Реальность третьего рода

(Салат для слона с оркестром)

 

 Эта повесть, несомненно, автобиографична. Почти все персонажи имеют прототипов, я даже не потрудился менять имена. Но нигде не обещается, что поступки персонажей должны быть похожи на поступки прототипов. Надеюсь им будет интересно увидеть себя в кривом зеркале чужого восприятия.

 

...Дом стоял в центре деревни. В детстве я всегда боялся приближаться к этому дому, и потом, на протяжении всей жизни он являлся мне в страшных снах.

С виду это был самый обыкновенный дом, окруженный уютными старыми липами, но от него исходил сильный запах крови и смерти, какой бывает на скотобойне. Бабушка говорила, что его хозяева, пока были живы, дубили кожи, но я не знал, от того ли дом источает запах смерти, или есть какая-то другая причина... И вот сейчас я стоял перед ним, и знал, что войду в него... потому что войду. Потому что так надо по сюжету, написанному моим личным богом, потому что общему богу нет дела до меня. И я уже входил и я уже вошел туда в будущем, и поэтому мне не страшно, а даже любопытно, что еще там придумано для меня. Тем более странным было бы не войти туда, отказаться от судьбы, от уже написанного сюжета, в котором я был героем. Посмеяться над личным богом. Иметь смелость не быть героем...

 

Так случилось, что пролетающий жабль сбросил маленький вагончик на этом месте. Может быть этому способствовал некий Демон, заставив его (водителя жабля) нажать на рычаг именно здесь. Кто их, этих демонов, знает... Но так или иначе, вагончик стоял на холме среди лесов. Он был тут не один, оброс навесами и сетью дорожек, а потом и еще парой других таких же товарищей. Просто так вагончики в лесу не стоят, в них обычно кто-то живет: суровые таёжные лесорубы или бородатые геологи. Но нет. Здесь жили молодые жизнепробы, а точнее — самый дикий их сорт. Сюда не рискнули добраться лесорубы, не долетели геологи, их очередь еще не пришла. Неподалеку, опять же среди непроходимых лесов, угнездился целый город таких жизнепробов — отдельное самостоятельное государство. Не потому, что оно хотело политической независимости, а потому, что мало кто захочет добраться сюда из большого мира. В мире уже никто не помнит про этот город, затерянный среди лесов, кроме гениального Центра, а поскольку Центр старается не вмешиваться в дела жизнепробов, то многие из них уже и не верят в него. Точно так же и Холм представлял собою для города отдельную страну, существование которой несомненно только в сказках, как, например Африка. Все дети знают, что в Африке гориллы и злые крокодилы, но никто по-настоящему в неё не верит.

Холм затерялся где-то среди лесов, отделенный от остального мира водой рек, озер и океанов, воздухом старых лесов. С городом (который и сам состоял всего из нескольких улиц) его соединял только жабль. Он привозил посылки и сбрасывал их на зеленом поле позади холма. Поле, на самом деле, было уютной поляной, на которой жабль уместиться не мог, поэтому он садился изредка на болото, и тогда Ту с радостным криком бежал к нему, в надежде, что пилот позволит ему подергать рычаги, или даже поднимет его над лесом.

 

Ту и Мишель когда-то вместе обучались Мастерству у старого учителя Клизьмотрона^*, и, совсем не удивительно, что они оказались в одном и том же месте в ключевой момент их судьбы. Еще в поезде они лежали на соседних полках, сидели за одним столиком и пили один портвейн, но не замечали друг друга. Потом поезд бесшумно подкрался к низкой платформе и железно спустил трапы.

Шу, оказывается, был родом из того же вагона, с соседней полки, и ночью сверкал оттуда очками, но в то время его природная застенчивость не позволила ему пить тот же портвейн. И всё же, он уже чувствовал себя с ними, и, когда толпа полезла из вагона на площадь, неосознанно держался рядом.

А Слон был всегда. Когда еще не было планет и звезд, и даже пространства не было, Слон был. Он плавал в пустоте, и думал о чем-то большом, возможно, о Великой Пользе. Так утверждал Мишель, Слон же хранил загадочное молчание и вообще избегал говорить на эту тему.

Когда толпа молодых вновь прибывших жизнепробов уже разбрелась с площади по теплым местам города, у серого здания остались они: Мишель, Ту, Шу и Слон. Мишель и Ту говорили об искустве, впрочем, их разговор состоял, в основном, из перечисления их (произведений искусства) названий.

– А вот еще "Лед В Меду"...

– Да, точно! А ты слышал "Слизь В Клизьме^*", там еще третья тема такая забойная. Помнится, Том не хотел включать ее в альбом, но их большой папа настоял...

Слон стоял рядом и тихо слушал. Он что-то об этом слышал, и пытался уловить знакомое название, и смотрел на Шу, который, прислонясь к стене, похоже, делал то же самое.

Откуда взялся Дэн Страхолюдов-Винский — науке неизвестно. Манускрипты об этом также молчат. Его оттерло толпой с площади к этой же стене, и он, казалось, тоже чувствовал себя частью их компании, хотя остальные так не думали. К ним подошел городской распихусь и предложил последнее оставшееся место.

Выселки. Вагончик. Глубоко в лесу. Низкий холм посреди болот с шикарным сказочным названием Фэйри-Хилл^*. Там, вдали от цивилизации, им и предлагалось жить.

– Но вагончик только на четверых! – Сказал кто-то.

– Давайте кого-нибудь выпихнем, – предложил Мишель.

– Его! – Все обернулись к нему, Винскому, нескладно рыжему и волосатому.

– Ти-хо, – сказал Ту, – никого выпихивать не будем, будет спать под тумбочкой.

Уже тогда Винский показал свою удивительную способность отпугивать людей при первом же знакомстве и с еще большей силой снова, уже когда его узнавали ближе. За это он был впоследствии прозван... впрочем, сейчас не стоит говорить об этом.

Через много лет Ту любил вспоминать этот случай, и неизменно говорил: "Вспомните, ведь мы единогласно, не сговариваясь решили выпихнуть именно его!" При этом он никогда не вспоминал, как он сам вступился за него...

 

Глюк и Стелла появились позже. Тогда на холме под деревьями уже было несколько строений. Его увидели, идущим вверх по склону с рюкзаком, формой и размерами похожими на него самого. Из такой же оранжевой несгораемой и нервущейся ткани, как и его вечный комбинезон. Он появился и вошел в нашу жизнь пешком и незаметно, как будто всегда был с нами, но всегда оставался слегка в стороне.

Стеллу сбросили с парашютом вместе с большим тюком посылок с надписью "Лес. Фэйри-Хилл". Она не была парашютисткой, но и такое обращение (как с грузом) ничуть не испугало ее. Вообще, трудно было понять, что скрывается за этой непонимающей улыбкой. Круглая, с большими, близко посаженными глазами, она была похожа на сову, особенно когда говорила глухим хищным голосом: "Хочу какую-нибудь фруктину!" И такое строгое погребальное имя никак не вязалось с этим существом.

 

Винский был сумашедшим изобретателем. Мишель как-то зашел в его каморку под ёлкой. На столе стояло... нет, покоилось... нет, сУщЕсТвОвАлО нечто, мигая множеством красных и грязно-зеленых, огней.

– Что это?

– Драйвер. Слышишь, как грузит?! – Он за что-то дергал, и это начинало гудеть, что-то вращалось, шел дым, и огни разом гасли.

– Да, замечательно грузит. – Отвечал Мишель и выходил наружу прокашляться, и больше почему-то не возвращался.

 

Слон тоже был безумным изобретателем, хотя это не так сильно бросалось в глаза. Его произведения чаще всего были совершенно бесполезными, даже если за ними стояла изящная идея. Его последнее ненужное открытие заключалось в том, что на Холме и в его окрестностях радио- и никакого-другого- приема не было. Слон обошёл все болота с ручной антенной, наступая всем на ноги и сбивая с деревьев мелких существ, чтобы чётко установить границу. Но граница не была чёткой, и открытие осталось незавершенным.

Но это обстоятельство огорчало только Ту, который любил смотреть захватывающие сериалы про доктора Гомеса^*. Связь с городом была не нужна, задача была просто жить. Здесь, в диком лесу, и проверять, можно ли здесь жить. И ждать, когда сюда приедут бородатые геологи и продолжат наше дело. Лес создавал среду и поле для жизнепробской деятельности, все остальное привозил из города жабль. Это создавало у обитателей Холма иллюзию, что город о них не забыл. Иногда они ждали жабль несколько недель, а он все не прилетал, и тогда они забывали о времени и просто жили, каждый занятый своими мыслыми и делами.

Город был гениальной идеей Центра. Миру важных людей и больших машин нужна территория, но важные люди не хотят тратить силы, время и, самое главное, деньги, ими придуманную субстанцию, которая не годится ни на что, кроме измерения ею всего остального. Зато были люди, молодые, сильные, полные энергии и идей, которые были ненужными, лишними, вредными, и даже опасными для мира важных людей и больших машин. Жизнепробы, которые сами с удовольствием исчезнут из большого мира, и даже принесут пользу. Их только надо отвезти в самое дикое место и постараться не беспокоить. Они выживут, обживут, устроятся. А вот тогда уже и придут туда геологи и строители, чтобы сделать это место, ранее дикое, кусочком мира важных людей и больших машин. Вот чем занимался Центр. Вербовал молодых жизнепробов, чтобы закинуть их сюда и вычеркнуть из списков своего мира.

Зачем жизнепробы приходили в Центр? Что привлекало их в неизвестном диком месте? Может быть, желание скрыться? Странно, но скрывающихся преступников тут не было. Ведь преступнику тут нечего делать. Вор нуждается в набитом кармане, чтобы было что таскать. Но тут нет набитых карманов, значит нет и воров.

 

 

...ресторан, оформленный под пещеру, или пещера, превращенная в ресторан. Темные колонны уходили вверх, пол, словно залитый расплавленным стеклом. Народ, в праздничных карнавальных одеждах, толпится группами и кружится, наступая каблуками на прозрачную поверхность, под которой в зеленоватой льдистой глубине можно увидеть камни и монеты на дне пещеры. Факелы на стенах и огромные люстры освещают высокие своды главного зала. Все движется, шумит, шуршит одеждами и сверкает.

В полумраке трещины в стене главной пещеры стоит столик. Здесь не так шумно и свет праздничного великолепия не слепит глаза.

– Ты когда-нибудь бывал там? – Спрашивает Она.

– Да, это примерно не полпути от Столицы до Девяти Островов. Там на острове посреди реки есть старые развалины...

– Ой, смотри, что это там!.. – она указывает в темноту трещины. Там копошится что-то темное.

– Где?! Он хватает ее за руку и дергает с места, она падает, но что-то бесформенное опускается на то место, где она только что была...

– Рафы! Рафы в городе!

И все перемешалось, множество бегущих людей, крики, мечущийся свет факелов, и тени, ползущие из темных углов.

 

 

Вчера Шу приснился дурной сон, Мишель тоже был не особо бодр, Винскому чего-то не хватало для своих изобретений, и вообще, что-то было не так, и на собрании жителей Холма Шу и Мишель были избраны лететь в город. Эта мысль была первой дежурной мыслью, и появилась первой, как универсальное решение. Винский назвал это ко-манди-ровкой, таким страшно длинным словом, которое без запинки мог произнести только он. Ту был ближе к истине. "Вы тут быстренько слетайте, узнайте, как оно там." – Сказал он, хотя "быстренько" и "тут" было неправдой. Следующий жабль обратно из города с посылками для Фэйри-Хилл должен был лететь только через неделю, специально ради них водитель жабля лететь не собирался. Вот так, у Шу с Мишелем впереди были шесть дней и еще одна ночь.

И вот они в городе, предоставленные собственным неожиданным желаниям и случаю.

– Какие свежие фрукты, еще шевелятся!^* – Восторгался Шу, отходя от празднично раскрашенной ярмарочной палатки. В кульке, и правда, что-то шевелилось.

По улице бродил народ, некоторые спешили к какой-то цели, другие, казалось, сами не понимали, откуда они здесь и что это они делают. Впрочем, Шу и Мишель выглядели не лучше. Они уселись на скамейке в сквере.

Это всё потому, что еще слишком рано, подумал Мишель, хотя на самом деле солнце уже почти поднялось к полудню, хотя утренняя прохлада еще ощущалась в кончиках пальцев и в общей неуверенности движений. Полёт над лесом в предутреннем тумане не запомнился абсолютно, выход на площадь с посадочной площадки был похож на выход из тяжёлого болезненного сна.

Еще вчера, агитируя сообщество на "ко-манди-ровку", Мишель рассказывал, что видел рядом с центральной площадью палатку, где бородатый таёжный туземец продавал национальную водку.

– Это называется салмияки на коскинкорве, это очень прикольно, абсолютно невозможно пить! Брутал!

– А в чем прикол, если невозможно пить? Какой тогда в ней смысл? – Напрочь не понял Слон.

– А в том, что они это пьют охотно. В том, что чувствуешь себя таёжным туземцем!

Этот нелогичный аргумент был Слону абсолютно непонятен.

И вот они сидят на скамейке в сквере, так и не найдя этой загадочной палатки.

– Доставай.

Шу достал.

– А где пряники?

– Какие пряники?

– Опять ты все пряники съел!

– Да нет, не ел я никаких пряников, – упорствовал Шу.

– А куда они делись?

– Ну, не купил я их... Да, ладно тебе, вот, лучше, фрукты.

Фрукты и пиво — это был странный набор, но каких-нибудь коржей обнаружить в городе так и не удалось, наверное, их уже съели. "Не возжелай коржа — ближнего своего!" – наставлял Мишель, и они бросили мысли о поисках.

– Ну, вот и славненько, – изрек Шу, поглаживая брюхо. Мишель уже собирался выбросить пустой кулек, но он снова зашевелился, хотя фруктов в нем уже не было.

– Смотри, шевелится... Подожди, не трогай, вдруг там кто-нибудь есть?

– Давай отнесем его Слону, он порадуется.

– Но мы же не знаем, кто там. Вдруг там что-нибудь опасное? А вдруг там раф?

– Кто? – Не понял Шу.

– Ну, вот знаешь, в ужастиках часто встречается один тип существ, он всегда называется по-разному: нечто, оно, вещь, чужой, иной, сгусток... Общее в них то, что это существо, не имеющее формы. Оно или вообще её не имеет, и перетекает как жидкость, или же может менять её, принимая форму различных предметов и существ.

– Ну да, вот, еще есть спубл^*. Он вообще жидкий, его даже выпить можно.

– А, вот, этого, как раз делать не стоит! Растворит тебя изнутри и займет твою оболочку! Мы будем думать, что ты Шу, а это на самом деле раф! Внешне это может быть даже незаметно, только вот это будет не поведение, а имитация поведения. Такой человек может поддерживать беседу, но, проговорив с ним полчаса, понимаешь, что он ничего не сказал, только мычал, кивал головой, пожимал плечами и говорил "ага". Дальше — хуже. Поддерживать оболочку довольно сложно, тем более такую сложную — человеческую, раф постепенно теряет форму, несмотря на все его старания сохранять мимикрию в среде людей. Если внимательно присмотреться, можно заметить множество мелких незначительных отличий: неправильное количество пальцев, отсутствие, например, ушей... Ну это только самые изощрённые рафы способны на подделку человека. Обычно притворяются старой тряпкой в углу и обволакивают наступившего, чтобы переварить.

– А я как-то видел камень. Во всём вроде бы, обыкновенный камень, если не считать, что он плыл по реке.

– Однозначно, раф. Очень типичный случай. Несмотря на потрясающие способности к мимикрии, даже имитации сложного поведения, его способностей не хватает, чтобы понять, что камни не плавают по реке.

Или, вот, например, идёт охотник по лесу и обнаруживает лежбище оленей. Мееедленно подкрадывается к ним. Вроде ничего себе, такие, олени: лежат, рогатыми головами шевелят. Да только не олени это совсем, у них и ног-то нет, на слизистом брюхе ползают. Только, когда охотник это обнаружит — уже поздно будет. Напрыгнут, обволокут и переварят.

Они помолчали. Шу незаметно отодвинулся подальше от мусорной урны. И, вместо того, чтобы выбросить подозрительный кулёк, завернул его понадежнее и сунул в карман.

 

 

Улицы в больших городах только потому имеют названия, что они выглядят одинаково, кажется так пелось в одной песне. Или нет, там говорилось про дома, но все равно, это был другой город. Здесь их было мало, и они все были разные. Нельзя было назвать точное их число, потому что трудно было понять, что следует считать улицей, а что — нет. Дома, павильоны, ларьки и палатки стояли без всякого порядка, только в центре, где еще не угас импульс замысла Создателя, располагалась площадь с Памятником Последнему Герою. Шу как-то спросил, что совершил этот герой.

– Не знаю, – последовал ответ, – вроде, под поезд бросился, или что-то в этом духе. Кто его, этого Героя, поймет.

По улице два жизнепроба катили тяжелую тележку. К ней была нелепо привязан огромный черный сосуд.

– Что это вы везете? – Спросил Мишель.

– Азот. – Был ответ. Один из них наклонил тележку, и на землю полилась дымящаяся жидкость. И там, где протекал этот заколдованный ручей, трава покрывалась инеем и становилась хрупкой, а земля трескалась, и мелкая живность спешила уползти подальше от.

– Видишь, как дымится...

– Пойдем, а то не успеем, – торопил Другой. И Один покатил тележку дальше.

– А вы кто? – Спросил Мишель им вслед.

– Медики мы, – обиженно пробормотал Один.

Йогурты прошли еще немного по улице и остановились у высокого зеленого дома. Мишель обернулся. Медики стояли почти на том же месте, с ними был еще кто-то, и Другой наклонял дымящийся сосуд, чтобы все присутствующие убедились, что это действительно жидкий азот.

– Пойдем к медикам, – предложил Мишель.

– Ага, – ответил Шу, указывая на табличку зеленого дома. Там было написано "МЕДИКИ".

Входя в дом, Мишель вновь посмотрел в конец улицы. Те двое возвращались, и легкая тележка подпрыгивала на камнях. Похоже, они так и не довезли азот, вылив его по дороге. "Зачем им вообще азот?.." – подумал он. На следующий день он чуть не узнал это, а еще через четыре дня – чуть не понял.

 

 

На лестнице стояли двое и, похоже, обсуждали достоинства какого-то механизма. Один говорил:

– Электроника у него хорошая, а вот кинематика – говно!... Другой согласно кивал головой. Так продолжалось довольно долго, все время, пока они ждали лифт. Но предмет разговора так и не был упомянут. Что-то подсказало им, что только на последнем этаже они обретут то, что хотят. Наконец, лифт пришел, из него вывалился, пошатываясь, толстый человечек, они вошли, и двери отрезали остаток слова "кинематика". Лифт только этого и ждал, наверное, он любил возить толстых людей вниз, а тощих — вверх. Поскольку и Шу, и Мишель были именно такими, он радостно взвыл и на мгновение прижал их к полу.

– Этот лифт мне напоминает дом моей бабушки, – сказал Шу, – он всегда вез вверх, а вниз — обычно застревал. Двери открылись на последнем этаже.

– Ну и что?

– А то, что он такой же.

– Не может быть, это самый замечательный лифт, мне он напоминает дом моего дедушки-артиллериста, где он ездил и вверх и вниз просто замечательно.

– Ну вот, давай еще поспорим!

– И поспорим! Что ты Шу, всегда такой мрачный.

– Я реалист.

– Ну смотри. – И Мишель нажал на нижний этаж.

Лифт медленно тронулся. Мишель злорадно улыбался. Шу тоже. Сквозь скрип канатов и пружин послышался звук, похожий на предсмертный стон. Это его ждал Шу.

– Ну как? – спросил он.

В ответ Мишель зло пнул щиток управления. В каком-нибудь дешевом кино, наверное посыпались бы искры. Но щиток просто тихо треснул.

– Главное что, – назидательно начал Шу, подняв вверх палец, – главное — это выполнять соблюдавила пользования. – И он постучал пальцем по эмалированной табличке. – Вот, смотри: "прежде чем войти в лифт, необходимо убедиться, что кабина находится на уровне вашего этажа..." это не то. А, вот! "Не допускайте шалости детей, озорства подростков и повреждения лифтового оборудования." Но Мишель не слушал его, он пытался открыть заклинившие двери, и, отчаявшись, молотил по ним ногами. "Мне бы его невозмутимость..." – думал он, и где-то в уголке его сознания, он видел старушку, которая входила в лифт, не убедившись, что кабина находится на уровне ее этажа. Старушка беззвучно падала в темную шахту, но на ее место приходила другая, и еще одна, целая очередь падающих, как у Хармса, в бездонную шахту старушек.

– Хватит! – Он устало опустился на пол.

Из тишины доносилось лишь бормотание "...а кинематика у него говно!..." "Может это они про лифт? – Подумал Шу – Хотя, нет, электронику тоже хорошей не назовешь — вандалонеустойчива." – Он взглянул на разбитый щиток. Ниже кнопки первого этажа была еще одна, неподписанная...

Снизу приближались тяжелые неровные шаги. Иногда они останавливались и слышалось пыхтение. Прошло немало времени, прежде чем шаги оказались на этом же этаже и кто-то постучал с той стороны.

– Эй, вы здесь? – Спросил ворчливый голос с одышкой.

– Ага. – невесело отозвался Шу. Послышалась возня и скрип, двери вдруг раздвинулись, и откуда-то сверху высунулось широкое довольное лицо.

– Ведь написано: "вниз не ездить!", так все равно ездят, – сказало лицо улыбаясь, словно это доставляло ему неизмеримую радость.

– Где — написано?

– Голову подними, – словно издеваясь, сказал толстяк. Мишель задрал голову. На потолке безумно красной краской было написано "вниз не ездить!"

– Понимаете, – объяснял он, пока они выползали из кабины, – вниз можно ездить только мне, потому что я самый тяжелый. Он говорил про какой-то противовес и нагрузки и пружины, но Мишелю было лень пытаться понять это все. Он рассматривал толстяка и вдруг понял, что это тот человек, которого они встретили внизу, только заметно повеселевший после прогулки.

Тот заметил это и остановился.

– А вы кто? – Спросил он тревожно.

– Мы из леса. Фэйри-Хилл, слышал?

– Аа, – обрадовался он, словно встретился с чем-то очень забавным. – А я Пильдис.

– Я Шу. Добрейшей души человек. – И он показал клыки.

– Нам бы тут ээ... пожить бы где недельку, – начал Мишель.

– Администрация на центральной площади, – сразу стал холодным Пильдис.

– Да мы пробовали, только распихусь сразу сказал : "мест нет" и все.

– У него работа такая — распихивать, а если нет — значит нет.

– А подмазать пробовали? – Вяло заинтересовался Пильдис.

– Чем?! – Возмутился Шу. – У нас только вот — кулек, и тот пустой.

И театрально пустил слезу.

– И надолго?

– Жабль в среду утром.

Пильдис тяжело вздохнул и пошел вверх по лестнице. Сзади бесшумно следовали йогурты. Предчувствие оказалось верным, Пильдис действительно жил на последнем этаже.

 

 

Комната была завалена колбасной кожурой и пустыми пивными бутылками. При входе валялась огромная куча тряпья, над которой в стене торчал гнутый гвоздь. Очевидно, это все когда-то висело на гвозде, но в отдаленные времена. Шу бросил сверху свою куртку.

– А это кто? – Удивился Мишель, заглянув за шкаф. Там, в узком зашкафном пространстве можно было различить контуры человека, лежащего на полу.

– Это сосед, – ответил Пильдис равнодушно.

– Но он совсем холодный! И пульса нет!

– Он всегда так. Заснет — так на неделю. И не разбудишь.

Он пошарил за шкафом и достал пыльный будильник. Он стер с него пыль, и стали видны зеленые цифры за мутным стеклом.

– Так, сегодня у нас что ..? ага... как раз в среду утром и проснется. Как-то раз у нас авария случилась, нужно было его разбудить, только он знал этот агрегат, все медики будили, ничего не вышло. А потом я принес будильник и разбудил. Понимаешь, часы с музыкой, он просыпается только от этой мелодии... Ну, ладно, не трогай его, пусть спит.

Казалось, Пильдис боялся, что сосед проснется, и тогда что-то произойдет, но Шу не осмелился спрашивать об этом.

 

 

Близился вечер, в углу обнаружился холодильник, набитый бутербродами. Наверное, хозяин все свое свободное время занимался их изготовлением, а по вечерам их ел. Однако, стоило Пильдису отлучиться, число бутербродов значительно уменьшилось, что его, совсем не смутило. Вернувшись, он поставил на стол то, что так заманчиво позвякивало и приветливо открыл дверцу холодильника.

– Угощайтесь, – сказал он, сделав вид, что не заметил пропажи.

Йогурты жевали. Желтая лампочка горела над столом.

– Как там у вас в лесу?

– Жвёжды. – Ответил Мишель с набитым ртом.

– Что?

– Звезды, говорю, – повторил он, глотая, – у нас в это время Винский выключает движок, чтоб было тихо, и мы без света. Любуемся на звезды. Иногда костер.

– Кто такой этот ваш Винский?

– Не надо об этом к ночи. – Тихо сказал Шу.

Все замолчали.

– Я вот хотел узнать, для чего вам азот... – осмелился Мишель.

– Плевать.

Шу открыл рот и поерзал на стуле. "Ну и ладно, не хочешь говорить – и сами узнаем."

– Где у вас тут биб...лиотека, – пробормотал Мишель, решив больше не говорить на опасные темы.

– Там, – Пильдис указал в угол.

– Я, понимаешь ли, хотел узнать кое-что про сентябрьских жуков. Тех что падают в котел, когда варишь сеньтябрьский эль.

– Найдешь. – Уверенно сказал Пильдис. – У нас биб-лиотека ВО!

Мишель задумался.

– Слушай, а почему йогурты? – Вдруг спросил он.

– Ты что, не слышал, еще движение есть такое — "Йогурты за мир" Понимаешь, еще есть кетчупы. Те ездят в широких машинах и носят красные пиджаки. Их интересуют только шмотки и курс валют. Еще они агрессивны, если кетчупу случайно наступишь на ногу, он достает из машины автомат и расстреливает тебя на месте. Ну, или без синяка, уж точно, не уйдешь. А йогурты миролюбивы, увлечены чем-нибудь абстрактным, часто вообще не замечают реальности. Ходят в рваных джинсах. Понимаешь, если я увижу на улице человека в рваных джинсах, я всегда могу подойти к нему и спросить : "Ну как, хреново, приятель?" и он ответит: "Хреново." и угостит сигаретой.

 

 

На кровати громко храпел Пильдис, недалеко, на матрасе тихо присвистывал Шу. Бесшумно спал летаргическим сном загадочный сосед за шкафом. Не спал только Мишель. За окном было тихо. Не лаяли собаки. Во всем городе не было собак. Это было странно, ночь в любом городе связана с далеким лаем собак и грохотом последнего трамвая на соседней улице. А здесь было тихо.

Кто-то завозился в углу, где лежала куча одежды. Мишель подумал, что это тот, кто сидел в бумажном кульке в кармане куртки Шу. Он был прав.

Вдруг страшный треск и грохот пронесся по улице. Он возник внезапно, где-то в соседнем доме и двинулся, удаляясь, на восток. Пильдис подскочил на своей кровати, что-то бормоча, но тут же лег обратно.

– Что это? – Спросил Мишель.

– Ведьма... Ведьма на мотоцикле.

– А ты ее когда-нибудь видел?

– Да. Жутко. Несется, только волосы развевеются.

– Откуда она?

– Отстань, спать мешаешь, – и Пильдис отвернулся к стене.

 

 

Винский и Слон стояли у болота и снаряжали в первый и, вероятно, последний путь шагающую тележку, что должна была пройти по болоту, черпая анализаторами болотную жижу, разыскивая в ней что-то, чего Стелла не понимала. "Может быть они найдут нефть, или какое-нибудь другое бесполезное ископаемое..." – думала она, наблюдая, как Слон привинчивает к тележке сзади большой железный крюк.

– Зачем крюк?

– Вот и я говорю ему — зачем? – Горячо подхватил Винский. Так ведь не убедишь... – он с досадой махнул руками, так что чуть не опрокинул это хилое металлические создание на дрожащих ногах.

Слон только загадочно улыбался. Ведь крюк — это такая вещь, которая, вроде бы, ничего не значит. Но, с другой стороны — это вызов. Вызов чужому миру ночного леса. Кто знает, что может зацепиться за него в туманной темноте, там, в болоте, в местах где еще никогда не было ни одного человека, а тем более жизнепроба с Фэйри-Хилл?

Так думал Слон. К вызову у него было особенное отношение. Однажды Стелла спросила его: "А слабó тебе залезть вооон на то дерево и..." Слон её резко перебил. "Никогда не пытайся поймать меня на слабó! Для меня это сразу сигнал к отторжению. Я теперь никогда не полезу на это дерево. Ты поняла?"

Если кто-то таким образом хочет заставить тебя что-то сделать — самое время сказать "отвали". Другой вопрос, если "на слабо" тебя ловят обстоятельства, не время ли показать кукиш мирозданию?

 

 

Ондион стоял, опираясь на камень моста и смотрел вниз. Река незаметно обтекала каменные опоры, не замутняя своей зеркальной поверхности, а только плавно изгибая ее, и, казалось, там, под этой спокойной поверхностью нет никакого движения. Но это была иллюзия, способная обмануть только зрение. Он слышал и чувствовал, как холодный быстрый поток мягко, но неотвратимо уносит с собой все, что в него попадает. Намеренно или по неосторожности. Только опоры моста он не мог сдвинуть с места... хотя, нет. Когда-нибудь это произойдет, у него хватит терпения. Ведь когда-то здесь уже был мост. Прошлой весной, когда они выстраивали друг на друга эти камни, Тин нашел под водой, немного выше по течению, остатки древних опор. Конечно, тот мост был выше и красивее, и, наверное, средняя часть его поднималась, а в башенках сидели суровые стражники. Ведь остров тогда был укреплен. Но разве это было препятствием для тех Сил, что столкнулись когда-то здесь...

А теперь это не надо. Кто придет сюда, в замок, в самом сердце леса РоЛаЙ? Кому это надо? Здесь только друзья, что в шутку называют его королем. Им нравится жить здесь, это для них построена дорога сквозь лес. Для нас.

Город возрождается. Люди вернулись из Синих Холмов. Теперь они не боятся того, что таится в подвалях, у них есть оружие, которое создал для них Индре. Оружие, которое нашел его дед. И драконы. Они теперь не боятся драконов, хотя страшная память еще свежа. Только один дракон иногда пролетает над городом, и жители знают — это Рыжик летит в замок навестить своих друзей. Иногда на спине дракона они различают Пони, ее сестру, и светловолосого Жана. Это их радует, ведь это означает хорошую погоду, ведь сёстры умеют разгонять тучи и вызывать дождь в засуху. И тогда купцы снаряжают повозки и едут с товарами по лесной дороге в замок. Они знают, что Ондион любит угостить своих друзей. Раньше об этом он мог только мечтать. Но...

Он бродит по Лесу незамеченный, избегая шумной охоты. Да, он разрешает им охотится здесь. Ведь это его друзья, его Королевское Войско. Он не говорит им, что чувствует боль каждого умирающего зверя, это незачем знать им. Да, он понимает тот странный народ, что жил здесь в те древние времена. И понимает, почему они ушли. Они тоже чувствовали эту боль, которую причиняли Лесу люди. Вот почему, он редко приближается к Столице, хотя лес там снова берет свое. Молодые, глупые деревья, снова подступили к древним стенам, окружив и предав людскому забвению старую башню, что раньше была границей Леса. Нынешнего короля, это, кажется, не заботит. Ему хорошо живется в своем высоком замке на вершине Раф-Камня. Наверное, просыпаясь, он смотрит в окно, выходящее на север и видит зеленый океан Леса РоЛаЙ до самого горизонта. Вряд ли ему нравится пустынная степь, что на востоке. Запад? Может быть. Горы тоже приятны для глаз, особенно для его Высокого Величества... Старый он. Кому он оставит трон? Каким будет новый король? Ондион улыбнулся. Дипломатия, ну что же, раз он теперь тоже почти король, придется заниматься и этим. Он не любил врать.

У старого Короля не было сына. Только дочь. Ондион поднял руку к груди. Ладонь его сжала талисман на цепочке. Заморский зверь с золотой гривой и белыми клыками. Талисман снова вернулся к нему. Вчера прибыл гонец из Тхарона. Тот воин, которому он прошлой осенью отдал талисман, погиб. Его завалило камнями в узком ущелье, и по обычаям людей гор, его имущество должны были раздать людям. Так заморский зверь снова вернулся к нему.

Когда-то, много лет назад, талисман ему подарила принцесса. Кажется, Ондион спас ей жизнь. Но у принцев и принцесс странная память. Они помнят, но не то и не так. Не так как помнил Ондион.

Он расслабил пальцы, и цепочка выскользнула из руки. Зеркальная поверхность воды не вздрогнула. Талисман беззвучно прошел сквозь нее, и стал опускаться сквозь холодный поток.

 

 

Мишель проснулся от знакомого бормотания. Так бормочет радио на кухне утром, когда золотое и огромное солнце сверкает сквозь дырявые занавески. Сейчас в больших городах такого нет, бывает бормочет всегда включённый телевизор, но его включают никак не утром, скорее днём или вечером. Так что всегда бормочущее радио на кухне — это ретро, доставшееся от старшего поколения, которое привыкло держать включённой трансляцию с военных времён, когда там передавали сигналы воздушной тревоги и новости с фронта.

Мишель следил, как солнечные пятна медленно ползут по стене к шкафу, за которым спал сосед. Шу и Пильдис сидели за столом, Шу попирал ногой ярко раскрашенный глобус. Радио бормотало: "До начала утопительного сезона в городе планируется починить водопровод и..."

– Вот тогда нас и утопят. – Угрюмо подвел итог Пильдис.

Мишель окончательно открыл глаза. Ночь и весь прошлый день казались какими-то нереальными, он улыбнулся одному яркому воспоминанию: посреди ночи кто-то вломился в дверь и страшным трагическим голосом потребовал: "Яду мне, яду!" "Яд там, на полочке, – не просыпаясь, пробормотал Пильдис, – Дай ему, Мишель." Он нащупал на шкафу склянку и с тем же чувством нереальности нерешительно протянул ее в темноту. Неизвестный схватил склянку и убежал в темноу. Мишель сомневался, было ли это на самом деле, или то был сон. Склянка с ядом стояла на полке, золотистая в солнечных лучах.

– А это что?! Мишель поднялся и подошел к столу (с навигацией у него было не все в порядке).

– Я так думаю, это — нам.

– Ага, – кивнул Пильдис, – Это Тот-Кто-Ночью-Заходил, оставил...

На пакете ровными буквами было выведено "K 4 2 B".

– Давай посмотрим. – Это не было сказано, но было подумано обоими одновременно.

Шу раскрыл сверток, на стол вывалился ключ.

– Может это для Винского или Ту? Кто-нибудь признается.

 

 

Они вышли на пустую улицу. В это время дня в городе царствовал жестокий бог. Жизнепробы называли его Двуликий Пьянус. У него было два лица. Одно празднично раскарашенное и веселое. Другое жестокое, оно приходило утром. Поэтому по утрам улицы обычно бывали пустынны, только на берегу или на Мосту можно было встретить какого-нибудь бледного молодого человека, жадно подставляющего лицо утреннему ветру.

 

 

Празднично разодетый человек стоял на углу и ко всем приставал.

