«Приговор»

Олейник Виктор.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Моб:8-911-127-36-43

Эл. Почта: OleinikVictor1951@mail.ru

 

 

г. Санкт- Петербург

2011 г.

 

 

 

 

Приговор. СЦЕНАРИЙ

 

Париж. Лето. Многокилометровая автомобильная пробка. Нервные

лица водителей. Жара. Смог. Крист, сидя в своем автомобиле,

автоматически следовал нервным импульсам гигантской змеи,

расцвеченной чешуей из тысяч автомобилей, не замечая ее

изматывающего напряжения - возможности броска. Крист -

молодой мужчина лет тридцати пяти; роста выше среднего,

спортивного сложения темноволосый, кареглазый, с правильными

чертами лица, высоким лбом, прямым носом, тонкими губами,

ямкой на подбородке. Владимир Крист по профессии журналист и

литератор. Крист русский, хотя генеалогия фамилии восходит к

обрусевшим немцам. Крист  услышал, как водитель, рядом

стоящего в пробке автомобиля, раздраженно произнес:

Нет, этот день никогда не

закончится!

 

Крист, задумавшись, машинально повторяет фразу,

произнесенную водителем:

 

Крист

Этот  день никогда не

закончится....

 

Он начинает вспоминать весь сегодняшний день. Крист работает

в русском литературном журнале, издаваемом во Франции.

Заведует отделом  публицистики и литературной критики, и сам

часто публикует статьи. Его излюбленная тема - русская

литература девятнадцатого века. Утром его вызвал шеф. Крист

вошел в кабинет главного редактора - просторный и солнечный

с открывающейся из окон фантастической панорамой города.

Поль - полный, улыбчивый, подвижный, жизнерадостный мужчина

лет пятидесяти пяти, круглолицый, с небольшой лысиной,

быстрыми живыми карими глазами. Несмотря на разницу в

возрасте, у Поля с Владимиром давно сложились дружеские

отношения. Поль хорошо знал родителей Владимира. Они

эмигрировали из России в тревожные восьмидесятые годы, как

диссиденты. Отец Владимира философ и литератор публиковался

в разных журналах, в том числе и в "Русском Вестнике",

возглавляемом ныне Полем. Сам Поль был русским по деду,

который оказался во Франции после окончания

братоубийственной гражданской войны. Россия миллионными

людскими волнами выплескивала из себя все талантливое,

самобытное, мятежное и непокорное. Тревожная судьба русского

человека, трагическая судьба России - вот что питало дружбу

Поля и Криста. Объединяла их и любовь к великому  русскому

языку. И сейчас, при встрече, они говорили на русском языке.

Поль сидел за столом перед компьютером. Увидев Криста, он

кивнул ему на кресло:

 

поль

Садись, Крист. Я сейчас освобожусь.

Вот просматриваю последний номер

журнала. Здесь, кстати, и твоя

статья «Наслаждение словом» -  о

прозе Гоголя. Неплохо. Очень

неплохо!

 

Поль продолжает работать в компьютере. Крист, удобно

устроившись, сидит в кресле, перелистывает иллюстрированный

журнал. Зазвеневший на столе телефон прерывает паузу. Поль

разговаривает по телефону

 

 

 

поль

 

-  Да я редактор « Русского

Вестника»…… С момента образования

журнал издается на двух языках;

русском и французском…. Да,

конечно, присылайте вашу статью.

 

Поль отключает компьютер. Некоторое время сидит молча.

Затем обращается к Кристу.

 

поль

- Крист, что ты знаешь о

творчестве Варлама Шаламова? -

 

Крист, удивленный серьезностью Поля, обычно веселого,

остроумного,  сыплющего шутками, ответил.

 

Крист

-  Все в рамках университетской

программы. Несколько рассказов и

штампы – Достоевский двадцатого

века, Данте и тому подобное… Но ты

ведь знаешь, Поль - это не моя

территория. Пусть я категоричен, но

Колыма, Освенцим, Хиросима -  вне

литературы.

 

Поль

- И все же, такая литература есть,

Крист.

 

крист

- К чему ты клонишь, Поль?

 

Поль

 

- Крист, в Москве проводится

симпозиум, посвященный творчеству

Шаламова - будешь освещать его

ход. Подготовишь и прочтешь

небольшой доклад.

 

крист

– Но почему я, Поль?

 

поль

- Так решил редакционный совет.

 

крист

– Я знаю этот редакционный совет -

все решаешь ты сам, - с горячностью

начал Крист, - почему я, Поль? У

меня почти готова новая статья. И

вообще – масса планов. Почему я?

 

 

 

поль

- Крист, ты блестяще знаешь

русскую литературу, работаешь

быстро и профессионально, у тебя

есть опыт работы в журналистике.

В общем, ты подходишь как нельзя

лучше… И, потом, помнишь, как

говорил твой отец: «Чтобы двигаться

вперед, нужно надышаться «русским

духом».

 

крист

– Ностальгия не передается по

наследству, Поль.

 

поль

– Есть еще одна причина для твоей

поездки в Москву, Крист, - после

небольшой паузы произнес Поль.

 

крист

– Что за причина?

 

 

 

поль

- «Вчера я разговаривал с

женщиной, моим давним другом,

замечательным, неординарным

человеком. Ее зовут Анна…..Анна

Валевская. Мы говорили о тебе. Она

просила, умоляла о встрече с тобой.

Для нее это очень важно!

 

крист

- Хорошо, Поль, когда я могу с ней

встретиться?

 

поль

- Сегодня, сейчас, после утреннего

совещания.

 

В дверь кабинета, оживленно разговаривая, уже входили

несколько человек – сотрудников редакции……

 

Крист вздрогнул  от пронзительно сигналящих автомобилей.

Пробка чуть сдвинулась, медленно набирая  всей своей

многотысячетонной железной массой разбег,  но снова,

повинуясь невидимому дирижеру, безропотно застыла. Крист

нашел нужный диск, включил музыку. Он снова погрузился в

воспоминание о сегодняшнем дне.

 

Крист и Поль  подъезжают к дому, в котором проживала Анна

Валевская. Через уютный дворик с зеленой лужайкой,  с

деревьями, с аккуратно подстриженными кустами, по дорожке

они прошли к парадной. Дверь открыла женщина, видимо,

домработница, давно здесь работающая. Она улыбнулась Полю,

как хорошему знакомому:

 

 

 

домработница

- Вас ждут, - сказала она и

проводила обоих в гостиную.

 

Поль и Крист вошли в просторную гостиную. Навстречу им с

дивана поднялась  женщина; на вид -  лет 60 – 65, элегантно

одетая, сухощавая, стройная, седая, с тонкими

аристократическими чертами лица, с живыми глубокими

выразительными темно – серыми глазами. Она порывисто подошла

к Полю и Кристу  и взволнованно заговорила, пожимая  им

руки:

 

анна

- Как хорошо, что вы приехали! –

Я  очень ждала вас и -  волнуюсь!

Не обращайте на это внимания.  А вы

– Владимир Крист.  Да?  Поль много

рассказывал мне о вас – о вас и

о ваших родителях, - продолжала так

же взволнованно   говорить женщина.

– Прошу вас, садитесь, -  она

показала на удобные кресла возле

столика. - Сейчас будет кофе.

 

Женщина тоже села в кресло напротив.

 

анна

-  Володя, можно я буду называть

вас так?

 

крист

- Конечно, Анна, конечно!

 

анна

- Володя,  ведь мы с Полем давние

друзья, - снова заговорила женщина,

- и я преданный читатель вашего

журнала.     Я читала ваши

замечательные, талантливые статьи о

золотом веке русской литературы.

Это не комплимент, - Анна

предупредительным жестом

остановила, попытавшегося возразить

Криста. – Это не комплимент,

Володя. Вы по – настоящему

талантливы и, я уверена, очень

добрый человек. От Поля я узнала о

вашей возможной поездке в Москву и

настояла на встрече с вами….Я

решилась обратиться к вам с

необычной просьбой…

 

После паузы Анна снова заговорила.

 

анна

- Владимир, там,  в России, в

период сталинских репрессий, пропал

мой отец – Александр Валевский. Его

арестовали в 38 году. – Дело

коминтерновцев. Он был тоже русским

и был журналистом. Мама и я…. с тех

пор…. мы о нем ничего не знаем, -

прерывающимся от волнения голосом,

продолжала  говорить Анна. – Потом

были годы ожидания и надежды. До

самой смерти мать надеялась

получить хоть весточку о любимом

человеке, о муже. Она писала

письма, запросы,  пыталась выяснить

о нем сведения через знакомых

людей, побывавших в Москве после

смягчения режима в России, а в

Горбачевскую перестройку я уже сама

через посольство надеялась что – то

узнать. Но все напрасно. Пустота.

Никаких сведений. Уже тяжело болея,

в полубреду, мать повторяла: «Хоть

что–нибудь… пройти по земле, где

он лежит….. подышать тем воздухом,

которым он дышал…..  хоть горсть

земли с его могилы». – …... Володя,

я знаю сейчас там, в Москве,

открыли эти страшные архивы К.Г.Б.,

и многие люди узнают о судьбе своих

близких…. Я прошу вас хоть что – то

узнать об отце, хоть что – то, хоть

весточку, хоть горсть земли оттуда,

где он погиб…. Это моя тяжкая

ноша….. мой долг… моя невыносимая

боль…..

 

Анна замолчала. Она сидела, задумавшись, бессильно положив

руки на столик.    Ее глаза были наполнены слезами. Молчали

Крист и Поль,   потрясенные живым  отзвуком той величайшей

трагедии, которую высветил в своих рассказах Варлам Шаламов,

глубиной чувств, и силой любви женщины  к близкому, дорогому

человеку и незаживающей болью потери. Крист порывисто

придвинулся к столику, начал громко и горячо говорить:

 

крист

-  Я обязательно узнаю, Анна!

Обязательно! Я найду… Я …. -

 

Крист взволнованно пытался найти слова. Анна положила свои

ладони на ладони Криста, успокаивая его, и благодарно шепча

губами:

 

анна

- Спасибо Володя… Спасибо….

 

Наконец  гигантская стрела, светящаяся  зажженными фарами

тысяч автомобилей, стремительно полетела по очерченной

автострадой траектории, и  Крист, вырвавшись из удушающих

цепких лап автомобильной пробки, невольно включился в  этот

бешеный бег к неведомому будущему, унося к нему

взволнованное лицо Анны, и ее печальный рассказ о судьбе

ее отца.

 

В оставшиеся дни. перед вылетом в Москву Крист, готовил к

симпозиуму доклад о творчестве Шаламова. Заехал на несколько

часов к родителям. Родители Владимира, отец и мать,  снимали

небольшую и недорогую квартиру в одном из  районов Парижа.

Родители -  еще не старые деятельные и энергичные люди. Отец

-  философ и литератор, в последние годы он много писал и

занимался переводами. Мать во всем помогала отцу, взяв на

себя все житейские проблемы. Обрадованная встрече с сыном,

которого она так редко видела в последнее время, мать,

суетясь на кухне, не могла наговориться с ним и насмотреться

на него:

 

мать

- Володя, сегодня все твое

любимое: пельмешки, блины… Ты едешь

в Москву! В Москву!  Боже мой! Как

это прекрасно! Володя ведь у нас

там столько знакомых! Есть и

родственники…

 

сын

- Мама, извини, - обнимая мать за

плечи, прервал ее Владимир, -  я

еду всего на три – четыре дня. Все

рассчитано по часам - никаких

знакомых, а тем более

родственников.

 

мать

– Хорошо, Володя, хорошо, я молчу.

Ну, а девушки? Ведь русские девушки

самые красивые в мире, - начала

мать, задевая самую больную для нее

тему.

 

Владимир был холост, и его сложные запутанные отношения с

женщинами беспокоили мать.

 

сын

- А вот на это, мамочка, времени

не пожалею, - шутливо сказал

Владимир. – Обязательно привезу из

Москвы русскую красавицу.

 

мать

– Ладно, «Дон Жуан», зови отца,

будем обедать, - перенимая шутливый

тон сына, сказала мать.

 

Владимир вошел в кабинет отца, тот сидел за столом, что-то

писал. Увидев краем глаза, вошедшего сына отец сказал:

 

отец

- Заходи, Володя…. Ну что, обед

готов?...... Вот и отлично.

 

Кабинет отца был весь заставлен полками с книгами. На столе

тоже лежали стопки книг.

 

сын

- Над чем сейчас работаешь, папа?»

- спросил Владимир.

 

отец

- Вот -  и перевожу, и

наслаждаюсь. Хочу опубликовать

некоторые ранние, почти не

известные, работы  Алексея

Федоровича Лосева -  единственного

в двадцатом веке великого русского

романтика философии. -

 

Отец повернулся к сыну.

 

отец

– Ну, а как продвигается твой

доклад, Володя? -

 

сын

 

- По отведенному на него времени –

это, скорее, тезисы. -

 

отец

– Когда тебе лететь? -

 

сын

- Через неделю.  -

 

Отец встал, прошелся по комнате.

 

отец

- Володя, хочу рассказать тебе

одну историю – из семейной хроники.

 

Отец задумался на короткое время, затем снова начал

говорить.

 

отец

 

– В мою память навсегда врезался

рассказ моего дяди. В годы войны,

тогда еще молодой лейтенант, он по

абсурдному обвинению оказался в

следственной тюрьме, и каждый день

ожидал вынесения приговора.

Приговоры не отличались

разнообразием – грозил или

расстрел, или долгие сроки лагерей.

Вместе с ним, в одной камере,

находился молодой летчик,

посаженный ни за что, за

рассказанный анекдот, и тоже

ожидающий приговора. Поняв, что он

больше никогда не будет летать, не

увидит высокого неба, летчик

отказался от еды. Много дней,

постепенно угасая, он лежал на

нарах и, несмотря на уговоры и

убеждения моего дяди, он так и умер

у него на руках….. Я часто думал об

этом летчике, видел его перед

глазами – молодого, умирающего от

депрессии. Почему – то я все время

чувствовал свою вину перед ним – за

его прерванный полет, за его

задушенную жажду неба….. Потом,

много позже, я прочитал, потрясшую

меня до глубины души, великую

колымскую эпопею Варлама Тихоновича

Шаламова….  -

 

Отец подошел к полке с книгами, взял одну из них, подал

сыну.

 

отец

 

- Возьми, Володя. Здесь

воспоминания Шаламова, записные

книжки, переписка и его

следственное дело - редкая книга, и

необходимая для твоего доклада.

Затем, с тревогой в голосе, отец

обратился к сыну:  - Володя, будь

осторожен. Ты едешь в живую рану.

 

сын

–  Отец -  это просто

командировка, всего на несколько

дней. И сейчас другие времена, там

многое изменилось.

 

Отец резко поднялся, прошелся по комнате. С изменившимся

жестким  выражением лица он подошел  к Владимиру, сказал:

 

отец

- Ничего там не изменилось,

Володя, ничего! Все тоже -  только

смертельная схватка за власть! Будь

осторожен, –  повторил отец и обнял

Владимира, предчувствуя, что это

будет не просто прогулка по Москве.

 

сын

- Спасибо, отец…. Все будет

хорошо, не волнуйся…., – успокаивая

отца, сказал Крист.

 

 

 

Крист еще раз встречается с Полем. Они сидят в небольшом

уютном ресторанчике. Разговор идет о предстоящей поездке.

Поль передает Кристу небольшой пакет.

 

крист

-  Что это Поль?-

 

поль

- Крист, я тоже не зря тратил

время. Это  официальный запрос и

просьба выдать из архива дело

Александра Валевского лично тебе.

Теперь ты близкий родственник

Валевского. Понял? –

 

крист

- Понял. -

 

поль

– И еще, я перевел на твой счет

некоторую сумму… -

 

крист

- Но, Поль, я не нуждаюсь…. -

начал Крист.

 

поль

- Молчи, Крист, - прервал его Поль.

– Мы в одной упряжке. Понимаешь?

Анна мой друг и я не могу быть

сторонним наблюдателем. И, потом,

мы все   здесь клеймены….. – после

паузы Поль продолжал. – Мой дед

бежал из России в годы гражданской

войны, спасаясь от резни,

устроенной победителями. Отец Анны,

как миллионы ему подобных, невинных

людей, был превращен в лагерную

пыль, просто так -  для

подтверждения теории вождя…. Твои

родители чудом вырвались из

мертвечины «развитого социализма».

Мы клеймены, Крист. Мы -  русские.

Ну, все, довольно!  -

 

Поль поднимает бокал с вином.

 

поль

- Теперь за удачу, Крист! -

 

крист

- За удачу, Поль!

 

Друзья расстаются. Аэропорт. Слышен гул, взлетающих и

совершающих посадку  аэробусов. Природа, словно с огромным

трудом, с режущим слух ревом, открывала человеку дверь в

иное пространство и измерение.  И это пространство втягивало

в себя многосоттонные железные махины, набитые пассажирами,

или выталкивало их из себя, наполняя аэровокзалы

возбуждением и суетой, вернувшихся оттуда, из иных

измерений, людей.  Криста провожали Анна и Поль.  Крист за

эту неделю еще дважды был в доме у Анны. Анна находила в

своем архиве,  какие – то новые сведения об отце, или

биографические справки, или фотографии и сейчас, перед

объявлением посадки, Анна передала Кристу небольшой пакет: -

 

Здесь фотографии отца и его последние перед арестом письма

маме. -

 

Крист бережно положил пакет в нагрудный карман куртки.

Объявили посадку в самолет. Крист нежно расцеловав Анну,

крепко обнял на прощание Поля и направился  к выходу на

посадку. Крист еще раз обернулся, помахал рукой Анне и Полю,

показал жестом: «Буду вам звонить».

 

Самолет набрал нужную высоту, в салоне установилась

привычная атмосфера полета. Кто – то сидит, закрыв глаза,

кто – то листает журнал,   стюардесса начинает разносить

напитки. Крист задумчиво смотрит в иллюминатор на

бесконечное поле перистых облаков, на огромное красное

закатное солнце. Затем он достает пакет, который перед

посадкой ему передала Анна. В нем старые фотографии,

пожелтевшие от времени и конверты с письмами. Крист начинает

рассматривать фотографии. На них – молодые, улыбающиеся,

счастливые -  мужчина и женщина……

 

Переход в рассказ «Причал ада». Рассказы Шаламова как бы

прослеживают судьбу Валевского.  Они  прослеживают похожие

судьбы тысяч и тысяч заключенных, таких - же, как Валевский.

В кинематографической версии рассказов Шаламова, мы из

настоящего времени спускаемся в колымские лагеря по

ступеням. Сначала в 50 – 60 годы, в творческую лабораторию

писателя, в его московскую квартиру, затем мы видим писателя

в лагере. Но писатель – это единый образ. Это Шаламов и  его

ипостаси – Андреев, Голубев и, по сценарию. – Валевский. Сам

лагерь – это гротескный черно – белый мир, подобный

гротескному миру в американских фильмах, снятых по комиксам

– типа «Города грехов». Тогда становятся возможными для кино

внутренние монологи писателя и его героев, так мощно

усиливающие восприятие рассказов.

 

Москва. Шестидесятые годы. Небольшая однокомнатная

квартира. Комната с окном, выходящим во двор и дверью на

балкон. В комнате  очень скромная обстановка. Стол – на нем

стопки раскрытых простых клеенчатых тетрадей, исписанных

четким каллиграфическим почерком. На стенах книжные полки с

книгами.  Кровать, два стула. Писатель задумчиво ходит по

комнате, курит. Ему 51 – 52 года, но выглядит он значительно

старше своих лет. Седой, высокий, худой. Лоб и щеки

испещрены глубокими, как шрамы морщинами. Но голубые глаза

блестят ярко и молодо, и обращенный куда – то вглубь, в

прошлое, взгляд несет в себе неугасимый упорный огонь.

Писатель подходит к столу, садится и начинает писать.

Звучит  голос писателя. Такова манера его писательства. Он

проговаривает свои рассказы, иногда кричит, иногда плачет,

он не пишет их, он проживает их заново.

 

 

 

писатель

- Плавание наше закончилось.

Двенадцать тысяч человек привез наш

пароход. За нами  были месяцы

тюрьмы, сорок пять дней поездного

этапа, пять дней моря. –

 

Действие переносится в прошлое в черно-белый гротескный

мир.  Двери трюма открылись. Сверху раздался громкий приказ:

- Выходи по одному.

 

В темном трюме зашевелились и пришли в движение тысячи

теней. По узкой железной лестнице они поднимаются наверх,

высвечиваются их бледные заросшие лица. На палубе  кольцо

охранников с нацеленными на арестантов винтовками. Слышны

крики: «Скорей, скорей….» Их гонят вдоль винтовок на широкий

трап на баржу, а с баржи на землю. На земле толпа,

окруженная конвоирами, все увеличивается, превращается в

серую шевелящуюся угрюмую массу. Писатель выходит в числе

первых.

(Писатель пишет и о себе, и

обо всех. Писатель говорит от

своего имени и от имени своих

товарищей. Писатель случайно

остался жив. Остаться в живых

в Колымских лагерях можно было

только случайно. Очередь

смерти взяли на себя его

товарищи. И поэтому его

талант, талант писателя впитал

в себя все их жизни. Он,

писатель -  это они, а они -

это он. Это не автобиография,

хотя все истории в «Колымских

рассказах» пережиты самим

писателем и абсолютно

достоверны. Это биография духа

людей прошедших колымские

лагеря смерти – погибших и

выживших.)

 

Высвечивается фигура и лицо писателя. Он сидит на чемодане.

Вначале он довольно спокоен и начинает осматриваться вокруг.

Идет мелкий холодный дождь. Мрачная, враждебная природа

окружает их. Серое беловато – мутное небо. Сквозь сетку

дождя проступают голые безлесные, каменные, сопки. Между

ними, в прогалинах, у самых подножий вьются косматые грязно

– серые разорванные тучи. Видны мрачные силуэты скал,

окружающих бухту Нагаево.  Их пароход, на котором они

прибыли, прижавшийся к пирсу и пошатываемый серыми, темными

волнами,  кажется таким маленьким. А дальше простирается

серый огромный, бесконечный, шевелящийся от  волн, океан.

Писатель тоскливо отводит взгляд и, съежившись, прячет

голову в поднятый воротник, насквозь промокшей куртки…..

 

Писатель в московской квартире отрывается от работы, он

встает, подходит к окну, задумчиво смотрит вдаль, затем

поворачивается к нам, смотрит в экран, произносит:

- Помню хорошо: я был совершенно

спокоен, готов на что угодно, но

сердце забилось и сжалось невольно.

И  я подумал – нас привезли сюда

умирать… Было холодно и страшно.

 

И снова гротескный черно – белый мир. Выгрузка закончена и

толпа вымокших, невероятно уставших людей, молча,  в

окружении охранников, медленно ползет по дороге, взбираясь

все выше и выше на сопку. Неожиданно на одном из поворотов,

на уступе сопки, рядом с дорогой, из темноты и дождя

выступили ряды колючей проволоки. Изнутри к ней прилипли

человеческие лица, тысячи лиц, почти неразличимых в

наступивших сумерках. Словно материализовался один из кругов

дантовского ада. Люди оттуда, из – за проволоки, что – то

кричали, и вдруг в толпу полетели буханки хлеба. Хлеб

перебрасывали через проволоку. Люди в толпе ловили хлеб,

делили его, разламывая на куски, и с жадностью поедали.

Голодны были все.

 

Этап двигался все дальше, все выше. И вот деревянные

ворота, колючая проволока и внутри ее многие ряды огромных

брезентовых палаток. Людей делили счетом, заполняя одну

палатку за другой. Внутри палаток были нары. Каждый занимал

свое место. В палатках темно, сыро, холодно, брезент

протекает, всюду лужи:  на полу, на нарах. Безмерно

уставшие, вымокшие люди занимают места на нарах. Писатель

занимает свое место. Он лежит, скорчившись, свернувшись, не

замечая холодных капель с протекающего брезента, закрывает

глаза…

 

Поздно вечером самолет, пульсируя в небе бортовыми огнями,

совершает посадку в московском аэропорту. По трапу вместе с

другими пассажирами сходит Крист, направляется в автобус,

затем он появляется на выходе из портала. Пассажиры,

втянутые в водовороты встречающих их родственников и

знакомых, рассеиваются по залу. Крист забирает свой багаж,

садится в такси  и едет в гостиницу. На следующий день Крист

встречается с одним из организаторов симпозиума Ириной

Сиротиной (прообраз Ирины Сиротинской). Встреча происходит в

холе здания, в котором будет проходить симпозиум. Они идут

по холлу, продолжая разговор.

 

крист

….. Устроился в гостинице –

комфортно и не очень дорого. -

 

Ирина

-  Володя, у вас еще есть время

познакомиться с Москвой, до

открытия симпозиума еще целых две

недели.

 

крист

– Обязательно посмотрю Москву,

Ирина! Но сначала выполню одно

поручение, думаю, все успею…

 

ирина

- Ну что – же, Володя, вам удачи и

до встречи. -

 

Кристу необходимо получить официальное разрешение высокого

чиновника  на поиск в архиве и выдачу следственного дела

Александра Валевского. Крист идет по бесконечному коридору,

с бесчисленным количеством дверей, «по коридору абсолютной

власти». Здесь нет людей – только бесшумные тени. Пустые

коридоры и зловещие бесшумные тени. Наконец он открывает

одну из обозначенных дверей и попадает в кабинет.  Огромный

с зашторенными окнами, полутемный кабинет, в котором ничего

нет кроме огромного стола и строя стульев вокруг него. И где

– то вдали, в конце стола восседал на кресле, растворившийся

в пространстве, почти невидимый, человечек.

 

чиновник

- Что вам нужно?» – раздался сухой

бесстрастный голос.

 

Но, кажется, что это говорил не человек, а, скорее, стены,

потолок или сам воздух, наполняющий кабинет. Нечто

враждебное человеку, враждебное всему живому,

материализовалось в этих коридорах, в этих  стенах, в этом

воздухе, в этой полутьме и генерирует, излучает свою злобную

энергию. Крист невольно озирается вокруг. Но нет, говорил

именно этот, сидящий в полутьме человек.

 

крист

- Здесь требуется ваша подпись,

ваше разрешение, -

 

говорит Крист, обращаясь к человечку и отдавая ему письмо.

– Я ищу сведения о судьбе моего

родственника, пропавшего в 1937

году, во время репрессий.

 

Человек – тень долго изучает письмо, затем подписывает

письмо, отдает его Кристу:

 

чиновник

- Забирайте своего родственника, -

 

со злорадной ухмылкой на лице проскрипела тень.

 

«Судьба близкого человека» -  для чиновника это пустые,

бессмысленные слова. Он подписывает бланк на выдачу трупа из

морга. Для него все погибшие в те страшные годы люди –

трупы, потому что он сам – труп.  Крист выходит из кабинета,

словно чувствуя направленный в него, в его спину пистолет.

И, уже выйдя на улицу, он  непроизвольно отряхивает одежду,

как - будто пытается очистить ее от невидимой заразы.

 

Крист продолжает поиск, он едет в центральный архив.  В

архиве он обращается к одной из служащих, дежурной. Женщина

пенсионного возраста, ненавидящая всех и вся: работу, своих

коллег, посетителей  и  все эти, кажущиеся ей ненужным

хламом, бесчисленные полки, набитые картонными папками.

Скрипучим монотонным голосом равнодушного робота, способным

довести до бешенства любого человека, она говорит Кристу:

 

служащая

- Я еще раз повторяю – начальник в

отпуске и никаких документов мы не

выдаем. Вот приказ,  - служащая

тыкает пальцем в какой – то листок.

 

КРИСТ

- Но, у меня есть разрешение. Вот -

здесь все подписи. А это письмо из

посольства. И я  не могу ждать

возвращения вашего начальника.  У

меня просто нет времени!»

 

- говорит Крист, показывая бумаги хамке, и начиная терять

терпение.

 

Это несколько остужает ее человеконенавистнический настрой.

И потом, поняв, что перед  ней  иностранец, она пробует

сорвать с него деньги. Проворчав, что:

 

служащая

- Пусть, кто подписывал, тот и

ищет, - она начинает набивать цену.

– Я не могу нарушать приказ

начальника. Я могу работать только

вечером, после рабочего дня, и за

это мне никто не заплатит.

 

крист

– Я оплачу вашу работу, - говорит

Крист.

 

. В это время позади Криста  раздается  сердитый  мужской

голос:

 

званцев

- В чем дело, Петухова? Кто здесь

собирается платить?

 

Крист оборачивается на голос. Перед ним стоял молодой

мужчина лет 30. Среднего роста, коренастый, подвижный,

нервный, резкий. Карие глаза, короткий прямой нос, сжатые

губы, волевой приподнятый  подбородок.  Служащая,

изменившись в лице, слащаво улыбаясь, заискивающе и

подобострастно  обращается к появившемуся мужчине:

 

служащая

-  Да  вот, Андрей Иванович, этот

товарищ нагло требует найти

какие-то  документы, но у нас ведь

приказ.

 

званцев

– Какие документы? Что вы здесь

ищите? – спросил мужчина у Криста.

 

крист

- Дело Александра Валевского, он

мой родственник, был арестован в

1937 году, в Москве. С тех пор о

нем ничего не известно. Вот

документы:  разрешение за подписью

замминистра вашего ведомства и

письмо с просьбой посольства о

содействии в поисках. –

 

Мужчина мельком взглянул на бумаги, которые показал ему

Крист, коротко, произнес:

 

званцев

- Идемте за мной. –

 

Так происходит знакомство Криста с Андреем Званцевым -  со

«сталкером», будущим проводником Криста по «неведомой

земле». Андрей Званцев – боевой офицер, не раз смотрел он в

глаза смерти. В Чечне был тяжело ранен и контужен. Долго

лечился по госпиталям, был комиссован и пристроен на работу

по линии Ф. С. Б. -  сюда, в архив. Вдвоем с Кристом они

входят в кабинет.

 

званцев

- Наш начальник, действительно, в

отпуске и я временно замещаю его,

но это и к лучшему, - говорит

Андрей Кристу. – Показывайте, что у

вас есть.-

 

Крист достает из дипломата  документы, письма, фотографии –

передает их Андрею.

 

званцев

- Да, не густо, - говорит Андрей,

просматривая документы. -  Ну что

же, начнем с самого главного.

Валевский Александр Матвеевич ,

1907 года рождения…. Дело

коминтерновцев…...

 

Крист и Андрей медленно идут среди бесчисленных стеллажей,

забитых папками со следственными  делами….

 

Придя на работу в архив, Андрей вначале стыдился своей

работы и тяготился ею. Он, боевой офицер, пограничник -  и

здесь, среди бумажной пыли, среди служащих, в основном

пенсионеров. Он считал, что ему просто кинули кость,

отделались от него. Но, постепенно, вчитываясь в страницы

следственных дел и вникая в судьбы репрессированных людей,

которых разыскивали родственники, Андрей осознает всю

величину трагедии. Он потрясен размерами злодеяний

совершенных палачами в годы сталинского террора. И иногда,

находясь в помещении архива, среди этих тысяч и тысяч папок

с делами осужденных, он явно слышит стоны, вопли пытаемых

людей, слышит омерзительные крики и мат палачей, слышит

выстрелы, видит кровь, много крови….

 

Вот и сейчас Андрей внезапно побледнел, остановился, закрыл

ладонями уши, пошатнулся, зрачки расширились. Крист,

поддерживая Андрея, с тревогой спросил его:

 

крист

- Что с вами? Вы больны?

 

званцев

– Нет,  все нормально… Все

нормально,- проговорил Андрей,

отнимая ладони от ушей и приходя в

себя. -  Это бывает со

мной, наверное, последствия

контузии. Ведь я  боевой офицер,

был ранен, комиссован, и вот

направлен сюда, подыскали

работёнку…..

 

- Андрей снова смотрит на бесконечные ряды полок и  после

паузы, вдруг, с горячностью начинает говорить Кристу.

 

званцев

 

– Нет, это не контузия, -  и,

показывая рукой на стеллажи,

продолжает, - Здесь столько

боли! И …  Все они живы! Я

слышу их стоны и крики под пытками

палачей. Слышу их проклятия и

мольбы.  Иногда это сводит с ума, и

я невольно ловлю руками воздух -

ищу свой «калашников» чтобы

рассчитаться с мерзавцами. Нет

покоя….. мы живем в пустоте…..нам

не будет покоя.

 

Андрей еще некоторое время смотрит на бесконечные ряды полок

с папками личных дел заключенных. Затем он,  стряхивая

наваждение,  продолжает поиски. Наконец Андрей находит папку

с личным делом Александра Валевского. Вдвоем с Кристом они

сидят за столом, освещенным настольной лампой. Они

просматривают подшитые, пожелтевшие от времени листы

следственного дела. Здесь – протоколы допросов. Андрей

листает  следственное дело, бегло прочитывая страницу за

страницей:

 

званцев

- Бред, полный бред, - произносит

он вслух. -   Абсурдные обвинения,

лжесвидетельства, угрозы. Здесь на

каждой странице дела, за каждым

признанием «вины» проступают побои

и пытки. А вот и  приговор  – пять

лет лагерей с отбыванием наказания

в Степлаге. А дальше?

 

Андрей продолжает листать страницы дела.

 

званцев

– Дальше -  58 статья не

освобождается. После отбытия

первого срока, В 1942 году,

Валевский по доносу своих

«товарищей», осужден повторно за

«антисоветскую» агитацию. Выездная

сессия Военной коллегии Верховного

суда приговаривает его к 10 годам

лишения свободы. Причем, приговор

судьей Овчаренко был вынесен

заочно, по телеграмме. Это тоже

тогда практиковалось. Беспредельный

цинизм! – Андрей закрывает папку. –

Дальше пустота. Судьба Валевского

не известна. Последние   листы

дела, видимо, утеряны или

уничтожены  заинтересованными

лицами, чтобы скрыть следы своей

работы. Вот пока и все. Дело я вам

отдаю, так как у вас есть

разрешение на его выдачу.

Ксерокопия останется здесь, в

архиве. Попробую найти пропавшие в

деле листы или какую – то

информацию о Валевском, но

потребуется время. Сразу - же сообщу

вам. Дайте мне ваш телефон и адрес,

где вы остановились.

 

Крист и Андрей расстаются.

