюбви? А в любви? Да и вообще, обвинять?
 
У меня осталось в жизни утешенье:
Водочка на лето, водка на зиму.
Да Иисус, распятый на кресте нательном,
Что повёрнут задом к сердцу моему…  
 
Однажды Фим глупо пошутил: «Эх, не пожелай жены образа и подобия Своего, даже
непорочно!». Видимо, шутка Господу понравилась, и сжалился Господь над Фимом, и
послал ему целых двух ангелов – спасителей, сестру его и дочь. Безусловно, сестра и дочь
были давно, просто Фим не знал, что они – ангелы. Мы частенько живём с ангелами бок
обок, а ищем их в небе, с крыльями, или во сне. Потом Господь послал «жёлтую подводную
лодку», и сову, и собаку, и лошадку Нипо. Ещё – леща Васю, но об этом позже. Это так
щедро со стороны Его, тем более, что не за что. Побаливают Фимкины раны, зализывет он их
в одиночестве, утешаясь тем, что раз Бог всё именно так устроил, значит так лучше для всех.
Да, Фимка жалок и смешон. Но, если от великого, до смешного, всего лишь шаг, то и в
обратную сторону, выходит, столько же?
Один хороший человек, умница,  педераст, сказал: «В мире существуют только две
трагедии: одна – не получить то, чего страстно желаешь, и вторая – получить это».  
- Всё проходит, и это пройдёт, Фимушка! – Пожалел мудрый дуплист Васо, однажды
выслушав Фимину повесть о любви и нелюбви. – Хочешь, я тебе историю расскажу, про
совет, это тебе из моей энциклопедии от меня и Соломона?
- Валяй, птица, совет тебе, да совет. Эх, совет нечаянно нагрянет...
- Пришёл еврейчик однажды к раввину поплакаться, мол, жизнь беспросветная, ни
любви, ни денег. К Стене Плача каждое утро хожу, счастья просить, да всё – как в стену.  
Равве, денег всё равно не дашь, дай хоть совет какой…  Ну и дал раввин еврею совет:
«Напиши на двери своего дома, изнутри, чтоб всегда на твоих глазах было, слова
Соломоновы: «Всё проходит, и это пройдёт». Так и сделано, через год подъезжает тот еврей
к синагоге на дорогой машине, весь в костюме, денег на храм пожертвовал немало.
Благодарит раввина за совет и просит, может равве ещё какой совет даст, удачные у него
советы получаются, и деньги, и любовь, и счастье привалили. «Отчего же не дать, дам тебе
ещё один совет, - говорит раввин, - ты надпись эту, на двери своей, не стирай!».
- Ну и как, не стёр?
- Да кто его знает, может и не стёр.
- Ну и дурак. А я бы, как только счастье привалило, стёр бы! Или вместе с дверью в
синагогу снёс.
- А что в ней пройти должно?
- А всё! Про конец света читал?
- Читал, только там очень зашифровано. Тут, в какой город залетишь, бывало, сдуру, с
людьми пообщаешься, такое впечатление, что он давно начался и происходит, а мы и не
замечаем. Спорят тут всякие по поводу той самой знаменитой шестидневки, за которую
Господь всё создал, дабы оправдать теорию эволюции (сильно медленную по научным
данным в сравнении с шестью днями). Говорят, мол, всё относительно, для Господа наши
шестьсот лет, что для нас – секунда, а для нас Его шесть дней, что наших шесть миллиардов
лет, может и больше. Кому – блоха подкованная, а кому – подковы блохастые. Ну так,
господа, будьте последовательны, не ждите и Армагеддона продолжительностью в «вашу»
недельку!
Васо, обрадованный таким пролонгированием светового конца, довольно хмыкнул:
- Зато у нас тут, на хуторе, тишь да гладь. Жил да был один карась, не торопясь, жили –
были два ерша, не спеша.
- Жили – были две белухи, по-быструхе. – Добавил Нипо. – это про любовь.
- Про любовь… - Эхом повторил Фима. – Она есть, но только для тех, кто верит в неё.
Искал я любовь, как тот Киса Воробьянинов свои бриллианты в двенадцатом стуле. А в том
стуле ещё до начала моих поисков ни любви, ни бриллиантов давно не было! На бриллианты
построили дом культуры - трудящимся, а из любви красивых распятий понаделали -
торговать. Для таких, как я, её ни в одном стуле нету, ни в твёрдом, ни в жидком, ни в
газообразном. Эх, любовь, звезда ты моя, сомнительного счастья…  
Я вас любил так искренно, так нежно,  
Ни дай вам Бог, кого-нибудь вот так…
 
В определённые моменты нашей «здешней» жизни мы делаем выбор и живём с ним, со
своим выбором. Как решили, так и живём. Выбор, он на то и выбор, что мы выбираем из
нескольких вариантов продолжения какой-то один. Куда деваются остальные?! А они ведь
тоже существуют и сбываются себе спокойно, но в других реальностях. Мы эти реальности
ещё измерениями называем. Мы сами их создаём и плодим бесконечно! Да и пусть себе, нам
это не мешает, лишь бы измерения пересекались не очень часто. О чём жалеть Фимке, если,
наверняка, в одной из реальностей, не менее реальной, чем наша, живут себе Фим и Нята
вместе рядышком и счастливы! И Ян с Ином с ними. Сии мальчишечки, вообще,  вездесущи.  
 
Христианские святые делятся на разные категории: ну там, Божьи угодники,
чудотворцы… Святые Вера, Надежда и Любовь – мученицы. Есть в этом что-то
символическое…
А что касается «нашей» реальности: «Кто нашёл свою пару в человеческой форме, тот
обозревает всё, постигает одно, знает и непознаваемое, а сердце его – бессмертно!» - сказал
Лао-Цзы.
«Кто не нашёл свою пару в человеческой форме, тот нашёл её в форме совы, собаки и
лошади, ничего не обозревает, не знает и не хочет узнать даже познаваемое, а сердце его
должно умереть!» – сказал Фим.
Будда кивнул, Лао помотал головой.

 
ГЛАВА ПЯТАЯ, поэтическая
 
Длинными зимними вечерами, когда Собака и Васо спали у тёплой печки, Собака –
лёжа на полу, мудрёный филин – вися вверх лапами среди мятных пучков под потолком, как
летучая мышь, (Васо спал именно так исключительно для того, чтобы мудрость не утекала из
головы в задницу, что было абсолютно зря. Мудрость, она лишь бы была, и какая разница,
где она у вас находится), а Нипо подогревал охлаждающие напитки с целью сделать их
горячительными, Фим развлекался старинной игрой. Игра заключалась в следующем:
бралось любое, до тошноты известное всем стихотворение, желательно с обилием
существительных и прилагательных. Эти самые существительные с прилагательными
переставлялись в художественном беспорядке, по вкусу нового автора. Например:
 
У лукоморья дуб учёный;
Златая цепь на дубе том:
И днём и ночью кот зелёный
Всё ходит по дубу цепом.
Идёт направо – песнь заводит,
Налево – сказку говорит.
 
Ещё вариант игры: вставлять словосочетания «в штанах» и «без штанов» в разные
места стихотворения. Получается довольно забавно:  
 
В штанах заморских леший бродит,
Русалка без штанов сидит;
Там, и в штанах, и на дорожках,
Полно невиданных зверей.
Избушка там, на курьих ножках,
И без штанов, и без дверей;
Там лес и дол видений полны,
Когда в штанах прихлынут волны,
На брег бесштанный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
В штанах из вод выходят ясных,  
И с ними дядька их морской,
Пусть без штанов, но с бородой.
Одетый рыцарь мимоходом
Пленил бесштанного царя;
Там, сняв штаны, перед народом,  
Через леса, через моря
Колдун несёт богатыря. (Без штанов оба).  
Там без штанов царевна тужит,
А волк в штанах ей верно служит.
Кощей нашёл, чем в брюках пахнет,
И вот сидит над тем, и чахнет.
А там не золото звенит,
Там русский дух вовсю  шмонит.
В штанах, я был, и мёд я пил;
У моря видел дуб учёный;
Свои мне сказки кот зелёный,
Штаны снимая, говорил.
Одной я очень дорожу:
Сниму штаны, и покажу…
 
 
Нипо налил горячительное в стаканы, оба крепко отхлебнули…
 
 
 
ГЛАВА ШЕСТАЯ, политическая
 
- Фима, скажи мне пожалуйста, меня, коня, это давно мучает. Говорят у нас, у скотов,
души нету…
- Души есть у всех, у медведя и кита, у жучка и червячка, у реки и камня. Думается
мне, что деление мира на одушевлённый и неодушевлённый не имеет никакого смысла.
Возможно, христиане назовут это буддистскими предрассудками и язычеством, но вот
строка из главной христианской книги: «Я увижу её (радугу) и вспомню завет вечный между
Богом и между всякою душею живою во всякой плоти, которая на земле». Во всякой!
- А может там, в книге, под «всякою плотью» имеется в виду плоть исключительно
человеческая, а «всякая» она потому, что все люди разные всякие, ну там по национальности,
например?
- Тогда слушай дальше: «…Только строго наблюдай, чтобы не есть крови, потому что
кровь есть душа: не ешь души вместе с мясом». Ты же понимаешь, что Библия не есть
поваренная книга людоеда? Думаешь, почему я именно вас дома держу, а не курей со
свиньями? Да чтобы искушения не было скушать! У нас так принято, что конина съедобна
весьма условно, а собаки с совами не съедобны совсем. Душа в крови у зверюшек, у человека
она тоже там, вот почему, когда нам плохо не от болезни, а душевно плохо, когда далеко кто-
нибудь родной, любимый, или заболел, у нас что болит? Сердце болит, не голова, не ноги. А
именно через сердце, за каждый его удар, вся кровь наша перекачивается. Знаешь, говорят,
что при испуге «душа уходит в пятки»? Да, уходит, с кровью! Когда испугался, первая
мысль: бежать. Бегают ногами, вот кровь и приливает к органу, который должен быть
задействован в ближайшее время, а с кровью – и душа!
- Ну а камень, он что, плоть?
- Ты башкой своей лохматой стукни его, сразу почувствуешь, что он - плоть, и ещё
какая плотная!
- А кровь у него где?
- Есть любопытное предположение, что земной шар – существо одушевлённое, просто
мы пока понять не можем его , потому и не живём с ним в симбиозе, как живут в нас самих
многие бактерии, а в постоянной тупой конфронтации, как живут в нас вирусы гриппа. И
хорошо, если мы для Земли – всего лишь грипп, не спид, например. А кровь земного шара
иногда на нас из вулканических кратеров изливается. Мы и вещества, из которого наш шарик
состоит, используем для получения предметов нам совершенно не нужных, преобразуем эти
вещества в материю, которая им, этим веществам, не органична. Самолёты делаем,
подводные лодки, ракеты. Вот они и разбиваются, тонут, взрываются. А может человеку и
без них летать свойственно, просто мы догадаться не можем, как это делать. Индийские йоги
сидят и думают, как бы полететь без самолёта, и додумаются когда-нибудь! А нам думать
некогда, самолёты строить надо. Любой наш учёный, как только изобретёт, тут же начинает
пристраивать своё изобретение: а как бы с его помощью побольше соседей по шарику
уничтожить? Если под такую задачу изобретение не подходит, тогда уж начинает из него
что-то для облегчения быта лепить. А если подходит, ну тогда держитесь, соседи! Либо мы
на вас нападём потому, что вас уже не боимся, у нас такая штука есть, что когда шарахнет, от
вас одни заклёпки горячие останутся, либо пригрозим соседям: только попробуйте на нас
напасть, у нас такая штука есть…, и далее по тексту. Политика сдержек и противовесов
называется. И не нападают на нас соседи пока только потому, что уважают, а  уважают
только потому, что боятся. И мы не нападаем, мало ли какая у них штука в рукаве спрятана,
уважать надо. Вот и казалось, как хорошо бы избавиться  человечеству от страха! А ведь
человеки, как только избавятся от страха, тут же и переколбасят друг – друга. Весь мир на
страхе держится, а по телевизору говорят, что на уважении суверенитета. А зачем он,  
суверенитет этот? Вот в моём государстве, точнее в государстве, которое в данный момент
паразитирует на территории моей Родины, всё прекрасно! Государство очень сильно о нас,
гражданах, заботится, очень крепко, я даже не побоюсь этого слова: мощно! А что творится
во всех других странах!!! Мне иногда кошмарные сны снятся: будто я - гражданин не нашей
страны, поступательно процветающей, а другой, скачками загнивающей. Она, если что,
называется Совсемсовсемдругаястрана. Сидит в ней какой-нибудь упырёк у власти
пожизненно, сам себя избрав на этот подвиг, и выписывает законы, не очень похожие на
Божьи заповеди: чего мне с его, упыриной, точки зрения делать можно, а чего нельзя для
того, чтоб ему, солнцеликому, моё проживание на одной с ним территории никак не
навредило, и даже наоборот, сделало ему и ему подобным  это проживание максимально
комфортным. Это он требует от граждан подобострастия к себе и уважения к государству,
которое и есть он сам, мол, государство вам дало, например, бесплатное медицинское
обслуживание! (Догадайтесь с трёх раз, у кого оно его взяло). Это ему суверенитет страны
нужен, это его от власти надо мной отстранят, в случае утери этого самого суверенитета, а
мне всё – равно, кто там  «командует», какой и чем помазанник, лишь бы в мою личность не
лез. Так они лезут! Одни партии организовывают с лозунгом «Долой упырька!» и
единственной целью: занять его место и стать такими же кровососами, другие партии
организовывают с лозунгом «Упырёк – наш бог!» и двумя целями. Цель номер один: лизнуть
главному задницу так, чтоб он пару костей из своего вонючего корыта подкинул, цель номер
два: в удобный момент грохнуть своего бога и занять его место. Друзей у упырьков не
бывает, только подельники. Упыри не способны дружить, умственно ограничены (тупы до
крайности), но очень хитры, изворотливы, лицемерны и лживы. Они, что вполне
естественно, окружают себя такими же, как сами, уродами, готовыми лобызать ноги и
предавать. Упырьки держатся за власть зубами и когтями, подминая любые человеческие
законы, и даже, в случае необходимости, законы выдуманные ими самими. Они прекрасно
знают, что стоит скусить, и превратятся они из идолищ в уголовников, и  затопчут их не
оппозиционеры там какие, а их же заклятые дружбаны, вот и тусуют они своих подельников
на должностях, увольняют, назначают. А больше всего боятся они собственного народа, а
вовсе не «внешних агрессоров», потому и полицейских в их государствах намного больше,
чем военных. Это они приспособили библейскую фразу «Всякая власть – от Бога» для своих
людоедских надобностей. Но  смысл то этой фразы не в том, что их, упырей,  земная власть
божественна, а в том, что нет у них никакой власти, она, всякая, только у Бога и есть!  «Не
воздавай славы человеку выше славы Божией и не поклоняйся никому, кроме
Господа». Есть что-то ненормальное, как в желании командовать другими, так и в
раболепстве перед командующими. Это в их, упыриных государствах  интересный
эксперимент провели: показали детям  лет восьми – девяти, в школах, портрет мужчины и
спросили, кто это? Все как один ответили, мол, как это кто, это правитель наш главный,
Пупземлякин! Его портреты в каждом сортире висят! Потом показали другой, и никто из
класса не узнал, кто же на этом портрете изображён. А портрет был Иисуса Христа…
- Эх, Фима, заработать бы миллион инвалютный, да стать свободной внетабунной
лошадью!  
- Ты думаешь миллион, это так много, что достаточно?
- Ну, мне кажется, много…
- В том и дело, что кажется. А заработаешь, покажется, что миллион – это мало. Много
и мало – это одно и то же, такие же близнецы – братья, как наши виртуальные Ин с Яном.
Это пока нет миллиона, он - много, а когда он есть – мало! А существует такая, нам совсем
не понятная вещь, как «достаточно», и она, наверно, где-то на границе между братцами, там,
где ни зла, ни добра, ни тьмы, ни света, ни пустого холодильника, ни полного…
 
Нипо и Фим отхлебнули ещё сильнее.
 
