Вера Флерова

 

«Услуги некроманта»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Доктор Мерц – обычный человек в обычном дефолт-сити.

Вместе с физическим уродством он получил дар воскрешать

умерших. В эпоху потребления, когда тайное искусство

некромантии стало обычной бытовой услугой, его талант

пользуется большим спросом. Клиенты доктора Мерца –

простые и сложные, совсем обычные и очень странные люди,

решившие заплатить ему немалую сумму за воскрешение

мертвецов - должников, кредиторов, бабушек, не успевших

расписаться на завещании. Каждого своего клиента доктор

предупреждает о возможном провале – ведь у мертвецов после

воскрешения сильно меняется характер, поэтому никаких

претензий к некроманту быть не должно. Но, несмотря на

это, каждый клиент доктора Мерца так или иначе получает

желаемое.

У некроманта есть компаньон – деревенский парень Ваня,

покончивший с собой от несчастной любви и воскрешенный

доктором, единственно чтобы вытолкнуть глубоко

застрявшую в грязи машину. Чем больше времени Ваня

проводит с доктором, тем сложнее становится его характер,

тем больше прекрасного он находит в жизни, и тем сильнее

жалеет, что некогда свел с нею счеты. Однако, при всей

трагичности своей непрожитой судьбы, он смотрит на мир куда

оптимистичнее, чем некогда воскресивший его некромант.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Цикл «Будни некроманта».

 

Пиковая дама

 

 

 

Арка в полутемной прихожей покрылась инеем. Пушистые его кристаллики едва отражали свет, сочащийся с лестницы, и уж совсем в темноте под ними в аквамариновом сумраке просматривался барельеф, украшенный готическими буквами. Буквы гласили: «Смерть – это еще не все», «Воскресайте с нами» и «Все помнят нашего первого клиента».

Рисунок, изображающий трехголовых собак в центре свода, был сколот, отшлифован и украшен табличкой «Доктор Ансгар Мерц».

Согласно первоначальному замыслу арку планировалось вынести наружу, но, поскольку закосневший человеческий мир еще не был готов полюбить порталы в иное, доктор Мерц не спешил, и  каменная дуга, похожая на изогнутую кошачью спину, возвышалась в прихожей, покрываясь замерзающим конденсатом. В пазухах ее узоров неплохо охлаждались бутылки с пивом.

– Нет ничего более идиотского, – ворчал доктор Мерц, опустившись на одно колено и растирая в пальцах тающие кристаллики, – чем словосочетание «плохая экология». Экология – это наука! Она не может быть плохой или хорошей! Verflixt! Она просто и-зу-ча-ет!

– Но говорить «плохое экологическое состояние окружающей среды» – эт’ слишком длинно, – возразил доктору парень славянской внешности со светлыми винно-розового оттенка волосами.

– Сходил бы ты за пивом, Ваня, – укорил доктор. – Тебе все равно, а мне надо вымывать из организма свинец и радионуклиды.

Будучи горбуном невысокого роста, доктор Мерц не любил появляться на улице в светлое время суток. По паспорту он был уроженцем такой несуществующей страны, как Германская Демократическая Республика, а лицом походил на тех, кому никогда не суждено было родиться: худой, корявый, с большими глазами разного размера и жидкими темными волосами, спадающими до левого плеча (оно было выше правого). Сидя под аркой, Мерц осторожно закатывал тряпкой в совок маленькие серебристые шарики ртути.

Шарики не сопротивлялись, но, как казалось Ване, выглядели укоризненно.

– Слушаюсь, шеф! – отчеканил он по-военному. – Девочек снимать?

Ваня был симпатичен, весел и любил глупо шутить. Всю жизнь он стеснялся своих мыслей, но два года назад, получив свидетельство о смерти, освобождающее его от ответственности за собственную самооценку, полностью лишился комплексов.

– Что ты с ними делать будешь? – хмыкнул Ансгар. – На голову натягивать? Дебил. Раньше я думал, что смерть отучает от тупых шуток даже таких безмозглых придурков, как ты, но теперь вижу, что ошибся.

– Это потому, что от них отучает жизнь, – бодро согласился Ваня. – Но вы можете меня убить.

– Не могу, – вздохнул Ансгар. – К моменту смерти ты прожил 32 года, следовательно, без специального яда проживешь как минимум столько же. А яд нынче дорог.

 

Возможно обнадеженный именно этим заявлением, Ваня вернулся из магазина не только с пивом, но и с двумя девушками: высокой блондинкой и маленькой брюнеткой.

– Здравствуйте, – робко сказали девушки. – Вы… доктор Мерц?

Рассматривая гостей в темноте прихожей, Ансгар Мерц думал почему-то не о том, кого они видят перед собой, а о том, достаточно ли внушительно выглядит арка. Он предполагал, что тоже частично избавился от комплексов. Осталось избавиться от отложений ртути в организме.

– Чем могу служить? – Он вежливо склонил голову вбок (вперед она наклонялась плохо) и криво улыбнулся.

Девушки переглянулись.

– Вы… нам сказали, что вы можете…

– Я некромант.

– Это нам и нужно, – сказала высокая блондинка. Она была более решительной. – Нам нужно воскресить бабушку. Ненадолго. На пару дней.

 

Бабушка у сестриц была лежачая, капризная и когда-то под влиянием момента завещала все свое имущество кузену девушек, живущему в Новой Зеландии. Однако со временем, осознав, что лишилась последнего козыря, обещала изменить завещание в пользу сестер, если они поселятся у нее в квартире и станут за ней ухаживать. Пять лет Аня и Лена честно исполняли договор, и вот послезавтра должен был наступить момент триумфа – бабушка согласилась принять нотариуса и переписать заветный документ. Девушки уже прикидывали, на что потратят наследство, увлеченно рылись в каталогах…

А нынешней ночью бабушка взяла да отдала богу душу.

Можно ли как-то сделать так, чтобы она дожила до послезавтра? Пусть подпишет при нотариусе, а после – пусть помирает сколько хочет. Пожалуйста…

– Вы в курсе моих расценок? – уточнил Ансгар Мерц.

Девушки молча закивали. Они готовы. Они даже приплатят, если получат по завещанию все, что им обещано.

– Снятие греха с души включаем? – осведомился некромант.

– Мы неверующие, – робко ответила Аня.

– Как хотите. А теперь покажите клиентку, пока она не начала портиться. Лето все-таки.

Ваня знал причины нетолерантности доктора Мерца к атеистам: тот говорил, что пока на земле жили верующие люди, на ней не было так грязно.

Сам же господин Ансгар считал себя если не религиозным, то сочувствующим, однако был уверен, что за все свои будущие грехи заплатил еще при рождении. И мало кто решился бы с ним спорить.

 

В комнате были задернуты все шторы и занавешены все зеркала.

Покойница, однако, не была накрыта с головой, и Ваня поразился, как все-таки смерть уродует людей: старуха была белая, жесткая, с запавшими глазами и щеками и полуоткрытым ртом, застывшим в брезгливой гримасе. Вылитая «Пиковая дама».

В комнате плохо пахло.

– Должен вас предупредить, – сказал доктор Мерц, – что после того как она встанет, у нее может сильно измениться характер.

– Главное, чтоб нас узнала, – произнесла Аня хмуро.

– И помнила, как расписываться, – добавила Лена.

Заметив вопросительный взгляд Вани, они снова помялись, но объяснили:

– Не может быть хуже характера, чем у лежачей бабки. Она и ходячая-то была не особо, а уж как слегла… мы должны были ей каждый вечер писать отчеты – где были, сколько потратили… издевалась постоянно. С детства.

Ваня представил себе картинку – ночь, входит бабушка в белом чепце… и дальше как по Пушкину: «Я пришла против своей воли, чтобы подписать завещание…». Брр.

– А если, – осторожно спросил он, – набросится и начнет вас душить?

– Позволь мне хоть перед ритуалом отдохнуть от твоих тупых острот, – поморщился доктор Мерц. – Они так не делают. В крайнем случае, – он протянул девушкам небольшой стеклянный цилиндр, – вот яд. Здесь игла, достаточно одного укола – и восставший мертвец обретет покой.

Внимательно поглядев в глаза сначала одной сестре, потом другой, он пояснил:

– Это не будет убийством. Ведь она уже умерла. И следов не останется. Я гарантирую. А теперь, будьте любезны, покиньте комнату – ритуал требует сосредоточения. Ваня, ты расставил свечи? И принеси воды. Она захочет пить, когда воскреснет.

 

Прошло всего четыре часа; казалось, сменилась эпоха.

Доктор Мерц, как и всегда после ритуала ощущая небывалый подъем, раздвинул шторы, а потом все-таки присел на специально оставленный для него стул с кожаной обивкой. Стул выглядел ровесником старухи, которую он про себя уже называл «графиней». Его явно делали еще тогда, когда экология была «хорошей». Нет, поправил себя Ансгар. Ее тогда еще не придумали. Незачем было. Поэтому «графиня» и дожила до девяноста двух.

Небо начинало светлеть. Свечи гасли одна за другой – сами, как это всегда бывало в конце ритуала. Значит, все получилось.

Интересно, прилегли ли девушки? Оставаясь там, за дверью, и глядя, как розововолосый миловидный зомби зажигает свечи вокруг трупа, они выглядели очень бледно.

Впрочем, сам Ваня, когда два года назад Мерц воскресил его, выглядел куда хуже, сначала утопившись из-за несчастной любви, а потом пропутешествовав несколько дней в нефтяном пятне. Тогда-то у него в волосах и завелись эти розовые водоросли. На вопрос, не красит ли он их, Ваня солидно отвечает: «Это из-за экологии. Экология плохая».

И не врет. Хотя фраза, конечно, отвратительная, как и большинство этих расхожих современных фраз. Покойница поняла бы.

…Правильно подготовленные Ваней девушки вошли в комнату и встали на пороге. Покойники всегда пробуждаются с первым лучом – так уж заведено. Но им нужно время, чтобы прийти в себя полностью и осознать произошедшее, поэтому, входя к ним, лучше не спешить. Мало ли что им взбредет в голову.

Бабушка лежала с открытыми глазами. Рядом с ней на тумбочке стоял уже почти выпитый стакан воды, всю ночь отражавший огоньки ста двадцати трех свечей.

– Бабушка? – севшим от страха голосом спросила Аня.

Бабушка повернула голову к двери, скрипнув кроватью.

Ансгар отошел и встал так, чтобы его не увидели.

– Привет, – сказала Лена, более смелая. – Тебе нужно что-нибудь, бабушка?

Минуту бабушка смотрела на внучек белесыми, словно высохшими глазами. Доктор Мерц много дал бы, чтобы узнать ее мнение о стакане – наполовину полон он или наполовину пуст? Это было очень важно.

Сев на кровати, бабушка улыбнулась.

Если бы за спиной у девушек не стоял Ваня, сначала не позволивший им броситься прочь, а потом поддержавший каждую за локоть, чтоб не упала, ситуация стала бы очень глупой.

Посмотрев на позеленевших от страха девиц, бабушка улыбнулась еще раз.

– Доброе утро, деточки, – сказала она ласково. – Бледные-то какие… небось, не завтракали еще? Ну, сейчас, я приготовлю…

Кряхтя, бабушка поднялась с постели и набросила халат.

– Сейчас, сейчас, – бормотала она, направляясь к двери. – Деточки мои, давайте я вас накормлю… я такую кашку вам сварю – с яблочками, с курагой и орешками… ты, Анечка, в детстве любила кашку с орешками, я правильно помню? – бабушка лукаво сощурилась.

Оказавшись у покойницы за спиной, Анечка окончательно потеряла человеческий цвет и сползла по дверной притолоке.

– Тихо, тихо… – шептал Ваня, брызгая ей в лицо из бабушкиного недопитого стакана. – Все хорошо… Стакан наполовину полон… хм, был.

Весь ближайший час бабушка варила кашу. И суп. И крутила котлеты.

– Эти мальчики? – спросила она, увидев, наконец, зомби и некроманта. – Это ваши кавалеры? Какие милые… я всегда говорила: у моих внучек очень хороший вкус! Как вас зовут? Ванечка? Ванечка, садитесь, я вам салатику положу… а вы? Ансгар? Какое красивое, благородное имя! И глаза у вас умные. Будьте любезны, вот сок, вот компот… или вам пивка? Ай, хитрые! Но есть и пивко, как же не быть. Есть оно… Леночка, да ты сиди, я сама найду. Я знаю, на средней полке. Вам темное или светлое?

Самым спокойным из всех присутствующих выглядел доктор Мерц. Теперь он чувствовал себя усталым и очень хотел есть. А еще он знал, что сейчас поест и захочет спать. И все.

А что до покойников… он и не такое видал.

– Вы не могли бы, – тихо попросила его Лена в прихожей, – раз уж вы мой поклонник… ну хотя бы поцеловать меня на прощание. Для бабушки. Она идет сюда…

Ансгар вздохнул.

– Не мог бы, – сказал он шепотом. – Потому что я не единственный мастер в этом городе. Если я хотя бы прикоснусь к женщине, я стану одним из многих; печальная участь.

Он тихо рассмеялся. Первый раз девушка попросила его о знаке внимания – и первый раз он отказал.

Он самый сильный некромант в городе именно потому, что урод. Все остальные соблазняются так или иначе. А он застрахован. И не намерен отказываться от этого своего преимущества.

– Ой, извините…

– Вы уж заходите к нам, – выдвинулась из комнат бабушка. Неизвестно когда она уже нашла время причесаться и даже уложить волосы в блестящие старомодные кудряшки. – Мы всегда рады вашему визиту.

 

…И они действительно зашли. Девушки оплатили еще два визита «кавалеров».

– Теперь нам нужно расстаться, – шептала Лена. – Скажем бабушке, что мы их послали. А то у нас деньги кончатся раньше, чем мы получим завещание.

Сестра посмотрела на нее странно.