Мишель думал, пристанет он к ним, когда они тоже дойдут до угла, или нет. Да, наверняка пристанет, если только не будет занят тем же с кем-нибудь другим. Он был очень рад, когда в его сети попал рыжий жизнепроб, который шел несколько впереди. Ну, теперь точно не пристанет. Разодетый что-то горячо объяснял рыжему, и при этом на его лице была изображена такая сияющая радость, какую Мишель видел только у своего троюродного брата-идиота. Рыжий же оторопело смотрел на раскрашенного, очевидно не совсем понимая, откуда взялось это порождение Двуликого на центральной площади.

Все испортил Шу.

Когда они поравнялись с этой яркой парой, он повернулся к разодетому и язвительно спросил:

– Ну, и что нового про Бога?

Разодетый моментально забыл про Рыжего и, направив свою улыбку на Шу ответил:

– Бог любит тебя! – Человек говорил без акцента, но что-то говорило Мишелю, что тот иностранец. Возможно то, с какой осторожностью от расставлял слова в предложении.

– Да ну?

– Конечно! Прими его в свое Сердце, и он спасет тебя! Знаешь ли ты, что делает наседка со своими цыплятами в страшную бурю? Она берет их под крылья и спасает их ТАМ. Так же сделает Бог с тобой, если ты пустишь его в свое сердце. Ведь ты страдаешь!

– Я? Нет. Не страдаю.

Проповедник замолчал на мгновение, обдумывая совершенно новую для него информацию. Он, наконец, заметил Мишеля и обратил на него свое сияющее внимание. Вероятно он почувствовал каким-то древним чутьем проповедника, что Шу понимает в этом вопросе намного больше его и поэтому решил избегать прямого разговора с ним. А Шу, действительно, понимал.

Мишель вдруг понял, что Проповедник уже несколько минут объясняет что-то лично ему, а он стоит и смотрит куда-то сквозь него, думая о своем. Он, наверное, выглядел сейчас так же, как тот Рыжий несколько минут назад. Рыжий, кстати, воспользовавшись возможностью, благополучно скрылся. Наконец, Мишель не выдержал. Стараясь быть подчеркнуто корректным в высказываниях, он начал свою ответную речь. Речь, действительно, была ответной, несмотря на то, что Мишель не слышал предыдущей речи проповедника, потому что Мишель очень хорошо знал, что они говорят, приставая на улицах. И это не зависело от их религиозной направленности. Все они говорили одно и то же.

– Что Богу нужно от меня? Ты напрасно теряешь время. Я — конченый грешник.

– Для Бога один раскаявшийся грешник ценнее сотни праведников. Один человек тоже говорил так, но приняв Бога, сказал : "У меня есть лучше делать, чем я делал до. Теперь я верю." Надо верить, и не думать о вселенной и о будущем. Это сделает за тебя Бог. Думай только о здесь и сейчас, и тебе станет легче.

– Зачем легче? Я хочу познать в жизни все, мне интересно!

– Мы можем только принять то, что ниспослано нам свыше...

– А также и то, что воспослано нам сниже! – Ехидно вставил Шу.

Проповедник в испуге оглянулся на него и быстро закончил:

– Приходите на нашу проповедь. – Он сунул им в руки бумажку и с профессиональной улыбкой повернулся к следующей жертве.

– Зачем ты его так? Он же спасти тебя хотел...

"Действительно, зачем?" – Подумал Мишель.

– Бесполезно. Меня, все равно, не спасти. От чего только. Это мои проблемы, но я уверен в этом так, как он уверен, что Бог любит его.

– А как же смысл жизни? – Улыбнулся Шу, словно точно знал ответ.

– Ага, ты, конечно, скажешь, что Бог — это ответ на все. Конечно, ты прав. Когда не знаешь ответ, всегда можно сказать, что ответ в Боге. Это слишком просто — перекладывать ответственность.

Да, Шу знал... Конечно, он знал, точнее, был уверен, что знает его. Для себя. И был прав. Тоже для себя.

 

 

Он ждал, когда священник заговорит первым. А тот собирался заговорить. Ондион видел это, видел, как подергиваются его руки, как сверкают глаза из-под капюшона. Интересно, кто его бог?

Это не странник с юга, где верят в веселого и радостного бога, украшают его статуи цветами и поют песни, повторяя его имя бесчисленное число раз и из этого повторения черпая радость. Тот веселый бог приходил на землю, чтобы провести время в любви и радости, а южане, что поклоняются ему, лишают себя всех радостей, находя высшее счастье лишь в повторении его имен. Но их естество вырывается из заточения, и они устраивают публичные пиры в его честь, столь обильные, что для северянина, случайно попавшего туда, бывает трудно не обидеть хозяев и их бога. А когда перед пиром они слушают проповедь, а с кухни прилетают запахи будущего пира, то можно заметить, с каким вожделением их мысли вращаются вокруг еды, и как испаряется вся их святость.

Может, этот странник пришел с востока, где почитают божьего сына, что за свою жизнь принял от людей бесчисленные страдания, но все равно любил людей. А потом был предан и привязан к столбу, где умер в страшных мучениях но с улыбкой на губах. И с тех пор они почитают тот столб и его изображения, а когда молятся, то поднимают пальцы к небу, а затем к земле, изображая столб, на котором умер их бог.

Нет, этот человек не поклоняется мертвому богу.

Да, сейчас он заговорит. Сначала захотелось помочь ему, заговорить первому, потом какое-то странное чувство, берущее начало от жалости, но родственное издевке палача, заставило его подождать. Пусть сам начнет. Ведь, в этом его работа, его долг. Ну, смелее, спроси же меня о всеобщей любви? Ондион осмысленно посмотрел под капюшон, не надеясь разглядеть что-либо в этой густой тени. Да он и не пытался разглядеть, потому что это ему ничего не давало. За время долгих странствий он так и не научился узнавать о человеке по его лицу. Точнее, разучился. Разные страны, разные лица убедили его, что лицо совсем ничего о человеке не говорит. Он знал, что это не так, и, вероятно, долго прожив в одной местности, можно постичь эту науку, но не смог этого сделать. Хитрая морщинка между бровей на лице южанина приобретала совершенно другой смысл.

Человек откинул капюшон, у него были рыжие с сединой волосы. Это было так странно, что Ондион замер, так и не поставив свою кружку на стол. У человека был высокий, нависающий лоб. Еще немного, и он казался бы уродом, а может быть, это свет трактирной лампы сыграл злую шутку. Он улыбался доброй улыбкой, хотя в глазах было что-то безумное. И вот он спросил. Именно то, что от него и ожидалось, словно угадав мысли.

– Скажи, ты веришь в Любовь?

– Что значит, верить в?

– Веришь ли ты, что она есть?

– Ты всегда задаешь для начала самый сложный вопрос?

Человек кивнул. Он словно издевался. И ждал ответа. Похоже, он сразу понял, что этот разговор будет не совсем такой, как обычно.

– Хорошо. Я отвечу подробно. Если ты имеешь ввиду любовь мужчины и женщины — то нет, не верю. В обычном смысле не верю. Не верю в одинаковость ответного чувства. Обычно один любит, а второй с этим соглашается или не соглашается. Если соглашается, то есть не сильно возражает — это называется взаимная любовь. Если не соглашается — невзаимная любовь. Я сказал, что не верю в одинаковость ответного чувства. Любые отношения взаимны, то есть порождают ответ. Но ответ обычно не такой, как вопрос. Дружба может порождать раздражение, любовь — ненависть, а пренебрежение — любовь.

Человек поднялся и пересел поближе. Его живые глаза оказались совсем рядом. Он внимательно и даже как-то жадно слушал.

Ондион продолжал.

– Если же ты спросил про любовь всеобщую, любовь к богам, или ко всему миру, или только ко всему живому, или к людям — да, она существует. Любовь может жить внутри одного. И она создает или разрушает его. Это страшная сила. Она может убить или воскресить, она может затаиться на долгое время, а потом вырваться на свободу. Если ты хотел узнать обо мне, то, скорее всего, я люблю все живое, но... кроме людей. Они часто безобразны. Я тоже человек, и я безобразен.

– Ты не прост. Таким ты мне и нужен.

Монах хитро улыбался. Рыжие кудрявые волосы пропускали свет. Ондион почувствовал, как что-то холодное скрывается в рукаве его монашьего плаща, и незаметно передвинул свою руку в более удобную позицию.

– Знаешь ли ты, чем занимется наш Орден?

Быстрое движение под столом. Но Ондион был готов, и поэтому оказался быстрее. Нож звякнул на пол, а рука Ондиона сомкнулась на горле монаха.

– Пусти... – прошипел рыжий. – Я только проверял тебя...

Никто в трактире не отреагировал на шум. Трактирщик только взглянул на них из-за прилавка.

Ондион напоследок сжал горло посильнее, подвинулся так, чтобы быть напротив, и отпустил. Монах поднес дрожащие руки к горлу.

– Я только проверял тебя. Так ты догадался? Знаешь, чем занимется наш Орден?

– Нет. Ордена сами по себе — я сам по себе.

– Наш орден ищет героев. – Монах говорил совсем тихо. – Героев для последней битвы. Может быть, не самой последней, но страшной.

 

 

Библиотека находилась в другом конце города и йогурты тащились сквозь остатки ночного тумана, как вдруг что-то знакомо урчащее сквозь туман настигло их сзади.

– Смотри, Шу, автобус!

"Странно, зачем здесь автобус?.. Не к добру это..." – подумал Шу. Они заползли на теплое сиденье и Шу уставился в запотевшее окно, а Мишель стал наблюдать за пассажирами. Их было только двое, и они почему-то стояли, наверно, так им было удобнее беседовать. А они беседовали. Один большой, с красным носом горячился, размахивал руками, отчего иногда чуть не падал на поворотах, он что-то убедительно доказывал второму, тонкому и невысокому, отчего тот боязливо сжимался и казался еще меньше, но позиции в споре не сдавал. Похоже, разговор иногда переходил на личности, и тогда тощий обиженно поправлял очки и говорил с отчетливой дикцией : "Глупо. И нихрена не интеллигентно."

Водитель объявил "Библиотека" и Мишель выпихал разложившегося от тепла и тряски Шу. Библиотека была такой, какой обычно ее представляют и какой она никогда не бывает. Только здесь... Белое одинокое здание с колоннами. Оно было нелепо в сером утреннем тумане. Незаметная старушка сидела у конторки, Шу и Мишель не заметили ее, только откуда-то появились нужные Мишелю книги.

Шу, зевая, принялся за какие-то журналы, валявшиеся на всех столах. "...а вот архив с нужными мне сведениями о сентябрьских жуках. – Думал Мишель. – Название по латыни. Да, но архив на испанском!..

– Что ж вы писаетесь, Дарья Петровна!..

Шу обернулся. Старушка строго выговаривала котенку, указывая на лужицу на полу. "Откуда старушки в нашем городе? – Подумал Шу. – Раньше не встречал. Недобрый знак." Хотя, есть такие профессии, которые однозначно связаны со старушками. Вот, например, гардеробщица. Или библиотекарь.

– У вас случайно нет Испанского словаря? – Отчаявшись разобраться, спросил Мишель. Старушка зарылась в бумаги.

– Шу, ты держишь книгу вверх ногами.

– Да, – удивился Шу, – а где у книги ноги?

Старушка вынырнула из груды бумаг:

– Испанского нет.

– А какого-нибудь?

– Какого?

– Такого, с которого можно перевести на испанский... Ну, понимаете, я беру два словаря Испано-Какой-то и Нечто-Русский и перевожу и Испанского на Русский, а потом Русско-Какой-то и Нечто-Испанский и перевожу обратно.

– Аа, – сказала старушка и сняла с полки Нечто-Испанский словарь.

 

 

Война — любимое развлечение королей, но в этой стране уже давно не было войн, последняя развлекательная война закончилась два века назад. Тогда столица была еще сильна и Короля боялись и почитали. Теперь осталось одно название и он был не более чем властителем города, правда большого, но все же меньше чем Девять Островов. Хотя мудрецы издавна спорили, считать ли Острова одним большим городом.

Солнечные пучки сквозь просветы в тяжелых шторах медленно ползли по полу, золотили пыльные узоры колонн, забирались на трон. Король сидел в углу парадного зала и созерцал время.

Последняя война не была игрушкой королей. Она была странная. Сохранившиеся войска были посланы, но никто не вернулся. Говорили о победе, но никто не видел предводителей поверженного противника, только трупы. Войска столицы и люди гор. И полная тишина. Мудрецы говорили о сокрытии какой-то великой силы, говорили, что она ушла из мира, но что это за сила — молчали. Но тишина наступила, какое-то время еще чувствовалось напряжение, люди не могли забыть. Теперь все как обычно. Ничего не слышно. Ничего не известно.

Его отец и дед жили по инерции, используя то, чем обеспечили их предки. Тем же занимался и он. Но Столица опускалась. Теперь его здесь не любили. Полгода назад он распустил всех министров.

Он провел рукой по колонне, на руке осталась пыль. "Надо прибрать здесь до завтра", – подумал он. Это был тактический ход. Здесь соберутся все значительные люди от Драконьих гор до южной пустыни. Они убедятся в дружелюбии Столицы (но не слабости), он предложит им союз, а заодно станет известно то, о чем говорят у них.

Он крикнул герольда. Слышно было, как слуги повторяли его приказ все дальше и дальше. Потом шаги. И поклон.

– Кто отозвался на мое приглашение?

– Двадцать шесть лордов, мой Король.

– Читай.

– Властитель Островов Кельмир Справедривый.

По правде, Острова уже давно не входили в его владения, подчиняясь Столице лишь на словах, и Властитель был такой же король как и он.

– Верховный Повелитель Людей Гор Атанатхар.

Он боялся, что Люди Гор не придут. После войны Король не заключал с ними мира, но говорили, что темная сила, которая их вела, пала, и они отошли и остались на бесплодных землях между горами и рекой и довольны этим.

– Наместник восточных земель Артур Светлый.

Это был верный друг Столицы. Но он давно уже не был слугой. Поддерживая хорошую торговлю и обеспечивая в последней войне помощь войсками, он несколько раз показал свое упрямство, и Король знал, что не сможет открыто спорить с ним.

– Ондион Ролайский.

Подожди. Ролайский? Но лес РоЛаЙ... вот он. Король подошел к окну. Внизу шумел город: кричали торговцы на площади, скрипели телеги, на пыльных улицах играли дети, булочники сидели на порогах своих лавок. Улицы переплетались в причудливый нерегулярный узор, вокруг основания Раф-Камня, на котором стоял замок, местами взбираясь на него, или ныряя под скалу тоннелями. Всё это ограничивалось ровной городской стеной, а дальше начиналось зелёное море живой листвы и продолжалось до самого края зрения. Город было далеко внизу, и казался маленьким, к высоте башни добавлялась высота Раф-Камня, а лес занимал бо́льшее поле зрения и чуть шевелился как огромное спящее животное.

Он помнил страшные рассказы, которыми пугали его в дестстве, и как мальчишкой бегал на спор в одиночку к старой сторожевой башне. Он отыскал её глазами. Её вершина едва поднималась над листвой вдалеке. Где-то под покровом леса рядом с ней проходит старая дорога на север, к Девяти Островам. Во все времена ею пользовались неохотно, но дорога была. По рассказам, башня когда-то отмечала границу леса, а еще раньше, во времена его деда...

Однажды король Эдвард приказал вырубить лес на сто шагов по обе стороны от дороги. Лесорубы разбежались в первую же ночь. Тогда он послал с ними солдат. Они рубили лес днём, а когда приходили утром — на месте вырубки уже росли молодые деревья. Дальше — хуже, волки, кабаны, всякие твари пострашнее полезли из леса. Это была настоящая война, на которой были убитые и раненые, атаки и отступления. И когда Эдвард понял, что проиграл её, за полгода не продвинувшись и на десять шагов, он приказал поджечь лес. Погода стояла сухая, дождей в это время года почти не бывает, и лес загорелся быстро, стена огня двигалась впереди солдат, оставляя лишь пепел и чёрные стволы.

Лес горел весь день, заволакивая столицу дымом, а когда стемнело, поднялся ветер, и началась буря. Потоки воды низвергались с неба и неслись по улицам, затапливая подвалы. Молнии сверкали, освещая город холодным светом. Казалось, чья-то разумная воля управляет ими. Несколько домов и южные ворота загорелись, несмотря на дождь. Утром дождь утих, оставив догорать то, что осталось от города. Множество людей потянулось по дорогам на юг, многие из мастеровых осели тогда в южных плодородных деревнях. Эдвард не послушал советов стариков и выдвинулся на север с большим отрядом. Они дошли до места, где дорога выходила на берег реки и встали там лагерем. Король был уверен, что чьё-то человеческое колдовство стоит за этим и твёрдо решил добраться до корня. Старики говорят, что он ошибся, никто не мог бы жить в этом лесу, это сам лес восстал против него. Когда солдаты утром проснулись, то обнаружили, что всё их снаряжение изъедено муравьями, а на месте шатра Эдварда лежит белый обглоданный скелет.

Так его дед вступил на трон. Он был молодым племянником Эдварда и первым претендентом на наследование. Испугавшись свалившейся на него ноши, он созвал совет мудрецов, которые помогали ему править. Что из этого вышло — совсем другая история, но теперь на лес никто не посягал. Был издан закон, запрещающий вырубки севернее линии, на которой стоял город, который соблюдается до сих пор, и лес постепенно подступил к самым стенам, поглотив и дорогу, и старую сторожевую башню.

Была ли это чья-то воля, или правы старики, говорившие, что лес сам восстал против Эдварда? Теперь уже нельзя узнать. Но сейчас... похоже, что есть.

– Кто передавал ему послание?

– Не знаю, мой Король. Никто не признался.

– Что ты знаешь о нем?

Герольд нахмурился. Собранные им сведения были только слухами.

– Прости за дерзость, мой Король, но он законно владеет этими землями. Мало найдется смельчаков, способных войти в этот лес, еще меньше — кто сможет выйти из него. А этот человек живет там. Формально он имеет права на остров на реке в центре леса. Там развалины замка, он пытается заново отстроить его.

Неужели где-то сохранился живой потомок...

– С ним живет кучка преданных ему людей. Он осуществляет контакты с Дарквудом и Тхароном.

– Дарквуд? Разве там еще кто-нибудь жив?

– Да. Человек пятьдесят. В основном, ремесленники и кузнецы. И еще пришли с Синих холмов. Говорят, их город спас некий неизвестный рыцарь. С ним были две девушки. Так говорится в местной легенде. Жители расчистили старую дорогу через лес от Дарквуда к острову и ведут активную торговлю.

– Что еще известно о нем? – Он видел, что герольд не решается сказать, что он знает. А знает он еще много.

– Еще говорят, это он дрался в ущелье у Тхарона и это он заключил мир с Людьми Гор.

Слухи и факты странным образом сплетались в его голове, перемешиваясь слоями, словно черный дым. Он увидел богатый стол и людей сидящих за трапезой. Они пели. Песня повторялась по кругу и странные, нелепые слова смешивались в ней. Он пошатнулся.

– Мой Король...

Кто-то подхватил его под руку. "Вот идет прошлогодний верблюююд! – пели голоса, раскладываясь в красивую гармонию, – Состоящий из множества блююююд!" И кто-то стучал кружкой по столу в слабую долю. Голоса переплетались, расходясь одновременно вверх и вниз. Он пытался разглядеть людей сидящих за столом. Иногда ему казалось, что они одеты в плащи и кожаные рубахи и сидят в огромном каменном зале, а иногда вдруг зал сжимался, и он видел тесную комнату, где на гладкой стене был изображен красный дракон.

Несколько голосов поднялись на октаву выше и запели напряженно и медленно уже совсем полную чушь, а басы пели в том же темпе, голоса смешивались и перекрывались:

К нам стремииииится Готиииииический Тооооооорт!

кнамстремитсяготическийторткнамстремитсяготическийтоооорт!

Невыносимо громко и навязчиво, оно кружилось вокруг, в нем рождался тяжелый, наступающий ритм, он бил по голове, мягко и тупо.

Он взбирается прямо на бооооорт!

Мы убъем Вас, Готический! Торт,

На колени! Готический Торт!!!

МЫ. УБЪЕМ. ВАС. ГОТИческий! ТОРТ!

МЫ. УБЪЕМ. ВАС. ГОТИческий ТОРТ!

Кто-то завыл, завизжал...

Все оборвалось. Тихо копошилась старушка за своей конторкой, мурлыкала на батарее Дарья Петровна. Шу поднял голову – он лежал на старом журнале, там была скучная статья про клизьмотроны. Мишель сосредоточенно тыкал пальцем в Нечто-Испанский словарь.

 

 

– А инопланетяне? Такие зелёные человечки? – Стелла явно иронизировала, но Слон делал вид, что не понимал шуток и отвечал серьёзно.

– Я думаю, что далеко вокруг нигде нет жизни в том виде, как мы ее привыкли понимать. В том смысле, что мы считаем жизнью определенные соединения углерода, которые могут воспроизводить себя и усложняться. Но я думаю, что это общий закон мироздания: в потоке нарастания хаоса могут появляться флуктуации, устойчивые, самоподдерживающиеся завихрения, противоречащие хаосу, но, паразитирующие на его течении и, вцелом, ускоряющие его течение. Это я и предлагаю называть жизнью. А уж какие они будут, эти флуктуации – зависит от случайностей.

Это могут быть химические соединения углерода, которые мы называем органикой, это могут быть какие-то другие самоорганизующиеся химические циклы. Это может быть вообще не химия, например, какие-нибудь сложные магнитные вихри в недрах звёзд, которые размножаются, думают, показывают какое-то сложное поведение.

Их может быть бесконечное количество видов, может быть, есть Нечто, сложноорганизованное, что мы уж никак Жизнью бы не назвали, и ОНО тоже нас чем-то особенным не считает. Так и живем мы, не замечая друг друга, и ищем чего-то...

– Так а с зелёными человечками что? Откуда они тогда? – Не унималась Стелла.

– Из бутылки, ясное дело!.. Люди ужасно эгоцентричны, видят человеческие черты во всем. Даже на Марсе в одном из кратеров видели лицо Тутанхамона... или Аменхотепа, как его там. Пока не сфотографировали поближе и не убедились, что это просто гора.

Вот, например, Австралия... Была в изоляции всего сотню миллионов лет, и смотри, насколько все существа там отличаются от наших! Все напрочь сумчатые и утконосые. Что тогда говорить о других планетах, уж всяко они ни разу на человечков похожи не будут. Другое дело – соседние измерения Земли. Они должны быть похожи на наше. Но контакты с ними невозможны по определению. Вот, Винский идет, он вам скажет.

– Что? – Не сразу понял Винский. – И скажу! Вот скажу, так скажу! А что сказать-то?

И он сказал. Сначала лоб его собрался в гармошку и он запыхтел. Потом...

– Некоторые считают, что параллельные пространства не пересекаются, так же, как не пересекаются параллельные прямые – просто по определению, потому они и параллельные... Тогда любые наши усилия в нашем пространстве никак не изменят ничего, что находится в пространстве параллельном. Но на самом деле здесь слово "параллельные" не очень подходит, просто их так называют. Правильное слово "соседние". Некоторые вообще считают, что их бесконечное множество и они как раз и образуют вселенную. А любое изменение – это просто усилие по переходу в соседнее пространство.

Ну вот, например, в нашем мире вот этот камень лежит вот здесь. – Он указал на маленький камень, лежащий в траве. – А в соседний мир отличается от нашего только тем, что этот камень лежит вот здесь... – он взял его в руку и снова положил чуть правее. – Переместив камень я не изменил этот мир, а сам переместился в другой мир, в котором камень лежит правее.

– А как же мы? – Спросила Стелла

– А вы одинаковы в обоих мирах, хотя и другие. Поэтому я ничего не замечу. Хотя... если вы – это уже другие вы, я всё равно ничего не замечу, я же не знаю, как бы вы повели себя там, откуда переместился, вернуться обратно уже нельзя.

 

 

Слон и Ту сидели на пригорке. Рассеянный солнечный свет ложился на траву, призывая растянуться под деревом и ничего не делать. Мишель говорил, что если неосторожно заснуть на склоне, могут прийти муравьи и унести обмякшее тело в муравейник.

Было тепло и солнечно, но не в голове у Слона. Мысли его были самыми мрачными. Все это было совсем не к месту, но только не для него. Это были не мысли, а состояние, которое никуда не уходило, только временно отступало, если яркая реальность вторгалась и слегка приукрашивала его серый мир. Он был наполнен отчаянием и уже даже не жалостью к себе, а смирением с собственной неизлечимостью. Эти мысли оседали на дно, и он жил с этим, просто приняв как непреодолимое. Лишь иногда слабая надежда, что есть какие-то пути выхода из этого состояния, могла всколыхнуть мёртвую воду отчаяния, и она болезненно изливалась наружу, чтобы потом снова успокоиться в неизбежности.

– Помнишь, однажды мы шли по городу, и вдруг из толпы выскочила какая-то девица, бросилась тебе на шею, а потом так же скрылась в толпе?

– Да. Ну, и...

– Кто она?

– Мм... да, я вроде видел ее где-то, учился с ней что ли... Когда-то. А что?

– Почему она бросилась тебе на шею?

– Ну, не знаю, наверное, очень рада была меня видеть...

– Понимаешь, я достаточно хорошо знал ее. Мы с ней тоже учились. И мы даже, иногда вместе гуляли. И я покупал ей мороженое... Но она не обратила на меня внимания.

– Ну, и? – Снова повторил Ту.

– Понимаешь, я хотел тебя спросить, тебе часто на улице малознакомые девушки бросаются на шею?

– Ну, случается, иногда, а что?

– Да нет же, нет! Не это я хочу у тебя узнать! Скажи мне, как другу, КАКИМ нужно быть, чтобы люди, увидев тебя, радовались, обнимали тебя просто потому, что рады тебя видеть! КАКИМ!? Я ищу ответ на этот вопрос уже много лет, потому что... потому что мне никогда не бросались на шею даже хорошо знакомые девушки. А друзья, увидев меня, опускают глаза, в крайнем случае, бормочут, "ну вот, и Слон пришел". Только ты – единственный человек, который иногда радуется моему приходу. Поэтому я говорю об этом с тобой, и еще потому что знаю, ты, по крайней мере, не будешь смеяться надо мной.

Незнакомому могли показаться смешными эти юношеские проблемы. Но нет. Всё было гораздо глубже и сложнее, и проростало в теоретическую плоскость. С самого раннего детства Слон понял, что бывают люди симпатичные и НЕсимпатичные. Причем, это от рождения и почти не зависит от того, что они делают. Вообще, непонятно, от чего это зависит. Симпатичным может быть человек, абсолютно некрасивый, неаккуратный, всех ненавидящий вообще обладающий всеми отрицательными качествами. Он помнил одного товарища, о котором говорили "какой очаровательный бомж!".

Если симпатичный человек сделает какую-нибудь гадость, его скорее всего простят. Во всяком случае, на первый раз и на второй и, вероятно, даже на десятый. Ему придется сильно постараться, чтобы его возненавидели. Напротив, несимпатичным людям не прощается ничего, даже малейшие проступки. Ту принадлежал к симпатичным людям. Если он опаздывал куда-нибудь часа на два (а он делал это часто), то когда он, наконец, приходил, то ему вместо "где ты шлялся, урод" говорили "как хорошо, что ты наконец, пришел". И потому Слон обращался сейчас к нему, пытаясь узнать новые подробности о том, каково это — быть симпатичным. Отчасти чисто теоретически, отчасти в надежде, а вдруг Ту владеет какой-то тайной, которая могла бы хоть немного поднять его собственную симпатичность. Невероятно, конечно, но вдруг случится чудо...

Все говорили, что это возможно, но Слон не видел ни одного примера. Наверное, это как бросить курить, подумал он: все говорят, что это возможно, но никто не может бросить. Впрочем, он знал по крайней мере одного человека, кто на самом деле бросил курить. У него была проблема со здоровьем и выбор стоял: или жить или курить. Кроме того, здесь всё ясно, что надо делать (точнее, не делать), а в случае с симпатичность — полная неизвестность. Некоторые говорили про различные методики личностного совершенствования. Все они различным образом совершенствовали личность, но требуемый параметр, судя по видимым результатам, не поднимали. Так что Слон скорее склонялся к мысли, что всё-таки это врожденное и неисправимое. И с этой мыслью он привык жить и мириться.

Ту странно и серьезно посмотрел на него.

– Ты слишком много об этом думаешь. Take it easy.

– Да?! Да! Думаю! А о чем мне еще думать, как не о простых человеческих отношениях! Почему?! Почему я лишен того, что легко достается большинству! Элементарная человеческая теплота! Ведь, же совсем нормальный. Обыкновенный. Ведь правда? Так почему же вызываю такое отвращение?

– Да нет. Ты не вызываешь никакого отвращения. Забей, бывает хуже. Вон, Винский... К нему вообще иногда подойти страшно. Ты обыкновенный. Просто ты ТАКОЙ, что тебя не хочется обнять.

– Наверное. Но КАКОЙ? Разве это не видно со стороны?

– Ладно. Не психуй. Чем могу тебе помочь? Тебя, что, обнять?

– Да иди ты в жопу! – Он вскочил и шагнул в заросли. Ту проследил за ним взглядом. Подождал.

– Эй! Слооон!

Никто не ответил.

Ту встал, прошел четыре шага до кустов и заглянул в них. За ними начиналась поляна, но Cлона нигде не было.

 

 

Мишель что-то бормотал, и не давал Шу сосредоточится. Да, впрочем, теперь это уже и не получилось бы. Шу пытался вспомнить, где еще он мог видеть этот плакат с красным драконом, что висел у Пильдиса на стене. Казалось, он видел его во сне, только теперь уже не вспомнить, при каких обстоятельствах. Очень трудно бывает вынести такие подробности из сна. Бывает посреди дня вдруг вспоминаешь, что видел что-то во сне, и на это воспоминание наталкивает что-то, что случайно попадается тебе на глаза днем. Но сон уже не вспомнить. От сна уже осталось только воспоминание о воспоминании.

– А дверь? Ты видел эту дверь? – Упорствовал Мишель.

– Какую дверь? – Очнулся Шу.

Мишель потащил его на лестницу и вниз по ступенькам. Шу не сопротивлялся. Тремя этажами ниже вместо тесной лестничной площадки вдруг обнаружился огромный темный зал, уходящий вглубь здания, со множеством пыльных дверей. Мишель потащил его в полумрак вдоль этого ряда дверей, иногда останавливаясь, чтобы смахнуть пыль с медных табличек, если было никак не прочитать.

– Вот. – Сказал наконец он, остановившись у закрытой двери.

– Что? – Не понял Шу.

– Читай. Табличка висела неровно, на одном гвозде, и под ней было видно, что когда-то дверь была другого цвета и не такая пыльная. Буквы гласили: "Демонстраторская".

– Ну, и что? Наверное, демонстрируют что-нибудь...

– Вот именно! Де-МОНСТР-рируют!

– Как? Как ты сказал?

– Так и сказал. Если здесь де-МОНСТРрируют, значит, где-то должны и МОНСТРИРОВАТЬ!

Шу почему-то вспомнил странный серый контейнер, что стоял во дворе у медиков. Похоже, что в нем должно было находиться какое-то медицинское оборудование вроде бормашины. Это было бы похоже не правду, если бы не надписи на нем. С одной его стороны было написано: "Открывать здесь". При этом с противоположной стороны была надпись "Стоять здесь". Сразу появлялось множество вопросов. Как умудриться открыть контейнер, стоя с противоположной стороны от дверцы? Почему нужно стоять там во время открывания? Может, это опасно? Ясное дело! Однажды, проходя мимо, он слышал слабый звук, как будто кто-то осторожно скрёбся изнутри... Но что это за таинственная опасность притаилась в контейнере? И при чем здесь темная комната с надписью "Демонстраторская"?

Шу подошел ближе и рванул за ручку.

Дверь была наглухо закрыта. Она даже не пошатнулась. И табличка на одном гвозде тоже.

Спускаясь по лестнице, Шу вспоминал эти тихие царапающие звуки. Ему стало не по себе.

 

 

– Горрб, – сказала первая жаба.

– Грроб, – сказала вторая жаба.

Слон не знал, как зашел сюда, где начиналась та дорога, которая его привела. С тех пор, как он психанул и ломанул через густые кусты, прошло довольно большое время. Все это время он шел вперед через лес, ничего не замечая, погруженный в собственные напрасные, как он сам понимал, переживания. Вряд ли можно что-то изменить. К человеку относятся не по тому, что он делает, а по тому, какой он, что бы он ни делал, это надо принять как факт. А он такой, ну да, и что, и надо с этим жить. Расслабиться и получать удовольствие. Искать его не в общении, а в чем-то другом... в творчестве, например. Это называется сублимация. Или вот, лес, например...

Слон вдруг почувствовал, что лес – это не просто лес. Это организм, который чувствует... И если бы удалось войти с ним в контакт... то наверное, можно было бы почувствовать то, что чувствует он. Мысли приняли другое, более приятное, направление и постепенно Слон обрел некоторое душевное равновесие, и, хотя его загрузы остались, конечно же, при нем, просто отступили куда-то вглубь, идти стало легко, словно лес сам вел его, услужливо подставляя тропинку под ноги, и убирая ветки с его пути.

Вероятно, это была одна из дорожек, что расползались по лесу от холма, протоптанные жизнепробами и еще неизвестно кем. Это была обычная лесная тропинка, но сойти с нее было нельзя. С обеих сторон было непроходимое болото, то тут, то там, желтые пузыри с глухим гулом поднимались из глубины и колыхали окресные кочки.

Можно было повернуть назад, но это было не в его правилах. Этому он научился у Мишеля, и оно ему очень нравилось. "Никогда не возвращайся по той же дороге, по которой пришел." Это правило, хотя и было надуманным, делало жизнь безумно интересной. По крайней мере, он еще никогда не пожалел, что его соблюдал.

Тропинка была заросшей и узкой, попросту, тропинкой это называлось лишь потому, что по ней, в отличии^* от окружающего болота, можно было пройти. И еще как пройти! Комфортно, не замочив ног.

– Горрб, – сказала первая жаба.

– Грроб, – сказала вторая жаба.

Жабы сидели на старинном серебряном блюде. В полумраке хижины блюдо казалось еще более старинным, и змеи, составляющие своими телами ручки блюда, казалось, незаметно поворачивали глаза, следя за движениями Слона. Солнечный луч падал сквозь дырявую крышу прямо на блюдо, и жабы вяло отталкивали друг друга, чтобы погреться в луче.

Кому могло понадобится строить хижину посреди болота, как не местной ведьме! Конечно! И жабы! И воображение тут же достроило все остальное, что было сокрыто во мраке темных углов. Сундуки, полные мышей и ядовитых змей, лесные травы, подвешенные к потолку и, вот она, сама Ведьма!

– Привет. – Сказал сильный, почти молодой, голос.

Слон поднял глаза.

Пыльная шляпка грязно-желтого цвета со шпильками, что висела на высокой спинке кресла, повернулась, и обнаружила под собой вертлявую женщину лет пятидесяти. Между шпилек шляпы виднелась паутина, и Слон подумал, что нужно обладать несомненной грацией, чтобы, находясь в этой хижине, оставить паутину на шляпке нетронутой.

– Привет, – повторила Ведьма.

Слон растерянно кивнул.

– Ну, и чего ты сюда приперся?..

"В самом деле, чего это я сюда приперся?" – Подумал он.

– Ну ладно, если пришел, значит так надо было. От кого дорогу узнал?

– Ниоткого... Я сам пришел.