 
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, весенняя
 
Так, за кружечками и беседами, прошла зима. В литературке частенько пишется:
«Неожиданно нагрянула весна!». То, что весна может именно нагрянуть, это понятно, но что
неожиданно – конечно ложь. Её всегда ждут, все ждут, ждут даже те, кто рассказывает
взахлёб, что любит зиму, или обожает осеннюю пору, очей очарованье. Весна перед летом,
это как пятница перед выходными, как предвкушение праздника, которое, как известно,
приятнее самого праздника. Да и сама она – праздник! Праздник ожидания чудес: а вдруг
что-нибудь хорошее начнётся, или, хотя бы, вернётся?
Забытый всеми актёр сидит на потёртом диване у телефона и ждёт: вдруг телефон,
который уже пять лет, как молчит, именно этой весной  встрепенётся, зазвонит радостно, и
голос антрепренёра деловито сообщит, что он, актёр Незабудкин, назначен на главную роль
в сериале «Смертельное убийство», или «Страстная влюблённая любовь», или (уж гулять,
так гулять), в сериале «Крутая братва с соплями до пола и стволами в задницах»! Сердечко  
Незабудкина застучит весело, или замрёт от счастья. Громовым, хорошо поставленным
голосом, Незабудкин заорёт на работодателя: «Ты что?! Предлагаешь, мне, самому
Незабудкину, сыгравшему главные роли в таких картинах, которые до сих пор смотрит вся
Европа с Америкой и Австралией в придачу,  сниматься в убожестве под названием
«Убийственные пацаны с перьями в жопах»?!  Думаешь, я соглашусь на такую гнусную
профанацию, за какие-то гроши?! КОНЕЧНО ДА!!! Только пиджак для роли сошьёшь мне
двубортный, сейчас в однобортном никто не снимается». И полетит Незабудкин кубарем по
лестнице. Сначала вверх – перехватить у соседа стольник до гонорара, да и самого соседа, до
компании, потом вниз, в кафешку напротив, где все его знают и угощают на халяву за былые
заслуги, и спрашивают постоянно: почему он, талантливейший актёр, сыгравший столько
ролей в действительно вечнозелёных, культовых фильмах, за всю свою жизнь не накопил на
кружку пива?!  Незабудкин, всегда входивший в кафешку  тихонько, сгорбившись,
заискивающе поглядывая по сторонам, на этот раз гордо ворвётся, шлёпнет о стойку бара
стольником и заорёт: «Кружку пива! Две!!». Все начнут хлопать его по плечам и с
ангельских, и с чёртовых сторон: «Неужели роль новую получил?! Мы ж в тебя так верим,
мы ж тебя так любим!». А он спокойно ответит: «А не надо меня любить, и верить в меня не
надо, все в кого вы верили и кого любили, на крестах развешены. Сам Киноделягин восемь
раз звонил, уговаривал, сказал, что или я в главной роли его эпохальной эпопеи, или он в
петлю полезет. Пришлось согласиться. Я же всё – для вас, я же вам всю жизнь свою отдал,
чтоб вы надо мной смеялись и плакали, чтоб искали в себе что-то, кроме жажды власти,
зрелищ, денег, жратвы и баб!».
А телефон не зазвонит. Никогда.
 
Весна - это запахи, которые просто сводят с ума и заставляют блаженно улыбаться без
всяких причин.
«Парус, порвали парус, каюсь, каюсь, каюсь…». - Надрывается телевизор голосом не
Высоцкого, но какого- то очередного ещё более «Высоцкого», чем сам Высоцкий, пивца.
Песня пивцом подаётся так, что сразу понятно: дядьке совсем не парус порвали. Паруса у
него никогда не было и не будет, как бы он ни напрягал мозгосодержащую часть своего тела.
«Жопу, порвали жопу, опа, опа, опа», - ехидничает Фим.
Потом была песня «Ты целуй меня везде, восемнадцать мне уже». Слово «везде»
рифмуется с совсем другим словом. – Подумал Фима. – «Ты целуй меня везде, восемнадцать
мне в пизде», или: «Ты целуй меня в пизде, восемнадцать мне везде», или: «Мы с тобою на
пляже, восемнадцать мне уже» (ударения в словах «пляже» и «уже» – по вкусу).
После пивцов в телевизоре образовалась коровоподобная бабища, похожая на
разжиревшую доярку, пришедшую в театр, и с такими же манерами. В невообразимой шляпе
и шмотках от кутюрье, считающего, что красота и стильность платья напрямую зависят от
количества потраченной на него с золотым отливом мануфактуры. Макияж у волоокой тоже
был на уровне, по крайней мере, с идиотскими шляпой и гусиными перьями на «шикарном»
платье он вполне гармонировал. Бабища, томным грудным голосом, шепелявя на букве «ч»
так, как если бы во всех словах после этой буквы стоял мягкий знак (видимо ей сказали, что
так разговаривают аристократы), стала вещать о запахах: «Духи, о духи, о, запахи духов, о,
они сводят мустчьинок с ума, о я чьитала роман, такой пахучьий ррОман (на букве «о»
корова делала особое ударение, а «р» произносила раскатисто)  Зюскинда, «Парфюмер», да я
ещё и фильм такой смотрела, «Парфюмер» (надо же!), о эта книга, о её весь мир читает (по
интонации можно было легко догадаться, что не весь, а только просвещённый и
аристократический, то бишь именно тот, к которому относится сама бабища).  О, этот фильм,
эта книга о том, что запахи ещё и убивают (?!!)».
После такого заявления Васо отключил звук. Слушать дальше ему не хотелось. Это как
о рррОмане Толстого «Анна Каренина» сказать, что он - о тяжёлой и очень ответственной   
работе железнодорожников по раздавливанию дамочек. Запахи убивают только коров из
телевизора, да и то, исключительно их собственные. А смотреть было забавно.
По поводу запахов Васо имел отдельное мнение. Женщина, которая использует
определённые духи, хочет найти мужчину, которому нравится запах именно этих духов.
Женщина, пахнущая самой собой, хочет найти мужчину, которому нравится она сама.
Надушиться, это как надеть маску и широченное платье. И не понятно, кто там, под маской и
платьем, а может вообще не женщина. Запах играет огромную роль в оценке избранника, или
избранницы, оценке соответствия друг – другу. А людишки всё время играют в прятки.
Животные в этом плане мудрее людей. Облейте любыми, да хоть неимоверно модными и
дорогими духами кошку в марте, и к ней ни один уважающий себя кот ближе, чем на метра
два, не подойдёт! Разве какой бедолага, потерявший нюх.  
Посидят девочки с мальчиком на лавке, а мальчик не надушенный, потом одна другой
жалуется, мол, мальчик так воняет, как будто не мылся неделю, фуй! А другая молчит и
стесняется сказать, что у неё, от этого запаха, между ногами в трусиках намокло.
Оказывается, операция по исправлению формы носа весьма опасна. Если повредить
находящийся в носу рецептор определения запахов, может исчезнуть тяга к полу, и к  
противоположному, и к аналогичному! Вот вам антиреклама, парфюмеры и пластические
хирурги! Дайте денег, и я вымараю эту главу из романса.
Запахи весны универсальны. Они нравятся всем, кроме некоторых. Откуда она,
аллергия берётся, неизвестно. Может быть на той планете, где до земного воплощения  жила
душа аллергика, не было похожих запахов, или похожей еды, и душа не привыкла?

 
ГЛАВА ВОСЬМАЯ, летняя
 
Лето. О нём даже говорить особо нечего. Оно просто кайф. Оно приходит и уходит,
принося счастье и не отнимая его. Отнимает счастье осень, да и то поздняя. Лето, это когда
уже не надо долго и нудно рыться в огромном шкафу, отыскивая шубу, подходящую к
низости температуры за бортом коттеджа, а по цвету - к окрасу избранного для поездки на
шопинг лимузина. Да и чтобы переночевать достаточно всего одной картонной коробки.  
Летом  Марина обожала лежать в траве на тёплой земле, раскинув руки и глядя в небо,
ночное, или дневное – не имело значения. Если долго всматриваться в голубизну, облака,
синеву, звёзды, возникает ощущение лёгкости и оторванности. Оторванности и
отстранённости.  Отстранённости и, в то же время, проникновения во всё. Не понятно, то ли
ты уже ни от чего не зависишь, то ли всё становится тобой и начинает зависеть от тебя.  
День. Белые облака черепашковой формы, абсолютное безветрие. Тепло так, как
бывает тепло, наверно, только в животике у мамы.  Вот руки стали неощутимо лёгкими,
выросли до опушки леса, проникли в чащу, прошли сквозь колючие заросли ежевики,
достали мексиканские кактусы, пощупали и не укололись, поднялись выше корабельных
сосен и секвой. Тело выросло до размеров нескольких континентов и растёт дальше,
становясь прозрачным и воздушным. Возникает ощущение полёта, единения с Земным
шариком. «Не останавливайся, - нашёптывает он, - расти дальше, девчоночка»! И девчоночка
растёт. Вот и закат, солнце садится куда–то в правый карман, летает запоздавшая пчела над
клевером и маленькие планетки жужжат и кружатся вокруг головы.
Вечер. Стрекочут кузнечики, поют лягушки, небо темнеет и, вот они, звёзды! Марина
знает, что видит вовсе не звёзды, а всего лишь свет их, излучённый и брошенный в
пространство когда-то очень давно, когда они были ещё живыми и настоящими. Они успели
отсветить и отсиять по полной программе, как могли, и теперь ими наполнена вся Маринина
вселенная, и ещё долго она будет любоваться их, всё равно живым, светом. Живой свет
мёртвых звёзд будет бесконечно лететь  в пространство. А свет – это душа. Если
пространство
прямолинейно
и,
действительно,
бесконечно,
будет
душа
звезды
путешествовать в виде всё расширяющейся толстостенной, толщиной в жизнь, сферы,
причём сразу во все стороны! Нам бы, людям, излучать свет, а не всякую гадость. Бренны
тела, но свет, излученный ими, бессмертен. Если пространство криволинейно и бесконечно,
то пути света неисповедимы. А если у вселенной есть конец? А что за ним, ещё одна
вселенная? Возможно, очень не похожая на нашу.  Главное, чтобы в ней были мороженое и
шоколад, подумала Марина, и чтобы концов у вселенных было бесконечно много.  
Где они, потомки сынов Божиих и дочерей человеческих, сильные, издревле славные
люди, исполины? Измельчали и стали нами? Или ушли в другие миры, в которые нам пока
нет хода? Мы не знаем, что такое время. Возможно нет никакого прошлого и будущего. Есть
только настоящее, вот и живи сегодняшним днём. Каждый миг до нашего настоящего, и
каждый миг после уже занят другими. Вселенных, наверняка, бесконечное множество не
только  в пространстве, но и во времени. И времён бесконечно много. Мы тоже стараемся
изобрести для себя мир бессмертия, несмотря на то, что души бессмертны и без того.
Потихонечку мир наш компьютеризируется и виртуализируется. Кто- то уходит в стакан,
кто-то в интернет. И там и там уже сейчас можно чувствовать себя в полном отрыве.
Изобретём чип, вживляемый нам куда-нибудь в мозги, у кого нет – в попу, пользоваться
которым можно будет очень просто – мысленно. Захотел чего, пожалуйста, порассуждал на
эту тему и вот в сознании твоём химера того, чего хочешь. Со всеми ощущениями, вполне
реальными. Но это только начало. Потом будет копирование нашей сущности, перенос
копии в виртуальное пространство, объём которого составляет триллионы гигабайт на
кубический наномикрон. Там будут наши придуманные миры, и в них мы будем  понарошку
бессмертны. Представьте себе неуничтожимый шарик, диаметром в один наш сантиметр,
который вмещает всех нас вместе со всем тем, что мы себе напридумывали. Шарик,
практически бесконечной ёмкости. Все мы ушли в него, вот и закончилась материальная
жизнь на Земле. Последний человечек, перед тем, как последний раз нажать на последнюю
кнопку и перенести свою матрицу в шарик, положит этот шарик где-нибудь в Тибете, где его
не найдёт ни одно из будущих материальных земных поколений. Называют шарик
Шамбалой, ищут вход в него веками, а входа нету, кнопка входа давно сгнила. А шариков
таких уже много, лежат они и на Марсе, и на Юпитере. И никто из виртуалов никогда не
поймёт, что души, возможно, не копируются, а уходят в такое, которое нам и представить
невозможно, правда, только те души, которые действительно уйти хотят.
А может мы уже давно в таком шарике, и лепим себе другой, поменьше?! Все
техногенные цивилизации уходят в шарики всё меньших размеров, в минус бесконечность,
все гомогенные – в сферы всё больших размеров, в бесконечность плюс. И разницы, в
сущности, никакой - кому какой процесс более нравится. В начале было слово, и слово было
у Программиста, и слово было Программист. От этой мысли Марине стало неуютно, и она
тут же, дабы не зависнуть, отправила её в корзину.  
 