– Понимаете, – говорила она мужчинам (если зомби и доктора Мерца можно было так назвать), – это была моя мечта. С детства. Чтобы у меня была такая бабушка. Чтобы она кормила меня, отбирала чипсы и сажала огурцы на даче. Чтобы она меня понимала и все, все прощала… Чтобы она знала о мире такое, чего не знаю я, и это знание делало бы ее доброй. Однажды, – заметив, что Ваня внимательно слушает, Аня увлеченно, почти зачарованно продолжала, – мне приснился сон, что я выхожу утром в сад, блестящий от росы… паутинки в радужных каплях… только что раскрывшиеся цветы… и я понимаю, что это мир, полный любви, который принадлежит ей и которым она делится со мной… Но наяву она была совсем не такая. Это она такая теперь… Может быть, это потому, что она была там, на том… на той стороне? Может быть, поэтому?

Доктор Мерц выразительно посмотрел на Ваню.

– Конечно! – заверил тот. – Там есть что-то, что не передашь словами. Смерть… ну, она… делает человека добрее. Он узнает там, что нельзя быть злым. И начинает всех понимать.

– Возьмите, – всхлипнула Аня, протягивая ампулу с иглой. – Я… не буду… не могу ее убить. Ведь она… я мечтала о такой бабушке. Когда она заставляла меня учить уроки. Когда ставила в угол. Когда запрещала гулять, я думала – вот, ведь есть бабушки… ыыы… добрые. Хорошие, понимающие, спокойные. А она – она все понимает, все знает… она добрая, хоть и забывчивая иногда. Да.

Доктор Мерц молчал. Молчал так, словно что-то вспомнил, что-то далекое и ему совсем небезразличное. Ване даже показалось, что вот сейчас он протянет руку и коснется плеча девушки, признав этим справедливость ее решения да и – что там – просто сочувствуя.

Но доктор Мерц этого не сделал.

– Что ж, – согласился он сухо. – Как хотите. Если передумаете – обращайтесь.

И сунул ампулу в карман куртки.

– Спасибо, – Аня сделала попытку поймать его руку, но в итоге только схватилась за рукав, – спасибо вам… вы… профессионал. Наверно, я выгляжу как дура, но… вы понимаете.

Она улыбнулась.

 

…Уже на улице Ваня сказал:

– Она все подписала. Она действительно не чает в них души.

– Я догадался, – ответил некромант. – Только теперь вряд ли им пригодится это завещание.

– В смысле?

– Бабке девяносто два, и, если ее не отправить обратно, она еще примерно столько же и просуществует. Вряд ли наши девушки сравняются с ней по продолжительности жизни. Экология нынче не… Ach du Scheiss! Я хотел сказать – экологическая обстановка не та, что раньше.

 

 

«Голубые» зомби

 

 

Ансгар Фридрихович, а зомби бывают «голубыми»?

– Я полностью отдаю себе отчет в том, – отвечал из своего освещенного лампой угла доктор Мерц, – что жизнь у тебя была нелегкой, но с момента ее окончания прошло уже два года, и я был бы тебе весьма обязан, если бы ты хотя бы в разговорах со мной обходился без этого вашего идиотского цветового жаргона. Позволю себе все же напомнить, что мы не в детском саду на приеме у психолога, а на даче, где я хочу отдохнуть от вызывающих тошноту заблуждений человеческого стада, гордо называющего себя «цивилизацией».

– Тут тоже цивилизация, – буркнул Ваня. – И она нас считает геями. Они же не знают, что я зомби. Вот если я им скажу…

– Они, конечно же, сразу успокоятся и потеряют к нам всякий интерес, – прошептал доктор Мерц, откладывая брошюрку: «Чудо-кабачок – правда или вымысел?».

– Нет, конечно, – неохотно признал Ваня. – По крайней мере, мне будет не обидно.

– Это следует понимать так, что в вашей деревне престижнее быть мертвецом, чем гомосексуалистом?

– Да это во всех деревнях так…

– Хм.

– Я знал, что вы согласитесь! – просиял Ваня. – Я, в общем-то, уже кое-кому сказал, что вы некромант, – признался он.

Ответную речь доктора он не запомнил. Да и не понял половины. Только ему показалось, что Ансгар Фридрихович зря метал бисер перед ним, ни разу не студентом филологического факультета.

– Простите, шеф, – пробормотал он, когда доктор остановился перевести дыхание и даже выключил настольную лампу эпохи развитого социализма, освещавшую ему журнал. – Я не знал, что вы примете это близко к сердцу…

– Не знаю, заметил ли ты, – сказал доктор холодно, – что я приехал в деревню ОТДЫХАТЬ!

Доктору Мерцу было неудобно за этим столом. Ему было неудобно за всеми столами, потому что они не предусматривали позу, в которой ему было бы комфортно сидеть. В школе доктор был прогульщиком просто потому, что прямота школьных парт становилась для него орудием пыток. Не говоря уж об одноклассниках, подозрительно относившихся к людям с плечами разной высоты и разными глазами на не особенно симметричном лице. Впрочем, никто из одноклассников его не трогал, доверяя инстинктам, не желающим признавать в таком причудливом творении природы достойного конкурента.

Вот если бы правую ножку стола подпилить. Но тогда с него будет падать лампа и журнал.

– Ну, так вот как раз после этого отдыхать станет куда легче! – сказал Ваня почти жалобно. – А то ведь и побить могут. Тут никто не считает себя цивилизацией – по крайней мере, никто из тех, кого я знаю. Они верят в кикимор, домовых и неупокоенных солдат, оставшихся еще с войны и окликающих в лесу грибников.

– А зачем им окликать грибников? – живо заинтересовался доктор Мерц. С кабачками у него сегодня не складывалось.

– Я не знаю, – Ваня пожал плечами. – Это же ваши солдаты, немецкие. Может, шнапсу хотят.

Последний раз доктор Мерц был в Германии лет в пятнадцать, на похоронах отца. Едва ли он мог бы выступать в роли эксперта по особенностям менталитета своей родины.

– А они не поясняли, – продолжил лениво интересоваться он, – налить или выпить?

– Ну… – Ваня задумался. – Я бы с ними пить не стал. Во-первых, они не знают по-русски, во-вторых, фашисты, а, в-третьих, они все-таки мертвые...

– Ты тоже не живой.

– Не-е, – протянул Ваня, отмахнувшись, – к себе я уже привык, а вот к ним… мало ли что им в голову взбредет.

– На их месте я бы боялся того, что может взбрести в голову тебе! – рявкнул доктор, внезапно припомнив болтливость своего помощника. Теперь осталось только табличку на дверь повесить: «Доктор Мерц. Некромант. Отберем у души монополию вечной жизни».

 

– Последний год, – говорил доктор Мерц прошедшей весной, – цивилизация особенно активно пилит сук, на котором по глупости повесилась еще пару столетий назад. Меня раздражает этот скрип. У тебя случайно не осталось домика в деревне?

Перед тем как покончить с собой от несчастной любви, Ваня действительно жил в деревне Укурино, по границе которой и протекала речка с красными водорослями, навсегда поселившимися теперь в его волосах. И там у Вани действительно был дом, ныне пустующий.

Ваня погрузил пятерню в жесткие розовые волосы.

– Сестра в город переехала, – сообщил он, подумав, – можем поехать погостить.

– Сколько соток? – осведомился доктор Мерц деловито.

– Да гектар почти… и к речке выходит, я когда топился, помню, даже на улицу выходить не потребовалось.

– Удобно… – взгляд разных глаз некроманта подернулся вереницей мысленных картинок – кусты роз, кабачки, яблони и сливовый компот без примеси свинца. – Топиться я не стану, стану купаться. Только мне после утопленника лезть в воду не особо хочется.

– Да уж столько той воды утекло! – воскликнул Ваня. – К тому же там и пляж есть… в другом месте. Купим вам розовые плавки.

Доктор Мерц представил себя на пляже – в розовых плавках – и счел это несмешным.

– Все девки, – уговаривал его Ваня, – ваши будут, доктор!

– Идиот, – вздохнул доктор Мерц. – Что я с ними делать буду? На голову натягивать? А как твои прижизненные знакомые отнесутся к твоему появлению?

– Скажу, что я на самом деле не утонул. Они ведь не видели свидетельства о моей смерти. Для них я все еще значусь пропавшим без вести.

– Тогда я не понимаю, чего мы ждем.

 

 

И уже через неделю компаньоны оказались на заросшем участке с крепким домиком.

– Это я подремонтирую, – Ваня оглядывал почерневшие доски крыльца. – Плиту газовую поставим…

– А не подскажешь, где у вас был огород?

Огород, как выяснилось, перестал быть таковым еще при жизни родителей Ивана.

– Трактор здесь не пройдет, – бормотал доктор Мерц. – Ручной культиватор – не вариант… Разве только вот конь? Иван, вы знаете, где можно арендовать конь?

– Не знаю… Был у бабушки, – Ваня печально смотрел на закат. – Сдох давно. Такой старый был, что его даже на утильзавод волочь не стали… Закопали вон там, за помойкой.

– Целиком? – профессиональная настороженность доктора Мерца сначала ускользнула от Ваниного внимания.

– Ну да…

Ваня осекся. Его глаза, по еще не изжитой в посмертии привычке удивляться, становились все шире и шире.

Через полтора месяца ухоженная дача готова была принимать первых гостей.

Нельзя сказать, чтобы у доктора Мерца не было друзей. Друзья были. В основном, коллеги по цеху или корифеи сопутствующих специальностей: ведьмы, колдуны, священнослужители и ученые. И сейчас он решил пригласить своего заграничного коллегу мистера Беннара. Тот согласился.

Сначала было почти по-человечески. На столе стоял самовар, три чашки и бутылка водки. В приемнике звучали «Подмосковные вечера».

За столом сидели трое: Ваня, Доктор Мерц и заграничный коллега доктора Мерца – рыжий толстяк в синем свитере и джинсах.

– У вас многое… ик… поменялось, – говорил мистер Освальд. – А меня каждые десять лет на Кубу вызывают… я ихнего Фиделя уже третий раз воскрешаю… говорю – все, хватит, для здоровья это вредно, а они…

– Кушайте кабачки, – подтолкнул Ваня тарелку. – Свои. Не трансгенные, доктор Мерц лично проследил. У нас все экологично, ни капли бензина. Пашем лошадью.

– Лошадь, – вспомнил мистер Беннар, – ик… хорошая работа, коллега. Ничего, что немного зеленая…

– Это мох, – поморщился доктор Мерц. – Все-таки семь лет в земле…

– А как живой! – восхитился Беннар, наливая себе еще водки. – А как ржет! Хрипловато, правда, ну так в этом есть даже некоторый шарм… А в деревне к вам как э… относятся?

Мерц и Ваня переглянулись. Они никогда не задавались этим вопросом. Ваня здоровался со знакомыми, но говорил, что еще никто из старых друзей не приглашал его в гости. По этому поводу Ваня не очень расстраивался – его и раньше не особенно приглашали. Очень уж у него при жизни дурной характер был, хулиганистый.

Но на следующий день Ваня поговорил со старыми знакомыми, узнал, что их называют «парочка из столицы», и обиделся. И не сдержался.

В этот момент стало понятно, что цивилизация докатилась и в Укурино, – продавщица местного сельпо и Ванина подруга детства, Татьяна Стыкина, восприняла странный род занятий господина Мерца всего лишь как очередную услугу на обширном рынке услуг.

– Ух ты! – сказала она. – Прямо так и выловил?

– Ага.

– И воскресил?

– Ага.

– С ума сойти! И ты теперь зомби?

– Ну, не такой, который пахнет и сорит кусками мяса, – заверил ее Ваня. – Нас называют «воскрешенными».

– А ты не боишься, что я кому-нибудь разболтаю? – хихикнула Татьяна. – Мужу, например?

– Муж тебе не поверит, – беззаботно сказал Ваня.

И муж действительно не поверил. Зато поверила подруга.

 

 

– Вот уже кого-то принесли черти, – вздохнул доктор Мерц. – Явно не с саженцами патиссонов… У вас что, помер кто-то?

Послышался скрип, а затем стук калитки.

– Это Венера, – сказал Ваня, глянув в окно. – Если у нее кто-то и помер, то я не в курсе.

– Может, все обойдется? – с надеждой сказал иностранный коллега, Освальд Беннар.

– Вряд ли, – со своим обычным оптимизмом предрек доктор Мерц. – Ты ей сказал? – обратился он к Ване.

– Ну… нет… вообще-то я говорил Таньке, но они подруги, хотя я взял с Таньки слово…

– Надо было тебе сначала вырвать язык, – обреченно прошептал доктор Мерц, – а потом воскрешать.

 

 

– Вань…

Венера делала большие глаза и говорила почти шепотом. – А этот твой… он правда… того?

– Если под этими невнятными характеристиками вы, сударыня, подразумеваете меня, то меня зовут доктор Мерц. Ансгар Фридрихович, если угодно, – отворив дверь, доктор Мерц вышел на крыльцо. – И я, смею вас уверить, вполне дееспособен.

Доктор Мерц излагал все это с унынием неизлечимого меланхолика.

– Ой, вы-то мне и нужны! – с истинно деревенской непосредственностью воскликнула девушка.

Доктор Мерц посторонился. Девушка, на его взгляд, была так себе – широкоротая, мелкоглазая, нос приплюснут. Ну, и одета кошмарно: в мешковатую зеленую юбку и обтягивающую оранжевую футболку с надписью «Love». Зато глаза так щедро подведены зеленым, что доктору сразу вспомнился старый Буян, помогавший им с Ваней вспахивать огород да так и оставшийся стоять в сарае неупокоенным. Надо, кстати, нарвать ему сфагнума – теперь это его любимая еда.

– Ваня сказал – современная наука позволяет воскрешать покойников? – девушка наивно моргнула, но тут же спохватилась и заверила: – Не бойтесь, я понимаю, все еще на стадии эксперимента, я буду молчать…

– Это называется «некромантия», – подсказал Ваня.

Девушка хихикнула.

