ОЛЕГ НЕЙВА

 

В ОБЪЯТИЯХ МОРФЕЯ
( с н о в и д е н и я )

  

"Жизнь есть сон, и сон есть жизнь"
Иван Тургенев

  

  Содержание:

  

  Письмо Редактору

  ОНА

  Зверёк

  "Рассказ о том, как я люблю моего начальника"

  Безумец (Дарксайдовское настроение)

  Лунатик

  Господин Неспе́ша

  Красный петух (рассказ-тень)

  Письмо учёному брату

  Глухой тракторист

  "Прощай, дядя!.."

  "Тсс!.." (совершенно правдоподобная история)

  Человек из прошлого (рассказ психиатра)

  Сосед

  На перекрёстке

  Снеговик

  Балкон

  Пуговица

  Приходящие

  Сон во сне

  Прыщавая

  Паук

  После бани

  Эксперименты с цветом

  Комический случай

  На карнавал

  Кришна

  Письмо к любимой   

 

  

  

  

Письмо Редактору

 

 

ЗАКРЫТОЕ ПИСЬМО

 

   Главному Редактору литературно-художественного и общественно-политического журнала "Современное Движение".

От редакционной коллегии.

 

    Г-н Редактор! Нам удалось обнаружить рукописный замысел новой книги писателя О`Нейвы, с коим Вами заключен договор на издание его произведений. С сожалением сообщаем Вам, что для нашей редакторской, а затем и для издательской сторон необходимо - в самое кратчайшее время! - расторгнуть этот договор, ибо, впоследствии, уверяем Вас, мнимое сожаление это обернётся настоящей приятностью: избавлением Вашим и журнала "СД" от отношений с сим писателем, что, конечно же, доброжелательно отразится на репутации всей писательской организации страны.

    Дело в том, что с этим писателем вообще не надо иметь никаких дел. Поддержание каких-либо отношений с людьми подобного рода не просто не сулит ничего доброго и полезного, но и очень опасно, ибо это идёт вразрез с идеологией Партии и противоречит курсу нашего Движения, единственно правильного и передового в целом мире.

    Не будем говорить Вам о том, как нам удалось обнаружить сею рукопись - это не тема нашего письма; но впоследствии мы рассмотрим и этот, во многом очень деликатный, вопрос.

    Теперь же скажем, что замысел этот - собственно, не замысел, а больше, чем замысел - это черновой рукописный вариант (единственный ли?) возмутившей нас повести.

    Да, это возмутительно, что пишет Нейва! Это, единодушно считаем, не литература в большом смысле слова. Это какой-то сумбурный полу-богословский трактат психологического характера. (Или, скорее, психического.) Сочинение бандитское! Измышления для нас, приверженцев всеславного и всесильного Движения (да и для всех честных людей), измышления абсолютно вредные и крайне опасные.

Рабочее название повести - "Преодоление Пропасти". Какое нахальное название! - полное безвкусицы. Содержание её следующее.

    (Хотя, само содержание повести описывать не будем, ибо это займёт много места и отнимет уйму драгоценного для нас времени - повесть слишком длиннá. Да и банально оно, это содержание, чтобы о нём говорить. Впрочем, оно ещё терпимо. Но вот ключевые (основные) моменты, вокруг которых завертелись сиё повествование, не выносят никакой критики. И как раз о них-то мы и поговорим. Это и есть предмет разговора.)

    Главный герой повести - литератор Ларин - написал книгу. Книгу весьма-весьма странную. Скажем больше: прéстранную. Да он, собственно, и сам - Ларин - очень странен. Об этом можно судить не только по его отличительной от других внешности и по образу жизни, отличительному от других, но и - что главное! - по его книге, отличительной от книг других авторов, ибо в книге-то этой и есть весь главный, так сказать, фокус. Ларин признаётся, что основой всех его произведений являются сны (сновидения). Вот послушайте: "Страшное дело! Мистическое! Мои сны невероятны, они чудовищны, немыслимы и непредсказуемы. Фантастичны! Я мучаюсь, страдаю... я боюсь... Но я жду снов. Радуюсь им. Сны питают меня, приносят мне душевный покой. Я без них жить не могу. Это мой наркотик. Это земля моя, родина, моя почва. И сны для меня не только основа моего творчества, сны - это основа основ всей моей жизни. Я живу ими. И я их... пишу, - по мере своих слабых сил. Пишу, и буду писать, пока могу, чего бы ни случилось". И вот своего героя Ларин берёт, конечно же, из сна.

    Справедливости ради оговоримся, что литератор Ларин не сумасшедший, на учёте у психиатра, как неоднократно уверяет О`Нейва, не состоит, иначе он не смог бы написать свою книгу, что, конечно же, весьма разумно. Впрочем, публиковать своё сочинение он был, с самого начала, не намерен.

    Так вот, в его книге, как пишет О`Нейва, происходят любопытные вещи. Некий гражданин, герой книги, размышляет среди друзей и наедине с собой о невероятнейших вещах. О чём?.. Если Ларин, как автор, хоть и не гений, но человек вполне здравомыслящий, то его герой - 100-процентный параноик, в чем Вы и убедитесь вскоре. У него даже нет своего имени, он обозначен Лариным просто как Г. И Ларин в разных местах книги величает его двояко, когда как захочет: то - Г, а то и - Гражданин. Присутствие в литературе безымённых героев - вещь, конечно, общеизвестная. Но если не имеет имени главный герой художественного произведения, то это - недопустимо!.. Недопустимо ни в каком случае!.. Продолжим. Так о чём же рассуждает этот придуманный Лариным Гражданин?.. О! о многих бессмысленных и ненужных вещах. Например, о том, как ему добраться до бога, как "преодолеть эту непостижимость пространства, времени и ещё чёрт знает что? - словом, преодолеть все преграды, чтобы в этой жизни..." заметьте, г-н Редактор, в этой жизни! "... оказаться перед Богом", в которого он, впрочем, не верит, ибо сам о своём неверии постоянно твердит друзьям. Вот такой парадоксалист. Чепуха какая-то! А друзья его, вовсе не друзья, а какие-то тёмные и мрачные личности, да и личностями мы называем их так только, чтобы как-то обозначить. Эти личности, каждый по-своему, указывают Гражданину на его противоречия, но он их мало слушает, он неумолим: "Вот, мол, я не верю ни в Бога, ни в чёрта, ни в загробную жизнь, но рассуждать о подобном люблю, в этом вся моя вера". Спрашивается, зачем это ему понадобилось оказаться перед богом, в которого он сам не верит? - что за идея такая бесплодная и утопическая? (Но, скорее всего, - шизофреническая.)

    Гражданин говорит: "Когда я смотрю на ночное небо, на россыпи звёзд и галактик, особенно в августе, когда девственная чистота небосвода даёт возможность видеть богоданную красоту и величие космоса, я думаю о великой премудрости Творца и о том, как несчастен человек, как он беспомощен понять что-либо в этом мироздании. Эти звёзды, сияющие в глубинах Вселенной, словно написанные по живой картине, ведь что-то, да и обозначают же! - непременно важное и необходимое для всех людей? И всё это, конечно, не зря и неспроста, и мы должны знать, что они значат, о чём говорит нам эта живая картина как будто бы мёртвого мира. Но мы не можем этого знать. Не можем! А почему?.. Потому что, человеческий разум ограничен. Ведь я, как ни старайся, не могу представить себе то, что находится за пределами видимых мною звёзд, не могу сосредоточить свой ум тогда, когда мои мысли блуждают вокруг вопроса о безграничии Вселенной и о делах Творца. Откуда всё это? Зачем? Что есть Бог? Где Его начало?.. Не понять никогда! Ни верующему, ни атеисту. Создан барьер. Бог поставил рамки, ограничил разум человека. Человек может всё, или почти всё: он может прыгнуть выше себя, он может решить многие загадки Вселенной и тайну смерти - ему многое дано. Так и будет. И люди со временем поймут и расшифруют пространство, материю, время. Менее всего поймут, видимо, время, потому что время, как ни странно, их собственное изобретение. Поймут многое, но основу Всего, основу Бытия - не поймут никогда. Разум человека не беспределен. И тут две огромные причины - две страшные вещи, почему так. Ведь Бог для землянина как воздушная стихия и человек вдыхает этот воздух, но, сколько бы он ни вдохнул, земной человек не сможет вместить всей стихии. Это как для прибрежной песчинки весь океан. Вот поэтому-то наш разум ограничен как бы сам собою, от нашего бессилия, от нашего "микроскопизма". Это есть первая причина. Бессмысленная причина, но закономерная, правильная и ... красивая. Вторая причина для моего ума ужасна! Мы не можем понять основу Бытия из-за того, что Бог защитил Себя от нас. Как это понять? А вот как: человек хоть и создан по образу и подобию Божьему, но, как известно, очень опасен. Бог боится нас! Мы можем посягнуть на Его величие, можем отменить Бога, даже уничтожить. Убив Бога, мы, конечно, убьём и себя. Вот потому-то и поставлена между нами и Богом черта. Но такое положение вещей меня не устаивает. Вторую причину - не принимаю! Я бы вышел из этой игры, если бы мог. Но еще больше я хотел бы преодолеть пропасть, которая между мной и Богом, преодолеть и ... убить Бога. Как хорошо сознавать, что Бог мёртв, как это спокойно, свободно и беззаботно. Эти жалкие христиане думают, что пропасть между людьми и Богом есть страшное несчастие для них, возникшее в результате греха. По замыслу Творца человек, как творение Бога, должен был жить по Его святым заповедям и в тесном общении с Ним. Но вот человек нарушил заветы Бога, нарушил принципы благообразия, избрал свой грешный путь и потерял живую связь с Богом. Они думают, что человек сам разорвал эту связь. Глупцы! В трагедии повинен Сам Бог! Эти безумцы считают, что именно человек виноват в том, что Божью любовь и Его замысел нельзя ни познать, ни испытать, и что есть лишь один выход, единственный путь для избавления от греха и для преодоления пропасти. Это - Иисус Христос; мол, примешь Христа - тогда и познаешь Божью любовь. Христос - это как мост спасения, перекинутый через пропасть. Но это, считаю, идиотизм и какая - то потусторонность. Христос здесь ни при чём. О, наивные христиане, уже сама́ пропасть - есть спасение. Спасение для нас и для Бога. А Христос здесь ли́шен. Нужна только пропасть, и не будь этой пропасти - конец Всему! И если мы защищены от погибели, то значит, Бог любит нас, какими бы плохими мы ни были. Он любит нас, но любовь меня не интересует. Меня интересует непостижимость: как преодолеть этот барьер - возможно ли?.. "

    И затем в книге Ларина происходит вещь совершенно необычная, которой предшествуют дальнейшие размышления героя, вещь до того необычайная и странная, что кажется во всей мировой литературе не было ничего подобного (хотя, напомним, что повесть О`Нейвы, по его же словам, не претендует считаться литературой), вещь эта до того невероятная, что вот уже сам О`Нейва обхватывает голову руками и спрашивает себя: "О, Боже, я ли это или не я?.." Дальнейшие размышления Гражданина таковы.

    Гражданин говорит: " Вот, я есть, я существую, работаю, - приношу отечеству пользу. Государство во мне нуждается. Я ем, я пью, я сплю с женщинами..." Да, ничто человеческое ему не чуждо. Он, как живущий среди других, во многом таких же, как он, наверное, испытывает какие-то жизненные трудности и, разумеется, пользуется прелестями жизни. Пользуется так, как может. Он имеет хобби. Зимой он любит ходить на хоккей, летом - у него городки. Он, как пишет Ларин, беспредельно любит пиво. Он поклонник Ницше. Вот, значит, откуда у него идея об убийстве бога, о смерти бога, - от Ницше. Заметим, что идея об убийстве бога сама по себе положительная идея, но только тогда, когда бог есть, но так как бога нет - и мы это прекрасно знаем - то и не о чем думать. Так говорит наше Движение. А вот Гражданин, зная о том, что бога нет, постоянно мечется в тисках своей навязчивой немыслимой идеи, бог мучает его, не даёт ему спокойно жить. "Да, я материалист, я сторонник науки и прогресса и всяческих подобных реальных вещей! - восклицает Г, - я матерьялист! Я не верю в Бога. Бог - это только идея, вымысел человеческий, и говорят, что нужный вымысел. А ещё говорят, что это самое лучшее изобретение в мире, ибо оно дисциплинирует совесть человека. Так говорят прагматики. Но мне кажется, что всё-таки зря Его выдумали, потому что не будь Бога - было бы куда веселей... А вот теперь мне приходится бороться с Богом и моя борьба доводит меня до умопомрачения: я даже думаю иногда, что это не мы придумали Бога, а Он нас. Моё подсознание, моё второе я, а может быть некая третья субстанция моей личности, подсказывает мне, несчастному, что меня нет, что во всех своих ипостасях я существую лишь в сознании Бога. Не Бог - идея, а мы - Его идея! На самом-то деле, может быть, нас и нет в этом мире, да и мира никакого нет, есть лишь Божье воображение или Его сон? Мир - это Его разум, в котором всё завертелось, закружилось: вся Вселенная суть лишь фантазия в воображении Бога. Я есть всего-навсего идея Божьего ума. Ха-ха-ха!.. Эй, ты, матерьялист несчастный! тебя нет, ты не существуешь! как бы ты ни прыгал, ни вертелся и ни скакал - тебя нет! ты существуешь лишь в воображении Бога!.. Значит, я, можно сказать... написан, написан каким-нибудь писателем. Я - н а п и с а н! Ха-ха! И мой мир - это книга, в которую я помещён, в которой я заключён. Я не выбираю своего помещения-заключения. Как бы ужасна ни была эта книга - она моя в том смысле, что я её. Но я хочу вырваться со страниц этой книги, ах, хочу! - к создателю её, к автору. Посмотреть на него и спросить... Я уверен, что книга эта дописана, она завершена, иначе и быть не может, но я, чёрт возьми, не знаю её конца. Что там меня ждёт, впереди?.. Хотя, конец книги меня не интересует. Меня интересует мой создатель, тот, кто меня написал. Кто он? где он?.. Он, наверное, взирает на меня свысока, из будущего, которое простирается за пределами книги, за её концом. Здесь два мира: мир прошлого (мой) и мир будущего моего создателя). А между нами - Пропасть".

    Да, правда, г-н Редактор, каждый писатель пребывает в будущем по отношению к своим героям, это бесспорно, и мы помним, что мысль эта Ваша, а вот эта троица: Г-Ларин-Нейва украли её у Вас. Впрочем, конечно, всё это проделки самого Нейвы. Но - продолжаем следить за тем, что говорит Г.

    "Между нами пропасть: ни я к нему, ни он ко мне. Мы живём в параллельных мирах. Мой мир в цельности своей также реален, как и мир моего автора, и я существо реалистическое, материальное, и потому как, я создан своим создателем, потому и мой создатель наверняка имеет своего создателя, a тот - Своего. И коли всё так сложно и запутано, и видимо неспроста запутано, то мне хочется вырваться из-под контроля, из-под пера, из своего помещения-заточения, вырваться ... и задать пинка моему писателю! Опередить его, чтобы он сам меня как-нибудь не опередил, не убил, ненароком, в своей дряннóй книжонке. Поэтому конец её, меня, всё-таки, интересует, да-да, интересует! Что там со мною будет?.."

    Вы посмотрите, г-н Редактор, бред: сначала его "не интересует", потом - "интересует", что за чертовщина такая! Да и эти - "задать пинка... опередить..." Фантастичнейшие рассуждения! Сумасшедшие. Это - паранойя, мания величия и мания преследования одновременно.

    Вот такой ларинский Гражданин.

    И что бы Вы думали, делает Нейва?

    А Нейва преспокойно проводит аналогию: "герой книги не может подняться до автора точно так же, как человек - до Бога", и добавляет, что "в этом вся философия, и что вопрос, поэтому решён", но -

    ещё преспокойней, подлец, он всё-таки вырывает Гражданина из книги Ларина - обыкновенно, как ни в чём не бывало, запросто, как будто просто взять и вырвать книжный лист - вырывает и выносит его в жизнь Ларина. Два параллельных мира сталкиваются - находят одну общую точку, и в этом пересечении Гражданин на самом деле даёт пинка своему "папеньке".

    Вот нахал! - Нейва, конечно. Каково Вам слышать это, г-н Редактор?!! Мы представляем себе, как Вы возмущены. Неслыханное это дело сотворяет Нейва, безобразное. Но дальше, последуем дальше...

    Гражданин, очутившись - но прихоти Нейвы - в другом мире, осознаёт, что он действительно (неким таинственным, загадочным или мистическим образом) преодолел пропасть, вылез из своего "тесного мирка-чуланчика", сбежал от своих друзей полу-личностей и из замусоленных кухонь, переместился в высший мир, в мир своего автора. И он не только не удивляется происшедшему с ним, он ещё считает, что так и должно быть, что уж совершенно возмутительно.

    Но сам факт преодоления пропасти меркнет перед тем, что задумывает сделать Г. Дать пинка - это только цветочки. Он решает убить Ларина. Убить своего бога-создателя. И как окажется впоследствии, исполнить это "деяние" ему не составит большого труда.

    И действительно, вскоре литератор Ларин был найден с проломленной головой в собственной квартире.

    Характерна сцена убийства Ларина. Правда, не столько сама сцена, сколько разговор двух несчастных. Ларин был шокирован появлением Г. И это понятно. Ведь он взял его из сна и поместил в свою книгу. И вот теперь этот "герой-сон", его собственное порождение, приходит к нему домой. И не просто в гости для того чтоб поклониться с благодарностью перед создателем, но для того, чтобы... убить. "Г объявляется для того, чтобы расправиться с Лариным, а расправляется для того, чтобы стать явью" - вот так констатирует Нейва. Ларин молчал, ничего не говорил, он понимал, что если произошла такая чудовищная невероятность, то это очень серьёзно и добром не кончится. А циничный Г, расхаживая по комнате, говорил: "Вы для меня, мой писатель, бестелесный и невидимый дух. Но я вас вижу! По отношению ко мне вы вечный, неизменяемый, всемогущий, вездесущий, всеведущий, всеблагой, всеправедный, вседо-вольный, всеблаженный ... как Бог. Да вы и есть мой творец и создатель, мой Бог! Да - Бог. Ха-ха!.. Владыко и царь! Промыслитель!.. Но я - сильнее вас! Я порождение вашего ума, я галлюцинация, но ум сильнее тела и тело зависит от ума. Потому - я убью вас!..",

что и сделал.

    Жалко ли нам Ларина? Нет. Личность отвратительная. Он даже постоять за себя не может и не пытается этого делать. Он во всём пессимист и его мировоззрение для нас чужое. Об этом достаточно пишет Нейва. Но сам же Нейва перед ним трепещет, восклицает, чуть ли не боготворит своего героя и заискивает перед ним, не понимая его гнилой сути. Ведь Ларин литературный подонок, это ж ясно, но Нейва уважает его и не скрывает своих чувств. Однажды Ларин назвал себя крайне-правым реакционным националистическим почвенником православного толка. Фу! - Какая безвкусица!) И вот именно то, что литератор Ларин почвенник, больше всего и нравится Нейве. То, что Ларин стал нац. почвенникам это выдумка Нейвы, так же как и сам Ларин - его изобретение, но,

    г-н Редактор, создается такое впечатление, что Ларин независим от Нейвы, что он сам по себе. И не только от того, что, как уже сказали, Нейва восторжен своим героем, но и от того, что Ларин преподносится нам как ... как какая-то сверхличность, супер-личность, в смысле литературы. Заметьте, Нейва про него пишет: " не какой-нибудь там деревенщик, а именно почвенник", и подчеркивает это последнее слово, - всё это и даёт нам основание думать о независимости героя от автора. Потому и не удивительно, что Г натуральным образом поднимается до Ларина.

    Да, Ларин отрицательный герой. И вообще, здесь нет ни одного достойного персонажа. Хотя Г, всё-таки, есть наиболее положительный человек (конечно, с натяжкой) из всех, включая ... Нейву.

    И что же после этого господин Нейва сотворяет с Г?.. А он объявляет его вторым Кирилловым. Тем самым Кирилловым, из "Бесов", помните?..

    "Бесы"... Знаменитый роман архи-скверного писателя, тоже, кажется, почвенника, фамилию которого называть даже не хочется. Реакционный роман. Омерзительный, но гениальный. Конечно, игнорируемый нашим Движением, ругаемый и проклинаемый на перекрёстках истории. Достаточно вспомнить мнение об этой книге наших славных Вождей, чтобы знать истинную цену этой вредной книги: "На эту дрянь у Меня нет свободного времени!" ... "Содержание сего пахучего произведения вызывает во Мне тошноту" ... "Эту мерзость Я не читал и никогда читать не буду!" ... Вот так говорили об этой книге наши усопшие, ни вечно живые, Вожди.

    Да, действительно, такая литература нам не нужна. Что она может дать?..

    Но, г-н Редактор, давайте всё же сделаем незначительное отступление от повести Нейвы в сторону романа "Бесы". Оно необходимо для того чтобы понять сущность Кириллова, раз уж Нейва назначил на его "роль" Гражданина. Напомним Вам, кто такой был этот Кириллов.

    Это был бедный, почти - что нищий, но не замечавший своей нищеты, полусумасшедший маниак, довольствующийся, по убеждениям своим, самым малым в жизни: только чтоб была ночь и чай, ходить по комнате и пить много чая, до рассвета. Кириллов стремительно, хоть и не скоро, рвался к поставленной перед собою цели. Цель была болезненная, фантастическая: покончить жизнь самоубийством для того... чтобы стать богом. Сначала этот господин написал трактат, или сочинение какое-то, о самоубийстве. Начинает он издалека. Он мечтает о новом человеке, о человекобоге. (В противовес христианскому учению о богочеловеке.) Он говорит, что человек несчастен потому, что не знает, что он счастлив, и что, все нехороши потому, что не знают, что они хороши. А кто научит, что все хороши, тот мир закончит. Вот он-то и будет человекобог. По-кирилловски, значит. Все узнают, что они хороши и счастливы, и все тотчас такими сделаются, и не будут делать нечего плохого. А для того, чтобы научить этому, необходимо ни много ни мало: застрелиться, и застрелиться первому. Застрелиться по убеждению, а не по причине. Он всё искал причины: почему люди не смеют убить себя. И хоть и повторял всё время, что ему всё равно, но, кажется, нашёл-таки эти причины, эти предрассудки, мешающие самоубийству, причины эти - две вещи: одна маленькая, другая очень большая, но и маленькая очень большая. Маленькая - боль. Большая - тот свет, в смысле страх. И вывел, что победить боль и страх смерти может только новый человек - и он станет богом. Он будет счастливый, ему будет всё равно, жить или не жить. "Кто убьёт себя только для того, чтобы страх убить, тот тотчас Бог станет". Вот как.

    Этот несчастный помешанный обязан был убить себя ещё потому, что у него было своё своеволие: атрибут его божества - это своеволие - непокорность и страшная неограниченная свобода. Он говорил, что "Бога нет, но Он есть" и что "меня Бог всю жизнь мучил". Ещё он искал, кажется, какую-то толи точку, толи минуту, в которую время останавливается и будет вечно.

    Вот такая философия. Впрочем, тут всё до того запутано и непонятно, до самой последней мысли, а может быть, наоборот, всё очень просто-просто, что и думать не надо, а потому ... этот бред не поддаётся никакому разумению. Полная ненормальность - кирилловщина! Это высший мрак произведения. Конечно, от такого стошнит. Что Кириллов верно сказал, так это: "Жизнь есть, а смерти нет совсем".

    Кириллов застрелился.

    Г, совершив акт возмездия, осуществляет свою идею самовозвеличивания. Убив своего бога - литератора Ларина, - он закрыл книгу - книгу о себе, книгу о своей жизни, - не желая знать, что там у неё в конце. И как Кириллов, он вознёсся, он стал божеством. Но вскоре, опять же, как Кириллов, он понял, что этого мало. В одной восточной книжке он прочитал, что в самом глубоком сне (без сновидений) человек равен Вселенной, богу. А что может быть глубже смерти? - не сравнится никакой глубокий сон. И Г приходит к "великому выводу", что высшая свобода только в смерти, только там можно стать богом, и он вновь уподобляется Кириллову, и разорвав все вопросы своей теософии, -

он бросается с моста навстречу несущемуся локомотиву.

    Вот так, по мнению Нейвы, герой Ларина становится богом.

    (О`Нейва неправильно назвал свою повесть: надо было назвать "Кирилловщина". Но это - всё равно.)

    А что с Г произошло в книге Ларина? О, об этом у Нейвы ни слова! Вот так.

    И мы спрашиваем, зачем надо было всё это писать? для кого? для чего? Совершенная бессмыслица. Вот наше мнение и название сей работе. (Да что там работе? - работке!.. - Безделица! Пустячок.)

    Этот Нейва... возомнил себя художником. Но он не художник. Он - сумасшедший. Шизофреник. Его повышенный интерес к сочинительству и есть его шизофрения. Если он и художник - так только от слова "худо". Он обманул Вас. Он перед Вами представляется, прикидывается творческим лицом. Кривляка! Уверяем Вас, г-н Редактор, он - бездарь, графоман и халтурщик. Все, что он пишет, это лошадиный помёт, бред, бессмысленные мутные помои, вонючие окололитературные объедки и опивки. Да это - маразм! Галиматья! Сущая никчемность. Напускное мудрствование, лишённое конкретности. Резонёрство. Он как Кифа Мокиевич из Гоголя - тот, чьё существованье обращено более в умозрительную сторону и занято самыми пустыми и бесплодными умствованиями над нелепыми, не имеющими практической ценности философическими вопросиками. Действительно, убогая теософия.

    А где же Идея? Где глубокое реалистическое отражение действительности? Где единение человека и общества? Где, в конце концов, исторически конкретное изображение жизни в её революционном развитии? Где всё это?..

    А у него - насквозь гнилая дезориентирующая безыдейность, пессимизм и упадочничество. Злостный поклёп на нашу действительность, произведение безыдейное и идеологически вредное, архи-вредное!

    Вся ценность художественного изображения должна сочетаться с задачей идейной переделки и воспитания. Вот в чём идея искусства и его задача. Большая идея. Настоящая. Наша! А у него: если и есть какая-то идея, то это не идея, а - идейка, да и то вредная, тормозящая, непередовая. А всё, что непередовое - больное. Не это ли явное доказательство его сумасшествия?

    Вся эта чушь, о которой пишет О`Нейва, для кого-то может быть и романтическая, но это такая чушь, такая ахинея, которая может исходить от человека неполноценного, болезненного душою. Он подвержен своей идее (и не идее бога, не философии, - нет-нет), он подвержен идее запутать своего читателя, запутать для того, чтобы только запутать и всё - не больше. Запутать - ради запутать. Нормально ли это?

    Нет, ненормально. И это опять подтверждает то, что автор болен, и сильно. Ведь при шизофрении, кажется, наблюдается расщепление рассудка. Так у него и есть эти частые раздвоения ума.

    Это - не литература, г-н Редактор, это - какая-то антилитература и даже не "какая-то", а вполне конкретная, определённая - чуждая для нашего понимая окружающего мира, лишённая чувств патриотизма. Он оторван от интересов своей родины, которой у него, видимо, нет. Никакое почвенничество его не прикроет, да он вообще - космополит. Он буржуазный агрессор с индивидуальными тенденциями шизофренического характера. Он подлежит полной изоляции как элемент совершенно чуждый для народа.

    Уверяем Вас, г-н Редактор, что нами самым решительным образам будет сделано всё необходимое для того, чтобы этим "писателем" занялось вполне определённое Учреждение. Он там из себя строит невесть что, а мы тут, по его мнению, должны молча... пýкать. Не пройдёт!

    Когда мы обнаружили эту дичайшую рукопись, то задались вопросом: показывать ли её г-ну Редактору? Ясно что, если бы это написал какой-нибудь уже опальный или совсем неизвестный Вам автор, вопрос отпал бы сам собой. Но О`Нейва... писатель для Вас симпатический и в нашем деле контрактный... тут подход особый. И всё-таки, г-н Редактор, как бы ни были велики личные симпатии (которые теперь у Вас, конечно же, растаяли), идеалы и принципы нашего Движения для нас дороже и было бы кощунственно их игнорировать и не замечать того, что пишет враг.

Мы решили не давать Вам эту гадкую повесть. Мало того, мы уничтожили его зловредную рукопись, чтобы она не нашла распространения и хождения среди членов Движения и среди всех честных людей. Надеемся, что от всей повести Нейвы осталось лишь это наше письмо, которое по прочтении следует сжечь. Да Вы и сами это прекрасно понимаете.

    И да будет так.

 

Члены редколлегии

Ответственный секретарь

Представитель Комитета по делам искусств

Старший цензор.

 

 

Идея этой "вещицы" родилась во мне сразу после прочтения одного из измышлений Борхеса - его новеллы "В кругу развалин".

 

 

 

 

 

ОНА

  

  

   Довольно давно, во время одной из часто повторяющихся загородных прогулок вот что рассказал мой друг.

  

   "Однажды во сне мне явился удивительный образ. То была ОНА, которая впоследствии станет для меня большой и горькой частью жизни.

   Но сначала сон. Тот сон, который я уже никогда не забуду, до тех пор, пока для меня светит солнце, и пока я вижу сны.

   Этот первый сон предстал для меня из мрака: ничего нет - ни времени, ни пространства, нет меня самого... И вдруг - озарение - я всё же есть, существую, чувствую и переживаю. И вот - сразу появляется ОНА, заслонив собой всё остальное - и время, и пространство, и меня. Это было как вспышка. Как кратковременная вспышка. Потом: я вновь падаю во мрак, - всё пропадает, опять ничего нет, и я тут же просыпаюсь...

   Сон произвёл на меня большое впечатление, хотя в нём не было ничего особенного, на чём можно было бы заострить внимание, и напрячь память. Не было совершенно ничего, никакой обстановки или хоть фона в материальном смысле, ничего напоминающего реальность. Вообще голый сон, кратковременный, без переживаний и красок. Но я объясняю, что же меня притянуло тогда, сразу после сна. Тот образ, ОНА. ОНА настолько отпечаталась в моём сознании, что два дня я ходил словно пьяный, потрясённый увиденным. И хотя, чисто физически, я не запомнил её лица, ничего от неё не осталось, сразу же с пробуждением моим ОНА ушла, видение рассеялось, - всё же ОНА стала для меня дорога́. Можно подумать - сумасшествие? Но слушай дальше... Как только она мне явилась, я понял её душу, но об этом я догадался естественно уже в реальности, проснувшимся. ОНА шла ко мне, ОНА звала меня. Не знаю, как всё это объяснить. Наверное ещё ни один человек на всём белом свете не испытывал такого чувства, впрочем, я не знаю. Но я отдал бы жизнь за то, чтобы ОНА существовала в действительности, пусть и без меня. Но я, конечно, знал, что никогда, ни при каких обстоятельствах, ни при каких даже самых невероятных фантасмагориях этого случиться не может. Её нет, она всего лишь сон. Но этот сон - мой и только мой.

   И МЕЧТЫ МЕЧТАМИ, ГРЁЗЫ ГРЁЗАМИ.

   А грёзы грёзами, но я стал забывать сон, ведь это естественно. Потрясён я, как уже сказал, был первые два дня, потом сон уходил всё дальше и дальше, в прошлое. Жизнь моя потекла по прямой, без всплесков и ночных сказочных неожиданностей. Я стал думать так: всего два дня я был болен этим, затем боль прошла, "осадки не сладки - что о дыме думать?" Прошёл месяц, трубач пропел, что всё должно пройти...

   Трубач ошибся... это только начало.

   Я ХОЧУ, ЧТОБЫ СНИЛАСЬ ВСЕГДА.

   Я ещё помнил сон, правда, всё очень смутно, как увиденное сквозь мельчайшее сито, ведь прошёл второй месяц, накануне второго совершенно такого же сна... Это был уже восторг, нежели в первом случае, как я стал считать потом, очень приятное недоумение; но восторг немой, потому как я ничего не понимал. Я не кричал от радости "ура", и я не прыгал от избытка чувств. Всё же "пьяным" был неделю. А ещё через неделю - третий сон! И уже как похмелье, но сладкое сознание того, что ОНА мне снилась трижды.

   Мелькнула мысль: а не пойти ли к психиатру? Но я сразу отбросил эту мысль, она мне показалась пошлой. Нет, только не это. По́шло и грязно, грязно разрушать так просто то, что тебя так волнует, хоть я и потерял покой. Да и зачем идти к врачу, зачем разрушать этот чудесный сон - пусть снится, и я хочу, чтобы снилась всегда...

   Спустя ещё какое-то, совсем незначительное время был в гостях у брата, на дне рождения. Друзей брата собралось много. Но вечер прошёл странно, скучно и скомкано, вроде как чья-то невидимая воля поторапливала события, окончание вечера. Да и друзья эти были все как не в своей тарелке. Дело в том, что брат имел склонность дружить со своими друзьями с каждым в отдельности, не знакомя их между собой: то с одним, то с другим. Он-то их всех знал, а они друг друга - немногие. Странно, но факт. Отсюда и конфуз, раз он их всех пригласил на свой вечер... Ну, я ушёл первым. Когда он меня провожал, брат показался мне самым одиноким и оставленным человеком. Я сказал ему: "Не горюй..."

   Я никогда не пил вина, но в этот вечер сразу от брата без раздумий я отправился в "кабак". На душе было очень тяжело и невыносимо одиноко.

   Выпил, с опаской, немного сухого вина, от непривычки довольно быстро захмелел, и всё вокруг поплыло, всё изменилось, да и во мне самом как будто появились какие-то "гусарские намерения". Но я справился с ними: отбросил их в сторону, и стал, как зритель смотреть по сторонам. Гуляющих было многовато; я один, сижу и смотрю. Щегольски разодетые, подвыпившие девицы в жёстком ритме танца интенсивно трясут упругими бёдрами. Обратила на себя моё внимание толпа поддатых подростков, шумно спорящих с барменом. Закурил папиросу. Приятно закружилась голова, и сквозь дым стал различать такие картинки: неприступная дама, отказывающая кавалерам, пытавшимся даже насильно вытащить из-за столика её на танец; обходительные официанты и официантки, словно стюардессы, порхают между столиками; в самом центре на возвышенной эстраде раздевающаяся и вот уже оставшаяся в одних трусиках прелестная мадонна; какие-то узбеки вертятся вокруг, какой-то милицейский, как будто сержант... Следующая затяжка... ещё одна... закрываю глаза... Открываю глаза и вижу... !!! ... Кого бы, ты думал?.. Её, да-да, её, ту кто мне снится!!! Это была ОНА.

   Тут, конечно, я не удержался, такое видение затмило сразу все предыдущие, вскочил из-за стола, всё опрокинул, да ещё в этот момент рядом с моим столиком проходила официантка с подносом в руках, задел и её, и все яства "полились и посыпались" с опрокинутого подноса на ближний столик, за которым мирно восседал толстый господин. Тут как тут оказался милицейский, который меня почему-то раздражал с самого своего появления, ещё ранее, во время моих "картинок". Но он-то ладно, при исполнении, а вот откуда взялись эти двое в штатском, явно из того же ведомства, этого я и не заметил; ведь я искал глазами ЕЁ. Хотя видение уже рассеялось, я был уверен, что это был не сон.

   После того как уже был составлен протокол о нанесённом мною ущербе, идя домой совершенно протрезвевшим, я думал о видении. Не может же сон материализоваться! Теперь я сознавал, что и на этот раз это было лишь видение, почти как сон. Ведь что тут удивительного? Никогда ранее не пил, ушёл от брата расстроенным, в "кабаке" малость выпил, покурил... и это видение что-то вроде галлюцинации. Но хоть наделал в "кабаке" немного шума, совсем не жалею об этом, ведь я увидел ЕЁ!

   "У ТЕБЯ О ЖИЗНИ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ПЕРЕВЁРНУТЫЕ".

   А дальше было так.

   Телефонный звонок оторвал меня от раздумий по поводу моих снов. Но я решил не отвечать - если кому-то я так понадобился, перезвонят снова. Но этот кто-то оказался упорней и настойчивей меня, потому что звонки шли беспрестанным сигналом к чему-то явно неотлагательному.

   - Да? - довольно грубо вскричал я в телефонную трубку.

   Тишина. Пауза. Я, молча жду, а потом слышу такое, от чего, наверное, мертвые просыпаются.

   - Здравствуй, мой друг! Я та, кто тебе снится.

   Я почувствовал, что у меня на голове волосы дыбом встали, рот раскрылся от удивления, меня всего сковало с ног до головы. Я превратился в камень. Спустя секунду я подумал - чья же шутка?.. Ведь никому ничего про сны не рассказывал.

   Не помню, сколько прошло времени (время словно остановилось, или может, его никогда и не было?..) прежде чем я нашёлся пробормотать что-то несвязное, явно несуразное:

   - ...Я очень рад... но... как?.. Разве это возможно?.. Разве ты существуешь в действительности?

   - Да, я такой же человек, как и ты, реальный, - услышал я в ответ её приятный мягкий голос.

   - Тогда где же мы встретимся? - нетерпеливо и взволнованно спросил я.

   - Давай встретимся возле ДК "Октябрь" - прямо у центрального входа.

   - В котором часу?

   - Сейчас же, - как будто настоятельно просила она.

   - Хорошо, я иду, только... как я тебя узнаю?

   - Я думаю, нам легко будет узнать друг друга среди людей, - так спокойно и уверенно ответила она, что и я тоже подумал так же, ведь верно, я её сразу найду.

   ...Я бежал, - стрелой летел, оставив всё позади, забыв обо всём на свете и не замечая, что творится вокруг. Бежал, не разбирая дороги, на встречу с дорогим существом, с дорогим реальным человеком, и только думал, как же всё чудесно произошло. Этот сон, потом сны, видение, ОНА, телефонный звонок, принёсший мне такую радость, и чувство полёта над миром к идущему мне навстречу счастью. Но в голове всё перемешалось, словно представления о жизни казались в перевёрнутом виде. Как она меня нашла?.. Кто она?.. Видела ли меня раньше?.. Там, в "кабаке", видение ли это было? Значит, нет. ОНА - настоящая! Живой человек!.. Как её имя, наконец?.. Я даже не представляю её внешности, она мне всегда являлась мимолётно, от снов не осталось ничего и в помине, и, тем не менее, я нисколько не сомневался в том, что найду её среди тысячной толпы. Найду и узнаю! Я бежал и думал о том, что ожидает нас впереди: светлая дорога в будущее, полное надежд и ожиданий любви, и, наверное, вечное счастье...

                                     +++           +++           +++

   Но когда я пришёл на место встречи, случилось то, чего я меньше всего ожидал. Я увидел толпу, взволнованные и сожалеющие лица, и как при всех подобных ситуациях, любопытные физиономии, рассматривающие лежащую на обочине дороги сбитую девушку с окровавленным виском. Я сразу узнал её. Кто-то кричал на автолюбителя, понуро повесившего голову. Я видел лишь алую полоску крови, растекающуюся по ее жёлтым волосам. Большие её глаза были открыты, она пыталась что-то сказать, ей было очень трудно это сделать. В глазах была печаль, даже скорбь о чём-то несостоявшемся. Я наклонился к её лицу и взял её обессиленную руку и услышал уже затухающее её дыхание, и чуть слабым, чуть хриплым голосом она с трудом сказала, со слезами на глазах, в этот момент она была прекрасна:

   - Милый... не суждено... нам быть рядом на этом свете... прости... - и навек закрыла глаза.

   Трагедия произошла за несколько минут до моего появления, видимо я так медленно бежал, не успел.

   Сейчас ОНА мертва, я даже не успел узнать её имени. Я вновь одинок..."

   Вот такую печальную историю поведал мой друг. А сейчас, спустя уже много лет после той памятной загородной встречи с ним, я вспомнил рассказ моего друга, глядя на его бездыханное тело, мирно покоящееся в гробу.

  

 

 

 

ЗВЕРЁК

  

  

  

Ах! ты мой милый бедный дружочек,

Я так уныло жду мой часочек -

 

Час моей смерти не за горами,

Я ль не увижу тебя между снами?

 

Мне с тобой встретиться надобно вскоре,

Чтобы забыть окончательно горе.

 

Рай мне с тобою будет отраден,

Буду я счастлив моею наградой!

  

  

   У меня есть зверёк. Чёрненький, величиною с ладошку. Милый и очень странный. Он необычаен во многом. Например, в том, что умеет разговаривать. Говорит он, впрочем, не так часто, как бы мне хотелось, и не помногу. Я спрашиваю себя всё время, разве не странно, что у меня есть такой странный зверёк? Но самое странное в нём то, что он у меня появился во второй раз, то есть не так давно по болезни он умер, а теперь вот, ночью, он лежит на моей груди и монотонно дышит своим мокрым носиком, уткнувши его в мою шею. Я боюсь побеспокоить его, боюсь разбудить. А утром он скажет, что выпросился ко мне с того света, - в силу его огромного желания быть со мной ему была дана такая возможность, - возможность вновь приобрести своё тело вместе с душой и вернуться ко мне в этот бренный мир. Потом он мяукнет и покажет мне свои крохотные кривенькие зубки и пойдёт на кухню пить из миски молоко. Делать это он будет неумеючи, всё расплескает, сам залезет в миску, выпачкается весь и, наконец, потонет в молоке. Я буду, конечно, караулить и доставать его несколько раз из молока, чтобы он по-настоящему не захлебнулся, - ведь он мне очень дорог и необходим. Он говорит мне: "Папа", или: "Ну, что ты, папа?", как бы спрашивая меня, и спит со мною по ночам. Иногда я глажу его животик, и он в знак благодарности говорит мне: "Я так люблю тебя!" И я отвечаю ему: "Я тоже, тебя очень люблю..." Я страшно боюсь, что он опять умрёт, и тогда - кто будет мне мурлыкать и ходить за мною по пятам, кто?.. - никто. Ибо, никакая другая "живность" на этом свете не заменит мне моей маленькой бесценной зверушки. Вот такой у меня есть зверёк.

 

 

 

 

" РАССКАЗ О ТОМ, КАК Я ЛЮБЛЮ МОЕГО НАЧАЛЬНИКА"

( Бред мелкого чиновника на дне заброшенного колодца )

 

I

 

                                                                 неизвестно   откуда   взявшись,

                                                             лошадиная морда помещалась ему на

                                                             плечо  и  напускала  ноздрями  целый

                                                             ветер в щёку.

                                                                                        Н.В.Гоголь "Шинель"

 

  Дни запоя кончились. Всё! Нынче поутру я осознал-таки, что устал от змия и что пора на службу - долг зовёт. Я страшно волновался: как покажусь перед строгим взором моего начальника? ведь я отсутствовал три дня. А начальник мой суров, беспощаден и очень-очень несговорчив. Я зову его (за глаза) первоначальником. Все смеются. А мне не до смеха. Мне горько. В слове "первоначальник" заключено что-то... такое главенственное, окончательное, всё равно, что как последняя инстанция. Но мой начальник... он так мал, так жалок и ничтожен - он на самой нижней ступеньке административной лестницы, ему никак не идёт быть первоначальником, - оттого все и смеются. Но мне-то, мне... мне не смешно, мне горько и очень стыдно за него, что он у меня такой маленький начальничек. Но он и - большой начальник, ибо я трепещу перед ним. Ох, трепещу! Подумать только: как я предстану пред ним в моём ничтожестве, как испугаюсь и затрясусь, и потеряю дар речи и, может быть, уменьшусь в собственных размерах пред глазами его светлости. Но я не трус, потому как знаю: все такие, даже мой первоначальник, мой начальничек, сам боится и заискивает перед своим начальником, который для меня - второначальник. И, конечно же, я знаю, мой первоначальник каждый раз дрыгает ногой в канцелярии своего патрона, если вдруг забеспокоится по какому-нибудь малейшему пустяку. Да и без пустяков - он всегда дрыгает ногой. А патрон-то - мой второначальник - непременно уж несет коробку конфет секретарю своего начальника и там одёргивает пиджак, смахивая каждую пылинку, и разглаживает трясущимися пальцами стрелки брюк на пороге кабинета шефа - моего третьеначальника. Вот. А ещё есть, конечно, четвёртоначальник, пяти-, шести-, семи-... и даже, о Господи, осьминачальник. Вот как много их! И всех их надо любить, благословлять, благотворить им и молиться за них, потому что лица они очень-очень важные, казённо-важные, такие важные, что и не понять. А всё-таки: самый важный для меня... самый-самый... это мой первоначальник - он, он, бестия! - его и люблю. И скажу вам больше, что и ка́ждый должен любить своего начальника. Но и второначальник мой, то, что очень близок - тоже важен. А уж остальные - далеки, они совсем далёкие люди. Недоступные. До такой степени недоступные, что, опять-таки, нам и не понять того. Да и ладно. Хотя, признаться, недоступность эта иногда пугает. Видно, я слишком закомплексованный человек. Успокаивает только то, что все такие. И это целая система, почему так. Ведомство... ведомство всему причиной. Бюрократизм. Здесь целая цепочка... да что там "цепочка"! - западня!!.. цепь! оковы! - огромная цепища подчинения, любви и уважения, длиннейшая цепь захватила, связала, сковала, окольцевала, оцéпила (ну, как ещё можно сказать?) весь личный состав нашего ведомства и создала беспощадный бюрократический аппарат, где на самом деле о любви никто не вспомнит, где сплошь столоначальники, где чиновник на чиновнике и чиновник чиновником помыкает, и никто-никто не разорвёт те цепи и не разобьёт оковы - нет ещё тех сил в природе, чтобы укротить бюрократического монстра, и пугающая недоступность начинается сразу через одного и выше. Это формула администрации. Все кто выше - недоступны! Даже в помыслах своих мой первоначальник никогда не посмеет обратиться к моему третьеначальнику. Да что "обратиться"! - он не посмеет стоять возле него, пройти мимо него или взглянуть на него. Фигурально! Ибо, во всём - формула администрации. И в этом целый восторг для каждого маломальского начальника, если, конечно, есть кто-то ниже его. Но, впрочем, на то он и начальник, чтобы был кто-то ниже его, - что ж это я?.. Здесь нет друга, брата и товарища, какие ещё возможны на самом нижнем уровне среди чиновников нашего ведомства, таких как я. Как ни прискорбно всё это сознавать (а иногда хочется просто плюнуть!), но приходится мириться с существующей системой, ни в коем случае не перечить формуле и правилам администрации, даже самому себе лучше не говорить о несогласии с ними, надо на корню подрубать эту диссидентскую мыслишку о несогласии, иначе... иначе безжалостный бюрократический монстр захватит тебя, пропустит через мясорубку, прожуёт, проглотит, переварит в дерьмо и ... испражнит тебя вон - на попрание псам - в отхожее месте, коих предостаточно понатыкано на каждом злополучном перекрёстке провинциального нашего городка... городка, впрочем, тихого и мирного, так отдаленного от столиц - на бездну вёрст, что, казалось бы: живи в глуши и не тужи... ан нет, и здесь покоя нет: именно это-то предостаточное количество - изобилие! - отхожих мест в виде карающих органов, отделений, пунктов, участков и приёмников собирает в себя неугодный люд людской по ... разнарядке, по плану, исходящих от высших начальников нашего строго ведомства. И пусть ты не виноват перед начальством, но перекрёстки эти обходишь стороной, помнишь о них как о бдительном патруле и учишься бдительности на опережение их же бдительности. И вот, всё моё внутреннее несогласие, которое всё-таки есть, выливается только лишь в пьянку, в одиночную скучную пьянку, ибо пью я - один, пью по скромному случаю, или без случая, пью робко, тихо, незаметно... пью, конечно, не ради выпивки, а ... сам не знаю, почему и зачем, и вот, напьюсь и начинаю... всякий раз ведь начинаю искать причины, почему и зачем напился, и по недолгом размышлении открывается мне, что искать ничего не надо, то есть причины эти, потому что они - налицо. И это всегда так. Каждый раз как о преграду натыкаюсь на главную причину: изобилие начальников. Эта причина по-настоящему главная, главенствующая, как главное начальство. Это гнетёт. Ужасно гнетёт. И, казалось бы, напившись, должен вскоре забыться, уйти от этого вздора и отдаться покою (может быть так же, как отдаюсь приказам моего начальника?) ... но не тут-то было!.. ибо выясняется, что чем пьянее, тем больше понимаешь, что именно в пьяном-то виде какой там покой! - не спишь! а всё острее, всё отчетливее чувствуешь, как больной, все мучительные боли свои от изобилия начальников, и хватаешься за голову и ничего не понимаешь. Не столько сами начальники мешают (да они и мешают, черти, ох как мешают! - негодные), сколько само их необузданное количество. Слово-то какое подобрал для них... стадное, да их и на самом деле не обуздать никогда! Если всех их взвалить на одного маленького чиновника - что останется от этого человека?.. И ведь, притом, этому несчастному надо уважать, любить, благословлять каждого из них - непременно! Ведь каждый должен любить своих начальников. Но хватит ли любви маленького чиновника на всех начальников?.. A потом, с похмелья, когда синдром, когда болит голова, когда трещит и раскалывается голова, когда всего ломает и крутит нутро словно в мясорубке, умудряешься ещё находить в себе силы мысли (да они сами собой откуда-то всплывают), которые помогают понять, что весь выход лежит лишь в пьянке, в одиночной скучной пьянке, во хмелю. И мучает совесть, грызёт и гложет, как внутренняя желчь, и подавляет настолько, что забываешь самого себя, собственное я, но никогда - никогда-никогда! - ни в пьяном угаре, ни поутру в тяжёлом похмелье не забываешь начальника. Так думаешь о нём, так хорошо, самозабвенно, до любви, что изнутри души слышатся вопросы: как он там, дорогой мой начальник? как здоровье его? бодрость? не болеет ли?.. или же: как предстану я пред ним в таком жалком виде? что он подумает и скажет обо мне, неблагодарном? Вот такие вопросы. Болезненные вопросы.

  А работаю я евреем. Иначе - снабженцем. Ещё иначе - товароведом в отделе снабжения нашего ведомства. Мой начальник когда-то был королём по снабжению, это был истинный еврей по крови и духу, теперь он крупный специалист телефонных сделок, он мастер кресла, он столоначальник. А я бегаю, бегаю, бегаю - ноги меня кормят. Я маленький государственный служащий, человек часто алкоголический и потому всегда психический, но я знаю дело, я профессионал, я прожжённый снабженец отдела, начальник выучил меня, и дело меня боится, моё дело... и то, и другое - служебное и алкоголическое.

  

   И вот, я решил посетить моего начальника. Но сначала надо было поправить здоровье - убить свой синдром. Для этого я взял бутылку коньяка. Недолго думая, я наполовину опорожнил её. По всему телу пошла теплота. Душа почувствовала покой и уверенность, прошёл озноб, исчезла дрожь в руках. Коньяк подействовал на совесть - приглушил её, и ... больше пить пока не надо, не надо, иначе... иначе совесть взорвётся с удесятерённой силой!.. повременим, повременим пока, - подумал я. Початую бутылку и кусок вчерашней колбасы я запихал в портфель. То был мой любимый рыжий портфель, портфель для меня как друг, я с ним всегда и везде - и по коридорам ведомства и по командировкам он мой вечный спутник. Это настоящий мой единственный друг. И, конечно же, к начальнику я иду с ним. Но, вопрос такой: а надо ли идти? надо ли? когда ведь можно и не ходить, можно и отложить... фу! но для чего ж откладывать, если можно и не откладывать, можно и сходить... да-да, сходить, - и я пойду к начальнику. Но сначала мы с рыжим другом пройдемся по улочкам города, благо ещё есть время до ответственного момента, до той минуты, когда стоя́ть мне пред всевидящим око первоначальника. О, это будет, заранее знаю, как Страшный Суд, торжественный и важный, строгий и справедливый, последний и окончательный.

  Было чудесное июньское утро. Солнце вовсю заливало лучистым светом закоулки и переулки нашего городка. Казалось, что никаких карательных учреждений, стоящих на каждом перекрестке, никаких судилищ в помине не существует. На душе было так радушно и беспечно, что этот обман представлялся мне истинной правдой.

  Да, день начинался для меня просто замечательно.

  Наш городок... я называю его городком, хотя это вполне обычный город: ни большой - ни маленький, с трамваями, с автобусами, с вокзалом, с парком, с водным стадионом и прочими людными и безлюдными местами ... - был в это утро для меня радушен.

  Я шёл и шёл, радовался и восхищался блаженством жизни. Что может быть лучше и счастливее чем радость жизнью? По городу туда-сюда сновали утренние люди: спешащие, нетерпеливые, озабоченные, - люди всех сортов: думающие, равнодушные, неряшливые, невыспавшиеся. Если бы можно было собрать, суммировать все их лица в одно лицо, то в этом лице, наверное, можно было бы увидеть всё разнообразие жизни, прелестное и многогранное. А что увидел бы я, если соединить воедино всех чиновников нашего ведомства? О, это был бы урод или какой-нибудь дáуна. А что за существо появилось бы на свете, если бы можно было в нём соединить всех начальников... ну, не то что бы нашего, довольно крупного по важности, ведомства, а скажем всех начальников какого-нибудь ЖЭКа? Представить невозможно.

  Вскоре я оказался в привокзальном районе. Сам вокзал меня не интересовал, но он лежал на моём пути. Чтобы избежать усиливающейся толчеи, я решил обойти его дворами. Пусть это и отдалит на какое-то время встречу с начальниќком, но ведь она всё равно неизбежна.

  Да, я пошёл дворами. Сам чёрт направил меня на этот путь.

  В первом же дворе я услышал лающих собак. Они выбежали из-за спины. Это были обыкновенные двор-терьеры, как в шутку называет дворняг мой начальник, кстати, большой любитель и знаток всякой собачьей живности, чуть ли не кинолог, впрочем, он и сам - большая собака. Двор-терьеров было немного (единиц пять или шесть). Свою собачью настырность псы проявляли с завидным упорством - всецело, отдавая самих себя, как и свойственно их племени и роду, они преследовали одного кота. Конечно, для одного кота их было чересчур много.

  Чёрный кот с белой отметиной на голове водил их по двору замысловатыми кругами, словно по лабиринту: запутывая их, он, в то же время, их выпутывал. Вот такое создалось у меня двойственное впечатление. Собаки бешено преследовали кота, который как будто издевался над ними. Он не очень-то спешил оторваться от погони. Это было ясно, ведь стоило ему запрыгнуть на дерево или скрыться в подвале, как всё бы кончилось. Да, он явно издевался над очумелыми псами, которых с каждым кругом откуда-то становилось всё больше и больше.

  Я стоял и наблюдал эту непрекращающуюся охоту. Она казалась мне чистейшим обманом, каким-то магическим фокусом. Но вот кто дурил меня?..

  Вскоре уже целая свора собак, собравшихся на лай с соседних дворов, гналась за хитрым китом. В целом, это была шумная ватага уличных разбойников и драчунов.

  С каждой уходящей минутой я больше и больше убеждался в том, что кот не устал, что он не загнан, что он, напротив и более того, абсолютно спокоен и уверен в своих способностях и силах, не взирая на то, что собак теперь много, что он просто смеётся над ними. Сам чёрт держал меня на привязи возле этого кота.

  Но постояв ещё немного, я вспомнил о начальнике. И махнув рукой, я собирался было уходить, собирался было уходить ... как всё кончилось.

  Где-то рядом неподражаемо кричал "Оловянный Цеппелин" свою "Лестницу в небо".

  Да, всё кончилось... или началось?

   Кот запрыгнул на покатый подъездный выступ старого двухэтажного дома. Выступ-козырёк был покрыт сколотым шифером. Упали хрустнувшие кусочки черепицы. Кот устроился на козырьке как хозяин. Видимо, он всё-таки устал или ему просто надоела эта бессмысленная беготня. Мне она тоже порядком надоела. Глупая, бестолковая беготня.

  Собаки толкались возле подъезда. Они давили разбросанные подбежавшей детворой черепицы, ранили лапы и злые покидали двор. Собачий лай постепенно стихал.

   Их почти не осталось, когда я подошёл ближе (опять чёрт меня толкнул!) и я увидел в чёрно-белой морде кота... нечто человеческое. Он посмотрел на оставшихся собак и когда те стали уходить - неприлично выругался, и следом плюнул.

  Я, понятное дело, вздрогнул от такого неслыханного нахальства со стороны мяукающего существа. Но тут же опомнился, решив, что это мне показалось. И не удивительно: в последнее время мне что-то стало часто и помногу мерещится... Всё оттого, что я стал злоупотреблять спиртным. И теперь вот, - в портфеле коньяк.

  Теперь кот смотрел на меня. Он прищурил глаза, как близорукий, видимо, пытался лучше рассмотреть меня. Я вспомнил о начальнике. Мне стало грустно. Надо идти.

  Видя мою кислую мину, кот отвернулся, чихнул и очень ловко и быстро вскарабкался по совершенно гладкой водосточной трубе на крышу. Дом был старой постройки 30-40х годов. Кот расхаживал по краю крыши, разгоняя напуганных голубей. Он важничал. А я не уходил. Он то и дело поглядывал вниз: то на меня, то на опустевший двор. Дети тоже разбежались кто куда. Я рассматривал его будто в зоопарке. Он побродил ещё по крыше, побродил...

  Потом он вновь - как глянул на меня... чисто по-человечески. Я даже испугался и от испуга присел на бывшую рядом со мною скамейку. Его дикие глаза моргнули как вспышка. Я дивился сам в себе. Что-то сверкнуло вокруг. В глазах его загорели яркие звездочки, и ... весь мир погас на миг...

  Я подумал о том, что, действительно, пора завязывать с выпивкой, пора, а то уж чёртики забегали перед глазами. И надо изменить образ жизни, изменить своё питание, ведь последнее время я питаюсь чёрте как, совершенно неразумно, где и как придётся. А может быть заняться какой-нибудь йогой?.. или нирваной?.. или чем там ещё?..- медитацией что-ли?.. - не поймёшь этих индусов с их  правилами и порядками.

  Кот исчез. Возле моих ног вертелся маленький комок шерсти. То была грязная лохматая собачушка. Она выглядела бездомной. Я отдал ей кусок колбасы и пошёл к начальнику. Она, было, поплелась за мной, но я запретил ей.

  Когда я покидал этот странный двор, я уже не слышал никаких Цеппелинов. Напротив, весь двор был околдован бесподобным старинным вальсом "Брызги шампанского". Видимо, кто-то завёл патефон. И я был странно очарован этим.

  И только теперь я охватил своим взором весь двор, прежде мною, практически, незамечаемый. Двор был похож на тюрьму. Четыре невысоких дома были соединены между собою так, что создавали квадратный двор; вход и выход был один, и он представлял собой П-образную арку. Через эту арку я и попал сюда. Но вот зачем я это сделал? - это вопрос, ведь я же шёл к начальнику. Если я пошёл дворами, чтобы избежать попадания на вокзал, надо ли было заходить в тупик?.. Тюремное настроение двора подействовало на меня удручающе. И я покинул этот двор. Покинул теперь так легко и быстро, как будто спешил на свидание с любимой девушкой. Хотя, фактически, спешил к любимому начальнику.

  И вне двора я уже был при просветлённом чувстве радости. Однако же, странный случай со странным котом в странном дворе произвёл на меня странное впечатление. Я почувствовал сам в себе какие-то необъяснимые изменения, какие-то внутренние метаморфозы, случившиеся с моей плотью и разумом. Как будто я стал не я, или что-то в этом роде, - не объяснишь. Я шёл, дивясь сам в себе происшедшему. Впечатление это подогревалось ещё и тем, что я уж слишком сильно сосредоточил на нём внимание, впрочем, не забывая солнечного утра и своего любимого начальника.

  И вот, как думаю, благодаря именно повышенному вниманию над странным впечатлением моим, я, вопреки всем своим правилам (какие-никакие, а правила-то у меня тоже имеются) направился в самое многолюдное место нашего городка - на вокзал. Я всегда бежал от толпы. Я теряюсь, когда много людей. Ведь даже пью я один. Но тут как подменило меня. Мне стало всё-равно. И я пошёл к начальнику через вокзал. Это самый ближний путь.

  Для того чтобы приблизить час встречи, я решил проехать на трамвае. Но каково же было моё удивление, когда я не обнаружил: ни трамвая, ни самого трамвайного пути. Вот это да! Я опять дивился сам в себе. На этой улице, где я всегда встречаю трамвай, где я довольно часто пользуюсь услугами этого вида транспорта, сегодня нет ни рельсов, ни самого транспорта! Что за бред!.. В недоумении я озирался по сторонам и ловил взглядом лица немногочисленных прохожих, пытался понять, о чём они думают, почему не удивляются пропаже рельсов. Но я не понимал прохожих: все они торопились, спешили. На их лицах читалась какая-то крайняя озабоченность, или даже - подобие паники. Я лишь вопросительно произносил: "Граждане?.. граждане?.." и в беспомощности разводил руками.

  Ничего не оставалось делать, как добираться до начальника на своих двоих (как иронично шутит мой начальник: езжай-ка ты, приятель, туда-то и туда-то на одиннадцатом маршруте, - это он мне; но эта плоская шутка совсем не смешна, я даже не улыбаюсь, когда её слышу от него). И я потопал пешком - одиннадцатым маршрутом.

  Я перестал обращать внимание на суету, царившую вокруг. Замкнулся сам в себе и, слегка размахивая рыжим портфелем, погрузился в мир музыки. Я поднял из глубин своей памяти легендарный альбом Led Zeppelin IV, и я всецело отдался ему. Внутренняя музыка оглушила меня, и мне стало всё равно: всё равно, что по улице раньше ходили трамваи и всё равно, что теперь не ходят трамваи.

  Но вскоре моей внутренней музыке стала мешать какая-то внешняя музыка, какие-то посторонние шумы. Сначала робко, осторожно, потом всё чаще и громче. И вот я стал слышать гром. "Кажется, будет гроза", - подумал я и выключил свою внутреннюю музыку.

  Действительно, теперь вовсю слышны были постоянные раскаты грома, - где-то там: за вокзалом, за городом. Я как раз направлялся в ту сторону, навстречу грозе. Ну, грозы я не боюсь, я люблю, когда гроза. Впрочем, гроза ещё не скоро - ведь небо-то чистое, лазурное, как в каком-нибудь ... Милане, - идёшь там, понимаете ли, под жарким небом солнечной Италии, идёшь и дышишь раскалённым воздухом, кругом тихо, спокойно, жители в полусонном состоянии, ничто их не волнует, не беспокоит, кроме того, чтобы всё время так и пребывать бы в покое и тишине... Но какая к чёрту Италия!.. Здесь не то, не то. Здесь - испуганные глаза, взволнованные лица, застывшие гримасы ужаса, невысказанные слова, - вот что я вижу на ликах сограждан. Что это с ними?.. почему так?.. Я их не беспокою, не останавливаю, я даже боюсь спросить их о таком пустяке как, куда подевались трамваи...

  Я остановился. Обвел взглядом улицу. Что такое?.. Какая-то она не такая. Непонятно. Что-то изменилось. Отдаёт стариной. Непонятно. Опять, как в том дворе, я не сразу заметил окружающую обстановку. Вообще, я стал какой-то невнимательный, рассеянный... Да, улица не та, не та. Но ведь она и та! какая же ещё! чёрт возьми! та! та!.. Но какая-то другая...

  Сквозь раскаты приближающегося грома я услышал велосипедный звонок и затем:

  - Э-эй, берегись, солдат!

  Я обернулся и отпрыгнул в сторону. Проехал велосипедист, - парень на велосипеде. Он чуть не сшиб меня, хотя, озорник, мог бы и объехать. Он остановился и посмотрел на меня. Кажется, он посчитал меня за недалёкого умом человека. Во всяком случае, именно такое выражение я прочитал в его взгляде.

  Но он дружелюбно улыбнулся и сказал:

  - Ты что, солдатик, зеваешь?

  И не дождавшись от меня ответа, покатил дальше.

  - Как?! - воскликнул я ... но он ехал, ехал, уезжал... он раньше будет на вокзале, он ведь на колёсах...

   Но какой странный, однако, на нём костюм!.. и велосипед... допотопный. Почему же он назвал меня солдатом?

   Я потопал дальше.

  - Дяденька солдат! Помогите, пожалуйста, маме, - подошла девочка лет семи.

   "Что такое?" - дивился я. Она потянула меня за руку. Я послушно пошёл туда, куда повела меня маленькая девочка с косичками.

  Она привела меня к большому дому. Мы зашли в подъезд. С верхних этажей как раз спускалась её мама. Она несла большой, наверное, очень тяжёлый, чемодан. Тёмный такой чемодан... даже чёрный, - такие только раньше были.

  Женщина смущённо произнесла:

  - Товарищ, я с балкона увидела, что вы идёте, как будто, в сторону вокзала?.. Вы извините, но не могли бы вы мне помочь?.. Он такой тяжёлый...

  Она стеснённо улыбнулась и показала на чемодан, а дочка её забéгала вокруг меня, словно уговаривая. Ну как могу я отказать?!

  - Да-да, я помогу вам, конечно, - согласился я и добавил: - что вы?.. (Кажется, это было не то, что я хотел добавить.)

  Я взял чемодан, женщина мой портфель, и мы вышли из подъезда.

  И вот втроём - я, маленькая девочка с косичками и её слегка смущённая мама, пошли на вокзал. Мы шли по улице, где должны ходить трамваи или, вернее когда-то ходили трамваи, а теперь вот не ходят. Кстати, трамвай, сейчас, как никогда необходим, подумал я, потому что чемодан, на самом деле, очень тяжёл. Так тяжёл, что я даже не смог спросить у женщины: где трамваи? а у девочки: почему она назвала меня солдатом? Все мои силы ушли на этот чемодан. Но я решил спросить у них об этом, когда придём на вокзал. Непременно спрошу. А если они попросят посадить их в поезд?.. О, я и тогда им помогу, я привык выполнять просьбы хороших людей. И все вопросы я задам им в вагоне, куда бы поезд нас ни повез.

  Слышались гулкие раскаты ещё далёкого грома. Гроза никак не могла зайти в город, - было безветренно.

  Чемодан доконал меня. Я устал менять руки. Я закинул его на плечо.

  - Мама, они уже близко? Мы успеем уехать?

  - Ну что ты, детка, что ты! Конечно, успеем. Ты не бойся, да и папа нас встретит.

  "Как папа? Какой папа?" - никак не мог я сообразить, о чём они говорят. Но я тут же понял, что опять думаю не о том.

  - Товарищ солдат! - обратилась ко мне женщина, - вы проводите нас, пожалуйста, до военного вокзала, до старого. Знаете где?.. Это там - слева, в стороне. Там нас встретит мой муж, он военный, офицер, там формируют поезда для эвакуации.