– Ага, могла бы и сама догадаться. Значит, точно, так надо было. Ко мне обычно со всякими пустяками ходят, то корова у кого пропала или яблоки не родятся. А ты так пришел. Хочешь узнать, что тебя ждет?

Он пожал плечами.

– Горрб, – сказала первая жаба.

– Грроб, – сказала вторая жаба.

– Конечно, не знаешь. И я не знаю. Только скоро будет крутой облом, как моя племянница говорит. Плохо будет. Вам всем. Видишь, гроза надвигается, – она показала куда-то за пределы хижины. – Совсем темно стало.

Над лесом погода стояла отменная, и ничто дождя не предвещало, разве только душная жара, что стояла последние два дня.

– А ты совсем не тем занят. Про свои глупые проблемы думаешь... Не отнимет у тебя никто этого. И отнимать-то совсем нечего. У тебя хуже уже не будет. Будет лучше. Если живой останешься. А то...

– Грроб, – сказала вторая жаба.

– Согласование Времён уже совсем близко. Когда оно настанет, главное — не запутаться. Помни: все, что происходит — происходит по-настоящему, но лишь половина этого просиходит с тобой. Вторая половина — не твоя. Ты его встретишь, хозяина второй половины событий. Он будет в тебе, но ты должен узнать себя в нём. У него будет...

– Горрб, – сказала первая жаба.

– ...у него будет другое лицо и одежда, это позволяет вам существовать в двух местах одновременно. Вы — разные люди! У него своя судьба, у тебя своя. Ты не рыцарь, он не жизнепроб. Если вы не сможете разделиться — вы можете стать центром слияния, и тогда миры рухнут друг в друга. Самое главное: помни — ты не рыцарь! Запомни эти спасительные слова. Ты должен будешь сделать что-нибудь не так, как сделал бы он. Держись за эту мысль, и тогда, может быть, мы спасёмся.

Слон, окончательно сбитый с толку, протянул руку к жабе и осторожно потрогал ее сухую и шершавую спину. Жаба приподнялась на лапках и раздула бока. Он совершенно не понял, что же хочет сказать ему ведьма. Она это видела, но терпеливо повторяла:

– Запомни, если не можешь понять сейчас – не страшно, когда надо, поймешь, только вспомни мои слова в нужную минуту. Ты не рыцарь. Запомнил?

– А когда она настанет, эта нужная минута, как я пойму? Что мне нужно для этого?

– Горрб, – сказала первая жаба.

– Грроб, – сказала вторая жаба.

– Ох, достали вы меня! – Вздохнула ведьма, взяла блюдо с жабами, поставила их в холодную печку и громыхнула заслонкой. – И ты тоже! Чего смотришь?

Слон снова пожал плечами.

– До свидания, – сказал он и повернулся к солнечному просвету двери.

– Не нарушай своего правила. – Оскалилась ведьма.

Слон обернулся. Жабы снова сидели на старинном серебряном блюде. В полумраке хижины блюдо казалось еще более старинным, и змеи, составляющие своими телами ручки блюда, казалось, незаметно поворачивали глаза, следя за его движениями. Солнечный луч падал сквозь дырявую крышу прямо на блюдо, и жабы вяло отталкивали друг друга, чтобы погреться в луче. Пыльная шляпка грязно-желтого цвета со шпильками висела на высокой спинке кресла. В хижине никого не было, паутина золотыми нитями пересекала помещение... Как будто померещилось.

Он снова повернулся к двери и вышел на солнечный свет. Вдруг стало понятно, что значили последние слова ведьмы. Она говорила про правило "не возвращайся той же дорогой". Он стоял не посреди болота, а на склоне холма. Перед ним расстилался город, все его несколько улиц, и центральная площадь с памятником последнему герою. Он обернулся, позади начиналось болото, и никакого следа избушки. "Ну и как я теперь обратно попаду, – меланхолично подумал Слон. – Где-то в городе бродят Шу и Мишель. Интересно, как скоро я на них наткнусь?.."

 

 

Было уже далеко за полдень, когда Шу и Мишель вышли из пыльного сумрака библиотеки на солнечную улицу, жмурясь от яркого света.

– Привет, – кто-то негромко окликнул их.

– Ту? – Удивился Мишель. Но спрашивать, как он оказался здесь, не стал. Это было как всегда бесполезно, вразумительного ответа от него было получить невозможно. Он мог говорить часами, не называя самого предмета, то ли считая, что это и так всем понятно, то ли, наоборот, скрывая суть от тех, кто не принадлежал тем избранным, что его понимают.

Ту был вял, словно мучим Двуликим. Впрочем, он всегда был таким. Жизнепробы верили, что когда он был ребёнком, то был таким же, как сейчас: с бакенбардами и небритый, просто намного меньше. И, точно так же, мог говорить часами, не называя темы.

Они завернули в ближайший кофейник, сели у окна и время перестало существовать. Ту несло за жизнь, он пытался сказать что-то важное, но смысл, как обычно, ускользал.

– Понимаешь, большинству людей не нужно это, вот Сту^*, например. Жил здесь, жил, и сбежал. Сидит теперь за горами, в Lost Angeles-е, Городе Потерянных Ангелов, и доводит до совершенства свои клизьмотроны. Говорят, хороший специалист, как это бывает — молодой, перспективный, наука, карьера и прочее.

– Да что ты знаешь о клизьмотронах! – Возмутился Мишель.

– Очень много! Это было любимое ругательство нашего старого Учителя, – это Шу говорит, – за это его так и прозвали. Он всегда говорил: "Эх, ты, клизьмотрон, такую простую вещь не смог сделать!"

– Да. Он-то, наверное, знал о них.

Ту продолжил журчать дальше:

– Только ты это... если, конечно понимаешь, что я хочу сказать... Ты же никогда не уйдешь от нас к своим клизьмотронам, как Сту, ведь правда?

– Не уйду. – Серьезно ответил Мишель.

Но случилось так, что сам Ту очень скоро ушел. Правда не за горы, и они видели его, он часто прилетал из города к ним в Фэйри-Хилл, и тогда казалось, что он снова с ними, да так оно и было, но наступало утро, и Ту возвращался в мир больших машин и нужных людей.

– Это не тебе, Ту? – Мишель протянул сверток, добытый дома у Пильдиса.

– Мне. Видишь, написано. – Он развернул его, там оказался желтый ключ.

– Нет. Не вижу. Тут какие-то цифры...

– "K42B" — значит "Key for Tubby".

Мишель не удивился. От Ту можно было ожидать такого. А Шу было не до жабы, он сидел, положив голову на руки и задумчиво смотрел сквозь стекло на солнечную площадь и размышлял. А еще он смотрел на отражения в окне. За двойным стеклом сидела грустная двухголовая девушка и две призрачные руки мешали ложками в стаканах.

– Это — моя машинка...– сказал Ту с нежностью погладив ключ.

– Кккакая машинка? – Поднял голову Шу, подумав совсем не то.

– Ну, какая... — Би-Би... – ответил Ту с еще большей нежностью.

– Шу махнул рукой и (возможно от этого жеста) снова уронил голову.

Ту засуетился, собираясь к прилавку за новой порцией урывков, которыми они обычно питались:

– Скажите мне сразу, чтобы я сто раз не ходил.

– Не ходи, Ту, сделай милость. – Отозвался Шу.

И Ту не пошел. Он остался сидеть, и говорил, говорил, говорил...

А темная стена грозы надвигалась на город с юга, но никто этого не видел. Она двигалась тихо и под покровом ночи, и вдруг обрушилась мокрым ветром и грохотом. Но обитатели города не обращали на это внимания, укрытые каменными стенами и толстыми стеклами кафе.

 

 

– Неизвестно, говоришь?

Герольд все так же пристально смотрел на него.

Король отвернулся к окну. За что? Почему его убили? Король не любил балы. Шум, много народа. Но это было нужно государству. Весь этот королевский приём, роскошный, почти как во времена его отца. Король был доволен, казалось, его замысел осуществился успешно. Ну, не всё, конечно, но главного он достиг. Соседи убедились, что его государство еще существует, оно сильное, и в казне достаточно монет, чтобы устраивать столь роскошные приёмы. Установлены новые связи, возобновлены старые, заключены предварительные соглашения о выгодной торговле. Начат разговор о военных союзах. И всё такое.

Он узнал об этом случайно, его явно не собирались оповещать о происшествии, когда вот так, запросто, на Королевском Балу убили человека. А он, Король, ничего не знает об этом.

– Кто был этот гость?

– Не знаю, говорят, какой-то король.

– С юга? с севера? А убийцу поймали?

– Убийца сегодня утром повесился в камере... – Герольд, явно, хотел добавить что-то еще, но не решался.

– Ну, говори! – Нетерпеливо крикнул Король.

– ...Его убили из пушки.

– Как, из пушки?

Не может быть. Это жуткое колдовское изобретение пришло и юга еще во времена его отца. В его войске даже было две пушки. Их сделали мастера из Дарквуда. И была еще одна, но она... Ее разорвало огнем как раз в тот момент, когда мастера показывали ее старому Эдмонду, его отцу. Одного подмастерья разрезало осколком у него на глазах...

Но они давно пришли в негодность и лежат в подвалах со времен последней войны. И, все равно, для них нужен Огонь. Порох. Прах, что сгорает мгновенно, выталкивая камни на вражеские стены. Старый мастер из Дарквуда рассказывал, как его приготовить. Надо смешать уголь и серу... и еще что-то... в определенных пропорциях. И делать это надо очень точно, иначе вместо огня будет только дым. И тяжелый запах серы. Секрет этот хранили далеко на юге, откуда и привозили порох, продавая его за такую же меру золота. Торговцы! Конечно, они всегда делали так, продавая всего лишь уголь, прах, за золото! Разве что сера... Серу исторгают из себя вулканы. Наши горы не те. Они древние, низкие и покатые. Сера есть только в Драконьих горах на севере. Но только уже много лет не было вестей оттуда. Там были поселения рудокопов, что возили свой товар в Девять Островов. Да, ведь, теперь, и Острова — это отдельная страна со своим королем.

– Из пушки... Как она оказалась на балу?

Король ничего не мог понять. Ведь, чтобы поднять пушку, нужно пять человек. И выстрел, наверное, разрушил бы все стены зала, не говоря уже о том, что был бы слышен во всех окрестных лесах.

– Это была карманная пушка. Вот, что нашли в зале, у стены.

У него на ладони лежал блестящий железный шарик размером с ноготь.

– Что это?

– Такими ядрами стреляет карманная пушка.

– Откуда ты знаешь?

Герольд промолчал.

Кто тот мастер, что сделал карманную пушку? Кто тот человек, что подослал убийцу к таинственному иностранному королю? Кто тот король, которого убили? Вообще ничего не известно. Все это очень не нравилось Королю. Это напоминало те времена, когда еще не закончились войны, и вражеские шпионы прятались среди нарядных горожан на ярмарках. Неужели, снова будет война... Королю стало очень тревожно и холодно. Он отвернулся от окна и закутался в мантию.

– Можешь идти, герольд, – сказал он не оборачиваясь. И услышал, как его молодые шаги прокатились вниз по лестнице и затихли где-то во дворе.

 

 

Дождь начался со вторым раскатом грома.. Слон влетел в двери кофейника с третьим. Он остановился на пороге, стряхивая с волос мокрые капли. Дождь не успел серьезно намочить его. Но, все равно, ему было неуютно, несмотря на теплый воздух и запах кофе. Холодный люминесцентный свет показался ему агрессивным, после полумрака предгрозовой улицы ему было больно поднять глаза и оглядеться.

Он опустился на первый же стул у входа в углу, подальше от света. Этот свет, мелко дрожащий, все равно раздражал его. Он закрыл глаза и опустил голову на руки. Приглушенные голоса вплыли в его сознание. Такое странное чувство всегда рождает эта кофейная тишина, наполненная ватными голосами. Они все говорили о своем, и была возможность переключаться с одного разговора на другой, только он не владел этим искусством. Переключение происходило само, плавно и неожиданно. Это было интересно, потому что каждый раз приходилось догадываться о чем речь, Слон любил эту игру и часто, когда большое количество народа распадалось на несколько очагов беседы, терялся в толпе и закрывал глаза...

–... и вот, представь себе, в этой их ситуации, кругом творится полный беспредел, а в этот момент к ним приезжает какой-то протоиерей или архимандрит...

– А я всегда думала, что архимандрит — это такая болезнь.

Громкий смех и звон кофейного блюдца.

– Да ты что! Болезнь — это холицистит.

...а вот я смотрю, он такой неубедительный, малоподвижный и лапы лишние. А рыцарь! Ты бы видела рыцаря! Представляешь, он был в мотоциклетном шлеме! Не поверил бы, что у нас могут такой сырой продукт показывать. А потом посмотрел на марку...

– А по-твоему, драконы, они какие должны быть?

– Ну, это большой летающий ящер.

– С перьями?

– Не путай меня. С перьями — это грифон. В общем, определения "летающий ящер" достаточно, остальное история не сохранила. Однако, были и другие летающие ящеры, птеродактили, например. И этот вроде птеродактиля, только шея и хвост подлиннее, голова поменьше, а задние лапы не такие недоразвитые, а мощные, он их в полете не вытягивает, а поджимает, как птица. Это пропорции, а так он намного больше птеродактиля. Еще он весь покрыт чешуей, бывает гребень на спине. Да, и самое главное — он огнедышащий.

– Как это?

– Горючий газ. Метан или что-то в этом роде. Продукт жизнедеятельности бактерий у него в брюхе. Возможно, они помогают ему разлагать пищу. Но, это я додумываю, можешь смело мне не верить.

– А как он его поджигает?

– Вот этого не знаю. Может, высекает зубами искры?

Нездоровый смех за соседним столиком усилился и другой голос добродушно сказал:

– Ты его не слушай, он опять грузит. А то завтра утром голова будет болеть, он работает не хуже Двуликого...

Кто-то воевал с макаронами, яростно тыкая вилкой в тарелку, а макароны корчились и извивались. Кто-то ожесточенно грыз яблоко. Звук этот странно перемешивался с отдаленным звоном ложечки в стакане. Такой звон всегда порождает вокруг себя тишину.

– ...Ах, сударыня, что вы думаете про полиномы Лежандра?

– Не очень-то думаю. Меня утомляет их реккурентность...

– ...А бывают таблетки от дождя?

– Бывают. Таблетки от всего бывают. – Отвечал уверенный голос...

– ...и грибников много.

– Правильных?

– Всяких. Представляешь, однажды еду, смотрю, бабка полную корзинку везет. Папоротником прикрыта. Я у нее поинтересовался, много ли. А она гордо так, говорит "МНОГО!", папоротник приподняла, а там... жабы шевелятся! Целая корзинка жаб!

– А я тоже одну старушку сумашедшую видел. В лесу, неподалеку от города. Идет, такая, в шляпке, прямо как ведьма из мультика. Так она собирала грибы только мужского пола.

– Как это? Грибы, вроде, по полу не различаются. У них споры. У всех одинаковые.

– А вот так, говорит, подосиновики, рыжики, грузди, мухоморы — беру, а поганки, лисички, сыроежки — нет...

– ...Это не тебе, Ту? – Ужасно знакомый голос.

– Мне. Видишь, написано. – Шорох бумаги и звон монетки о стол.

– Нет. Не вижу. Тут какие-то цифры...

– Кей Фор Ту Би — значит KeyforTubby. Это моя машинка...

Аа! Это же Ту с Мишелем! Вот и наткнулся. Куда не пойдешь, везде мы.

– Кккакая машинка? – И Шу с ними!

– Какая — Би-Би... – ответил Ту с еще большей нежностью.

Слон поднялся и жмурясь от неприятного света направился к дальнему столику у окна. "А вот с Слон пришел..." – Это было привычное приветствие.

– Я вот думал, как быстро я на вас наткнусь... Вряд ли вы далеко от центра слоняетесь. А тут еще дождь этот.

– А ты был на площади? К тебе проповедник не приставал? Впрочем, я помню, у тебя иммунитет...

– Ну не то, чтобы иммунитет... Я не верю в Бога как в личность. Он не может помогать, спасать и вообще вести себя. Я уверен, вселенной безразлично, есть ли вообще жизнь на Земле, в какой форме существует материя, и не распалось ли все в пыль. О моей жалкой жизни и говорить нечего.

– Значит ты считаешь, что цель всего – это распад? А как же жизнь всякая?

– Мир стремится к распаду наиболее удобным путем. И если такое усложнение структуры как жизнь кажется странным и противоречащим этому стремлению, то это только иллюзия. С помощью таких сложных структур мир распадается гораздо проще и быстрее. Обычно Проповедники призывают не думать, не творить, не жить — значит не разрушать. По-своему они правы. Мертвая природа медленнее распадается.

– Ну а ты сам-то зачем тогда живешь? Может... это... распасться побыстрее?

– Ну зачем. Я все же живой и паразитирую на этом распаде, живу за счет него, ускоряя его. И мне хорошо, и хочется паразитировать подольше, и чтобы другим тоже досталось. Поскольку Богу безразлично наше существование, мы сами должны заботиться о мирах и существах, что обитают в них. Люди сильны, их слишком много, и они стали богами здесь. Жестокими богами и слишком глупыми для богов... Чего-то меня занесло. Я к тому, что раз люди здесь правят, то это их разборки, а богов не вмешивай. Если захотят — сами себя уничтожат, а боги только посмеются.

Мишель явно удовлетворился слонской лекцией и заскучал. А Ту, как раз, наоборот, проснулся и снова продолжил свою тему.

– А вот мы тут обсуждали... ну, ты понимаешь, что я хочу сказать. Вот ты здесь, вот лес, вот холм, вот в городе тут. Хорошо, а потом? Ну, о возврате туда, откуда ты есть, я понимаю, речи нет. А куда тогда? За горы?

– Что ты все, Ту, "за горы" да "за горы". Не уеду я никуда, мне здесь хорошо...

– Почему? А ты сам подумай... Ведь все здесь не от хорошей жизни.

Слон задумался. Да, ну он сам, понятно. Дэн. Этот человек-беда везде и всегда чувствовал себя обиженным всеми. У Мишеля там что-то случилось. Ту... Да. Как он сам говорил, у него там "задница". Этим словом называлась безвыходная ситуация. Ту любил устраивать себе в жизни "задницы", а потом из них выбираться. Казалось, это доставляло ему удовольствие, он всегда с большим задором рассказывал, как это ему удалось и какой жуткой ценой. И каждый раз, когда он выбирался из очередной "задницы", радостное ощущение, что он еще жив, доставляло ему истинное наслаждение жизнепроба. Да, теперь ясно, почему он здесь. Потому что там у него, как он говорил, остался вышеописанный предмет. И по его лицу было понятно, что та "задница", от которой он сбежал, была финансовая. Много-много долгов. Похоже, он успешно выбрался. Здесь его никто не достанет. Так, дальше... Шу...

– Нет, думаю, не все... Вот, Шу, например. У него все хорошо. Спокойный, жизнерадостный. У него, конечно, своеобразное замогильное чувство юмора, но, сам посмотри, кто из нас нормальный...

Шу вдруг поднял голову, окинул компанию мутным взглядом и отчетливо сказал:

– Прочтите "гром" наоборот, и станет ясно что вас ждет.

И снова погрузился в кому.

– Шу, говоришь... – проворковал Ту, беседа явно нравилась ему, еще немного, и она перерастет в псевдодоверительный разговор "за жизнь". – Шу... Понимаешь, Слон, поверь мне, он тоже не от хорошей жизни...

– Ну?

– Ну, ты понимаешь о чем я, о чем мы все...

– Ту, НЕ ЮЛИ. НУ, СКАЖИ! ЧТО ТАМ У ШУ? – Слон припер его к стенке.

– Нууу... У него девушка умерла. – Сказал вдруг спокойно Ту.

– ? – Слон слегка опешил, он не знал что сказать и несколько секунд молчал. Потом быстро пробормотрал: – Ну да, Шу никогда о этом не говорил. Он, вообще, не говорит о своем прошлом.

– Нуу, это ты Слон, всегда все последним узнаешь, – отечески сказал Ту.

У Ту было странное свойство, все всегда верили ему, и, если и не считали своим другом, часто доверяли ему свои тайны. Это нормально и обычно для симпатичных людей, и непостижимо для таких, как Слон. Может быть, все доверяли ему из-за того, что было приятно сидеть с ним вот так и вести беседы "за жизнь". Может быть, но Слону это не было приятно. Ту же искренне тащился от этого. Нет, он не сплетничал, и не выбалтывал эти маленькие тайны, но, находясь в компании, он иногда мог сказать кому-нибудь через стол фразу, понятную только им двоим. Тот, второй, кто бы он ни был, обычно не смущался, по опыту зная, что Ту лишнего не скажет. Смущался тот, кто сидел с ними рядом. Им часто бывал Слон. Он тормозил, скрывая смущение за спокойствием и истинно жизнепробским пофигизмом, ведь с ним никто никогда не делился своими тайнами. Как, впрочем, и он сам.

– Нет, Ту, это неважно. Причина в чем-то другом. Вот, посмотри, как Шу безмятежно спит. Его уже нет там, понимаешь, он весь здесь, и снится ему город и Фэйри-Хилл, если, конечно, не что-нибудь глобально-философское.

– Пойми, Слон, рано или поздно, каждый из нас срубит бабок побольше и свалит отсюда, чтобы пожить! Пожить настоящей жизнью! Там!

Слон отметил про себя эту еще одну фразу из другого мира, мира кетчупов, страны рекламы, где вместо товара обычно предлагают несуществующий шанс. Да, Ту все больше и больше принадлежал тому миру, и они видели его здесь все реже. Слон грустно улыбнулся. Ту не понимал, что не для всех настоящая жизнь кончается там, для многих она здесь. А там — не жизнь для них. И поэтому они здесь.

– Хорошо, – решил позанудствовать Слон, – А Глюк? Тоже "бабок срубить"?

– Да. – Уверенно и с вызовом ответил Ту.

– А я?

– И ты.

– Да иди ты! – Противно было слышать эту "правду жизни". Может быть, он действительно ее боялся. Боялся услышать эту правду, боялся поверить в нее. Он посмотрел на Шу, который спокойно спал, уронив голову на стол, на Ту, который отвернулся к окну и наблюдал, как рвется в окно дождь, смешанный с ветром, а может, ему было наплевать и на дождь и на ветер, и он был где-то там, за горами и ездил на шикарной машине.

– Ну хорошо, скажи тогда, от чего сбежал ТЫ. – Вдруг вставил, не просыпаясь, Мишель.

Слон вздрогнул.

– От времени.

Все детство его прошло в солнечной комнате, все стены которой закрывали стеллажи с книгами. Когда говорили "Слон был всегда" – это не значило, что он плавал в пустоте. Он плавал в этой солнечной комнате. Здесь было его любимое кресло и солнечный луч, наполненный пылинками, и огромное количество миров, стоило только открыть обложку. Еще был стол, заваленный его ненужными изобретениями.

А еще у него было то, о чем он никому не говорил. Не скажем же и мы, пока не настанет время.

Окно выходило на пустырь, где-то там, далеко за ним, колобродила жизнь. Здесь же ничего не происходило. Иногда Слон мечтал "пожить полной жизнью", это означало множество дел, множество мест, где он нужен и важен, где его ждут и не могут без него обойтись. Если чего-то ждешь – оно случается, для этого даже не нужно что-либо делать, достаточно ждать. И чаще всего, мечты сбываются тогда, когда уже абсолютно не нужны. Вот и Слон однажды пожалел о том, о чем мечтал тогда, в солнечной комнате.

Оно началось тогда, когда на столе с изобретениями появился компьютер. Нет, тогда оно только начало начинаться. Компьютер был не только еще одним изобретением, он стал инструментом, полем для множества других изобретений и миров. Теперь можно было создавать, изобретать, не воплощая свои творения в реальность, а создавая их в компьютере. Потом появилась Сеть. Через сеть суетный мир незаметно вполз в солнечную комнату, и вот тогда-то и стало поздно...

Когда утром, не выспавшись, бежишь на работу, с трудом успевая по дороге заглянуть в несколько контор, в каждой из которых тебя ругают, что ты не зашел вчера... Когда, прибегая на работу, обязательно встречаешь на лестнице шефа, который вышел прогуляться до туалета (какое совпадение) именно в этот момент и который многозначительно смотрит на часы... Когда в обеденный перерыв успеваешь наведаться в институт, прочитать лекцию в обеденный перерыв и вернуться до того как начнется совещание... Когда сбегаешь с работы, чтобы успеть на репетицию или концерт, где тебе в очередной раз вместо "как хорошо что ты пришел" скажут "Слон, как всегда, опоздал"... Когда уезжаешь на гастроли именно в тот день, когда тебя пригласили в гости или за месяц заранее собрался пойти с девушкой в кино... Когда времени на личную жизнь не остается совсем, когда о родителях вспоминаешь только по праздникам... И когда все-таки находишь минуты на творчество... Вот это и означает "жить полной жизнью".

Иногда, когда после очередного месяца такой жизни, Слон жаловался, ему говорили: "не загоняй себя, установи приоритеты, выбери что-то одно, остальное брось", естественно, что именно выбрать, зависело от того, кто это говорил.

Отец девушки говорил: "На первом месте должна быть работа, чтобы заработать много денег. А, имея деньги, можно купить все остальное." А как же личная жизнь? "Личная жизнь будет у тебя раз в год, когда ты возьмешь эти деньги и поедешь в отпуск." Родной отец ничего не говорил. Он не курил траву и не ездил автостопом, но в душе был настоящим хиппи. По выходным собирал в лесу грибы, ничего ни от кого не требовал, тихо работал на своем заводе и радовался жизни, такой, какая она есть. Ну вот, и он тоже работал. Работу нельзя было бросить.

Или, вот, музыка. Точнее, не музыка, а группа. Слон играл в группе. Это не только музыка, но и еще куча всего. А музыка – это еще немного другое. Группа давала множество преимуществ. Много друзей. Ну, может, не самых преданных, а так, товарищей для общения, но зато, действительно много. Войдя в круг общения музыкантов, получаешь пропуск. Теперь ты музыкант, такой же как они все. Можешь позвонить любому, зайти на квартиру, приехать на фест, остановиться на ночь в незнакомом городе. И тебе будут рады, угостят пивом и согреют, даже если всего раз видели тебя на какой-то тусовке. Независимо от того, какой ты. А еще есть круг общения фанатов. Все те тысячи человек, которые побывали на твоих концертах. Они все знают тебя и считают, что знакомы с тобой, даже если ты никогда не мог увидеть их в темноте зала. Они тоже улыбаются тебе на улице и хотят угостить пивом. Но обычно как-то не очень хочется. А музыка... настоящая музыка – это когда с ней наедине. Когда слушаешь. Когда играешь – еще больше, потому что она создается тобой. Когда создаешь ее с друзьями — это как сложная игра, где каждый добавляет в свою очередь новый кусочек головоломки. Для Слона и на концертах это было так же. Солист говорил: "почему ты не общаешься с публикой, они же смотрят на тебя". Слон играл для себя. Точнее, для музыки. Нет, группу тоже нельзя было бросить.

Девушка... Ей нравилось, что он знает все на свете и может ответить на самые глупые вопросы, которые она только придумает. "А где раки зимуют?" "А что находится там, где вселенная кончается?" "Что будет, если сунуть палец в розетку?" В солнечной комнате он скопил столько нежности и заботы, что иногда даже боялся, что ей будет плохо от такого количества. Приходилось себя сдерживать. Она была почти такой, как в его сказках. Пожалуй, только она одна могла его понять и простить. Нет, он, скорее бросил бы все, кроме нее.

Родители. Да он, пожалуй, уже бросил их. И осознавал это с чувством вины и ужаса.

И вот, как-то в один день они навалились все. Сдача Продукта на работе обязывала проявлять рвение и работать ночами, чтобы успеть к сроку и обогнать конкурентов. Но вечером была репетиция, а завтра – ответственный концерт, на который позвали телевидение и журналистов, и друзей-музыкантов нельзя было бросить в беде. А старенькая мать заболела и легла в больницу. В институте заставили допоздна принимать экзамены. И, хотя он все же успел везде — везде были им недовольны. И только поздно вечером он вспомнил, что сегодня — день знакомства.

На следующий день оказалось, что Продукт сдали без него, и теперь, когда он сдан, многие сотрудники уже не нужны, и он – первый кандидат на увольнение. Его девушка сказала, что такой источник хаоса не может быть рядом с ней постоянно, что ей тяжело и лучше не продолжать это мучение. Больше она не подходила к телефону. Музыканты нашли ему замену. Какого-то безработного гитариста, который может репетировать хоть каждый день, конечно только по тем дням, когда он относительно трезвый. А потом позвонили из больницы и сообщили, что вчера поздно вечером умерла его мать.

Ещё через день Слон стоял у дверей жизнепробской конторы.

Шу что-то сказал во сне на непонятном языке. Слон отвернулся. Ему вдруг стало противно здесь, в залитом ярким неестественно-люминесцентным светом кофейнике. Он встал, перешагнул через Мишеля, который удивленно посмотрел на него, словно не понимал, что он вообще здесь делает, и откуда взялся Слон. Казалось, кроме него, больше никто не заметил, как Слон бесшумно прошел к двери. Ту продолжал что-то бормотать в пространство перед собой.

 

 

Пони как-то говорила, что не стóит открывать все двери.^* Пусть всегда остаются неоткрытые тайны. Тогда можно иногда устраивать себе праздник, спускаться в подземелья и открывать новую дверь.

Индре относился к тайнам более практично. Его дед был кузнецом, и только благодаря знаниям деда он смог выжить в разрушенном городе. Тайны надо изучать и разрушать. Да, ведь, когда тайну изучаешь, она рушится, исчезает. И большинство тайн в его жизни были опасны и ужасны, их было не жалко разрушать. Когда те, кто выжил, спешно ушли в холмы, последние оставшиеся жители города прятались, закрывшись в домах, а по улицам ползал страх, Индре по-прежнему работал в своей кузнице, боролся с тайнами.

Теперь всё позади, в город вернулись люди и над башнями развеваются флаги. Но Индре уже не может без тайн. А еще, хотя он этого не осознавал и не задумывался, он привязался к этой компании. Худой и нескладный с детства, он мало общался, всю свою молодость проведя в кузнице. Он так привык, он не нуждался в людях, это они нуждались в нём, точнее в его работе, приходя в его мастерскую. Но эти люди, его друзья, были другие. Они тоже были охотниками за тайнами. Хотя Индре лучше разбирался в машинах, чем в людях, он чувствовал странную связь с ними. Было что-то, что соединяло их, может быть, какая-то общая тайна?

Жан для него был вестником. Когда он появлялся, всегда что-то происходило. Он нечасто появлялся в замке, больше путешествуя или проводя время с Линдой, хозяйкой долины, которая появлялась здесь еще реже.

Сёстры чаще всего появлялись вместе. Пони... казалось, она знает обо всем. Индре с удивлением замечал, что только с ней одной он может обсуждать свои машины. Он подумал, что мог бы взять её в ученики, но это слово было неправильным, её не надо было учить, разве что обработке металлов и обращению с молотом, но вряд ли это подходило молодой девушке.

Её сестра Рыжик была совсем непонятна для него. Вся закономерность её поступков была для него чуждой, может быть, она жила эмоциями, чувствами, в то время как Пони, да и он сам, обычно поступали согласно здравому смыслу. Но странно было то, что они приходили к одному и тому же результату. Что еще можно было сказать о той, что смогла приручить горного дракона.

Тин жил в Городе Девяти Островов. Он был молод и любопытен, что казалось несовместимым с образом, обычно связанным со словом "библиотекарь". Книги занимали все его внутреннее пространство. Почти обо всем на свете, он знал из книг или благодаря книгам. Даже о совсем обыденных вещах, причем мог рассказать о них такое, о чем многие даже не задумывались.

Ондион объединял их всех. Непонятно, почему так получилось. Он не стремился к этому. Просто так вышло, что он стал хозяином леса РоЛаЙ. Того леса, куда не каждый житель столицы отваживался даже заходить. Говорили, что он имеет права на остров и замок, который совсем недавно еще лежал в руинах, но Индре никогда не спрашивал его об этом.

И это было еще одно обстоятельство, которое привязывало его. Да, именно замок, и те двери, про которые говорила Пони. Замок имел древнюю историю, которая еще сохранилась в сказках, что рассказывали бабки внукам, но реальные события уже стёрлись в памяти, а потому от них остались тайны в разрушенных башнях и полузасыпанных подземельях. Башни отстроили, и Ондион любит принимать в замке гостей. Но подземелья не спешат тревожить, и Пони любит иногда бродить по ним в поисках древних кладов. Индре тоже любил это делать.

 

 

На улице было темно. Свет вспыхивал на падающих каплях дождя. Слон подумал, что, наверное, если остановить их падение, то можно будет рассмотреть на каждой капле уродливо выпуклое отражение яркого окна кофейника и спящего Шу за толстым стеклом.

Гроза кончилась, это уже был спокойный, уверенный дождь, без порывов и грохота. Несмотря на ночь, было тепло. Глаза смотрели в темноту, в этот противно дрожащий люминисцентный свет возвращаться не хотелось, и Слон побрел по улице. Брести по улице было хорошо, только немного странно. В такие моменты ему обычно хотелось заблудиться, не по-настоящему, конечно. Находясь в где-то там, в прошлом, в своем большом городе, он всегда знал, в какой его части находится, но все равно, он мог почувствовать себя заблудившимся. А здесь, среди этих нескольких улиц это поначалу казалось ему совсем невозможным. Но Слон упрямо брел, иногда закрывая глаза, чтобы полнее осознать себя заблудившимся. Точнее, иногда открывая глаза, чтобы не наткнуться на препятствие. И наконец, дождь сделал свое дело. Шум дождя мягко изолировал его от мира звуков этого города. Серые струи закрывали туманом дома. И вскоре Слон почувствовал себя совершенно одиноким среди серой, бесцветной пустоты.

Кто-то из музыкантов сказал, что реальность — это окно, в которое он иногда выглядывает. Слон вспомнил это сравнение и подумал, что это не так ужасно. Гораздо ужаснее, что это окно с годами становится все меньше и меньше, постепенно сознание заменяет восприятие внешних предметов абстрактными внутренними скелетами. Он с ужасом подумал, что не может вспомнить стол, за которым он сидел в кофейнике. Для него это был абстрактный стол, скелет стола. Окно восприятия просто сразу же закрылось, не желая воспринимать все его свойства и подробности. Едва сознание по первым же признакам узнало, что это был именно стол, его перестали интересовать детали. Печально.

Ему вдруг захотелось стать ребенком, у которого окно еще открыто нараспашку, чтобы видеть то, что есть на самом деле, видеть нарисованный зеленый вьюн на скатерти и желтый цветок и дохлую муху, сидящую на этом цветке. И порез, сделанный ножом рядом с этой мухой. И заблудиться среди цветов на занавесках. И видеть все это сразу, одновременно. Воспринимать весь мир вокруг сразу и целиком, а не выглядывать иногда в окно восприятия. Это возможно, наверное. Как сейчас, например, когда почти ничего вокруг не осталось, кроме серой поверхности по которой он шел. И его самого. Странно, он не воспринимал свою одежду как что-то внешнее. Это была часть его самого. Но как только он подумал об этом, одежда стала частью внешнего мира, и он стал ее разглядывать, словно видел ее в первый раз. Удобные ботинки, старые и подранные снаружи, но такие привычные изнутри. Часы с серыми цифрами, ремешок которых часто рвался. Дурацкая старая куртка. Карманы... Он засунул руки в верхние карманы, куда он почти никогда не заглядывал. Это было неудобно, но странно новое ощущение почему-то обрадовало его.

