БУЧЖОУШАНЬ
БРЕМЯ ВЛАСТИ
Красавец Арнольд, удовлетворённо встряхнул густой тёмной шевелюрой, и скромно отрыгнув, отошёл в сторону.
Не желая долго держать набитое едой брюхо - на весу, он подогнул колени и ткнулся окровавленной мордой в передние лапы. Сквозь уставшие тяжёлыми быть веки, успев отметить, как, призывно рыкнув, его неутомимая в любви и преследовании дичи подруга, медленно пошла к остаткам добычи, пропуская вперёд дрожащих от нетерпения, зло мяукающих львят.
- Ешьте… обжоры! - засыпая, нежно подумал сытый и снова добрый папа.
Не успев, как следует, соснуть, широкий нос Арни недовольно вздрогнул и со свистом втянул воздух; голова удивлённо поднялась… и снова включился нос…
- Матильда, что это?
- Что такое, дорогой? - мощная палевая кошка приподняла испачканную кровью голову над тушей убитого телёнка и ласково взглянула на любимого.
- Что это за вонь? И это у НАШЕГО логова!? - Арнольд напряг железные, вздувшиеся огромными шарами мускулы, как бы, желая сию минуту вскочить, куда-то ринуться и наказать кого угодно.
Матильда – боевая царственная подруга и снабженец по совместительству, виновато вздохнула:
- Я этим уже занималась Нольдик, не сердись! Паводок согнал бо-о-льшущее семейство хорьков, и они перебрались повыше… в заброшенную барсучью нору; барсуков то… - она мечтательно посмотрела вверх… - мы уж съели.
- Так ты что, не могла разорвать это вонючее отродье? – всё более распаляясь, зарычал зверь. - Как бы это ни было противно! - он чуть сбавил рык, увидев испуганно вытаращившихся на него львят.
- Милый, разве ты не знаешь, что такое барсучья нора?!
Хотя… действительно! Откуда? Там все когти останутся… и бестолку! А на охоту, что… ты пойдёшь? - Матильда с горечью взглянула на свои рабочие когти и подточила один о камень.
- Лежку менять придётся!
- Лежку? Да ты что! Мне, Великому Арнольду! Придётся?!
Он легко понял на лапы огромное тело и выскочил из пещеры, на миг, затмив чёрной гривой свет в проёме.
Воняло отовсюду, уже в пяти метрах от пещеры были помечены крупные валуны и низко стелющийся среди каменистой почвы кустарник.
Его внимание привлёкло что-то жёлтое и длинное, неожиданно выскочившее из цветов и юркнувшее под камень, но успевшее, видимо, помочится, так как запах от его любимого кустарника, ещё вчера благоухавшего большими фиолетовыми раструбами, шёл нестерпимый.
«Я разорву этих вонючек, разорву, а потом выплюну!» - кровь бешенства, горячей волной, приятно ударила в глаза.
Брезгливо обойдя любимый куст, он рванул к оврагу, где слышалось мерзкое попискивание и запах, оскорбляющий нежные звериные рецепторы.
Свора зверьков, различной величины и оттенка, пронзительно пища, стремглав бросилась к норе и настолько ловко и быстро в ней исчезла, что он не успел пробежать и пол пути, хотя пути-то было - прыжков десять!
Оглушительно рыкнув внутрь отверстия и прислушавшись к «Абсолюту» в тишине, он левой лапой поцарапал выступающий из земли гранит: мало того, что нора строилась когда-то барсуками, она, ещё, уходила глубоко под скалу.
«Да, гладко было на бумаге…» - он запоздало вспомнил, что зря нагрубил Матильде. Хотел снова рыкнуть в нору, но, прикрыв лапой нос, отошёл в сторону. - «Похоже... Мотя была права! Придётся переезжать!»
Уныло опустив большую породистую голову и кисточку шикарного хвоста долу, он поплёлся обратно к пещере.
* * *
Хордвиг - толстый, но не менее ловкий от этого, хорь - с лоснящимся и густым от сытой жизни мехом, нервно бегал по земляной спальне, не давая заснуть всему выводку, свившемуся на ночь в тёплый меховой клубок.
- Хоризма, ну… давай! Долго ты будешь издеваться?
Взбешённый супруг змеёй крутился вокруг посапывающей острым носиком Хоризмы, презревшей сегодня всякое понятие супружеского долга. Плотно поужинав нежным молодым сурком, ощущая заменительную тяжесть внизу живота, она раздражалась несвоевременной вознёй супруга и отворачивалась к детям.
- Ах, так!? Полное игнорирование?! Ну, что ж… не хочешь по-хорошему, по-интеллигентному… будем как все! - Изловчившись, глава семейства новосёлов ухватил острыми зубами подругу за ухо и шустро взлетел ей на спину.
Первая же попытка оказалась успешной, о чём засвидетельствовал визг недовольной Хоризмы и мелкоконвульсивные подрагивания Хордвига…
Отвалившись от супруги, словно насосавшаяся пиявка, жирный насильник захотел помечтать:
- … Да не спи ты, дура! Послушай!.. - он сунул острым носом жену в бок. - Завтра львы уйдут, как я и обещал. Я пометил мочой всё в округе, и ещё не родился тот зверь, который вынесет это! Что, спишь уже? - Хордвих виновато посмотрел на окровавленное ухо супруги и дважды лизнул ранку. - Ну, ладно, давай спать, а то завтра ещё пещеру львов надо осмотреть. Свернувшись калачиком, он немного помечтал молча и прикрыл глазки - бусинки.
Едва, защебетали мелкие пичуги и в траве зашелестели разные вкусные штучки: кузнечики, червячки, жучки, как, осторожно высунув носик из норы и поводив им из стороны в сторону, он понял, что можно вылезать, что опасности никакой, да и… куСать очень хотелось.
Яркий огромный шар утреннего солнца едва подымался над скалистым кряжем, и камни отливали золотом, как и шкурка, нетерпеливо встающего на задние лапки и посматривающего в сторону большой тёмной пещеры, зверька.
Шустро повернув головку в другую сторону, Хордвиг увидел то,
от чего его маленькое жадное сердце трепетно забилось - львы уходили!
Двое взрослых гордо спускались со склона и властно посматривали на пасущиеся внизу тучные стада…
Три львёнка, путаясь в высокой траве и успевая, баловаться друг с другом, семенили вразвалочку за родителями и иногда, тоже гордо, оглашали грозным мяуканьем окрестности…
- Ну, так кто здесь царь зверей!? Я тебя спрашиваю?! - Хордвиг гордо оглянулся на Хоризму, вставшую рядом на задние лапки, и смотрящую вслед уходящим львам.
- То-то! - его глазки вновь засверкали неуемной жаждой при виде бесконечных стад. - Вот дурачьё! Притащат одну антилопу и довольны!.. Сожрут и спать!.. Самодостаточные вы наши!.. Одним словом - бездари и лентяи! - он зло сиканул на близлежащий камень. - Да мне бы их силищу… да я бы… я бы половину стада передушил за раз!
Навязчивый звук в животе напомнил ему, что пора завтракать.
- Эх… надоели эти мыши, жуки, лягушки! Да и кур как-то быстро повывели в округе! Говорила мне куница: «не души всех сразу!» А что я могу сделать?!
НАТУРА!!!
КАМЕННЫЙ ГОСТЬ А.РОДИОНОВ
Георгий медленно вытащил сонную голову из глубокой вмятины травяной подушки и недовольно прислушался к бешено и как-то глупо трезвонящему дверному звонку.
Вчера был очень трудный день: неожиданная газовая атака врагов свалила с ног всё поголовье молочного стада; пришлось бросить резервы на реанимационные работы, и кое-как дотянув до конца смены, он еле уполз в свой маленький, но уютный отсек.
Нащупать лапками войлочные шлёпанцы, оказалось не просто, и на это ушло не мало времени, так как шестой куда-то исчез: его не было под кроватью и не было под книжным шкафом, и в туалете также не оказалось злополучного тапочка.
Выругавшись на неудачно начавшееся утро, он проковылял без шлёпанца в прихожую, безрезультатно оглядевшись там, и оказался у входной двери.
С экрана монитора смотрела наглая усатая морда, хотя… ну ладно… при ближайшем рассмотрении - усталая и несчастная, нетерпеливо и неуверенно озирающаяся по сторонам; длинные, ощупывающие всё вокруг усики, так жалко шевелились: то профиль, то анфас, что Георгию стало ясно, зачем его так рано разбудили.
«Алкаш несчастный! - с горечью, замешанной на товарищеском участии, подумал он.
Ему было знакомо состояние похмелья, а если ещё и глубокого, то… сливай воду. Только нарколомка могла быть страшнее, но об этом он знал понаслышке - всё же конченным не был… Семья - его единственная радость и защита, успешно помогала преодолевать слабость желания - быть абсолютно свободным; где-то в глубине своего маленького серого вещества, он, скорее интуитивно чувствовал, чем знал, что должен быть подвох в этом абсолюте: его стойко осолдафоненный разум и опыт подсказывал, что бесплатный нектар - на африканской росянке, а полная свобода может, обернутся тюрьмой в прямом и даже переносном смысле.
Прислушавшись к заворчавшему во сне сынишке, он прикрыл дверь его отсека и с сомнением посмотрел на экран…
Усатая морда приятеля придвинулась ближе… от чего усы раздались вширь, как и то на чём они росли, а повторный, требовательный звонок по-свински разорвал предутреннюю тишину. Страх перед ранней побудкой семьи решил сомнения Георгия, и он нажал ручку замка.