  "Ничего не понимаю! что за чёрт! какая эвакуация, какой такой старый вокзал?" - сказал я сам в себе. На моё плечо давил тяжелый чемодан, он мешал мне сосредоточиться.

  - Но почему солдат? - всё-таки вставил я и остановился.

  - Как почему? - сказала женщина. Она улыбнулась: - Ведь вы же солдат.

  В этот момент над нами неожиданно появился самолёт. Он низко пролетел и что-то бросил. Я услышал свист и крики. Затем увидел разбегающихся и падающих людей. Потом был взрыв. Какая-то сила, наверное, ударная волна, отшвырнула меня в сторону...

  Когда я приподнялся, была тишина, я не слышал ни грома, ни крика людей, ни самого уличного шума. Как сквозь туман я увидел своих спутников, разбросанных тут же - как попало. Они были убиты бомбой. На мамином лице, на устах, застыла улыбка, та самая улыбка, с которой она объявила мне, что я-де солдат. Глаза её были открыты, но в них не было улыбки, в них была - смерть. Дочка её была откинута подальше, она лежала на животике, с повёрнутой в сторону матери головой. Казалось, что в последний миг своей жизни, она ручками тянулась к матери, уж так вытянуты они были у неё. Еще подальше была глубокая воронка. Я помыслил в сердце моём, что после такого потеряешь всякую веру в высшее добро.

  И только тут до меня дошло случившееся. Я посмотрел на себя и ... увидел себя солдатом. Я был в военной форме! В военной форме старого образца 30-40х годов - широченные галифе и гимнастёрка с поднятым воротником. Но что, же это?! Ведь это безумие! Как так?! Почему? Зачем? Ведь этого не может быть!.. Я шёл к начальнику, к любимому начальнику, в голове кричали Цеппелины и вдруг...

  Бред! Бред какой-то, думал я, собирая разбросанные вещи. Подходили люди. Помогали мне и другим пострадавшим, оказавшимся вблизи взрыва. Всё происходило как во сне, в полной тишине, беззвучно. Унесли убитых. Я долго стоял, перебирая в голове всё случившееся, потом бормотал: "Ерунда, ерунда... фантазия... надо идти, идти... меня ждёт начальник..."

  Я поднял портфель - мой рыжий друг был невредим; я заглянул в него - бутылка цела, хорошо. А тяжёлый чемодан, который я тащил на себе как непомерную ношу, был разодран и раскорёжен так, что его было почти не узнать. Я определил его только по чёрным кускам обшивки, среди которых валялись обгорелые женские тряпки и большая детская кукла без головы и руки. В самом центре этой кучи я нашёл приличных размеров осколок, предназначавшийся для моей бедной головы. Чемодан защитил меня, спас от смерти, - я буду помнить это всегда. Я увидел какой-то тёмный клубок, поднял его и ... это была кукольная голова, маленькая обгоревшая головка девочкиной куклы. Боже праведный, какие страшные случайности страшной войны!..

  Это была война, теперь я седьмым чувством понял это.

  Я был шокирован случившимся со мною превращением, переходом в другое время. И это явно была не фантазия пьяного ума. В подтверждение этого на торце большего серого дома я увидел огромный транспарант с изображением грозной женщины на фоне винтовочных штыков. Это была "Родина Мать зовёт! " Я почувствовал сам в себе безумие и готов был разодрать свои одежды, ибо год это был ... год был 1941-й.

  

I I

 

"Кто-то, по-видимому,  оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест".

"Процесс"      Ф.Кафка

 

  Мысль о любимом начальнике отошла в сторону - как бешеная она отпрыгнула от меня. Я побежал на вокзал. Для чего теперь? Не знаю. Но побежал и всё тут.

  Вскоре я пересёк одну узкую улочку, на ней стоял сгоревший трамвай. Я остановился, посмотрел на него. В наше время здесь не было движения, трамваи не ходили. Я оставил сгоревший трамвай и побежал дальше.

  Я бежал бессмысленно, не видя перед собой никакого ориентира, и не зная цели. Бежал сам не зная почему. Бежал, не веря в случившееся, но, впрочем, понимая, что всё-таки это так.

  Наверное, я был в панике. Как повёл бы себя кто другой, окажись на моём месте? Ну, хотя бы мой начальник, как повел бы он себя? Думаю, что так же. Впрочем, он не мог бы оказаться на моём месте.

  Вскоре я оказался на железнодорожных путях. Причём я понял это как-то внезапно, неожиданно. Видимо, уж слишком самозабвенно бежал я сюда, не зная ни времени, ни пути, не видя ничего: ни людей, ни дороги, ни этих путей.

  Я сел на рельсы и обхватил голову руками. Я понял, что нахожусь в пекле ада. Гроза вот-вот обрушится на мои незащищенные плечи. Разразится и всё будет разрушено, так-что не останется здесь камня на камне.

  Раскаты грома задавили уши. Ко мне вернулся слух. Уши болели, ломило в висках. Теперь я слышал взрывы, недалёкие ужасные взрывы. Воздух был наполнен запахом горелого железа. Настроение моё было ... палёное.

  - Эй, воин! Что сидишь? Немедленно на сортировку! - это подбежал старшина, он поднял меня с рельсов. - Горят цистерны с горючим. Бегом туда! - на сортировку!.. - приказ!

  - А где неприятель? - спросил я.

  - А-а... - протяжно выкрикнул старшина, махнул рукой и побежал куда-то в сторону - явно не на сортировку.

  Ну что ж, приказ есть приказ, надо бежать на помощь. Но я ещё, кажется, долго стоял на том месте. Стоял и думал. Я понял, что меня слегка контузило. Взрывом. Самолёт-убийца бросил бомбу, меня швырнуло на землю, потом я встал, помню: было тихо, подходили люди, что-то говорили, я ничего не слышал. Меня не ранило. Просто оглушило. Контузило. Потом я бежал.

  Теперь же, когда вернулись слух, острота зрения и ясное понимание того, что происходит, я осознал, что: я - это я, я снова я, я приобрёл себя, но... я готов кричать на весь свет, что это бред! что так не бывает! что, в конце концов, я - это не я!..

  Пока я так стоял и кричал в сердцах своих, прошло достаточно времени. Да я стоял бы ещё дольше, если бы не процессия...

  Ко мне приближалась шумная процессия, - с сортировки, где горели цистерны с горючим. То шли солдаты, очевидно, победившие огонь. Их встречали женщины и гражданские пожилые дяди. Откуда они-то тут взялись? Я даже не заметил. Были цветы и улыбки женщин. Солдат встречали как после боя, как победителей, с победой над врагом. Я подумал: разве может быть победа над врагом в отсутствии самого врага? Если, конечно, не считать врагом пожар. Да может они его и не потушили вовсе! может цистерны сами догорели! (Как говорится: "мы отстояли дом до фундамента!")... Да, а вонь кругом!.. до сих пор стоит ужасная. Сколько же это железа сгорело!.. Нет, всё-таки победа, победа! без сомнения здесь победа! Такие лица могут быть только у победителей. Вы посмотрите на них - сколько отваги осталось у этих солдат! сколько решимости, чтобы вновь броситься в бой! и сколько бесстрашия в них! - так что враг не пройдет, победа будет за нами! Смотрите на них - они улыбаются, они первые победители войны. Конечно, среди них есть потери, это явно. Явно потому как они выглядят - все чёрные, в копоти, в саже, обгоревшие с головы до ног, ведь явно, что кто-то погиб. Но они - с чувством собственного достоинства, с поднятыми головами. Они гордо улыбаются. Победители. Среди них - вот они уже близко - вижу башкира, узбека, азербайджанца, армянина (я без труда отличаю всех нацменов друг от друга - армейская выучка), но конечно, как всегда, больше всех здесь русских. Русских здесь явное большинство. Победа, маленькая первая победа! И много, много цветов...

  Впереди процессии внезапно появляется машина. Она движется словно дрезина по рельсам, переваливаясь с боку на бок, но достаточно быстро и прямо на меня. Открытый газик. Кажется, едет большой начальник. Военно-начальник. Ха! Его-то и дóлжно поздравлять в первую очередь, его! Ведь вся заслуга в победе принадлежит ему. Отдадим все почести его напутствующему и руководящему слову. Р У К О Т В О Р Я Щ Е М У слову! Он, как перст указующий, скомандовал! - и всё тут же было сотворено, то есть ... потушено. Это настоящий бое-начальник! По-граждански говоря, это будет какой-нибудь десяти-начальник. Впрочем, нет, это не очень большой начальник. Таких полно. Кругом и везде. Особенно, конечно, в нашем ведомстве... Но есть ведь где-то и огромные начальники. Такие начальники, каких никогда и не видел. Какие-нибудь вельможи важные-преважные или верховные старейшины. Какие-нибудь сто-начальники. Они, как князья, господствуют над нами, властвуют нами, кидают нас куда хотят. А над ними - самый главный, самый верховный – Т ы с я ч е-начальник. О, это самый главный вельможа, он над всеми, он "старше" Бога, я боюсь даже думать о нём. Интересно, а что делает в это время мой первоначальник?.. Знал бы он, куда меня занесло!.. Вот таким сумбуром мыслей была наполнена моя голова при виде приблизившейся процессии во главе с десяти-начальником.

  Вокруг меня собралась толпа публики, впрочем, малочисленная, человек десяти. Эти люди встречали победителей. Но лично я был всего лишь зрителем. Рядом со мной стоял неопределенного возраста мужчина в чёрном пиджаке. Он был с длинными редкими усами, которые торчали во все стороны. Он чему-то загадочно улыбался и временами, с ехидцей, то и дело поглядывал на меня. Он кого-то напоминал.

  В тот момент, когда газик с военачальником поравнялся со мной, случилось неожиданное. Из толпы, оттолкнув стоявшего впереди согбенного старичка, выбежал человек и бросился под машину. Старичок упал. А тот, который бросился, он прыгнул, как ныряют в воду, с вытянутыми руками, и опустился почти что под самые колеса. Это был мой улыбающийся сосед в чёрном пиджаке. Я подумал, что он самоубийца. Шофёр газика показал завидную реакцию: дав по тормозам и крутанув руль вправо, он опрокинул машину набок, из которой тут же вывалился пузатый начальник - животом плашмя об рельсы, следом выпрыгнул и сам шофёр. Это был ефрейтор. Рябой ефрейтор. Реакция его была действительно завидная - он успел-таки вовремя оттащить начальника, и машина тут же рухнула на шпалы - колёсами в небо.

  Бросившийся под машину обернулся котом - обыкновенно так, как ни в чём ни бывало: превратился в чёрного кота с белой отметиной на голове. Я уже ничему не удивлялся. Рябой ефрейтор сплюнул на неосторожного кота и чертовски выругался. Начальник выполз из-за перевёрнутого газика. Кажется, его прилично трахнуло. Это ему вместо букета цветов! Он обхватил голову руками и слегка стонал. Бедняга, ему было больно. Видать, набил себе шишку. Вторую шишку. Одна-то у него уже есть... вернее, он сам "шишка". Теперь он - "шишка" с шишкой! Стыдно мне! Такой конфуз... Негóже, не к лицу пузатому военачальнику. Он был в гневе. Ефрейтор суетился вокруг него. Тот психовал. В толпе кто-то смачно плевался и матерился.

  Но моё внимание перенеслось теперь на кота с белой отметиной. Я как бы что-то вспомнил, или ... наоборот, что-то забыл?.. понять было невозможно. Да я и не удивлялся противоречиям моим. Но как будто бы всё возвращалось на круги своя. Это был хороший признак. Я вспомнил моего начальника, но ... тут опять пошла куролесица. А именно:

  Из толпы выбежал старичок и крикнул: "Держи его!" Это был тот самый старичок, которого толкнул чёрный пиджак. Старичок был профессорского вида, в белом, не по размеру, костюме, слишком для него большом, в пляжной шляпе. Седая клинышком бородка, пенсне на заострённом носике - ну явно профессор. Этот белый старичок бросился ловить кота, в которого обернулся чёрный пиджак. Зачем? Уж не отомстить ли за обиду, ведь тот его толкнул?.. Но нет, кажется, нет, белый старичок не способен ударить даже своего обидчика. В отличие от чёрного, он принадлежит к другому типу людей. Должно быть, тут другая причина, почему он стал ловить кота.

  Надо сказать, что пока они стояли в толпе, старичок не обращал на чёрного внимания - никакого. А стояли-то они почти рядом. Кажется, чёрный был чуть сзади?.. Ну да, ну да, ведь он толкнул белого, прыгнул под колёса и ... стал котом. Ба! осенило! если уж он стал котом, то тогда... то тогда кем он был в пиджаке?.. этот чёрный пиджак... этот кот... тьфу! чтоб не запутаться, буду звать его человекокот, ибо это есть единый перевоплощающийся герой моего рассказа. Был пиджак, стал - кот; в итоге - человекокот.

  Итак, белый профессор стал ловить кота. Смотреть на это было забавно. Он был похож на неуклюжего ребёнка, пытающегося поймать птичку, которая прыгала с места на место. Кот издевался над профессором так же, как и над сворой собак во дворе - ведь понятно, что это тот же самый кот - кот с белой отметиной на голове, кот, с которого начались мои сегодняшние приключения, тот кот из "тюремного" двора. Я бы даже сказал - мой кот. Старичок-профессор подбежал к нему, нагнулся, хотел схватить его, но тот не дался - отпрыгнул в сторону на метр. Профессор за ним - неуклюжий, нерасторопный - протягивает маленькие ручки ... кот в сторону - одним прыжком. Затем опять: профессор семенит к добыче и с распростертыми объятьями хвать его!.. но мимо. Никак не мог он совладать с котом - кот прыгал как пантера. И так каждый раз, подпустив профессора совсем близко, он снова убегал. И даже если бы старик поймал кота, то всё равно не смог бы совладать с ним, ибо кот был крупный кот.

  Профессор вспотел уж бегать за ним, как к поимке подключился ещё один охотник - деревенского вида крупный мужик. Последний оказался просто мужлан, этакий солдафон. Фантастический размах его огромных ручищ позволил бы ему сцапать целый дом, не тó-что там какого-то кота. Он раздавил бы все преграды. Это был целый танк. Его лицо и руки сплошь были покрыты огненными коростами. Это был настоящий нейродермит. Медленной тяжёлой поступью, словно окружая противника, он двинулся на кота. Кот сжался и прижал уши, а когда мужик приблизился на расстояние протянутой руки, он уже оскалился и зарычал как зверь. Видно, не понравилось ему, что он оказался один против двоих. Но, правда, он и не думал покидать рельсы. Он был как дрессированный и не бежал от публики. И скажем больше: он издевался над ними. Все потуги ловцов были напрасны. И в насмешку над ними он, после двух-трёх прыжков, начал смеяться, - обыкновенно так, по-человечески, нахально. Присядет на рельсы, ждёт, пока те наступают, и смеётся. Вот они окружают его, а он - прыг между ними и - на машину, на капот, и там смеется, ждёт их, а они злятся. Газик уже поставили на колеса, и ефрейтор приводил его в надлежащий вид, не обращая внимания на сидящего кота.

  - Я поймаю тебя!.. - крикнул профессор и бросился к машине, но, бедняга, запнулся о шпалу и в итоге... растянулся лежать.

  - Убью!.. - завопил мужик, подбегая к газику.

  Он занёс свой огромный кулак над котом и ... опустил его, будто молот на голову бедного животного. Раздался дикий вой и скрежет ломаемого металла. Это был действительно человек-танк: после его удара капот автомобиля был изуродован до неисправимости. Рябой ефрейтор завизжал как резаный и подскочил к верзиле. Его пузатый начальник схватился за кобуру. Мужик немного растерялся и сделал жалостливый вид: простите, мол, не рассчитал.

  Но заливающийся звонкий хохот оторвал их всех друг от друга и от несчастного автомобиля. Кот был цел и невредим. Его потеха продолжалась. Он так искусно издевался над ними, что не было никакого сомнения в его превосходстве. Он опять сидел на рельсах и, казалось, что вот-вот своими лапами схватится за живот и покатится набок со смеху. Теперь уж и ефрейтор стал преследовать кота. Начальник достал-таки свой пистолет, но, не зная, что с ним делать, тут же спрятал его в кобуру и потом, дурак, для чего-то захлопал в ладоши, на изумление и радость публики.

  Чёрный кот с белой отметиной на голове был главной фигурой сего действа, он доминировал над остальными участниками. Я был захвачен им так сильно, что забыл о моём начальнике. Но разумно рассуждая, ведь так и должно быть, - теперь мне необходимо думать о моём превращении в солдата, о войне, о грохоте взрывов, об убитых девочке и её матери, о сгоревших цистернах на сортировке, о победителях. Я вспомнил странный двор, где он гонял собак и я решил, что моё превращение как-то связано с двором и котом, и превращение назад будет зависеть, конечно же, от кота, потому я тоже бросился его ловить. Как бы глупо это ни было, но это было в моих интересах, и это было единственно правильное решение.

  Мы оказались в стороне от рельсов. Кот взобрался на невысокий тополь. Мы подпрыгивали, тянулись до него руками, кричали на него. А он, мерзавец, облизывал себя языком, как будто нас и не было вовсе.

  Профессор:

  - Я достану тебя, бездельник! А-ну, слезай! Хватит уж. Когда ты, наконец, поймёшь, что старших надо слушать?.. Слезай!

  Он разговаривал с ним как с равным, как с человеком. Как будто тот мог его понять и что-нибудь ответить. Хотя, ведь мог, мог наверно, ведь это же не просто кот, а - человекокот.

  Кто-то принёс пилу. Начали подпиливать дерево. Суетились. Зачем такая крайняя мера! Губители, могли бы ведь только приставить пилу к стволу для острастки - кот бы спрыгнул. Так нет же - сразу пилить. Но кот и так уже был в прыжке...

  Я видел этот прыжок. Он летел как в замедленном показе фильма. Он словно парил и потом приземлился мягко-мягко - метрах в десяти от тополя и побежал. Мы бросились за ним, но... очень медленно, так тихо, так скованно, что и не догнать. Я бежал (если, конечно, уместно будет моё передвижение назвать бегом), бежал как ватный, тающий, растягивающийся, как в неге, как будто сон овладел всеми моими членами. Так же и мои сопутники еле-еле передвигали свои тела. Эта замедленная гонка продолжалась несколько минут. Затем началось ускорение, причём дистанция между нами и котом оставалась неизменной, мы ни на йоту не могли приблизиться к нему - он не давал нам надежды.

  Вскоре наша скорость пришла в норму. И тогда бессмысленная гонка прекратилась - кот благополучно скрылся в ближайшей подворотне, и был таков! - к моему большому неудовольствию.

  Опять был слышен пригородный гул канонады. Над сортировкой висели тучи дыма. Гарь и копоть распространялись по воздуху. Настроение было ужасное. Я был подавлен и думал уйти поскорее отсюда.

   Профессор объяснял своим недоумённым спутникам, что этот кот есть превращающийся кот, что такие коты бывают в природе, бывают, что это редкий, уникальный случай, но, как видите, вполне имеющий место. Но мне-то что оттого? Мне не нужны его успокаивающие слова. И я пошёл, куда глаза глядят, я и так сполна получил то, что имею в настоящую минуту. Скажите мне, где это видано, чтобы без каких-либо причин на то, без каких-либо физических перегрузок, абсолютно спокойно, даже не заметив того! - взять да и перенестись из перестроечных времён в 1941 год?! Что на это скажет мне уважаемый профессор, так сильно разбирающийся в котах? что?.. Эка невидаль! - превращающийся кот, человекокот, тоже мне, оборотень...

  Я шёл по городу, охваченному приблизившейся войной. Город был почти пуст, покинут. Многие бежали, многих объял трепет и ужас. Казалось, наступает конец света.

   Я почувствовал сам в себе ощущение разрозненности. Только так, только таким вот словом, могу назвать своё ощущение, неиспытываемое мною прежде. Видимо так и должно быть, когда война и когда тебя уносит в другую эпоху. А может бросить всё?.. все свои делишки: нужные и ненужные? бросить, да и податься на передовую? Там дадут винтовку, и пойду я с ней на... танки. Но есть ли она, эта передовая? Сомнительно что-то. А если и есть, то непременно убьют, обязательно убьют, как дважды два, наверняка! И пусть, туда и дорога, хоть к начальнику не попаду. О, может быть я потому и оказался здесь, чтобы не попасть к начальнику?.. Вопрос этот казался наполовину разрезанным, только наполовину, а потому, пока я не пойму второй половины, не пойму и всей сути, а значит, нечего и думать о винтовке и передовой, да-да - нéчего. Надо разрешать сей вопрос полностью.

  На какой-то улице я увидел разбитую полуторку. Она была подкошена передком в землю. Наверное, сражена была прямо в сердце - в мотор. Теперь она была бессмысленна, не нужна и люди оставили её.

  Машину заливал дождь. А я даже и не заметил, как промок до нитки. Я думал о первопричине. То есть о том, откуда всё это взялось. Непосредственным виновником всего случившегося со мною я считал кота, только его и никого и ничто больше... ну, косвенно, ещё двор, где я его встретил. Первопричина, действительно, в коте. В том "тюремном" дворе, помню, он был на крыше двухэтажки, расхаживал там, пугая голубей. Когда он посмотрел на меня, его глаза вспыхнули, что-то сверкнуло, из глаз посыпались искры и, наступила тьма... тогда я не заметил... не помню; но теперь мне кажется, что он разгуливал по крыше и сиял фосфорическим светом и должно быть, негодяй, смеялся и тогда. Вот. А потом, когда снова стало светло, он исчез, и вскоре выяснилось, что я ... в 41-ом году, да, значит, именно в тот самый момент я и был переброшен во времени. Ещё и "Брызги шампанского" там сразу заиграли... Сам ли он меня перебросил или как-то иначе, но явно, что он тут замешан. Это, возможно, не первопричина, но какая-то находка. И находка, однако же, важная, единственно важная и значимая для меня, потому-как думать о другóм (о причине, зачем и почему это случилось) не было никакого смысла, ибо этого просто не понять никогда. Ведь действительно, если я не знаю, что теперь происходит со мной, то коль-ми паче знать мне, почему и для чего это происходит! Ясно, что нет смысла стоять тут под дождём и мокнуть, ясно, что надо искать тот двор, как бы далёк он ни был, ибо, где же ещё я найду чёрного кота с белой отметиной на голове? Я бросил разбитую полуторку и пошёл искать свободу. (Искать свободу - как это противоречит моей любви к моему начальнику, не правда ли?..)

  Я не представлял себе куда пойти: в какую сторону? Всякий знает, что не так-то просто найти нужную улицу и двор в незнакомом городе; ибо, то, что этот город мой, конечно, не вызывает сомнения, но, он такой мой, что совсем-что не мой, всё знакомо, но... город из сна, из прошлого, потому и не мой, потому и не знаешь куда идти.

  Пока я ориентировался, дождик, прошёл. Мокрая гимнастерка прилипла к телу, набежал озноб и, кажется, предполагался насморк, да и усталость нахлынула как ледяной вал. Сравнение, возможно, неудачное, но, честно, именно такое ледяное ощущение я испытывал после дождя.

  Я вспомнил о коньяке и к удивлению от одной такой приятной мысли я скоро согрелся, стал бодрее, увереннее. И подумал, что, конечно же, найду выход, непременно найду. Найду этот злополучный двор и выловлю там кота с белой отметиной на голове. И надо бы скорее приступать к этому предприятию, пока ещё не стемнело.

  Однако, я проголодался. Целый день ведь ничего не ел. Я вспомнил про портфель, в котором уже не было вчерашней колбасы; помнится, я скормил её несчастной собачушке. Надо было отдать ей половину, теперь бы подкрепился; это всё моя нерасчётливость подвела меня к состоянию голода. А ведь по профессии я еврей, стыдно быть таким растяпой. Мог бы и вовсе не подкармливать собаку. Да и вообще, во всей этой ситуации, надо признаться, я и оказался-то только лишь благодаря своей нерасчетливости и недальновидности. Ведь так? - что ж скрывать. Зачем мне понадобилось идти к начальнику?! Сам виноват. Ведь не гнал никто. Затея эта была до того надуманная и неперспективная, что даже тогда казалось, что её можно было отложить. Но ведь я тогда подумал, дурак: для чего ж откладывать? когда можно и не откладывать. Вот так я рассудил тогда по своей глупости и пошёл-таки к начальнику. Потом, зачем я поплёлся через этот дурацкий двор? не зря, видно, я почувствовал там тюремное настроение, коли теперь нахожусь в месте ещё более отдалённом и ужасном, нежели тюрьма. Зачем, в конце концов, я обратил внимание на этого кота? Ведь дéла не было смотреть! Дурак! Сам виноват. Во всём!.. Но что сожалеть теперь? Это уж характер, такой характер вот, его не устранишь, не упразднишь, не сунешь в корзину для мусора. Характер - вещь трудноисправимая у человека (если вообще, исправимая), в особенности у такого, как я, бестолкового и непутёвого, одним словом... слабохарактерного.

  И как же, прикáжете, утолить мне голод? Жажду, положим, я утолю - коньяком. Так ведь нет такой жажды! Впрочем, если бы и была жажда, то коньяк здесь не помощник. Им скорее сытым станешь, чем напоенным. И эта удивительная находка вновь ободрила меня и подняла мне настроение. Конечно, я тут же решил пригубить коньяку. Зайду-ка, думаю, в ближайший двор, там и выпью на первой же скамеечке. Авось не прогонит никто...

  

  

I I I

  

"Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил,  что он у себя в по­стели  превратился в страшное насекомое"

"Превращение" Ф.Кафка

  

    Я увидел высокую дворовую арку. Арка заманивала меня пройти в глубину двора. И только ступил я за черту этого двора, как тут же увидел знакомого кота. Кот гулял по двору. Он похож был на угрюмого стражника, и был с взъерошенной шерстью. Он ходил словно дворник, словно истинный хозяин двора, впрочем, без ключей и метлы, ходил сам по себе, как и подобает обыкновенному коту. Но он есть и необыкновенный кот, потому что всем своим видом, начиная с ранних пределов двора, он особенно важничал, он ходил взад-вперёд по двору, как бы охраняя его одним только своим начальственным присутствием, как тигр вне клетки, с чувством самоуверенности, самодовольства и свободы. Вся эта его самость выражалась налицо, именно так оно и было, не иначе. Нельзя было спутать такого откровенного настроения - самонастроения, что ли.

   Я сразу окликнул его, без церемоний, этого разбойника, окликнул не как дворника, а как дворового мальчишку:

  - Эй-ты! Человекокот! Стой! Не уходи. (Да он и не собирался уходить, негодяй.) Я тебя не трону. Подожди. Поговорить надо.

  Он остановился и внимательно посмотрел на меня. Мне показалось, что ему понравилось такое обращение, что я назвал его человекокотом. Ведь профессор-то, наверняка, не считал его за человека. Да, понравилось. Это было совершенно очевидно. В его глазах было удивление и любопытство.

  - Расскажи, кто ты? - сказал я.

  Он пошел в глубину двора, приглашая меня за собой, пошёл медленной поступью, ещё более важно, чем прежде, с каким-то высшим достоинством, уже как чрезвычайно учтивый и гостеприимный барин.

  В глубине двора была беседка, куда он и пошёл. Я за ним.

  Вообще-то, я неравнодушен, к кошкам, потому я решил погладить его. Как только я дотронулся до его короткошерстной шкурки, он тут же стал человеком. Встал в полный рост. Был такой же, как я.

  Мы зашли в беседку. Он сел на скамейку, облокотился на решётчатую спинку, зевнул и ... вытянулся во всю длину - как ни в чём ни бывало, как будто и не было в помине его второй сути... или природы. Но удивляться не приходилось - ведь это ж был настоящий человекокот, существо единичное в двух лицах.

   Теперь я разглядел его внимательно. Он был в чёрном (опять чёрное, всё в нём чёрное, кроме белой отметины на голове), в чёрном, но уже достаточно выцветшем, почти до серого цвета, местами до блеска, спортивном костюме: трико и футболке. Свой чёрный пиджак он где-то бросил. На груди, где сердце, была эмблема спортивного общества - большая буква "Д". Ишь ты, динамовец! Костюмчик-то поношенный, но наверняка, краденый, - решил я.

  Человекокот казался немного полноватым, особенно выделял­ся его
живот. Хотя весь его облик, в мужеском смысле, был не
сказать, чтобы неприглядным… нет,  скорее, вполне средней приличности мужчина, не спортивного, конечно, типа. Он походил одновременно
на аристократа, столоначальника и, более всего, на повсед­невного  повесу. Он лежал-позёвывал, но был, как, ни странно,
бодр и, думается, подвижен, потому что: случись сию минуту
что-нибудь из ряда вон... он тут же будет готов не только
сделать правильные умственные выводы как настоящий в смысле слова человек, но и показать себя в деле, как кот, даже, может быть, со всем отчаянием бро­ситься в переделку или на какую-нибудь подвернувшуюся
жертву. Цвет лица его был, что странно, светлым, глаза -
голубые. Я дотронулся до него, как бы проверяя: не призрак ли он?
Он не показал вида. (В смысле ответной реакции,
что трогают его). Он был явно не призрак. Он – реален.
Пока он лежал, я трогал его грудь, живот, ноги. Тело его
было мягким и тёплым. От него пахло чем-то прелым, как от
давно не мытой кошки. Казалось бы, надо удивляться, надо
поражаться, но я не делал этого, я лишь дивился сам в се­бе,
дивился тому, что не удивляюсь, что не поражаюсь. Он
молчал, зевал и посапывал. Он был сейчас со слабо прищу­ренными глазами. В моей голове перемешалось всё: перестрой­ка и война, любимый начальник мой и любимые начальники моего начальника,
человекокот и связанное с ним превращение. Но вскоре я,
наконец, нашёлся и заговорил.

   Я сказал:

  - Выпить хочешь?

  Он:

  - Вот все вы так, люди, чуть что - сразу выпить, сразу в бутылку... Нет чтоб поговорить, познакомиться, понять друг друга, поиграть во что-нибудь или ... да просто помолчать, не досаждая другому... Вот я сейчас размышлял, а ты перебил меня и теперь я забуду... забуду... да вот и забыл уже, о чём только что думал!.. Всё бы вам в бутылку заглядывать!..

  - Но выпить-то хочешь?

  - Ух, терпеть не могу запаха вина! До чего ж мерзко! Голова от него трещит, кружится-так... в глазах круги, всё плывёт, двоится, а если переберёшь, то и троится, до того погано в голове, что кажется вот-вот растеряешь все мысли и станешь... котом без мыслей, или даже, что ещё хуже, станешь котом с больными, пьяными мыслями. А что за кот без мысли!.. не говоря уж о коте с пьяной мыслью. Ха-ха! Нет... Терпеть не могу и пива. Вот если бы поесть чего-нибудь... например, колбасы...

  - А я выпью, у меня коньяк есть, - сказал я, открывая портфель.

  - Ха! - воскликнул человекокот и приподнялся. Затем он сел. - Коньяк у него есть... Да коньяку-то я и сам выпью. Ну-ка плесни-ка мне несколько глоточков... для пробы.

  - Но ты сказал, что не любишь выпивку.

  - Это я вино и пиво не люблю. А коньяк - с удовольствием, даже - с превеликим удовольствь-ем. Я, вообще, добрый и смирный, никого не трогаю, никому не мешаю, люблю тепло, люблю, так сказать, "в тепле сидеть да коньячком пользоваться". Мир люблю. Чтобы меня никто не трогал, и я тогда никого не трону, не побеспокою. Мир люблю. Что может быть лучше?.. Тáк-что, коньячком люблю побаловаться я с удовольствь-ем. Давай! Он пахнет подвалом и клопами, это как раз по мне. В нём нет запаха вина, дрожжей или кислятины.

  "Этакий любитель коньяка с буквой "Д" на сердце! Да он знаток, как я погляжу... в своем роде, конечно" - подумал я.

  - Но в коньяке есть градус, большой градус, алкоголь, от которого могут, как ты говоришь, болеть мысли. Может быть, тебе не надо?.. да и стаканчика у меня нет... куда ж я плесну?.. я сам его из горлышка, - сказал я, предостерегая своего собеседника.

  - Я тоже могу из горлá! - чётко сказал человекокот и поставил точку, добавив: - Давай!

  Он выхватил из моих рук бутылку, которую я только что изъял из портфеля. Я не успел опомниться, не успел сказать ни слова, как он запрокинул голову назад, приставил бутылку ко рту и влил из неё всё содержимое в себя, оставив меня в полнейшем недоумении и без коньяка. Я только следом за этим его наглым деянием посмотрел сквозь бутылку и увидел её прозрачную пустоту. Ни фига себе - ни грамма!..

  - Ты - подлец! - возмутился я, - это нечестно с твоей стороны, я не ожидал от тебя такой жадности.

   - Что ты! - воскликнул он, и, кажется, сам обиделся, - ведь я выпил только половину! Вторую половину... то есть первую - выпил ты, ведь так?.. Что же ты обвиняешь меня в жадности? Да и сердиться нечего, потому что угощаешь-то - ты, а не я.

   Пришлось с ним согласиться. Это была правда, и никакие мои доводы о том, что свою половину я выпил раньше, его не убедили бы, да и не могли бы убедить, впрочем, я особо и не старался, ведь угощал-то, действительно, я.

   Он быстро захмелел. На его лице появилась наихитрейшая улыбка. В глазах была коварная игра. Он действительно хотел играть со мной, - да и играл. Весь облик его представлял собой усмешку, беспредельную усмешку, - чуть ли ни над всем миром. Он был в повышенном настроении, он был доволен, не то, что я. Он занялся своими руками, рассматривая длинные свои пальцы и грязные ногти. Потом он спросил: "Где твой саквояж?" "Что?" - сказал я, но тут же понял, что это он о портфеле моём. Я промолчал. Мой рыжий друг был при мне возле ног, всё равно, что верный пёс. И действительно, он верный, я доверяю ему все тайны: ведь в портфеле-то у меня что?.. - чековая книжка (инкассо), накладные, скоросшиватель с приказами и пара пустых (бланков для приказов), в общем, документы со службы... ну, и ещё одна, скажем, престранная вещь лежит в портфеле... - это школьная тетрадка, позаимствованная третьего дня у моего товарища по бутылке, уральского писателя со странной фамилией Уверовал (до сих нор не знаю: псевдоним это, или настоящая фамилия), да, простая школьная тетрадка за две копейки, в клеточку, там записи, какие-то измышления - дичайшие и фантастичнейшие - о жизни, творчестве и убийстве сибирского писателя Шукшина (у меня на кухне товарищ читал её мне шёпотом; разумеется, за бутылкой), кстати, когда вернусь, надо показать её начальнику, непременно показать, - что он скажет?.. А этот тут сказал с ехидцей:

   - Хорошо бы, поесть что-нибудь...

   - Ты говоришь как мечтатель. Что за тон?

  - А что? - уж и помечтать нельзя?

   - Я голоден не меньше твоего, да помалкиваю.

  - А что? - спросил он.

  Я не понял, что он имел в виду; действительно, а что?

   - Зря ты скормил колбасу собаке. Она не заслужила.

  Это до беспечности глупо и преступно. Бестолковщина! -

  зло сказал мой собеседник и в знак протеста отвернулся, показав мне жирный свой затылок.

   - Да... наверное, зря... - согласился я, но тут же опомнился и встрепенулся, - ну уж и зря - совсем не зря!.. Как же легко я поддаюсь на твои... провокационные выпады, соглашаюсь с тобой быстрее, чем... с самим собой. Нет, ты неправильно говоришь. Как мог я с ней не поделиться!

   - С кем? - спросил он, поворачиваясь ко мне.

  - Как "с кем"? - не понял я, но потом: - Конечно, с собакой, с той маленькой собачушкой, которую я пожалел, ведь она ж бездомная... Другое дело, если бы я отдал ей половину, а вторую съел бы сам... тогда бы ты мог меня обвинять. Но я-то сам голоден! и, повторяю, не меньше твоего.

  - Ну, это твоя вина, а не моя.

  - Да-нý тебя...

  Помолчали. На дворе потемнело.

  И только тут меня осенило. Наконец-то! Будто глаза мои прежде были удержаны, а тут вдруг открылось. Простая мысль явилась мне как солнце. До того простая мысль, что увидеть её и понять надо было раньше, и даже не раньше, а с самого начала. Ведь меня ждёт начальник! Мой начальник! Мой любимый начальник! - Вот мысль та. Мой начальник, любимый!! А я где? Дурак! Любой мальчишка или какой-нибудь задрипанный пьяньчужка давно бы понял, о чём тут дело. А я - о колбасе, о коньяке... тьфу, чёрт!

   - Давай меня назад! - вскричал я. - Домой - к начальнику!

  - "Назад"?.. или, может быть, вперёд?..

  - Опять он начал... - сплюнул я в сторону, - не паясничай!

  - Нет, ты скажи мне, назад или вперёд? куда? куда тебе надо?.. В прошлое или в будущее?

  - Что за чёрт... - начал, было, я, но не договорил; но когда хотел продолжить мысль (правда, непонятно какую), он бесцеремонно перебил меня:

  - Нет уж, чёрта ты оставь. Оставь, оставь! Это не по твоей части ... - а по моей. Один мой знакомый чёрт настоятельно советует мне... ха-ха... впрочем, об этом потом, потом... Ну, так что? куда тебе: назад - в прошлое?.. или вперёд - в будущее?..

  - Верни меня назад, тьфу!.. домой... в моё время, меня ждёт начальник... и поскорее, быстрее!

   - Все спешат куда-то, всех кто-то ждёт. Я, наверное, один такой... свободный, сам себе хозяин. Бегает за мной один профессор, видал, наверное, его? Такой грубиян и невоспитанный старикашка. Тоже всё спешит и хочет куда-то попасть. Но я-то тут причём? Я так ясно ему и сказал. Я ему не помощник. Нý его! - пусть сам...

   - Да не интересует меня никакой профессор!

   - Ну-ну, будь же терпелив. Не психуй. Вот я тебе пока историю одну... такую маленькую, манюсеньку историйку ... отпущу. Xочешь? Послушай-ка...

  - Да на что мне? Не надо историй. И я не могу терпеть! - я тебе не Иов.

   - Нет уж, слушай! Году так в тысяча восемьсот... тысяча восемьсот... ну, в общем, в XIX веке в одном европейском государстве собралась экспедиция... туристов так... за сто, и вот это предприятие двинулось в Россию на поезде из 4-х вагонов. Они решили посмотреть на невиданный ими ранее народ, живущий на окраине Европы, его обычаи, природу, ну и прочее, - экзотики им захотелось. В то далёкое время поезда ходили не так скоро, как теперь, и поначалу всё шло хорошо, без помех, поломок и приключений, все были довольны и блаженствовали в пути, наслаждаясь прекрасными видами восточной Европы. Но поезду не суждено было прибыть по месту назначения. В пути случился непредвиденный казус. Пройдя добрую половину пути, в одном из горных массивов, поезд вошёл в туннель, но из него... не вышел. Ещё когда поезд подходил к туннелю два пассажира заметили странное явление, исходящее из скалы, в которой был проделан туннель. Явление шло навстречу поезду - для глаз человека это было обычным туманом, испарением или дымовой завесой, чем угодно, кто что видел, - и так испугало этих двоих пассажиров, что они оставили эту затею - поездку в Россию, и спрыгнули с поезда перед самым туннелем, чем, в итоге, и спаслись. Мне доподлинно известно... хи-хи... от знакомого чёрта!.. что там произошло искривление пространства. Поезд исчез; разумеется, вместе с пассажирами. Но он вовсе не был уничтожен. Он только пропал: он вошёл в туннель, но из туннеля не вышел. Как ты думаешь? ведь это же не означает, что он был уничтожен?.. Да, произошло искривление пространства, а вместе с ним и времени, в чём и состоит главное свойство загадочного для людей явления... Поезд провалился, или если хочешь, прорвался, в другую эпоху. Вот, как и ты теперь - провалился в 1941 год. Разница только в том, что ты провалился... - попал в прошлое, а поезд - прорвался в будущее. Поезд появился в первой половине XX века. Он стал поездом-призраком, он носился по несуществующим рельсам, внезапно где-то появлялся и так же внезапно пропадал. Один стрелочник увидел, как поезд идёт по насыпи, на которой нет рельсов. Стрелочник чуть не спятил и вскоре безнадёжно запил. Одна жалкая старушенция сошла с ума, когда увидела летящий поезд над рекой, где в помине не было никакого моста. Таких свидетельских примеров сотни. Ими "пищат" страницы многих провинциальных газет. Разумеется, поезд ходил, конечно, по рельсам, по самым настоящим рельсам, но которые были давно - в XIX веке, а видели-то его уже в XX веке, где по разным причинам уже не было этих рельс. Поезд-призрак в XX веке отстучал колёсами всю Россию. Он и до сих пор блуждает по просторам огромной страны, и так, наверное, будет до конца века. Но что самое удивительное... - поезд этот без людей! А где бы, ты думаешь, были в то время люди?.. ха-ха... в то время они были - нигде. Они были в далёкой Мексике в XVIII веке! - провалились в прошлое, и находились - все до одного - в самасшедшем домý. Из пассажиров поезда они превратились в пассажиров психушки. Вот куда их занесло. Вот им экзотика - так экзотика! Их "посадили" за то, что они несли "какую-то чепуху" о том, что прибыли из будущего... Вся эта история покрыта тайной... Может ли быть выход из такой ситуации? - как ты думаешь? Можно ли вернуться назад? в своё время?

  - ... Я думаю, можно. И ты поможешь мне.

  - Я вот что хочу сказать. Ты тут пока посиди немножко, отдохни, а я отлучусь на минутку, у меня появилась мысль... А ты подожди, подожди, я быстро вернусь, - сказал он, встал и не спеша пошёл со двора.

  Я сижу и жду, как верный исполнитель, ведь он же попросил. Я, вообще, всегда-всегда выполнял все маломальские прихоти моего начальника, не говоря уж о более крупных и важных его поручениях. Я никогда-никогда не преступал приказания вышестоящего надо мной господина. А помыслить о бунте я не посмел бы даже в самом пьяном разгуле. Я робкий. Вот какой я. Что мне говорят, всегда то и делаю. Всё это я сохранил ещё от юности моей. В этом весь мой страх и вся моя преданность, да и любовь, к начальнику. И как же Их не слушаться? Ведь немедля составят совещание против меня с тем, чтоб погубить меня, и вместо какой-нибудь выгодной командировки "к бабушке на пироги", удалят меня, осудят, предадут истязателям, поругаются надо мной, оплюют, будут бить и, может быть, вырежут на мне надпись "Люби начальника своего больше чем самого себя!", да потом, глядишь, и ... убьют. Хочу ли я этого? Нет, не хочу. В этом-то и есть весь мой страх и трепет, и любовь к начальнику.

  Однако, темнеет. Поздно уже. Хватит сидеть. Пойду-ка, посмотрю, где он там задержался... Ба! да ведь он сбежал! он просто сбежал от меня! Как же я... о, чёрт... И я, как полоумный сорвался с места и побежал. Как же я допустил это? Раззява!..

  Я уже был вне двора и смотрел налево и направо: куда ж бежать за ним?.. Побежал налево. Улица эта была довольно широкой, но совершенно безлюдной в этот час и, пробежав добрую сотню метров, я понял, что выбрал неправильное направление. Я побежал назад. Пробегая мимо злополучного двора, я мельком заглянул под арку, наивно полагая, что может быть тот гад, вдруг вернулся. Конечно, двор был пуст. Я побежал направо. Тут широкая улица делает непонятное сужение. Вдоль дороги стоят фонари, большая часть из них, как обычно, бездействует, остальные светят кое-как, мерцают. Здесь темнее, гораздо темнее, чем на широкой стороне улицы. Значит, он должен быть где-то тут. Пробежав два квартала, я обнаружил его следы. То была перевёрнутая мотоциклетка на дороге. Я остановился. Вокруг - никого. Одинокая мотоциклетка с крутящимся колесом свидетельствовала о том, что это его рук дело, наверняка. Я в этом не сомневался - ни секунды. "Он где-то здесь, здесь, недалеко, я чувствую", - подумал я и побежал дальше.

  И вот я увидел удаляющуюся его фигуру. Я догонял его. Теперь ему не уйти. Я крикнул: "Стой!" И как ни странно, он остановился. Я подбежал к нему. Я толкнул его в плечо. Я очень запыхался и не мог сказать ни слова, я тяжело дышал. Он посмотрел на меня вопросительным взглядом и потом чуть улыбнулся. Но я не поверил его улыбке. Потом он хмыкнул, показал рукой, что надо идти и пошел-себе дальше. Я - за ним. Так и шли: он - впереди, я - следом. Мы шли довольно долго. На город начинал ложиться мрак. Скоро будет ночь, а я ещё не дома. Кажется, мой путеводитель решил увести меня из города - туда он шёл. Но зачем? зачем всё это?.. И почему я ничего не предпринимаю для того, чтобы вернуться домой?.. Я вспомнил о начальнике: как он там? здоров ли? не скучает ли в моё отсутствие? Лишь бы у него было всё хорошо. Мысль эта, о том, чтобы у него было всё хорошо, была приятная для меня мысль, и она, как какое-то существо, взяла да и вышла из меня и пошла со мною рядом, как самостоятельная, параллельно мне. Мы шли с ней рука к руке за этим неприятным типом, уводящим нас из города. Я попытался обработать эту мысль, укротить её, но она не далась, так как была совершенно независима от меня. "Я - безумец! " - подумал я.

   На одной из последних улочек города он вдруг остановился, повернулся ко мне и посмотрел таким дружеским взглядом, как будто мы и есть, друзья не разлей вода. Он улыбался, но я опять не поверил его улыбке.

  Мы стояли под чашкой фонаря с тускло светящейся лампой.

  - Мы что - уже помирились? - спросил я, рассматривая его улыбку.

  - Что ты! мы и не ссорились, - ответил он. - И не смотри на меня так враждебно, не надо, и не помышляй в сердце своём обо мне плохо, я не такой... Я ведь насквозь вижу духом моим твоё недоверие, а надо бы мне верить, - я не собирался  бежать.

  "Белиберда какая-то!" - подумал я.

  - Я не убегал от тебя, - оправдывался он.

  - Так что же ты делал? своим бегством-то?.. шёл ко мне навстречу, что ли?.. Зачем сбежал со двора?

  - А затем что бы сменить обстановочку и показать тебе... одну вещь... весьма любопытную... тебя заинтересует. Вот послушай-ка...

  - Да что такое?

  - Есть на свете книжка одна... - "Нос" называется. Так вот там написано... там написано... - теперь он был похож на чёрта. Откуда-то он вынул блестящий чёрный блокнот, усмехнулся и раскрыл его. Освещение возле фонаря было слабенькое, но, однако же, достаточное для того, чтобы читать. И он зачитал мне:

  - "Но что страннее, что непонятнее всего, - это то, как авторы могут брать подобные сюжеты. Признаюсь, это уж совсем непостижимо, это точно... нет, нет, совсем не понимаю. Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых... но и во-вторых тоже нет пользы, просто я не знаю, что это...

  А, однако же, при всём том, хотя, конечно, можно допустить и то, и другое, и третье, может даже... ну да и где ж не бывает несообразностей?.. А всё, однако же, как поразмыслишь, во всём этом, право есть что-то. Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете, - редко, но бывают". Вот тебе "Нос".

  - И что? - спросил я в полнейшем недоумении.

  - А то, что это Гоголь и ... это косвенно касается тебя, твоего случая; впрочем, касается даже не косвенно, а - напрямую. Ты посмотри сам: твой случай весь странный, непонятный, непостижимый, с самого начала, с самого утра он был наполнен небывальщиной, ты знаешь это сам. Уникальный случай! Он не несёт в себе никакой ясности ни для тебя, ни для окружающих, и пользы от твоего случая никому никакой: ни отечеству, ни мне, ни тебе, ни начальству. Но, как сказал ваш классик... сейчас посмотрю... однако же, при всём том, ха-ха... можно и допустить... и бывают на свете подобные происшествия, редко, но бывают, вот так, мол, изрёк ваш классик, ха-ха... И это не сон для тебя, это - реальность...

   - Да, случай твой невероятный, - продолжал мой мучитель, - Ничего не скажешь, но он - факт. И даже чем невероятнее, чем неправдоподобнее, тем он более настоящь для тебя, действителен, пойми это, - это основное в нём. И ещё есть одно основное в нём - это то, что он ещё незакончен. Пожалуй, это даже главное в нём. И ты скоро узнаешь почему... И не беги от него. От судьбы не уйдешь.

  - Кáк-так "незакончен"? почему? - испугался я.

  - А вот почему. У меня есть знакомый чёрт, ну, ты знаешь уже... он рассказывал мне про Гоголя, что, мол, тот любил чертей и разные несуразности. Это достоверно. Это ты сам можешь проверить. Возьми хотя бы тот же "Нос" его... иль "Вий". Мой чёрт рассказывал и про могилу Гоголя, куда по определённым ночам направляются со всех сторон полчища тёмной силы, где собираются черти, упыри и вурдалаки, где целый шабаш прекрасных и страшных всё сплошь голых ведьм, и что Гоголю всё это чуть ли не в усладу...

  - Да что такое! Что за чертовщина? Оскорблять память Гоголя!.. Да это святотатство! - я готов был разодрать свои одежды. - Черти на могиле!.. Ты что - спятил?.. или ты сумасшедший?..

  Он истерически задёргался и захохотал.

  - А! да ты вон как! - закричал я. - Знаешь, кто ты есть? Знаешь?.. Ты сам чёрт!.. - вот ты кто.

  Хохот его нарастал.

  В моих ушах раздался звон. Этот звон хохотал как будто бы внутри меня, - и звук его вырывался наружу. И я слышал этот хохот изнутри себя и снаружи.

  - Собачий сын! Свиное рыло!.. - не унимался я. - Я убью тебя!

  Он прекратил трястись и замер - встал как вкопанный. В его глазах отсутствовали зрачки, он смотрел на меня одними белками. Воистину,  - дьявол!.. Я заорал как помешанный и схватил его за горло и стал душить. Мне часто снится сон, один и тот же сон, но только с небольшими изменениями, с незначительными изменениями для сна, отклонениями, вариациями, тáк-что смысл сна всегда один: я пытаюсь задушить какую-то мерзкую гадину. Эта гадина предстаёт передо мной в различных обликах: то безобразной крысой, то змеёй, то чудовищным карликом, то каким-то ужасным тараканом, то страшным ящуром, то просто кем-то с мордой свинорылистой и прочими тварями. И я, понимаю, надо непременно её задушить, пока она не наделала непоправимых бед, задушить, может быть, на благо всех людей. Осчастливить, тем самым, само человечество. Я душу её всегда за горло голыми руками, и всегда тварь начинает видоизменяться, и меняется так до безобразия поочерёдно в три-четыре облика, а то и больше, и всегда получается так, что в конце сна она вырывается из моих рук, потому, что у меня не хватает сил, пропадает желание и, может быть, мне становится как бы жалко её что ли, или что-то в этом роде (уж не сострадание ли это? - к твари-то!.. к человеку-то оно наяву не всегда у меня пробуждается)... Да, вырывается из рук и исчезает - она и сон. А вот сейчас сон стал явью, я душу, душу его, а он, как оборотень, меняется. Но ведь он и есть оборотень! В глазах моих плывет, туманится, и ... мой собеседник превращается... в кота, опять в кота. Но в кого ж ему превращаться, разве как не в кота? - ведь он же, кот и есть. Я как во сне, конечно, расслабляюсь. Он, пользуясь моим попустительством, кусает меня, словно пчела жалом в щёку, вырывается из рук и бросается вон; я - за ним, но за ним мне не угнаться, я - пропал. Но я всё равно бегу за ним, - что ж делать? Ибо, спасение только в нём.

  Впереди была улица без единого фонаря. Вот в эту-то черноту он и заманил меня. Я кинулся туда как в омут... Что за чёрт такой! - улица не улица, какие-то сарайки, развалины, ветхие пустые домишки. Всё разрушено... но не войной (её как бы и нет теперь - я забыл про неё), - а временем. Древняя, как сам мир, заброшенность была видна даже сквозь темноту пространства. Настоящие руины!

  Я бежал по какой-то трухе, запинаясь ногам об гнилые деревяшки, которые, казалось, сами били меня по ногам и тут же рассыпались на глазах. В одном месте я запнулся за непонятный предмет, упал и поранил себе руку, хотел посмотреть, что это за предмет, но бросил его и снова бежал, - и всё по трухе, по останкам старого пригорода, заброшенного людьми (в наших городах это не редкость)...

  ... И вот, наконец, я ... провалился. Я понял, что падаю в яму, понял это в единый миг, и понял, что обязательно разобьюсь, потому что яма эта оказалась глубоким колодцем. То, что это был колодец, я понял сразу, моментально, опять же, в единый миг. Я залетел в него так же, как тот поезд в туннель, чтобы пропасть, исчезнуть из этого мира, и оказаться в другом. Но я не верю в другой мир и поэтому приготовился к смерти.

  В одной научной книжке я прочитал, что когда человек падает в пропасть со скалы, ну, или там ещё откуда-нибудь с высоты: с небоскрёба, с башни или с моста - он обречён, и если он понимает это, то тогда вся его жизнь проносится перед ним в видениях за эти несколько секунд падения. Но я не верю в это. Не верю потому, что не хочу верить и потому, что есть другое свидетельство, что падающий с большой высоты человек теряет сознание и ничего не чувствует, он как бы заранее умирает, проваливается сам в себя, это физически так устроено. Когда падает с неба самолёт, принято считать, что пассажиры в панике, но это не так, ибо все они во время падения пребывают в глубоком обмороке, до самой последней точки, до смерти, и нéчего тут выдумывать ужасных истерик и безумных сцен, творящихся в салоне падающего самолета - нет там ничего подобного!.. Но, а как же с теми, кто с парашютом?.. или космонавты?.. О, чёрт, запутаешься!.. Во всяком случае, если я чего-то и ожидал, падая в колодец, так это только почувствовать себя тем поездом в туннеле, чтобы только пропасть. Но я жестоко ошибся. Никакого поезда там не было. Более того -

   - За те две-три секунды, что я летел вниз, я действительно снова пережил всю свою жизнь. Все события моего прошлого я охватил одновременно одним взором, поток времени остановился и за единый миг я увидел, действительно одновременно, своё настоящее и прошедшее. Само собой, эти настоящее и прошедшее были, конечно, не в одном, так сказать, потоке - переплетены и скручены воедино, нет. Они были самостоятельны, независимы, разделены друг от друга. Моя судьба, так сказать, история... жалкая история моей жизни завязла в этом миге, в этой точке вневременности, и я в настоящем восторге созерцал самого себя уже с перспективы надвременќности. Я видел целые картины своей жизни. И скажу больше: эти картины были не совсем-что картины, а настоящие, действительные моменты моей жизни, подлинные. Но это я уже как будто говорил, да? Тьфу, чёрт, ладно... да, я прожил свою прежнюю жизнь за эти мгновения снова, именно прожил, а не только видел. Кажется, что это немыслимо, но это так. Я понимаю, что всего этого не передать словами, не рассказать даже самому себе, не то-что там кому-то, потому что никакие слова не могут соответствовать пережитому ощущению, нет слов таких в природе. Это был восторг! Это не были галлюцинации. Я знаю, что такое галлюцинации, знаю, что такое кодеин. Нет, это не галлюцинации, это совсем не то. Это много лучше. Тут вся твоя жизнь проносится снова - снова твоя и только за две секунды! Опять я повторяюсь... Восторг в преддверии смерти. А что же находится за гранью - там, где настоящая смерть? О, там, наверное, красота и чудо... Но, однако же, вряд ли...

   Да, я видел картины своей жизни, настоящие картины. Они шли в обратном порядке: от последних дней моих к детству, от того как я почувствовал под собой пустоту холодного дыхания колодца к самому истоку своей жизни - к рождению. Я увидел беседку с наглым котом, разбитую полуторку под дождем, процессию на сортировке, сгоревший трамвай, девочку с мамой и их большой чемодан. Я увидел всю свою убогую чиновничью жизнь - пьянствующую и не приносящую никому пользы, а мне - удовлетворения.

  Я увидел картину... Однажды было со мною такое: начальник отправил меня в командировку заключить договор о поставке спецматериалов для ведомства. Приехав туда в сильном подпитии, я, первым делом подобрал на улице бабёнку... ну, вернее она меня подобрала. Два дня пил у неё брагу ничего не помня... Потом опять, опять был пьян, не знаю сколько, страшно пьян, до последней точки, я не мог встать, ну и попросил-таки эту подругу позвонить начальнику, сказать, что я болен простудою и что задание не могу выполнить, передать привет от меня начальнику, чтоб не терял меня и прочее. Что ж, позвонила, - я с радости ещё два дня был пьян её брагой... А когда вернулся в ведомство, мой начальник сказал мне, что во время войны наши славные солдаты - настоящие герои и храбрецы - зубами соединяли поврежденные провода, восстанавливая связь, - это он к тому, что я, мерзавец, мог бы и сам позвонить ему, каким бы больным ни был, а не бабу пьяную просить... Выходит, что я за ковшик браги родину продал, но я же, на самом деле встать не мог в те дни.

  Я увидел массу картин почти-что подобного содержания. В большинстве своём они были неприятны. Но это не поражало, поражало то, что я видел всё это во второй раз.

  По мере того, как я видел картины, показывающие мою жизнь всё дальше и дальше... то есть, ближе к детству, я начинал получать истинное наслаждение.

  ... И вот я увидел своё детство. Увидел и ужаснулся... То было вообще невыразимое видение. Стояла коренная зима. Родина. Мне - самое большее два годика. В парке. Белая шапочка, шарфик, чёрная шубка, валеночки, пушистые рукавички и ... смугленькое личико. Вот невинное создание! - стоит росточком ниже всех земных предметов, смотрит жалостливо так - на молодую няню. Кругом пушистый снег. А потом неожиданно выбегает собачка - весёлая такая. И этот маленький комочек жизни в шубке семенит своими ножками за собачкой. Няня смеётся: ведь самого-то ещё на руках носить! а он туда же. Смеётся и ребёночек, то есть - я. Но этого маленький я, конечно, не понимаю. Эту картину я вижу одновременно с двух временных полюсов моей жизни: я переживаю заново её своим детством, ощущая себя ребёнком, ничего притом не понимая, и сознаю и вижу всё это издалека, - то есть отсюда, где я взрослый, уже понимающий. И вот, глядя на это блаженное создание, я и ужаснулся. Да, именно ужаснулся, я не оговорился. Ужаснулся пропасти, гигантской пропасти разделяющей меня нынешнего от моего детства. Ведь подумать только что́ я потерял! безвозвратно потерял! Мне сверкало небесное счастье, я был невинен и почти что свят, а теперь?.. спустя много лет, кто я таков? кто?.. кем стал?.. Монстр! настоящий выродок! - вот кто. Пойди, пойми это! Вот где тайна-то человеческой природы!.. Есть формула одна, выведенная, одним из маститых классиков - формула закона роста, она гласит: "От пятилетнего ребёнка до меня только шаг. От новорожденного до пятилетнего страшное расстояние. От зародыша до новорожденного - пучина. А от несуществования до зародыша отделяет уже не пучина, а непостижимость". На первый взгляд, кажется, что тут всё ясно, всё понятно до того, что и думать не надо. Но, однако же, "звучит" эта формула, пожалуй, глубоко и таинственно, потому что объемлет чуть ли не всю тайну рождения и жизни, но, конечно, ничего не объясняя. Да и невозможно объяснить тайну человеческого бытия. Тайна есть тайна. Вот если бы автор формулы "захватил" ещё как-то смерть и вписал бы её в свою формулу, показал бы расстояние "от меня до смерти", тогда бы... впрочем, автор формулы не совсем прав. А именно в том, что, на мой взгляд, от ребёнка до меня не шаг, а пучина, и даже непостижимость отделяет и отдаляет меня от ребёнка. Уж это-то я почувствовал лучше всех, пока летел вниз по своему колодцу, проносясь сквозь все свои возрасты к смерти... к нулю... (Если у классика показана физическая формула роста, то у меня... какая?.. хм, чёрт знает какая! но какая-то другая... психическая? душевная? духовная?) ... да, к нулю... к нулю... Интересно, когда я умру, смогу ли почувствовать, что я стал - не я?.. Ха!.. Вот задачка! Один подкинул формулу - и думай теперь, пока летишь в колодец. Да уж, такие мысли, такие вопросы преследуют людей только болезненных, алкоголических, да ещё... лишённых детства (то есть взрослых, но не всех конечно). И кто не понимает меня - тот сумасшедший, а кто понимает - тот ещё более сумасшедший, вот. Но стоп!.. Я, кажется, отвлёкся. С этой формулой я что-то ... не туда полез. Я говорил о детстве... да-да, о детстве... о невинности, о первой радости маленького человечка в жизни... Вообще, когда я вспоминаю детство, мне плакать хочется, и когда я пьян - я плачу. Может это сентиментально, но это так... Это истинная правда... Это хорошие слёзы. Нет ничего чище, светлее, радостнее и, наконец, просто счастливее, чем детство. Во всей жизни! - нет ничего лучше. Одни говорит, что счастья нет; другие, что счастье постигается в сравнении; третьи, что счастье выпадает человеку лишь минутами; я же говорю: счастье - это детство, именно детство и ничего больше!.. Но есть ещё, оказывается, счастье в вере, в религии, - недавно узнал. Это мне непонятно, очень непонятно. Какое ж тут счастье?.. И уж совсем непонятные вещи твердят святые старцы и отцы, что подлинное счастье заключено для человека в горе, в страдании, в болезни. Это уж действительно мне не понять никогда!.. Я бы ещё понял счастье в любви... но и то - сомнительно... Нет, нет. Счастье только в детстве и счастье детства есть самое что ни на есть настоящее счастье! единственное счастье! великое! И тут у меня есть доказательство слов сих. Ну-ка?.. А вот... - только тогда, когда ты живёшь без забот и хлопот, когда ты ни о чём не думаешь, и тем более не думаешь о том, счастлив ты или нет - только тогда ты и счастлив, по-настоящему счастлив. А когда всё это бывает как не в детстве? Да никогда! С возрастом ты можешь найти благополучие, какую-то осознанную радость в жизни, у тебя всё прекрасно, ты считаешь себя счастливым, но... всё-ж-таки половину-то ты растерял, а потому - ты недостаточно счастлив. Именно в детстве ты можешь быть полностью счастлив, воистину счастлив, потому что - самое главное - и это есть самый сильный аргумент - потому что не думаешь о том, счастлив ты или нет. НЕ ДУМАЕШЬ!- вот в чём счастье... (Безумцы и впавшие в детство старики, разумеется, не подходят под это счастье, у них особое видение мира, их нельзя считать счастливыми.)... Вот какие чудеса, метаморфозные чудеса сотворяет с человеком время. Вот жизнь! - великая и ужасная. Время есть страшная вещь... Совсем ведь недавно пацанёнком бегал!.. а теперь?

  Вот со всем этим скарбом диких мыслей я должен исчезнуть из этого мира. Я разобьюсь об дно колодца, сверну себе шею, сломаю позвоночник, нога моя будет вместо руки, голова расколется на две половины, одна из которых отлетит и потонет в жижице грязи. По мне будут ползать слизни и черви, затем - я сгнию, я буду не я. Каким я вышел в этот мир нагим и нищим из утробы матери своей, таким и отойду, - по слову Проповедника; так что нет мне пользы никакой! - от этого несправедливого мира. Ничего от меня не останется!..

  ... И вот - я на дне колодца. Живой. Сижу на куче дерьма, сижу, как свалился. Цел невредим. У меня - всё на месте. Какая-то мягкая вязкая куча чёрт знает чего, не дала мне разбиться. Ноги в воде, я хлюпаю ими, чтобы как-то согреться. В голове у меня мрак и запах земли. Что такое со мной происходит? что?.. и за что?.. Вокруг меня гнилые стены колодца, на них мокрый мох и сырая земля. В душе моей потемки и слякоть. Наверху блещут звёзды, но мне их не видно. Мне виден только квадратный кусок чёрного неба. Это сон. Я - в яме. За что?.. Однажды я прочёл рассказ один о том, как некто во сне оказался на кладбище, он бродил меж могил и провалился в яму, могильщики забросали его землёй, он оказался в могиле, но был даже рад тому и, кажется, в счастии проснулся. (Тоже вот, по-своему, счастье.) Такой вот рассказ-сон. Какая-то непонятная бессмыслица. (Не рассказ, а - событие.) Со мной произошло тоже что-то такое похожее, - непонятное и бессмысленное. Но только там, в рассказе, происходит сон, а у меня - явь. Я не могу проснуться, ибо не сплю и в таком холоде мне не заснуть. За что всё это со мной? - не понимаю. Вот если б я был какой-нибудь байбак, тогда конечно, нужна такая встряска. За что?.. И что теперь там наверху?.. вечер?.. полночь?.. когда закричат петухи?.. Страшно жить на свете. Страшно! Без Бога. Очень страшно! Мудрые люди говорят, что если человек положится на волю Божию, то для такого человека нет страха, он ничего-ничего не боится. Страх смерти для него - нуль! и прошедшее для него не потеряно, настоящее безопасно, а будущее верно, и я верю им, мудрым людям. Но я не могу положиться на волю Всевышнего, потому что не могу поверить... Я не верю!.. Так что - погибать мне в моей яме. Я бы лучше положился на моего верного утешителя - на вино, но... И на него не могу положиться - по понятной причине, ибо, где же в яме взять вино?.. и выходит: не пить мне от плода виноградного ни в этом веке, ни в будущем. Не пить!.. Ба! да где же мой портфель?.. Вот чёрт проклятый! Портфель потерял. Ну да ладно, что уж теперь.

  

   Вот так, несчастный я чиновник, очутившийся в гимнастерке и сапогах, как какой-нибудь Чонкин чёрте знает про что, сижу себе я в яме с прокусанною щекой, в холодной яме и вспоминаю, что со мной случилось сегодня. На душе - кошки. Я остался в прошлом. Без веры - в яме. Вот куда завела меня моя любовь к моему начальнику. Я пропал. О, Господи, дай мне...

 

                                                                                    Челябинск-70 Снежинск

 

 

 

 

БЕЗУМЕЦ

 

( Дарксайдовское настроение )

 

  - Одинокий Безумец в печали гулял по траве. Он забрёл на цветущий луг не случайно, а - в поисках света, в поисках шороха листьев и травы, и для того, чтобы насладиться запахом цветов. При ослепительном свете наступившего дня, когда богиня полей и лесов, цветов и весны, стояла в зените, Безумец заметил, что он не один: другие, похожие на него, безумцы бродили по траве. Вспоминая о прежних мирских забавах, складывая венки из пыльных маргариток, и беззаботно, по-детски, смеясь, безумцы всего мира были одарены всего лишь одним - силой удержаться на этом привычном для них месте. Кажется, они выбрали свой правильный путь. Но верно ли это?.. этот ли путь? тот самый ли, который мне нужен? - подумал мой печальный Безумец.