 
 
А пока Марина огромна и необъятна, всё перемешалось: лето, ромашковая поляна, лес,
Земля, Солнечная система, Млечный путь. Вот у неё слегка зачесалось в районе Скорпиона,
в Водолее стало сыровато, Рыбы напомнили об игре в рыбалку, и что папа любит пиво и,
разумеется, иногда - местный хлебный аналог американского виски. Значит, пора ловить
леща. Марина обожала игру в рыбалку. Это когда ловишь рыбу и отпускаешь её обратно в
реку. Она пока, по наивности, не думала о порванных рыбьих губах и страданиях червяков.
Правда и вылавливала она всегда только одну и ту же рыбину – леща Василия, и вовсе не на
червяка. Василий жил в речке Рябинке, небольшой, но довольно глубокой. Надо взять
удочку, надеть на крючок бумажку с надписью «Вася, это я, Марина». На другие наживки
Василий не реагировал, еды и в реке хватало, просто поговорить было не с кем. Плавают все
кругом, то ли немые, то ли глухие, то ли и то и другое. Спросишь чего, они в ответ: «Ы-ы».
Что это «Ы-ы» обозначает? Вася точно знал только, что это ни «да», ни «нет», а всё, что
угодно: «данет», «возможно», «посмотрим», «там видно будет». Куда посмотрим? Туда ли,
где действительно видно будет? И что там будет видно, куда они посмотрят? Плавают все
справа налево, стройными рядами, с отрешёнными мордами. Слушают одно и то же, смотрят
одно и то же, восхищаются одним и тем же, едят и носят то, что принято есть и носить в
порядочном рыбьем обществе, всецело поддерживают и клеймят позором одних и тех же
подводных тварей, в зависимости от направления течения. Глаза глупые, навыкате, и не
моргают, чтоб чего не пропустить из происходящего. А вокруг ничего и не происходит, да и
хорошо, что не происходит, только б не было войны.  Вася кардинально отличался от
обычной рыбы. Он умел моргать плотве одним глазом.
К Васе надо было идти через сад у дома, потом через калитку, небольшую берёзовую
рощу, канавку без воды, в которой осенью бывало неимоверное количество грибов и ягод.
Через канавку лежал, как говорила Марина в детстве: «Агромны мост малинькава размера».
За мостом – ромашковый лужок, опушка соснового леса, ивняк, и вот она, небольшая речная
затока, тихая и уютная, деревянный мостик без перил уходит метра на три от берега и висит
на сваях прямо над водой. Вода у мостика не глубока, Марине по талию.  
Каждый имеет право на маленькие слабости, правда, хочет иметь на большие. Летняя
Фимина слабость заключалась в походе с Мариной и всем домашним зверинцем, луком с
помидорами, салом и запасом крепко и слабо горячительных напитков, на Васин пляжик.
Закуска и выпивка раскладывались на мостике. Лошадь помогала пить спиртное, причём
пила, как конь. Собака, как ни странно, любила жареные помидоры, Васо просто летал
между соснами и контролировал воздушное и земное пространство на предмет появления
непрошеных гостей. Контролировал он так себе, днём он видел не хорошо, даже плохо, и
потому за ним самим приходилось следить. Следила Собака, а выглядело это так: Васо,
правее, БУМ, левее, БУМ, выше, ШМЯК.  
Фим раздевался догола, медленно подходил к закуске, медленно выпивал и закусывал,
очень медленно раскуривал кубинскую сигару, затем ложился в воду на спину и ещё
медленнее, чем то, что он делал до сих пор, начинал плыть, практически не двигаясь с места
и при этом пыхтя сигарой вверх. В такие минуты он напоминал дымящего двухтрубного
крокодила из знаменитого Шекспировского «Короля Лира». Вы скажете, что там не было
дымящих двухтрубных крокодилов? Ну, так там и Фимы не было, тем и напоминал. Иногда,
вынимая сигару изо рта, Фим бархатным голосом напевал строки из его любимого романса,
адресованного далёкой неизвестной возлюбленной:
 
Не возбуждай меня без нУжды,  
И по нужде – не возбуждай…
 
После купания приходило время любимого Марининого блюда – шашлыка из сала и
лука. Рецепт был настолько же прост, насколько эффективен. Бедная свинка, отдавшая своё
сало, в принципе, могла бы гордиться собой, не будь она уже на небе. Все думают, что
свиньи – это те самые вечно голодные грязные жирные тупые животные, хрюкающие в
свинарниках, жрущие без разбору. Отчасти это так, но, если речь идёт об «окультуренных»
свиньях. Они – как обобществлённые люди, разница только в том, кто кого ест. Настоящие
кабаны живут в лесу. Это сильные, умные, никого не боящиеся и не признающие ничьих
авторитетов животные. Их боятся и волки, и медведи. Бегают они очень быстро, и чаще
именно догоняя, а не спасаясь. Людоеды поговаривали, что, съев сильного и смелого
человека, можно стать таким же. Диких кабанов едят очень немногие, и потому Фима не
знал, какими они там, наевшись, становятся. Мы-то все едим домашних.
Вот рецепт шашлыка: несолёное свежее свиное сало нарезается нетолстыми
квадратными кусочками, репчатый лук нарезается колечками. Куски сала нанизываются на
шампур, чередуясь с кольцами лука. Вся конструкция сжимается на шампуре так, чтобы лук
был плотно зажат между кусками сала. Затем всё это посыпается и натирается со всех сторон
солью, но без фанатизма, подвешивается  над горячими углями догоревшего костра, а лучше
рядом с пламенем горящего. Шампур поворачивается по мере подрумянивания сала и лука,
снимается, сервируется не прокисшими огурцами, подаётся в горячем виде к хлебным
сортам выдержанного в речке первача.
По ходу поджаривания шашлыка Фима с Нипо развлекаются загадками:
- Зимой и летом одним цветом? – Загадывает Нипо.
- До фига чего… Например моя морда.
- Зимой и летом другим цветом?
- Да всё остальное, лишь бы не красное.
- Как верёвочка ни вьётся, всё равно конец найдётся?
- Верёвочка блудливая!
- Как верёвочка ни вьётся, никак кончик не найдётся?
- Ну, это несчастная, одинокая верёвочка… Ты все загадки загадываешь так, и
наоборот? Давай я: куча окон, куча дверей, и никого? - Это столярный склад во время
выходного.  
Марина занята поимкой из воды Василия. Вот она закинула сообщение о своём
прибытии в реку, вот лещ, не сильно сопротивляясь, оказывается на траве у берега.
- Вася, почему у тебя такие выпученные глаза? – Интересуется Марина.
- Если бы я, сидя в реке, ловил тебя за губу крючком и затаскивал в воду, у тебя там,
под водой, тоже глаза повыпучивались бы. И вообще, мне кажется, что о начале охотничьего
сезона стоит предупреждать дичь.
- Ну, какая же ты  дичь?! – Возмущается Марина, начитавшаяся учебником  зоологии. –
Ты красавец, зеркальный, можно сказать,  кистепёрый! Смотри, как сияет твоя чешуя на
солнышке, пред красой твоей не устоит ни одна стерлядь, про всяких карасих с плотвихами
вообще молчу! Плавнички бархатные, пузико набито травкой, глазки радужные, жабры
пышные, кислородосодержащие. А какой роскошный плавательный пузырь, какие
эротичные губы и молоки, хвост трубой…
- Ох и врёт, ох и врёт…
- Ладно, не буду.
- Нет уж, ври давай. Всё правда!
 
 
- А знаешь, Васенька, что рыба гниёт с головы? Давай мы тебе голову отрежем, тупо
гнить не с чего будет, будешь вечно свежим?
- Думаю, эту фразу вы, люди, об особенностях своей общественной анатомии
придумали, рыбу только для образности приплели. Вы, когда молодые, и так безголовые, а
когда старые – безмозглые. И хитрые всегда. Вам бы отрезать то, где ваша хитрость
находится! Вот ты о чём сейчас думаешь?
- Об ухе…
- Ну, так и знал, это у вас, людей, в крови. Дружите, дружите, чтоб потом сожрать.
- Я об Ухе думаю. Чешется у меня ухо, наверно комар укусил.
- Мда… Моя твоя нихт ферштейн… Ты ударения в словах без стёба расставляй,
особенно в для меня жизненно важных!
- Ладно, буду. Ты мне лучше скажи, как тебе там, в воде, живётся, среди твоих
молчаливо глупых соплеменников, плавно плавающих по течению? Вода ведь даже камень
точит, смотри и тебя под них заточит!
- Да хорошо живётся. Тут не все такие уж безмозглые. Вода, она камень точит, а говно
смывает. Я к дельфинам в моря всякие плаваю. Вот народ классный, дельфины! У них всегда
хорошее настроение, свистят и щёлкают без остановки, ни зла, ни подлости не знают!
Человек вот познал и добро, и зло, а дельфины – только добро. Может они, когда-то очень
давно, теми самыми атлантами были? Потом стали мудрее, просто стали частью вселенной и
никому не мешают. Они умнее вас, людей, потому-то вы их и не понимаете.

 
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, порнографическая
 
Эту главу не рекомендуется читать детям до шестнадцати. Дети, читайте её, начиная
где-то с половины семнадцатого, или не читайте совсем. До шестнадцати читать её рано,
после шестнадцати – поздно.
 
…………………………………………………………………….…………………
 
Когда-то давно, когда Фима, как выразился умница, красавец мужчина Жванецкий,
«ещё не ушёл из большого секса», пришло ему (Фиме) в голову написать сценарии для
порнотеатра. Порнофильмов есть великое множество, ими не удивишь ни озабоченных
граждан, ни министров культуры, ни священнослужителей. Из порно вживую показывали
только какие–то убогие телесценки из строительства домов, где несколько разнополых макак
изображали страсть, соревнуясь за право получить построенную ими клетку себе в
собственность.  
Театр к кино с телевидением отношение имеет не большое. Он – как концерты
музыкантов, поющих и играющих не под фонограмму. Театр, это как налить себе стакан
виски и выпить. Телевидение, это как налить себе стакан виски, направить на него
телекамеру, запустить изображение на экран, и потом остервенело, роняя слюну, шкрябать
по стеклу монитора в районе стакана. К чему такие сложности в передаче бухла себе в рот?
Чем меньше посредников, тем чище дело.
Вот несколько сохранившихся Фимкиных порнотеатральных сценариев:
 
Картина первая.
Открывается занавес. Колхозное поле, август, натуральные стога, нарисованный на
заднике лес, нарисованный заяц пилит нарисованную зайчиху.
Механизатор Земляникин, поймав в колхозном поле специально зазевавшуюся и не
ушедшую на обед полевую работницу Алину Василькову, тащит её к стогу сена.
Возбуждённый до крайности Земляникин ставит не сильно сопротивляющуюся колхозницу
на коленки, лицом к сену, втыкает её голову и почти половину туловища в стог так, чтобы
наружу торчали практически только ладони рук и задница «жертвы», задирает юбку и
опускает Алинины панталоны почти до колен. Затем, расстегнув штаны, достаёт уверенно
твёрдый член и, раздвинув ноги Васильковой настолько, насколько позволяет, спущенная на
колени, верхняя резинка панталон,  кряхтя от вожделения, загоняет член по самые яйца в
готовую к такому событию и достаточно увлажнённую половую щель работницы.
Земляникин ритмично работает, крепко держась мозолистыми руками труженика полей за
податливые женские бёдра. Василькова глухо стонет из стога, сильно прогибаясь в талии, с
готовностью подставляя не загоревшую, в сравнении с ногами, розовую попу похотливому
самцу, нервно комкая сено ладошками торчащих из стога рук.
В зале дрочат, кончают, занавес.
 
 
Картина вторая.
Медленно открывается занавес. Публика в недоумении: сцена всё равно закрыта белым
непрозрачным полотном. За полотном эротично попеременно стонут две женщины, одна -
справа, другая – слева. Народ в зале начинает разогреваться, рисуя в воображении
происходящее на сцене. Например: две кровати, две пары занимаются сексом, мужчины
визуально контролируют друг друга, работают в одном темпе, но в противофазе (когда
«правый» входит в свою подругу, «левый» выходит из своей). Публика начинает дрочить.
Попеременные стоны дамочек на сцене становятся всё протяжнее и тяжелее, они, наверно,
вспотели, с трудом сдерживая натиск огромных самцов. Напряжение в зале растёт, самые
пылкие уже кончили и вытираются чем попало, бывалые дрочат медленно, наслаждаясь
процессом. Напряжение достигает предела, стоны слышны уже не только со сцены.
Белое полотно падает.
За полотном оказывается большой экран, на который транслируется запись одного из
матчей турнира «Большого шлема» по теннису среди женщин, просто из фонограммы
вытерты звуки ударов мяча о ракетки и корт.
В зале ржачка, но все всё же додрачивают, кончают, занавес.
 