– Почти «некрофилия»… Это когда покойников…

– Если вы пришли сюда флиртовать с моим помощником, – громко сказал доктор, – то сначала пригласите его на свидание – и куда-нибудь подальше отсюда. Лучше всего – на пляж. У него есть новые розовые плавки, которые ему не терпится продемонстрировать…

– Нет, я же к вам пришла! – возмутилась девушка. – У нас беда стряслась, – убедившись, что все смотрят на нее, она важно закончила: – Сторожа в магазине вчера убили. Следователь считает, что это Генка, он давно грозился. Евсеич у него со склада то морковь продаст как свою, то рыбу… Но это не Генка, – она поджала губу. – Я его знаю. Он бы не стал.

– Наша задача, если я правильно понял, – спасти невиновного Генку? – доктор быстро уловил суть. – Вы считаете, что сторож мог видеть убийцу?

– Ну да… – проговорила девушка почти беззвучно. – Вы… поможете?

– Как вы себе это представляете? «По свидетельству покойного, подозреваемый не мог совершить преступление, в котором его обвиняют, потому что потерпевший утверждает, что его, потерпевшего, убил кто-то другой»?

– А если… если не убил?

Доктор Мерц тяжело вздохнул. Посмотрел на Ваню.

– Статьи за некромантию в Уголовном Кодексе нет, – напомнил Ваня. – Я только что новый читал.

– Я знаю. Введи девушку в курс моих расценок. И предупреди, что у покойников после воскрешения сильно меняется характер.

– А я заметила, – со свойственной ей бесцеремонностью Венера кивнула на Ивана. – Этот – полный идиот был. А сейчас даже буквы выучил!

– Ну-ну, – Ваня погрозил ей пальцем.

Развернувшись, некромант ушел в дом. Огласки он не боялся. Мало кто верил в него. А в его налоговой декларации значилось: «Оккультные услуги». Так что все выходило по закону. Можно было воскресить сторожа, спасти венериного драгоценного Генку и вернуться к своим кабачкам.

 

– …И все мы сегодня скорбим о рабе Божьем Николае…

– Он атеистом был! – крикнули из толпы. На кричащего тут же зашикали – мало ли кем кто был, процедура одна для всех. Теперь ему один хрен все равно…

– Ага, атеистом, – отозвались из другой части толпы. – Алкоголиком он был… и бабником. Правда, когда стакан поднимал, говорил: «ну, с Богом»…

Теперь зашикали в другой части толпы. Всем не терпелось начать уже главное – поминки, и отходную попросили читать быстрее.

– Три часа, – негромко сказал доктор Мерц, обращаясь не то к Венере, не то к Ивану. Ваня на всякий случай кивнул, а Венера хлюпнула носом.

По традиции полагалось перед погребением поднести покойнику стакан водки и кусочек черного хлеба.

– Мы всегда будем помнить тебя, Николай Евсеич, – солидный мужчина в драповом пальто медленно прошествовал к украшенному цветами гробу. – Пусть земля тебе будет пухом!

Ансгар Мерц покосился на Ваню. Он впервые видел, чтобы на лице его помощника – натуры очень светлых помыслов – отражались столь темные мысли.

– Это лабазник Корней Савельевич, – охотно прошептала ему Венера на ухо. – Он тогда у Ваньки Маринку отбил, сволочь!

Между тем Корней Савельевич приблизился к гробу и аккуратно поставил свои приношения на специальный столик рядом.

– Вечная память! – воскликнул он трубно.

– Вечная память! – нестройно повторила истомившаяся толпа.

– Вечная, – проскрипел покойник, садясь в гробу, словно дитя в колыбели. Протянув руку, он схватил стакан, опрокинул внутрь, крякнул и потянулся за хлебом.

Толпа охнула и отшатнулась.

Что тут началось!

– Свят-свят-свят, – закрестилась Венера.

– А ты-то чего? – буркнул Ваня. – Ведь видела…

– Так все равно страшно!

Было действительно страшно, тем более что венчик с расколотого черепа воскрешенного сразу слетел, а волос у него было негусто.

– Я всегда говорила, – раздался голос из толпы, – брешут врачи! Такого топором не убьешь!

– Ура, товарищи! – воскликнул бывший председатель Укуринского колхоза «Красный Укур», почетный пенсионер, фамилии которого Ваня не помнил.

Все закричали «Ура».

Беннар, стоящий поодаль, невозмутимо писал в блокноте.

– Ах ты, сволочь! – крикнул вдруг кто-то. – Все еще жив! А ну отдавай канистру!

– Ой, мамоньки, – запоздало заголосили бабы.

Покойный между тем выплюнул то, что набрал в рот.

– Паленая водка! – крикнул он. – Не могли нормальной налить! Думаете – раз покойный, то все можно, да? Ну уж, дудки…

На лице некроманта внезапно отразилось самое настоящее страдание.

– Что это с вами, Ансгар Фридрихович?! – тут же спохватилась Венера.

– Никакого уважения к смерти, – прошептал бледный доктор Мерц. – Никакого.

…Два дня Ваня откармливал шефа протертыми кабачками и парным молоком с ближайшей фермы. Генку обещали назавтра выпустить. Николай Евсеевич сказал, что на его жизнь покушался топором пьяный лабазник, и того забрали под следствие.

А на третий день снова прибежала Венера.

– Ансгар Фридрихович! Ансгар Фридрихович! – закричала она с порога. – Там… Николай Евсеевич… его, блин, опять убили, похоже… Не знаем кто! Но на этот раз врач говорит – точно помер. А следователь из прокуратуры приезжал – говорит, у всех стопроцентное алиби! И у Генки тоже – они там, в тюрьме его паспорт потеряли, только сегодня нашли, даже не выпустили еще, так что он тоже ни при чем… лабазника тоже выпустили. Бабы говорят – неудивительно, что Евсеича добили. Видимо, не у одного человека повод бить-то его был. Так уж он всех достал…

Венера говорила и говорила. Ансгар Фридрихович откинулся на подушки и закрыл глаза. Открыл их, только когда девушка покинула дом.

– Ваня, – велел он слабым голосом, – мне надо с Беннаром поговорить. Он сегодня уезжает…

Освальд только что вернулся из леса с корзинкой лисичек и пребывал в самом благодушном настроении.

– Прекрасная работа, коллега, – похвалил он доктора, поправляя ему подушки. – Просто прекрасная. Зря вы так переживали! И невинного человека спасли, и воскрешенный вовремя преставился…

– Освальд, – обвиняющим голосом произнес доктор Мерц, – зачем?

Освальд оставил подушки в покое и посерьезнел.

– Меня не допрашивали, – сказал он. – Я иностранный подданный. И вообще сегодня уеду.

– Это я понял, спасибо, – съязвил доктор и сел на кровати. – Начерта ты?..

Освальд потупился.

– Я догадался, – объяснил доктор, – по своему чемоданчику. В нем все было на месте. Сторожу было сорок пять, и он бы прожил еще столько, если бы не специальный яд. Яд был только у меня и у вас. Мой остался нетронутым. Следовательно?..

Освальд Беннар вздохнул.

– После воскрешения Николай стал трезвенником, – пробурчал он. – Но это еще не все. Он стал… как это у вас называется… гомосексуалистом. Я зашел в магазин за черным хлебом – он приставал ко мне. А я, знаете ли, гомофоб. Вот я и подумал, что раз он все равно уже умер, то по Кодексу я имею право вернуть его в то состояние, из которого он был вами извлечен. Простите, если я невольно нарушил ваши планы…

– Нет, что вы, доктор Беннар, – Ваня аккуратно вывел иностранца из комнаты, по большой дуге обогнув доктора Мерца, пребывающего в странном, очень странном настроении. – Зато теперь все будут с уважением относиться к смерти… да, с уважением. Как и подобает. Доктор Мерц будет доволен, поверьте мне.

 

 

 

Душа Генциана

 

 

Дорогие дети! – голос учительницы просто лучился счастьем. – Сегодня мы приготовили вам сюрприз!

Дети перестали кидаться стульями. Вовочка даже остановил ладонь, поднятую над перекинутой им через собственное колено рукой Машеньки. Дети любили сюрпризы.

– На этом уроке, – с еще большим ликованием в голосе продолжила учительница, – нас ожидает встреча с удивительным, талантливым и, конечно, всем хорошо известным человеком – Джеком-Потрошителем! Джек научит вас, как правильно выслеживать жертву, покажет ее анатомию, научит уничтожать улики и обманывать полицейских, пуская их по ложному следу!

– А когда будут террористы? – спросила Машенька, выдергивая руку из рук Вовочки и показывая ему язык: мол, не успел – значит, опоздал. – Обещали календарики с террористами! «От Герострата до наших дней!»

Учительница вздохнула.

– А ну-ка, Машенька, назови нам, каких ты знаешь террористов?

Машенька бодро начала:

– Засулич, Равашоль, Каракозов, Карье, Хабаш, Таллиен, Аль-Нассер, Атеф, аль-Завахири, Гайлани, Басаев, Радуев, Шарипова, бен-Ладен, Качинский, Умаров, Брейвик…

 

Ваня проснулся и сел на своем коврике. Воскрешенному редко снились сны – видимо, мозг в них не нуждался. Но если что-то производило на него сильное впечатление, то эхо жизни, блуждавшее в его душе, долго этим впечатлением питалось. Вот и сейчас – не следовало смотреть вечером телевизор. Сюжет о лидере предвыборной гонки бизнесмене Павле Мухоротове, приглашенном в одну из московских школ, дабы научить детей заниматься бизнесом, не прошел даром. Неупокоенный мозг (или чем там думают бывшие люди?) воспринял эту новость неадекватно. Или наоборот – адекватно?

Джек-Потрошитель. Надо же. Террористы.

Деревенская жизнь слишком размеренна и спокойна, вот оно что. Когда самой большой трагедией становятся пятна гнили на кабачках, не только людям начинают сниться кошмары. Чтобы хоть чем-то их занять и отвлечь от рутины.

Ваня взглянул на ночное окно.

Дождевые капли прокладывали по стеклу длинные дорожки. Даже сквозь закрытую дверь было хорошо слышно, как с неба лупит по висящей на калитке гулкой жестяной кастрюле. Господин Мерц определил кастрюлю на этот пост после того, как однажды к нему среди ночи через забор вломились три пьяных подростка, подрали в огороде морковку и потоптали хризантемы. Теперь подростки не смогли бы повторить свой подвиг: при малейшем колебании забора кастрюля падала и громко катилась по выложенной булыжником дорожке, будя по всей округе не только собак, но и их хозяев.

Иногда кастрюля падала просто так – от ветра или когда к части забора, выходящей на главную улицу, приваливался пьяный сосед Генциан Виолетыч. В прошлом химик-технолог, сосед ныне пил почти каждый день и жаловался на буржуев, продавших куда-то там Россию.

– Не думаю, – сказал ему однажды Ваня, – что, окажись на их месте любой из большинства людей, эту Россию населяющих, он поступил бы иначе.

Правда, одернул он себя мысленно, есть у нас шеф, доктор Мерц… он, наверно, удумал бы что-нибудь экзотическое. Или нет? Это здесь, в обывательском обществе кажется, что он необычный человек, а там, где прокрустово ложе власти отшибает всё человеческое вместе с необычным, он мог бы стать другим. Даже, возможно, выпрямился бы, обрюзг. «Меня взяли править миром!» – читалось бы в его помутневших от мерзости глазах. Но есть аргумент против этого – он немец. А немцы в древности правили Россией лучше, чем русские. Правда, доктор Мерц не древний немец, а вполне современный. Да и Россия не та, что в древности. Вряд ли он ее такую сильно любит, чтобы править.

Пока Ваня перебирал свои мысли о шефе, Генциан Виолетыч внезапно протрезвел, посмотрел на Ваню и покачал головой. Он явно не думал о немцах, а если и думал, то, скорее всего, о каких-нибудь фольклорных, попадавших в анекдотические передряги в компании поляков и русских.

Тут Ване почему-то стало стыдно, и больше он с соседом не спорил. Мало ли. А вдруг тот – великий человек, но скрывает это в глухой деревне под слоями самогонки? Вдруг он действительно способен выкупить Россию назад?

Великий же человек, раза два обрушив кастрюлю, потерял доверие к Ваниной ограде и полюбил припадать к собственной. Та, поскрипев и пошатавшись, мягко рушилась внутрь. По трезвому делу Виолетыч свой забор чинил. А потом напивался и валил опять.

– Сегодня Вселенная сингулярна, как лента Мебиуса, – замечал в этих случаях господин Мерц, повернувшись в сторону сочащегося в окно тусклого мира. – Не знаю, какому идиоту пришло в голову, будто в ней есть прогресс. Из моего окна, например, вечный вид на энтропию.

– Кстати, – не далее как вчера спросил Ваня, – а как вы с ней боретесь? – И, в ответ на недоумение, всплывшее в неравнозначных глазах шефа, уточнил: – Как это выглядит технически? Вот перед вами мертвец… вы возвращаете ему душу? Но ведь это не так… моя память, например, осталась со мной, и я чувствую так же, как и раньше, но ко всему отношусь немного иначе. Я уже догадался, что у меня нет тех гормонов, которые обычно у людей, но память о том, как они работают, осталась, и тело следует ей. А что же тогда душа, Ансгар Фридрихович?

– Душа берется ближайшая свободная, – невозмутимо отвечал некромант. – В этом самый главный обман нашей профессии.

– Значит, я – это уже не я?

– Отчего же? Эго, твое драгоценное самосознание осталось твоим. А вот будь ты поэтом или певцом – пришлось бы доживать без песен. Или пел бы старые.

– Неправда! – возмутился Ваня. – Я вчера песню во сне сочинил:

«Понимаю, это стремно, очень стремно,

Но такой уж я запущенный чувак...»

– Ты как раз не понимаешь, – оборвал его доктор Мерц, – НАСКОЛЬКО это стремно. Это может сделать некроманта инвалидом. Или утащить его на другой слой бытия.

Он склонил голову, словно сожалея о том, что ЭТО его до сих пор не утащило.