- Ты, чо, спишь что ли? - удивлённо протиснулась внутрь наглая усатая морда. - А который теперь час?
Георгий презрительно взглянул на Лёву, так, когда-то, назвали этого никчемного муравьишку любящие папа и мама, надеясь, что имя «грозы» муравьиного сословия принесёт ему удачу.
Да, так вот: облив приятеля ушатом презрения и взглядом намекая, что все его дешёвые уловки рассекречены и не новы, Георгий прошёл на кухню и, погремев посудой в старом потёртом буфете, вернулся с полулитровой бутылкой перебродившего сладкого молока, собранного из-под отборной саванной тли.
- На… и вали отсюда, пока мои не проснулись, - проскрежетал он и шевельнул для убедительности мощными челюстями, которыми мог свободно перекусить простого работягу пополам.
- А пошиздеть? - нагло уставившись в грозные бивни друга, проверещал Лёва, спрятав, на всякий случай, во внутренний карман чёрного хитинового пиджачка, поллитровку. - Я вчера весь день работал, накропал кое-что, вот… принёс тебе показать, - он полез рукой под пиджак, но почему-то сзади и достал из-под брючного ремня толстый блокнот, согретый его, наверное, уже ороговевшими почками. - Вот…
- Ну, показал? Теперь проваливай, - поймав приятеля на слове, издевался Георгий, не собираясь прощать бедолагу за постоянное и однообразное хамство.
- Жора, ну прости, прости подлеца, знаю, что рано! Хотя, я мог бы и к Серёге пойти, у него тоже кумыс есть, но мне с ним не о чем говорить, понимаешь?! Ты творческая натура, ты ворвался в мою жизнь, как ураган, сметая, по пути, всё моё устаревшее понимание и ощущение бытия. Я вижу, как ты слушаешь мои стихи, как ты на них реагируешь. Ты тонкая натура Жорик, и меня к тебе тянет, это же естественно! Вот послушай… - Лёва, сноровисто, нырнул под лапу Георгия, и по ходу ища нужную страничку, ускоренной рысью двинул на кухню.
- Седлай безумного коня, мой Бог – моей удачи смелость… - нараспев завыл он, не глядя, усаживаясь на складной стульчик, жалобно скрипнувший под рыхлым и немаленьким телом.
- Жора, давай, открывай, трубы горят!.. - высоко держа блокнот, он кивнул хозяину и, указав взглядом на извлечённую из внутреннего кармана и уже поставленную на стол бутылку, (благо лапок хватало) продолжил декламировать:
- И на скаку врага рубя, что без тебя я буду делать…
- Всё-таки Жора - ты гуманоид, не устану это повторять! - Лёва проглотил пятую порцию и снова потянулся к блокноту. - Ты даже не знаешь, какой ты гуманоид! Только ты можешь открыть дверь уставшему и духовно голодающему путнику, только ты
можешь выслушать бредни спившегося Гения.
Выговорив последнее слово: «гения», он вдруг резко скрючился пополам, будто надсмотрщик за рабочим составом врезал ему в живот палкой, и всхлипнул. Затем, так же неожиданно разогнувшись, с отвращением положил блокнот на стол и, выпрямившись, показал плаксивую мину, заворочав маленькими безвольными челюстями работяги, никогда, правда, не знавшего тяжести лопаты или отбойного молотка, (не важно чего, но уготовленного ему от рождения).
- Шизди, шизди!.. - думал опытный солдат, сочинивший в своё время что-то вроде: «молока не дала тля - ах ты бля!»
Он помнил, как когда-то отбил Лёвку у пьяного патруля: те заставляли поэта тащить здоровенную гусеницу, а когда тот выбивался из сил, толкали задницей на её шипы.
Георгию самому тогда здорово досталось: за работягу - трутня заступаться в муравейнике - западло, но он был опытный боец, и его уже прочили в гвардию - в личную охрану королевы. Притащив Лёву к себе домой, он омыл его раны, не побрезговав перебинтовать даже задницу, что опять таки… - западло!
Выздоровев, Лёва надолго исчез, и Георгий стал забывать о случившемся, как вдруг, однажды: открыв, на упорный звонок, дверь, он увидел покачивающегося на тоненьких ножках Лёву, с бутылкой ТЛЯтворного кумыса и толстой тетрадью под мышкой.
Георгий был рад крестнику и встретил его традиционным гвардейским радушием! Он показал ему фотографии, где стоял рядом с самой королевой, грозно посматривая на всех, и как боевые копья, топорща усики. Показал фотографии семьи; их, правда, было не много. Даже его жена посидела с ними за столом и выпила рюмочку; кстати, ей Лёва не понравился: может из-за низкого статуса, а может просто, но Георгий это отметил. Разомлев от выпитого, он показал ему святая святых, то, что стеснялся открыть даже самым близким друзьям: на маленькой, скрытой среди густого кустарника, поляне, пряталась пасека - гордость Жоры и его неусыпная забота. Породистые, раскормленные и ленивые тли, устилали листья толстым слоем сладчайшего молока.
«Ого! - у Лёвы захватило дух, - Да здесь на десяток бидонов!.. - его глаза алчно сверкнули. - Жора, а я ведь ещё, не читал тебе своих новых стихов! - торжественно провозгласил он и попятился в дом…
Спиртное быстро нашло место, в живущих, как бы отдельно от других органов, животиках друзей; сделало своё «доброе» дело и все подобрели ещё больше; поэзия прошла под водочку, как водка под селёдочку, не оставив равнодушной пропахшую порохом душу солдата, и он наливал… наливал…
На утро, отмахиваясь, как от назойливой мухи, Георгий, морщась, слушал печальные пророчества жены и желал только одного: что б она заткнулась!
Наконец, она ушла на работу, а уставший и разваливающийся на три куска Жора, решил немного вздремнуть.
Ему снилось, что горит их секция: пламя полыхало где-то рядом, он знал это наверняка, но ему было холодно и мокро. «Наверное, это брандспойт, из него меня обливают водой, чтобы я не сгорел. Но где всё-таки огонь, где угроза?» - осмотревшись, он увидел склонившиеся над ним чёрные длинные усики жены, нестерпимо щекочущие его ухо и громко кричащие, чтобы он не открывал дверь, иначе загориться дом.
«Дом, уже, и так горит, чего орать без толку!» - думал он, пытаясь встать и закрыть окно, из которого доносился противной сиреной звук пожарной машины. С трудом это ему удалось, и сев на кровати, в холодном поту отходняка, он понял, что кто-то долго и упорно жмёт на кнопку дверного звонка, - Ух, приснилось! - вздох облегчения вырвался из твёрдой выпуклой груди, и он поскрёб её сразу четырьмя лапками.
- Привет доблестным войскам! - раздалось из открытой двери. - Ох, рано встаёт охрана… - В дверь ввалился поддатый Лёва, потрясая над головой новой рукописью, но уже без бутылки. - Я надеюсь, у тебя найдётся, подо что прочесть этот гениальный манускрипт!
Разложив на столе исписанные убористым почерком листочки, он оглянулся в поисках стакана…
Георгий вспомнил всё это, наблюдая с брезгливой миной, как Лёва вытирая одной лапкой слёзы, другой сопли, третьей тянется за бутылкой.
- Счастье - это когда тебя понимают! - хрюкнул поэт и вылил содержимое рюмки в маленький безвольный рот. - Мм… - посмотрев на Георгия, он значительно перевёл взгляд на его рюмку.
- Не-а! - Жора отрицательно покачал головой.
В кухню влетела, гавкая, толстуха Люська - домашняя тля. Лизнув, по пути, лапу хозяина, она вскочила на брюшко Лёве и мазнула его в щёку сладкой тягучкой.
Одной лапкой брезгливо смахнув Люську с острых, покрытых мелкими шипами колен, другой, подхватив рюмку Георгия, Лёва изрёк:
- Приласкаешь суку один раз, та и подумает, что навсегда! - Между жалких клычков снова булькнуло, и он вальяжно выпустил из-под пиджака, блестящее, с мелкими редкими волосками пузо.
«Вот уж точно, не в бровь, а в глаз!» - усмехнувшись, подумал Георгий и встал со стула. - Ну, ладно, Лёва, сейчас жена проснётся... а ты знаешь - ей не нравится, что ты ходишь часто и всегда пьяный!
- Да я и так… уже реже захожу! - Лёва, недовольно поднялся и пошевелил усиками, что-то обдумывая. - Ну, тогда, дай ещё бутылку и ты долго меня не увидишь! - Заметив сомнения хозяина и услышав шум в большом отсеке, он беспокойно забегал фасеточными органами зрения… - Брошу пить, приду к вам с цветами и коробкой торта! - Он уверенно подмигнул и остановился в ожидающе согнутой позе.
- Ладно… подожди… - Жора скрипнул жвалами и полез в буфет… - На… но это последняя; молоко бродить я ещё не ставил, так что особо не рассчитывай, а то получиться, как в кино: «Я говорил тебе, что завязал?.. Говорил, что с лестницы спущу?.. Ну, вот и не обижайся!..» - Георгий многозначительно посмотрел на Лёву и открыл дверь в общий коридор.