Картина третья.
Явление первое.
Открывается занавес. Огромная комната, заставленная дорогущей мебелью в стилях
ампир, рококо и бароккококо. На столе с резными ножками недопитые бутыли «Камю?» и
«Да намЪ!», два хрустальных фужера, не догрызенные авокадо, папайя, круассаны, и т.п.,
(всё, что можно себе вообразить, вплоть до обрезков докторской и мух). Пылает камин, горят
свечи в позолоченных канделябрах. У камина разложена шкура белого медведя, усыпанная
лепестками алых роз.  
Действующие:
Он: гламурный мужчинка, мышцы накачены до возгласа «Ах!» из уст стареющих
домработниц и жён депутатов парламента, челюсть квадратная, волосы чёрные, лицо в меру
туповатое, тело лоснится от крема. Мачо Всунчо Кончо.
Она: девяносто, шестьдесят, девяносто, причём именно в тех местах, где надо,
блондинка, лицо туповатое в меру, трусы и лифчик в леопардовых пятнах (в смысле, пятна
нарисованы, а не то, о чём вы подумали). Фотомодель Сикока Мона.
Я нарочно написал «действующие», а не «действующие лица». Там сейчас начнут
действовать, но отнюдь не лицами. Короче – фильмец класса «С», срань, дерьмо и
паскудство…
Медленно снимается леопардовый лифчик, чмок, трусы, чмок - чмок. Парочка томно и
нудно начинает изображать африканскую, дубль сто тридцать семь, страсть на медвежьем
коврике.
Дамочка гламурно выгибает спину и гламурно стонет, слегка не попадая в фонограмму,
когда мачо, обожравшийся осточертевшей и уже доведшей его до постоянно жидкого стула
виагры,  медленно и гламурно впихивает своё внушительных размеров хозяйство в её
натруженную и отполированную  до гламура полость.
Фотомодель не чувствует ничего, кроме своих (смотри выше) имени и фамилии.
Кончить для неё так же легко, как вам сползать на четвереньках в Копенгаген. Мачо,
сдерживая героическим усилием мощно развитых ягодичных мышц почти нестерпимые
приступы диареи, впихивает и выпихивает. В голове у мачо только две вещи: унитаз и всё те
же имя с фамилией партнёрши.  
В зале дрочат только утончённые натуры: депутаты, представители руководства и
милиционеры. Балкон поголовно блюёт, похихикивая над прилипшими к задницам
действующих лепестками роз. Причём поголовно в прямом смысле: на головы депутатов,
представителей и т.д., от чего те кончают практически дважды.
 
Явление второе.
Пожарные сирены, звон разбитого окна, в гламурную комнату вваливается небритый, с
бодунища, уже неделю не имевший бабу по причине жёсткого запоя, офигительно
гламурный пожарный Водокончинский. Пожар действительно имеет место, но в соседней
квартире, просто, аналогично чувствующие себя коллеги Водокончинского, промазали
лестницей. Пожарный орёт: «Жопа!!!», имея в виду филейную часть фотомодели. Мачо
получает пендаля тяжёлым огнеупорным сапогом и, с ускорением, придаваемым струёй
наконец вырвавшегося из железного объятия попных мышц жидкого говна, летит на унитаз.
Пожарный хватает девяносто – шестьдесят – девяносто где-то в районе нижнего девяносто,
подтаскивает ошалевшую дамочку к столу, наклоняет её личиком в салат из объедков папайя
и обрезков докторской. У мух, из любопытства не улетевших со стола, глаза становятся
величиной с апельсины, когда эта наглая скотина Водокончинский достаёт из широких
брезентовых штанин чем отец родил. И вот, вы не поверите, но нет, он не занимается
любовью с блондиночкой, и даже не совершает с ней половой акт! Он её колбасит,  херачит
и пердолит, как черепаху, или там помойную какую-нибудь кошку.
В зале кончают галёрка балкон и жёны депутатов, представителей и т.д.
Мачо со свистом и гиканьем кончает на очке. Мухи, авокадо и папайя  – на столе.  
На сцене, впервые за последние четыре года, после всего лишь пяти – шести фрикций,
кончает фотомодель.  
Всеобщий абзац, пипец, занавес.
 
Картина четвёртая.
СССР, середина семидесятых, пионеры, пионерки и всё такое. Коридор спального
общежития для мальчиков третьих – шестых классов одного из детдомов, ночь.
Вольная жизнь в детдоме начинается обычно только после отбоя, когда строгие
воспитательницы уходят, наконец, домой, и над головами воспитанников перестаёт висеть
дамоклов меч субботней порки за провинности. В помещении общежития на ночь остаётся
только одна дежурная, она же «технический работник», проще говоря – уборщица Полина
Петровна Пуговкина, свежеразведённая с мужем - пропойцей, бабником и дебоширом (будто
ещё какие-то мужья бывают!) женщина лет тридцати пяти, худощавая и вполне
привлекательная. Это мальчики, по юности своей и неопытности  думают, что Петровна уже
такая старушка! В обязанности уборщицы входит, собственно, уборка коридора, туалетов, и
чтобы мальчишки после отбоя не сильно шкодили.  
А мальчикам пока шкодить некогда: все лежат в своих постелях и дрочат. Умные
воображают себе в основном Леночку Чернову, хорошенькую, очень смазливую девочку, и
как ей идёт синее спортивное трико, во время уроков физры обтягивающее её упругие
ляжки, и как у неё сегодня, во время прогулки строем, ветер задрал подол короткого платья,
обнажив синие хлопчатобумажные панталончики. Такие панталоны носят все девочки –
детдомовки, но не у всех такая попка! Тупые воображают голых Мерилин Монро, Бриджит
Бордо и прочую ерунду.  
Не дрочит только Пётр Пескарёв, уже прыщавый от нагрянувшей зрелости
шестиклассник. В спальне свет зажигать не стоит. Пётр стоит в трусах и в коридоре, с
вожделением рассматривая картинки из найденной в школьной библиотеке книжки с
картинками. Книжка называется «История искусств» и содержит массу обалденных
иллюстраций, как то: мясистые  рубенсовские и пышные ренуаровские женщины, античные
статуи с отбитыми конечностями, но хорошо сохранившимися сиськами (время сохраняет
только стоящее, специально не ставлю ударение в слове «стоящее»), роденовский поцелуй,
совершенно обнажённая Маха и ещё много чего любопытного. Да, в СССР не было
«Плейбоя», набитого универсальными пышногрудобёдрыми самками, и потому несчастной
советской молодёжи приходилось воспитывать свой эротически – сексуальный вкус на
всякой дряни.
В данный момент Пётр с интересом рассматривает мраморную письку царя Давида, и,
оттянув резинку трусов, пытается сравнить её со своей. Сравнение выходит в пользу
пионерской. Она, в отличие от каменной Давидовой, умеет подниматься для дрочения и
доставлять огромное удовольствие, правда, пока только самому Петру.
Петровна отвлеклась от уборки, прислонила швабру к стене, вытерла руки о передник и
подошла к пионеру:
- Шо ты тута рассматриваешь, Петруха, тикавае такое?
Петровна заглянула к Пете в трусы, потом в книгу. В книге висело, в трусах стояло.
Стояло было не очень большое, но уже сносное.  
Петруха от неожиданности отпустил резинку, и она больно шлёпнула по животу.
 
- Ну и шо ты встыдаесся, думаешь, я ваши пицьки николы не бачыла? – резонно
спросила Петровна, частенько спокойно убиравшая уборную во время использования её
мальчиками, которые, надо признаться, отнюдь не стеснялись делать свои маленькие и
большие дела при ней. Более того, изредка Полина заставала в туалете подростка за
рукоблудством, и тогда у него образовывалось два варианта на ближайшее будущее:
получить мокрой тряпкой по голой заднице, либо дать себя пощупать. Большинство
выбирало второе, потому что это не больно, а наоборот, очень даже приятно, хоть и стыдно.
Стыдно, правда, только в первый раз, потом всегда приятно, аж до семяизвержения.
Педколлектив и обслуживающий персонал детдома практически на сто процентов
состоял из женщин. Одеваться и раздеваться при женщинах мальчикам приходилось с утра
до ночи. Утром воспитательница поднимала сонных после ночных приключений пионеров.
На зарядку девочки выходили одетыми, мальчики же обязаны были выходить в трусах и
майке. Переодевание на урок физкультуры происходило прямо в классе, в присутствии
женщин и девочек. Девочкам, правда, тоже надо было приподнять юбку, чтобы натянуть
спортивные штаны.  
Частые медосмотры, обычно, бывали тоже в классе. Пионерки изгонялись, в класс
входили медсёстры и воспитательницы, мальчиков приглашали по списку к учительскому
столу. Там их прослушивали фонендоскопом, затем необходимо было спустить штаны и
трусы, наклониться над столом и раздвинуть попу для взятия мазка. Слежение за здоровьем
школьников доставляло огромное удовольствие всем присутствующим дамам.
Отдельная тема – баня. Мылись дети раз в неделю, по субботам. В баню их водила
воспитательница. Кроме неё в бане всегда находилась пара прачек, тоже любительниц
посмотреть на голых мальчишек. Воспитательница, почти постоянно, была в «мужском»
отделении. При ней мальчики раздевались догола, складывали несвежее бельё в кучу и
заходили в душевую.  
Не знаю, есть ли этимологическая связь между словами «душ» и «душа», но душевная
связь есть определённо. Под душем  и душа, и тело ощущают совершенно особенное
удовольствие, которое не лучше и не хуже удовольствия от купания в ванне, оно просто
другое. Протекающая по телу вода, откуда она взялась? Из сеточки душа, из водопроводной
трубы, из водонапорной башни, из водохранилища, из ключей, рек, озёр, морей, океанов,
падающего с небес дождя. И вот она оттуда, из такого необъятного и восхитительного
далека, добралась до мальчишечьего тельца, ласково обняла его, согрела, смыла грязь и
детские печали, которые отупевшим взрослым кажутся наивными. Потом вода ушла в
дырочку в полу, в трубу, в озеро, реку, море, океан, в падающий с неба дождь, в слёзы… Как
приятно ощутить себя частью великого «круговорота воды в природе», хотя бы на этот
банный час!  
Воспитательница и прачки частенько ходят к мальчикам в душевую, то помыть руки, то
сказать пионерам, чтобы не галдели. Девочки тоже громко болтают в своём отделении, но к
ним, почему- то, хотя вполне понятно почему, никто не заходит.
После душа голые мальчишки идут в комнату к прачкам за полотенцами,
воспитательница каждому, из рук в руки, раздаёт чистые трусы, внимательно визуально
подбирая размер. Иногда свежее бельё раздают прачки, перед мытьём. Для этого надо
раздеться до исподнего, зайти к ним в комнату, снять при них майку и трусы, получить
чистые и отвалить в душевую. Этот полноценный советский «мужской» стриптиз, впрочем,
нравился не только женщинам, но и многим полусозревшим эксгибиционистам (возникала
тема подрочить).  
Однако, вернёмся в коридор.  
- Дай но помацаю! – Техничка, привычным движением, запускает руку в Петины
трусы. Пионер, чуть вздрогнув, охает. «Пицёк» напрягается ещё сильнее, аж до гудения.
- Ну шо у вас, мужыков, за красота в штанах? –  Задаёт Петровна риторический вопрос,
по хозяйски тиская содержимое мальчишеских трусиков.  
 
Очень может быть, что это вполне нормально. Адам и Ева не стеснялись друг-друга до
грехопадения. Выходит, что стесняться – грех?  
- Всё висить наружу, ейца, писюн! – Продолжает Петровна. - У баб красивше, ничого
не бачно, латочка така чорна и всё. Ты у бабы колысь бачив? Не? Пидэмо, покажу.
Петровна ведёт Петю за яички, как водят бычка за кольцо в носу, сжимая рукой не
сильно, но крепко. Мальчик покорно идёт в комнату техперсонала, прекрасно сознавая, что
при попытке сопротивления ладонь ведущей сожмётся значительно сильнее, а это больно. Да
и любопытно посмотреть на обещанное, Петя действительно ещё никогда не видел «это» у
женщины, только на картинках и у девчонок, подглядывая в бане. У девочек никакой
«чорной латочки» между ногами не было, а только небольшая щёлка, как у свинки –
копилки, пятаки засовывать. О том, что туда на самом деле надо засовывать, Пётр уже
прекрасно догадывался.  
«Техперсональная» комната находится в конце коридора. Она оборудована шкафом для
техаппаратуры – швабр, тряпок и вёдер. У окна стоит кровать для ночных дежурств, у
кровати – стул для одежды. Петровна подводит Петю к стулу, отпускает, наконец, Петины
яйца и ставит его перед стулом на коленки. Затем она снимает с себя панталоны, садится на
стул, раздвигает ноги и поднимает подол платья. Мальчик заворожено, почти не мигая,
смотрит на открывшуюся ему тайну. Тайна похожа на ёжика с кудрявыми чёрными
иголками, из спинки которого слегка торчат розовые лепестки. Острый, странно
возбуждающий запах бьёт в нос.  
- Ну як, Петруха, бачыш? – Интересуется Полина Петровна, отлично видя, что Петруха
«бачыт». – Лизаты будэш? Як добра вылижэш, то дам жэрты.  
«Жэрты» на местном диалекте обозначало «жрать». Надо сказать, что воспитанников
кормили крайне скудно и не вкусно. Дети голодали почти всегда, клянчили у поварих
«добавку», иногда получая вместо неё ложкой по башке. Петруха знал, что некоторые
мальчики делают приятное женщинам за еду, и даже каким образом, (иногда пацаны
незлобно подтрунивали друг над другом по этому поводу), но сильно это не афишировали:
стыдновато.  
- Как это, лизать? – Не совсем искренне возмущается Пётр.
- Як, як? Языком.  
Петровна подносит ладонь ко рту мальчика.
- Открой рота, высунь языка, и так хутенько – хутенько…
Петя смущённо высовывает язык и начинает лизать ладонь технички.
- Ну шо ты, як не жывы, троху хучэе трэба.
Пионер с полминуты тренируется в тонком искусстве куннилинга, под руководящие и
направляющие комментарии Петровны. Наконец ей показалось, что ученик достаточно
неплохо работает языком. Женщина раздвигает ноги шире, обхватывает левой рукой
Петрухину шею сзади, указательным и безымянным пальцами правой раздвигает чёрные
волосы на лобке и «большие» половые губы, затем уверенно и неотвратимо притягивает
мальчишечий рот к своей обнажившейся красоте. Пётр судорожно вцепляется руками в
ножки стула, прижимается губами к «этому», мало что соображая, открывает рот,
высовывает язык, медленно лижет мягкую пахучую плоть. Запах женской промежности и
понуждающе - поощряющие возгласы Полины Петровны делают своё, пионер начинает
работать языком всё с большим энтузиазмом. Пуговкина, не отпуская шею, крепко берёт
правой рукой Петю за чуб и ловко направляет его рот и язык в те места, где ей приятнее. Вот
её глаза закрываются, женщина дышит всё прерывистее, откидывается на спинку стула и
кончает. Немного отдышавшись, она подолом платья вытирает мальчишке губы и
подбородок, поднимает его с колен, поворачивает боком, зажимает между своими ногами,
спускает с него трусы и начинает ласкать рукой упругий горячий член подростка. Петя
кончает через несколько секунд, вздрогнув и тихо пискнув. Липкая струйка спермы бьёт в
ладонь технички. Петровна, со знанием дела, мажет мальчишечьей спермой шею и грудь – от
морщин.
 