 

Бородин, начальник  архива, в котором работает Андрей,

только что вернулся из отпуска. Бородин – лет 55- 60 лысый,

круглолицый, с рыжей бородкой, жаден до удовольствий, но

особенно до денег, быстрый, весь навострен на  прибыль.

Сейчас он разговаривает с той самой сотрудницей, встретившей

в архиве Криста. Она доносит на Званцева.

 

служащая

-  Званцев выдал «дело»  без

вашего разрешения какому – то

иностранцу.

 

бородин

- А приказ?

 

служащая

- Ему плевать на ваши приказы. Он

еще и нагрубил мне, - зло говорит

сотрудница.

 

бородин

-  Прислали на мою голову! –

раздраженно говорит Бородин, -

Спецназ… Воевал… Ранение…  А

здесь, что? Реабилитационный центр?

У нас секретное ведомство….

Анархист. Принесите мне ксерокопию

«дела».

 

Бородин просматривает ксерокопию, бормочет:

… Так…. Процесс над Коминтерновцами

– бывшими политэмигрантами…. Это

понятно… Так…  Осужден на пять лет

по 58 статье…  повторно на десять

лет – ничего нового… Так….

Приговор вынесен Военной коллегией

Верховного суда …  Выездную сессию

Военной коллегии возглавлял

Овчаренко С. П…. Ну и бог с ним…..

Стоп!  Что это? Не может быть!

 

- Бородин вскакивает со стула, затем снова садится,

лихорадочно перечитывает листы «дела», произносит:

– Овчаренко С. П. -  Отец Ильи

Овчаренко! Замглавного прокурора!

Конечно…  Совпадает все -  и по

отчеству, и сам Илья рассказывал

«по пьяне» кое - что о

«героическом» прошлом своего

папаши….

 

Бородин нервно  ищет в мобильнике Овчаренко, звонит ему:

- Илья, нужно срочно встретится….

Сауна отменяется…. По важному делу…

Хорошо, на даче.

 

Встреча Бородина с Овчаренко проходит в  шикарном

загородном доме Овчаренко. Овчаренко – грузный, полный,

раздутый жиром,  с заплывшими  глазками – щелками, но

подвижный и холеричный. С Бородиным они идут по парку, по

аллее мимо, недавно высаженных, закупленных в Голландии,

елей.  Овчаренко в ярости:

 

овчаренко

- Идиот! Как ты мог отдать эти

документы?» – кричит он на

Бородина.

 

бородин

-  Я же говорю тебе, Илья…. я был

в отпуске. « Дело» Валевского было

отдано его родственнику  моим

заместителем. Разрешение было

получено по запросу  посольства

Франции и заверено наверху в

министерстве», - оправдывался

Бородин.

 

овчаренко

- Болван! Нужно было немедленно

уничтожить папку: порвать, сжечь….,

- орал Овчаренко.

 

бородин

-  Но я ведь был….., -  снова

начал говорить Бородин.

 

овчаренко

-  Молчи! - оборвал Бородина

Овчаренко. – Знаешь, какие "проглоты"

плавают внизу?  Некоторых ты видел

в санатории. Они ждут малейшей

ошибки, и если  узнают, что мой

отец участвовал в расправах над

инакомыслящими, как сейчас долдонят

всякие правозащитники, то сожрут

меня с потрохами. Тебе тоже

придется искать работу. На карту

поставлено слишком много. -

 

 

 

Овчаренко неожиданно замолчал и задумался. На карту,

действительно было поставлено слишком много. И любая

дискредитация может стать концом его, Овчаренко, карьеры.

Коррупция, подкуп, должностные преступления – вот ступени

наверх. Слишком многих пришлось растоптать, поднимаясь по

карьерной лестнице. Слишком много притаившихся врагов ждут

его малейшей ошибки. Слишком высоки ставки, чтобы зависеть

от нелепой случайности.  Последнюю мысль он повторяет вслух:

-  Слишком высоки ставки, чтобы

зависеть от нелепой случайности.

 

бородин

–  Что ты сказал?» –

переспрашивает его Бородин.

 

овчаренко

- Ничего, - с металлическим

оттенком в голосе и побледнев,

сказал Овчаренко. – Нам есть что

терять.  Срочно выясни все про

«родственника» и кто за ним стоит.

Папка с личным делом этого

Валевского, должны исчезнуть.

Немедленно уничтожь ксерокопию

дела! -

 

ы  Андрей тщательно изучает дело Валевского и продолжает

поиски в архиве сведений о дальнейшей судьбе Александра

Валевского. Он тоже обратил внимание на знакомую фамилию –

Овчаренко, но пока не связывал ее с фамилией известного

высокопоставленного чиновника. Задержавшись дольше обычного

в архиве, Андрей идет по темному коридору, все сотрудники

давно разошлись, и сторож выключил свет. Лишь из одного

кабинета сквозь щель неплотно прикрытой двери пробивается

полоска света и слышны голоса.  Андрей,  уже подходя к

двери, вздрагивает, услышав знакомую фамилию, и резко

останавливается. В кабинете, это был кабинет его начальника,

вернувшегося из отпуска, говорили о Валевском.  Уверенные,

что в помещении архива в столь позднее время давно уже

никого нет и тема разговора известна только им, эти двое

говорили громко, не таясь.  Говорили Бородин и еще один

человек, голос которого показался Андрею знакомым:

 

овчаренко

- Ты понимаешь, что  фамилия

Овчаренко не должна светиться в

прессе по делу этого Валевского,

тем более в зарубежной. Эти

мерзавцы, журналисты, сразу

нащупают нити. И тогда -  сразу

смерть. Что ты узнал о

«родственнике» Валевского?

 

бородин

–  Он журналист. Его фамилия

Крист, Владимир Крист. Русский.

Отец - из «гнилой интеллигенции»:

писатель, философ,  диссидент -

эмигрировал во Францию в

восьмидесятые.  В  Москву приехал

на симпозиум, посвященному

какому-то Шаламову, -  говорил

Бородин.

 

овчаренко

- Когда начнется симпозиум? -

раздраженно спрашивал второй

человек.

 

бородин

- Дней через десять. Даже у нас, в

архиве, есть объявление, - отвечал

Бородин.

 

Андрей вспомнил кто такой Овчаренко. Это был давний

приятель Бородина -  Илья Овчаренко, высокопоставленный

чиновник из республиканской прокуратуры. Их связывал общий

досуг: охота, застолья, сауны с известной репутацией. И

Бородин не однажды хвастался своим знакомством с Овчаренко и

совместных «подвигах» на охоте. Разговор Бородина с

Овчаренко продолжался:

 

овчаренеко

- Где он остановился? – спрашивал

Овчаренко.

 

бородин

- В гостинице.

 

овчаренко

–  Послушай, Бородин,  времени у

нас нет. Завтра я передам всю

информацию об этом журналисте

«профессионалам», пусть занимаются

им вплотную. Давай мне адрес…..

 

Последние слова, произнесенные Овчаренко, Андрей уже не

слышал. Озаренный догадкой, что отец Ильи Овчаренко и есть

судья по делу Валевского, он понял, какая грозная,

смертельная опасность нависла над Кристом,  да и над ним

самим. Понял, что прячется за словом «профессионалы». Андрей

уходит в темноту коридора, затем покидает помещение архива,

через запасной выход.

 

званцев

- Так  вот кто судил Валевского, –

произносит Андрей, садясь за руль

автомобиля, - Овчаренко. Известная

семейка. Династия мерзавцев.

 

Теперь действие развивается стремительно, на опережение.

Андрей мчится на своем автомобиле, превышая скорость и

рискуя быть задержанным «гаишниками», в гостиницу, где

остановился Крист. Он лихорадочно просчитывает варианты

выхода из сложившейся ситуации. Промедление – смерти

подобно. Он очень хорошо знает этих «профессионалов», о

которых упомянул  в своем разговоре Овчаренко. Андрей

подъезжает к гостинице, звонит Кристу, моля богу, чтобы он

оказался дома. На счастье, Крист находился в номере. Андрей

взволнованно разговаривает с Кристом по мобильнику:

- Крист, нам срочно нужно

встретиться… Это очень важно….  Нет

лучше не в гостинице…..  Подходи к

стоянке такси. Я увижу тебя. –

 

Андрей окликнул Криста, подходившего к стоянке такси. Крист

садится в машину:

 

крист

- Что случилось, Андрей?» - с

тревогой и удивлением спрашивает

Крист.

 

После паузы Андрей начинает говорить:

 

званцев

 

- Крист, случайно я стал

свидетелем одного разговора….

тогда, в тридцать седьмом году,

судьей по делу вашего родственника

был Овчаренко.  Его сын -  Илья

Овчаренко сейчас занимает высокий

пост в республиканской прокуратуре.

Я хорошо его знаю. Ради карьеры он

переступит через кого угодно, не

пощадит и мать родную. С моим

начальником, Бородиным, они друзья

- ну, охота, баня, девицы…. Тот и

сообщил ему обо всем….  Они

обратились к «профессионалам»…..

Это  убийцы, Крист! Хладнокровные

роботы - убийцы, оставляющие после

себя «чистое поле», - после паузы

Андрей с горячностью продолжает,

-  Крист, у тебя еще есть время.

Сегодня, сейчас, ты можешь улететь

в любой европейский город и ты вне

опасности. Но нужно спешить, дорога

каждая минута.

 

Крист некоторое время молчит, он сидит, глубоко

задумавшись, затем начинает говорить:

 

крист

Крист некоторое время молчит, он

сидит, глубоко задумавшись, затем

начинает говорить: - Андрей, я не

могу улететь…. Я дал слово.  Ведь я

не родственник Александра

Валевского. Ко мне обратилась его

дочь -  Анна Валевская. Она

просила, умоляла меня узнать, где

покоится ее отец, и привезти хоть

горсть земли с его могилы….  Я дал

слово, Андрей….. Я буду продолжать

поиски. Тебе спасибо за все, и за

то, что предупредил об опасности. Я

сейчас же переберусь в другую

гостиницу или сниму частную

квартиру.

 

–    Крист открывает дверцу машины, собираясь выйти из нее,

но Андрей, положив руку на плечо Кристу, останавливает его.

 

званцев

- Крист, я тоже получил «черную

метку». Я выдал тебе дело

Валевского, я снимал ксерокопию.

Меня несколько раз видели вместе с

тобой. Этого достаточно, чтобы

отправить меня на «луну».

Выживать в этой стране мы будем

вместе. Согласен?

 

- Андрей протягивает Кристу руку. Крист крепко жмет руку

Андрею, взволнованно говорит:

 

крист

 

 

- Согласен, Андрей!-

 

Андрей и Крист едут в машине. Андрей обращается к  Кристу:

 

званцев

-  Крист,  сейчас мы заедем ко мне

домой – надо взять все необходимое

и будем выбираться из города.  В

запасе у нас сутки, не больше.

Переночуем  на даче у родителей.

Они сейчас в отъезде, а мы с

сестрой присматриваем за домом. Там

примем решение. –

 

Андрей и Крист едут по вечерней Москве. Мириады огней

мегаполиса, назойливо бьющий в глаза свет реклам, потоки

иномарок, но все это фасад, за которым скрываются пустота,

деградация, насилие. Вот на повороте они видят пьяный дебош.

Вот полиция избивает бомжа. Вот на светофоре группа

проституток навязчиво предлагает свои «услуги». Крист

смотрит в окно автомобиля, затем, что-то вспомнив,

обращается к Андрею:

 

крист

- Знаешь, Андрей, я почему-то,

вспомнил слова моего отца. Перед

моим отъездом сюда, в Россию, он

упорно предупреждал меня: «Будь

осторожен. Ты едешь в живую рану».

– Я считал, что он преувеличивает.

 

званцев

- Он был прав, ваш отец…….», -

после паузы проговорил Андрей….

 

Андрей и Крист подъезжают к даче -  небольшому домику,

недавно купленному отцом Андрея в умирающей деревне, заново

отстроенному,  расположенному в живописном месте -  на

берегу речушки, рядом с березовой рощицей. Окна в доме

освещены, во дворе стоит чья – то машина.

 

званцев

. - Это машина Марии, моей сестры.

Странно…. Не позвонила….. Она

должна быть сейчас в командировке.

 

–  Андрей и Крист подходят к двери. Андрей звонит в дверь.

Дверь открывает красивая  девушка -  на вид лет двадцати

пяти. Радостно и взволнованно она обнимает Андрея:

 

мария

- Андрюшенька! Дорогой! Как я

рада, что ты приехал. А я только –

что из Питера, из командировки.

Сэкономила целых два дня и сразу

сюда. Как здесь тихо! Отосплюсь……

 

- сумбурно, скороговоркой говорила она.

 

Андрей тоже обрадован, но и встревожен.

 

андрей

-  Мария, я не один,

 

-  говорит Андрей и, обернувшись к Кристу, продолжает:

- Заходи Крист и знакомься. Это

Мария, моя сестра, мой ангел –

хранитель. Она тоже журналист, как

и ты -  горячая голова и готова

лезть в любую заваруху. -

 

Теперь Крист ближе рассмотрел Марию. Это была необыкновенно

красивая девушка с черными вьющимися волосами, кареглазая, с

идеальной фигуркой, которую только подчеркивали джинсы и

футболка. Что-то цыганское было в её облике – взгляд,

улыбка, что-то вольное и прекрасное.  Мария, твердо пожимая

руку Криста и смело взглянув ему в глаза, спросила:

 

мария

- Крист – это ваше имя?

 

крист

- Нет -  это моя  фамилия. Имя у

меня чисто русское -  Владимир. Но

так меня зовут только родители. Все

остальные, с детства, почему - то

зовут Крист. Наверное, так короче.

 

Андрей, Крист и Мария входят в дом. Андрей,  оставшись

наедине с Марией, с тревогой и напряжением в голосе

спрашивает у нее:

 

андрей

- Мария, о том, что ты уже прибыла

из командировки, кто-нибудь знает?

– Ну, по работе или из подруг?

 

мария

– Никто. Я ведь мечтаю отоспаться.

А в чем дело, Андрюша? Что

случилось?

 

андрей

–  Отоспаться  не получится,

Мария. На некоторое время мы с

Кристом вынуждены исчезнуть из

Москвы. Тебе тоже придется

скрываться.

 

мария

– Андрей, рассказывай обо всем,

что произошло, иначе я не

успокоюсь, ведь ты меня знаешь, -

твердо и настойчиво сказала Мария…

 

Андрей, Крист и Мария – втроем находятся в комнате. Крист и

Андрей еще раз просматривают следственное дело Александра

Валевского, слышны отрывки их разговора:

-  ….Степлаг, потом он стал

именоваться Карлагом... В Долинке

сохранился огромный гулаговский

архив, возможно, там мы что-то

узнаем о дальнейшей судьбе

Александра Валевского.

 

Мария сосредоточенно ходит по комнате.

 

мария

- И все - же выход есть, -

произносит Мария. – Есть выход! –

радостно восклицает она.

 

андрей

- Что ты придумала, Мария? –

 

Усталым голосом спрашивает у нее Андрей.

 

мария

- Я опубликую в моей газете  всю

информацию об Овчаренко и его отце,

о нравах российского истеблишмента,

о банях, охоте, о деле Валевского,

и об охоте на людей, случайно

ставших угрозой для карьеры

чиновника. Затем эти газеты лягут

на столы  начальников и подчиненных

в ведомстве Овчаренко, попадут в

руки политиков, в интернет….

 

крист

–  Подождите Мария, -  остановил

ее Крист. – Во-первых, кто

осмелится опубликовать такую

информацию?  Какой редактор станет

рисковать? И во-вторых – эта

статья  может стоить жизни ее

автору. –

 

Мария, все более убеждаясь в своей правоте, стала

говорить:

 

мария

- Крист, слава богу, времена

изменились. И у нас, кроме «Правды»

и ее копий с другими названиями,

появились другие газеты с другими

позициями, в одной из которых я и

работаю. А опубликованная статья

сразу обезоружит и заказчика и

исполнителей планируемого убийства.

 

- Крист и Мария выходят на улицу, в тепло летней июньской

ночи. Они с наслаждением вдыхают воздух, наполненный

запахами разнотравья и свежестью идущей от речушки.

Наслаждаются тишиной и огромным, мерцающим мириадами звезд,

небом.

 

крист

- Простите меня, Мария, - тихо

произносит Крист.

 

мария

- За что, Крист?

 

крист

– Невольно я сделал вас

заложниками в жестокой игре.

 

мария

– Молчите, Крист! – воскликнула

Мария. -  Наша с вами профессия

приучает к таким играм. А Андрей...

Он много раз говорил мне, что не

может больше жить в «закупоренной

бочке». Он боец по натуре, ему

нужна воля, битва. Я знаю его

характер. Долгие месяцы, находясь

рядом с ним в госпитале, после его

ранения и помогая ему, я видела,

как он умеет бороться. Я сама

научилась бороться у него.  И

теперь я вижу, как возрождаются в

нем чувства и стремления, как он

становится самим собой. –

 

Утром Андрей, Крист, Мария выходят из дома. Андрей и Крист

прощаются с Марией.

 

андрей

-  На электричке мы доедем до

Рязани – оттуда вылетим в

Караганду. Так безопаснее. В случае

проблем, переждем у моего товарища.

Мы вместе лечились в госпитале»,  -

говорит Андрей Марии.

 

Крист передает Марии конверт:

 

КРИСТ

- Мария, отправишь  это письмо в

наше посольство вместе с

экземпляром газеты с твоей статьей.

Я уже сообщил им, а дальше они

знают, как поступить.

 

Крист и Андрей в пригородной электричке. Они едут в Рязань.

Мужчины, женщины, дети – с рюкзаками,  с сумками. Кто – то

читает, кто – то дремлет, кто – то смотрит в окно. По

вагону, часто сменяя один другого, ходят и навязывают свои

товары продавцы «дорожной торговли». Вот подрабатывают

музыканты – девушка с флейтой и парень с гитарой. Поют

грустную, красивую казацкую песню: «Ой, то не вечер, то не

вечер. Мне малым, мало спалось…….»

 

Крист и Андрей задумчиво смотрят в окно электрички. Мимо

проплывают деревни, городки, проплывает то скромная, то

величественная природа Подмосковья и средней полосы России.

Крист обращается к Андрею:

 

крист

- Несколько десятилетий назад, на

такой  - же  электричке, Яков

Гродзенский – старый

университетский друг Шаламова, тоже

полной мерой хлебнувший страшного

лагерного опыта, вез из Москвы в

Рязань очередной рассказ Варлама

Шаламова, чтобы его прочли

товарищи, переписали, перепечатали,

передали другим. Так издавался в

России ее великий писатель, ее

гений, которого «родина», не успев

убить голодом и адским трудом в

золотых забоях Колымы, после

освобождения,  пыталась задушить

нищетой и безвестностью. ……

 

Бородин и Овчаренко встречаются с «профессионалом», с «серым

человеком». «Серые люди» - это абсолютные исполнители. Они

-  вне морали, вне человечности. Они -  тупые убийцы и

палачи, они ничем не отличаются от тех палачей и садистов,

которые творили свои злодеяния в период сталинских

репрессий. Они -  вне времени, вне истории, вне законов.

Насилие и убийство -  их высшее наслаждение. Власть -  их

универсальный наркотик. Свирский был одним из этих серых

людей. Сухощавый узкоголовый, близко посаженные темные

глаза, нос с горбинкой, тонкие, саркастически сжатые губы.

Овчаренко крайне раздражен, он мечется по комнате. Он

брызжет слюной:

 

овчаренко

- Почему исчез этот родственник,

Крист, или, как его там? И куда он

исчез?  Вы его упустили», - орет

Овчаренко на Свирского.

 

Свирский сохраняет хладнокровие. Едва разжав губы, он

замечает:

 

свирский

- Исчез и служащий из архива,

выдававший дело Валевского, -

Званцев. Я думаю, он стал случайным

свидетелем вашего разговора с

Бородиным, состоявшегося накануне в

его кабинете, а затем предупредил

родственника Валевского. Так? Был

разговор? – спрашивает  Свирский,

обращаясь к Бородину.

 

бородин

-  Да, был. Но  поздно вечером.

Все работники, кроме сторожа, уже

разошлись.

 

свирский

– Значит не все, -  грубо обрывает

Бородина  Свирский. - Кто он – этот

Званцев?

 

бородин

–  Мой заместитель, -  нервно

поежившись,   говорит Бородин. -

Прислали после ранения на легкий

труд. Нервный тип. Со мной всегда

«на ножах» и сотрудников доводит до

«белого каления. –

 

Свирский, видя, что Овчаренко немного остыл, обращается

снова к нему:

 

свирский

-  Я думаю, что, узнав об

опасности, они оба мечутся в

поисках выхода, и , скорее всего,

они сейчас скрываются где – то в

Москве. Вылететь из Москвы они

сейчас не рискнут. Но нужно дать о

них информацию по линии прокуратуры

во все крупные аэропорты, не

сообщая о причине их поиска.

 

Крист и Андрей находятся в салоне авиалайнера, который

приступил к снижению и готовится к посадке в аэропорту

города Караганды. Огромный город, словно мираж, возник среди

бескрайней выжженной степи и гигантских терриконов.

 

андрей

- Египетские пирамиды - только

черные, - задумчиво глядя в

иллюминатор, произнес Андрей.

 

крист

–  «Символы рабства не меняются и

спустя тысячелетия», - говорит

Крист, тоже всматриваясь в

иллюминатор.

 

Самолет совершает посадку. Выйдя из здания аэропорта,

Андрей и Крист нанимают частное такси. Таксист -

добродушный,  улыбчивый, молодой парень казах на абсолютно

чистом, без акцента, русском языке спросил:

 

таксист

- Куда едем?

 

крист

– Нам нужен архив – архив

репрессированных. Я ищу сведения о

своем родственнике, отбывавшем

заключение в Степлаге, потом он

стал именоваться Карлагом, - сказал

Крист.

 

таксист

 

Парень, неожиданно посерьезнев,

сказал. - Вам нужно в Долинку. Меня

зовут Абай. Мой дед, мулла, был

арестован в 1938 году и расстрелян

в Карлаге. Я помогу вам во всем.

Денег не предлагайте…..

 

Андрей и Крист находятся в Долинском архиве Карлага. В

сопровождении служащей архива, представившейся Галиной

Сергеевной, они медленно идут вдоль бесконечных стеллажей,

заполненных папками с делами заключенных.

 

галина сергеевна

- Около одного миллиона дел

находится здесь в Долинском архиве,

- говорит Галина Сергеевна.

 

крист

–  Около одного миллиона….. - тихо

повторяет Крист.

 

Он берет в руки папки: одну, вторую, третью… потемневшие от

времени, истертые. В них человеческие судьбы, короткие

лагерные судьбы, оборванные палачами, или голодом, или

адским изнурительным трудом, или болезнями. Судьбы навсегда

исковерканные клеймом «враг народа» или «Ч С И Р» - член

семьи «изменника родины.

 

галина сергеевна

- Вам нужно подождать, - говорит

Галина Сергеевна.

 

Взяв у Криста папку со следственным делом Александра

Валевского, она уходит в глубину архива, исчезает в

бесконечных лабиринтах полок.

 

Крист, Андрей и  Абай стоят перед стелой, установленной в

память о погибших в Карлаге, с высеченными на ней тысячами и

тысячами фамилий заключенных. Абай находит здесь фамилию

своего деда. Крист, Андрей и Абай в музее Карлага. Они

читают воспоминания бывших узников – страшные воспоминания:

 

воспоминания узников

«Из тридцати трех этапированных в

одном со мной вагоне  таких – же

подследственных, решение Особого

совещания услышали …. Двадцать два

человека. Одиннадцать вынесли из

вагона мертвыми. Умерли от

истощения и переохлаждения»…..

«Копали глубокую яму. Это были

скелеты обтянутые кожей.

Невозможно было столько выкопать

могил, сколько в сутки умирало

людей. Ведь условия были ужасные.

Голод, холод, вши, клопы, и

непосильный труд»….  «Крупные

мужчины в лагере мерли как мухи.

Возчик по утрам собирал трупы и

увозил. Спросишь его рано утром

:сколько отвез? Сегодня мало,

человек шесть – семь, отвечал он»….

« Хеймо выпала страшная доля – в

Карлаге он сидел в Коруме,

отделении для пеллагриков, был

могильщиком….»…..

« Нас топтали, унижали, делали

рабами. Я член семьи «изменника

родины», простой обычный человек,

из народа, клейменый НКВД кличкой

ЧСИР. Моя жизнь была перечеркнута

Гулагом большой черной чертой,

крест – накрест. За время своего

заключения, побывала я  в четырех

тюрьмах : Вологодской,

Свердловской, Кунгурской и

Петропавловской. Закончила свой

срок в Карлаге.»….

«Дети «изменников родины». За

время своего заключения в Карлаге –

я сидела как ЧСИР – член семьи

изменника родины – судьба столкнула

меня со многими, совсем юными

существами. Это были дочери и

сыновья арестованных «врагов

народа» - подростки часто еще не

успевшие перешагнуть порога

юности.»….

«Сломанная жизнь. «АЛЖИР».-

Акмолинский лагерь жен изменников

родины. В нашей семье в 1938 году,

в Москве, было арестовано четверо:

муж, его сестра со своим мужем и я

. Сестра мужа в лагере умерла.

Мужчин, наверное, расстреляли.…. На

этом все для нашей семьи и

кончилось.

«Восемь лет, как один день. Есть

хотелось всегда. Давали пайку хлеба

пшеничного, не заметишь, как

съешь. Делишь, делишь,

рассчитываешь, а он лежит под

соломенной подушкой и так хочется

его пощипать…..»  ….

«В Акмолинск везли нас в кошмарном

вагоне. Ехали, плакали и ……пели

песню «Широка страна моя родная».

Навсегда запомнила, как песня эта

неслась за нашим эшелоном».

 

Крист,  Андрей и Абай, потрясенные воспоминаниями бывших

узников, медленно  выходят из помещения  музея и

возвращаются в архив.

 

галина сергеевна

- Я нашла личное дело Александра

Валевского, - говорит, выходящая из

- за рядов полок Галина Сергеевна,

держа в руках небольшую серую

бумажную папку. - 1907года

рождения, гражданин Франции, по

происхождению русский, проходивший

на суде по делу комминтерновцев.

Находился в Степлаге с 1938года по

1942год». – Вместе  они

просматривают личное дело

Александра Валевского. Последняя

запись говорит, что  «зэка»  А.М.

Валевский был осужден повторно

Военной Коллегией Верховного суда и

приговорен к десяти годам лишения

свободы, с отбыванием срока в Ухто

–Печорсклаге, в  Воркуте.

 

крист

- Спасибо! Огромное спасибо за

вашу помощь и неравнодушие Галина

Сергеевна! – искренне благодарит

Крист женщину.

 

галина сергеевна

- А я рада помочь вам. Рада

ощутить свою нужность, – говорит

Галина Сергеевна. – Знаете,

удивительно, но за годы моей работы

в архиве, так мало обращается людей

за сведениями о своих близких,

отбывавших здесь в Степлаге

заключение или погибших здесь. Что

это? Генетический страх  или плоды

бесконтрольной  власти, взрастившей

беспамятное, инфантильное

поколение?

 

Крист и Андрей прощаются с замечательной женщиной. Они

возвращаются с Абаем в город. Некоторое время они едут

молча. Они словно слышат за спиной дыхание гигантского,

чудовищного монстра, обожравшегося человечиной и

задремавшего от сытости, но, вот-вот,  готового проснуться

от нового позыва голода. Вход в  рассказ «Надгробное

слово».

 

Мы снова в маленькой московской квартире писателя. Он встает

из – за стола,  подходит к окну, открывает форточку. Слышны

удары колокола, видимо отмечается какой – то религиозный

праздник. Мерный звон становится все более громким, он

наполняет всю комнату, все пространство. Писатель закрывает

глаза ладонями, будто заслоняясь от яростного света.

Наступает  тишина.  Серый пустой экран. Пустота -  распад

материи. Конец мира.  И вот из пустоты рождается голос

писателя:

 

- Все умерли…..». Из пустоты рождаются живые образы

товарищей писателя, умерших в лагере. Они появляются и

исчезают. Каждый образ сопровождается словами писателя.

-  Николай Казимирович Барби,

товарищ, помогавший мне вытащить

большой камень из узкого шурфа,

бригадир, расстрелян за

невыполнение плана участком, на

котором работала его бригада…..

-  Умер Оська Рутин. Он работал в

паре со мной, а со мной, с

доходягой, никто не хотел работать.

А Оська работал. Он был гораздо

сильнее, ловчее меня. Но он понимал

хорошо, зачем нас сюда привезли. И

не обижался на меня работавшего

плохо….

 

Сквозь серость, пустоту экрана начинает просвечиваться

колючая проволока, вышки с автоматчиками на них, бараки

освещенные ночными лампами.

 

Барак. Ночью писатель просыпается от шума. Его нары

расположены рядом с нарами Иоськи Рютина. Мордатый, сытый

охранник в новом хрустящем полушубке, пахнущим овчиной

будит Рютина:

- Рютин! Одевайся»

Охранник начинает обыскивать Рютина. Среди немногих вещей нашлись шахматы. Охранник отложил их в сторону.

 

рютин

- Это мои, - сказал торопливо

Рютин. -  Моя собственность. Я

платил деньги.

 

охранник

 

– Ну и что же? – сказал охранник.

 

рютин

-  Оставьте их.

 

-   Охранник захохотал. И когда устал от хохота и утер

кожаным рукавом лицо, выговорил:

-  Тебе они больше не

понадобятся……

 

Экран снова погружается в серость в пустоту. Экран

погружается в пустоту каждый раз перед эпитафией товарищу,

но эпитафией воскрешающей его товарищей. Звучит удар

колокола. Снова оживает образ товарища. Снова звучит голос

писателя:

-  Умер Дмитрий Николаевич Орлов.

С ним мы пилили дрова в ночной

смене, на прииске, и  обладатели

пилы работали днем на пекарне. А

пекарня это хлеб, сытость, тепло!

 

Из серости экрана появляются силуэты людей.

Инструментальщик – кладовщик, выдавая пилу, критически, с

недоверием смотрит на двух доходяг. Затем, обращаясь к

Дмитрию Николаевичу Орлову, говорит:

-  Вот что, старик, -  сказал

инструментальщик, -  можешь

наточить пилу?

 

орлов

 

–  Конечно, - поспешно сказал

Орлов. – А разводка есть?

 

кладовщик

– Топором разведешь, -  сказал

кладовщик, успокоено, как бы поняв,

что перед ним знающие люди, а не

какие-нибудь интеллигенты.

 

Орлов шел по тропке, согнувшись, засунув руки в рукава. Пилу

он держал под мышкой.

 

писатель

- Послушайте, Дмитрий Николаевич,

- говорит писатель,( он же по

сценарию Валевский) бегом,

вприпрыжку, догоняя Орлова, - я

ведь не умею. Никогда пилы не

точил. –

 

Орлов повернулся к писателю, воткнул пилу в снег и надел

рукавицы:

 

орлов

- Я думаю, - сказал он

назидательным тоном, - что всякий

человек с высшим образованием

обязан уметь точить и разводить

пилу.

 

писатель

– Согласен с вами, - говорит

писатель.

( Каждая фраза в этом диалоге

имеет высочайшую цену. Эта

цена – жизнь.)

 

Снова экран становится серым пустым, раздается удар

колокола, рождается образ товарища,  рождается голос

писателя:

 

писатель

- Умер экономист Семен Алексеевич

Шейнин, напарник мой, добрый

человек. Он долго не понимал, что

делают с нами, но, в конце концов,

понял и   стал спокойно ждать

смерти. Мужества у него хватало.

Как-то я получил посылку – то, что

посылка дошла было великой

редкостью…..

 

Экран снова высвечивает картины лагеря. Писатель стоит в

очереди за посылкой.

 

- Фамилия? –

 

Посылка, подброшенная в умелых руках, упала на пол и

раскололась, из ящика высыпался чернослив:

- Тебе бурки! Летчицкие бурки! Ха

– ха – ха! С каучуковой подошвой!

Ха – ха – ха! Как у начальника

прииска,  - издевательски смеясь,

говорил выдававший посылку человек

в военной форме, - держи, принимай.

 

Писатель в растерянности держит бурки в руках. К нему

подходит горный смотритель Андрей Бойко:

 

бойко

- Слышь, ты, продай мне эти бурки.

Ты ведь до барака их не донесешь –

отнимут, вырвут эти, – Бойко ткнул

пальцем в белый туман, подразумевая

блатарей.

 

Писатель понимает, что Бойко прав и продает ему бурки. Со

сложенной вчетверо, ввосьмеро и спрятанной в карманы

купюрой, писатель бежит в магазин. Шапаренко, завмаг, еще

торговал:

 

писатель

- Шапаренко, мне хлеба и масла.

Масла – килограмм, и хлеба –

килограмм. –

 

Купив хлеб и масло, писатель бежит в другой барак, где

живет Шейнин. Шейнин был в бараке:

 

писатель

-  Семен Алексеевич,  давай есть.

Масло, хлеб. –

 

 

 

Семен Алексеевич взволновался и обрадовался:

 

шейнин

-  Ну как же я? Какое я имею

право? – бормотал он взволнованный

чрезвычайно. – Нет, нет, я не

могу… Сейчас я кипятку…

 

писатель

- Да не надо кипятку!

 

шейнин

– Нет, я сейчас. –

 

Шейнин исчез.  Писатель тотчас упал на землю от страшного

удара по голове. Когда писатель вскочил, сумки с маслом и

хлебом не было. Метровое лиственное полено, которым его

били, валялось около койки. И все кругом смеялись. Прибежал

Шейнин с кипятком.  С экрана постепенно все исчезает. Звучит

голос писателя:

 

писатель

-  Много лет потом я не мог

вспомнить об этой краже без

страшного, почти шокового волнения.

А Семен Алексеевич умер. –

 

Снова серый пустой экран. И с ударом колокола, рождаются

образы погибших товарищей. Мы  слышим голос писателя:

- Умер Дерфель - французский

коммунист, бывавший и в

каменоломнях Кайенны. Кроме голода

и холода, Дерфель был измучен

нравственно – он не хотел верить,

как может он, член Коминтерна,

попасть сюда, на советскую

каторгу. Его ужас был бы меньше,

если бы он видел, что он один

такой. Такими были все, с кем он

приехал, с кем он жил, с кем он

умирал. –

 

Вспыхивают и исчезают образы товарищей. Голос писателя

становится все тише. Он произносит имена и фамилии погибших

товарищей.