Пальцы наткнулись на что-то колючее. Он остановился, решив поиграть со своей памятью. Понять, вспомнить, что же это такое, не вытаскивая и не ощупывая это более.

Нет, не колючее, гладкое. Просто у него колючие ... лапы. И хобот! Конечно, хобот. А это первый или второй? Второй. Их, ведь было два одинаковых. Он поэтому очень расстроился, когда она подарила ему второго. Ведь она не знала о первом. Не могла знать, а с первым были связаны плохие воспоминания. Хотя... Не только плохие.

Да, сейчас это уже не казалось настолько острым. Ну, совсем ничего особенного. Просто первого ему подарила девушка в день прощания. Навсегда. Это был ее последний подарок. И то, только потому, что был Новый Год, и было неприлично прийти без подарка. Такого вот, глупого подарка. Ему всегда дарили слонов, когда было больше нечего подарить, а так было почти всегда. Действительно, ничего особенного. Это давно стерлось, и не осталось никаких эмоций. Зато другую историю, связанную с этим же предметом было очень приятно вспомнить.

Он находился тогда глубоко под землей. В том городе поезда ходили глубоко под землей. Множество людей спешило вокруг него. Кажется, тогда наверху была осень. Или зима.

Слоник беспокоил его. Он жег ему карман, и приходилось время от времени совать туда руку, чтобы хоть немного охладить его. Трогая его рукой, он немного успокаивался, и то, это происходило как-то механически. Наверняка он успокаивался бы также, если бы держал в руке газету или ручку чемодана. Но у него ничего не было. Только этот злосчастный слоник. Он пытался от него избавиться, выбросить в реку, но что-то его останавливало, а потом он забывал. Чтобы потом, вот так неожиданно остро слоник не начинал его мучить где-нибудь глубоко под землей, где некуда его выбросить.

И вдруг среди толпы, на пределе его почти отключенного восприятия мелькнуло что-то яркое. Оно находилось у него под носом, на ремешке чьего-то рюкзака. Яркий круглый значок с веселым слоненком. И надпись розовыми буквами "подари мне слоника". Он поднял глаза. Хозяйкой рюкзака была девушка, вероятно студентка. Она пребывала в таком же отключенном состоянии, в котором Слон был несколько секунд назад и в каком пребывало большинство людей, находящихся в этом поезде. Она не видела его, не видела никого вокруг. Она была глубоко в своих воспоминаниях, которые, похоже, были не очень приятными.

Лязгнули двери, поток людской массы увлек их наружу. Она проснулась и быстро пошла прочь.

Он догнал ее уже почти внизу лестницы и, пытаясь остановить, взял ее за плечо. Она обернулась. Огромные удивленные глаза уставились на него. Слоник, вытащенный из кармана, раскачивался на цепочке как раз на уровне этих глаз. Она ничего не понимала.

– Это тебе!

Она медленно подняла руку и взяла его. "Подари мне слоника," - беззвучно сказали ее губы. Они стояли посреди лестницы, словно выпавшие из этого шумного движения. Им казалось, что вокруг очень тихо.

Вдруг кто-то грубо протолкался между ними, и после этого Слон увидел ее, уже быстро идущую к дверям поезда. Ему показалось, что в какой-то момент она дрогнула, словно хотела обернуться, но не сделала этого.

Он повернулся и пошел вверх по лестнице. Теперь он чувствовал легкость, словно разрушил какое-то древнее проклятие. Подумав о проклятии, он сначала испугался, а потом вспомнил слова одной знакомой ведьмы.^* Ведьма как-то сказала что акт дарения снимает все проклятия, и вещь, подаренная бескорыстно всегда является чистой.

А потом ему подарили еще одного точно такого же слоника. И именно его, второго, он сейчас обнаружил в кармане. Он тогда расстроился, что второй окажется таким же, как первый, но нет, он пролежал в его куртке несколько лет, пару раз он натыкался на него, сунув в карман руку, наждый раз вспоминая эту историю, но история была уже стёртая, слегка пыльная, как старая фотография.

Так брел он в туманном сером пространстве среди летящих капель. И теперь ему показалось, что все не так плохо, если он понял это. У него есть преимущество перед ребенком, в том, что он знает и ценит эти крохи чистого восприятия.

Жаль только, что их становится все меньше и меньше.

 

 

Слон наткнулся на что-то в мокром тумане. Похоже, оно было живое и пришлось открыть глаза.

– Простите. – Пробормотал он и двинулся дальше.

Она откинула мокрые волосы со лба и без гнева посмотрела ему вслед. Он прошел еще два шага и остановился. Не может быть. Так не бывает. Откуда она здесь. Сейчас он обернется и увидит удаляющуюся в туман дождя спину, и это будет совсем непохоже на тот удаляющийся в образ в толпе глубоко под землей.

Он медленно обернулся. Нет, это действительно была она.

Она тоже была в том же нерешительном состоянии. Она то собиралась отвернуться и пойти дальше, то, вдруг, прерывала уже начатое движение и снова пристально смотрела на него.

Дождь уже сделал свое дело, окутал ее холодом, сном и безразличием. И поэтому ее нерешительность была замедленной.

Слон торопливо полез в карман и потянул за цепочку. Синий слоник закачался на уровне ее глаз.

"Подари мне слоника," – беззвучно сказали ее губы.

 

 

Большая, украшенная лентами, повозка въехала на площадь. За ней бежали дети. Уж они-то знали, что это означает. Сейчас начнутся чудеса. Потому что повозка принадлежала местному Чародею. А вот и он сам. В простом зеленом плаще, с белой бородой, он слез со своего места рядом с кучером и обошел повозку вокруг.

Кучер откинул от борта ступеньку, и маг поднялся выше. Его движения были ловкими, молодыми. Он откинул полог повозки, и в ней обнаружилась большая бочка. Народ уже собирался вокруг. Чародей стоял во весь рост на повозке и что-то говорил. Отсюда не было слышно, что, но народ, толпящийся вокруг ликовал.

Он сидел под навесом, схоронясь здесь от полуденного солнца. Поначалу его можно было принять за бродягу или отставного солдата, потому что у него не было правой ноги. Тяжелый потертый костыль стоял у стены. Но, приглядевшись к его одежде, можно было заметить, что на нем черная вышитая куртка из дорогой ткани. А его длинные тонкие пальцы уж никак не могли принадлежать слодату. Он сидел в тени и издали наблюдал за тем, что происходило на площади.

А Чародей, держа в руке прозрачный кубок, наклонился к бочке, а когда он снова поднял кубок вверх, в нем искрилось на солнце что-то ослепительно-радужное. Он наклонился в толпу, и кубок пошел по рукам. Сияние рапространялось по площади, раскрашивая пыльную толпу в яркие цвета. Чародей стоял на повозке, уперев руки в бока и улыбался. Он обвел взглядом толпу, довольный своему чуду, посмотрел на небо и на дома на краю площади, и вдруг взгляд его остановился на бродяге.

Тот улыбнулся, встретившись с ним взглядом. Они словно говорили беззвучно некоторое время. Потом он встал и пошел к повозке, совершенно забыв, что у него нет правой ноги. Непостижимым образом сделав несколько шагов, он пошатнулся, но толпа подхватила его и помогла идти. В руках у него оказался чудесный кубок.

Послышался шум. Отряд стражников, внезапно появившийся из переулка, стал теснить толпу с площади. Резкие крики команд смешались с воплями боли и бранью. Бродяга поднес кубок к губам. Запах прохлады и свежести наполнил его голову. Напиток в бокале был зеленовато-голубого цвета. Вкус родниковой воды показался живым воспоминанием детства, бродяга вспомнил замшелый дедушкин колодец и густые ивовые кусты на берегу озера.

Кто-то толкнул его под локоть, расплескав остатки радужного напитка. Крики стали громче, Толпа подалась в сторону, он схватился за чьи-то плечи, но не удержался и упал. Тяжелый сапог прижал его пальцы, кто-то споткнулся и ударил его башмаком в бок. Потом что-то мягкое опустилось на его голову...

Солнце безжалостно жгло ему затылок. Он вспомнил все, что произошло на площади, и боль в голове немедленно отозвалась тошнотой. Он поднял голову и огляделся. Площадь была серой и пустынной. Только едва заметное радужное сияние висело над разбитой бочкой, что валялась посреди. От повозки не осталось и следа. Боль снова накатилась огненным колесом. Оно вращалось и назойливо жужжало. Сыпались искры, становилось нестерпимо жарко.

Он снова поднял голову. Там, под навесом у стены по-прежнему стоял прислоненный его тяжелый костыль. До навеса было десять шагов.

Раскаленные камни мостовой причиняли боль его рукам, иногда вновь возвращалось огненное колесо. Но он чувствовал какую-то странную перемену. Что-то изменилось в нем. Может, это действовал волшебный напиток? Странно, теперь он совершенно не боялся смерти.

 

 

Было сумрачно, почти темно, дома нависали над улицей, но впереди, там где улица выходила на площадь, виднелся просвет, и туманный воздух, чуть подкрашенный желтыми огнями площади, излучал тепло. Слон и девушка медленно шли в этом коридоре света. Он подумал, что не зря заблудился среди дождя. Иначе он никогда не увидел бы эти старые дома. И не нашел бы ее. Старые дома. Странно, он всегда думал, что этот город совсем новый. И эти пять улиц выросли недавно на месте палаток первых жизнепробов. Значит, это неправда. Город был здесь не в первый раз. Его строили, потом забросили посреди леса, потом снова строили. Город был хоть и маленький, но все же достаточно старый, чтобы в нем были такие дома. Значит и жизнепробов тогда еще здесь не было. Был город. Он посмотрел на пустые черные окна, они не казались страшными теперь, когда дождь маскировал их черноту и пустоту. Они все равно были серыми, как и все вокруг, кроме того желтоватого света, по которому они шли. Окна были живые, с лепными подоконниками, у каждого наверняка раньше была своя легенда. Там, наверное, жил кто-нибудь, а на подоконнике стоял кактус или клетка с канарейкой. Может, и сейчас еще живет... Или вон то окно.

– Вот видишь там, под крышей, окно?

Она взглянула вверх. Там, бледно, сквозь дождь, вырисовывался фронтон старого дома. Она впервые заметила, что в этом странном городе, состоящем из несколько улиц, есть старые дома. Хотя сейчас, среди дождя и тумана, все было не таким как обычно, каким-то нереальным.

– Там живет сумашедший художник. Он каждый день, кроме выходных, рисует одно и то же — то что видит из окна. Эту улицу, кусочек площади и лес вдали. И каждый раз получается разное. А потом сжигает свои картины.

– А по выходным? – Почему-то спросила она.

– По выходным он копает в огороде картошку. Тем и живет.

– Но ведь это неправда, – серьезно возразила она, – ты ведь и сам знаешь, нет там никакого художника...

– Ну и что? Если есть окно, значит должен быть и художник. Посмотри, разве может такое окно быть без легенды?

Она задумалась.

– Слушай, скажи, ты это сейчас придумал? Или ты видишь этот дом в первый раз? Я серьезно спрашиваю. Понимаешь, я здесь каждый день ездила, а теперь не могу вспомнить, чтобы этот дом тут стоял.

– Да нет, вроде стоял. А про художника... не знаю, у меня такое ощущение, что ничего я не придумывал. Просто в таких домах, как этот, на чердачном этаже, художники делают себе мастерские. А еще бывают художники, у которых нет дома, и они живут в мастерской...

– Ну да. Даже если этого не было, так могло быть. Ты прав. А вот я тебе щас тоже одну штуку покажу, здесь совсем рядом!

Они завернули в какую-то улицу. Здесь дома тоже были темные и старые. Странно, Слон никогда не слышал об этом, но сейчас было совершенно ясно: город не так прост, он старше, чем казалось. И не они, жизнепробы, основали его. Вероятно, это была не первая волна нашествия людей сюда. Похоже, город уже был здесь, и эти старые дома стояли заброшенные несколько десятилетий. А может, и не заброшенные, и в период запустения между нашествиями жизнепробов, здесь обитали местные жители, например, та же старушка из библиотеки. И те два мужика, которые спорили в автобусе. И водитель автобуса. В толпе молодых жизнепробов местные жители были незаметны, и никто не обращал на них внимания, и сейчас, Слон, вспоминая картины из любого дня, с удивлением отмечал на них этих местных жителей. Да, они существовали! Сколько их было? Сколько здесь старых домов? Может быть, десяток. Странно, что он никогда не обращал на них внимания. Он же видел их с холма, позади площади и памятника Последнему Герою.

Она остановилась у какого-то дома.

– Смотри!

На черной каменной стене мелом были написаны кривые полустертые буквы.

– "Башня Забвения" – прочитал Слон. Дождь все шел, и надпись, сделанная мелом, постепенно смывалась. – Но ведь она уже давно должна была стереться, откуда ты знала, что она сейчас есть?

– Она всегда есть. Вероятно, ее кто-то все время обновляет... А если он вдруг забудет, то у меня тоже есть мел.

Слон подумал, что она что-то знает об этом доме. По крайней мере, должна знать, почему "забвения". Он оглянулся. Издали, сквозь дождь над домом, и правда, была видна массивная черная башня. А может быть, эта легенда как-то связана с тем, что мы не помним многих вещей, связанных с городом. И даже не задумывались над этими дырами в памяти, как будто этих вещей никогда и не было. Но Слон теперь знал об их существовании, и теперь замечал их везде.

Они вышли на площадь. Свет шел от памятника Последнему Герою. Вокруг него были единственные в городе уличные фонари. Они все равно не могли развеять дождевой мрак, и памятника не было видно.

Слон вышел на площадь и оглянулся. Его спутница куда-то подевалась.

– Эй. – Окликнула она его из-под навеса. Около нее у стены громоздилось что-то темное. Он подошел ближе.

– Вот. Поможешь мне его докатить? Я же на площади его бросила, пошла кофейник искать и заблудилась.

Только сейчас он понял, что это был мотоцикл. Тяжелый и черный. Слон посмотрел на нее. Так вот кто она такая... Ведьма на мотоцикле.

 

 

– Да, я был в Майайбете. Восемь лет назад. – Сказал Ондион.

– Прости, а что ты там делал? – Индре изрядно выпил вина и обычная его сдержанность слегка отступила.

– Искал, как обычно...

– Ты давно говорил, что ищешь. Но никогда не пояснял. Могу я надеятся на ответ?

– Да. Это просто. Ты никогда не спрашивал. – Ответил Ондион тихо.

Он помолчал, собираясь с мыслями. Последний луч солнца трепетал на каменной стене зала. Как же ему объяснить то, что он так и не нашел. Да, он нашел свое место в этом мире. Теперь он уже не бесформенный странник, принимающий образ того, чего от него ждут в каких-то конкретных землях. Кем он был... Ремесленником. Министром. Кузнецом. Колдуном. Студентом. Теперь у него есть свой замок. Даже своя земля, куда не смеет ступить чужой. Его лес. Но он не нашел ответ на тот простой вопрос, что мучил его в детстве.

– Я ищу ответ на один вопрос. Если хочешь говорить красиво "что такое красота?" Или, например, более приземлённо: "в чем природа симпатии?". Это сейчас одно и то же, потому что симпатия — это субъективное понятие красоты. Да, не совсем верно, не красоты, конечно, но чего-то очень близкого. Одни говорят, что красота — это целесообразность. Красиво то, что эффективнее всего служит своей цели. Это неверно. Есть вещи весьма уродливые, но те, что очень хорошо справляются со своими обязанностыми. Вот, например, нос того заморского зверя, что мы видели вчера на ярмарке. Людям он кажется безобразным. Но зверь берет им пищу и набирает в него воду. И я не видел ни у одного зверя более совершенного носа. Может быть, ключ в слове "служит СВОЕЙ цели"? Людям-то такой нос не нужен, у них руки есть. Тоже не так. И у людей есть множество безобразных, но удобных вещей. Другие говорят наоборот: "искусство" (а оно-то уж, без сомнения, красиво, как они считают) — это то, что абсолютно бесполезно. Если это можно использовать, то это — не исскусство. Тут они морщат нос и говорят: "Фи, как вульгарно". Но, я думаю, они тоже неправы.

Индре задумался. В его наполненной вином голове поднялся рой мыслей. Поднялся и снова осел.

– Ну, так, что. До сих пор не нашел? – Снова спросил он.

– Не нашел, – Ответил Ондион.

Индре поднял бокал.

– А может, и нет её совсем, этой твоей красоты? И симпатии тоже. Просто придумали люди себе, что красиво, а что нет.

На его пальце блеснул искусно кованый перстень.

– Может... Люди эгоистичны. То, что похоже на них самих – то красиво. Что чуждо – нет. Но это с точки зрения другого народа. А внутри, среди людей – все равно непонятно. Так что это правда только отчасти.

– Хорошо. Вот, например, горы – они красивы?

– Нет. Просто мы привыкли к ним. И они связаны с хорошими ощущениями: свежим воздухом, простором и хорошим обзором. А сами по себе горы не красивы. Это просто камни.

Они помолчали. Солнце уже совсем село, только облака над лесом еще горели красным. В зале стало совсем темно, но никто не зажигал свечей. Оба хорошо видели в сумерках. Наконец, Ондион спросил:

– А ты что искал в Майайбете?

Индре ответил сразу.

– Тайны.

Да, Ондион знал, что Индре интересовало больше всего. То, чем он жил. Индре продолжал:

– Там есть один кузнец, про которого мне говорил дед незадолго до смерти. Он знал много интересного о природе вещей. Много того, отчего становится ясно. И кое-что, отчего становится ещё более непонятно.

Индре вдруг встал, прошел по залу. Там, в стене, в каменной нише, стояла чаша. Он протянул руку, взял её с постамента и вернулся на своё место.

– Ты знаешь, что это такое?

– Пока нет. Пони занимается ею иногда... Когда приезжает.

– А я знаю. Это – Тайна! Еще одна Тайна. И пока они есть, я не смогу спать спокойно, а когда их не станет, мне незачем будет жить.

Индре поставил её на стол. Контур чаши чётко отрисовался на фоне закатного окна. Сияние сейчас не проявляло себя, и чаша оставалась непроницаемо чёрной.

Она была найдена месяц назад в подземельях под северной башней. Точнее, это была даже не чаша, в том смысле, что налить в неё ничего было нельзя. Это была странная фигура с подставкой, напоминающая кубок. То, что это не простая чаша, было ясно сразу. Хотя бы по тому, насколько значимым предметом в обстановке она была. Она стояла на каменном постаменте посреди тёмного зала. С четырех сторон в комнату спускались и поднимались лестницы. И луч света, падающий откуда-то сверху, из-под сводов, отделял её от окружающего мрака. Здесь почти не было пыли, словно постамент регулярно протирали.

Пони позвала всех полюбоваться на древний артефакт, а после отнесла её наверх, в покои центральной башни. Она просидела несколько дней, пытаясь понять её назначение. Однако, ясно было только одно: чаша хранит в себе какую-то магию. Иногда изнутри начинало разгораться красноватое сияние, но оно быстро гасло, не оставляя никакого следа.

– Отдай мне её на изучение.

Ондион улыбнулся тому, с какой пылкой интонацией произнёс это Индре, этот молодой еще кузнец с большими руками.

– Хорошо. Только не разбей её своим молотом, Пони расстроится.

– Индре хотел было возмутиться, но запоздало поняв шутку, тоже рассмеялся.

 

 

Обитатели холма всегда думали, что они первые, кто поселился здесь. Иногда, правда, Слона или Стеллу посещали сомнения, особенно когда они забредали прочь от холма по какой-нибудь тропинке. Кто мог её протоптать – было не ясно, однако, они в таких случаях предполагали, что сделали это сами. Так думали они, пока Стелла не обнаружила могилу в склоне соседнего холма.

Это был целый склеп, глубоко ушедший в землю и хорошо укрытый кустами. Камни поросли толстым слоем изумрудного моха^*. Но каменная арка входа не покосилась под давлением времени и толстого слоя земли, смытой со склона. Одна створка гранитных дверей стояла на месте, другая раскололась, открывая тёмный провал.

Подошедший Глюк выломал где-то палку и увлеченно тыкал в дыру, пока Стелла сбегала за Винским. Он, как всегда, торчал в своей мастерской, расставляя на столе какие-то немыслимые катушки с проводами.

– Ты случайно не боишься привидений?

–...Верю ли я в привидения? Правильнее ставить вопрос не так. Смотря что понимать под привидениями. Если ты имеешь ввиду замаринованные души умерших, то можешь считать, что не верю.

Стелла выманила его из мастерской на солнечный склон холма. Похоже, он заинтересовался, потому что мысли, которые он излагал, приняли наукообразную конфигурацию.

– Древние сравнивали душу с водой, налитой в сосуд. – Говорил он. – Как человек современный, найду более сложное, но более точное сравнение. Вот, например, компьютер... нет, это уже слишком сложно и слишком точно... Хорошо, средний вариант. Телевизор. Вот чем отличается работающий телевизор от выключенного? Вот оно и есть душа. Куда девается душа, если телевизор внезапно исчезнет? Вопрос не имеет смысла. Так же, как прольется вода из разбитого сосуда по аналогии древних.

Потому что душа – это структура, это информация. Это не то, из чего состоит телевизор, это то КАК взаиморасположены и взаимодействуют его части. Снизойдем совсем до примитива: счёты! То, как расположены костяшки – это информация. Например, на счётах какое-то число. Это число существует? Да, вот же оно – восемнадцать! Оно материально? Нет! Число – это не костяшки, это то, как они расположены. Если исчезнут счёты – мы не сможем сказать, как расположены костяшки, информация исчезнет. Однако, кто-то, проходящий мимо успел посмотреть на счёты и запомнил это число. Информация была скопирована. Или счёты положили на пыльный стол, и в пыли отпечаталось положение костяшек.

Значит, души можно копировать на другие носители. Ну, не полностью, а хотя бы только их односторонний внешний отпечаток. Так что теоретически возможно сохранение образов привидений в окружающих деталях интерьера. Именно поэтому они не могут покинуть место и всегда наблюдаются только в одной обстановке...

Они уже подошли к могиле. Палка была брошена у входа.

– Как тут холодно! – Донесся из дыры голос Глюка. – Посветил бы кто...

Винский достал из кармана фонарик, с которым не расставался, потому что предохранители в его мастерской вышибало по нескольку раз в день. Пролезть в дыру для нескладного Винского оказалось непросто. Когда это произошло, Стелла тоже заглянула в проём. Изнутри веяло холодом, мелькал свет фонарика, иногда освещая стены с каменными узорами. Помещение оказалось больше, чем они ожидали. В центре, как и полагалось, на возвышении стоял гроб, точнее, небольшой саркофаг. Гроб и постамент были покрыты текстом и рисунками, разобрать которые и пытались сейчас Глюк и Винский. Текст был образован буквами, которые, переплетясь закорючками, образовывали сложный орнамент, однако, оставалось очевидным, что это текст. На рисунках человеческие фигуры, одетые в экзотические наряды, производили действия с непонятными предметами, несли или передавали эти предметы друг другу. Вид предметов не позволял судить об их назначении.

Винский вернулся к вершине саркофага, туда, куда сразу упал их взгляд. Там, в небольшом углублении, напоминающем блюдо, лежал какой-то колючий предмет. Больше всего он напоминал корону: тонкий обруч с несколькими тупыми зубцами, с той только странностью, что при таком диаметре на человеческую голову вряд ли он мог налезть.

– Думаешь, это король? – Спросила Стелла, просовываясь в провал.

– Вряд ли это символ власти вообще. Тут хорошо бы всё отснять или срисовать, чтобы потом там, снаружи, посидеть и подумать. Или показать кому-нибудь.

– А гроб мы разве не будем открывать? – Осторожно спросил Глюк.

Стелле это не понравилось:

– Думаю, призраку это не понравится, еще будет преследовать нас по ночам.

– Я же тебе только что объяснил, – терпеливо повторил Винский, – призраки – это только образ, запечетленный в окружающих предметах. И вообще, это явление редкое. А насчет явления по ночам – я был бы рад, если бы мне кто-нибудь явился: хоть объяснил бы, что это за эпоха, и что это они держат в руках... Но гроб мы открывать не будем.

Глюк кивнул:

– Мы просто крышку не поднимем. Тут домкратом надо, а нету домкрата!

– Ну, домкрат, предположим, из города привезти можно, или сделать... "из тряпок старых и носков". Я читал, египетские фараоны в свои саркофаги смертельные болезни запечатывали. Кто откроет – тот в том же году умрёт.

Винскому и Глюку нравился этот разговор. А Стелла чувствовала себя всё более неуютно, несмотря на то, что задняя её часть оставалась снаружи. Она оглядывала стены и пыталась представить, как вот эти люди, изображенные на постаменте, входили сюда и устанавливали гроб на постамент. А за ними шли другие, и несли в руках странные предметы.

– Дэн, а всегда это запечатление происходит?

– Не знаю. Может быть и всегда, просто воспроизвести можно только в очень уникальных условиях. Впрочем, я могу попробовать. Тогда корону я забираю на анализ.

И он, не ожидая никаких возражений, засунул её в свой необъятный карман.

 

 

Она сидела на краю дороги и опасливо смотрела, как он копается в моторе. Мотоцикл стоял под навесом, а она почему-то сидела под дождем, не обращая внимания на тяжелые струи, которые заставляли ее волосы демонически шевелиться.

– А ты откуда в мотоциклах разбираешься?

Слон пожал плечами.

– Не знаю. Никогда такой не разбирал. Вот щас и разберемся. А чего там, обыкновенный двигатель, только без смазочной системы и без охлаждения. Так что это даже проще.

– Да ну! Я вот, только про свечи знаю... где прочистить.

– Я тебе поплавок в карбюраторе на гвоздик поставлю, родная ось сломана. Сильно не газуй – гвоздик вывалится. Но, надеюсь, доехать сможешь. А тебе, вообще, куда?

– В лес, на болото. Недалеко от Фэйри-Хилл, знаешь?

– Вау! А я там недалеко живу.

– Ну да, я вас знаю. Ты из тех, кому жабль посылки на болото сваливает.

– Ага.

– А у меня тут на болоте тётя. Я у нее живу.

– Это, которая ведьма?

– Ну да, так говорят. Только я в это не верю. Она у меня хорошая. Сказок немеряно знает. Ну, немного с приветом. Так, ведь, кто из нас здесь нормальный?

 

 

– Представляешь, он ходит по городу и вербует людей для последней битвы.

– Ну и ладно. Думаешь, он безумен? – Ондион сделал вид, что не очень интересуется этой темой, но поддерживает разговор. Уловка, однако, не удалась, и Мерик с жаром продолжал.

– Много кто говорит, что война будет, но никаких намёков, что последняя. Просто войн давно не было, и народ забыл, что это такое. Раньше это было в порядке вещей, а теперь – раз война, значит все, конец света и прочее.

Ондион был рад встретить Мерика, старого товарища, особенно потому, что последние дни прошли странно, и ему был нужен кто-то, чтобы поделиться мыслями. Ведь так бывает, когда рассказываешь кому-то, то и сам начинаешь разбираться в этом лучше. Мерик был музыкантом. Обычно играл на улицах, реже в трактире, а особенно был рад, когда его приглашали в дома побогаче.

– А вот интересно узнать, откуда вообще слухи ползут про войну. Вроде все спокойно. – Не унимался Мерик.

– Да тут вообще много странного. Убийство это...

– Какое убийство?

– Ну, которое прямо на пиру у Короля.

– Не на пиру, а на балу. Да, говорят что-то такое. Но ничего конкретного. Вроде и убитый какой-то странный был, иностранец какой-то.

– Ага. Я его видел, еще отметил про себя, что он слишком никакой. Ну, как будто хочет быть как все, хотя с его иностранностью это практически невозможно. Пожалуй он преуспел. Я бы его на запомнил, если бы не это происшествие. Но странность не в этом... Его убили из пушки, причем карманной. На пиру, пожалуй, проще было бы подсыпать яду. А тут – много шума, да и убийцу сразу схватили. Что-то тут не то. А пушка... довольно интересная, должно быть, конструкция, надо будет с Индре поговорить, что он об этом знает.

С убийцей тоже ничего не понятно. Вроде, кто-то из слуг. Говорят, он повесился в камере на следующий день. Откуда у слуги пушка, и кто за всем этим стоит?

– А ты сам, что, видел, когда это произошло?

– Нет. Только слышал. Сначала грохот, а потом все забегали. Когда я подошел, слугу уже уводили стражники. И труп на полу.

– Подожди, я на двор. – Мерик поставил кружку и направился к заднему выходу трактира.

Было одно обстоятельство, о котором он никому не говорил, и которое особенно его тревожило. Этот гость хотел сказать ему что-то важное. Проходя рядом с ним, он вполголоса предупредил его об опасности, однако им помешали, и он не успел договорить.

Только сейчас Ондион заметил человека, сидящего у дальней стены. Похоже, человек все это время наблюдал за ним и ждал, когда его собеседник уйдет. И вот теперь от встал и направился к Ондиону. У него была короткая и узкая борода, странно, сочетавшаяся с его лицом, как будто была приклеена от другого человека. Он сел напротив, сплетя тонкие пальцы. Ондион не успел ничего подумать, точнее поленился подумать что-либо, потому что опасности от этого человека он не почувствовал, он был какой-то уютный и добрый. Хотя в нем было много странностей. Судя по тонким изнеженным рукам, он был благороден. Дорогой перстень с большим синим камнем выдавал очень высокое происхождение. Лицо бледное, но широкое, даже какое-то довольное.

– У меня есть к тебе дело... Надеюсь, я не ошибся. Ты Ондион Ролайский? Мне много про тебя говорили.

Ондион насторожился. Обычно про него мало знали. А те, кто знал, обычно бывали или друзьями, или врагами. Первые обычно молчали.

– Да. А ты?

– Шеннон мое имя. Стало быть, лес РоЛаЙ – твои земли, никто лучше тебя не знает их, ведь так?

Ондион не ответил, продолжая вопросительно глядеть на человека.

– Одной благородной даме нужен эскорт. Ей надо попасть в Город Девяти Островов, причём быстро. Дорога, как ты понимаешь, идет через лес РоЛаЙ. Место дикое и странное. Я мог бы нанять других провожатых, но они не смогут обещать мне успеха. Лучше сразу обратиться к хозяину.

Ондион слегка расслабился, тревога отпустила, вроде все карты на столе, всем понятно, что надо друг от друга... И всё же...

– Сколько ты хочешь за такую услугу?

– Меня не интересуют деньги. Впрочем, если тебе уж непременно хочется мне отплатить... Пожалуй, меня заинтересовала бы какая-нибудь безделица из дальних стран. Кроме того, я и сам собирался домой, мне будет по дороге. Можешь не беспокоиться, ты обратился правильно, в своих владениях я смогу защитить даму.

– Хорошо. Завтра на рассвете у северных ворот. Я принесу то, что ты просишь. Не пожалеешь.

Человек сказал это так, словно всегда сам назначал встречи, не интересуясь намерениями собеседника. Как будто возражений никогда не было и быть не могло. Вместе с тем, это было сделано доброжелательно, словно этот Шеннон не знал, или не привык, что вежливость обязывает спросить его согласия.

Человек встал и вышел из трактира не оглядываясь. А Мерик все не возвращался. Его лютня лежала на лавке, завернутая в потёртый черный бархат. Ондион ждал долго. Сгустились тени, ночь проникла в окна. Он крикнул трактирщика.

– Мерика знаешь?

– Конечно, кто ж его не знает!

– Если он заявится... он лютню оставил.

 

 

Основной контур излучателя вышел на нужный режим работы. Где-то за холмом, в овраге, натужно тарахтел движок, едва справляясь с выкачиваемой из него мощностью. Ток уходил в бездонную яму мастерской Винского. Большая катушка излучателя висела над столом на трёх деревянных столбах, вкопанных в пол. Она была такая тяжелая, что Винский наматывал её прямо на месте, сначала соорудив столбы и метровое кольцо сердечника. К сожалению, меньшими размерами при таком токе было не обойтись, разве что использовать сверхпроводники, а с ними был напряг, да и жидкий азот для охлаждения из города возить тоже не улыбалось.

А еще пришлось пожертвовать своим лучшим столом, который стоял теперь в фокусе излучателя прямо под обмотками. А его несчастный компьютер был разжалован и стоял на земляном полу, рискуя быть залитым дождевой водой в случае протечки брезентовой крыши.

Идеальный образ короны красовался на экране, то расплываясь, то снова обретая очертания в зависимости от степерни совпадения образа и оригинала. Идея была в том, чтобы получить два изображения короны: одно идеальное, сформированное компьютером на основе измерений, а другое реальное, полученное в результате фиксации излучений различного диапазона, снятых приборами.

Идеальное изображение в компьютере всё время дополнялось деталями, взятыми из реальной короны, становилось всё более совершенным и всё более похожим на оригинал. В какой-то момент они должны стать почти одинаковыми. За одним мелким исключением: оригинал ещё может содержать информацию, которую не зафиксировали ни приборы, ни органы чувств Винского. Информацию о призраках.

Именно она, разница между двумя изображениями, выводилась сейчас на экран, и именно на неё так пристально смотрел Винский. Он медленно крутил ручку настройки частоты излучателя, наблюдая, как корона на экране расплывается, превращаясь в радужное облако.

Ему показалось, что внутри облака присутствует какая-то жесткая трёхмерная структура. Фигура превышала размерами корону, заполняя пространство внутри неё и продолжаясь ниже. Скорее, Винский бы сформулировал, что корона была надета на эту фигуру. "Интересно бы посмотреть её в пространстве, потрогать, осмотреть со всех сторон, – подумал он. – Пора подцепить эту модель в 3-д реальность и осмотреть хорошенько со всех сторон."

Винский еще немного повысил частоту генератора. Движок далеко в овраге застучал еще чуть быстрее. Фигура внутри короны напоминала кубок или вазу на ажурной ножке. Облако стало прозрачнее, и он различил позади вазы каменную лестницу.

По оврагу прокатился замогильный стон, сверкнула желтая искра, и холм погрузился во тьму. Винский еще какое-то время тупо смотрел в погасший экран. Потом отвёл от него взгляд, впрочем, разницы не было никакой: во всех направлениях темнота была одинаково непроницаема. Впрочем... вскоре глаза его различили слабый свет звёзд в проёме входной двери. Он вспомнил, что когда включил установку, было около полудня. По меркам жизнепробов – раннее утро. А сейчас стояла глубокая ночь. Он встал, сделал несколько шагов до входной двери, споткнулся о какой-то провод, и, наконец, вышел на освещенный лишь звёздным светом склон холма. Глюк и Стелла давно спали в вагончике. Далеко отсюда, в городе на верхнем этаже корпуса медиков, спали Шу и Мишель. Сопел Пильдис. Беззвучно спал летаргическим сном сосед за шкафом. Далеко отсюда сталкивались галактики и вспыхивали сверхновые.

Индре стоял на склоне холма, подняв голову и смотрел на всё это.

Белые лилии спят на темной воде

Спят лунные кратеры, космоса черные дыры

И ты плывешь сквозь них в темноте

К берегам совершенного мира

Прячет в ладони лицо

Юный месяц — печальный и кроткий

Он ведь знает о том, что твой сон —

Самый сладкий и самый короткий^*

 

 

Мотоцикл завелся не сразу. Сырость и гвоздь в карбюраторе – ясное дело. Дождь почти перестал, но воздух был наполнен мелкой водяной пылью, от которой одежда покрывалась круглыми каплями, которые не торопились скатываться, и постепенно начинали пропитывать даже водооталкивающий слой ведьминого мотоциклетного комбинезона.