   

  - Одинокий Безумец поселился в моём доме. Он ничего не замечал и не слышал, словно был слеп и глух. Он был занят лишь самим собой. И чем дальше стрелка часов всё увереннее и увереннее неслась по кругу в бесконечность, тем всё дальше и дальше Безумец проникал в мой дом. Но вот он дошёл до предела - до сердца моего дома, - ведь когда-то это должно было случиться. Он открыл глаза, прислушался... и понял, что он совсем не один: такие же безумцы, как он, бродили по дому, по "жёлтому дому" скорби и зла, - все серые... какие-то тяжёлые и раздавленные, они ходили взад и вперёд. У них - смятые лица; казалось, они были прижаты к полу. И каждое-каждое утро на этих лицах было написано: пусть прежнее длится ещё и ещё... И одинокий Безумец осмотрелся своим задетым умом и в чём-то догадался сам про себя. Уж не в том ли, что данное ему в мире право разделить ту же участь, что и участь других безумцев, совершенно неправильно и не для него?.. Но он подумал, что это не так.

 

  - Одинокий Безумец поселился в моей голове. Он думал, что он одинок и вполне самостоятелен. Но он ничего не делал и, тем более, ни о чём не думал и ни о чём не мечтал, как бы я для него того не желал. И когда над моей седой головой был занесён скальпель, в надежде (для кого-то) что-то исправить в моей голове, что-то во мне переделать, перевернуть моё сознание, - тогда взбунтовался Безумец - как хлёсткий огонь!.. И своим, пока ещё непеределанным, почти светлым, умом я понял, что кто-то здесь лишний: кто-то сидит в моей голове... кто-то, но только не я. И не для того ли был приготовлен скальпель, чтобы подселить в мою голову ещё десятка два или три таких же безумцев, как мой? Нет! - сказал я Безумцу. - Пока я в своём уме... и если хочешь быть со мной - оставайся, не уходи, тебя не гоню, но запри нашу дверь и выбрось ключ куда-нибудь подальше, не подселяя других соседей, - они не нужны.

 

  - И вот, наконец, безумцы объединились - они распахнули ворота времени. Они смотрят вперёд. Они должны увидеть, как плотный занавес рухнет под тяжестью бесконечно долгих лет. И если не всем, так одинокому Безумцу в печали хватит места пройти прорубленную стену, безоконную стену и выйти  на одинокий свободный цветущий холм. Для этого должны взорваться все головы несчастных, желающих того, безумцев; пусть и во мраке тяжёлых предчувствий и последствий сего рокового, во многом убивающего их шага.

  И если чёрная туча взорвётся громом в безумных ушах, и если будет кричать он и пусть никто не услышит его, и если озарённые светом другие безумцы вдруг начнут отступать от разбитой стены и кричать вразнобой - то и тогда мой одинокий Безумец будет стремиться туда, где он будет совсем не таким, каким он кажется здесь и сейчас...

 

  - И вот, я кричу ему в небо: Я ВИЖУ ТЕБЯ НА ОБРАТНОЙ СТОРОНЕ ЛУНЫ!..

 

  Эта короткая вещица навеяна духом группы PINK FLOYD. Это своего рода интерпретация "Операции на мозге" из их замечательного альбома The Dark Side Of The Moon ("Обратная Сторона Луны").

 

 

 

 

 

ЛУНАТИК

 

   Щуплый лунатик боится людей. Он бежит от них, особенно когда их много. И это бывает чаще всего. Вот и теперь (в который раз уже!) он оказался среди множества людей, решивших устроить шумный пикник. И он тоже обязан присутствовать на пикнике, как бы он не хотел этого и как бы ни боялся оказаться среди них чужим. Да, он не хочет и боится. Но он не может быть среди них - ни чужим, ни своим. Среди них он только теряется, становится незаметным, люди совершенно не интересуются им и не замечают его, как будто и нет его вовсе. Это, конечно, не означает, что он среди них чужой, но и подавно не означает, что он среди них свой. И как бы ни было им до него всё-равно или не всё-равно, он-то всё равно боится людей, - так уж он устроен, такой вот лунатик. Они собрались в тесную кучку и расположились на поляне отдохнуть, а он, хитрец, пошёл стороной, будто проверить что-то. Никто даже не крикнул: "Эй, ты куда?", никто не позвал его. Но он-то думал, что все так и смотрят на него, так и пожирают глазами и враждебно ругают его про себя. Он чувствовал это спиной. И чтобы никто не успел подумать о том, что вот, мол, он опять пытается улизнуть, он поскорее - с глаз долой! - устремился к большому дому, стоявшему недалеко от поляны. То был строящийся дом. Лунатик думал зайти в него и где-нибудь сбоку, пока не видит никто, выпрыгнуть через окно и убежать. Лунатик поднялся по ступеням парадного крыльца к двухстворчатой двери, толкнул её, зашёл внутрь и только тогда облегчённо вздохнул: "У-ох!.." Впереди был длинный коридор, по обе стороны которого располагались многочисленные двери. Было очень светло. Огромные стены коридора, весь пол и высоченный потолок, составленные, по-видимому, из бетонных плит, мутно сверкали белым мрамором. Плиты-стены были тщательно отполированы. Сам коридор был пуст, можно сказать: абсолютно беспредметен; только - белый камень стен резал глаза. Освещение было естественным, но откуда оно шло было непонятно. Пройдя треть коридора, лунатик стал по очереди заходить в комнаты по правой стороне. Зайдёт в одну - посмотрит, потом - в другую, дальше - в третью. Комнаты были странные, таких комнат он не видел нигде: пустые, холодные, но холодные не холодом, а холодные самой пустотой. В каждой было очень светло. Он отметил для себя приятным в этих комнатах то, что чистота была прямо стерильная, какой не видел нигде. Ну, а неприятным было то, что вместо окон в каждой комнате были видны небольшие круглые дыры, симметрично проделанные в каждой стене. Они напоминали иллюминаторы. Небольшая дыра, в которую едва-едва могла войти голова лунатика, разумеется, не дала бы протиснуться наружу всему телу. Надо искать окно, решил лунатик ещё в первой комнате, но окна нигде не было. Так он и покидал - в разочаровании - каждую комнату, и заходил с надеждой в следующую комнату. По мере того, как он углублялся вглубь дома, каждая из последующих комнат была крупнее, как будто росла размерами: площадью, высотой потолка, самим объёмом. Не видя никаких перспектив в комнатах, расположенных по правой стороне коридора, он перешёл на другую, левую сторону коридора. Здесь сначала были такие же пустые комнаты, светлые и холодные. Потом пошли целые помещения, залы, в полу которых были проделаны глубокие провалы. В провалах была пугающая пустота, но лунатик во всей этой пустоте умудрился отчётливо увидеть немыслимые сооружения и конструкции, описать которые не представляется возможным. Единственное что можно сказать о его видении - это то, что были эти сооружения и конструкции лабиринтообразные, стояли и вверх и вниз, разумеется, все сплошь из бетона и такие же белые и чистые, как и всё в этом доме. Он подумал: "Здесь всё белым-бело и всё из камня". И действительно, всё так и есть. Казалось, что даже все двери были сделаны из камня. Лунатику это не понравилось. Да и вообще, вся эта сверкающая белизна стала надоедать ему и что-то уж очень беспокоить его. А хотел-то он только одного: как-нибудь поскорее выйти из дома и удалиться к себе. Дойдя до конца коридора и понимая, что у него ничего не получается, он решил покинуть эту белую стройку через парадный вход. Это была крайняя мера. Он понимал, что его сразу могут увидеть люди с пикника... но что делать? Может быть, он успеет как-нибудь быстренько забежать за угол и скрыться? Он уже пошёл было назад, как неожиданно открылась одна из дверей на правой стороне коридора и на пороге комнаты показалась девица. Как же раньше он её не увидел? ведь он проверил, кажется, все комнаты? или нет? что, он был слеп?.. На первый взгляд казалось, что это была строгая девица, и одета она была как бы официально, для какой-то церемонии, и взгляд её проницательных глаз не выражал никакого любопытства и был безмятежно неподвижен. Она была пряма как каменная девица. Лунатик спросил её: "Вас как зовут?" Она сказала: "Ведьма". Она пошла в комнату, маня лунатика за собой. Он за ней. В комнате было пусто. Но на полу лежала широкая доска, размером как дверь. Но может быть это плита? такая маленькая бетонная плитка? плиточка?.. - подумал лунатик, рассматривая её белизну. Ведьма сказала: "Я - секретарь этого дома, слежу за порядком и принимаю посетителей. Ты - посетитель". Он подумал про себя, что порядок, действительно, здесь идеален, но вот как хорошо или плохо, обстоит дело с приемом посетителей, он обдумать не мог, потому, что просто не знал ещё. Чтобы проверить это, он посмотрел на неё и сказал, предлагая: "Может быть, пока... перепихнёмся, что ли?" Она, хоть и была такой строгой, но непринужденно безропотно легла на плиту и оголила свои ноги, задрав юбку выше колен. Затем она раздвинула ноги. Лунатик стремительно плюхнулся на неё и начал качаться. Делал он это неумеючи. Она спросила: "Первый раз, что ли?" Он не ответил. У него ничего не получалось. Всё что-то мешало, что-то отвлекало, что-то беспокоило его, но вот что? - он и сам не знал, не понимал. Он весь обмяк. " Работай, работай!" - ворчала секретарша. Но толку от лунатика в этом деле было мало. Потом он встал и вышел из комнаты. И пошёл бродить по белому дому, и кажется, что он до сих пор так и бродит по дому, не зная покоя и сна. Ведьма его не интересует. Его интересует мысль о том, что он не может вырваться из этого дома, - только мысль одна и всё. Но может быть ему и не надо вырываться? не надо покидать этот дом? может быть лучше остаться, потому что здесь нет людей, которых он всегда боится? нет людей, кроме как разве Ведьмы, но Ведьма не в счёт, она почти камень, с ней легко. Но он всё равно хочет и не может вырваться из этого дома. Ему часто снится сон, что он попал в некое большое учреждение, и вот ходит всё там, ходит, ищет выход и не может найти... да что "снится"! - вся жизнь его есть этот сон. И теперь он никак не может найти выхода из этого дома, из этого сна. Он скорее сам превратится в белый камень и будет необходимой принадлежностью или даже частью этого дома, нежели пролезет как-нибудь через какую-нибудь щель...

 

 

 

 

Господин Неспéша

  

  

  Очень полный полнокровный г-н Неспéша не спеша спустился с горки и прошёл мимо меня. Он не спеша перешёл железнодорожное полотно, пересекавшее его путь, и направился в сторону садоводческого кооператива. Там у него свой сад. Неспéша считает себя искусным садоводом. Он выращивает помидоры, которые у него, действительно, лучше, чем у других. Помидоры - его страсть, и они - его гордость. Неспéша считает себя в этом деле большим художником.

  Когда он вышел на свою улицу и завидел далеко впереди - на возвышении - свой статный дом, он гордо улыбнулся. И было с чего: ведь дом его - самый большой, участок - самый большой, сам он - в самом большом почёте среди самых видных садоводов кооператива.

  Да, он улыбнулся, но тут же... - к досаде своей - он наткнулся на маленьких детей. То были маленькие дети без присмотра: мальчик и девочка. Мальчик - пяти лет, девочка - и того меньше. Дети возились в грязи как поросята, они баловались со шлангом, с которого под небольшим напором стекала кооперативная вода. "Общественная вода уходит в землю, - подумал г-н Неспéша и возмутился про себя: - Это неслыханно!.."

  "Эй, мальчик! " - крикнул Неспéша. Но мальчик был нем.

  "Чьи это дети?" - не на шутку возмутился Неспéша и осмотрелся по сторонам. Вокруг - никого. Дети были грязные и мокрые, но это им не мешало, - их согревало тёплое солнце.

  Неспéша сделал шаг. Мальчик (как показалось Неспéше) как-то странно, с детской злостью, посмотрел на него и по-детски (так, чтоб не понял Неспéша) что-то крикнул девочке. Они дружно своими маленькими ручками схватили резиновый шланг, невероятным образом скрутили и обжали его, затем направили в сторону Неспéши, приставили свои тонкие пальчики к горловине шланга и ... г-н Неспéша почувствовал на своём лице и шее неприятно острую струйку холодной воды. Вода сразу же затекла ему под сорочку и охладила его "сальный" живот, потекла в панталоны и там уже - как обожгла! - окончательно испортила ему всяческое его благодушие и отняла радость солнечного дня. А ведь ему нужно смотреть свои помидоры! Дети веселились и очень радовались несчастью Неспéши.

  Неспéша крикнул: "Чьи это дети?" - Ни звука в ответ.

  "Чьи это дети?" - не унимался Неспéша. Он увидел каких-то людей, возившихся на своих крохотных четырёхсотковых участках по обе стороны улицы. "Чьи это гадкие дети?" - ещё громче крикнул Неспéша туда и сюда. Ни звука в ответ, никто даже не обратил взгляда в сторону оскорблённого Неспéши. "Чьи это мерзкие дети?.." - Люди на грядках были немы, а дети - смеялись.

  Тогда Неспéша стал не спеша наступать. Он сделал твёрдый шаг - как топнул, и пошёл на мальчишку. Тот - от него. Догнать пятилетнего - это нетрудно, но не не спешá, и потому Неспéша оставил в сторону своё "не спешá" и, конечно, тут же был вознаграждён - схватил мальчишку за шиворот. "Чей ты мальчик?" - спросил Неспéша. В ответ тот, как котёнок, на него зашипел: брызгали слюнки, глазки горели, и в них была недетская злость, или злость больного душою ребёнка. "Чей ты злобный мальчик?" - повторил Неспéша и пригрозил ему пухлым кулаком. Девочка испугалась, села, словно подкошенная, на землю и громко заплакала. Ноги её оказались в лужице воды, образовавшейся в результате водяных шалостей самих пострадавших.

  Мальчик кричал, но его никто не слышал, так же, как и сам он не слышал Неспéшу, который орал на него: "Чей ты, злодей?" Никто не слышал и не видел большого Неспéшу с дёргающимся и трясущимся "котёночком" в руках. Никто, кроме плачущей девочки, и тогда: "Ах, да ты ничей!" - сделал заключение Неспéша и загадочно обрадовался своему заключению.

  Потом Неспéша, держа свою жертву-добычу за шкирку, не спеша понёс в свой огород. Пробежала большая лохматая собака, которая сначала было, остановилась, посмотрела недовольно на Неспéшу, зарычала, но что-то передумала и продолжила свой собачий путь. Девочка плакала, к ней никто не подходил, а Неспéша не спеша уходил смотреть свои помидоры.

  Он бросил мальчика в дом, запер на ключ и поспешил к соседу за большим 15-ти литровым ведром. Сосед одобрил его мысль и, пожелав успеха, спустился в холодный тёмный погреб за старым вином. Они договорились после всего выпить по стаканчику этого доброго вина.

  Неспéша не спеша наполнил вонючей бочковою водой ведро и оставил его возле крыльца. На Божий мир смотрело Солнце. Неспéша вывел мальчика из дома и, без слов перевернув его вверх ногами, тут же засунул вниз головою в ведро - как слепого котёнка... В ведре бурлило, шли пузыри, наружу плескалась вода, маленькие ноги бились в конвульсиях. Неспéша не спеша созерцал. А на Божий мир смотрело Солнце.

  Затем не спеша он понёс большое ведро, из которого безжизненно торчали маленькие ножки, к исходной точке своего небольшого приключения - к плачущей девочке, прямо по улице, где его опять не увидел и не услышал никто. Он выплеснул содержимое: вместе с водою ребёнка - прямо пред девочкой на резиновый шланг, с которого продолжала стекать кооперативная вода и затем - не спеша удалился к себе.

  К соседу он не пошёл - передумал. "На что мне его старое вино?.. Пойду лучше посмотрю свои свежие помидоры". Он швырнул ведро за ограду, ничто не сказал и пошёл к своим дорогим помидорам.

  

  

 

 

 

КРАСНЫЙ ПЕТУХ

  

Рассказ-тень

  

  

 "Кири-ку-ку. Царствуй, лёжа на боку!"
А.С.Пушкин

  

Петух потоптать кукареку прокричать.
Джеймс Джойс. "Улисс"

  

1

  

   Как только оператор Н. закрыл камеру вакуумной установки и включил насос для откачки атмосферы, в соседнем помещении раздался взрыв. Ввиду того, что звукоизоляция комплекса находится на должном уровне, Н. услышал только лёгкий хлопок. Ещё не совсем понимая, что произошло на участке огневых работ с ацетиленом и кислородом, Н. поспешил туда. По коридору, разделяющему соседние помещения, бежала испуганная взрывом женщина. Это была старшая помощница главного нормировщика подразделения. Уж каким образом её сюда занесло - одному Богу известно. Эта несуразная, худая, длинноногая, - неприятная во всех отношениях дама на весь коридор кричала протяжное "а - а - а". Н. всегда испытывал к ней особого рода неприязнь, которая заключалась в том, что он толком-то и сам не знал в чём. Вот спроси у него, за что же ему так не нравится эта женщина - он и сам толком не скажет, но обязательно добавит что-нибудь едкое, или даже гадкое, в её сторону. Потому-то он сейчас несколько отвлёкся от задуманного предприятия и сосредоточил свою мысль на этой даме, как бы ему неприятно это и ни было. Он (в который раз уже!) подумал о том, что какая она некрасивая, и о том, что от неё всегда дурно пахнет дешёвыми духами, и о том, что у неё слишком волосатые ноги, и ещё кое о чём, о чём не следует знать читателю, дабы не травмировать его целомудрия. Известно, что читатель, впрочем, как и писатель, бывает всякий; и поэтому, я предупреждаю, что мой читатель должен быть, не только чист, опрятен и аккуратен внешне, но и внутренне он должен быть чувствителен, раним и очень осторожен. Впрочем, это дело частное, указывать, особенно, читателю не стану. Но уж, конечно же, я не подведу моего доброго читателя - шокирован моим рассказом он не будет. Другие же: и читатели, и писатели, - наоборот, - считают, что чем больше в написанном будет присутствовать вызывающего шок, тем большее наслаждение получит переживающий этот шок, и неважно какой окраски будет этот шок: порнографической ли, контрабандистской или вовсе - красно-коричневой (что уж совсем, считаю, не годится для порядочного читателя). Поэтому, рассказ - не для них.

   Вот так Н. оценивал своё отношение к старшей помощнице главного нормировщика, находясь в состоянии лёгкой отрешённости от происходящего. Вернуть его, так сказать, к пониманию реальности событий, помог второй взрыв, случившийся в "ацетиленовой комнате". Теперь Н. воспринял взрыв уже не как хлопок, а более внушительно, но ещё, правда, и не как сам взрыв - ведь Н. был пока в коридоре, смежном с тем помещением, где, кажется, взрываются баллоны с газом.

   А по коридору убегала напуганная женщина, по пути она столкнулась с одним сотрудником, и опрокинула его, так что он, бедный, потом вынужден был с трудом поднимать своё тучное тело с пластикатного пола. Н. опять-таки подумал о ней нехорошо, а именно: что она заядлая спортсменка-легкоатлет, и что вот прибежит она сейчас в свой кабинет, сядет за стол, уподобится столоначальнице, и от неё обязательно будет пахнуть пóтом, и что она станет названивать по телефону всем выше- и нижестоящим инстанциям и возбуждённым голосом сообщать о том, что у них, мол, там - внизу - что-то творится, что-то взрывается.

   Н. остановился возле опасного помещения и попытался открыть дверь. Но ему не удалось этого сделать. Подошли ещё несколько человек. Все были взволнованы и молчали. Дверь не открывалась. Взламывать было бесполезно - такие двери не ломаются. Что происходило внутри за этой дверью - неведомо. А ведь там были люди. Теперь это "взрывоопасное помещение для проведения огневых работ" перестало быть "взрывоопасным...", ибо стало истинно взорвавшимся помещением от проведения в нём огневых работ. Очевидно, что там никто уже не боролся с огнём, так как не было изнутри никаких попыток выбраться наружу. Но может быть, там и не было никого? Может быть, произошла самопроизвольная утечка газа и всё как-то само собою воспламенилось?.. Никто не знал.

  

2

  

   Отложив бегло просмотренную техническую инструкцию на стол, технолог К. решил устроить себе маленький перерыв. Благо у него оставалась пара папирос; он решил "добить" их до конца рабочей смены - одну теперь, вторую перед тем, как пойдёт сдавать документы в секретный отдел.

   Давно уже технолог К. старался бросить курить, но никак не получалось. Постоянно мешали какие-то нервные срывы, различные переживания и переутомления, другие причины, носящие, впрочем, все лёгкий характер. А в основном: бросал курить точно так же, как и все, вернее, не все, а большинство - до первой же коллективной попойки, где забываются данные самому себе обеты и запреты.

   Но теперь-то К. спокоен, теперь он непременно бросит курить, теперь он просвещён в том, как по-настоящему надо бороться с табаком. (Кто-то пошутил, что бороться с табаком надо нещадно его уничтожая, иначе - выкуривая. Но это неудачная шутка, и, кстати, здесь очень неуместная. Ещё один шутник дал такой совет злостному курильщику, желающему бросить, что, мол, курить надо самый отвратительный табак, такой, чтобы тошно стало, ну, какой-нибудь "Лигерос" или "Партагос". Конечно, смех.) Один радио-психолог, как будто бы, с "вражеского голоса", подсказал великолепный рецепт, коим воспользовалось полсотни слушателей, не замедливших тут же оповестить редакцию уважаемого радио благодарственными откликами за столь дееспособный совет. Так вот, рецепт, который решил взять технолог К., таков. Курильщик, поглощающий в среднем одну пачку за день, должен сказать сам себе, что тебе, милый мой, надо обязательно бросить курить, ведь ты своё уже откурил, и поэтому, откажись от вредной привычки, брось, но... главное - не спеши этого делать, дорогой, сначала подготовься, настрой себя мысленно, назначь себе дату, срок... например, что бросить тебе надо не иначе, как ровно через два года, а пока - кури себе, кури, не волнуйся и не переживай о том, что будешь оттягивать срок убить в себе страсть к табачному зелью; и каждый день, мой мальчик, каждый день, и не только в тот миг, когда ты будешь поджигать спичку, а всегда-всегда все эти два года помни о сроке том, всегда помни, иначе - всё насмарку! И вот пройдут эти два года... ты возмужаешь, окрепнешь, и физически, и, главное, психически будешь готов... и тогда в течение одной недели ты должен так уменьшить свою ежедневную дозу, сокращая её каждый день на три сигареты или папиросы с понедельника до субботы, и... в воскресенье, ты, как воскресший, уже вступишь в новую светлую жизнь без табака; всё дело сделают именно эти два года! два года подготовки. К. понял глубинный смысл данного рецепта - схватил его сразу и не замедлил им воспользоваться. Два года минуло - как не бывало! И теперь... идёт уже четвёртый день заветной недели. (И чем эта неделя для заядлого курильщика отличается от... скажем, от Страстной Седмицы для православного! И этот четвёртый день как Великий четверток - день воспоминания Тайной Вечери, - какой день!) А потом!.. через три дня!.. его будет ждать его "воскресение"! К. верит и ждёт этого часа.

   Когда он спустился этажом ниже, где разрешено курить (надо сказать, что К. очень любит соблюдать производственные инструкции, особенно, запретительного характера), и, проходя по коридору к курительной комнате, он - возле запасной двери, ведущей на специализированный участок - почувствовал странный запах. Дверь была закрыта. Она вообще открывалась довольно редко, лишь в исключительных случаях по надобности коменданта подразделения. К. посмотрел в замочную скважину и сразу определил, что за сей дверью происходит нечто ужасное. Там был большой огонь, и беспорядочно бегали люди. Из-за дымовой завесы разобрать, что именно горело, не представлялось возможным, тем более что уровень пола этого участка находился несколько ниже того, на котором стоял теперь К. Первая мысль, явившаяся на ум технологу К., была мысль: бежать! И это была, видимо, мудрая мысль. Потому что, запах гари, кажется, усиливался.

   Забыв обо всём на свете: о работе, о числящихся за ним секретных чертежах, о главной цели последних двух лет, К. побежал к центральному выходу из здания - прочь, к спасению. Но каково же было его разочарование, когда он, выбежав на лестничную площадку, ведущую вниз, увидел дым, идущий снизу, и этот дым наступал на него. К. растерялся. Но - ненадолго. Он вернулся в свой кабинет и открыл окно. Что делать? Прыгать?.. Но - пятый этаж! Какой же такой идиот... проектировщик там, или строитель, впрочем, нет... какой мерзавец такой какой-нибудь высокий чиновник отдал распоряжение о том, что технологическая группа должна располагаться на самом высоком, пятом этаже?! Администрацию-то разместили на третьем, небось, позаботились о них, догадались. С третьего-то этажа легче и безопасней прыгать. А тут, о, как высоко!.. Чёрт, что же делать?..

   Но не зря К. был не просто технолог, а технолог 1-ой категории. Он успокоился, вспомнил, что есть ещё один запасный выход и тут же принял решение покинуть здание этим путём. И это решение было верное, потому что было единственным.

   Собрав документы, он благополучно покинул опасные для жизни этажи здания и оказался возле грузового выхода, где уже собирались работники служб предприятия.

  

3

  

   Уже в сумерках Н. добирался домой. После ликвидации последствий аварии, случившейся при загадочных обстоятельствах, Н., как подобает всякому порядочному человеку, был немало удручён произошедшим на работе, и теперь, как опять-таки подобает порядочному человеку, он был полон надежды по приходу домой за единый присест опорожнить бутылку водки, к счастью, имеющейся у него в холодильнике. Он знал, что наверняка придёт его закадычный приятель К., работающий технологом на том же предприятии. Обычно, они встречаются по пятницам. Но после стольких событий не грех будет встретиться и сегодня - в четверг. "Надо будет посидеть хорошенько, подумать о том, о сём, благо есть о чём, поговорить, сделать выводы и... принять план дальнейших действий. Ну, а если не хватит водки, так не беда, чай будем пить. Впрочем, К. без пол литра никогда не приходит". Вообще, оператор Н. к выпивке относится с любовью. Он может пить каждый день: водку, вино или пиво - в зависимости от настроения и от погодных условий (когда холодно - вино, когда жарко - пиво). И самое важное в этом деле то, чтобы был прилично сервирован стол, ибо главная цель выпивки состоит для Н. в возбуждении аппетита. Без хорошей закуски не обойтись, иначе весь ритуал потребления горячительных напитков обернётся дешёвой и грязной подделкой под обыкновенную пьянку... ну, типа какого-нибудь "гаражного варианта". Как только Н. садился за стол, в его исполнении начинался творческий процесс. Он, можно сказать, смаковал каждое блюдо; и к каждому блюду у него была определённая доза выпивки. Этот творческий процесс иногда мог продолжаться часа четыре. Н. говорил, что е́сть надо спокойно, с толком, с расстановкой, не спеша, мол, в этом большая изюминка и эффект получаемого вкуса. Его друзья и многочисленные родственники невольно, но добродушно, посмеивались над ним, но были от души рады за Н., что он имеет такой славный аппетит и что может так творчески подойти к такому важному делу, как потребление пищи; они ему где-то даже и завидовали, ибо они не умеют так есть. Случались даже курьёзные случаи в гастрономической практике Н., когда, например, гости после сытного обеда, отдыха и каких-нибудь увеселительных игр начинали подумывать о том, как бы вновь подкрепиться (ибо время приближалось к ужину), Н. только-только заканчивал свой обед. Но такие случаи теперь большая редкость. Теперь, в наше постперестроечное время - время трудное, кризисное - сервировка стола пусть и осталась на прежнем высоком уровне, но при отличном качестве продуктов их количество уменьшается и уменьшается с каждым разом по причине, преимущественно, дороговизны. И поэтому, если Н. будет растягивать удовольствие поесть, он может не успеть попробовать отдельных блюд, ибо... всё будет съедено его товарищами и роднёй. (Что и случалось не раз.) Ох, как это не нравится нашему гýрману Н.! - эта спешка ради того только чтобы набить, насытить своё чрево. Да разве любитель и знаток тонких и изысканных блюд может смириться с подобной суетой?.. Но... время, время нынче такое, трудное. Надо терпеть, ждать и надеяться; верить, что вернутся те дни, когда Н. опять будет видеть на своём столе в изобилии такие домашние "фирменные" блюда, как: "селёдка под шубой", грибная икра, "галантин", осетрина паровая, торт "Наполеон"; верить в то, что стол его будет украшен заливным судаком, щукой под маринадом, стерляжьим и телячьим студнем, печёночным паштетом, солёными груздочками под майонезом, а рыжиками - в сметане, фасолью в томате, украинским борщом, окунем горячего копчения, жареными цыплятами с кабачками и фаршированными баклажанами, мясом молодого поросёнка, запечённым в фольге и прочими, и прочими сказочными блюдами и деликатесами. И Н. верит в это. Разве к таким блюдам и закускам не поставишь на стол графинчик с лимонной водкой и пару бутылок столового красно-смородинового вина? А на десерт пойдут наливки: рябиновая, клюквенная с мёдом, земляничная лесная и удивительного вкуса и аромата (ах, букет!) различные напитки домашнего ягодного виноделия. Да, страсть - дело тонкое. Чрезвычайно тонкое, но и... опасное. Опасное потому, что можно увлечься, потерять меру, грубо говоря, обожраться, да и ... спиться. Но Н. это не грозит - у него есть чудо-защита. Дело в том, что оператор Н. соблюдает посты. Уже несколько лет, как только начинается любой православный пост, он ... как молодой парниковый огурчик, становится свеж и чист - как стёклышко. А таких дней за год набирается чуть ли не на треть года. Вот, после Петрова поста он всё летечко ел и пил, ел и пил (кроме сред и пятниц - дней, в которые надо поститься на каждой неделе), но как только приблизилось Успение - всё: ни капли в рот, и, ни о каком осётре не может быть речи. Разве ж это не защита?.. Но пост это и полезно: и душевно, и физически. Всякий знает это, кто постится... А что касается его религиозности, Н. об этом рассуждает примерно в таком вот ключе:

   "Я православный христианин. Вернее, хочу быть им. Но мне, кроме многочисленных моих грехов и страстей (больших и малых) мешает мой языческий город, где вместо храма стоит бронзовый Ильич. А, как известно, православия не может быть без церкви. Следовательно, я отстранён от православия. Я - полуправославный... да, религиозный полу-православный полуцерковный полу-христианин. Да ведь и не полуцерковный, а - внецерковный! Значит, и не христианин. Быть христианином это не одно и то же, что быть православным. О, как больно и горько сознавать это!.. Но тогда, о Господи, кто же я такой?.. Если я не воспитанный атеист и не какой-нибудь доморощенный язычник... кто же я есть? В каком измерении, в каком поясе я нахожусь? где "болтаюсь"?.. Но всё-таки, душа-то у меня - христианка. На работе говорят, что я ударился в религию. Но как они не правы: что это за слово такое "ударился"? Ведь религия не стена, чтобы об неё ударяться. В религию не ударяются, в неё - приходят. Приходят, как в светлую комнату до бесконечности полную Божественной благодати. И комната эта - целый мир, и нет мира большего, чем мир этой комнаты, ибо, знаю: религия есть мир бóльший целого мира. И разве после таких мыслей может быть душа моя не христианкой?.. Ещё меня укоряют в том, что, мол, увлечение религией это дань моде. Ну что ж, в самом деле, теперь много говорят о Боге, о вере, о замене отжившей своё коммунистической идеологии идеей Бога ... христианство, иудаизм, мусульманство ... Библия, Талмуд, Коран ... монастыри, пророки, святые старцы ... конфессии, секты, полусумасшедшие сатанисты, лысые клоуноподобные кришнаиты, Белое братство, Виссарион ... и прочее и прочее из мира слов и терминов культового значения... В общем, все говорят о религии, о возрождении религиозности у заблудившегося народа. Особенно усердствуют в этой говорильне недовольные журналисты, склонные к атеизму; да и сочувствующие вере светские лица - все они ополчились на будто бы обильное присутствие религиозных тем в прессе. Глупцы - они покусились на нравственное выздоровление народа! Им не нравится, видите ли, эта мода, мода на религию. Они утверждают, что это самое плохое, что только может быть, что это тот же большевизм, только наоборот. Что ж, им можно посочувствовать, ибо, они видят одну внешнюю сторону, не видя глубинной положительной сути... Да, у нас есть такое явление, оно налицо - мода на веру в Бога действительно существует. Неслыханное явление в мировой истории! Но... ведь это же хорошо, что есть такая мода. И хорошо, что человек увлекается такой модой. У этого человека стать лучше и добрее будет больше шансов чем, если бы он не имел такой моды. А если он "заразится" добром, то добро его будет день за днём приумножаться до тех пор, пока он будет увлечён своей модой, ибо, религия учит добру; и приумножившееся добро у этого человека обратит его моду в высший смысл жизни. И не нужно думать, что добрым можно быть и без религии. Это и так должен понимать всякий. Но если человек не верит в Бога и он есть добрый человек, то он станет гораздо добрее, когда поверит в Бога, впрочем, это постигается только через опыт..."

   Но мы, читатель, отвлеклись.

   Итак, Н. добирался домой.

   А теперь, читатель, спрошу тебя: видел ли ты в своей жизни бронетехнику на улицах родного города? И не просто как какой-нибудь парад или демонстрацию силы, а занимающую боевой рубеж? Мыслимо ли такое в наше мирное время?.. Стоп. А мирное ли оно, наше время? Мирное ли, когда кругом такая кутерьма, неразбериха, правовой (бесправный!) и политический беспредел на высшем государственном уровне?.. Но всё-таки наше время, слава Богу, военным назвать тоже нельзя! Так что можно и удивиться бронетехнике на своей улице. И Н. удивился этому, когда на своей улице и даже вдоль своего дома он увидел цепочку бронетранспортёров.

   Первые две машины стояли словно вкопанные. У Н. возникло ощущение, что они здесь вечность стояли в ожидании боя и что смогут так простоять и до конца дней. Но откуда такое странное ощущение вечности появилось у Н. - он не знал. Даже тот истинный факт, что этих машин никогда здесь не было, не мог отогнать прочь этого необычного ощущения. И как будто экипажа не было в этих боевых машинах - никакого. Но самое поразительное (да и бессмысленное, чёрт возьми!) в эту минуту для Н. было то, что казалось ему, будто вся их сила и заключалась-то как раз в отсутствии экипажа. С экипажем, с живым человеческим фактором, они были бы, кажется, более уязвимы... Но всё-таки, ощущалась атмосфера предстоящего боя. Остальные бронетранспортёры подходили из глубины улицы, как бы откуда-то из небытия и пристраивались к этим "неживым" машинам. Всю видимую для Н. часть улицы заполнили эти железные черепахи. Н. заметил, что их было восемь. Он поспешил зайти во двор, - в страхе, но надеясь не застать там боевых действий.

   ... Во дворе горела школа. Родная. Н. проучился в ней 10 лет. Как бы он ни был равнодушен к этой школе, вернее к своей учёбе в ней (а он именно таким и был - равнодушным учеником) - он понимал, что происходит что-то очень плохое с его школой. Ибо, сгорало не только здание школы (вовсю полыхал третий верхний этаж), но горело его детство, его отрочество, можно сказать, горел теперь он сам (и Н. ясно чувствовал это), потому что была заживо задета его память о друзьях, о подружках, с которыми он беспечно проводил время в те добрые радушные времена, когда он ни о чём не думал вперёд и сразу забывал то, что оставалось позади; те годы детства были лучшими в его жизни.

   За домом, на улице, был слышен рёв техники. А во дворе, кроме горящей школы, к немалому удивлению Н. находились солдаты. Кто они были: какого рода войск - понять было невозможно. Было темно. Да он и не понял бы. Может быть, это были омоновцы, а может - милиция? Но в любом случае ясно было, что солдаты были чётко организованы. У них был командир, который из-за укрытия (контейнер с мусором, с отходами) подавал им команды. И пусть укрытие было смехотворно, но солдаты чётко выполняли эти команды - они стреляли по третьему этажу школы. Но вот, как и чём стреляли - определить было трудно. Н. видел, что какие-то установки (гибрид немецких фаустпатронов с отечественными гранатомётами), поддерживаемые парой солдат, выпускали светящиеся снаряды. Со свистом прорезая пространство, эти снаряды, выполняя неимоверно искривлённый путь, врезáлись в окна школы... и там уже, за рассыпавшимся стеклом, издавая глухой звук, из длинных школьных коридоров взамен себя возвращали во двор тучи дыма. Хоть и было темно, но дым этот был отчётливо виден; и не только благодаря освещенным пламенем окнам, но и ещё по какой-то причине, которая для Н. была не ясна. Н. подумал, что причина эта носила мистический смысл. И ещё одна странная деталь. Стреляли-то ведь именно туда, где собственно горела школа - в третий этаж. И в том окне, куда залетал очередной снаряд, бушевавшее пламя огня как будто прекращалось, но, не совсем конечно, но всё ж таки заметно. И Н. сделал вывод, что эти солдаты - вовсе не солдаты, а пожарные; ибо, они... убивали пожар. Но, что за бред? - подумал Н.. Ответного огня по солдатам, естественно не было. Во всяком случае, Н. ничего не видел и не слышал. Ввиду такого благоприятного положения Н. продолжил свой путь к дому.

   Но, не сделав и двух шагов, он обомлел. Он увидел, что со стоявшим рядом со школой жилым четырёхэтажным домом происходит аналогичная картина. Его верхний этаж был в огне. Горело несколько квартир, по которым также вёлся огонь из "гранатомётов".

   Пробежав мимо своего дома и убедившись в том, что он, к счастью, не горит, Н. устремился к горящему соседнему. У крайнего подъезда горящего дома собралась небольшая группа жильцов. Н. подошёл поздороваться. Он увидел знакомых и неизвестных ему людей. Они о чём-то спорили и показывали на горящие окна дома. Н. заметил ещё одну группу людей, стоявших возле торца дома. Он подошёл к ним. Поздоровался. Эти люди также горячо спорили меж собой и показывали на верхний этаж. Н. посмотрел туда и в одном окне увидел сильное пламя огня. А на крыше, возле небольшой будочки, через которую можно проникнуть на чердак к голубям, Н. заметил какую-то птицу, размеров довольно больших. Но она оказалась видением, потому что через секунду исчезла.

   Кто-то сказал: "Смотрите, горит!" "Да-да, горит. И ещё ка́к горит!.. Это моя квартира", - ответил жилец. Это был один пенсионер, которого немного знал Н., точнее - они лишь здоровались. Н. кивнул ему в знак приветствия и сожаления. Этот пенсионер, подумалось Н., сказал о пожаре как о чём-то постороннем, с равнодушием и даже как будто вовсе не жалея об этом. То ли он не понимал происходящего, то ли ему на самом деле было всё равно. Более того, какая-то искорка радости была на лице пенсионера. Н. второй раз кивнул ему, но уже без сожаления.

   А люди меж тем спорили и спорили, и не понимали, почему горят их квартиры. Школа их не очень-то интересовала - ведь в ней им не жить. Одни из них считали, что это обыкновенный поджог, или несколько поджогов: мол, ходит-бродит организованная банда пироманов, поджигателей таких - душевнобольных, и с некой целью поджигает. Но зачем? Никто не знает. Другие возражали им и говорили, что психически нездоровые люди не могут так просто ходить-бродить ни поодиночке, ни тем более группой, да ещё и организованной, нет-нет, мол, сумасшедшие не поддаются никакой организации, да и, конечно же, место им только в больнице, где таких, само собой, и держат. А причиной многоквартирного пожара они считали операцию рэкетиров, мстящих тем коммерсантам, которые отказались платить дань. Видите ли, у них сегодня запланирована крупная широкомасштабная операция, объясняли эти жильцы. Третья группа спорящих доказывала, что такого безумия в нашей стране не может быть, тем более в таком молодом, красивом спокойном городе, потому что наши матери и отцы нас так не воспитывали и не учили, и неужели вы думаете, что теперь развелось так много коммерсантов? Да и причём здесь школа? на что получали, вполне резонный ответ, мол, да, коммерсантов, теперь много, и ещё больше этого, ведь рынок жив, богачи размножаются не по дням, а по часам - красиво жить не запретишь - все стараются; ну, а на счёт школы... так ничего удивительного в том нет, мол, начали-то они со школы, чтоб припугнуть богачей, показать свою решительность заевшемуся частнику, но тот не испугался, на него не подействовал пожар в школе - вот и получай! Но нет, нет, говорили другие, вы чепуху несёте, это вам не заговор, не провокация и не террор, это просто дикая преступная халатность служб газового надзора... да и всех остальных служб коммунального хозяйства: и электриков, и сантехников, и прочих; да и конечно самих жильцов курящих, пьющих и блудящих винá немалая. Какая дикость мнений, подумал Н., ещё скажите, что это коммуно-фашистский путч или жидовский сговор.

   Все они были не правы, все, -

   Потому что горела проводка, обыкновенная электропроводка - от перегрева ли, от короткого замыкания или от других причин внешнего воздействия на электропровода... как и в школе, так и в доме, началом пожара послужила проводка. Об этом сообщил один мальчик; очень энергичный: он сновал то туда, то сюда, бегал на улицу к технике и к солдатам во двор. От него и узнали все, что подобная ситуация происходит и в других дворах района. Но как получилось, что проводка воспламенилась в нескольких местах почти что одновременно? - понять это не мог никто.

   Вскоре подбежали солдаты и стали стрелять по окну пенсионера. Пронёсся слух (опять от мальчика?), что стреляют химическими ракетницами - безопасными для человека, но действующими на огонь - мол, они-де и тушат. Пенсионер в этой операции безучастным не был. Он тут же определился в помощники, показывал солдатам, откуда на его взгляд лучше стрелять, как при этом надо держать оружие и так далее. Он говорил, где и что у него расположено в квартире. В общем, он был доволен и очень, очень активен. Возможно, пенсионер вспомнил свои комсомольские годы. Н. решил для себя, что отныне с ним здороваться не будет.

   Пока не появился технолог К., и окончательно не стемнело, Н. попытался найти мальчишку, который понадобился ему для того, чтобы хоть как-то прояснить ситуацию. Ведь Н. прекрасно понимал, что никто ему ничего не объяснит - ни милиция, ни армия, ни глава администрации... и даже нардеповский доблестный малый совет ничего не скажет. Только тот мальчик может дать самую свежую информацию, ибо оперативности ему не занимать, - так думал Н.. И вот, он найдёт этого мальчика, приведёт домой и вместе с К. - втроем - они хорошо во всём разберутся.

   И Н. вскоре нашёл этого мальчика. Мальчик был 13-ти лет; очень разговорчив - беспрестанно говорил о разных вещах - мыслимых и немыслимых; активен, неудержим - всё время рвался куда-то унестись. Он всё обо всём знал и был вследствие этого очень не глуп и находчив.

   Он сказал Н.: "Дяденька, я знаю, в чём дело. Это петух. Красный петух". "Какой такой петух?" - удивился Н. "Обыкновенный. Из отряда куриных. Общеизвестная птица. Но только, конечно, не домашний... ведь не станет же домашний петух вытворять такие чудеса... то есть, пакости, конечно. Этот петух дик как зверь - он сам по себе. Это он, я знаю, он поджигает провода''.

   "Но как, чёрт возьми?" - не понимал Н.. Он был крайне удивлён этой нелепицей. "Обыкновенно. По-птичьи. Клюёт и клюёт. Трясёт головой и плюётся в разные стороны. Когтями терзает и шпорами рвёт всё что попало. Он очень злой и сильный! У него клюв такой же, как у орла, только гораздо крепче, всё равно, что стальной".

   "Что за чёрт! - подумал Н. - бред какой-то. Никакого покоя - нигде. Вот раньше люди жили: ни радио тебе, ни телевидения! Лежи себе где-нибудь на печке, среди груды старых валенок, и думай думы разные, а не хочешь думать - так просто в потолок поплёвывай. И никакая проводка не посмеет загореть, потому что нет её в помине - не изобрели еще! Всего-то - каких-нибудь 100 лет тому. Ох, и тишина была! это счастье, и это счастье есть самое, что ни на есть, настоящее счастье, и я люблю тишину... А тут вот: нá-тебе - петух на голову свалился!"

   - Но зачем это? - спросил Н.- зачем он поджигает?.. да и петух ли?

   - Петух, петух. Можете не сомневаться. Я это наверно знаю. Я видел его несколько раз. На стройке. Он там тренировался, отрабатывал свои удары по проводам, провода лопались под его клювом словно спички - сплошной хруст стоял по коридорам стройки. Он может за раз захватить клювом по три провода толщиною с ваш палец каждый и в единый миг раскусить их словно кусачками. Я видел собственными глазами. Гадкий петух. Я его давно знаю. Я про него однажды стишок изобрёл:

Клюнул раз, и клюнул два -

Закружилась голова.

Я упал от страха на пол -

Он пронёсся надо мной...

   - Однажды он напал на подключенный к сети сварочный трансформатор и расправился с ним, как с котёнком, - продолжал мальчик. - Он походил тогда на сварщика - брызги жидкого металла летели по сторонам. Это зверь! С полумесяцем на голове. Огненный гребешок. Оперения бледно-красного цвета. Не яркий такой, невзрачный. Одно перо на спине - фиолетово-красное - спадает немножко набок. Этот мерзавец по утрам даже не поёт. Я думаю, что какая-нибудь курица-наседка - нежная и попечительная мать - бросит своих крошечных птенцов и раньше этого негодяя прокукарекает в укор ему, бездельнику.

   - Постой, постой... - спохватился Н. - там ведь тоже проводка горела - на работе. Уж не твой ли петух и там постарался?.. Да, дела... откуда он только взялся!

   - Известно откуда. Из глубокой древности, аж из Ассирии, да из окрестных с ней стран - вот откуда. Эта птица была боготворима вавилонянами и другими соседними народами. А в языческой Греции петуха приносили в жертву.

   - Теперь он сам кого захочет, может принести в жертву.

   И Н. вспомнил, как на него, в детстве, напал петух. Полез он за котёнком под крыльцо бабушкиного дома. Голову просунул, ручонками под крылечком шарит, шарит... и вдруг - что-то тяжёлое опустилось на него сверху. Он вернул голову из-под крыльца и, не вставая с земли, посмотрел через плечо и ... увидел страшный глаз. В этом страшном красном глазе горел адов огонь. (Глаз потом часто снился Н. и всегда при этом был глазом беса.) Глаз оказался петушиный. Не дав опомниться маленькому Н., петух затряс головой, запричитал, и стал клевать, куда попало: и в голову, и в шею, и в спину. И не столько больно это было, сколько страшно и неожиданно. Н. кричал и от страха не мог подняться. Когда всё кончилось, петуха снесли на кухню. Его сварили в кипятке. Н. было жалко этого петуха, даже не смотря на то, что петух ему и раньше никакого прохода не давал - всегда нападал. Да, собственно, и не только ему, но и всем - этот проходимец на всех бросался, даже на бабушку. Маленький Н. очень боялся петухов. А ведь гусей гонял, этаких огромных летунов, да и сам, конечно, от них бегал. Но вот петухов - боялся. Он и сейчас, окажись в деревне, стороной будет обходить этих взъерошенных драчунов.

   Короткий экскурс в прошлое Н. закончил глядя поверх головы мальчика на проходившую мимо женщину. "Опять она! - в сердцах воскликнул Н. - Эта нормировщица везде меня преследует..." Но он вспомнил, что она живёт в этом же дворе. Она была, как отметил Н., в калошах на босу ногу. Но зачем?.. Может быть, у неё горела квартира?.. или нет, в этом ничего удивительного нет, потому что после приезда в город некой дамы - знаменитой народной целительницы - многие люди после её лекций и занятий стали ходить босиком, особенно - зимой. Несчастные, глубокомысленно подумал Н.

   Итак, мальчик сказал, что всё это проделал петух, красный петух.

   Вот-те-нá: петух - поджигатель!..

  

4

  

   - Ты прекрасно знаешь, что застолье для меня не просто застолье, а - целый обряд. Скажу больше: это - культ. Но разве это плохо? Почему считают, что если культ - значит, непременно плохо? He понимаю. Вот, возьми религию, религиозные обряды. Что такое культ?.. О, это много! Религия имеет полное право на почитание, а может быть даже и на восхваление. Да, именно - на восхваление! Не будем говорить о том, какие добродетели даёт человеку вера, но посмотри: ведь это очаг культуры: мало того, что религия есть целый пласт культуры, она же, и создала эту культуру. Одна крупная поэтесса (кстати, не терпевшая слова "поэтесса", а только: поэт!) сказала, что никогда ничто, кроме религии, не создавало искусства. Искусство возникает только там, где в основе лежит духовность, которая исходит из религии; всё, что не имеет духовной основы - не от религии, и не может создать искусства. Вот тебе и культ. Да если хочешь... от слова "культ" произошло слово "культура". В самом понятии "культ" уже заложено доброе зерно. А из доброго зерна может ли вырасти недобрый плод?.. Известно, что всякое дерево хорошего свойства плоды хорошие приносит, а испорченное дерево - ничего или плоды плохого качества. Дереву хорошему несвойственно приносить дурные плоды, а дереву испорченному хорошие. А всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь. Так же и с зерном культуры. Только тогда культура будет по настоящему культурой, когда она будет неотделима корнями своими от культа духовности. Термин "культ", в принципе, всегда имеет положительное значение. В нём есть что-то консервативное. (Кстати, тоже очень полезное слово - "консерватизм" - оно по смыслу своему, антиреволюционно!) Только нигилисты да атеисты не понимают этого. Но где им? - ведь они ж - разрушители. А те из них, которые подмазываются к культуре: какие-нибудь вольтéры, джойсы или набоковы и иже с ними - (шайка литературных разбойников) - они просто наслаждающиеся сами собой безнравственные эстеты и пошлые себялюбивые циники. Так что, друг, никогда не бойся никакого культа... разве что только культа личности.

   - Ну что ж, в этом есть кой-какая идея. Но, думается мне, что человека верующего культом личности не собьёшь с пути и не испугаешь: для верующего не может быть никакой божественной личности, кроме Господа Бога Иисуса Христа. Ни Ленин, ни Сталин, никто другой для христианина не могут стать идолами. Для христианина - нет идолов!..

   Вот такой странный разговор происходил уже за полночь в квартире оператора Н.. Кроме хозяина присутствовали двое: технолог К. и 13-ти летний мальчик. Говорили этот странный разговор, понятно, взрослые. Мальчик молчал. Он напряженно и внимательно слушал.

   На столе стояли две пол-литра (одна - уже пустая, вторая - начатая), морс из клюквы (специально для К.- запивать), атлантическая селёдка (очень жирная) с нарезанным кружочками луком, сваренная на пару картошка, сливочное масло, солёные бычки (ах, фантастика!), кабачковая икра, чёрный хлеб и ... всё. "Всё" потому, что ведь не будешь же глубокой ночью упражняться в своих гурманских способностях, в своём гурманизме ("гурманизм" - можно ли так сказать о... изощрённых гурманах?.. ещё один "изм"... талант такой: быть гурманистом). Для ночи и этой пищи с избытком хватит. Что касается мальчика, так он сидел сам по себе и только пил чай.

   - ...Так что потребление пищи для меня есть культ. Некая "религиозная" обрядность. Тут целая философия, - разгорячённо признавался Н.

   Хотя для К. это, конечно, была не новость. Уж кто-кто, а К.-то его знает как облупленного. Да, собственно, и сам К. не промах в столовом вопросе; и пусть он уступает в гурманизме Н., но свой талант - имеет. Ибо, кто может позволить себе в отношении еды такой пассаж, как К., который, заметим, немного близорук и всегда без очков, но когда садится за стол - первым делом надевает очки и без них никогда не ест.

   - Да, целая философия, которой я не стыжусь. Закуска и выпивка - они для меня взаимозависимы. Я наливаю себе выпить не для того, чтобы напиться, а для того, чтобы хорошо, с аппетитом, поесть. Ну, а мои изысканные блюда и деликатесы я ставлю на стол только ради выпивки. Без неё-то мне не надо ничего, да и есть не хочется. То есть - одно другое дополняет: и то и другое немыслимо друг без друга.

   - Пью - не ради выпивки, а ем - не ради еды. Оригинально! Ха-ха! - рассмеялся К. и, разлив по рюмкам, добавил: - Давай, попробуем... (Он всегда так говорил: "попробуем", и неважно: первая эта рюмка или последняя.)

   - Поесть и выпить - это моя слабость, - продолжал опьянённый Н., - ничто меня так не побеждает, как стол - за столом я слабак. Я могу устоять перед женщиной, но перед копчёным лососем... перед пельменями с лосятиной... перед жареными бельгийскими колбасками - НИКОГДА! И ведь понимаю, подлец, если истинную правду говорить, что всё это мерзость перед Богом... а не могу устоять, не могу и всё тут, не могу перебороть себя, жалкого, ибо, повторяю: очень-очень слаб. Но мне и не стыдно. Всякие яства для меня - это мой плен, только тогда я смогу вырваться из этого плена, когда во мне будет убит мой ястваватель. Но спроси меня: хочу ли я этого?

   - Да зачем, же так? Ведь это хорошо, когда у человека есть аппетит и желание выпить! Поменьше сомнений, побольше оптимизма. Хочешь - пей, хочешь - ешь. Что организм просит - то и бери. Природу всё равно не обманешь. Пей, ешь. Что ещё человеку надо? - сказал жизнерадостный К.

   - Да, прийти с работы, выпить и поесть - первое дело для рабочего человека, - согласился Н. - но это-то больше всего мне и мешает. После этого я уже ни читать, ни писать не могу, только телевизор, где одна мура, да и в сон тянет, а сны после этого какие снятся - жуть!.. Только в посты себя человеком чувствую.

   - Ну, уж!.. Зачем поститься-то?

   - Как зачем?.. Ведь я не протестант и не сектант какой-нибудь. Я - ортодокс. А для правоверного пост это как... как весна для души.

   - Нет-нет, человеком можно быть и без поста, без ограничений. Освободи себя от этого, будь свободен, но вином не злоупотребляй. В конце концов, жить можно и без религии, - сказал К.

   - Ты ещё добавь, что в этом будет свобода, да? Без Бога, без церкви - свобода, да?

   - Ну, не знаю, не знаю, свобода уж или нет... Но только что ты веришь, что не веришь - для свободного человека всё едино, потому что свободный и в церкви будет свободен, и без церкви тоже.

   - Нет, не то, это не свобода. Это вольнодумство, - сказал Н. - Да, вольнодумство, а не свобода. Сродни чему-то атеистическому, большевистскому. Вольнодумство... атеизм... нигилизм... народовольцы... социалисты всех мастей и оттенков... революционеры... - всё это требуха, всё это обыкновенное рабство. Безбожник, кичившийся своим материалистическим мировоззрением, есть самый жалкий раб - раб своего безбожия, своих желаний, мечтаний, иллюзий, прихотей, да и похотей. Он раб своего собственного вольнодумства. Это какой-нибудь доморощенный дикий пролетарий... или нет, лучше несчастный красный комиссаришка, больной, замученный старостью, помирающий, одной ногой в могиле, а сам смеётся и издевается над Вседержителем, думает о себе, что он герой гражданской войны, но сам-то он, несчастный - раб, жалкий слуга, сплетничающий за спиной хозяина. И все они такие - атеисты... Они не знают свободы. Потому что ищут её не там. Да её и искать-то не надо. Надо искать истину. Найдёшь истину - найдёшь и свободу. Тем и достигнешь свободы, как только через истину. Познаешь истину, и истина сделает тебя свободным.

   - Но что такое истина? - многозначительно, и как бы спрашивая некое всемогущее верховное существо, находящееся за пределами этой комнаты (да и всего мира), изрёк К., - где ее искать?

   - Истина - это правда Божия, - был глагол ему в ответ. - Нет другой истины. Истина одна. Она в Божественном Писании. Сам Господь Бог и Спас наш Иисус Христос есть "путь и истина и жизнь". Он есть истинный свет миру, и всякий, кто последует за Ним, "тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни". Эта истина принесёт жизнь вечную, потому что Он победил мир! Нет истины вне Бога! - запомни это. Всё остальное будет полуистиной или обманом. И никогда не будешь свободен без веры. И только когда сущность своей жизни будешь полагать не в телесной, а в духовной жизни - только тогда можешь освободиться... Знаю я одного дружка, который всё о свободе, да о свободе, вот уже который год твердит; самому-то уже 38, а мира вокруг не видит, потому как его понятия о свободе, да и о вере в Бога, находится на уровне не выше, простите меня, уровня среднего пятиклассника советской школы, следственно он раб самого себя. Услышь меня, несчастный ты человек, думай не думай что ты свободный, на самом деле ты РАБ САМОГО СЕБЯ! Но поди-ка докажи ему это - тебя же сумасшедшим обзовёт. Так что - раб он, и - в рабстве тонет.

   - Но это не тебе говорить, господин обжора. Ведь ты сам раб. И раб не каких-нибудь действительно больших идей и высоких устремлений, а раб ... своего живота, ха-ха... это очень смешно!

   - Да, это ты правду сказал, я раб собственного брюха. Может быть, это есть самая бóльшая похоть в плотской жизни. Я совершенно отчётливо представляю себе как это подло и низко для человека иметь такую философию. Даже не философию, а - философишку! Это смешно и стыдно! Это большой грех. И я раб греха. Скорее оправдан перед Богом будет какой-нибудь... настоящий пьяница, не рассуждающий ни о чём. Потому что пьяница - это больной человек, алкоголический, его надо лечить, он и сам, может, быть, не хочет пить, да пьёт, потому что приходится - болезнь не отпускает, а бороться с ней - у него нет сил: болезнь отобрала его силы. И, конечно же, он будет меньше виноват, чем я... потому что я пью преднамеренно, да ещё не просто пью, а - пью-смакую, наслаждаюсь. Вот я какой! да я, скажу тебе, я - гастрономический эстет и питьевой извращенец! Извращенец ещё бóльший, чем какой-нибудь... ну, пусть - Мармеладов... Да-да, Мармеладов из "Преступления...", - как ловко я его подцепил! Вот находка! Тот хоть пил для того, чтоб страдать и чувствовать, мол: "Для того и пью, что в питии сём сострадания и чувства ищу... Пью, ибо сугубо страдать хочу!" и "чем более пью, тем более и чувствую". Вот что он говорил. Ну да ты ведь читал... Да и не только вино! Всё у него через страдания и чувства. Ведь даже побои для него не в боль, а в наслаждение идут. Вот извращенец... мазохист, конечно. Но я-то, гусь, хуже, хуже! Я пью по другой причине... хотя, тоже - для наслаждения. Но наслаждение моё не во мне самом, что на Страшном Суде, может быть, и простится, а ... в самом вине: я наслаждаюсь самим питием - вот какой грех! И послушай: ведь я... сам извращенец: как напьюсь, мало того, что потом совесть замучает, так ещё и жалею о том, что выпил. Истинно - чисто русская черта! Ведь какой-нибудь американец не мучается подобным; если не пьёт - так не пьёт, а если пьёт - то и в ус не дует... "Бог послал людям пищу, а дьявол - поваров". (Я бы добавил, что ещё и выпивку.) Значит я - пособник дьявола... я на него работаю. Я совершаю грех против самого себя, ибо объедение и питие есть грех против тела. И всё это бессмысленно! - ибо, ем ли я и пью ли я - пользы никакой. Апостол Павел сказал, что "Пища не приближает нас к Богу; ибо, едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем". Да - я раб... Но всё же, у меня есть маленькое оправдание: я грешу против тела, а не против души. И хоть я понимаю, что в этой жизни единение души и тела неделимо, всё-таки впрямую против души - не грешу. Да и не горжусь я тем, что объедаюсь. Вот если б я гордился силой своего желания поесть и попить белее, чем силой власти над этим желанием - тогда б да, это было б непростительно. Но и силой власти, понимаю, гордиться тоже нечего, ибо это было бы уже грехом гордости; а гордыня опасна... И ещё одно маленькое оправданьице: я позволю себе сказать, может быть, правда, кощунственную мысль: удовлетворение этой страсти моей к выпивке и еде есть, может быть, такое же благо, как и самоотречение для человека, сознающего свою духовность...

   - Ну, это уж слишком! - сказал К.

   - Да, тут что-то не то, - (впервые) вставил мальчик.

   А Н. стал ходить по комнате из угла в угол. Он был немного взволнован.

   - Да-да, это всё "не то" и "слишком", верно вы это сказали, - согласился Н. - Да и вообще, рассуждать о высоких материях в таком виде... пьяным, сытым - недóлжно; потому, что в наполненном чреве нет видения тайн Божиих. Так говорят аскеты. Само пресыщение уносит из сердца человека веру и страх Божий: пресытившийся ничего не чувствует, кроме своей плоти. О какой молитве, о каком покаянии, о крещении или причастии можно говорить... - всё это будет далеко для пресытившегося... Сейчас я покажу одну мысль... я записал на днях, это как раз по теме, сейчас, - и Н. взял толстую тетрадь с книжной полки, раскрыл её: - так, вот это место: "В общение с Ним не может войти никто от скверны плоти и духа". Это сказал святой старец Серафим Саровский в беседе с помещиком Мотовиловым. Есть такая книжка, очень полезная, кстати. Я теперь записываю в свою тетрадь отдельные мысли подобного рода, принадлежащие святым, пророкам, отцам церкви... писателям... мудрецам древности. Записываю и перечитываю, имею хобби такое, идею.

   - Так значит, ты общаешься с покойниками, - сказал К.

   - Почему ж с покойниками?.. - удивился Н. - Что они хотели сказать миру, то сказали при жизни. Значит, я общаюсь с живыми. Но если тебе так надо, то... в этой тетрадке есть и ныне живые. Вот, например, Солженицын. Я много записываю... из многих книг его что-нибудь, да и возьму. Ты, вот, спрашивал, для чего нужен пост. Так по Солженицыну, пост просветляет человека и человек вырастает. Вот. И хоть это, конечно, не он первый открыл, но прочитал-то я у него... Вообще, надо сказать, в этой тетрадке такие люди собраны, о! - Моисей, Сократ, Иоанн Златоуст, протопоп Аввакум, священник Александр Мень... Вот люди были! А мы тут - пьём, едим... и ещё пытаемся об истине, о духовности рассуждать... - сопляки!

   - Да петуха надо ловить, а не болтать! - сказал мальчик и тут же неожиданно добавил: - А кто в вашей тетрадке чаще других записан?

   - Достоевский. Он многое говорит, и из писателей - лучше всех. Ты вот, дружок, учись спрашивать и задавать вопросы: о жизни, о мире, о самом себе... Хоть ты и мал, но всё равно - это придёт к тебе, парень ты смышленый, эти писатели и мудрецы тебе о многом полезном скажут.

   - Н. правильно говорит, - сказал К. - Я вот всё у Маркса с Лениным спрашивал: чем люди живы? - они не ответили. Теперь, видимо, Льва Толстого спрашивать надо. Или нет - Господа Бога! - Он лучше всех скажет... Ведь, чёрт, сомневался же я, когда школьный учитель доказывал мне "правильность" материализма. Сомневался. Думал, что Бога-то может быть и нет, но считал, что сознание первичней материи, и что, всё-таки, Нечто Разумное, закрутило колесо Вселенной. А сам потом полез-таки в коммунизм. Хотя, правду сказать, я и в коммунизме-то никогда не верил в то, что человек произошёл от обезьяны, да, собственно, и сам коммунизм для меня был только ради карьеры... иначе - не быть мне технологом. А теперь я чист, и пусть не стал верующим, но что-то такое... вокруг себя ощущаю: чувствую - есть какие-то высшие силы, помогающие мне, и уверен, что это не суеверие, и надо читать, читать книги пока ещё есть время. Так что, спеши, малыш, учись и читай поболее.

   - Да не люблю я книг.

   - Что так?

   - Врут они всё.

   - Да отчего же, врут-то?

   - Ну, уж не знаю, почему ваши писатели такие враки... Читал я одного... ещё прошлой осенью. Раиса Тимофеевна задавала, учительница по литературе... Там, значит, шёл, шёл по улице один барин и ... потом его остановил нищий старик и попросил милостыню. Барин стал шарить по карманам, искать кошелёк, часы, платок, ну и ... ничего не нашёл. Смешно! В своих же карманах искал и вот - не нашёл. Как будто заранее не знал, что там и нет ничего. Не может быть этого. Не верю! Враньё! Я тогда так и сказал Раисе Тимофеевне, что врёт он всё, ваш барин, а с ним и писатель. Потому что не может человек шарить по собственным карманам, не зная их содержимого. Всякому должно быть заранее известно всё о своих карманах. У меня вот всё четко: спички в правом кармане, ножичек - в левом, ключ от квартиры - на груди. И это всегда так. Никогда этот порядок не может быть нарушен. А тот барин, видите ли, не знает. Нет, будь я цензурным чиновником от литературы, такой рассказ не попал бы в печать. А окажись я на месте нищего, я сказал бы барину: сударь, разве вы не могли просто сказать, что у вас ничего нет, а не строить комедию, не прикидываться? тогда я поверил бы вам, а теперь не верю; потому, в другой раз, милостыни вашей вовсе не приму, даже если сами подадите, вот.

   - Позвольте полюбопытствовать, молодой человек, - сказал Н. - что же это за писатель такой... лгунишка, по-вашему?

   - Да пустое, это Файнезин - русский писатель.

   - Как-как? Фонейзин?.. Хм, что-то я не помню такого. Может быть - Фонвизин? Тот - что "Недоросль" написал?.. А я и не читал.

   - О, Фонвизин, да-да! - воскликнул К. - это помешать не почитает... тьфу!.. - почитать не помешает!

   - Хотя нет, я спутал. Это Тургенев написал... стихотворение в прозе. Да-да, Тургенев - точно. Стихотворение так и называется - "Нищий". Я потом по нему ещё изложение в классе писал. Как же я сразу-то не вспомнил. И ведь всю правду о том вранье написал, и за правду Раиса Тимофеевна поставила мне минус.

   - Что ещё за "минус"?

   - Оценка такая - минус. Не удивляйтесь. Теперь нам ставят такие мудрёные оценки, что и не знаешь как думать, например: тройку с тремя минусами, или: двойку с плюсом. Вот.

   - В наше время за то, что ты отмочил, поставили бы кол... или даже ноль и выгнали б из класса, а потом ещё родителей вызвали бы на проработку, - сказал К. - так что, с эпохой тебе больше повезло.

   - Да что "повезло"! Итак, вызывали.

   - Да?