- Иван Яковлевич  Федяхин….. Фриц

Давид….. Павел Иванович Хвостов…

 

Снова мы видим писателя, сидящего за столом и пишущего, он

отрывается от работы, поднимает голову, задумывается,

всматривается в свое страшное прошлое, произносит:

-  Умер ли Володя Добровольцев?

 

И снова мы погружаемся в черно – белый гротескный мир, в

быт лагеря.  В бараке у печки сидят несколько человек,

заключенных, среди них и писатель. Рядом с ним сидит седой

крупноголовый мужчина. Он мечтательно произносит:

 

заключенный

- Хорошо бы, братцы, вернуться нам

домой. Ведь бывает же чудо.

 

писатель

–  Глебов, ты профессор философии

и веришь в чудеса? - обращается к

нему писатель.

 

глебов

- А все – таки. Только говорить

правду.

 

писатель

–  Домой? –

 

глебов

- Да.

 

писатель

–  Я скажу правду, -  говорит

писатель. – Лучше бы в тюрьму. Я не

шучу. Я не хотел бы сейчас

возвращаться в свою семью. Я

принесу им новый страх, еще один

страх к тысяче страхов,

переполняющих их жизнь. То, что я

видел, человеку не надо видеть и

даже не надо знать. Тюрьма – это

другое дело. Тюрьма – это свобода.

Это единственное место, которое я

знаю, где люди, не боясь, говорили

все, что они думали.

 

глебов

–  Ну, замолол, -  сказал  Глебов.

– Это потому, что тебя на следствии

не били. А кто прошел через метод

номер три, те другого мнения.  Ну,

а теперь бывший директор завода -

ты, Петр Иванович, что скажешь? -

спрашивает Глебов у другого

заключенного.

 

петр иванович

-  Я вернулся бы домой, к жене, к

Агнии Михайловне. Купил бы ржаного

хлеба – буханку! Сварил бы каши из

могара – ведро! Суп «галушки» -

тоже ведро! И я бы ел все это.

Впервые в жизни наелся бы досыта

этим добром.

 

глебов

–  А ты, Звонков? –

 

Обращается Глебов к следующему заключенному, крестьянину в

прошлой жизни.

 

звонков

- Домой, - серьезно, без улыбки

ответил он. – Кажется, пришел бы

сейчас  и ни на шаг бы от жены не

отходил. Куда она, туда и я, куда

она, туда и я. Вот только работать

меня здесь отучили – потерял я

любовь к земле.

 

глебов

-  « А ты, дневальный? –

 

Рука Глебова тронула колено заключенного.

 

дневальный

-  Первым делом пошел бы в райком

партии. Там, я помню, окурков

бывало на полу -  бездна…

 

глебов

– Да ты не шути….

 

дневальный

- Я и не шучу. -

 

И вот остается  один заключенный, который еще не отвечал на

вопрос.  Он поднял голову, не дожидаясь вопроса. В  глаза

ему падает свет рдеющих  углей из открытой дверцы печки –

глаза живые, глубокие.  Володя Добровольцев смотрит в

открытую дверцу печки, голос его покоен и нетороплив:

 

володя добровольцев

- А я хотел бы быть обрубком.

Человеческим обрубком, понимаете,

без рук, без ног. Тогда я бы нашел

в себе силу плюнуть им в рожу, за

все, что они делают с нами…

 

По пути следования  из Долинки в город Андрей замечает

ведущуюся за ними слежку. Машина серого цвета следовала за

ними неотрывно. Слежка велась профессионально, но небрежно.

Обращаясь к Кристу, Андрей говорит:

 

андрей

- Крист, сзади серый джип, видишь.

 

крист

–  Вижу.

 

андрей

– Понадобилось всего трое суток, и

они сели нам на хвост.

 

абай

– Кто они? –

 

Спрашивает Абай у Андрея.

 

андрей

– Абай,  одному важному дяде из

московской прокуратуры мы можем

испачкать костюм. Так вышло

случайно.  Расскажем потом. Сейчас

нужно оторваться от них -

 

Абай начинает набирать скорость.

 

абай

 

- Машинешка у них не очень -  из

проката», -  говорит Абай.

 

Начинается гонка по улицам Старого города, одного из

районов Караганды, в котором Абай знал каждую улочку с

детства. Вот он резко поворачивает в проезд, вырывается на

широкую центральную улицу,  проносится мимо наезжающего

КамАЗа. Преследователи вылетают из проезда, и им не удается

избежать столкновения ….

 

Крист и Андрей находятся на квартире у Абая. Молодая

красавица жена -  Зауреш, маленькая дочка, и мать Абая –

дружная и счастливая семья. Абай разговаривает с матерью.

Разговор идет на казахском языке. Говорит мать:

 

мать абая

-  Абай, когда – то их родственник

был рядом с моим отцом, а твоим

дедом. Вместе они  дышали одним

воздухом, вместе испытали голод и

адский труд в забое, вместе

ненавидели своих истязателей. Они

побратимы, а значит и мы братья. Ты

взрослый у меня и знаешь, что

делать. -

 

Абай обнимает свою мать.

 

абай

- Спасибо, мама! –

 

В соседней комнате  Крист с интересом разговаривает с

Зауреш о театре. Зауреш -  молодая актриса Карагандинского

драмтеатра.   Андрей корчит смешные рожицы, и дочурка Абая

закатывается от смеха. Абай входит в комнату, берет на руки

дочурку, с улыбкой говорит, обращаясь к гостям:

 

абай

- Сейчас будем кушать настоящий

казахский бешбармак… -

 

После обеда Крист и Андрей на некоторое время остаются в

комнате одни. Крист обращается к Андрею:

 

крист

- Андрей, нам пора уходить. Нельзя

подвергать риску эту семью.

 

андрей

– Да, пора уходить, - говорит

Андрей. – Надо выбираться из

города…

 

-  Абай, входя в это время в комнату и услышав последние

слова Андрея, говорит:

 

абай

Выбираться будем вместе, - и,

категорическим  жестом  отметая

возражения, продолжил, - Своих я

отправил к родственникам  и они в

безопасности.  Теперь обсудим план

действий. Аэропорт и железная

дорога исключаются. Остается

автомобиль.

 

Абай достает карту автомобильных дорог, раскладывает ее на

столе.

– Нам лучше всего ехать вот

так…...

 

Все сидят, склонившись над картой, слышны слова:

-  Кустанай… У Казахстана с

Россией нет сплошной

границы… Дальше на Челябинск…

выедем рано утром….

 

Действие переносится в Москву. Все шло как нельзя лучше.

Беглецы были обнаружены. Информация по запросу прокуратуры

пришла из аэропорта города Рязани. Свирский заранее, за

сутки до вылета в Караганду Криста и Андрея, направил в

Караганду  группу опытных наемников, выполнивших не одно

грязное дело. План был прост – уничтожить обоих в Караганде

и тем самым свалить потом ответственность за гибель

иностранного журналиста на другое государство на Казахстан.

– Пусть потом разбираются.

 

Беглецов «вели» от аэропорта. Свирский с минуты на минуту

ожидал доклада о завершении операции. И, вдруг, все

оборвалось. Беглецы обнаружили слежку. Погоня за ними

обернулась крахом – из попавших в Д. Т. П. наемников двое

погибло, один с множественными переломами находился в

больнице. Беглецы бесследно исчезли, нить оборвалась, и

теперь нужно было начинать все сначала. Свирский начинает

понимать, что его противник – профессионал. Это крайне

задевает его самолюбие. Охота затягивает,  становится

увлекательной, появляется азарт. Охота на людей является его

страстью, также как и убийство. Днем состоялся крупный

разговор с «работодателем», с Овчаренко.

 

Разговор происходил на его даче. Овчаренко взвинченный, с

налившимся от злости кровью лицом, нервно ходит по комнате.

Не сдержавшись, он начинает орать:

 

овчаренко

-  Болваны! За что я вам плачу? Вы

опять их упустили! Идиоты!

Запороли все дело…

 

свирский

– Успокойся, Овчаренко, - обрывает

его Свирский. – Если - бы ваш

папаша в свое время выполнял

«революционный долг», а не

развлекался с девицами, и  потом  в

пьяном бреду не тыкал пальцем в

список заключенных – кого

расстрелять, а кому «впаять» новый

срок, то не было бы и дела.

 

овчаренко

– Послушай, Свирский,     –

успокаиваясь и меняя тон, начинает

говорить  Овчаренко, -  ведь ты сам

убедил меня, что лучше провести

операцию в другом государстве -

это снимает с нас всякую

ответственность. Я добыл тебе всю

информацию – дату вылета, время

прибытия в Караганду, даже места в

самолете.  Ты сказал, что послал

туда опытную группу за сутки до

прибытия беглецов. И что же…. Что

произошло?

 

свирский

-   Один из беглецов -

профессионал, - говорит Свирский,

-   поэтому они вырвались из

капкана.

 

овчаренко

- Что теперь делать? Где их

искать?

 

свирский

- Поводок есть. Они бегут по

следам бывшего « зэка» Валевского.

Ведь последних страниц в  «деле»

нет. Теперь мне нужно знать  о

Валевском все: где сидел, куда был

переведен, наконец, где погиб и где

архив, в котором находится его

личное дело. Туда они и заявятся.

Там мы их и встретим…..

 

Вечером Свирский напивается. В своем доме, в специально

обустроенном тире, он с ненавистью всаживает из пистолета

пулю за пулей в изображения животных и людей:

- Репрессии?…. Мягкотелые твари.

Мало он вас, перестрелял…. Мало…..

 

Свирский – садист и в пьяном состоянии он проявляет свою

сущность.

 

Ранним утром Крист, Андрей и Абай на автомобиле выезжают из

города. Позади них остаются огни просыпающегося мегаполиса,

мелькают строения пригорода, тянутся однообразные серые

бетонные декорации промзоны. Наконец машина вырывается из

липких щупалец светофоров и автомобильных пробок и на

предельной скорости устремляется на запад, оставляя позади

город, гигантские терриконы, расплавленную радугу восхода.

 

Кристу и Андрею в короткое время необходимо преодолеть

расстояние более чем в две с половиной тысячи километров, до

Воркуты. Часть этого расстояния, до границы с Россией через

Северный Казахстан, они проделают с Абаем, и он же поможет

им пересечь границу, минуя таможни и посты.  Андрей и Крист

ясно понимают, что их преследует коварный и беспощадный враг

и что, в случае встречи с ним, схватка не будет похожа на

красивые разборки из голливудских фильмов. Она будет

короткой и фатальной для кого – то из противников, поэтому

граница будет пересечена нелегально, тем более что пока у

Казахстана с Россией нет сплошной охраняемой границы.

 

Уже несколько часов, на большой скорости автомобиль, в

котором едут Крист, Андрей и Абай, движется к намеченной

цели. Но он словно застыл среди однообразного ландшафта

полупустыни. Выжженная голая степь со скудной

растительностью, белое раскаленное солнце, белое близкое

небо, сливающееся со степью, и сухой раскаленный ветер,

мечущийся в этом  белом замкнутом пространстве в поисках

выхода.

 

Но внезапно все меняется, будто гениальный художник после

длительной депрессии с жадностью и исступлением взялся за

кисть,  и вот  являет потрясенным зрителям, созданное им,

величественное полотно. Бескрайняя зеленая равнина,

погруженная в необъятный голубой океан неба, немыслимые

фантастические перспективы, глыбы пространств, пронизанные

светом – все это вызывало необычайный подъем, пьянящее

чувство свободы и полета. И стремительный бег автомобиля по

уходящей в бесконечность автостраде создавал иллюзию разбега

межзвездного космического корабля, устремленного к иным

галактикам, к иным цивилизациям. И хотя Абай не впервые

следовал по  этому пути, захваченный открывшейся панорамой и

передавшимся ему волнением товарищей, он выжимает из своей

«бэхи» (БМВ) все ее максимальные километры, отдаваясь

свободе скорости, свободе полета.

 

ы Постепенно величественная природа Северного Казахстана

переходит в предгорья Южного Урала. Появляются холмы,

березовые рощи, леса. Уже поздно вечером Абай пересекает

границу и останавливается в поселке, в котором издавна

проживают совместно казахи и русские , и в котором живут

его дальние родственники. Здесь Крист и Андрей останутся на

ночлег, а Абай сегодня – же отправится в обратный путь.

После радушной встречи и ужина Крист и Андрей прощаются с

Абаем – бесстрашным, мужественным другом. Абай подзывает

Андрея и Криста к своей машине и, поколдовав некоторое время

в салоне, выходит со свертком и передает  его Андрею:

 

абай

-  Андрей, Крист, возьмите - это.

У вас долгий и опасный путь. –

 

Андрей разворачивает сверток – в нем пистолет с несколькими

обоймами.

 

андрей

- Абай, зачем ты так рисковал? –

спрашивает Андрей.

 

абай

- Я рисковал бы больше, если бы у

нас его не было. Да и спрятан он

был надежно.   И не волнуйтесь -

пистолет  не в розыске. Это именное

оружие моего отца, - говорит Абай.

 

Крист и Андрей по очереди крепко обнимают Абая.

 

крист

- Спасибо за все, Абай. Ты -

настоящий друг! Настоящий мужчина!

 

На следующий день Андрей и Крист  выезжают из селения на

автобусе в направлении на Челябинск. По дороге  они на

некоторое время задерживаются в небольшом уральском городке

– Миассе. Здесь, в ожидании автобуса, они случайно попадают

в местный краеведческий музей, где видят экспозицию,

посвященную периоду сталинских репрессий. Видят рисунки

Виктора Гребенникова - страшные картины быта заключенных в

советском лагере смерти Карабаш, где находился

медеплавильный завод и добывалась в шахтах медная руда, и

где Виктор Гребенников, будущий крупный ученый – энтомолог и

талантливый художник, восемнадцатилетним юношей пробыл в

заключении два года.

 

. Вот тюремная камера, где главенствуют урки. Вот трупы

заключенных, которым, прежде чем захоронить, проламывают

головы молотком. – Так скрывали расстрелы. Заключенные,

будто, погибли от травм, полученных на производстве. Вот

доходяги в бане – скелеты обтянутые кожей. – Крист,

потрясенный   рисунками, тихо произносит:

 

крист

- Здесь, вместе взятые,   Босх,

Гойя,  Брейгель….

 

Андрей и Крист подходят к большой карте Урала, Андрей

вслух читает название карты:

«Дорога на Север».

 

На карте  отмечены  все лагеря, отделения лагерей, лагерные

пункты, колонии.  Каждый поселок, каждый городок, каждый

крупный город расположенные вдоль основной трассы, как

прострелянные мишени, окружены точками лагерей. Крист

фотографирует эту карту.

 

К Андрею и Кристу подходит седой уже пожилой мужчина,

видимо основатель музея. Он, видимо услышав, произнесенное

Андреем вслух, название карты , показывает на карту, тихо

говорит:

-  Это не « Дорого на Север», это

«Аппиева дорога»,  а  «великие

стройки», возведенные новые

города, построенные

гидроэлектростанции, заводы,

рудники, шахты, мосты, леспромхозы

– кресты, на которых распяты сотни

тысяч рабов…

 

Андрей и Крист едут на автобусе через селения и города,

названия, которых навсегда врезались в память, как символы

советских лагерей смерти на Урале: Карабаш, Кыштым,

Златоуст, У вельды, Нижний Тагил, Винтовка, ИВД ель, Чувал,

Темпера, Вишера, Сосьва.

 

Отравленная бесчеловечностью зона! Опасный,

непредсказуемый, готовый взорваться мир! Мир, из которого

выдернута, хранящая его, чека – Тайна и Ценность

человеческой жизни. Полный разрыв между человеком и

созданной бюрократией тупой механической средой. Бездушный,

грохочущий, железный, неуютный, унылый мир. Вокзалы

содрогающиеся от безобразного скрежета составов с

бесчисленным количеством вагонов, двигающихся в

неизвестность, и среди этой рациональной, безошибочной

железной громады – раздавленный, маленький, ничтожный,

нелепый, несовершенный и уже не нужный человек.

 

В такой среде существуют и множатся примитивные

человекоподобные короткоживущие существа с примитивным

набором ощущений, эмоций и потребностей. Насилие, наркотики,

алкоголь, секс, жестокость – вот универсальный набор

психологии толпы – код массы. Крист и Андрей попадают в ряд

ситуаций, в которых обнажается психология толпы.

 

Мрачные картины горных отвалов, высокие дымящиеся трубы

заводов, напоминающие дымящиеся трубы лагерей смерти.

Изувеченная, словно после ядерного взрыва природа. Это

окраина одного из городов, построенного заключенными  и,

буквально, стоящего на костях заключенных.  Но люди в городе

ведут себя очень буднично и обыденно – ни тени грусти или

печали. Роботы, лишенные памяти. И пьянство – декалитры «

пойла», компенсирующего духовную пустоту.

 

Крист и Андрей читают объявления в местных газетах об

организуемых экскурсиях по рекам Урала, с посещением лагерей

политзаключенных. Туры обещают ночевки в еще сохранившихся

бараках, на заново сколоченных нарах, с кормежкой настоящей

баландой. Андрей с возмущением показывает газету Кристу.

 

андрей

- Гады! На чем деньги решили

«наварить», на людском горе.

 

-  Крист и Андрей пытаются отыскать следы памяти о тех, кто

создал этот город и, буквально, на чьих костях он стоит.

Они спрашивают у многих прохожих, где находятся места

захоронения заключенных. Никто ничего не знает. Наконец,

они встречают пожилую женщину, которая показывает на улицу с

двумя десятками новеньких особняков:

- Вот одно бывшее кладбище.

Администрация год назад вынесла

постановление о сносе старого

кладбища и о застройке на его

месте. Второе большое кладбище

находится рядом с З.Ж.Б.И. –

заводом железо - бетонных изделий,

-  женщина махнула рукой. – Вам

нужно проехать несколько остановок

в ту сторону…

 

Крист и Андрей подъезжают к заводу.

 

Огромная территория бывшего кладбища, где захоронены тысячи

заключенных, вся завалена выбракованными изделиями завода.

Груды искореженного, разорванного бетона с торчащими

железными прутьями и проволокой. Уродливый, безобразный

памятник бездушию и беспамятству людей. Вокруг буднично и

обыденно «живет город»: ходят люди, снуют автомобили. Но все

это фантомы, роботы, лишенные памяти и город – призрак.

 

Второй эпизод. Крист и Андрей едут на поезде. Они вскочили

в вагон почти на ходу и едут без билетов, просто заплатив

проводнику. В плацкартном вагоне едет разношерстная,

разновозрастная публика. Общий разговор ведется вокруг

политики, цен, пенсий, о  зажравшихся олигархах,  о

разграблении богатств. Традиционно и при общем одобрении

звучит фраза:

-  Сталин быстро бы навел порядок,

- произносит мужчина средних лет –

сухощавый, с небольшой бородкой, с

блеснувшими во рту золотыми

коронками.

 

Андрея взрывается:

 

АНДРЕЙ

-  Послушай, папаша! Где бы ты был

при Сталине? Небось, уже строчил

доносы на товарищей, или уже

отстреливал их на зоне?

 

Мужчина зло посмотрел на Андрея, хотел что – то сказать, но

трусливо промолчал, затем заискивающе начал оправдываться:

- Время такое  было. И  среди

моих родственников тоже были

пострадавшие, - нудно, с затаенной

ненавистью, гундосил он.

 

В купе воцарилось молчание. Крист и Андрей выходят в

тамбур.

- Крыса! – гневно восклицает

Андрей. – Дать ему по роже! Да

всех  детишек в вагоне напугает….

Все отравлено серостью, Крист!…

 

В моросящем дожде  мелькают перелески, проплывают  мимо

деревни с почерневшими от времени деревянными домами, уходят

вдаль проселочные дороги, раскисшие от дождя…..  Серый,

убогий, безрадостный пейзаж. Наползает серость….

 

Крист и Андрей сходят на железнодорожной станции небольшого

городка. Они идут по перрону и видят лежащего на скамейке

человека, стонущего и скорчившегося от боли, бледного с

резко обострившимися чертами лица. Этот человек -  «бомж».

Он заросший, неопрятный. Вокруг снуют люди, но они проходят

мимо, они «не замечают», не хотят замечать  «бомжа», им

некогда, они спешат. Андрей и Крист бегут в помещение

вокзала, пытаясь кого – то найти, чтобы оказать человеку

помощь или вызвать «скорую помощь». В помещении

железнодорожного вокзала пустынно, только одна дежурная и

другая пожилая женщина – уборщица.

 

АНДРЕЙ

- Там человеку плохо. Срочно

позвоните на скорую помощь, -

задохнувшись от бега, говорит

Андрей. - Он лежит там, на перроне,

на скамейке.

 

Уборщица, отставив в сторону швабру, спокойно говорит:

 

УБОРЩИЦА

- Так это Денисов – «бомж»,  его

тут, на вокзале, все знают.  Утром

приезжала «скорая». Врач сделал

уколы, но в больницу не взял,

сказал, что «бомжа» в больницу все

– равно не возьмут. Так что звонить

бесполезно. Ну а больница рядом, в

двухстах метрах от вокзала.

 

- Андрей бегом направляется к расположенной невдалеке

больнице. Крист остается с больным. Он находит в «

аптечке»   обезболивающие препараты в ампулах и решает

ввести их больному, чтобы предотвратить болевой шок. Крист

имеет опыт оказания экстренной помощи. Вдвоем с пожилой

женщиной, уборщицей они подходят к больному, но он уже в

крайне тяжелом состоянии. Он безучастен, сознание нарушено,

он стонет и бредит……

 

Андрей стремительно входит в кабинет главного врача. Его

встречает невысокая худенькая, как бы вся высушенная,

женщина с надменным выражением лица.

 

ГЛАВНЫЙ ВРАЧ

- Что вам нужно? –

 

АНДРЕЙ

- Вы не приняли тяжело – больного

человека. Почему?

 

ГЛАВНЫЙ ВРАЧ

– Какого человека?  – удивленно

спрашивает начальница.

 

АНДРЕЙ

-  Он  лежит на перроне. Врач

скорой помощи сказал, что «бомжей»

вы не берете.

 

главный врач

– А, вот вы о ком. Правильно.  У

нас не ночлежка -  мест нет  и для

нормальных людей, -

 

нагло заявляет начальница  и, показывая, что разговор

окончен, собирается уходить.

 

Андрей выходит из кабинета, идет по больничному коридору,

открывая подряд двери в каждую палату. Палаты полупустые.

Открыв очередную дверь, он удивленно останавливается, затем

входит в палату.  В палате  явно не больничная обстановка:

телевизор, удобные кресла, кофейный столик,  картины на

стенах,  две тоже не больничные кровати . В кресле,

развалившись, сидит полный, круглолицый, с наглым выражением

глаз человек – он, что называется, сидит «на мобильнике» и

непрерывно щелкает пультом телевизора, переключая программы.

На столике фрукты, вино. Он явно кого – то ждет. Это местный

«пахан», владелец того самого завода, когда – то

построенного заключенными.

 

Андрей входит в палату. Вслед за ним врывается разъяренная

начальница больницы. Андрей, показывая на свободную кровать,

говорит:

 

андрей

-  А вы говорите, что нет мест.

 

пахан

– Это кто? –

 

начальственным голосом, оторвавшись от мобильника,

спрашивает « пахан» у докторицы.

 

главный врач

- Никто, Иван Сергеевич, – вот

прибежал со станции, требует, чтобы

я положила в нашу больницу «бомжа».

На станции лежит. Обожрался какой –

то дряни, вот и лежит, стонет.

 

Лицо «пахана» налилось кровью. В палату входит,

запыхавшись, охранник с двумя пакетами в руках.

 

охранник

- Иван Сергеевич, вот закуска и

коньяк… -

 

начал он говорить и осекся, увидев разъяренное лицо своего

начальника.

 

пахан

- Ты? Меня? С «бомжем?

 

Пахан, вскочив с кресла, яростно тыкал пальцем в грудь

Андрею.

– Скотина! Да я тебя размажу по…,

-

 

не договорив, он пытается ударить Андрея.

 

Андрей уклоняется и тут же нокаутирующим ударом валит с ног

охранника,  бросившегося на помощь своему начальнику. Тот

валится на пол. Андрей заламывает руку «пахана» на болевой

прием. Шум, крики – в палату сбегается персонал, пациенты.

«Докторица» истерично кричит:

 

главный врач

-  Вызывайте срочно милицию! –

 

пытается дрожащими руками набрать по мобильнику номер. Но

неожиданно «пахан» сразу успокаивается.

 

пахан

-  Ладно….Все… Все… Отпусти, -

 

через гримасу боли прохрипел он Андрею. И, уже обращаясь к

начальнице больницы, он зло орет:

-  Замолчи  дурра, - срываясь на

отборный мат, -«ментов» здесь

только и не хватает. И положи этого

«бомжа» в свою богадельню. Сразу не

могла, -

 

затем обращается к лежащему на полу и стонущему охраннику.

- А ты, болван, срочно вызови

машину. Хватит. Вылечился.

 

Начальница больницы торопливо звонит на «Скорую»:

 

главный врач

- Галина Сергеевна, заберите

«бомжа», к которому вы ездили на

вызов утром…..  Да лежит на перроне

железнодорожной станции… В приемном

покое разберутся – в какое

отделение….

 

Андрей, держа в поле зрения «пахана» и охранника, выходит из

палаты. «Пахан» злобно шепчет ему вслед:

-  Сука, тебя скоро тоже положат

…  В морг. -

 

Андрей возвращается на железнодорожную  станцию, выходит на

перрон. Издали он видит, как уже отъезжает машина «Скорой

помощи». Навстречу ему медленно идут грустные -   Крист и

пожилая уборщица, Полина Матвеевна.

 

полина матвеевна

-  Денисов умер, - говорит она

тихо, - отмучился. Теперь ему

покойно. -

 

Так же  тихо, как читая  молитву, она рассказала короткую

историю жизни Денисова.

-  Мать умерла в родах. Отец погиб

в первые дни войны. Ребенка отдали

в детдом. Там обучили воровать.

Дальше –  колонии, лагеря. Уже в

зрелом возрасте вышел на волю -

без профессии, без денег, без крова

над головой.  Несколько лет назад

его приютил двоюродный брат –

выделил угол и нашел какую – то

работу. Денисов даже заработал

небольшую пенсию. Но брат умер.

Денисов замкнулся в себе,  стал

опускаться. Его часто видели

копошащимся в мусорных бачках.

Заросший и грязный, он постепенно

терял человеческий облик. И вот

умер.

 

крист

– «Да, умер, - думал Крист,

вспоминая взгляд Денисова, полный

муки и надежды на помощь, -

ненужный и жалкий.   Не нужный при

рождении, раздавленный при жизни, и

цинично вычеркнутый из живых при

душевной надломленности и болезни.

Тупая, злобная махина угрюмо

протопала к жуткой неизвестности, к

потусторонней цели. Тяжелыми

сапожищами, давя и ломая сильных и

слабых и втягивая в свое

необратимое движение тысячи и

тысячи новых и новых равнодушных

сомнамбул».

 

Эти мысли Криста сопровождал  режущий уши  скрежет,

проходящих мимо платформы, пустых вагонов, и идущие по

перрону люди с пустыми равнодушными глазами, идущие в

никуда.

 

Далее следует переход в гротескный мир лагеря, в рассказ

«Одиночный замер».

 

Медленно  сматывая рулетку, смотритель обращается к

измученному, обессиленному заключенному -  молодому, еще

мальчишке:

- Завтра, Дугаев,  получишь

одиночный замер. -

 

Бригадир, стоявший рядом со смотрителем, и просивший дать в

долг «десяток кубиков до послезавтра», внезапно замолчал,

стал отвлеченно смотреть на замерцавшую в вечернем небе, за

гребнем сопки, звезду.  Напарник Дугаева, он – же

писатель,   взял лопату и стал подчищать давно вычищенный

забой…

 

Действие переносится в шестидесятые годы в московскую

квартиру писателя. Он сидит за столом, пишет, на секунду он

отрывается от работы и снова начинает писать. Он произносит

вслух то, о чем пишет:

 

писатель

- Дугаеву было двадцать три года,

и все, что он здесь видел и слышал,

больше удивляло, чем пугало его.

Дугаев был новичок. Сразу после

школы он стал учиться в

университете, а университетскую

скамью променял на этот забой. Он

был истощен  и голоден уже давно,

он не мог выдержать

шестнадцатичасового рабочего дня….

 

-

 

Теперь снова тускло, серо высвечивается лагерь.  Закончилась

вечерняя перекличка, и заключенные в сером неровном строю

медленно возвращаются в барак. В столовой Дугаев, не садясь,

равнодушно выпивает через борт миски лагерную порцию

холодного крупяного супа. Он возвращается в барак. Хочется

курить. Он видит своего напарника. На подоконнике напарник

собирал в бумажку крупинки махорки из вывернутого кисета. Он

свернул тоненькую папироску и протянул ее Дугаеву:

-Кури, мне оставишь, - предложил

напарник.

Дугаев удивленно посмотрел на

напарника. Даугаев прикуривает

папироску и жадно затягивается…..

еще  и еще раз, голова его

закружилась.

 

дугаев

-  Слабею», -

 

Напарник промолчал. Дугаев ложится на нары, пытается

заснуть, но голод не дает заснуть. Наконец он впадает в

забытье. Ему снятся мучительные сны, всегда одни и те же –

буханки хлеба… дымящиеся жирные супы…. И, вот, снова подъем.

Бригада прибыла на место работы, все разошлись по своим

местам.

 

бригадир

- А ты подожди, - сказал бригадир

Дугаеву.

 

Дугаев бессильно садится на землю. Он уже утомлен, еще не

начав работы. Смотритель зовет его:

 

смотритель

- Иди сюда. Вот тебе место. -

 

Он вымерил кубатуру забоя и поставил метку – кусок кварца.

-  Досюда, - сказал он. -

Траповщик тебе доску до главного

трапа дотянет. Возить туда, куда и

все. Вот тебе лопата, кайло, лом,

тачка – вози. –

 

Дугаев берет кайло, начинает кайлить каменистую породу,

насыпать грунт в тачку, возить. Он быстро слабеет, но

продолжает работать. Как в тумане он возит, кайлит,

насыпает, и опять кайлит, насыпает, возит……

 

Вечером смотритель измеряет рулеткой то, что сделал Дугаев.

 

смотритель

- Двадцать пять процентов, -

говорит он и посмотрел на Дугаева.

– Двадцать пять процентов нормы. Ты

слышишь? – повторил он.

 

дугаев

- Слышу, - сказал Дугаев.

 

Он обессилено  опускается на землю.

 

смотритель

-  Ну что ж, - сказал смотритель,

уходя. - Желаю здравствовать. -

 

Вечером Дугаева вызывают к следователю. Он ответил на четыре

вопроса: имя, фамилия, статья, срок. Больше следователь

ничего не спрашивал. Дугаев ушел спать. Ночью его будят

солдаты. Один сказал:

 

солдат

-  Вставай. Пойдешь с нами…., -

и, на молчаливый вопрос Дугаева, -

добавил: -  На конбазу. -

 

Дугаева ведут по лесной тропинке. Ведут буднично,

переругиваясь, что не дали поспать, покуривают. Показался

высокий забор, с натянутой поверху колючей проволокой.

Оттуда доносилось стрекотание работающего трактора, но шум

работающего мотора не мог заглушить  звуки выстрелов… Дугаев

внезапно останавливается… он оборачивается к экрану, к нам,

совсем еще мальчишка. Он смотрит в наши глаза. Слышим

закадровый голос писателя:

 

писатель

- И, поняв, в чем дело. Дугаев

пожалел, что напрасно проработал,

напрасно промучился этот последний

сегодняшний день. ….

 

Андрей и Крист выходят из небольшого кафе, расположенного

рядом с автовокзалом. До отправления автобуса остается

немного времени. Недалеко от кафе их поджидают несколько

бритоголовых молодчиков. Среди них Андрей узнает охранника

«пахана». Драка начинается сразу. Дерутся ожесточенно молча

– слышны  только стоны лежащих на земле с выбитыми суставами

и сломанными челюстями молодчиков.  Эта драка – выход всему,

что переполняло последние недели Андрея и Криста. В свой

открытый бой они вкладывают всю свою деятельную ненависть к

убийцам – прошлым и настоящим, ненависть к нацистам,

ненависть к рабству.

 

В разгар драки, неожиданно в самую ее гущу, громко сигналя,

и на большой скорости несется автомобиль – УАЗик. Он почти

врезается в нападающих. Из него выпрыгивают трое мужчин: кто

с монтировкой, кто с железным гаечным ключом, один из них

одет в форму служащего М.Ч.С. Неожиданность нападения

вызывает в среде бритоголовых панику. Кто – то из них,

приняв форму МЧС за милицию, кричит:

- «Менты»!

 

Они разбегаются. Крист пытается остановить кровотечение из

рассеченной губы, Андрей встряхивает и разминает кисть

правой руки.

 

мужчина

- Идемте к машине, там есть

аптечка, -

 

сказал один из мужчин, самый старший из троих, пришедших

на помощь.

- Чем вы им не угодили? –

 

спрашивает он у Криста и Андрея.

 

андрей

-  Кажется, мы здорово обидели их

«папочку», - отвечает Андрей.

 

мужчина

- «Папочка» у них бывший уголовник

и садист. Сейчас важный человек в

городе, прибрал к своим рукам и

завод, и леспромхоз, и еще много

чего, - говорит мужчина. – Я узнал

некоторых из этих отморозков. В

прошлом году их судили за жестокое

избиение азербайджанца. Дали

условные сроки. « Папочка» и

отмазал.   Садитесь в машину.

 

В машине мужчина поочередно протягивает  руку Кристу, затем

Андрею, знакомится с ними:

-  Эрнст.  А это мои сыновья –

Петр и Валерий.