С огромной видимой благодарностью, пожимая мощную щетинистую лапу Георгия, Лёва подумал:
- Зарекалась свинья…
В «НУЖНОМ» МЕСТЕ - В НУЖНОЕ ВРЕМЯ!!! А.РОДИОНОВ
Королева, удобно умостившись в куске яичной скорлупы, с большой осторожностью внесённой слугами извне и сохранившей форму, взбила, словно подушку, своё гигантское брюхо и провещала сверху:
- Министр молочной промышленности, доложите обстановку!.. А… впрочем, Виктор Михалыч, объясните попросту, что там с нашими молоконосами? - Она помягчела враз, вспомнив юность и добрые лапки Виктора Михалыча, убаюкивающего её и напевающего тихую LULA BY. Мудрая правительница, она подумала, что не стоит унижать верного слугу из-за такого пустяка, как молоко; для неё всегда был запас сгущённого, которое она, кстати, любила больше. - Так что там случилось? - повторила она, видя явное замешательство Совета.
- Хорьки! Ваше величество! Эта погань обмочила все кусты в округе, мы еле спасли основное стадо, хотя есть и жертвы. Бани работают круглосуточно, отмывая тлю! - министр молочной промышленности, оценив такт королевы, низко поклонился.
- Что предлагает наш главный храбрец? - королева благосклонно взглянула на вытянувшегося под её взглядом красавца, напоминавшего своим видом и литым, сделанным на заказ, панцирем - жука-оленя, так велики были его челюсти и голова.
- Как всегда - атаковать, смять, газорвать! - специально грассируя, как делали его благородные предки, рявкнул великан.
- Не сомневаюсь, Генрих, что это правильное решение, но хотелось бы подробнее… - её величество снова ласково взглянула на своего любимца.
Она жила в ожидании «гетерозиса*» - сюрприза приготовленного для народа: подходило время, появления на свет малышей именно от Генриха!
Гордо подняв челюсти - ножи вверх, фаворит прорычал:
- В большинстве личинок дозъевают солдаты, чеьез двенадцать дней наша аймия увеличиться вдвое! Всей мощью мы обгушимся на пготивника и сомнём, сожгём, газойвём его, сохганим только личинок - будут хогошие габы!
С подрезанными, по новой моде, короткими усиками, он до чесотки, назойливо, кого-то напоминал королеве, и она, думая об этом, никак не могла сосредоточиться на дальнейшем.
«Точно… - Гитлер! Челюсти выставил, как руку в приветствии! - она вспомнила, и ей стало легче. - Да, ефрейторы получатся, конечно, идеальные, но полководцы врядли! Закон подлости! - Королева махнула рукой, чтобы Генрих умолк. Неожиданно у неё разболелась голова, и испортилось настроение.
- Чёрт, надо будет почитать Вейсмана,* что-то «пангенезис»* меня разочаровал, не зря его критиковали» - Ну, что, никто ничего дельного так и не предложит? - она обвела Совет укоризненным взглядом, наталкиваясь на убегающие глаза и опущенные в пол головы.
- Если королева позволит?.. - молодой телохранитель, стоявший слева, не выдержав, поднял лапку.
- Говори служивый! - королева повысила голос, перекрывая недовольный гул. - Мы слушаем тебя… но бойся оказаться выскочкой и дураком.
Ничуть не смутившись столь высокого собрания и грозного предупреждения, телохранитель заговорил:
- Я знаю эту нору; когда-то охранял рабочих, таскавших оттуда барсучью шерсть, барсуков-то львы съели. Так вот, в большом гранитном валуне есть трещина, она разрезает камень до самого основания.
- Вот оттуда мы и нападём чегез двенадцать дней! - Генрих возбуждённо перебил солдата, завращав носовым орудием.
- Да подождите вы, Генрих! Дайте спокій, будь ласка! - в волнении королева, наморщив лоб, перешла на язык своей русской прародительницы - Анны Ярославовны и подалась вперёд. - Если и ты, солдат, предложишь мне напасть на хорьков всем муравейником, я прикажу отрубить тебе голову и кинуть останки личинкам! Сегодня, меня тошнит от военизированного цирка и оловянных солдатиков! - она недовольно взглянула в сторону надувшегося Генриха.
- Нет, ваше величество, у меня другая идея, но она дорого стоит… в материальном отношении.
- Пусть это тебя не беспокоит, главное наше богатство - чёрный муравей! - королева шевельнула крыльями, как бы желая взлететь. - Говори!
- Мы должны ночью спуститься в расщелину камня и вылить туда пятьсот бидонов сладкого молока, - солдат поднял лапку, останавливая возмущённый гул, - и ещё пятьсот бидонов мы выльем по дороге к рыжему муравейнику. Что будет потом, вы сами можете догадаться. Но это не всё! - Ему снова пришлось привлечь внимание Совета и королевы поднятой лапкой. - Когда хорьки уйдут, мы ударим всей военной мощью по рыжим муравьям, обессиленным и частично истреблённым в тяжёлой схватке с вонючками. Вот тут дело за его высочеством! - Солдат посмотрел на бравого и уже готового ринуться в баталию Генриха.
- Как твоё имя, солдат? - Королева удивлённо взглянула на этого… рядового муравья, в котором соединилось то, что она давно уже искала среди лучших, как ей казалось, особей.
- Моё имя Георгий, ваше величество! - солдат учтиво, но без подобострастия поклонился.
- Георгий! - королева произнесла его имя, закрыв глаза. - На букву «Г» начинаются слова: героизм, гениальность, генетика, гетерозис, гетеросексуализм… - Открыв глаза, она внимательно осмотрела Георгия с ног до головы: « немного ниже Генриха, но, кажется шире в плечах, и усы, кстати, не гитлеровские – английские лобки, а нормальные – чапаевские, ну а об интеллекте… вообще можно не говорить; мы поэкспериментируем с тобой по Вейсману милок!» - Королева, представив что-то, томно откинулась в скорлупе… - Георгий, чтобы вас не спрашивали всякие дураки, мол, «если ты такой умный, то покажи свои деньги», я награждаю вас тысячью золотых монет и присваиваю звание Главного Военного Советника, что в табели о рангах соответствует - генерал - полковнику! Господа, поздравим нового аристократа!
ИСХОД. А.РОДИОНОВ
Хоризма, злющая сегодня и от этого смелая, бежала впереди Хордвига вниз к реке, благо та вошла в прежние берега. Ей не терпелось залезть в старую обжитую нору, но, скорее всего, там ещё было сыро и холодно. Наплевав на так дотошно соблюдаемую мужем субординацию в движении и огрызаясь на его тыловое бурчание, она вывизгивала оскорбления и выплёвывала словесные пощечины вместе с выуженными из меха муравьями:
- Нассал! Нассал везде, навонял! АМВонь несчастный!
- Что ты там бормочешь? Хорья рожа! - не расслышал Хордвиг и подбежал ближе.
- АМВонь говорю… американская вонючка, скунс значит! - Хоризма бросила через плечо уничтожающий взгляд. - Львов выжил, а с муравьями не ужился – бездарь!
Свернувшись калачиком в сырой и раскисшей от паводка норе, Хордвиг тяжело переживал своё фиаско. Не так обидно было потерять классную нору, как разочароваться в собственном кредо.
Он думал: для того чтобы стать большим, достаточно, по-скарабейски, катить свой шарик дерьма всю жизнь и расти пропорционально его увеличению, но, видимо, нужно было что-то ещё, что-то более важное, чем даже целые горы дерьма.
Хордвиг, поднявшись на лапки, выгнул спину и сиканул в угол… Развернувшись, он внимательно обнюхал место попадания:
- Вот это моча! Это же бомба! Ею в большой пропорции можно быка свалить! Чем не ядерный щит? У кого оружие тот и сильнее, это же аксиома!» - Обнюхав свою шерсть и понюхав даже под хвостом, он, недоуменно пожав ключицами, проговорил:
- Не понимаю!.. Что может быть важнее! Ой!.. - вгрызшись зубами в бедро, выкусил оттуда здоровенного, головастого, с огромными жвалами, рыжего муравьину. Яростно прожевав его и сглотнув, он озверело оглядел углы норы… - Блин! Муравьёв развелось…
Поссать негде!
БРЕМЯ ДАРА А.РОДИОНОВ
Маленький Клуни влез на круглую, зелёную эстраду и осмотрелся… Сегодня он был первым и это где-то радовало! Продувая резонаторы, он подумал, что не стоит, пожалуй, начинать одному, за это можно было получить большой нагоняй от Хормейстера, но и проявить себя тоже хотелось.
Клуни не устраивало слияние с толпой; его красивый тенор терялся в многоголосье, а Слава, казалось, была так близка.
Ещё раз, осмотревшись и не увидев конкурентов, он взял пробное Фа, прокатившееся по окрестностям журчащим ручейком. Удачная нота приободрила Клуни и раздув резонаторы во всю мощь, он врезал трелью по болоту, не обращая внимания на вкусных комаров, залетающих прямо в рот.
Вокруг забулькали пузыри и среди пены появились десятки прекрасных (по мнению биологов) глаз, торчащих сияющими перископами над мутной водой.
Летний день резко пошёл на убыль, красный диск, перестав согревать, утонул в трясине деревьев, и ночь сгустила сумерки, засверкав мириадами звёзд на безоблачном небе.
Звёзды стали задорно подмигивать завидующим артистам, отражаясь аристократическим светом в их выпуклых глазах.
Не выдержав муки сравнения, местный хор взорвался разновысотным кваканьем, заглушив сверчков, цикад и даже изредка ухающего филина.
Но во всём должен быть порядок: забурлив парами метана и азота, вода выплеснула на широкий лист кувшинки толстую большую лягушку.