Пётр искренне по жизни благодарен женщинам из детдомовского персонала. Как
говаривал  Казанова, или кто-то другой из величайших любовников: «Пока у меня остаётся
хоть один палец на руках, я - мужчина». Пётр Пескарёв останется мужчиной и в отсутствие
всех пальцев!
В зале кончают даже тараканы. Самоубийством. Занавес.
 
Картина пятая.
Лето, небольшая кухня, в мойке гора немытой посуды, в пепельнице гора
недокуренных сигарет, на столе – немытый стакан и огрызок не пальцем пханой колбасы.
Короче, столько «не», что аж неудобно…
Небритый импотент Петрович, в давно не стираных трусах и майке, курит у окна, с
вожделением глядя на проходящую мимо подоконника блондинку. Блондинка замечает
Петровича и загадочно улыбается. Петрович, считающий себя секс-символом, так как сексом
занимается чисто символически, думает: «Во, заметила, улыбается, небось запала. Эх,
завалить бы её, понятно – символически, на диванчик!». Блондинка думает: « Ну и чего, урод
противный, уставился?  Небось сиськи мои понравились. Ну да, они у меня ничего! Эх, не
нужны они Пердолинскому, только вот всякие мудаки занюханные из окон пялятся».
Петрович не переживает по поводу своей импотенции. Несчастными людей делает
вовсе не она, а как раз её отсутствие. Сейчас его занимает совсем другая идея. Частенько,
подъезжая на подмосковной электричке к Белорусскому вокзалу, Петрович наблюдает
огромную надпись на обшарпанном здании: «Депо имени Ильича». Эх, думается Петровичу,
если бы папу Ленина звали не Илья, а Петя, классно бы звучало название этого депо: «Депо
имени Петровича»! Да и вообще прикольно, депо имени отчества…
Ещё один насущный вопрос не даёт покоя классному сантехнику (Петрович классный
сантехник, класса примерно пятого): ну почему утверждают, что Брамс и жена Шумана
Клара играли на фортепьяно в четыре руки? Ну явно, судя по последствиям музицирования,
они играли в три! И куда Шуман смотрел? А надо было смотреть под фортепьяно!  
Кроме того, что Петрович – классный сантехник, он ещё и настоящий пророк!
Петрович умеет предсказывать будущее. Он многозначительно смотрит на часы, и начинает
пророчить: «Через пятнадцать минут откроется ближайший гастроном, и я ломанусь за
пивом». Прогноз практически точен, во всяком случае, у Петровича по поводу его сбывания
сомнений не возникает. Сантехник начинает перебирать в уме известные сорта пива, давая
им дурацкие имена: «Залатая почку», «Арсеанальное», «Апоносий», «Мочаково»,
«Наебалтика», «Сри медведем», «Неохота»… Это занятие слегка скрашивает неприятное
ощущение нетерпения и невозможности приблизить момент открытия магазина.
И тут Петрович замечает на стене, чуть пониже потолка и чуть повыше плинтуса, двух
мух, нахально занимающихся безобразием, которое некоторые глупые, непродвинутые  
человеки называют любовью.
 
Бить, или не бить – таков вопрос,
Который задаёт себе Петрович,
Немытым полотенцем замахнувшись
На мух, что в апогее страсти
Слились на кухонной стене.
Слегка жужжат надкрылья, похотливо
Мух тискает беспечную Мушиху.
Она ему отдаться очень рада.
Ещё вопрос: а может быть и нет!
А может Мух – коварный,
Жестокий тать, паскуда и насильник?
И против воли трепетной Мушихи
Творится безобразье на стене?
Иль в половом вопросе только людям
Насилье свойственно? У мух же
Всегда всё происходит по согласью?
 
Нет ответа. Жужжанье только и разврат…
 
Петрович помнит: девам юным
Он не всегда являлся импотентом,
Он им, когда-то, был потентом.
Да, говорят, ещё каким!
Петрович ясно представляет:  
Вот он на деве и диване
Лежит, в экстазе, апогее
Любви. Любви духовно – плотской.
И тут какой-то извращенец,
Огромным грязным полотенцем
Разит влюблённых наповал…
Какая смерть!!! Да, смерть такую
Никак врагу не пожелаешь,
А только другу. И себе.  
Так что ж Петрович медлит, замахнувшись
Убийственною тряпкой? Может, сволочь,
Буддист Петрович, а не христианин?!
И не убил бы даже комара,
Сосущего нахально голубую
Сантехничью изысканную кровь?
Но нет, Петрович – христианин,  
И убивать ему - не в падлу…         
Другие думы занимают  
Страдающий без пива ум:
А может умереть, уснуть,
И видеть сны, а в снах - Ямайку?
Иль Амстердам благословенный?
Да что угодно видеть, лишь бы
Не то унынье за окном,
Которое Отечеством зовётся.
Да нет, Петрович любит
Отечество, но странною любовью…
Ведь он – пророк, и по идее
Его нема в Отечестве своём.
Быть может, за стеной Кавказа…
 
Благородный сантехник медленно, дабы не спугнуть мух, опускает полотенце и вешает
его обратно на крючок. Мухам даже невдомёк, чего они только что избежали. Наверно, если
б они прониклись ситуацией, оргазм у них был бы куда острее. Ну, пусть я не буддист, но и
не депутат же, не политик и не полицейский, смиренно думает Петрович и, пересчитав
добытую от вчерашней сдачи пустой посуды мелочь, идёт за пивом.
В зале тишина, половина зрителей уже ушла. Остальные тихо, без храпа (чтобы не
спугнуть артисток), спят.  
Очень тихо опускается занавес.  

 
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, сказочная
 
О чём мечтает практически каждый? О любви. Практически каждый, у кого её нет. Те,
у кого она есть, перестают о ней мечтать. Ну зачем мечтать о том, что уже имеется? Потом
они привыкают к тому, что она есть, перестают её замечать, начинают замечать совсем
другое: немытые носки и посуду, не купленный хлеб, небритое рыло и подмышки,
маленькую зарплату, храп по ночам, бигуди с затычками, стеклотару и мешки под глазами,
длиннющие разговоры по телефону, сериалы, шикарных соседей и ещё много чего, к любви
отношения, вроде, не имеющего, а зря. О любви надо думать всегда, она это любит. Правда,
если любовь не взаимная, о ней продолжают мечтать. В смысле мечтать о том, чтобы та, или
тот, на кого направлено это чувство, ответил тем же. А если он, или она, не отвечают этой
самой взаимностью? Стоит ли продолжать любить, ну просто, чтобы любовь у тебя была?
Вот счастье то: у неё (него) любви нет, а у тебя – есть! И хорошо это, или плохо, если любовь
у тебя есть, но вот в таком полувиде? Да и как это: стоит продолжать любить, не стоит
продолжать? Можно ли заставить себя разлюбить? А полюбить? Трудно сказать, но, как
правило, это чувство мозгам неподконтрольно, а сердцу, как известно, не прикажешь. Ну не
хочет предмет твоего обожания иметь с тобой отношения, не любит тебя и открыто это
высказал. И правильно сделал, ну зачем лукавить, мучить и давать надежду? Нет хуже
пытки, чем пытка надеждой. А ведь многие очень любят, когда их любят. Начинают
придуриваться, видя обожание своей персоны со стороны этого никчёмного объекта: ну там,
ни «да», ни «нет», зайдите на неделе…  Зачем? Зачем давать напрасные надежды, прекрасно
сознавая, что они у «никчёмного объекта» несбыточны? Не лучше ли в самом начале помочь
придушить в себе это? Почему, опять-таки, как правило, мы не помогаем придушить? Да по
тому, что это приятно, чувствовать обожание! И, чем больше обожателей (обожательниц),
тем приятней! Да, они ночами не спят – стишки кропают, звонят без конца, или звонить
боятся, делают подарки и глупости. Восхищаются, стремятся, раболепствуют, плачут,
немеют, отчаиваются, стреляются, вешаются, обливаются бензином и поджигаются.  В
общем, страдают по полной программе. А нам чего от этого? Скорее всего, какой-то обмен
энергией всё же происходит. Причём нам, любимым, тратить себя не надо, а они, любящие,
отдают нам всё. Как говорится в рекламе: дёшево, выгодно, удобно. Это если любовь
взаимна, приходится себя растрачивать, а кому хочется? Человечество поделилось на
вампиров и добровольных доноров. Доноры тоже не очень то и хотят себя тратить, но не
могут иначе, они и живы тем только, что кормят собою других.  
Взаимной бывает только любовь либо двух вампиров, либо двух доноров. Если это
любовь вампиров, то они покусывают и посасывают друг друга. А вот доноры… Наверно,
любовь отдающихся прекрасна, но так редка! Ко сроку все доноры уже расхватаны
вампирами. Им нужнее.
Доноры больше любят дарить подарки. Нет, они и получать их тоже любят, но дарить –
больше. Вампиры – наоборот. Это самый простой тест для определения. Однако встречаются
вампирчики, умело маскирующиеся под доноров. Они как бы и отдают себя, и дарят, и как
бы даже где-то относительно страдают. Но цель у них всё равно одна: довести донора до
полного  подчинения. Такие вампиры даже сами себе в этом не отдают отчёта, тут всё
определяется только через время, когда становится ясно, кто за кого жизнь отдать готов. А
любовь – это когда готов. Да и страсть от любви отличается только тем, что страсть, это
когда за любимого человечка готов жизнь отдать, не рассуждая, а любовь – когда готов
сделать то же самое, даже подумав.
Доноры же под вампиров маскироваться не могут. В сказках всяких разнообразных, вы,
где-нибудь, читали, чтобы ягнёнок волком притворялся? А волк, прикинувшийся ягнёнком, в
сказках – через одну. Вы скажете сказка ложь? Да, ложь, но в ней намёк. Вы открываете
книгу и думаете, что читаете ложь, а читаете намёк и урок добрым молодцам. А почему
именно только добрым молодцам? Что, красным девицам учиться не надо? И почему
молодцы – добрые, а девицы – красные? Красный, это в переводе с языка, который
называется «По-старому», - красивый. Молодцы добрые, но уроды, а девицы злые, но
красивые.
 