 

Так происходит знакомство Криста и Андрея с Эрнстом

Петровичем Энцем.  Крист, сидит, прижимая ватку к

рассеченной губе, Андрей тоже оттирает кровь, свою и чужую,

с рук:

 

крист

- Спасибо за помощь, - благодарит

Крист. – Зачем вы  рискуете? Они

ведь вернутся.

 

эрнст

– Не люблю, когда трое на одного…

ненавижу этих мерзавцев! -

восклицает Эрнст.

- Вы ведь не местные? –

 

после паузы спрашивает  Эрнст у Криста.

 

крист

- Угадали. -

 

эрнст

– В командировке? -

 

крист

– Это можно так назвать,

 

- говорит Крист.

 

Крист решает полностью довериться Эрнсту и рассказывает ему

о цели командировки и о роковом совпадении в деле

Валевского, приведшем к катастрофическим последствиям:

 

крист

ы - Я  ищу сведения об одном

человеке – отце моего близкого

друга. Вернее, мы ищем  вдвоем.

Андрей – мой друг и помощник. В

1937 году Александр Валевский был

арестован и осужден по делу

коминтеновцев. Отбывал срок в

Карлаге. В Караганде, в Долинском

архиве мы узнали, что по окончании

срока, он осужден повторно, по

доносу «товарищей». Получил еще

довесок – десять лет лагерей с

отбыванием срока в Ухто –

Печорсклаге, а именно, в Воркуте.

Сейчас мы пытаемся туда добраться.

Поиски осложняются. В деле

Валевского всплыла фамилия палача –

бывшего тогда судьи. Случайно или

нет, но его сын занимает сейчас

высокий пост в республиканской

прокуратуре. Чтобы не допустить

собственной дискредитации, сынок

нанял псов.  Прозвучала команда

«Фасс». И вот так, случайно, мы

оказались в вашем городе. -

 

В салоне машины установилось молчание. Но это было не

тягостное, напряженное молчание, как выражение страха или

недоверия к незнакомым людям. Это было облегчение, катарсис,

духовная близость, сразу возникшая между людьми с общей

целью или судьбой.  После непродолжительного молчания Эрнст

говорит:

 

эрнст

- Охота на людей почиталась в

России во все времена…

 

УАЗик уже подъезжал к дому Эрнста, стоящему на окраине

города. Во дворе и в доме поразительная чистота и

аккуратность. В доме, в спокойной и дружеской атмосфере

происходит еще раз знакомство Криста и Андрея с семьей

Эрнста.

 

эрнст

-  С сыновьями вы уже

познакомились. Ребята крепкие, -

улыбаясь, говорит Эрнст. - А Галину

оцените после ужина. Знакомьтесь –

моя любимая женщина. -

 

галина

 

- Так вот для чего нужны жены, -

говорит Галина, подыгрывая мужу и

улыбаясь, - для  завтраков, обедов

и ужинов… -

 

эрнст

-  И внуки есть, - говорит Эрнст,

обнимая жену. -  По субботам у нас

весело, все собираются у меня, и

получается «куча мала». Ну, вот, а

сейчас сауна,  потом ужин….

 

После ужина,  Эрнст, обращается к Кристу и Андрею:

- Предлагаю подняться в мой

рабочий кабинет. Там и поговорим.

 

 

 

Крист и Андрей поднимаются вслед за Эрнстом по лестнице в

мансарду и оказываются в большой, просторной комнате. Они с

удивлением осматриваются вокруг. Вся комната вдоль стен

уставлена стеллажами с плотными рядами стандартных папок,

педантично разделенных табличками алфавита и цифрами годов

рождений. Стол, на котором стоит компьютер, рядом в нише –

плазменный телевизор. Над столом, на стене, висит

рисованный  портрет мужчины, пожилого, морщинистого, с

плотно сжатыми губами и с горящими, живыми глазами:

 

эрнст

-  Это мой отец, - говорит Эрнст,

- а они, - Эрнст показывает на

стеллажи с папками, - они все его

дети. Мой отец немец, - продолжал

Эрнст. -  Он разделил трагическую

судьбу более одного миллиона

этнических немцев, уже три столетия

живущих в России. Нация стала

заложницей дорвавшихся до

беспредельной власти мерзавцев и

палачей. –

 

Эрнст включает компьютер.

«Здесь кинохроника. Редкие кадры,

добытые в последнее время».

 

Кинохроника сопровождается комментарием диктора.

 

диктор

-  «Указом от 28 августа 1941года

немцы были депортированы  в

Казахстан и Западную Сибирь. В

течение трех недель произошло

тотальное выселение целых городов,

населенных пунктов, сел, компактно

проживающих немцев. Людей

вышвырнули в необжитые места, без

вещей и продовольствия в

надвигающиеся зиму и голод с

клеймом «шпионы» и «пособники

фашистов». А в 1942 году все

мужчины немцы в возрасте от 15 лет

до 55лет и женщины от 16лет до 50

лет были мобилизованы в «

Трудармию» - так,  по - пролетарски

«красиво», назывались концлагеря

для депортированных немцев.

Абсолютные рабы за колючей

проволокой – они получали голодный

паек по нормам ГУЛАГа и

использовались  на самых тяжелых

работах, в самых суровых условиях».

 

-  Эрнст выключает компьютер, продолжает рассказ об отце:

 

эрнст

- Мой отец попал в самый страшный

лагерь Северного Урала – Ивдельлаг.

Голод, тяжелейший труд на

лесоповале, жестокость начальников

и конвоя превращали людей за две

недели в «доходяг». Из 27 человек,

с кем отец попал на отдаленный

лагерный пункт, через три месяца в

живых осталось только пятеро  и

среди них мой отец, которому едва

исполнилось 17 лет. Была жуткая

закономерность – быстрее умирали

более сильные, более физически

крепкие люди. Отец выжил чудом. Его

спасла замечательная женщина,

начальница санчасти – Нина

Николаевна Мотина, благодаря

которой, отца «сактировали», то

есть признали больным и не

пригодным к тяжелому физическому

труду. Отец как – то добрался до

небольшого уральского городка, куда

были высланы мать и сестра. Потом

были годы унижения и  бесправия -

существования, как спецпоселенцев,

людей второго сорта, не имеющих

права возвратиться в родные места,

не имеющих права без разрешения

спецкоменданта выехать в районный

или областной центр, не имеющих

права учиться в вузах. –

 

Эрнст берет с полки фотоальбом, открывает и показывает

Кристу и Андрею старую фотографию, на которой изображены

женщина, девочка подросток, лет двенадцати, и молодой

парень, худой и изможденный:

-  Вот фотография из тех  времен.

Здесь они все - дорогие мне люди….

И все – же, когда пошатнулась

система, когда стал возможен выезд

немцев на историческую родину и

они, в большинстве своем, выехали в

Германию, отец остался в России.

Память о погибших, долг перед теми,

кто вытащил страшный жребий  и

надежда, что « никто не забыт,

ничто не забыто», - вот что

заставило отца остаться. Все

оставшиеся годы жизни он посвятил

сбору сведений о погибших на

Северном Урале «трудармейцах»,

восстановлению их имен, мест

заключения и гибели. Собранные

материалы в 2000 году он переслал в

Москву, в Общественную палату. В

2004 году, уже после смерти отца,

была издана эта книга. -

 

Эрнст достает  с полки объемную книгу -   «Книгу памяти»,

говорит:

-  Здесь тысячи и тысячи имен.

Многие страницы в ней принадлежат

отцу. –

 

Крист идет вдоль стеллажей с сотнями папок, раскрывает

одну… вторую… третью…фотографии, письма, выписки из личных

дел. С пожелтевших фотографий смотрят молодые улыбающиеся

лица. Письма из зоны, тщательно отредактированные цензурой,

но не могущие скрыть боль, страх, отчаяние и голод. Сухие

выписки из личных дел: прибыл, находился в лагере таком –

то, и чаще всего заканчивающиеся беспощадным: умер,

расстрелян. Крист читает:

 

крист

- Шнайдер Виктор Яковлевич 1923

года рождения – работал на

лесоповале в Сосьве, умер от

«полиавитаминоза» в 1943году. –

 

эрнст

-  Под таким научным термином

скрывались голод и полная

дистрофия, - говорит Эрнст.

 

крист

-  Синер Валерий Генрихович, -

продолжает Крист, - находился в

концлагере в Винновке – убит «при

попытке к бегству. -

 

эрнст

– А это шифр обычного в лагере

расстрела, - снова вступает в

разговор Эрнст. – Отец рассказывал

о начальнике лагеря – садисте,

который коллекционировал убитых

«при попытке к бегству». Убийство

было его идеальным развлечением  и

высшим наслаждением. И, зная это,

начальники участков, чтобы

потрафить начальнику лагеря,

подыскивали и посылали ему

очередную жертву для «побега». -

 

В молчании Крист, Андрей, и Эрнст выходят из комнаты, в

которой отцом Эрнста и самим Эрнстом ( Эрнст продолжает дело

отца) собраны сведения о тысячах  погибших «трудармейцев»,

собраны свидетельства о чудовищных злодеяниях   палачей всех

рангов, осуществивших геноцид одной из народностей,

населяющей Россию – русских немцев. Крист тихо повторяет:

 

крист

-  Это геноцид…  Геноцид, -

 

Поздно вечером в комнате остаются Эрнст, Крист, Андрей и

Петр – старший сын Эрнста. Говорит Эрнст:

 

эрнст

-  Петр летчик -  пилот вертолета,

служит  в составе вертолетного

звена МЧС. –

 

петр

- Да и в задачу мою и моих

товарищей входят все спасательные и

поисковые операции, в том числе –

облет тайги с целью раннего

обнаружения лесных пожаров,  –

продолжает разговор Петр. ( Петр

ровесник Андрея. Они близки и по

характеру – оба решительные,

рисковые, мужественные, сильные  и

обожжены войной.) - Завтра мне

предстоит облететь  большой массив

тайги.  Курс немного отклонится от

намеченного, и я доставлю вас в

Троицко - Печорск. А оттуда вы уже

легко доберетесь до Воркуты, либо

на поезде -  договоритесь с

проводником, либо на самолете, на

чартерном рейсе. –

 

эрнст

-  Я лечу вместе с вами. Я провожу

вас, –

 

петр

-  Ну, что же, тогда завтра рано

утром вы будете ждать меня на

поляне у реки, у водозабора. -

 

Утром на небольшую площадку возле реки приземляется

вертолет. Крист, Андрей и Эрнст забрасывают свои рюкзаки в

вертолет и забираются в него сами. Вертолет поднимается в

воздух. Петр, махнув рукой в определенном направлении,

преодолевая шум, кричит:

 

петр

- Летим на Ивдель. –

 

Внизу простирается тайга и  восточные склоны Уральского

хребта, покрытые лесом. Они пролетают над Ивделем, а дальше

снова тайга, с выделяющимися на фоне реликтового леса,

пятнами бывших вырубок. Эрнст, показывая на эти бывшие

вырубки, произносит:

 

эрнст

- Это все братские могилы.

Сколько в них тут лежит народу?

Неизвестно. Десятки, сотни тысяч –

без имен, без наций, - Эрнст

плачет. – Это Голгофа моего отца и

моя Голгофа. –

 

Вертолет меняет направление, летит на запад, пересекая

водораздельный хребет Уральских гор и оставляя в стороне

величественную вершину «Денежкина камня». И снова   под ними

простирается тайга: тайга Пермского края, тайга республики

Коми, тайга на тысячи километров. Эрнст говорит Кристу:

 

эрнст

- Здесь одни лагеря – бывшие и

настоящие… -

 

Крист сидит, глубоко задумавшись. Следует  внутренний

монолог Криста:

 

крист

« Как бессмысленно  и напыщенно

звучало здесь, ставшее штампом,

словосочетание – Архипелаг ГУЛАГ.

ГУЛАГ – не группа островов в

океане, а Океан, в своем злобном

приливе, затопивший всю Россию, а

сейчас, при отливе,  он обнажает

свое страшное дно….»

 

Крист снова видит внизу, уходящую, и одновременно

наплывающую, бескрайнюю тайгу. Но сейчас тайга живая. Крист

явственно слышит голоса: то перекличку заключенных, то

злобный лай собак, то щелканье затворов и выстрелы, то

стоны.

 

Переход в рассказ «Тифозный карантин». Но, в начале, мы

видим писателя в его московской квартире. Он раздраженно

разговаривает с кем – то по телефону, видимо, с редактором

какого-то литературного  журнала:

 

писатель

- Вы продержали у себя мой рассказ

более трех месяцев…. Какие

замечания?....Нет идейности?

Идея у всех была одна  –

выжить!.......Герои? Там не было

героев. Там были мученики. Что еще?

… В моих рассказах все абсолютная

правда. Все палачи, убийцы,

доносчики имеют свои настоящие

фамилии….  Ипостаси?  Что тут не

ясного?  Голубев, Андреев,

Валевский -  они - это я. Я – это

они. И монологи в колымских

рассказах  не исповедь отдельного

«зэка», а исповедь сопротивления в

лагере смерти. Каждый мой рассказ –

это звонкая пощечина сталинизму. –

 

Писатель, обрывая разговор, резко  повесил телефонную

трубку. Он нервно закуривает папиросу, жадно затягивается

дымом, произносит:

– Мерзавцы! Они не знают и не

хотят знать Колымы, -  затем

постепенно успокаивается, тихо

говорит. -  Надо работать….

Работать…», –

 

садится за стол, начинает писать.

 

Звучат слова писателя:

- В порту был тифозный карантин…

 

Действие переносится в прошлое. Черно – белое изображение.

Кабинет крупного начальника. Он, налившись злостью, кричит в

телефонную трубку:

 

начальник

- Какие две сотни «деревьев»?

(Так в служебных телеграммах,

и в телефонных разговорах

называли заключенных.)

У меня карантин. Тебе понятно?

Тифозный карантин. Этапа нет уже

больше месяца. Все портовые склады

забиты…Мне кормить их нечем! Еще вы

свой  «шлак» сливаете, доходяг… -

 

 

 

 

 

 

 

Писатель, он же Валевский, находится в помещении санчасти.

Его встречает  человек в белом халате – фельдшер.

Писатель-заключенный снимает белую от соли гимнастерку и

протягивает ее фельдшеру:

 

писатель

- Белья у меня нет, -

 

говорит он фельдшеру.

 

Фельдшер ловким движением выворачивает рукава гимнастерки,

осматривает швы и восклицает:

 

фельдшер

-  Есть. Лидия Ивановна, –  и

заорал на писателя. - Что же ты так

обовшивел, а? -

 

Но врач, рыжеволосая, хрупкая женщина, обрывает

ругательства фельдшера:

 

врач

- Разве они виноваты? –

 

говорит она и берет со стола стетоскоп.

 

Но слушать здесь не нужно. Достаточно осмотра.  Голодный

блеск глаз, дистрофия мышц: все говорило о крайней степени

истощения о длительном голодании. Лидия Ивановна берет

печать и обеими руками прижимает ее к какому – то бланку.

Она вписала туда несколько слов и писателя-заключенного

увели.

 

Конвоир ведет его через весь поселок. Они подходят к

складским помещениям. Их несколько десятков. Они подходят к

одному из них. Двор возле него огорожен колючей проволокой,

у ворот стоит часовой в тулупе и с винтовкой. Конвоир с

писателем  подходят к одному из складских помещений. Конвоир

с трудом приоткрывает ворота, приспособленные для

автомобилей. В глаза бьет яркий электрический свет. Писатель

входит в пакгауз. Смутный гул тысяч голосов наполнял эту

огромную коробку. Все помещение склада было занято

четырехэтажными нарами, на которых  лежали люди. Здесь их

находилось более тысячи человек. И на верхних полках люди

лежали голыми от жары и духоты, а на нижних и под нарами в

телогрейках, бушлатах и шапках. Нарядчик подводит писателя к

нарам, ему достались вторые нары:

- Вот твое место. -

 

Писатель  пытается забраться на нары, но это ему не

удается, он не может закинуть правую ногу на нары. Нарядчик

сильной рукой подтолкнул его, и он тяжело плюхнулся среди

голых тел. Процедура прописки  была закончена. Писатель

спал. Он просыпался только тогда,  когда давали пищу, и

после, аккуратно и бережно вылизав свои руки, снова спал,

только некрепко – вши не давали крепко спать. Это был туман.

Туман, то наплывал и писатель погружался в сон, то

рассеивался, когда он принимал пищу. Туман рассеялся.

Писатель лежит на нарах. Он слышит говор, бормотание, храп,

кашель, ругань: шум сотен людей в огромном пакгаузе.  Он

слышит тихий разговор двух его соседей по верхним нарам:

- Наш новый сосед…. Он оттуда? –

спрашивает один другого.

- Молчи. Это не важно, - ответил

второй.

 

Следует внутренний монолог писателя:

 

писатель

«Никто ни о чем меня не

расспрашивал, хотя во всей этой

транзитке немного было людей из

тайги, а всем остальным суждена

была туда дорога. И они это

понимали. Именно поэтому они не

хотели ничего знать о неотвратимой

тайге. И это было правильно. Все,

что я видел, им не надо было знать.

Лишний страх, к чему он? Здесь были

еще люди – я был представителем

мертвецов. И мои знания, знания

мертвого человека, не могли им еще

живым, пригодиться»

 

Наступил банный день. Люди неохотно собираются. Дезинфекции

и бани всем уже надоели. В бане, в раздевалке, люди

брезгливо отодвигаются от его вшивой одежды. В мыльном

отделении они со страхом шарахаются от него, как от

мертвеца. Он и есть мертвец: предельно истощенный, кожа

напоминает черепаховый панцирь, расчесы по всему телу, следы

обморожений и глубокие цинготные язвы на ногах. Гной и кровь

текли из цинготных язв на голенях. Обратно заключенные идут

по темному молчаливому городу. Застывшие лужи блестят, как

алюминий. Писатель  глубоко вдыхает свежий, уже весенний

воздух:

 

писатель

-  Пахнет весной, - говорит он,

обращаясь к рядом идущему соседу по

нарам, Огневу.

 

На нарах, уже засыпая, писатель тихо повторяет:

- Пахнет весной. –

 

огнив

- Однако ты сытно  поспал, -

 

говорит, проснувшемуся писателю его сосед по нарам, Огнев.

 

Огнев уже долгое время находится здесь на транзитке, в

карантине. Это необыкновенно живой, подвижный, сметливый,

азартный  человек. Писатель спрашивает у Огнева:

 

писатель

- Ты почему сегодня такой веселый,

Огнев?

 

огнев

– Помнишь, я говорил тебе, что

освобождается место ассенизатора?

Так вот,  сегодня я получил его!

Теперь я могу выходить за колючку,

а там столовая, кухня, склады,

больница – простор! –

 

 

 

Огнев с энтузиазмом рассказывает писателю о том, как

получил это очень высокое в иерархии арестантской жизни

место.

-  Я два дня не ел хлеба, затем

выменял на хлеб большой фибровый

чемодан. У барона Манделя,

Валевский!

 

писатель

-  Барон Мандель! Потомок Пушкина!

 

воскликнул писатель.

 

огнев

-  Вон там, там, -

 

показал Огнев.

 

Барон – длинный, узкоплечий, с крошечным лысым черепом –

был далеко виден. Огнев продолжал свой рассказ:

- У меня еще с воли сохранился

коверкотовый пиджак, почти новый.

Сегодня я преподнес пиджак и

чемодан нарядчику и получил

должность ассенизатора. Прежний,

недавно умер по неизвестным

причинам. –

 

писатель

- Ты где пропадал целых две

недели, -

 

спрашивает писатель у Огнева.

 

Избитый и истерзанный, Огнев исповедовался писателю.

 

огнев

- Блатные придушили…ночью, - не до

смерти, к счастью, - и отняли у

меня около трех тысяч деньгами. -

 

Но Огнев ничуть не раскаивался и не жаловался. Он с

горячностью говорил писателю:

 

 

- Сегодня они меня, завтра я их.

Я их… обыграю… В штос,  в терц,  в

буру обыграю. Все верну!

 

писатель

-  Я  мог бы рассказать тебе кое

-  что из того, что я видел на

прииске. Ты не знаешь бездны, Огнев

-  не знаешь блатного мира. –

 

Но Огнев отмахнулся. Он жил только настоящим.

 

Действие переходит в квартиру писателя, в Москву, в

шестидесятые годы. Писатель подходит к окну. За окном –

зима. Вечереет. Мороз. Вьюжит метель.   Писатель ежится,

рефлекторно начинает дуть на руки и потирать щеки, когда то

многократно обмороженные на прииске. Он не любил зиму, часто

простужался зимой и болел. Он подходит к столу, берет

клеенчатую общую тетрадь, читает, только что написанный им

рассказ, читает вслух:

 

писатель

«В один из дней я  удивился, что

еще жив. Подниматься на нары было

так же трудно, но все -  же я

поднимался. Самое главное -  я не

работал, лежал, и даже пятьсот

граммов ржаного хлеба, три ложки

каши и миска жидкого супа в день

могли воскрешать человека. Лишь бы

он не работал».

 

Писатель с тетрадкой в руках снова подходит к окну.

Завывает ветер. Быстро темнеет, словно ветер приносит

темноту.  Писатель вглядывается в наползающую темноту. Он

один, один против Темноты. Читает рассказ на память, не

смотря в тетрадь:

-  Именно здесь на этих

циклопических нарах я понял, что

кое – чего стою, что могу уважать

себя. Вот я здесь еще живой и

никого не предал и не продал ни на

следствии, ни в лагере. Именно

здесь я понял, что испытан великой

пробой. Что страшный приисковый

опыт суждено мне применить для

своей пользы. Я понял, что как ни

мизерны возможности выбора, они все

же есть и могут спасти жизнь при

случае. И я  был готов к этому

великому сражению, когда звериную

хитрость я должен противопоставить

зверю. Я не умру, не собираюсь

умирать. На прииске я проиграл

битву, но это была не последняя

битва». –

 

Постепенно чтение писателя переходит в реальность лагеря,

в  мысли, в монолог писателя -  героя рассказа. Мы видим его

на нарах в этом огромном набитом заключенными пакгаузе.

Звучит команда выходить строиться снова в баню, на

дезинфекцию. Снова, сливающийся в единое, шум огромного

количества людей, сбитых в одном помещении. Снова баня,

дезинфекция и возвращение в пакгауз.  Писатель  взбирается

на нары. Он смотрит вокруг. Но уже нет наплывающего тумана,

это уже не тусклый  взгляд смертельно уставшего, умирающего

от дистрофии человека – это осмысленный взгляд человека,

готового к схватке за жизнь и уже здесь на нарах

продолжается внутренний монолог писателя:

«….. это была не последняя битва.

Здесь я буду умнее, буду больше

доверять телу. И тело меня не

обманет. Меня обманула семья,

обманула страна. Любовь, энергия,

способности – все было  растоптано,

разбито.  Все оправдания, которые

искал мозг, были фальшивы, ложны.

Только разбуженный прииском

звериный инстинкт мог подсказать и

подсказывал выход. Я не боюсь

умереть. Умерло много моих

товарищей. Но что – то сильнее

смерти не давало умереть. Любовь?

Злоба? Нет. Человек живет в силу

тех же самых причин, почему живет

дерево, камень, собака. Вот это

понял, и не только понял, а

почувствовал хорошо, я именно

здесь, на  городской транзитке, во

время тифозного карантина ….»

 

Но пришел день, когда карантин кончился. Утром всех жителей

секции выгнали во двор. Заключенные, молча, толкались за

проволочной изгородью. Нарядчик хриплым голосом выкрикивал

фамилии заключенных. Они выходили в калитку  - безвозвратно.

На шоссе гудели грузовики, гудели так громко в морозном

утреннем воздухе, что мешали нарядчику. Среди заключенных

стоит писатель:

 

писатель

- Только бы не вызвали, только бы

не вызвали, -

 

детским заклинанием, полушепотом умоляет судьбу писатель.

– Нет, мне не будет удачи. Если

даже не вызовут сегодня, то вызовут

завтра. Я поеду опять в золотые

забои, на голод, побои и смерть.

Все бесполезно. Я бессилен в борьбе

с этой исполинской машиной, зубья

которой перемалывали мое тело. –

Андреев! Андреев! – надрывался

нарядчик, - Андреев! Здесь ведь,

сука! –

 

И нарядчик злобно швырнул тоненькую желтую папку «дела» на

бочку и придавил «дело» ногой.

 

И тогда писатель-заключенный все понял сразу. Вспышка,

ярчайшая вспышка, высветила и на  мгновение растворила в

себе всех заключенных и снова свет сфокусирован на писателе,

на его ожившем, вдохновенном лице:    «Вот спасение!».

Разгорячившись от волнения, писатель решает проверить свою

гипотезу. Он осмелел и двинулся вперед к нарядчику. Тот

называл фамилию за фамилией, люди уходили со двора один за

другим.

 

писатель

-  Вот сейчас, сейчас… -

 

ожидал писатель своей фамилии.

 

нарядчик

- Валевский! –

 

крикнул нарядчик.

 

Писатель молчал, разглядывая бритые щеки нарядчика. Папок

оставалось совсем мало.

 

писатель

- Последняя машина, -

 

подумал писатель.

 

Нарядчик подержал  папку в руке и, не повторяя вызова,

отложил в сторону,  на бочку.

 

нарядчик

-  Сычев! Обзывайся – имя и

отчество! -

 

арестант

–  Владимир Иванович, -

 

ответил по всем правилам какой – то  арестант и растолкал

толпу.

 

нарядчик

 

- Статья? Срок? Выходи!.

 

Еще несколько человек откликнулись на вызов, ушли. И за

ними уходит нарядчик. Заключенные  возвращаются в секцию.

Кашель, топот, выкрики сгладились, растворились в

многоголосом говоре сотен людей…. Среди них идет и писатель

– заключенный. Вот толпа заключенных входит в барак,

расходится, разбирается, рассасывается по нарам.

Параллельно   следует монолог писателя:

 

писатель

-  Я хотел жить. Было

необыкновенно ясно, что здесь, на

транзитке, надо продержаться как

можно дольше, до последнего дня.

Золото – смерть. Никто лучше меня в

этой транзитке не знает этого. За

время карантина прииски обезлюдели.

Значит, в первую очередь из

карантина будут отправлять машины в

«золотые» управления. И только

тогда, когда заказ приисков на

людей будет выполнен, - только

тогда будут отправлять не в тайгу,

не на золото. А куда – это мне все

равно. Лишь бы не на золото…. -

 

Снова и снова писатель  стоит в толпе заключенных , снова

выкликивают фамилии и отправляют на этап, и снова писатель

не отзывается на свою фамилию. И снова звучит монолог

писателя:

- Обо всем этом я не сказал никому

ни слова.  Я знал, что такое

тяжесть тайны, секрет и мог его

сберечь. Одному было легче, вдвое,

втрое, вчетверо легче проскочить

сквозь зубья машины. Моя игра была

моей  игрой – этому тоже я был

хорошо выучен на прииске. Ибо

каждый, кому я расскажу свой план,

выдаст меня начальству – за

похвалу, за махорочный окурок,

просто так….

 

Карантин кончился, заключенных стали гонять на работы.

Писатель  работает на хлебозаводе, носит мусор на пересылке,

моет полы в отряде охраны, пилит и колет дрова для

начальства, убирает и моет посуду в столовой.  Транзитка

пустеет. Людей становится все меньше. Писатель столкнулся

лицом к лицу с нарядчиком:

 

нарядчик

-  Как твоя фамилия? –

 

Но писатель  готов к неожиданностям.

 

писатель

- Гуров, -

 

говорит он с готовностью.

 

нарядчик

- Подожди! -

 

нарядчик полистал бумагу списков.

– Нет, нету.

 

писатель

– Можно идти?  -

 

спрашивает писатель.

 

нарядчик

– Иди, скотина, -

 

проревел нарядчик.

 

Наконец настал день, когда после отправки последней машины

на дворе осталось всего десятка три человек. Их не отпустили

в барак, построили и повели через весь лагерь.

 

арестант

- Все же не расстреливать ведь нас

ведут, -

 

сказал шагавший рядом с писателем огромный большерукий

одноглазый человек.

 

Всех привели к нарядчику в отдел учета.

 

нарядчик

-  Будем вам пальцы печатать. -

 

арестант

-  Ну, если пальцы, то можно и без

пальцев, - весело  сказал

одноглазый. – Моя фамилия

Филипповский Георгий Адамович. –

 

нарядчик

- А твоя? –

 

арестанты

- Андреев Павел Иванович. -

- Валевский Александр… -

 

Нарядчик отыскал личные дела.

 

нарядчик

- Давненько мы вас ищем, - сказал

он беззлобно. – Идите в барак, я

потом вам скажу, куда вас назначат.

 

Писатель идет в барак. Следует монолог писателя:

 

писатель

«Битва за жизнь выиграна. Просто

не могло быть, чтоб тайга еще не

насытилась людьми. Отправки если и

будут, то на ближние, на местные

командировки, где жизнь легче,

проще, сытнее, где нет золотых

забоев, а значит, есть надежда на

спасение. Я выстрадал это своей

двухлетней работой на прииске.

Своим звериным напряжением в эти

карантинные месяцы. Слишком много

было сделано. Надежды должны

сбыться, во что бы то ни стало»

 

На следующий день Андреева и Филипповского повели к знакомой

двери учетной части. Там стояло еще три человека – седой

важный неторопливый старик в хорошем овчинном полушубке и в

валенках и грязный, вертлявый человек в ватной телогрейке,

брюках и резиновых галошах с портянками на ногах. Третий был

благообразный старик, глядящий себе под ноги. Поодаль стоял

человек в военной бекеше, в кубанке. Человек в бекеше

поманил пальцем старика:

 

начальник

 

 

- Ты кто? -

 

арестант

–  Изгибин Юрий Иванович, статья

пятьдесят восьмая. Срок двадцать

пять лет, -

 

бойко отрапортовал старик.

- Нет, нет , - поморщился человек

в бекеше . – По специальности ты

кто?  Я ваши установочные данные

найду без вас…. -

 

арестант

– « Печник, гражданин начальник. -

 

начальник

- Очень хорошо. Ты? –

 

Начальник перевел взор на Филипповского.

 

арестант

- Кочегар с паровоза из Каменец –

Подольска. -

 

начальник

-  А ты? –

 

Благообразный старик пробормотал неожиданно несколько слов

по-немецки.

-  Что  это? -

 

спросил начальник с интересом.

 

нарядчик

-  Вы не беспокойтесь - это

столяр, хороший столяр Фризоргер.

Он немного не в себе. Но он

опомнится. –

 

начальник

-  А по - немецки то зачем? –

 

нарядчик

-  Он из под Саратова, из

автономной республики. –

 

начальник

-  А-а-а…А ты? -

 

Это был вопрос к писателю.

-  Дубильщик, гражданин

начальник. –

-  Очень хорошо. А  лет сколько?

- Тридцать один. –

 

Начальник покачал головой, произнес:

 

начальник

Ну ладно, видывал я и воскрешение

из мертвых. –

 

нарядчик

- Ну как? –

 

начальник

-  Беру, - сказал начальник. – Все

равно, лучших не найдешь. Выбор

нынче небогат.  -

 

Всех пятерых отвели на склад и выдали почему – то зимнюю

одежду, хотя на дворе уже стоял апрель. Все были очень

встревожены.

 

писатель

- Куда мы едем? –

 

спрашивает у нарядчика писатель.

 

нарядчик

– «На местную командировку, куда

же еще, - сказал нарядчик и показав

на человека в бекеше продолжил: – А

это ваш начальник будет. -

 

писатель

-  Ну, кто тут что знает? –

 

Седой, похожий на профессора печник перечислял все

ближайшие командировки:

-  Порт, четвертый километр,

семнадцатый километр, двадцать

третий, сорок седьмой…. Дальше

начинаются участки дорожных

управлений – места немногим лучше

золотых приисков.

 

Раздается команда:

-  Выходи! Шагай к воротам! -

 

 

 

Все выходят и идут к воротам пересылки. За воротами стоит

большой грузовик, закрытый зеленой парусиной.

-  Конвой, принимай! –

 

Конвоир делает перекличку. Писатель съежился, он

чувствовал, как холодеют у него ноги, спина…

-  Садись в машину! –

 

Конвоир откинул край большого брезента – машина была полна

людей, сидевших по всей форме.

- Полезай! –

 

Все пятеро сели вместе. Все молчали. Конвоир сел в машину,

затарахтел мотор, и машина двинулась по шоссе, выезжая на

главную трассу.

 

Верстовые столбы уплывали мимо. Все пятеро сдвинули головы

около щели в брезенте, не верили глазам….

 

арестанты

- Семнадцатый…..- Двадцать

третий…  -

 

считал Филипповский.

-  На местную, сволочи! –

 

злобно прохрипел печник.

-  Сорок седьмой, -

 

безнадежно пискнул вертлявый эсперантист.

-  Куда мы едем? –

 

спрашивает писатель, ухватив чье- то плечо.

-  На Атке, на  двести восьмом,

будем ночевать, -

 

говорит кто-то из заключенных.

-  А дальше?  –

-  Не знаю….Дай закурить.  -

 

Грузовик, тяжело пыхтя, взбирался на перевал Яблоневого

хребта......  Впереди у писателя были еще бесконечные

пятнадцать лет колымских лагерей…

 

Крист и Андрей прощаются с Эрнстом и Петром. Они крепко и

горячо обнимаются на прощание. И вот вертолет, постепенно

уменьшаясь, исчезает за горизонтом. Крист и Андрей на

автобусе добираются до Сосногорска, до железнодорожного

вокзала. Уже ночью они, договорившись с проводником, садятся

в купейный вагон поезда, следующего по маршруту – Москва –

Воркута.

 

Действие переносится в Москву. Овчаренко -  в своей

шикарной московской квартире. Он спит -  вдруг просыпается в

холодном поту. Ему снится что – то страшное. Он встает,

наливает в стакан воду, капает какие – то капли, выпивает,

снова ложится в постель, погружается в сон, в кошмар. Он -

среди голых железных перекладин бесконечной лестницы. Внизу

и вверху его ползут, карабкаются вверх враждебные существа,

готовые сбросить его и друг друга вниз. Он тоже карабкается,

поднимается вверх, в неизвестную, неведомую, жуткую муть.