   - Но что толку-то?.. Живу я с дедушкой. Пришёл он в школу и говорит: "Мы, знаете ли, люди дела, мы любим руками, а где надо ногами, себе на хлеб зарабатывать, время зря не теряем, книжек пустых не читаем, от них толку никакого, литературу, вообще, не признаём, не понимаем, не любим, она - вредна". Вот так. Ну что ему докажешь? А он потом дома говорил мне, что "писателем может быть каждый, стóит только захотеть; но ты мне будешь не внук, если тебя, вдруг, одолеет идея писать книжки". Как будто я ему повод какой-то давал...

   - О, это я уже слышал, что писателем может быть каждый, - сказал Н. - Кажется, кто-то из большевиков так говорил, чуть ли не сам Горький, - самый главный пролетарский писатель. Но я не о большевиках - пропади они пропадом!.. Я о другом. Вот послушайте. Мой старший братец говорит мне: принеси что-нибудь почитать. Я несу ему "Мастер и Маргарита". Через неделю он мне: не понравилось, белиберда какая-то, муть, так написать может каждый, вот ты можешь или я. Я упал после его слов. Он у меня, вообще, оригинал большой, страшный самоувер - пуп земли. В другой раз говорит: принеси что-нибудь историческое. Я несу ему "Историю государства Российского" сочинения Карамзина. Взял. Через три дня: накинулся: что ты принёс? такую книгу мне и читать-то не надо, я ж всё это знаю!.. Вот братец у меня. Золотце! - всё знает. Академики не знают, а он - знает. В этот раз он мена просто убил своим заявлением. Несомненно - он сошёлся бы с твоим дедом.

   - Смотрите - петух!! - что есть силы, закричал мальчик.

   - Где?

   - В чём дело?

   Он подбежал к настенному ковру и, схватив ковёр за свисающую к полу сторону, хорошенько рванул его вниз - так, что оборвалась одна петля, крепящая ковёр.

   - Ты что делаешь? - возмутился хозяин.

   Хозяин был прав, потому что ни он, ни К. никакого петуха не видели.

   - Да вот же он, вот! Под потолком сидит, на ковре... Сейчас я его стряхну! - сказал мальчик.

   И он снова ухватил ковёр за низ и трижды хлопнул им о стену. Оборвалась ещё одна петля. Верхний правый угол ковра показал изнаночную сторону.

   - Разве вы не видите? - спросил мальчик.

   Он просяще смотрел на старших товарищей.

   - Я ничего не вижу. - И я - ничего, - дружно ответили товарищи.

   - Ну как же вы! Ведь его хорошо видно. Вот он - вот он! - не унимался он. - Принесите воды.

   Тут К. поспешил проверить сказанное. Он вновь надел очки, футляр от них отбросил в сторону и решительно подбежал к ковру рассмотреть объявленного петуха поближе. За одну секунду, пока он бежал к петуху, в его сознании пронеслась мысль, напомнившая ему одну историю ... маленькую такую историю из его жизни, когда он поступил подобным образом: его племянник-малыш, играя на лесной полянке недалеко от дачи, увидел обыкновенную кошку и закричал "рысь!.. сюда, скорее! - рысь!", а К. услышал и тут же бросил огородные дела, побежал в дачный домик взять очки чтоб лучше рассмотреть, да всё бегом-бегом, не поленился, с больной ногой-то, на полянку к рыси, ну и ... потом долго над собой смеялся. Вот и теперь, он ничего не увидел и только лишь развёл руками. Но - не засмеялся.

   А Н. вообще ничего не понимал.

   Мальчик в третий раз принялся трясти ковёр, этот пушистый, недавно купленный, туркменский ковер. Он кричал в ночи: "Сейчас я тебя достану, поджигатель!" и что было сил, тряс ковёр во все стороны. Можно было подумать, что всё это происходит во дворе, на турнике, где обычно хлопают ковры. И может быть, К. и Н. именно так и подумали.

   Когда мальчик, закончил экзекуцию ковра, ковёр висел на одной петле и почти весь показывал изнаночную сторону.

   - Да принесите же воды, наконец! - ещё громче закричал он.

   - Зачем тебе? - спросил Н.

   - При сырой погоде бледно-красное перо этого петуха становится тёмно-красным, а значит и более ярким и отчётливым. Может тогда, вы его заметите. Я знаю это по стройке. Видел, во время дождя. А сначала-то и я его не видел, потом только, когда попривык к нему. Воды, срочно! - скомандовал мальчик.

   Н. всё бросил и пулей унёсся в ванную.

   Когда он вернулся в комнату с тазиком воды, мальчик стоял под люстрой и показывал на неё явно с тем смыслом, что злосчастный петух переместился туда. К. был опять без очков и был полностью бездействен - он не видел здесь никакого криминала. Он ходил вдоль мебели и напряжённо курил папиросу.

   - Водой его, водой! - приказал мальчик, - прямо на люстру - лей!

   - Но как же? - ведь замкнёт! - сказал Н., - и поставил тазик на пол.

   - Ничего не замкнёт. А вот петух, если его не остановить, замкнёт. Такой пожарище устроит!.. - не рады будете.

   Но тут Н. увидел - на голой стене - отражение света от люстры и странную смазанную тень, очертаниями своими напоминающую крупную птицу. Это-то и было видимое изображение петуха. Как отпечаток, он проецировался на стене, но сам-то - на люстре - был невидим. Несколько часов назад для Н. было видение в виде птицы на крыше дома. Теперь Н. подумал, что видение это было вовсе не видением и ... вот ахнуть бы сейчас в него из "гранатомёта", чтоб в клочья разнесло...

   Н. понял, где сидит невидимка. Он рассчитал с броском, подпрыгнул и на ощупь схватил эту птицу. И так удачно схватил: ловко и удобно, что пойманному злодею вырваться было нелегко. Но петух, конечно, старался вырваться. Всё было как в тумане. У Н. кружилась голова: всё как бы плыло, смазывалось и раздваивалось. Ощущения были не из приятных. Он чувствовал тело петуха, его тепло, перья, движения, силу... но самого - не видел. Невидимка! У Уэллса был такой - человек-невидимка. Здесь же - петух-невидимка.

   Пока Н. держал петуха и пытался оценить ситуацию, которая, кстати, не поддавалась оценке, мальчик выплеснул всю воду из тазика на руки Н.. Петух от мокроты сразу приобрёл дополнительные силы - Н. почувствовал это. Н. вынужден был присесть на пол и всем телом прижать к полу петуха. Петух был силён. Силы же Н. заметно улетучивались, словно таяли как снег под водой. Петух себе забирал его силы. И не только не прекращал вырываться, но теперь и страшно кричал. Его мерзкий голос показал, что никогда ранее этот петух ни пел, ни кричал. Затем он стал плеваться какой-то липкой вонючей слюной. И удивительно - невидимый петух исторгал из себя вполне ощущаемую слюну. Чувства осязания и обоняния видели эту противную слюну. Мало того, затем зрение увидело слюну. Слюна была бледно-зелёного цвета. Липкая бледно-зелёная вонь.

   Но вот, этот негодяй стал постепенно проявляться, прорисовываться из невидимого в видимого. ВИДИМЫМ ЖЕ ВСЕМ И НЕВИДИМЫМ. Туманная дымка в глазах Н. рассеивалась, и петух становился всё видимей и видимей. ВИДИМЫМ ЖЕ ВСЕМ И НЕВИДИМЫМ. Появился бледно-красный цвет, о котором говорил мальчик. Затем бледно-красный через воду стал тёмно-красным. Как должно быть после дождя. А вот и перо фиолетовое - на спине. Вот - полумесяц - на голове. О котором ранее говорил мальчик. Полумесяц блестел серебром. ВИДИМЫМ ЖЕ ВСЕМ И НЕВИДИМЫМ. Кровавые красные глаза. Красно-кровавые...

   Н. схватил его за горло. Крепко сдавил, сжимая всё сильнее. Разум петуха сквозь красные глаза с ненавистью посмотрел на своего мучителя. С чудовищными звуками петух стал меняться видом. Трансформация... Деформация... Метаморфоза... Вот он обернулся диким зверем, - кошкой, и зарычал на Н.. Дальше... Морда кошки стала головой змеи. Кобра зашипела... Н. сражался с трансцендентным. Дальше... Всё это преобразовалось в ещё более ужасающую нечисть. Перевоплощение... Переселение... Нечисть рявкнула на Н. так, что он со страху чуть не выпустил страшилище из рук. А если это Сатана? Может лучше отпустить?.. от греха подальше? Но Н. вспомнил, что тогда случится худшее. Беда... И из последних сил держал пернатого бандита. Душил его... Тушил его огонь в зародыше...

   "Сил нет... совсем ослаб, - думал Н. - как сдержать его?.. и время-то какое - ночь, спать-то ведь когда-то надо... а я устал, устал... сегодня полнолуние - самое время оборотней... не зря они ко мне пришли... оборотни... их время... мерещатся... ах-ты, зверюга, зверюга!.."

   Эта схватка с петухом так отвлекла Н. от действительности, что он, бедный, совсем забыл о существовании К. и мальчика. Они сами дали знать о себе. К. растормошил отстранённого от сего мира Н., который удивился присутствию в своей комнате посторонних.

   Но он только тихо произнёс:

   - Оборотни...

   - Да не волнуйся, не волнуйся, пожалуйста, - сказал К. и улыбнулся улыбкой здорового человека, который склонился над больным.

   - Всё будет хорошо, - добавил он. - Наш юный друг ушёл на улицу. За солдатами. Они придут и этого драчуна... штыками, штыками. Всё будет хорошо. Терпи ещё немного.

   К. помнил, что вот-вот рассвет и надо будет идти на работу. Он понимал, что пора кончать с этим делом. Оно затянулось. И хорошо бы поспать часок перед работой.

   А вот Н., видимо, не помнил и не понимал происходящего и предстоящего. Он был в полудреме или полусне, словно в наркотическом забытье. Понять который теперь час он был не способен. Он понимал только одно - ночь. Но он продолжал держать петуха - за горло. Как автоматический аппарат - машинально.

   Что за птица такая, петух? Кому и для чего он нужен? Для продолжения рода?.. Но этот мерзавец не может... он отличается неснесеньем яиц. Так свернуть ему за это голову!.. Зачем он нужен?.. О, вот что: для определения по его крику появления рассвета!.. Да, определять ночное время по пению петуха всегда было... делом общеизвестным. Своим пением петух разделяет время ночи. Одна стража времени - полночь, заканчивается там, где начинается другая стража - пение петуха, после которой начинается третья стража - утренняя заря. Три стражи времени. И петух, который может кричать, всегда покажет человеку это время. Он полезный петух. Он - предвестник нового дня. Всякий петух. Но не наш поджигатель.

   Чувствуя приближения солдат со штыками, петух в руках Н. стал растворяться - постепенно исчезать. И чем быстрее он исчезал, тем более уставал Н.. Петух приобрёл свой нормальный, обычный вид - петушиный, и цвет - бледно-красный. И уходил, уходил... Прочь.... Возвращался.... То ли в потусторонний мир, то ли в невидимый, то ли в само небытиё. ВИДИМЫМ ЖЕ ВСЕМ И НЕВИДИМЫМ.

   И напоследок красный петух вдруг прекрасно запел...

   Петух-поджигатель стал петухом!

   И тогда Н. словно очнулся. В руках у него не оказалось красного петуха, и он понял, что петух уже не вернётся. Никогда...

   В кресле спал, вытянув длинные ноги, технолог К.

   В коридоре топтались солдаты, не понимавшие, чего хотел от них 13-тилетний мальчик, только что растянувшийся спать - на диване.

   За окном поднимался красный рассвет. Красный петух дал знать об этом вовремя. Став петухом, он ушёл.

   Ушли и солдаты.

   Н. вошёл в особую комнату у себя, и, затворивши за собой дверь, посчитал, что жертвоприношение петуха свершилось. Тайно скажу 0тцу моему, который сам невидим, но видит всё совершаемое в тайне, подумал Н., и Отец мой, видящий тайное, воздаст мне в яви. Явно. ВИДИМЫМ ЖЕ ВСЕМ И НЕВИДИМЫМ. В глубине его души заиграла небесная музыка и, обратившись к образу Спасителя, он зашептал: къ Тебе, Владыка человеколюбче, отъ сна воставъ, прибегаю, и на дела Твоя подвизаюся, милосердием Твоимъ, и молюся Тебе: помози ми на всякое время во всякой вещи, и избави мя отъ всякия мирския злыя вещи и диавольскаго поспешения, и спаси мя, и введи въ Царство Твое вечное. Ты бо еси мой Сотворитель и всякому благу Промысленникъ и Податель, о Тебе же все упование мое, и Тебе славу возсылаю ныне, и присно, и во веки вековъ. Аминь.

  

   Когда Н. вышел на улицу посмотреть последствия вчерашнего дня, он не увидел никаких последствий. Все было, так же как и сутки назад. Словно не было целого дня в его жизни. И с успокоенной душой он побрёл себе - на работу.

  

  

  

  Кошмар Ивана Карамазова.

  Чёрт объясняет Ивану: "слушай: в снах, и особенно в кошмарах, ну, там от расстройства желудка или чего-нибудь, иногда видит человек такие художественные сны, такую сложную и реальную действительность, такие события или даже целый мир событий, связанный тонкою интригой, с такими неожиданными подробностями, начиная с высших ваших проявлений до последней пуговицы на манишке, что, клянусь тебе, Лев Толстой не сочинит, а между тем видят такие сны иной раз вовсе не сочинители, совсем самые заурядные люди, чиновники, фельетонисты, попы... Насчёт этого даже целая задача: один министр так даже мне сам признавался, что все лучшие его идеи приходят к нему, когда он спит. Ну, вот так и теперь. Я хоть и твоя галлюцинация, но, как и в кошмаре, я говорю вещи оригинальные, какие тебе до сих пор в голову не приходили, так что уже вовсе не повторяю твоих мыслей, а между тем я только твой кошмар, и больше ничего".

                                                                                             Ф. М.Достоевский.

  

   Вот вам рассказ-тень. Но почему же "тень"? Потому что этот рассказ есть как бы отпечаток другой жизни, увиденной и пережитой автором во сне. Понятно, что во сне написать рассказ невозможно. Впрочем, нет, иногда бывают такие случаи, когда во сне ясно ощущаешь себя писателем, поэтом, художником, мало того, пишешь пречудные прозаические строки. Но вот как выхватить написанное из сна и перенести в эту жизнь? Невозможно. А поэтому, от написанного во сне рассказа остаётся только тень, или просто сон.

                                                                                                                  Автор.

  

  Если человек был во сне в Раю и получил в доказательство своего пребывания там цветок, а проснувшись, сжимает этот цветок в руках - что тогда?

                                                                                                             Колридж.

 

 

 

 

ПИСЬМО УЧЁНОМУ БРАТУ

  

  

  - Ибо  видеть  сны - тоже  искусство.
 Вл. Набоков "Камера обскура"

  

 - Ибо во множестве сновидений, как
 и во множестве слов, - много суеты;
 но ты бойся Бога.
 Екклезиаст 5, 6

 

   Здравствуй, брат! Давно не писал тебе, - никак не мог собраться, организовать себя хоть на полстранички; да и усидчивости совсем не осталось... хотя с годами, усидчивость должна, кажется, прибавлять и прибавлять, - да так и было бы, если бы было спокойствие духа. А у меня его нет. Ну, да ты знаешь меня... В последнее время одолевает тоска. Тяжёлые мысли, беспокойные сны, одиночество - вот мои спутники, мыкаюсь с ними, как с собственными болячками, которые мешают мне жить. Но всё это было бы ещё ничего, если бы...

  Дорогой брат, ты помнишь наш вечный разговор о снах и сновидениях?.. Я всё время говорил тебе, что сны никому никогда не понять, ибо источник их так далеко запрятан, так глубоко схоронен, что даже самый малый участочек сна, самая ничтожная деталь сна... сновидения... - какая-нибудь "пуговица на манишке"- не может быть подвергнута никакому, пусть даже самому совершенному из всех современных методов научного исследования всего лишь потому, что эту "пуговицу" невозможно изъять из сна и положить... ну, хоть под микроскоп. И уж тем более непонятна будет та вещь, - ум ли? сознание ли? - которая породила сею "пуговицу". Наука здесь бессильна, ибо всё это есть запредельное. Сон - это тайна. И тайна эта - на все времена. Тайна сна не может быть раскрыта никогда. Ты, как учёный, не соглашался со мной и гнул своё - вплоть до того, что сны, мол, можно контролировать и даже управлять ими. Я соглашался с тобой, если это касалось только лишь снов, но не сновидений, ибо сон и сновидение вещи суть разные. А ведь многие среди вас - физиологов - совершенно серьёзно (к моему величайшему удивлению!), считают, что и на сновидения можно влиять, что неким внешним физическим воздействием на мозг можно вызвать вполне определённые сновидения. Надавил, допустим, иголочкой на одну точку, на одну клеточку мозга - увидел деревце, надавил на другую - увидел куст, надавил на несколько точек - целый сад возник во сне, и так далее. Но, брат, ведь это - чушь! Чушь и бред. Кто это придумал?.. Это чисто физиологический подход к проблеме сна. Так нельзя. Одна физиология ничего не объяснит, или - очень мало объяснит. Такой взгляд на сон есть взгляд со стороны, это поверхностный взгляд. Больше бы надо смотреть изнутри, из глубины. В самом сне искать ответ. (Ха! но как искать ответ, если не задан сам вопрос?..) Эти два подхода к решению проблемы: - внутренний и внешний, - также неразрывны и необходимы друг для друга, как у человека - душа и тело. Ученый материалист знает, что тело - это всё, что есть у человека, что души никакой нет. Ну, а если душа есть? - что тогда?.. кто ж тогда не признáет, что она важнее тела, ибо не она ли управляет этим телом и участвует во сне?..

  Эти ночные наши кухонные беседы доводили нас до исступления и истощения, помнишь ведь?.. Так вот, брат, это письмо, собственно, будет в продолжение того разговора, нашего вечного разговора о снах. Не угодно ли будет узнать, в чём дело - ведь ты ж любитель таких запутанных и туманных вещей? Слушай же.

  Полгода назад скоропостижно скончался наш общий знакомый - художник Кавэ́. Ты должен помнить его: ещё в застойные годы... лес... золотая осень... тихий пикник... мы вместе курим "траву"... Помнишь?.. Его больше нет. Это был "старый" наркоман; он умер из-за чрезмерной передозировки самопального наркотика, изготовленного методом выпаривания размельченной маковой соломки и затем вводимого внутривенно. (Не удивляйся, что здесь я пишу так досконально, словно даю инструкцию или технологический процесс по производству наркотических веществ, - ты сам учил меня, чтобы в каждом моём письме к тебе были "детали и мелочи до самого последнего слова", ибо ты учёный и любишь когда всё "досконально ясно"; впрочем, что ж это я? - конечно, ты ведь и не удивляешься.) Он умер, уколовшись, на глазах моего школьного друга Юджина (по-видимому, это было удушье); друг ничем не смог ему помочь. Официальный диагноз - передозировка. (Правда, усугубило ещё и то, что художник кроме повышенной дозы "опия" ввёл себе в кровь выпаренный анестетик новокаин - "какую-то ужасную тягучую полумассу-полу-жидкость коричневого цвета", как выразился Юджин; к тому же художник в тот день был слегка пьян Ркацители, - это уж целый набор для того, чтобы отправиться на тот свет, - немудрено!) Мой друг Юджин видел эту смерть. Юджин сказал, что художник перед смертью замёрз. "Холодно... замерзаю... Шри Кришна..." - были последние слова художника Кавэ́. Юджин попытался сделать искусственное дыхание, но был страшно напуган и у него, конечно, ничего не получилось. Он только ревел. Не мог понять простой вещи, что нужно было вызвать врача! Впрочем, помог ли бы врач?.. Это была большая утрата для всех городских художников, наркоманов и хиппарей, а для некоторых - трагедия. Ещё ходили слухи, что это "была золотая пуля", но Юджин уверяет, что нет.

  Художник не был моим другом; он был для меня только хорошим знакомым, но я его не ценил, - теперь корю себя за это. Я с ним редко встречался, мало с ним говорил. Жаль. А, наверное, он мог бы стать моим другом, ведь наши взгляды на мир в чём-то совпадали, (может быть даже не меньше, чем мои взгляды с взглядами Юджина). Да, жаль. Может быть, мне придется всю оставшуюся жизнь вспоминать и локти кусать, что не поговорил с ним, не расспросил, не поделился с ним чем-то своим, может быть для него необходимым. Я каждый день прихожу к нему на могилу и плачу. Идёт мелкий дождь, и я шепчу ему: "Прости... прости..." Я чувствую, что он меня слышит. Я хожу по мокрым улицам, и рядом со мной ходит совесть... моя совесть... - она, как тень, теперь всегда со мной, преследует меня, окаянного. На мне лежит печать раскаяния.

  Кавэ́ приходит ко мне по ночам. После его смерти не прошло и месяца, как он снился мне трижды. Сначала мы слушали джаз-рок в исполнении Mahavishnu Orchestra и курили анашу - он привёз её из Чуйской долины; в другой раз - спорили, даже ругались, - разумеется, всё из-за наркотиков (сами́м предметом нашей ссоры была всё та же Чуйская конопля); в третий раз мы... о, тут я лучше промолчу... тем более что это был только сон. Затем - сны участились.

  Все эти полгода он раз от раза посещает меня... то есть мой сон, конечно. (Впрочем, это одно и то же.) Он всё время у меня на уме - и днём и ночью. Но о нём я не говорю ни с кем; даже в разговорах с Юджиным мы не вспоминали, ни разу, его имени - но это уж свойство характера моего друга: "о смерти - ни слова", ибо друг - обыкновенный матерьялист, он боится смерти и не приемлет каких-либо разговоров о ней; я вообще удивляюсь, что у меня такой друг и что у моего друга такие друзья, как я и как почивший художник. Я очень удивляюсь, что вокруг меня происходит... и ночью и днём - удивительное и необъяснимое. А сны... сны... - это моё безумие, ты же знаешь.

  И вот, брат... явился художник мне снова, только теперь уже не сам по себе, а своею картиной. Но, по порядку. На днях в выставочном зале детской художественной школы открылась его персональная выставка. Она посвящена его памяти. Узнав об этом, я сразу решил, что обязательно схожу на эту выставку. Но, к стыду своему, не попал на открытие и, к ещё большему стыду, всё откладывал и откладывал, что чуть было совсем не забыл. И мне приснился сон, что я оказался на его выставке. Было много народа, и я ничего не мог увидеть. Как ни тянулся, как ни пробирался через тесную толпу - ничего не видел. Между мною и картинами стояла, действительно, плотная толпа людей, словно стена, которая по мере моих попыток преодолеть её и по мере моего возрастающего желания увидеть картины, росла и росла. И вот уже огромные каменноподобные спины монументов и толстые их шеи, как стволы вековых деревьев, не давали мне видеть. Толпа безликих гигантов была, действительно, как стена. Но очень скоро, как и подобает во сне, случилось то, что... откуда-то подул сильный ветер, и стена эта рассыпалась и растаяла без следа так, что я остался совсем один. Ветер меня совершенно не трогал, впрочем, он вскоре утих. На выставке было много картин, но я опять ничего не видел, ибо это были всё сплошь белые и серые полотна, выставленные в строгом порядке, аккуратно, чувствуется, что очень хорошей рукой, со знанием дела, явно, что художниками-друзьями. Я ходил по залу и рассматривал эти унылые пустые картины, и не понимал, что всё это могло бы значить в таком странном моём сне. Тот ветер, который скинул толпу, кажется, вместе с тем унёс и всё изображение с картин, оставив их "голыми". Мне было одиноко и грустно. И я уже в разочаровании хотел было уйти, как неожиданно услышал дивный голос флейты. Откуда она взялась? Флейта как бы звала куда-то. Я ещё подумал: "куда?.." Весь пол сразу превратился в цветущий луг, на котором очень быстро поднялись и выросли длинные красные лотосы. Они были совсем живые, то есть в том смысле, что у каждого из них я видел отдельную душу. Среди лотосов я увидел мальчика, который цветом был подобен грозовой туче, а его лотосообразное лицо сияло, словно солнце, его одежды были украшены бриллиантами, а тело - цветочными гирляндами. Это он играл на флейте, и возле его ног важно гулял голубой павлин. Этот сказочный мальчик был сам Кришна и это он своей флейтой звал меня за собой, то есть к себе, и я хотел было пойти за ним, но вовремя вспомнил, что я не могу, так как ... и тогда вместе с цветущим лугом мальчик быстро исчез и взамен я увидел картину... Увидел одну единственную картину художника Кавэ́. (Вот здесь, брат, самый главный момент моего сна, - то есть именно самá картина.) Это был портрет дамы в широкополой шляпке. Половина груди её была обнажена, вторая - прикрыта чёрной вуалью, небрежно переброшенной через плечо. Дама казалась очень худой. Глаза её не выражали ничего - ни радости, ни печали. Это был какой-то бесцветный нежизненный взгляд. Но эта единственная настоящая картина на фоне серых полотен казалась настоящим шедевром. Я очень хорошо запомнил этот портрет. Затем мой сон растаял, и я увидел перед собой свой серый потолок; я соскочил с постели, и мне стало стыдно, что я до сих пор не сходил на выставку моего несостоявшегося друга. Мне стыдно, брат, стыдно перед... перед людьми, ещё стыднее, конечно, перед тобой, но перед самим собой, брат, мне больше всего стыднее, поверь. Этот сон ещё больше, чем прежние сны, растолкал мою совесть. Я тут же побежал на выставку.

  Народу было - никого. (Это не то, что та толпа из моего сна.) Я-то думал, что придут художники, наркоманы и хиппари... но что ж это я? - ведь этот контингент приходил на открытие и конечно придёт на закрытие выставки... Что первое бросилось мне в глаза... - это был большой цветок лотоса, красного лотоса в белой вазе на столике напротив входа. Цветок был искусственный. (Такие цветы мы с тобой видели у немцев, помнишь?) К вазе были приставлены две рамки: в одной - фотографический снимок художника, в другой - трогательные слова памяти о нём. Снимок был низко-контрастный, нечёткий, как через мутную воду или запылившееся стекло. Но даже самый несведущий человек, посмотрев на этот снимок, мог бы определить, что художник наш был... наркоман. На этой фотографии глаза его очень больны и смотрит он обречённо; впрочем, это его обычное состояние, такой "безнадёжный" вид был у него всегда, та́к мне это представляется. А говорили, что он - кришнаит. Я думал, что увижу много картин "ненормальных" (в хорошем смысле), то есть нереалистических, но оказалось наоборот. На выставке было торжество реализма (всё-таки, за исключением двух-трёх работ). Его живопись и графика открывали моим глазам самые простые и доступные моменты и формы повседневного быта: человек и улица, просто улица, грязный двор, бродячая собака, озеро и лес, глубокий пейзаж с каким-нибудь непримечательным ландшафтом, конечно, натюрморты и портреты. Но, прямо скажем, брат, большинство этих реалистических картин были подвержены какому-то... ветру надвигающегося хаоса, разрушения, - идея такая, и явно, что она не умышленная. Это - как предчувствие гражданской войны, но только, конечно, в творческом плане. Однако же, план этот распространяется и на само понятие "жизнь". Видимо, художник был "по природе" недостаточным кришнаитом, коим свойственны радость и оптимизм, а тут такой упадок. Правда, здесь были две его картины... две картины под общим названием "Кришна", и ещё что-то подобное. Это самые яркие картины. Но это не он, это не его работы, то есть, конечно же, его, но... это он другой, ненастоящий. Мне же больше понравилось мрачноватое, но по-весеннему правдивое "Вербное воскресенье". Может быть, подспудно... в подсознании своём наш художник был не кришнаитом, а православным?..

  Что любопытно и примечательно... у него есть несколько картин одного... сюжета, то есть темы. Это затонувшая или полузатонувшая лодка. Обычно деревня, река, лодка в воде... причем, все лодки, судя по датам, написаны почти в одно время: в последний год его жизни. Ведь, как предчувствовал! Ведь смерть его, то есть жизнь... как затонувшая лодка. Лодка должна плавать, а не тонуть. Если лодка затонула или наполовину в воде - это ненормально, это смерть. Та́к человек не должен умирать - от наркотиков. Это нелепая смерть. Утонувшая лодка - вот символ смерти, который увидело его подсознание в последний год жизни. Считай, что ему свыше дан был знак остановиться, - но он не разгадал этого... Есть ещё одна работа, очень большая, законченная им за два дня до смерти. Представляешь?.. - за два дня до смерти! Каково тебе это, а?.. Впрочем, стоит ли удивляться? Картина называется "Лунный лотос". Ох, и мрачная же это картина, скажу я тебе - её надо видеть. Самая мрачная из всех. Думаю, что лучшее для неё название, - даже, не лучшее, а самое подходящее, - это "Синяя Смерть" (причем, слово "Смерть" обязательно с прописной буквы). Здесь всё в синем цвете: и луна, и лотос, - всё чёрно-чёрно-синее. Поверхность луны сплошь покрыта синим мраком. Надо сказать, что луна - эта истинная царица небес - ещё с самих языческих времён заставляла человека падать на колени и поклоняться её сиянию и свету. На чёрном небе жёлтая луна - это настоящая красавица. Но на этой картине эта луна сиять не может! Только из самой картины, - а вернее сказать: с поверхности полотна (ибо в этой картине нет никакой глубины, всё лежит на поверхности, и сама она слишком поверхностна), - исходит ужасный синий свет, несущий только ужас и смерть. Такая луна - не источник света. Это настоящий мрак. Настоящая картина смерти. Я подумал: пусть бы лучше вместо этой картины было какое-нибудь белое или серое полотно из моего сна. Он и не хотел, кажется, это показать, - такую вот безнадёгу, - ведь он кришнаит, но получилось-то именно та́к, именно безнадёга во всей своей высшей ипостаси присутствует на полотне и исходит из него. И ту́т его не обмануло подсознание - за два дня до смерти! Бывает же так.

  Да, каждому в этом мире определён свой отрезок жизни, и редкий человек сможет разгадать, когда и каким будет его конец. Художник не разгадал. Но он увидел, только увидел... Увидел свою смерть в своих картинах... увидел её, пусть сам того и не поняв. На его выставке больше реализма, но сам-то он уже нереален стал для этого мира. Он угас, потух, он добился полной свободы от материального существования - приобрёл свою нирвану. Возможно, он уже на небе разговаривает с Кришной, ведь последнее его слово было "Кришна", а у них (кришнаитов) ведь так, что как бы ты ни жил, каким бы ни был ты на земле человеком, - плохим или хорошим (всё для них едино!), - но если умирать будешь с именем Кришны на устах, значит тебе дорога прямо в рай, к нему. Да, возможно, он на небе, но... однако же, вряд ли, ибо, думаю, что не бог Кришна, а... Косая подкосила, и бог смерти Танатос забрал его в свои объятия. И это - закономерно. Вряд ли, что он получил свободу. Вряд ли, что умерев, он приобрёл для себя высшее продолжение личности (как у кришнаитов). Но тут, брат, конечно можно спорить, - особенно с тобой, или с такими людьми, которые согласны с утверждением "смерть - это свобода, свобода - это смерть". Кстати, эту формулу (к моему величайшему удивлению!) изрёк - однажды - мой друг матерьялист, который боится рассуждать о смерти. Я понял, что на выставке мне делать больше нечего.

  А теперь, брат, самый главный момент моего рассказа, ради которого и написано сиё сумбурное письмецо. (Не думай, что это я повторяюсь, говоря, что "теперь самый главный момент", чуть выше я говорил уже так, но это просто он - этот главный момент - повторяется.) Вот он, слушай. Перед тем, как покинуть выставку, в самый последний миг я вновь вспомнил о своём последнем сне и тут же... трах по глазам!!.. Каково же было моё удивление, когда осмотрев все картины, самой последней картиной я обнаружил... я увидел бесцветный нежизненный взгляд... да-да, тот самый взгляд... о, демоны, держите меня! - это была дама с полуобнажённой грудью, та самая дама в широкополой шляпке из моего последнего сна! Я был поражён, шокирован! Я понял, что прошедшей ночью мне приснился пророческий, нет - провидческий сон... Я к ней как следует присмотрелся. Здесь дама была, правда, не совсем та, не доподлинная сну, несколько иная (или просто так мне кажется на яву?), но это была явно она, без сомнения она. Она отличалась от той "неживой" с "нежизненным взглядом" только тем, что всем своим обликом и видом - глазами, губами и грудью - она показывала (мне так показалось), что... "я, мол, жива, я совершенно жива, я живу и ... грешу" и в тоже время ей "стыдно за грех", и она неумело скрывала свой стыд. Налицо здесь был грех и стыд за него. Можно сказать: зло и добро, - эти два вечных начала, за которыми можно увидеть жизнь или смерть. Во всём остальном эта дама была моей дамой из сна. Мой сон исполнился, брат. Хотя, это и ерунда, но всё-таки после такого можно, наверное, сказать: вот и думай теперь после этого...

  С чувством таинственности на душе я покинул выставку, посвящённую памяти художника Кавэ́. По дороге домой я увидел Юджина, который встретил меня ведической мантрой:

Харе Кришна Харе Кришна

Кришна Кришна Харе Харе

Харе Рама Харе Рама

Рама Рама Харе Харе

   Дорогой брат, ты знаешь, что я человек религиозный, я сознаю, что всё откровение для человека, - полное и совершенное, - начертано в Евангелии, и потому всякая вера в сновидения (а я в них верю, и не верю), которые могут предвещать будущие события (как у меня), неразумна и обманчива, а значит и бессмысленна, и кто верит в вещие сны, тот совершает грех, тот безрассуден. Так говорят отцы Церкви. Но как быть, брат, если сны, действительно (как у меня), сбываются?.. как быть? что делать? Искать объяснения?.. О, нет!.. И откуда только, мне этот сон?.. А если этот сон подбросил мне дьявол?.. Что ж, в любом случае, думаю, не найти объяснений в происхождении этого сна, ибо сны - самая запутанная вещь в моей жизни. И если ты думаешь, что я всё-таки как-то ищу их объяснения, то... это не то, это не то. Просто здесь мне "надобно мысль разрешить", высказаться, хотя знаю, олух, что мысль эта неразрешима. Ох, эти мои вечные противоречия... но без них-то - что за жизнь? - параграф! Вот. Я знаю, мой учёный брат, что ты скажешь на это. Ты скажешь мне, что... ты скажешь мне так: "Центр сна находится в головном мозгу. Мозг во время сна "отдыхает", но не весь, есть такие участки, которые постоянно "бдят". Частичная работа мозга приводит к разрыву всех связей и сообщений между его различными частями, сознание отступает, но так как память и твоё "я" остаются, то... ты видишь сон". Но я спрошу: "А кто это "я"? кто, собственно, его видит? и почему именно видит?" Ты скажешь: "Это сам мозг твой видит сон. Он видит отражение твоей жизни наяву... Если ты сядешь или ляжешь в комнате, где нет людей и шума, закроешь глаза, но спать не будешь, то перед тобой появятся грёзы. Твои глаза будут закрыты, но перед твоим взором предстанут всевозможные картины, - это мозг твой будет их "перебирать", его память, и "складывать" в определённом порядке, а вернее без всякого порядка. Сознание будет перескакивать с мысли на мысль, одна картина будет сменяться другой, совершенно далекой от первой. И заметь, это притом, что сознание твоё работает, как говорится, на полную, так как ты не спишь. Но стоит тебе уснуть... Наши сновидения походят на наши грёзы. Они зависят от наших мыслей, от нашего окружающего и они есть картинное изображение наших чувств. Сновидения - отражение нашей яви, но не как в зеркале, а особым изменённым образом. Они всегда зависят от нашей жизни". Вот бы как ты сказал, мой брат.

   Но скажи мне, брат, откуда явилась мне та дама в шляпке? - если до сна я её не знал, и никогда прежде, не видел. Откуда?.. (чёрт, уж не в самом ли деле - от дьявола?) Откуда, а?.. Не скажешь! Ты можешь говорить, что ключ к сновидению - наши чувства, которые во сне сильнее ума, рассудка, сознания, воли. Я и не спорю. Но это не всегда так. Так что лучше выбросим этот "ключ", он не всегда подойдёт. Если бы только одни чувства... если бы только одно маленькое чувство давало нам сон... как просто бы было. Какое такое чувство заставило мой мозг увидеть во сне незнакомую даму в шляпке? какое чувство?.. - ни черта́ не понять! Тёмное это. Здесь, брат, есть что-то ещё... что-то ещё кроме памяти, мыслей, желаний и чувств... да-да, есть что-то ещё, и это "что-то ещё" надо писать только с прописной буквы: Что-то Ещё. Сновидения выходят за рамки научного исследования - как бы ты ни был здесь против меня, - выходят, да; они - в сфере сверхчувственного, сверхмысленного, точно так же, как сама наша душа и как жизнь после жизни. Здесь тайна. И мой сон с точки зрения современной науки, мой учёный брат, слишком-слишком необъясним и ... и потому как, - я-то думал, что вот так конкретно сны не сбываются, - этот сон вызывает моё самое восторженное удивление - как говорится: вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

  

  

  

 

 

 

ГЛУХОЙ ТРАКТОРИСТ

 

  В нашей деревне появился новый тракторист. С тех пор, как в лучший мир отправился наш прежний тракторист, минуло без малого два года. Два года деревня мучалась без тракториста, - именно мучалась, и мучалась сполна, ибо это есть самое верное определение того состояния бездействия или, в лучшем случае, полудействия, в котором находилась деревня. Вспахать, пробороздить, завалить землёй яму, перетащить груз или какой-нибудь старухе сломать её последний забор на дрова - было для деревни целой проблемой; трактор-то есть, но нет для него тракториста, нет мужиков. А из тех, что остались в деревне - на трактор не сядет никто, ибо никто не годится. Кого только не звали на наш единственный гусеничный трактор, оставшийся в общее наследство ещё чуть-ли не с колхозных времён. Уж и бабы садились на трактор, и мелюзга, и "председатель" наш, старый как мир, дёргал за рычаги. Но нужен был настоящий тракторист.

  И вот, наконец, он появился. Семён. Это был глухой тракторист. Резкое снижение слуха, как выяснилось нами, у него случилось после перенесённого им страшного гриппа в горах, и появившаяся тугоухость приближалась к абсолютной глухоте. 1,5% слуха - вот всё что осталось у него в этом мире, - это вся его ценность... да трактор ещё, и любовь его к нашему трактору. Он его и починил. Весёлый такой. Жизнерадостный. Муху не обидит. Общительный. С виду-то и не скажешь, что глух как пробка. Приехал откуда-то с гор, где веру принял - ислам. Стал мусульманином, значит. В общем - в деревне новый мужик. Бабы ликовали.

  "Председатель" наш, 90-летний старик... да какой он, собственно, председатель теперь? одно название только осталось, да и то в кавычках, ибо двух слов связать не может. Поначалу только развёл руками, узнав, что Семён почти глухой (да и понял ли он это?), и потом, опять же, только руками развёл. Но, впрочем, довольно улыбался целую неделю, глядя, как весёлый Семён управляется с непослушной железной машиной, словно с сиротой. Бригадир - практически главный человек в деревне - злостный пьяница, близко к трактору никогда не подходил, боялся его как танка, а тут - ни на шаг не отходит, всё пытается Семёном руководить. Но так как всё время пьян (а теперь-то - с радости - особенно), у него ничего не получается кроме пьяных возгласов типа: "Я тьте, гов-рю... ра-раз-разворочай назад! и... и... прям-м!.. впер-рёд!" и подобной мешанины слов, понятной только ему одному, а вернее всего, и ему непонятной. Есть из мужиков ещё Петрушка... вечно босой Петрушка... как говорится, не пришей к одному женскому месту рукав; одним словом и делом - Иван-дурак. Сначала все думали: юродивый; ан нет, просто дурак и всё. Да и я - безногий инвалид - ветеран афганской войны. Вот и все мужики в деревне. С Семёном, значит, четверо выходит (понятно, что я не в счёт). Остальные - бабы, да малолетки-дети. Кто ж на трактор сядет? - ясно, что глухой Семён.

  Деревня наша маленькая. Две узких улочки всего. Одна Центральная, другая... тоже центральная, потому что носит имя Ильича. На этой второй улочке даже что-то вроде памятника имеется упомянутому лицу. Почему я говорю "вроде", это потому, что... Когда-то в незапамятные времена, а вернее, в уже забытое всеми время, когда в деревне было ещё много мужиков и "море" водки, в одной уличной драке, случившейся в деревне, уронили нашего белокаменного вождя наземь. Тело его от такой небывалой доселе неожиданности раскололось, голова откатилась в сторону, оставшись к немалому удивлений всех почему-то совсем целой, её, конечно, подобрали (не пропадать же голове!) и поставили на деревянный толстый брус, что-то вроде постамента - "воткнули тонкой шеей в деревяшку". Ну и чтобы не смущать людей, пока поставили к дому древней бабки Маланьи: передком к её окошку, ну а затылком в сторону единственной продовольственной лавки напротив, да видать и забыли. И получилось этакое "архиважное" изваяние - целое произведение современного поп-арта. Но никто ж такой абстракции не понял! Да, забыл сказать, расколовшееся тело, за ненадобностью, выбросили. Вот потому и стоит памятник, и не скажешь про него, что это настоящий памятник, а только: вроде как памятник. А бабке Маланье нет до него никакого дела, да, кажется, она и не знает про это ничего. Ну что такое для неё эта белая голова на деревяшке? что?.. А до этого, ещё в хрущёвские времена, когда он был настоящим памятником и смотрел на продовольственную лавку, как рассказывает (иногда) вечно пьяный бригадир, на Ильича местные хулиганы, как только стемнеет, всё время надевали шляпу. (Но мне-то думается, что сам рассказчик в молодости этим "промышлял".) Вот вам и деревня. Кто скажет, что это не деревня? Ну-ка?.. Но каков поп, таков и приход... ха-ха, если за попа считать... думай, читатель, кого здесь считать за попа.

  Вот на этой улице имени Ильича в ветхом доме бабки Маланьи и поселился глухой тракторист. Каждое утро, в отличие от бабки Маланьи, он смотрел в окошко и видел печальные глаза Ильича. Глаза укоризненно смотрели на него и что-то пытались передать, как будто сам Семён был в чём-то виноват. И Семён задумывался над этим и возможно даже считал себя частично виноватым в том, что голова лишилась тела. Он начинал свой каждый день с Лениным, после взгляда которого, садился на трактор и покидал до самой темноты эти печальные глаза. Да-да, и так каждый день, каждый день у Семёна был для того, чтобы с Лениным с утра уехать и чтобы к вечеру вернуться и закончить день тоже с Лениным. Не дико ли это? Думал ли Семён в это время о своем мулле? - неведомо.

  Как только Семён взбирался на трактор и выезжал на улицу, всякий раз вдруг откуда ни возьмись, - как выныривал, - появлялся босяк Петрушка и начинал бегать вокруг трактора и кричать всегда одно: "Ура!.. Ура!..", созывая тем самым всю деревню созерцать на радость. И бабы выходили, и стояли вдоль дороги, сложив свои руки на впалых животах; они преданно улыбались, и рядом с ними чумазая мелюзга удивлённо смотрела в сторону глухого тракториста. И хотя трактор слишком медленно полз по улице, Семён, тем не менее, конечно, важничал. Но пьяный бригадир, как полководец, уводил его на поле "боя" и притом думал-то, хрон, что главный здесь он.

  Что делали они там за деревней на каких-то жалких вымученных полях, которые были ли на самом-то деле в природе? - какие-нибудь благодатные нивы или просто голые пашни - были ли?.. - не знаю, ног нет, сходись посмотреть. Да и не надо это знать, никому не надо, главное, что трактор есть и есть тракторист для него, а "голод - не голод" - всё это ерунда. Ведь я тоже радовался ежедневному отъезду и приезду тракториста, пусть он там, на поле хоть весь день со сложенными руками в молитве пред Аллахом на коленях простоит. Если в деревне появилась радость, то никакая беда не страшна - ни голод, ни холод.

  И так работал бы Семён на тракторе, работал бы, с Лениным или без Ленина, с муллой или без муллы, если бы не случилась беда... беда, которая унесла со своим приходом от нас всю радость. Беда пришла оттуда, откуда её никто и не ждал: от нового времени, от демократов и от реформ. Впрочем, старые люди, ровесники трактора, от нового времени с самого начала ничего хорошего и не ждали; а таких в деревне, конечно, большинство.

  Так вот, приехали в деревню городские физкультурники - "на лоно природы", - и разбили свой лагерь на полянке за последними домами нашей деревни там, где каждое утро проходит семёновский трактор. Лагерь этот, правда, был небольшой - всего-то три палатки. Но шуму там было! - ой-ой-ой!.. Грохотали ритмы, музыка гремела с самого утра. Физкультурники привезли гантели, гири, штанги, снаряды и прочую спортивную утварь и бесились со всем этим скарбом до полного изнеможения. Здоровые почти голые девки (штуки три, - иначе и не назовёшь, то есть не посчитаешь) и могучие парни (этих будет с пяток) в модных белых трусиках, в адидасовских кроссовках, выделывали такие замысловатые пируэты, немыслимые даже для знаменитых спортивных парадов 30-х годов, что все смотревшие на этот шумный балаган в изумлении диву давались. Бабки качали головами, вообще не понимая, что здесь происходит; впрочем, кажется, они осуждали бесстыжих девок. "Председатель" оторопело смотрел, и как всегда, не говоря ни слова, и кажется, тоже ничего не понимая, разводил руками и пятился назад. Пьяный бригадир трезвел от такого натиска голых женских тел. И даже босяк Петрушка поначалу сторонился и боялся подойти ближе, чем на сто шагов. А над лагерем развевался транспарант, на котором внушительным и убедительным текстом было категорически выведено: "На городскую секс-культуру ответим - сельской физкультурой!" И голые тела бегали, плясали, прыгали, кричали и ... переберите все глаголы, все возможные глаголы русского языка и приставьте их к этой компании, и вы не ошибётесь... получится то, что здесь на самом деле происходило. А что они делали ночью? О!- интересный вопрос!.. Эх, этого я не знаю. Но явно, ведь что-то они должны были делать и ночью...

  Только счастливый Семён был способен по достоинству оценить этих счастливых славных ребят. Он быстро сдружился с ними и в часы своего отдыха (а по секрету скажем, что и в ущерб работе) активно подключался к спортивным занятиям. Он выбегал на поле в старых китайских кедах, которые "просили есть", и в длинных, опять же, на старый манер, трусах, и становился истинным сельским физкультурником. И это было бесспорно так потому, что... даже от голого от него вечно пахло соляркой, он уже как старик был пропитан этим запахом солярки. Но городские физкультурники не обращали на это внимания, они были сердечно рады Семёну. С приходом Семёна шуму становилось в лагере ещё больше. Физкультурники кричали глухому Семёну, что он должен был делать. Для того чтобы лучше их слышать он открывал рот. Иногда он приходил сюда со своим слуховым аппаратом - это были специальные слуховые рожки, он приставлял их к ушам, но это было неудобно, так как мешало заниматься упражнениями, и потому, чаще всего, Семён просто бегал с открытым ртом, видимо так (через рот) ему, действительно, было лучше слышать. Физкультурники добродушно смеялись и подтрунивали над ним: "Ну, ты, тугоухий чёрт! покажи шпагат!" или: "Глухой! бросай свою пашню и живо в строй!" или: "А-ну, глухой душман, сорвиголова, закрой рот и марш вперёд!.." Конечно, он ничего не слышал, но частично понимал и потому смеялся и отчаянно делал всё что мог. Эта спортивная идиллия продолжалась с месяц.

  Ну, а потом физкультурники занялись тем делом, ради которого они и приехали сюда под видом городских физкультурников. "Как так?" - спросит читатель, "Как так?" - спросит Семён, - ведь... Ну-ну, они и есть физкультурники, не бойтесь, самые настоящие городские физкультурники, только немного бывшие они, бывшие физкультурники. Теперь они - больше предприниматели, они все члены малого предприятия - городской фирмы под названием... под названием... Эх, чёрт! - забыл название... Какой-то там толи "Аладдин"... толи ещё какая-то чертовщина... проклятье!.. Ну ладно, в общем, они специализируются по сбору и продаже цветных металлов бывших в употреблении. Они приехали сюда для того, чтобы, - не побоимся слова - украсть медный кабель - выкопать из земли старый государственный кабель и переправить его в город, где его можно будет с успехом продать тому же государству. (Продать не как кабель, конечно, а как медь.) Они побросали свои гантели и снаряды в палатки и теперь выходили из палаток только непременно с лопатами и ломами. Как говорится: "Хватит гулять! Пора... - на работу".

  Кабельная трасса проходила в стороне от деревни, сразу за деревенской пашней, - это было версты за две от дома старой бабки Маланьи. Для чего эта линия была предназначена? что она соединяла? - одному Господу ведомо. Тем более, неизвестно для чего и кому она нужна теперь. Известно только, что она теперь отключена от энергосети, то есть обесточена. Почти неделя ушла на раскопку траншей. Ребята потрудились на славу - кабель был виден, его пора доставать.

  И вот, в один из дней - это было уже на исходе золотой осени, - в тёплое октябрьское солнечное утро здесь можно было видеть такую картину. Уже опала листва. Нет ни малейшего дуновения ветра. Всё окружающее как бы замерло, замерло тишиной. Сама природа казалась в это утро первозданной тишиной, - природа, но не жизнь, ибо жизнь не может стоять, она - в движении, жизнь порождает жизнь и всё сущее становится жизнью. На голой земле - на ровнёхонькой пашне, - если смотреть в направлении солнца, - можно было видеть паутину - живую паутину мира. Мириады паутинок, этих тонюсеньких мёртвых волосиков, стелились по всей пашне и опутывали её как настоящие живые существа. Они колыхались и создавали видимость движения. Опутывающее единство этой системы всё было в движении и напоминало морские волны. Зрелище, само по себе, изумительное как чудо. Но наши предприимчивые физкультурники не могли видеть этой живой паутины мира. Может быть, если бы они видели, если бы кто-нибудь из них остановился, посмотрел на пашню, остановил бы свой взор и удивился бы этой красоте, тогда... может быть тогда беды и не случилось бы? Но -

  в это утро девчата отправились в город за транспортом перевозить кабель. Парни занялись подготовкой к поднятию кабеля: двое из них в траншее ещё кое-где подкапывали, двое разводили костры для того, чтобы сжечь изоляцию, один пошёл в деревню за Семёном, чтобы затем трактором завалить траншеи. Босяк Петрушка, прибежавший сюда из деревни, бегал вокруг трёх костров и вдоль траншеи и издавал непонятные звуки, и нельзя было понять, что у него на уме: то ли он рад, то ли он в гневе, то ли еще чёрте знает чего. Тáк-что - никто не видел живой паутины мира.

  Двое физкультурников в траншее полностью освободили кабель из-под земли, позвали на помощь костровых и все вчетвером потянули кабель вверх. Подняли на локоть, и ещё на один, и... ещё бы им чуть-чуть усилий и можно было бы часть кабеля оставить вне траншеи на земле и вытаскивать другую его часть, но... один физкультурник провалился ногой в рыхлой земле, поскользнулся и сорвался вниз - на дно траншеи, тяжёлый кабель вырвался из общих рук и придавил его к земле поперёк спины. Свинцовая соединительная муфта кабеля прижала ногу другому физкультурнику так, что он не мог встать, и остался сидеть в траншее. Костровые стали тянуть кабель вверх, пытаясь высвободить из-под него своих товарищей. Всё это делалось молча. Пострадавшие, как истинные физкультурники, превозмогая боль, не издавали ни звука, но и помочь самим себе, будучи прижатыми кабелем к земле, фактически не могли. Особенно трудно было, конечно, тому, который лежал на земле лицом вниз. А тяжеленный кабель вдвоём не поднять. Один посмотрел на бегающего рядом босяка Петрушку, подумав, что может надо его позвать, но махнул рукой. Оставив своих товарищей пока под кабелем, они побежали за помощью в деревню.

  Тем временем к вырытой траншее благополучно прибыл трактор. Семён был один. Как эти двое костровых побежавшие в деревню за помощью (наверняка ведь за трактором!), могли разминуться с Семёном?! - это не ясно. Какой же дорогой они бежали? Куда делся тот первый, который пошёл договариваться с Семёном о закопке траншей - тоже не ясно. Ясно только одно, что он договорился с Семёном завалить траншею, ибо Семён, прибыв на место и выглянув из своего трактора (кроме Петрушки он никого не увидел) тут же приступил к делу. Двое в траншее услышали, как затарахтел трактор. Они успокоились, надеясь, что сейчас с помощью трактора ребята подцепят кабель и поднимут его наверх. Но почему-то трактор пыхтел в стороне, а друзья не подходили. Что такое? - подумали пострадавшие. Петрушка бегал по насыпи над их головами и размахивал руками и пронзительно кричал Семёну то, что Семён должен был услышать. Но Семён ничего не услышал. Он только видел безумного Петрушку и думал, что это очередная его причуда. С ужасом в глазах придавленные кабелем физкультурники вскоре поняли, что Семён закапывает траншею, но их не видит. Он начал с дальнего края траншеи, и так как - к великому несчастью пострадавших, - тракторист он был отменный (они это прекрасно знали), ему, конечно, ничего не стоит за считанные минуты сравнять здесь всё с землёй. Они стали кричать: "Семён! Семён! Остановись!!" Но разве он слышит? - он глухой, он не слышит. "Семён! Семён!.." Нет, даже имя своё собственное ему было сейчас не нужно, ибо он его не слышит.

  Ну, а как же костры? Он что - их не видит? не понимает, что кабель ещё не разделан?.. Эх, придавленные физкультурники и не знали, что костры были, для чего-то, разбросаны и потушены дураком Петрушкой. Нет больше костров! Ну, а кабель? Он что - не видит разве, что кабеля нет? Да, он не видит, он думает, что кабель уже увезли, иначе - зачем было тушить костры? - тем более что и нет никого, кроме Петрушки. Он правильно рассудил и приступил к своей работе.

   "Глухня басурманская!.. Остановись!" - кричал, придавленный муфтой, физкультурник. "Что он делает? Что?.." - вопрошал второй, придавленный к земле всем телом. Комья земли засыпали им ноги. Они ничего не могли сделать. Босяк Петрушка бегал рядом. "Юродивый, спаси нас! - кричали бедные ребята, - останови Семёна!" Но тот только кривлялся, или им так казалось, что он кривляется. А Семён упорно вёл свой гусеничный трактор, который в эту минуту, скорее, походил на танк, чем на трактор и несчастным ничего не оставалось, как только из последних сил обречённо кричать. "Да съешь ты свой Коран, засранец!.. Глухня басурманская!.." В следующие несколько секунд, - прижатый кабелем к земле, - коммерсант-физкультурник был заживо погребён. "Чтоб ты подавился своим Кораном!!.." - отчаянно прокричал его товарищ и сам тут же оказался почти весь под землёй... Только голова одна, - одна кричащая голова этого человека осталась над землёй, - наподобие головы Саида из народного фильма "Белое солнце пустыни" торчала над землёй. "Как голова на деревяшке!" - прокричал подбежавший босяк юродивый Петрушка. Он каким-то образом умудрился составить и членораздельно выговорить целую фразу. Семён не увидел этой головы. Его трактор пополз прямо на голову. "Сейчас - вот-вот - ковшом своим смахнёт её с земли, - подумал про себя Петрушка и сделал точный вывод вслух: - Пропала голова!" Он отошёл в сторону и спустя секунду увидел, как голова, искажённая ужасом, была срезана и отброшена в сторону. Всё это прямо на его глазах. Такого в своей жизни Петрушка ещё не видел. Всё было кончено.

   ... Согласно вере мусульманской, в этом мире каждому человеку всё предопределено уже при его рождении. Сдерживающие начала отпадают, каждый может делать всё, что хочет, и за сделанные грехи нет раскаяния, так как всё заранее предопределено. И если мусульманин Семён живьём закопал человека, то это не грех, - ему и раскаиваться нечего (тем более что он и не знал этого: не видел, не слышал). Но даже если найдутся такие строгие судьи, которые будут настаивать на том, что Семён совершил грех, то можно будет уступить им и признать, что, да, пусть это будет грех, пусть, но - с оговоркой - что этот грех будет грехом без раскаяния. Ведь нет же раскаяния! нет! ведь подумайте, господа, ведь всё заранее предопределено! Что же каяться-то?.. Ведь каждый, кому на роду написано, попадёт в рай, не иначе. Рождённому утонуть не суждено быть повешенным, ибо чему быть, того не миновать. А убивать "неверных" (надо признать, что физкультурники не были мусульманами), и даже преднамеренно убивать "неверных" - это похвально и награждается раем................................................ ....................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................

 

 

 

 

"ПРОЩАЙ, ДЯДЯ!.."

  

  

  Дорогой дядюшка, с Рождеством тебя! Со мной случилось невероятное происшествие, - я научился летать. Однако, полетав немного, я, вскоре, потерял этот дар, - у меня его украли. Но - всё по порядку.

  Как тебе должно быть известно, я работаю на государственном предприятии "Н-ский трубный завод" - электриком в цехе № 2. Это самый большой и важный цех завода. Вся продукция его идёт на... о, лучше даже и не думать о том, куда она идёт. Так вот, совсем недавно у меня произошёл конфликт с нашим крановщиком. Фамилия у него - ... чёрт его знает, какая у него фамилия... Мы стали как враги, хотя я мог бы и простить его, если бы, конечно, он повинился, но он-то меня никогда не простит, даже если я встану перед ним на колени, не простит, это точно, - вот такой он злопамятный. А тема нашего спора, дядюшка, была такова, что... мне даже стыдно признаться тебе в этом, и потому я лучше умолчу о ней, пусть это останется на моей совести. Но он, мой, так называемый, враг, виноват во стократ больше, - это точно, поверь мне. Почему я тебе говорю об этом, ты сейчас поймёшь. Дело в том, что благодаря этой вражде я, может быть, и научился летать. Наш крановщик, он как космонавт, всегда наверху - его и кличут все только как космонавтом, не иначе, ибо, фамилию его не знает, наверное, никто, ну, кроме разве начальства - он всё время наверху в кабине мостового крана - сидит там себе, очки на нос напялит, журнальчики листает и строчит кляузы начальству и в партком на всякого неугодного. Это страшный кляузник; ещё он склочник. Мы не раз видели его толстую тетрадь с записями, - видно черновики его доносов. Он почти никогда, в течение дня, не спускается вниз, взирает на всех свысока (ну, чем не космонавт?), ни с кем не разговаривает, считает ниже своего высокого достоинства, хотя сам-то он, скажу я тебе...

  И вот, однажды поутру, по прошествии недели после нашей с ним последней стычки, случилось, что сломался кран. Это такой мостовой кран, который перемещается над цехом по специальным рельсам, установленными почти под крышей; он может из любой точки цеха поднять и опустить куда угодно, практически, любой груз. Вот в кабине этого крана и сидит наш космонавт. Мой непосредственный начальник - мастер Таня Лысенкова, - ох, знойная русская рыжая женщина! - я называю её: моя мастерица, - послала меня чинить этот кран; там была по нашей, как она сказала, электрической части, поломка. Ну, что ж делать, хватаю плоскогубцы, инструмент и - наверх к космонавту. Думал ещё: наверняка повздорим. Когда я поднялся к нему в кабину, он снял с носа очки, отодвинул журналы, встал и вплотную придвинулся ко мне. В глазах его было злорадство, только вот отчего? Что - я не прошеный гость?.. Окажись в эту минуту в его руке нож, думаю, он не повременил бы его применить. Он подстроил всё так, чтобы вызвать меня к себе - ведь знал, негодяй, что дежурным электриком был тогда я, знал, что пошлют, значит, только меня узнать, в чём там дело. И, как выяснилась, не было на кране никакой поломки, всё работало как нельзя лучше. Эта мнимая поломка и ложный вызов входили в его план, в его расчёт, согласно которому я, окажись у него наверху, должен был свалиться вниз, ну и ... понятно, что было бы в результате. Но его расчёт провалился. Я во́время раскусил его. Его замысел лопнул. Я надавал ему оплеух и вместо того, чтобы упасть, когда он меня, незаметно для других, всё-таки столкнул-таки с крана, я взял да и ... полетел.

  Я сам не ожидал этого, дядя. Как так! Ведь я ж, вроде бы, материалист? Как мог я допустить такое!.. Но, однако же, полетел и был без ума счастлив, ибо это было что-то! Это было как бесподобнейший сон! Невероятнейший для меня, потому что мне никогда не снятся такие волшебные сны, такие чудесные сказочные полёты; напротив, обычно мне снится, что я всё падаю и падаю, или в лучшем случае снится, что я просто боюсь откуда-то упасть. Я летел по цеху как птица, летел куда хочу. Все прямо ахнули - там внизу, они побросали свои станки и инструменты, и раззявя рты от изумления смотрели на меня безумными глазами. Они были удивлены и страшно испуганы. А я хохотал! Летел и хохотал! Я был в восторге, что умею так летать. Космонавт, наверное, потерял сознание от этого, потому что, как выяснилось вскоре, он валялся внизу под краном, разумеется весь разбитый. Я облетел весь цех, как говорится, вдоль и поперек, под самой крышей и вдоль стен. Это было, действительно, словно чудный сон. Скорость полёта была высочайшая, впрочем, я мог лететь и тихо, и низко, да и вообще, как угодно, что я и делал, поочерёдно демонстрируя свои возможности себе и другим. Я отлично справлялся, я управлял своим великолепным полётом. Я ничего не боялся: ни высоты потолка, ни стен, что могу о них, вдруг, разбиться, ни того, что могу просто упасть. Ничего не боялся. Я баловался. Я стремительно несся над цехом и, подлетая к какой-нибудь балке, хватался за неё руками и с визгом разворачивался в полёте и уносился в другую сторону, к другой балке. Я раскачивал огромные светильники с самыми мощными во всём Советском Союзе лампами. Они качались как колокола, даже издавая звук. Одна лампа упала вниз на подстанцию и взорвалась там как бомба. Я пинал ногами потолок и бегал по нему как по футбольному полю - сыпалась старая побелка, и ошмётки штукатурки со стен как снег ложились на головы моих товарищей. Я летал вокруг опустевшей будки крана как ... чёрт знает кто. Мне не хватало только метлы. Потом я опустился. Понятно, что почти весь коллектив цеха, кто только видел, собрался возле меня. Все окружили меня и смотрели как на привидение. Я смеялся и был счастлив. Ты не поверишь, дядя! Старший мастер смены Петька Козлов - мы с ним в отличнейших отношениях - спросил меня: "Как это тебе удалось? Сможешь ли ещё?" Я уже знал, что говорить и ответил ему: "Конечно! Сколько угодно. Стоит лишь захотеть..." И я продемонстрировал это, вновь поднявшись вверх; впрочем, теперь летать не стал, а просто повисел немножко, ногами поболтал в разные стороны, да и опустился, как будто был я вертолёт. Я сказал, обращаясь к Петьке: "Михалыч, так может каждый. Вот, хоть ты!" Он: "Как? Я?" Я: "Да. Имей только веру. Вера - это всё. Скажи сам себе: "поднимись и лети!" - и если не усомнишься, но поверишь, что сбудется - полетишь! Обязательно полетишь! Это просто". И ясно - все были шокированы, поражены, ну, ка́к ещё можно сказать? каким словом назвать их безумное удивление? - я уж не знаю... Дядюшка, это было чудо! Я готов был сам не верить в то, что происходит со мной. Я ещё допустил бы, что это произошло с кем-нибудь другим, но никак не со мной. Но, странно, в то, что я могу летать... именно в то, что могу, в это я верил до конца, не сомневался, - ни на копейку. Парадокс, да и только. Кто-то сказал: "Полетай-ка ещё". Но я уже не хотел. У меня появились другие планы. Я сказал: "Нет, друзья, хватит, теперь мне нужно в город, хочу простора и воздуха, там столько неба! столько свободы! Летай - не хочу! Я буду летать над городом, а потом... куда-нибудь улечу". Я как будто задыхался в тесных стенах опостылевшего цеха.

  Вот в этот-то момент и был обнаружен крановщик - там, в стороне, под краном, был шум и были крики. Это уже было ЧП. Но - почему же сразу, как только я полетел, его не нашли? неужто не видели, как он вывалился из будки? Ну да ладно, мне-то надо лететь в город... Но я не полетел, потому что меня схватили за руки и куда-то повели - сами же работяги и повели, да что "повели"! - прямо поволокли! хоть я и не сопротивлялся. Из разговоров работяг я понял, что ведут меня к начальнику цеха, причём, за то, что будто бы это я столкнул вниз крановщика космонавта, что тем самым, я-де, убил его. Но я-то ведь не виноват, я виноват лишь косвенно: он испугался моего полёта и сам - сам! - свалился вниз от испуга. Как же ещё?.. Начальник цеха был серьёзный человек. Он шёл мне навстречу широкими шагами, впрочем, не спеша... - не застёгнутый на пуговицы халат, накинутый прямо на костюм... он походил, как всегда, скорее, на директора, чем на начальника цеха. Фамилия его, правда, не соответствует должности ни той, ни другой, ибо он просто Барыгин. Да и смотрит на всех и на всё не иначе, как только смотрит барыга. Хотя, может быть, так и должно быть? я ведь не знаю, я не начальник, я всего только сам по себе и сам с собой рассуждаю. Рядом с ним бежал - семенил мелкими ножками - его вечный спутник, парторг с замечательной русской фамилией Купцов, с бородкой типа а-ля Калинин. Помнишь, дядя, народного старосту? с седой бородой?.. тьфу! с "бородой" - это громко сказано, какая ж у него борода! У него - бородка, бородушка, бородёнка, бородишка... но не борода. Да у них у всех, надо сказать, у тех, первых ещё, которые вершили октябрьскую революцию, бородки-то клинышком, клинышком... востренькие, жиденькие, козлиные. Ты посмотри на них, дядюшка, посмотри, какие личности с бородками - Троцкий, Ленин, Свердлов... какие замечательные бородишки! - ведь, правда?.. А Бухарин, Томский?.. Ух!.. Один только Гамарник со своей бородищей не вписывается в сей бородиный коллектив: мужлан мужланом, как вышел из леса, - деревня. Но он - безумное исключение в этом замечательном ансамбле победителей белого врага. Нет, не могли они ходить с бородами, не могли. Бородки их козлиные, козлиные, и сами они сплошь все козлы! С бородами ходили другие люди - Толстой, Достоевский, Некрасов... Ну ладно, оставим это. Начальник посмотрел на всех как барыга и скомандовал: "Всем на выход! Едет директор".