Хормейстер важно привстал на передних лапах среди воцарившегося молчания, раздул огромные пузыри по бокам головы и запел…
Его голос можно было сравнить с Шаляпинским, если бы не слишком быстрое вибрато.
За глаза, Хормейстера называли «быком», не столько из-за размеров и схожести с дальним родственником, сколько за низкий тягучий тембр.
Исполнив «Элегию» Жюля Массне, под аккомпанемент спетого коллектива, Хормейстер удовлетворительно заурчал и подал знак разрешения...
Хор опять рванул «Камаринскую», доказав, что одиночкам здесь не выжить и если дуть, то всем в одну дуду.
- А что там за пигмей сегодня вылез вперёд? - басом спросил Хормейстер у свиты, еле повернув к ним головогрудь.
- Это маленький Клуни, опять ослушался, сэр! - подобострастно заквакали ублюдки.
- Привести! - взорвалось над болотом…
Маленький Клуни, сухой от страха, зажатый клешнями здоровенных жуков-плавунцов за обе лапки, тем не менее, не падал духом. Он смело смотрел в гипнотические бульки Быка и ждал своей участи.
- Ну, что, личность?! - презрительно промычал главный. - Славы захотел или правды? Говори!
- Мне кажется, я мог бы… - тихо проговорил Клуни, склонив голову.
- Кто тебе сказал? - проревело сверху.
- Я думал…
- Кто разрешил тебе думать?
- Я просто хочу петь! - мужественно и отчётливо выговорил бунтарь.
- Хм… - квакнуло сверху. - А может отдать его щеглу, пусть поработает над ним?
Вокруг заквохтало, заблеяло, одним словом развеселилось…
- Пусть потом свистит, как дурак: фьють - фьють, фьють - фьють….
Лягушонок начал светлеть от ужаса…
- Отдавайте щеглу, соловью, кому хотите, не испугаете, всё равно буду петь свои песни! - завопил он в отчаянии и расплакался...
- Глупышонок, да если бы не твои голосовые данные, я так бы и поступил. Пойми ты, дурилка кувшинная, не себя нужно любить в искусстве, а искусство в себе! Прилетал ко мне намедни Его Серость, - Бык лениво повернулся к свите, - хотел солировать, а мы, чтоб ему аккомпанировали всем болотом. Слышите, ему одному - всем болотом! Совсем зазвездел… бездарь. Я ему говорю: «Вы бы сначала голос себе поставили у преподавателя приличного, могу посоветовать кого-нибудь, если во мне не нуждаетесь», - Хормейстер обиженно покачал головой. - А он мне: «А что такое с моей постановкой?» Ну, я ему и показал, как вибрато держать!..
Здоровенный квакур, подумав, стоит ли «метать» перед этими, здесь и сейчас, всё же не удержался: помолчав секунду, он резко раздул резонаторы и авангардистски грамотно изуродовал утреннюю тишину!
- Вот говорю, как надо!
- Ну, а он что же? - загалдели вокруг.
- А что он скажет, серость?! Пожал молча крылышками и упорхнул, - Хормейстер брезгливо смахнул длинным языком комара и уставился на притихшего меж двух клешней Клуни. - Подойди ближе головастик! - квакнул он громогласно. - А вы отпустите его и разойдитесь, мы поговорим приватно!
Щёлкнув досадливо клешнями, плавунцы отпустили добычу и нырнули в тину, свита быстренько расплылась в стороны и, воспользовавшись минуткой свободы, стала что-то тихонько импровизировать.
Обняв за плечи маленького Клуни, Хормейстер мягко заговорил:
- Не обижайся сынок, иначе я не могу - уклад! Сам такой был, как ты, но предшественник мой был не таков, как я сегодня. Если бы не старая щука, был бы я четвертован, как Емельян Пугачев! В тот момент, когда мне готовились откусить лапки, она выпрыгнула и проглотила тирана. В суматохе я улизнул, а потом с группой плавунцов захватил власть.
Маленький Клуни не верил своим ушам и глазам: сам Хормейстер так запросто с ним разговаривает.
- Пойми Клуни, толпа подсознательно любит бездарность, видя себя в ней, она всегда разорвёт споткнувшееся дарование. На уровне того же подсознания она чувствует, что настоящий успех - это огромный труд, поэтому возносит до небес однодневок и неуков, желая верить в чудо, дающее шанс и ей. А значит, плыви малыш и становись пока в ряды общества, время твоё придёт, только не ленись! Может меня щука завтра съест или хорёк поймает, все под Богом ходим!
Хлопнув Клуни по увлажнившейся спине, так, что тот упал в воду, он заорал:
- Становись!..
СКВОЗЬ ТЕРНИИ - К ЗВЁЗДАМ А.РОДИОНОВ
Он пел, как БОГ, выводя сложнейшие рулады действительно сильным и красивейшим тембром; его быстрое вибрато – восхитительное блеяние, заставляло, то учащённо биться, то замирать надолго, сердца поклонников, жадно ловящих снизу каждый звук, вылетающий из его прекрасного широкого рта.
«Аэронавт» окрестили его друзья, за огромные, невиданные доселе резонаторы, похожие на два воздушных шара.
- Клуни, когда ты поёшь, мы боимся, что тебя унесёт ветром, и всё время тянемся к твоим ногам, чтобы удержать, - говорили они, стараясь заслужить его благосклонность.
Волшебный последний звук замер где-то среди густого орешника, и невиданный гром аплодисментов разорвал молнией окружающий воздух.
Триумф был полным!
Сотни лап схватили сцену (лист кувшинки) и под громкие кваки восхищения, потащили к берегу, к заваленным: маринованными, сухими, квашеными мухами и комарами, столам.
Пиршество началось!..
Хормейстер, привстал на огромных лапах и проговорил:
- Клуни, помнишь, я сказал тебе: «Жди, твоё время придет!»
- Да сэр, я это помню и благодарен вам за всё! - ответил Клуни и низко поклонился… Он как-то неудачно поклонился и стал падать, или взлетать, это было непонятно, пока боль в левом окорочке не дала себя знать. Осмотревшись, он с ужасом обнаружил, что находится в чьей-то вонючей пасти. Принюхавшись… с содроганием, понял, во что вляпался:
«Хорёк! Какой трагический и глупый конец! А всё так хорошо начиналось!» - вздохнул он и закрыл глаза.
Вдруг, тяжёлый удар опрокинул зубастый рот вместе с ним, он куда-то провалился и осознал, что уже не болит лапка и его, кажется, выплюнули.
Хормейстер, увидев, беспомощно барахтающегося в пасти хорька Клуни, бесстрашно бросился на извечного врага и сбил его с ног своей огромной массой. Растерявшийся хорь, потерял добычу, но, быстро придя в себя, бросился на смельчака!.. Схватка была яростной и скоротечной! Хорь исчез в камыше, унося в зубах ещё живого Хормейстера.
* * *
- Вставай быстрее, просыпайся! - Суфлёр - приближённый Быка, яростно тряс Клуни за плечо.
- Что, что случилось? - сев на кровати, лягушонок протёр глаза…
- Плебисцит не в нашу пользу! - Суфлёр свёл шары на голове.
- Как? - квакнул спросонья Клуни. - Какой плебисцит?
- Решение народа не в нашу пользу! - проблеял Суфлёр и нервно задёргал ластами. - Хотят звать со стороны. Никакого патриотизма! Но я выполню волю Хормейстера!.. - он снова дёрнул лапкой. - Поплыли к плавунцам. Кто больше им наобещает, тот и Князь!
Толпа гудела и волновала болотную воду, как Новгородское Вече!
Седые жуки-плавунцы, прилетевшие ещё с Хрюриком, держались особняком, в окружении подросшего клещнястого молодняка.
- Иди, - Суфлёр подтолкнул Клуни в спину. - Не жалей бисера, тьфу, я хотел сказать - икры!
Взобравшись на большой лист и надув, огромные резонаторы, чем вызвал ужасный трепет у окружающих, Клуни квакнул во всю мощь:
- Жабы!.. Я пришёл дать вам Волю!..
* * *
Уже у входа в нору, Хордвиг услышал яростную возню внутри и поспешил пролезть в узкое земляное горло.
- Ого, да у вас тут пир! - воскликнул он, увидев разбегающихся по углам хорят (из нового выводка), держащих в зубах по здоровенному куску мяса. - Что это за зверя ты поймала? - он посмотрел на гордую Хоризму, довольную добычей - насытившей всех крысят.
- А ну покажи… - Хордвиг поймал самого маленького за шкирку и отнял мясо, под его недовольный визг. - Что это за крокодил? - он с удивлением рассматривал лягушачью голову.
- Представляешь, хватаю маленькую, ну, какая попалась, а тут как ударит в бок этот бык, так я упала и выпустила изо рта добычу. Но, на удачу, этот не стал убегать, а надулся и давай на меня наскакивать… представляешь наглец! Но вкусный бычара!
- Это не «бык», - Хордвиг отрицательно мотнул телом, - это простая озёрная лягушка, только очень, ну очень крупная, будто маленький крокодил. Говоришь, наскакивал на тебя? - усмехнувшись, он удивлённо покачал головой. - Герой! Защищал, небось, потомство! Вот дурак, это с его-то плодовитостью!..
Он тихонько попробовал взять высокое ФА, результат показался ему удовлетворительным и хорёк фальшиво запищал:
- Вся жизнь - икра!
МУДРЫЕ СЛОВА А.РОДИОНОВ
Развалившись, словно на огромном надувном матрасе, на животе у королевы, Георгий грустно зевнул. Ему было скучно!..