– И вы каждый раз… рискуете? – поразился Ваня.

– Нисколько, – ответил доктор, подмигнув меньшим из своих глаз. – Мне, как видишь, с самого начала было нечего терять.

– Как много можно узнать о мироустройстве после смерти… – задумался Ваня. – Значит, личность – это не одно целое?

– Разумеется, нет, – доктор Мерц сделал такое лицо, словно объяснял это не первый год. – Это как с материей. С виду она одно целое, но внутри часто собрано несочетаемое. Если что-то рушится…

Словно иллюстрируя это утверждение, с забора в очередной раз загремела кастрюля. Дачники посмотрели в окно. У калитки стояли два хилых подростка, с опаской присматриваясь к пируэтам упавшей посудины.

– Значит, когда человек умирает, он теряет только эго? – продолжал допытываться Ваня. – А его душа…

– Присоединяется к э… мировому эфиру, – доктор Мерц тоже наблюдал за подростками, из последних сил надеясь, что они не войдут. – Частично. Потом – полностью.

– А если вы ее ловите и вкладываете в кого-то?

– Он становится воскрешенным. Но – немного другим. Это как лотерея. Представь себе башню со множеством карнизов, – доктор Мерц с явным удовольствием отгородился воображением от картины за окном и даже прикрыл глаза, – под каждым из которых живут ласточки. Никто не знает, сколько их улетело, а сколько прилетело. Но в момент смерти, когда башня рушится, ласточки улетают. Если восстановить башню, какие из них вернутся, а какие – нет.

– Значит, если «башню повело» – ласточки уже собрались, – Ваня задумался. – А крысы?

– Крыс, Ваня, заваливает насмерть. Именно поэтому все религии рекомендуют разводить у себя в башне именно птиц.

 

Посетители – парень с рюкзачком за спиной и блондинка с березовым посохом – все же решились отворить калитку, повесить кастрюлю на место и осторожно подойти к самому крыльцу.

– Здравствуйте! – крикнули они дуэтом. – Здесь есть кто живой?

– Всего один, – радушно улыбнулся Ваня, отворяя им внешнюю дверь. – И это не я.

– Здравствуйте, – еще раз бодро сказал юноша. – Мы собираем легенды здешнего края.

Девушка рядом с ним энергично кивнула. Потом, увидев в глубине комнаты задумчивого доктора Мерца, воскликнула:

– И вы здравствуйте!

– Здесь позакопаны немецкие солдаты, – вспомнил легенду стоящий за их спинами Ваня. – Они окликают грибников. А больше я ничего не знаю.

– А нам, – юноша сверился со своими записями и повернулся к нему, – сказали, что здесь еще лешие водились.

– Может быть, – пожал Ваня плечами.

– Мы уже были в Старых Сметанах, – отрапортовала молодежь. – Там только про святых рассказывают. А это все явно выдумки… Может быть, вам известно что-либо достоверное?

– Про святых? – уточнил доктор Мерц. – Вряд ли.

Девушка пригорюнилась.

Неподалеку от Укурина было две деревни – Старые Сметаны и Малые Сметаны. Судя по отсутствию каких-либо исторических упоминаний о Больших Сметанах или Новых, названия придумывал глубокий пессимист. Неудивительно, что ребятам с ними не повезло.

– А про призраков, – заинтересовался Ваня, – вам рассказывали?

– Призраки существуют! – горячо заявил следопыт. – Ладно, если что-нибудь вспомните – звоните!

И, положив на подоконник в качестве визитки неровный обрывок тетрадного листа, искатели откланялись.

– Ансгар Фридрихович, – продолжил Ваня, – а почему я, допустим, не вурдалак? Они же тоже мертвые.

– Потому что ты идиот, – заметил Мерц почти весело. – У вурдалаков и им подобной нечисти как раз нет души, а есть эго. Есть воспоминания о том, что душа когда-то была. Поэтому они пытаются ее добыть, зная, что материальным ее носителем является кровь. Нечто подобное – если ты еще помнишь себя живым – происходит при гиповитаминозе: человек предается обжорству, но не может насытиться. У живых тоже бывает вурдалачий синдром, но им не приходится утолять его кровью. А души их хватает только на то, чтобы не умереть сразу. Люди становятся злыми, жадными и морально больными. Обычно они сразу идут в политики.

– А вы их видели? – продолжал любопытствовать Ваня.

– Больше, чем хотелось бы, – Ансгар Мерц невольно бросил взгляд на старый, поломанный телевизор, который смотрела еще Ванина бабушка.

– Не политиков! – возмутился Ваня. – А вурдалаков!

Доктор Мерц устроился на диване, даже позабыв подосадовать на то, что ему, в силу своей причудливой конституции, приходится часто менять позы.

– С великим удовольствием, – проворчал он, – посмотрел бы на что угодно, вместо того чтобы любоваться политиками… Но, увы, равнодушная природа вместо нормальных человеческих вурдалаков подсовывает нам трудноперевариваемую дрянь. Я думаю, что они существуют даже не теоретически, как бозон Хиггса, а и вовсе метафорически… Как доведенные до гротеска аберрации социальных отношений.

В последний набор слов Ваня решил не вникать, а вот бозоном заинтересовался.

– Но бозон – его же, вроде, нашли…

– Вурдалаков, вроде, тоже находили неоднократно, – парировал доктор Мерц, – и тем не менее, мне не хотелось бы думать, что помимо политиков существует еще какая-то дрянь с похожими пристрастиями.

 

Доктору Мерцу не снилось ничего, а как только попыталось присниться, с забора снова упала кастрюля.

На улице все еще шел дождь, и доктор справедливо рассудил, что вряд ли явились давешние подростки, – в такую погоду даже они сидят дома. Пьют, колются или что-нибудь нюхают. Или спят – должны же они спать когда-нибудь тоже.

Поэтому Ансгар Фридрихович не стал вставать, а только чуть отодвинул занавеску.

И понял, что кастрюлю придется поднимать самому.

На калитке повис совершенно безвольный человек. Его черный, расплывающийся в летней ночи силуэт был неподвижен и вертикален, однако по всему выходило, что вертикальным ему осталось быть недолго.

– Пьянь вонючая, – бесстрастно выругался господин Мерц и встал с кровати.

Набросив на пижаму старую, висевшую в прихожей еще со времен Ваниных родителей плащ-палатку, доктор вышел на крыльцо. Сквозь ливень опознать вторженца было трудно, но кому тут висеть, кроме Генциана Виолетыча? Выходить не хотелось, но доктор Мерц знал, что будить воскрешенных ночью – это почти как воскрешать их снова: дело долгое, проще самому спихнуть соседа в ближайшую лужу.

Никакой жалости, терпимости, а уж тем более – солидарности к пьянчужкам и прочим опустившимся личностям доктор Мерц не испытывал. Они родились правильными, с нормальным позвоночником, нормальным скелетом, а многие даже с симпатичным лицом. Он же родился кривым уродом. У них была масса возможностей. У него – только одна, и та сомнительная. Но это они лежат под забором, а не он. Какого рожна спорить с людьми, которые ненавидят и презирают сами себя? Можно только поддержать их в их ненависти и презрении. Кроме того, он был уверен, что эти люди, как и вурдалаки, питаются чужой жалостью.

Поэтому, подойдя к калитке, доктор Мерц брезгливо ткнул в корпус повисшего соседа захваченным у крыльца черенком от грабель.

Алкоголик Генциан покачнулся и опрокинулся навзничь, громко чвакнув спиной в лужу.

Опустив грабли, доктор Мерц задумался. Более того – его профессиональное чутье, проснувшись, с отвращением констатировало: Виолетыч совершенно не пьян. Он трезв. На лицах пьяных не бывает такого ужаса.

И еще он только что умер. Даже не окоченел еще. Пришел к их калитке, обрушил кастрюлю и беспардонно окочурился.

Жалея о своем врожденном уродстве, Ансгар Фридрихович всегда находил утешение в одном: он не родился, по крайней мере, женщиной. Потому что родись он ею, ему пришлось бы сейчас визжать, а раз он какой-никакой, а все же мужик, можно убрать покойника из лужи и идти спать дальше, потому что завтрашний день обещает быть тяжелым.

Оглядевшись, доктор Мерц поймал себя на желании оттащить труп на его, трупа, собственный участок и оставить там, сделав вид, что так и было. Тогда, по крайней мере, приехавшие полицаи не помнут молодых кустиков спиреи.

Зажав своей совести рот, некромант взял и за это желание себя похвалил. Правильно. Человек он не светский, делать себе имя на пребывании в полицейском участке ему нужды нет, тем более что народные массы его вряд ли поддержат. Не верил он в народные массы. Даже в вурдалаков готов был поверить, но в массы, особенно народные – не стал бы. Тем более – кусты. Кусты должны жить, они не алкоголики какие-нибудь.

Наклонившись над трупом, он вытащил из его руки намокший клочок бумаги, отдаленно напоминающий «визитку» собирателей историй.

– Ансгар Фридрихович? – Иван, как оказалось, тоже проснулся и теперь стоял у некроманта за спиной, вглядываясь в темноту. – Мне сегодня снился Джек-Потрошитель, которого пригласили в школу для встречи с учащимися. А куда вы смотрите?

– Вниз. Там Генциан в луже, – ответил доктор Мерц, придерживая калитку свободной рукой. – Помер безвременно – то есть позже, чем должен бы был. Отнеси его в его дом. Завтра полиция приедет, будет спрашивать… ну их.

Когда Ваня взвалил Генциана на плечо и удалился, доктор Мерц вернулся в дом, включил прикроватную лампу и расправил бумажку. Косым летящим почерком на ней было выведено «НОВЫЕ СМЕТАНЫ». И восклицательный знак.

 

Зевающий участковый записал показания соседей – доктора Мерца и Ивана – и удалился в дождь. Танька, единственная Генцианова родственница, тоже собралась прощаться.

– Врач сказал: допился Генка, – вздохнула она. – Ну, давно пора было…

– А ты не знаешь, – внезапно спросил Ваня, – где Новые Сметаны?

– Новые? Это у бабки Венериной, Серафимы, надо спросить. Говорила, что такие в окрестностях были. До войны еще. Даже до революции. Их еще большевики переименовали в «красные». Представляешь, бред какой – красные сметаны!

И Таня ушла, хохоча.

Проследив направленный ей вслед взгляд шефа, Ваня спросил:

– Ансгар Фридрихович, а сколько вам лет?

– Двадцать три, – ответил некромант. – А что, выгляжу младше?

– Да нет, старше…

– Спасибо. Впрочем, мне обещали, что я и до пятнадцати-то не доживу… Видимо, те же врачи, что сочли причиной смерти нашего соседа отравление алкоголем.

– А от чего же он помер, по-вашему?

– От инфаркта. Только алкоголя он в тот день не пил, потому что ходил далеко. Чего-то он там, вдалеке, очень сильно испугался. И в итоге умер со страху. Только предсмертную записку успел написать. Вот, смотри.

 

Бабка Серафима сказала, что от Красных Сметан осталось урочище, заросшее молодым лесом. До него быстрым шагом дошли за три часа. А вот по бывшей деревне Ансгар Фридрихович шел медленно, огибая едва различимые под ногой обомшелые останки фундаментов.

– А здесь у них колодец был, – наклонился он над растрескавшимся бетонным кольцом. Голос его теперь звучал гулко, словно из-под земли. – Посвети вниз, ничего не вижу.

Ваня вытащил фонарик. В этот момент некромант отпрянул, дернулся. И Ваня не рассчитал движения.

В случае с обычным человеком достаточно было бы отвести фонарь немного в сторону, и он остался бы в руке. Но доктор Мерц в силу своей перекошенной конституции как раз в сторону и дернулся.

– Там вода, – хладнокровно сообщил он, когда фонарик булькнул. – А вокруг нее большая могила. Прямо тут, на урочище. Серафима говорила, что, после того как немцы сожгли село, пришла Красная Армия. Наверно, тут она их всех и закопала, сочтя это удачной мыслью.

Неподалеку нашлось свежее кострище. Господин Мерц поднял с земли маленький блокнотик с желтыми страничками.

– Не раскис, – размышлял он вслух, – а дождь был ночью… когда Гена пришел и умер, дождь как раз кончился…

– До Укурина семь километров, – сказал Ваня. – А дождь прекратился минут за пять до визита. Я знаю, я в окно смотрел.

– Возможно, здесь и не было дождя, – Ансгар Фридрихович осмотрел угли. – Видишь, золу с углей не смыло… хотя земля влажная. Значит, дождь был примерно третьего дня, а потом пошел у нас. И Генциан явился отсюда. Он тут кого-то ждал, и этот кто-то принес ему выпить. Видишь, бутылка полная…

Неподалеку хрустнул валежник.

– Здравствуйте!

Два подростка – один с рюкзаком, другая с посохом – стояли на заросшей тропке с букетом полевых цветов.

– Ну что, – весело спросил их Ваня, – много легенд собрали?

– Одну большую, – кокетливо улыбнулась девушка. – Кстати, меня зовут Ника. А вас?

Вопреки всему, что можно было бы предположить, обратилась она к доктору Мерцу.

– Меня Ансгар, – ответил тот, не отводя глаз. Секунду они смотрели друг на друга, а потом девушка чуть улыбнулась и переключила внимание на Ваню.

«Ведь он ее старше всего на каких-нибудь пять лет,» – подумал Ваня. «А меня так и вовсе младше! Тот случай, наверно, когда год идет за два».

– А меня Ваня зовут, – сказал он. – Я местный.

Спутника девушки звали Кирилл.