  Меня вывели из цеха и, продолжая держать за руки, развернули к только что подъехавшей машине. Как преступника! Посадят сейчас в "воронок" и увезут... Я услышал вокруг робкий уважительный шёпот: "Ой, это директорша". "Смотрите, директорша". "Сама директорша!" Значит, не сам директор предприятия, чёртов хохол, явился за мной, а его жена. Сама жена. Фигура, говорят, ещё более важная и значимая на всём предприятии. Говорят, наш директор только для вида, фактически командует его жена. Вот она и сама - собственной персоной. Вот те-на́! Не было забот... Ну что ж, ведь это хозяйка, подумал я, тоже - во власти, а значит, при деле. Она подъехала к цеху в своём лимузине. Ну, понятно, что это был не настоящий лимузин, такой как на... враждебном нам Западе. Но лимузин этот был советский лимузин - машина марки "Чайка", машина явно министерская. Сам директор видать был пьян - спит, наверное, хохол, последним сном, и видит только заграницу, не побоимся слова, сука. Ему бы делом заниматься, а не дровами, но он хихикает, хихикает, придурок, смешит по телевизору людей как клоун и ... посылает вместо себя бабу. Он весь белый свет уже насмешил, - собой и своей бабой. Все, кто сидел на скамейках возле цеха, как один сразу встали, - "соскочили" со своих мест. И стояло всё это цеховое сборище во главе с начальником и парторгом перед вышедшей из машины хозяйкой чуть ли не по стойке смирно. Это была грозная дама. Железные рабочие руки разомкнулись, как кле́щи, и отпустили меня. Я присел отдохнуть на скамейку. Я, дядюшка, до сих пор поражаюсь собой, что позволил себе такую вольность, ибо присел я не только отдохнуть, но ещё и с вызовом. Строгая директорша внимательно посмотрела на меня, но ничего не сказала, а только сделала движение головой в пол оборота назад, вызывая кого-то из-за спины. Из машины вышел высокий по должности, товарищ и подошёл к госпоже. Впрочем, он был высок не только по должности, но высок был и сам по себе. Это был сам управляющий, тьфу чёрт! - главный инженер, конечно. Чуть сзади и сбоку стоял человек в чёрных очках. Не хватало ещё парт-секретаря - главного коммуниста завода. Все замерли, что будет. Кто-то толкнул меня в спину, чтобы я, непочтенный, встал. А я - летатель, - даже не шелохнулся. И когда эти толчки в спину участились, я подумал полететь, - взлечу, мол, сейчас, и всё! надоело мне с вами, ловите!.. Но тут же, я почему-то подумал, что ещё успею. Я сказал им всем, этим болванам, дядя: "Что вы испугались? кого? ведь это не Бог! зачем так себя унижаете?.." И это сказал им материалист! Это были, конечно, левые, революционные, "большевистские" слова. Но эти-то, все в душе сплошь комса́ да... да опять же, сплошь комса́, зашумели, загалдели, запричитали как бабьё, что я, мол, кощунствую, как же так? разве ж так можно? это не по-советски, ведь это наша администрация, её с почётом надо встречать и тд. и тп. Вот ведь, дядюшка, какие они рабы. Сами кричат: "мы не рабы, рабы не мы! а на деле? - сущее рабство, - тьфу на них! - стопроцентное рабство на нашем заводе! Управляющий... этот главный инженер... как бультерьер что-то рявкнул на начальника цеха и, бесцеремонно расталкивая толпу, решительно пошёл в цех. Цеховое начальство последовало за ним. За цеховым начальством бегом побежали маленькие начальнички цеха - они, как мелкие сошки, все были похожи на малых щенят. А директорша, чуть дотронувшись до моего плеча, пригласила меня в лимузин. Пассажиром таких машин я ещё не был. Я сел на заднем сиденье между хозяйкой и человеком в чёрных очках, и мы поехали...

  Уж не знаю, дядя, куда она меня привезла, но мы зашли с ней (человек в чёрных очках остался снаружи, а потом вообще куда-то исчез) всё равно, что в царские палаты. Такого внешнего наружного эффекта я не видел нигде, даже во сне. Ты не поверишь, дядя, какое там убранство, какая роскошь!.. какая там сверкающая белая мебель!.. я не смогу описать. Я только слышал однажды, что белая мебель страшно дорога́, фантастически дорога́. Мы шли из комнаты в комнату, иногда проходя через небольшие коридорчики. Что-то уж много здесь комнат, - заметил я про себя, - как лабиринт, куда она ведёт меня? и куда заведёт? - думал я, когда мы с ней из комнаты в комнату шли не спеша. Хозяйка была в длинном синем велюровом платье. Узкое платье облегало её тело так плотно, что выражало на себе все её сочные формы. Она была в теле что надо. Она была в возрасте, но её ещё можно было завалить. Я представил себе её голой. Вся такая мягкая, пухленькая, даже чуть-чуть полненькая - чуть-чуть, но всё на месте: и талия есть, и бёдра - ну, прямо по мне! а грудь... - о, бес мой! какая грудь! Ох, дядя! видел бы ты её походку!.. Но конечно, это только мечты летающего человека.

  Вскоре мы зашли в комнату что-то вроде спальни. Она закрыла дверь и стала прямо передо мной, она была, действительно, ужасно... ужасно! соблазнительна... И, ты не поверишь, дядя, мы без разговоров вцепились друг в друга и опрокинулись на постель. Это был, поначалу, славный дуэт. Мы возились с ней как могли, не церемонясь друг с другом. Когда она оказалась на самом деле голая, она стала ещё лучше, чем в моей мечте. Я сказал: "Толстушка ты моя сладкая!" и попытался ею завладеть. Мы стали качаться. Покачавшись немного, она велела мне прекратить, я остановился, она вылезла из-под меня, перелегла валетом и рукой ухватила мой член, пожала, помяла его, потом облизнула, да и ... воткнула его в рот. Напротив моих глаз оказалась её ... да-да, дядюшка, да! а ты что думал!?.. Вот какая у нас хозяйка государственного предприятия! Но её ... оказалась какой-то невзрачной, для меня неприятной - ведь моя госпожа была в возрасте... в возрасте, конечно, допусти́мом для того, чтобы (с ней) качаться, ибо была она не сказать, чтоб стара, но, однако же, и явно-явно не молода; но в возрасте совсем недопустимом для того, чтобы любоваться её тайным местом. Место это было побрито, но, или неаккуратно побрито или побрито с неделю назад, что уж полезла борода. Да ещё кровило у неё в двух-трёх местах. Мне стало тошно.

   Я посмотрел на дверь, чтобы уйти. На двери было окошко - снаружи на нас кто-то смотрел. Кто-то тёмный в темноте. Лицо было трудно рассмотреть, но оно было неприятное. Уж не муж ли это её? - сам директор? сам генерал? Я хотел запустить в него плоскогубцы, да не оказалось их под рукой. Подушкой?.. - бред. Но я, конечно, побоялся бы это сделать, ведь не настолько же, свободным я стал. Также побоялся я возиться с хозяйкой и, так и не кончив процесс и для порядка выждав немного, я ушёл от неё. Мне было противно продолжать совершать этот коитус. Я хотел, лучше, летать. И я пошёл летать.

   Пока я искал выход из этого дома, а сделать это было не легко, я непрестанно думал о том, что какое же это безобразие я совершил с госпожой. Куда меня вдруг понесло? зачем? что - я бабник какой? Мне стыдно писать тебе об этом, дядя. Стыдно и перед собой. Со мной ли это произошло?..

  Наконец, я, кажется, нашёл выход. Но ещё задержался, потому что в коридоре, в самом последнем коридоре, где выход наружу, я увидел слегка приоткрытую дверь в одну комнату. Было видно, что там кто-то лежит. Я открыл дверь и увидел такую картину. На кушетке лицом вниз лежит здоровая баба. Голова её на плоской, видимо, твёрдой, подушке, лицо отвёрнуто от меня, мне виден только затылок, волосы в беспорядке. В красной блузке и чёрной юбке, она лежит здесь давно, - так показалось мне. Под кушеткой стоят красные туфли. Юбка задрана так, что вот- вот будут видны ягодицы. Здоровая баба, мощные ноги. Ничего себе! - подумал я. Я решил посмотреть её лицо - кто такая, вдруг знаю? Обошёл кушетку со стороны оголённых ног - ох и бёдра! невероятно! - и увидел на полу пустую бутылку "Столичной" и два гранёных стакана, один из которых лежал на боку. Почти до самого пола свешивалась её рука, из которой, видимо, и выпал лежащий на полу стакан. Рядом валялся какой-то тряпичный клубок. Я поднял его и расправил. Это были трусы. Тут я заметил, что между слегка раздвинутых ног её из-под задранной юбки еле проглядывает пушок рыжих волосиков. Опять!.. Я швырнул трусы её на пол. Лицо её... Бог ты мой!.. так это ж Танька!.. моя мастерица!.. Вот тебе раз! Это ж Танька Лысенкова!.. Ну и ну! Когда же это она так надралась? когда успела? Ведь меня сюда привезли одного. Она-то тут, откуда взялась? Уж не следом ли за мной её сюда доставили?.. да и отпи́кали тут за меня? коли она за меня, по всем правилам и инструкциям, отвечает... Вот вертеп! вот блудный дом! Разбойники!.. Я бежал из этих комнат без оглядки, как бежит из номеров совершивший блудодеяние раскаявшийся монах.

  Но по выходе из комнат, меня, теперь уже по-настоящему, арестовали. Я оказался в участке, на допросе у следователя. В кабинете мы были одни: я и следователь. Он был, по началу, не очень-то строг и поэтому я, кажется, позволил себе излишние вольности. Он закурил сигарету "Прима" и протянул мне пачку, предлагая: "Кури́те". Я вслух посмеялся над ним, что он курит такое дерьмо. Хотел достать свои, благородные, но передумал и сказал: "Не курю. Бросил". Он: " Что так? " Я: "Гражданин начальник..." Он: "Ну почему сразу "гражданин"?.. Ведь "товарищ" же! Товарищ я вам пока ещё..." "Какой же вы мне товарищ? Мы даже не знакомы, - сказал я. - А "гражданин" вполне нормальное слово, что́ вы так его испугались?.. Все мы граждане. Очень почётно быть и открыто называться гражданином. Что тут такого?.. Ещё великий Столыпин говорил, что без гражданина не может быть... не может состояться никакое гражданское общество. Так что, гражданин вы, гражданин..." "Кто-кто говорил?" - привстал он со стула и испуганно посмотрел на дверь. Я пожалел, что сказал про Столыпина. Ох уж эти "вражеские голоса", что я наслушался их! - "подведут меня под монастырь"! И действительно, следователь сел на место, что-то быстро записал на бумаге и сказал: "Конечно, товарищами мы не можем быть, но, по крайней мере, называться таковыми до сих пор могли, а вот теперь... после ваших слов этих... и называться-то ими уже не можем. И советую вам, милейший, настоятельно советую оставить эту позу... эту спесь, и впредь думать о том, что говорите. Об упомянутом вами лице мы ещё, конечно, поговорим, поговорим..." "Но я не агитирую, ничего не проповедую", - вставил я. "Это мы разберёмся, разберёмся..." - пробормотал он, опять что-то записывая. Потом: "Ну, ладно. Курить не хотите - не надо. И почему не захотели курить свои, тоже можете не отвечать, это к делу не относится, это я так... к слову спросил, чтобы нам по-хорошему поговорить. Но вы, я смотрю, не хотите по-хорошему, так что придётся с вами по-другому... Для начала, ответьте-ка мне, уважаемый... что же это вы, вдруг, ни с того, ни с сего, стали летать? как это так? с чего бы это?.. как такое, прикажете, понимать?.." "А в чём, собственно, дело? Что тут такого?.. Полетел и всё. На этот вопрос нет ответа... В чём здесь криминал?.. По-моему, законно". "Что значит законно! Вы что?.. Летать у всех на виду! - что подумают люди? наши советские люди? Вы сумасшедший!" "Да пусть хоть что подумают! Ничего противозаконного я не совершал". "Ну, это как сказать, как сказать... Об этом не вам судить. Мы ещё разберёмся, разберёмся, что случилось с крановщиком, что говорили вы начальнику участка товарищу Козлову и чем занимались в доме товарища директора, разберёмся..."

  В общем, он меня запугивал, я ничего не мог ему объяснить, и наша первая с ним встреча закончилась безрезультатно для обеих сторон: он ничего не узнал, а я так и не полетал над городом, ибо меня...

  ... ибо меня посадили в одиночку. Уж не из-за того ли, что я очень опасен? и чтобы изолировать меня от людей? Конечно, никакого адвоката ко мне не приставили. И вот я жду здесь суда. И то, что весь процесс мой совершится от начала до конца, я не сомневаюсь. Разумеется, не в мою пользу. Я верю в это так же, как верил в то, что мог летать, и даже больше в это верю, потому что, летать я уже не могу. Я попробовал, было, полетать по камере, но мне не удалось. Я не мог подняться даже на сантиметр. Они, видимо, отняли у меня мою способность летать, украли её. Не успев развить её, усовершенствовать, я потерял её. Ежедневно меня выводят на десятиминутную прогулку во двор. Я хожу там, как привязанный осёл по кругу и не могу улететь. Но даже если бы я смог подняться над головами надзирателей, я бы всё равно не улетел, ибо запутался бы в заградительной решетке, как рыба в сети. Я - в клетке.

  Раз в неделю, по воскресеньям, меня выводят на двухчасовую общую прогулку в тот же двор. Там гуляет человек двадцать таких же забытых свободным миром людей. Я познакомился во дворе с одним баптистом. Когда я узнал, что он сектант, я сначала испугался, думал: заговорщик какой? террорист? член шайки? Но потом вспомнил, что по "вражескому голосу" таких как он называют узниками совести, то есть попавшими в заключение за свои религиозные убеждения, за веру, и если они не совершали никаких преступлений, они безвинно пострадавшие, а значит, хорошие люди, - что-то в таком, кажется, роде. Значит, и мой баптист, как без вины виноватый, совершенно безвредный и должно быть, порядочный человек, если за ним нет ничего кроме веры, ведь правда, да? Мы и познакомились. Он оказался, действительно, настоящим баптистом. Обычный русский русый парень. Такой же молодой как я. До того, как его забрали, он был шофером. Я, вообще-то, удивился, что он верующий, да ещё такой молодой. Ещё с детства я сохранил в себе представление, что верующие это обычно, одни только древние бабки, да убогие больные люди. Хотя потом я понял, что есть, конечно, и другие люди, более молодые, верующие в Бога, но сам-то я лично таких не встречал. Одно дело, когда ты только знаешь о них, что они где-то есть, да ещё в глазах нашей пропаганды представлены нам как враги и безумцы, когда слышишь о них по радиоголосам противоположную пропаганду, но совсем другое дело, когда встречаешься лицом к лицу... Я даже, поначалу, растерялся, разговаривая с ним. Но потом весь этот налёт сошёл с меня, ибо был мой знакомый скромным и тихим, с чистым лицом и просветлёнными глазами. С ним мне стало легко. Он рассказал мне свою историю. Ничего особенного, конечно, но что-то в ней есть. Когда он учился в школе, его сестрёнка неожиданно заболела, потеряла рассудок, как он сказал: "стала одержима бесом". (Уж не знаю, как в Бога, но в бесов-то я, дядя, никогда не поверю!) Врачи ничего не могли сделать, они только могли её отвезти в сумасшедший дом, но родственники им не дали. Ни бабки- знахарки, ни заклинатели, ни хироманты, ни ворожеи и прочие - никто ничего не мог сделать с несчастной сестренкой. И государственная медицина, и народная, были в этом случае бессильны. Тогда её привели в секту "баптистов свободной воли", раздели, староста секты возложил на её голову руки с Евангелием, сектанты помолились, встали на колени, опять помолились и староста громогласно сказал: "Бес, выйди!" И так - три раза. Мой друг баптист сказал мне, что он, присутствуя тут же, слышал, как бес спокойно и самоуверенно ответил: "Не выйду". Но после трёх раз и после того, как староста изрек: "Христом Богом тебя заклинаю, сатана, изыди!.. Изыди вон! Христос сему свидетель!" - бес вышел, и сестрёнка моего баптиста тут же на глазах у всех исцелилась. И в семью моего друга вернулось счастье. И он сказал мне: "Вот разве после такого... что всё это было на моих глазах... разве после этого могу я... имею ли право не верить в Бога? После того, как своими глазами видел и своими ушами слышал, могу ли я не верить?.." Конечно, что на это я могу сказать тебе, дядя? Ничто. Я и при баптисте промолчал. Я не знаю. Я только знаю, что они украли у него свободу, можно сказать, за веру. Я рассказал ему о себе, о том, как научился летать при помощи веры, что, мол, захочешь летать, и если будешь верить в то, что это получится, то полетишь, хотя я, как уже сказал тебе, теперь потерял этот дар, и кажется, веру. Но, то была, какая-то другая вера - так он мне объяснил, я, правда, до конца и не понял. Он сказал мне, что у православных почитается святым старец Серафим Саровский, который, оказывается, умел летать. Вот-те-на́! - подумал я, когда слушал баптиста. Этот старец был святой, он летал несколько раз, его видели. Это сотворила с ним сила его молитвы и, конечно вера, сказал мой друг. Его видели в келье во время молитвы стоявшим в воздухе. А одна монахиня передавала, что видела старца идущего по цветущему лугу на аршин выше земли, даже не касаясь травы, - он летел. Монахиня и шедшие с ней сёстры перепугались, заплакали и упали ему в ноги, а он запретил им до времени рассказывать. И всё это было не раз. Но мне было непонятно, почему этот старец летал так низко? он что, боялся высоты? - не может быть. Я спросил об этом баптиста, что́ он думает? - ведь даже я летал под самой крышей цеха, а святому человеку бо́льшее дано. Баптист ответил, что святая скромность и скромная святость удерживали батюшку от озорства и искушения, ведь если бы он только захотел, только б захотел... он взлетел бы выше солнца.

  Дядюшка, во всё это невозможно поверить, но я-то верю, верю потому, что сам летал. Если хочешь, дядюшка, ты можешь найти Житие Серафима, прочти, ведь у тебя есть возможность найти? да? ты же работаешь с массами... После баптиста, после бесед с ним, мне стало стыдно за то, что я вытворял с хозяйкой завода. Я готов был со стыда сгореть перед этим человеком, лучше уж мне провалиться сквозь землю или... навечно меня в одиночку! чтоб не знал и не видел никто... но там, наверное, меня, моя же совесть будет грызть, да терзать, грызть, да терзать, пока до конца не сожрёт...

  Вот, дядюшка, какое происшествие случилось со мной. Началось оно удачно, а заканчивается печально. Я научился летать, но коммунисты украли у меня эту способность. У кого-то они украли целое состояние или кошелёк, у кого-то - веру, у кого-то - жизнь. У меня украли способность летать. Просто - скоммуниздили. О!.. слово-то, слово какое... "скоммуниздили" ... ты посмотри, какое слово! какое слово открылось в нашем веке - "скоммуниздили"! - какое верное, хлёсткое, беспощадное слово, как оно бьёт прямо в сущность предмета! - ни с чем не спутаешь, так только можно украсть. Как говорится, взял да и скоммуниздил! Ведь не скажешь же: "скапитализмить", да? или "сбуржуазить"? или даже "сфашиздить"? - не скажешь, потому что выйдет безвкусица и не звучит, потому что: кто больше всех обокрал свой народ? не коммунисты ли? Именно они! Сама жизнь, сама правда жизни, сам язык человеческий дают чёткое название предметам, в данном случае, коммунистическим деяниям. Скоммуниздили коммунисты!.. Я, конечно, понимаю, дядюшка, что тебе неприятно слышать это, ибо ты сам коммунист, политработник, но что делать? что делать, если всё это правда? Они украли у меня моё право летать! Они все обезумели. Партком, профком, местком, директор, главный инженер, начальник цеха, моя мастерица - все! Они считают меня за "диццидента". Но какой я им диццидент! Я - электрик. Все они придут на суд и будут свидетельствовать против меня. Они украли у меня возможность летать, скоммуниздили.

  Вот так, дядя, сижу я в одиночке и пишу тебе своё последнее в жизни письмо. Представилась мне такая случайная возможность. Но, боюсь, что и это письмо, сволочи, скоммуниздят. Не надо было мне летать - я, как в той сказке, оказался у разбитого корыта, и даже еще хуже. Прощай, мой дядя!..

 

  4 января 1995

 

 

 

"Тсс!.."

  

( совершенно правдоподобная история )

  

   Сегодня утром я обнаружил, что у меня на голове за ночь выросла пробка, обыкновенная такая - африканская, величиною с затычку для горлышка бутылки. Я хохотал всё утро. Я трогал её: осторожно мял пальцами и слегка её щелбанил, - она отвечала мне глухо. Потом она мне надоела. Я подумал: "Её надо как-то убрать". Я дёргал, дёргал, дёргал её, ... но она, негодная, не далась. Тогда я решил отрезать её. Я спустился в подпол, чтобы достать... что же я хотел достать?.. вот незадача - я забыл что́. Ну, да это и не важно, потому что когда я спустился в подпол (а это есть мой домашний погреб), на самой нижней ступеньке лесенки я нечаянно раздавил ногой жабу и увидел, что на полке возле ледяной стены, согнувшись в три погибели, сидит чёрт и кушает грибы - мои солёные груздочки. Весь хвост его был измазан плесенью: видать, он снимал им плёнку с кадушки с моими соленьями. Чёрт погрозил мне кривым волосатым пальцем (приставил его к рыжей морде) и, прожёвывая мои грибочки, усмехнулся и многозначительно сказал: "Тсс!.." Я испугался и убежал.

   Я убежал наверх, но... "это чёрт знает что такое!" - возмутился я про себя.

   Когда я оказался в сенках, то наткнулся на старый дедовский сундук: зацепился штаниной за вечно торчавшую на нём железную обшивку. Само собой, штаны тут же порвались, - как будто злая-презлая бульдожка рванула их на себя. Я вынужден был остановиться чтобы наказать бульдожку и расправить штаны, но только я потянулся это сделать, как... как почувствовал чей-то острый взгляд за спиной. Мой внутренний голос тут же сообщил мне: "Не оглядывайся!" Но я не послушал его и обернулся... На меня смотрел бабкин зеркальный комод... впрочем, нет, это было трюмо, хотя... право, чёрт его знает, как правильно надо его называть - он с зеркалом. Кривой палец, прикрывающий не менее кривой рот, и над ними пятак с двумя глубокими, раздувающимися и вновь сдувающимися, дырами - вот что я увидел в трюмо. Эта рожа опять сказала мне: "Тсс!.." Я удивился. Да, это действительно чёрт знает что такое. С чего бы это мне?..

   Я трижды жёстко щёлкнул пробку, - в результате понял, что она не моя. Я выключил бабкин комод, накинув на него полотенце. За спиной сундук закряхтел своей старостью. Видимо ему не понравилось, что я спрятал зеркало. Мне необходимо теперь попить пива, - подумал я и, не откладывая, решил осуществить сиё мероприятие, сбегав в пивную.

   Бидончик под пиво я нашёл на обычном своём месте - под скамьёю в кладовке. Необычным было только то, что в нём сидел мой старый друг и допивал остатки вчерашнего пива. Это было весьма неожиданно для меня: я и не знал, что он любит пиво. Пива и пены для него здесь было ой как много - целое озеро!.. потому что он был паук. Я осторожно извлёк его из бидона и отправил восвояси, наказав ему, чтобы он, бездельник, лучше бы продолжал ловить в свои сети тараканов и клопов, которые мешают мне жить.

   Во дворе было солнечно и тепло. Великое множество дивных шумов наполняли мир. Какофония звуков, да что там... - симфония! звуков. Со всех сторон стрекотали кузнечики, порхали бабочки и мотыльки, где-то сбоку фонил шмель, а вокруг моей пробки, словно вертолёт, кружил и просил посадку большой прозрачный стрекозёл... ну, это была стрекоза.

  А что делали соловьи! - о, это была действительно настоящая симфония, симфония мира, полного звуков.

   По улице навстречу мне летела соседка. Это была неопределённого возраста девица с красным лицом. Это моя старая знакомая. Я вижу её каждый день на дню по пятнадцать раз, но ещё не разу не слышал её голоса. (Есть ли он у неё?..) Кажется, за всю жизнь она не произнесла ни слова. Она - молчунья. (Но может быть и умеет говорить.) Я не покажу ей пробку... нет, не покажу, ибо она не поймёт, - рассудил я довольно логично; и тогда соседка, как ракета, пролетела мимо, оставив за собою шлейф пота. От дуновения ветра, принесённого удаляющейся ракетой, пробка закачалась у меня на голове и сказала вслух: "Ах!" Я не ответил, и мы пошли дальше. По дороге я вдруг подумал, что мы идём с ней, как идут по миру неразлучные Акилла и Прискилла*: куда я - туда и она, и наоборот. Это бред. Я решил, что больше не буду думать о пробке и ...

   Что же такое произошло после этого "и"?.. - этого мне не вспомнить никогда. Память бывает пуста́. Это печально. Но пиво-то я всё-таки купил. Смешно сказать, но именно пробка, эта чёртова пробка, о которой я хотел так скоро забыть, именно она и помогла мне купить пиво. Но это не объяснить. Нет, конечно, я понимать понимаю, но объяснить... объяснить не смогу. Кажется, она того и хотела, чтобы я, неразумный, пошёл бы под её мудрым руководством туда, куда она скажет, сделал бы то, что ей надо и не думал бы о том, что делаю, и уж конечно не понимал бы того, что всё-таки происходит. Понятно: мне и не понять. Как будто это она захотела пить пиво, а не я... И каково же было моё недоумение, - вы только послушайте!.. - каково же было моё недоумение, а вместе с тем и изумление, что когда я вновь приобрёл себя...

   Когда я вновь приобрёл себя, то обнаружил себя сидящим за одним столом... с кем бы вы думали?.. Я сидел за одним столом в такой странной компании, что и в жизнь не скажешь, что бывает где-то что-то более странное. У меня дома, в сенках, где извечно старые добрые вещи: дедкин сундук и бабкин трюмо... за огромным круглым столом

  

  * - Акилла и Прискилла - иудеи, сподвижники апостола Павла, показавшие великое рвение в апостольских трудах и образец супружеской жизни.

 

  собрались и пили пиво: чёрт, я и пробка. (С головы, что ли слетела?..) Где-то рядом, по стене, возле моего левого уха (тогда я ещё слышал), по выцветшим во времени обоям ползал и сооружал свои конструкции четвёртый житель этой земли - мой лучший друг, который в последнее время полюбил, вдруг, пиво. Кстати, ему я рад был больше всех. Но он оказался самым незаметным участником сей компании, потому что мои застольные собеседники не ставили его в счёт. Но сами-то они, каковы! - этот чёрт малявка-козявка... - кто он такой?!.. а пробка?.. - что это такое?.. чёрте что! Мой друг паук более реальный и достойный друг; иногда мне кажется, что он реальнее, чем я сам.

   Неожиданно, в молчании, как будто сама собой, раскрылась дверь. На пороге сеней обнаружилась соседка. Она просто посмотрела и тут же молча, удалилась, плотно прикрыв за собою дверь. На двери висело арифметическое 33, - оно было чем-то нацарапано, но оно - именно висело.

   То ли я привидение, то ли я призрак ночной, то ли я глупая странная мысль, или какой-нибудь чудный-пречудный кошмар, или немыслимый сон... но я дал позволить им согласиться пить со мной пиво. Брр!.. - сам не понял, что такое я сейчас сказал. Чертовщина какая-то!.. Чёрт сидел прямо на столе, нахал, закинув ногу нá-ногу и свесив ужасно длинный хвост до пола. Он изредка, но сильно стучал хвостом по полу и ножке стола, отчего весь стол содрогался от боли, вместе с ним содрогался и я - я всякий раз нервно вздрагивал: как бы этот волосатый паразит не опрокинул бидончик с пивом. А пробка тем временем выражала наивысший восторг, произнося вслух: "Ах, как хорошо вы это делаете!.." (Действительно, с головы слетела.) Я был недоволен её словами, но, тем не менее, не мешал ей пить пиво - ведь не жалко пока.

   На столе лежала жёлтая как сыр цифра 9. Будучи слегка голодным, посмотрев на неё с минуту, я соблазнился ею; и даже после того, как услышал запрещающее "Тсс!", я вот-вот схватил бы её, но... чёрт опередил меня: он, даже не прожёвывая, моментально проглотил её.

   Потом посмотрел я на чёрта одним глазком, остро так посмотрел..., посмотрел и он на меня одним глазком... - и всё понятно стало нам обоим. Всё, всё! И не надо никаких слов. Но, тем не менее (о, безумное противоречие!) мы заговорили.

   - Кто ты такой? - спросил я его. - Зачем ты? Кто тебя звал?.. Незваный гость хуже татарина, - знаешь ли ты это?

   - Незваный гость - от Бога, - заявил он.

   - Да ведь тебя нет! Дурак... Ты не существуешь. Ты галлюцинация. Ты сидишь в моей голове. Ты попросту - видение.

   - Я - видение?.. О!.. Это мне нравится, - скачал чёрт. Он широко, и как будто, дружелюбно улыбнулся. (Но ведь он притворяется! Гад!.. Он, наверное, думает, что я могу поверить в то, что черти умеют и могут улыбаться.) - Мне нравится, что ты галлюцинируешь, - продолжал он. - Это прекрасно! Я люблю людей, которым мерещится. Чем больше человеку мерещится, тем больше я его люблю, тем больше он ценим мною, как источник моего... вдохновения. Такого человека посещаю. А тот, кому не мерещится, совсем не интересен для меня, - к такому не приду. Ведь галлюцинации, скажу я тебе, это своего рода особая природа в человеке, неподвластная никакому разумению... хоть и скрытая, но правдивая природа, которую... вполне понимаю, в отличие от вас, людей, вполне понимаю, так как стою на более высоком уровне сознания, чем вы.

   - Чёрт! Не может быть!.. "Источник вдохновения... правдивая природа..." - это что ж такое? Как ты можешь рассуждать? Ведь ты - пыль, ты - дым... ты - моя болезнь... мой сон... виденье, и даже меньше: ты только символ. Ты - неправда!

   - Нет, я - правда. Я твоя галлюцинация, которая есть точно такая же правда, как и ты сам. Я - правда, правда! Это доказано столетиями. Ещё с сами́х египетских времён существует особое историческое знанье обо мне, согласно которому я есть великий и грозный дух, по нечистой чистоте своей превосходящий всё и вся земное. Одно только жалко, что вы, людишки, по неразумению своему, надели на меня плоть и наставили рога, хвост и копыта, чего у меня отродясь-то никогда и не было. Разве можно на великий дух наставить рога?.. Великий грозный дух есть истиннейшая правда, правдивее любого видения и галлюцинации. Есть даже теория одна, что галлюцинация это не я́ для человека, а человек есть моя галлюцинация, понял? Не ты́ видишь меня, а я́ тебя, вот как! Настоящее материальное существо это я, а не ты.*

   - Ты думаешь, что я в тебя, проклятый, поверю? Нет, нет и нет! Дурак! Повторяю: тебя нет, и не может быть, ты - галлюцинация. Можно конечно предположить, что ты-де есть... ну, где-нибудь там, в пустыне или ещё где, в отдалении, но не здесь, допустим... Или что есть какое-то, как ты говоришь, историческое учение что ли, или знание о тебе... "с египетских времён"... знание о дьявольщине, да?.. Но не обольщайся, на самом деле тебя не должно быть, и тебя нет.

   Чёрт ещё сильнее застучал своим хвостом и сказал мне:

   - Что такое, милостивый государь, - вы на самом деле не верите в меня?.. Не верите в Дьявола?.. Неверие в меня есть советская мысль, есть праздная мысль. И притом смешно в меня не верить! Когда говорит со мной и воочию видит меня..., видит и не верит, - это нехорошо. Я же для вас необходим, и потому - должен быть, - здесь логика! Ведь каждый русский пьяница, не советский, я подчёркиваю: русский пьяница имеет своего чёрта.

   (Ох!.. А кого же тогда имеет советский пьяница? Вместо чёрта-то, а?..

  

  * - здесь "переигрывается" известная формула в постижении иконописи: не человек смотрит на икону, а икона смотрит на человека.

  * - Также можно вспомнить известное изречение Ницше о том, что когда ты долго вглядываешься в бездну, то бездна начинает вглядываться в тебя.

  

  Вот вопрос. Ведь кого-то же должен иметь, - непременно! Ведь не может же быть, чтобы кумунисты не имели никаких видений.)

   - Может ты и необходим, и должен быть. Но я-то знаю, что тебя нет, и не может быть, - ответил я самоуверенному привидению.

   - А пробка? - спросил вдруг чёрт.

   Пробка?.. пробка... Ах да, пробка!.. Что такое эта пробка?! - подумал я. - Какой-то некий неестественный член, который прилип ко мне, как прилипает к человеку дрянь, какая-нибудь дурная и тяжёлая всегда сплошь вредная мысль.

   Между прочим, за пивом пробка частично восстановила мне память. Она сообщила мне, что в пивном заведении (именно так и сказала: в заведении) я ударил одного господина бидончиком по голове за то, что он к ней приставал (что уж он хотел от неё - она не сказала). Этот господин обиделся и ушёл. Но откуда-то из-за угла вышли два мулицанера и вывели меня вон. Сопротивляясь, я сорвал с головы одного из них фуражку и бросил в кусты. Они пытались меня во что-то посадить и куда-то увезти. Во что́ и куда́ - пробка не знала этого. Ну, это и понятно, - откуда же ей знать, ведь она - пробка. Но она меня спасла. Она за меня выпросила у них прощение, и когда они уже хотели было уйти, она (какова нахалка!) сказала им: "Великодушно извините. У меня к вам нижайшая просьба. А не могли бы вы моего мужа доставить домой? - он такой тяжёлый..." И они - о, достойные! - с любезностью выполнили сею "нижайшую просьбу". Мало того, они в целости-сохранности доставили домой бидончик с пивом. Она выразила им почтенную благодарность, пригласив их в дом. И одного из них... того, который потерял фуражку, она лично отблагодарила, уединившись с ним в комнате, пока в сенках другой мулицанер приводил меня в порядок. Я, конечно, спросил её, как именно она отблагодарила мулицанера без фуражки, но она стала темнить. Вернее, сначала заговорила, но потом вдруг остановилась, помолчала и сказала, что всё, мол, хватит, я не буду тебе рассказывать как наградила мулицанера без фуражки, я передумала, вот. Я ей не верю. Это шантаж. Просто она хочет доказать что я её муж, а она моя жена. Шантажистка... Я ей вовсе не муж! Это ж понятно: ведь она - затычка.

   Неприятность ситуации заключалась ещё в том, что пробка довлела надо мной, она чувствовала себя хозяйкой, а я был не свободен пред ней.

  Но назло ей... назло ей я совершил, кажется, безрассудный поступок, но кажется, я и не хотел его совершить, просто сам провокатор подтолкнул меня. Это он сделал - провокатор, - моими руками. Сейчас объясню... На груди у чёрта была титька - розовато-белая такая, молочная длинная титька. (И откуда она у него? Оказывается, не только хвост, рога и копыта, но ещё и титька...) Я дёрнул за неё. Он даже не успел сказать мне: "Тсс!.." Я показал ему взглядом, что извини, мол, друг, я не хотел, я сам не знаю, зачем я это сделал. "Это разврат!" - сказал чёрт. И он был прав. Ну а пробка возмутилась, дура. У меня от неё заболела голова. Я сказал: "Ну, ты, пробка! Уж не приревновала ли ты меня... к чёрту?.." И после того как она промолчала, я добавил: "Что молчишь? Может быть, мне надо отдаться тебе? Ты скажи, я подумаю". Не слышит. И понятно, она же глухая - она пробка.

   Бабкин комод обнаружил себя для мира: самовольно сбросил полотенце и заулыбался вновь открывшимся зеркалом. Сундук от восторга закряхтел своей старостью. У меня ещё сильнее заболела голова. Куда же мне от неё деться? Неужто она жена моя, а я муж и раб? - Ведь я не чувствую себя свободным.

   Но нет же! Нет! Не может быть! Не может быть - ибо она есть пробка, обыкновенная глухая пробка, которую выращивают на каком-нибудь пробковом дереве в каком-нибудь... Египте. Да она сама есть дерево. Она сама, скажу я вам, есть реактивный параноик, коли возомнила себя моей женой. Уж не мания ли у неё величия?

   Когда пива осталось мало (а она всё пила и пила), я сказал ей: "Перестань так быстро пить! Не части - другим не хватит". Она, конечно, не прислушалась, не обратила внимания на мои слова. Нет, такая не может быть моей женой. Я подумал: не выбросить ли её? Выйти во двор и закинуть на дерево, - раз она дерево, то пусть и сидит себе на дереве, на родном своём дереве. А то - ишь ты! - пива захотела, дармоедка. Да пиво-то надо заработать, вот! И не сидя на голове. А от неё какая польза? Как же мне её убрать?..

   Старый сундук вновь подал свой голос и тем самым дал мне мысль: ха, а может быть мне надо только разбежаться и, как говорил однажды Антоша Чехонте, что есть силы хватить лбом об угол сундука? Ведь для чего-то же он здесь стоит. Уж не для этого ли?.. - Тогда она непременно отлетит.

   А чёрт, попив пива, сказал: "У меня что-то ноги вспотели. Пойду проверю и отдохну", и тут же спрыгнул под стол. Да-а-а!.. - это явно необычный чёрт. Я вспомнил, что под столом стоит глубокая сулея с мутной брагой. Но моментально про это забыл, потому что вернулась молчунья, - она принесла печёную рыбу и ректификат. "Это очень кстати!" - шепнула мне жена, тьфу! - пробка. Рыба и стклянка с ректификатом тут же спрыгнули с рук молчуньи на стол. От рыбы сразу ничего не осталось, - я так и не понял, кто её съел. Сама же молчунья в тихой скромности присела в сторонке - на дедовский сундук. Он заурчал от удовольствия. А потом, вдруг, заплакал. Это - эмоции, подумал я, - старческие эмоции, переживания... воспоминания, заложенные в него временем, заставили произвести сей плач. В этом древнем сундуке покоились старые-престарые потрёпанные самые первые выпуски советских журналов "Огонёк" и "Смена", и прочая кумунистическая макулатура, - всё сплошь хламные вещи. Как любил я в детстве рыться в дедкином сундуке! Откроешь его... и сразу - история: с внутренней стороны крышки добрейшими глазами смотрит на мир вождь народа - большой, цветной, красивый, мудрый. С ним рядом - лучший друг всех железнодорожников и колхозников страны; он тоже - в цвете. А вокруг - всё сплошь чёрно-белые родственники деда, то есть - сам народ. А я роюсь, роюсь, роюсь в нём... ну да ладно - это тоже эмоции.

   Я сказал незваной пришедшей, что это мои друзья, знакомься. Тогда она с большим почтением пересела к нам за стол и принялась разглядывать моих друзей. Где-то рядом затрещал сверчок. Это тоже мой почти-что друг. Почему почти? - а потому что я его никогда не видел, а только слышал, - он всё прячется, прячется, но меня-то он - знает, знает, знает... Может быть, он тоже хочет пива? У меня, скажу я вам, есть ещё один "друг в четыре ноги". Это совсем особый друг, но о нём я не говорю никогда, тем более что его нет дома, - он любит гулять.

   Ба! - осенило меня. - Как же так? Я представляю её своим друзьям, но ведь за столом - только пробка! Вот не увидел, вот не сообразил... Я нырнул под стол чтобы извлечь оттуда чёрта, и предъявить его соседке. Вместо чёрта я обнаружил под столом француза. Этот француз был в совершенно непристойном виде. У него был нос как лопата. Эта самая важная и единственная деталь его лица, впрочем, нельзя сказать "лица", более того, нельзя даже сказать "физиономии", ибо это было чёрте-что и чёрт знает, что такое! - ни рыло, ни харя, ни морда, ни что. Кажется, он пил под столом брагу. На его голове, которая сама по себе всё-таки имелась, был надет футляр, тот самый бумажный футляр, который однажды в суматохе надел себе на голову знаменитый городничий Антон Антонович Сквозник-Дмухановский, "очень неглупый по-своему человек". На этом футляре-коробке сверху был приделан металлический флюгер в виде флажка, который крутился вовсю и издавал неприятное детское жужжание, как будто был он заводной. Кажется, он спокойно мог оторваться от этого бумажного "гоголя", подняться ввысь да улететь. Из-под самой коробки у этого проклятого француза торчала конская грива и ниспадала на его почему-то обнажённые остроконечные плечи. "Это глюцинация!" - мелькнула у меня в голове бабкиного комода фраза. Ух! - что такое сказал? - сам не понял и никому, тем более, не понять. Мне стало противно. Я сказал: "Ах ты, хранцуз! Ах ты, хранмцузишка проклятый! Да я тебя..." А он стал огрызаться и нападать на меня наполеоном. Ой, разбойник!.. Ой, флибустьер!.. Он думает, что ему всё позволено, вольтер`янец... Но нет! Французских лазутчиков мы убиваем, убиваем и убиваем... даже если он, вдруг, окажется офицер. Я схватил этого пирата за ногу... - в руке оказалась сломанная подкова. Я отбросил её в сторону. Вместо человеческой стопы у этого бандита я обнаружил копыто, и окровавленная мосолыжка свидетельствовала о том, что его место было явно на живодёрне. Мне стало чуть жалко пирата. Но как русский патриот - я не потерплю никакой интервенции под моим столом, и как русский офицер - я беспощадно объявил ему: "Ни с места! - Хэнде хох!.. Ты арестован. Приговорён. Паф-паф!!..", и он тут же - прекратил своё существование. Остался лишь "гоголь", разумеется, без флюгера. К немалому удовлетворению я заметил моего друга, спустившегося со стены. Пятнадцать пруссаков были прикованы нога к ноге одной цепью, - вдоль плинтуса он уводил их в рабство, потом живьём он их съест. Отечественная война! И это победа!..

   Перед моим носом что-то дважды пронеслось - влево-вправо, туда-сюда - как какая-то чёрная длинная верёвка, волосатая, похожая на... а, так это он и есть! И в подтверждение моей догадки появилось одно его копытце, и что-то сильное-сильное потянуло меня за рукав.

   Я вылез из-под стола и уставился на соседку, - это она схватила и тянула меня за рукав. Она обомлела, но испуганно таращилась от стола. Её напугал мой чёрт, появившийся в моё отсутствие, пока я под столом ловил француза. Она прижалась ко мне всем телом, но, как и всегда, продолжала молчать.

   - Где ты был? - спросила пробка. Я показал ей палец. Будто не знает, дура. - Что ты там делал?

   - Француза ловил. Я приговорил его к ста девяноста шести годам лишения свободы и отправил в исправительную колонию на ферму, к знакомому фермеру, в штат Вы-не-Тсс-ссыте*. И наверно знаю, что он уже в кандалах мотыгой прореживает кукурузу и хлопок. Ему нелегко. Из наполеона он превратился в натурального каторжника. Несчастный бонапартишка. Ему не повезло.

   - Лучше было бы отправить его на Колыму, - сказал чёрт. - Там значительно тяжелей, а значит - лучше. Для наказания лучше. Понимать надо!

   (Ба! - да ведь он прав, этот чёрт, как же я не сообразил? - ведь нет ничего страшнее и хуже ГУЛАГа, ну разве что... только сам Страшный Суд.)

   Молчунья молчала и не отводила взгляда от чёрта. Явно, что она видела его впервые.

   - Что? - сказал я соседке. - Чертей боишься?.. Нéча их бояться. С этим родом надо поступать так, как мой напарник в лаборатории расправляется. Он тоже видит чертей. Явился ему однажды чёрт, скривил рожу, сидит напротив за столом, и как начальник, ухмыляется. А то позу начинает строить: аж заулыбался. А улыбка до самых до ушей... нет, даже дальше: она кончается у него за ушами - там, где рога. Улыбка до рогов. Сволочь! Сам видел. Напарник бросил всё, подбежал, схватил его за горло и без разговоров в две секунды сунул негодяя прямёхонько в сосуд Дьюара... - термос такой пузатый, с азотом жидким, температура минус триста! - как на луне. За хвост держит и болтает его будто поварёшкой в супе, а потом и достаёт. Чёрт замёрз, скукожился, окаменел окаянный, звенит как хрусталь. Напарник шварк его об стену! - чёрт на кусочки... прямо на глазах на кусочки, словно стекляшка, рассыпался, - и не соберёшь. Только хвост один в руках остался, - брыкается. В угол, говорю, поставлю, сказал напарник, и

  

   * - Очевидно, имеется в виду американский штат Миссисипи.

 

  швырнул его за трубу. Там - вентиляция, там до сих пор и сидит: прячется... Вон конец торчит, смотри! - всякий раз кричит напарник, завидя хвост. Я б схватил его, и тоже - под азот, да тронуть брезгаю....

  Обыкновенный житейский эпизод... Вот та́к надо с этой породой античеловеческой! Гадина! - бросил я в сторону чёрта и показал кулак.

   - Тсс!.. - сказала пробка. - Не шуми.

   И эта - туда же, сволочь. Щелбанóм её! - получи!.. Ну-ка?.. Смотрите, примолкла жена-пробка. Так-то.

   Соседка сразу успокоилась. А чёрт...

   ... Чёрт как будто бы был тут, и как будто бы не тут. Можно даже сказать, что это был как бы и не он, но... всё-ж-таки это был именно он. Теперь он был лыс и жирным пальцем разминал на своей переносице бородавку. Он слегка покраснел и походил на Зюганова. Его трудно было понять. Ба! - да это и есть сам Зюганов*, собственной персоной! Вот те-нá! Что за наваждение?!.. Это вообще чёрт знает что такое! Это ни в какие ворота не лезет, ни в какие штаны, ни в какую поэзию. Да это просто какой-то... криминал происходит. Политика началась!.. Ведь это абсурд. Я вспомнил, что по ночам меня мучают суккубы - демоны женского пола. Есть у меня таких демонов штуки четыре, есть, да... или чуть больше?.. - не важно. У каждого есть! (Одни просто не знают, другие - боятся сознаться.) Так вот, придёт один ночью - и спать не даёт. А то два, или сразу четыре приходят, тогда - берегись!.. А один суккуб... ну просто сущий дьявол в юбке... невероятно страстный, до того замучает, ну всё равно что ГУЛАГ... Как будто - политработник, комиссар, - настоящая комсá. А то приснятся, вдруг, партейцы... советы ... собрания... сектанты... - сущий кумунизм! Тогда вообще - держись! Как плохо!.. А тут сидит Зюганов в виде чёрта... или чёрт в виде Зюганова?.. - Разницы никакой! Он, наверное, суккуб?.. Но, нет. Нет, нет, ведь он не в юбке, он - в штанах. Значит, он - инкуб**, демон мужеского рода. Но всё равно, нехорошо.

   Чтобы ещё более придать уверенности спокойствию соседки, я сказал:

   - Это род лукавый, с ним нельзя церемониться. Он тебя хватает хитростью, обманом, а ты бери его - правдой. Правдой - и прямо пó-лбу, и ещё пинками! - только так. И чем смелее, тем увереннее и наглее. Вот, послушай-ка ещё... Послушай, как наказал чёрта один святой человек, я читал... монах по имени Антон Новгородский. Монахи-то лучше всех знают, что такое "чёрт". Ну вот, у него в келье однажды появился козёл такой в виде чёрта, вернее, чёрт в виде козла... ну, - разницы никакой, это всё равно. Так вот, этот нахал потребовал с Антона, за некоторые ранее оказанные услуги, вознаграждение, награду. Не будем уточнять, что за услуги - не в этом дело. Речь о другом. Святой сказал: "Клянусь честью, наградить тебя было бы грешно. У тебя такие прекрасные

  

  * - В данном тексте фамилия Зюганов взята, что говорится, "с потолка", и к известному политику отношения не имеет.

  ** - Инкуб - гном, домовой (трад.)

  

  глаза..." Кстати, соседка, а ты когда-нибудь смотрела в козлиные глаза? В глаза обычного козла?.. Ведь у него совершенно безумные глаза. С такими глазами козла явно можно считать неземным существом. Да... "такие прекрасные глаза, чего же тебе ещё нужно? Но свободу, которую я тебе обещал, можешь всё же принять от меня с благодарностью!" Только и всего-то сказал святой человек, не более, и вот... козёл надулся и ...лопнул. Лопнул, как дождевой гриб, завоняв серой... Вот что значит святость, вера. А Вакула-то кузнец своего чёрта, кажись, целёхоньким оставил, нет?..

   Зюганов-чёрт сказал:

   - Милостивый государь! Вы человек пакостный. Причём, даже не пакостный, а мелкопакостный. Стыдно быть таким. Уж лучше пакостить по-крупному. Взял бы, да и убил какую-нибудь живую мыслящую тварь - и всё! В крайнем случае, ограбил бы банк. А то несёшь какую-то чепуху про святость. В вашем распоряжении час!.. - и он бросил час нá-пол.

   Не пугает ли он меня? Что ему надо?

   Он добавил:

   -Я познакомлю тебя с костлявой.

   - Кто такая? - спросил я его.

   - Ещё её называют косая. Должен знать.

   - Это почему же?

   - Да так. Просто ты, может быть, бесполезный человек на свете, и никому не нужен. Какой толк может быть от тебя? В чём твоя польза?

   - О, да! - никому не нужен. Ка́к правильно ты это сказал! Это походит на правду. И я тебе, козёл, скажу ещё больше: я сам ни в чём так не уверен, как в том, что не нужен. Толку во мне - никакого!..

   - Самокритикой увлекаешься? - засмеялся чёрт.

   - Толку - никакого, да. Но хочешь, я скажу тебе истину? Превыше всего на свете - частная жизнь. Это: дома сидеть, спать, в потолок смотреть, в носу ковырять и ничего не делать, а только - думать. А думать, знаешь, о чём?.. Ни о чём. Вот. Частная жизнь. Обломов я.

   - Это ты у меня украл! Вот здорово! - вскричал чёрт. Он захлопал в ладоши и принялся бегать вокруг стола.

   Когда аплодисменты прекратились, он вернулся на место и продолжил:

   - Я придумал, а ты украл. Это плагиат. Не может быть, чтобы сам придумал. Сознайся! Только вслух.

   Да что такое он несёт? Свинья!

   - Боишься сознаться, боишься... Даже в этом - пользы от тебя нет.

   - Но заметь, и вреда нет! - вставил я.

   - Нет, человеку с такими мыслями нельзя оставаться в живых. Вот костлявая...

   Опять эта костлявая. Он пугает, пугает меня. Но тут я вскипятился.

   - Так ты, лукавый, думаешь, что это ты хозяин положения?.. Дурак! Ты мой собственный бес. Ты моя галлюцинация сидишь в моей голове, сидишь за моим столом. Приживальщик ты. Да ты без меня немыслим! Знаешь ли ты, лукавый, откуда берутся черти? Из мыслей, из одних только мыслей человеческих появляются черти. Ты немыслим без меня.

   - Так же, как и ты без меня. Но, впрочем, я более реален, чем ты. Помнишь теорию-то, по которой ты́ есть моя галлюцинация, а не я́ твоя?..

   - Не понимаю я твоей теории.

   - О, она как раз для тебя. Давай-ка я поподробнее... Эта теория исходит из другой, более начальной и всеобъемлющей теории. Слушай. Вначале Бог создал небо и землю, земля же была безвидна и пуста... ну, это мы опустим, потом - в самом конце Своего творения, в шестой день - сотворил человека. Прошли тысячелетия. И современный человек, дитя творения, решил, что он дитя природы, и возомнил себе, что это о́н создал Бога, изобрёл, так сказать, такую вот идею, спасительную для себя. Дисциплинирующую - для мирового порядка. Кстати, заметим, что порядка-то как раз никакого и нет. Наоборот, только хаос. А человек думает, что живёт в существующем материальном мире, пожинает плоды своих трудов и тешит себя религиозными и антирелигиозными иллюзиями. Есть Бог или нет? - здесь речь не об этом. В моей теории не ставится такой вопрос. В моей теории главный вопрос - вопрос о самóм материальном мире. О материальном мире, да... И вот мира-то, согласно моей теории, согласно моей большой теории: материального мира вовсе нет никакого! Ты понимаешь, что я говорю? Нет ничего! Всё это только сон. Есть только Бог и Его сон. Большой сон, который никогда не начинался, и никогда не закончится. Этот великий сон был всегда, и будет всегда. Больше ничего нет. Ни неба, ни земли, ни космоса - нет ничего в помине! И никогда не будет. На самом деле вся эта видимая материя и человечья жизнь копошится лишь в Божьем уме. Но это ох как много! Это Его воображение, великая дума. Воображение или сон - разницы никакой. Даже если бы это была Его невольная галлюцинация, тоже - разницы никакой. По-человечески говоря, закрыл Он глаза и представил Себе, что вот, мол, земля есть и вот человечишка по ней побежал, голый, босой побежал, глупый, споткнулся, упал, весь в пыли, поднялся и опять побежал, глупый, а потом остановился, подумал чуток и возомнил себя невесть чем. А мира-то и нет никакого. Нет ничего! Вся вселенная - продукт Божьего ума. (Нет, он вовсе не Зюганов, - подумал я про него.) Весь мир находится в Боге, но этот мир не есть настоящий мир, а выдуманный, иллюзия. Бог "спит" и видит сон. И хоть сон этот вечен, но собственно сюжет-то сна может измениться. То есть, Он как бы "проснётся" - тогда ничего не останется. Материальности никакой не останется. Только одни настоящие ангелы белые и чёрные будут крылышками порхать вокруг Него. Но дума-то Его вечная, разумеется, будет пребывать всегда. Так вот и выходит, что если человека нет никакого, в частности, если тебя нет, как же ты тогда можешь видеть меня, реально существующего чёрного ангела? Это я вижу тебя. Вижу тебя в моей галлюцинации, в моём сне. Я чёрный ангел, я сильный мощный дух. Запомни: ты́ моя галлюцинация, а не наоборот. Такая вот теория.

   - Но ведь теория - это только теория. Где ж доказательства?.. И потом, что такое? - чёрт говорит о Боге!.. Да веришь ли ты в Бога?

   - На данный момент доказательств нет. Но они прибудут через сколько-то лет. Обязательно прибудут. Костлявая доставит доказательства моей теории. А что насчёт веры... скажу тебе по секрету, драгоценный мой друг: верю, верю... и все бесы верят в Бога... верят и трепещут. Тут уж ничего не попишешь - Бог есть Бог. Он един для всех: для неба и земли, для белых ангелов и чёрных, для праведников и неправедных. Но это, ты ведь понимаешь, чисто по-человечески выражаясь, а по настоящему-то будет: Он един для мира духов и для мира Своего воображения или сна.

   - Ну, наговорил, наговорил... Знаешь, что я тебе скажу? Мерзавец ты, однако. Вот. Приживальщик! - вспомнил я, как он хозяйничает в моём доме. - Грибочки кушал, брагу... пиво пил. Жилец ты мой... квартирант. Но ты всегда для меня посторонний. Приживальщик!

   - Само собой, кто ж я у тебя, как не приживальщик? Что ж ты думал? - "Я сатана, и ничто человеческое мне не чуждо".

   - Ха! А вот тут-то ты и разоблачился в своём противоречии. Сам себя разоблачил. То, видите ли, по-настоящему нет для тебя мира и человека, а то - есть. Да я и мой мир - вот настоящий материализм! А вот ты кто такой?.. Нет, верно, пинками надо его за такие слова, - продолжил я, обращаясь к соседке. - Как он надоел! Лучше совсем не говорил бы с ним.

   - Я повторяю: в вашем распоряжении час, - закончил чёрт свою угрозу.

   Мой час ещё не пришёл, - пусть не обольщается.

   Я поднял с пола час времени, брошенный чёртом на пол, и положил... нет, посадил его в карман. Это должно быть сверхурочные. Я придумал позвонить знакомому ефрейтору. Он числится в должности кочегара и работает в метро. Это очень лютый человек. Его не тó-что чёрт, а сам министр госбезопасности боится. Он в чём-то композитор. У него есть любимая им самим написанная песенка, которая называется "Убей мёртвого!" Он всегда поёт её, когда прочищает шахту метро. Ещё он водолаз. Теперь моему чёрту даже Египет не поможет, не тó-что кумунизм. Я взял телефонный справочник, открыл на нужной странице, смотрю... а там только слово одно замельтешило перед глазами, запрыгало как живое. Я поймал его и увидел, что слово это "чёрт", да ещё рядышком цифирьки какие-то - не разобрать, видимо номер его телефона. Неужто у чёрта есть телефон?.. Я попытался как следует рассмотреть этот номер, но напрасно - всё рассыпалось на глазах, цифирьки попáдали на пол, - и не соберёшь. Чёрте что!

   Пробка напомнила мне о своём существовании: у меня на голове она на пару с чёртом сплясала кадриль. Это немыслимо, что происходит! Но, впрочем, пусть себе веселятся, лишь бы не залезли вовнутрь. А ведь я давно подозревал, что они в связи. Моя пробка служит бесу, - вот те-нá!

   Молчунья сделала ход. Я давно подозревал, что должно быть большая сила скрыта в человеке, который умеет молчать. Она взяла стклянку с ректификатом и выплеснула всё содержимое на чёрта, пока он плясал.

   - От-пля́-сал-си́!.. - едва слышно произнесла молчунья и посмотрела на меня. Вот это да́! - впервые услышал я голос молчуньи. Вот так молчунья!

   Чёрт начал стыдить её:

   - Пакостная ты баба, пакостная. Да-да. Что может быть полезного от бабы, кроме самой мелкой пакости?.. Бедного приживальщика так обижать, так оскорблять, что... ... ... ну, и тд. и тп. - он целый час продолжал поносить её, не скупясь ни в каких обвинениях. И в конце этого часа он вывел, опять же в её адрес... нет, теперь уже в мой адрес, именно в мой, в большей степени в мой адрес он в конце вывел: "Эх, человек, человек! Глупое никудышное создание, бесполезное создание. Не надо было тебя создавать. Из всех тварей земных ты на последнем месте, ибо далее всех ты стоишь от цели твоего предназначения".

   Я спросил его:

   - Что за цель такая?

   - Как?!.. Ты даже цели своей не знаешь? - уж очень возмутился чёрт.

   - А что такое?.. Нет, серьёзно. Продолжение рода что ли?.. Поддержание генофонда? Это - что ли?

   - Раз ты создан по образу и подобию, то главная твоя цель - быть подобным Творцу. А всё остальное: род, генофонд - это второстепенное, побочное, само собой разумеющееся. Главное быть Ему подобным. Вот. А ты... Да, на последнем месте среди всех тварей, ибо даже цели своей не знаешь. Ты всегда в противоречии сам с собою, с другими - тем более. Жалко мне тебя.

   Я понимал, что он во многом прав. Но, не взирая на это, я понял, что если теперь же его не уничтожу, то всю оставшуюся жизнь буду на него смотреть и с ним общаться, да потом, глядишь, и полюблю его за это (ведь человек всегда в чём-то мазохист). И когда я понял, что вот мой час пришёл, я взял столовый нож и закричал на чёрта: "Ах-ты, философишка проклятый!.."

   - Тсс! - услышал я со всех сторон.

   - Мне хочется решительно покончить с этой катавасией, - сказал я и, прижимая большим пальцем пробку, отрезал её от головы и бросил на пол. Как безумная она побежала кругами по полу, словно обезглавленная курица, в конвульсиях несущаяся по скотному двору. Чёрт, конечно, исчез, и никакой Египет ему не поможет, да-да. На последнем издыхании пробка... впрочем, нет, не на издыхании, у неё ещё был достаток сил - она достала свой мегафон и на весь белый свет заорала в него: "Карау-ул!.. Убили!.. Отомщу-у!.." Я тут же оглох. Мегафон продолжал издавать свои вопли, но я их уже не слышал. Я стал глух как пробка. Молчунья сразу ушла, и я подумал, что это издевательство надо мной не прекратится никогда-никогда. Но молчунья быстро вернулась. Она принесла деревянную колотушку, поймала бегающую с мегафоном пробку и стала долбить её. Вы представляете себе?!.. - колотушкой!.. долбить мою пробку, которая лишилась моей головы!.. Да-да, - долбить, долбить и долбить, вбивая её в старый пол. И никакой Египет ей не поможет...

   Вот так и сидим мы вдвоём за большим круглым столом у меня в сенках: глухой я и молчунья. И неизвестно, сколько просидим: ночь ли?.. следующий день ли?.. или всю оставшуюся жизнь?.. Она молчит, а я глух как пробка. Два инвалида... Молчание и тишина... Что лучше?.. Что хуже?.. Говорят, ничто так не содействует стяжанию внутреннего мира, как молчание и тишина. Я чувствую, как на меня находит покой. А за окном на улице стоит мулицанер в фуражке - он охраняет спокойствие района. Молчание и тишина... С молчуньей мне должно быть спокойно и хорошо.... Да, думаю я, кажется, я уже дошёл до бесконечности собственного безумия. Но скажу я вам: зато теперь я без пробки. Прошла болезнь. И не приведи Господи, чтобы она вдруг вернулась.

 

   середина 90-х

  

   Что это - бред?.. Это попытка художественного описания галлюцинации (или сна?), которой на самом деле не было. Это просто фантазия, возникшая из ниоткуда, из ничего.

 

 

 

 

Человек из прошлого

  

( рассказ психиатра )

  

   Вы спрашиваете, какой самый удивительный случай в моей практике? Хм... Есть такой случай, есть. Удивительный случай. Хотя он, не то что бы удивительный... скорее он самый обычный, потому, что такое определение для него, как "удивительный", не вполне подходит для нашей профессии, коллеги, ибо удивляться в работе мы должны меньше всего. Но случай, о котором я хочу рассказать - такой странный, очень-очень странный, что до некоторой степени я всё-таки считаю его действительно удивительным (без преувеличения), ибо удивляться здесь есть чему. Такой вот парадокс.

   Это было в 2016 году. Глубокой осенью.

   Вы знаете, коллеги, что я человек достаточно пунктуальный - во всех отношениях, дисциплинированный (не зря, видимо, у меня фамилия немецкая - чувствуется кровь предков, великой любовью к порядку создавших могущественное государство), ответственный, да, никогда никого не подводил, на работу не опаздываю. А в тот день...

   В тот день я опоздал. Сам не знаю, почему так произошло. Как лёгкое затмение нашло на меня. То ли ночные сны - сплошь сущие кошмары... Помню, по коридорам лечебницы меня преследовали огромные в грязных халатах санитары с оголёнными волосатыми руками. Я просыпался весь мокрый, холодный и мокрый, затем, словно проваливаясь в бездну, опять засыпал... просыпался и засыпал... и преследование, как необратимость, всё продолжалось... Ночь прошла беспокойно, и неудивительно, что я проспал. То ли само это хмурое утро подействовало на моё пробуждение отрицательным образом так, что проснувшись, я нашёл себя сломленным и разбитым, моё состояние было таким, как будто сам мир в это утро подействовал на меня удручающе. В общем, к стыду своему, я опоздал на работу.

   Кажется, я повторяюсь, да?.. Ну, может быть рассказ мой будет сбивчивый, непоследовательный, путаный, - не судите строго, коллеги, потому что, сами знаете, рассказчик я плохой и... И потом, сам случай этот, как мне представляется, хотя бы немножко должен оправдать моё неумение передать, рассказать его вам. Затрудняюсь я отчасти. Но обещаю вам: постараюсь делать как можно меньше отступлений от моего рассказа.

   Конечно, в то утро я остался без завтрака. Но не беда. Я сел в холодный троллейбус, - этакое ископаемое прошлого века - динозавр! - пристроился на задней площадке у окошка и сразу же сунул руки в карманы, ибо в салоне троллейбуса было холоднее, чем на холодной осенней улице. Проехав пару остановок, я вдруг понял, что вовсе не переживаю о том, что проспал и опоздал на работу, хоть это опоздание и было для меня необычно. (Опять, повторяюсь.) Я был спокоен. Созерцательно спокоен. Холодный ясный ум, забывший ночные кошмары и неприветливое утро, теперь был чист и свободен для приёма и обработки любой информации любого характера и свойства. Да, я был спокоен, тем более что в утренние часы, обычно, у меня не бывает посетителей.

   Когда я проходил парадную, в вестибюле я заметил одного человека. Я, собственно, не старался его рассмотреть и вообще не обратил на него внимания, так только - меньше даже, чем на самую малость. Но он сам как-то (конечно случайно) попал в поле моего зрения. И я понял, что этот человек довольно странен. Я, понятное дело, не остановился, прошёл мимо, но одним мимолётным взглядом я профессионально определил, что этот странный человек пришёл сюда "излить душу".

   Я поднялся на свой этаж. В коридоре, как и ожидалось, посетителей не было.

   Я зашёл в кабинет, поздоровался с Ириной Сергеевной (то была моя прежняя помощница, медицинская сестра), сел на кушетку возле шкафа с препаратами, и как всегда, мы о чём-то поговорили с добрых полчаса. Я невольно поглядывал на дверь и прислушивался: не услышу ли приближающихся шагов того человека, стоявшего внизу в вестибюле. О чём шёл наш разговор с Ириной Сергеевной я, само собой (за давностью), не помню, Это был какой-нибудь пустяк. Но я чётко помню, что всё время при этом гадал: придёт ли этот странный человек ко мне или не придёт? Я как будто чего-то ждал.

   И вот, в дверь кабинета постучали.

   С Ириной Сергеевной мы, молча, посмотрели друг на друга, как заговорщики, потом оба - на дверь. Через несколько секунд дверь скрипнула и осторожно приоткрылась, показав нам того странного человека из вестибюля. Он стоял в полной нерешительности. Я попросил его войти. Он чуть помедлил, затем робко переступил порог и также робко вошёл в кабинет.

   На вид он был лет шестидесяти. Я сразу определил, что передо мной скромный, тихий, замкнутый человек, из "породы" тех людей, которые не причиняют никому вреда. Но вот делает ли он кому-нибудь добро? - это ещё предстояло выяснить. Заметно было, что этот человек не хотел сюда идти. Но что-то ведь привело его, что-то должно быть серьёзное и важное заставило его прийти, - может быть даже вопреки его воле, через силу, через сопротивление. Какая-то тоска стояла в его глазах. Какая-то безнадёжность присутствовала во всём его облике. Весь вид его был - чистый ужас. Его лицо... его лицо... нет, оно словом неопределимо, оно не поддаётся описанию. Его одежда... эта одежда, это такая одежда, о!.. Он был похож на бомжа, от него пахло... - вы знаете, этим запахом вокзала, неустроенности... Плохой запах. Больше всего меня поразили его чёрные глаза, вернее - взгляд. В этих чёрных глазах был пустой взгляд. Ненормальный взгляд. Но безумия в нём, кажется, нет, - подумал я, - во всяком случае нет того безумия, под понятием которого мы подразумеваем действительное настоящее безумие и для борьбы с которым, собственно, и призвана наша профессия. Я не увидел в нём больного душою человека. Профессиональным опытом и чутьём я сразу же определил, что это не на́ш пациент. Потом это и подтвердилось: он никогда не был душевнобольным человеком.