Гетерозис прошёл удачно, у личинок их выводка уже обозначились явно доминирующие признаки умственного развития: голова увеличилась, а клещи стали чуть меньше.
Генрих пришёл в ужас от такого потомства и всячески подтрунивал над «учёными доходягами», косо поглядывая на королеву.
- Вот придут «рыжие», что будешь делать Ваше Величество?
Китайскую Стену выстроишь из этих каменных лбов? - спрашивал он, ревнуя и небеспричинно переживая о вырождении офицерского сословия.
- Не беспокойся Генрих, это единственный выводок для усиления интеллектуальной мощи народа, одних учёных мне не нужно, тут ты прав, но значение разума преуменьшать не следует, я бы даже сказала, что это преступно! - Она поскребла лапкой по голове Георгия, как бы ища у него поддержки. - Сейчас не то время; стенка на стенку - уже в прошлом, научный прогресс - вот что позволит нам стать сильнее!
Устав от бесполезного спора с солдафоном, королева махнула лапкой, разрешая ему удалиться и посмотрела на Георгия: его поза, чем-то взволновала и она протянула к нему все четыре.
Вейсман - Вейсманом, но женщиной она была, прежде всего! Или королевой? Сейчас это было не важно - она хотела плодиться, и учёными будут её дети или солдатами, в данный момент не имело значения!
- От твоего вина, дорогая, у меня желание настрогать тебе целое войско! - утомлённый, но не уставший Георгий, налил себе из кувшина сброженного и очищенного на золе сгущенного молока.
- Пей дорогой - на здоровье, для того оно тут и стоит! - усмехнувшись, промурлыкала добрая и удовлетворённая королева, подумав, что скорее - целый Академгородок!
Выпив полный фужер королевского напитка, Георгий вспомнил о приятеле Лёве, который стал с его лёгкой руки королевским пиитом, но «пиить» от этого меньше не стал. А королеве нравились его хвалебные оды и вообще, она питала слабость к талантам.
«Гарун аль Рашид!» - называл её Лёва и всегда радовался, когда звали в покои его; уж очень ему нравилось сладкое мужское зелье!
- Дорогая, я кликну Льва, пусть нам что-нибудь споёт! - Георгий просительно взглянул на владычицу.
- Только не муравьиного! - пошутила королева. - Конечно, зови, но не давай ему напиться, он становиться неприятным. Я как-то хотела увеличить число поэтов, упорно думала об этом, но пересилить себя не могу, очень уж он жалок… и какой-то скользкий. Не знаю, чего я его терплю?!
- Наверное, из-за стихов? - спросил - ответил Георгий.
- Наверное, из-за тебя! - ответила женщина и вздохнула… - Ну, где он?
Растолстевший и ставший похожим на бидон: из-за постоянно исходящего от него запаха и маленьких клешней, похожих на круглые торчащие из бидона ручки, Лёва влетел в зал и в поклоне зашевелил усиками, принюхиваясь, в надежде на угощение.
- Ну что ты нам приготовил милейший? - вяло спросила королева, искоса глянув на Георгия.
- Ваше Величество, без оды в вашу честь я не смел бы войти! - Лёва истово поклонился и вытащил свёрнутый в трубочку листок.
- Читай же! - прозвучал тихий голос.
Толстяк замявшись, посмотрел на Георгия:
- Мне бы горло… того…
- Налейте ему генерал, а то сегодня мы так и не услышим восхваляющего нас шедевра!
Залпом хлобыстнув целый кубок вина, со слезами счастья на глазах, пиит распустил шнурок свитка…
Фемина! Мать! Богиня! Лоно жизни!
С тобой сравниться может лишь река!
Пласты земные делая живыми,
Родишь народ и правишь им века!
Подняв руку в завершающем порыве, Лёва не спрашивая разрешения, подошёл к столику и налил себе из кувшина.
- А что, сегодня неплохо! - Королева оторвала голову от подушки. - Что скажете генерал?
- Ну не зря ведь я за него хлопотал, пьянь - это да, но талант!..
- Эй… - Хозяйка хлопнула в ладоши, зовя секретаря. - Дайте ему сто золотых и кувшин моего вина, может где-нибудь на стороне заделает пару серьёзных поэтов, - она благосклонно взглянула на Лёву и махнула пальцами. - Иди мой друг, трудись во Славу Народа и его Королевы!
Пятясь и вертя от удовольствия усами, Лёва подмигнул Георгию и скрылся за портьерой.
- …Богиня! Лоно жизни! - тихо проговорила королева. - Хорошо сказал паразит!
- Ваше Величество, я всё время хочу вас спросить, но не решаюсь, - Георгий осторожно зашёл сзади.
- Спрашивай дорогой, от тебя тайн нет, - Её Величество попыталась повернуться к нему, но повернулись только щупающие усики.
- У Вас десять муравейников!
- Да, скоро ещё один прибавиться!
- Но живут они плохо!?
- Как это плохо, там правят мои дочери - воспитанницы, как там может быть плохо?! - недовольно зашевелилась обиженная Мать! А может… Богиня!
- Ну, я ведь был там с аудиторской проверкой! Дело не в том, что ваши дочери плохо правят, а в том, что у них почти всё отбирают! - Георгий развёл виновато лапками.
Королеве удалось развернуть тушу в его сторону.
- Как это забирают, кто посмел? - Она стала страшной, в гневе ощерившись мощными клыками и напомнив Георгию - фильм – «Чужой 2»
- Вы, Ваше Величество! - ответил он, ещё немного отодвинувшись от разгневанного монстра.
- Я? Не может такого быть! - клешни - жвала спрятались и главная муравьиха задумалась…
Воспользовавшись моментом, Георгий стал торопливо объяснять:
- Я ведь знаю жизнь простого народа. Моя семья жила довольно скромно, но у меня была пасека, и я был, хоть солдат, но всё равно - элита! А простые работяги почти голодают, живут в каких-то малосемейках, где развернуться трудно, едят один гнилой белок, о сгущенном молоке они только слышали, а простое… могут лизнуть лишь на ваших пасеках, да и то, если надсмотрщик отвернётся.
- Не правда, мой народ сыт и счастлив! - вскричала хозяйка.
- В вашем муравейнике, возможно, но в остальных девяти, всё обстоит так, как я сказал, - Георгий уже не испытывал страха. Став олигархом, он многое узнал, и возмущение копилось в нём давно. Терять было нечего; завтра мог появиться какой-нибудь художник, и муравейнику понадобятся живописцы, возникнет на горизонте симпатичный животновод - резко увеличатся надои, так что он не обольщался вечной властью.
- Вы сегодня подарили Лёве сто золотых… а ведь это годовой бюджет одного из девяти муравейников!
- Правильно! - воскликнула королева, - А тебе, недавно, я подарила тысячу и оклад твой составляет пятьдесят в месяц. Где я тебе всё это возьму, если не у подданных, я рожать умею только муравьиные яйца, а не золотые. Ну не золотая я гусыня, к сожалению!
Она грозно сдвинула усики и внимательнее присмотрелась к Георгию:
- Слушай, а ты что, чем-то недоволен, неблагодарный!
- Нет, в общем, всё нормально Ваше Величество, - Георгий всё-таки немного пожалел об откровенности и мужской самоуверенности, он хоть и думал о скором своём смещении, но надеялся, что оно будет не таким уж скорым.
- Ну, ладно, забыли, - королева протянула лапку для примирения и поцелуя… - Позови мне Генриха, пожалуй, и можешь быть свободен! Я ведь ещё и Верховный Главнокомандующий! - она тяжко вздохнула.
- Генрих, скажи мне дорогой, какой у тебя оклад? - королева погладила щёку, припавшего к её руке офицера - атласным башмачком.
- Семьдесят пять золотых, Ваше Величество! - преданно глядя в бусинки королевы, и поедая её взглядом, ответил покинутый любовник.
- И на сколько тебе их хватает, доволен ли ты?
- На два дня государыня! Но я доволен! Хотя, министр молочной промышленности получает сто и ещё столько же взятками! - Он перестал грассировать, когда речь зашла о деньгах.
- Иди Генрих, вечером жду тебя в опочивальне, но будь, пожалуйста, экономнее, - порывшись под брюхом, она извлекла мешочек и бросила Генриху. - Здесь сто золотых, это чтобы ты не завидовал Виктору Михалычу!
Покраснев от удовольствия и неожиданности всем хитиновым брюхом, Генрих чуть не выломал половые каменные плиты, пройдя до дверей парадным шагом.
- Да, Генрих, дорогой, скажи секретарю, пусть приготовит бумагу об отставке Главного Военного Советника, с пенсионом в десять золотых! Ну, иди, иди, чего застыл… Нет… подожди… возьми кувшин моего молока, выпьешь на ночь. - Королева устало откинулась на подушки. - «Учёные головастики это здорово, но оплот королевы - Гвардия!» - подумала она и ещё раз махнула лапкой, позволяя удалиться реабилитированному генералу.
Закрыв за собой тяжёлые двери королевского покоя, Генрих, присвистнул:
- Как там говорит мой офицерик?..
SIC TRANSIT GLORIA MUNDI! - ТАК ПРОХОДИТ СЛАВА ЗЕМНАЯ!
Мудрые слова!
ЭПИЛОГ А.РОДИОНОВ
Большой толстый Клуни сидел на двух, положенных один на другой, листах кувшинки, (один лист тонул под его тяжестью) и вяло дирижировал тростниковой палочкой.