– Когда-то, – начал он свой рассказ, – здесь закопали всех немецких солдат, погибших при отступлении в 43-м. Деревня была сожжена, в ней вырыли яму и побросали их туда. А через много лет после войны, когда заключили мир с Германией, невеста одного из немцев – ее звали Матильда – узнала, где похоронен ее жених, и явилась сюда его искать. Ей показали эту деревню. Так вышло, что она здесь и осталась. Местные жалели ее, подкармливали, но в скором времени она двинулась головой. Много лет она ходила по этим руинам, выкрикивая имя своего возлюбленного Эрлиха, но он, само собой, не откликнулся. Ее все знали, звали «тетя Мотя». А в двадцати километрах отсюда была зона, из которой сбежали два зека… и они эту тетку убили – думали, раз она их видела, то выдаст. Но это их не спасло, их трупы нашли на главной улице в Укурино. Дошли и померли. Вроде бы со страху. Только успели сказать, что тетю Мотю убили, но ее труп так и не нашли. Говорят, что до сих пор она ходит, ищет своего Эрлиха.

– Она сама, что ли, поднялась? – тихо спросил Ваня доктора Мерца.

– Так не бывает, – отрезал тот.

– А как бывает?

– Не знаю! – рявкнул доктор. Он не любил, когда кругом происходит что-нибудь, что он, с его степенью доступа к мистическим тайнам, не мог объяснить. – Следовательно, лишен возможности строить предположения.

– Жаль, – сказала Ника. Она не совсем поняла, что именно они имели в виду, но поняла, что расследовать легенду придется самим. А дачники вернутся к своим огородам.

 

На следующее утро кастрюлю на заборе летней резиденции доктора Мерца обрушили в восемь утра.

Возле участка, почти въехав в забор, припарковался белый «мерседес-бенц». Из его задних створок вылез врач в белом халате.

«Неужели за мной?» – испугался Ваня. – «Кто им рассказал?»

В следующий момент из тех же створок вылез человек в тренировочном костюме и начал озираться. Его лицо выглядело желтее обычных человеческих лиц, но осталось узнаваемым. Ваня даже икнул от удивления.

«Неужели дети в школе его так довели?» – подумал он с ужасом. – «И правильно, нечего по школам шляться!»

За забором стоял бизнесмен из телевизора Павел Мухоротов. Через секунду бизнесмена почти вырвало, и он повалился на руки своих телохранителей. Потом, правда, выпрямился, огляделся снова и пошел к дому самостоятельно.

 

– Я писал вам, – пробормотал он, тяжело опускаясь в кресло. – Вы не отвечали. С трудом раздобыл адрес у друзей. Понял, что не приедете. – Он поднял голову и посмотрел на доктора Мерца. – Воскрешение требуется, док. Очень требуется. Вы ведь не шарлатан, я правильно понимаю? Я хочу это видеть.

И улыбнулся – видимо, привык держать людей в напряжении, – но улыбка тут же увяла. Все-таки он был не совсем здоров.

– Считай вы меня шарлатаном, – совершенно не напрягся господин Мерц, – вы бы ко мне не приехали.

– Мне сказали, вам можно доверять. В самых, – он повел глазами к потолку, – уважаемых кругах. Ну, вы понимаете…

– Понимаю. И, хотя я не особенно уважаю упомянутые вами круги, в данном случае они вам не наврали. Я – некромант. Воскрешаю мертвых. Вы привезли труп?

– Труп будет, когда я умру, – натужно покашлял Мухоротов. – Скоро уже. А дела не доделаны, – вздохнул он. – Дочери еще три года учиться. Сына надо устроить, деньги платить… ну, понимаешь… жена молодая – дура, не станет это делать. Дети не ее. А я переживаю. С деньгами разобраться надо, через полгода – открытие…

– Позвольте, а что же с вами? – поинтересовался Ваня.

– Что-что, – нелюбезно буркнул миллиардер, но, как видно, ждал этого вопроса. – Лучевуха. Хотел одному тут услугу оказать… Ну, мешается тут один… Конкуренция, то да се... Стюард бутылки перепутал. С полонием и еще какой-то хренью, – он устало улыбнулся. Видимо, все еще чувствовал себя опасным. Говорят, чем более опасным для окружающих считает себя человек, тем он успешнее. – Дебилы, короче.

– Это нетрудно, – кивнул Ансгар Мерц. – Как умрете – дайте знать. Если обернетесь за сегодня, будете целее после воскрешения. Если позже – я сниму с себя ответственность за ваш внешний вид. Лучевая болезнь, насколько мне известно, человека не красит.

Ваня так и не понял, шутит Ансгар Мерц или говорит серьезно.

Бизнесмен же отреагировал на деловой тон с привычным спокойствием. Однако, поймав себя на этом, тут же захихикал.

– Ха! – и закашлялся. – Вот что значит немчура… никаких тебе сантиментов… так и надо. Это наши все, свинобыдло слюнявое, все «русский народ», «великий народ»… а какой он великий? Его только дубиной…

– Простите, – прервал его Ваня, распечатав текст договора и протягивая клиенту, – Ансгару Фридриховичу не хотелось бы вас задерживать. В интересах собственного здоровья. Вы ведь наверняка излучаете.

Господин Мухоротов кивнул.

– Излучаю, – сказал он почти самодовольно. – Давайте ваш контракт. А то не хватало еще, чтобы некромант помер раньше, чем я воскресну, хе-хе…

– Должен вас предупредить – после воскрешения у вас может измениться характер, – сказал доктор Мерц и, недружелюбно улыбнувшись, вдруг спросил: – Вас не пугает перспектива стать, как вы тут остроумно выразились, э… «свинобыдлом»?

Поймав взгляд некроманта, Мухоротов нахмурился.

– Не говорите ерунды, – сказал он с привычной, видимо, ему жесткостью.– И вообще, я не пойму: мы с вами сотрудничаем или вы… что-то перепутали?

Охранники насторожились. В комнате даже стало темней, потому что один из них загородил окно.

– Если я что-то перепутал, – доктор Мерц не отводил взгляда, – некому будет вернуть вас в этот мир. Если, конечно, вы все еще собираетесь из него… то есть, в него возвращаться.

Мухоротов откинулся в кресле.

– Главное, чтоб у вас получилось. Чтобы я вернулся и выполнил свои задачи.

– Вы их выполните, – заверил его доктор Мерц. – Гарантии этого есть в договоре. Дополнительные пожелания?

– Нет. Давайте действительно подпишем и пойдем… А что за пункт: «Клиент обязан предоставить мертвое тело или хотя бы мощи»? Как же я вам их предоставлю, если я буду мертв?.

– Тут есть поправка, – серьезно ответил доктор Мерц. – «Клиент или его доверенные лица». Ваши доверенные лица должны будут предоставить нам ваш свежий труп.

– Я вам не верю, – нахмурился делец. – Я же не смогу проконтролировать процесс, если буду мертв. А вы сможете меня обмануть.

– Предлагайте свой вариант гарантий, – господин Мерц пожал плечами.

– Я требую демонстрации, – сказал бизнесмен. – Покажите мне, как вы воскрешаете покойников.

– Но у нас сейчас… – начал было Ваня, но господин Мерц поднял палец.

– Сегодня вечером, – кивнул он. – Сегодня вечером мы воскресим очень давнего покойника. Однако вам придется довольно много идти по лесу. Ваше здоровье это позволит?

Глаза Павла Петровича Мухоротова заблестели почти здоровым блеском.

– Конечно! Покажите. И тогда я подпишу контракт. Баблом не обижу, не бойтесь.

 

После того как машина посетителей отъехала от калитки, доктор некоторое время молчал. Ваня ждал слов, но не дождался.

– Какой удивительный человек этот Мухоротов, – сказал он, пробуя почву. – Был бы жив Генка, нам не пришлось бы ждать его кончины. Щас бы уже и начали.

– Просто дурак, – ответил доктор Мерц. – Полоний – альфа-излучатель, и чтобы облучиться, его надо съесть или потрогать. Но прежде еще и найти где-то, что нелегко. Странно это все. Или он думает, что его убьют?

– Просто он привык считать себя опасным, – подумав, объяснил Ваня. – И вы его не переубедите. Это ему для успеха надо. Психологи говорят, что это убеждение всегда помогает. Если… ну, если не увлекаться.

– Если не увлекаться, ничего не добьешься, – буркнул Ансгар. – И в школу тебя не станут приглашать вести семинары. Кастрюлю повесь на место.

Ваня вышел, но дойти до кастрюли не успел – в калитку вбежала Ника. Теперь она была без посоха. Бандана с головы тоже слетела, и во все стороны торчали короткие светлые волосы.

– Там! – закричала она, – Кирилл… мы только что вернулись с Новых Сметан… говорит, на него напали, стали душить… то есть, он почти не может говорить. А у них тут ближайшая больница – в пятидесяти километрах, и у них всего одна машина «скорой»…

– Кто напал? – спросил Ваня.

– Он не видел… Мы разделились с ним, но я была недалеко, прибежала. Тот, кто душил его, испугался меня. Я не знаю, что делать, пожалуйста…

Она снова смотрела на Ансгара, и Ване показалось, что отчаяние, плеснувшее из ее глаз, заставило того смутиться. Не любил он отчаяния. Не любил необратимости.

– Ваня, посмотри в контракте номер Мухоротова, – скомандовал он, не поворачивая головы. – Он там с собой полный терапевтический набор возит. Наверняка еще далеко не успел уехать. И дай мне мой мобильник, я сам буду с ним говорить.

– Думаете, он согласится? – Ваня принес Ансгаров мобильник.

– Думаю, да. Мне кажется, я знаю, чего он хочет на самом деле, – нижняя часть лица господина Мерца пыталась улыбаться, а взгляд туманил глубокий, скорбный, но невероятно сильный азарт. В такие моменты Ваня радовался, что уже умер и никогда не сможет чувствовать что-то подобное.

 

Пожелтевший Павел Петрович слегка шатался, но держался неплохо. Ване даже стало его жалко. Перед выходом попросил водки. С собой у него не было, а магазин к тому времени уже закрылся. Конечно, можно было поискать в деревне самогонки, но Ваня просто сбегал в незапертый дом покойника Генциана и принес так и не дождавшуюся хозяина заначку.

Со словами «выпейте за упокой души владельца» он отдал водку Мухоротову, и они загрузились в «Мерседес», чтобы хоть часть пути Павлу Петровичу не пришлось идти пешком. На выезде из Укурино подобрали любопытную Татьяну, и доктор Мерц почему-то не возражал против ее присутствия.

По дороге Ваня пытался вызнать, что задумал его патрон, но тот отмалчивался. Только перед самым урочищем, поотстав от всех, некромант оглядел темнеющий лес и пожаловался:

– Дерьмовым все-таки делом я занимаюсь. Вот, сегодня Кирилла спас, как обычный врач, и понял, как тоскую по врачебной практике.

– А сколько обычных врачей хотели бы, как вы! – воскликнул Ваня.

– И на свете ходило бы еще больше мертвецов, служащих маньякам вроде меня, – фыркнул некромант.

– Ну и пожалуйста, – обиделся Ваня за мертвецов, – вы и сами – не прекрасный принц. – По опыту он знал, что подобные замечания очень быстро возвращают шефа из покаянного настроения на твердую землю.

– Зато я никогда не утоплюсь от несчастной любви, – парировал шеф.

– Кто знает, – не сдавался Ваня.– Пруд все еще не высох.

– Невероятный кретин, – почти с восхищением сказал доктор Мерц, и его молчаливая покаянная грусть сменилась не менее молчаливой целеустремленностью.

 

– Стойте здесь, – сказал некромант и медленно захромал к одному из почти пропавших фундаментов. – Ваня, ставь свечи. Здесь нет ветра, поэтому должно получиться. Павел Петрович может присесть или даже прилечь. Его сегодня ждут новые впечатления.

– Какие? – спросил Мухоротов, присаживаясь на бревно.

– Я попробую воскресить человека, похороненного здесь больше полувека назад. Его зовут Эрлих.

– Почем мне знать, не спрятал ли ты его где-нибудь? – усомнился Павел Петрович. – Вы великие фокусники…

– Он подойдет к вам, – кивнул Ансгар в знак признания сомнений клиента, – и вы убедитесь, что он мертв.

– Вот это да, – прошептала Татьяна. – Того самого Эрлиха?

– Мог бы и раньше сказать, – обиделся Ваня.

И все сели ждать.

 

Прошло два часа.

В лесу начало смеркаться. Татьяна, впервые наблюдавшая ритуал, отошла подальше и сжалась на бревне. Хотела было прижаться к сильному мира сего, пока тот жив, но вспомнила, что он, скорее всего, излучает, и не стала.

Мухоротов, достав из кармана смартфон, включил себе какую-то игру и погрузился в процесс.

В почерневшем каменном квадрате стоял некромант. На нем был длинный старый плащ-палатка из брезента, висевший у Вани в прихожей еще с незапамятных времен, и трикотажные перчатки для работы в саду. Неподвижность деревьев, окружавших поляну, свидетельствовала о полном штиле в этом участке леса, однако в центре очерченного свечами круга ветер почему-то дул, и было видно, как он гоняет по траве узкие отражения огней.

Больше ничего не происходило, и зрители, привыкшие к динамичному кино со спецэффектами, стали потихоньку скучать.

Мухоротов давно посадил в смартфоне батарейку, курил, ел из пакетика чипсы и запивал их водкой Генциан Виолетыча.

– Бабу бы, – тоскливо прошептал он.

И посмотрел на притулившуюся под сосенкой Татьяну.

– Ваша фамилия, случайно, не Ларина? – спросил он любезно.

– А что, похожа? – улыбнулась девушка.

– Вылитая, – проговорил магнат заплетающимся языком. – Вот в следующем году на выборы пойду… пойдешь со мной?

– А если меня выберут вместо вас? – поддержала флирт Татьяна. – Что делать будете?

– Да рази они оценят такую девушку? – проявил светскую находчивость Павел Петрович. – Эт’ только я могу…

Когда же он отвернулся обратно, Таня склонилась к Ваниному уху и едва слышно прошептала:

– По-моему, он симулянт… По трезвяку притворялся. А сейчас пьян в дрова. И забыл.

– Зачем бы ему это? – удивился Ваня.

– Скучно им, олигархам. А может, заслал его кто. Я заметила – когда мы на него смотрели, он старался идти помедленнее, а когда думал, что все впереди – прыгал как козел…

– А как же ты тогда это засекла, что он прыгал? – не поверил Ваня.