Она взяла руль из его рук, а Слон сел позади. Как-то даже не подумали, что можно иначе, ведь это был ее мотоцикл, и это она гоняла по ночному городу. Мотоцикл заревел и рванулся под ними, Слон вцепился в ведьму и вокруг понеслись серые дома и улицы.

Дома исчезли, а улица быстро превратилась в грязную дорогу, по которой ездили грузовики. Мотоцикл сбавил скорость, и они въехали в серо-зеленую массу кустов. Это была уже не дорога, скорее тропинка, довольно ровная, колеса проскальзывали по мокрой траве, но тяжелая и теплая туша мотоцикла уверенно и быстро двигалась вперед.

Еще больше потемнело, кусты и деревья стали совсем серыми и мрачными. Сверкнула молния, Слон подождал секунд десять, но грохот так и не последовал.

Мотоцикл плавно замедлился и остановился. Слон глянул поверх плеча ведьмы. Поперек дороги лежало огромное поваленное дерево. Она оглянулась на густые кусты по сторонам тропинки и заглушила мотор.

– Подожди, я посмотрю. – Слон обошел большой куст, захрустел ветками в зарослях и скоро вернулся. – Там можно мотоцикл протащить, проще, чем через ствол.

Он взялся за руль и покатил железного коня в кусты.

С той стороны кустов начиналась узкая просека, которая вроде бы шла в нужном направлении. Они прошли по ней еще немного налево и попытались вернуться на тропинку, но тропинки не оказалось.

– Ну и ладно, я и так знаю, куда ведет эта просека, здесь уже недалеко осталось, пойдем по ней. Жалко только, что поехать не получится.

– Давай, – согласилась она.

Только сейчас Слон понял, что не спросил ее имени, и она тоже. Они общались, как будто давно знали друг друга, да так оно и было, ведь с того дня, когда он подарил ей слоника, прошло года три, хотя он не знал точно, потому что время, которое было в том мире... — оно было другое.

– А откуда тут твоя тётя?

Ведьма сказала что-то типа "не знаю" но почти не словами.

– Не думаю, что она приехала с жизнепробами, ведь правда?

– Вроде бы. У меня вообще странное ощущение... как будто мы — герои фантастического романа, которых отправили на неизвестную планету, а перед этим стёрли память о Земле, чтоб не скучали. Я почти ничего не помню. Все вокруг такое, как будто так было всегда...

– Ну, я-то помню, но как-то не особо хочется вспоминать. Я думаю, не только мне. Все не от хорошей жизни сбежали сюда.

– А ты вот помнишь, как город называется? Вот для нас он один, и называется он просто "город". А для большого мира надо же его как-то называть.

– Нет. Не помню.

– И я тоже.

Катить мотоцикл стало сложнее, просека заросла какими-то кустами, травой и папоротником. И вообще различить ее уже было трудно. Зато справа начинался заросший высокой травой луг, за которым поднимался красивый лесистый холм.

– Да, ты права. Иногда, и правда, знаешь что-то, как будто это было всегда. Вот, я, например, знаю, что за этим холмом будет красивая поляна, которая выходит к реке.

– К реке? Тут вроде нет реки, только болото. Я тут много раз ездила.

– Хе! Ну ты городская, все время в городе тусуешься, только вот к тёте ездишь... А тут есть река! Широкая и красивая.

– Ну, раз так, пойдем туда. Все равно заблудились. – И ведьма непонятно зачем весело подмигнула. – Все равно лучше, чем по лесу.

– Ну, по лесу тоже свой кайф есть. Там все не так. Я вот, люблю лес. Даже если это жуткие заросли.

– Заросли — не думаю, а вот, наверное, интересно было бы почувствовать как вот это дерево. Стоишь себе на поляне, птицы на тебя садятся, ветер шелестит, дождь поливает... – Она раскинула руки, изображая дерево.

– А знаешь, где-то глубоко в лесу есть дерево, жизнь которого связана с моей жизнью страшным магическим ритуалом. Если я умру – дерево тоже, и наоборот.

– А если оставить его расти?

– Тогда я проживу тысячу лет.

– А ты не боишься, что кто-нибудь придет и срубит его?

– Не боюсь. Никто не найдет его в лесу, тут же очень много деревьев, и только я знаю какое. Разве что начать рубить все подряд.

– Красиво! Это ты сейчас придумал?

– Не знаю. Есть такие вещи, в которых я уверен, что придумал их. А есть такие, что... как будто я всегда знал их, просто немного забыл. А тут вдруг вспомнил.

 

 

Впереди поперек дороги лежало огромное поваленное дерево. Ондион оглянулся на густые кусты по сторонам дороги. Они не могли знать, что кусты для него – это часть леса, часть его самого, что он видит листьями и слышит ветками.

Стараясь не останавливаться, он незаметно взял ее за руку и тихо сказал: "через 3 шага бросаемся направо в кусты". Она ничего не ответила, но Ондион почувствовал, как она сжала его руку...

Сегодня утром все было так, как он думал. У северных ворот его ждал тот же человек в плаще. Он держал за повод лошадь, на которой сидела хрупкая фигура в дорожном капюшоне. За воротами даме пришлось спешиться, потому что через лес следовало идти пешком. Человек удивился его требованиям но уступил в ответ на обещание, что дама не устанет, что они будут останавливаться по первому ее слову, но при том доберутся до островов тайными тропами уже к завтрашнему утру, хотя Ондион не обещает, что она не замочит ног. Но зато к вечеру они остановятся в его замке, где можно будет отдохнуть и обсушиться. Человек в плаще опасливо сверкнул глазами, но, похоже, выбора у него не было. Он передал Ондиону какой-то сверток, который являлся платой за услугу, и который был сразу же положен в заплечный мешок.

Дама не подавала голоса, вероятно, так было условлено. Однако, едва они отошли от города, она откинула капюшон и первой заговорила с ним вполне приветливо.

– Помнишь меня?

Ондион вгляделся в ее лицо. Она была совсем юной, пару лет назад она была девочкой, бегавшей по залам королевского дворца. Конечно же, он не помнил.

– Ну, не важно. Зато я тебя хорошо помню. Ты рассказывал нам сказки на террасе Солнечной гостиной. Про спящую красавицу и про принцессу, которая никогда не смотрела на небо^*. А потом тебя долго не было...

Они вошли под своды первых деревьев. Огромные дубы стояли здесь широко. Ондион выбрал эту дорогу, потому что сам любил ее. Впереди она должна выйти к реке.

– Да, конечно, я помню эту сказку. Ты знаешь, что большинство сказок на самом деле правда?

– Я подозревала... У нас никто не рассказывал сказок. Только старая кухарка. Да и то, у нее все сказки про нечисть. И заканчиваются одинаково: они утаскивают непослушных детей в свое царство и заставляют работать. А кто работает плохо – того сразу съедают.

Она говорила что-то еще, и все это было не важно. Важно было то, что она что-то говорила. И именно поэтому идти им было легко.

И вот теперь он совершенно четко увидел опасность впереди и осознал в какую историю ввязался. За дальними кустами притаилось несколько вооруженных людей. Все было расчитано так, что люди оказались бы у них за спиной, когда они подойдут к поваленному дереву. Онидон совершенно четко ощущал этих людей, их напряжение, страх и уверенность, хотя не мог точно сказать сколько их. Лес позволял ему чувствовать это. И не только. Он мог и еще кое-что. Он сдавил их своим сознанием, обволок тяжелым влажным воздухом нижнего леса. Это все, что он мог успеть за три шага, которые отделяли их от большого куста справа от дороги, в котором они собирались скрыться.

Они рванулись к кустам и нырнули в густые ветки. Позади вспыхнули крики ярости. Послышался приближающийся топот и тяжелое дыхание. Преследователям бежать было тяжело, душный воздух сжимал горло, пот заливал глаза. Отряд окружил куст и встал с оружием наготове. Командир раздвинул ветки острием меча и выругался. Внутри никого не было...

Ондион и его спутница раздвинули ветки и вышли на солнечную поляну. Посреди нее росло несколько больших дубов, а позади них сверкала река.

– Мне казалось, что все будет не так. Я думала, ты сразишься с ними.

– Зачем убивать этих людей, они не виноваты...

Она удивленно посмотрела на него. Пожалуй, отец был прав, называя его странным. Но он не ошибся, "странный" рыцарь, действительно, надежно защищал ее. Надежнее трудно даже представить. Да, призналась она себе, она чувствовала себя с ним в полной безопасности.

 

 

Дождь уже давно кончился, но поняли они это только тогда, когда вышли на поляну. Пробираясь через кусты, они все время задевали ветки, и их окатывало брызгами.

Все было именно так, как Слон представлял себе.

– А знаешь, я, правда, здесь никогда не был. Просто почему-то был уверен, что тут именно так. Поляна и река.

– И часто у тебя так бывает?

– Ну, бывает иногда. Вот, например, сейчас это место кажется мне знакомым, а на реке неподалеку есть скалистый остров. Я прямо как будто вижу как он выглядит, такие большие округлые камни спускаются в воду. Пойдем, посмотрим, видно ли его отсюда.

Они прислонили мотоцикл к дубу и пошли вперед, туда, где сверкала на солнце вода.

Так оно и оказалось. Ниже по течению, действительно был скалистый остров. На камнях, оплетая их толстыми корнями, росли старые липы, как на фламандских картинах. Ведьма посмотрела вниз. Поверхность волновалась, превращая отражение в причудливое чудовище.

– Не люблю отражения. – Сказал Слон. – И вообще боюсь зеркал. Особенно в темноте. Нет, не своего отражения, иногда его вообще нет. Идем мы как-то с Шу мимо зеркала, его отражение есть, а моего — нет. Это не так страшно, жуткий тот мир, понимаешь, зеркало показывает то, чего бывает так просто не разглядеть. Бывает смотришь в него, а за спиной у тебя стоит кто-то. Обернешься — нет никого...

 

 

Ондион и его спутница вышли на берег. Холм солнечным пятном просвечивал сквозь листву. Ей хотелось выйти скорее на открытое место, и здесь, на широкой поляне ей стало совсем уютно.

– Почему твой отец доверил мне твою жизнь? Уверен, что не от большого выбора, да? Ондион Ролайский странный, и земли его все покрыты лесом. Ведь так?

– Ну... в общем да. Но точно известно, что Ондион Ролайский не ввязывается во всякие политические истории. Значит, он точно не враг. Неизвестно, друг ли, но не враг – точно. А еще, есть такая интересная сила... называется "заклятие доверием". Я расскажу тебе историю...

У одного короля был советник, который замышлял его убить и сесть на его трон. И вот, однажды король пригласил советника прогуляться с ним по саду. Как полагалось по традициям той страны, король всегда носил с собой меч. И вот, король споткнулся и потерял свою сандалию. Слуг вокруг не было, да и король был не гордый, и он нагнулся завязать ремешок на сандалии. Королевский меч был тяжелый, и мешал, и тогда король отдал его подержать советнику.

Это было испытание. Всего одно движение меча отделяло советника от его цели. Но между ними было то доверие, которое оказал ему король, подставив беззащитную шею и дав в руки меч. Советник выдержал испытаение, отказался от своего коварного плана и с тех пор был самым преданным советником своего короля.

Ондион вдруг подумал, что даже не спросил ее имени. Несмотря на разницу в возрасте, общаться было легко, они были совсем на равных, и временами он даже чувствовал ее силу и уверенность в чем-то, что было непонятно для него.

Она наклонилась к цветку мелкой лесной орхидеи, но Ондион резким жестом остановил ее.

– Эти цветы не для тебя.

Вопросительный взгляд.

– Они растут только на этой поляне, больше нигде. А еще, ты не думала никогда, кто кому-то может быть больно, когда срываешь цветок или рубишь дерево?

Наверное, она должна была обидеться или удивиться... или принять это как странный обычай чужой страны. Но она почему-то не удивилась и не обиделась. Почему-то ей стало хорошо и спокойно.

 

 

Дым завивался белыми галактиками вокруг прозрачного шара. Шар держали бронзовые змеи. В неровном свете свечи казалось, что они шевелятся. Болотная Ведьма наклонилась к самому кристаллу, так, что нос ее, огромный и уродливый, был виден сквозь шар перевернутым. Однако, никто не мог наблюдать сей нос, поскольку в хижине на болоте не было больше никого. Ведьма, однако, бормотала вполне осмысленно, более осмысленно, чем если бы она беседовала сама с собой.

– Что там Óни? Он был там? Какова величина пересечения?

– Не спеши, Элсин. Да, пересечение уже велико, но не это главное. Оно фрагментарно, рваного типа. Иногда затрагивает память существ, расположенных на значительном удалении от пересечения, и, мне кажется, это ключевой вопрос. Это может погубить миры, если мы не найдем способ этим воспользоваться. Резонирующие пары существ связывают реальности, и чем больше у них совпадения, тем сильнее они стягивают рваные фрагменты. Потому мы и наблюдаем рваный тип, что их много, и они пространственно разнесены. Это очень опасно. И, кроме того, некоторые резонансные пары индуцируют новые. – В ясном голосе Эгира чувствовалась озабоченность и волнение, чего ведьма не слышала никогда ранее.

– Так что видел Óни?

– То, что видел Óни – это страшно, но это всего лишь следствие. Чужаки прокладывают железный путь, по которому движутся повозки из железа. Они могут перевозить очень многих и очень быстро. В истории такого еще не было. Ты помнишь, три согласования назад их было всего три десятка, и какие последствия. А в прошлый раз всего трое разрушили полмира...

– Не забывай, что двое из них теперь среди нас.

– Это не закономерность. Просто так вышло.

– Ладно, не будем отвлекаться на наш древний спор. С ними будем разбираться тогда, когда всё закончится. Если оно, конечно закончится, и миры не лопнут как болотные пузыри. Послушай, какие у меня мысли. Я пришла к тому же выводу, хотя и с другой стороны. Ты прав, множественные связанные пары – это, может быть, и плохо, но мы можем попробовать использовать резонирующие существа для разрыва. Я пока не уверена, но похоже нашла самую сильную связь. Можно попробовать использовать именно её.

– Элсин, если они сольются, разделить их будет очень сложно. Проще не дать им соединиться...

– Например, если один из них умрёт. – Закончила за него ведьма.

– Это крайний случай.

– Крайний случай — это коогда вообще ничего сделать нельзя. На крайний случай у нас всегда есть способ.

Об этом старались не говорить и не думать, но все это знали. Заклятие, позволяющее оттолкнуть миры друг от друга сущестовало, но даже общей их силы не хватило бы для его осуществления, нужна была целиком жизнь одного из них...

– На таком расстоянии слияние уже неизбежно, будем считать, что оно уже произошло. Шанс, конечно, небольшой, но есть возможность использовать упругость столкновения и развести их по касательной сразу после слияния. Так вот, моя идея в следующем: надо инициировать ситуацию, в которой они будут иметь противоположные устремления. Я пока изучаю их. По крайней мере, в запасе есть еще одна сила...

 

 

– Ну, и где мы ее теперь найдем, после такого потопа? Все следы смыло. – Бухтел Винский.

– Найдем, ты же сам на нее буй ставил. – Заметил Глюк. Но радиобуй молчал. Они забыли, что в окрестностях холма радио не ловилось.

– Стелла, может ты знаешь, где наша тележка? – Это был последний шанс остаться на холме, пить чай, или копаться в мастерской...

– Знаю, конечно. Я следы видела. Там еще такой овраг, поросший^* камнями.

Винский понял, что уже никакие отговорки не помогут, и угрюмо побрел вслед за Глюком.

Тележка застряла в узком овраге между двух холмов. Она стояла, нелепо распластав по мятой траве опоры, как раздавленное насекомое.

Казалось, какая-то великанская сила наступила на нее, но корпус был цел и все внутренности, трубки и резервуары, были наполнены мутной болотной водой. Винский присел перед развалиной:

– Вот ведь как ее... – сказал он с жалостью, и одновременно с какой-то радостью.

Стелла, от безделья увязавшаяся за ними и все время тащившаяся позади, наконец обогнула холм и заглянула в овраг. Она грустно взглянула на это печальное зрелище и обошла ЭТО вокруг, словно старалась держаться от него подальше. Вдруг что-то блеснуло в траве позади тележки. Она почему-то сразу поняла, что это, хотя издали этого нельзя было понять. Она рванулась вперед, и замедлилась, испугавшись, что этот порыв заметят. Но нет, Винский угрюмо копался в развороченных внутренностях и не мог видеть, что лежит в траве по другую сторону тележки, а Глюк вообще потерял интерес и карабкался по склону оврага, цепляясь за корни и предоставив разбираться во всем Винскому. Стелла присела и, смотря, на всякий случай, в сторону, нащупала это рукой. Оно висело на цепочке. Кто-то повесил его не тот самый крюк, который Слон привинтил сзади, словно надеялся что-нибудь поймать на него.

Она осторожно посмотрела вниз. Это был слоник на цепочке, с белыми бивнями. И шерсть на загривке...

Глюк рухнул откуда-то сверху и скатился по склону оврага. Стелла вздрогнула и сжала талисман в руке.

– Ну, что, потащим? – Спросил он.

– Ага. – Ответил Винский, и зашвырнул в кусты какую-то деталь.

 

 

Мишелю снилась музыка. Он сидел в углу комнаты на специальном высоком музыкантском табурете с подставкой для ноги, и играл на гитаре, как ему сначала показалось. Но звук был резче и короче, хотя по-новому красивый для его слуха. Инструмент был с круглым корпусом, держать его было непривычно. Теперь для него стало очевидно, что это лютня. Музыка, которую он играл, была ему близка, словно он играл ее почти каждый день, но конкретно эту мелодию на слух он не помнил, помнили его пальцы. Под стать лютне была и комната: стены покрывали гобелены со сценами охоты, по центру стоял деревянный резной стол, рядом с ним стул с высокой спинкой. На столе – остатки трапезы. Вдоль дальней стены – деревянная лестница с перилами, которая наверху упиралась в тёмную дверь.

Дверь начала открываться. Конечно же, она открывалась медленно, как это бывает в кошмарах, как это бывает с дверью, за которой – неизвестность. Мишель осознавал, что дверь открывается с обыкновенной скоростью, просто, вероятно, он играл очень быстро, потому что за это время отзвучало огромное количество нот.

Дверь полностью открылась, и темный человеческий силуэт, подсвеченный откуда-то сзади красноватым светом, двинулся в зал. Оказавшись на свету, он растерял всю зловещую загадочность. Человек, сначала показался ему незнакомым, но вдруг воспоминания не самого приятного характера навалились на него. Вспомнился темный кабинет и веревки, впившиеся в его руки. Его пальцы, быстро зажимающие струны, еще чувствуют скованность и недавно ушедшую боль в некоторых частях мелодии. Первое, что он понял – его он должен опасаться, хотя вероятно, этот человек не держит на Мишеля зла.

Вчера... Это был допрос. Его ни в чем не обвиняли, просто спрашивали. Про другого человека. Но спрашивали так, что было понятно – если он не ответит, его ждет сырая камера и, вероятно, что-то еще, о чем лучше не думать. Его привели сюда ночью, под конвоем, со связанными руками, и, хотя обращались с ним аккуратно, его тонкие руки, не знающие тяжелой работы, все еще болели от туго затянутой веревки. Вопросы задавал солидный господин в красном берете. Вопросы Мишель не помнил, но когда они закончились, господин объявил, что он свободен и, словно извиняясь, предложил пройти в его дом, быть его гостем и сыграть для него. За деньги, конечно же, добавил господин. Это была его работа, и отклонить столь заманчивое предложение было не в его правилах. И было что-то еще, какой-то немёк в его голосе, который говорил, что отказаться он не может.

И вот, он сидит в богатой гостиной и играет... А солидный господин медленно спускается по скрипучей деревянной лестнице. Наконец он подошел к столу, взял большой серебряный кубок.

– Ты чудесно играешь, господин Мерик, я тобой очень доволен. Ты заслужил выпить со мной этого чудесного вина... А завтра... не откажись играть для меня в среду. Ведь завтра, кажется, среда? – Сказал человек почему-то голосом Шу.

Мишель кивнул и продолжал играть. Не в его правилах было прерывать мелодию, не доиграв до конца.

– Конечно, среда, – повторил господин. – Просыпайся уже, сивуч^*, среда! Жабль проспим!

Шу надоедливо толкал его в бок. Мишель перестал играть и открыл глаза, однако музыка не прекратилась. Она звучала во всем пространстве комнаты Пильдиса, и локализовать ее источник было трудно. Наконец, к ней добавился тихий но страшный стон, и что-то зашевелилось в узком зашкафном пространстве.

Распахнулась дверь, ударившись ручкой о стену, и влетел улыбающийся Пильдис:

– О! Видали, просыпается! Наш летаргик просыпается.

Пильдис пошарил за шкафом, извлёк пыльный будильник с зелеными цифрами, прищурился, нажал на нём кнопку, и музыка стихла.

 

 

– РоТуБуа, Хозяйка. – Глюк вышел на крыльцо, где в бледном свете послезавтрачного солнца сидела с каким-то вязанием Стелла.

– Откуда вы берете эти слова? Вот Винский, только что проходил мимо и приветствовал меня точно так же...

Глюк не знал, что ответить, это был его сон, он вроде не говорил о нём никому, но поздороваться так было совершенно естественно, словно он делал так каждый день.

– Это странный язык, я не замечаю, как он становится моим. Наверное во сне.

– Ты занимаешься гипнопедией? – Спросила Стелла, подняв глаза.

– Что? – Удивился он.

– Гипнопедия. Винский изучает языки во сне. Я думала, ты вот теперь тоже.

– Ага, – только и смог сказать Глюк.

Он уже точно и не помнил, что ему снилось, здесь, в солнечном свете сон побледнел, как старое кино. Были какие-то бесконечные полки со старыми книгами. Просторный зал с высокими окнами, старинный стол, и на нём тоже книги, книги, большие, с ажурными замкáми и золотом на тиснёной коже. А еще вечерний город с башнями и каменными мостовыми, флаги, мосты и шпили. Теплый морской ветер. И еще почему-то смутное беспокойство, как будто он сделал что-то не так и забыл что.

Стелла заметила это, казалось, на мгновение проникнув его ощущения.

– Знаешь, когда-то я была немного ведьмой... А потом променяла свои способности.

Глюк хотел спросить, на что она их променяла, но потом решил, что она всё равно не ответит.

– Иногда у нас с Мишелем бывало ощущение, что все мы — герои одного мультика. А сейчас всё очень странно. Я чувствую, что вокруг что-то происходит, но я совсем не имею к этому отношения. Этот мультик — не про меня.

– Можешь мне не верить, но у меня тоже. – Он сел с нею рядом. – Правда отголоски этой истории доходят до меня, но я тоже вижу, что она не про меня.

– Ну вот видишь, тебе там что-то снится. Причем, оказывается — то же, что Шу! А мне, вот, вообще, ничегошеньки не снится. Это несправедливо!

– Но это часто случается^*, – как эхо откликнулся Глюк. – Да ничего, в сущности, особенного мне не снится. Какая-то пыльная библиотека, и книги, книги. Вообще на меня не похоже, я книги никогда особенно не любил.

– Наверное, потому так мало и снится. Если бы любил — ты был бы в теме, – сделала странный вывод Стелла. – Самое главное не то, что снится, а то, насколько это тебя волнует. – Намекнула она. Невозможно было не заметить этого волнения, особенно будучи в прошлом немного ведьмой.

Глюк подумал, что да, похоже, она права, ведь его действительно это волнует. И нет ничего страшного рассказать об этом, может быть, "немного ведьма" поможет ему избавиться от навязчивого кошмара... Хотя кошмаром это не было, он много бы отдал, чтобы этот кошмар продолжался.

– Мне кажется, что я забыл что-то важное, или сделал что-то не так, и не могу вспомнить, что. И если я это так оставлю, произойдет что-то страшное.

– Ты прочитал это в книгах?

Глюк почти подпрыгнул:

– Точно! Там были рисунки... – Он закрыл глаза, чтобы уйти от утреннего света назад, в сумрак библиотеки, в которой он был всего лишь полчаса назад.

Он что-то искал, осторожно перелистывая старые страницы. Там были рисунки, рукописные, или гравюры. И на них какая-то чаша... или нечто на подставке, похожее на чашу, или кубок... или на яйцо Фаберже. Оно стояло на невысоко пыльной колонне посреди какого-то подвала. Глюк был уже не в библиотеке, а в этом темном помещении. С четырех сторон сюда спускались лестницы, и откуда-то сверху на чашу падал луч света. Почему столь прекрасная вещь находится в пыльном подземелье, и почему она сама не тронута пылью? Может быть, её брали с места?

Как только он так подумал, чаша внезапно исчезла. Подземелье осталось тем же, и лестницы, и луч света. Только на колонне темнел свободный от пыли кружок.

Что-то коснулось его лба. Он вздрогнул и открыл глаза. Над ним было белесое утреннее небо и лицо Стеллы, что склонилась над ним. Похоже, он задремал на солнечном склоне холма. "Надо меньше пить и больше спать", – хотел сказать Глюк, но Стелла и не думала шутить. Напротив, она казалась озабоченной.

– Я не знаю, что там еще тебе приглючилось, но того, что ты сказал, достаточно. Всё дело в чаше. Она и есть твоя навязчивая идея. Возможно, её кто-то похитил, или просто унёс. Попробуй в следующий раз отыскать её и поставить на место.

– И всё кончится?

– Нет, не кончится^*, – передразнила Стелла. – Если не захочешь — не кончится. Просто перестанет тебя беспокоить. Засыпая, держи в голове "чаша должна стоять на своём месте".

 

 

Мишель уже собрал все, что у него было, и рассовал по карманам и стоял в проеме входной двери. Более обстоятельный Шу еще копался в комнате, складывая бутерброды в заплечную сумку. Пильдис уже стоял над ним со связкой ключей в руке, словно тоже куда-то торопился.

– Пожалуй, провожу вас до низу, для массы, так сказать, а то еще лифт откажется везти вас, гераклов, вниз...

Лифт обрадовался толстому Пильдису, и стартанул, на мгновение оторвав их от пола. Бормотание двух типов, обсуждавших кинематику и электронику приблизилось, словно они никогда не уходили. "Права была Стелла, мы, действительно, герои мультика", – подумал Мишель.

Двери окрылись, йогурты вывалились из лифта. Шу оглянулся, чтобы в последний раз посмотреть на гостеприимный дом и запомнить его получше. Мишель уже входил в залитый солнечным светом проём выхода. Лишь Пильдис остался. Он вяло махнул рукой, и уехал на лифте. Шу был уверен, что перед этим он нажал ту самую, нижнюю неподписанную кнопку.

 

 

Склеп был хорошо укрыт кустами. Камни поросли толстым слоем изумрудного моха^*, так что дату на фронтоне невозможно было прочитать. Вероятно, прошло не одно столетие, с тех пор, как траурная процессия внесла в него то, что осталось от человека, очевидно, уважаемого, ведь не всякого похоронят на склоне холма у самого Храма Хранителей. Одна створка гранитных дверей еще стояла на месте, другая раскололась, открывая тёмный провал.

Человек в капюшоне остановился, прислушиваясь. Чтобы увидеть его, воображаемому преследователю пришлось бы пройти сквозь кусты, а сделать это бесшумно не смог бы никто. Не услышав ничего, человек наклонился и пролез в провал.

В склепе было сыро и холодно, в слабом свете из-за спины был виден саркофаг на каменном основании. Человек нагнулся и скрылся внутри основания, еще более тёмное отверстие исчезло также незаметно, как появилось, но некому было это видеть.

Брат Александр пользовался этим ходом столько, сколько помнил своё членство в ордене. Он шел по подземному ходу, привычно, едва касаясь рукой стены, пока впереди не появился туманный свет. Его нога привычно встала на ступеньку там, где она должна была быть. Скоро лестница кончилась, свет проникал через узкую щель между камнями и освещал узкую дверь. Сейчас он бесшумно откроет её, пройдет по ковровой дорожке и войдет в зал, где все его уже ждут. Эта мысль заставила его замедлиться у двери. Да, он волновался, может быть, даже боялся, хотя тщательно скрывал это даже от себя. Когда так долго скрываешь свои чувства, привыкаешь контролировать их, кажется, что уже не можешь испытывать их не разрешив это себе. И Александр не разрешил, он просто открыл дверь.

В маленьком круглом зале, однако, хватило места на три яруса деревянных скамеек, расположенных на разных уровнях всё выше, так, что все, сидящие здесь, были на виду. По центру — маленькая арена в три шага, на которую падал солнечный луч сверху. Александр знал, что скоро будет стоять на ней, и всё, что будет с ним — это его уверенность.

Все, сидящие здесь, добирались сюда тайно, через разные входы, и о существовании этого зала в толще стен Храма Хранителей знали только они. Орден.

Пришли еще двое, и все скамейки оказались заняты. Один из людей, поднялся и начал говорить. Он говорил так, словно продолжал совсем недавно прерванный разговор: никаких церемоний, даже приветствий. Все знали, зачем собрались здесь, и большинство совсем недавно говорили об этом же, хотя и в других местах. Его звали Мартин, молодой и черноволосый. Его голос отражался от купола и был четко слышен в каждой точке зала. Он имел право говорить первым и перебивать, и это обеспечивалось молчаливым согласием всех собравшихся.

– Прежде всего обсудим правомерность действий брата Александра. Сначала он, действуя в одиночку, чуть не убил ключевую фигуру нынешнего Согласования Времён. Потом, не советуясь с братством, открыто сказал о существовании нашего Ордена. По нашему кодексу оба эти поступка предосудительны.

Все молчали. Странная тишина. По кодексу он заслуживал наказания, однако та смелость, с которой он сделал это, служила ему оправданием в глазах большинства. Мало того, почти все остальные братья ему завидовали. Завидовали той решительности и силе, уверенности в своей правоте, которой просто светился брат Александр.

– И, наконец, – продолжил брат Мартин, – самое страшное. Он убил брата Мариуса на королевском приёме и засветил наше секретное оружие.

Вздох удивления прозвучал отчетливо, хотя все монахи превосходно владели собой и просто не могли его издать. Любое проявление эмоций не запрещалось, но было не в почёте среди братства. Такое могли позволить себе лишь послушники. Конечно же, все слышали об убийстве, но большинство не знало, что убитым был член их ордена, и что сделал это Александр.

– Всего лишь одного последнего пункта достаточно, чтобы приговорить брата Александра к высшему наказанию: изгнанию.

Это было очень суровое наказание. Орден имел тайную власть, и выйти из ордена — означало потерять её. И это еще не всё. Соблазн вернуться был еще одним наказанием. Если бы его снова увидел в городе кто-либо из братства — он обязан был сразу же убить его. Об этом даже не говорилось, потому что жизнь не имела здесь особой ценности. Только лишь изгнание.

Александр стоял в солнечном луче и слушал всё это, опустив голову. Так низко, что капюшон закрывал его лицо целиком. Никто не стоял позади него, никто не охранял его, как преступника, однако, он не смог бы сделать и шага без общего согласия ордена. Все они владели тайным умением повелевать, и здесь их было слишком много, чтобы он мог противопоставить им свою волю. Если бы он смог открыть рот, то ни единым звуком не смог бы перебить Мартина. До тех пор, пока братство не разрешит ему говорить. А ему было что сказать в ответ, и были сведения, которые могли бы стать его выкупом.

– Пусть скажет он сам. – Подал голос Берто, самый старший из братьев. Все они были здесь равны, в том числе и в праве голоса. За исключением Мартина, и того, кто был сейчас обвиняемым. Но из уважения, первое слово обычно имел Берто.

С молчаливого согласия всех остальных Александр поднял голову и откинул капюшон. Рыжие волосы вспыхнули в луче света.

– Братья... Я сделал то, что подсказал мне дух нашего ордена, заметьте, дух а не буква! Мы все преследуем одну цель — сохранить наш мир. Не важно, кто из нас совершает поступок — всё равно его совершает Орден, поэтому я отвечаю перед орденом и за весь орден.

Отвечу по порядку на все обвинения. Но прежде всего о том, чем я занимался в последнее время, может быть, вы поймёте, какие силы играют миром сейчас, и в какой гуще событий я оказался.

Он сделал паузу, чтобы проверить, насколько его слушают, и ощутил, что давления над его волей нет. Ему позволили продолжить, его слушали с интересом. Значит, он уже завладел их вниманием, и может делать, что хочет.

– Вы все знаете, мы искали ключевые фигуры нынешнего Согласования Времён. Их несколько, и они находятся в разных местах, поэтому тип согласования — рваный. Но некоторые из них тяготеют наиболее сильно, фактически определяя весь ход согласования. Так вот, я изучал одного из них, Ондиона Ролайского. Несколько раз я подбирался к нему очень близко. Я не собирался убивать его в трактире — только проверить его волю, это важно, если мы собираемся вмешиваться в Согласование.

Я сказал ему о существовании Ордена, но не сказал о его истинных целях. Так что не сказал фактически ничего.

Теперь о самом серьёзном. Я обнаружил, что брат Мариус — предатель. На королевском приёме он собирался пойти на прямой контакт с Ондионом и выдать ему сведения о нашем братстве. Я не мог допустить этого и немедленно пресёк его. Я жалею о том, что не смог сделать это тихо. У меня не было другого оружия, и я не мог подойти к нему близко, меня бы заметили, поэтому я сделал выстрел с галереи, где никто даже не думал искать убийцу. Никто никогда уже не раскопает этого дела. А теперь, братья, можете судить меня по всей строгости.

Хотя никто из братьев не проявил никаких эмоций, тишина, которая последовала, была восторженной. С такой лёгкостью устроить убийство посреди королевского приёма не смог бы никто. И еще... показать силу Ордена.

– Итак, с согласия всего ордена, из всех обвинений остается лишь попытка нарушения тайны ордена, оправданная чрезвычайными обстоятельствами. Кроме того, брат Александр достоин поощрения за превосходно выполненное пресечение нарушения тайны ордена.

Среди братства не нужны свидетельства, доказательства, улики. Все видят, всё знают. Сведения невозможно утаить. Прав тот, кто уверен в своей правоте. Александр отступил в тень и опустился на круговую скамью, перестав быть обвиняемым и снова став членом братства.

– Теперь про Согласование Времён. Брат Берто, твоё слово.

– Спасибо брату Александру за ценные сведения. Теперь, когда мы знаем, где находится центр слияния, и кто ключевые фигуры, мы сможем, опираясь на наши знания, влиять на процесс, и, может быть, повернуть его вспять. Для этого нам надо привести этого Ондиона сюда, и тогда уже, общими усилиями...

Теперь уже никто не сомневался, что вмешиваться в ход Согласования придётся неизбежно, и всем теперь понятно, что ожидает мир, если не вмешаться. Еще пару месяцев назад некоторые молодые голоса предлагали не нарушать ход вещей. Они привыкли, что Орден, созданный очень много столетий назад для сохранения миров, живёт и никак не вмешивается в законы мироздания. Многие даже не верили, что он вообще может что-либо сделать. Мир и так устойчив, думали они, и сам может о себе позаботится, а задача Ордена — делать вид, что мироздание без него не может. Так, на востоке, главный жрец каждое утро поднимается на гору и повелевает Солнцу взойти, хотя оно взошло бы и без его приказа.

Прошлое Согласование, триста лет назад, прошло довольно тихо. Миры обменялись некоторым количеством материала. Пара излишне активных персонажей смутили спокойствие мудрых. Но миры не распались и не наполнились чудовищами. В этот раз всё обещало быть по-другому. Большое расстояние, повышенное тяготение, рваный тип и высокая масса тяготеющих объектов могли разорвать пространство и время на осколки. Миры могли слиться, перемешаться или просто исчезнуть, дав начало множеству мелких вселенных, или пропасть бесследно в пустоте вселенной.