   Для порядка я надел халат, сел за стол и пригласил его присесть на стульчик рядом.

   (Не обращайте внимания на мою часто повторяющуюся фразу "я определил". Да, это мой бич. Сколько раз мне делали за неё замечания! Но, коллеги, я и нахожусь-то здесь, вы же понимаете, именно для того, чтобы: во-первых, определять - определить, выявить больного среди здоровых людей, а во-вторых... опять же - определять и определять насколько в процессе лечения и наблюдения за больным его состояние улучшилось или ухудшилось. И это моё "я определил" у меня уже, можно сказать, в крови как нация, так что, коллеги...)

   - Я слушаю вас. Что привело вас ко мне? - спросил я его.

   - Доктор, я хочу... я хотел бы... - с запинкой начал он. - Моя фамилия Сергеев. Я уже не знаю, что мне делать, куда идти... Я попал в какой-то абсурд. Мне нужно, доктор...

   - Ну-ну, успокойтесь, не волнуйтесь. Я вас очень внимательно слушаю. Рассказывайте.

   Он посмотрел на медсестру.

   - Я хотел бы поговорить только с доктором. Наверное, у вас так не положено, не принято, но... Не могли бы вы оставить нас одних?.. Иначе... иначе я, кажется, не смогу ничего... рассказать.

   Ирина Сергеевна удивлённо посмотрела на него, потом на меня. Я кивнул:

   - Ну, хорошо. Пусть будет по-вашему. Ирина Сергеевна, я попрошу вас...

   - Да-да, конечно, - сказала Ирина Сергеевна и удалилась за дверь.

   Вот что рассказал мой необычный посетитель:

  

   "Не удивляйтесь, доктор... рассказ мой будет нелепый. Но то, что вы сейчас услышите - правда. Нелепая, ужасная... но - правда. Поверьте, доктор, истиннейшая правда, которую не поймёт, наверное, никто. Как трудно бывает в наше время в нашем мире понять правду! Я и сам в этом ничего не понимаю. Ведь подумать только что́ со мной произошло! Ещё вчера - всего только вчера! - я был счастлив... ну, относительно счастлив, имел спокойную мирную жизнь, во многом беззаботную, устроенную, а во многом - и безрассудную, что, впрочем, не мешало мне считать себя благополучным и даже самодовольным, самодостаточным человеком. Я был мещанин. У меня была семья, работа (кстати, любимая работа), был определённый круг друзей, увлечений и интересов... Добавлю: хорошая квартира, дача в два этажа, семейные праздники и торжества, многочисленные родственники и прочее и прочее... Да, я был мещанин, ибо жил в мещанском окружении. Но сам мир, в котором мы живём - разве он не мещанский?.. Ведь мещанский же! И мира этого мещанского я не отвергаю. Это был мой мир. Этот мир был мне в радость. У меня было всё. Я, конечно, не буду перечислять всех элементов, составлявших благополучие моей жизни, - это долго, да и незачем; главное понять саму мысль, саму мысль, ... что ещё только вчера у меня было всё хорошо. Но вот ведь существует же в мире истина, истиннее самой правды, эта истина гласит: нет в мире счастья, которое длилось бы долго. Всему приходит конец. И моё "всё хорошо" вдруг круто перевернулось чудовищным образом и оказалось моим "всё плохо", ибо сегодня... Ибо сегодня... посмотрите на меня, доктор, посмотрите, на кого я похож, посмотрите на моё лицо, на мою одежду, на мои ноги... вообще - на весь мой облик. Не дико ли в современном мире я выгляжу? С какого я века? С какого столетия меня к вам занесло?.. Кто скажет, что перед вами благонамеренный человек, добропорядочный семьянин и незаменимый работник с ответственного секретного производства?.. А послушаешь меня, что́ я говорю - так вообще с ума сойдёшь! Зовут меня Сергеев (да я уж говорил). Я живу, доктор... я живу в 1995 году. Вы понимаете это?.. Как такое может быть!?.. Вы живёте в 21-ом веке, а я - в 20-ом. Все люди - правые и неправые, больные и здоровые, богатые и бедные - все-все! - живут в 21-ом, а я - в 20-ом!.. Сейчас объясню, что это такое... Сейчас, сейчас... Это "тяжёлая" проза.

   Мы поехали за грибами. Мы - это: моя мать, брат, моя дочь и я. Назад возвращались, когда уже начинало темнеть. За рулём сидел брат. Проезжали через татаро-башкирскую деревню. В тот вечер деревня "гуляла" - национальный праздник, кажется, Ураза-байрам. Впрочем, и без праздников эта деревня "гуляет" всегда. Освещение её единственной улицы, по которой проходит дорога, было слабенькое, но достаточное для того, чтобы видеть, как здесь полно было разных татар. Детвора по улице гоняла свору собак. Но, возможно, это сами собаки гоняли детвору. Местный люд, - те, кто постарше - все сплошь неприглядного, а некоторые, даже отвратительного, вида - пьяны́ по-татарски, иначе не скажешь. А ведь вы посмотрите, ка́к они живут. Вместо того чтобы по-человечески позаботиться об улучшении своего быта... - вы посмотрите, какие у них дома́... - это ж чудовищные сараи, скособоченные и кривые развалины, где-то без крыш, без дверей... грязь и разруха... А местный люд всё пьёт и пьёт.

   Любопытная деталь, - (возможно, как предвестница всего случившегося в дальнейшем) - какая-то мистическая "абракадабра" пьяной деревни зави́делась нам впереди. По нашей стороне дороги навстречу нам - прямо на нас! - двигался совершенно вздорный механизм на одной широкой гусенице. Механизм размером был как грейдер, длинный и высокий. Конструкция невозможная! Брат еле-еле успел отвернуть, иначе б чудовище разжевало бы нас, как здоровые зубы котлету. Мы чудом избежали столкновения. Тогда это чудище выбрало для себя другую жертву - оно прямиком въехало в галдящий татарский двор, и упёрлось в дом, который теперь был, конечно, обречён. Я услышал плач и скрежет зубов. Это был полный абсурд, который может явиться лишь в пьяном сне.

   Но ещё больший абсурд случился дальше. Когда мы подъезжали к городу, нашу машину остановил с проверкой ОМОН. Оказывается, омоновцы проверяли все машины в поисках банды чеченских боевиков, объявившихся в наших краях. Это было весьма удивительно. И можно добавить, что это было уж сли́шком! Дорога в город была перекрыта. И поэтому мы заехали в пригород - в посёлок Озёрский, и остановились на автовокзале, где, как оказалось, стоял ещё один пост ОМОН. В посёлке живут наши родственники. Это хорошо. И мы решили, что переночуем у них. Но так как автовокзал в это время оказался самым безопасным местом во всей округе (это нам объяснил подошедший на автовокзале офицер милиции), то мы решили не заезжать к родственникам, а до утра остаться здесь.

   Мы припарковали машину к ряду других машин, также попавших в этот неожиданный "переплёт" и вынужденных оставаться здесь до утра. Родные остались в машине, а я вышел пройтись по вокзалу и вокруг него в надежде что-нибудь разузнать. Вы увидите, доктор, что это вечное моё любопытство "подведёт меня под монастырь". Везде ходили, стояли и сидели вооружённые солдаты и милиция, точно это был военный городок. Я прогулял в поиске сведений, да и просто дыша свежим воздухом, почти всю ночь, благо ночь была тепла и спокойна. А под утро пошёл дождик, стало свежо.

   И вот этим утром, которое к моему удивлению наступило довольно скоро, я не обнаружил на том месте, где была наша машина: ни родных, ни машины. Они словно исчезли. Это было для меня ещё большим удивлением, чем рано пришедшее утро. На соседней стоянке было много машин. Но и там я их не нашёл. Что за чёрт! Я обошёл весь вокзал. Вокруг вокзала обошёл несколько раз - нигде их не было. Я не мог понять, куда они подевались. У кого спросить? У офицера?.. Но я видел, что и офицера здесь никакого теперь не найти. Ни военных, ни милиции - нет никого!.. Может быть, родные поехали домой без меня? Но это бред, так поступить они не могли. Это совершенно исключено. Но где, тогда, они? Где машина? Что это значит?.. Я снова ходил по автовокзалу и вокруг - искал и искал... Но не нашёл. Я испугался, я отчаялся.

   Поехать что ли, домой - в город?.. Видимо, больше ничего не остаётся. Но я решил, что сначала зайду к родственникам, живущим в Озёрском, спрошу у них, может, знают что.

   Странная мысль явилась мне, пока я добирался до родственников. Ещё вечером и ночью я испытывал напряжённое состояние, связанное с бандой чеченцев, которое к тому же подогревалось присутствием солдат и милиции. А вот теперь - утром - как ни бывало. Как будто и не было ничего в помине. А было только: спокойный мир, мирный посёлок, спокойные люди. И никаких признаков терроризма, никаких проклятых чечен! Как будто я спал, а теперь вот проснулся.

   Я пришёл к родственникам. Это был двухэтажный дом старинной постройки, - наполовину каменный, наполовину деревянный. Таких старых домов, наверное, больше нигде и не встретишь. Всё снесено современными застройками. Я поднялся на второй этаж. Как ни стучался я в дверь их квартиры - никто не ответил. Мне не открыли. Зная своих родственников как вечных домоседов и гостеприимных хозяев, я был в лёгком недоумении. Они-то - куда делись?.. Простояв немного возле двери, и затем, потоптавшись во дворе около подъезда, мне явилась мысль о не перспективности моего ожидания. Я сказал сам в себе, что и родственников я не нашёл, и, кажется, уже не найти.

   Но я нашёл их соседей. Вернее, одного соседа - из квартиры напротив. Это был давний знакомый моих родственников. Он был знаком и с моей семьёй. Он ужасно изменился, постарел, стал даже настоящим стариком. Впрочем, я не видел его уже года три или четыре, а ведь ещё тогда он казался мне довольно пожилым. Меня он, как я понял, не узнал. Он сказал мне, что на днях он выписался из больницы и что его сосед из квартиры напротив (то есть мой родственник Виктор) лежит теперь в той же городской больнице - в хирургическом корпусе - с проломленной ломом головой, и как будто бы чуть ли не под капельницей. Сосед добавил, что к Виктору, который уже ничего не понимает и никого не узнаёт, меня не пустят. Затем он осмотрел меня с головы до ног и усмехнулся. Я его не понял. Остальные родственники: жена Виктора (моя родная тётя) и двое их детей - "давно уж неживые, - случайно попали под перестрелку милиции с бандитами", - сказал сосед, и опять с недоверием посмотрел на меня, как на подозрительного человека. Что за бред? - подумал я, и решил, что сосед, верно, сошёл с ума. Я оставил его с его сумасшествием - одних наедине, и ушёл из этого дома.

   Надо возвращаться в город, домой, подумал я, - к семье... Да, но всё-таки, почему же они уехали, оставив меня одного?..

   В ожидании городского автобуса, я пробыл в Озёрском ещё с пару часов, прохаживаясь по нему в надежде, всё-таки, найти машину и родных. Не нашёл. Но нашёл другое. А именно - у меня появилось сомнение в реальности происходящего. Вот находка моя: сомнение в происходящем. Я наткнулся на такие вещи в посёлке, на такие странные вещи, которые понудили меня пока не уезжать из посёлка, отложить возвращение домой, а вернуться... к кому бы вы думали?.. - к сумасшедшему соседу моих родственников, чтобы узнать и понять, что здесь происходит. Вы спро́сите, какие же это были странные вещи?.. ну, это вам, доктор, не должно быть интересно, это сугубо личный взгляд на мир...

   У соседа я узнал невероятное, которое невозможно понять. Сосед с трудом, с большим трудом (он даже кряхтел при этом), всё-таки вспомнил меня. И мы поговорили. Он сообщил мне, что... родители мои умерли в одну неделю после того, как моя дочь, будучи санитаркой, погибла на чеченской войне, а брат и его семья бесследно исчезли, при не выясненных до сих пор обстоятельствах, года через два после окончания той страшной войны. Вот так э́то помнил сосед. Но может он что-то путает? Он сказал, что ничего не путает. И сказал мне, чтобы я лучше посмотрел бы на себя, мол, на кого я похож...

   Я попросил у него зеркало. У него не оказалось зеркала. "Такой старик как я, не нуждается в зеркале" - сказал он и усмехнулся, видимо, с намёком на то, что и мне, мол, такому же старику незачем спрашивать о зеркале. Он давно уже разбил своё зеркало. Но если я действительно хочу посмотреть на себя, то мне надо обратиться к кому-то другому, например, к другим соседям или в тот магазин, что за углом, в "маркет", - там, сказал сосед, есть большое витринное зеркало, а ещё лучше, чуть дальше, в парикмахерскую - там вообще много зеркал. Я выбрал последний вариант и пошёл смотреться в зеркало.

   До парикмахерской я не дошёл - не хватило терпения. Хотелось поскорее посмотреть на себя, чт́о я есть такое. Я забежал в "маркет", как назвал магазин странный сосед Виктора. Там я оказался в просторном зале. Я кинул взор в большое зеркало... На меня смотрело чужое лицо. Это был не я. Это был другой человек. Я пошевелился - он показал мне, что он тоже живой. Я приподнял руку - он сделал то же самое. Я топнул ногой - и он повторил! Негодяй! - вскричал я в сердцах... Я подошёл ближе - и он подошёл ближе. Неужели, это безумие, подумал я про себя. Неужели те сомнения мои в реальности происходящего и слова соседа оправдались?.. Но ведь это ужас! Неужели, это правда? Неужели, на самом деле каким-то невероятным образом, мистическим образом, сам не заметив того, я оказался в будущем и так постарел? Ка́к я постарел, если судить по картине в зеркале, выходило из рамок моих представлений о старости. Это галлюцинация. Это сон. Что касается будущего, то... это бы ещё ничего, пусть… если бы я, как был, молодым попал бы в будущее - это ещё ничего. Но не старым же!.. Выходит, что я забыл... забыл огромный кусок моей жизни, так что ли? Целый период жизни выпал в небытиё! Бывает ли так? Возможно ли такое?.. А зеркало... Вы знаете, доктор, когда смотришься в зеркало как обычно, то есть ежедневно, всякий знает это: ты не видишь изменений в своём лице, не замечаешь процесса старения, ведь сама старость наступает незаметно для нас, не рывком, а медленно, постепенно. Поэтому, думаю, когда естественным образом приходит эта "старуха-старость" - она не страшна. Видимо та́к и должно быть в сознании любого старика. Но, впрочем, может быть я и ошибаюсь, потому как... я ведь не старик. Я не старый. Не смотрите на мой вид, на самом деле я не старик. Вот... Да, это когда видишь себя в зеркале ежедневно. Ну, а если не смотреться в зеркало несколько лет, что тогда?.. Какой будет удар!?.. И я увидел это! Да... - принял этот удар. Из 95-го сразу в 2016-ый! Двадцать один год "коту под хвост"! Я осознал, что это не бред, что это страшная действительность. Я увидел это лицо! Подойдя ещё ближе, я рассмотрел его... О, ужас! Горе мне... Бледно-синее лицо с фиолетовым оттенком. Лицо, которое не может быть в природе, фактически принадлежит мне. Лоб измождённый морщинами в дряхлую гармошку. По бокам - редкие засаленные и седенькие волосики, которые прилипли к голове и ниспадают, чуть ли не, до плеч. Но эти волосики до того жалкие - жалкие-прежалкие, что даже не прикрывают ушей. Уши торчат как... Да это не уши - это ухи... - пропеллеры. Одно ухо наполовину кем-то откушено, видимо какая-то змеюка подколодная безжалостно оттяпала кусок моей плоти. Должно быть, очень больно это было, но я не помню. Болотного цвета глаза приобрели жуткое выражение вследствие того, что в них появилось что-то красное и болезненное. Ко всему этому - прыщавый, картошкой нос, весь израненный, из-под которого торчат чёрте что - усы не усы - не понять никому. Один ус жидкий, второй как будто частично выщипан, а вернее всего - его нет совсем. Ужас!.. Не закрывающийся рот. Я чувствую отвратительный запах, извергающийся из глубин моего желудка. Это смрад. Этот запах нельзя сравнить ни с чем, даже с самым гнилым запахом, - до того он мерзок. Да, смрад... Я помню, раньше меня беспокоили дёсна - они всегда кровоточили, это было очень неудобно. Но не так как теперь. Теперь гораздо хуже. Теперь кровь на зубах, кровь на губах. Более того, она вот-вот тонкой струйкой начнёт капать на пол, если я её не проглочу. Ну, а зубы... зубы торчат как у лошади. Это не мои зубы. Приоткрыв рот, я обнаружил, что это вставные зубы, вставная челюсть, но, чёрт возьми! - это не моя челюсть! это не мои зубы! Что же это такое?!.. Откуда она? Кто и когда воткнул её в мой рот?.. Люди где-нибудь в Европах или Америках ещё в тридцатилетнем возрасте обзаводятся прекрасными фальшивыми зубами, и довольны ими до старости, а эта чуждая мне челюсть... с фальшивыми зубами... она мешает мне. Она мешает мне говорить. Мешает - во всём. Мешает - быть. Подбородок острый, плохо выбрит... Из зеркала на меня смотрел утомлённый жизнью старик. Увядший чёрствый ствол, бывший когда-то здоровым телом. Теперь я - негатив, я - галлюцинация, я - аномалия. Всё это на секунду почудилось мне ненастоящим. Но только на одну секунду, потому что, повторяю: я сознавал, что это страшная правда. На весь магазин я прокричал: "Нет! Не может быть! Это не я!.." И тут же в негодовании я отскочил от зеркала, как от проказы, перепугав покупателей и продавцов. Больше я не буду смотреться в зеркало - никогда! - также как и сосед моих бедных родственников. С позором перед самим собой я бежал из этого "маркета"...

   Ну, а что же жена? Где она? Что с ней? Ведь я не знаю! Что с ней стало за эти годы? Самое главное: жива́ ли? - вот вопрос!.. Я побежал назад к соседу... К счастью, оказалось, жива! Хоть в одном сосед порадовал меня. Более того, он сказал мне, что после моего исчезновения, она стала считать себя вдовой, замкнулась, никуда не ходила, ни с кем не общалась... одним словом, ушла от всего, словно в тень. Конечно, то, что она стала вдовой, это несколько оскорбительно для меня, - ведь я же живой! Но в чём-то она была права, без сомнения права, ибо пропал я на такой внушительный срок, что не только "носить по мне траур", не только продолжать по мне вдовствовать, но и само вдовство "потерять" можно, то есть найти нового мужа. Конечно, она права. Её правота победила этот чудовищный отрезок жизни, этот чудовищный срок её одиночества. Вот глубина женской преданности! Овдовев, моя жена совершила подвиг.

   Её подвиг заключался в том, что она "оставила" этот мир ради вдовства. Она заточила себя дома как монахиня в келье. За эти годы, как говорил сосед, к ней несколько раз приходили сваты и ухажёры, но она не допустила - ни одного. Даже после гибели дочери, оставшись совсем одна, она всех этих сводников и блударей (к моему величайшему восторгу!) выставляла и выпроваживала за дверь... да что там! - даже на порог не пускала! Вот вам глубина женской преданности! глубина женского сердца!.. А говорят, что неисследима глубина женского сердца.

   Я побежал звонить ей. По дороге к телефонной будке я распрощался с чуждой для меня челюстью - выплюнул её вон из себя... взял да и выплюнул как плохую слюну на асфальт.

   ...Когда я вернулся домой, перед дверью я нашёл свою кошку. Не удивляйтесь, доктор, это была действительно моя кошка, без сомнения моя, ошибки здесь не может быть. Мне ли не узнать моей Чернушки! Тем более что по моим понятиям, по моему отсчёту времени, ещё не прошло и суток, как я отсутствовал. Как же я мог за сутки её забыть? Но сколько же лет ей теперь стало?.. Тогда ей было девять, теперь значит... о, ужас! - теперь ей тридцать лет! Возможно ли такое?.. Я понял, что с моей Чернушкой что-то плохо. Наверное, она уже не ходит и всё время лежит? Она прижалась к коврику и не обращала ни на что внимания. Я приподнял её. Она никак не реагировала на происходящее. Ей было трудно стоять, она повалилась набок. Я взял её на руки и посмотрел ей в глаза. Мне показалось, что она тоже посмотрела на меня. Но это не так. Вернее сказать: она хотела посмотреть, но не могла. Но, на самом деле, скажу я вам, доктор, она, действительно, посмотрела на меня, но... такими печальными, такими пустыми глазами, что я тут же понял, что Чернушка моя теперь без ума. Она не узнала меня. Я опустил её на пол, и она еле-еле прижалась к двери. Бедная, бедная моя Чернушка..."

  

   Здесь мой посетитель прервал свой рассказ. В полнейшем обречении он опустил голову и несколько минут не проронил ни слова. Невооружённым взглядом видно было, что он очень устал. И устал не физически, а больше психически. Он был ранен, сражён, так сказать, в самую главную точку души.

   Потом он продолжил...

  

   "Той ночью... в 95-ом... мои родные стали заложниками, - их вместе с машиной захватили чеченские боевики - проклятые бусурманы. Надо сказать, доктор... это моё личное мнение, а оно для меня дороже всего и правдивее любой другой инстанции... Вы, конечно, уже далеки от того времени, ваша эпоха ушла вперёд, но для меня... для меня всё это моё, моё, как моё больное... Для меня всё это было только вчера, поймите!.. Я чувствую это каждой клеткой тела! За одну только ночь, за одну единственную ночь для меня прошёл двадцать один год!.. Но, истинная правда, я бы смирился с этим, если бы не... если бы не родные. Они-то вообще пострадали ни за что!.. Кто это такие? что за выродки такие на земле? - вы понимаете... это моё мнение, моё личное мнение... эти чечены... Или как там их правильно называть... - не важно! Это не люди, это самая паразитирующая нация в мире, они ничего не делают, ничего не производят, они живут за счёт других народов, грабя, воруя и убивая. Это бандитская нация! Чеченец с детства - уже потенциальный уголовник, бандит. У него у ребёнка в руках камень, чуть старше - кинжал. У взрослого - пулемёт. Если где-нибудь в мире... ну, например, в Бразилии - ребёнку чуть ли не в колыбель кладут футбольный мяч, то ребёнку в Чечне - гранату и автомат. А когда подрастёт, учат убивать. Я не призываю к межрасовой вражде, упаси Бог. Но ведь это - правда! - любой здравомыслящий русский знает эту Чечню. Во всём виноват проклятый ислам. И, по истории государства, бед от ислама для русского человека было не меньше, чем от фашизма или коммунизма. А вы не знаете, доктор, когда и чем закончилась та война?..

   Да, на чём я остановился?.. Родные... родные... Ах, да - машину захватили боевики, бандиты.... В ту ночь в окрестностях Озёрского погибли люди, десятки людей. Кто-то пропал, я потом узнавал... Среди пропавших, в списке двадцатилетней давности (в органах ещё хранятся такие списки), оказался и я. Я сказал господам в строгом учреждении, что это, мол, я, - живой, вычеркните из списка. Но они посмеялись. Ну, это неважно... Мои родные, слава Богу, тогда не пострадали. Сосед сказал, что бандиты забрали у них машину, а самих высадили недалеко от посёлка. Когда они вернулись к автовокзалу, они думали, что я погиб, потому что тут велись боевые действия - раз много погибших среди мирного населения, и меня не было среди живых. И потом, когда опознавали трупы - меня не нашли. Значит, я оказался среди пропавших без вести. Среди захваченных в плен в качестве заложника, увезённого в неизвестном направлении, ибо эти проклятые дудаевские "волки", причинившие столько бед, так и не были найдены - они ушли, ушли, как всегда по какому-то мифическому "коридору" без наказания.

   Сколько же времени меня искали - год? два?.. А может быть, совсем не искали?.. Ну, если сразу не нашли - зачем же искать? ведь ясно ж - значит, погиб в плену или убит при попытке к бегству. Так или иначе - я пропал без вести.

   Подумать только: когда я разговаривал с соседом, всё случившееся со мной было не далее как прошедшей ночью! Ночью я был ещё в моём времени, а утром у соседа - уже в другом. Из одного времени меня выбросило в другое. Из одного мира я попал в другой мир.

   Доктор, я пропал, меня нет, но... я есть, я существую, я живой. Я ничего не помню. Я помню только моё "вчера". Больше ничего не знаю. Где я был все эти годы?.. Где?.. Не знаю. Чёрт знает где! Если всё это сон - то я умер, но так как я не умер, вы же видите, - это не сон, и значит... значит... у меня пропало полжизни. Что это такое? Кто скажет? Почему? Зачем?.. Объясните мне!

   Меня терзали сомнения: что мне делать? куда идти? Сначала я подумал: может надо пойти к священнику? искать защиту и прибежище у Бога?.. Но я отверг эту мысль. Это не то. Зачем? Ведь я не верю в Бога... не хочу верить. Не хочу, не могу, не буду верить!.. Религия - это заблуждение для человека, она не для меня, хотя теперь я сам весь в заблуждении. Ещё со школьных лет, от самого отрочества у меня сложилось ясное представление о том, что религия и церковь тесно связаны с кладбищем, с усопшими, это что-то страшное, нехорошее, непонятное, и я думал, что это губит человека. Нет, в Бога я не верю. Может быть, такое негативное отношение к религии я имею от того, что там, где я рос, единственная городская небольшая деревянная церквушка была на территории кладбища?.. Да, в Бога я не верю. Я верю только во вчерашний мой день, в моё прошлое. Зачем, скажите мне, Бог допустил такое превращение со мной? За что? Кому и для чего это нужно?.. Ему?.. Бред! Этого не может быть. Бог мне не поможет. Тем более не поможет какой-то там священник - самый обыкновенный человек, ибо все, все человеки, кого я только не встречал, кому ни говорил о своей беде - не верят... не верят мне... не верят, что я ничего не помню: будто я лгу.

   Двадцать один год прошёл, двадцать один год я отсутствовал!

   Моя жизнь - как поставленные часы с песком. Песочек сыплется в горлышко, сыплется - это время уходит в небытиё, моё время. Я - горлышко, через меня течёт и проходит время, вся жизнь. Почему этот дар, данный мне... кем? - Богом?.. слепым случаем?.. гонкой отцовых сперматозоидов к яйцеклетке моей матери? (кстати сказать, эту гонку я, ещё будучи сперматозоидом - я сперматозоид! ха! - выиграл у других таких же из трёх сот миллионов подобных мне сперматозоидов! - моих конкурентов, вот как!.. я - победитель, я чемпион!.. но это было ещё в предзародышевом состоянии)... почему этот священный дар - моя жизнь не зафиксировал двадцать один год моей жизни в моей памяти? Это же так много! У меня просто украли целый кусок жизни! Что это? Зачем так? Необходимо перевернуть песочные часы, запустить их снова, тем самым восстановив в отношении меня справедливость! Повторить этот срок! Так будет правильно и честно, если конечно тут замешан Бог, а не слепой случай и не гонка сперматозоидов. Но хочу ли я этого возврата? хочу ли? - я не знаю... А если всё - случай или гонка, то зачем же тогда повторять?.. Не достаточно ли будет с меня, если мне останется только гадать и гадать о том, что со мной произошло? Не находя ответа, я переберу в голове все мыслимые и немыслимые варианты, которые привели меня к потере памяти и, может быть, остановлюсь на какой-нибудь одной... на какой-нибудь одной самой нелепой мысли, что и произносить её самому себе будет страшно.

   Доктор, может быть, все эти годы я находился в тюрьме или содержался в психушке, а?.. А может быть всё-таки я был в чеченском плену? - сидел там в какой-нибудь яме, с другими такими же рабами, как я, горбатившимися за кусок хлеба в непосильном рабском труде на этих иждивенцев? - ведь не исключено же, да?.. Ничего не знаю! Заберите меня, поскорее заберите к себе, - так будет лучше. У вас мне будет спокойнее. Я прошу вас... Правда, и у вас я о себе, скорее всего, ничего не пойму - не узнаю, но для меня здесь самое подходящее место. Самое достойное место. Я сам прошу, ни кто-то за меня, а сам. Изолируйте меня от внешнего мира! Посадите в камеру, чёрт... в палату, в какой-нибудь отдельный изолятор... или куда там ещё? Иначе - в мире, мои страшные думы разорвут меня в клочья, разнесут по ветру и разбросают где попало так, что моим атомам не удастся собраться воедино; не оставят "камня на камне" - фигурально! - я стану прахом... О, Боже! Где я был все эти годы - эти двадцать с лишним про́клятых лет? Где?.. Я теряюсь, я в затруднении. Мне не ответить на этот вопрос, даже примерно предположить не могу. Может быть, меня похитили гуманоиды, сделали там у себя со мной, что им надо, да и выбросили, как отработанный биоматериал за ненадобностью, напоследок стерев мою память, а? Если я галлюцинация и аномалия, то такое предположение, верно, не исключено, ведь правда, как вы думаете? Кстати, в вашем веке ка́к решается проблема НЛО?.. Или может быть я стал объектом испытания новейшего оружия, разрабатываемого в секретных лабораториях военного ведомства? Меня превратили в полу-личность, в полу-зомби... и даже в полного зомби, в окончательного зомби, я стал субъектом, и спецслужбы эти годы прятали меня от мира, а мир от меня - что если так?.. А может быть, меня просто убили? О, это вернее всего - ведь я галлюцинация, меня нет - я мёртв! Меня, как бешеную русскую собаку, пристрелил грязный бородатый чурек. Но, через двадцать лет я, как христианин, вдруг чудесно воскрес (назло всем врагам!) не дожидаясь Второго Пришествия, встал из гроба и пошёл себе, ничего не помня?.. Так что ли?.. Но нет, нет, я же не христианин, я - язычник. До конца дней моих я лучше останусь просто негативом, чем верноподданным своему государству и его официальной религии. Мне не нужна правильная вера, да и никакая другая тоже. И нынешняя правильная жизнь мне не нужна. Я ортодокс только в части того, что касается моего прошлого.

   Где я был все эти двадцать лет? Я не знаю. Ведь вы верите мне?.. Я, правда, не знаю, где был. А мне не верят. Мне никто не верит. Я говорил... Даже мой последний родственник Виктор, когда я таки навестил его в больнице... мы с трудом узнали друг друга, ка́к он изменился за эти годы! - из чистого убеждённого трезвенника он превратился в злостного человека и горького пьяницу (и пострадал-то он, как выяснилось, по пьяному делу от своих собутыльников-дружков)... так вот, он сказал мне, что я, мол, всё вру, что я, мол, придумываю, что ничего не помню, по его словам двадцать лет я "был в бегах", прятался от семьи, от алиментов и прочее. (Дурак этот Виктор: зачем мне прятаться? - ведь я не герой произведений Макса Фриша, чтобы мне скрываться от близких людей). Ещё он сказал, что я жил у другой женщины, или даже у других женщин, и вот теперь, мол, набегался, блудный муж, и на старости лет, когда стал никому не нужен, вернулся домой, где, разумеется, "получил от ворот поворот", - так и сказал с полупьяной усмешкой мой родственник Виктор.

   Мне никто не верит. Никто. В этом мире у меня не осталось человека. И, кажется, мне не найти такого человека, который смог бы поверить мне.

   ... Когда-то давно... давно-давно... - словно это было в другой жизни, - у меня был друг. Это был славный друг. Вот о́н поверил бы мне! Я расскажу вам о нём. Он всё время думал. Думающий человек, размышляющий. Ходил по комнате и думал. Обычно ночью и чтобы был чай. Ничего другого не пил! Он думал: "Кто я такой? Откуда пришёл и куда иду? Для чего я родился, и почему именно в это время? Не сто лет назад и не тысячу! Зачем живу?.. Для чего нужен сам этот мир, и я в этом мире?.. Кому всё это надо?.. Или всё это просто бессмыслица?.." Такие вопросы преследовали моего друга, сколько я его знал. Я сразу скажу, что идею Бога, как первопричину начала и конца всех вещей, он отвергал напрочь, категорически, не принимал ни на йоту, ибо это был очень трезвый человек. Он понял, что напрасно родился, напрасно жил, понял, что и дальше, значит, ему незачем жить. А ведь как глубоко думал. Мыслитель! Мудрец!.. - Я докажу вам это. Действительно, посмотрите на себя и вокруг... Я сейчас обращаюсь не к вам, доктор, а вообще - отвлечённо, к абстрактному собеседнику. Посмотрите: кто мы такие? для чего пришли в этот мир?.. - не ответишь. Кругом суета сует, всем некогда, у всех дела и прочая чепуха, а отниму эту суету у человека - всё равно не скажет. Мой друг был самый умный, самый умнейший и интеллигентнейший из всех, кого я только знал и видел в этом, по его словам, "бессмысленном мире". И пусть он и не ответил на свои вопросы, но он хоть поставил их. Впрочем, на такие вопросы, как он говорил, нет ответа, и не должно быть. Он больше всё молчал, молчал, всё думал... он был, действительно, настоящим мыслителем. Он был "мыслителем без представлений". Понимаете, так называют иногда мыслителей, которые не "ударяются"... ну, в религию, в мистику, - мыслитель без представлений. Он мыслил как математик - без образов и представлений, для него важна только голая суть, какая бы ни была она неприятная. И в этом деле он был выдающимся виртуозом, без преувеличения, грандиозным. Никаких трудов и учения после себя он не оставил. Даже со мной он редко делился своими идеями, мыслями и планами, так только, иногда... самую малость. Но даже из этой малости я делаю заключение, что это был гениальнейший человек. Необычный и гениальный. Я неправильно сначала сказал, что он не ответил на свои вопросы. Нет, он ответил на них, ответил, но только... сам в себе, глубинно, не на показ. Объяснить их невозможно, как говорил он, но внутри самого себя он их понимает. А вот я - не могу понять, убогий я человек. Для мыслителя без представлений, если он не оставляет после себя учения, внутреннего понимания вещей вполне достаточно.

   Он сам себя во всё винил, даже до "самобичевания", как мазохист, как нравственный мазохист. Его терзала совесть. Но никаким мазохистом, тем более нравственным мазохистом он конечно не был. Что касается его совести, так это... ну, вот взять хотя бы его семейный вопрос (а это, согласитесь, много), то он не был виноват перед своей женой сколь-нибудь больше, нежели она перед ним, она, которая постоянно упрекала его в будто бы многочисленных его "чрезвычайно ужасных и подлых грехах", она сама была гораздо хуже, бессовестливая баба, эта несимпатичная женщина, эта певичка, известная в городе эстрадная попса́ Машка Булгакова, может быть, слыхали о такой?.. нет? - тем и лучше, дело-то прошлое. Я сначала не понимал, что же это за вина такая, которую он взял на себя. Но потом понял, правда не до конца, что это что-то... что-то родственное тому, что он считал себя ненужным в мире человеком, то есть абсолютно бесполезным и лишним. Вот так, не меньше. Он постиг, что ему нечего делать в этом нежелательном для него мире, и я добавлю, что не ему (самому) делать нечего, не только ему, а вообще делать здесь не́чего каждому человеку, в особенности - здравомыслящему, - вот, доктор, мысль его. Примерно та́к думал мой друг. А когда человеку, здравомыслящему человеку, атеисту, не помешанному на религиозных предрассудках, не́чего делать в нежелательном мире, то недалеко и до того, что... поневоле задумаешься о самоубийстве. Однажды он сказал мне: "Бессмыслица, какая! Я не свободен от своих мыслей. Разум мой зовёт меня к смерти. То есть, конечно, не к самой смерти (ибо, что же в ней хорошего!), а к небытию, к настоящему порядку, к истинному порядку, ибо порядок, полный порядок, истинный, только в небытии, а значит... в смерти! Моё бытиё - по ту сторону небытия. Без всякого там рая или ада, чистилищ и небес и прочей чепухи". Это о его мыслях. В другой раз он сказал: "Ты думаешь, что я не хочу жить? О, нет. Я хочу жить. Ещё как хочу! Но... не имею права!" Ещё он говорил, что "хочу свободу, ищу и жду её как дорогую суженую. Но свобода, сама свобода как таковая - это химера, её нет и не может быть. Для материалиста свобода - только в смерти. Уйди из мира, убей себя - и станешь свободен! Только так. Если материалист рассуждает о свободе как о самом высшем, мечтает о ней, и если в результате своих реалистичных рассуждений, в результате, так сказать, своего реализма он придёт к заключению, что истинная свобода - только в смерти (а он к этому обязательно придёт, не может не прийти), ибо, действительно, полностью свободным станешь только когда умрёшь, и если после этого он не убьёт себя, то он не материалист, а сумасшедший. Могу ли я допустить, что я сумасшедший? Нет, не могу. Значит, я убью себя". Это об его идее. Вот - совесть, мысли и идеи моего друга. Мысли и идеи, как вы видите, "созвучны" меж собой (они об одном), впрочем, совесть, кажется, тоже об этом, и они - "доконали" моего друга. В последний раз, когда я видел его живым, он сказал мне: "Жизнь есть, она необходима, и потому я должен жить, Но я знаю, что не имею права жить, и значит, я не должен жить. Должен и не должен... Это абсурд. Неужели человеку с такими мыслями, с таким раздвоенным сознанием можно оставаться в живых?.."

   А вы знаете, кем по профессии был мой друг? Он был психоаналитиком, он работал сразу на двух работах: в больнице и на консультациях в нашем НИИ. К нему за советом обращались многие известные люди: музыканты, конструкторы, спортсмены. Приезжал даже один известный столичный поэт. Мой друг уверял меня, что у него "не бред самообвинения", что он "не больной". Но вот, сознание своей вины перед всеми и перед самой жизнью и прочие его "проблемы психологического характера" оказались для него до того нестерпимыми, что ему не оставалось ничего иного, как... Да, он покончил с собой. "Вырвался". Покончил с собой по убеждению, а не по разочарованию. Глубокой ночью он шагнул в пропасть с крыши двенадцатиэтажного дома. Его самоубийство идеологично. Здесь какая-то ужасная "достоевщина". "Самоубийство, - говорит писатель Достоевский, - при потере идеи о бессмертии становится совершенно и неизбежно даже необходимостью для всякого человека, чуть-чуть поднявшегося в своём развитии над скотами". Как это подходит для моего друга, убеждённого материалиста, как подходит! Он разочаровался не в жизни, а в себе, и поступил так, как будто он... великий грешник, который в результате религиозного раскаяния принёс себя в жертву. В этом есть нечто высшее, нежели нравственный мазохизм. Потому-то и нельзя считать его мазохистом - ни нравственным, ни физическим, - никаким другим.

   Для чего я рассказал вам о моём друге? Сейчас поймёте. Я оказался, некоторым образом, в тупике, почти что в такой же ситуации, что и мой друг. Само собой, хоть мы и были закадычными друзьями, мы были, естественно, людьми разными. Он оказал на меня влияние, да, бесспорно, факт, чрезвычайное влияние. Но я никогда не забывал и говорил ему при случае, когда он на меня "давил" своими идеями, что я не он, что я не такой, я другой. Мы были разными людьми, но теперь, после случившегося со мной, я начинаю думать также. То есть не о самоубийстве конечно, - эту страшную мысль, как изуверскую для меня, я отвергаю сразу! - а о разных таких вещах, как... совесть, вина, ну и прочее. О самоубийстве я не думаю. Самоубийство это не то. Впрочем, это было бы, может быть самым лучшим для меня, было бы выходом из тупика... но я не могу, я хочу жить... хочу быть, существовать, просто быть. И быть - здесь, у вас. Примите меня к себе... Оставьте у себя. Не гоните... Я согласен стать сумасшедшим. Согласен быть сумасшедшим. Стать и быть сумасшедшим - ка́к это подходит мне, ибо я уже не тот человек, что был, не тот, не прежний Сергеев. Я - не Сергеев! Я - это не я... Возможно, я самый несчастный, ничтожный, про́клятый миром и жизнью человечишко, нуль на двух тонких ножках, а даже и без ножек, у меня нет настоящего и никогда не будет будущего, у меня есть только прошлое... а вернее всего, вернее всего у меня вообще нет ничего - никакой жизни, потому что: прошли столетия, и жизни не осталось для меня. Но я хочу жить! Это инстинкт. Животный инстинкт, который в отличие от моего друга, у меня есть. Он есть потому, что я мещанин, я плотский по духу человек. Мой друг был высоконравственный человек, он совершил подвиг. А я плотский человек, я хочу жить, хочу быть, хоть где! - но быть. Хочу, но ничего не имею: ни жизни, ни веры во что-то сто́ящее. Вся моя жизнь - только в прошлом, и только в это прошлое я ещё способен верить.

   Порой мне кажется, что я заснул и вижу сон, но никак не могу проснуться. И мне страшно. Любой сон умирает с пробуждением, теряет свою силу, и мой сон умрёт тотчас же с моим пробуждением. Может быть, мне надо только проснуться? Как это сделать?.. Но сама моя реальность, понимаю, насыщена куда более безумными событиями, чем самый фантастический сон, хоть я её и не помню. И поэтому, альтернативы нет: во сне - страшно, но ещё страшнее, когда сон прекращается. О, ужас мне! Как сбежать от этого кошмара? Помогите мне, доктор..."

  

   Вот такая история. Очень странная, в чём-то неправдоподобная история. Вскоре я проверил о принадлежности его к душевнобольным: этот человек, действительно, никогда прежде не был "нашим" пациентом. Где он был все эти годы? - я не знаю. Да и как я мог знать, вы же понимаете, коллеги. Если он сам не знает, то не знает никто. Здесь - трагедия, не меньше. Трагедия жизни, трагедия жизни отдельного человека, великая трагедия личной жизни, непонятная и необъяснимая, как и сама жизнь. Вам, коллеги, может быть, кажется, что это обман? абсурд? бессмыслица? нелепица?.. какая-то невозможная выдумка, например, для того, чтобы скрыться в нашей лечебнице от правосудия?.. Кто-то, возможно, подумает: а не врёт ли всё ваш Сергеев? Может он совершил злодеяние и притворяется в своём беспамятстве?.. Ничуть. Я опытный специалист. Я вижу человека. Я понимаю. Это страшная и, по-моему, великая быль, то есть правда. Без преувеличения, на мой взгляд, да и надеюсь, на ваш взгляд, тоже, коллеги, это есть подлинная трагедия человека. Но, разумеется, что та́к трагично всё это, естественно, только есть в личностном плане, в индивидуальном; со стороны-то, кажется, и не увидишь здесь трагедии, не разберёшь - не находите, а?..

   Когда на пороге своего дома Сергеев обнаружил старую безумную кошку, зашёл ли он к своей жене? хватило ли у него смелости и духа переступить черту, разделяющую его прошлое и настоящее? - ведь он об этом не сказал ни слова, в этом месте он оборвал свой рассказ, и как вы помните, перешёл на другое. Как будто нарочно прервал, словно давая мне возможность подумать и самому найти продолжение того, что там дальше у них произошло...

   Как вы считаете, коллеги, может быть он не стал заходить домой? Может быть, он испугался?.. - Ведь он вернулся не в свой мир. Тот мир, с которым он расстался двадцать с лишним лет назад, уже перестал быть, он умер, его нет, он разрушен временем, заменён другим, незнакомым и чужим для него миром. Этого боятся многие люди, которые возвращаются, например, из длительного тюремного заключения, ну, или из вынужденной продолжительной эмиграции. Может быть, он вспомнил известный фильм давно ушедших семидесятых годов прошлого века "Райские яблочки", где герой-солдат, погибший на войне, спускается с неба (кажется, чуть ли не на пару с самим Сократом) и приходит домой к жене и сыновьям, чтобы... увидеть, как они живут, разочароваться и уйти скитаться по большому и уже чужому городу?.. Возможно, Сергеев и вспомнил сюжет этого фильма, кто знает? И не стал искушать судьбу и побежал прочь от порога своего дома... В этом новом, чужом мире - для него нет места.

   Можно, конечно, предположить, что его жена незадолго до его возвращения неожиданно умерла, - это весьма вероятно, потому как, сами посудите, прошёл такой большой срок его отсутствия, она устала ждать и в отчаянии отошла в мир иной, соседи и смотритель ЖЭКа опечатали квартиру, кошку выставили вон, она и сидела возле двери... А может быть, его жена сошла с ума, что тоже очень вероятно, потому что проживи-ка такой срок один одинёшенек и не тронься умом?.. Или она просто не поверила ему, что это он: не узнала и прогнала его вон, и он боится в этом сознаться даже перед самим собой?.. Но скорее всего она узнала его, но не поверила его рассказу о том, что он ничего не помнит, и не пустила своего "блудного мужа", не простив ему возможной, а для нее, безусловно "очевидной измены"? - действительно, подумать только: ведь двадцать с лишним лет отсутствовал!.. а где? - так ведь любая на её месте скажет, что жил с другой, где ж ещё!..

   Но всё это догадки, одни предположения. На самом деле он как нарочно утаил окончание своего рассказа. Ну, а настаивать я не стал - зачем?.. ему и без того было трудно. Я решил, что пусть для меня это останется загадкой.

   Я вспоминаю почти аналогичный случай - совершенно классический, - произошедший сто лет назад. Будучи студентом, я изучал его в институте. Медицинские журналы подробно освещали его на своих страницах. Вообще, как нам преподавали, вся пресса того времени так или иначе отводила этому случаю подобающее место. Был в то время некий больной Качалкин. Он уснул однажды и ... проспал целых двадцать два года. Он заснул в возрасте тридцати пяти лет, а проснулся полысевшим пожилым человеком. За его пробуждением в 1918 году наблюдал сам Павлов - академик - Иван Петрович. Сколько исторических событий он проспал!?.. - первую мировую, две русских революции, приход большевиков... и проснулся нежданно-негаданно в канун гражданской войны. Во как! Понял ли он что-то?.. Вот какая судьба постигла человека!.. Через год он скончался. Это был уникальный случай, выдающийся. Во всех научных и околонаучных кругах фамилия его была слишком знаменитой, чтобы её не знали: больной Качалкин?.. как-же-с, знаем-знаем, слышали-с*... Вот, почти также и мой Сергеев, можно сказать, проспал свою жизнь. Что-то страшное и ужасное случилось в его жизни, выключившее его память, а вместе с ней и его самого из его жизни на двадцать один год.

   Как он и просил, я оставил его у себя, при больнице. Разумеется, не как больного, ибо психической болезни у него не было. Никаких симптомов и всего того, что мы называем бредом и галлюцинациями я у него не обнаружил. Более того, у него была вполне осмысленная, живая человеческая реакция на эту "неприятную ситуацию", связанную с потерей памяти и возвращением домой. Он был душевно здоров, но душа его была больна... больна жизнью, ибо, согласитесь, он перенёс всё-таки сокрушительный удар, сильнейшее нервное потрясение. А вот его друг... тот самоубийца... - аналитик... психический аналитик, - был, бесспорно, самый настоящий сумасшедший. Сумасшедший, да ещё и самоубийца. Оттого-то и самоубийца, что сумасшедший; и наоборот - сумасшедший, потому что самоубийца. Здесь помешательство на нравственной почве. Обыкновенный бред самообвинения. "Нравственный мазохизм" - вот мой новый термин для таких душевнобольных. Мой Сергеев не такой. Он правильно сказал, что отличается от своего покойного друга.

   Я оставил Сергеева при больнице в должности садовника. Можно было, конечно, на "свой страх и риск" с каким-нибудь "безобидным" для него диагнозом поместить его в отдельную палату-изолятор... да что там "страх и риск"! - пустое это, но я подумал, не надо изолятор, пусть будет садовником, ведь садовник есть лицо во многом творческое. А все мы знаем, что как плохо, когда человек лишён творческого потенциала.

  

  * - о больном Качалкине см. Примечание в конце рассказа

  

  Любое творчество, пусть самое примитивное и даже лишённое практического результата, отличает человека нормального от неполноценного. Конечно, и душевнобольной может быть творческим, одарённым человеком, и создавать даже шедевры искусства - пример искать не будем. Но тот, кто вовсе лишён творчества - он как затворник; и если он не религиозный человек - не имеет никаких шансов... Ну, а Сергеев - безбожник, он сам признался в этом. Безбожник в изоляторе точно сойдёт с ума. Ибо, что ему делать в палате? - голову ломать? залезать на стену? смотреть целыми днями в потолок? пытать самого себя воспоминаниями и искать свою память?.. Нет, пусть будет садовником. Пусть испытает радость творчества. Я считаю, что правильно с ним поступил. И труд для него полезен. На свежем воздухе - настоящая терапия, не лишняя для всякого человека.

   С работой он справлялся. Но, к сожалению, был постоянно один, уединялся, кроме персонала больницы, ни с кем не говорил. Всё молчал и молчал.

   Что касается само́й его памяти... Известно, что никто не теряет память, она только "закрывается". Существуют разные способы, чтобы приоткрыть её. Самый сильный и действенный способ - это гипноз. Можно ли было в нашем случае применить гипноз, чтобы приоткрыть завесу над его памятью?.. Здесь я затрудняюсь... Есть люди, у которых ослаблена память, их воспоминания туманны и бессвязны, они склонны принимать невозможное за возможное, и вообще все, у кого частичная потеря памяти - излечимы, - таким людям гипноз может помочь. У нас другой случай. У Сергеева - вообще никаких воспоминаний, даже самых смутных. У него нет целого периода жизни. Ведь он не просто забыл большой "кусок" своей жизни, для него не было этого "куска". Он как будто и впрямь ничего не забывал, а только в ту ночь где-то на автовокзале он сделал только шаг... - шагнул из своего 95-го и тут же очутился в 2016-ом, правда, при этом, конечно, постарев. Но конечно это не так. Не может быть таких перемещений во времени... Двадцать один год он ходил по миру, отключенный от разума, словно автомат, машина. Что делал, того он не знал. Через двадцать один год разум вернулся в него, но без всякой памяти о том, чем всё это время занималось его тело. Когда я находился с ним с глазу на глаз - я, не проверите, немного смущался и терялся, я не знал, что он хочет и что надо делать мне. Это, само собой, не делает мне чести. Но я ещё раз говорю, в своё оправдание, что поступил правильно, оставив его при больнице садовником. Я видел, что у нас в больнице этот человек приобрёл мир, покой и уют. Пусть он одинок (после того, что с ним произошло, не больно-то захочется сближаться с другими людьми), но он спокоен, он в мире. Не нужен никакой гипноз. Да кажется, и самый глубокий инвертный гипноз не помог бы Сергееву вспомнить полжизни своей. И лечить его не надо...

   Потом он умер от сердечной недостаточности.

   Вот это и есть самый необычный случай в моей почти сорокалетней практике, коллеги.

  

  

  

   В известной композиции Dissidents, британского музыканта Томаса Долби, отчётливо слышится русская речь - голос Проводника (актёр А.Кайдановский) - центрального персонажа фильма Андрея Тарковского "Сталкер". Проводник излагает мысль древнекитайского мудреца Лао-Цзы в пересказе Н.С.Лескова: "Когда человек родится, он слаб и гибок, когда умирает, он крепок и чёрств. Когда дерево растёт, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жёстко, оно умирает... оно умирает..."

  

  

  +++ +++ +++ +++ +++ +++ +++ +++ +++ +++ +++ +++ +++

  

  

  Примечание:

  

   Академик И.П.Павлов описывал больного Ивана Кузьмича Качалкина, проспавшего 22 года - с 1896 по 1918 год. Он находился в кататоническом состоянии - "лежал живым трупом без малейшего произвольного движения и без единого слова". Его приходилось кормить с помощью зонда. В последние годы до своего шестидесятилетия он начал постепенно делать какие-то движения, в конце концов он смог вставать в туалет и иногда есть без посторонней помощи. По поводу его прошлого состояния Иван Качалкин объяснял, что "всё понимал, что около него происходит, но чувствовал страшную, неодолимую тяжесть в мускулах, так что ему было даже трудно дышать". Он умер в сентябре 1918 года от сердечной недостаточности.

  

   (Википедия, свободная энциклопедия)

 

 

 

 

Сосед

  

  

    ... у него дома, на кухне, живут гномы, - такие маленькие мерзкие твари, впрочем, разумные, и даже очень хитрые. Они, конечно, напоминают людей, но только отчасти. Все они одинаковые, не отличишь одного от другого. Но это не те гномы, которых выдумали сказочники-фантазёры средневековой Европы, представляя их в виде бородатых карликов с грубыми и смешными чертами лица, одетых в узкие коричневые кафтанчики и монашеские капюшоны, что выглядит, конечно, вполне достойно. Нет, эти гномы - другие. Они - не выдуманы, они - настоящие. Все они - почти лысые, коренастые, у них - жёлтые глаза и сморщенные лица. Одеты они - непонятно во что, - при всём желании, как уверяет сосед, невозможно рассмотреть, как они одеты. Кажется, что их одежда и их тела - это одно целое, и оно, уверяет сосед, - отвратительно. У них очень маленькие подвижные ручки, корявые, и наверняка, липкие пальцы с чёрными от грязи, или по самой природе, ноготками. Самое неприятное, и даже мерзкое в них не то, что они такие маленькие (даже не гномы, а - гномики), а то, что во всём их облике присутствует что-то бесовское, демоническое, потустороннее - ну... будто истинные инкубы - демоны мужеского пола. Хотя, есть ли у них пол?.. Одинаково безобразные твари - они пакостят и гадят, и портят всё подряд.

   Согласно мифологии, гном - это немец. Сосед ведёт с ними войну. Он живёт с племянником Ребусом и боится, что они на него нападут (а племянник - инвалид... правда о племяннике мне совсем не хочется говорить), и поэтому сосед нападает на них сам. Естественно, это происходит ночью, да в другое время, по понятной причине, это и не может произойти. Только ночью. Когда он заходит на кухню они как будто его уже ждут. Если он будет стоять не шелохнувшись, то ничего не произойдёт - они также будут стоять, не шелохнувшись прямо перед ним. Но сто́ит ему проявить малейшую агрессивность по отношению к ним, как всё приходит в движение. Вдруг один из них неожиданно взбирается на стену и как ни в чём ни бывало, словно альпийский скалолаз, бежит по ней без оглядки; остальные разбегаются в панике кто-куда. Может показаться, что это бегущие пруссаки?.. - нет, это гномики. Если какой-нибудь из них зазевается (что случается иногда), сосед начинает, как сам выражается, "стучать его тапочком". Порой мне бывает слышно через стенку, как он ругается на них и стучит своим тапочком. Хотя, наверное, им и больно, но, прямо скажем: толку от этого мало. Гномик с треском расплющивается по-полу, выделяя при этом нехорошую бледную жидкость; но тут же, как только тапочек окажется в стороне, гномик вскакивает, хохочет пружинистым смехом и убегает прочь. Притворяется, маленький негодяй. Всего-то и остаётся от раздавленного гнома, что только дурно пахнущая жидкость на подошве тапка. Хозяин тапка всегда от этого морщится.

   Вот и остальные также: когда сосед их преследует, они разбегаются по сторонам, но на самом деле - они притворяются, что разбегаются. Спрятавшись за какой-нибудь подходящий, или даже неподходящий, угол нехитрой кухонной мебели, они не исчезают совсем, а выглядывают оттуда, кривят свои и без того уже кривые рожицы, гримасничают как малые чертенята и мерзопакостно гогочут - все одинаково: заводным пружинистым звуком. Сосед психует и кричит на них. Можно ли представить себе это воочию? - крики соседа, жёлтые глаза и идиотский смех гномиков?.. В другой раз они вообще не обращают на него внимания, как будто его нет не только на кухне, но и в самой природе, а сама кухня, будто полностью и́х территория. Опять может, притворяются?.. Он лупит их тапочком (руками он их не может взять, боится, в смысле брезгует: "не могу, не хочу, не буду!" - возмущается сосед), лупит, лупит... но не может попасть по цели. Все его усилия остаются втуне. Но, на удачу, всегда найдётся какой-нибудь зазевавшийся неудачник, и неожиданно для себя получит-таки "порцию" по голове и тут же, после этого, уйдёт под землю, в по́дпол, впрочем, не причинив себе, кажется, ни малейшего вреда, ибо, к сожалению соседа, в скорости вылезет наружу вновь. Да, все усилия соседа остаются втуне. Надо посоветовать купить для них отраву: мышьяка или какого-нибудь китайского дуста. Или пиретрум - лишь бы сам не отравился... И лишь однажды, зайдя под утро на кухню, он увидит какого-нибудь жалкого гнома, несчастного, никудышного, мёртвого, - ему становится печально и он достаёт свой пинцет (руками брезгует), цепляет гномика пинцетом и уходит в ванную комнату показывать ему в унитазе Титаника.

   Как-то сосед сказал мне: "Ты знаешь, они меня достали. Если бы это были услужливые человечки и исполняли бы разные домашние работы пока я сплю... охраняли бы сон племянника... ну, или там ещё какое-нибудь... нехитрое, полезное для хозяйства... другие поручения... - тогда да, пойму, а то они горазды только на мелкие, а иногда и на крупные, пакости. Давят на грудь спящему Ребусу и внушают ему дурные сны... А не так давно они облили его чернилами и выпачкали весь пол. Ещё я точно знаю, что пока я сплю, они хотят выколоть мне глаза, чтобы проснувшись, я их уже бы не видел! Ты представляешь?! - выколоть мне глаза! Как циклопу!.."

   В другой раз жалуется сосед: "Ведь они - гномы. Их обязанность - охранять потаённые сокровища, как и подобает настоящим гномам. Если они живут на кухне, то первейшее их дело - охранять! Охранять мои... сокровищ у меня, известно, нет, поэтому они должны охранять мои... мои съестные припасы, - это ж ясно. А они что?.. Ты посмотри, куда делись мои... эти... ну, как они называются?.. - чёрт, забыл. Ладно. А грибы сушёные? Яблоки?.. Сколько трудов мне это стоило! Всё насмарку. Запасов остаётся всё меньше и меньше. Я не успеваю оглянуться, как грибы в мешке будто ссыхаются на глазах. Чья это "работа"? Ведь понятно, что их. Куда, скажите мне, пропал вяленый чернослив, оставленный на подоконнике прошлым вечером? А вобла?.. И даже сухие французские дрожжи - где они?.. - ушли за пивом?.. Всё съели, паразиты. Я уж не говорю о муке и крупах. Да что там!.. - соль воруют... Достали меня, гады. Я не заставляю их выполнять свои первейшие гномьи функции и не надеюсь, что они вдруг догадаются, хотя бы, не мешать мне своим присутствием; но хоть не трогайте мои осенние заготовки! Ох, достали они, ка́к достали!.."

   Однажды сосед сказал, что иногда ему кажется, что всё это сон, будто они снятся ему, что вся эта война с ними - на самом деле просто сон; но тут же сосед добавил в корне противоположную мысль, мол, что может быть эта война и есть сон, но только "не они́ мне снятся, а я сам им снюсь?" И он добавил, что не всегда уверен, где есть явь, а где сон. Трудно ему. Гномы его достают.

   Всё-таки надо, надо посоветовать ему, купить для них отраву, а лучше - завести кошку. Но, правду сказать, думается мне, что... вряд ли он захочет расстаться с ними, да и племянник его, эта... эта капризная загадка человеческой личности... с позволения сказать, этот Ребус неразгаданный не позволит этого сделать, нет, не позволит... ибо, подозреваю, что же он будет делать тогда? чем заниматься?..

   И вот сижу я теперь у себя в тёмной каморке, и думаю: мой сосед завёл себе на кухне безобразных тварей, бессмысленных, мне его жалко, но что будет... что будет, если зайду я однажды домой, и увижу, что у меня дома, по столу и по отвесной стене... - гномики бегают?..

 

 

 

НА ПЕРЕКРЁСТКЕ

  

  

    Уткнувшись мордой в асфальт, на перекрёстке лежала лошадь. Это была гигантская лошадь. Своей огромной тушей она перекрыла всё движение на проезжей части. Казалось, что она была мертва. Её огромная морда, отёкшие веки, чёрные губы, ноздри, грива и щетина - были недвижимы: лошадь не подавала признаков жизни. Да, собственно, и вся её остальная туша представляла собой мёртвую неопределённую гору.

   Но вот неожиданно один глаз лошади слегка дёрнулся, чуть приоткрылся, как-то моргнул, а затем, полностью открывшись, сразу стал как большое блюдо. Глаз был живой. Он пристально посмотрел на меня. Я прочитал в этом глазе страшную усталость. Гигантская лошадь была стара, она устала как старый измученный жизнью работник. Да она и была в этой жизни только работником. Но вот труд ничем ей не помог.

   Я постоял немного, посмотрел на неё, а потом обошёл эту лошадь вокруг и понял, что только одна голова её была размером с целый самосвал. Это какой-то призрак, сон или видение расстроенного ума. Я зашёл в булочную на углу и посмотрел на лошадь сквозь стеклянную дверь - картина не изменилась: на перекрёстке дорог лежала гора, - неподвижно: машины объезжали её по тротуару, распугивая и без того уже запуганных пешеходов. И тогда я окончательно понял, что все мы в этом огромном мире есть просто карлики.

 

 

 

СНЕГОВИК

  

  Оттепель. Отходит снег. Снеговик теперь не встанет - он маленький серый комочек. От него и осталось-то всего: ведёрко и метёлка. И уже виден дворник, спешащий подобрать его когда-то грозное обмундирование.

  Люди с широко раскрывшимися глазами начали вести непривычную беседу.

  МУЖЧИНА: Неужели и у вас все эти годы были гонения, ссылки?

  ЖЕНЩИНА: Да-да, гонения, ссылки, репрессии. Арестовывали, сами не зная, за что.

   ДРУГОЙ МУЖЧИНА: Во время культа, когда ещё большой снеговик стоял на прежнем месте и был так высок и грозен, что даже голодные дворовые псы оббегали его стороной, в это время однажды пошёл дождь. Так себе, кратковременный, но дождь. Так представляете, мальчишки через весь двор от дома к дому натянули полиэтилен, плёнку такую непромокаемую, где они её столько нашли? Натянули полиэтилен, чтобы накрыть снеговика - защитить его от дождя. Пока они натягивали плёнку, снеговик конечно чуть-чуть пострадал. Даже не пострадал, а всего лишь немножко как бы просел, вид-то остался прежний - грозный. А под плёнкой он стал вдобавок тучен. Вот зловещее зрелище: его спасают, а он ещё страшнее.

  Кратковременный дождик кончился, на следующий день - мороз ударил. Очень-очень холодно было. Ребятишки помёрзли. Многие умерли, ведь и спасать-то их некому было - все взрослые в лагерях и ссылках. А те дети, что остались живы, будучи больными, обмотанные с ног до головы кто чем: в обтрёпанных дырявых обносках с ватою набитой в поддувало, кто мхом себя укутает и покроет тонким одеялом, кто просто в дополнение к мало греющей шубке без воротничка тонкую шею свою обвяжет вместо шарфика половой тряпкой; укутанные, грязные, больные приходили к снеговику. Среди них был и я. И я был беспредельно счастлив, глядя на моего большого снеговика.

  ЖЕНЩИНА: Позвольте, я вам расскажу небольшую историю, как мне кажется характерную для уходящего времени.

  Жил в нашем доме один писатель. Жил поживал, писал детские книжки, сказки там, басни. Казалось бы что? Ан вот - пострадал. Выписывал он журнал один художественный, любил он читать толстые журналы. Полистал сначала, посмотрел и заметил, что последних трёх листов не хватает, и ещё два листа надорваны. Итого - пять листов. Трёх из них нет. Неприятность конечно, но особо не расстроился, там обычно юмор печатался, а он его не читал. Взрослый юмор он не уважал, вот детские сатирические рассказики так и сам пописывал.

   Пришёл к нему домой, проживавший, кстати, тоже в нашем доме, его товарищ, спортсмен. Пришёл с таким же журналом, тоже его выписывал, и говорит;

  - Послушай, друг. Не понимаю, безобразие какое-то. Получаю журнал - четырёх листов не хватает, вырваны как раз вкладки - иллюстрации. Хулиганство! Неужели почтальон?

  Писатель подумал-подумал. Достал свой журнал и показал его спортсмену. К удивлению своему спортсмен нашёл такое же хулиганство и в писательском журнале, писатель в свою очередь тоже удивился, что сразу не обратил внимания на отсутствие иллюстраций в своём журнале. Затем он показал гостю испорченное окончание журнала. "Сколько же за это могут дать?" - подумал писатель, а спортсмен, листая писательский журнал, сказал: "Э, брат, тебе светит десять лет".

  ЩЕНЩИНА ПРОДОЛЖАЕТ: Так вот, вы представляете, что за это могут посадить? Почему? А потому что журнал-то ведь государственный, хоть и не партийный. За порчу партийного издания вообще расстрел. Любое издание - это тоже имущество. За порчу государственного имущества - тюрьма, этапы, пересылки и всё такое... Ведь государственный журнал это не какой-нибудь журнальчик частной лавочки, кстати, которых-то у нас и не было никогда, может быть к убогости нашей.

   Как получилось, кто из них на кого донёс (а может быть действительно спортсмен оказался прав, когда говорил, что всё натворил почтальон?), не знаю, но, так или иначе, пришли за обоими. Это даже дворник наш знает. Спортсмен, когда его допрашивал следователь, был очень испуган, трясся, постоянно вытирал пот со лба, но смирён, соглашался со всем, оговаривал себя, короче - сам содействовал допросу - помогал. Он сказал, что сам вырвал эти иллюстрации, чтобы подарить их любимой девушке. Потом эту любимую девушку конечно же искали и конечно же не нашли, потому что и не было у спортсмена девушки. Но, понятно, нашли другую и подставили её под "любимую", но это всё потом. А теперь за порчу государственного не политического журнала и за добровольные быстрые показания, что помогло следствию, спортсмен получил беспрецедентную по тем временам кару наказания - всего три года высылки в не столь отдалённых поселениях. Кстати, теперь он вернулся, говорят: пьёт по-чёрному.

   Что касается писателя... Здесь всё иначе. Во время суда он сразу понял, что обречён, вместо положенных двенадцати присяжных заседателей он увидел всего троих. А где же остальные? Почему их нет?.. Почему суд закрытый, и нет свидетелей?.. Писатель понял - обвинение и защита в одном лице, в лице судьи, который только обвинитель. Это не суд.

   Судья спросил:

   - Подсудимый, Вы писатель?

   - Да, я писатель.

   - Что же Вы пишите, писатель?

   - Я пишу детские книжки.

   Судья что-то указал своему помощнику, тот в свою очередь шепнул третьему присяжному, который и сделал соответствующую пометку в нужной бумаге.

   Затем судья вновь спросил писателя:

   - Подсудимый, кто и когда давал Вам указания и инструкции писать, как Вы здесь выразились, "детские книжки"?