– А у меня зеркальце с собой…

– Не веришь ты людям, – вздохнул Ваня. – Это просто целительный лесной воздух. Или уже агония у него.

– Ансгар прав, ты – полный кретин, – усмехнулась Татьяна и снова повернулась к бизнесмену.

 

Наступила ночь. Мухоротов медленно засыпал, вися на Татьяне и пытаясь из последних сил залезть ей под куртку.

– Мы зря сюда пришли, – говорил он. – Сейчас он скажет – звезды не так стоят…

Только когда свечи погасли, Ваня вспомнил, что шеф перед выходом просил его в этот момент включить мощный фонарь.

Ваня засуетился и включил.

Ансгар стоял на коленях в круге, наклонясь так низко, что кончики его волос касались земли.

– Он шшто, мусльманин? – спросил Мухоротов.

– Нет, – ответил Ваня, – он зовет мертвеца из земли.

Ваня не знал, так ли это на самом деле, но ему казалось, что так.

– Вот придурок, – хихикнул бизнесмен.

– Ай! – сказала Таня. – Вы там поосторожней. Я еще не пошла с вами на выборы. И фамилия моя не Ларина, так что в случае чего я и в рыло съездить могу.

 

Ансгар Фридрихович боялся собственной смелости. И еще боялся оторвать Эрлиху руку. Рука сначала была сухая, черная, а потом буквально под пальцами начала сглаживаться, скользить, обрастать тонкой кожей.

В такие минуты некромант старался не думать о глобальных мировоззренческих проблемах. С точки зрения главных мировых религий его занятие было как минимум хулиганством и кощунством. Но ведь и занятие хирурга, думал он, – тоже надругательство над неприкосновенностью человеческой плоти и божественным замыслом. И вообще, хирургия – это больно. И вправление вывиха – тоже больно. Но ведь – гуманно. Хотя, возможно, и гуманизм в том виде, в котором его пестует цивилизация, тоже немалое извращение.

– Wo bin ich?

Разглядывая творение почти что собственных рук, доктор Мерц ощущал себя в полной гармонии с миром. Это не было гордостью. Это не было усталостью или удовлетворением от хорошо выполненной работы, это были совсем другие ощущения… словно бы он подглядел миг творения, попал за кулисы загадочного спектакля под названием «жизнь». В эти моменты жизнь не делилась на свою и чужую. Он каждому из них отдавал немного от своего времени и удивлялся, почему оно еще не кончилось. Наверно, это как с донорством. Чем больше отдаешь крови, тем больше ее образуется.

Эрлих был красив, грязен и немного удивлен.

Некромант достал платок и попытался смахнуть хотя бы землю, выступающую из дырки у него во лбу. Получилось плохо, но все же приличнее, чем раньше.

– Sie Sind noch in Russland. Es dauerte 70 Jahre, – ответил он.

Про то, что они умерли, а потом были подняты из земли, клиенты обычно знали сами. Надо было только указать им место и время.

Они разговаривали, а фонарик горел, заменяя собою, видимо, восходящее солнце.

 

– Сколько лет, вы говорите, прошло с войны? – поставив стакан с водой, Эрлих осмотрелся. Вокруг были только звезды, деревья и огонек далекого костра.

– Скоро семьдесят, – ответил странный человек с ввалившимися щеками и разными глазами. Его было едва видно. – Русские победили. Германия была поделена на две части, потом опять воссоединилась. А Советский Союз, наоборот, растащили, и теперь каждая из его бывших республик пытается встать на ноги и сделать «как было, только лучше». Обычно получается хуже.

– Я помню небытие, – поделился Эрлих. – И сижу тут, болтаю ногой. Но помню небытие. А там, – он кивнул на костер, – кто?

– Люди другого века. Они далеко от вас. Не говорите с ними. Вы из разных времен.

– А вы?

– Меня зовут Ансгар.

– Я предчувствовал, что так и будет. Что русские победят. Они бывают совершенно безумны. А у них все хорошо?

– Конечно, нет. Когда все бывает хорошо у безумных? Но, будь у них все хорошо, они бы давно спились от скуки. Впрочем, многие и спились, следовательно, все не так плохо, как им самим кажется.

Эрлих засмеялся – хрипло, со странным отзвуком, похожим на эхо бормашины, породнившееся с волчьим воем.

Они говорили еще; Эрлих чувствовал себя странно и поминутно озирался.

– Зачем вы подняли меня? – спросил он.

– Вас девушка искала, – ответил Ансгар.

– Семьдесят лет? Так она уже старушка, а не девушка! – вскричал Эрлих. – Что я с ней делать буду?

– Говорят, вы очень любили друг друга.

В этот момент со стороны костра послышался шорох, а затем долгий, полный ужаса крик. Странный человек вскочил и обернулся.

Двое, что сидели у костра, вскочили, стали поднимать что-то с земли, наверное, третьего человека, но тот был против и отбивался, ругая их на чем свет стоит.

На дальнем конце поляны стояла, отражая свет, фигура женщины. Сквозь середину ее просвечивали стволы деревьев, а в самом центре, в груди, пульсировало темное пятно, притягивающее взгляд.

– Черт, – некромант с досадой закусил губу. – Призрак? Вампир? Стихийно неупокоенная душа со странным телом… Она видит сердцем, точнее, тьмой, которая у нее вместо него. Это плохо. Я не успею. А вы, Эрлих? Скорее, идите туда. Спасите их. Она пришла за вами. Она увидит вас.

– Боже, зачем мне эта старуха! – вскричал юный немец.

– Встань и иди!!! – рявкнул некромант. – Развели тут театр.

И Эрлих пошел. Вообще-то он был против. Но ослушаться не мог.

 

 

Павел Петрович очнулся от жажды. Вокруг было темно, только где-то за пределами видимости мерцал костер, играя вертикальными тенями.

Неплохое приключение, подумал Павел Петрович. Хоть выпил на природе. А этот корявый ублюдок, конечно, сейчас скажет, что звезды не так встали, и он, Павел Петрович, все уже проспал.

Надо все же сесть.

Деревенские, Ваня и Таня, сидели возле костра, спинами к нему. Справа, в заросшем каменном квадрате, на кочке сидел этот прикольный немец, Ансгар.

А к костру шел еще один человек. Как они так сделали, Павел Петрович не понял, но этот идущий выглядел, как офицер вермахта. Даже головной убор был при нем. Правда, все было тусклым и нечетким, но узнаваемым.

Павел Петрович восхитился масштабом представления. Даже встал на ноги, чтобы лучше видеть.

Офицер, как оказалось, шел не к ним, даже не к костру… да что там, почти бежал. И путь его пролегал куда-то влево, мимо Павла Петровича. И еще он что-то кричал по-немецки, Павел Петрович не понимал, что именно, потому что слов было очень много и все разные.

Таня с Ваней тоже что-то кричали, только бежали они в другую сторону.

А когда немецкий солдат остановился, Павел Петрович разозлился, что ничего не понятно. Если уж устроили спектакль, то кто-то один должен внятно говорить у микрофона, думал он.

– Я ничего не понял! – крикнул он.

Таня не ответила, зажала рот руками. Ваня пожал плечами. Ансгар только встал со своего места, всматриваясь.

– Gleich wirst du verstehen , – сказал кто-то слева от Павла Петровича и прикоснулся к его плечу. «Сейчас поймешь». Он обернулся и увидел то, чего никогда в жизни не встречал, – прозрачную женщину с длинными белыми волосами, в серых одеждах и с черной дырой на месте сердца. Черная дыра билась, пульсировала и становилась то плотнее, то бесплотнее – во всяком случае, так это выглядело для Павла Петровича. И когда ее сердце становилось плотнее, тьма словно бы накладывалась сама на себя, слой за слоем, и начинала мерцать, как свет, только это все равно был не свет, а та Тьма, что уже не является просто цветом, а является материей, для которой обычная темнота – лишь одна буква из слова.

– Матильда, – крикнул ей издали немецкий солдат. – Ich bin hier!

– Ehrlich!

Тут Павел Петрович почувствовал, что задыхается, открыл рот, чтобы набрать воздуха, и даже набрал, но удушье не проходило. Все поплыло, помутнело, он дышал, но воздух стал чужим, без жизни и ясности.

Так Павел Петрович и упал – посиневший, с открытым ртом, тщетно пытаясь вдохнуть то, что вернуло бы его к жизни.

 

– Дебил безмозглый, – выдохнул господин Мерц, поднимая голову. – Фома неверующий. Все, пульса нет... В круг его. То есть, черт его дери, в квадрат.

Всех, кроме Вани и Эрлиха, трясло нешуточно, да и самому Ване было немного страшно. Не так, как было бы страшно живому Ване. И это несмотря на то, что возлюбленная красавца Эрлиха держалась поодаль и подходить ни за что не хотела. Мерц сказал, что это из-за Таньки. Мол, она боится женщин, потому что в них больше созидающего и их труднее разрушить. Об них она может разрушиться сама. А ей нельзя, потому что ее желание найти Эрлиха было сильнее жизни и смерти. Оно сделало ее такой.

Ваня задумался о том, что делают с людьми их желания, и посмотрел на неподвижного бизнесмена. Теперь тот был, насколько позволяла видеть ночь, не желтым, а синим.

– Он умер? – спросил Ваня.

– Да. Но пока квадрат активен, мы его подымем. Павла Петровича даже не придется убеждать, что фонарик на светодиодах – это первый луч солнца. Скоро настоящий рассвет. Он должен понять, хоть и тупой буржуй.

Доктор Мерц был в фазе подъема: быстр, энергичен, даже его спина казалась прямой, а глаза – одинаковыми.

– Он на себя не похож, – взволнованно шепнула Таня. – Может, переработал?

– Переработать ему еще предстоит, – ответил Ваня, прилаживаясь, как бы ухватить злополучного бизнесмена. И вдруг обернулся к шефу. – Танька говорила – он был симулянтом, – вспомнил Ваня. – Развлечься хотел.

– Значит, не мне одному это показалось, – заметил Ансгар Фридрихович. – Или с кем поспорил. Надоели бабы и Куршавель.

«Вы развлекли его», – мысленно заметил Эрлих и спросил, может ли он чем помочь.

Ваня кивнул – мол, да, помогай, – и они вдвоем взяли Павла Петровича за конечности и отнесли на место будущего возрождения. Потом так же вдвоем зажигали свечи.

– Ты любил ее? – спросил Ваня.

«Не знаю. Но теперь знаю, что должен».

Ваня сразу подумал о том, что из двух любящих всегда любит только один. Видимо, красавец Эрлих только позволял себя любить. Возможно, он и не хотел, чтобы она его нашла, но теперь его характер поменялся и он чувствует, что должен быть со своей невестой. Или наоборот?

– А я тоже воскрешенный. Поэтому понимаю тебя и ты меня понимаешь. Мы были бы страшной, всесокрушающей армией, – сказал Ваня. – Что? А, Ансгар Фридрихович… он таким родился. У него еще сестра и кузен с кузиной, но они обычные люди.

 

Когда последняя свеча была зажжена, Эрлих вежливо поблагодарил всех, попрощался и ушел туда, где ждал его страшный призрак.

И они с призраком обнялись. Говорили долго; словно и не было тут никого, кроме них. Так, как разговаривают люди, не видевшие друг друга без малого семьдесят лет.

Они не заметили, как некромант медленно подошел к ним; они никого не замечали.

Ансгар Фридрихович выпростал бледные в рассветном свете руки из-под плащ-палатки, покатал что-то в пальцах, раздавил. А потом воткнул каждому в плечо – жестом, каким медсестра вонзает шприц.

Тут же обе фигуры стали зыбкими, потускнели, начали исчезать – то ли в свете, то ли в темноте – рассыпаться. И продолжали свой стихающий разговор, пока все, кто остался на поляне, не услышали жуткий, беззвучный крик – как будто всей Вселенной вправили давний болезненный вывих. И как будто Вселенная, глубоко тоскуя, так и не решила – хорошо это или плохо.

Татьяна тихо заплакала.

Доктор Мерц вернулся. Теперь, прислонившись к дереву и сложив руки на груди, он ждал, глядя в землю.

А Ваня следил, чтоб не погасли свечи воскрешаемого бизнесмена.

 

– Зато вы теперь точно знаете, что проживете еще сорок девять лет, – утешал Ваня воскрешенного. – А это не всем известно.

– Но как я буду спать с женой? – возмущался Павел Петрович. – Я ж холодный!

– Я уверен в том, – влез Ансгар Фридрихович с сермяжной правдой, – что ваша двадцатилетняя жена будет счастлива, не чувствуя больше необходимости разделять интимные услады с жирным и обрюзгшим самодуром. Ваших денег ей будет вполне достаточно для хороших отношений. А дети у вас уже есть.

Павел Петрович задумался, словно прислушиваясь к чему-то в своей голове.

– Этак, – пробормотал он, – я к старой жене вернусь…

Ваня насторожился. Характер Павла Петровича действительно несколько «повело». Вернуться к жене. Это ж надо.

– А друзья? – спросил клиент жалобно. – Мои друзья? Они же…

Ваня закрыл глаза. Вот, вот оно. Такие моменты он очень любил. За них он обожал шефа.

– Они тоже ничего не знают… Впрочем, так им и надо, христопродавцам! – прорычал Павел Петрович. – Присосались к матушке-России как клещи!

Он еще много говорил. Детей, мол, с заграницы заберу – нечего им там делать. Пусть у себя дома прибираются. Новую жизнь строят. И еще он думал, что Ансгар Фридрихович фокусы показывает. Спор у них с другом вышел – правда это или нет. Вот Павел Петрович и решил победить в споре. А получилось, что проиграл. Но он не чувствует себя проигравшим. Его жизнь только начинается, он воин. Паладин, да.

Павел Петрович расплатился, пошел к машине. Остановился, окинул взором деревню.

– Эх, – сказал он, – хорошо-то как! Куплю здесь земли. Построю дом, людей наберу.