– Итак, сначала добудем ключевую фигуру. Одновременно, остальные продолжат поиски методов воздействия в книгах. Кто предложит план?

– Я возьмусь, – мгновенно отозвался Александр, – дайте мне еще трёх братьев. Центр слияния находится в замке РоЛай, именно там следует действовать. Мы должны успеть проникнуть туда до момента окончательного контакта. У нас еще есть день и ночь. Может быть, чуть больше.

Несколько мгновений тишина была одобрительной. Но Александру показалось, что в ней был чей-то неслышный разговор. Он не ошибся.

– Брат Александр, – подал голос Мартин, – ты опять утаиваешь от нас свои методы и ценные сведения, на которых твои планы основаны. Скажи нам, собираешься ли ты пользоватся посторонней помощью, и кто будут твоими помощниками.

– И еще, вроде бы в твоих докладах всплывал один древний артефакт, а именно, Чаша Миров... – добавил Берто.

– Ты видишь мои планы насквозь, брат Берто. Именно опираясь на эти факты я и намерен поступить. И древний артефакт тоже мне поможет. Хотя и несколько не так, как мог бы. Он будет скорее приманкой.

– Кстати, насчет Чаши Миров. Тут некоторые интересуются, может ли она оказывать влияние на слияние? Важно ли её место? Некоторые говорят, что она должна стоять на своём месте в подземелье. Так ли это?

– Не совсем. Конечно, какой-то смысл в ней есть, это сильный защитный артефакт более ментального плана, чем пространственного. Но в умелых руках он может осуществлять связь между мирами. Как видите, действие прямо противоположное, так что, по возможности, лучше не дать ему занять своё место. Однако, не стоит переоценивать его воздействие на мироздание, для Согласования оно ничтожно.

– Ты не ответил про помощника. Ты снова собираешься рассказывать посторонним про Орден и убивать свидетелей? – Шутка, явно не удалась, тишина в паузе была, скорее, осуждающей.

– Да, я буду использовать помощника. Надеюсь, он не поймет, что я его использую. И я буду использовать его связь с артефактом. Этот помощник — Тин, библиотекарь. Он в хороших отношениях с Ондионом и сможет передать ему подсунутую информацию. А дальше, братья, положитесь на меня. Я буду отслеживать его действия в самом центре слияния, сдвину его действия на другой путь и, если придется, устраню его.

Тишина в паузе была настороженной, немного удивлённой и... восторженной.

 

 

Остров, действительно, оказался за поворотом реки. Именно такой, каким Слон видел его в своих мыслях. Кроме того, в нём росла уверенность, что он точно знает, куда идет. Он много раз был здесь. Может быть, в своих снах? Нет, плохое, глупое, и слишком поэтическое утверждение. Неверно. Просто он иногда думал об этом месте. Это в последние годы — иногда. А раньше — очень часто. Каждый день, используя каждую свободную минуту, он мысленно бродил здесь, с самого детства. Он представлял себе этот берег и скалы, и знал здесь каждое дерево. Это был его лес, его остров и его замок. Это было то, чем он обладал всю свою жизнь в солнечной комнате.

Раньше он даже не пытался задумываться, есть ли такое место на самом деле, или он его придумал, просто не думал об этом, не хотел, и не надо было. Просто было место, где ему было хорошо, и оно было всегда с ним, стоило остаться в тишине и одиночестве, которые тоже были всегда с ним. Для этого не надо было даже закрывать глаза, ведь тишина и одиночество бывают даже в набитом автобусе.

Сейчас здесь все было так, как раньше. И для этого уже не нужна тишина и одиночество, оно вокруг.

Слон обернулся, ведьма все так же сидела у воды, изучая своё жутковатое ведьминское отражение. Ему впервые понадобилось ее окликнуть, но он не придумал как, поскольку имени не знал.

За тем деревом, в расщелине он прятал лодку.

– Что ты думаешь о хорошем ужине в уютном замке у камина? – Теперь настала его очередь подмигивать.

Она почти не удивилась.

– Это твой замок?

– Да. – Просто сказал Слон.

Она смотрела, как он подгоняет лодку и подает ей руку, чтобы она шагнула к нему.

– Только давай договоримся: теперь ты никакая не ведьма, и мотоцикла у тебя нет. Побудь на время принцессой, чтобы соответствовать обстановке.

– А как же мотоцикл?

– В моём лесу с ним ничего не случится.

Слон повернул лодку, и течение плавно и быстро понесло их к острову.

 

 

В распихусии, кажется, вообще ничего не знали про жабль. Когда они прилетели в город, водитель сказал, что какой-то другой жабль полетит в Фейри-Хилл в среду, но ни точного времени, ни обстоятельств не выдал.

За зданием городской распихусии была площадка, куда садились и откуда стартовали жабли на различные отдаленные выселки. Похоже, после распихусии, эта площадка была вторым сооружением в городе (ну, конечно, не считая старых зданий за спиной, которые были задолго до этого). Город обрастал кривыми улицами, они огибали эту площадку, но не трогали её. Да это было и удобно: жабли всё равно летают почти бесшумно, это не могло помешать никому, а то, что они иногда заслоняют солнце, не сильно волновало жизнепробов.

Важный распихусь посоветовал встать у ворот и ждать пилота. Скорее всего, если он собирался лететь в Фейри-Хилл в среду, то рано или поздно он появится и полетит. Только вот когда — точно неизвестно, потому что жесткого расписания у товарного жабля нет, есть только запросные квитанции и накладные, по которым он возит заказанные товары. Пилота отличить несложно: поскольку наши пилоты совмещают работу механиков — он скорее всего будет одет в синюю, запачканную машинным маслом, униформу, которую раздают всем механикам. И, самое главное, он сразу, прямо пойдет к одному из жаблей, стоящих на взлётном поле. Тут главное не теряться и сразу бежать за ним и погружаться в кабину.

Так говорил распихусь, хотя всё это было и так ясно, йогурты делали вид, что внимательно его слушали. Рядом бормотало радио, и Мишель поймал себя на том, что слушает радио внимательнее, чем распихуся.

"Согласно генеральным планам Центра, – говорило радио, – новая прямая железнодорожная линия должна достичь города уже к началу осени, и первая партия геологов придет на смену жизнепробам для уточнения геологической обстановки в районе города. Однако, рельсоукладочная бригада столкнулась с неожиданными трудностями. Несмотря на тщательное планирование и картографирование района, оказалось, что дорога должна быть проложена через труднопроходимый лес. Странный, почти мистический просчёт дорого обойдется городу, чиновникам центра а так же тем, кто вложил в проект свои капиталы на большой земле."

Мишель как-то видел местную железную дорогу. Уже после того, как когда-то по ней привезли сюда его самого. Она была ржавая, одноколейная и слегка заросшая, как-то не особо верилось, что поезда продолжают привозить сюда жизнепробов. Но они продолжали. И, кроме того, вдоль нее строили новый, более короткий путь. Большая железная машина двигалась сквозь лес, вокруг суетились трактора, сравнивая с уровнем земли мелкие холмики и засыпая ручьи. А машина двигалась, оставляя позади себя нескончаемые шпалы и два бесконечных ровных рельса.

 

 

Машинист остановился. Железное чудовище рельсоукладчика вздрогнуло и замерло. Впереди светилось открытое пространство, оно сверкало на солнце. Капитан Август еще раз посмотрел на карту. Ну не было здесь реки. Не могли же они пропустить её. Те, кто сотни раз пролетал здесь на жаблях, и на вертолётах, и со спутника... невозможно не заметить реку, причем столь широкую.

Уже то, что вызвали его, капитана, говорило о странности ситуации. Да, в Центре была система званий, похожих не воинские, введенная исключительно для удобства. Звание капитана означало довольно мелкого "большого начальника". Он был выше любого, работавшего на этой стройке, и это давало ему почти неограниченную власть здесь. Август работал в экономическом отделе, и заведовал подотделом орудий труда. Его подчинённые, а их было с полсотни, подсчитывали пилы, топоры и трактора, уже отслужившие или будущие, необходимые для непрерывного строительства.

То, что отправили его, не было случайностью. На большом совещании, на котором капитаны были самыми младшими присутствовавшими чинами, он был тем, кого "посылают за пивом". То, что он дослужился до капитана, он считал чудом. Сотрудники всегда незаметно посмеивались над его именем, особенно в сочетании с его званием. Капитан Август — это звучало гротескно. Ситуация с дорогой была мелкой проблемой среди глобальных планов великого Центра, которые обсуждались на совещании, и, конечно же, "за пивом" послали его.

Рельсостроительная бригада двигалась по ровному полю. Впереди сновали бульдозеры, изредка сравнивая небольшие холмы, а в самом центре двигалось чудовище рельсоукладчика. Сзади по дороге непрерывным потоком подвозили рельсы, новые бульдозеры и людей. Это не были жизнепробы, йогурты на такое не способны, это были настоящие рабочие, которых центр нанимал на короткий срок. Проработав неделю, они уезжали, получив своё жалование, а по рельсам подвозили новых.

В Центре заметили неладное, когда расходы резко возросли по совершенно мистическим причинам. Всё было расчитано, и через месяц дорога должна была выйти к городу с другой стороны, срезав значительный кусок равнины, который был когда-то обойден вокруг по ошибке. И вдруг...

Вдруг оказалось, что вокруг — густой лес, а рабочие, взявшись за пилы и топоры, расчищают путь технике. А чудовищный рельсоукладчик вот-вот остановит своё экономически точно расчитанное безостановочное движение. Так именно оказалось, никто не помнит, чтобы бригада приближалась к лесу, никто не помнит, как они входили в лес, никто не видел лес вдали. Он оказался вокруг и сразу. Никто так же не видел, как он появился, казалось так было всегда: лес вокруг, рабочие с бензопилами и топорами и остановившийся рельсоукладчик. Для Центра это означало, что рабочих и пил нужно в десять раз больше, и всё равно, железный монстр будет двигаться в пять раз медленнее планов. Следовательно, до города дорога доберется не через месяц, а в следующем году. А как же геологи, которые должны прийти на смену жизнепробам? Буровики, домостроители, прорабы? Акции, приходы-расходы и дивиденды?

Для капитана Августа это означало, что его отдел неверно расчитал пилы и топоры, отсутствие премии, и, возможно, он теперь станет поручиком Августом, или даже сержантом. Но сейчас его печаль ушла на второй план, когда он увидел реку. Он даже думать боялся о тех сотнях тонн техники и железных конструкций, тысячах человеко-дней для строительства моста. Он даже не представлял себе, как он будет докладывать, стоя в зале совещаний, и как на него будут смотреть генералы.

Он думал о другом. Впереди на солнце сверкала река. Бензопилы были брошены в траве. Покрытые мазутом рабочие стояли на берегу и смотрели вдаль.

В туманной дымке, где река исчезала за горизонтом, виднелся скалистый остров, над которым можно было разглядеть башни замка.

 

 

Солнечный свет рассыпался бликами на поверхности реки, и Пони видела эти блики даже с закрытыми глазами. Она ощущала теплую землю под собой и нагретые камни замка в пяти шагах за спиной. Корни растений и прохладная влага, под которой — твердые камни. Там, еще ниже — узкие коридоры и лестницы подземелий, но она не стала мысленно спускаться туда. Лучше было здесь, среди солнечных бликов. Потому что они были такими же в обоих мирах, и не ощущалось разницы, не чувствовалось, что в мире что-то ущербно, что ткань мироздания натянута и скручена, готова порваться в любой миг. Она загнала это ощущение поглубже, как загоняет боль смертельно больной, стремясь прожить свои последние дни или месяцы, не обращая внимания на неё, пока это еще возможно.

Она не могла сделать с этим ничего, но надежда, что другие, более могущественные силы стоят на страже и могут справиться, была сильнее всего. Так ребёнок верит, что мать спасёт его, и всё будет хорошо, даже если вокруг огонь или морская глубина.

Пони почувствовала, что в окружающем пространстве что-то изменилось и открыла глаза. Сияние солнечных бликов расступилось, перед ней стояла румяная и пухлая старушка в шляпке.

– Элсин! – Пони была обрадована и удивлена. Она вскочила, чтобы проводить ведьму в замок, но остановилась.

Появляясь в образе доброй старушки (кем, в сущности, она и была), Элсин на самом деле являлась одной из тех сил, о которых Пони думала несколько мгновений назад. И, если ведьма сейчас здесь, когда с мировой гармонией что-то происходит, значит это было важно. Именно эта мысль и остановила Пони. Всё это не пришлось говорить, старушка только улыбалась, глядя на неё и понимая, о чём она думает.

– Ты права, это важно... То, что я хотела тебе сказать.

Пони подошла, и они медленно пошли по берегу, утопая в солнечных бликах.

– Скажи мне, что ты думаешь об Ондионе?

– Ну, он добрый, наверное, это самое главное, что я о нём думаю. Еще, очень странно, что люди тянутся к нему, что они собрались вокруг, как будто он король. Мне казалось, такие люди обычно одиноки.

– Нет, я не о том. Что ты думаешь о нём по отношению к себе. Кто он для тебя?

– Он мне как старший брат, – не задумываясь, ответила Пони. Он совсем рядом, совсем родной, иногда совершенно беспомощный перед жизнью, в такие моменты хочется о нём заботиться, и всё же какой-то недостижимо далёкий... действительно, как король.

– Если бы ты встретила человека, в чём-то очень похожего на него, но который совсем не был бы королём... Могло бы случиться так, что ты... Ты смогла бы полюбить его? Как женщина любит мужчину.

Пони задумалась. Такие сложные вопросы нельзя задавать внезапно. Она подозревала, что Элсин видит её насквозь, но это не пугало её.

Каждая девочка мечтает встретить мужчину, который стал бы для неё смыслом. Тем, с кем можно было бы идти рядом или постоянно ощущать его присутствие. Тем, кто понимает тебя с полуслова и является телесным продолжением тебя, как твоя рука. А ты — его рука. В чьих объятиях было бы легко и спокойно. Да, пожалуй, она так и представляла себе этого мужчину.

– Да, наверное, могла бы.

Они давно остановились, и старушка задумчиво смотрела сквозь неё и кивала каким-то своим мыслям.

– Пожалуйста, будь с ним. Будь с ним всё время. Иначе ему грозит опасность.

Элсин исчезла так же внезапно, как появилась, растаяла в солнечных бликах. Пони стояла и думала. Почему она задала такой странный вопрос, ведь Пони никогда раньше даже не думала об этом. По отношении к Ондиону — никогда. Он изначально появился в её жизни как далёкая и определяющая судьбу сила. Он был ключом, целью для неё, для сестры и Жана, они шли к нему, чтобы получить ответы на свои вопросы. А когда они дошли и получили, ответы оказались не такими, как они ожидали, а Ондион, хоть и стал ближе, на самом деле так и остался далёкой и абстрактной фигурой.

Но Элсин говорила не о нём, а о ком-то другом, похожем на него. Разве возможно, чтобы в её жизни появился еще один такой странный человек... похожий на Ондиона... но не король. не такой далёкий... Может быть, Элсин знает его? И её отношение к нему важно для Элсин?.. Для мироздания? Может, это его младший брат, о котором он никогда не рассказывал? Где он скрывался до сих пор?

"В другом мире," – подсказало ей что-то.

– Пони! – Крик со стены вывел её из оцепенения и заставил оглянуться. Это был Индре. Он стоял на стене и прижимал к себе что-то тяжелое, кажется, книгу. – Не знаешь, где Ондион? – Он вышел на стену из полумрака своей мастерской, что делал нечасто. Кузнец был чем-то обеспокоен, Пони почувствовала это на расстоянии. В замке что-то происходило, какое-то возбуждение, все чувствовали это, хотя не все могли выразить это словами. В такие моменты что-то собирает людей вместе, все ищут поддержку друг в друге перед чем-то что должно произойти: войной, чумой или просто неожиданно сильными холодами. И, хотя, сейчас, на первый взгляд, ничего, вроде бы не предвиделось, люди собирались.

С самого утра в замок прибывали повозки из города, привозили бочки и ящики. Выходя из мастерской, Индре чуть не зашиб дверью двух монахов, разгружающих огромную телегу. После тяжелого молота дверь показалась слишком лёгкой и отлетела под его рукой, ударив одного из них, и свалив с ног. Когда Индре помог ему подняться, темный капюшон сполз с его головы, обнаружив ярко-рыжие волосы. Кузнец улыбнулся, настолько неожиданным показалось ему увидеть такую яркую деталь у мрачного монаха, а тот, почему-то хмуро набросил капюшон обратно и продолжил свою работу.

"Вечером будет угощение," – с удовольствием подумал Индре, потом остановился. Эти монахи сбили его с мысли, он собирался найти Ондиона, поделиться одной мыслью по поводу чаши, что стояла сейчас посреди его мастерской. Он стал подниматься на стену. Рукой он прижимал к себе книгу.

 

 

На солнечном крыльце распихусии атмосфера была разлагающая. Хотелось разложиться на теплых камнях, смотреть в тёмно-синее небо, наблюдать за таянием облаков и больше ничего не делать. Однако, надо было ждать. А ждать — это вполне тяжелая работа. Пилота надо было не упустить. Ворота лётного поля располагались рядом, поэтому мониторить их не составляло труда, даже, если одним глазом следишь за таянием облаков.

Мишель, однако так не мог. Созерцать или медититровать он не умел. Не потому, что безделье угнетало его, просто он находил себе занятия. Точнее, мелкие занятия сами находили его. Например, обводить пальцем на скатерти узоры, или складывать в горку залетевшие в окно семена. Сейчас ему повезло больше. Неподалёку он приметил компанию из трёх жизнепробов, которые стояли около какой-то двери, причем, похоже, уже довольно долго. Но главное... один из них держал на плече гитару. Они о чем-то разговаривали, но своего положения у двери не меняли, и не собирались менять его в ближайшем будущем. Неудивительно, что вскоре гитара оказалась у Мишеля, а жизнепробы так и остались у двери.

Перебор струн — сродни складыванию семечек на столе, однако, несравнимо увлекательнее, поскольку из звуков может складываться мелодия, а то и слова могут прийти. А перекладывать слова — что может быть интереснее.

"Где твои стрелы, рыцарь сна..." – задумчиво пел Мишель, и Шу перестало клонить в сон, словно песня обращалась к нему. Он насторожился и стал прислушиваться.

"Ты храбрость утратил, и силу свою

Разбавил зеленым вином..."

Шу узнал её, это была та самая песня, которую пел вчера музыкант во дворе прямо под его окном. Он тогда крикнул, чтобы его позвали внутрь и приказал спеть её еще раз для него. Только пел он на другом языке... Мишель перевел её, очень похоже перевёл. Но откуда он знал её?

Вдруг Шу осознал, что вчера они весь день сидели у Пильдиса... Какой замок, какой двор?! Но откуда тогда он сам знал её? Шу окончательно проснулся.

– Мишель, откуда ты знаешь эту песню?

– Ну... э. Глупая это затея, спрашивать автора "скажите пожалуйста, как эти песни приходят вам в голову?". – Он умело изобразил интонации типичной молодой и глупой журналистки. – Что на такое ответить. Скажем, она мне вчера приснилась...

– Неее, сдаётся мне, она не вчера тебе приснилась. Сдаётся мне, это перевод. – Шу сказал это так, как врачи провозглашают диагноз.

– Нуу, может быть. – Прогундел Мишель. – Может, просто чужие стихи навеяли. А ты вот и сам-то попробуй перевести. Это не так просто, как ты думаешь. Бывает никак слова не ложатся в правильно порядке и вместо "запах цветов и звуки птиц" в рифму складыватся только "звуки цветов и запах птиц", и никак иначе. Нувоткакбытызарифмовал, например "You may say I'm a dreamer but I'm not the only one?"^*

Шу чуть подумал...

– Пусть ты скажешь, я мечтатель, но ведь я не только он.

– Ну, да, типа того. Пожалуй, лучше и не получится. Вот так и вышел очередной "запах птиц"! Иливотеще, например: "your sister can twist but she can't rock-n-roll". По-нашему так не скажешь ведь.

Шу пожал плечами и выдал:

– Твоя сестра не умеет твистеть, зато рок-н-ролит отменно... так наверное... что-то фраза какая-то кривая.

– Вот и я говорю, что фраза-то кривая...

Они замолчали.

– ...ее звали Шейла. – Вдруг сказал Мишель.

– Кого?

– Сестру.

– Шейла по-кельтски Утка, Цапля или какая-то другая болотная дичь.

– Сам ты дичь болотная.

– Да не, я к тому, что имя правильное.

– Почему правильное, а бывает неправильное?

– Ну да. Имя должно быть, во-первых, уникальным, хотя бы в локальной компании, а то крикнешь – и половина присутствующих оборачивается. А во-вторых, характеризовать носителя, ну, или хотя бы иметь смысл. Вот у меня на родине было принято называть всех греческими именами, притом, что греческого языка никто не знал. По-моему глупо, когда чуть ли не половину народа зовут александрами. И мужчин, и женщин. Притом что алекс-андр означает "побеждающий мужчин". Они что, все собираются в драку? Греки, кстати, просто так именами не разбрасывались, и александрами у них звались только некоторые особо могучие воины. У многих народов, которых принято называть "нецивилизованными" в том смысле, что они не входили в состав известных цивилизаций, например, у индейцев или эскимосов, было принято при достижении совершеннолетия брать себе новое, взрослое имя. Обычно, при инициации человек должен был совершить какой-нибудь подвиг, и тогда его называли в честь этого подвига. Чингачгук – Большой Змей, потому что при достижении совершеннолетия он победил гигантского змея. А называть человека "детским" именем, которое дали ему родители при рождении, считалось страшным оскорблением. Да и "детские" имена обычно бывали типа "пупсик" или "оленёнок". Вот я и говорю, Шейла – отличное имя. В нашей местности – уникальное, и человека характеризует, сразу представляешь себе такую дикую и сумрачную утку-цаплю... А у тебя что, была сестра?

– Ага. Наверное, и сейчас есть.

Они еще помолчали. Подошли жизнепробы и отобрали обратно свою гитару.

– Достало ждать, может, так и вообще не улетим сегодня... – отчаялся Мишель. – Что тогда тут торчать, лучше уж по городу пойти...

– Да ладно, тут тоже неплохо. Ну, или хочешь, давай эндоса назначим, только нереального, чтоб уж наверняка.

– Эндоса?

– Ну да. Будем ждать или пилота, или, если уж он не придёт, эндоса, какого-нибудь специфического человека, договоримся какого. Ну, например, пусть он будет в ярко-жёлтой рубашке, тут же мало кто в таких ходит. Вот и решим: если мимо пройдет человек а ярко-желтой рубашке — это и будет наш эндос. Тогда мы сразу и пойдём отсюда.

– Хороший способ. А главное, если хочешь дождаться, всегда можно совсем нереального эндоса назначить. Например, кого-нибудь в шубе посреди лета. Придётся тогда до зимы ждать.

– А вот, не скажи, только ты его назначишь, тут он и придёт, даже посреди лета, если богам угодно будет, чтобы ты не дождался.

– Ну да, только, вот, кажется, мы с тобой не особо угодны богам: уже время к вечеру, а пилота всё нет. Ведь бывает такая в жизни полоса, что ничего не получается, никто не приходит, все двери перед тобой закрыты...

– А бывает наоборот. Вот мне Слон как-то говорил... Интересная концепция, мне понравилось. Когда судьба просто ложится тебе под ноги. Всё складывается и катится. Ты видишь, что ты должен сделать и знаешь, что будет в результате. И когда вот так случается, просто хочется показать богу кукиш и не пойти. Потому что неинтересно.

Или, вот, например, ты каждый день выходишь с работы или учёбы и ждешь автобус. Обычно долго ждешь, иногда по часу. А тут вдруг подходишь к остановке — а он тут и подошел. А ты берешь, и не садишься в него! А идешь в магазин и покупаешь там какую-нибудь фигню вроде цветов, потому что думал о ней, когда подходил к остановке.

Ну и кто ты? С точки зрения мира больших людей и машин ты дурак, потому что упустил свой шанс. Они говорят, у них страна равных возможностей... Думаешь, это значит, что у всех одинаковые стартовые условия? ХРЕН! У них одинаковый стартовый шанс. А шанс может выпасть, а может и не выпасть. Большинству не выпадает. Зато если выпал — ты просто обязан его использовать. Иначе ты дурак.

А здесь, у нас, всё по-другому: если ты нашел смелость не воспользоваться этим дурацким шансом — ты герой. Потому что посмел насрать богу в душу. Он тебе шанс, а ты ему — во! – Шу сунул Мишелю под нос кукиш. – Если бы все так делали, то никто не зависел бы от шанса, все имели бы равные условия.

– Постой, Слон так и сказал "насрать богу в душу"? Он же не верит в бога.

– Во, и я ему то же сказал. А он говорит, что это только фигурально, типа так проще объяснить.

"Можешь вместо 'Бог' сказать 'судьба', ничего не изменится", – сказал тогда Слон.

"Но ты же и в судьбу не веришь", – снова съехидничал Шу.

"Ну да, какая, нафиг, судьба. Это тоже фигурально. Помнишь, Винский идею толкал. Сделав действие, я просто перемещаешься в другую вселенную, где это действие уже сделано. А поскольку, таких вселенных бесконечное множество, судеб тоже дофига. В одних вселенных я это сделал, в других — нет."

Мишель помолчал и подумал.

– У некоторых народов, которых принято называть "примитивными", есть такой обычай — приносить в жертву самое ценное. У североамериканских индейцев это называется "патлач". Кто-нибудь вдруг начинает петь специальную ритуальную песню и кидает в огонь что-нибудь ценное. Другие, увидев это, стараются не отстать, и отдают духам не менее дорогое. Они словно соревнуются, кто отдаст больше, откажется в жизни от большего. Они могли разорить своё собственное племя и начать жить сначала. Причем, так делали самые разные, не связанные друг с другом народы. Например, на другом конце океана, ирландцы кидали жертву в болото, и у них это называлось "боглах". Но неизменно — самое ценное, например, последнюю корову во время голода и неурожая. Я к тому, что эта твоя теория чем-то похожа — отказываться от того, что идёт тебе в руки.

– Не моя, а слонская. На самом деле — глупость дикая. Хотя, что-то в этом есть...

Мишель к концу этого разговора вглядывался куда-то через площадь, в глубины единственной псевдоулицы.

– Не знаю, как в других вселенных, а в нашей я вижу: приближается эндос.

Шу оглянулся. И правда, по улице приближалось ярко-жёлтое пятно.

– Вот видишь, значит богам угодно. Давай заглянем на поле в последний раз и пойдем.

Эндос догнал их в воротах. Это оказался сам Пильдис, он, действительно, был в ярко-жёлтой футболке и размахивал небольшим белым прямоугольником.

– Вот... – сказал он задыхаясь, – хорошо, что вы еще не уехали. Это вроде вы оставили, больше некому.

Мишель отобрал его и прочитал вслух:

– She will buy to be Eve.

– Это как? – Не понял Шу. – "Обязательно купит, чтобы быть Евой?" Очередная реклама? Вечно Ту всякую гадость заносит.

– Да нет, – ухмыльнулся Мишель. – Это пропуск. Полное имя Ту — Шивиллбай Тубиев. Он пропуск забыл.

"И то верно. – Успокоился Шу. – Чтобы быть как Ева, ничего не нужно покупать, нужно просто родиться женщиной, а если это не так, то никакая реклама этого не исправит." Эта мысль странно позабавила его. На пропуске, действительно, была физиономия Ту, глядя на которую можно было легко поверить, что он в самом деле Тубиев. И покупать ничего не собирается. И на Еву ему наплевать.

Пильдис мялся:

– Вы уверены, что вам нужно лететь в ваш Фейри-Хилл прямо сейчас? А то, может, поживёте еще недельку, я урывков^* ещё наделаю. Азота привезу...

"Азота?" – Подумал Мишель. Вот и узнаем, зачем им азот.

Шу попробовал незаметно дёрнуть его за рукав и глазами указал на взлётное поле. Там, вокруг одного из жаблей ходил человек и деловито пинал ногами посадочные опоры, наконец, он направился к люку, открыл его и скрылся внутри.

Тучный Пильдис стоял у них на пути, словно подсознательно закрывая спиной взлётное поле и огромный жабль. Ему это почти удалось. Шу показалось, что Пильдис словно вцепился в них, собираясь задержать их любой ценой, и что карточка с именем Тубиева — это только предлог догнать их. Если разрешить мыслям пойти дальше... Когда он провожал их, то, вроде бы, не собирался их задерживать. Напротив, поначалу он не хотел, чтобы они вообще останавливались у него. Вряд ли кому понравятся голодные жизнепробы, ворующие "урывки". Его мнение изменилось за последние несколько часов. И, следующая мысль, еще страннее и страшнее: от кого он получил инструкции задержать их? Шу вспомнил закрывающиеся двери лифта и толстый палец Пильдиса, нажимающий на нижнюю кнопку. И откуда у Пильдиса пропуск Ту?

– Пойдем! – Закричал Шу, дернул Мишеля за рукав и втащил на подножку жабля. Пилот только этого и ждал, посадочные опоры скрипнули, отталкиваясь от земли, и огромный пузырь плавно подпрыгнул. Пильдис метнулся вперёд, потом остановился, задрав голову, смотря на удаляющийся проём незакрытого люка.

Пилот дернул рукоятку, но моторы не взревели. Жабль висел над взлётной площадкой и земное тяготение медленно тянуло его вниз. Вскоре улыбающаяся физиономия Пильдиса снова засунулась в люк:

– Я же говорил, никуда вы не улетите, – злорадно ухмыльнулся он. – Пойдем погуляем, я такое место покажу, здесь недалеко.

Шу мрачно посмотрел на него.

– Нет. Далеко мы не пойдем. Пилот сказал, еще утром заводился.

Они снова торчали в воротах, и Пильдис под разными предлогами старался увести их отсюда. Шу чувствовал, что они на крючке, и оторваться будет непросто. Кроме того, в нём выросла уверенность, что это Пильдис сделал так, что жабль не взлетел. "Его надо отвлечь, – подумал Шу, – а то он нам ещё аварию устроит."

Шу не понимал, что движет им самим, так же, как не понимал, что движет Пильдисом. Почему ему так хотелось всё-таки улететь из города, несмотря на все обстоятельства, приглашающие его остаться. Может быть, концепция Слона, изложенная Мишелем, уже угнездилась в его правильной и упорядоченной голове.

Решение неожиданно пришло само. Празднично разодетый человек появился на другом конце площади, излучая сияющую радость идиота. Он что-то втолковывал тощему жизнепробу идущему рядом. Шу помахал ему рукой, и радость, как свет прожектора направилась на них. Жизнепроб тут же куда-то делся, а проповедник уже стоял рядом с ними, окутывая их щенячьим счастьем и добротой. Шу решил молчать, предоставив Мишелю распустить и запутать богословскую дискуссию. Мишель, похоже, понял его мысль, и уже действовал.

– Вот, скажи нам, Пильдис, ты-то хоть счастлив?

Пильдис сделал движение горлом, но было поздно. Раскрашенный человек уже изливал на него свою благодать. Шу осторожно оглянулся на лётное поле. Винты жабля медленно вращались, а пилот вытирал руки засаленной тряпкой.

– Пора. – Тихо сказал Шу. Но Пильдис услышал. Он судорожно оглянулся, и увидел удаляющиеся спины.

Они уже забирались в люк, и ничего нельзя было сделать. Он мысленно потянулся к моторам и попробовал сбить зажигание, но поток глупого счастья мешал ему сосредоточиться.

– И когда ты поймешь, что ты важен для Него, ты поймёшь, что Он не может не заботиться о тебе, что Он любит всех существ и тебя...

– Да отстань ты! – Разозлился Пильдис. – Не видишь, друзья улетели! Щас мир рухнет, а ты!.. Сможет ли твой глупый бог вернуть их?

Раскрашенный поморгал глазами.

– Бог знает, что уготовил нам. Значит, так было правильно. Может быть, он спас их от катастрофы. А мы можем лишь смириться с неизбежной разлукой, и ждать возвращения...

При слове "катастрофа" Пильдис лишь бессильно вздохнул.

 

 

Лодка бесшумно скользила по течению. Поверхность воды оставалась совершенно гладкой, ничто не вмешивалось в её покой. Так же, как и в покой его мыслей. Они были прозрачными, и, такими же как вода: неподвижными на поверхности, но незаметно и постоянно перемещающимися под поверхность. Спокойно текущими, понятными и величественными в своей тяжести.

Есть много вещей, ради которых стоит жить, но есть только одна вещь, которая наполняет существование важнейшим смыслом. Это тайна. Так сразу и не объяснить. Эта тайна не из тех, с которыми боролся Индре. Это твоя личная тайна, с которой ты живёшь. Она может быть разной, но она есть здесь и сейчас. Если кто-то утрачивает её, то жизнь становится бессмысленной, пока он не находит другую. Вот, например, идёт по улице малыш, и в кармане сжимает рукой леденец. Он знает, что у него есть леденец, и он его никому не покажет пока. Это его маленькая личная тайна, она у него есть, и больше ни у кого другого. Она согревает его. Именно поэтому он улыбается так загадочно. А когда настанет время с ней расстаться, и леденец будет съеден, у него будет уже другая тайна. Он никому не скажет какая.

Мимо идёт домохозяйка и мечтает повесить в своей комнате жёлтые занавески. Кажется, это пустяк, но не для неё. Она просто видит, какой солнечной станет её комната, когда она придёт домой и повесит их. И эта мысль согревает её.

Вот рабочий. Все думают, что он простой рабочий, и, после работы он пьёт пиво, смотрит телевизор, потом спит, чтобы утром снова идти на завод. А он по ночам пишет мемуары о своей бурной молодости. Может быть, он мечтает их издать на зависть соседу и собутыльнику из сто второй квартиры, а может быть и нет — вообще никому никогда не покажет. Но у него есть личная тайна, которая согревает его.

Бывают тайны на двоих. Очень редко — на троих. Но, чем большему количеству она принадлежит, тем она менее твоя, и есть опасность её потерять и найти себе взамен другую.

Конечно, у Слона была своя тайна. Это был его личный мир. Он неожиданно осознал его, когда ехал куда-то в набитом автобусе. Это был не сон, просто он вдруг увидел вокруг себя лес, и горы вдали... Потом он часто снова оказывался там, или в других местах, которые, как ему казалось, хоть и были другими, но тоже принадлежали этому миру. Постепенно они сливались в единое представление о мире, он узнавал всё новые подробности. Раньше он был уверен, что это плод его фантазии. Точнее, когда-то он не был в этом уверен, но потом окружающая жизнь постоянно убеждала его в этом, пока он не сдался. Сумашествие? Кто знает... Поэтому он никому не рассказывал, это была его личная тайна, ему нравилось там быть и он не мог никому рассказывать об этом. Всё вокруг менялось, люди и вещи приходили и уходили, но его тайна так и оставалась с ним. Слон жил с этим уже так давно, что казалось, так было всегда.

Когда он лишился всего в мире больших людей и продал свою душу Центру, он увёз свой тайный мир с собой, а как же иначе. И вот, когда вдруг, здесь, этот мир начал становиться всё более выпуклым, явным, вещи, мысли и люди оттуда вдруг стали появляться здесь, Слон не очень удивился, потому что этот город жизнепробов и лес были немного похожи на тот лес, в любом случае, гораздо больше похожи, чем мир больших людей. А главное — он теперь не боялся показаться безумным: по стандартам большого мира жизнепробы все были слегка не в себе.