Его гигантские резонаторы лежали на спине гусарским ментиком, как у престарелого генерала. Послушный хор пропевал рефрен и он должен был скоро вступить.
Клуни вдохнул всей грудью и запел…
Жалкие дребезжащие звуки уныло разбежались из продолжающих спокойно лежать резонаторов и только охотящаяся на мелководье цапля, недовольно повернула голову.
- Браво, брависсимо! - раздались громкие восторженные крики его народа. Он давно привык и к народному поклонению, и к постоянным восторгам - их он почти не замечал, зная, что гений, что умрёт с державой и дирижёрским скипетром в руках, и что до сих пор не родился равный ему голос.
Его приближённые говорили, что сейчас он поёт даже лучше, чем в молодости, что лучше - неудачное слово - чувственнее, глубже!
«Хлебнув эфира славы и признанья,
Он нехотя нырнул в глубины вод сознанья,
И затаился в них, увидев младость!»
Пора было просыпаться! Застрекотали сверчки и цикады, загудела и запищала шаровая хавка. Пора было вставать!
Вдруг дырочки на его голове напряглись…
Удивительно красивый молодой голос летел через болото… далеко-далеко, куда, он не знал, но, по словам лягушки, которую таскали по свету на палке две глупые птицы, дальше было то же самое.
Любопытство заставило тихонько подкрасться к певцу и замереть. Сердце забилось в мучительной тревоге - он услышал свой молодой голос, только ещё лучше. Это было больно, больно так, что сдавило лёгкие. А голос летел… летел… лёгкими трелями рождаясь в огромных прозрачных резонаторах, привставшей на передние лапы молодой лягушки, упоительно смотрящей в звёздное небо и сверкавшей отразившимися в её глазах звёздами.
За спиной певца шевельнулась трава, и что-то жёлтое мелькнуло на секунду.
«Хорь! - опытный Клуни сразу распознал врага, несмотря на темноту. - Эй, спасайся! - хотел крикнуть он, но вдруг промолчал, - Э-э-й! - опять пытался поднять тревогу Клуни, но голос не повиновался…
Голос повиновался другому Клуни… тому, который страдал!
Глупый, наивный певец, ничего не видя вокруг, увлекся, и его песня оборвалась на взлёте… удивлённым «квак», а жёлтое длинное тело ещё раз мелькнуло в траве, унося добычу.
- Нельзя, заслушавшись себя, петь так упоённо, можно и бдительность потерять! - проговорил Клуни, медленно успокаиваясь. - Правильно говорил Хормейстер:
Учись любить искусство в себе, а не себя в искусстве!
НА КРУГИ СВОЯ А.РОДИОНОВ
Посмотрев вверх на жгучее белое солнце, Матильда широко зевнула и смахнула с головы не в меру разыгравшегося правнука. Зной усиливался и под открытым небом становилось неуютно. Стада прибывали каждый день, солнце выжигало всё, вслед за ними.
«Их такое количество, что они выпьют реку! - сознавая своё бессилие, думала она, наблюдая за молчаливым противостоянием буйволов и появившихся вчера слонов. Но противостояние не долго было молчаливым: от стада слонов отделился молодой красавец и, вострубив на всю саванну, кинулся, подняв хобот и оттопырив хвост на увлёкшегося буйвола. Не приняв вызова, круторогие гиганты отошли в сторону, пропуская более сильных к водопою.
- Арнольд! - она ревниво оглянулась на мурлыкающего с молодой самкой мужа, - Да отвлекись ты хоть на минуту, самец ненасытный!
Арнольд с готовностью навострил уши и отвернулся от молодухи.
- Вчера, на охоте, я загнала бородавочника на камни и он, на свою голову, забился в нашу старую пещеру… Ты знаешь, там так прохладно и совсем не воняет, а хорьки исчезли, в их норе полно муравьёв. Кстати, скоро зной станет нестерпимым!
- Ты намекаешь, что можно туда вернуться? - спросил Арнольд, оглядев свой прайд, насчитывающий уже пятнадцать кошек с двумя приблудившимися львицами. - Но поместимся ли мы все, в пещере?
- В этой пещере смогут жить тридцать взрослых львов! - на правах старшей жены, уверенно рыкнула Матильда.
- Делай, как знаешь! - махнул ухом, отгоняя слепня, Арнольд и завалился на бок, отбив лапой в сторону, надоевшего своей вознёй львёнка.
* * *
Молока было много, но приближалась засуха, и тлю надо было переносить в закрытое помещение, на привитую зеленую культуру.
- А ну, все на улицу, - закричал Георгий, разогнав стайку внуков оккупировавших компьютер. - Кто будет помогать дедушке, носить в погреб вкусное молочко.
Дважды повторять не пришлось, и дисциплинированные насекомые, выстроившись цепочкой, потащили внутрь бидоны с молоком, корзинки с тлёю и вкусные липкие листики цекропии, оставшиеся после обработки.
Георгий выполз на гранитный монолит и окинул хозяйским взглядом опустевшую пасеку: кажется, ничего не забыли…
- Дети, смотрите, львы вернулись! - крикнул он вниз, увидев важно шествующих животных. - Но сколько же их!.. Ничего, не волнуйся дорогая, - он обнял выползшую из щели жену, - они тоже пахнут, но не так противно, как хорьки! Ну, всё, внутри много работы, пошли!
Загнав семью домой, он качнул усиками:
- Всё возвращается на круги своя!
СТРЕКОЗА И МУРАВЕЙ А.РОДИОНОВ
Песок катастрофически быстро осыпался из-под конвульсивно скребущих лапок; включенная на последнюю скорость внутренняя коробка передач, только усугубляла ситуацию, углубляя канавку песка под брюшком, и Лёва неуклонно сползал под уклон песчаной воронки, из основания которой торчали страшные, алчущие муравьиной крови, жвала.
- Тёска, ты что задумал? - трепетным голосом вопросил Лёва, скосив глаз вниз. - Ты не шали малыш, я ведь и маме твоей могу пожаловаться.
- Да пошёл ты!.. - проскрежетало снизу. - Я сирота!
Песок снова пополз вниз и Лёва пожалел о выпитой с утра кварте кумыса.
В дни нищей молодости, по словам мирмекологов, он мог поднять вес в тридцать раз превышающий его собственный, но спокойная сыто-пьяная жизнь конкретно поубавила прыти.
Силы были на исходе, и он снова, с надеждой взглянул на торчащие из песка клещи…
- Тёска, я ведь ничего плохого тебе не сделал! Не провинился ни чем! Наоборот: маленького на руках качал, стихи колыбельные рассказывал, а ты что удумал!?
- Не гони беса толстяк, какие стихи? Я знаю лишь одну строчку, написанную каким-то дальним родственником, с крылатой фамилией:
- Ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать! Вот, это стихи! Такая поэзия мне близка! - муравьиный лев, хихикнув, снова подрыл слой песка, заставив его осыпаться. - А ты, наверное, вкусный!? Вон, животик-то какой наел, или напил… ну, это всё равно, главное - не костлявый! Я таких ещё не пробовал, не пойму кто ты по сословию… не солдат - точно, но и на рабочего непохож! А?..
- Я - Богема! - задыхаясь от страха, но с ноткой гордости прохрипел Лёва и засучил по песку всеми шестью лапками. - Твоя мама ценила мой талант!
- Опять мама! Говорю ведь тебе: я сирота! - обиделся лев.
Чувствуя, что слабеет, Лёва приготовился к неизбежному…
Короткая плёнка жизни пронеслась перед глазами и притормозила на злободневном сюжете:
Раннее утро!.. Он любил эти прохладные часы, низкое мягкое солнце и вкусную росу на листочках. Если не было похмелья, он с упоением работал, радуясь ощущению здоровья и покоя.
- Попрыгунья стрекоза лето красное пропела!.. - нараспев прочел он строки из своего блокнота, с удовольствием рассматривая бреющее над камышом идеальное насекомое, вдруг в резком пике́ снизившееся к нему и отразившее огромными глазами-зеркалами весь окружающий мир: с ним - маленьким и толстым.
- Мы не прыгаем любезный, что-то ты путаешь! - Стрекоза шевельнула клещами и Лёва в страхе попятился…
- Это ведь аллегория, троп* - прыгать в воздухе - резко перемещаться! Поймите правильно, сударыня!
Стрекоза усмехнулась и приблизилась ещё ближе лобовыми стёклами…
- Не бойся малыш, ты не вкусный; я люблю нежную пищу, но вот детки мои тащатся от вашего брата, почему-то. Ну, читай дальше!
Стреша - так звали крылатого муравьиного льва, как две капли воды похожего на обычную стрекозу и, в общем-то, бывшего ею - по сути, зачастила к Лёвиной мастерской.
Целыми днями она готова была слушать затейливо свитые фразы и отвлекалась только на время еды, оглашая воздушные просторы качественным звуком харлеевского движка.
Как-то… за завтраком… выхлебав ежедневную кварту спиртного - для вдохновения, и дождавшись обязательного эффекта, в приподнятом настроении, Лёва зашагал в мастерскую, всегда радуясь любой погоде, если в ней было место кумысу и творчеству!
Стреша лежала на боку, неестественно подогнув крыло, и три десятка чёрных муравьёв уже накачивали её кислотой, подготавливая к транспортировке в муравейник - на пищевой склад.
- Отставить! - закричал по-военному Лёва и властно поднял лапку. - Именем королевы приказываю прекратить! Это наш секретный агент, прибывший со спецзадания! - Лёва врал, как истинный писатель, не думая о последствиях. - Все свободны, дальше я сам разберусь!