Его охрана переглянулась – видимо, им еще предстояло привыкнуть к переменам, произошедшим в характере босса.

– Ближайшая свободная, говорите… – Ваня покосился на пустующий дом Генциана Виолетыча.

– Только бы он эту разруху не купил по старой памяти, – поморщился Ансгар Фридрихович. – Я не выдержу рядом с собой паладина. И химией не увлекся.

Ваня задумался, а потом вдруг сказал загадочное:

– Получается, вы все-таки правите страной… немного. А я думал, что вы ее совсем уж не любите.

– Думать больше не пробуй, – наказал ему Ансгар Фридрихович. – В твоей стране интеллект вырастает до размеров, несовместимых с жизнью, но тебе это, к сожалению, уже не страшно.

И ушел спать.

– А по-моему – к счастью, – сказал Ваня, вешая на забор сигнальную кастрюлю.

Надо было сходить проведать, как там Кирилл. Тем более что для него поспела свежая и прекрасная легенда.

 

– Дорогие дети! Сегодня у нас будет интересный урок. Нам пришли календарики с террористами, поэтому каждый, кто получит сегодня пятерку, сможет выбрать один из них. Машенька, какой твой самый любимый террорист?

– Павел Петрович Мухоротов! – отрапортовала Машенька. – Он, прямо во время очередного заседания, растворил в кислоте Государственную Думу Российский Федерации…

Проснувшись, Ваня сел на своем коврике. Этак и ожить со страху недолго.

Дождик за окном тихо постукивал по кастрюле.

 

 

Живущие во сне

 

 

Иногда Ваню посещали тяжелые предчувствия – что вот-вот что-то случится, что-то ужасное… Ничего не происходило, и от этого становилось еще тяжелее. В этих случаях Ваня считал, что мировое добро сохраняется исключительно благодаря закону подлости.

– Раньше между некромантами проводились турниры, – сказал доктор Мерц, рассматривая себя в зеркале, висящем над раковиной. Он только что повесил полотенце на крюк в виде косточки, взял полотенце бумажное и теперь насухо вытирал раковину – чтобы не осталось ни одной капли.– Собирались со всего мира. Воскрешали обычно Тутанхамона. Потом вышел Кодекс, запретивший поднимать личностей, оказавших влияние на историю, если с момента их смерти прошло больше трех недель.

Ваня думал, что при жизни его, наверно, раздражала бы привычка шефа изводить по рулону бумаги в день на протирку вещей, о состоянии которых сам Ваня никогда бы беспокоиться не стал. Инициативы Ансгара Фридриховича касались зеркал, раковин, плитки в ванной и даже ручки входной двери – некромант полировал ее после ухода каждого из своих клиентов. На даче эта славная немецкая традиция была отчасти поглощена местной, более близкой к палеолиту культурой, однако до конца не сдалась и затаилась где-то в квартире. Дождавшись же осени, явилась и поработила Ансгара Фридриховича с новой силой. Что и говорить – в это время года даже креативность некроманта пробуксовывала, поэтому последний его агитационный плакат гласил не более чем «Вечная жизнь – даже для грешников» и «Смерть – не помеха вашему бизнесу».

Эти фразы вызывали оскомину даже у него самого, но переделывать их он не желал из упрямства.

– И что, никто не пытался воскресить, скажем, Сталина? – спросил Ваня, собирая использованные, абсолютно чистые, на его взгляд, бумажки в мусорный мешок. Да, при жизни это бы его раздражало. Теперь – нет. Ужасно, когда тебя ничего не раздражает.

– Исторический факт, – охотно поделился Ансгар Фридрихович профессиональной тайной. – В то время в Советском Союзе работал некромант по имени Витольд, его и попросили. Но Сталин получился с диссидентским характером – то ли Есенина, то ли Маяковского. А коварство его осталось прежним. Поэтому, вызнав у Витольда способ уничтожения самого себя, он воспользовался им той же ночью.

– А с Витольдом что стало?

– В расход, – скомкав последний клочок, Ансгар Мерц двумя пальцами запустил его в подставленный пакет. – Сильный был некромант, но – всего лишь человек. Ровесник века. С тысяча девятьсот восемнадцатого его мертвотворящие крылья смыкались над Москвой, нарушая природные причины и следствия. Он называл воскрешенных «живущими во сне». Он говорил, что где-то есть мир, где ты спишь и тебе снится, что тебя подняли из могилы.

– А вот если сделать некроманта «живущим во сне», – задал Ваня наболевший вопрос, – он будет работать?

– Я уже отвечал на подобный вопрос. Воскрешенный Пикассо не пишет картин. Воскрешенный дизайнер не выдаст ни одного проекта… хотя, глядя на иные проекты, – доктор Мерц покосился на окно, за которым строился торговый центр, увешанный лесами и рекламой, – видно, что даже лежачий покойник сделал бы их лучше.

Так сложилась традиция, согласно которой некроманты прячут свои могилы. Точнее, завещают спрятать. Витольд не смог, поскольку рядом с ним в момент смерти не было никого, кому бы он доверял, но его могила все равно потерялась, хоть и была на самом… гм... Словом, наше общество никогда не умело беречь таланты.

– А если как раз именно мертвый некромант умеет то, что не умеет живой? – невежливо перебив шефа, Ваня запихнул пакет в мусорное ведро. – Например, полное восстановление? В живого человека?

Ансгар Фридрихович распечатал новый рулон бумаги, посмотрел на Ваню.

– Живых людей рожают женщины, – отрезал он. – Только они могут ходить в мир мертвых и брать там душу, свободную от судьбы. Только они могут дать ей судьбу. Если… душа ее примет. Потому что душа может и не согласиться. Из-за этого детям не принято давать имена до рождения – ведь они могут отказаться от судьбы, с этим именем связанной.

– А если женщина не захочет, но душа все равно придет?

– А если человек убил себя, а потом передумал?

– Я не поэтому…

– Врешь.

– Вру, – кивнул Ваня. – Но разве не виноват тот, кто дал ему возможность передумать?

– Не так сильно, как если бы он сделал это за деньги, – улыбнулся доктор Мерц. – Я привык к чувству вины раньше, чем ты начал привыкать жить мертвецом.

– Вы отобрали у меня результат уже сделанного выбора, – укорил его Ваня.

– Зато дал ценный шанс почувствовать себя идиотом, – отметил доктор.

– Спасибо. Я знаю, почему вы это сделали. Чтобы было кому похоронить вас, ведь так? Кстати, а чьи крылья смыкались над Москвой с пятьдесят третьего или когда там расстреляли Витольда?

Некоторое время Ансгар Фридрихович изучал собеседника с таким лицом, словно не верил в его существование.

– Ничьи, – сказал он наконец.

– Значит, вы…

– Учился в Германии.

– Врете, – сощурился Ваня.

– Обязан, – кивнул доктор. – Потому что моего мертворожденного брата-близнеца тоже звали Витольдом. Остальное…

Звонок прервал их вовремя, потому что доктору Мерцу настроения Вани совсем не нравилось. Совсем.

 

 

Новый клиент был не стар, но и не молод; стройный мужчина с темными локонами до плеч, благородным носом и яркими синими глазами. Серый с блеском костюм и тонкий парфюм завершали умопомрачительный образ, словно бы шагнувший под холодную арку со страниц дамского романа. Даже ногти у клиента были более ухожены, чем у некроманта, хотя раньше Ваня считал, что это невозможно.

Хорошо бы он сам за собой протер дверную ручку, подумал Ваня. Это собьет Ансгара с толку и хоть немного озадачит. На что он тогда будет изводить бумажные полотенца?

– Здравствуйте, – лучезарно улыбнулся клиент, и складка за его круговой мышцей рта добавила в умопомрачительный облик толику светлой скорби.

«Он еще и харизматик», – обреченно подумал Ваня.

Насколько «живущие во сне» были способны ненавидеть, настолько Ваня ненавидел это модное слово. Потому что если говоришь просто «обаятельный человек» – этот факт можно обсудить или даже оспорить. Однако с «харизматиком» этого не получится. Если тебе сказали, что кто-то харизматик, то это – мнение окончательное, как смертный приговор окружающим. Обжалованию, естественно, не подлежит. Кроме того, Ваня подозревал, что у каждого харизматика где-то спрятано удостоверение. Заслуженный харизматик. Или, скажем, народный. Почетный харизматик. Дважды и трижды харизматик. Наверно, даже его надгробие будет собирать вокруг себя внимающих светоносной харизме.

– У меня к вам, – изящно обогнув дверной косяк, Харизматик проследовал в гостиную и расположился на диване для посетителей так, словно был у себя дома, – довольно странная просьба…

– Я и специализируюсь на выполнении не совсем обычных заказов, – напомнил доктор Мерц, занимая стул напротив. Вид у него был выжидающий – какие правила этот хам нарушит еще и хватит ли их на повод выставить его из дома?

– Я хочу воскресить… женщину.

Ансгар Фридрихович кивнул, не моргая. Его разные глаза были словно застланы туманом, под которым толпились тени иронии, профессионального азарта и еще какого-то странного удовлетворения, природа которого была Ване непонятна.

– Действительно, странная просьба, – согласился доктор, глядя на клиента уже почти с обожанием. – Женщину. Надо же. Но я как раз тот, кто может вам помочь. Я иногда воскрешаю женщин. И даже – вы не поверите! – мужчин.

Харизматик рассмеялся.

– Меня зовут Андрей Бархатов, – сообщил он доверительно, наклонившись к некроманту так близко, что теперь занимал только самый краешек дивана. – И женщины у меня нет.

– Сочувствую вам безмерно, – кивнул Ансгар Фридрихович. – Воскресим, как только найдете.

– Об этом я и хотел вас попросить, – прошептал Андрей. – Я нашел ее… сразу мертвой. Точнее, их. Я хочу видеть рядом с собой одну из этих женщин.

И он подал некроманту какой-то длинный, распечатанный на принтере список. Список дублировался таблицей, к которой прилагалась диаграмма.

– Это, – клиент ткнул в диаграмму, – степень желательности той или иной… гм… претендентки.

Представив очередь из покойниц, претендующих на внимание харизматика, Ваня неприлично хрюкнул. Хорошо на стройке как раз в этот момент включили перфоратор, поэтому звука не было слышно.

– А позвольте спросить, – некромант, между тем, углубился в изучение, – чем вас не устраивают живые девушки?

Перфоратор замолк. «Наверное, тоже прислушивается», – подумал Ваня.

– Понимаете, – прошептал Андрей, – живые девушки – это так тяжело. Рано или поздно они начинают обсуждать отношения, проситься замуж, предъявлять какие-то права на тебя… ничего этого я не хочу. Я хочу просто девушку, понимаете. Чтобы она слушалась меня, ждала меня на съемной квартире и ни о чем не просила. Девушку без матримониальных планов и родственников. Девушку, которая умерла, но продолжала бы жить... ради меня. И не создавала бы мне проблем.

Может быть, Харизматик настроил глаз наблюдателя на восприятие прекрасного, а может быть, Ансгар Фридрихович так часто еще никогда не моргал, но Ваня вдруг обратил внимание на нестандартную длину ресниц шефа. Или, может быть, раньше Ваня воспринимал их длину как издевательство над гармоничным уродством господина Мерца, вот и старался изо всех сил деликатно не замечать. А теперь силы ему отказали.

И вот эти самые ресницы добавили в облик господина Мерца что-то настолько наивное и невинное, что Ване он на миг показался совсем другим человеком. Человеком, ощутившим свое ничтожество перед лицом одной из двух воспетых Эйнштейном бесконечных величин.

– Это нетрудно, – интонации доброго психиатра в голосе доктора быстро развеяли иллюзию. Ансгар качнул зажатым в руке листком, – Я посмотрел список милых вашему сердцу трупов и хочу уточнить: у кандидаток есть живые родственники?

– Не знаю, – нахмурился Бархатов, – а это существенно?

– Конечно. После воскрешения дамы могут захотеть к ним вернуться.

– Так я не позволю им, – удивление Андрея было таким искренним, что Ваня чуть не передразнил его.– Она же будет моя! Ну, эта девушка.

– Все-таки лучше без родственников, – заметил Ансгар. – Мои воскрешенные прекрасно слушаются меня, возможно, будут слушаться и вас, но… есть некий элемент непредсказуемости. Не хотелось бы рисковать.

– Я понимаю, – тут же заверил его Андрей. – Понимаю… что ж… проще будет определиться с выбором. Тогда завтра я представлю вам окончательный вариант.

– Договорились, – кивнул доктор. – Но имейте в виду: чем больше девушек, тем выше цена!

– Надеюсь, – улыбнулся Андрей, – вы не подумаете обо мне плохого. Что я эгоист или там…

– Ваши моральные качества, – заверил его Ансгар Фридрихович,– никоим образом не повлияют на нашу работу. До завтра. Будем рады видеть вас снова.

 

 

 

– Вы действительно будете рады видеть его снова? – спросил Ваня, когда шеф, закрыв за клиентом дверь, вернулся из прихожей. Он усиленно тер кулаком переносицу и плохо видел, куда ступает.

– Почему бы и нет? – пожал плечами доктор Мерц, думая о том, нужно ли все-таки вытирать диванные поручни. – Если ты думаешь, что чья-то физическая полноценность причиняет мне нестерпимые страдания, то ты забыл, что мы с тобой разные.

– Да нет, – поморщился Ваня, – я не об этом. Просто он… он же хочет воскресить рабство, а не девушку.

– Кодекс не запрещает нам воскрешать рабство, – пожал плечами доктор Мерц. – Может быть, он ей понравится. И у него отпадет необходимость устраиваться на работу в морг, чтобы вступать в интимные отношения с трупами.

– Ладно. Спокойной ночи, Ансгар Фридрихович.

Ване почему-то перестало быть смешно. Ему стало плохо.

 

Доктор Мерц долго не мог уснуть. Два раза вставал и протирал дверную ручку, один раз даже скатал ковер с пола и вывесил его на балконе. В итоге забылся, но через час чувство тревоги стало нестерпимым, и он проснулся снова.