 

Утром  Овчаренко в скверном расположении духа входит в свой

кабинет. Он не замечает некоторой растерянности и

нервозности своей секретарши, пытавшейся ему что – то

сказать:

 

секретарша

 

-  Илья Сергеевич! –

 

овчаренко

-  Я занят, -

 

резко обрывает он секретаршу и входит в кабинет.

 

Он садится за стол. На виду, прямо перед ним лежит

развернутая газета со статьей,  с жирно подчеркнутым

фломастером, броским заголовком. С холодеющим сердцем

Овчаренко читает заголовок: «Яблоко от яблони недалеко…», –

и менее крупным шрифтом: «Нравы современного российского

истеблишмента». Овчаренко начинает читать статью, затем,

словно от удара электрического тока, он отдергивает руки от

газеты, нервно жмет на кнопку звонка, вызывая секретаршу.

 

овчаренко

 

 

- Кто? Кто это? -

 

кричит он секретарше, тряся газетой.

– Кто принес?

 

Побледневшая секретарша говорит срывающимся голосом:

 

секретарша

 

- Сам Михаил Степанович заходил

утром к вам в кабинет, он и газету

оставил….. Попросил  вас быть у

него в одиннадцать….И -  захватить

последние крупные «дела. –

 

овчаренко

-  Ладно, идите, -

 

говорит он секретарше, безнадежно махнув рукой. Он садится

за стол, берет газету, читает вслух некоторые абзацы статьи:

ы «Александр Валевский был

приговорен к десяти годам лагерей

заочно….Здесь ксерокопия  приговора

и фамилии судей….. Не только

преемственность фамилий в высших

эшелонах власти, но и

преемственность методов борьбы за

эту власть и методов ее

сохранения»…..  Чтобы не допустить

дискредитации своего имени,

Овчаренко нанимает убийц для

уничтожения Владимира Криста и

Андрея Званцева, ставших

невольными свидетелями прошлых

преступлений его отца….  Над

Владимиром Кристом и Андреем

Званцевым нависла смертельная

опасность».

 

Овчаренко долго молча сидит за столом, сжав голову руками.

Он раздавлен, уничтожен. Его переиграли. Враги торжествуют.

А есть ли  в этой среде друзья? Овчаренко вспоминает свой

сегодняшний вещий сон. Наконец, он достает мобильник и

звонит Свирскому:

- Нужно встретиться. Приезжай

срочно!...Ко мне на дачу…. Там

поговорим.

 

Свирский едет на встречу с Овчаренко. Раздается сигнал

мобильника. Он берет мобильник, слушает. Его лицо выражает

необычайное удовлетворение.

 

свирский

-  Гости прибыли?...  К встрече

все готово?...   Хорошо,

встречайте, как положено с

«подарками».

 

Свирский отключает мобильник, говорит, обращаясь к своему

шоферу:

- Ну вот, западня и захлопнулась.

Через час - другой игра будет

закончена. -

 

Свирский захвачен азартом охоты, он возбужден близостью

убийства и запахом щедрого гонорара. В приподнятом

настроении он входит к Овчаренко.  Тем более неожиданным

было то, что он услышал от Овчаренко при встрече. Овчаренко

без предисловий потребовал немедленно отменить операцию. На

вопросительный взгляд Свирского, Овчаренко нервно швыряет на

край стола ту самую газету. Свирский, сидя в кресле, берет

газету, начинает читать статью и, по мере того, как он ее

читает, на его лице появляется и блуждает злорадная улыбка,

которую он не может сдержать. И эта улыбка окончательно

выводит из себя Овчаренко. Он истерично кричит:

 

овчаренко

- Что здесь смешного? –

 

вырывает из рук Свирского газету и машет ею перед его лицом.

– Это мой приговор! Понимаешь?

Приговор!  Газету передали в

министерство из французского

посольства. Это конец! Конец! –

 

бегая по комнате и размахивая газетой, продолжает кричать

Овчаренко.

 

Свирский, по – прежнему улыбаясь, не замечая истерики

Овчаренко и глядя куда – то вдаль, произносит:

 

свирский

- Поздно….Сегодня я опередил их. –

 

овчаренко

- Что поздно? –

 

в бешенстве кричит Овчаренко.

 

свирский

-  Поздно. Полчаса назад я отдал

приказ об их ликвидации, -

 

холодным, жестким тоном, и уже обращаясь к Овчаренко,

говорит Свирский.

 

Действие сценария переносится в Воркуту. Крист и Андрей

входят в здание  библиотеки, где находится архив. Андрей

внимательно осматривает помещение и людей, находящихся в это

время здесь. – Только уничтожение намеченной жертвы способно

остановить ход запущенной  машины. Андрей знал это очень

хорошо и был готов к неожиданностям, к сражению.

 

Петухов – нервный, с бегающими глазами, служащий архива,

сидит за письменным столом. Услышав фамилию Валевского,

личное дело, которого попросил найти Крист, неожиданно

вздрогнул, побледнел и инстинктивно потянулся к верхнему

выдвижному ящику. Затем нервно достал мобильный телефон и

тут же снова положил его в карман. Быстро встал и,

пробормотав скороговоркой, что он все узнает, направился в

другое помещение.

 

От Андрея не ускользнуло замешательство служащего. Андрей

быстро выдвинул верхний ящик письменного стола. В нем,

прикрытые листом бумаги, он увидел фотографии. Это были их

фотографии – фотографии Андрея и Криста. Андрей стремительно

бросается к двери, за которой скрылся работник архива,

бесшумно открывает ее и входит в помещение.  Петухов,

скрытый за стеллажами с папками, напряженным и прерывающимся

от страха голосом с кем –то разговаривает по мобильному

телефону. Андрей слышит обрывки фраз:

 

петухов

- Да, двое….На фотографиях? Да,

похожи… Ищут личное дело

Валевского….Хорошо. Попробую

задержать. -

 

 

 

Петухов, закончив говорить, идет по проходу между

стеллажами. Андрей неожиданно появляется перед Петуховым,

преграждая ему проход. Ошеломленный неожиданным появлением

Андрея, Петухов пытается закричать, позвать кого – то на

помощь. Без слов, Андрей наносит ему удар в солнечное

сплетение. Петухов оседает на пол. Приходя в себя, судорожно

глотая воздух, бледный, трясущийся Петухов несвязно

бормочет:

 

петухов

-  Я ничего не знаю. Они меня

заставили, -

 

начинает истерически рыдать.

– Не убивайте меня,….я…я…хочу

жи…жить.  -

 

Андрей резко бьет Петухова ладонью по щеке, останавливает

истерику и, тряся его за грудь, спрашивает:

 

андрей

- Кто они? Кто? Говори! Я тебя не

трону. Слышишь? -

 

Придя в себя, Петухов начинает говорить:

 

петухов

-  Их трое, не местные,

представились как из прокуратуры,

но наглые, похожи на «братков».

Один высокий, в очках угрожал мне,

потребовал найти дело Валевского.

Он оставил ваши фотографии и номер

своего мобильника. Им нужны вы. Это

все что я знаю.-

 

андрей

-   А личное дело Валевского? Где

оно? –

 

спрашивает Андрей.

 

петухов

- Его здесь нет. Но я разыскал

сведения о Валевском в канцелярской

книге регистрации заключенных. Он

пробыл в Воркуте всего полгода, а

затем, вместе с двумястами

заключенными был отправлен на

Колыму, на золотые  прииски. Значит

его личное дело, скорее всего,

находится в архивах Магадана, где

тогда располагалось управление

Севвостлага. -

 

андрей

-  Ты ввязался в авантюру.

Советую молчать о разговоре со

мной, и это спасет тебе жизнь.

Пусть «братки» считают, что мы о

них ничего не знаем. Скажешь, что

ты пытался нас задержать, но мы

куда – то очень спешили.  -

 

Андрей быстро выходит из помещения архива, на ходу достает

пистолет, вставляет обойму и снимает с предохранителя. Также

быстро они, вдвоем с Кристом, покидают здание архива и идут

в направлении стоянки такси.

 

В это время к зданию архива, к входу, на большой скорости

подъезжает машина, резко останавливается с визжащим скрипом

тормозов. Из нее выскакивают двое, вбегают внутрь здания и,

буквально через минуту, вновь появляются из дверей,

озираются, быстро садятся в машину и медленно едут в

направлении стоянки такси, в направлении, в котором идут

Крист и Андрей. И, почти, настигают их. Андрей видит

приближающуюся машину.  Их узнали. Андрей видит напряженные

лица преследователей в салоне машины, видит, как они готовят

оружие.  Андрей, не теряя самообладания, предупреждает

Криста:

 

андрей

-  Крист, я знаю ты парень не из

робкого десятка, но здесь кулаки не

помогут.  Идем совершенно спокойно,

не оглядываясь, повернем за угол, и

ты сразу исчезаешь -  вбегаешь в

подъезд, или в любую открытую

дверь. Их нужно внезапно озадачить.

Дальше будет моя работа. Я делал ее

много лет. Все же они нас

недооценивают. -

 

Крист и Андрей неожиданно поворачивают вправо, за угол, на

пересекающую улицу. Машина, нарушая правила, резко тормозит,

останавливается, приткнувшись к тротуару, почти на

светофоре. Из нее выбегают трое вооруженных людей. Они бегут

к углу  здания, к повороту, на бегу переговариваясь.

 

наемники

-  Их было двое… Черт!… Где они?

 

- Андрей спокойно, не уклоняясь, идет навстречу

преследователям.

 

андрей

- Здесь», -

 

произносит он и в упор расстреливает преследователей.

 

Расправа короткая и жестокая. В этой схватке нет

компромиссов. Затем, он заученными движениями разбирает

пистолет на части, тщательно протирает рукоятку и ствол и,

уже на бегу, бросает их в разные места. С Кристом они

успевают вбежать в подошедший автобус. Проезжают одну – две

остановки,  садятся  в другой автобус, едут еще несколько

остановок. Запутывая следы, они плутают по городу, наконец,

возвращаются в гостиницу, в которой накануне остановились.

 

Вечером Андрей и Крист слушают местное радио. В

происшествиях сообщают о перестрелке в центре города. Есть

жертвы. Местная прокуратура считает, что это разборки

наркодельцов. Личности убитых устанавливаются….

 

Уже поздно вечером Андрей разговаривает по мобильному

телефону с Марией. Мария сообщает о последних событиях в

Москве. О скандале в ведомстве Овчаренко, разразившегося

после публикации изобличающей статьи и о грозящей ему

отставке.

 

мария

- Любой шум в деле Валевского для

Овчаренко  смерти подобен. Москва

сейчас самое безопасное место, -

 

говорит Мария Андрею.

 

 

 

Крист и Андрей решают возвратиться в Москву, а уже оттуда,

из Москвы, они вылетят в Магадан, что – бы завершить поиск.

Утром они едут на такси в аэропорт. Таксист, разговорчивый

мужчина средних лет,  заводит разговор на общие темы:

 

таксист

- Везде бардак. «Гаишники»

обнаглели. Преступность. Вчера в

центре города застрелили троих.

Наверное, разборки «бандюганов».

Сталина пора поднимать. Он быстро

наведет порядок. Мой отец,  еще

мальчишкой, во время войны,

работал помощником машиниста и

опоздал на работу на две минуты -

получил три месяца тюрьмы. Вот это

был порядок! –

 

с гордостью за своего отца и причастности его к Сталину,

говорит таксист.

 

Андрей коротко заметил:

 

андрей

-  Будь твой папаша чуть

постарше, то получил бы он свой

срок по полной «катушке»  и сейчас

некому было бы о нем рассказывать.

Тебе мужик чертовски повезло. -

 

Таксист смущенно замолчал, но привычка разглагольствовать

заставила его снова говорить:

 

таксист

-  Мэр у нас толковый мужик - на

всем умеет делать деньги. Недавно

предложил зарабатывать на

туристах. Решил построить

настоящие лагеря  на месте бывших и

организовать богатеньким «буратино»

проживание в них: в бараках, на

нарах, с баландой, с охранниками, с

собаками, как положено -  и все

это  за сто долларов в сутки, –

 

с нескрываемым восхищением продолжает говорить таксист.

 

Крист резко обрывает таксиста:

 

крист

-  Со стукачами и мордобоем?

Что – то дешево за все!  - Останови

машину, -

 

требует Крист.

 

Таксист, с недоумением посмотрев  на Криста, останавливает

машину.  Андрей, расплачиваясь с таксистом, говорит ему:

 

андрей

-  Послушай, «друг», ваш мэр,

случайно, не родственник Ежову или

Берии? -

 

Провожая взглядом отъезжающую машину, Крист восклицает:

 

крист

- Чудовищный цинизм! Тогда и

Освенцим, и Майданек, и Бухенвальд

могут стать успешными бизнес -

проектами. Нацисты всех мастей за

некую мзду будут испытывать «кайф»,

находясь в газовых камерах, в

которых были умерщвлены миллионы

беззащитных людей. А для полноты их

ощущений  ублюдки будут впускать в

камеры индифферентный газ, имитируя

массовое уничтожение.  Нет, Шаламов

был прав, говоря, что 37 год в

России может возвратиться в любое

время.  -

 

Крист и Андрей медленно идут по улицам города. До вылета

еще много времени. Крист рассказывает Андрею о Якове

Гродзенском, друге Шаламова еще с университетских лет.

 

крист

-  Яков Давидович Гродзенский был

«старожилом» города Воркуты. Восемь

лет провел он здесь в заключении, в

лагере, который по условиям

содержания заключенных был близок к

колымским лагерям, и еще двенадцать

лет на спецпоселении,  мало чем

отличающимся от лагеря. Заполярная

кочегарка страны была построена

политзаключенными…… -

 

Снова мы видим писателя в его московской квартире. Он пишет.

Неожиданный звонок в дверь прерывает работу. Он открывает

деверь и радостно восклицает:

 

писатель

- Яша! Ты! Заходи. Как я рад!

Почему не позвонил, что приедешь? –

 

Писатель дружески обнимает вошедшего товарища.

– Ты вовремя. А я только – что

собирался в редакцию, но это не

срочно. Все   равно, не напечатали

ни одного рассказа и не напечатают.

Все опять сползает в трясину. -

 

Товарищ снимает с плеч рюкзак, раздевается,  ставит рядом

какие-то туго  набитые сумки, проходит в комнату, потирает

ладони, согревая их с мороза, говорит:

 

товарищ

-  Ну, дружище, твой чай – мои

бутерброды, –

 

Товарищ достает из сумки  свертки с продуктами,

разворачивает их.

– А это мое алиби, -

 

Товарищ показывает на сумки.

-  Я езжу в Москву за продуктами

для родственников и друзей.

Давай-ка ставь чай, а я расскажу

тебе пока один забавный случай.

Получаю недавно письмо из

Воркуты.   Просят рассказать  для

музея об истории возникновения

города, о его героических

тружениках – энтузиастах: шахтерах,

строителях. Понимаешь, просят

рассказать меня! С кем-то

перепутали. Я не стал им отвечать.

Мне не о ком написать. Все, о ком

бы я хотел написать, мертвы. Да о

них и не напишут еще много лет. Я

понимаю, что и музеи и другие

органы хотят изобразить другую

историю, а не ту, которая была в

действительности. Если воскресить

всех погребенных под домами,

копрами, клубами, заводами,

стадионами, дворцами – зашевелится

тундра…..

 

Писатель приносит чайник, разливает кипяток, добавляет

заварку, затем берет со стола простую клеенчатую тетрадку и,

передавая ее товарищу, говорит:

 

писатель

-  Вот, Яша, почти готовая вещь.

Прочтешь? –

 

товарищ

-  Нет уж,  вначале прочти сам,

иначе я буду читать до вечера. Твой

почерк…..

 

писатель

– «А когда – то в лагере мой

каллиграфический почерк спас мне

жизнь. Хорошо, Яша,  прочту. –

 

Писатель начинает читать рассказ «Две встречи».

 

 

« На прииск приехал новый

начальник Леонид Михайлович

Анисимов. Именно при нем прииск был

наводнен конвоем, выстроены зоны,

управления аппарата «оперов»,

начались расстрелы. Каждый день,

каждую ночь из бараков брали и

увозили людей. Никто из них не

возвращался на прииск. Начались

чтения на поверках, разводах

бесконечных приказов о расстрелах.

Анисимов был старательным

начальником,  именно он готовил

расстрельные списки. Я очень хорошо

запомнил два личных разговора с

гражданином Анисимовым. Первый в

январе 1938 года…..»

 

Постепенно, из темноты экрана, рождается тусклый северный

день, еще один день из бесконечной череды лагерных дней.

Бригада, в которой находится и писатель, выстраивается на

развод. Заключенные из бытовиков играют туш. Бензиновые

факелы разрывают тьму, магически притягивая сотни глаз к

тоненьким листкам бумаги в руках начальника. Музыканты

закончили играть туш, и начальник начинает читать списки

фамилии расстрелянных. Список заканчивается словами

Анисимова:

 

анисимов

- Приговор приведен в исполнение.

 

Анисимов с прорабом медленно идут вдоль строя заключенных.

Прораб Сотников вызывает писателя из рядов заключенных,

приказывает выйти и поставил его перед Анисимовым.

 

прораб

-  Вот филон. Не хочет работать.

 

анисимов

 

Ты кто? –

 

писатель

-  Я журналист, писатель. –

 

анисимов

-  Консервные банки ты здесь

будешь подписывать. Я спрашиваю –

ты кто? –

 

писатель

-  Забойщик бригады Фирсова,

заключенный Валевский, срок пять

лет. –

 

анисимов

- Почему не работаешь, почему

вредишь государству? –

 

писатель

- Я болен, гражданин начальник. –

 

анисимов

-  Чем ты болен, такой здоровый

лоб? –

 

писатель

- У меня сердце. –

 

анисимов

-  Сердце. У тебя сердце. У меня

самого сердце больное. Врачи

запретили Дальний Север. Однако я

здесь. –

 

писатель

-  Вы  - это другое дело

гражданин начальник. –

 

анисимов

-  Смотри-ка сколько слов в

минуту. Ты должен молчать и

работать. Подумай, пока не поздно.

Расчет с вами будет. –

 

писатель

-  Слушаюсь, гражданин начальник.

 

Действие сценария переносится в квартиру писателя, в

шестидесятые,писатель продолжает читать:

 

писатель

« Вторая беседа с Анисимовым была

летом, во время дождя, на четвертом

участке, где нас держали промокшими

насквозь. Мы бурили шурфы. Бригада

блатарей давно была отпущена в

барак из- за дождя, но мы были

пятьдесят восьмая, которая никаким

актировкам не подлежит и должна

готовиться в рай, в рай, в рай.»

 

Снова Колыма. Серое небо, серые горы, люди в серой одежде.

Идет мелкий моросящий холодный дождь.  Заключенные пятьдесят

восьмой статьи кайлами пробивают шурфы в твердой, каменистой

породе. Они стоят в неглубоких, по колено, ямах,

растянувшись бесконечной вереницей вдоль русла пересохшего

ручья.  Анисимов в длинном плаще с капюшоном, вместе с

начальником взрывных работ прииска, обходя участок,

приближается к писателю. Он идет, помахивая кожаными

перчатками, напоминая эсэсовца.

 

Писатель стоит, опершись на кайло, он видит приближающегося

Анисимова. Анисимов подходит к заключенному, работающему

рядом с писателем и начинает бить его кожаными перчатками по

лицу, избивает методично до крови. Заключенный стоит

безмолвно, истекая кровью, затем падает на колени. Анисимов

идет дальше к следующему заключенному. Избиение

продолжается.

 

Действие снова переносится в Москву. Писатель держит в

руках тетрадку, но не смотрит в нее, он читает рассказ на

память, невидящим взглядом он смотрит перед собой:

 

писатель

« Я знал эту привычку начальника и

дал слово, что если меня ударят, то

это и будет концом моей жизни. Я

ударю начальника, и меня

расстреляют. Увы, я был наивным

мальчиком. Когда я ослабел,

ослабела и моя воля, мой рассудок.

Я был самым обыкновенным доходягой

и жил по законам психики доходяг.

Но все это было много позже, а

тогда, когда мы встретились с

гражданином Анисимовым, я был еще в

силе, в твердости, в вере, в

решении».

 

Анисимов приближается к писателю, он перекладывает

перчатки в правую руку, готовясь ударить заключенного.

Писатель приготовил кайло. Но Анисимов не ударил. Его глаза

встретились с взглядом писателя, и Анисимов отводит глаза в

сторону.

 

анисимов

 

-  Вот все они такие, - сказал

начальник прииска своему спутнику.

-  Все. Не будет толку…… -

 

В одном из порталов московского аэропорта Андрея и Криста

встречает Мария. Она радостно обнимает и целует Андрея,

Криста. Общее дело, разлука, пережитая опасность еще больше

сближают Криста и Марию. Андрей подшучивает, обращаясь к

Марии:

 

андрей

-  С тех пор, как ты стала

журналисткой, первый раз вижу, как

ты краснеешь.  -

 

Мария так- же шутливо замахивается рукой на Андрея. Вместе

они выходят из здания портала, садятся в автомобиль. Мария

уверенно ведет машину. Они едут по городу, стоят в пробках,

стремительно несутся в многорядном потоке машин, обгоняют,

маневрируют. Жизнь гигантского мегаполиса врывается в их,

изолированный салоном машины, мир.

 

Мутные, лопающиеся пузыри, возникающие из болота массового

сознания, отравляют все вокруг ядом насилия и жестокости.

Радио-эфир заполнен уголовной хроникой: ограбления, разбой,

насилия, убийства. Декларация легкости убийства и его

обыденности. Человеческая жизнь – мираж, фикция. Привычно

мелькает нацистская символика, намалеванная на стенах домов,

на ограждениях строящихся домов. Режут глаза, намертво

въевшиеся в бетон, написанные черной краской нацистские

лозунги «Черные вон из России», «Россия для русских». Машина

застревает в огромной пробке, вызванной жестокой дракой

футбольных фанатов. Разъяренные, обезумевшие лица. Масса

легко воспламеняема и наполнена динамитом саморазрушения.

Драка железными прутьями, ножами, кулаками. Бьют друг друга

и всех, кто попадает под руку. Разбивают машины, рушат

витрины магазинов. Масса заряжена духом насилия.

 

Наконец машина подъезжает к подъезду многоэтажного дома,

расположенного в одном из спальных районов Москвы. Крист и

Андрей оказываются в уютной квартире Марии. Мария торопится

в редакцию. На бегу соорудив бутерброд, она говорит:

 

мария

-  Крист, не обижайтесь, я должна

быть сейчас в редакции, но я

приеду, постараюсь поскорее.

Андрюша, ты за хозяина. Ужин на

плите, разогреешь…  Все съедобное –

в холодильнике. Все, пока.  -

 

Андрей и Крист остаются в квартире одни. Андрей сноровисто

начинает готовить ужин. Крист сидит у компьютера. Он заново

просматривает подготовленный к симпозиуму доклад о

творчестве Шаламова. После всего, что он узнал и увидел за

эти дни, доклад кажется ему блеклым, кощунственно  сухим и

академичным. Крист выходит на лоджию. Москва с высоты

двадцать третьего этажа дышит и движется миллионами

мерцающих огней. Кристу кажется, что это миллионы свечей,

зажженных в память о тех миллионах заключенных, исчезнувших

в лагерной пыли.

 

………..Утром, садясь с Кристом завтракать, Андрей видит

записку. Ее оставила Марина. Приехав вчера поздно, она рано

утром умчалась снова в редакцию. Андрей читает короткую

записку:

 

мария

- Андрюша, тебе звонила девушка,

-  назвалась Любой, говорит с

работы…… Крист, в 12 я буду

свободна. Хотите, покажу вам

Москву. Мария.  -

 

Андрей и Крист выходят из подъезда.

 

андрей

-  Поеду  в архив.

Прозондирую обстановку, -

 

крист

- Это  опасно, Андрей, –

 

с тревогой  говорит Крист.

 

андрей

- Сейчас им не до нас, Крист, -

 

успокаивающе говорит Андрей.

-  Там растревоженный улей. Они

спасают свои места.  -

 

Андрей и Крист расстаются на, расположенной неподалеку от

дома, автобусной остановке. Андрей уезжает на автобусе.

Крист решает вначале пройтись, а затем ехать на встречу с

Марией - до встречи  у него еще много времени.

 

Он снова окунулся в привычную возбуждающую суету огромного

города, живущего по своим неумолимым законам  множеств. Он

снова погружен в гипноз непрерывного движения, оглушен шумом

направленных потоков машин и людей, потрясен эскизами

проспектов улиц и голубизной неба, вырвавшегося из сжимающей

западни железобетонных многоэтажных гигантов. Он снова

ослеплен яркими цветными вспышками – выхваченными из толпы

лицами и фигурами красивых девушек и женщин. Он снова

безмолвным бесконечным диалогом, языком взглядов, жестов,

соприкосновений, незримо связан с городом в единое – целое.

 

Но мираж исчезает. На тротуаре стоит группа людей – мужчин

и женщин средних лет и уже пожилых, с портретами Сталина и

Ленина, активно распродающих газету, крайне

националистического толка, «Завтра». Продажа идет довольно

бойко. Брызжут слюной и ненавистью: « Россию продали». Крист

видит марширующих  «накаченных» бритоголовых  молодчиков, в

коже – полная копия нацистских сборищ в Германии тридцатых

годов. Недостает только свастики. Пустые глаза, напыщенные,

надменные, тупые лица. Пустота порождает чудовищ!

 

Крист заходит в большой книжный магазин. Он долго ходит

среди развалов красочно оформленной беллетристики. Среди

полок плотно набитых пухлыми томами философских и

религиозных учений, в которых содержатся всевозможные

абсолютные истины. Среди стройных полков пресыщенной

классики, для которой человек абсолютно изученное и уже

абсолютно неинтересное, предсказуемое существо. Наконец

Крист находит то, что искал – всего два экземпляра книг

Варлама Тихоновича Шаламова – «Колымские рассказы»,

«Избранное», в серых невзрачных переплетах, изданных

мизерными тиражами.

 

Посетитель, седой старик с тростью остановился рядом с

Кристом, бережно взял в руки сборник «Колымских рассказов»,

заговорил с Кристом, кивнув на соседние полки забитые

«бестселлерами» о Сталине: о «великом полководце», о

«генералиссимусе», о «мудром вожде», о женах Сталина, о

любовницах, о соколах Сталина…

 

старик

- Да, молодой человек, счет не в

нашу пользу. И все же -  одна

истина из этой книжицы перевесит

все их тысячи аргументов и сплетен.

-

 

Старик глубоко задумался, всматриваясь в свое далекое

страшное прошлое, сжимая в руках книгу, тихо произнес:

- Это им за всех, за нас – за

живых и мертвых. -

 

Затем, словно очнувшись и увидев Криста, снова заговорил с

ним:

- Знаете, кто – то назвал великую

колымскую эпопею Варлама Шаламова

духовным Нюрнбергом над

сталинизмом. Уверен, будет и

настоящий Нюрнберг. Их преступления

не имеют срока давности… -

 

Крист выходит из книжного магазина. Он снова едет на

автобусе, затем на метро. Наконец он на Красной площади.

Здесь он встречается с Марией. Вдвоем они осматривают

величественный архитектурный ансамбль Кремля и поражающие

роскошью и обилием золота соборы.  Они фотографируются у

Царь – пушки и Царь – колокола – символов абсолютной власти.

И тут – же, рядом, символы безумия – прах палачей и

маразматиков, слепых исполнителей воли вождей, кремированных

и замурованных  в кремлевскую стену. Металлические таблички

с их фамилиями и датами жизни. Крист поражен увиденным.

 

крист

-  Вот истинное бессмертие, -

 

говорит Крист, указывая на таблички.

- Видишь, Мария, оно давно

изобретено. Они так и сидят в своих

кабинетах. И мертвые они обязаны

быть на службе в Кремле. А Сталин,

после предания гласности лишь

небольшой части, совершенных им

злодеяний, был понижен в должности.

Его тело было вынесено из Мавзолея

и захоронено у кремлевской стены.

Чудовищный гротеск! Абсолютная,

бесконтрольная власть и безумие

всегда рядом. -

 

Крист и Мария  уходят с Красной площади, они идут мимо

Мавзолея, у которого скопилась большая толпа любопытствующих

зевак. Крист тихо произносит:

-  Мертвецы продолжают править. –

 

Крист и Мария в машине. Они едут по Москве, которую так

любил и боготворил Шаламов. Старые улицы Арбата.

Потрясающий  вид на Москву с Воробьевых гор, Серебреный бор,

где любил гулять и купаться Шаламов. Дом на Васильевской

улице, в котором долгое время жил Шаламов. Крист и Мария на

Кунцевском кладбище, где захоронен Шаламов, и где стоит

единственный в России скромный памятник работы Федора

Сучкова, друга Шаламова.  Крист и Мария возлагают цветы. Они

долго, молча, стоят у памятника. Но это не смерть. Смерть

есть абсолютное подчинение. Жизнь – сопротивление.

Сопротивление и свобода равны жизни. Шаламов жив! Его книга

– его дух  зовет к сопротивлению, к отмщению. Крист и Мария

уходят с кладбища. Мария взволнованно обращается к Кристу:

 

мария

-  Крист, после вашего отъезда я

заново перечитала всего Шаламова, а

вчера, к своему стыду, впервые

прочитала его дневник.  Осталась в

памяти и не отпускает его

последняя  запись….  Помните? « Вот

наша судьба, твоя, моя. Все это

забудется, об этом никто не узнает.

Как мы жили, как мы теряли друг

друга, как смещались масштабы.

Каждый человек имеет свою

Голгофу…...».

 

Мария замолчала.

 

Крист продолжил цитировать последнюю запись в дневнике

Варлама Шаламова.

 

крист

«Никто не спросит, кем мы были,

как мы жили, и почему сердце стало

черствым, и стала холодной кровь. И

может быть, кто – нибудь напишет

пьесу, и дети наши будут смотреть.

Они не то, что ей не поверят, они

просто не поймут….»  - Здесь запись

обрывается…. Что спрятано за этой

последней записью великого

писателя? Что  вместилось? Тысячи

трагедий, в сравнении с которыми

шекспировские – детские сказки? И

как выдержало сердце? -

 

…Андрей входит в здание архива. Он идет по длинному

коридору, неожиданно сзади него открывается дверь кабинета и

из него выходят два человека, разговаривая между собой.

Андрей слышит последнюю фразу:

 

бородин

-  С вами рассчитались, хотя вы и

не выполнили заказ. Что еще нужно?

-

 

Голос был знакомым. Андрей обернулся. Из кабинета выходил

Бородин, с каким-то человеком, который Андрею показался

знакомым: лицо, походка, взгляд. Особенно взгляд – тяжелый

холодный, словно выцеливающий жертву.  Бородин, увидев

Андрея, отвернулся и быстрым шагом направился к выходу,

увлекая за собой второго человека:

-  На ловца и зверь…. -

 

расслышал Андрей обрывок фразы.

 

Бородин, что – то шепнул человеку шедшему рядом с ним.

Тот резко остановился, на мгновение еще раз встретился

взглядом с Андреем, но сразу отвернулся и, ровно и тяжело

ступая, пошел вслед за Бородиным. Андрей был крайне

встревожен встречей с незнакомцем. Он открыл дверь с

надписью «Отдел кадров», вошел в кабинет. Навстречу ему

бросилась девушка:

 

люба

 

- Андрюша! Милый! Наконец – то! –

 

радостно восклицала она, не скрывая эмоций и обнимая Андрея.

Затем, немного успокоившись, продолжала быстро и взахлеб

говорить и рассказывать.

– Почему ни разу не позвонил,

Андрей? Тебя здесь уже успели  и

уволить, и снова восстановить на

работе.  -

 

Люба, молодая, красивая блондинка, заведующая отделом

кадров. С самого начала своей работы в архиве у Андрея с

Любой сложились шутливые, дружеские отношения, а сейчас,

после всех треволнений и опасности для жизни Андрея, эти

отношения переросли  для девушки в нечто большее. Андрей

узнал от Любы о последних событиях вокруг дела Валевского.

 

люба

- Вот, Андрюша, пиши новое

заявление о приеме на работу, -

 

говорит Люба, подавая ему чистый  лист бумаги. Андрей

задумался, затем начинает рассуждать вслух:

 

андрей

- Итак, Овчаренко сняли с

должности и надежно спрятали в

толстой колоде чиновников. Своих не

сдают. Бородина перевели в другое

ведомство. Он позволил утечь

информации, по причине которой

разразился скандал, поэтому тоже

должен уйти в тень. Кто этот,

второй, рядом с Бородиным? -

 

Андрей, отложив  лист в сторону, спрашивает у Любы:

-  Люба, ты знаешь этого

человека? –

 

люба

-  Кого, Андрей? –

 

андрей

-  Шел  с Бородиным. Я чуть не

столкнулся с ним в коридоре -

сухощавый, горбоносый, с таким…ну…

взглядом. –

 

люба

- Знаю, о ком ты говоришь.

Вдвоем с Бородиным они недавно

заходили ко мне. Смотрели твою

трудовую книжку и послужной список.

Мне, кажется, это страшный человек,

Андрюша!  –

 

андрей

 

- Почему, Люба? –

 

люба

- Он только один раз взглянул на

меня, но этого было достаточно….  -

 

Андрей возвращается домой.  С Марией  они договорились, что

Андрей и Крист пока поживут в ее квартире. Так будет

безопасней. Дома он видит Криста, сидящего у компьютера.

Обернувшись к вошедшему  Андрею, Крист сказал, кивнув на

экран:

 

крист

- Вот просматриваю доклад. Все

не то…. Пусто, бездарно… Завтра

открывается симпозиум. –

 

андрей

-  Крист, ты был прав, похоже, что

игра еще не закончилась. Сегодня я

случайно встретил одного человека

-  врага. Он и есть та черная тень,

которая следует за нами. Завтра я

еду с тобой.  -

 

Утром Крист и Андрей подъезжают к зданию, где проходит

симпозиум, входят в зал. Здесь царит иная атмосфера. Зал –

антилагерь. Здесь главенствует один чиновник – талант и

приобщение к таланту. Здесь властвует одна сила – мощная

энергетика рассказов Шаламова – энергетика великого

искусства, энергетика сопротивления. Здесь находятся люди

разных наций, возрастов, профессий, религий, но всех их:

писателей, литературоведов, поэтов, религиозных деятелей,

журналистов, политиков, историков, объединяет жгучий,

яростный, беспощадный гений Варлама  Тихоновича Шаламова.