Однажды, одна очень красная девица Марфа…
Девица действительно была красная. У неё всё было красное: и лицо, и одежда, и душа,
и мысли. И вот эта красная девица сидит у окошка, и не смеётся. Час не смеётся, второй,
потом зовёт своего красномордого папу и жалуется: хочу, говорит, чтоб меня рассмешил бы
кто, добряк какой-нибудь, за такого и замуж пойду!
Папа у девицы был не простой, а царь. Он мог указы издавать. Залил папа морду
тонером так, что она стала ещё красивее, и издаёт указ: кто, мол, дщерь мою красную
рассмешит, за того её замуж отдам и пол царства в придачу. А какой у царства пол? А
никакой! Оно ж среднего рода. В общем, ничем не рискуя, кроме избавления от своей
засидевшейся в девках дочуры, царь издаёт второй указ: я, мол, за дочкой не только пол
царства отдам, но и маму её, и маму мамы, и всех крыс, мышей и тараканов из хором моих
царских! А кто будет царевну смешить, да не рассмешит, тому свой меч подарю, который
«Голова с плеч» называется.
Раздухарившись от такой обалденной перспективы, потянулись во дворец разные
всякие добры молодцы, красну девицу смешить. Ну там, кто анекдоты бородатые
рассказывает, кто интермедии о том, какие все иностранцы тупые, кто щекотать пытается. А
девка не то, что не смеётся, даже не краснеет. А может, и краснеет, да только и так красная,
по ней не заметно ни хрена.  
Тут и покатились буйны головы с плеч молодецких, штабелями лежат. Царь не
нарадуется: и себе работа, и народу развлечение! Рубит царь головы направо и налево.
Хрясть по шее – и нет царя в голове. Не знает царь-батюшка, что там его и не было. Всех
царей-батюшек только в жопах видали, а жопы рубить как-то странно, хотя прикольно. Вот
бы дочура посмеялась! Да чего царю её смешить, сам-то он на своей дочке жениться не
собирается, он и её мамой с её мамой сыт по горло.
Горыныч с Кощеем приходили. Но им смешить было отказано: не достаточно
униженно просили. Хамоватые такие парни. Один – по причине солидного запаса голов,
второй – по причине бессмертности. Кощею ж не голову рубить надо, ему яйцо надо рубить.
А у него оно одно, и он сам давно забыл, на каком суку повесил. Деревьев на Земле много,
поди найди. Но это и хорошо: зато не плодятся Бессмертные, нето всю планету давно
засрали бы. Да и Горынычу доверия нету, ему принцесса явно не в жёны нужна, а в качестве
еды. То-то он обрадованный прискакал, когда узнал, что за царевной и маму её с бабушкой, и
крыс с тараканами отдают. Всё какой-никакой, а белок там, калории…
По ходу жизни царь ещё указов наиздавал, страсть как полезных для народа. Дело в
том, что многие подданные обзавелись лошадьми, движение на дорогах царства стало
интенсивное, стали, понимаешь, частенько безлошадных подданных давить и копытами
забивать. Особенно на краю проезжей части и в тёмное время суток, когда лошадь видит
плохо, а джигит, поди, пьян. Лошадь ночью, действительно, видит плохо, но нюх у неё
хорош круглые сутки. Придумал царь, чтобы каждый пеший подданный носил на спине и на
груди по мешку с говнецом хорька, когда ходит ночью по краю дороги. Лошадь ночью
видит, от силы, метров на двадцать, а говно хорьковое чует за версту. Только учует, сразу
как ломанётся с тракта по бездорожью, по пням – колодам, да гнилым болотам! Красота!  
Загвоздка, правда, в том, что пешие подданные запах хориного дерьма тоже за версту
чуют, пытаются избегать ношения мешочков, не понимают, глупые, что это о них забота и
для их же блага! Но эту проблему решили легко: не надел мешки – плати подати сверх
нормы! За исполнением указов царские тиуны да опричники строго следят, подати ж им на
зарплату идут, сверхнормативные – на премии. Народец, было, пытался не носить вонючие
мешочки в светлое время суток, не ходить по краям проезжих частей, да не тут-то было! В
царстве том и не бывает никогда никакого светлого времени суток, одно тёмное, и, где бы ты
в нём ни ходил, а всё по краю, потому что царство и само на обочине. Так что ходи, воняй, и
не выпендривайся.  
Забыл надеть мешочки – провинился.  Тут тебе штраф, да запись в памятную опричную
книгу. И теперь ты не просто подданный, а подданный – нарушитель. А с нарушителя и
спрос покруче, если что. Мало ли куда ему сигануть от запаха Родины захочется, может к
соседнему государю? Ещё же ж, гад, с собой кусок сокрытых податей потащит! А на
граничке его - цап! Предъявляют опричную книгу, а там чёрным по серому (тогда бумага
была похуже, чем сейчас) написано: три нарушения правопорядка в течение года. Ну и куда
же ты, уголовничек, намылился? В книге ж не написано, что все три нарушения закона -
всего лишь в части не ношения говна, в книге написано: нарушил! Трижды!! Скотина!!!  Ну-
ка, вертай обратно, любезный, подати платить! А то, как все податиплательщики
поразбредутся, останутся одни податиполучальщики, которых в царстве и так больше, чем
первых, что ж это будет тогда?! Мешки тебе с говном не нравятся?! Ну так каждый пастух
свою скотинку метит, чтоб с соседской не смешивалась. Да и найти наших соплеменников
всегда и везде легко: по запаху, и различать удобно: носишь мешочки – любишь царя,
уклоняешься – контра вражеская! И скажи спасибо, что тебе, ещё пока, тавро калёным
железом во лбу не нарисовали!   Безусловно, ношение  какашек  - полезнейшая для всеобщей
безопасности необходимость, но что-то это всё же смутно напоминало… Что-то, ко
всеобщей безопасности отношения, якобы, не имеющее, вроде и давно забытое, но к чему
вернуться никогда не поздно…  «Общий приказ для евреев Варшавы и пригорода: все евреи
должны носить специальные эмблемы, чтобы их можно было легко различить на улице.
Евреи, не выполнившие этот приказ, будут жестоко наказаны».
Задумок законных у царька было ещё много, изобретателен и плодовит он был на это
самое, чертяка. Хорошо бы, например, поставить каждому счётчики воздуха, на дыхательное
горло, а рядом – счётчики еды, на пищевод. А то вдыхают, хитрющие такие,
государственный воздух, а выдыхают пакость всякую. Пусть платят за использование!
Надышал месячную норму по счётчику, дальше либо не дыши, либо плати двойной тариф! А
будешь дышать исподтишка бесплатно, придут сантехники и перекроют кислород.
А ещё едят, паразиты, еду, а выделяют, сами знаете… Однако и в выделениях пользу
нашли. Царские алхимики аппарат придумали, как из говна энергию получать. Заливают
говно в бочки, оно там бродит, выделяет газы горючие, их по шлангу в котлы направляют и
поджигают. Газы горят, нагревают воду в котлах, вода и пар на отопление свинарников идёт.
Правда, шмонит такая говноустановка на сотню гектаров. Но это ничего: все и так мешками
с говном обвешаны, нюх давно притупился. Выгодно, страсть! Говна в царстве-государстве  
завались, кроме него почти ничего и нету. Чудненько было бы и какать уж сразу всех обязать
– прямо в говнонакопитель, и пукать только в трубочку.
Тут из соседнего, вроде и весьма зажиточного царства, посол приехал. Так в том то и
дело, что «вроде зажиточного»! Он, как принюхался, посмотрел вокруг, так и ахнул! Мы,
говорит, вроде богатые такие, вроде есть у нас много чего, но у вас!!! У вас же то, что у нас –
дефицит великий, буквально под ногами валяется! Вы ж по колени в дефиците ходите!  
Вот тебе и зажиточные соседи: рвань и срань…
Посол, хитренький такой, предложения делать начал, мол, продайте-ка нам ваше
говнецо за бесценок. Но тут мы возьми, да и ответь ему, сурово нахмурясь: «Мы
достижениями нашего народа не торгуем, и уёбензибитте в свою нищую Европу, лаптями щи
хлебать!».  
Порасправлялся царь со всеми добрыми молодцами в царстве своём, взялся за злых. А
злые, они ж все в его хоромах работают, кто за что отвечает: кто - за то, чтоб соседи не
доставали, кто - за казну, чтоб в ней было много, и, кроме батюшки, никто в ней не
ковырялся, кто - за урожай капусты, а кто – за то, чтоб все думали, что царь не дурак. А царь
и так не дурак, вы видали где-нибудь, чтобы царь был дурак? Никто никогда царю не скажет,
что он – дурак, все только так думают. Тут главное – не думать вслух, а не то помните, как
меч называется. Вот все и думают, что царь – дурак, но вслух не говорят. Поэтому царь
думает, что он не дурак.
А настоящий дурак в царстве был один. Его так и звали - Иван Дурак. Иван
Емельянович Дурак. Нет, просто дураков было много, но с такой фамилией – один. Во
поржала бы царевна со своей новой фамилии, выйди она за него замуж. Как бы, интересно,
фамилия звучала? Марфа Дура? Или Марфа Дурак? Тут неувязочка: ей ржать до свадьбы
надо, а не после. А выходить замуж ой как пора, двадцать пять лет девахе, а она всё в целках
ходит. Рожать хочется – спасу нет, инстинкт! Но рожать Дураков…
Был Иван Емельяныч  дурак - дураком. Жил на хуторе, среди болота, вместо лошади
ездил на отцовой печке. Ходил в любое время суток без какашек хориных, так как, по
дурости своей, вместо края пёр прямо по центру дороги, по разделительной. А про
необходимость ношения говна при движении по центру проезжей части в законе ничего
написано не было. Да и дуракам то вообще закон не писан. И царям.
Пришёл Ваня к царю: давай, мол, царевну задаром смешить буду! Мне твои тараканы
не нужны - своих полно. И пол твоего царства мне без надобности. Он уже давно сгнил,
сквозь него не только твои опричники с тиунами проваливаются, но уже и крысы с мышами,
скоро и тараканы начнут.  
Согласился царь, жалко же дочку: сидит, хмурится.  
Метнулся Ваня на печке в Голландию, привёз, чего надо, пыхнули с царевной, и давай
ржать! Читают вдвоём царские указы, и ржут! То ли дурь так действует, то ли указы. Короче,
какая разница, важен результат, а он – налицо, на красное!
А царевна, синеокая, краснолицая, через неделю и замуж собралась, за соседнего царя.
Тот за ней не только пол царства оттяпал, но и вторую половину. И всё по закону. А закон –
превыше всего! Однако, не превыше всех. Кто закон писает, тот на него и какает.      
Так вот и сказочке конец, честным пирком (мирком, парком, пивком, пинком, домком,
замком, военком), да за свадебку. А потом – опохмелюшечки, а там и запойчик не за горами.
 
 
ГЛАВА БЕЗ НОМЕРА, случайная
 
Фим (он же - Фимка), когда был сэром А. Фимом и жил в замке, очень любил себя в
профиль. Часто. Сядет, бывало, у камина, на котором стоит бюст сэра Фима, и начинает
вертеть бюст. То одним профилем к себе повернёт, то другим. Сэр совсем не любил себя в
фас, а только в профиль. Нет, он и в фас иногда себя любил, но редко. В профиль – чаще.
Именно поэтому Фим чеканил на юбилейных деньгах свой профиль, а не фас.
У сэра Фима болели уши, но никогда оба сразу, а попеременно: то левое поболит, то
правое. Фим так и чеканил себя на монетах попеременно: то левым профилем повернётся, то
правым, в зависимости от того, какое ухо в данный момент болит. Негоже же к народу
больным ухом поворачиваться, же!
Однажды, как раз в тот редкий момент, когда сэр любил себя в фас, к нему в окно,
незаметно, с громким звоном разбитого стекла, впорхнула маленькая птичка. Птичка
тихонько грохнулась оземь и превратилась в девицу-некрасавицу. Девица действительно
была не красавица, но очень сексуально привлекательная не красавица. А такими
утончёнными гурманами, как сэр А. Фим, сексуальная привлекательность ценилась гораздо
выше внешней красивости.  
Со всей учтивостью, так свойственной аристократии, сэр А. Фим обратился к
стукнувшейся даме с извечным мужским вопросом:
- С кем вы делаете сегодня вечером? Если вам не с кем, то не позволит ли госпожа мне
отведать её, без сомнения, прекрасной промежности?  
Шокированная такой «учтивостью» госпожа так и ответила:
- Валяйте, отведывайте…
Сэр, тут же сняв все находящиеся в комнате трусы, стал отведывать.  
Отведывание длилось довольно долго, со вкусом и со всеми вытекающими
последствиями. Дама иногда говорила: «О!», иногда: «О-о-о-о-о», плакала и смеялась.
- И с кем же вы так научились угождать женщинам? – Спросила она, кое-как отершись
от вытекших последствий.
- Я, действительно, достаточно опытен, мадам. Я имел и имею тесные половые
контакты со всеми, какие вы себе можете вообразить, гербами, флагами и гимнами.
- Ну, во-первых, не мадам, а мадемуазель, во-вторых, вы что, дипломат?
- А что в-третьих? Если вы сказали во-первых и во-вторых, обязательно должно быть в-
третьих!
- О, не надо, сэр, не надо в-третьих! От «в-третьих» мне приходит в голову только
всякая банальщина. Например: третья – за любовь, после «в-третьих» не закусываю, после
третьей покурим… Вы не ответили на вопрос.
- Я не дипломат, мадемуазель. Дипломаты, это те, которые выражаются дипломатично
и недипломатично. Я – аристократ, я выражаюсь исключительно дипломатично. И грамотно.
Я даже слово «инцидент» так и произношу: «Инцидент!», в отличие от практически всех
политиков и дикторов радио и телевидения, уж молчу о всякой швали, вроде спортивных
обозревателей и  работников официальной культуры. Эти все, как один, произносят:
«ИнциНдент», хоть глаз им выколи. Я не чтоб себя похвалить за грамотность, в моей речи
ошибок хватает, но «ИнциНдент» - это слишком. Да и не диктор я, а тварь дрожащая, на
ошибки право имею. А как лихо вся эта братва справляется с глаголами «одевать» и
«надевать»!!! И хрен на то, что они поголовно называют, например, две тысячи восьмой год
«двух тысячи восьмым», дай им просклонять числительное «семьсот семьдесят семь», такое
услышишь!!! Ни один из них не выговорит это в творительном падеже, и не прочитает, даже
если напечатать это крупным шрифтом! Такое впечатление, что им всем глубоко срать на
язык, на котором я разговариваю!
- Ну вот, вы только что сказали, что выражаетесь исключительно дипломатично.
Соврали? И, что аристократ, врёте?
- Не вру. Аристократы потому и аристократы, что не врут, и выражаются
исключительно дипломатично. Ключевое слово - исключительно! В смысле, исключая
выражения о политиках и дикторах. Есть ещё политические обозреватели, милиция,
чиновники, власть предержащие и «деятели культуры». Сейчас я буду говорить о них,
заткните уши.
 
Повисает примерно пятнадцатиминутная пауза, во время которой сэр беззвучно
шевелит губами, а мамзель периодически приоткрывает на секунду уши, страшно морщится
и снова закрывает их поплотнее.  
 
- Сэр, ну зачем вы тратите столь драгоценное, отведенное вам на жизнь время, на
тирады о людях столь никчёмных?   
- Не бывает людей никчёмных. Все кчёмные. Просто многие не догадываются, к чему
они кчемны! Из иного замечательный бы говновоз получился, а он государством командует.
И чувствует он, что как-то неуютно ему в кресле, всё что-то не так, не то. Приходится лгать
частенько, и себе, и людям, умным прикидываться. А пройдётся, бывало, вдоль отстойников,
втянет носом запашок, и такая тоска нападёт, хоть в петлю! Эх, думается ему, сейчас бы
подкатить лихо к выгребной яме, воткнуть в неё ловко шланг отсосный, да качать, качать с
хлюпаньем и похрюкиванием! Ну что я понимаю в управлении государством? Зато в говне –
о-го-го! Птички поют, лягушки квакают, шланг посасывает. Вот оно, моё призвание и суть
моя, и счастье!  
А время… Что вы о нём знаете? А я? Вообще ничего и ничего совсем вообще
абсолютно. Прибор придумали – время измерять, а как и чем измерять то, о чём понятия не
имеешь? Ну, ползёт железяка, стрелка часовая, потихоньку куда-то, минутная – порезвее. В
часу решено каким-то там Навухадонасралом поиметь шестьдесят минут, у него, мол,
именно шестьдесят его, Навухадонасраловых локтей в его же идолище поганом умещалось.
А если бы шестьдесят один? Или – пятьдесят девять? И никому нет дела до того, что мы
отсчитываем наше, такое христианское-расхристианское, время Навухадонасоровыми
идолами!  
В минуте – шестьдесят секунд, в секунде, по логике, должно быть шестьдесят
мгновений. Что оно такое, мгновение? Да и секунда? Час? Сутки, неделя, год… Условности.
Приняли за промежутки времени, то ли обороты того то вокруг чего то, то ли периоды
распада-полураспада какой то хрени, а сколько это? А неизвестно. Тут с метрами-
сантиметрами не разберёшься, дюймами, милями, километрами… Кто они такие,
миллиметры? А-а-а, это те самые, которых в сантиметре десять! Сантиметры – это те, кого в
метре, зараза, сто! Вес алмаза, ещё раз зараза, например, десять карат. Карат – это вес
семечка какой то там хитрожопой акации. Вот и спроси меня, сколько весит семечко
хитрожопой акации? Я тебе отвечу: один карат. Кто он?! Скока в нём граммов-миллиграмов?
А эти – кто?! Мы с пафосом утверждаем, что существуем в пространстве и времени.
Щёлканье счётчика километров, или шелест рулетки – это пространство, тиканье хронометра
– время. Убери это всё и оба на, ку-ку, люди, где вы?!
 
Сэр нервно поёжился, потом, где надо – расслабился, где надо – напрягся.
 