Среди множества тайн, привязывающих его к этому миру его личных тайн, была одна, особенно личная. Всё объяснялось совсем просто. В том мире жила одна девушка, которая ему очень нравилась. Он мало знал о ней, но временами вдруг начинал очень ярко ощущать всё, что с ней связано, ему казалось, он понимал все её мысли и действия так, словно она была часть его самого. Может быть, частью его фантазии? Нееет, она не была фантазией, эта мысль казалась чудовищной. Кроме того, так было не всегда. Какой-нибудь неожиданный поступок, резкий жест — и иллюзия рушилась, и Слон не знал, радоваться ему или грустить, потому что такое могло быть только в двух случаях: первый — у него шизофрения и его вторая личность играет с ним, и второе — эта девушка живая и реально существует где-то.

Когда в большом городе он встретил Дайну, он поразился, насколько сильно она была похожа на неё, девушку из его мира. Он даже подумал, что это она и была. На какое-то время она вытеснила даже его мир: он стал реже бывать там. И... он всё же не мог рассказать ей свою личную тайну.

Ему нравилось смотреть, как она внимательно читает книгу, сидя у окна так, что виден только тёмный профиль и хвостик её волос. Или идёт рядом по улице, глядя на мир удивлёнными глазами. Или задаёт глупые вопросы, на которые сама знает ответы, часто даже лучше, чем он, только для того, чтобы посмотреть, как он ответит... И сейчас он не знал, про кого из них он думает.

И вот, теперь он плывет в лодке здесь и сейчас. Так, как делал это часто в своем мире. В той самой лодке, по той самой реке, в свой замок. И еще в его лодке сидит настоящая... принцесса? Это слово появилось как-то само. С чего он взял, что это королевская дочь? Но чем дольше он смотрел на нее, тем больше вспоминал, что видел её недавно, в столице мельком, на королевском приёме, за какой-то незакрытой дверью или незадёрнутой занавеской.

Он повернул лодку и течение плавно и быстро понесло их к острову.

– Завтра утром я высажу тебя у города, как обещал твоему отцу.

Да, теперь он не сомневался, что Шеннон на самом деле был её отцом. Странно, что он не узнал сразу эти тонкие руки и синий камень в его перстне, когда он встретил его первый раз в трактире.

В замке заметили его, и у причала уже была видна высокая фигура кузнеца, который вышел их встречать.

 

 

"Удачно мы его..." – думал Шу. Почему-то ему казалось, что он совершил маленькую победу. Непонятно над кем или над чем, но тепрь все события, в том числе и действия Пильдиса казались ему наполненными странным священным смыслом. Он смотрел на медленно плывущие внизу вершины деревьев и прислушивался к приятному жужжанию моторов. Жабль летел невысоко, опасаясь вечерних высотных ветров. Пилот смотрел на компас и на одному ему известные ориентиры. Мишель не мог понять загадочного и восторженного ощущения Шу. Он пихнул Шу в бок.

– Слыш, разве мы реку пролетали, когда сюда ехали?

– Не помню, рано было, я спал.

Мишель опасливо взглянул на пилота. Пилот, загадочно улыбаясь, смотрел направо, туда, где простиралась широкая полоса, заполненная ртутным блеском. Солнце уже зацепило край леса на той стороне, окрашивая всё вокруг в красноватые тона. Жабль величественно следовал прямо, на некотором отдалении от реки. Пилот продолжал загадочно молчать и уверенно вёл свой механический пузырь всё дальше над лесом.

– Нет, точно не было. Хоть и туман был, но я помню. Точнее, не помню реки. А вооон там, наш холм, я узнаю́ его.

Далеко впереди, и правда, деревья были слегка выше, образую ровный круглый пупырь, слева от которого, в низине дымилось болото. Река немного приблизилась, а дальше, примерно на дистанции холма поворачивала вправо и уходила вдаль.

Шу взглянул туда, поморгал... снял и снова надел очки. Прищурился снова.

– Мишель, посмотри туда, у тебя зрение получше. Что это там на реке?

Солнце уже село наполовину, но ясно освещало скалу посредине реки, которая показалась за поворотом. На скале различались ровные контуры явно искусственного строения. Островерхая башня и еще одна, пониже.

– Или я полный идиот, или это замок. Скажи, Шу, когда ты в Центре подписывал собственный приговор, тебе не выдали проспект с обзором местных исторических ценностей? Не было ли там случайно описания старинного замка?..

У Шу не было желания иронизировать. Четкий контур какой-то птицы пересекал солнечный диск. Судя по тому, что тень плыла медленно — она была далеко от них. И очень большая. У птицы была длинная шея, и Шу почудилось, на шее был зубчатый гребень. Мишель смотрел туда же уже несколько секунд.

– Неплохо... – только и смог сказать он.

Шу выразительно посмотрел на пилота. Тот впервые за время полёта открыл рот:

– Не положено. Вы бы к высадке приготовились...

Солнце почти скрылось, из болот потянулся вверх светящийся туман. Впереди, на лесистом холме загорелся сигнальный огонь. Жабль медленно снижался над туманной поляной неподалёку от холма. Мишель снова взглянул в сторону реки. Сейчас он был уверен, что видел, как на башне тоже мелькнул огонь.

Жабль мягко спружинил о болото. Они спрыгнули в холодный туман, на кочки, вслед за ними Пилот выкинул ящик. Шу обернулся. Жабль напоминал огромного комара с длинными ногами и раздувшимся от крови пузом, который увяз ногами в болоте. Но вот он встрепыхнулся, оттолкнулся ногами, зажужжал и поплыл в небо. Туман взметнулся за ним медленными фонтанами.

– Могу поспорить, он и не подумает туда заглянуть. – Зло проворчал Мишель. – Вернется себе в город, будет пить пиво у телевизора, а про замок и не вспомнит.

Шу посмотрел вслед светящемуся пузырю.

– Нее. К реке вроде полетел.

– Вот, сволочь...

Они постояли еще немного, провожая силуэт жабля на фоне закатного неба. Когда он стал маленьким и скрылся за лесом, смотреть стало больше не на что, и они почувствовали, как холодно было в ночном лесу.

Они подхватили за уши большой ящик и потащились в сторону холма, где за деревьями горел огонь.

 

 

На причале горел фонарь, освещая широкую фигуру кузнеца. Индре нагнулся, подтянул лодку, помог принцессе шагнуть на берег. Потом принял у Ондиона заплечный мешок.

– Тин здесь?

– Вроде да. Не видел.

– Для него поручение есть.

За деревьями на башне мелькнул огонь. Они поднимались по каменистой тропинке, было довольно светло, на открытом месте, у воды, ночное небо давало достаточно света. Ондион не любил ходить ночью с фонарём: когда вокруг темно, фонарь освещает в основном тебя самого, слепит глаза, но не может рассеять тьму вокруг. Иногда он выхватывает из темноты ближние предметы, делая их резкими и большими, и тогда еще труднее увидеть то, что позади них или рядом с ними. Без фонаря реальность понятнее, хоть и темнее. Может быть, это говорил в нём далёкий дикий предок.

Тропинка поднялась на пригорок, за которым справа виднелись открытые ворота, а за ними двор, подсвеченный факелами. Из ворот им навстречу двигалась светлая фигура. Это оказалась Пони, она кивнула Ондиону и Индре, и указала куда-то им за спину. Ондион обернулся. Большая тень закрыла небо, быстро приближаясь. Принцесса дёрнулась, но Ондион удержал её за руку. Пони шагнула еще вперёд, подняв руку и указывая вправо.

Тень опустилась на пригорок, волна воздуха пробежала по траве. Дракон прижался к земле, и Рыжик соскочила на землю. Огромный ящер прополз ещё по траве и прыгнул в воздух. Сёстры обнялись.

– Все собираются здесь, – Пони имела ввиду что-то большее, чем сказала.

Ондион согласно кивнул.

– Найдите Тина. Он мне нужен.

Они уже входили в ворота. Во дворе никого не было, только догорали на стенах факелы и узкая дорожка света на камнях манила войти. Столы в зале уже были накрыты скатертями, и старый Питер зажигал свечи.

Ондион поднялся в свои покои, скинул на лавку плащ и бросил на стол свой мешок. Затем сел, развязал его и достал оттуда сверток, данный ему в уплату за конвой принцессы. Из-под мягкой ткани сверкнули металлические грани. Это был обруч величиной чуть больше ладони, над которым торчали тупые зубцы. Больше всего он напоминал корону, если бы не размеры.

Стук в дверь остановил его еще не начатые мысли.

– Дада!

– Не спишь? Искал меня? – Это был Тин. Он выглядел как-то настороженно и растрёпанно. Взгляд его остановился на короне. Казалось, он узнал её.

– Чаша должна стоять на своём месте, – почему-то сказал он.

– Что?

Тин закрыл глаза, а потом снова открыл.

– Не знаю. Странно. Посмотрел на эту штуку и как будто я уже говорил это. А сейчас повторил: "Чаша должна стоять на своём месте".

– Почему чаша?

– Как раз это понятно. Я видел в книгах. Эта корона — часть того артефакта. Наша чаша – кажется, просто подставка для этой короны, она надевается на неё. Непонятно только, почему она "должна стоять на своём месте". И где её место — я тоже не знаю.

– Вероятно, в подземельях. Реальность играет с нами в сложные игры. Может, ты и прав, и она как-то связана с Согласованием. А что еще про неё пишут?

– Да, в общем-то и всё. Как раз сегодня наткнулся на рисунок. Чаша, а на ней вот эта корона. И подпись: "Чаша Миров". И больше ничего.

– Надо показать это Индре. И Пони. – Решил Ондион.

– Они здесь, я видел их. Они сказали, ты искал меня по какому-то делу.

– Да. Оденься получше и спускайся в зал, я сейчас тоже туда приду. Тебе придётся побывать при дворе Короля.

– Ты уверен, что он захочет принять меня?

– Уверен. Ты передашь ему послание и дождёшься ответа. Думаю, он точно тебя примет, если узнает, что послание от меня.

– Хорошо. – Тин развернулся к двери.

"Король точно примет посла, но вот примет ли он послание... Отправить Тина короткой тропой – это полдела. Лес может создать путь, по которому до столицы будет всего солсотни шагов. Но пойдет ли Король этим путём... Уже совсем скоро... нужен ли он здесь, захочет ли он быть в центре событий в эту ночь, или захочет остаться в стороне. Если не захочет — пусть, это тоже решение, но я должен предложить Королю такую возможность." Ондион взял лист бумаги и написал на нём первое слово послания.

 

 

На холме их ждал Глюк. Он сидел в стороне от фонаря, висящего в кроне большого дерева, и смотрел в глубину леса. Но его опередил Винский. Он выскочил из своего логова под ёлкой и бросился им навстречу. Оказалось, однако, что больше всего он обрадовался ящику, который они несли. "Клизьмотроны! Наконец-то! Давайте же их скорее сюда!" – бузил он всё то время, пока они пытались отдышаться после подъёма. Наконец, он расстегнул замки, открыл крышку и стал копаться там в слабом свете фонаря. Найдя искомое, он издал радостный булькающий звук и, пригибаясь под тяжестью, потащил добычу в логово. За ним по земле змеились провода.

Хлопнула дверь. Наконец пошевелился Глюк.

– Ну, типа, с приездом. Что там город, стои́т?

– Куда он денется! А где все? – Демонстративно огляделся Мишель.

– Да как обычно. А кого ты хотел видеть? Стелла дома, рукоделит что-то, Винский у себя, вы видели. А Слон... Слон его знает. Пойдем в каюту, я чаю согрею...

Они собрались вокруг стола в том самом вагончике, который первым появился здесь, и который все они привыкли считать домом, хотя теперь у каждого на холме был свой уголок. На столе как-то сразу появилось всё, что им хотелось, журчал чайник и ночные бабочки кружились вокруг лампы над столом.

Шу порылся в кармане и выложил на стол сверток.

– Это мы Слону хотели принести. Ну, раз его нет...

– А что это?

– Это нам неизвестно...

Бумажный кулёк пошевелился. Стелла отложила рукоделие и осторожно развернула его. Когда она убрала руки, и тень перестала закрывать то, что сидело на столе, они увидели бурую жабу. Она сидела смирно и раздувала бока.

– Грообб, – сказала жаба.

Мишель улыбнулся.

– Это напоминает мне одну картину... Средневековый автор. "Рыцарь Амброзий при дворе Короля"... Изображает немую сцену. Амброзий привез из дальнего похода диковинку — заморскую жабу. Весь двор собрался посмотреть. Амброзий преданно смотрит на Короля и ждет, когда тот наградит его. Придворные смотрят на жабу и опасаются новых безумных указов. Королевский шут одним глазом смотрит на жабу, другим — на Короля и думает, не заменит ли она Королю его любимого шута. А Король ни на что не смотрит, у него болит живот и Королю не до жабы...

В этот момент свет лампы потускнел и погас. Ночные бабочки избавились от манящего ориентира и с тихим шорохом разлетелись...

В темноте что-то тихо урчало.

– Это Винский опять свет вышиб. Вот увидишь, скоро прибежит извиняться, он у нас такой вежливый.

Глюк чиркнул зажигалкой, сверкнули искры, и язычок пламени аккуратно пересел с его руки на свечку. Жаба по-прежнему сидела на столе. Лампа тоже была не особо яркая, но в свете свечи всё вокруг стало еще более волшебным, казалось, края реальности размываются дрожащим светом и от привычных предметов можно легко ожидать чего-нибудь странного.

Шу подумал, что здесь так было всегда, он просто слегка отвык за ту неделю, проведенную в городе. Он мог вспомнить множество таких вечеров, все они были похожи друг на друга, но и отличались всегда чем-нибудь, что позволяло их запомнить. Вот, как-то ранней весной был Стругураш^*, которого они слепили из снега. Он был с четыремя лицами. Если считать лицом то, чем был его живот, то чем было то лицо, что являлось его языком!? Самое страшное было под утро, когда всем казалось, что это он стучится в окно.

А перед их отъездом тоже был вечер, и тоже горела свеча, а Мишель рассказывал древнюю восточную легенду про Аратур-шаха и джигитов круглого достархана. Шу казалось, что он уже где-то слышал ее, но одновременно был уверен, что это первая восточная легенда, рассказанная ему.

И всё же, сегодня реальность была как-то особенно ненадёжной. Свет свечи делал все предметы и лица выпуклыми, выступающими из темноты. А что там, в темноте, что является их продолжением — оставалось достоверно не известным. Оно обретало реальность, проявлялось в конкретную форму только тогда, когда высовывалось ближе к свету. Глюк наклонился за чайником, и в зоне дрожащего света сверкнуло то, что висело у него на шее. Маленькая фигурка слоника. Золотая, с белыми бивнями и гребнем вздыбленной шерсти вдоль спины. Грива — это то, что отличало изображение от настоящего слоника, пожалуй, сначала даже фигурку можно было принять за лошадь, но нет, хобот и бивни, большие уши и круглое брюхо — всё выдавало в ней изображение слона.

Мишель, кажется, тоже заметил, и почему-то опустил глаза.

Дверь неожиданно распахнулась, едва не слетев с петель. Тёмный взлохмаченный силуэт Винского появился в зоне реальности, освещенной светом свечи.

– Ты откуда такой? – Поинтересовался Шу.

– Извне!.. Нет ли у вас колбасной шкурки или чего-нибудь в этом роде. – Спросил взлохмаченный Винский. – У меня изолента кончилась...

– Ну вот, я же говорил! Весь ты в этом!..

– Посиди лучше с нами. Тут и без электричества хорошо. – Предложила Стелла.

– Вам-то хорошо, а у меня без электричества ничего не получится. Я, вот, только что параллельную реальность нащупал! Без электричества никак, — разве что только третьего рода...

– А есть еще второго и первого? – Удивилась Стелла.

Шу развалился поудобнее, приготовившись к интересной теме.

– Ну да. Первого, это когда с помощью техники, связывающий всех внутри некоторой группы, образуется сообщество, куда все ходят и там встречаются. Это называется "социальные сети". Второго, это когда технические средства развиваются настолько, что создают полное ощущение реальности. Это так называемая "виртуальная реальность". И третьего рода — это когда технические средства уже не нужны.

– Здо́рово. – Ухмыльнулся Шу. – И как, ты уже бывал там?

– Для того, чтобы попась в реальность третьего рода, надо пройти инициацию, научиться в нее входить и, наоборот, реальность должна стать способной принять тебя. Вот, например, "Кошмар на улице вязов"... Там в кошмар попадали только дети жителей улицы вязов, а потом знакомые, а потом знакомые знакомых. Причем только те, которых вышеуказанные дети "затащили" в этот кошмар...

Винский помолчал, задумавшись. Жаба смотрела на него искрящимся песчаным глазом.

– А еще бывают такие особенные люди — мастера. Которые создают эти реальности. Для реальностей второго рода — это программисты. Для третьего... — ну, в нашем примере, Фредди Крюгер^*, например...

Всё это время Винский жевал колбасу, изредка косясь на жабу, глядящую на него, и, к концу рассказа, в руках у него осталась полоска колбасной шкурки. Он еще раз аккуратно обсосал её, встал, и больше ни слова не говоря, исчез в проёме двери, так и не закрыв её за собой.

"Ну и хорошо, – подумал Мишель, – лучше звёзды видно."

Его мысли снова и снова возвращались к замку посреди реки. Странно, почему они это не обсуждают? Может быть, каждый считает увиденное чем-то личным? Хотя, почему каждый? Вроде бы видели только они вдвоём. Он и Шу. Откуда-то пришла уверенность, что все что-то знают об этом. И не только сидящие здесь. Вот, Слон, например. Наверняка знает. Где он сейчас?.. Может, он уже там, в замке, и вершит какие-то мистические дела. А может, сидит сейчас в своей палатке и тихо хихикает. Что-то, похожее на злость, поднималось у Мишеля внутри. Захотелось прямо сейчас встать и пойти в его гнездо, припереть его к стенке и спросить "Что всё это значит?!" Несмотря на то, что обычно Слон всё узнавал последним, Мишель был уверен, что в этот раз он не просто знает больше всех, но и необъяснимым образом причастен, может быть даже виноват в тех странных явлениях, которые происходили вокруг. Самое странное, что требовались усилия, чтобы почувствовать их странность. Реальность оплывала, колебалась вокруг, как в свете свечи, но все события не казались странными, казались обычными, если только не задумываться над ними. Какая-то реальность третьего рода незаметно обволакивала их, смешиваясь с привычным и знакомым окружением. Как будто они заснули на ходу и видят сон наяву. Или незаметно заснули за рулём. И вот, за тонкой плёнкой чужой реальности уже таится кошмар, в который сейчас перейдет их сон. В любой момент сюда ворвутся пальцы-ножи Фредди Крюгера... Мишель подождал, когда злость и страх улягутся. Потом встал и направился к выходу. Он подумал, что если Слона там не будет, то наверняка у него в палатке, на его рабочем столе он найдет что-нибудь, что ответит на его вопросы. Или задаст новые.

Глюк снова звякнул стаканом. Его глаза ненадолго приобрели осмысленное выражение.

– С твоей стороны очень любезно было предложить мне вина. И все же, каков будет твой ответ?

Шу смотрел на Глюка сквозь пламя свечи. На нём была скромная одежда путешественника: плащ из серой шерсти и на плечах — откинутый капюшон.

– Я не приду. Не потому, что боюсь. Я мог бы взять с собой охрану. Да и тебя... казнить прямо сейчас. Но я тебе верю, и потому предложил тебе вина. И всё же, я не приду.

Посланник нахмурился.

– Я не смею оспорить твою королевскую волю, но в чём причина отказа?

Шеннон устало улыбнулся:

– Еще не время нам встречаться. Мой визит ничего не изменит. Это не моя игра, пусть с силами мироздания разбираются те, кто за ними наблюдает и те, кто был втянут в эту историю не по своей воле. Я же не отношусь ни к тем, ни к другим. Передай Ондиону, что я приму его приглашение позже, когда эта история кончится. Через пару недель. Или через месяц. Если она, конечно, кончится хорошо.

– Я передам.

Тин дёрнулся, чтобы встать, но Король положил руку ему на плечо.

– Не спеши, допей вино.

Шеннону очень хотелось спросить про дочь. Но он не имел права. Он не должен был обнаруживать себя, так безопаснее для неё. Впрочем, если Ондион догадался, кто она, ничего не изменится. Потому что он твёрдо верил, что Ондион сдержит слово.

Глюк осушил стакан и поднялся. И, ничего не говоря, вышел. Шу посмотрел ему вслед. "Не заблудился бы", – подумал он. Глюк имел странную привычку, будучи не вполне трезвым, уходить куда глаза глядят, обычно в лес. Иногда он приходил под утро, иногда его находили под кустом где-нибудь неподалёку. Однажды они заперли его в вагончике, но он разбил окно и всё равно ушёл.

Стелла разгладила полоску кожи с вырезанными на ней рунами, воткнула иголки в клубок и тоже тихо вышла. Шу остался один. Песчаный глаз жабы неподвижно смотрел на него, песчинки складывались в сложные структуры и зрачок казался трещиной в скале, ведущей куда-то в темноту. Его не покидало ощущение, что только что он отказался от чего-то важного, что теперь пройдёт мимо. Но при этом он был уверен, что поступил правильно.

 

 

Мишель приоткрыл дверь и засунул туда голову.

– Слоон, ты дома?

Тишина была ему ответом. Снаружи свертели^* ночные насекомые, но, засунув голову в логово Слона, Мишель оказался отгороженным немного ватной акустикой слонского жилища. Хотя Слона не видели уже пару дней, никого не удивляло, что он мог оказаться в своей палатке в любой момент, независимо от времени суток. Или не оказаться. Особенно сейчас, когда припёрло с ним поговорить.

Ватная тишина не была абсолютна, было слышно, как далеко шумит лес, вскрикивают ночные птицы. Сверчки, опять же... Но всё это было далеко за стенами. Точно так же и свет. Почему-то в комнате не было темно, мягкий свет проникал непонятно откуда.

Мишель огляделся. Он был здесь много раз. Жилище напоминало что-то среднее между большой палаткой и землянкой, но только снаружи и с большого расстояния. Подойдя ближе, можно было понять, что это широкий шатер, наполовину скрытый ветвями ольхи, растущей на склоне холма. Внутри об этой иллюзии, вообще, можно было сразу забыть. Никакого ощущения временности, какое можно было бы ожидать от палаток. Всё было добротно и стационарно. Даже, казалось, чувствовался дух старого дома. Кровать, несомненно занимавшая основное место во всех жилищах жизнепробов, особенно лесных, здесь была как-то стыдливо задвинута в угол и наполовину закрыта огромным креслом. Мишель не помнил, чтобы жабль когда-нибудь скидывал что-либо подобное. Мягкий свет, окутывающий это сооружение, создавал какое-то сказочное ощущение, словно это было не кресло, а трон. Но нет, не короля. Он был слишком пыльный для этого. Может быть, какого-нибудь сказочного колдуна?

У правого подлокотника выгибался стальным изгибом затейливый поворотный столик. На нем лежала серая коробка закрытого компьютера, а на ней сверху толстая старая книга. Мишель оглянулся в поисках вместилища книг. Ведь, если есть одна книга, то, скорее всего, должны быть еще, хотя он не помнил, чтобы у Слона был книжный шкаф. Но в этот раз он его нашёл. Он стоял у самого входа, за дверью, неровно набитый множеством книг. Ему бросился в глаза огромный белый корешок, лежащий поверх остальных, потому что книга такого размера не влезала на полку вертикально. На нем было написано синими печатными буквами "для тех, кто пьет". Мишель, заинтересовавшись, потрогал корешок и заметил, что одна палочка у буквы П замазана белой краской, и раньше, похоже, было написано "шьет". "Зачем Слону книги по шитью?" – Подумал Мишель, но, подняв глаза, и увидев Достоевского вперемешку с детективами и технической литературой по постройке клизмотронов, перестал удивляться. Он точно знал, что Слон ненавидит детективы (разве что, исключая рассказы про Шерлока Холмса) и никогда их не читает, значит, подумал он, все остальные книги тоже достались ему как-нибудь по наследству и совсем ему не нужны, а зная его легендарно раздутую жадность, трудно представить себе Слона, который выбрасывает книги. Впрочем, здесь Мишель ошибся, Слон, действительно читал все эти книги, кроме, разве что, детективов.

Мишель вернулся к креслу и старой книге в золотом переплёте.

"Салат для слона с оркестром", – прочел он заголовок. Потом небрежно пролистнул пару страниц и сразу углубился в середину:

"Так случилось, что пролетающий жабль сбросил маленький вагончик на этом месте. Может быть этому способствовал некий Демон, заставив его (водителя жабля) нажать на рычаг именно здесь. Кто их, этих демонов, знает..." – "Занятно, – подумал Мишель. – Небось Слон тут в дневник про нас пишет." Хотя, нет, страницы были старые и отпечатаны старомодным шрифтом.

…таким образом, вышеизложенную теорию можно понять как расширение антропного принципа в слабой формулировке до размеров вселенского континуума применительно к универсальной личности. То есть, если бы мир был устроен иначе, то Бог не мог бы созерцать вселенную как часть себя и сам вопрос об устройстве мира некому было бы задать... Это противоречие говорит об ошибочности теории, по крайней мере в личностной формулировке, т.е. всеобщий закон не может являться личностью, иначе он будет стремиться познать и разрушить сам себя.

"Бред какой-то богословский. Шу бы разобрался. Он у нас богослов хоть куда..."

Мишел перевернул щепотку страниц.

Отдавать себя, но быть отвергнутым — судьба мужины.

Искать всю жизнь, но не найти — судьба женщины.

"А это вообще восточная поэзия. Красиво. Но не бесспорно."

Дальше шел текст на неизвестном ему языке. Шрифт, без сомнения в основе своей имел латиницу, но множество точек и черточек над и под строчками придавали ему вид, схожий с арабскими письменами.

Мишель почувствовал чей-то взгляд. Нет, ерунда, взгляд, конечно, нельзя почувствовать. Что-то в его поле зрения (или других ощущений) изменилось. И это что-то потенциально могло иметь возможность наблюдать за ним. Он захлопнул книгу и поднял голову.

– Ну как? – Слон сидел в кресле так, словно был здесь все это время. И немного лукаво смотрел на него. На нём был синий старомодный камзол с отворотами на рукавах и золотыми пуговицами. Похоже, его шутка удалась, и он мысленно тащился от этого, стараясь, однако, не подавать виду. Все знали, что Слон обычно ходит бесшумно, и даже сигнализация в закрытых распихусьских конторах на него не срабатывает. Но все же... Мишель не верил, что он тихо пришел и сел в кресло, пока тот разглядывал книгу.

– Что "ну как"?

– Книга, конечно. Ты чего-нибудь понял?

– Почти ничего. Да я, правда, не сначала читал.

– Аналогично. Я тоже. А это не имеет значения. Хоть с начала, хоть с заду. Там все вперемешку. Ведь это же салат. Забавно. А мне сразу название понравилось. Вроде как, для меня... Да еще и с оркестром.

Не найдя, что ответить, Мишель снова взглянул в книгу. На странице был изображен предмет, похожий одновременно на подсвечник, кубок и яйцо Фаберже. Овальное гранёное тело вращения^* венчала небольшая корона. Впрочем, по рисунку трудно судить об истинных размерах. Под картинкой был стихотворный текст.

 

Они изменили орбиты планет,

и звездам теперь не избежать столкновения

Танцующий бог смеялся и плакал, —

он забылся в экстазе от восхищения...^*

 

– А ты будешь сегодня играть? Надеюсь, твоя лютня с тобой? – Спросил Слон. – Ты давно прибыл? Своей комнатой доволен?

– Да вот, только что... – Растерялся Мерик. – Даже комнату еще не видел. Да у меня и вещей с собой нет, ты же знаешь.

– Ну ты бы переоделся, может, даже сам Король к нам заглянет. Пойдём. – Ондион встал и направился к двери. Мишель последовал за ним. За дверью оказалась узкая лестница, которая привела в большой зал. На столах горели свечи и несколько людей расставляли блюда.

– Так что, ты и лютню не взял? Не похоже на тебя.

– Тут столько всего произошло. После того разговора с тобой я в этом трактире так и не был. Лютню, небось сломали уже об чью-нибудь голову.

– Нет, я Вэру, трактирщику её отдал. Сказал тебе передать.

– Эх... А может, у тебя тут есть?

– Есть, но тебе не понравится. Впрочем, Тин сейчас в столице, да и трактир еще не закрыт.

– А как он узнает? Голубиная почта?

– Хуже! Намного хуже! – С издёвкой ответил Слон. – Чёрная магия.

 

 

Она чувствовала себя неуютно. Вроде бы, она была на сотне пиров, с тех пор как родители посчитали её достаточно взрослой. И потом, когда умерла мать, Шеннон вообще перестал её в чем-либо ограничивать, как ей казалось. На самом деле обычно несколько незаметных шпионов отца почти всегда готовы были прийти ей на помощь, где бы они ни была. Но это ни разу не пригодилось, потому что в городе бывала она нечасто.

Она вдруг поняла, что, как спящая красавица, проспала несколько веков, что вокруг уже давно всё другое: родной замок покрылся паутиной, отец заметно состарился, мать давно умерла, а она всё еще не может осознать это.

 

Это конечно то место

Только время не это

Не то время года

Не то время суток

Было так интересно

Мама, папа и лето...

 

Мне кажется я все вижу

Но не могу проснутся

Я знаю живут своей жизнью вещи

Когда не следишь за ними

 

Мир за спиной подвижен

Стоит лишь отвернуться

Вот я на миг отвлеклась

И все вокруг стали другими^*

 

Почему-то, чтобы понять это, ей понадобилось оказаться одной посреди ночи, в странном живом лесу, в незнакомом замке, со странными людьми. Со странным человеком, который сейчас смотрел на неё через стол и пламя свечей.

В этом замке не было тайных защитников, но она не чувствовала опасности, скорее какую-то обиду. Её посадили за боковой стол, пятой от главы стола. Не очень далеко, однако, она расчитывала на почётное место рядом с хозяином. И вот она сидит в стороне, прислушиваясь к разговору, в то время как сёстры, и кузнец, и Тин сидят с ним рядом. Сидящий справа от неё человек, закутанный в жёлтые одежды, старается быть любезным, но беседа не клеится. Напротив, и чуть правее — молодой человек, которого соседи зовут Мерик. Тонкие пальцы выдают музыканта, и позади него, прислонённая к стене стоит лютня. Но он пока не играет, время для песен еще не пришло. Он кажется ей знакомым, как будто она была рядом с ним с детства, словно он был её братом. Но у неё, вроде бы, не было брата.

Кроме обычного шума над столами висит едва заметное чувство тревоги, настороженности. Тин и сёстры возбужденно беседуют, Пони чертит пальцем на столе какие-то знаки, изображает что-то руками...

– Ну вот, вы когда-нибудь пускали мыльные пузыри? Миры — они как пузыри. Причем мир — это не то, что внутри пузыря, а его тонкая оболочка. Кажется, что они хрупкие и могут лопнуть в любой момент, но нет, они прочнее, чем кажется. Так вот, что произойдет, если два пузыря вдруг сблизятся на опасное расстояние?.. Сначала они коснутся в точке, затем начнут слипаться, образуется небольшая круглая область, принадлежащая сразу двум мирам, а затем возможны варианты. Натяжение плёнок не даст мирам остаться в этом неустойчивом состоянии. Они могут слиться в один, они могут лопнуть, разбившись на мелкие брызги, которые дадут начало новым мирам.

– И что, ты хочешь сказать, что наш мир может лопнуть? – Сказал дрогнувший голос её сестры.

– Да. В любой момент. Сейчас как раз то состояние, когда пузыри коснулись друг друга. И это состояние неустойчиво!

– А что мы можем сделать?

– Почти ничего. – Сказал Ондион.

– Почти? – Значит, всё-таки что-то можем?

– Не знаю. Оно внутри нас. Вы не чувствуете?

Принцесса вспомнила, как они плыли на лодке, как шли через лес. А еще раньше — как тащили по просеке большой железный мотоцикл. Это не казалось ей странным. А еще она помнила город. И... большую землю. Поезд в метро, толпу, разделявшую их, и "подари мне слоника"... Отца, стоящего на вершине лестницы в парадных одеждах и короне, и мать, лежащую в чёрном гробу.

– Нет, не чувствую, – сказала Рыжик. – Всё вокруг как-то странно, но во мне всё по-прежнему. Только тревога.

– От нас многое зависит... но только не от того, что мы делаем, а от того, что у нас внутри. От того, какие мы.

– Да, но только, то, что мы делаем, зависит от того, какие мы и наоборот. Хотя и не напрямую. – Возразила Пони. – А в остальном ты прав. По большому счёту, не важно, что мы сейчас делаем. Важно как.

Слон посмотрел на ведьму, и увидел, что она сидит, опустив голову. Ему даже показалось, что она незаметно стёрла слезу.

– Мишель, сыграй уж что-нибудь. Принцесса скучает, сыграй для неё.

Виночерпий, похожий на пилота жабля, наполнил её кубок. Она подняла глаза. Мерик взял лютню, взял дрожащий аккорд, остановился и стал тихо подстраивать струны.

– Так не бывает, – мрачно сказал Индре, – если это вокруг нас, то и решение должно быть у нас в руках.

– Бывает. Я не верю в Вечную Бессмысленную Сущность. Ты идеалист, Дэн. Ни в одном мире нет справедливости, её придумали мы. Может быть так, а может — по-другому. Закономерности есть, но они не имеют ничего общего с нашим понятием справедливости. Мир устроен не для нас — это существа устраиваются в мире, потому он и кажется им логичным.

– Кто знает... – Индре поднялся.

– Ты далеко?..

– Пойду на двор прогуляюсь, душно здесь, Чё-то сердце прихватило. Пойдешь?

– Не. Прихвати там мой плащ по дороге, что-то меня тоже колбасит.

Ондион обошел стол и сел рядом с принцессой.

"Если кончится вода — будем пиво пить тогда," – пел Мишель, но весёлая песня казалась резкой и неуместной, и он, не допев второй куплет, перешёл на какой-то бесформенный лирический перебор.

Слон осторожно коснулся принцессы.

– Почему ты так печальна? В моём замке тебя никто не может обидеть...

– Ничего... Просто родителей вспомнила.

 

 

Индре стоял посреди двора, пока ночной холод не стал холодить спину. Огромное небо и широкая звёздная дорога были над ним. Она была широкой и множество звёзд, одни дальше, другие ближе, испускали свой свет в бесконечное пространство. А в центре угадывалась круглая тёмная масса, внутри которой, наверное еще больше звёзд, но они были скрыты невидимым туманом. Дэн знал, что это не дорога вовсе, а диск, на который он смотрит с ребра, но это ничего не меняло.

"Интересно, – подумал он, – звёздная дорога, она одна во всех тех мирах, которые сейчас сталкиваются, или в каждом из них своя. Если все они – часть одной многомерной вселенной, то галактика останется, когда наши миры исчезнут..." Черные башни плыли где-то над головой, а он сам находился в холодном пространстве посреди чёрного космоса. У него закружилась голова и не хватило воздуха. Он шумно выдохнул, завернулся в плащ и вернулся в коридор. Из глубины его доходил тёплый свет и уютный шум разговоров. Но Индре свернул в темноту и стал подниматься по узкой лестнице.

Кто-то тронул его за плечо. Дэн снял тяжёлый шлем с окулярами. В полумраке мастерской стоял, пошатываясь, Глюк. Похоже, он был довольно пьян.