 

андрей

- Крист, я буду рядом, -

 

говорит Андрей и уходит, смешавшись с участниками форума.

 

Кристу приветственно махала рукой и уже подходила к нему

женщина, один из организаторов симпозиума.

(По фильму – Ирина Сиротина –

прообраз Ирины Сиротинской )

Бесстрашный, бескорыстный

подвижник в деле открытия

великого писателя для России.

Как не парадоксально, не

абсурдно, но первые книги

великой трагической эпопеи

Варлама Шаламова стали

появляться в России только в

1989, спустя более, чем

тридцать лет после их

написания. И почти каждое

новое издание его книги было с

предисловием Ирины

Сиротинской, блестящим по

форме и страстным по

содержанию. Крист уже

встречался с Ириной в самом

начале своего приезда, и они

долго беседовали с ней о

творчестве Шаламова, о его

жизни в Москве.)

 

Сейчас Ирина, подойдя к Кристу, горячо и радостно жала ему

руку, взволнованно говорила:

 

ирина

-  Крист, я в курсе всех событий.

Слава богу, вы живы и невредимы!

Когда вы прилетели? Почему сразу не

позвонили?  Мы бы вас встретили,

ведь опасность еще не миновала. И

где ваш друг?  -

 

крист

- Все нормально, Ирина. Андрей

здесь, в этом зале. –

 

ирина

- Ну, слава богу!  Здесь вы в

полной безопасности.  -

 

 

 

Ирина и Крист идут в зал. Они идут через вестибюль, в

котором находится много людей, оживленно беседующих друг с

другом. С некоторыми из них Ирина знакомит Криста. Елена

Волкова – блестящий знаток и исследователь творчества

Шаламова.  Виталий Шенталинский – бескомпромиссный

публицист, Елена Михайлик, Валерий Есипов, Симона Вейль …

Крист замечает Марию. Она берет у кого – то интервью, рядом

с ней мужчина с видеокамерой. Марина тоже видит Криста,

радостно машет ему рукой и жестами показывает, что

работает.   Всех просят пройти в зал. Начинается симпозиум.

 

Над сценой увеличенный фотопортрет  Варлама Шаламова,

взятый с обложки «Новой книги». На нем писатель сидит за

письменным столом, задумчиво смотрит в окно. Изможденное,

исчерченное глубокими морщинами лицо писателя, прошедшего

ад колымских  лагерей, травлю, предательство и полуголодное

нищенское существование в Москве. Но лицо светится теплом и

восторгом перед красотой мира – врывающимся в окно, летним

солнцем и шумящей яркой зеленью листвы.

 

Председательствующая, Ирина Сиротина, представляет

докладчиков. Короткими отрывками звучат их доклады.

 

елена волкова

«Когда эта боль уже не может

вместиться в человеческую душу, в

сердце, в сознание, писатель

использует внешние отстраненные

интонации, как бы безоценочную

позицию, спокойно –

повествовательную тональность,

через которую лишь изредка

просвечивает, а то и вспыхивает

рванувшимся  огнем костра к небу

тайна страшного знания»….

 

симона вейль

«Люди, наделенные неограниченной

властью – убивать других людей,

превращая  их в вещи, в предметы,

сами становятся вещами, предметами

с абсолютной духовной

опустошенностью – ходячие мертвецы.

Обесценивая жизнь других, они

абсолютно обесценивают и свою

жизнь»…

 

елена михайлик

 

«Короткие фразы и преобладание

глагола действительного залога (два

– три небольших предложения) задают

высокий темп, повторы дают

ритмический рисунок. Возникает

стремительная кинематографичность

рассказов»….

 

валерий есипов

«Писательство, как самоотчет перед

совестью, становится для него

единственной формой протеста. Камю

удостоился прозвания  совести

либерального Запада. Шаламов не

удостоился такой чести в своей

стране. Он был слишком одинок и

безвестен. Но пример его

мужественного противостояния

судьбе, открывшийся нам сегодня

составляет гордость России».

 

Но вот Ирина Сиротина представляет  нового докладчика:

 

ирина сиротина

- Владимир Крист  - наш

соплеменник из Франции, молодой,

талантливый литератор. Интересно,

что основная тема его работ -

золотой век русской литературы и к

творчеству Шаламова он пришел

совсем недавно.  -

 

Крист несколько секунд молчит, всматривается в зал. Перед

его глазами стоят -  выжженная солнцем степь Казахстана с

гигантскими черными терриконами, бескрайняя тайга с

огромными незаживающими шрамами вырубок, и он явно слышит

голос Эрнста: «Здесь все лагеря и все братские могилы». –

Крист начинает говорить:

 

крист

– Знаете, перед поездкой сюда, в

Москву, ко мне обратилась женщина.

Она умоляла  меня найти здесь хоть

какие – то сведения о своем отце,

Александре Валевском, бесследно

исчезнувшем в годы репрессий одном

из сталинских концлагерей. За время

поиска с моим бесстрашным

помощником и другом – Андреем, мы,

в короткое время,  проехали тысячи

километров дорогами, которыми когда

– то проследовали миллионы

обреченных рабов. Мы увидели

города, домны, заводы, шахты,

рудники, выросшие на костях

заключенных. Мы побывали в

нескольких гигантских гулаговских

архивах, чудом избежавших

уничтожения, забитых миллионами

папок с личными делами заключенных.

Сколько в них спрятано боли,

отчаяния, безысходности! Сколько

искалеченных, растоптанных жизней!

Сколько стоит за ними сытых

ухмыляющихся палачей, так никогда и

не осужденных за свои преступления!

Забытая, замершая в мегатонных

пластах архивов, трагедия! По своим

масштабам и последствиям равная

глобальной общечеловеческой

катастрофе – и по количеству жертв

террора, и по тому опустошению в

душах, которое оставил сталинизм,

по отравляющему воздействию страха

и рабства... -

 

Крист замолчал, затем продолжает  доклад:

- Я мечтал прочитать здесь научный

доклад о творчестве Шаламова. Я

готовил его там, в благополучной

демократической Европе, в комфорте,

в тиши библиотек. Чтобы понять

магическую силу притяжения

рассказов Шаламова, я изучал теории

эстетики, я строго исследовал жанр,

стиль, ритм. Я познакомился с

новеллами А. Белого и Ремизова,

которых Шаламов называл своими

учителями. И, кажется, я почти

постиг тайну великого таланта

Варлама Шаламова. Но вот, после

того, что я увидел и узнал, все

рассыпалось, как карточный дом. Я

понял, что Шаламова нельзя вместить

в рамки теорий, запаковать в

научные термины, сделать из него

очередного припудренного классика.

Это и будет его смертью. Шаламов  -

боль и крик миллионов, превращенных

в лагерную пыль людей. Он их душа,

их надежда на воскрешение…

Вчера мой случайный собеседник, уже

старый человек, и, видимо, не из

книг познавший лагерь, назвал

творчество Шаламова духовным

Нюрнбергом – приговором, вынесенным

гениальным писателем тупой и

злобной машине, готовой уничтожить

все живое. Назвал его творчество

прологом к истинному международному

суду над злодеяниями сталинизма…..

В его словах было столько силы!

Столько веры в грядущее

возмездие!....

 

С этого момента, с озвучивания возможности Нюрнберга над

сталинизмом, все резко меняется. Монстр, почувствовав,

приближение к нему «кощеевой иглы», просыпается. Монстр

взбесился.

 

Смешавшись с участниками симпозиума, Крист и Андрей выходят

из зала. Крист оживленно разговаривает с кем – то из

участников симпозиума. Андрей идет рядом с ним. Внезапно

Андрей резко оборачивается, почувствовав чей – то взгляд.

Андрей увидел того человека, который был вчера с Бородиным.

Андрей вспомнил и этот взгляд, и этого человека…

 

В Чечне отряд спецназовцев, возглавляемый Андреем,

преследует группу наемников. Наконец, наемники  окружены и

блокированы в большом каменном доме на окраине села.

Завязывается ожесточенная перестрелка.  Уже тяжело ранены

два бойца. Видимо, со стороны противника «работает» снайпер.

Дом обстреляли из гранатометов, затем забросали гранатами.

Наступила тишина. Ворвавшиеся в дом, спецназовцы через

некоторое время вывели из дымящихся развалин пленного

наемника, единственного оставшегося в живых. Он стоял перед

Андреем в грязной изорванной камуфляжной форме, избитый в

кровь спецназовцами.  Один из них сказал тогда, обращаясь к

Андрею:

-  Гад! Ни одной царапины! Видать

в рубашке родился. Остальные все

трупы. -

 

Андрей подошел к пленному, показал на грудь, на

разорванную  одежду и, видневшийся под ней бронежилет,

сказал:

-  Не в рубашке, а в бронежилете,

и в дорогом – кажется,

американском. –

 

И, уже обращаясь к пленному, продолжил:

 

 

- Снимай «броню». Сергеев,

заберешь себе. Ведите  его к

комбату.

 

Тогда – то Андрей и встретился глазами с врагом, и сейчас

вспомнил этот взгляд – ненавидящий взгляд хладнокровного

убийцы. Вспомнил он и его лицо – узкий лоб, близко

расположенные, немного на выкате, темные, с желтоватым

оттенком глаза, хищный с горбинкой нос, окладистую черную

бородку. Бородки сейчас не было, но не узнать того, бывшего

наемника, Андрей не мог.

 

Андрей снова обернулся, но Свирский уже растворился в

толпе. Андрей остро осознал, что именно этот человек, стоял

за всеми попытками их уничтожения – его и Криста. И, что

противостояние не закончилось -  оно подошло к своему

апогею. Где произойдет последняя схватка? Этого Андрей пока

не знал, но то, что это будет последняя схватка, сейчас,

после встречи с врагом , лицом к лицу, Андрей не сомневался.

 

Крист и Андрей выходят из здания. Их окликает Мария. Она

стоит возле своей машины:

 

мария

-  Крист! Андрей! Идите сюда. –

 

Андрей и Крист садятся в машину. Далее события сценария

показаны короткими блоками параллельных событий. Здесь

Свирский выходит из тени. Он ненавидит проигрывать. Кроме

того, он чувствует запах больших денег. Свирский

разговаривает по телефону с некоторыми высокопоставленными

чинами или известными лицами. Короткий разговор с каждым из

них -   с чиновником из правительства, ярым сталинистом:

 

свирский

-  Да, говорил именно о

возможности нового Нюрнберга,

международного суда над

сталинизмом…. Да вы совершенно

правы. Это вмешательство во

внутренние дела…. –

 

Следующий разговор – с чиновником , выросшим из родственных

связей сталинской элиты:

- Вы понимаете, что это значит?

Преступниками станут все

высокопоставленные в то время лица.

В том числе и ваш отец.  Да, да,

пляска на гробах. Да, любой ценой

заткнуть ему рот…  Да, встретимся в

ближайшее время –

 

Последний разговор с Овчаренко:

- Теперь он вне закона. Разжигает

взаимную ненависть, сеет

клевету… Нет сейчас трогать нельзя.

Он нарасхват  - телевидение,

пресса…  Я полагаю, что наш

контракт опять в силе?....  О сумме

договоримся. -

 

На телевидении. Разговор с известным правозащитником.

Спрашивает  телеведущий:

 

телеведущий

- Вчера на симпозиуме,

посвященному творчеству Варлама

Шаламова, прозвучала идея Нюрнберга

над сталинизмом. Как вы к этому

относитесь? –

 

правозащитник

- Подписываюсь под каждым словом!-

 

телеведущий

- Зачем ворошить прошлое? Ведь

прошло столько лет. Что даст такой

суд? –

 

правозащитник

- Многое. Даст отрезвляющую

пощечину деятелям, примеряющим

костюмы диктаторов, и учителей

нации. Россия, наконец, встанет с

колен, стряхнет с себя

наркотический мираж идеологии,

держащейся на рабстве и насилии.

Все нации будут равны перед лицом

демократии, а не быть  разменной

картой в руках политиканов. –

 

телеведущий

- Как вы предполагаете

осуществить суд над преступлениями

сталинизма на практике. С чего

нужно начинать? –

 

правозащитник

-  Добиться свободного доступа во

все архивы, входящие раньше в

ведение ГУЛАГа, чтобы назвать имя

каждого преступника. Привлечь

международные правовые институты,

крупных специалистов и экспертов в

области права и юриспруденции, для

придания суду статуса

общечеловеческого над

преступлениями совершенными против

человечества. Найти оставшихся в

живых свидетелей преступлений.  –

 

телеведущий

-  И что даст такой суд каждому

отдельному человеку? –

 

правозащитник

-  Исчезнет нравственный вакуум, в

котором живет сейчас каждый

человек. Это самое главное. Мы

ходим, дышим, разговариваем,

дружим, любим в пустоте. Пустота

порождает чудовищ. –

 

За Кристом и Андреем идет слежка. Череда замерших

кинокадров: Андрей и Крист садятся в машину. Крист среди

журналистов. Крист с друзьями – Марией и Андреем. Крист со

священнослужителем высокого сана. Крист и Андрей среди

деятелей общества «Мемориал». Крист с крупным чиновником из

правительства, у которого отец тоже пострадал от репрессий.

Наконец, движение кадров восстанавливается.  Кристу звонит

Ирина Сиротина:

 

ирина

-  Крист, мне нужно срочно

встретиться с вами. Приезжайте с

Андреем. Адрес вы знаете.

 

-  Крист и Андрей едут на встречу  с Ириной. Они

останавливаются около подъезда дома, где проживает Ирина

Сиротина. Андрей остается  в машине. Он будет ждать Криста и

вести наблюдение – нет ли за ними слежки. Ирина встречает

Криста. Она выглядит  крайне встревоженной,  жестом

приглашает  Криста сесть в кресло. Сразу, без предисловий,

она начинает говорить:

 

ирина

-  Крист, я знаю, что вы с

Андреем на днях вылетаете в

Магадан, чтобы продолжать поиски

сведений об Александре Валевском. И

это меня больше всего тревожит. –

 

крист

-  Что случилось, Ирина? -

 

ирина

- Мой давний знакомый, сотрудник

ФСБ, который в свое время очень

помог мне, (Передал для публикации

следственное дело Варлама Шаламова)

сообщил, что над вами готовится

расправа. Ваше упоминание о

Нюрнберге разворошило осиное

гнездо, вы стали опасными людьми.

Вас хотят убрать, а чтобы не

запачкать руки  - убрать с помощью

наемного убийцы. В этом

заинтересованы некоторые высшие

чины в структурах власти. В Москве

это будет сделать невозможно – дело

будет иметь явно политическую

окраску. Но там, на Колыме,

исчезнуть очень легко, тем -  более

двоим чужакам, тем – более

случайно. Спишут на незнание

местности, на уголовников – на все,

что угодно. Крист! Я знаю – вы с

Андреем отчаянно смелые люди, но

теперь мы можем добыть сведения о

Валевском по своим каналам. И вам

не обязательно лететь в Магадан.

Оправдан ли сейчас риск?  -

 

Крист отвечает после небольшой паузы – тихо, спокойно, не

возвышая голоса. Однако сквозь внешнее спокойствие

проступают неодолимое упорство и ненависть к убийцам:

 

крист

-  Ирина, они снова хотят

превратить нас в загнанных тварей,

а затем в трупы. Это их обычный

прием. Ничего нового с тех пор они

не придумали. Нельзя идти на

компромиссы. Компромиссы разжигают

их звериные инстинкты и тогда снова

открыта дорога в лагеря. -

 

Ирина взволнованно подходит к Кристу и крепко пожимает ему

руку, говорит:

 

ирина

-  Крист, немного подождите. Мне

нужно позвонить. -

 

Ирина выходит в другую комнату. В комнате, где происходил

разговор, находится большая домашняя библиотека. Крист

подходит к стеллажам с книгами, берет первую попавшуюся

книгу. Погруженный в свои мысли, перелистывает ее. Слышны

отрывки разговора Ирины по телефону:

 

ирина

-  Да, Александр Николаевич…. Их

двое….  Дату вылета я уточню. Все.

Счастливо. Надеюсь, на вас и верю в

успех. -

 

Ирина возвращается в комнату, говорит:

-  Крист, теперь я спокойна. В

Магадане вас встретит настоящий

друг – Александр Николаевич Чежин,

именно с ним я сейчас

разговаривала. Интересный,

удивительный человек - коренной

колымчанин, бывший военный, прошел

Афганистан, затем в Таджикистане, в

составе сводного погранотряда,

противостоял наркотрафику. А когда

в России началась смертельная

схватка бюрократий, и наступил

коллапс – ушел в отставку. Страстно

влюбленный в свой край человек.

Охотник, рыбак, исследователь,

историк и активный сотрудник

общества «Мемориал». В поселке

Ягодном, где он сейчас живет и

работает, он на свои средства

создал музей «Память Колымы». Сам

организовывал поисковые экспедиции,

рылся в архивах, встречался с

выжившими сидельцами. В музее

собраны сведения о тысячах

заключенных, отбывавших сроки на

золотых приисках Колымы. Его отец

тоже прошел страшный путь «зэка»,

меченного 58 статьей. -

 

Ирина подходит к стеллажу с книгами, берет одну из них,

открывает и бережно перелистывает ее, затем подходит к

Кристу и отдает ему книгу:

-  Крист – вот моя библия. Теперь

она станет вашим оберегом. Это

сборник «Колымских рассказов» - та

самая книга, которую Шаламов

держал  в своих руках незадолго до

своей смерти. Впервые изданные в

Англии «Колымские рассказы»,

составленные из рассказов,

опубликованных  в нелегальных,

«самиздатовских» журналах. Помните

то стихотворение Шаламова, Крист? –

«Вот так умереть – как Коперник –

от счастья, ни раньше, ни позже –

теперь, когда даже жизнь перестала

стучаться в мою одинокую дверь»…….

– Оно посвящено этой книге.

Возьмите ее Крист.  -

 

Крист бережно, как величайшую драгоценность, берет книгу…..

Переход в  рассказ «Сентенция».

 

В квартире у писателя - молодая красивая женщина, элегантно

одетая, с новой прической. Заметно волнуясь, она торопит

писателя:

 

ирина

 

-  Дорогой, ты можешь собираться

быстрее? Ведь мы опоздаем! Я с

таким трудом достала билеты на этот

концерт. -

 

Писатель с восторгом и обожанием  смотрит на женщину:

 

писатель

- Ириша, сегодня я буду слушать

только тебя и смотреть только на

тебя. Никаких симфоний! –

 

ирина

- Все, все, без комплиментов -

идем, вернее бежим. -

 

Писатель и женщина в филармоническом зале, они занимают свои

места. У писателя начинает прогрессировать болезнь,

полученная им в лагере – болезнь Меньера, у него появились

головокружения, ухудшается слух. Поэтому они сидят в первых

рядах. Зал уже полон. Оркестранты занимают свои места,

начинают настраивать свои инструменты. Ирина с интересом

рассматривает красочно оформленную программку.

 

писатель

-  Мы так спешили, что ты даже не

сказала, что сегодня будет

исполняться, только восторженно

называла фамилию дирижера. -

 

ирина

– Миниатюры …… гениальный,

малоизвестный у нас композитор. –

 

писатель

-  Что это за музыка? О чем она?

 

ирина

- Вечные темы -  противостояние

добра и зла, света и тьмы, жизни и

смерти и переходы  -  полутона,

полутени. -

 

Писатель смотрит на сцену. Музыканты рассаживаются  по

своим местам, пробуют инструменты. Писатель повторяет слова

Ирины:

 

писатель

-  Жизни и смерти …… и

полутени…..

 

Следует монолог писателя, сопровождаемый  картинами лагеря.

Палатка, в которой он живет и спит, видится ему как сквозь

туман и люди видятся как тени. Тень человека ложится рядом

на нары и бесследно исчезает утром. Тени, только тени и лишь

глаза, живые глаза иногда высвечиваются из этих теней.

 

писатель

«Люди возникали из небытия – один

за другим. Незнакомый человек

ложился по соседству со мной на

нары, приваливался ночью к моему

костлявому плечу, отдавая свое

тепло – капли тепла – и – получая

взамен мое…..  У меня было мало

тепла. Не много мяса осталось на

моих костях. Этого мяса достаточно

было только для злости – последнего

из человеческих чувств. Не

равнодушие, а злость была последним

человеческим чувством – тем,

которое ближе всего к костям…..  И,

храня эту злобу, я рассчитывал

умереть. Но смерть, такая близкая

совсем недавно, стала понемногу

отодвигаться. Не жизнью была смерть

замещена, а полусознанием,

существованием, которому нет

формул, и которое не может

называться жизнью».

 

Писатель медленно, задыхаясь от напряжения, идет от палатки.

Он идет на работу. С трудом, как огромную тяжесть, волочет

он двуручную пилу, обходит самые небольшие ямки и рытвины,

часто садится и отдыхает. Он подходит к ручью, ложится на

живот и с жадностью лакает холодную воду, затем медленно

начинает собирать хворост, напиленный вчера, медленно несет

его к титану и начинает его растапливать. Параллельно

продолжается монолог писателя:

«Я работал кипятильщиком –

легчайшая из всех работ, легче, чем

быть сторожем, и то я не успевал

нарубить дров для титана,

кипятильника системы «Титан». Я еле

таскал ноги, расстояние в двести

метров от палатки до работы

казалось мне бесконечным. Я и

сейчас помню все выбоины, все ямы,

все рытвины на этой смертной

тропе».

 

Писатель вздрагивает от прикосновения руки женщины. Она

указала глазами  в сторону сцены. Дирижер был уже на сцене,

уже отшумели аплодисменты. Дирижерская палочка замерла в его

руке. И вот, повинуясь взмаху, рождается музыка. Странным

образом она созвучна воспоминаниям писателя. С трудом,

сквозь хаос, сквозь тысячи случайных звуков, рождались

какие-то, существенные для жизни мелодии мотивы и, подбирая

их, как драгоценные камни, рождалась и  набирала силу

неведомая мелодия.

 

Писатель снова погружается в воспоминания. Он находится в

палатке. Снова все как в тумане -  где-то двигаются люди. Но

туман периодически разрывается, возникает громкая матерная

брань, или драки, которые возникают внезапно, без всяких

причин, и так – же быстро угасают. Никто не удерживает, не

разнимает дерущихся, просто глохнут моторы драки. И

наступает  ночная холодная тишина  с бледным высоким небом,

видимым сквозь дырки брезентового потолка. Писатель

неожиданно просыпается, он впервые  ощутил, что слышит

хрипы, стоны, кашель и беспамятную ругань спящих. Это

ощущение было внезапным, как озарение. Продолжается монолог

писателя:

- Появилась настойчивая боль в

мышцах. Какие уж у меня были тогда

мышцы – не знаю, но боль в них

была, злила меня, не давала

отвлечься от тела. -

 

Удар в рельс и писатель бредет на работу, еще удар в рельс –

он так же медленно, с трудом вместе с товарищами

возвращается в палатку. Он снова лежит на нарах, но теперь

это уже более четкий и видимый мир, заполненный звуками и

знаками.

- Потом появилось  у меня нечто

иное, чем злость. Появилось

равнодушие – бесстрашие…..  Я,

вспоминая прииск, мерил свое

мужество мерой прииска. Сознание,

что здесь, в разведке, на

бесконвойной командировке, бить не

будут, не бьют, и не будут бить,

рождало новые силы, новые чувства-

 

Музыка врывается в воспоминания писателя.  Все больше

вбирает она  в себя новые темы и прорывается мелодией. Она,

словно по ступеням поднимается  все выше и выше к своему

рождению, а затем к высочайшему финалу. Писатель  вырывается

из цепких лап смерти, и это восхождение к жизни тоже идет по

ступеням. И писатель с анатомической точностью передает

каждое чувство, вернувшееся к жизни, вернувшееся в строгой,

закономерной  последовательности.

- За равнодушием пришли страх и

зависть. Страх – боязнь лишиться

этой спасительной жизни, этой

спасительной работы кипятильщика,

высокого холодного неба и ноющей

боли в изношенных мускулах. И

зависть – я позавидовал мертвым

своим товарищам – людям, которые

погибли в тридцать восьмом году. Я

позавидовал и живым соседям,

которые что – то жуют, соседям,

которые что – то закуривают.  -

 

Как самому слабому в геологоразведке, писателю поручили

носить  за топографом теодолит и рейку. Перед тем, как идти

в тайгу, топограф выносит из палатки мелкокалиберную

винтовку, хвастливо показывает ее писателю, говорит:

 

топограф

-  Вот, выпросил у начальника.

Этим летом в тайге очень много

беглецов. -

 

Вдвоем с топографом они идут по тайге. На полянке сели

отдохнуть. Топограф, играя винтовкой, прицелился в

красногрудого снегиря, бесстрашно подлетевшего  очень

близко, готового отвести опасность от самочки, сидевшей где

– то поблизости на яйцах  и, если надо, пожертвовать жизнью.

Топограф вскинул винтовку, но писатель отвел ствол в

сторону.

 

писатель

-  Убери ружье! –

 

топограф

-  Да ты что? С ума сошел? –

 

писатель

-  Оставь птицу, и все. –

 

топограф

-  Я начальнику доложу . –

 

писатель

- Черт с тобой и с твоим

начальником. -

 

Писатель и топограф молча возвращаются в лагерь. -

 

писатель

«Но топограф не захотел ссориться

и ничего начальнику не сказал. Я

понял: что – то важное вернулось ко

мне -  жалость. И жалость к

животным вернулась раньше, чем

жалость к людям». –

 

И снова звучит музыка. Теперь это уже ясная и все более

набирающая силу мелодия. Писатель видит вдохновенное лицо

Ирины, вдохновенные лица слушателей, сидящих рядом, но

память вновь возвращает его в прошлое.

 

Он в палатке, лежит на нарах, он – в том же тусклом,

однотонном, запредельном мире. – Писатель вдруг

приподнимается на нарах . Он что – то шепчет губами,

произносит слово, вначале тихо, затем повторяет его громче,

затем, встав на нары, словно обращаясь к небу, к

бесконечности, кричит:

- Сентенция! Сентенция!. Он

захохотал. «Сентенция! -

 

кричит он прямо в северное небо в двойную зарю.

 

Люди в палатке с удивлением смотрят на писателя, но он

продолжает  произносить, то тихо, то громко это, возникшее

невесть откуда, слово.

– «Сентенция! -

 

заключенные

-  Вот псих! -

 

говорит один.

- Псих и есть! Ты  иностранец что

ли? -

 

язвительно спрашивает другой.

 

писатель

- Сентенция! Сентенция! -

 

повторяет писатель то тихо, то громко, не обращая внимания

на насмешки и провокации. И вечером, засыпая, он шепчет:

-  Сентенция….сентенция….

 

Следует монолог писателя:

« Я был испуган, ошеломлен, когда

в моем мозгу, вот тут – я это ясно

помню – под правой теменной костью

– родилось слово, вовсе непригодное

для тайги, слово, которого и сам я

не понял, не только мои товарищи.

Не один год я не видел газет и книг

и давно выучил себя не сожалеть об

этой потере. Язык мой, приисковый

грубый язык, был беден, как бедны

были чувства, еще живущие около

костей. Двумя десятками слов

обходился я не первый год. Половина

из этих слов была ругательствами.

Но я не искал других слов. Я был

счастлив, что не должен  искать

какие-то другие слова. Существуют

ли эти другие слова, я не знал.  А

если это слово возвратилось ,

обретено вновь – тем лучше, тем

лучше! Великая радость переполняла

все мое существо».

 

Музыка захлестнула писателя, словно вышедшая из берегов

река, словно возродившая жизнь.  И снова писатель

выкрикивает слово  «Сентенция». Он пугает и смешит соседей.

Он спрашивает у товарищей его значение. Он шепчет его пред

сном.  Продолжается монолог писателя:

 

« Неделю я не понимал, что значит слово «сентенция». Я

требовал  у мира, у неба разгадки, объяснения, перевода….  А

через неделю понял – и содрогнулся от страха и радости.

Страха – потому что пугался возвращения в тот мир, куда мне

не было возврата. Радости – потому что видел, что жизнь

возвращается ко мне помимо моей собственной воли».

 

Монолог писателя прерывается мощными волнами музыки,

жизнеутверждающей и великой.

 

Стоит ясный, сухой, солнечный день. Но вот все пятьдесят

рабочих, повинуясь чьему - то приказу, бросили работу и

побежали в поселок к реке, выбираясь из своих шурфов, канав,

бросая недопиленные деревья, недоваренный суп в котле. Все

бегут быстрее писателя, но и он успевает доковылять вовремя,

помогая себе руками в беге с горы. Из Магадана приехал

начальник. На огромном лиственничном пне, что у входа в

палатку, стоял патефон. Патефон играл, преодолевая шипенье

иглы, играл какую – то симфоническую музыку. И все стояли

вокруг – убийцы и конокрады, блатные и фраера, десятники и

работяги. А начальник стоял рядом. И выражение лица у него

было такое, как будто он сам написал эту музыку для нас, для

нашей командировки. Пластинка кружится и шипит. Но вот

музыка в зале подхватывает музыку пластинки. Музыка

возносится все выше. И все дальше, с высоты полета,

удаляются и все  рабочие окружившие  патефон, и палатка, и

тайга…..

 

Свирский встречается с Овчаренко в небольшом уютном

ресторане. Они сидят вдвоем за столиком у окна. Овчаренко

весел, возбужден, пребывает в эйфории. Он  положил  на рядом

стоящий стул дипломат, тихо произносит:

 

овчаренко

-  Гонорар…..  Премиальные -

такую же сумму, получишь после

успешного завершения дела, -

 

и  продолжает возбужденно, скороговоркой говорить.

- Подумай, чего захотели! Нюрнберг!

А! Кретины! В России Нюрнберг!

Теперь им крышка. Доигрались. Там

очень недовольны, –

 

Овчаренко многозначительно показывает пальцем вверх.

Свирский слушает рассеянно. Он  задумчиво смотрит в окно. На

улице потемнело, начинает накрапывать мелкий дождь. Свирский

невольно поеживается. Овчаренко, не замечая настроения

Свирского, потирает руки и бодрым голосом предлагает выпить

за завершение дела, в успехе которого он, Овчаренко, теперь

абсолютно уверен. Выпив, Овчаренко панибратски хлопает

Свирского по плечу – спрашивает со смешком:

-  И где сейчас эти судьи? Ищут

присяжных? -

 

Свирский продолжает задумчиво смотреть в окно, отвечает

автоматически:

 

свирский

- Уже вылетают, -

 

и, после паузы, продолжает:

- Они вылетают сегодня вечером в

Магадан. –

 

овчаренко

- Как вылетают? Почему вылетают?

 

-недоуменно спрашивает  Овчаренко.

– А как же дело? –

 

свирский

Дело? –

 

переспрашивает Свирский.

– А, дело… -

 

Свирский, наконец, сбрасывает с себя задумчивость и

обращается к Овчаренко, как бы вновь его увидел.

-   Как мне сообщили компетентные

товарищи, Валевский погиб в

1943году на Колыме, на одном из

приисков, в золотом забое.  По

официальной версии -  умер от

болезни. Там он и захоронен,

вернее, зарыт в братской могиле. -

 

Свирский снова становится самим собой – циничным,

безжалостным, опасным.

- И ваш папаша приложил к этому

руку. Из-за чего и пошел весь

сыр-бор. Ладно, Овчаренко, не

кривись. Сейчас, как видишь, дело

приняло совсем другой оборот. Как

кто-то метко сказал -  «из искры

возгорелось пламя». А тушить его

придется мне, -

 

самодовольно заявляет  Свирский и продолжает:

- Сегодня ночью чартерным рейсом я

вылетаю в Магадан. Команда в сборе.

Спонсоры не поскупились –

снаряжение, экипировка, оружие  -

все в полном комплекте. Транспорт

оплачен.  Игра будет веселая,

Овчаренко, жаль, что в одни ворота.

 

- Овчаренко, наклонившись к Свирскому, полушепотом говорит:

 

овчаренко

- Из надежного источника я

слышал, что сам Полуэктов дал добро

на проведение операции.

 

свирский

 

- Бери выше, Овчаренко,  выше,  –

 

и Свирский, указав глазами на дипломат с деньгами, лежащий

на стуле, который только что принес Овчаренко, произнес -

повелительно и с угрозой.

-  Это, как я понимаю, оплата за

горючее, а счет за проделанную

работу я выставлю отдельно, по

приезду.  -

 

Овчаренко, вдруг, отчетливо понял, и по размаху операции,

тщательно организованной всего против двух человек, и по ее

финансированию, и по причастности к ней высоких чинов, какую

грозную злобную дремлющую силу разбудили те двое, за

которыми по его, Овчаренко, заказу начинал охоту Свирский.

Овчаренко также понял, что в завертевшемся кровавом колесе,

его жизнь уже ничего не стоит. Внутри машины, частью которой

был он сам, и которую он хорошо знал, среди, бездушно

вращающихся, механических колесиков,  в каких – то неведомых

комбинациях и вариантах,   он с необходимостью должен будет

исчезнуть, чтобы тотчас быть замененным колесиком более

незаметным.

 

Овчаренко побледнел, засуетился, впервые назвал Свирского

по имени отчеству(Павел Михайлович), дрожащими руками разлил

водку по рюмкам и предложил еще раз  выпить за успех дела.

Затем, заторопился, подобострастно пожал Свирскому руку,

назвал нелепую причину, сказал:

 

овчаренко

-  Ну, я пошел, мне еще - на

прием к врачу.

 

свирский

- Не поздно ли? –

 

с сарказмом спросил  Свирский,

- Ну, ну…

 

Овчаренко быстро уходит.

 

Свирский остается один. Он снова задумался.  Но сейчас это

был холодный расчет шахматиста, просчитывающего позицию на

много ходов вперед. « Все идет отлично. Противник

добровольно, с легкостью шел в подготовленную ловушку. Все

было в действии – отлажено и выверено в деталях. Машина

набрала обороты, и остановить ее грозный ход было уже

невозможно. И все же, что – то смущало и чрезвычайно

раздражало Свирского. Смущала живучесть и «непотопляемость»

противника. Ему все время удается делать в безнадежной

позиции единственно верные ходы. Вот и сейчас шумиха в

прессе и на телевидение создали подушку безопасности и

позволили ему снова выскользнуть из сети. Преследовало и

раздражало Свирского одно наваждение. Лицо помощника Криста

было ему явно знакомым. Свирский мучительно пытался

вспомнить, где он видел этого человека. Почему – то для него

это казалось очень важным и даже жизненно необходимым. Но до

сих пор мысль в лабиринтах памяти упиралась в темные глухие

коридоры.