- А давайте ещё разок! – Весело обратился Фим к даме.
- Ещё разок что? – Якобы не понимая о чём идёт речь, скокетничала некрасавица.
- Ну… Поебёмся.
- Сэр?!!
- Слово «ебаться» колбасит ваши нежно настроенные уши? А какая альтернатива этому
слову? Половое сношение? Половой акт? Любовь? «Заняться любовью», согласитесь, звучит
просто пошло. «Дорогая, давай посношаемся», или: «Милая, не совершить ли нам половой
акт?». Смешно. А как тебе это: «Исполним ка супружеский долг!». Какой долг?! Кто и что
кому должен?! Звучит, как долг перед Отечеством. «Если завтра война, если завтра в
поход?..». А Отечеству я чего должен? Родился я в ём, и что? Мог бы родиться в Арабских
эмиратах, или не родиться вообще.  
«Давай поебёмся!» - честнее, да и многих женщин эта фраза возбуждает более, нежели
предложение о вступлении в половой акт. А слово «любовь»… В него мы вкладываем
столько чистого и возвышенного смысла, что половой акт для нас уж вовсе и не любовь. Да и
христианство наше предполагает считать половые отношения грязными. Впору возопить к
небесам: «Господи, за что ты нас всех, поголовно, снабдил пиписками?!». Сейчас я открою
вам «страшную тайну»: подозреваю, что пиписка была (и есть!) даже у Иисуса, а относимся
мы к Нему так, как будто Он родился вообще без неё. Интересно, что же там такое все
поголовно иконописцы и художники прикрывают Иисусу этой белой тряпочкой вокруг
бёдер? Давайте спросим у теологов от церкви, была (и есть) ли у Спасителя пиписка? Ну да,
спрашивать как-то неудобно, но можно предположить ответы. Если её не было, получается
Сын Божий, в нашем понимании, калека (придётся предполагать далее, что Он ещё и не
писял, следовательно, и не пил, а это уж совсем, знаете ли…). Сказать, что была, но не
работала – опять калека, может даже более калека, чем из предыдущего варианта. А если
была и работала, то в ком?! И не могут ли быть последствия, в виде детей?! Вот и выходит,
что вопрос о пиписке Иисуса имеет глубочайший теофилософский смысл!
Ну конечно, была и есть у Него пиписка, и могла бы работать, да Он ей запретил. Не
надо Ему ничего этакого, у Него и без половых актов на Земле дел хватало, не думал Он о
плоти, а только о духе, о любви не в смысле «заниматься ею», а о Любви! Он пиской только
писял. Всё правильно и канонично. Но без пиписки, всё одно, как-то грустно и неполно…
- Сэр, как бы там ни было, слово «ебаться» - ругательное. Я недавно слышала от одного
священнослужащего любопытную историю о ругани. Одна, дожившая до весьма преклонных
лет женщина, ведшая праведный православный образ жизни, приснилась дочери после
смерти. Своей смерти, не дочери, разумеется. Дочь спросила у неё во сне: «Мама, как тебе
там, в раю?». «А я не в раю! - Ответила мама. – Я не в раю за то, что при земной жизни
ругалась!».
- Мадемуазель, вы, надеюсь, умная женщина, вдумайтесь: ругаются, когда не любят
друг друга! Ругаться можно и не употребляя вовсе скверных слов, а сквернословить можно и
не ругаясь! Если заменить простенькое выраженьице: «Я с тобой рядом даже срать не сяду,
падлюка», интеллигентной тирадой: «Уважаемый, будьте так любезны узнать о себе, что я
даже не воспользуюсь свободным отверстием общественной уборной рядом с вашей
персоной», что изменится? В столь «интеллигентном» ругательстве издевки даже больше. А
если я скажу: «Засраночка моя, давай поебёмся!», неужели вы предположите, что я вас
обругал? Ну, глупо же, право…
- Глупо… - Задумчиво произнесла девица, снимая трусы.
 
Они сделали «это» ещё раз к обоюдному удовольствию. Назойливая муха кружится и
жужжит, жужжит и кружится, иногда садясь на потные уставшие тела мужчины и женщины.
А, садясь – быстро ползает по ним, часто перебирая своими противными щёкотными
лапками.
 
- Гадкая какая мушина! – Почему-то шёпотом произносит дама (видимо, чтоб
«мушина» не расслышала), быстро поднимает с пола журнал «Форбс», и с поразительной
ловкостью и скоростью шлёпает журналом по обнажённой заднице сэра Фима. Муха,
разумеется, улетевшая задолго до прижопения «Форбса», временно где-то затаивается.  
- Не тем бьёте! – Предполагает Фим, в силу своих мазохистских наклонностей ничуть
не обидевшись на шлепок. – Не тем и не так!
- А чем и как?
- А любым трактатом о так милой вашему сердцу «любви» исключающей секс, и
медленно!
- Странно…
- Ничего странного. «Форбс» - злющий журнал. Он о деньгах. Бить надо добрыми
журналами – меньше подозрений. Бить надо медленно. Мухи живут меньше нас, но намного
быстрее. Для мухи весь этот ваш шустрый манипулёж с журналом выглядит, как для вас
повтор футбольного голевого момента в телевизоре. Ну, примерно, так: вот какая-то
человеческая особь грубо прошипела на весьма низкой частоте нечто угрожающее, вот
медленно поползла, подняла журналище, размером с аэродром, натужно замахнулась и
начала очень постепенно приближать макулатуру к голой попе другой человеческой особи,
на которой я как раз питалась отшелушившимися клеточками отмершей кожи. «Ой, боюсь,
боюсь!» - Подумала я, слизнула ещё парочку жирненьких струпьев и спокойно отвалила под
стол.
Бить надо с любовью. Мухи, они не только быстрее, они и чувствительнее нас. Ну что
это за хамское: «Гадкая, мушина!». Надо говорить: «Любимая, родная мушенька, без тебя
мне свет не мил, любовь ты моя распоследняя и разъединственная!». При этом надо даже
думать именно так, говорить всё это с верой, не с коварством!
- Бред…
- Отнюдь. Убивать с любовью гораздо проще, чем от злобы. И спокойнее. Жертва ни
хрена не поймёт. Так и помре в блаженности, даже сопротивляться не будет.
- А почему надо бить медленно?
- Чтоб усыпить бдительность. Мухе всё равно, с какой скоростью вы двигаете
предметом, ей любая ваша скорость – абы шо. Если бить медленно, может и не заподозрит
ничего. А вообще, наше отношение к убийству? Услышим, бывало, что убили несчастную,
или несчастного из корыстных побуждений, а взяли всего какие-то серьги из ушей не
золотые, да сто тридцать рублей из кармана, так сокрушаемся, так переживаем: мол, за что?!!
Однако, если взяли долларов тысяч сто, да антиквариат какой, ну тогда совсем другое дело!
Вы обращали внимание, в форме чего в большинстве случаев вырезают окошки в
деревянных, отдельно стоящих, уборных? В форме сердечка! Вот так вот, на мир посмотреть
через сердце проще всего из окошка общественной уборной.
Любовь, она великая сила. Величайшая! Ею можно такое творить, во сне не приснится!
Кого хочешь, и как хочешь, и в любое место! Из этих троих, веры, надежды и любви, любовь
– самая сильная штука! И умирает она не последней. И вообще не умирает. А последней не
умирает надежда, когда она есть, и когда вера с любовью есть, они живут вечно.   Они не
умирают даже тогда, когда их нет. Как может умереть то, чего нет?! Они не крепки, как
смерть. Когда они есть - они крепче. Вот такая фантасмагория. А они есть. И искра Божья
есть в каждом. В одном – горит, в другом – тлеет, в третьем - просто лежит, в виде уголька.
Дуйте! Или не дуйте, тут уж как кому хочется. По хотению – воздастся. Или не воздастся…

 
ГЛАВА БЕЗ НОМЕРА, неслучайная
(Эссе про английский)
 