Наблюдая, как удивлённо рассасываются работяги, он лихорадочно думал, что предпринять…
«дальше»
Георгий со всем семейством и друзьями, втащили Стрешу под навес пустующей пасеки и закидали листьями.
Каждый день Лёва носил ей пойманных букашек и отбракованную тлю, которой снабжал его Георгий. Он даже похудел, питаясь в основном молоком и отдавая весь белок раненому другу.
Ежедневный уход сделал свое дело, и Стреша встала на крыло. После нескольких дней физиотерапии она смогла полетать рядом с навесом, но быстро устала. Еще через несколько дней она вновь наполнила окружающий ландшафт любимой музыкой байкера и, качнув по-чкаловски, на прощание, крыльями, исчезла в прозрачном небе, заставив Лёву задуматься о вечном.
Через какое-то время она прилетела вновь и жила под старым навесом заброшенной пасеки.
Потом у неё появились яйца, и Лёва носил их, укладывая в тёмном безопасном месте…
Потом Стреша снова исчезла и по сей день, они не встречались!
Какой чёрт потащил его сегодня на эту пасеку?
Хотел посмотреть, что с яйцами! Мало ли, что случилось со Стрешей! А кто позаботиться о личинках? У муравьёв не принято бросать потомство, наоборот: уход такой, что дай бог любому: пылинки сдувают!
«Да, подвёл меня инстинкт под монастырь, да какой там монастырь, кажется дело швах, а я без белых тапок! - подумал Лёва, ещё глубже сползая в песочную воронку. Вдруг, - Что это? Неужели? Так не бывает, если и да, то только в кино!» - воздух огласился характерным рокотом, и четырёхкрылая тень упала с неба.
- Стреша! - радостно закричал Лёва, поднимая голову и увидев сидящую на балке дырявого навеса подругу. - Спаси! Уйми этого проглота, для него ничего святого не существует! Ни матери, ни детства!
- Тоже мне - Святой! - проскрежетало снизу, и песок неумолимо зашевелился, медленно осыпаясь.
- Действительно! - донеслось сверху, и сердце Лёвы противно ёкнуло, лишая последней надежды. - Зря ты так о ребёнке, Лёва!
- Помоги, Стреша! - усиленно скребя лапками, простонал Лёва.
- Вот, сразу видно Лёва, что ты никогда не был отцом! Я что, враг своему дитяти? Ну, вот ты подумай и скажи: я ему - враг? То-то Лёва! Дети - вот что Святое!
Уяснив положение и прошептав молитву, Лёва закрыл глаза и приготовился… но… какой-то шум помешал ему умереть и последняя лапка, вдруг, нащупала точку опоры.
Открыв глаза, он увидел на балке, под дырявой крышей навеса, размахивающего огромной суковатой дубиной Георгия. Посмотрев вниз, понял, что стоит на Стрешеном брюшке, и услышал громкий хруст разрываемой плоти: маленький Лёва вгрызался большими челюстями в глаз мамы и довольно урчал, наслаждаясь невиданной доселе добычей:
- Сирота я - Казанская! Трепещи Москва!
МЁРТВЫЕ ДУШИ А. РОДИОНОВ
«Скучно, затхло, душно, темно!»
Левая пройма, съехав в сторону, назойливо тёрла, уставшие от времени пластмассовые плечики, одеревеневшим в бурлящей молодости швом.
- «Блин, достача! Опять хозяйка надела эту жёсткую холодную кожу и повела на прогулку, а ты, тут, втыкай… в заднюю фанерку! Вот жизнь?! Заживо сгниёшь!»
Третьего дня был «вынос»… на мраморных, точёных, отнюдь не пластмассовых плечах, и в единственной извилине поперечного шва отложилось: маленькое, грязное, пожилое полотенце, накрывшее защитным слоем модный пархатый половичок, ханжески гордившийся неприятием грязи и чётко усвоивший низменное благородство сноба.
Усмехнувшись, она подумала, что в таком режиме «выноса», тоже готова лечь под дверь, украсив сытым, блестящим мехом искусственный ёршик.
- «Пусть хоть подошвами потопчут! - с куриной грустью вздохнула она, обласкав взглядом рифлёный отпечаток, гордо выступающий гранитной крошкой на плешивой тряпке.
Поёжившись в темноте и почесавшись шерсткой о напирающую дверцу, она взглянула поверх толщи барахла, не без зависти отметив исходящее от соседей тепло и уют: две дохлые норки продолжали и в этом мире обогревать трёхметровое, пропахшее нафталином пространство.
- Кончай вздыхать соседка, - толстое контральто ухнуло совой в фанерной квадратуре. - Мы, здесь, пораньше твоего повисли, и ничего… висим!.. Сначала тоже… парились! Коврик видела?
- Видела!
- Лечь хотела?
- Хотела! - она утвердительно кивнула в ответ, нечаянно зацепив плечом шёлковый японский костюм, снисходительно шелестнувший самурайской уверенностью, в ответ на извинение.
Озябнув от дохнувшей холодным морем учтивости, она испугано прониклась доверием к старшим, застеснявшись своего темперамента и младого блеска.
- Не умничайте… вшивовики! Не умничайте и прекратите возню, она вредит меху! - самурай брезгливо сурючился блестящей лицевой подкладкой. - Суетится плебс! Фетро-ретро разное! - он взглянул на верхнюю полку, где плотными многоярусными рядами совокуплялись маниакальные шляпы.
Высокая хорья «боярка» не выдержала окружающего её шляпно–шведского беспредела и тяжко вздохнув, отодвинулась ближе к стенке.
- Нет, ты ни когда не успокоишься, даже в этой жизни! - Хордвиг назло жене сдвинулся на прежнее место.
Суровая нить, связавшая навечно незадачливую пару, натянулась, но выдержала очередную разборку, и жёлто-коричневые спинки сомкнулись в едином порыве.
- В гробу я видала такую жизнь! - Хоризма дёрнулась всем шкурным остатком. - Смотреть противно на эту свободу животных! - она с ненавистью взглянула на большую фетровую шляпу, упорно и бесстыдно наползающую на бархатную «таблетку», не обращая никакого внимания на предупредительно торчащие из её затылка три страусиных пера.
- Уроды! - прошипела Хоризма, - Нафталин от гонореи не спасёт!
- Успокойся паникёрша! Три пера «таблетки» могут нести другой смысл, предупреждая, например, чтоб без сатиновой или шёлковой подкладки не надеялись! То есть всё честно!
- Да, честно! Как у животных! - Хоризма не собиралась принимать чужой устав, решив жить «мужиком»!
- Зато мы с тобой слились воедино, навсегда! - Хордвиг ласково сомкнул швы.
- Осталось освоить технику виртуального полового акта и оргазма! - огрызнулась жёлтая мегера. - А ты хоть что-нибудь чувствуешь своей деревянной спиной?
- Чувствую! Твоё тепло чувствую!
- Ну и как, возбуждает?
- Как тебе сказать?! Движение шляп, пожалуй… больше!
- Горбатого гроб исправит, а не шкаф! Кобель несчастный! - Хоризма дёрнулась в сторону. - Прилип тут, как банный лист, да ещё не тем местом! Ну, хоть бы в одну сторону ногами, а то валетом!.. Эх ты, мизе́р не сыгранный! Ничего, на стельки пустят – разойдёмся!
Фетровый идальго, одним движением опытного наездника, спрыгнул с «таблетки», не помяв её перьев и блеснув тёмно-малиновой подкладкой.
- Видела? Всё в порядке, они тоже не лыком шиты! - пронзительным взглядом Хордвиг отметил чистоту испанца.
Его шов опять больно натянулся, испытывая гнев родимой соседки. - Тьфу, ну ты мёртвого достанешь! - Терпение мужа лопнуло. - Если бы не твоя плебейская ненасытность, мы бы сейчас вкусно обедали на лесной полянке! Всё норы ей не нравились! Старуха Пушкинская! Кошка драная! И веди себя соответственно, боярыня недовыделанная!
- Эй, на галёрке! - внизу недовольно зашелестело. - Кончай банзать, то есть, я хотел сказать - базлать, когда говорит офицер! Афвонь какая-то, а шуму, как от конницы императора!
- Ты меня называла Амвонем когда-то! - тепло прошептал Хордвиг. - А почему Аф сэр, а не Ам?
- А вы что из Америки?
- А!.. Понял!.. Да, вы правы сэр!
- Если бы вы были из Америки, то я назвал бы вас ниггерами, дерьмом значит! - жёсткий смех заморозил верхнюю полку.
- Может лучше афро-американцами? - с надеждой спросил Хордвиг. покосившись вниз. - Всё-таки, если уж я был Амвонем, а стал Афвонем… Это возможно Костюм - сан?
- То есть негро хочешь быть, ниггер цвета детской неожиданности! Нет уж, салага с верхнего яруса, негро живут на Байкале, в Баргузинском заповеднике, почти мои соседи, и называются они - соболь! Это зверёк с тёмно-коричневым и очень дорогим мехом, живёт на деревьях, а не в земле, как червь! - молнии на костюме вжикнули, словно входящие в ножны мечи.
- А, между прочим... - Хоризма не выдержала Хасанского наезда, - неделю назад, когда я красовалась на голове хозяйки, её кавалер заметил, что в «боярке» она восхитительна, и от неё исходит такая харизма, что смертный не в силах сопротивляться нашему обаянию!