 

свирский

- Кто же ты, Званцев? –

 

вслух произносит Свирский.

 

Неожиданно подростки, проходившие мимо ресторана и шумно

веселившиеся, стали взрывать петарды, одну за другой. Словно

фотовспышкой в памяти Свирского высветилось все. Он вспомнил

Чечню, бой, плен, и появившееся из пелены контузии, лицо

командира спецназовцев. Вспомнил он и его слова. Свирский

четко и громко проговорил:

- Теперь моя очередь, командир.

Посмотрим, в какой рубашке  родился

ты  -

 

Люди, сидящие за соседними столиками, с удивлением

посмотрели на, говорящего вслух с самим собой, человека.

Свирский резко встал и решительно направился к выходу из

ресторана. Теперь он отбросил прочь, мучившие его сомнения.

Колыма станет местом последней схватки…..

 

Авиалайнер, будто завис  среди немыслимо огромного

пространства, и сейчас разворачивался  в разбег к солнцу,

восходящему над бескрайним океаном перистых облаков. Внизу,

сквозь редкие разрывы в облаках, виднелись застывшие ленты

рек, сверкающие на солнце пятна озер, темная лава лесов,

обрывающаяся у распластанных муравейников – городов ,

затянутых дымкой смога, вцепившихся в землю расходящимися

радиально щупальцами автострад. Крист и Андрей уже несколько

часов находились в полете, невольно придерживаясь привычного

ритуала, царящего в салоне лайнера. Маленький мир пассажиров

авиалайнера, вырванный из цепких лап земного притяжения и

земных скоростей, жестко отграниченный  от внешнего мира

защитной оболочкой , нес в себе все отголоски того большого

мятущегося  человеческого мира, невидимого с высоты полета

и, как бы, несуществующего. Бытовые зарисовки в салоне

лайнера. – Храпящий мужчина, выпивший лишнего из – за страха

перед полетом – худощавый, почти лысый, седой, летящий

вместе с сестрой к заболевшему отцу. Полный, лоснящийся, с

пухлыми губами и глазами навыкате, похоже – мелкий

начальничек, пожирающий глазами стюардессу, и постоянно

вызывающий ее по ничтожным причинам. Плачущий, измученный

ребенок, плохо переносящий полет. Кокетливая блондинка с

подругой, часто улыбающаяся и непрерывно что – то

подкрашивающая и выщипывающая перед зеркальцем. Но вот что –

то неуловимо изменилось. Все детали быта жизни пассажиров,

кажущиеся в ограниченном пространстве салона существенными,

вдруг растворились, стали ничтожными, мелкими. Казалось,

застывшее время сдвинулось, и стал слышен его мерный, все

ускоряющийся шаг. Необъятное, бесконечное, абстрактное

пространство, которое вот уже несколько часов равнодушно

противостояло лайнеру, стало стремительно меняться, принимая

вначале призрачные, а затем все более определенные и

значимые для каждого отдельного человека очертания. Словно

самолет попал в некую пространственно – временную воронку,

порождающую формы и эмоции. На Криста и Андрея надвигалась

громада Колымы. Колымы не как географического понятия, а как

интегрального символа – обрушившейся на Россию беды.

Прелюдией этого ощущения стали чьи – то слова: « Ну вот,

Женя, мы и дома».  Акцентом  стала громко звучащая по

бортовому радио песня Михаила Круга «Магадан». Мощь голоса

певца, тревога, рваный ритм стихов  сливались с ощущениями

Криста и Андрея. В иллюминаторе, в меняющихся проекциях,

наплывали  - бухта Нагаева, сопки, Магадан.

«…Сопки угрюмо спят. Моря свинцовый

цвет. На берегу стоят баржи

колымских лет. Мне бы из бухты той

с чайками улететь. Горькой

всплакнуть слезой и на прощанье

спеть. Магадан….».

 

Окончание песни совпадает с посадкой самолета и выходом

Криста и Андрея вместе с пассажирами из лайнера.

 

В зале аэропорта происходило нечто неожиданное. Вместо

обычной радостной суеты, встречи близких людей, в нем царила

атмосфера тревоги и растерянности. Здание было наполнено

людьми в форме. Полиция, ОМОН, собака ищейка, обнюхивающая

вещи. Всех тщательно досматривали, сверяли паспорта. Пройдя

процедуру проверки документов и дотошного выяснения цели

прибытия в Магадан,( Мария заблаговременно снабдила Криста и

Андрея удостоверениями и предписанием с указанием цели

командировки  - журналистское расследование  экологии

бассейна реки Колымы) Крист и Андрей направились к выходу из

здания, осматриваясь и ища глазами человека, который должен

их встретить. К ним подошел мужчина, на вид лет 40 – 45 ,

сухощавый, подтянутый, мускулистый, с военной выправкой,

которую не могла скрыть гражданская одежда.  Седой, с

глубокими залысинами, с правильными чертами лица, темно -

карими глазами, прямым с небольшой горбинкой носом, волевым

подбородком с ямкой, с цепким оценивающим быстрым взглядом.

Это был Александр Николаевич Чежин. Чежин – воин, но не

солдафон. Он  решителен, упорен, честен с людьми, которым

верит. Он хитер, коварен и беспощаден, когда его жизни или

жизни его товарищей грозит опасность. И сейчас он продолжает

честно исполнять свой долг воина. Всех людей, погибших в

колымских лагерях, он считает бойцами, павшими на войне –

войне развязанной против целого народа  злобной силой -

абсолютной, бесконтрольной властью. Он должен всем погибшим

в этой войне вернуть имена, вернуть память о них. Поэтому он

открыл музей в поселке Ягодном, посвященный сидельцам

Колымы, поэтому  ездит с  экспедициями по всему краю в

поисках новых сведений  или оставшихся в живых  свидетелей ,

поэтому сидит в архивах. Чежин сразу и бесповоротно поверил

Кристу и Андрею, как товарищам, как бойцам, делающим одно

общее опасное, мужское дело. И встречу в аэропорту он

организует, тщательно спланировав, как военную операцию,

исключая возможные опасности для Криста и Андрея.  Чежин

легко узнал, вошедших в зал  аэропорта, Андрея и Криста (

Ирина  подробно описала их внешность и одежду), однако не

сразу подошел к ним.  Чежин уверен в том, что за Кристом и

Андреем ведется слежка. И она действительно ведется. В

салоне лайнера, еще в полете, мельком показан человек

Свирского. Затем, он же, после приземления, уже находясь в

зале, и видя подходящих к нему омоновцев, нервно, почти

истерично, что – то кричит в мобильник. Именно Чежин

организовал весь этот переполох в зале аэропорта, понимая,

что так легче Кристу и Андрею, и ускользнуть от слежки, и

избегнуть прямого покушения на их жизнь. Чежин использовал

одному ему известный канал, вбросил в силовые структуры

информацию, что рейсом, которым летели Крист и Андрей,

следует опасный рецидивист, давно находящийся в розыске.

Чежин, заметив  грубую, неприкрытую   слежку за Кристом и

Андреем, подошел к командиру омоновцев, которого он, видимо,

хорошо знал и что – то сказал тому, указав на Селиванова.

Лишь после этого Чежин подошел к Кристу и Андрею.

 

чежин

-  Вы ждете меня, -

 

сказал он  и, поочередно пожимая каждому руку, представился.

- Чежин Александр Николаевич . Как

долетели? –

 

крист

-  Спасибо . Все хорошо, -

ответил Крист. –

 

чежин

-  Ну, рад за вас, ребята! И

приветствую на колымской земле!, –

 

отбрасывая сдержанность , с открытой улыбкой и дружески

обнимая обоих, воскликнул Чежин.

 

андрей

-  А это что за переполох? –

 

спрашивает Андрей, показывая в сторону омоновцев.

 

чежин

-  Это небольшой спектакль, на

котором мы знакомимся с

действующими лицами, -

 

говорит Чежин.

 

Некоторое время Чежин, Крист и Андрей наблюдают, как

омоновцы выворачивают руки, совершенно потерявшему

самообладание, человеку Свирского( Селиванову).

 

чежин

- Он так бежал за вами, что я

подумал – вы летите втроем, -

 

с усмешкой сказал Чежин, кивнув на Селиванова.

 

андрей

- Похоже это не спектакль, а

многосерийный фильм одного и того

–же режиссера, -

 

с сарказмом заметил Андрей.

 

Крист, Андрей и Чежин выходят из здания аэропорта и

направляются к «видавшему виды» Уазику. Подойдя к машине,

Чежин говорит:

 

чежин

-  Это моя «Антилопа». Прошу

садиться. «Эх, прокачу», -

 

с юмором, словами знаменитых персонажей из «Золотого

теленка», говорит  Чежин.

 

Машина досталась ему при распродаже списанной техники за

бесценок. Чежин перебрал ее до винтика, кое – что заменил, и

теперь она служила ему верой – правдой во всех его

экспедициях по бывшим лагерям Колымы, в поездках по работе и

на отдыхе. В Магадане у Чежина была небольшая однокомнатная

квартира, в которой они с женой жили некоторое время, до

переезда в Ягодное. Квартиру он оставил за собой и всегда

останавливался здесь при поездках в Магадан по делам или

приезжая просто «подышать  городом». По дороге домой Чежин

рассказал Кристу и Андрею, что вчера уже видел личное дело

Валевского, и ему даже удалось сфотографировать все

входящие в него материалы. Его, правда, удивила и

насторожила та готовность , с которой ему выдали дело из

архива. Насторожило и то, что само дело, в составе еще ста

пятидесяти, по словам служащей архива, было передано из

архивов КГБ в центральный архив Магадана  буквально

несколько дней назад. Из дела следовало, что зэка Валевского

перевели с прииска «Партизан» в колымский лагерь смерти

«Джелгала», называемым  колымским Освенцимом, где, якобы, он

и умер от полигипоавитаминоза, а значит от голода и

истощения. На квартире у Чежина все вместе: Крист, Андрей и

Чежин, тщательно и досконально изучают фотокопии документов

дела Валевского. Все было правдоподобно в личном деле

заключенного Валевского, но лишь до последней записи о его

смерти. Чежин хорошо знал специфику дела. Много времени он

провел в архивах, скрупулезно изучая записи в документах. Он

помог многим людям найти сведения о своих близких  -

заключенных, отбывавших сроки на Колыме. И вот сейчас,

просматривая вместе с Андреем и Кристом последнюю запись в

личном деле  Валевского, Чежин обнаруживает явные

неточности. Почерк, подпись начальника, дата. Налицо была

грубая подделка, сработанная срочно, наспех, небрежно,

рассчитанная на дилетантов.

 

чежин

-  Да, похоже, «Джелгала» - это

указатель в загон.  Мрачноватая

картина, но, наверно, их начальник

насмотрелся детективов,  я хорошо

знаю эти места, и там очень легко

скрыться от преследования, загоняй

хоть целой армией. Тайга, сопки,

озера…..  Во всяком случае, до

Ягодного мы в безопасности и будем

следовать в колоне  КамАЗов. Это

мои машины, с нашей автобазы, едут

со стройматериалами.  -

 

 

 

Долго, до позднего вечера, Чежин и Андрей сидят над картой

Ягодинского района. Здесь важна каждая деталь, каждая

мелочь. Крист сидит за ноутбуком, он что – то печатает и

снова перелистывает и читает дело Валевского. Но услышав

слова «оружие» и «два комплекта», Крист встает, подходит к

Чежину и Андрею, обращается к обоим:

 

крист

-  Нас трое, ребята….Трое, -

 

и затем, уже обращаясь к Чежину, говорит:

- Александр, мне тоже нужно оружие.

Я не всегда был журналистом. До

университета успел, и поработать, и

послужить в армии, прошел

полугодовую стажировку во

Французском легионе. Обращаться

могу с любым оружием. Знаком и с

«калашом», и с «узи», и  с

«макаровым», а после университета в

командировке, в Югославии,

приходилось держать в руках не

только видеокамеру и фотоаппарат…..

 

чежин

-  Все нормально, Крист, оружие

есть. В тайгу я хожу не с рогаткой.

Дай бог, чтобы оно нам не

понадобилось, –

 

отвечает Чежин,  оторвавшись от карты. Затем снова смотрит

на карту. Слышно, как он бормочет:

-  Рядом с бывшим лагерем идет

добыча золота, значит, здесь они не

нападут. Им не нужен шум…. А дальше

моя территория.  -

 

Чежин поворачивается к Кристу, который закрыв ноутбук,

задумчиво смотрит в окно, говорит ему:

- Крист, если это ловушка, то  мы

не станем для них  мишенями.

Поохотиться с комфортом им не

удастся.  -

 

Утром небольшая колонна, в составе трех КамАЗов и  Уазика

Чежина выезжала из Магадана по нижнему кольцу Колымской

трассы – в направлении на Ягодное. Предстоял белее, чем 500

километровый путь по пустынной, грунтовой дороге…….

 

Чартер, на котором прибыл Свирский со своей группой ,

приземлился в аэропорту «Сокол» уже поздно ночью. Группа из

10 – 12 человек, одетых в камуфляжную форму, с оружием и

снаряжением прошла в здание аэропорта. Особого  досмотра не

было. По официальной версии группа прибыла из центра, для

задержания наркодельцов, наделена была особыми полномочиями

и подчинялась только центру. Все документы были в порядке.

Их  ожидал микроавтобус, который доставил группу в

гостиницу. В гостинице Свирский встречается с человеком из

какой-то секретной структуры. Он сообщает Свирскому:

 

человек из "структуры"

- Наживка сработала. «Делом»

Валевского заинтересовался некий -

Чежин. Буквально вчера он тщательно

его изучал, и мы позволили ему

сфотографировать  все документы

дела. Сейчас «пробиваем» по нему

все сведения – информация будет

через 1 – 2 дня, а пока за ним

установлена слежка, но не такая,

какую вел ваш человек за теми

двумя. Его задержали в аэропорту

омоновцы. По моим сведениям он

проходит проверку по разыскиваемым

рецидивистам. За ним что-то есть? –

 

свирский

-  Идиот! Кретин! – взрывается

Свирский. -  Пусть выбирается сам.

 

человек из "структуры"

-  А если заговорит? –

 

свирский

-  Ему нечего говорить. Он

никто.  -

 

«Никто» были и другие члены группы Свирского. Люди без лица,

бывшие омоновцы, спецназовцы, спортсмены и просто уголовники

-  все сцепленные в единое целое жестокостью Свирского,

страхом перед ним и кровью прошлых преступлений. Человек из

«структуры», прощаясь со Свирским и  отдавая ему папку с

личным делом Валевского, говорит:

-  Здесь есть и настоящие

сведения о судьбе Валевского после

его пребывания на штрафном прииске

«Джелгала». После завершения

операции отдашь папку Овчаренко,

пусть сбережет ее для потомков.  -

 

Утром Свирского будит резкая музыка мобильника.  Человек из

«секретной структуры» сообщает:

- Люди из Москвы выехали сегодня

утром на Уазике в направление на

Ягодное. Едут в составе колонны из

трех КамАЗов. –

 

свирский

 

- Наживка сработала,

 

- с облегчением подумал Свирский и после паузы спросил.

- Вертолет готов? –

 

человек из "структуры"

-  Да все готово. С вами будет наш

человек. Он хорошо знает местность,

но участвовать в операции он не

будет. Вам удачи. -

 

Свирский, положил мобильник в карман и зло выругался:

 

свирский

- Привыкли загребать жар чужими

руками. –

 

В нескольких километрах от Магадана, на аэродроме малой

авиации, группа  Свирского загружается в вертолет. Вертолет

поднимается в воздух и берет курс на Ягодное, на бывший

лагерь смерти «Джелгала»…….

 

Уже несколько часов колонна двигалась по Колымской трассе.

По обеим сторонам дороги тянулся бесконечный  унылый пейзаж

– развороченная  опустошенная земля, бывшие прииски,

прииски, прииски и множество полуразвалившихся строений на

месте приисков.  Лишь иногда с перевалов, которых по пути

было несколько, открывалась величественная, фантастическая

панорама. Сопки, покрытые лиственницей и стлаником,

гигантскими каменными волнами захватывали весь горизонт.

Дорога среди сопок тянулась на сотни километров, то

поднимаясь к перевалам, то пробиваясь сквозь скальные

породы, то прорезая мостами ручьи и реки, то вновь вырываясь

в долины.

 

крист

-  Сколько - же нужно было трудов

и средств, чтобы пробить эту

дорогу!, –

 

вырвалось у Криста.

 

чежин

-  Средств? –

 

переспросил Чежин.

- Нисколько. Заключенный ничего не

стоил. Эту дорогу называют самой

длинной братской могилой, в прямом

и переносном смысле. Адский труд ,

голод и Север убивали быстро.

Копать могилы в камнях, в вечной

мерзлоте было выше человеческих

сил, а потому погибших обычно

просто закапывали под полотно

строящейся дороги. И сколько их в

этой дороге? Тысячи? Десятки тысяч?

Кто их сосчитал? До сих пор во

время дождей вымываются из полотна

человеческие кости. -

 

После долгого молчания Крист произносит:

 

крист

-  Две тысячи километров…… -

 

Бесконечная петляющая лента Колымской трассы – с высоты

полета. Звучит песня Михаила Шелега «Колыма» -

«Стучат по рельсам день и ночь

поезда. Мчат  эшелоны за Урал на

восток. Я уезжаю, видит бог,

навсегда. И там последний подведу

свой итог. Колыма – над рекою повис

неподвижный промозглый туман.

Колыма – там за синими сопками где

– то лежит Магадан. Колыма – это

черная ночь и кровавая утром заря.

Колыма – это дальний этап в лагеря,

в лагеря, в лагеря».

 

Песня сопровождается документальными кадрами отправления в

лагеря заключенных. Бесчисленные эшелоны, забитые живым

товаром -  заключенными, с разных направлений, постепенно

сливаются в одно направление, в один поток. Как речушки

сливаются в реки, а реки впадают в океан, так тысячи

эшелонов, под все усиливающийся грохот, устремляются на

Колыму……

 

Колонна автомобилей подъезжает к поселку Ягодное. Здесь

Чежин дружески распрощался с водителями грузовиков. Они

остаются в поселке на разгрузку стройматериалов, а Чежин,

Крист и Андрей продолжают свой путь, они едут к месту

расположения  бывшего лагеря «Джелгала».  «Джелгала» был

штрафным лагерем. Его называли карцером Колымы. Шаламов

назвал его Колымским  Освенцимом.  Он располагался  на

берегу реки «Джелгала». Сама река и ее берега представляли

собой лунный ландшафт – такими опустошительными для природы

были последствия многолетней добычи золота. Не было здесь

уже лагеря, не было и поселка, некогда находившегося на

месте лагеря. Но Чежин знает, где находился лагерь. Когда-то

он объездил, исходил эти места сам и с экспедициями. И вот

они подъезжают к месторасположению бывшего лагеря смерти.

Какие-то полуразрушенные строения, остатки бараков, обрывки

ржавой колючей проволоки – такая картина предстала перед их

глазами. Однако перед въездом на территорию бывшего лагеря

дорогу им преградило какое-то странное сооружение из досок и

бревен. И странный человек вышел им навстречу, отделившись

от этого строения. Весь длинный, долговязый, неуклюжий, с

рыжей бородкой, и с поразительно ясными голубыми глазами.

Он что-то тихо скороговоркой говорил. Крист разобрал:

 

паломников

-  Сегодня только по пропуску.

Мавзолей работает только три дня в

неделю. Остальные дни –

профилактика.  -

 

Только теперь Крист обратил внимание на надпись на прибитой

к верхней части сооружения доске. Краской, крупными корявыми

буквами, на доске было выведено слово «Мавзолей».  И только

теперь Крист заметил некоторое отдаленное сходство этого

сооружения с мавзолеем Ленину в Москве. К своему удивлению,

Чежин узнал в хранителе Мавзолея своего давнего знакомого.

Это был Иван Паломников. Когда-то они вместе начинали

создавать музей в Ягодном. Вместе участвовали в экспедициях

по местам бывших лагерей. Вместе изучали историю ГУЛАГа на

Колымской земле. Вместе разыскивали предметы быта

заключенных, их письма, записывали рассказы бывших

заключенных о лагере.  Однажды в экспедиции Иван и Чежин

увидели -  страшное. Небольшая речка Оротукан, размыв

галечные берега, приоткрыла дверь в преисподнюю. Выставила

напоказ нетленные в вечной мерзлоте, сложенные в штабеля

останки сотен и сотен погибших заключенных. С этого времени

Ивана стала преследовать мысль о создании мавзолея.

Постепенно эта мысль превратилась в навязчивую идею. Потом

их пути с Иваном разошлись, и в последнее время Чежин

потерял о нем сведения. И вот, по своему, Иван воплотил свою

идею в жизнь, построив свой Мавзолей на месте бывшего лагеря

смерти «Джелгала», на месте захоронения тысяч  заключенных.

Все это Чежин рассказал Кристу и Андрею , идя вслед за

Иваном, который шел несколько впереди  них, направляясь к

небольшой избушке, сложенной из бревен, над которой из

выведенной  трубы вился, едва заметный дымок.

 

крист

-  Если это и безумие, то оно самое

человечное! -

 

тихо произнес Крист.

 

Они подошли  к избушке.

 

паломников

-  Вам туда, -

 

Иван  махнул рукой в сторону поля, где находилось лагерное

кладбище.

- А мне нужно  протапливать. Дрова

уже прогорели.  -

 

 

 

Иван вошел в избушку. Чежин, Крист и Андрей вошли вслед за

Иваном. В избушке стояла примитивная печь – железная бочка с

выведенной жестяной трубой, похожей на печи, которые стояли

в бараках лагеря. Стоял, грубо сколоченный из  досок, стол,

на котором по краям лежал хлеб, порезанный точно по порциям

-  пайкам. Иван открыл задвижку, бросил в топку несколько

поленьев.

 

чежин

- Ваня, зачем ты это делаешь?

Ведь – лето. Зачем ты топишь? –

 

спросил Чежин у Ивана.

 

Тот ответил, неопределенно кивнув головой в сторону

лагерного кладбища:

 

паломников

 

- Им же холодно……  Они приходят

греться…  и хлеб есть….

 

Потрясенные  увиденным, Крист, Андрей и Чежин медленно идут

по созданному Иваном Паломниковым Мавзолею, по лагерному

кладбищу, по задушенному крику тысяч и тысяч людей.

Параллельно идут документальные кадры. Вожди на мавзолее

Ленина – самодовольные, ухмыляющиеся рожи палачей: Сталин,

Молотов, Калинин, Берия……

 

Крист, Андрей, Чежин идут по месту, где захоронены

умершие и расстрелянные заключенные, по этому жуткому

застывшему безмолвию. Нет ни памятников, ни крестов, ни

надписей – нет ничего. Лишь кое-где стоят покосившиеся,

полусгнившие, почерневшие столбики с прибитыми на них

круглыми, покрытыми ржавчиной жестянками от консервных

банок, на которых ничего невозможно разобрать. Тишина,

безмолвие, беспамятство. Вдруг, Крист видит перед собой

деревце – молоденькую лиственницу, словно рожденную в лучах

солнца, с зелено-голубой, невесомой, пушистой хвоей,

издающей неповторимый запах  свежести и молодости. Это было

вспышкой, озарением! Это был символ победы жизни над

смертью! Символ самой жизни!

 

крист

- Смерти нет! Нет! – думает

Крист. - Прошлое всегда живо. И

живо не только в нашей памяти. Нет

– оно живо вполне реально -  в

миллиардах комбинациях  молекул и

атомов, в их сцеплениях и

переходах, в рождении случайности.

Оно живо! –

 

Крист становится на колени перед этим росточком жизни,

впитавшим в себя дух сопротивления, дух надежды. Он пытается

ладонями разрыхлить землю и выкопать деревце, но поняв

безнадежность своих попыток, просит Андрея принести ему

лопату и какую-то емкость. Крист осторожно, стараясь не

повредить корни, как живое существо, обкапывает деревце и

бережно помещает его в принесенный Чежиным плотный картонный

ящик, и тихо, торжественно, благоговейно, как освященную

икону, несет деревце через кладбище к выходу, к машине.

Чежин и Андрей идут, молча, позади Криста. Чежин плачет, не

скрывая слез. Андрей мужественно сдерживается, отворачивая

лицо в сторону. Чежин, Крист и Андрей садятся в машину,

отъезжают от бывшего лагеря «Джелгала». Крист

оборачивается.   Он видит удаляющуюся нелепую, долговязую

фигуру Ивана Поломникова, молча стоящего возле избушки и

провожающего их глазами. Видит удаляющуюся   избушку с

сильно дымящей трубой. Видит удаляющееся сооружение -

Мавзолей, построенный Иваном.  Чежин, Крист, Андрей

возвращаются. Они едут в поселок  «Ягодное», где живет

Чежин, и где они надеются  отдохнуть перед возвращением в

Москву. До поселка и до пересечения с основным полотном

Колымской трассы нужно проехать несколько десятков

километров. Старая проселочная дорога идет по глухим,

заброшенным местам среди сопок, поросших лесом, среди тайги.

Подавленные мрачными  ассоциациями, вызванными картинами

бывшего лагеря и возведенным на месте лагерного кладбища

Иваном Паломниковым Мавзолеем,  Чежин, Крист и Андрей долго

молчат. Крист бережно держит в руках  лиственницу. Но

величественные картины севера постепенно меняют настроение

всех троих. Кажется, они избежали и грозящей им опасности.

Чежин звонит по мобильнику жене. Его  отрывочный разговор с

женой настраивает на мирный лад.

 

чежин

- Пельмени? Обязательно! …..

Баня  готова? ….. Спасибо,

Дашенька! – Какая ты умница! …..

Ладно , ладно, больше хвалить не

буду.  -

 

Чежин обращается  к Кристу и Андрею:

-  Жаль, что вы мало погостите.

Есть здесь удивительно красивые

места.  -

 

И, все белее увлекаясь, Чежин начинает рассказывать о

природе родных мест, о реках, богатых рыбой, изобилии ягод и

грибов, о двух красивейших озерах со странными, неизвестно

откуда пришедшими названиями -  озеро «Джека Лондона»  и

«Танцующих хариусов».

-  Приезжайте на месячишко.  Я

покажу… -

 

Чежин не успевает договорить. Машину накрывает  гул

настигающего  их вертолета. Раздается пулеметная очередь и

перед колесами машины возникает причудливый смертельный

танец, взбитой пулями, пыли. Чежин резко тормозит машину,

говорит:

-  Это уже не танец хариусов. Это

крупнокалиберный….  -

 

Чежин ведет машину рывками, над ней поднимаются клубы пыли –

спасительной пыли! Вертолет начинает охоту. Он, то

приближается, зависая над машиной, расстреливая ее, то

удаляется, начиная новый заход над ней. Андрей и Крист тоже

отвечают огнем из автоматов, стреляя очередями, наугад, в

невидимый из-за пыли вертолет, в гул вертолета. Так

продолжается некоторое время. Неожиданно Чежин резко

тормозит – останавливает машину. Здесь дорога вплотную

подходит к лесу. Чежин -  с карабином , с оптическим

прицелом, Крист и Андрей -  с автоматами, забрав весь

боезапас, выскакивают из машины, бегут к лесу. Крист бежит с

деревцем лиственницы, прижав ее к груди. Чежин, показывая

рукой в направлении сопки, кричит Кристу и Андрею:

 

чежин

-  Уходите к каменным уступам, там

есть надежное укрытие. Я буду идти

параллельным путем. Теперь мы

охотники.  -

 

Чежин растворяется в тайге. Он снайпер. Он охотник. Вертолет

с группой Свирского садится рядом с машиной Чежина.  Группа

высаживается и начинается преследование. Зона войны. Зона

смерти и случайности. Зона жестокости и боли. Вертолет снова

поднимается в воздух и барражирует над тайгой и сопками,

контролируя схватку. Операция проходит по плану Чежина.

Полагая, что все беглецы  уходят в одном направлении,

Свирский приказывает  группе преследовать их, охватывая с

двух сторон и прижимая к ущелью. Чежин начинает свою

жестокую работу, работу снайпера. Уже три наемника лежат в

крови – двое убитых и один тяжело ранен в бедро. Свирскому

не нужны раненые и стоны. Он пристреливает раненого на виду

у своих подчиненных. Только жестокость способна заставить

подонков идти на смерть. Крист и Андрей, отстреливаясь от

преследователей, достигли каменного уступа, у которого

действительно есть, словно специально созданное укрепление

из нагромождения камней с открытым простреливаемым

пространством перед ним. Отсюда они вдвоем начинают

отстреливаться, стреляя уже точно, наверняка, и нанося

противнику урон. Идет ожесточенная перестрелка. Крист ранен

в голень. Туго перетянув голень выше раны ремнем и,

перебинтовав рану бинтом, брошенным ему Андреем, он

продолжает вести огонь. В пылу боя Андрей не замечает

легкого ранения в плечо и намокшего от крови рукава

штурмовки. Чежин выводит из строя еще двоих наемников,

пытавшихся незаметно ползком преодолеть простреливаемый

участок. Свирский, поняв, что он попал в тонко расставленную

ловушку, и что по ним  «работает» снайпер, приказывает своим

оставшимся наемникам залечь и вести отвлекающий огонь. Он,

хорошо зная тактику боев в Чечне, и используя умение

маскироваться в горах, решает обойти Криста и Андрея с тыла

и уничтожить их. И сделает это он сам, не доверяя своим

подчиненным. Схватка достигает своего апогея.  Андрей меняет

рожок автомата, Крист стреляет одиночными выстрелами –

патроны уже на исходе. Свирский бесшумно появляется у них за

спиной. Андрей, интуитивно почувствовав врага, оборачивается

и встречается взглядом со Свирским, видит наведенный на

него  автомат:

 

свирский

-  Игра закончилась, командир.

Пленных не будет, -

 

произносит Свирский.

 

Но не успевает выстрелить, медленно начинает оседать и

валится навзничь. Чежин опускает карабин. Свирский убит.

Внезапно наступает тишина. Бой окончен. Среди наемников

возникает паника. Слышны возгласы:

- Мы в западне! Свирский убит! -

 

Начинается беспорядочное паническое бегство. Теперь Свирский

не страшен, группа сразу же распадается и каждый сам спасает

свою шкуру.

 

Чежин возвращается к товарищам. Он видит, что они ранены,

но не опасно. Кровотечение остановлено, и Андрей меняет

Кристу повязку. Чежин подходит к убитому Свирскому,

наклоняется и достает документы: паспорт, удостоверение……,

выбрасывает их – все это подделка. Затем смотрит содержимое

планшета. Здесь – карта местности и какая-то картонная

папка. Это личное дело Александра Валевского. Чежин

раскрывает папку, листает страницы, задерживает внимание на

последних страницах дела. Чежин подходит к Кристу, передает

ему папку, говорит:

 

чежин

- Кажется, история с Валевским еще

не закончилась. -

 

Крист берет папку, раскрывает ее…..

 

Рассказ - «Почерк».

 

Лагерь. Барак.  Поздно ночью писателя будит дневальный:

 

дневальный

-  Иди, тебя вызывают к

следователю. -

 

Писатель медленно спускается с нар, медленно идет к выходу

из барака, медленно идет по длинной снежной тропинке к

домику, прижавшемуся к сопке у края поселка. Писатель

постучал в дверь домика. Следователь был невысок, худощав,

небрит, белокож, бледен. Здесь был служебный кабинет.

Железная койка, покрытая солдатским одеялом, и скомканная

грязная подушка…  Самодельный письменный стол с

перекошенными выдвижными ящиками, туго набитыми какими-то

папками. Этажерка тоже завалена туго набитыми папками.

Пепельница из половины консервной  банки. Часы ходики на

окне. Часы показывали половину одиннадцатого.   Следователь

растапливал бумагой железную печь. Не было ни дневального,

ни револьвера.

 

следователь

- Садитесь,  -

 

сказал следователь, называя писателя на «вы» и пододвинул

ему старую табуретку. Сам он сидел на самодельном стуле с

высокой спинкой.

– Я просмотрел ваше дело, и у меня

есть к вам одно предложение. Не

знаю, подойдет ли это вам.

 

Писатель замер в ожидании. Следователь помолчал.

-  Я должен знать о вас еще

кое-что. –

 

Писатель поднял голову.

– Напишите заявление. –

 

писатель

-  Заявление? –

 

следователь

-  Да, заявление. Вот листок

бумаги, вот перо. –

 

писатель

-  Заявление? О чем? Кому? –

 

следователь

-  Да кому угодно! Ну не

заявление, так стихотворение Блока.

Ну, все равно. Поняли? Или «Птичку»

пушкинскую. «Вчера я растворил

темницу воздушной пленницы моей. Я

рощам возвратил певицу, я возвратил

свободу ей», -

 

продекламировал следователь.

 

писатель

-  Это не пушкинская «Птичка», -

 

напрягая все силы иссушенного мозга, прошептал писатель.

 

следователь

-  А чья же? –

 

писатель

- Туманского. –

 

следователь

- Туманского?  Первый раз слышу.

 

писатель

 

 

 

-  А вам нужна экспертиза

какая-нибудь? Не я ли кого-нибудь

убил. Или написал письмо на волю.

Или изготовил магазинный чек для

блатных. –

 

следователь

-  Совсем нет. Экспертизы такого

рода нас не затрудняют.  -

 

Следователь улыбнулся. Эта улыбка будто добавила немного

света в комнате и в душе писателя.

- Так поняли или нет? Мне нужно

посмотреть ваш почерк. Пишите!, –

 

диктовал следователь.

 

Пальцы, привыкшие к кайлу, к черенку лопаты, никак не могли

ухватить ручку, но наконец, это удалось.

 

писатель

«Начальнику прииска. …..

Заявление. Прошу перевести меня на

более легкую работу….»

 

следователь

-  Достаточно.  -

 

Следователь взял недописанное заявление писателя, разорвал

его и бросил в огонь… Свет печки на мгновение стал ярче.