Эпиграф: Хрен знает, что такое «Эссе»…
 
Сэр А. Фим английский язык, понятно, знал. Если бы не знал, то какой же он после
этого «сэр»?! Знал очень хорошо, даже просто отлично знал! Заговорят, бывало, там где-
нибудь в кино, или в радио по-английски, сэр тут же пальчик указательный вверх: «О! По-
английски говорят, однако!». С переводом было значительно хужее. Сэр прекрасно отдавал
себе отчёт в том, что говорят по-английски, но о чём говорят понятно, что не понятно…  
Но не все было так плохо, сэр таки знал, что обозначают некоторые английские слова.
Например: «Ху». Сами англичане не знают, что значит это самое «Ху». Они после него
всегда вопросительный знак ставят: «Ху?». Банк ограбили – «Ху?», в подъезде наложили –
«Ху?». В дверь стучат, а англичане изнутри: «Ху там?», или, что более грамотно: «Ху хер?».
А из-за двери: «Хер ху!». У них даже был когда-то вокально – инструментальный ансамбль,
который назывался «Зе Ху». Фим так и не разобрался окончательно, английское ли это
слово, или неоконченное русское.  
Если англичане не знают, что обозначает ихнее «Ху», то русские знают о своём «Ху»
наверняка. Русские прекрасно осведомлены, что ихнее русское «Ху» не обозначает ничего!
Точнее, оно обозначает именно: «Ничего»! Зайдёшь, бывало (причём бывало часто) куда-
нибудь, что-нибудь попросишь, а в ответ тебе: «Вот тебе ху!», или : «А ху не хо?», или
«Сейчас ты у нас ху получишь». И вот как-то сразу понятно, что ничего ты не получишь, то
бишь, конечно, получишь, но ничего. И хорошо, что ничего, думалось сэру. А если бы везде
давали, натурально, этот самый ху?! Россиянам просто некуда уж и класть было бы такое
количество. Что у нас есть? А ничего! Причём, этого ничего совершенно несметное
множество!
Смешно звучит английское «Ху» для русского человека, но и английскому мену тоже
есть с чего посмеяться. Вот наше исконно русское «мент» в мозгу англичанина звучит как
«Человект». Смешно же, ну какой же мент – человект?! Конечно мент – не человект! Мент –
Человек, а никакой вам не человект, причем с большой буквы! Все остальные – с маленькой,
а то и вовсе…
Вот вам ещё и английский «Ван дринк». Это вообще не известно что, и точно не
художник. Англичанам, правда, известно, что это двадцать граммов крепкого алкоголя.
Русским не то бы, чтобы совсем неизвестно, но не понятно. Что англичане с этим делают?
Пьют?! Как можно пить это?! Таким количеством крепкого алкоголя можно, например,
протереть глаза, при простуде залить себе в нос, или в уши. Пить это нельзя! «Идите к
Черчиллю!», скажет вам русский человек, если вы предложите ему ван дринк в качестве
выпивки. Русскому, когда он за границей (вот ещё загадочная фраза, бо не понятно, с какой
стороны он за границей: уже у «них», или всё ещё у себя. Ну, допустим, у «них»),
приходится выучить замечательное предложение, а точнее – насущнейшую просьбу по-
английски: «Файв дринкс ин ван гласс, плиз»! И ещё одну: «Плиз, файв дринкс в другой
глаз».  
Кстати, о наших алкоголиках. За что их постоянно шпыняют, чего плохого они делают?
Давайте сразу отделим пьяниц от правонарушителей. Правонарушители далеко не всегда
пьяны, или являются алкоголиками. От пьющих государству сплошная польза. Это они
выкупают в продуктовых магазинах «второй хлеб», производство которого достаточно
дёшево, а продаётся алкоголь в разы дороже затрат. Вы думаете, что это армия, или милиция
содержат государство? Отнюдь! Это государство содержит армию и милицию, и
исключительно за счет алкоголиков. Безусловно, кое-что из денег и материальных ценностей
государство получает, грабя, при помощи армии и милиции, проезжих на больших дорогах, а
так же и нас с вами, но в основном, грабя алкоголиков. Бандиты грабят алкоголиков
неофициально, государство – официально, вот вся между ними разница. Объясняю, что
значит «неофициально» и «официально»: неофициально ограбленный алкоголик имеет право
официально пожаловаться государству, которое посадит в тюрьму неофициального
грабителя, если найдёт. Неофициальные грабители чаще всего являются друзьями и
подельниками официальных, дело то, общее! Все ублюдочные госслужбы, включая и
госбезопасность, и милиции с полициями, и самих министров с руководителями низшего,
среднего и выдающегося звеньев, жрут только за счёт алкашей. И жрут сладко. Вот
алкоголики не жрут, даже не едят, только закусывают. Давно пора ввести звания: «Почётный
пьяница города Энска», «Заслуженный алкаш», «Народный алкаш» и т.п. Кому дают ордена
и медали? И за что?! Просто жить в «нашем» царстве-государстве – подвиг, а жить и пить –
подвиг вдвойне!
Ещё государство придумало банки, я имею в виду не тару, а солидные финансовые
учреждения. Банки получили напечатанные государством бумажки, которые называются
«деньги». Деньги дают нам с вами, алкашами, за труд во благо того же государства, дабы мы
быстренько отдали их обратно, купив закуску и водку. Вычитают подоходный налог, т.к. мы
должны вносить посильную лепту в обеспечение сладкой жратвы понятно кому. А нам
говорят, что налог, это на социальные нужды. Кое-что, конечно, идёт на вышеупомянутые
нужды, но именно кое-что.
Всё это называется «зарплата», она же «получка». Мол, нате вам денег, идите, купите
того, чего вы сами и понаделали. Зарплату получают как производящие материальные
ценности, так и ими руководящие. И вот, что странно: квартиры, коттеджи, виллы на
побережьях и т.п. за свои зарплаты могут позволить себе вовсе не те, кто производит
матценности, а эти вот самые руководители.  
Банки дают населению кредиты. Это вообще отдельная тема. Допустим, утрированно,
напечатал монетный госдвор сто рублей денег, передал в банк, банк выдал товарищу
Должникову кредит. Сто рублей выдал. Купи, говорит, товарищ Должников, себе место на
кладбище. Должников взял кредит, купил, что требуется, но кредит надо отдавать! И не сто,
напечатанных двором рублей, а сто двадцать! Ну, допустим, выпросит Должников у
могильщиков свои сто рублей обратно и отдаст, но где взять ещё двадцать, которые вообще
не напечатаны?!! А тут ещё и пеня начинает капать! Поди туда, не знаю куда, найди то, не
знаю что, отдай того, чего нету вовсе. Вот это и есть вечный долг товарища Должникова
перед Родиной, а точнее – перед государством.
Однако, вернёмся к английскому. Не обольщайтесь, «звёзды» совковых эстрадных
подмостков и оркестровых ям! Там, в Англии, знают только одну русскую песню, и она не
вашего авторства! Сэр А. Фим в детстве слушал её частенько, но никак не мог понять, кто же
она такая, эта  Гадамалин Камалин Камая. Текст песни представлялся Фиму сообщением
некой дамы со странными длинными именами и фамилией о том, что в данный момент она
находится в саду:
Калин Камалин Камалин Камая.
В саду я, Гадамалин Камалин Камая.
Вот дама представилась, затем сообщила, где находится и что с ней надо сделать. А
надо положить её спать, самостоятельно лечь дама уже не может, или не хочет.   
Есть, однако, ещё предположение, что Калин Камалин не дама, а кавалер её. Вот
дамочка пришла в сад и зовёт Гадамалина: «В саду я! Приходи скорее, милый Камалин
Камая! Положи меня спать под себя, я уже готова».
Дабы продолжить далее разговор именно об английском, давайте вспомним Вильяма
Шекспира. Вот уж кого забыть невозможно. «Изменяла ли ты мне, о память моя?!» - это не
Шекспир. Однако, память людская избирательна и относительна. Спросите у любого
каждого, кого вы, уважаемый каждый, вспомните вот так, навскидку, из истории? И будут
вам ответом Наполеон, Македонский, Чингисхан, Ермак, Ленин, Сталин, Дракула, первый
Петя с грозным Ваней, Гитлер и т.п. Как вам списочек? Вот они, самые популярные в народе
исторические персонажи! Совершенно случайно в этот список попадёт Колумб, и ещё
капитан Немо с Микки Маусом. Всё! Исчерпано и прихлопнуто! Вот вам и вся Клио, а вы:
Шекспир – Шмекспир. Ещё Тинторетто с Гомером вспомнили бы! Гомер, в лучшем случае, –
персонаж из мультика, а кто такой Тинторетто вам и не всякий искусствовед ответит. Да и
Бог с ним, с Тинторетто, давайте о Шекспире.  
Вильям Шекспир, как следует из истории, написал знаменитую в очень узком,
вырождающемся кругу масонов и интеллектуалов, фразу: «Что в имени? Роза не перестанет
пахнуть розой, как ты её ни назови». Давайте представим, что существительные «человек» и
«унитаз» поменялись местами. Мы говорим: «Человек», а подразумеваем: «Унитаз», мы
говорим: «Унитаз», а подразумеваем: «Человек», и наоборот, и наоборот оборота. Ну,
действительно, унитаз не перестанет пахнуть человеком, как ты его ни назови. Так вот,
согласно теории Дарвина, унитазничество (оно же, как мы договорились, - человечество)
зародилось из обезьян, при помощи и содействии палки. Опустим давнюю и тёмную
историю об одноклеточных, малоклеточных и недостаточноклеточных. Обезьяны зародились
задолго до появления унитаза, жили на Земле, кушали бананы, плодились, размножались,
бродили по пустыням и полупустыням, лесам, долам, долинам, саваннам, тундрам и
джунглям. И вот, много тысячелетий спустя, обезьяны таки увидели Палку! Палка лежала
возле банановой пальмы и представляла собой твердоватый предмет в виде обломка
древесной ветви примерно метровой длины, диаметром четыре – пять сантиметров, без
сучков и коры, съеденных  короедами и сучкоедами. «Какое замечательное орудие
производства!» - Воскликнул обезьяний вожак, поднял Палку, метнул ею в бананы, бананы
упали, стая сделалась сытой и довольной. Из всего этого следует, что тут же зародились
устная речь (вожак должен был воскликнуть, иначе, что это за вожак?!), прямохождение
(бросаться палками стоя на четвереньках крайне неудобно), игра «Городки» (без
комментариев), абстрактное мышление (это когда думаешь о том, чего не бывает, об унитазе,
например). Ан нет! Уже стало! В этот момент как раз и появился первый унитаз на Земле,
тот самый обезьяний вожак. С этих пор никто не смел назвать вожака обидно, обезьяной, а
только гордо: «Унитаз!». «Унитаз – это звучит гордо!», «В унитазе всё должно быть красиво,
и лицо… », «Унитаз с большой буквы!», «Самый унитазный унитаз!», «Повесть о настоящем
унитазе». Унитазы поделились на, собственно, унитазов и унитазообразных. Некоторые
особи не захотели трогать палку с целью стать настоящими унитазами, да так и остались
простыми обезьянами. Человечество зародилось из палки Дарвина.  
Идём дальше. Унитазы научились выламывать длинные Палки Дарвина, забивать ими
мелкую и среднюю еду, еды стало много, освободилось время размышлять. Унитазы
напряжённо думали, и додумались до метательной, с каменным наконечником, Палки
Дарвина. Дела пошли веселее, еда стала крупной и просто огромной. Потом были Палка с
дробью и порохом, Палка с порохом и пулей, Палка с патроном, с гранатой, снарядом и,
наконец, венец творческой мысли: ракетная Палка Дарвина с разделяющимися
самонаводящимися ядерными боеголовками!
Человечество поделилось на «Тех, кто» (унитазы), и «Тех, кого»  (обезьяны). В полях
трудились обезьяны. Они выращивали хлеб для вечно голодных унитазов. Хлеб был обильно
полит потом несчастных сельских тружеников. Никто не хотел кушать потный хлеб.
Унитазов устраивала яичница от Фаберже. Обезьяны стали называть унитазов козлами.
«Любовь зла, полюбишь и козла!» - Говорили обезьяны и любили козлов, но, как следует из
поговорки, злою любовью. Приятнее звучало бы так: «Любовь добра, полюбишь и бобра!».
Унитазы обезьян не любили. Сначала, до возникновения выборов, можно было
спокойно даже и не признаваться в любви к обезьянам, и так всё было по Дарвину. С
возникновением выборов унитазам пришлось начать публично врать о пламенной
бесконечной любви к обезьянам. Самые продвинутые унитазы поняли это и отменили
выборы, чтоб не врать.  
Валил прогресс. Помимо ремёсел, кои у обезьян заключались в пахоте для унитазов, а
у унитазов – в употреблении напаханного, у тех и других начали развиваться искусства.
Обезьяны придумали скульптуру, архитектуру, живопись, музыку и фотографию. Унитазы
придумали женщину с веслом, библиотеку в виде футбольного мяча, лубок с кичем, попсу,
фотопортреты главных и мочиться мимо человека. Обезьяны родили Пушкина. Унитазы, в
ответ,  выродили Мушкина, Тушкина, Сушкина и Чушкина. Четверо на одного. Пушкин
умер.  
Прогресс пендюрил и фигачил. Многие обезьяны стали стремиться к стадии
унитазообразных, дабы со временем сделаться унитазами. Они активно махали Палками
Дарвина, особенно резиновыми и полосатыми. Это был самый простой способ попасть в
унитазы.  
Самые стойкие, ни в какую не желающие хвататься за Палку Дарвина обезьяны,
назывались еретиками, диссидентами и отщепенцами. Законы (а законы выдумывали и
принимали отнюдь не обезьяны) позволяли унитазам развлекаться, сжигая еретиков на
кострах, высылая диссидентов за пределы туалетов, сажая отщепенцев в клетки. Для
предупреждения атак со стороны еретиков, диссидентов и отщепенцев унитазы приняли
закон о «Защите чести и достоинства унитазов». Оно и понятно: ни один унитаз не достоин
чести нарушения того, чего не существует – его достоинства. Даже как-то странно, что
просто так, без закона, защищать честь и достоинство унитазов обезьяны, почему-то, не
хотели.  
Однако, унитазы всё равно не дадут обезьянам исчезнуть окончательно. Причина на
то одна: унитазы никак не могут понять, да и не поймут никогда, почему величайший,
свежайшей тухлости, унитазный хит «Зайка моя» давно почил в бозе, а древний обезьяний
«Естедей» жив и поныне?!
 
 
А что в это время человек? А человек в это время стоит себе смиренно в туалете и
принимает в себя всю мерзость унитазную.  
 
У сэра Фима закончилось пиво. «Время и стекло», - подумал он, глядя на пустые
бутылки. Закончилось и эссе.
 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, странная
 
Маленький домик, жёлтой подводной лодкой, плывёт среди пушистых акаций. Ночь,
лето, звёздочек на небе множество. Компания, состоящая из пожилого мужчины, девочки,
птицы, коня и собаки, сидит во дворе у подводной лодки. Птица жарит помидоры, мужчина
периодически отпивает пару глотков коньяка из увесистой фляги, изредка делясь с двумя
виртуальными мальчиками. Один мальчик пьян, другой - трезв. Они всегда так, когда один –
одно, другой – другое, но всё равно они – одно. Мужчина и женщина, являясь одним
человеком (в смысле, одной особью человеческой), тоже думают, что они такие ужасно
разные… Девочка рассказывает о крокодиле.
Было это где-то в Африке. Жил себе один африканец на берегу большой реки, а в реке
водились большие крокодилы. Это мы, люди, живём, а звери, почему-то, водятся. Ну смешно
же было бы, если бы кто сказал, например, что в Канаде водятся канадцы, или там, что в
Германии водятся немцы. А то, что звери не живут, а только водятся, не вызывает ни у кого
никаких вопросов. Зверям не то, что жить, но даже умирать не положено. Им разрешили
только сдыхать.  А чем же наши кончины так различаются, что для них даже разные слова
придуманы? А ничем! Просто человеку, венцу творения и всё такое, негоже сдохнуть, ему
умереть почётнее. Ну, как же, у нас – лица, а у них – морды!
Жил африканец у реки с крокодилами и подкармливал одного, объедками всякими.
Крокодил специально подплывал к дому после человечьего ужина и ждал подачки. Так они и
«дружили» пару лет. О крокодилах у нас, людей, особое мнение: безмозглая рептилия,
машина для убийства, ни эмоций, ни жалости, сколько крокодила ни корми, он всё равно
тебя сожрёт после того, как иная еда закончится, да и до того…   
И вот, случилось на реке наводнение, ливень страшный. Смыло с берега и домик
африканца, вместе с ним самим. Дядька без сознания оказался в бурной реке, и тот крокодил,
которого он подкармливал, вытащил бедолагу на берег! А ведь, по всем нашим людским
понятиям, должен был сожрать! От кого угодно можно было спасение ожидать, только не от
крокодила. Вот, какие чудеса бывают, любая тварь на любовь - любовью отвечает, кроме нас,
венцов творения. Мы можем и наоборот.
Птица задумчиво перевернула лапкой шампуры. «Хорошо крокодилу, - Подумала она, -
крокодил большой и сильный, ему легко всякое разное из реки вытаскивать. Я тоже, случись
наводнение, спасать  бросилась бы, а что с меня толку? Утопли бы вместе, и вся
диспозиция»…
 
«Что суетиться?  - Думает мужчина. – Захочет Господь – в луже утонем, не захочет – из
всемирного потопа  выплывем. Главное, как бы там ни было, но плыть, барахтаться, пока сил
достаёт. И не надо никакой борьбы, только барахтанье. На кой она, всякая  борьба за
рождаемость, успеваемость, снижаемость, повышаемость, раскрываемость, урожайность
зерновых и зернобобовых? Суета, тщета и прах. Ну и как мне, одинокому и весьма пожилому
мужчинке, бороться за рождаемость? Мне лучше – в Китай, и там бороться за
вырождаемость, это мне проще и по силам. Старый я конь, много борозд перепортил… Ну
были и счастье, и несчастье, и богатство с нищетой, и любовь с нелюбовью. Так ведь
хорошо, что были! Могли бы и не быть, а они вот взяли, и были! И за всё – спасибо, и за
жизнь, и за любовь с нелюбовью, и за смерть. Счастье, оно во всём. Кому-то счастье сказать
любимому: «Я люблю тебя!», другому -  сказать любящему его: «А я  тебя не люблю!». Оба
довольны, всё имеет свою прелесть. Даже в баньке париться кое-кто предпочитает
крапивным веничком.  
Эх, много камней поразбросано, много собрано, но лучше камни вообще не трогать. Ну
на что их разбрасывать, если понятно, что потом собирать придётся? Бывало, орёшь, - никто
не слышит, а скажешь шёпотом… И, опять таки, смотря что скажешь. А лучше, наверно,
просто молчать.
Многое известно и доказано, многое непонятно и неизвестно, почти всё известное и
доказанное, со временем, оказывается ерундой. На каждую Евклидову геометрию всегда
найдётся геометрия Лобачевского.
Допустим, зло и тьма – слева, причём, чем дальше в отрицательную левую
бесконечность, тем гуще, а свет и добро – справа, тоже в бесконечность, но уже в
положительную. Где Бог? Сразу хочется сказать, что где-то там, в конце положительной
бесконечности. А где её конец, если она – бесконечность? Получается, коль нет конца у
бесконечности, то и Бога нет, а если есть у неё конец, то нет её самой. Да и всяких
бесконечностей, возможно, хренова куча. Где Бог? А Он – посередине, как раз там, где ни
тьмы, ни света, ни добра, ни зла, ни пустого холодильника, ни полного. От ноля все
бесконечности  растут.
Мы думаем, мол, какой же ужасный грех Адам с Евой совершили: познали добро и зло!
Захотели стать, как Боги! А Бог, он не знает ни про какие добро со злом, Адам с Евой
изначально и были, как Боги! Он то, когда запрещал неизвестный райский плод кушать,
хотел, чтобы они и ОСТАВАЛИСЬ, как Боги! Хотя, кто ж Его знает, неисповедимы Его
пути. У нас «так принято», что ответов на непонятные вопросы всего два: «Бог его знает», и
«Хуй его знает», проблема только с выбором ответчика.
 
- Старый я пень, - вздохнул пожилой мужчина, - всё уже позади…
- Не кокетничай, - девочка покосилась на мужчину, - не такой ты и старый, у тебя ещё
много чего впереди: и маразм, и склероз, и геморрой…
 
Птица ржёт, конь и собака покуривают что-то из Голландии, завёрнутое в папиросную
бумажку, с вожделением поглядывая на помидоры, поворачиваемые когтистой лапкой
птицы. Все пятеро любят друг друга, каждый из них – ещё кого-то, те – других, и так – до
бесконечности, или до ноля…
А там, совсем рядышком, на холме, сидят ещё трое: седой старик, молодой мужчина и
голубь. Они задумчиво смотрят на обитателей жёлтой подводной лодки. В их глазах, кроме
презрения, нет ничего. Одна только любовь.
В траве стрекочут ночные цикады, тихонько шелестит слабый тёплый ветерок в листве
сирени, вращается и летит куда-то Земля.  
КТО МЫ?
Сэр  А. Фим.
ЖОПА –  Глубокое Дупло, февраль 2008 г. – август 2011г.  
 
 
РРS:  А никакого у Фима тайного задания не было.

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com