- Это не про тебя! - ощелился япошка. - Ты ведь Хо… насколько я знаю, а нужно быть Ха… То-то, ха-ха-ха!.. Ну, так вот!.. - он повернулся к соседям по основному купе. - Продолжим… Свет нужен мраку, снег - вершинам, а саке не ставят в холодильник! - си-кокающий холодный голос вновь скрипнул косыми молниями и замкнулся в столбовом одиночестве.
- Саке, холодильник! Дурак ты ваше благородие! У неё в холодильнике - шаром покати! Тесно только у нас… - что в твоей «танке»! - кримпленовый костюм, забытый ещё матерью хозяйки и привыкший к простолюдному простоязычью, подтверждающе качнулся на вешалке, не подозревая, как удачно выразился.
В углу что-то шевельнулось и будто после окота, заблеяло:
- А говорят, ведь, что не хлебом единым?! - курчавый каракуль отрицательно затряс плотными колечками. - Я не хочу в холодильник! В тесноте - да не в обиде!
- Стадо! Какое же вы всё-таки стадо! - медленно выдохнула крашенная кротовья шуба всей тысячешкурной ненавистью. - Стадо, быдло, козлячьи шкуры!.. Темнота, одиночество, жирный личный червяк - вот свобода! А то… три штуки стоит, а лечь готова под… куда угодно!
- Света хочу! Поймите! - простонала она и всплакнула корневолосным жирком.
- Может хлеба ещё и зрелищ? - кроты завистливо засопели, уже заслужив одобрение шёлкового костюма прежним верлибром.
- Заткнитесь вы - Нероны короткошерстные! - не выдержали шиншиллы. - Даёшь свет, песок, горный воздух - короче всё, что нужно для ухода за настоящим дорогим мехом! А где висеть… не проблема, лишь бы без моли!
Яркий свет ворвался в узилище, заставив зажмуриться пустые глазницы чернобурок и червеядные спинки.
Два изумрудных глаза изучающе обшарили плотно сдвинутые вешалки и напряжённо изогнулись в вечном сомнении выбора. Почесав за левым ушком, красавица отошла… (не пугайтесь). Увидев на старом, прозрачном полотенце, вожделенно растянувшемся вдоль двадцатидолларового половика, кусочек грязи, она недовольно дёрнула шеей и, открыв входную дверь, вытряхнула тряпку за порог.
- Что же всё-таки одеть?
Два алых башмачка садистски изнасиловали тряпку с половиком всей тяжестью молодого тела, оставив тому уголок для созерцания кружевного прозрачного белья, властно зажатого в расщелине слоновых бивней.
- Не понимаю! Зачем эта тряпка на мне? - проворчал половик. -
Да ещё в такой момент! - он скукожился всем ворсом, стараясь жёсткой щёткой ресниц сдвинуть тряпку в сторону и получше рассмотреть подподольное чтиво в розовом плетёном обрамлении.
Благоухающие трусики, в предвкушении мазохистски растянутой вечером резинки, заметили внизу шпионский взгляд и кокетливо сдвинулись вправо.
Остатки гранитной крошки, на полосатой броне полотенца, увлажнившись, слились с серой, приютившей их сегодня юдолью.
Удовлетворённо вздохнув, шерстяной модник прикрыл насытившийся глаз и пробубнил в толщу давно не стираного тюремщика:
- Судя по тому, что я видел - пустой холодильник - это правильно! Но зачем тканью прикрывать такую красоту? Не понятно!
Лежащая на нём тряпка, тяжело вздохнула и, впитав мокрую грязь в вафельные поры, сплюнула:
- Свинья ты не благодарная!
БУЧЖОУШАНЬ А.РОДИОНОВ
Сидеть в мутном грязном болоте было противно и холодно, но папаша Чжу-Жун оказался сильнее, чтоб ему повылазило, и загнал его в эту жёлтую жижу, на край Земли. Ничего придёт время, и он докажет, кто чего стоит и за кем истинные реалии!
Размышляя о случившемся и заново переживая проигранную битву, он мечтал о мести, о страшной мести всем липким доброхотам, так усердно заботившимся о слабых мира сего.
Назойливое кваканье, уже пять минут мешавшее злиться, достало окончательно и, шевельнув длинным чешуйчатым телом, он хотел сбить зелёного зануду щелчком хвоста, но передумал, заметив крадущегося в камышах молодого хорька. Хорь явно собирался позавтракать наглым крикуном!
- Ну вот, доквакался певец?! - злорадно прошептал Гун-Гун и, осмотревшись, увидел притаившуюся большую лягушку, так же с интересом наблюдавшую за передвижением маленького хищника.
Что-то насторожило человека - змею в напряжённой позе крупной амфибии и, пронзив время вспять данной ему властью, он увидел всё что хотел и услышал громко стучащее сердце зелёного властолюбца.
- Пожалуй, так будет лучше! - простучало оно, а кваканье наивного неудачника прервалось в пасти юркого хищника верхним СОЛЬ.
«Вот, говорил я Великому Духу Огня - зарвавшемуся Повелителю Юга, что бесполезно нести добро этим жалким, алчным себялюбцам! Сижу теперь в болоте - за правду!» Он благосклонно взглянул на толстую жабу, лениво сползающую с листа - в воду и лишний раз подтвердившую его жизненное кредо.
Настроение поднялось, и страх перед грозным отцом испарился круговоротом воды в природе.
- А не пошёл бы ты папочка!.. - с ненавистью крикнул Гун-Гун, ударив хвостом по жёлтой воде.
Повернув к небу человечье лицо и взметнув в воздух огромное, блестящее чешуёй тело, он нырнул в глубину.
Быстро найдя только ему известный тайный путь к большой воде, злой Дух Воды помчался в подвластной стихии, круша встреченное на пути - в прах!
Чжу-Жун, горько вздохнул и, зачерпнув пиалой из ручья, опасливо покосился на прозрачную жидкость, хорошо зная нрав разлюбезного сына.
- Бережёного - Бог бережёт! - мудро вспомнил он и вскипятил воду, на вырвавшемся из ладони пламени.
Медленно прихлёбывая горячий душистый напиток, он наблюдал за сыном, стремительно несущемся к горе Бучжоушань…
Не встречая достойной преграды, сметая всЯ на своём пути, Гун-Гун приобретал всё большую силу инерции и уверенности. Но мудрый Дух Огня видел грань между уверенностью и самоуверенностью, знал, видел, но изменить ничего не мог!
Гун-Гун не верил ему, не верил в карму: обязательную, адекватную расплату за содеянное; замечая лишь негативные проявления чёрного разума, основываясь на осязаемом, тысячелетиями немытом теле бытия, не желая нырнуть глубже своих подводных океанских впадин.
Настроившись на волну сына, Чжу-Жун с искренним сожалением просматривал ясно повторяющуюся картинку: с важной толстой жабой, ханжески сложившей лапки под головой и наблюдающей за предсмертным трепетом зелёной тушки в зубах длинного приземистого зверька.
Где-то там… на задворках выдернутых у сына и времени слайдов, едва мелькнул муравей, спасающий кого-то от озверевшей толпы; чуть проявилась и тут же исчезла огромная лягушка, жертвующая своей жизнью ради товарища!
Всё это было очень туманно и далеко.
- Слепец, видит лишь то, что хочет! - вздохнув, подумал отец и большим глотком допил остывший чай.
Гун-Гун быстро приближался к горе Бучжоушань, и Чжу-Жун видел, как та съёжилась в предчувствии удара и страшной катастрофы, влекущей за собой гибель всего живого - осязаемо живого!
Вздрогнув и покачнувшись при их столкновении, он тихо сказал:
- Сами виноваты! Сами придумали злых Богов!
Страшный треск заглушил его слова и все звуки Вселенной! Гора, поддерживающая небо уходящей в облака вершиной, раскололась. Небо рухнуло вниз, огонь охватил леса и горы, из разверзнутой земной тверди хлынули воды и затопили сушу, покрыв её сплошным океаном, волны которого достигали неба!
- Богам бояться нечего! - горестно качнул головой Дух Огня, легко взлетая над волнами. - А вам… Ну, что ж…
Каждый народ заслуживает свою судьбу!
Альберт Родионов 2003
Словарь:
БУЧЖОУШАНЬ - (кит. неполная, ущербная гора), в китайской мифологии гора, поддерживающая небо. Во время ее разрушения начался великий потоп. Гора сломалась, когда дух вод Гун-гун ударился об нее головой.
ЧЖУ-ЖУН, в китайской мифологии бог огня, повелитель Юга. Изображался едущим на двух драконах.
ГУН-ГУН, в китайской мифологии злой дух воды. Изображался с телом змеи и лицом человека. Считался сыном духа огня Чжу-жуна, сражение с которым проиграл. После поражения якобы бился головой о гору Бучжоушань и надломил ее, что привело к всемирной катастрофе.
ГЕТЕРОЗИС (от греч. heteroiosis — изменение, превращение), свойство гибридов первого поколения превосходить по жизнестойкости, плодовитости и другим признакам лучшую из родительских форм.
ВЕЙСМАН (Weismann) Август (1834-1914), немецкий зоолог и эволюционист. Предвосхитил современные представления о дискретности генов, их локализации в хромосомах и роли в онтогенезе. Основатель неодарвинизма. Его эволюционная концепция основана на гипотезе о зачатковом отборе.
ПАНГЕНЕЗИС (от пан... и генезис), выдвинутая Ч. Дарвином в 1868 гипотеза наследственности, он считал гипотезу пангенезиса «временной» и позднее признал ее неудовлетворительной.
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com