   - Мне никто не давал указаний,- ответил писатель, - я сам пишу, по доброй воле, в здравом уме, по зову сердца.

   Среди трёх присяжных послышались шум и возгласы, они все как одно целое, недовольное существо, устремили на него свои взгляды.

   - Я требую не дерзить государственному суду, - крикнул судья и с такой силой ударил по столу, что подпрыгнул стакан с вином на столе и от испуга встрепенулись помощники. Затем судья продолжил:

   - Ну что ж, ясно. Теперь скажите, для какой цели Вам понадобилось вырывать страницы государственного издания? Что Вы преследовали этим?

  - Я их не вырывал, мне пришёл журнал с уже вырванными листами, - спокойно ответил подсудимый.

  Все трое посмотрели на писателя. В глазах судьи был блеск и злорадство, и он сказал на этот раз очень спокойно, смотря прямо в глаза писателю и одновременно листая литературный журнал писателя:

  - Вам могли дать самое большее десять лет без права переписки, но теперь суду ясно - Вас ждёт расстрел.

  Как будто писатель не знал, что означают эти десять лет без права переписки...

   - Я требую отвечать, для какой цели Вам понадобилось вырывать

  страницы государственного журнала приходящего на Ваше имя? Или может быть думаете, раз журнал пришёл на Ваш адрес - то он Ваша собственность?.. Ошибаетесь, журнал - государственный!.. В какой состоите антигосударственной организации?

  - Да что такое, судья, бросьте (после этих слов все трое за присяжным столом словно обалдели, они даже рты открыли от такой неожиданной неслыханной наглости со стороны выспрашиваемого и смотрели-смотрели во все глаза на уже осуждённого писателя). Я не стану оговаривать себя. Я сказал суду правду, мне незачем говорить неправду...

   За неумение говорить неправду он жестоко пострадал.

   ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА: Да-а, а большой великий снеговик всё стоял и сиял, когда погибали наши лучшие дети.

  И глядя на дворника убирающего останки от лютой зимы, люди с открытыми глазами подумали о снеговике одно и то же: теперь его же метлой и по нему - его сметая...

 

 

 

БАЛКОН

  

   Вижу юношу и девушку, прижавшихся друг к другу на балконе; вижу, находясь в комнате у друга, хорошо знающего их; вижу через прозрачный тюль, едва скрывающий сцену на балконе. Но друг мой не видит, он смотрит в упор, я показываю их ему, а он ничего не видит кроме обычно пустующего своего балкона. Сам продолжаю видеть, и пытаюсь понять, на каком этаже живёт мой друг. Но вот по неведомой мне причине юноша и, особенно в этот миг бросается в глаза печалью поглощённая девушка, идут сквозь балкон, сквозь металлические решётки, идут - удаляются. Идут или проходят, как хотите, но они - удаляются. И появляется мысль, кажущаяся только именно сейчас мне ранее известной, что девушка мертва. Но я отбрасываю эту мысль и вспоминаю про забытый этаж, на котором живет мой несчастный друг, про оставленный балкон, навсегда потерявший своих единственных друзей.

 

 

 

ПУГОВИЦА

 

   Попытка бегства от жены не увенчалась успехом. И тогда он подумал, а зачем бежать? И представил себе, как бы было всё наоборот. И лучшим выбором в его мечте стало указание на то, что муж совсем не собирался покидать свою единственную, любимую и верную жену.

   ...Они жили настолько дружно и счастливо, что не могло быть и речи о недомолвках между ними. Соседи всегда удивлялись, в хорошем смысле, любящими друг друга супругами, и с восхищением и с немалой долей откровенной радостности на лицах при мимолётной встрече во дворе, уступая любящим дорогу, показывали знак большого уважения, и даже признак любви к молодой супружеской паре.

   А тем было невдомёк. Они были слишком заняты собой, своими чувствами по отношению друг к другу, до того, что считали свою семью образцом чего-то сверхгармоничного, и поэтому конечно мало что замечали из происходящего вокруг.

   Так в большой любви и полном счастии, они прожили пять лет с тех пор, как он повёл ее "под венец". Пять лет самых высоких и благородных чувств, пережитых ими вместе - на ночном ложе, за планировкой дня при завтраке, при мимолётных встречах (как им казалось) в обеденный перерыв, при вечернем домашнем очаге и т.д., при всём том, на что должна указывать и на чём стоит любовь мужчин и женщин. И никто действительно любящий не осмелится сказать, что всё это не так, напротив - любовь в любви всегда найдёт поддержку. А там где поддержка, присутствует верность к согласию и пониманию, при этом конечно, учитывая самую главную и существенную причину - необходимость сердца. Но как бы там ни было и кто бы как ни говорил, он любил её как прежде, так и теперь с неохладимым пылом своей большой души. И это никакой не вздор. Свои минуты они использовали по-своему, именно по-своему. Они ходили в кино можно сказать так же часто, как приходилось обедать; не пропустить ни одного фильма, побывать во всех кинотеатрах города, - далеко не всякий горожанин смог бы снизойти до такого житейского чудачества. Но это так.

   Весельчак Красоткин всегда отличался среди сослуживцев оригинальными склонностями характера, а служил он старшим диспетчером девятой автоколонны. Зарекомендовал себя с лучшей стороны; да и в повседневной жизни, несмотря на большую потребность к посещению клубов и театров, мимо его глаз не проходила ни одна техническая новинка, его интересовало всё: и техника, и гуманитария.

   Супруга же его, Любовь Игнатьевна, отличалась способностями незаурядными, работая технологом в промышленном машиностроении; обладала развитым техническим умом, и даже умом в самом обширном смысле, совершенным женским умом, покоившимся в столь хрупкой красивой молодой женщине. Коллеги неограниченно восхищались этой женщиной.

   Вопреки, свирепым законам уральского зимнего климата стояло тёплое февральское утро. Утренний солнечный свет вовсю заливал подтаявшие за ночь (зимой-то!) асфальтовые дорожки, сбегающиеся к шестому подъезду недавно построенного дома в последнем порядке по проспекту Мира.

   Наспех одетая, молодая женщина выводила из подъезда неуклюжего, совсем как крошечный медвежонок, трёхлетнего мальчугана, который, только вырвавшись из рук матери, будто на волю, сразу перестал походить на медвежонка, и уже как пострелёнок устремился в бега. Остановившись на минутку, мать посмотрела, как соседская детвора с весёлым шумком приняла её сына, и вся эта галдящая ватага бросилась как стая в глубину двора. И уже не обращая особого внимания на детские игры и шалости, мать направилась к центральному продовольственному магазину района.

   В тот час в скромно обставленной квартире вышеупомянутых супругов царила непривычная тишина, - и не от того, что тёща, уехав со вчерашнего вечера к своей матери в соседний городок и обещая к нынешнему полудню вернуться, ещё не прибыла, а просто от того, что Семён Петрович пока спит. Спит тем сладким сном, которым приходится опочивать самым забвенным обывателям самой типичной и заурядной жизни. Он спит и видит то, что за последние годы в его жизни очень редко встречается. Вот-вот пробуждается и загорает та искорка в сознании человека, которой подвергаешься очень недлительный, совсем короткий срок, секунду; и та искорка, чьё название имеет человеческое благополучие, - не только с точки зрения успехов в труде или в учёбе, и удовлетворительной обстановки квартиры, но и самого́ семейного счастья и даже благоразумия идей и мыслей, - вынуждает нас радоваться тому, что суждено жить. А не всегда, порою крайне редко, человек гордится тем, что он живёт и существует, думает и сознаёт, понимая всю глубину этого хоть и приближённо. И Семён Петрович как обычный смертный видит выход из этих заколдованных мыслей только в том, что нужно просто лучше жить с большей пользой и выгодой для себя и близких, но - не тёщи; ох как он не любит, терпеть не может родную мать своей жены!..

   "Смысла в жизни нет и быть не может, так думают многие, - рассуждает он, - так зачем же искать что-то высшее, совсем несуществующее; нужно лишь брать, даже хватать и хватать, стараться урвать быстрее других и если оптимист, то радоваться тому, что опередил ближнего своего. И конечно не чураться пользоваться тем, что жизнь сама тебе, если вдруг что-то выбросит и даст". Такова его философия, опирающаяся на его любимую и им же выдуманную поговорку "обуй ближнего своего, ибо ближний обует тебя дважды, да возрадуется". Такова его внутренняя догма и такова его душа, отвечающая на вопрос о смысле жизни как о чём-то отвлеченном. Правда, иногда Семён задумается вдруг и воскликнет как пророк, что истина - это пути исканий и пониманий человечеством того, чего люди сами не понимают и в большинстве своём не хотят понять. И всё. Дальше этого не идёт.

   И бывают ещё в его маленькой жизни минуты, пусть неосознанных, влечений к тем порывам высокого полёта души над пропастью мира, которые скрывают (а может, открывают?) за своей сущностью "сказочную реальность"; но это лишь в самом обыкновенном физиологическом сне. А проснувшись, он не делал должных выводов...

   ... Лишь как свойственно всему живому, стремящемуся что-то для себя поддерживать в чём-то, ещё толком не придя в себя, не совсем проснувшись, шатаясь из стороны в сторону и поддерживаясь за стены, двери и косяки он бредёт, именно бредёт до кухни с целью напиться холодной воды из-под крана. Смочив горло и наскоро промыв глаза, берётся за курево.

   В утренней теплоте этого начинающегося дня Семёну Петровичу слышится голос, зовущий его куда-то очень далеко - в иной мир, в неведомое. Это неведомое чистое и искреннее, в отличие от грязного и лживого близкого, каким оно обычно видится дома при разговоре с женой и тёщей, при суете мирской, на перекрёстке, под фонарём и в длинной очереди у прилавка. Только на новой тяжелой работе целую смену стоя у станка, он был блаженно рад и счастлив тому, что как будто нет вокруг соглядатаев, ехидников, лицемеров, урядников и чиновников-надсмотрщиков "жестикулирующих" лишь криками и воплями. Всё это он имел в виду под одним названием - тёща.

   Вот какие мысли беспокоили его в эти "весенние" мгновения зимы. Зовущий голос из неведомого и воспоминания о тёще...

   Ему бы радоваться, за окнами-то природы прелесть перемешавшись со свежестью, вдыхала в лица людей тепло и радость; но он покоен лишь тем, что нет поблизости тёщи. Против жены ничего не имеет, хотя не любит вовсе, но опять же - уважает. И не позволяет себе непристойных излишеств по отношению к ней - не кричит, не бьёт её, не изменяет. А главное (для неё) не подаёт каких-либо признаков, указывающих на его непослушание, всецело и постоянно готов слушаться и подчиняться, как верный пес и подкаблучник. А нутро скулит и воет, подобно волчьему завыванию.

   И подумать только, началось-то всё с чего? С какой-то совсем не злободневной фразы услышанной женщинами от мужчины. "Сможет ли тот, кто вчера назывался Богом, появиться возаочию сегодня?.." И началось, поехало... Любимая жена-безбожница превратилась в легковозбудимую истеричку. Мать её после долгих бессонных ночей проведённых ею в думах об атеизме, угодила в психиатричку, но слишком рано выписавшись из неё (а может, каким-то таинственным образом сбежав?) и вернувшись в дом, "узакоренила" за собой незавидную репутацию сумасшедшей даже для своей дочери, не говоря уж о зяте...

   С тех пор в квартире разделение: я - одно, ты - другое, она - третье. Нет единой общей цели, и все смотрят в разные стороны, будто лебедь, рак и щука - в известной басне Крылова... А как жить? Вот, так и существуют.

  Если ты плохо живёшь, и если тебе дано чувство воображения, то представь себе...

  Представь себе, что всё не так уж плохо как есть.

  Но если за представляемой картиной в твоём воображении возникает следующая, за ней снова, потом ещё и ещё, то, в конце концов, вся эта надуманная галиматья приведёт к тому, что есть на самом деле. Должна привести к тому, что есть, даже в самих твоих представлениях...

   Обитая дерматином дверь - распахнулась, и в квартиру вошла дочь, следом мать.

   С угрюмым раскрасневшимся лицом жена Семёна Петровича и его тёща, физиономия которой во стократ более красная от какой-то внутренней злобы, заслонившей всё окружающее, которое кажется Семёну теперь уже мрачнее от внезапного появления шума и криков. А ведь это обычная семейная сцена, ничем не отличающаяся от других, - вчерашних, позавчерашних, - и завтра будет то же самое.

   Ранее врывающийся в квартиру свежий воздух сменился дымом тяжести семейной жизни. Не желая слушать скандальной сцены поколений и не выяснив причины (а зачем?), Семён Петрович, так и не успев толком позавтракать, наскоро собравшись, выбежал вон из дому.

   Нервы его были на пределе. Всё до того осточертело, что не хотелось что бы то видеть или кого бы то слышать. Да и так будто, всё как в непроглядном тумане проносилось мимо быстроудаляющегося Семёна Петровича. Он уже не замечал проходивших мимо людей, не слышал гула моторов мчащихся машин. Всё шёл и шёл, потом бежал, пока его не остановил почти ударом в бок прохожий. Ничего не соображая и пока не придя в себя (видимо ощутимый был упадок спокойствия) Семён Петрович уже было собирался чертовски выругаться, как вдруг неизвестный весьма вежливо улыбнувшись, предложил поговорить со старым приятелем.

   - Ах, да это ты?!.. Что нового?

   - Новое - одно старое. Ты как? Как живёшь, Семён?

   - Да что как?.. Один ответ - никак!

   - Что так, Сеня?

   - Да всё тоже... - опустив голову, уныло пробормотал Семён Петрович.

   - Да уж, понимаю... жена, семья, да ещё тёща, потом дети, заботы... понимаю. Брал бы раньше пример с меня. Слава, Богу, я обошел всю эту суету стороной.

   - Ты как всегда прав, но честно говоря, я не вижу выхода из создавшегося положения. Если ты такой мудрец - подскажи... - и, не попрощавшись, Семён Петрович пошёл своей дорогой.

   Хотя выход он видел, тот выход, который привёл бы его к лучшему исходу, вернул бы его к долгожданному душевному покою. Но как мы уже знаем - попытка бегства от жены не увенчалась успехом. А на другие попытки у него сил не осталось.

   Внезапная встреча с товарищем лишь успокоила сорвавшийся пыл злости несчастного Семёна Петровича, уже не замечающего грани, разделяющей добро и зло. И Семён Петрович направился в ближайший кабак...

  

   - Да что ты мелешь, развалина прогнившая? Итак всё ясно и без твоих поганых слов и наставлений гнусных... Да, я знаю, что он не приспособлен к жизни, знаю - он никудышный, непутёвый мужичонка, сама знаю, что не люблю его. Но какое же отношение  имеет потерянная пуговица ко всему... - и, не договаривая, она  показывает матери то место на своём пальто, где совсем недавно  ещё находилась пуговица.

   Выкрикивая ряд оскорблений и проклятий, обе женщины уже четверть часа как устроили в квартире хаос. За столом, под диваном, на кухне и в прихожей - ну нигде не оказалось этой злополучной пуговицы от пальто. Видя безуспешность всех исканий, тёща ворошит содержимое старой поржавевшей коробки со швейным инвентарем, и нервно подергивая пальцами, откинув в последний миг всё со своих колен на диван и на пол, внезапно, как мегера, восклицает:

   - Ну как же так, скотина? Я всю жизнь всё берегу, показываю тебе пример бережливый, а ты, скотина...

   - Не оскорбляй меня... Ну что же делать, мама, ведь эту пуговицу другой не заменишь, я уже и не знаю. Такую не купить...

   - Надо думать головой, ум за разум. Ведь говорила тебе - перешей, пока не поздно. Не слушаешься мать. Как теперь ходить-то будешь, ум за разум?

   Чувствуя, что споры бесполезны, дочь уходит в спальную. Сею минуту, надев поношенное мутно-зелёное, напоминающее болотное гнильё, пальто, мать уходит на поиски потерянной пуговицы по тем местам, куда сегодня отправлялась дочь ещё с утра.

  

   А может быть нужна отдельная квартира? Может быть, мешает тёща? Как знать...

   Но странно, очень странно. Странно не то, что потеряв такую мелочь - пуговицу, странно не то, что все попытки найти её, так и не увенчались успехом; странно то, и даже непостижимо то, как люди дошли до этого опустошённого забвения сами, они готовы будут растерзать друг друга. А из-за чего? Была б причина... И зверь, и дьявол побеждают в человеке человека, и доводит человека до этого опустошенного забвения наша же ошибочность в принятии каких-то решений. И оказывается, что сносно жить мешают свои же человеческие ошибки. Ошибки во взаимоотношениях и всецелопониманиях, в делах и прочее, и наедине с самим собой человек стремится к какой-то цели, не умом и разумом, а толчком порыва чувств. А это та же ошибка. И пусть трижды понимая это, он всё равно, вопреки даже самому глубокому благоразумию, идёт своей дорогой, - в пропасть, ни во что; но по зову сердца, зачастую - в безысходность и безнадёжность; и он не хочет побеждать, усмирять зов сердца, а хочет быть - смиренным.

   Разве это не тот, чей путь зовётся дорогой в никуда...

 

  февраль 81

 

 

 

 

 

 

Приходящие

 

   Я зашёл в сарай только для того, чтобы взять веник. И как только я взял этот красный веник, привезённый мною из красной столицы - я сразу вышел из сарая. И тут-то всё и началось. Передо мной стоял покойник. В порыве замешательства, но всё же, без особого испуга, я почти вплотную приблизился к потустороннему изваянию и посмотрел в лицо мертвеца. То была старуха. Старая, древняя и дряхлая покойница, - полусгнившая, полуразвалившаяся, тленная. И что удивительно, она как будто вросла в землю, - стояла, не шелохнувшись и не пошевелив ни единым своим челом. Стояла так уверенно, как сама Смерть. Она казалась памятником. Но любой на моём месте понял бы, что это мертвец и что он из приходящих. Почему-то, глядя на эту старуху, я вспомнил, что меня постоянно мучает один и тот же сон. Будто я хожу где-либо и всегда встречаю моего покойного деда, похороненного много-много лет назад. Он преследует меня. Разумеется, во сне он живой, но я-то знаю, что на самом деле он умер. И вот - боюсь его, прячусь от него, убегаю. А он - за мной, преследует меня. И так почти каждую ночь!.. Я ударил старуху веником, затем ещё и ещё, и пошёл прочь. И тогда по тропинке, уходящей из сада, мне навстречу шёл... мой дед, который преследует меня во сне. Здесь, конечно, я не выдержал и с криком ужаса в единый миг перемахнул забор. Мой сон материализовался. Не знаю, долго ли я бежал, но будто само Время перенесло меня на колхозный рынок. Переведя дыхание и оглядевшись по сторонам, - на базарной площади довольно много толкалось народа, я немного успокоился. Но сердце, по инерции, стучало как наковальня, и готово было вырваться наружу, как вдруг - среди рыночной толчеи возле барака, из двери с надписью "Директор рынка" вышел мой дед-покойник и медленной уверенной поступью направился прямо на меня. Сейчас уже без крика и без паники, но в страшной тряске я попятился назад. Мне ничего не оставалось делать, как только вбежать в ангар, где обычно продавалось мясо, - там всегда много народа, и я надеялся затеряться среди людей. Но не тут-то было. Ангар на этот раз оказался не таким, как всегда. Длиннейший ангар, - я и не подозревал, что он такой длинный и что, как теперь, может походить на скоростной туннель, - был тёмен и пуст. Увидев впереди свет в конце туннеля, я бросился во мрак к спасению. Весь мокрый, перебегая его, я чувствовал за спиной ледяное дыхание деда и его уверенный шаг. И действительно, оглянувшись, даже в полумраке, я увидел в его лице непреодолимое желание настигнуть меня. В душе я готов был визжать на весь белый свет, но ноги слушались меня - всецело подчинялись мне. Мои ноги несли меня. Я уже вот-вот должен был вырваться наружу, как передо мной возникла старуха. Опять, та самая, которую я хлестал веником. Отталкивая её на ходу (её я не боялся - за спиной была бо́льшая опасность), я почувствовал могильный холод - на миг, всего на миг, иначе больше бы я не смог и шага сделать. Выскочив из ангара, я побежал сквозь ничего не замечающую толпу. Я бежал к музею. Наш базар отличается тем, что имеет на своей территории краеведческий музей, расположенный в бывшем полуразрушенном властями православном храме. Это очень примечательный в два этажа музей на всю округу. Чего там только нет! Любой областной, да что областной... - любой музей красной столицы позавидует нашим экспонатам! Славный музей! На входе - гигант медведь-шатун напугает любого смельчака. Рыси, волки, змеи, речные раки, тетерева и прочая лесная живность. Громадный волосатый лось, почти как мамонт. И даже белые грибы - невиданных размеров!.. А выше - всё история. Стеклянный ряд останков древнего человека - мужчины и женщины. Макеты и фото самых ранних городских построек. Падающая башня, плотина, механический завод, пожарная вышка, памятники и многое другое. А потом - пушки, пищали, пистолеты... Я забежал в музей и ... о! великая магия!.. что такое?! - содержимое музея сгорело дотла. И среди сожжённой трухи, оставшейся от мумий животных, доисторических костей, расколотого стекла витрин, железок, чёрных головешек и прочего хлама, среди всего этого послепожарного мусора стояла и даже как бы возвышалась, парила что ли, над всем этим хламом навязчивая старуха-покойница. А за спиной я вновь почувствовал приближающиеся шаги и холодное дыхание деда. Я оказался в западне... Но, Боже! Кто дал мне руку? Кто подал мне руку помощи, выбросив - в сею секунду - меня на улицу в другом районе города?.. Веря в поддержку Провидения, я успокоился, а немного погодя, уже возвращаясь к дому, я успокоился окончательно. На моём пути был мост, старый, ещё демидовских построек мост, но мост прочный и высокий. Мне необходимо было пройти под ним, но тут я вновь заметил деда. Он стоял на самом верху моста и вроде как бы манил меня, звал, хотя сам и не показывал своего зова руками или ещё хоть как-нибудь, хоть взглядом. Он безмолвствовал - безмолвствовал душою. А недалеко от меня возле балки стояла назойливая старуха; с другой стороны моста - возле опрокинутой скамейки валялся мой красный веник, неведомо кем и как занесённый сюда, - ведь он был брошен мною ещё возле сарая. Из красной столицы он проделал такой замысловатый трюк, очевидно, неспроста. Я думал, что дед меня с моста никак не достанет, ведь мост был слишком высок, я побежал под ним быстрее к дому в надежде там укрыться. Но вот моя доселе быстрота сменилась вялостью и медлительностью, как раз под дедом. Я задрожал, зашатался, и почувствовал ледяные руки, хватающие меня за плечи и какая-то сила, приподняв меня немного от земли, стремилась увлечь, поднять и унести куда-то в пустоту. Я напряг последние угасающие силы, сжался, потяжелел, опустился на землю, сосредоточил всю свою волю на этой борьбе, воззвал ко всей своей оставшейся энергии и теперь уже сам, без помощи Провидения, вырвался из потусторонних сетей, пробежал несколько метров и без сил упал наземь. Когда меня подняли, я увидел толпу, кричащих людей, избивающих палками моего бедного деда, скинутого с моста. Я подошёл ближе. Когда его собирались уносить подъехавшие санитары, я увидел его избитое тело, белое тело усопшего с запёкшими кровоподтёками, в ссадинах; тело, прострелянное как решето и его изуродованные руки - автоматной очередью оккупанта. Не нужно было бить его палками. Как они посмели... Он смотрел на меня с печалью, строгим взглядом человека, перенёсшего сталинские репрессии, войну и вновь репрессии, хотел сказать мне что-то, но понятно не мог. И тогда, наконец, я сам понял его. Понял, наконец, что ему одиноко лежать в холодной земле, что надо навестить его, и что тогда он перестанет преследовать меня по ночам. На следующий день я вернулся к мосту, подобрал столичный веник и отнёс его в сарай. А потом - пошёл к моему деду на могилу.

 

 

 

Сон во сне

  

   Мне приснилось, что я сплю и вижу сон, в котором мне снится, что я сплю и вижу сон о том, что я вовсе не сплю, а вспоминаю о том, что мне снилось, что я видел какой-то запутанный сон.

  

  

Мне снилось, что снилось,

Что будто приснилось,

Что я видел сон,

В котором мне снилось,

Что я вовсе не сплю,

А вспоминаю о том,

Что мне снилось,

Что видел я сон...

 

 

 

 

Прыщавая

  

  

   Я приехал в этот провинциальный городок для того, чтобы навестить мою сестру, лечившуюся в местной больнице, приехал, чтобы пожертвовать своим и без того коротким отпуском на это милосердное дело. Единственная в городе привокзальная гостиница, даже не гостиница - что-то вроде двух небольших спаренных домиков, не берусь судить, какой вместимости - оказалась наполовину занятой, наполовину ремонтируемой. Выходит, что я остался без ночлега?.. Но - нет. Я довольно скоро выкрутился из этого неудобного положения - нашёл частный дом; причём, удобный во многих отношениях, ну, во-первых: этот дом стои́т рядом с больницей - всего-то перейти дорогу; во-вторых: я оказался единственным жильцом, - и это - самое важное преимущество. Есть ещё ряд весьма удобных качеств этого дома, но они, всё же, так незначительны в сравнении с двумя выше упомянутыми мною достоинствами, что и упоминать о них не следует.

   Итак, я поселился в этом трёхкомнатном домике. В полной тишине и покое провёл первую ночь. С беспечной радостью встретил новый день - мой второй день отпуска. Как и следовало мне того ожидать ещё с вечера, но только утром - слышу - кто-то заходит в дом. Смотрю - заходит молоденькая девица, юная, видимо - школьница. Всё лицо её в прыщиках. Косички. Небрежно одета. Помятая кофточка. На ногах - чёрные чулки-сетки. Очень короткая и яркая юбка - ещё чуть и будут видны её трусики. И хотя, как мне подумалось в тот первый миг, что она может при других вести себя вызывающе (и что, возможно, так оно и есть), и, несмотря на свои юные годы, она во многом может быть излишне самоуверенной, - всё-таки, несмотря на всё это, - и на мои предполагаемые у неё развязные черты характера, - больше всего в глаза бросается то, что она очень прыщавая. Сначала в человеке видишь лицо. А какой-то особенный внешний признак в лице ощущаешь, конечно, в первую очередь.

   Говорит: Вы, кто такой? Что вам надо в моём доме? Я ей объяснил, что стал квартирантом в этом доме, конечно, нахально, каюсь, но у меня не было другого выбора, к тому же, напротив, в больнице, лежит моя сестра, и это очень удобно: и мне и ей (сестре). Да и потом, мне посоветовали соседи, сказав, что вы не отка́жете... Я спросил её, значит, она и есть хозяйка, такая молоденькая? Да, ответила она, что ж здесь такого?.. Ну ладно, мол, оставайтесь. И добавила: Только смотрите мне, на меня не бросаться, я кусачая... А я об этом даже и не думал, больно надо с детьми связываться. И сказал ей об этом. Но-но, смотрите, говорит, знаю я вас, мужчин. Ну, думаю, кому ты нужна такая несуразная, вся какая-то несуразная и нескладная, да вдобавок прыщавая... Вот такое произошло не совсем обычное, в чём-то бурное, знакомство с хозяйкой этого дома.

   Дом её устроен так, что для того чтобы попасть на кухню и в две следующие за ней комнаты, необходимо пройти первую большую комнату, гостиную, в которой я и поселился. Это пояснение будет постоянно довлеть надо мной, потому как, для того чтобы выйти из дома, надо обязательно пройти мною занимаемую комнату. А хозяйка постоянно бегает то туда, то сюда через эту комнату, впрочем - хлопот мне не доставляя, а всего лишь утомляя меня своими столь заметными на её юном личике прыщиками. Видимо, девочка ещё. И сколько в ней энергии, активности, задора! На кухне я бываю каждое утро и вечер, днём никогда, так как незачем - в полдень обедаю в городе, а вот по утрам и, особенно по вечерам приходится готовить себе при хозяйке, которая и здесь бывает столь неутомима и кипуча в своей кухарской деятельности, что можно думать, будто в её комнатах живет несколько человек, ради которых она всё суетится и суетится. В тех комнатах я не был и, само собой, не видел, что в них может происходить, но определённо ясно, что никаких жильцов там нет. В этом доме я один, да она. В первые дни я с ней и не разговаривал вовсе, будто и не было её для меня. Но она-то ведь была, и бегала постоянно перед глазами. И самой ей разговаривать со мной, думаю, было некогда. Впрочем, может быть, она меня не замечала, и действительно, ведь я не навязывал ей своего заметного присутствия, ходил, словно бука и нелюдим, видя только её прыщи и кошачьи прыжки и повадки.

   С утра я, как обычно, умывался, наспех (как на службу) завтракал и уходил в город. Городок этот небольшой по численности населения, но довольно вытянутый и запутанный меж небольших горных хребтов и возвышенностей. Правда, слово "горных" столь не подходит к описанию этого городка, что видимо уместнее будет сказать: бугорки, пригорки, холмики и так далее. Но если с некоторых улиц на город смотреть в одной перпендикулярной плоскости, то отдельные дома как бы парят, находятся над другими домами, а третьи ещё выше - на дальних, уходящих вверх, улочках. Очень симпатичные холмистые городские пейзажи. Всё это замечаешь вновь, находясь в состоянии покоя, сосредоточения, а моя юная прыщавая хозяйка, наверное, и не знает своего городка, ведь ей некогда? Чем это она вообще занимается, бегая взад вперёд?..

   Поблуждав в лабиринтовых улочках, посмотрев на редких прохожих, без дела, наверное, ни одного не слоняющегося, я отмечал для себя, что только один я бессмысленно брожу себе, без цели; а потом успокаивал себя, что нет, не без цели - ведь я в небольшом отпуске, приехал навещать больную сестру; перекусив в какой-нибудь, пусть захудалой столовке, я с необходимыми для сестры заказами и покупками спешил к ней в больницу, и до самого вечера проводил время в присутствии сестры и многих любопытных, и не только, взглядов, но и расспросов обо мне, - ведь им там невесело и скучно. А потом, к ужину, шёл на квартиру к хозяйке. И так каждый день моего пребывания в этом осеннем мирном городке.

   Как я и сказал, первые дни, точнее дня три-четыре, мы с ней (хозяйкой) практически и не разговаривали, а вот потом... Потом начались её "концерты, выступления", вся её активная деятельность переметнулась на "выматывание" моего душевного спокойствия и моих и без того беспокойных нервов. Что же это за бестия такая свалилась на мою голову так внезапно, выводя моё созерцательное восприятие этого городка в нервное видение столь усиливающихся прыщеватых особенностей хозяйки, проживающей, оказывается, не в таком уж и чудесном городке.

  Ну, началось всё с того, что она сама подошла ко мне, причём с утра пораньше, я ещё не только не принял ванну, но и не успел даже встать с постели, лежал под одеялом. Набросилась на меня со словами: "Почему это вы всё молчите? Вы что - без языка или просто говорить не умеете? А может быть, вы меня и за человека не считаете, мол, что мне с ней разговаривать, с куклой этой беготливой - итак всё ясно, да?" Так и сказала: "беготливой". Ну что мог я ей ответить?  сказать ей, что она дура, что ли? Или лучше промолчать, отмежеваться? Или может указать ей на её прыщи, может она и не знает про них  вовсе? А спрошу-ка я что-нибудь про её внешность, ну например: "Послушайте, хозяюшка, у вас зеркало имеется?", - и спросил. "Что?" - словно остановилось всё движение в её хрупком теле, и замерла на миг. Даже прыщи её стали как бы прыщиками - уменьшились, но  лишь на миг, всё это изменение всего только на миг, и вот она, уже восстановившись, как мегера, бросая молнии и гнев непристойных слов, я даже как придирчивый литературный цензор пропускаю эти слова ... ... ... а потом злобно закричала: "Вы что, сумасшедший? Или прикидываетесь?.. Перестаньте дурачиться и строить из себя недоумка. Лучше спросите что-нибудь поумнее". Она что, балда? - пронеслось у меня в голове. Ведь я ещё не умывался, даже не встал с постели, а она лезет ко мне со своей ерундой, считая, что я язык проглотил, тоже мне дальновидная, ух, как она мне надоела. И как сказать поудобнее, чтобы она убиралась ко всем чертям?.. что ей нужно от меня? - пусть уходит, ведь не трогаю же её, как она сама того просила, даже можно сказать требовала в первый день, боясь за свою девственность. И заплатил за комнату вперёд, что ей нужно? Видите ли "лучше спросите что-нибудь поумнее".

   - Ну что я могу спросить у вас умного? Что?

   - Скажите, хотя бы для начала: доброе утро, - с едва заметной улыбкой промолвила она и улыбку сразу же спрятала в глубинах своего искрометания дикого взгляда бешеной кошки.

   - Оно уже не доброе, а испорченное для меня, впрочем, привет, - с нескрываемым сожалением вымолвил я и вздохнул, как вздыхает человек, видящий перед собой что-то неладное, и не скрывающий своего отрицательного отношения к этому неладному, вот так и я вздохнул - глубоко-глубоко, и как бы, давая ещё и понять своим вздохом, что всё, мол, что хватит, и, наверное, ещё сильнее следом выдохнул, как бы изгоняя из себя всё лишнее - прочь, прочь всё лишнее, выраженное для меня в этой девице.

   А она сказала, не обращая внимания:

   - О, я вижу в моём жильце-нелюдиме прогресс, первые признаки очеловечения - вы поздоровались со мной!

   Вот ведь паскудь какая, что она может знать о моём очеловечении. Но я промолчал, не стал с ней спорить. Перестал её и слушать. А она всё говорила и говорила, бормотала что-то нравоучительное, воспитательное, этическое и тому подобное. Вся её напыщенная различными мудрёными словечками, порою совсем неуместными высказываниями или замечаниями неизвестно к чему или к кому относящимися, учительствующая речь вымотала меня вконец: то она смеялась, то говорила с грустью, иногда, казалось, что она хохочет или плачет, всё равно, может она издевалась надо мной просто. И вот я не вынес этого. Скинул с себя одеяло, встал в полный рост - я был гол, как новорожденный, потому что привык спать обнажённым, так как считаю это полезным для здоровья, - тело должно дышать. Посмотрел на неё - изумлённую, на её лицо - с застывшими и остекленевшими глазами, на неё - всю окаменевшую от моей наглой наготы и, конечно же, на неё - сразу замолчавшую и чуть приоткрывшую свой ротик, и сказал: "Вот я какой. Так-то". И неспешно направился в ванную, захватив, откинувши подушку, плавки...

   Когда я вернулся в комнату, то к немалому удивлению застал её в той же позе. Она сидела на табурете возле расправленной кровати со скомканной простынею и до пола свисающим одеялом и смотрела на откинутую мною подушку, сложив свои маленькие руки одна на другую на своих открытых острых коленях. Она была всё в тех же чёрных сетках. В полупрофиле её, при менее заметных прыщиках и шаловливых глазах, я увидел что-то наподобие улыбки и задумчивого мечтательного взгляда. О чём это она думала?

   Заметила она меня не сразу, а только тогда, когда я прямо-таки швырнул прихваченное в ванной полотенце на смятую постель. Хозяйка даже испугалась, вскочила, очень покраснела и, закрыв глаза, чтобы не смотреть на меня (теперь я был уже конечно в плавках), спросила, видимо любопытства ради: "Скажите, почему вы спите голым?" Спросила так, ненавязчиво, даже очень спокойно и с какой-то неподдельной добротой в голосе. А я ответил: "Так, на всякий случай. Привычка". Ответил дерзко и совсем не проникновенно в суть её вопроса, с каким-то заигрывающим участием, - до сих пор жалею, что так нехорошо ответил. И что это меня подхватило в тот миг? Сам не знаю, зачем так ответил - нечистая сила побудила. Она только бросила мне, что я несчастный человек и кинулась вон из комнаты. Это было утром.

   А вечером, когда я вернулся от сестры, хозяйки не оказалось дома. Нисколько не обращая на это внимания, мало ли чего, какая нелёгкая унесла её в неизвестном направлении, с чем, зачем и почему, меня волновало меньше всего. Я спокойно поужинал, свободно почитал, только уже перед тем, как лечь спать, вспомнил про хозяйку. Причём, вспомнил с сожалением, с негодованием на неё, вот ведь какая, думай, теперь о ней, переживай за неё. Да какое мне дело, в конце концов, спать - да и только! Разделся и лёг в постель, принял горизонтальное равновесие, побуждающее к душевному покою, но долго не мог уснуть, ворочался постоянно, боролся с бессонницей, в голову лезли всевозможные бессмыслицы, а потом вдруг опять так внезапно вспомнил про хозяйку, вспомнил, что её нет дома. А может что случилось? И понял причину моей бессонницы. Причина в хозяйке, но почему? И что делать? Надо сходить к ней в комнаты, посмотреть, - может быть, она всё же дома, притаилась там для прыжка, как пантера или может, удавилась эта ненормальная, ведь кто её знает, что у неё на уме? Пойду, проверю. Хотя это и не в моих правилах - лазить по чужим комнатам. Другое дело, что я вообще нагло попал к ней в жильцы, согласен, но ведь того требовали обстоятельства, вполне реальные обстоятельства и требования по отношению к моей несчастной бедной сестре - мне необходимо быть как можно ближе к сестре, а ведь в самой больнице мне никто не даст койку, да и было бы это весьма некстати, так что самое лучшее это то, что я так удачно проживаю в непосредственной близости к больнице. Ну что же, ведь надо идти посмотреть её комнаты, иначе не усну, меня, чувствую, кажется, обуял какой-то интерес. Я встал, накинул на плечи простыню и пошёл в её комнаты.

   Первая её комната нечего особенного собой не представляла. Обыкновенная небольшая комнатушка. Одно деревенское оконце с миниатюрным подоконником. Тюль... или нет, это простая крестьянская занавеска. Довольно светлая комната. Такая чистая, прозрачная. Но, странно, почему здесь светло?.. - ведь во дворе поздний вечер. Старый симпатичный комод, уютный, мягкий на вид диван, пара обтянутых замшей, чуть потёртых, замысловатых стульев, сохранившихся так хорошо, видимо ещё с прошлого века, конечно небольшой столовый столик, округлой формы и совсем малюсенькая печурка. В общем, вполне приличная, хорошая комната. Ну, там - вязаные коврики, голубые летние обои, абажурная лампа - этого я не заметил, да и незачем было видеть всё остальное, может быть, на самом деле и не было этого всего - так только, к слову. В целом, вся эта добротная обстановка уюта промелькнула, ведь я пришёл не в мебельный салон, а пришёл искать хозяйку; надеялся её увидеть, хотя где-то и предполагал, даже более того, что скорее всего она просто куда-то ушла или уехала, сбежала что ли после той утренней своей растерянности. Да и я сам хорош, гусь. Ведь явно её сконфузил. Тоже мне, голышом перед ней вертелся, перед девчонкой-то. Конечно же, она ещё девочка, видно невооружённым глазом. Стыдно сейчас. А давеча совсем стыда не было. Ну что ж, поделом мне, впредь будешь осмотрительнее вести себя с ней, не дай бог ещё выставит на улицу, что тогда, куда пойдёшь? И всё-таки кой-какое есть в утренней истории и удовлетворение - надеюсь, больше она ко мне не пристанет.

   Потом я зашёл во вторую её комнату. Сразу скажу, я был поражён. Поражён в прямом смысле слова, то есть не столько неожиданностью (что, впрочем, тоже есть в немалой степени), сколько тем, что я оказался перед фактом того, что после увиденного мною в первый миг в этой комнате, я понял, что, как говорится: я - пас.

   Чуть поменьше первой эта комната оказалась ещё более светлой, мне и теперь всё время кажется, что комната дышала самим небом, прозрачно-кристальной чистотой и согревающим холодом воздуха. Вот такое ощущение. Комната была самой освещенной из всех, почти не было стен, два больших окна - словно две прозрачные стены, и ещё одно окно - на потолке. Но самое удивительное всё же, не это. Самое удивительное, что комната эта - сад. Небольшой садовый участок внутри комнаты, зато какой! И растут здесь к великому недоумению или может быть к безмерному восторгу, что бы вы думали?.. Растут здесь грибы мухоморы... Весь пол - сплошь клумба, даже дорожки нет, только от порога до противоположной единственной стены кинута доска, по которой можно ходить. С других сторон, и слева и справа на подоконниках в деревянных ящиках тоже торчат упругие, жёсткие на вид шляпки небольших мухоморчиков - красных и жёлтых, и каких-то серо-зелёных. А у дальней стены стоит кушетка, над ней возвышается как некое величественное изваяние на постаменте - большой белый мухомор. В первую минуту мне показалось, что он просто живой. Но ведь он и был живой! - что это я?.. И все грибы здесь - живые. Такого царства живых мухоморов не увидишь нигде, даже во сне, а тут - всё на яву.

   Странна моя хозяйка, весьма странна. Вот она чем, оказывается, занимается - она выращивает мухоморы!.. Она - ведьма?..

   Вот так я стоял и смотрел на эту комнату-сад. И мне не было противно, не было плохо, не испытывал никаких отрицательных эмоций, напротив, было даже как-то умиротворённо, спокойно-спокойно, ничто не волновало и не трогало меня, не беспокоило - я забыл обо всём на свете; не хотел, тем более не думал о том, что надо покинуть чужую комнату, до тех пор, пока не услышал позади себя, где-то там, в самом начале дома открывающейся двери. Я понял, что возвращается хозяйка и быстро покинул её комнаты, устремился по коридорчику к кухне, где и столкнулся с ней нос к носу, на пороге кухни.

   - Что вы здесь делаете? - строго спросила хозяйка и оглядела меня с головы до ног. И понятно, ведь в простыне - я походил на привидение. Я стушевался. Она очень пристально разглядывала моё поникшее хладнокровие, была, действительно, строга и внимательна, пронизывала своим устойчивым пристальным взглядом всё моё прежнее спокойствие насквозь.

   - Так что же вы делали в моих комнатах? - повторила она.

   И только тут меня осенило. Я, наконец, понял то, что мог, должен был, обязан, заметить ранее. Ведь давно ночь, я мучался, страдал бессонницей и оказался в её комнатах, где было столь светло, что ни о какой ночи не могло быть и речи. Город спит, а в её комнатах дневной свет, самый обыкновенный день. Она, действительно, ведьма! Конечно, она догадалась, что я это обнаружил, потому что вновь изменился, стал прежним - самим собой. И когда я, не отвечая на её вопрос, попытался (тем не менее, сам находясь в недоумении) снова побежать в её комнаты, распахнуть двери, увидеть там день, - она меня остановила. Прыгнув к двери раньше меня как кошка, встав между дверью и мной, одной рукой отстраняя меня изумлённого, другой рукой быстренько вставила ключ в замочную скважину и повернула его на несколько оборотов, и затем, изъяв ключ из двери, спрятала его где-то на себе - в своих одеждах.

   - Туда нельзя... - она была очень спокойна и уверена. Хладнокровием на сей раз победила она. Я отступил и молча, удалился к себе.

   Как ни странно, но я тут же уснул, как будто провалился в глубокую мухоморную яму, если такие ямы возможны в воображаемой природе....

   Проснулся я довольно поздно. Солнечный луч, настойчиво проникающий сквозь занавески, греющий мне глаза и лоб, заставил меня приподняться, и я всё ещё сонными глазами увидел, что передо мной на табурете, накрытым белёсым полотенцем на керамическом подносе меня ожидает завтрак: зажаристые румяные пончики и дымящийся кофе, от распространяющегося запаха которого у меня закружилась голова и очень приятное, что-то музыкальное, зазвенело в ушах. Что это?.. - не приснилось ли?.. Тут я окончательно открыл глаза и увидел, что всё приготовленное для меня осталось на своих местах. Нет, не приснилось и не привиделось, а действительно факт: солнечный луч, завтрак, кофе. Я вспомнил прошедшую ночь (или день?) в её комнатах, но тут же, отбросил эти воспоминания в сторону и подумал, что вот как хорошо начинается новый день... Ай! - да ведь она не ведьма - волшебница!

   Приятные сочные пончики и лёгкий кофе подняли меня на ноги. К моему удивлению я оказался в плавках; оделся, умылся и, встретив на кухне хозяйку, сердечно отблагодарил её за завтрак, ничего не спрашивая о её комнатах и не показывая вида, что ничего не забыл, помню нашу с ней ночную встречу в коридоре; удалился в город...

   После дневных больничных дел вернулся как обычно, к ужину. И, как и накануне вечером не обнаружил хозяйку дома. Поужинал, почитал, дождался темноты, даже стало как-то скучно без хозяйки, тоскливо, обеспокоенно даже, одиноко; так вот дождался темноты и из любопытства решил проверить её комнаты. Как там сейчас - день? Ведь этого не может быть, уверял я себя. Ведь такого не бывает. Но страшно интересно узнать! И пошёл проверять.

   Каково было моё разочарование - на сей раз дверь оказалась запертой.

  Я вышел из дому, обошёл его, заглядывая в окна, был глубокий вечер, всё было обычным, нормальным - в её комнатах было темно. В самом деле, почему там должно быть светло без искусственного освещения, да ещё в такую темень? Но ведь было, вспомнилось мне, было, ведь вчера видел собственными глазами! Может там и сейчас светло, но только с улицы это не увидишь? Мистика какая-то...

  Выкурив папиросу, я вернулся в дом, постоял ещё в коридорчике перед закрытой дверью, раздумывая как быть. Но не ломать же дверь, в самом деле, что я здесь стою?.. И пошёл спать.

   "А где хозяйка, где она, моя прыщавая мухоморщица?" - с этими мыслями я и заснул, не забывая думать о том, что утром меня, наверное, опять, будет встречать солнечный луч и горячий кофе.

  Всю ночь мне снились кошки. Будь-то я обхожу снаружи какой-то дом, пытаюсь найти вход в него, под ногами мокрая трава и кошки, мне страшно и холодно, но ни окон, ни дверей в этом доме не могу найти, наверное и нет входа в дом, пытаюсь залезть на крышу, проникнуть в дом через дымовой проход, но не могу, ничего не получается, мешают кошки, в конечном итоге добравшись до крыши, падаю вниз, падаю долго, очень долго и мучительно. Падаю в мухоморы. И всюду слышен бесконечный кошачий вой, именно вой, а не рёв. Под ногами теперь колючки. Всё это наслаивается друг на друга - и мухоморы, и колючки, и кошки - всё перемешивается - и вот я уже запутываюсь в цепких лианах, которые обтянули весь дом, меня безжалостно жалит крапива, и кругом в темноте я вижу зелёные, синие, ослепительно белые огоньки - глаза, сияющие, словно в просторах Вселенной спаренные двойные звёзды. Это - кошки. Как много их! Потом я проснулся.

   Солнечный зайчик не бегал по моей постели, не грел мне глаз, более того - за окном я увидел пасмурное холодное небо. Завтрак меня не ждал, и я понял, что хозяйки нет дома.

   А может, и не было ничего в прошедшие дни, а?.. Мухоморы, да ещё в квартире... Ведь это бред! Как говорит моя бабушка: у тебя, милок, глюцинации. Действительно, невольно задумаешься: с какой стати меня должен ждать завтрак, в чужом городе, в чужом доме, - не было никакого завтрака, и солнечного луча не было. Да может, и хозяйки-то нет никакой? Всё это мне померещилось, привиделось... "глюцинация"... Э, нет! Брось. Было, было! И хозяйка, и комната её, и конечно кофе! Всё было. Может это и волшебство, но это было, видит бог, ведь я не сумасшедший... Я могу допустить волшебство, но быть сумасшедшим - этого я не могу допустить! Было, было!.. Но тогда где же, она теперь, в это пасмурное утро?..

   Долго лежал я в постели, не вставал и никак не мог понять, как же так, что же она со мной сотворила. С одной стороны - прекрасно понимая её ведьмины замашки, ненавидя её прыщи, я готов был бежать из этого чудовищного грибного сарая, но с другой стороны - покой, тишина, гармония, ведь она ничего плохого мне не делает. Если она колдунья вдруг, - пусть!.. напротив, я стал чувствовать, что во мне происходят позитивные перемены: как-то непонятно, но становлюсь как будто лучше, спокойнее, добрее...

   Вот так я встретил это пасмурное утро. Так же и следующие дни, не менее, и даже с каждым днём всё более и более хмурые дни. Как всегда, как в прежней обыденности - городок, больница и скучные одиночные одинокие вечера, в непрестанных думах об исчезнувшей хозяйке. За больную сестру я был спокоен, с ней было всё в порядке, то есть: не лучше, и не хуже. Отпуск мой кончался, через день, мне необходимо было уезжать.

 

   Последний день моего присутствия в этом городке был таков.

   Проснувшись раньше обычного, хозяйку я вновь не увидел, да и не ожидал больше увидеть. Утро опять стояло хмурое. Лежал тонкий слой ночью выпавшего снега. Белый покров земли не принёс никакого разнообразия в мои скудные, за последние дни, впечатления. Я как-то вновь замкнулся в себе, потерял всякий интерес и ушёл из этого обманувшего меня дома. Впрочем, заранее зная, что ещё вернусь в него, не далее как сегодня вечером, но уже точно в последний раз, для того чтобы собрать чемодан и утром распрощаться с этим домом. Но я ему, обязательно, поклонюсь.

   Я приобрёл билет на поезд. А потом был, сам не знаю где: то ли плутал меж тихих узких улочек где-то на отшибе городском, то ли просто сидел на забытой всеми добрыми людьми поломанной скамейке, потерявшейся в скверике возле вокзала.

  К обеду первый снег растаял. Стало заметно теплее, облачно; нет-нет, да и выглянет солнышко, чуть нагреет землю, как бы напоминая всему живому о себе: вот, мол, я ещё с вами, помню о вас, грейтесь. Небольшие перемены к теплоте и к свету, однако, не прибавили мне ни настроения, ни аппетита, и, не отобедавши, я побрел в больницу, проститься с сестрой.

  Здесь я, наконец, впервые, скажу о сестре. Она у меня больна. Тяжело и безнадёжно больна. Так говорили все врачи, то же самое теперь ежедневно повторяет она. В этой больнице она уже полгода. Это - "нехорошая" больница.

  Когда я её увидел смеющейся и всем своим видом показывающей таким же больным, как и она, что она счастлива и вполне свободна, сестра вдруг резко изменилась, заметив моё появление, приняла угрюмый вид и настрой, села на постель, наклонила седую голову (сестра намного старше) и едва слышно, со всхлипываниями заплакала. Я подошёл, налил из общего гранёного, со сколотым горлышком, графина стакан воды, дал ей попить, вытер тыльной стороной кисти слезы на её родном лице и сел рядом с моей бедной сестрой. Она успокоилась, приняла прежний безмятежный вид. Надо сказать, что её настроение меняется чаще, чем самая переменчивая погода на дворе. И сказала:

  - Ты знаешь, я тебя сегодня всю ночь искала. Не могла найти. Ты куда-то пропал...

   Я молчал. Мне было грустно.

  - Почему ты не спросишь, где я тебя искала?

   Я продолжал молчать.

  - В этой больнице тебя искала, - вот где. Я думала, что тебя тоже упекли сюда мои недоброжелатели... Никак не могла найти. Все этажи оббежала - не нашла. Но знала, и сейчас считаю... сейчас я ещё более уверилась в этом, что - ты бы́л в больнице, где-то рядом, и, в то же время, так далеко. Может быть, ты просто прятался от меня? скрывался?.. Но зачем?

  - Сестра, да это же сон, твоё больное воображение. Как мог я оказаться в больнице? да ещё ночью?.. Что́ ты говоришь! Для чего мне прятаться от тебя? - спросил я сестру с лёгкой иронией.

  В её глазах появилась не то горечь, не то злоба. Довольно часто пристально смотря в её глаза, не могу понять её отношения ко мне. Но сейчас, всё же, в её глазах в большей степени преобладает последнее - злоба. Она вся выпрямилась, даже вытянулась и с высокомерием и с ревностью (?) понесла на меня свои обвинения:

  - Это надо у тебя спросить. Говори, где был, у кого прятался? В какой палате? Что делал? С кем?

   Можно подумать что я и не брат для неё вовсе, а муж, о, Бог мой... И пошло и поехало... Раздражения... Всхлипы... Опять раздражения... Слёзы... Неудержимая беспричинная истерика. И весь её прошедший сон, всего лишь сон вылился в банальную истерику. Это сумасшествие. Но может быть просто она не хочет, чтобы я уезжал?.. Но ведь я не могу здесь остаться, - ведь должна же она понимать... Вот всё о моей сестре.

   Вечером я долго и бессмысленно сидел на лавочке возле дома хозяйки. Выкурил полпачки папирос, среди них - одну набитую, известно чем, а потом. ... ... ... Потом меня, как показалось, ни с того ни с сего вдруг осенило: постойте, а разве я... разве сам я - не сумасшедший? - все признаки налицо. Ну зачем, спрашивается, я сюда приехал, зачем? Зачем мне свой, и без того короткий, отпуск проводить в незнакомом городе, да ещё по пол дня сидеть с больным человеком в "жёлтом доме"? Зачем я связал себя какими-то непонятными мне до сих пор крепкими нитями и узами с прыщавой девчонкой, или, пусть не сам, так ей дал позволить связать себя? Почему стал видеть вокруг себя, ну хотя бы сегодня, или накануне, бессмысленность?.. Но в тоже время, чем я отличаюсь от нормального человека? Чем? Ведь приехал навестить больную сестру, каждый день бегаю к ней, ухаживаю за ней, веду вполне приличный и достойный образ жизни. На прыщавую хозяйку не бросаюсь, вполне нормальные поступки нормального человека. Ну, просто позавидуешь... А чему завидовать-то, и кому?.. Действительно, я псих, если уж самому себе завидую. А - пусть, пусть псих, всё-таки отдаю себе отчёт, пусть и не всегда, пусть и не часто, но хотя бы это́ уже говорит о том, что "балкон мой ещё не падает". Значит, ведь нормален, да? И вдруг сравниваю себя с сумасшедшим. Нет-нет! Да тот, кто думает хотя бы об этом сравнении, он, по крайней мере, пока ещё не сумасшедший. А бессмыслица в моей голове?.. Ну, это, мало ли от чего, может причина в том, что у меня просто упадок духа ввиду отсутствия моей хозяйки (да позволено её будет назвать своей), возможно я по ней скучаю? Не знаю, но отрицать этого уже не стану. А всё-таки, что в ней такого?.. Да ничего, просто, думаю, что она хороший и добрый человек... А может, все мои мысли идут от безделья...

   И я пошёл в дом, надеясь сразу лечь спать, чемодан собрал ещё утром, а билет купил только на завтра. Спать... спать, и чуть свет - на поезд.

  Моя юная хозяйка была дома.

   - Где вы так долго ходили? Я вас ждала... - первое, что я услышал от неё.

   "Вот тебе на́! " - подумал я, и сказал с радостью:

   - Так вы сами очень долго отсутствовали.

   - Да?! - удивилась она не то своему, с моих слов отсутствию, не то моей неожиданной (даже для меня) реакции на её вопрос, и добавила - Ну ладно, всё это уже не то, пустое. Сейчас важно другое, более необходимое, для меня и для вас... Скажите, вы ужинали?

  Нет, я не ужинал, подумал я, но промолчал, да и забыл тут же про ужин. О чём это она говорит, что это такое необходимое и более важное, или наоборот, что это нужное нам обоим?

  Я начал немного стыдиться её, стал прятать свой до этого пристальный взгляд на неё, опустил голову, как двоечник-мальчишка перед строгим и требовательным преподавателем.

   - Так я не поняла - вы ужинали?.. А скажите, почему вам стало стыдно смотреть мне в глаза, а?.. Отвечайте же! Отвечайте, я требую ответа, - с улыбкой мягко спросила она.

  А мне было, действительно, очень стыдно, стыдно за всё, за своё вызывающее поведение в первый день нашего знакомства и в другие дни, за то, как я вёл себя при ней бесцеремонно и развязно. А она всё улыбалась-улыбалась, и, конечно же, без иронии улыбалась, так открыто и искренне, с добротой, и спросила или сказала, или потребовала, в данном случае это всё одно и то же, потому что отказать было невозможно: "А ну-ка, смотрите на меня, смотрите, смотрите прямо в глаза", - и я посмотрел. В её глазах я увидел огонь, который тут же проник в мою сущность и опалил в ней все внутренности. А она всё продолжала пальбу слов: "Так вы ужинали? Как ваша сестра? Я смогла бы её навестить, если вы не против... Я непременно хочу с вами говорить, много и много... Почему вы боитесь смотреть прямо в глаза постоянно? Ведь я же смотрю на вас. Давайте же смотреть друг другу в глаза - вместе, - так мы больше поймем друг друга, не только каждый каждого, но и себя самих. Обменяемся взглядами, увидим себя со стороны, поймём: есть у нас общее? и возможно ли проложить между нами тропу к сути, может быть, и дружбы?.. А вы посмотрели на меня и всё, - сразу прячетесь. Нехорошо, неоткровенно с хозяйкой так... Так смотрите же, наконец, на меня, а не уводите свой взгляд в сторону! Вам что, на самом деле стыдно? Бросьте", - и она добродушно рассмеявшись, взяв меня под руку, повела в свои комнаты.

   - Я буду сначала показывать всю свою внешнюю оболочку жизни, как

  бы ни банально это звучало. Может быть, вы поймёте потом и внутреннюю. А? Не хотите? - в её глазах был уже не беспощадный огонь, а задорный игривый огонёк. Она вся дышала какой-то "сверх-жизненной" свободой и земным чистым женским теплом. Была крайне подвижна, очень смеялась. А я как тюлень на суше, неповоротлив, неразговорчив, пассивен. Но зато, чувствую, был по-человечески застенчив, а не как раньше - беспардонен.

   Мы присели на диван; я, молча, внимательно слушал, она - говорила.

   - Понимаете, вы не думайте, что я дурочка какая. Я ведь неспроста всё это затеяла: живу одна, выращиваю мухоморы. Неспроста. Для меня это необходимо, хотя мало помогает. Ну, одна-то я потому, что никому пока не нужна, молода я ещё очень, и ведь это видно, - и она пальчиком показала на своё юное личико, всё усыпанное прыщиками, - придёт время, да-да, придёт моё время расцвета. Я ведь ещё девочка. Вы, наверное, сами поняли это по моим многочисленным прыщикам, да?

   Такой открытости разговора я тем более не ожидал.

  - Если честно, то, да. Это я понял. Я не хочу скрывать, что сразу об этом подумал, но я вовсе и не хотел что-либо предпринять в том или в ином случае... да ведь это и не важно.

  - Всё важно, всё. И именно это важно в первую очередь. А я, дура, думала, что только мухоморы нужны. Да они и нужны, но не только они.

  В одной древней книге сказано, что мускарин, алкалоид мухомора, выводит прыщи с лица. Эту древнюю книгу мне читала моя не менее древняя, покойная уже, бабушка. Не именно про мускарин читала, а так, вообще читала просто как настольную книгу, потому, что книга у нас была одна, больше нечего было читать. Я тогда ещё ниже стола была и бегала под ним, не сгибаясь, маленькой была. Книга та большая-большая, огромная, в полстола и очень толстая, крепкая, кожаный переплёт с яркой росписью, весь красивый, цветной такой, а листы, не смотря на древность белоснежные, и умелою рукой писаны, с картинками. Тогда я была маленькой девчонкой с веснушками, теперь их вот нет, а прыщики - лучше бы наоборот, (как вы думаете?), я часто подолгу листала эту книгу. Хочется назвать "книжку", ведь в детстве всё уменьшено: не книги, а книжки; но нет, не могу сказать "книжка", потому что и поднять я её не могла, а листы переворачивала, как помню, с трудом. Сначала я просто листала и рассматривала красивые картинки. Потом, увидев мою заинтересованность, бабушка выучила меня грамоте, я стала читать. Последние бабушкины годы я читала сама, вслух. Теперь уже бабушка слушала. Я бы вам показала эту книгу, и почитала бы, и то место в ней про мускарин...

   - Мне, конечно, любопытно посмотреть вашу книгу. Но, право же,

  не сто́ит... Что вы, зачем? Я и так верю. Не утруждайте себя приносить

  такую тяжёлую книгу. А если хотите, так я сам... только скажите где она лежит, - как сейчас помню - такой вот каламбур выскочил из меня.

  - Да я и не смогу её принести вам, и вы не сможете, - с большим сожалением произнесла хозяйка, - книги просто уже нет, со смертью моей бабушки, можно сказать, скончалась... ушла эта книга, исчезла куда-то, пропала. Вроде как за бабушкой пустилась вослед. Я тогда весь дом перевернула - не нашла. Но хорошо запомнила, что мускарин помогает. В подтверждение этого я потом в городской библиотеке нашла китайские источники, - там то же самое говорится. Вот поэтому я и выращиваю...

  - А я завтра уезжаю, вот.

  Мне показалось, что она не услышала сказанного, или может просто не поняла моих слов. Всё говорила и говорила. Я повторил: дорогая моя, юная хозяйка, завтра я уезжаю.

   Теперь она остановилась. Замерла. В глазах промелькнула досада, сожаление, наконец, она смутилась. Но затем быстро, как будто и не было остановки, она нашла себя, - стала вновь сосредоточенной, как бы ни упустить чего, - и сказала, спрашивая:

   - Как вы думаете, всегда в книгах, пусть даже в самых умных книгах, пишется правда?

   Я не ответил. Что мог я ей сказать? Только пожал плечами. Она сказала:

  - Почему вы уклоняетесь от ответа? Ведь он прост - ответ. И вы, конечно, знаете ответ. Может, вы не отвечаете на мой вопрос потому, что боитесь меня разочаровать своим ответом, и я перестану верить в целебные свойства мускарина?.. Если так, то тогда вы должны напротив, разубедить меня и подсказать что-то более подходящее и правильное, да?.. Но знайте же, я тоже знаю ответ на мой вопрос.

   Она помолчала. Потом продолжила, призывая меня к действию:

  - Мне кажется, дорогой мой гость, я это поняла теперь даже более того, что вы тот человек, который мне нужен.

  Я невольно вздрогнул. Вот, оказывается, в чём суть, - приближаемся.

  - Что вы испугались?.. С вас ведь не убудет. Сделайте свое мужское дело и езжайте с Богом... А потом, может быть, и вернётесь когда-нибудь... Я бы так желала... - уже прося, молвила она, невзирая на весь свой хлынувший неостановимым потоком стыд и на мою предельную сконфуженность перед столь её необычной, но, конечно, заманчивой для меня просьбой.

  Но ведь она же - девочка ещё! - подумал я. - Девочка-то - девочка. Но... как бы это сказать?.. - весьма и весьма уже не девочка, если не по внешности судить, а по внутреннему, так сказать, устройству.

   И опять, всё это время, пока мы с ней находились в её комнате, в окна со двора проникал дневной свет - был полдень, хотя на деле-то была уже глубокая ночь, ведь ещё тогда, когда я "добивал свой косяк", была видна жёлтая полная луна. А здесь - всё происходит как днём. Мне не хотелось думать, что она ведьма. Я думал, что она волшебница, добрая фея - и она околдовала меня, я не могу с собой ничего поделать, и не хочу, у меня нет желания протестовать против такой с одной стороны простой, а с другой - заколдованной нелепицы: за окном ночь - в доме свет. Я сказал:

  - Хорошо, я вам помогу, постараюсь помочь. Хотя мог бы и сам догадаться, но вы меня в первый день предупреждали...

  - Да, предупреждала, не будем больше об этом.

  - Но позвольте ещё только добавить. Мне кажется, одного раза

  мало будет? А завтра мне ехать...

  - Пусть хоть раз, я прошу, вы же видите моё положение.

  Тут я впервые дотронулся до неё сам. Взял её обе руки в свои. Спросил:

  - Дорогая хозяюшка, скажи, для чего нужна эта абажурная лампа, - и взглядом указал ей на стол, - ведь и без лампы у тебя в комнате, наверное, всегда светло?

  - А, это сейчас уже не имеет никакого значения, всё это приходящее, - улыбнулась она, и мы встали с дивана, и пошли смотреть сказочное царство мухоморов.

  Как и прежде, в первое моё посещение этой комнаты-сада, здесь было очень светло, чересчур светло. Свет, можно сказать, ослепительной невероятности. Но свет мягкий - глаз не режет, не ослепляет, видно хорошо и спокойно. Я не помню в жизни, из всего мною увиденного о свете и его лучах, ничего более светлого. Казалось, само солнце и его свет создали столь интимный, в своём светлом роде, уголок содружества. Тепло. Свобода. Гармония. Все эти понятия только здесь и больше нигде ощущались мною в полной мере всех своих компонентов. Всё дышало. Всё жило здесь. А в этот раз в присутствии моей спутницы особенно. Все телесные органы наполняются кипящей кровью, кровь бьётся в венах как неистовый ниспадающий горный поток, - живой поток.

  Она прошла по брошенной доске, как по меже вдоль гряд с грибами, к противоположной стене к кушетке с ящиком, в котором рос (теперь я увидел его во второй раз) - величественный белый мухомор. Повернулась ко мне, застенчиво улыбнулась и оторвала от грибной шляпки небольшой ломтик белого снадобья и приняла его в себя. Вновь улыбнулась и пошла мне навстречу с таким же отломленным от грибной шляпки кусочком для меня. "Съешь его... - не повредит!" А я - уже под эффектом - воспринимал всё очень растянутым во времени и очень трогающим за живое, осторожно ступил на доску, как бы проверяя, не перевернётся ли она, не опрокинет ли меня в обманчивую колдовскую мускариновую яму... Но нет - ступил устойчиво, осознал это, принял за факт и пошёл ей навстречу.

  Перевернулось всё время, и пространство переместилось в другое измерение, упразднились все природные законы - мы сближались в разных плоскостях и в разное время, но мы сомкнулись. Мускарин и каннабиол.

  Мы разбросали свои одежды на гряды - как попало, и в мускариновом дурмане совершили этот экспрессивный акт прямо на доске, по кафкианскому подобию. В коварном безудержии она извивалась как змея (сейчас я не могу сказать, была ли она девочкой), я же - как укушенный змеёю мстил ей за своё порабощение и одновременно благодарил за произошедшие во мне, благодаря ней, значительные перемены...

  Рано утром я покинул город. Покинул мою сестру и мою хозяйку. Но абсолютно не уверен, что навсегда покинул этот город.

 

 

 

 

ПАУК

 

   - Клавдия, где же наш паук - я его давно не вижу - ты не знаешь, куда он запропастился? - спросил Клавдий свою жену, замечая перед собой беспричинно разбросанные всевозможные предметы по затхлой, как древний погреб, комнате, и поняв, что его вопрос не дотронулся до слуха жены, настоятельно повторил, чтобы его, наконец, услышали: Клавдия, где же наш паук - я его давно не вижу - ты не знаешь, куда он запропастился?