- Да, у вас действительно

каллиграфический почерк.  Садитесь

к столу.  С краюшка. -

 

Писатель садится поближе к столу. Выжидающе смотрит на

следователя. Тот перебирает папки, смотрит какие-то листы,

списки.

– У меня беспорядок, хаос, -

говорил следователь. – Я сам

понимаю. Но вы ведь поможете

наладить. –

 

писатель

-  Конечно, конечно. -

 

Печка уже разгорелась, и в комнате было тепло.

– Закурить бы…., -

 

тихо произнес писатель.

 

следователь

-  Я некурящий, - сказал

следователь грубо. – И хлеба у меня

тоже нет. На работу завтра вы не

пойдете. Я скажу нарядчику. -

 

Следует закадровый голос писателя:

« Бесснежная зима тридцать

седьмого – тридцать восьмого года

уже вошла в бараки всеми своими

смертными ветрами. Каждую ночь по

бараку бегали нарядчики, отыскивая

и будя людей по каким-то спискам «в

этап». Из этапов и раньше-то никто

не возвращался, а тут перестали и

думать о всех этих ночных делах –

этап так этап, - работа была

слишком тяжела, чтобы думать о чем

либо».

 

 

 

Писатель еле живой добирается до знакомого кабинета и

подшивает, подшивает бумаги. Он перестал умываться, перестал

бриться, но следователь не замечает впалых щек и

воспаленного взгляда голодного писателя. Количество папок

все росло и росло. Писатель переписывает  какие-то

бесконечные списки, где были только фамилии. Иногда

следователь сам  берет списки и диктует фамилии. Проходили

неделя за неделей, а писатель все худел, все писал. И вот

однажды, взяв в руки очередную папку, чтобы прочитать

очередную фамилию , следователь запнулся. И поглядел на

писателя и спросил:

 

следователь

- Как ваше имя отчество? –

 

писатель

- Александр Иванович, -

 

ответил  писатель, улыбаясь.

 

Он представил, что его здесь, в лагере, называют по имени

отчеству. Следователь, все еще держа папку в руках и не

произнося фамилии, побледнел. Он бледнел, пока не стал

бледнее снега. Быстрыми пальцами следователь перебрал

тоненькие бумажки, подшитые в папку. Потом следователь

решительно распахнул дверцу печки, и в комнате сразу стало

светло, как будто озарилась душа до дна, и в ней нашлось на

самом дне что- то очень важное, человеческое. Следователь

разорвал папку на куски и затолкал их в печку. Стало еще

светлее. Писатель ничего не понимал. И следователь сказал,

не глядя на него:

 

следователь

-  Шаблон. Не понимают, что

делают, не интересуются, -

 

и твердыми глазами посмотрел на писателя. –

Продолжаем писать. Вы готовы? –

 

писатель

- Готов. -

 

Действие переносится в шестидесятые годы, в Москву, в

квартиру писателя. Писатель пишет. Он, как бы продолжая

рассказ,  произносит вслух слово «Готов». Подходит к окну, в

которое врывается яркий живой солнечный свет. Звучит

закадровый голос писателя:

-  И только много лет спустя я

понял, что это была моя папка. Уже

многие мои товарищи были

расстреляны. Был расстрелян и

следователь. А я был все еще жив и

иногда – не реже раза в несколько

лет – вспоминал горящую папку,

решительные пальцы следователя,

рвущие мое «дело», - подарок

обреченному от обрекающего.  Почерк

мой был спасительный,

каллиграфический…..

 

Крист медленно, прихрамывая, идет по больничному коридору.

Он идет из перевязочной. Рана почти зажила, и врач сказал,

что через день, другой его выпишут  из больницы. Уже

несколько дней Крист находится в городской больнице в

хирургическом отделении. Все это время Андрей и Чежин ни на

минуту не оставляли Криста одного – попеременно несли охрану

возле палаты. (Чежин добился разрешения выделить для Криста

отдельную палату.) Крист видит возле своей палаты Андрея,

шутливо разговаривающего с молоденькой медсестрой. Он

радостно сообщает  Андрею:

 

крист

-  Андрюша, мы свободны! Рана

зажила, и завтра меня выписывают.

Позвони  Александру и пора

заказывать билеты на Москву.  -

 

Крист входит в палату, с подъемом декламируя самому себе из

Омар Хайяма:

« ….  И научить добру людей

свободных – прекрасно, как свободу

дать рабам!»

 

Крист ложится на кровать, берет со столика папку,

раскрывает ее. Он снова перелистывает пожелтевшие от времени

подшитые листы личного дела Валевского.  Его  внимание

задерживает  тонкой папиросной бумаги листок. Это вкладыш со

спецуказанием  Москвы. КРТД – контрреволюционная

троцкистская деятельность. Крист читает вслух:

« На время заключения лишить

телеграфной и почтовой связи,

использовать только на тяжелых

физических работах, доносить о

поведении раз в квартал».……

 

Москва. Квартира писателя. Нельзя банально ее назвать

творческой лабораторией или еще как-то. Здесь писатель

заново проживает  те семнадцать лет, проведенных в колымских

лагерях. Он работает над новым сборником рассказов. И каждый

рассказ – это предельная правда, заново пережитая,

осмысленная и воспроизведенная языком великого таланта,

самым точным, самым человечным  языком во все времена. Он

сидит перед чистым листом бумаги, произносит название

рассказа «Лида», начинает писать:« Лагерный срок, мой

последний лагерный срок таял. Мертвый зимний лед

подтачивался весенними ручейками времени. ……. Но я гнал  от

себя мысли о возможной свободе, о том, что называется в моем

мире свободой.  Освобождаться было опасно. За любым

заключенным, у которого кончался срок, на последнем году

начиналась правильная охота. Охота из провокаций доносов,

допросов.  Все это я знал, берегся, как мог. Но уберечься

было нельзя.  Я уехал на Колыму  со смертным клеймом «КРТД».

Буква «Т»  в моем литере была меткой, тавром, клеймом,

приметой, по которой меня много лет, не выпуская из ледяных

забоев на шестидесятиградусном морозе. Убивая тяжелой

работой, непосильным лагерным трудом, убивая побоями

начальников, прикладами конвоиров, кулаками бригадиров…

Убивая голодом  «юшкой» лагерного супчика». Действие

переносится в лагерное прошлое писателя. Приемное отделение

крупной лагерной больницы. Вечер. Меняется смена. Конвой

приводит из лагерной зоны врачей, сестер, фельдшеров,

санитаров. Люди переодеваются в гардеробе, который находится

рядом с приемным покоем, и бесшумно растекается по

отделениям. Другие, отработав смену, под конвоем,

возвращаются в лагерную зону. Писатель находится в это время

в приемном покое. При его круглосуточной работе он не

покидает больницы. Один из  врачей, переодевшись, и увидев

писателя, перед тем как уйти в отделение на ночное

дежурство, на минуту подходит к писателю, тихо, по дружески,

как хорошему товарищу, говорит:

 

товарищ

- Слышал, ты скоро

освобождаешься. Удачи тебе. -

 

Но эти слова товарища не обрадовали писателя. Нахмурившись,

он сидит за столом, отрешенно  перелистывая один из журналов

регистрации. Перед его глазами проходит вся его лагерная

жизнь. Каждый перевернутый листок – это этап его лагерной

жизни. Тюрьма, долгий этап на Колыму. Золотые забои.

Джелгала. Карцер в Джелгале. Суд по доносам «товарищей» и

новый десятилетний срок. Вот он работает в шахте – катает

вагонетки и насыпает уголь. Вот в Магадане на курсах

фельдшеров с трудом негнущейся кистью записывает лекции по

терапии и прослушивает  стетоскопом больных. Вот в приемном

покое выгоняет блатаря, решившего отдохнуть в больнице и

«покушать» кодеинчика, и  с ненавистью грозящего поквитаться

с «лепилой».  Эти воспоминания сопровождаются внутренним

монологом писателя.

 

писатель

«Ни один день из лагерной жизни я

не забыл….. И вот срок заключения

таял, таял как лед. Конец срока был

близок».

 

Писатель вздрагивает, от воспоминаний его отвлекает сигнал

прибывшей машины – кого-то привезли из больных. Писатель

открывает дверь. Двое сопровождающих вносят носилки с

больным. Больного осматривают два дежурных врача – спорный

случай.

 

дежурные врачи

- Ну что, Петр Сергеевич, есть

основания для госпитализации? -

 

спрашивает один у другого.

- Это решает Александр Иванович.

На этот счет мы имеем прямые

указания начальства. Он здесь знает

все: и текущую документацию, и

последние приказы, а главное – тот

мир, откуда доставляют больных».

 

Врач подзывает писателя. Тот осматривает больного,

говорит:

 

писатель

- Нужно  госпитализировать. -

 

Больного уносят в отделение. Снова устанавливается тишина.

Писатель садится за стол, включает настольную лампу, снова

погружается в свои тревожные мысли…

…«КРТД». – Все будущее будет

отравлено этой важной справкой о

судимости.  Этот литер закроет мне

дорогу в любом будущем, закроет на

всю жизнь, в любом месте страны, на

любой работе. Эта буква «Т» не

только лишит паспорта, но на вечные

времена не даст устроиться на

работу, не даст выехать с Колымы.

Что делать? Может быть проще всего

– веревка… Так многие решали этот

самый вопрос. -

 

Писатель резко поднимается со стула, начинает ходить по

помещению из угла в угол и громко произносит:

- Нет! Я буду биться до конца.

Биться, как зверь, биться, как меня

учили в этой многолетней травле

человека государством. -

 

Писатель скручивает махорочную папироску, закуривает,

ложится на кушетку, задумавшись, тихо произносит:

- Нужно думать, думать…..  -

 

Утренняя разводка, снова меняется смена. Люди снимают

арестантскую одежду, одевают халаты. Из безликих номеров они

превращаются в Василия Федоровича, Анну Николаевну, Катю или

Петю, Ваську или Женьку, «длинного» или «рябую» в зависимости

от должности – врача, сестры, санитара или «внешней»

обслуги. Писатель берет журнал, он готовится идти на

утренний доклад к начальнику больницы, выходит из приемного

отделения и внезапно останавливается. Среди уже расходящихся

по отделениям людей  он увидел девушку. Писатель невольно

воскликнул:

- Лида! -

 

 

 

Невысокая белокурая девушка оглянулась. Писатель осекся и

лишь махнул ей рукой. Девушка улыбнулась писателю и тоже

дружески махнула ему рукой. Писатель возвращается в приемное

отделение он возбужден и повторяет вслух несколько раз.

-    Лида… Лида… -

 

Писатель начинает вспоминать:

Года два назад дежурный врач из

заключенных отвел меня в сторону…..

 

Снова лагерная больница. Приемный покой. Дежурный врач

отводит писателя в сторону :

 

дежурный врач

- Тут девушка одна. –

 

писатель

- Никаких девушек. –

 

дежурный врач

-  Подожди. Я сам ее не знаю. Тут

вот в чем дело. -

 

Врач тихо, полушепотом, рассказывает суть дела:

-  Начальник лагерного отделения

преследует свою секретаршу –

бытовичку. Но жить с начальником

девушка не стала. Теперь , проездом

– этап везут мимо – пытается лечь в

больницу, чтобы уйти от

преследования мерзавца. –

 

писатель

-  Вот что. Ну-ка давай эту

девушку. –

 

дежурный врач

-  Она здесь. Войди, Лида! -

 

Невысокая белокурая девушка встала перед писателем,- и смело

встретила его взгляд. Закадровый голос писателя сопровождает

встречу писателя и Лиды.

 

писатель

« Сколько людей прошло в жизни

перед моими глазами. Сколько тысяч

глаз понято и разгадано.  Я

ошибался редко, очень редко». –

-  Хорошо. Кладите ее в больницу. -

 

Начальник, который привез  Лиду, бросился в больницу –

протестовать. Но его не пустили надзиратели. Младший

лейтенант – небольшой чин. Лейтенант добрался до главного

врача больницы – к майору.  Начал говорить:

 

начальник

- Ваши врачи положили в больницу

мою секретаршу. Она не больная. Она

здоровая  как....  –

 

главный врач

- Попрошу не учить моих врачей,

кто больной, а кто не больной. А

потом, лейтенант, – почему тебя

интересует судьба твоей секретарши?

Попроси  другую в местном лагере и

тебе пришлют.  Ну, все. У меня нет

больше времени. Следующий! –

 

Лейтенант выскочил из кабинета разъяренный  и, ругаясь,

уехал.

 

Действие переносится в Москву.  Писатель продолжает читать

вслух рассказ. Он что-то зачеркивает, правит:

 

писатель

-  Случилось так, что Лида

осталась в больнице, работала в

конторе, участвовала в

художественной самодеятельности.

Иногда мы виделись, улыбались друг

другу. Уже дважды сменились

начальники всех  «частей». Никто не

помнил, как положили Лиду в

больницу. Помнил только я. Нужно

было узнать, помнит ли это и Лида.

-

 

И снова приемный покой большой лагерной больницы.  Во время

сбора обслуги писатель - заключенный подходит  к Лиде и без

ненужных предисловий обращается  к ней:

-  Слушай, Лида, ты работаешь в

учетной части? –

 

лида

-  Да. –

 

писатель

–  Документы на освобождение ты

печатаешь? –

 

лида

- Да.  Начальник печатает и сам.

Но он печатает плохо, портит

бланки. Все эти документы всегда

печатаю я. –

 

писатель

-  Скоро ты будешь печатать мои

документы. –

 

лида

-  Поздравляю….. -

 

Лида смахнула невидимую пылинку с халата писателя.

 

писатель

- Будешь печатать старые

судимости, там ведь есть такая

графа?  -

 

лида

- Да, есть. –

 

писатель

-  В слове «КРТД» пропусти букву

«Т». –

 

лида

-  Я поняла. –

 

писатель

- Если начальник заметит, когда

будет подписывать, - улыбнешься,

скажешь, что ошиблась. Испортила

бланк…. –

 

лида

-  Я знаю, что сказать…...

 

Обслуга уже строилась на выход….

 

Прошло две недели. Писатель и его знакомые – два инженера и

врач – стоят у окошечка паспортного стола. Окошечко

открылось и писателю выбросили лиловую бумажку годичного

паспорта.

 

писатель

-  Годичный? –

 

недоумевая, спросил писатель.

 

Из окошечка показалась выбритая физиономия военного:

 

паспортист

 

-  Годичный. У нас нет сейчас

бланков пятилетних паспортов. Как

вам положено. Хотите побыть до

завтрашнего дня  - паспорта

привезут, мы перепишем? Или этот

годовой вы через год обменяете? –

 

писатель

-  Лучше я этот через год обменяю.

 

паспортист

-  Конечно. -

 

Окошечко захлопнулось. Товарищи писателя поражены.

 

товарищ

-  Это  удача!  Невероятная ,

немыслимая удача! –

 

восклицал знакомый инженер.

 

другой товарищ

-  А я думаю, что это смягчение

режима. Это первая ласточка,

которая обязательно, обязательно

сделает весну! –

 

говорит другой инженер.

 

третий товарищ

- Нет, это божья воля, -

 

сказал врач, не пытаясь чем-то другим объяснить происшедшее.

 

Через несколько дней писатель – заключенный снова видит

Лиду. Переодевшись вместе со всеми, она готовится к выходу

на зону. Они  улыбаются друг другу.  Их безмолвный разговор

глазами сопровождается закадровым голосом  писателя:

 

писатель

-  Я не сказал Лиде не одного

слова благодарности.  Да она и не

ждала. За такое не благодарят.

Благодарность – неподходящее

слово….

 

Крист и Андрей прощаются с Чежиным. Они крепко горячо

обнимаются. Крист бережно держит в руках деревце

лиственницы, хорошо и тщательно упакованное с землей. Чежин,

провожая друзей, долго стоит, махая рукой……

 

 

 

Крист и Андрей в Москве. Вчетвером, Крист, Андрей, Мария и

Ирина, они сидят в кафе.( Кристу предстоит еще один перелет.

Уже через несколько часов он вылетает в Париж.) Ирина

просматривает папку с «делом» Александра Валевского,

медленно, лист за листом, вчитывается в записи, затем

закрывает папку, кладет ее на стол, тихо произносит:

 

ирина

- А заглянувший в эту книгу

однажды не успокоится вовеки. –

 

крист

- Что вы сказали, Ирина? -

 

ирина

- Притча. У Евгения Шварца, в

пьесе «Дракон» есть Книга, в

которой записаны все преступления

преступников, все несчастья

страдающих напрасно…. -

 

Мария обращается к Кристу, она очень взволнована:

 

мария

- Знаете, Крист, я провела

собственное журналистское

расследование о дальнейшей судьбе

Александра Валевского, после его

освобождения. И вот что стало мне

известно. Некоторое время он

работал в Подмосковье – завхозом на

небольшом торфодобывающем

предприятии. Затем возвратился жить

в Москву и даже вернулся к

журналистской деятельности, работал

в научно-популярном журнале.  Снова

уезжает из Москвы. Куда?

Неизвестно…..  Смотрите, что я

разыскала.-

 

Мария достает из пакета старый журнал. Это

научно-популярный журнал начала шестидесятых годов. Она

раскрывает журнал, находит нужную страницу.

-  Вот – статья о кибернетике.

Интервью с  академиком….  Интервью

вел журналист…

 

крист

– Неужели это он, Мария? –

 

мария

-  Уверена, что он, хотя кое-что

еще нужно уточнить…

 

. Действие переносится в Москву, в шестидесятые годы. КГБ. В

кабинете за столом сидят двое. Говорит следователь:

 

следователь

- Спасибо, вы составили толковую

докладную записку. Похоже, он вам

полностью доверяет. -

 

Сидящий напротив мужчина: сухощавый, с бородкой, с

бегающими глазками, самодовольно, с ухмылкой, произнес:

 

доносчик

- Я хорошо знаю эту публику. И,

потом, после напечатанного моего

рассказа, я среди них абсолютно

свой. –

 

следователь

- Кем он сейчас работает? -

 

доносчик

-  Журналистом, в каком – то

научно – популярном журнале. –

 

следователь

- Что же, продолжайте с ним

встречаться, но не навязчиво, чтобы

не вызвать подозрение.

 

Следователь с официальной улыбкой жмет руку мужчине, тот

уходит. В кабинет входит другой службист, видимо

подчиненный. Следователь произносит:

-  Этот далеко пойдет. –

 

подчиненный

- Что, талант? –

 

следователь

- Талант тот, на кого он доносит.

А у этого – нюх. -

 

Рассказ «Академик». Редакция известного

научно-популярного московского журнала.  Разговор

заведующего  редакцией с писателем:

 

главный редактор

- Наконец «светило» дало добро на

интервью о кибернетике. Назначил

встречу сегодня, ровно в 12 часов.

Вы познакомились с темой будущей

беседы? С биографией академика? –

 

писатель

-  Конечно, и с темой и с

биографией.  Даже с двумя

биографиями – депутатской и

научной. -

 

главный редактор

-  Надеюсь, вам все понятно? –

 

писатель

-  Есть некоторые нюансы. -

 

главный редактор

-  В чем дело?  -

 

писатель

- Два десятка лет назад наш

академик -  тогда  молодой

перспективный профессор – метал

громы и молнии со своего научного

Олимпа в кибернетику. Называл ее

«вреднейшей идеалистической

квазинаукой», «воинствующей

лженаукой. –

 

главный редактор

-  Никаких нюансов. Наша задача

быть современными и своевременными

и больше ничего, -

 

резко говорит заведующий писателю. –

Все идите, идите. У вас не так

много времени, а академик очень

пунктуален… -

 

Писатель поднимается по узкой мраморной лестнице

огромного дома на главной улице города, где живет академик.

В подъезде стоит стол дежурного дворника. Электрическая

лампочка приспособлена так, что свет падает на лицо

входящих. Это чем-то напоминает следственную тюрьму.

Писатель-журналист  назвал фамилию академика, дежурный

дворник позвонил по телефону, получил ответ, сказал

журналисту:

 

дворник

- Пожалуйста.  –

 

писатель

- Бюро пропусков, -

 

лениво подумал писатель- журналист.

- Уж чего-чего, а бюро пропусков я

за свою жизнь повидал немало. –

 

дворник

- Академик живет на шестом этаже,

 

почтительно сообщил дежурный дворник.

 

Писатель медленно поднимается по лестнице, отдыхая на

каждой площадке. Отдышавшись, он твердой рукой нажимает

звонок.  Академик открыл дверь сам. Он был молод, вертляв, с

быстрыми черными глазами и выглядел гораздо моложе и свежее

писателя , хотя они были сверстниками. В передней в огромном

зеркале с бронзовой рамой они отражались оба – академик в

черном костюме, с черным галстуком, черноволосый,

черноглазый, гладколицый, подвижной, и прямая фигура

писателя- журналиста и его утомленное лицо с множеством

морщин, похожих на глубокие шрамы. Но голубые глаза писателя

сверкали, пожалуй, моложе, чем блестящие глаза академика.

Писатель повесил свое пальто.

 

академик

 

- Прошу, -

 

сказал академик, отворяя дверь налево.

- И прошу извинить меня. Я сейчас

вернусь. –

 

Писатель осмотрелся. Анфилада огромных  комнат уходила

прямо и направо.  Вдали за стеклянными дверями мелькали

тени. Академик появился где-то далеко, и снова исчез, и

снова появился, и снова исчез. Писатель вошел в кабинет

академика. Крошечный кабинетик казался чуланом. Книжные

полки по всем четырем стенам сжимали комнату. Три стены

занимали справочники, а одна была отведена собственным

сочинениям. Биографии и автобиографии, уже знакомые

писателю, стояли тут же. Маленький резной письменный  столик

красного дерева, казалось,  прогибался под тяжестью огромной

,массивной мраморной чернильницы. В кабинет был втиснут

маленький черный рояль. К роялю был прижат круглый стол,

заваленный журналами. Писатель перенес груду журналов на

рояль и положил авторучку и два карандаша на край стола.

Двери в прихожую академик оставил открытой.

 

ПИСАТЕЛЬ

-  Как в тех кабинетах, -

 

подумал писатель.

 

Вспышкой на секунду в памяти возникает  кабинет

следственной тюрьмы.

 

Везде на черном рояле, на книжных полках  - стояли

кувшинчики, фарфоровые и глиняные фигурки. Писатель взял в

руки пепельницу в виде головы Мефистофеля – грузная,

провинциальная , она была непонятна. С полок трубили

глиняные бараны, прижавшись к корешкам книг, сидели зайцы с

львиными мордами. Все выглядело мелким, напыщенным, пустым.

Писатель обращает внимание  на два добротных кожаных

чемодана, стоящих около двери, с наклейками иностранных

гостиниц. Академик возник на пороге, перехватывая взгляд

писателя, объяснил:

 

академик

-  Прошу прощения. Завтра уезжаю в

Грецию самолетом. Прошу. -

 

-  Академик протиснулся к письменному столу, занял удобную

позицию:

-  Я думал о предложении вашей

редакции, -

 

сказал он глядя на форточку.

 

Ветер вносил в комнату пятипалый кленовый лист, похожий на

отрубленную кисть человеческой руки. Лист повертелся в

воздухе и упал на пол. Академик нагнулся, изломал сухой лист

в пальцах и бросил его в плетеную корзиночку(Дыхание жизни

здесь ни к чему. Жизнь опасна.)

-  И согласился, -

 

продолжал академик.

– Я наметил три главных пункта

моего ответа, моего выступления,

мнения, - называйте это  как

хотите. Вопрос первый формулируется

мною так… –

 

писатель

-  Я попрошу вас , -

 

сказал писатель, бледнея,

- говорить чуть-чуть громче. Дело в

том, что я плохо  слышу. Прошу

прощения. –

 

академик

-  Ну, что вы, что вы,  -

 

вежливо сказал академик.

-  Вопрос первый формулируется….

Так достаточно? –

 

писатель

- Да благодарю вас. –

 

академик

-  Итак, первый вопрос…. -

 

Черные бегающие глаза академика смотрели на руки писателя.

Далее идет внутренний монолог писателя:

 

писатель

- Я понимал, вернее не понимал,

а чувствовал всем телом, о чем

академик думает. Он думает о том,

что присланный к нему журналист не

владеет стенографией. -

 

Монолог журналиста сразу переходит во внутренний монолог

академика. Здесь сошлись два взаимоисключающих мира.

Академик слегка обижен. Он смотрит на темное морщинистое

лицо журналиста:

 

академик

- Конечно, есть журналисты, не

владеющие стенографией, особенно из

пожилых. Но в таких случаях

редакция посылает второго человека

- стенографистку. Могла бы прислать

одну стенографистку, так было бы

еще лучше. Журналист -  это

дипломатический  курьер, если не

просто курьер. Мое время дороже,

чем время журналиста. Но вино,

разлитое в стаканы, надо пить, -

 

-вспомнил он поговорку.

 

Поговорку академик произносит вслух на английском языке,

полагая, что журналист, не владеющий стенографией, не знает

и английского языка. Журналист не откликнулся на эту фразу –

чего академик и ждал.    Академик  диктует привычные фразы

интервью:

- Кибернетика – это отрасль знания,

суть, которого сформулирована

Винером, как «наука о связи,

управлении и контроле в машинах и

живых организмах…. –

 

И продолжается внутренний монолог академика:

 

 

- Да вино разлито, - думает

академик. – Решение принято, дело

уже начато и не в моих привычках

останавливаться на полдороге. В

конце концов, это своеобразная

техническая задача: уложиться ровно

в час, диктуя не быстро, чтоб

журналист успел записать,  и

достаточно громко… -

 

Академик  продолжает диктовать:

- Это второе основание

кибернетики. Интерпретация ее

Винером, как теории организации,

теории борьбы с мировым Хаосом, с

возрастанием  энтропии…. -

 

Академик успокоился, даже развеселился, обращается к

журналисту:

-  Простите, - сказал академик, -

вы не тот журналист, что много

печатался во времена моей

молодости, моей научной молодости,

в начале тридцатых годов?  Я хорошо

запомнил его фамилию. За его

статьями все молодые ученые следили

тогда. Помню название одной его

статьи – «Единство науки и

художественной литературы». В те

годы, -

 

академик улыбнулся, показывая хорошо отремонтированные

зубы,

- были в моде такие темы. Статья бы

и сейчас пригодилась для разговора

о физиках и лириках с кибернетиком

Полетаевым. Давно все это было, -

вздохнул академик. –

 

писатель

-  Нет, - сказал журналист. Я не

тот журналист. Я знаю, о ком вы

говорите. Тот умер в тридцать

восьмом году.  -

 

И писатель твердым взглядом посмотрел в быстрые черные

глаза академика. Академик издал неясный звук, который

следовало оценить как сочувствие, понимание, сожаление.

Писатель-журналист пишет не отдыхая. Холодный пот выступил

на спине. Звучит закадровый голос писателя:

- Пословицу насчет вина я понял

не сразу. Я знал язык и забыл,

давно забыл, а сейчас незнакомые

слова ползли по моему утомленному,

иссохшему  мозгу. Тарабарская фраза

медленно двигалась, будто на

четвереньках, по темным закоулкам

мозга, останавливалась, набирала

силы и доползала до какого-то

освещенного угла, и я с болью и

страхом понял ее значение на

русском языке. Суть была не в ее

содержании, а в том, что я понял ее

– она как бы открыла, указала мне

новую область забытого, где тоже

надо все восстанавливать,

укреплять, поднимать. А  сил  уже

не было – ни нравственных,  ни

физических, и казалось, что гораздо

легче ничего нового не вспоминать.

 

В дверь просунулась женская голова в парикмахерском шлеме.

 

академик

-  Простите. -

 

 

 

И академик вылез из-за рояля и выскользнул из комнаты,

плотно прикрыв дверь. Журналист помахал затекшей рукой и

очинил карандаш. Из передней слышался голос академика –

энергичный, в меру резкий, никем не перебиваемый,

безответный.

 

академик

-  Шофер, -

 

произнес академик, возникая в комнате,

- не может сообразить, к какому

часу подать машину.

 

Продолжим, - сказал академик, заходя за рояль и перегибаясь

через него, чтобы писателю было слышнее.

– Второй раздел – это успехи теории

информации, электроники,

математической логики – словом,

всего того, что принято называть

кибернетикой. -

 

Пытливые черные глаза встретились с глазами писателя, но

журналист был невозмутим. Академик бодро продолжал:

-  В этой модной науке, сперва мы

немножко отставали от Запада, но

быстро выправились и теперь идем

впереди. Подумываем об открытии

кафедр математической логики и

теории игр. –

 

писатель

- Теории игр? –

 

академик

-  Именно: она еще называется

теория Монте-Карло, - грассируя,

протянул академик. – Поспеваем за

веком. Впрочем, вам…. –

 

писатель

-  Журналисты никогда не

поспевали за веком. Не то что

ученые…..

(Слова писателя -  журналиста

всегда идут с подтекстом –

знания того страшного мира,

откуда он пришел. И, наоборот,

слова  академика пусты и

поверхностны.  )

 

Журналист передвинул пепельницу с головой Мефистофеля.

-  Вот залюбовался пепельницей.-

 

академик

-  Ну что вы, -  сказал академик.

– Случайная покупка. Я ведь не

коллекционер, не аматер, как

говорят французы, а просто на глине

отдыхает глаз. –

 

писатель

-  Конечно, конечно, прекрасное

занятие.

( Всплывающая в рассказе

фигурка головы Мефистофеля –

тоже не случайна. При всей

своей  успешности – академик

продал душу дьяволу. И

наоборот , при всей своей

корявости, несовременности,

истощении нравственных и

физических сил, писатель -

журналист ее сохранил.  )

Ну, благодарю вас, -

 

сказал журналист, вставая и складывая листочки.

-  Желаю вам всего хорошего. Гранки

пришлем. –

 

академик

-  Там… в случае чего, -

 

сказал академик, поморщившись,

- пусть в редакции сами прибавят

то, что нужно. Я ведь человек

науки, могу не знать. –

 

писатель

- Не беспокойтесь. Все вы увидите

в гранках. –

 

академик

-  Желаю удачи. -

 

Академик вышел проводить журналиста в переднюю, зажег свет и

с сочувствием смотрел, как журналист напяливает на себя свое

пальто. Левая рука с трудом попала в левый рукав пальто, и

журналист покраснел от натуги.

 

академик

-  Война? –

 

с вежливым вниманием спросил академик.

 

писатель

-  Почти… Почти. –

 

Писатель выходит на мраморную лестницу. Снова звучит

закадровый голос:

-  Плечевые суставы были

разорваны  на допросах в тридцать

восьмом году.-

 

Писатель выходит на улицу – в ветер, в осень, в золотое,

бесшумное кружение опадающих кленовых листьев. Словно тысячи

и тысячи ладоней тянутся к нему оттуда из тех лет…

 

Прошел год со времени описываемых событий. В Париже

проводится конференция. Ее организует инициативная группа по

расследованию злодеяний сталинизма. Крист и Поль едут в

такси. Крист рассеянно смотрит в окно автомобиля. Поль

просматривает свежие газеты.

 

поль

- Неужели это реальность! -

 

восклицает Поль. –

 

КРИСТ

- Что, Поль?  –

 

поль

- Вот это. –

 

Поль кивает головой, указывая на газетные заголовки. –

«Нюрнберг над сталинизмом», «Преступления без срока

давности», «Прошлое мертво, если не осуждены все

преступники». –

 

крист

- Еще не реальность. Но какие –

то глубинные пласты сдвинулись и

эта конференция – важный шаг к

реальности. –

 

поль

- Кто ее организовал? –

 

крист

- Инициативная группа по

расследованию злодеяний сталинизма.

Это и активисты из общества

«Мемориал», и известные

правозащитники, и писатели, и

религиозные деятели, и русские

эмигранты разных поколений. –

 

поль

- Ну а твои новые друзья. Где

они? Ну, тебя с Марией я вижу

каждый день и по- дружески, ужасно

тебе завидую! -  А  Эрнст, Чежин,

Званцев? –

 

крист

–  Эрнст и Чежин участвуют в

конференции и  выступят сегодня с

докладами -  Эрнст о геноциде

русских немцев, а Чежин предоставит

неофициальную статистику жертв по

колымским лагерям смерти. Ты их

увидишь. А, Андрей? -  У Андрея с

Любашей недавно родилась дочурка и

мы с Марией скоро едем на

крестины…. -

 

поль

- Так, Крист, а вы с Марией,

когда вы пригласите меня на свои

крестины? –

 

Шутливо говорит Поль.

 

крист

- Обязательно пригласим, Поль, -

 

улыбаясь, говорит Крист.

 

Сигнал мобильного телефона прерывает разговор.   Крист

разговаривает с Марией:

- … Хорошо, дорогая, встретимся в

фойе….   Немного задержусь. Мы с

Полем заедем к Анне Валевской.

Сегодня утром она позвонила мне… -

 

 

 

Крист и Поль подъезжают к дому Анны, оставляют машину и

медленно, наслаждаясь тишиной и уютом, идут по дворику. Они

видит Анну. Она стоит на коленях и нежно, бережно рыхлит

землю перед деревцем. Это та самая лиственница, которую год

назад Крист привез Анне оттуда, с Колымы. Анна поднимает

голову -  на ее глазах стоят слезы.  Снова наклонив голову к

деревцу  тихо, почти шепотом, Анна произносит:

 

анна

-   Сегодня   День Рождения. –

 

Крист, Поль и Анна стоят перед лиственницей. Звучит

закадровый голос писателя.  Отрывок из рассказа «Воскрешение

лиственницы».

 

«Лиственница дышала…. Лиственница жила. Лиственница

источала, именно источала запах, как сок. Запах переходил в

цвет, и не было между ними границы.  Никакая сила в мире не

заглушила бы этот запах,  не потушила этот зеленый свет….

Лиственница дышала, чтобы напомнить людям о тех миллионах

убитых, замученных на Колыме, которые сложены в братских

могилах к северу от Магадана.....   Да, есть ветки сирени,

черемухи, есть романсы сердцещипательные; лиственница не

предмет не тема для романсов, о ней не споешь, не сложишь

романса.  Здесь слово другой глубины, иной пласт

человеческих чувств. Лиственница – дерево Колымы, дерево

концлагерей».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com