– Слыш, Винский... Я те вот что хотел сказать... Чаша должна стоять на своём месте.

– И что тогда?

– И тогда... всё кончится.

– Хорошо, хорошо. Шёл бы ты спать.

– Мммм? – Угрожающе промычал Глюк. Его лицо казалось нерезким, как будто не в фокусе, или у Дэна просто устали глаза.

Глюк развернулся и двинулся прочь. С холма вели две тропинки: одна сворачивала к поляне, другая — в лес. Мишель бы на его месте точно пошёл бы в поле. Глюк же двинулся прямиком в гущу деревьев.

Винский подёргал провода и снова надел шлем. Лестница кончилась. В углублении стены стояла свеча. Он открыл дверь, вошел в комнату и огляделся в поисках плаща. Плащ висел на высокой спинке стула около стола. Свет свечи упал на раскрытую книгу. На странице была нарисована чаша. "Что это вообще такое, почему этот предмет попадается так часто..." Он вспомнил, о чём говорил с Ондионом совсем недавно в зале. "Ты идеалист, Дэн." "Если это вокруг нас, то и решение должно быть у нас в руках."

Индре присмотрелся. Из обреза книги торчал бумажный край. Он перевернул страницы. Это оказалась записка, написанная на четверти листа. Несколько торопливых строчек на очень гладкой и качественной бумаге.

 

Опасайся ордена хранителей

особенно рыжего брата Александра

 

Без подписи. Индре перевернул лист... на обороте тоже было что-то написано. Он наклонился поближе к свече.

 

Чаша должна стоять на своём месте.

 

Глупо. Это уже даже не намёк. Если всё вокруг кричит об этом... Вот оно. Решение, действительно, в наших руках, и кто мы будем, если не сделаем этого?

 

 

Тин смотрел в свой кубок, на волны и черные отражения в нём, и ему казалось, что он идёт сквозь ночной лес, папоротники цепляются за его ноги, но это всё уже не важно. Важно то, что впереди. Он должен дойти, успеть. Упавшие стволы и кустарник обступили его, но он обходит и перелезает, перепрыгивает и нагибается, царапая лицо и руки. Но вот впереди открылся просвет, и Глюк вышел на берег реки. Зеркальная вода отражала звёздную дорогу, и теперь она продолжалась вверх и вниз, а в центре... Прямо впереди, на том берегу возвышался замок. Скалы и башни закрывали середину звёздной дороги, как раз там, где в центре галактики угадывалась тёмная масса. Вероятно, внутри неё тоже горели миллиарды звёздных катастроф, но их заслонял межзвёздный туман и громада замка. На башне горел огонь.

Тин поднял глаза. Зал шумел и кружился вокруг. Лица, свечи голоса. Он должен был сделать что-то важное, но не мог вспомнить что.

Глюк вдохнул сырой ночной воздух и шагнул вперёд. Мир перевернулся, холодная вода обожгла лицо. Он вдруг четко осознал реальность. Позади него, в лесу, находился холм с палатками и вагончиком, где жили жизнепробы. А впереди, за рекой был замок... Он нащупал среди скользких камней опору и приподнялся из воды. Здесь было неглубоко, чуть больше, чем по колено. Но теперь это было не важно. Он сделал еще шаг, оттолкнулся и поплыл в сторону центра галактики.

Тин оторвался от бокала. В мыслях его стало необычайно чётко, он вспомнил, что должен был сделать. Он вспомнил освещённый закатным солнцем замковый двор, солому в углу, телегу и бочки. И рыжего монаха, который стоял против света, так, что лицо его почти не было видно. Монах что-то говорил ему... Тин поднялся, обошел стол и положил Ондиону руку на плечо.

– Послушай... это важно. Я вспомнил. Чаша. Монах говорил мне об этом. Её нужно поставить на место.

Ондион обернулся.

– Какой монах?

– Рыжий.

– Рыжий? – Он вскочил. – Где ты видел его?

– Во дворе... вечером.

– Значит он здесь!.. Индре! – Он оглядел зал, но кузнеца в зале не было. – Точно, я же отправил его в комнату за плащом… Питер! Проследи, чтобы никто не выходил из зала. Пони! Ты знаешь, что делать, если что. Тин, пойдем со мной. Быстро!

Он устремился к выходу, уронив со стола кубок.

Тин спотыкался на узких ступеньках, в голове его мутилось, он не мог понять, зачем спешит, ясно было одно: что-то случилось, и он должен быть там, наверху. Когда он вошел в комнату, Ондион, держа свечу, разглядывал записку, лежащую на книге. Надпись на обороте, казалось, была сделана тем же почерком, но цвет чернил немного отличался.

– Они заманивали в ловушку меня! А попался Индре.

– Какую ловушку? Ничего не понимаю.

– Монахи! Это они подсунули Индре книгу, это они тебе вкручивали про чашу. Они хотят, чтобы я спустился в подземелья и поставил её на место. Сделал это сам, как будто догадавшись. Они не знают, что меня на слабо не поймать! Я бы никогда не сделал этого, но сейчас там Индре!

– Подожди. Что за мнительность, почему именно тебя?

– Я это знаю. И еще, Индре сейчас там! Быстрее! – Слон бросился к лестнице. – Он должен был зайти в мастерскую за чашей. Беги туда. А я в подземелье.

Ондион попытался на ходу ощутить замок, как делал это в лесу, но с подземельями это всегда получалось плохо, словно мятный холод окутывал его чувства, едва он проникал ниже уровня земли. Он миновал низкий коридор, свернул направо, вошел в башню и стал спускаться по большой дуге в глубину. Свет был не нужен ему, он хорошо ощущал ступени под собой, и еще он больше всего хотел увидеть впереди свет от факела Индре.

 

 

Тин вышел на двор. Ночной холод немного привёл его в сознание. До мастерской было десять шагов по брусчатке. Со скрипом открылась дверь, Тин сделал два шага в темноту. Там кто-то был. Он выдал себя движением. Тин двинулся вперед, и вдруг что-то обожгло ему спину... И ещё раз.

Он потрогал рукой — теплое и липкое, оно вдруг стало заливать всё вокруг, покрывая реальность волнами. Глюк рванулся, начал энергично грести руками, громада замка над ним ушла куда-то вбок, волны перевернули его на спину, и он увидел над собой звёздную дорогу.

 

 

Теперь темнота вокруг не была непроницаема. Слабое синеватое свечение исходило от стен, вероятно, здесь, среди вечной сырости, много столетий жила на камнях плесень и создавала капли света для кого-то, кто все эти долгие века тоже скрывался здесь. Стены расходились в стороны, коридор незаметно превратился в огромный зал, стен и потолка видно не было, но причудливые пещерные колонны продолжали светиться. Они расширялись кверху, так, что иногда казались тёмными деревьями. Слон словно очутился в ночном лесу, но этот лес был мёртвым, он не ощущал его присутствия, не отвечал на его чувства.

Ондион остановился. Где-то слышались шаги. Слабое эхо приходило со всех сторон, и нельзя было понять, откуда они. Шаги были тихими и торопливыми. Синеватый свет упал на человеческую фигуру. Принцесса?

– Зачем?

Она только пожала плечами.

Глупо говорить "возвращайся", лучше всего оставаться на месте. Но уже было поздно, впереди каменные деревья смыкались, образуя коридор, и в конце его ощущалось что-то, что было его целью.

Это была высокая, окованная железными полосами, дверь.

Слон вспомнил это ощущение. Словно он стоит у ворот дома, и это тот самый дом из детских кошмаров. Говорили, что прежние хозяева дубили кожи, и поэтому вокруг стоял такой запах смерти.

По правилам кошмара он должен войти туда.

Он ощутил, что вокруг, за пределами этого подземелья нет ничего. Просто черная пустота. Он вне мира и пространства. И каждое слово, каждое их движение может разрушать и создавать миры. Ведьма-на-мотоцикле стояла рядом. Они молчали, очень долго ничего не надо было говорить.

– Странно, мы с тобой знакомы один целый день, а мы настолько знаем друг друга, что нам не нужно говорить, не заметила?

Она кивнула.

– И даже не надо имён, мы не сказали их друг другу.

– Да. Давай скажем, пока не поздно. Как тебя зовут?

– Ондион. А друзья зовут Слон. А родители сначала хотели назвать меня Максом^*. А тебя?

– Шейла.

Черная пустота притягивала, натяжение ощущалось уже физически, каменные деревья вокруг словно плавились и колыхались в дрожащем воздухе, хотя было холодно. Очень холодно.

Слон посмотрел на дверь.

– Прости меня, Шейла, если не сможешь понять... Это не моя роль. Я не рыцарь.

Мир дрогнул, на мгновение снова прийдя в фокус. Реальность казалась натянутой плёнкой, на которой нарисовано окружающее. Тонкой и почти прозрачной. Такой тонкой, что неосторожное движение, или даже дыхание, может её порвать.

– Ну, давай же!

– Нет.

Есть люди, для которых ощущение опасности является вызовом. Они чувствуют непреодолимое желание потрогать вращающуюся циркулярную пилу или постоять на краю пропасти. Я не понимаю таких людей. Если надо, если от этого зависит чья-то жизнь, я пройду над пропастью. Но ничто не заставит меня подойти к краю просто так.

– Но сейчас от этого зависит жизнь!

– Нет. Если бы я точно знал, что это так... Я сделаю только то, в чём уверен. Им нужен только я. Они меня не получат.

– Но ты должен что-то сделать!

– Что-то, а не просто шагнуть в ловушку. И я сделаю. Но не то, что они ожидают.

Шейла смотрела на Ондиона, не понимая. То, что происходило вокруг, было странно, но еще более непонятно было его поведение, и это разозлило её.

– Трус! – Она повернулась и стала подниматься по лестнице, которая начиналась позади неё. Каменные ступени под её ногами обретали чёткость.

"Вот оно! Настало время показать мирозданию кукиш", – пробормотал Слон.

 

 

Реальность пошла пятнами. Они плавали по её поверхности, чуть более тёмные и прозрачные, чем остальное. Ондион понял, что больше ждать нельзя. Он медленно подошел к двери и положил на неё руки.

Он явственно почувствовал опасность за дверью. Чьи-то враждебные намерения. Они были очень близко. Они стояли с двух сторон от двери, ожидая. И там дальше, впереди.

Он вспомнил освещенную солнцем площадь, чудака-волшебника на телеге и золотистый напиток. Он не мог с уверенностью сказать, в каком из миров это произошло с ним, но с тех пор он абсолютно не боялся смерти.

Ондион осторожно потянул дверь на себя. Она подалась, и он уже видел край лестницы и свет факелов. Но вдруг там что-то произошло, он почувствовал это раньше, чем услышал шум и крики. Он рванул дверь и, пригнувшись скользнул внутрь. В руке его оказался широкий серый меч.

В комнату с четырёх сторон сходились лестницы, с другой стороны, прямо напротив, быстро спускался Индре, прижимая к себе чашу. Он был уже на нижней ступеньке, когда прямо перед ним возникла фигура монаха. Капюшон был откинут, и рыжие волосы шевелились как щупальца чудовища.

Этот кузнец был здесь совсем некстати. Они ждали Ондиона, а он мог помешать. Александр мог бы парализовать его волю, заморозить его на месте, но на это требовалось время. Оружие было быстрее.

Ондион проскользнул под рукой одного из монахов, ожидавших его у входа, в два больших прыжка пролетел по лестнице, и его меч опустился на рыжую голову. Но рука Александра уже нажала на курок...

Грохот отразился от купола и ударил со всех сторон. Индре удивленно смотрел на красное пятно на своей рубашке и медленно падал, прижимая к себе чашу.

Ондион развернулся, его меч сделал еще несколько смертоносных движений, и два монаха тоже осели на каменный пол. Он остановился и прислушался. Что-то попыталось сдавить его сознание, но он уже выставил защиту, как приучился в своих опасных скитаниях. Источник находился где-то выше по лестнице, наверное, еще один монах, оставленный сторожить подходы. Но его уже было не догнать.

 

 

– Трус! – Она повернулась и стала подниматься по лестнице, которая начиналась позади неё. Каменные ступени под её ногами обретали чёткость.

"Вот оно! Настало время показать мирозданию кукиш", – пробормотал Слон.

Реальность пошла пятнами. Они плавали по её поверхности, чуть более тёмные и прозрачные, чем остальное. Слон понял, что больше ждать нельзя. Он медленно подошел к двери и положил на неё руки. Опасность была сразу за дверью, его ждали. Шаги ведьмы-на-мотоцикле затихли где-то на вершине лестницы. Слон пытался сконцентрироваться, но мир продолжал расплываться. Дверь перед ним дрожала.

Я точно знаю, что это просто ловушка. На меня. Очень простая и явная, я это знаю. И она не связана с катастрофами мироздания. Конечно, связана, но не так. Если я попадусь в эту ловушку, то не смогу уже ничего. Хотя, со стороны кажется, что это мой долг — просто красиво пойти навстречу смерти, даже если я всё равно ничего не смогу сделать. В детстве нам рассказывали про Александра Матросова. Если он уже дошёл до вражеского пулемёта — то можно же было кинуть туда хотя бы камень. И остаться в живых, и совершить еще сотню подвигов. Но нет, тогда бы это было не так красиво, и его героем бы не считали. Не герой он был, а дурак. Глупо умирать красиво ради чести, вместо того, чтобы совершить по-настоящему нужный поступок, хотя и не такой красивый.

Может быть, Шейла права, и я просто обманываю себя? Облекаю трусость в благородную форму. Может быть, за этой дверью спасение. Может быть, там сейчас Глюк и Дэн спасают мир, а я стою тут как дурак, и буду покрыт позором, когда они сделают это за меня? Или мир сейчас лопнет из-за моей нерешительности. А может быть, я сейчас себя обманываю, и уверенность мне нужна больше всего? Я НЕ ЗНАЮ.

Пятна на тонкой оболочке мира были бесцветными. Такие бывают на мыльных пузырях перед тем, как они лопаются. Они двигались и увеличивались в размерах. Любое из них может оказаться настолько тонким, что прорвётся.

Ему вдруг показалось, что он не один, что за спиной кто-то есть, но не враждебный, а, наоборот, кто-то хочет помочь, но не может сделать выбор за него.

Он увидел в одном из прозрачных пятен знакомое отражение. Пони. Девушка из мира его снов-наяву. Реальности третьего рода. Да, теперь он это знал точно. Если миры лопнут, то не будет её. Не будет вообще ничего. Пони должна это знать. Должна знать, исчезнут ли миры, если он войдет в эту дверь. Или нет. Трусость ли это, или мудрость. Страх исправить или мудрость не сломать.

Пони кивнула ему. Так уверенно и разумно, как делала это всегда. И хвостик её волос качнулся так привычно. Мудрость. Так называли её в Дарквуде.

Он вдруг осознал, что они уже давно стоят напротив друг друга. Неподвижно. Ничего не говоря. Она была совсем реальна. Каждый волос, блики в её глазах...

Он протянул к ней ладони, и она, словно зеркало с той стороны, сделала то же самое. Теперь он знал точно: она реальна. Нет, это не зеркало. Зеркало нельзя обнимать. Нельзя спрятать лицо на плече. Они реальны. И мир вокруг тоже реален, подземелье, колонны-деревья, и замок, остров и звёздная дорога. Разная во всех мирах. Время исчезло. Они стояли неподвижно, ощущая друг друга и реальный мир вокруг. Мир больше не таял, не расплывался, он был настоящим.

– ...я должен был туда войти?

– Как видишь, нет. Она подняла глаза. Ондион пошел туда. Это не твой путь. Он король, а не ты.

Это было очень странно. Совсем недавно это имя принадлежало ему. А сейчас ощущение было такое, словно он читает про себя в книге. Написано про него самого, но написана не вся правда, настоящий он не такой. Не такой храбрый и умный, как персонаж. Но зато более живой. Но какая-то часть его всё же ушла вперед, за эту дверь. И сделала то, что не сделал он, а он сделал то, что не смог сделать Ондион. Он смог остаться.

 

 

Индре лежал на полу, сжимая в руке чашу, словно вцепившись в ускользающую жизнь. Броситься за монахом — упустить драгоценное время. Ондион опустился рядом с ним и попытался соединиться с его сознанием. Страшная черная рана на боку и кровь... "Индре, я здесь, с тобой, ты должен жить." Ничто не шевельнулось в ответ.

Если бы только Пони была здесь! Но она осталась где-то в замке, далеко с той стороны двери, и что-то подсказывало ему, что их разделяло что-то большее, чем дверь.

Он постарался вспомнить, как это делала она, и снова потянулся к уходящему сознанию. "Мы победили, теперь нужна твоя победа!" Мертвая рука сильнее сжала чашу, или это были конвульсии умирающего тела. Ондион собрал все силы в образ. "ТЫ ЗДЕСЬ!^*" Слабое ощущение чьего-то сознания шевельнулось в темноте. "Нет, так не должно быть, нельзя умирать так просто..." – казалось, говорило оно. Он подхватил его, помог ему окрепнуть и не утонуть в омуте боли. Скоро сюда придут люди и помогут ему.

 

 

Да, Элсин была права. Он не настолько король, он более реальный и живой. Пони смотрела на Слона и всем существом осознавала его реальность. Так же, как, наверное, и он.

Стены вздрогнули. Как очень короткий гром. Или... Слон не мог ошибиться: это был звук выстрела. Он бросился к двери. Пони попыталась удержать его. На мгновение ей показалось, что мир дрогнул. Она испугалась и закричала. Он не понял что. Дверь открылась. Четыре лестницы, освещённые светом факелов, сходились к центру комнаты, где на узком постаменте стояла Чаша Миров. Слон обошёл её вокруг.

Пони стояла на верху лестницы.

– Это уже другая комната. – Сказала она.

Что-то блеснуло на краю поля зрения, он нагнулся и поднял с пола маленький металлический шарик.

– Тогда что это?

Она молчала.

– Я должен был прийти ему на помошь. Я трус и урод...

Слон опустился на ступеньку. В мыслях его была ненависть к самому себе.

– Дурак, ты ничего не понял! Ты сделал это, ты разделил миры! Ты спас всех от катастрофы!

– Тем, что струсил? – Неуверенность и горечь была в его голосе.

– Тем, что не сделал как все!

Она вздохнула.

– И, кстати, боялся он не меньше, уж я-то знаю! Значит дело не в храборости! Ты не побоялся отказаться от судьбы, не побоялся показаться трусом перед самим собой...

Слон поднял голову и улыбнулся. Как улыбаются после тяжёлой болезни.

– Ты сказала знаешь? Нас обоих? Скажи, что ты чувствовала там, перед дверью. Ведь там мы были оба, кого из нас ты видела?

– Очень странное чувство... я видела вас обоих одновременно в одном человеке. Это еще более странно, потому что вы относитесь ко мне по-разному. Он относился ко мне как к дочери. А ты... Ты совсем другой.

Она села на ступеньку рядом.

– Как он там?

– Не могу точно сказать. Но ты сам видишь, миры разделились... И он жив.

– А Индре?

Она молчала.

– Если Индре погиб из-за меня, как я смогу после этого...

– Не знаю, как точно это сказать. Не совсем. Но он жив.

– А ты? Почему ты здесь, ведь твой мир остался там! –Тревога и надежда смешались в его голосе. Пони улыбнулась.

– ...Просто... просто я могу пока ненадолго остаться с тобой...

 

 

Свежий морской ветер долетал и сюда, хотя изрядно запутывался среди деревьев. Башни морского города были уже видны вдали в разрывах листвы. Принцесса шла молча. Говорить не хотелось. Всё вроде бы было так же, как вчера. Всё то же ощущение безопасности, несмотря на то, что она находилась посреди незнакомого леса. Она была уверена, что Ондион защитит её от людей и зверей. Но что-то было не так, словно этой ночью произошло что-то, что отдалило его, сделало его более чужим, чем вчера. Она не помнила что, но какой-то осадок оставался. Он тоже шел, задумавшись и ничего не говоря.

Впереди, на границе леса она увидела двух всадников. Они были знакомы ей. Дядя и племянник. Брат матери и его сын. Они опасливо вглядывались в глубину леса, совсем не в ту сторону, откуда подошли они.

– Я дальше не пойду, с тобой ничего не случится. Хочу остаться для них тайной.

– Мой отец король очень благодарен тебе. Его щедрость еще найдет тебя.

– Король Шеннон никогда не сможет дать мне больше того, что я имею.

"И я ему тоже," – мысленно добавил он. Это была политика. Ондион вспомнил историю про "заклятие доверием". Доверяя ему принцессу, Король хотел получить если не жениха для своей дочери, то хотя бы союзника. Ну что же, хоть и странного, союзника он получил.

Нужно было сказать что-то еще, сказать, что они больше никогда не встретятся, и что это не так плохо, что гораздо хуже было бы, если бы они встретились, и ничего из этого не вышло бы. Но он не сказал ничего. А она сказала: "Ну, пока!", помахала рукой, повернулась и пошла из сумрака леса на свет, навстречу всадникам.

 

 

Слон стоял на склоне холма перед лабораторией Винского и искал поводы не заходить. "Ну, хоть теперь-то я, наконец, смогу куда-нибудь войти," – подумал он, и вошёл.

Винский сидел в кресле, уронив голову на стол. На его голове был тяжёлый шлем. Вся поза его отражала беспомощность и напрасность: нескладно раскинутые руки, горбатая спина — смерть редко бывает не глупой. Даже геройская и пафосная. Пони сказала, что он жив. Правда, не совсем. Что это значит? Он знает, что Дэн умер из-за него. Если бы Слон спас его — миры бы рухнули. Может быть, отдал бы свою жизнь один из Мудрых, как говорила ведьма, если бы успел. Вот такая альтернатива. Или спасти ребёнка, или спасти корабль.^* Он выбрал корабль. И всё равно он знал, что долгие годы будет мучить себя во сне и наяву, будет видеть Винского вот таким, скорченным в кресле.

Со странным чувством жалости, страха и омерзения он снял с головы Винского шлем. Голова тяжело стукнула о стол. Слон подержал шлем в руках. Экран на столе светился, вероятно, компьютер загрузился, когда утром снова запустили движок. В центре экрана горела иконка, изображающая крендель и подписанная "хрень". Винский был неравнодушен к кренделям. Слон нажал на неё, на экране появилась корона. Тихо загудел огромный бублик в углу. Под ним, на столе тоже лежала корона, только настоящая. Что-то подсказало Слону, что её лучше не трогать. Шлем светился, в окулярах отражалось то же, что и на экране.

Слон вздохнул и надел шлем. Корона обрела объём, теперь он мог разглядеть её со всех сторон, словно обходил её вокруг. Она была надета на странный предмет, напоминающий кубок или чашу, или яйцо Фаберже. Чаша стояла на узком каменном столбе посреди слабо освещённой комнаты, только луч света падал откуда-то сверху на постамент.

Он почувствовал чьё-то присутствие.

– Дэн?

– Ага! Слон! – ответил ужасно знакомый голос.

– Ты где?

– Здесь, в подземелье. Рассматриваю Чашу Миров. И ты, кстати, тоже. Голос, казалось, улыбался.

– Значит, ты жив!

– Не знаю, но вроде да. Но зовут меня Индре, и я кузнец... А я, вот, представляю, как ты сейчас там ходишь по моей мастерской... Привет всем нашим. И, попробуй, продолжи мою работу над этой короной. А я продолжу здесь.

– Как это получилось?

– Просто, я очень хотел жить, а он, похоже, не настолько. Мне показалось глупым, что он умрёт, и я занял...

Мир мигнул и погас. Слон какое-то время смотрел в темноту, потом снял шлем. Экран еще чуть светился. Солнечный мир сиял через неплотно закрытую дверь. От нагретых обмоток провода исходил явственный запах жареной колбасы.

Это смерть... или нет. Он осознал, что больше никогда не увидит нескладного Дэна Винского. Настала пустота, словно все вокруг исчезло, в пустоте звучала только странная мелодия.

 

Это будет почти реально

Это будет совсем как наяву

Ты почувствуешь как исчезает страх

Подчиняясь внезапному волшебству

 

Ты не сможешь сдвинуться с места

Разорвать разноцветную сеть проводов

Караваны неясных видений

Будут плыть по туманным озерам зрачков^*

 

 

Зеркальная поверхность реки оставалась неподвижной, даже когда Пони осторожно касалась её ногой. Тень от башни медленно двигалась, оттесняя мир солнечных пятен, в которых существовала Пони. Его она уже накрыла, и ему было холодно.

Но он не смел подвинуться на солнце, пошевелиться и потревожить её движением...

Они не знали, сколько прошло времени. Налетел ветер и принёс несколько капель дождя. Он старался запомнить её такую, запомнить это мгновение, капли дождя на её лице, тепло её руки, травинку, застрявшую в чёлке... Он не мог охватить сознанием то, что было таким огромным. Всё, что он мог — это лишь мысленно повторять её имя.

 

Облака с долгожданным дождем

Тихий шепот как мост над туманною бездной

Я пытаюсь не думать о том

Что всё это может внезапно исчезнуть

 

Нераспознанный всплеск

Волшебства за пределами круга

Две волны что встретились

И поглотили друг друга...^*

 

– Миры расходятся всё быстрее, между нами всё бóльшее расстояние.

Он просто продолжал впитывать каждое мгновение.

– Когда мои силы кончатся, для тебя я просто исчезну. Будь готов к этому и не пугайся. У тебя впереди целая жизнь. Так же, как и у меня.

Он чувствовал её дыхание на своих губах и отказывался верить, что они принадлежат разным мирам. Ведь это так просто...

– Знаешь, мне кажется, что я могу остановить время, могу растянуть эти мгновения так долго, как захочу.

Пони улыбнулась.

– Да, похоже ты прав, мне тоже так кажется.

Их губы встретились, и время, действительно, остановилось.

"Глупый, я не то имела ввиду, – продолжила она мысленно, – я и так всегда буду с тобой. Тебе достаточно закрыть глаза. Или можно даже не закрывать. Ты даже не знаешь, что ты сделал. Ты создал реальность, где мы всегда будем вместе. Реальность третьего рода."

"Я знаю," – ответил он.

 

зима 1992 — июнь 2009

ПОСЛЕСЛОВИЕ

 

Можете считать меня шизофреником, но всё было почти так, как сказал об этом Слон. Эта история не совсем подконтрольна мне. Я не совсем уверен: родилась она в моём мозгу или произошла где-то еще. В какой-то момент я вдруг осознавал, что знаю какой-то эпизод, вижу его в красках, словно сам пережил его. Эпизод не всегда законченный и понятный.

На протяжении 10 лет появлялись отдельные фрагменты, сначала не связанные друг с другом. Я их записывал. Потом оказывалось, что новые отрывки очень точно заполняли пробелы в том, что уже было, появлялись какие-то детали, решались для меня некоторые загадки.

Меня всегда расстраивало, что записанная история — это уже не то, что я знал. В изложенном словами уже была изрядная доля фантазии, выдумки, это казалось неуместным и оскорбительным. Но мне пришлось пойти на сделку с совестью, всё-таки облечь эту историю в читабельную форму, насколько это возможно, чтобы поделиться с друзьями тем, что я знал.

Новые фрагменты, которые я записывал, обычно очень хорошо ложились, в них сами всплывали те детали, которые уже встречались в кусках, записанных ранее. Всё, что мне оставалось, расположить их в правильном месте, чтобы эти ниточки оказались максимально распутанными. И еще довольно сложно было не раскрывать какие-то факты, которые я-то уже знал в самом начале, а читатель должен должен дойти до них сам. И наоборот, рассказывать о чём-то как будто в первый раз, при этом зная и понимая эту вещь как родную, поскольку я жил с ней с начала времён. Для этого, наверное, надо быть программистом.

Уважаемые прототипы, то, что я даже не менял имена, не значит, что вы и они – это одно и то же. Они совсем другие, хотя, местами и похожи на вас. В своё время это понял Слон.

Осталось еще много незаконченных сюжетных линий, про которые можно было бы рассказать, вопросов, на которые я не ответил, намёков... но эта история уже закончилась, хотя и осталась навсегда со мной, как и с каждым, кто её прочитал.

ИМЕНА И ПЕРСОНАЖИ

 

Слон — Ондион

Прозван так еще в детстве за спокойствие и невозмутимость, за которой, на самом деле, скрывается... ну, вот он как раз и скрывается.

 

Мишель—Мерик

Прототип многократно просил меня сменить герою имя. Ну что делать, если он пришел в эту историю под таким именем. Теперь уже ничего не сделать. Если просто заменить его везде — это уже будет другой человек, ведь так нельзя!

 

Шу — король Шеннон

Как говорит сам Шу, у него на родине всех, и мужчин и женщин, было принято называть александрами, ведь это неправильно, когда зовёшь кого-то, а оборачивается половина населения.

 

Ту —

Шивилбай Тубиев. Вероятно, искажённое на тюркский лад Цивил-бай. Бай — это "мелкий землевладелец", барин. "цивил" на языке питерских пост-хиппи имеет несколько значений:

1. Цивилами хиппи называют всех остальных людей, "не хиппи".

2. В более жёсткой интерпретации, цивил — это человек, разделяющий "цивильные" жизненные ценности: тачка, дачка, тёлка и "чтобы как у людей", и, как следствие, презираемый возвышенными хиппи.

3. Цивильная одежда. "одетый в цивил". Одежда, принятая в высшем обществе (на 90 годы это красный пиждак для мужчин и пёстрые лосины для женщин) или просто обычная одежда.

4. Есть понятие "цивильное имя". это имя по паспорту. Хиппи и жизнепробы предпочитают им не пользоваться. Шу как-то объяснил, почему.

А ещё Ту обладал чудовищно высокой харизмой, за это ему всегда прощалось его отношение к окружающим. Он мог опоздать на встречу на пару часов, или не прийти совсем, потому что назначил встречу кому-то ещё на то же самое время. Если он всё же приходил, никто и не думал ругать его за это, наоборот, все радовались, что всё-таки пришел.

 

Дэн — Индре

Дэн — Человек-беда. Если он садился на стул — стул под ним ломался. Если проходил в метре от вазы — ваза непременно падала и разбивалась. При этом он постоянно что-то искал: в окружающем, в себе, что-то строил, а оно ломалось и падало. Наверное, он хотел быть таким, как Индре — кузнецом, у которого всё всегда получалось. По крайней мере то, что делалось в его мастерской.

 

Глюк — Тин

Его звали так в школе, вероятно за то, что он был по их понятиям наиболее эксцентричным из них. Однако, придя в эту компанию, он показался одним из самых благоразумных. Глюк никогда не увлекался книгами, Тин же всё своё время проводил среди них. Он оказался связанным с Тином, библиотекарем, совершенно случайно. На первый взгляд, у них очень мало общего. Но это только на первый взгляд.

 

Стелла — Элсин(?)

Нельзя сказать, что это одно и то же лицо. Даже нельзя сказать, что они были связаны. Скорее какая-то аналогия. Стелла лишь слегка ведьма. Это было давно и неправда. Эта история вообще не про неё. Зато Элсин существует сразу в двух мирах: как ведьма-на-болоте (здесь) и как Элсин (там).

 

Ведьма-на-мотоцикле — Принцесса Шейла

Признаюсь, что в этом персонаже доля выдумки значительна. Это собирательный образ из нескольких (четырёх) моих знакомых. История про слоника и метро, конечно же, правдивая, всё были именно так, как вспоминает Слон, но я больше её никогда не видел. Про Башню Забвения тоже.

 

Пильдис — брат Александр(?)

Связь Пильдиса и брата Александра не доказана. Если хотите представить себе, как выглядел Александр — посмотрите на фотографии Александра из "Army of Lovers" (это такой рыжий, в подтяжках). Пильдис - округлый интеллектуал, недавно защитил диссертацию по трёхмерной графике. Это всё, что я о нём с тех пор слышал.

 

Сту —

Некий цивильный идеал Ту. В 1990е годы иммигрировал в североамериканские штаты (кажется, через Израиль) и поступил там в какой-то престижный университет. Больше о нём ничего не известно.

 

Капитан Август —

Имя супергероя получил по ошибке. Несколько гротескная эпизодическая фигура. Нужна только для того, чтобы показать дорогу. Фигура 100% выдуманная и в снах не являвшаяся.

 

пилот —

Собирательный образ некоего пилота

 

распихусь —

Собирательный образ, что-то среднее между мелким чиновником и пионервожатым. Вероятно, навеян колхозными кураторами (старшими над студентами на уборке урожая морквы)

 

Один медик, Другой медик —

Неподалёку от ЛЭТИ есть столовая мединститута, расположенная на 6(!) этаже старого здания. Мало кто о ней знает, разве что сами медики, да и те редко ходили туда, потому что мединститут расположен в квартале оттуда, через реку Карповку. Поэтому те, кто приходил туда, однозначно считались медиками. Азот возили по территории ЛЭТИ совсем не медики, и с абсолютно неизвестной целью. Контейнер с надписью "стоять здесь" и "открывать первой" с противоположной стороны, тоже стоял во дворе ЛЭТИ. Комната с табличкой "демонстраторская" находится в 5ом корпусе. Насчёт азота меня через много лет просветили студенты Политеха. Жидкий азот использовался для мгновенной заморозки различных неожиданных предметов. Приведу лишь несколько примеров. Если плюнуть в жидкий азот, плевок застывает ввиде некотрой фантастической формы, по которой можно гадать, предсказывать результаты экзаменов, или рассматривать как произведение искусства. Замороженная сосиска может храниться 3 дня без холодильника. Говорят, мгновенно замороженный шоколад обладает неповторимым вкусом.

 

Толстый и Тонкий —

Описанная картина наблюдалась в 128 автобусе, идущем с Петроградки в Гавань

 

Библиотекарша —

Собирательный образ старушки-библиотекарши. Зайдите в любую библиотеку и увидите её там.

 

Дарья Петровна —

Такие кошки есть во всех общественных учреждениях

 

Жабы —

Жаба издавна была окутана мрачными легендами. Она была непременной составляющей магических зелий и ведьминых настоев. Суеверие утверждает, что трогать жабу опасно, поскольку жаба ядовита и яд ее вызывает появление бородавок. Это неверно. Некоторые жабы, действительно могут вырабатывать ядовитые вещества. Известны случаи, когда они даже использовались как галлюциногены. Но к нашим европейским жабам это не относится. Жабий яд слаб и действует только при употреблении в пищу. Суеверие, скорее, связано с внешним видом жабы. Это знали еще средневековые алхимики. Так, известный мистик Папюс в книге "Практическая Магия" пишет: "...Жаба сама не ядовита, но является губкой для яда". Для приготовления яда, несчастную жабу надлежало длительное время кормить мухоморами и жарить живьем на медленном огне. В результате всех этих длительных мучений жаба умирала и приобретала ядовитые свойства. Ее сушили и растирали в порошок, который и подсыпали в еду жертве.

Итак, жаба — распространённый колдовской атрибут. Появление жабы в какой-либо сцене намекает на присутствие колдовских сил.

 

Евгений Евгеньевич Хрюкодав

Хрюкодав — это геральдическое чудовище, напоминающее крокодила и удава. Если увидите крокодила, у которого только две лапы, а длинное мускулистое туловище свивается кольцами — перед вами хрюкодав. Евгений Евгеньевич Хрюкодав имеет маску, позволяющую ему притворяться человеком. И даже работать в ЛЭТИ физкультурником. Если неожиданно постучать к нему в каморку рядом со спортивным залом, можно услышать, как он возится, торопливо натягивая свою резиновую человеческую морду. В эту историю не вошёл.

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

Реальность третьего рода 2

Послесловие 152

Имена и персонажи 154

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com