   - Уже третий день, как я его в раковине под струёй воды смыла, а ты только вспомнил, видимо, та́к он тебе нужен, - с лёгкой иронией ответила мужу Клавдия, бросая рассеянный взгляд в сторону от надоевшей, невыносимо запущенной стены, с отклеившимися в отдельных местах пожелтевшими газетными обоями, свешивающимися, как попало: где от самого потолка, где от середины заляпанной, чем попало стены, возле которой, на покосившейся раскладушке безмятежно покоился муж, пристально смотревший в угол - в стык двух грязных стен и серого от копоти потолка и видевший там паутину, смотревший на неё как на зловещий "золотой треугольник", расположенный тоже на стыке, но только на стыке границ Бирмы, Таиланда и Лаоса.

  И только тут до Клавдия дошла суть случившегося, в его понятии, жертвенного краха, и он отбросил все приводимые им параллели.

   - Как?!?!? - воскликнул подавленный этим известием Клавдий, - что ты сделала, молодая ведьма? Паук приносит добро, его нельзя убивать, - это к большим неприятностям. Ведь он был хранителем благоденствия нашего дома...

  И он распалился.

  Затем, сказав всё это, он (ещё лёжа) немного размышляя, как бы припоминая что-то - то ли свой прошедший сон, то ли не состоявшуюся явь - снова посмотрел на потолок, туда - в тот "паутиновый" треугольник. И как бы возвращаясь из далёких теплых краёв, бросая или оставляя там все свои утехи, он решил "вернуться домой, на родину", ведь он получил печальное известие: весть о кончине своего мирского брата - паука, которого он к стыду своему предательски забыл, а вспомнил только глядючи на паутину. И только сейчас, с трудом приподнявшись, он устало сел на раскладушке, свесив на сальный, от застоявшейся пыли, зелёный пол свои остывающие, уже холодноватые голые подошвы.

   - Эх, Клавдия... Клавдия...- пробормотал высохший муж, разгоняя какие-то пыльные волокнистые шарики из-под ног. Он расчищал, чтобы встать, место ладошкой, словно лопатой соскабливая и отбрасывая подальше старый, всем надоевший грязный мартовский снег.

   Тогда в глазах Клавдии промелькнуло весеннее пробуждение, вопросительное ещё, - но она ясно подумала о том, что скоро лето. И может быть, в этом доме будет зеленеть густая трава и цвести синие и красные цветы, звучать весенние ручьи и будут петь молодые бледно-жёлтые канарейки? Может быть, уйдёт грусть и печаль, как уходят поезда, увозящие сорванные цветы и тебя из тех, даже родных, стран, где тебе становится невмоготу и попросту плохо, и она сказала:

   - А я с детства думаю, что нельзя убивать божьих коровок.

   - Это враньё - бред. Просто с детства твоя голова забита (да и моя отчасти, но - другим) народным суеверием относительно божьих коровок, которое считаю вполне предрассудочным, как отошедший в вечность буржуазный пережиток прошлого.

  Он поднял с пола и положил на чистую ладонь поржавевшую канцелярскую скрепку, затем - высохший стержень уже неопределимого цвета и о чём-то подумал. Судя по выражению лица - о чём-то недостающем, не на ладонях конечно, а в самой жизни. Как будто всё было в достатке - даже "золотой треугольник", заменяющий всё, правда, с завядшими цветами и погибшими птицами. Не было всего этого живым.

   Бросая весь канцелярский хлам в случайно обнаруженную корзину, он сказал:

   - Кстати, о божьих коровках. Если уж на то пошло - их-то и надо давить. Ведь согласно преданию: убей коровку - будет дождь. Хотя предание и пресловутое, и жестокое по отношению к маленькой жизни оранжевого жучка, но доброе, потому что будет дождь; и маленькая, но большая жертва будет оправдана - ведь дождь нам и нужен.

  Клавдий встал и прошёлся по комнате. Он подошёл к заросшему тиной аквариуму, в котором замедленно плавали вечно голодные голубовато-пятнистые ака́ры - чудесные панамские цихлиды. Клавдий, опустив голову, посмотрел на цветок - единственный жёлтый цветок, сумевший вырваться из-под треснувших досок пола - он рос возле аквариума как гордый тюльпан, вытянувшийся в высоту до уровня каменистого дна малого водоёма, для того чтобы заглядывать на этих странных, в своей, грациозности, рыб.

  В кратком молчании создающегося разговора, необычного за последние то ли дни, то ли месяцы, а может быть и годы, внезапно подаёт свой голос Иван, безучастно сопереживая возмущению Клавдия, относительно его печальной утраты:

   - Ну, а муравьи?.. Чем они плохи? - Они полезные насекомые - лечебны... выделяют там какую-то кислоту, наверняка нужную, да и вообще - лес, там, прочее - для пользы...

   - Муравьи? Это целое исчадие большого зла, сложенного из тысячи маленьких. Классический пример тому: известный роман о жёлтых дождях, в котором на последних страницах кровожадные муравьи-убийцы съедают кричащего младенца. Уж где тут говорить о лечебных для человека свойствах муравья, пусть даже самого безобидного, коли колумбийские сородичи его таковы. Да и вообще (как ты говоришь), причём здесь муравьи?.. Ты как всегда не уместен со своим высказыванием, Иван. Оставайся лучше в своём "розовом треугольнике", и не высовывайся из него, а то ветром голову сорвёт - что будешь делать?.. А если хочешь, то вставай, как я, пойдём на свет, в другие страны, в ещё более благодатные края, туда, где настоящие любовь, цветы и музыка. Не прикидывайся, Ваня, что всё это у тебя есть, на самом деле ты ничего не имеешь, да и не можешь пока иметь. Лишь пышную цветастую обложку, а внутри - чёрную гниль. Треугольник твой пуст. Треугольник обманчив, как наша пропаганда, и зловещ, как не обозначенная на школьной топокарте вязкая болотная трясина. Вылезай скорее, пойдём с нами...

  И прекрасно! Да будет дождь! Убей коровку. Ведь дождь благо для земли, настоящий очищающий дождь, он нас поит, кормит, мы сами должны стать дождём, мы - те, кто почему-то не каждый из нас, к сожалению, любит паука.

 

 

 

 

После бани

 

   Предвечерней зарёй после хлопотливых дел по хозяйству - трудов больших и малых, сделанных и перенесённых на завтра, - пожилая крестьянка напарилась. С предвкушением чего-то таинственного или магического, а вернее - просто-напросто, вспоминая свои юные деревенские годы - она распустила волосы. - И повеяло на неё дореволюционным степным простором, чистым воздухом полей. Как она девчонкой, босая, в дождь бежит навстречу приближающейся матери. Попадает в её сердечные объятия со смехом и счастьем, потом бежит и видит свои распущенные волосы, не стриженные с самого рождения. Не стриженные потому, что не было такой необходимости подрезать девичьи волосы, и не было ничего плохого в её юной жизни; но будет впереди. Более всего она помнит себя - свой образ, оставшийся в детстве, помнит больше, чем отца или братьев, помнит, как дождик хлестал в лицо, как мокрые волосы прилипли к маленькому лбу, лезли в нос и в глаза, мешали смотреть, путаясь в ушах, и били от бега и ветра по пухленьким щекам. Это воспоминание о детстве - самое главное, что есть в её безостановочно уходящей жизни. Это воспоминание - как родник чистой воды в глубине безводной тайги. Теперь, спустя многие годы, она посмотрела в зеркало. Увидела смуглое лицо, но какое-то чужое, не своё, и похожее на высохший осиновый лист. Кое-где в распущенном сухом волосе проглядывала непрокрашенная седина. Её волосы, даже и сейчас, напоминающие дикий степной ветер, доходили до поясницы. Сморщенная старая, вся в жизненных складках, поясница была девственно укрыта сорочкой. Она задрала сорочку высоко-высоко и немного развернувшись, посмотрела через зеркало на видимую часть спины и вспомнила другие годы - зрелую юность, пору полного расцвета своей женственности. - Она видит частые побои и издевательства в степном хуторе и белыми и красными - и такие у неё остались воспоминания о прошедших временах. Не раз была выхлестана по оголённой спине красноармейцами, заносившимися на её улицу в поисках белых лазутчиков, и думающих, что где-то здесь они, эти лазутчики - по близости укрылись, что эта девка непременно должна знать, уж очень глаз её хитёр, и если не скажет - будет наказана революционными розгами. Она и не знала - где же ей знать? Потом как-то, бесследно исчез её старший брат, как раз в тот день, когда горел сельсовет - и опять налёт красных, с известными последствиями: они опять думали, что она от них что-то скрывает. Так и жила: то белые, то красные. Вообще-то, белых она помнит плохо, набеги их были не такие многочисленные, не такие продолжительные, и как будто менее кровопролитные, нежели погромы казачьих повстанцев, или самих красных. Единственное что и осталось-то - это какая-то малоопределённая белая смута. И тот период кажется до того далёким, до того неправдоподобным, что кажется, будто она сама всё выдумывает наизнанку и заставляет думать себя, что вовсе и не в её жизни это происходило, а словно в кинематографе, виденном ею всего-то раз - в городе, куда её однажды повезёт ухаживающий за нею комиссар.

   Как порою несправедливо оказывается существование человека в сумбурной жизни происходящих катаклизмов, или в жизни беспокойных дней со следами давно миновавших потрясений человеческих судеб на трагических страницах истории. Так размышляла она, опуская свою сорочку - такую короткую, не по возрасту для пожилой крестьянки, что были видны её округлые колени, так не соответствующие сорочке, - нелепые, похожие на какие-то шарообразные изваяния, далёкие по форме от здешних степных просторов. - Горные изваяния неправильной в геометрическом понятии формы, что убеждаешь себя в том, что меньше всего надо думать о каком-либо соответствии - ведь что может быть истинно прекрасней и правдоподобней самой простоты невыдуманной формы, без законченного и совсем ненужного выдуманного совершенства?

 

   Покинув зеркальный предбанник своих воспоминаний, она вошла в спокойный - тихий - мирный дом. Вошла как невидимая и прозрачная стеклом ночь, только шлепая по-детски босыми ногами по непрокрашенному ссохшемуся полу, между досами которого кое-де видны ощутимые щели, - до которых нет никому дела, - наспех прикрываемые вязаными круглыми ковриками и длинными, как просёлочная дорога, деревенскими половиками. Осмотрев строгим хозяйским взглядом умиротворённость домашнего очага, она с нескрываемым наслаждением и полной улыбкой на устах зашла за занавеску и навзничь опрокинулась - легла на дедовскую койку. Легла как молодая дева, кидающаяся в пропасти брачной постели для известных целей, в то же время - легла так небрежно и свободно, совсем как развратница. И её волосы при этом разметались, чуть ли не по всей койке, как действительный степной ветер, раздавленный сверху мощной силой взрыва, от которого всё летит в разные стороны. Или - как раздавленный силой чёрной ночи, после чего он сам (ветер) вынужден прятаться в степных просторах в разных местах: то ли в оврагах, то ли запутываться в одиноких спящих кустах, то ли расстилаться пред маленькими деревеньками, многочисленно раскинутыми по степи, то ли прятаться в карманах, одежде, в волосах спящих одиноких ночных странников, разбросанных в просторах видимости. Или просто расслаиваясь по всему пространству, и мирно ложась на твердь тёплой земли, расслабляясь и смиряясь со своей ночной участью, и действительно - так вот и волосы её, как тот ветер, были разбросаны по всей койке. Даже у изголовья койки, свесившись, её гибкие волосы запутались в железной панцирной сетке.

  Короткая сорочка задралась выше. Крестьянка блаженствовала, и теперь уж, не вспоминая, представляла: думала о том, вот кабы зашёл её муж, бывший в прежней шумной действительности комиссаром, и соблазнился бы ею глядючи на её нагие ноги.

 

   А он тем кротким временем в сарае молотком стучал гвозди.

 

   Соседская крестьянка послала своего мужика ходить за парным молоком на двор к стучащему соседу. И послушавший свою бабу пришёл на тот двор и посмотрел на сарай, откуда доносились стуки. Сарай был заперт изнутри. Дворняжка покинула свой двор, бежав, оставив всё бесценное дворовое имущество на попечение и без того ничего не ведающих людей-хозяев, в поисках весенней собачей услады. И правильно сделала - инстинкт. Пришедший крестьянин, посчитавший себя посланником, так и не докричавшись стучащего молотком, бывшего комиссара, зашёл в хату, надеясь тогда взять парное молоко самому. Но заглянув с интересом посланника в дом, и не найдя на столе ничего для себя приготовленного, он вспомнил, что ведь есть ещё и хозяйка, и решил посмотреть, где же она находится. Тогда он пошёл под доносившийся из сарая стук молотка, как под музыку, обходить все закоулки небольшого дома. И скоро найдя за полупрозрачной занавеской не свою крестьянку и увидев её в таком привлекательном виде, пришедший посланник бросился на неё, как молодой, бьющийся в своей страсти, лев, нашедший наконец-таки вечно соблазнявшую его, но всегда убегающую львицу.

 

   А её муж продолжал молотком стучать гвозди.

 

 

 

 

Эксперименты с цветом

 

   В глубокой рюмке, стоящей на столе, - грушевый цвет. Смотрю на неё и вижу, как она поднимается над поверхностью беспокойного стола, будто спешащий военный вертолёт в воздушных просторах Афгана, поднимается в бой или бегство - взлетает. Но что́ мне видеть в ней Афган? Пусть будет так, как есть - рюмка рюмкой. После непродолжительного полёта она ставится на место, для того, чтобы увидеть на внутренних стенках остатки нестекающего густого с мякотью сока - с каждым завершённым глотком всё больше и больше. После того как рюмка осталась заполненной на треть - содержимое, то есть цвет - изменился - грушевый стал прозрачным. Потом - прозрачным с красноватым оттенком незрелой вишни. Наконец, - малиновым. С каждым глотком первородный грушевый цвет восстанавливается. И пока смотришь на хрустальные стенки, - и то видишь нестекающий сок, то не видишь, - грушевый становится опять-таки малиновым, проходя уже не только известные стадии кристальной прозрачности слезы и прозрачности с красноватым оттенком, но и другие дополнительные краски - жёлтые, синие, зелёные - с полутонами и оттенками. А сок теперь не уменьшается, хотя выпито его объёмом с небольшой натуральный летний пруд. Пруд с цветущими на нём кувшинками и лилиями, с гортанно квакающими лягушками, где плавают дикие чёрные утки, смело прыгают в стоячую тихую воду беспокойные маленькие ондатры, и деревенские мальчишки ранним-ранним утром стоят по колено в иле с заброшенными удочками в благостном царстве природы. А цветы сока очень яркие, ну прямо какой-то импрессионизм. И осталось сока, кажется, с океан - океан оставленных горьких и сладких слёз, океан выплеснутых винных красок, пролитой крови и безмерный океан воды с китами и людьми. И рюмка с обыкновенным соком жизни всё же взмывает вверх, но теперь не по-военному, и становится на место так естественно и просто, что нет больше сомнений в том, что именно так и должно быть всегда, - не по-военному. Земля с её единственным словом, обозначающим ВСЁ, как сама раскручивающаяся спираль Вселенной, ставит всё на свои места. А слово то - ЖИЗНЬ.

  под лёгким эффектом, слушая вторую часть первого альбома арт-группы Supertramp, и запивая всё это приятным зимним соком - 2 декабря 1988 года.

 

 

 

 

 

Комический случай

 

  Давно не видел закадычного друга - жизнь складывается так, что мы всё дальше и дальше отходим друг от друга по зависящим и независящим от нас причинам. Но сегодня не поленился, зашёл к нему. Постучал в его большую дверь как обычно два раза, и как всегда, внутренне себя, подбадривая, стараясь быть непринуждённым. И опять же, как всегда, тем не менее, испытывая чувство неловкого неудобства, при подобных, всё дальше и дальне становившихся редкими, наших встречах, слегка конфузясь. Да и он тоже, в первую очередь смутился, открыв дверь. "Привет! " И мы пожали друг другу руки. Я просто, как в прежние годы, сказал: "Выходи..." Он немного отодвинулся, отошёл от меня вглубь своего довольно длинного и узкого неосвещённого коридора, похожего на тоннель и - уже казалось, что откуда-то издалека, - прокричал даже: "Подожди меня на улице, а то дома мать и тётка". Прокричал как глухому, стоящему на другом конце тоннеля, а может мне это показалось? Я внял его мысль-просьбу-желание, и закрыл перед его вновь приблизившимся острым носом большую дверь, как закрывают её то ли гости, то ли хозяева: без хлопанья, без стука - тихонько, будто стоящие и с той, и с другой стороны закрывающейся двери одновременно.

   Когда спускался по ступенькам подъезда, я ещё подумал о том, что последние его слова о матери и тётке, он произнёс как-то даже подчёркнуто громко, но к чему это - я не понял. Я вышел в летний солнечный двор, сорвал травяную тростинку с газона и положил её в рот. Да, друга я просил взять папиросы. Когда он вышел, я уже сидел на скамейке возле подъезда и частенько менял свои дурацкие позы, как заводной, неусидчивый на одном месте, пацан, что даже мне самому тогда казалось большой глупостью. Закурив, мы, молча, уставились каждый в свою точку, и стали напряжённо что-то искать. Проехал высокий пасмурный велосипедист, прошёл бюрократического вида полнотелый гражданин, совсем рядом опустились сизокрылые голуби, мимо промчалась молодая мамаша с детской цветастой коляской. Друг сказал: "Ты не знаешь номер домашнего телефона художника-карикатуриста?" Я ответил: "Не помню". Потом он, как и обычно, сказал: "Давай перейдём на другую скамейку, к соседнему подъезду?" И после того, как я послушно и даже раньше его встал, он со смешком добавил: "Я сначала кота найду, он где-то здесь ходит..." И я вспомнил про его кошмарного кота, отличающегося устрашающей величиной. Когда я ещё шёл сюда, проходя мимо соседнего дома, в кустах заметил здорового, толстого как медведь, кота, именно устрашающей величины, это был как раз дру́говский котяра, не обративший, как нахал, на меня никакого внимания, даже после того, когда я его поманил к себе. Разумеется, я подсказал другу направление поиска бежавшего животного, и после того, как мы вновь закурили, друг смело и уверенно, словно охотник с полным патронташем и двустволкой в руках, зашагал по указанному мною пути. Там он и застал своего кошака врасплох, как потом выяснилось - пытавшегося напасть на одинокого неуклюжего голубя, отставшего от своих крылатых сородичей.

  Мы сели к соседнему подъезду. Помолчали. Вновь закурили. Потом друг опять что-то спросил - я что-то ответил. Потом он заговорил о художнике-карикатуристе, теперь он интересовался его адресом, который я помнил очень смутно, потому что был у него всего-то лишь раз.

  Короче, всю эту прелюдию мы кончили тем, что отправились на поиски художника-карикатуриста, тем более это оказалось своего рода причиной, чтобы побыть вместе с закадычным другом, быть с которым в последнее время становится всё труднее и труднее, необъяснимо почему.

  По дороге я сообщил, что искать нам нужно лишь подъезд, так как сам дом и этаж, где проживает карикатурист, мне известны; а друг сообщил мне, что собрался подарить художнику этюдник. И действительно, неожиданно за спиной друга я увидел раскачивающийся большой этюдник. Откуда ж он взялся?.. Но я ещё подумал тогда: зачем же нужен, будущему мастеру советской карикатуры, этюдник? Но может быть, я ошибаюсь, задавая самому себе такой вопрос?

   И вот, когда мы уже проходили вдоль длиннейшего во всём городе дома, я начал прикидывать подъезд художника, который вдруг забыл. Был я у него, как и сказал, однажды и запомнил всего-то этаж, и что дверь его была со смотровым глазком, дверь, расположенная на площадке по ходу - прямо. Мы зашли в предполагаемый мною верным третий подъезд этого длинного дома, поднялись на третий, знаемый мною, этаж. Посмотрели на дверь. Дверь была без глазка. Ну, что ж... Я позвонил, нажимая на кнопку звонка. Вместо звонка из глубины квартиры что-то полу-музыкально, какофонически, довольно продолжительно прокрякало. Мы переглянулись. Подождали, никто не открыл. Кроме электронного невидимого крякающего существа в квартире никого не было. Постояли. Подумали. "Может быть, у него четвёртый этаж?" - мелькнула во мне догадка. Я стал сомневаться. Но нет же - должен быть третий, и дверь непременно с глазком. Мы спустились вниз. Постояли, закурив, в нерешительности и поняли, что надо спросить у пожилых женщин, беседующих у второго подъезда. Может быть, они подскажут. Но весь комизм всего случая и его прелюдия, и его основная игра, уже вовсю владели нами, как над марионетками властвует профессиональный кукольник. Надо же, спрашивать я стал не о художнике-карикатуристе, так как он живёт у тёщи, фамилию которой я и не знал никогда, а совсем о другом человеке. Если ищешь кого-то, надо знать и спрашивать лучше всего фамилию человека. Фамилия такая, как раз, имелась, но другая - татарская. В этом доме живёт ещё один мой знакомый, татарин, который живёт один, кстати, мастер на все руки. У него я был тоже однажды, и тоже не помню какой у него подъезд. Но точно знаю, что он нам скажет, где искать карикатуриста.

   Нерусская фамилия его для беседующих женщин у второго подъезда оказалась незнакомой. Тогда я им описал внешность татарина: такой худой-худой, чёрный, высокий, и очень лохматый. Тут сразу одна из женщин поняла, кто нам нужен. Она оказалась очень сообразительной, и даже другая женщина сказала про неё, что она догадлива и проницательна.

  Сообразительная женщина пристально посмотрела на этюдник, словно оценивая то ли его стоимость, то ли его увесистость, и произнесла: "Да, да, я поняла. Он живёт в четвёртом подъезде. Я часто вижу, как он заходит именно в тот подъезд (и она показала рукой за наши спины в направлении подъезда), идите через подъезд, но квартиры я не знаю". "Хорошо, спасибо. Я только не помню его подъезд, а этаж и квартиру знаю", - ответил я обрадовано, и, оставив друга, устремился в четвёртый подъезд. Очень скоро и без устали, будто сам лифт, я поднялся на последний этаж, и вспомнил вдруг, что татарин говорил мне когда-то, что художник живёт с ним по соседству, в соседнем подъезде. Значит подъезд художника-карикатуриста, как я и предполагал сначала, третий? Я чуть с ума не сошёл! Вот карусель-то! Ведь мы уже там были, но двери с глазком не нашли. Ну ладно, пока оставим, подумал я и постучал в левую дверь. Никто не открыл. Странно. Обернулся и подумал, что я ведь не знаю наверно его дверь: то ли налево, а может - направо? Постучался в дверь направо.

  Дверь со скрипом сразу отворилась, и на пороге показались две блаженные старушки. Одна стояла немного впереди, такая могучая, уверенная, хоть и приземистая, наверное, хозяйка. Она выглядела постарше другой старушки. Я спросил у неё про татарина. Она не знает. И после того, как я уже спустился ступенькой ниже, она бесцеремонно меня остановила и с самодовольной улыбкой на устах при совершенно глупом выражении лица сказала: "Молодой человек, мы недавно сюда переехали. Но вы знаете, у нас тут полный коммунизм". И ещё шире улыбнулась. Я тоже был насильно вынужден улыбнуться при слове "коммунизм", но только внешне, внутренне мне было не до улыбки, и даже почему-то стало очень грустно, но, тем не менее, слово это я даже повторил, вопросительно повторил вслух. Но дверь перед моим носом тут же захлопнулась, как захлопываются двери пустых тяжёлых вагонов, уносящихся в коммунизм мимо испуганных одноликих лиц людей, страстно желающих попасть во всемирное и всемогущее царство-счастье коммунизма, но напрасно.

  Спустившись вниз, я застал равнодушного, никуда не спешащего, тем более, ни в какой коммунизм, друга с тростинкой во рту. Ничего не оставалось делать, как уходить. Что мы и предприняли. Но закурив в очередной раз, я вспомнил про жившего в соседнем дворе одного знакомого браконьера, очень близко знающего нашего художника-карикатуриста. Он-то непременно нам скажет адрес, даже с точностью до номера квартиры. И адрес браконьера я знаю наверняка, - ведь был у него не раз.

  И через школьный двор мы кинулись к браконьеру. А те две, так долго беседующие, женщины у второго подъезда уже упорно изучали нас, наше метание из стороны в сторону, нашу ненаходчивость и растерянность.

  Когда мы проходили школьный двор, полный криков маленьких сорванцов с красными повязками вокруг шеи и с визгом бегающих девчонок в нарядных передниках с косичками, украшенными одинаковыми у всех ленточками, мы с другом одновременно произнесли: вот авангард будет, если подъезд художника-карикатуриста окажется именно тот - с тётками.

  Когда мы пришли по точно известному адресу к браконьеру, он указал именно на тот подъезд. Мы хохотали до упада, словно нас посетил февральский смех определённого свойства, знаемый только нами.

  Вернувшись, теперь, к уже известному подъезду художника-карикатуриста, беседующих женщин мы не застали. Да и сколько можно им было здесь сидеть? Видимо они уже обо всём переговорили. А когда мы постучали в долгожданную, наконец-таки найденную нами дверь с глазком, и когда дверь открылась, на наш вопрос: здесь ли живёт художник-карикатурист? мы увидели всё те же лица - одну из беседующих женщин у подъезда внизу, ту самую, которая оказалась догадливой и проницательной. Ко всему ещё, она оказалась тёщей будущего мастера советской карикатуры, который, как она нам сообщила, отбыл в продолжительную командировку. Я воскликнул: "Ну что за заколдованный круг - всё одни и те же лица!" О, Боже, вразуми нас!..

  И мы спустились вниз ни с чем.

 

 

 

 

НА КАРНАВАЛ

 

                                                                          Джону, в честь его 33-х-летия

  

   Ох, и до чего же могут довести человека очереди?!.. Очереди различные. Различные - и по направлению, и по содержанию, и по темпераменту стоящих. Различные очереди - по всевозможным разноликим эмоциональным особенностям и проявлениям тех, кто стоит в этих различных очередях, отличающихся одна от другой и по характерным признакам покупаемого товара, и по многим-многим другим "окраскам".

   Буйные винные, почти чисто мужские, порою доходящие до крайностей с обязательным присутствием милицейских, а то и со скорой помощью, что тоже бывает, да-да, кто часто стоит в такой очереди, может подтвердить, что в более необходимые для закупок вина дни, может наблюдаться прибытие скорой, что лично видел не раз.

   "Интеллектуальные" очереди у книжных магазинов, простите за такое пафосное определение, неуместное ни при какой бы то нибыло очереди, но что делать - приходится ведь и интеллектуалам стоять за духовной пищей, хотя далеко не уверен, что многие в книжной очереди могут быть отнесены в когорту истинной интеллигенции.

   Совсем-что женские, косметической направленности, очереди с обязательным присутствием недоверия и ругани, - изнутри ещё более горячие очереди, нежели винные. Впрочем, без постоянного присутствия блюстителей порядка, тем более без медработников, хотя и здесь случаются яростные столкновения.

   И самые-самые. Самые дорогие сердцу очереди - продуктовые. Самые частые повсеместные ежедневные многолюдные и, конечно же, самые продолжительные, - радующие и разочаровывающие, обнадёживающие и обманувшие, шумные и молчаливые, артистичные (и такие бывают - с действующими лицами) и совершенно пессимистичные, но жизненно необходимые (лишь бы, лишь бы). И многие, и многие другие очереди, - продолжать можно бесконечно долго, до тех светлых пор, когда прекратится потеря человеко-часов и разрушение человеческого достоинства, впрочем, на что в ближайшие годы рассчитывать, видимо, не приходится...

 

   Так до чего же доводят простого человека очереди?

   Совсем не трудно предположить. Для этого всего лишь сто́ит взять какую-нибудь из наших многочисленных очередей, благо их так много, и поставить эту очередь на свою раскрытую ладонь, как на рыночную площадь и выхватить из этой очереди сначала одного, потом - другого, дальше - третьего индивидуума, и заглянуть в каждую маленькую душу, стоящих на ладони.

  - "Что она скажет тебе, его душа, тебе, заглядывающему в человека с высоты птичьего полёта или даже ещё выше?"

  Но прости, дружище, я смотрю своими глазами и, слава Богу, мне дано хоть какое-то воображение, оно бывает и неверным в корне, то есть не отображает истинной сути вещей, но вполне реально по существу, так как я сам со своим воображением реален, и поэтому возможность того, что моё воображение когда-то окажется верным, ни в коем случае нельзя отрицать.

  - Так-так, выхватим. Выхватим же. Же вместе. Вместе из. Из любой-любой очереди. Очереди любого. Любого человека, человека И. И посмотрим. Посмотрим на. На него. Него!! Не будем ставить на ладонь всю очередь - поставим человека. Одного. Заглянем в его расщеплённый для нас мозг, подержимся за его мягкое перекатывающееся серое вещество, полуплавающее в мозговой жидкости, окунёмся туда, чтоб вернее понять его, порасправляем тихонечко его запутанные для него самого замысловатыми узлами извилины - откроем для себя человека. Увидим его душу. Да будет, Свысока, нам позволено свершить эту операция нехирургическим вмешательством!

 

  Мы выбираем, как ни странно, пивную очередь. Человека стоящего в очереди за пивом. Любого. Ну, давай хотя бы вон того - косматого, в огромных гусарских усищах и при жёлто-рыжей зимней шапке, весьма похожего своими играющими в разные стороны усами на таракана. Или нет. Не подойдёт. Возьмём другого. Другого. Того, что не по-зимнему, - в кепочке, натянутой глубоко на лоб, что глаз его не видно, лишь виден красный нос. Того, что стоит ближе многих к заветному оконцу, где на оберегаемый всеми пришедшими наружный подоконник ставятся недолитые до нормы бутылки пива, но такие дорогие-дорогие, что выстояв свою долю очереди, кажется, что цены им нет, недолитым пивным бутылочкам любого разлива, любого завода, любого импорта, любого срока консервации и любой наполненности. Нет, товарищ в кепочке как-то не подходит - он жмётся вплотную к обступающим его нахалам, пытающимся его опередить, жмётся - греется, он даже в лёгкой осенней курточке без шарфика и в летних пижонских корочках при тонком носке в постоянно переминающихся с ноги на ногу движениях. Он очень худой. Его мы брать не будем - ему холодно. А! Вон ту тётку с сеткой, похожую на гусыню - она прёт и тянет своим наглым нравом, вытягивая шею и пытаясь, возможно, на самом деле кого-то ущипнуть, возможно, даже за нос. Тётка с сеткой, интересно, и что ж она там держит, в сетке, то ли сервелат, то ли обыкновенную копчёнку где-то в подобной толчее урвала, да Бог с ней - с сеткой, тем более что скоро в ней окажется ещё и пиво, нам важна сама тётка. Важно заглянуть к ней в голову, под её толстую, непонятной выделки, и ещё более непонятного цвета шапку, под предполагаемые за шапкой пышные русые волосы, наполненные перхотью и издающие запах не первой свежести. Нет! Только не это. Не нужно. Отстраняем тётку с перхотью. Эх, жаль, что-то не видно молодых представительниц слабого пола. А посмотреть бы в любую из них, ну не в любую, а в ту, кто получше: посимпатичнее, поэффектнее, женственнее, посмотреть бы... Что мы там увидим, о?!.. Но не видно их здесь. Где же вы, девушки-красавицы? Почему вас нет поблизости? Бросайте свои заботы и дела, свои другие очереди, в которых вы участвуете! Бросайте их - ведь вы не на конкурсах красоты. Устремляйтесь на мой зов! Собирайтесь скопом возле пивной очереди на этом перекрёстке желаний. Будем вас смотреть как на всемирном параде красавиц, покажитесь, наконец!.. Не слышат, не хотят они быть поближе к пиву, в основном это удел мужских страстей, а женщины стоящие за пивом, не могут претендовать на какой бы то ни было, пусть даже самый захудалый, конкурс, они не молодые, а кто-то и с перхотью. Девушки, девушки! Придите тогда - просто посмотреть и послушать эту очередь. Вернее, конечно же, не очередь - на что́ она вам. Просто посмотрите на немыслимый сеанс, преподносимый вам мною. Как я выхватываю из очереди любого "пивуна", ставлю его на свою ладонь и смотрю на него в упор, сквозь его глаза, стреляю ему в лоб - делаю отверстие и вхожу в него. Вхожу, как в фильм, в глубины его мозга. Ступаю очень осторожно, чтобы не повредить ничего, не сломать - ведь мозг его очень нежный и мягкий орган; устраиваюсь поудобнее, поуютнее, нахожу место, откуда лучше видно в объёмном изображении и слышно со стереофоническим звуковым наполнением, ведь нам предстоит не только смотреть, но и слушать музыку.

 

  Мы выхватываем человека не из очереди, а того, кто ещё только приближается к ней. Хоть он не в очереди, но он - потенциальный очередник. Вот он, - вон он идёт, - приближается. Ну что ж, прости нас, наш новый друг, откройся, расскажи о себе, поведай пусть даже и что-то банальное, но своё, смелее, ты сделаешь благороднейшее дело, если поделишься с нами своим сокровенным.

  Итак, поехали.

 

  "Напрасно я опять иду сюда. Выстоять длинную очередь, и опять ЕЁ не увидеть, купить пиво, бессмысленно его выпить, хоть и не хочу вовсе никакого пива, но не выливать ведь его, по старой привычке жалко... Как мне всё надоело... надоело кроме одного, кроме своей страсти, но не по пиву конечно; хотя только пиво, только очередь за пивом однажды дала мне счастье увидеть ЕЁ!"

 

  Да тут, похоже, мелодрама, поможем ему - пусть увидит её, ту, по ком так страстно мечтает, пусть. Ведь он сразу открылся нам. А за откровение необходимо платить добром, добром и только, и конечно без всякой выгоды из своего привносимого в смятенную душу добра, иначе чистое откровение замкнётся или покажет тебе нелицеприятный кукиш. Поможем нашему новому другу, так странно любящему пиво.

 

  Странно, весьма странно, - ведь так не бывает, чтобы пиво продавали и на улице возле магазина и в самом магазине одновременно, подумал наш герой, подходя к магазину. Он видит оживлённую очередь возле заветного окошка на улице и сквозь большие окна чёрную массу людей внутри магазина. Все они - и там, и там - действительно стоят за пивом.

 

  - Послушай-ка, расщепитель человеческих душ, ты не находишь, что было бы лучше, интереснее, тем более понятнее, что очень важно, если бы наш герой всё рассказывал бы сам, а не мы, нет-нет, пусть лучше он, наш новый друг сам говорит, ладно?

  - О, кей! Мой собеседник, или собеседница, кто ты? Я тебя не вижу... Но всё равно, пусть будет так, как ты того желаешь, воздадим должное людским желаниям и потребностям, тем более что мы стоим на перекрёстке желаний, во всём буду слушаться твоего совета, ведь я рассказываю тебе, мой собеседник или собеседница, слушай и смотри рассказ нашего героя его же словами.

  

    "С тех пор, как я полюбил её, прошло не так уж и много времени, всего-то какая-то неделя. Но за эту неделю, за эти дни я так извёлся, так измучался, что кажется, прошёл, по крайней мере, год, с тех пор, как я полюбил её.

  С тех пор, как я впервые и до сих пор только однажды увидел её, мне снятся радужные романтические сны. Но только сны мне доставляют блаженство. В остальном же, я ничего не могу с собой поделать - забросил любимую работу, всё валится из рук, голова будто бы и не моя стала - моя где-то "в отшибе". Я отошёл от действительного мира - ничего не вижу, и ничего не хочу слышать, вокруг меня образовался высокий вакуум, я изолирован, мне всё неинтересно, всё безразлично, кроме одного, кроме собственных переживаний на тему моей новой любви. Новой любви! А ведь была и старая любовь... Действительно, было много любви к разным многим женщинам, я сам себя всегда считал любвеобильным, но все эти уже прошлые любви ушли, а пришла новая, и хоть и не уверен, что последняя, но на данный момент единственная и самая истинная, думаю, любовь, которой я когда-либо "подвергался".

  И вот сейчас я вновь пришёл сюда, к этому вечернему магазину, где так много народа и она одна где-то среди этого народа потеряна. Я прихожу сюда теперь каждый день, хоть и безрезультатно каждый раз, так и не увидев её; сам магазинчик стал мне дорог и мил, до этого мною вовсе не посещаемый. Сама окружающая атмосфера здесь насыщена ду́хом присутствия моей новой незнакомки в белом, чуть запыленном халатике, так полюбившейся мною. И всего-то видел раз. Любовь с первого взгляда? Да, наверное - так, хотя нет, не так, я её полюбил чуть позже, совсем не с первого взгляда, с первого взгляда я ею только заинтересовался, но заинтересовался, считаю, очень серьёзно; полюбил я её, когда первый взгляд на неё прошел, и я уже шёл домой, так проходя мимо библиотеки, поворачивая за угол, я наткнулся на кошку невероятной окраски, то ли измазанную цветным маслом, то ли просто неестественного натурального цвета - наши взгляды с прогуливающимся животным встретились, словно двух людей. В её глазах я увидел пропасть и ночь. Не знаю, что смогла она увидеть во мне, но она, испугавшись меня, пустилась бежать, и, смотря в след убегающей кошке, я понял, что люблю ТУ женщину. Что это - любовь с первого взгляда, или нет? Судите сами ...

  И вот тогда, у библиотеки, с полной сумкой, купленного в магазине у той женщины пива, которое так вдруг стало отвлекать меня, и чтобы что-то не забыть, что-то не упустить, я тут же оставил эту сумку, просто бросил её на произвол судьбы. И всё - пошел дальше, сразу забыв про пиво и уясняя себе образ открывшейся вдруг любви во всех чёрточках её неожиданного загадочного появления. И вот бросив пиво, я вспомнил о том, как я увидел свою любовь. Вспомнил со всеми подробностями. Вспомнил, как подходил к магазину, и, заметив господина с самодовольной улыбкой и с полной охапкой пивных бутылок, медленной важной поступью проходящего мимо меня, я сам очень обрадовался тому, что в магазине есть пиво. И быстро устремился за покупкой, подталкиваемый сладостными предвкушениями что потом, когда приду домой... - Долгожданное пиво и бесподобная, второго сорта, вяленая краснопёрка привнесут в мою скудную (за последние дни) жизнь радость вечернего блаженства.

  Очередь кругом. Очередь на улице возле магазина, очередь в самом магазине.

  Я стал крайним в очереди на улице, благо одет был тепло, по-зимнему. Тут же, следом за мной, встала одна весьма любезная и хорошо знакомая мне тётушка. Такая разговорчивая, - сама всё докладывающая про себя и про наших общих знакомых. Но впрочем, очень красноречивая в своих описаниях житейских историй и разных передряг, поведавших мне за такой короткий промежуток времени, что даже ещё никто не успел за ней занять очередь. Она уже мне страшно надоела, я гневно рассердился, и как бы понимая моё состояние, и совсем не давая себя в обиду, она очень ловко нашлась, выкрутилась из неудобного положения, и так вольно, как бы, между прочим, сказала: Я в магазин зайду, посмотрю что там, может быть там скорее будет, ведь там тоже пиво продают, в случае чего, я за тобой? Да-да, ответил я, и с равнодушием посмотрел ей в след. Она ушла, простояв за мной всего минуту, и, слава Богу, подумал я. И тут же за мной стал собираться народ, очередь росла с каждым подходившим с промышленных площадок автобусом. Я простоял минут двадцать и, судя по темпам движения вперёд, туда к заветному окошку, рассчитывал простоять ещё столько же, не меньше. Волнений не приумножилось, страсти в душе каждого появляются тогда, когда стоишь уже перед самой "амбразурой" выдачи пива, сейчас же ещё далеко. Как вдруг, к моему большому удивлению, подошла та самая, первая за мной занявшая очередь знакомая, с полной сеткой пивных бутылок и весьма настоятельно, как бы уча меня, сообщила, чтобы я быстренько шёл в магазин. - Там, мол, две очереди, вставай во вторую и гораздо раньше купишь своё пиво, сообщила и, улыбаясь, отошла. Подумав с полминуты, я так и сделал. В магазине не простоял и пяти минут. Но я готов теперь стоять там каждый день по пять часов! Потому что именно тогда я и увидел её, мою продавщицу. (Я готов за это падать на колени пред знакомой тётушкой.) Она выдавала из ящиков бутылки и сама заталкивала их в подставляемые покупателями сумки, сетки, корзины.

  И вот я, за несколько человек до моей очереди чтобы купить, утолитель моей алчущей потребности, стал рассматривать её. И сразу определил с полной на то уверенностью, что она довольно необычна. Не подходит для той, кто выдаёт пиво, да ещё так усердно, без единой заминки и остановки, работает: покупатели не успевают назвать приемлемую для них по количеству порцию бутылок, как она, уже суёт их им в руки, в сетки, в пакеты, в сумки. Один подходит - она его "нагружает" - он отходит, другой подходит - то же самое. Она как бывалая нэпманша, торгующая своим собственным товаром, взращенным и выношенным на своих по-женски хрупких плечах. А другие-то бабы-увальни, торгующие в других отделах чем-то совсем не тем, на что они истинно годны, что же это они, бесстыдницы - им, и только им здесь место: стоять и торговать пивом!

  Трудновато ей, бедняжке, постоянно наклоняться за пивом, потом выпрямляться, совать его в подставляемую тару, затем вновь наклоняться за пивом и так безостановочно, как на вечной физзарядке, битых часа два, не меньше, пока не кончится это трижды проклятое пиво, которое я сразу разлюбил.

  Разлюбил - не разлюбил, а шесть бутылок мною, тем не менее, решено было купить, во что бы то ни стало, ведь дома на протянутой по диагонали кухни верёвочке висит бесценная покупная второсортная краснопёрка. Ох, предвкушаю!..

  Передо мной в очереди остались двое. Две спины, один мужик, похоже, очень застенчивый, или просто напуганный, какой-то даже несмышлёный, возможно обиженный кем-то, попросил её своим тихим голоском две бутылочки. Она выполнила его скромную просьбу, и он сразу отошёл куда-то в вечность или в бесконечность, прихватив с собой всю свою скованность и приниженность.

  Остался последний - какой-то старичок плюгавенький. Когда я за ним встал, мне почему-то сразу подумалось, что он молчалив. И действительно, он оказался молчун. Он, молча, ничего не говоря, открыл свою тару, такую большую хозяйственную полевого цвета сумку. Я тем временем наслаждался продавщицей, - всё же, как она мила! Так вот, он открыл полевую сумку (сам он был в штанах защитного цвета, возможно - в отставке), молча, протянул её, потупив свой взгляд в глубину сумки. Он словно заглядывал в бездонный колодец и проверял, что же там может быть в глубинах, и, думал, наверное, о том, сможет ли он, потом достать, из такой сумасшедшей глубины, своё пиво. Она начала бросать бутылки туда как в пропасть одну за другой - он вздрогнул, но сумки не закрыл и в виду непомерной своей молчаливости не сказал, сколько ему необходимо опустить бутылок в его "колодец". А я смотрел на неё и с восторгом думал, как же она, чёрт, интересна!

  Наконец она спросила молчуна: Гражданин, Вы что молчите, сколько Вам? На что он молниеносно парировал: Кладите-кладите, я скажу, когда хватит.

  Да, до этого она его как бы немного изучала, смотрела на него, ещё, когда складывала в его колодезную суму первые бутылки, давая ему понять, чтобы он вымолвил из себя своё слово. А он, подлец, молчал, хотя и оказался и не таким уж молчуном, а просто человеком с выдержкой, ведь не зря я увидел в нём бывшего военного.

  Впрочем, может он и не подлец. Но вот те лярвы, те, что стоят, да-да, преспокойно стоят возле своих спокойных прилавков и мирно что-то обсуждают, вот они-то подлецы точно, да прощу себя сам за то, что называю их по-мужски, подлецами.

  Наконец нагруженный старик ушёл.

  - Мне шесть бутылок, пожалуйста, девушка, - как можно ласковее и добрее сказал я, сказал обрадовано и торжественно. Что-то в ней мелькнуло, что-то всколыхнулось на миг, она на пол секунды остановила свою работу, но так и не посмотрела на меня, и продолжила тяжёлую работу, похожую для меня теперь на рабство.

  Наклонялась к подставляемому грузчиком новому ящику к её ногам, доставала бутылки, выпрямлялась, бедная, и совала ко мне в сумку. А я завидовал грузчику, вот бы я был бы на его месте, я бы сам выдавал бы пиво, помогал бы ей, мы были бы рядом...

  Я спросил её, когда моя тара была уже наполнена:

  - Наверное, Вам, тяжело, девушка, трудно так, наклоняться и подниматься?

  - Ишь, ещё и смеётся. Взял своё - и иди.

  - Да нет, как же можно, совсем не смеюсь, напротив, Вы не поняли, я ведь из сочувствия, из сострадания спрашиваю. Я бы Вам помог...

  - Тоже мне, сочувственник нашёлся, иди-иди давай... - проходите.

  - Подумайте, девушка, стал бы я вон тем ... это говорить? - и показал ей на тех противных баб и отошёл в сторону. Обернулся, посмотрел на неё, она лишь приподняла свой взгляд на меня и тут же кинула, бросила его, вновь ушла в свою работу. Когда я подходил к кассе расплачиваться за пиво, я думал о том, что возраст её совершенно неопределённый.

   Вот так. Потом я шёл домой. И, как известно, возле библиотеки повстречав кошку, я понял, что полюбил продавщицу пива, и, остановившись, вспомнил то, о чём сейчас рассказал...

  Теперь в течение этой недели я каждый день хожу её смотреть и не вижу. Где она? Почему не продаёт? Куда она подевалась? Отпуск, отгулы, по семейным обстоятельствам? А есть ли у неё семья? Наверняка, есть. Ведь она женщина. И женщина с неопределённым возрастом. Даже представить не могу, сколько ей лет, во всяком случае, не больше сорока, это точно. Конечно, это не суть как важно. Но тем не менее. Интересно. Или же она только вот-вот начала работать, или же она с привычным трудовым стажем. По ней вижу, нет, ничего не вижу, не могу сказать ничего определённого. Но я люблю её. И буду искать с ней встречи, буду приходить каждый день, ведь когда-то она должна появится?"

 

  Ну что ж, друзья, вот вам и человек, выхваченный из очереди и поставленный на ладонь. С его маленьким миром, но бесценным для него. До чего довела его очередь? До любви. Это, согласен, редкий случай, но факт. Обычно так не бывает. Обычно - да, не бывает, но вы заметили, что в данном случае чего меньше всего - так это именно обычного?

 

  - А давай, поможем им встретиться, а? И отправим их на ярмарку, или нет, на выставку? А?.. Хотя нет, - зачем? Лучше - на карнавал, да-да, именно на карнавал! Как ты считаешь, мой автор?

  - Думаю, что это находка. И прекрасная находка. Но также думаю, что они бы и сами к этому, так или иначе пришли, то есть сначала конечно встретились бы, ведь это неизбежно, при такой одержимости нашего героя, что он даже через кошачий взгляд способен видеть глубину, встретились бы, а потом сами - на карнавал.

  Нет, мы сделаем не так. На сей раз совет, мой собеседник, буду давать я. Мы лучше посмотрим с тобой, чем всё это кончится.

  - То есть?

  - Ну, чтобы было понятнее, заглянем немного вперёд, как бы в будущее нашего героя, нашего человека с ладони.

  - А как это, в будущее?

  - Ну, как-как... - В процессе дальнейшего продвижения нашей нехирургической операции. - В процессе воображения. Как же ещё - ведь мы не имеем машины времени.

  - А... и пусть он рассказывает вновь сам, договорились?

  - Да-да, так оно и должно быть.

 

  "...Чёрт, как болит голова, - с ума сойти!.. Это какая-то чертовщина. И откуда всё это свалилось на моё теперешнее хрупкое сознание? Ведь раньше было совсем не так. Фестивали и карнавалы были не те, другие. Никогда не доводили меня до умапомрачительства, а только до усталости и лёгкого беспокойства за совершённые мною ненужные поступки, хотя и с согласия тех, кто меня окружал. Карнавалы были "щадящими", спокойными, естественно и весёлыми, радостно-игривыми и конечно не менее яркими в красочном воплощении и художественном изображении. Вчера же... Чёрт, при одном воспоминании что-то импульсивное колотит по голове, или - внутри головы. Непонятно, будто кто-то там сидит, без спроса в голову проник нахально и дёргает за что-то нервное, приносящее мне боль. Нехорошо. Эй, вы, там, - в голове, - потише, черти... Так вот, вчера, на карнавале... на карнавале...

  Нет, - по порядку, только по порядку.

  Вчера я, наконец, увидел её. Как обычно подхожу к магазину и с сожалением думаю о том, что опять не увижу мою любовь. Но каково было моё удивление, когда я действительно её увидел, стоящую возле магазина, одетую в вечернюю лёгкую шубку, ну совсем не продавец пива, а просто женщина, вышедшая погулять... Она улыбалась и смотрела прямо на меня, на меня - спешащего ей на встречу. Но я, понятно, не ожидал такой лёгкой для меня встречи, и поэтому обернулся, посмотрел назад, может она за моей спиной кого из своих знакомых увидела?.. Нет, там никто не шёл. Я один. Значит, она действительно мне́ улыбалась, и ждёт именно меня - так что ли? Не может быть, подумал я малодушно.

  Когда я подошёл, она молвила:

  - Вы знаете, я подумала, Вы были правы, абсолютно правы, я подумала и решилась, и сама, первая, как Ваша обидчица, простите, предлагаю Вам пойти со мной на карнавал. Но только, прошу Вас, никогда не оглядывайтесь назад.

  Вот тебе на́. Никогда ещё так не бывало со мной. Своих прежних сопровождающих меня спутниц, а их было много, нечего скрывать, ох, как много, я их сам водил на карнавал, а тут вдруг полюбившаяся мною продавец сама предлагает сходить на карнавал? Что-то небывалое из моей практики.

  Моя новая спутница оказалась прозорливее меня, недаром возраст её неопределим. И когда я поинтересовался этим возрастом, что выглядело неприлично с моей стороны, она пожелала свою загадку оставить в глубокой тайне, как она сама выразилась. Тем более что связь наша, сразу намекнула она как только взяла меня под руку, невечная, к моему сожалению. Я тут же проявил себя по-мальчишески - в нервном покусывании ногтей левой руки.

  Мы оставили магазин. И этот сумбурный мир суеты. И конечно, все семейные предрассудки, и двинулись в путь, на карнавал...

  Как говорится, долго ли, коротко ли, наконец мы попали на тот вчерашний африканский карнавал, приуроченный к какому-то чисто национальному или континентальному празднеству, но такой обычный-обычный, даже стандартный, как еженедельный, что можно думать, будто там у них, в Африке, сплошные праздники, да торжества, что и проблем никаких нет. Конечно это не так, проблем гораздо больше, и они, африканцы, это прекрасно понимают, и кто-то борется с проблемами, кто-то нет, но карнавалы - обожают все ужасно.

  Мы тоже любим их смотреть. Также - иногда участвовать. Я всегда ходил на фестивали, тем более на карнавалы, и всегда не один - обязательно с женщиной. Однажды был сразу с двумя, не испытав никаких затруднений, кроме конечно чуть большей вымотанности и усталости, и более замедленного восстановления физической полноты моего здоровья.

  Ну а теперь, вчера, я шел, летел на карнавал с моей новой бесподобной спутницей. Она шла рядом так уверенно и стремительно, в тоже время так изящно и грациозно, что можно было думать, будто это идёт королева предыдущего африканского торжества, идёт для того, чтобы с ещё большим блеском и эффектом вновь стать первой леди карнавала. Вот так! Мы ни о чём друг друга не спрашивали, нам было и так всё ясно, всё понятно, мы шли навстречу празднику заворожённые: я - с ней, она - со мной.

  На карнавале нас встречала шикарная негритянка. Как правило, это делает самая очаровательная и эффектная девушка предыдущего празднества. И действительно, очаровать она могла любого европейца, понимающего красоту, несмотря на неприемлемый для многих белых шоколадный цвет её тела. Она брала осанкой. Движением, импозантностью, наконец, по-женски - красотой. Длинные ресницы. Большие горящие глаза. Пухлые губы. Почти европейский нос. И обязательная марокканская улыбка. Волосы как-то интересно сложены сзади, на затылке, и завиты замысловатой спиралью в форме улитки - ракушки ампулярии. А чуть выше лба её, в волосах, тоже составляющих причёску, но только в форме вулканического острова Стромболи, где-то из недр его, из жерла, вырывается горящее световое зарево - то лампочка белого цвета, как спирт, горящий в чаше, сияет в разные стороны на голове этой королевы, будто одинокий маяк в открытом океане. Изящное ожерелье, без сомнения драгоценного камня, закрывает основание её тонкой шеи и верхнюю часть груди. Такая же драгоценная безделушка едва скрывает её соски, облегает в форме лифчика на её упругие, наливные как свежие яблоки-китайки, молодые груди. А ниже, вместо трусиков - едва-едва, узкие драгоценные двойные повязки, сходящиеся в один маленький бриллиантовый треугольник. На ногах мелкая, еле заметная, жёлтая капроновая сетка, заметить которую можно лишь вблизи, и то, специально рассматривая её соблазнительные тёмно-коричневые стройные ноги. Руки не покрыты ничем, только на запястьях свисают вниз какие-то длинные, величиной примерно с локоть, бисерные цепи, но такие лёгкие, словно простые полоски узкой разноцветной бумажной ленты. Вся усыпана конфетти, блёстками. И, конечно же - улыбается, танцует. Преподносит жестами своих тонких рук что-то своё, ведь языковой барьер здесь преодолевается так просто - улыбками, жестами рук, танцами и другими, одинаковыми во всех странах мира, проявлениями человеческих эмоций, типичных для всех народов. Шикарная негритянка приглашает на карнавал. И мы заходим.

  На карнавале живые цветы, живые краски, живые люди. Движения, живая музыка. Тысячи больших барабанов однотонно подают свой гулкий голос, разносящийся от каждого барабана в стороны и превращающиеся все вместе в единое мощное эхо, которое плавает над головами участников карнавала как величественная божественная музыка, наполненная тысячами отголосков и оттенков. Всего-то однотонный бой, а выливается в яркую музыку. Фейерверки света и многоместная иллюминация. Во все стороны летит серпантин, разноцветные ленты. Поднимаются яркие различной формы шары: и круглые, и продолговатые, и самые различные геометрические фигуры, и шары, изображающие людей, рыб, птиц и животных.

  На полуобнажённых чёрных женских телах "живая" пышная одежда, какие-то перья, пушистые белоснежные и красные шарфы, огромные, как небоскрёбы, смотрящие на луну, вверх взмывающие шапки, всевозможной формы, перьевые головные уборы. Одежда на этих женщинах скрывает всё, кроме полных пышных грудей. Мужчины же в белых элегантных костюмах и фраках.

  Люди в нарядах зверей - хвостатые мазандаранские тигры, африканские чёрные обезьяны, ещё какая-то разноликая масса живых джунглей. Летают птицы. И всё это движется, всё кипит, бурлит, как раскалённый котелок с вином, играет, хохочет и смеётся. Поёт. Дышит. Живёт.

  Цветы. Огни, яркие краски. Если бы не ночь, мы бы с моей новой бесподобной спутницей ослепли бы, наверное.

  ... Мы пробирались сквозь этот тропический, субтропический, экваториальный африканский неудержимый гомон к феноменальному номеру карнавала. К самому центру, к эпицентру сего живого огнедышащего вулкана человеческих страстей. Туда, где обычно преподносится изюминка праздника. Что-то неординарное. Экстравагантное. Туда, где выбирается королева. Это всегда что-то шокирующее для белых, присутствующих здесь в качестве гостей, но совершенно стандартное, обычное для чёрных местных заводил и некоторых белых артистов, кто тоже здесь бывает в качестве участников, исполнителей маленьких ролей, что ли. Главные, без сомнения, здесь чёрные, - африканцы. И обязательно женщины, они главенствуют, всё это ради них, мужчины лишь как подсобные ассистенты преподносят свою обильную помощь главным образом в музицировании. И сейчас, когда мы уже добрались до центра карнавала, именно мужчина, чёрный мужчина в белом фраке с барабаном в руках белыми ладошками вовсю колотит дробь, не лишённую композиционного смысла, мелодированную, движется, дёргается из стороны в сторону, отпускает свои жаркие улыбки тем, кто на него сейчас смотрит; играет музыку для той, уже выбранной, - мы немного опоздали, ну не беда, играет для той выбранной королевы, что стоит в сфере всеобщего внимания публики танцующей и просто стоящей, как мы, разглядывающей новую королеву. Она, та, для которой бьют сейчас все барабаны, конечно не стои́т на месте. Как можно?! Она танцует. Танцует своё, импровизационное. Самозабвенно и экспрессивно, она умеет это делать, иначе не бывать ей королевой. Широко расставив свои ноги, опустив свои тонкие руки и ладонями прижав бёдра, как омываемая невидимыми, но мощными атлантическими волнами или тихоокеанскими цунами, она бьётся в неудержимом бешеном, но самоцельном стремительном танце. Кричит. Отдаёт всю себя танцу и карнавалу. Она полностью голая. Лишь короткая цепочка украшает её тонкую шею. Голая, если не считать ту сеть, крупную сетку, в которой она как в обтянутом спортивном костюме чувствует себя совершенно свободно и ловко. Эта вязаная сеть её не обременяет, она лёгкая и прозрачная, как и нет её вовсе, хотя кому-то и может показаться, что это императорская рыба-ангел, пойманная в сеть счастливым рыбаком - смысл в чём-то и есть - выбрали королевой, раздевайся и становись хоть и не рыбой, но в лучшем случае русалкой. Танцующая негритянка - вся как на ладони. Грудь, пупок. Чуть вздутый животик. И всё остальное. Она танцует и кричит что-то своё, национальное. Вокруг неё - крики, возгласы, смех, шум, музыка - движения танца. Всё это в порядке вещей, я всегда смотрю на это, тем не менее, смущённо, испытывая лёгкий стыд, но в глубине души смотрю на такие вещи горящими от восторга глазами. И знаю, это необходимая подготовка для дальнейшего продолжения связи, в данном случае, с моей новой бесподобной спутницей.

  Моя спутница была здесь не вновь; про себя знаю, что я тем более, но никогда раньше я её не видел, а впервые увидел там, в магазине. И вот теперь мы неслись с ней по карнавалу - одно единое целое, как парусник в бурю ищущий берега. - Всегда интересно попасть на карнавал, но ещё более необходимо из него вырваться. Когда уже чувствуешь, что тебя тошнит, что ты задыхаешься, что тебя волочёт куда-то не туда, не в ту сторону, куда бы ты хотел, где так тепло и сладко, спокойно, мило и хорошо, где очень сексуально, так что потом только спать и спать, и ничего не знать, но ведать лишь покой. И уже по выходе из карнавала, немыслимого здесь, в наших холодных горных краях, но реального для того, кто хочет даже зде́сь окунуться в этот сумасшедший сумбур, реального даже на мысе Челюскинцев, реального на обратной стороне Луны, - пусть нас унесёт туда, я хочу туда. И там мы обязательно попадём на карнавал, и будем бесконечно рады окунуться в нём с головой, пусть утонем, но знаю, что нас выбросит из него течение, которое в любом омуте всегда есть, и то, которое непременно выбросит всё лишнее из себя; мы были полностью готовы к тому, что неизбежно. Так и вчера, под утро мы оказались вне карнавала с ясной программой дальнейших действий. Но недолго думая, моя бесподобная спутница повела меня в бассейн, - искупаться, освежиться. Отдохнуть.

  В бассейне было темно. Мы разделись и плюхнулись в воду. Я плыл под водой от края до края, будто в вечность и бесконечность. Наслаждался отдыхом. Представлял себя птицей, долго томившейся в клетке с прочными прутьями, но наконец-таки разорвавшей, раскусившей пополам, как щепки эти прутья, я, уже расправив крылья, летел над ночным городом, горящим миллионами огней. Летел. Летел словно межпланетный корабль-призрак, потерянный всеми в космосе, без цели и мечты о далёкой звезде, летел, как умышленно забывший своё управление и цель, но ставший свободным космическим странником. Летел. Я летел как дух, как привидение, облетая все континенты, все страны, города и дома, заглядывал в человеческие лица и видел в них отражения себя и печаль по бесконечному и вечному: одни хотели бессмертия, другие нет. Одни были одержимы идеями власти, другие - заключением человеческого братства. Все были в чём-то правы, но все были в том же неправы. И я, окончательно запутавшись в людях, и к тому же вспомнив мою бесподобную бесценную спутницу (помогло увиденное отображение себя через лица людей), я выплыл, наконец, на поверхность воды, и огляделся. Где же она, рядом? И не увидел её. И понял, что прошла вечность. И увидел включенный свет. И когда я, по подводной лесенке хватаясь за поручни начал вылезать из бассейна, то увидел совершенно неожиданную картину, сломившую меня настолько, что я стал меньше самого себя на целую голову, стал мальчишкой. Стал чистым как небесный ангел, никогда не знавший женщины. Но тайно взирающим на обнажённые, прекрасной выделки и лепки, женские фигуры, манящие, будоражащие, колдующие, и нисколько не прибавляющие мне возраста и смелости. До того по-душевному для меня холодные, что ясно видишь, что это не твоё, рано, подрасти еще, мой мальчик.

  И увидел я мою прежнюю и последнюю бесподобную спутницу, сидящую в кругу трёх людей за столиком, также ещё одну привлекательную женщину. Обе были голые, немного хмельные. И, правда, было с чего. - Довольно пожилой господин в халате так пошло и беспардонно положил свою голую ступню на банкетку рядом с гладко загорелым бедром моей спутницы. Этот пошляк что-то говорил им и подливал из бутылки винную мутную жидкость в их глубокие фужеры. Они, все трое, посмотрели на меня-мальчишку и тут же отвернулись, как ни в чём ни бывало. Я позорно бежал из бассейна.

  Теперь я недоумеваю. И страшно болит голова, хоть стреляйся! Я, наверное, так и сделаю, только бы доползти до револьвера..."

 

  - Да уж, многочтимый прорицатель человеческих душ, да уж - да уж, ничего и не скажешь...

  - Да и не надо ничего говорить, собеседник мой иль собеседница, скажи лишь, кто ты? Ты можешь согласиться, можешь - нет. Ты можешь даже протестовать, кричать на меня и топать ногами. Но это ничего не изменит и я не уверен в том, что наш герой, вернее конечно же не наш, а мой герой, не доползёт до револьвера, ведь он не понял того великого счастья, свалившегося на него, того, что он вновь стал мальчиком.

 

Декабрь 1988

 

 

 

 

КРИШНА

 

   Возле высокого старого замка - в парке, когда уже солнце клонилось к закату, стояла удивительная умиротворённая полная тишина, похожая на вечность. Всё вокруг застыло и замерло. Даже прекрасные красочные павлины, важно расхаживавшие по лужайке, словно стражники вечной тишины, остановились и замерли, как неживые. - Только один юноша - "господин" этого мира - в ярких цветных одеждах с лотосом в руке ухаживал за юной стройной девушкой. Он в танце кружился вокруг неё, пытаясь... В этот час только эта пара олицетворяла здесь жизнь. Юноша сей был сам Кришна. Он кружился вокруг неё, пытаясь нежно обнять, поцеловать и затем увлечь её в кусты. А там - опять обнять и уже окончательно собою "объять её". Юноша забыл о том, что он есть Кришна. Но может быть так и должно быть? Ведь он - именно Кришна. Наслаждение и существует для него. Весь мир есть наслаждение, и наслаждение есть мир. Что же ещё может быть прекрасней этого?!.. Но юная девушка не давалась ему, она давала ему только свой отказ. Но может быть, с её стороны это была только игра?.. Наверное, Кришна вспомнил, что он есть Кришна. Он остановился, замер, как тут же окружающий их сад, окутался липкой дымкой, но лёгкой дымкой, прозрачной, сотканной как бы из сна. Или всё это сон и есть? А если сон, то тогда чей это сон? Кто кому снится?.. И сразу Кришна превращается в рыбу, в большую рыбу с громадной чешуёй, как у зеркального карпа. Рыба лежит на траве неживая, как будто созданная из бронзы. Кажется, ударь по ней камнем - раздастся весёлый звон, и во все стороны брызнут живые искры. И тогда Кришна снова встанет в полный рост и пойдёт босыми ногами по миру в поисках радости и наслаждений...

 

 

 

 

 

Письмо к любимой

  

   Любимая! Мне приснился сон. Великий сон. Я нахожусь под его впечатлением уже несколько дней. Обычно снится белиберда всякая, несуразицы или просто необъяснимые сюжеты. А тут - всё нормально, закономерно, логично, как в реальной жизни. Как будто бы под вечер - отель в горах. Большой просторный зал. Шумная компания, где ты и я. Но мы - не вместе. Мы на разных концах. Компания как бы раздвоена. Вы вчетвером (две пары) за круглым белым столом играете в карты. Ты очень весела, азартна, увлечена игрой, как всегда мила, и очень громко смеёшься. А я - в стороне, возле широкого окна (за которым падает небесный снег) с остальными что-то громко им рассказываю, та́к громко, нарочно громко, чтобы ты услышала, чтобы привлечь твоё внимание. Но ты не слышишь, ты всё смеёшься и на меня не смотришь. Твой громкий смех кругом. Он заполонил собой всё помещение. Казалось, все стены были пропитаны твоим смехом. Весь воздух здесь дышал твоим дыханием. От твоего громкого смеха я и проснулся. Очень лёгкий приятный сон, но в нём есть и большая печаль: этот сон отражает истинное положение вещей: то, что ты ко мне равнодушна.

   Но всё равно - это очень хороший сон, ведь именно твой смех разбудил меня, а не какая-нибудь гадость, от которой обычно просыпаешься весь мокрый. И представляешь, уже наяву я ещё какое-то время продолжал слышать твой смех пока лежал несколько минут, натурально. Он как на магнитную ленту записался в моей голове. Просыпаясь, я выхватил этот смех из сна живым. Посмотрел на часы - половина четвёртого... О, ужас! А ты говоришь мне, чтобы я отвыкал от тебя. Это невозможно.

   Вот это маленькое письмо я посылаю тебе, любимая. Сохрани его. Пройдёт много лет, и может быть, случайно, ты как-нибудь увидишь это письмо, эту безделушку (вполне возможно, что она переживёт меня), то может быть, ты вспомнишь обо мне, вспомнишь, что, вот, мол, жил когда-то на земле этот человек, для которого ты была очень дорога и так желанна. И капнет добрая твоя слеза на пожелтевший лист, на котором отразился весёлый смех моей любимой.                                 

 

 

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/