Где-то в коридоре явственно раздавался шорох. Неужели Андрей Бархатов передумал воскрешать девушку и решил для начала убить кого-нибудь здесь?

Осторожно накинув халат, доктор Мерц выглянул из комнаты и увидел, что на кухне горит свет.

 

Ваня сидел за столом, погрузившись взглядом в открытый чемоданчик некроманта. Набор ампул с иглами для умерщвления воскрешенных уменьшился на боевую единицу. Ее-то Ваня и держал в дрожащих руках. Достаточно было как следует сжать кулак, но он медлил.

– Ты рехнулся? – деловито спросил доктор Мерц.

– Я устал жить через силу, – сказал Ваня, медленно обернувшись. – Мне все время это казалось, что нечто… что мне нет места в этой жизни. Мы об этом не говорили, но ведь вы нас используете. Так же, как этот безмозглый красавец – эту девушку…

Теперь Ваня смотрел некроманту в глаза.

– Использую, – согласился тот. Ансгар ненавидел это слово. Оно могло значить что угодно, могло быть привязано к чему угодно, но всегда означало одно: человек, сказавший его, чувствует себя униженным абсолютно всеми, ненавидит всех, и выхода нет. Наверно, это же чувство заставило Ивана броситься в речку. И вот, вернулось.

– Позвольте мне умереть, – попросил между тем Ваня. – Я устал быть вторичным. И… пожалуйста, пожалейте эту девушку, кто бы она ни была. Вы понимаете…

– Отказ клиенту невозможен, – отрезал Ансгар. – Это противоречит Кодексу.

– Ваш Кодекс сочинил дьявол! – Ваня вскочил.

– Возможно, – согласился доктор. – Но отношения с этой фигурой – личное дело заказчика. Это его грех, а я… лишь смотритель у этой двери.

– Но не в моем случае! Не в моем! – Ваня сжал в кулаке ампулу и смотрел на нее сощурившись, как смотрят на свет. – Вы создали меня! Вам нужен был кто-то, вы нашли неопознанный труп в реке и решили, что он вам подойдет, – голос его стал хриплым, словно упал куда-то, где лишь грязь и щебень. – Но это не так, Ансгар Фридрихович. Я не подхожу вам. Я еще помню свою жизнь, я помню, что я – человек и имею право на выбор!

– Ты уже однажды сделал свой выбор, – жестко напомнил Ансгар Фридрихович. В его речи появился немецкий акцент, живо напомнивший Ивану виденные в детстве фильмы про злых эсэсовцев. – После него ты не был похож на человека. Тебя не раздуло от воды только потому, что ты весь был обмазан нефтью – я даже не понял, какой ты национальности, пока не отмыл скипидаром… хочешь повторить?

– Вы все время смеетесь надо мной, – обиделся Ваня. – Знаете, как тяжело быть застрявшим между мирами? Все время чего-то недостает… Я пойду. Отпустите меня, пожалуйста.

– Нет.

– ОТПУСТИТЕ МЕНЯ! – прорычал воскрешенный. – Иначе я убью вас!

– Заткнись и иди спать.

Ваня со стоном опустился на паркет. Руки его дрожали, и было слышно, как игла в ампуле тихо позвякивает, катаясь по стеклянной стенке.

– ОТПУСТИ МЕНЯ… ОТПУСТИ МЕНЯ, СВОЛОЧЬ… ДАЙ МНЕ УМЕРЕТЬ, – хрипел воскрешенный, и Ансгар понимал, что теперь он сам обязан его убить. Согласно Кодексу. Согласно технике безопасности и здравому смыслу.

Однако вместо этого он упал рядом на колени и обхватил помощника за плечи, прекрасно зная, что если тот рванется как следует, для него самого это может закончиться смещением позвонков. Ансгар Фридрихович не умел дотрагиваться до людей. Вообще. И поэтому, когда он на это решался, люди не сопротивлялись просто от удивления.

Однако и сам он в такие моменты не знал, что делать, поэтому просто держал Ивана, надеясь, что удивление собьет его с выбранного курса.

– Знаешь, – спросил он тихо, – зачем я тебя воскресил на самом деле?

Ваня покачал головой.

– Хотел спросить, что может заставить здорового и красивого человека отказаться от жизни. Но потом все время откладывал этот вопрос, считая его бестактным.

– Вы просто узнали ответ, – буркнул Ваня, помолчав. – Ясно же, что по глупости.

– Видишь, какой ты счастливый. А мне вот хотелось убить себя чаще, чем вообще что-либо хотелось, но я этого так и не сделал.

…Через пару минут Ваня встал, покорно положил ампулу на место и устроился за столом, на старом месте. Он хотел сказать, что устал. Устал от этой не-жизни, этого онемения, патоки вместо воздуха. Может, у других иначе, но у него – так. Наверное, потому, что он утонул, и теперь след этого греха не покидает его ощущения.

Он хотел сказать, но не сказал, потому что тоже счел это бестактным.

– Ансгар Фридрихович, – сказал он вместо этого,– это вы… нашли Витольда? Вы там оговорились, что его могила была на самом, очевидно, заметном месте, да и голос у вас был заинтересованный глубже, чем если б вы излагали чужую историю. Или мне показалось?

Некромант обошел стол и сел напротив.

– Ты убил в себе не только героя-любовника, но и детектива, – ответил он, не допустив даже тени благодарности за то, что Ваня только что мысленно пощадил его чувства.– Я был еще слишком салагой, чтобы уметь бороться с ужасами, и в то же время уже слишком большим, чтобы воспринимать их как должное, когда узнал имя своего брата. На восьмом месяце маму сбила машина, и она стала рожать нас несколько раньше срока. Думала – один Витольд, оказалось двое, в их числе урод с кривой харей. Но урод родился живым, а некривой Витольд – мертвым. В тот вечер, когда я узнал об этом, мне долго не спалось. Никогда не подслушивай разговоры родственников. Я догадался, что родители хотели бы все наоборот, и жалел их – мне-то было все равно, я был живой и свободный, это у них родился урод. Так я мыслил тогда. Они даже не рискнули дать мне то имя, что заготовили для него. Несколько позже на кладбище, недалеко от дома, я нашел его могилу, где стояла всего одна дата. С тех пор я часто играл там, и мне казалось, что я играю с ним. Мне казалось, что никто и никогда не поймет меня лучше, чем он. Я мечтал, чтобы он снова был живым, и я привел бы его домой, и родители перестали бы считать меня лишним. И сами обрадовались бы.

Я тренировался на голубях, лягушках и крысах. Я уговаривал их подняться, клал в воду, поджигал… так выглядело начало моего пути. Один раз я реанимировал сбитого машиной кота и долго не мог поверить своему счастью. Рассказал про кота брату, но тот, конечно, не мог сделать то же самое. Я пообещал ему, что уже скоро… Раз получилось с котом, значит, и с ним получится. Надо только придумать как.

Школьные товарищи относились ко мне терпимо, но с пренебрежением. А когда узнали, что я вечно ношусь с дохлятиной, стали хихикать за спиной. Девочки отнимали у меня вонючих птиц и крыс, чтобы их похоронить.

Как-то после очередного конфликта с одноклассниками я шел домой. Было мне очень плохо – от злости и от усталости. Бросив портфель дома, я сказал, что иду гулять, и подался, конечно, на кладбище. Посидел, поговорил с братом. Да и заснул прямо на семейной могиле. Дальше был сон из тех, что я теперь смотрю наяву и по собственному желанию.

Мне привиделся незнакомец в сером костюме и прическе конца сороковых годов. Он сказал: «Я думал, никто не придет». И засмеялся. Дружелюбно. Я ответил, что пришел не к нему, а к Витольду. Вот в чем дело, рассмеялся он. Я и есть Витольд. Он взял меня за руку и повел куда-то вглубь кладбища, показал на землю… в тот момент я все еще спал и воспринимал все как должное, иначе убежал бы. Но он показал мне себя, и я научился видеть тени под землей… Мы говорили. Я проснулся и остался там, дрожа от холода. Принес воды и огня… Долго смотрел под землю и в некий момент просто увидел его. Почувствовал его присутствие, как сейчас твое. Он не отпускал моей руки, пока не поднялся… А уже когда выпил воду и свечи погасли, объяснил мне, что воскресить моего брата нельзя – он проживет меньше дня, потому что имя – это судьба, и неудивительно, что мой брат отказался от нее в самом начале. Выглядел мой учитель, конечно, совсем не так, как во сне – грязные лохмотья, седые длинные волосы… борода почти до колен… однако ему нравилось. Он сказал – я собрал его почти целиком. Кроме ботинок. Он сказал, что пришел через мой сон и теперь будет «жить во сне».

Несколько лет он учил меня, а потом пропал. Ты это хотел узнать?

Ваня немного помолчал, а потом спросил:

– И вы никогда не нарушали Кодекс? Ведь наверняка же приходили матери, потерявшие младенцев…

– Приходили. Но – не нарушал. Витольд навсегда излечил меня от желания говорить с братом.

Некоторое время живой и «живущий во сне» молчали.

– Попросите у меня прощения, – сказал Ваня.

– Зачем? – удивился Ансгар Фридрихович.

– Мертвым быть тяжело.

– Тебе и живым не особо нравилось.

– Теперь хуже. Тяжело чувствовать боль, но еще тяжелей чувствовать пустоту там, где должна быть боль.

– Дурак ты, – сказал Ансгар Фридрихович, вставая со стула, вытаскивая ампулу и защелкивая замки чемоданчика.– Конечно, черт возьми, я использую тебя, чтобы не чувствовать сквозняк из иного мира! Однако это все равно что пытаться засыпать льдом течь в корабельном днище – рано или поздно он растает. Я не знаю, каким ты должен был быть. Мне вдруг показалось, что ты сожалеешь о своей смерти. Я был неправ, и ты передумал. Если так – иди разлагаться на пустырь, не пачкай мою квартиру, – он протянул ампулу Ване. – Но прежде всего я хочу, чтобы ты знал: использовал тебя как пластырь в попытке закрыть рану, которой не зажить никогда. Она растет вместе со мной. Мне будет больно, если ты уйдешь. Поэтому сейчас лучше иди спать. И не трогай больше мои вещи.

– Извините, – вздохнул Ваня. Наверное, подумал он, у меня сейчас примерно такое же лицо, какое было у Ансгара Фридриховича, когда он выслушивал сегодняшнего клиента.

 

На краю кладбища копал экскаватор – старые могилы, которым больше 30 лет, заравнивали, делая стройплощадку. Здесь будет элитный жилой квартал – гласили рекламные щиты.

На краю будущей стройплощадки стоял Андрей Бархатов и улыбался надгробию. «Надо успеть воскресить именно эту, пока ее могилу не снесли», – думал он.

А Ваня думал, что надо попросить строителей снести эту могилу. Чтобы Андрей ее не нашел. Правда, оставались ориентиры – три дерева и фонтанчик для мытья рук. Но и его можно сломать.

«Она умерла, сволочи! И нечего тревожить ее покой своими неестественными ритуалами. Да еще затем чтобы сделать ее рабыней…»

Но уже поздно. Не получится. Значит, он подарит ей смерть, которую не возьмет сам.

 

Полночь наступила быстро, и Ансгар Фридрихович, зажигая свечи, даже увлекся. Интересно, что это за девушка. На таких можно даже подолгу смотреть, это для профессии не вредно. Ансгар любил смотреть на красивых людей.

Интересно, думал он еще, уйдет ли отпущенный им Иван? Судя по скорости его успокоения, решимость это сделать накапливалась давно. И вот он счел себя рабом. Жаль, Ансгар ничего не заподозрил раньше – сейчас бы знал, что чувствовать по этому поводу. Потому что он не знает. Как озвучить равнозначные радость от обретения покоя кем-то, пусть даже и не тобой, облегчение – держать мертвеца – все же ответственность, а еще Ансгар знал, что будет потом долго искать его в людях и не находить. Это самая неприятная его привычка – искать тех, кто ему нужен, в тех, кому не нужен он. Так он в детстве искал Витольда, так, однажды влюбившись в давно умершую женщину, замечал ее черты среди живых… Стало проще, когда воскрешенный им Витольд-старший сказал – нельзя. Запреты Ансгар Фридрихович очень уважал.

Нельзя в этой жизни ни к кому привязываться.

«Использовал». Ты меня тоже использовал, чтобы посмотреть, что будет после твоей смерти. Посмотрел. Ладно, по крайней мере, отвращение к Андрею на фоне возможной потери компаньона ощущалось не так остро.

Вот и звезды. Ансгар опустился на колени, слушал землю.

Мертвец был прямо под ним – тонкий скелет, остатки платья. Насильственная смерть.

– Андрей, вам нравится насильственная смерть?

– А? Да все равно… главное, чтобы это не отрубленная голова была, – улыбнулся Андрей вымученно. Ему было не по себе.

Нет, голова у девушки на месте. Изящный череп. Долихоцефал. С такой девушкой будет трудно.

Ваня ее пожалел бы. Но Ваня пойдет и умрет. Надо было ему запретить. Но терпеть рядом с собой человека, который тебя ненавидит, – по меньшей мере, глупо.

От загруженности разного рода мыслями Ансгар Фридрихович чуть было не позабыл латынь. Однако получилось. Покойница отвечала, и ответы ее становились все яснее и яснее.

Хорошая душа. Добрая. Значит, простит.

Ваня стоял поблизости, не зная, что делать. Ансгар Фридрихович дал ему понять, что справится без него, и теперь воскрешенный чувствовал себя лишним, и это отчего-то было приятно некроманту, словно Ваня уже ушел, а теперь сожалел об этом.

Андрей хлопал мертвеца по плечу, что-то говорил и улыбался. Никто не знал, что Ваня тоже воскрешенный. Этого не было видно. Они ведь с виду даже дышат и моргают, просто так, по привычке.

Поэтому Андрей нервничал только по поводу заказанного им воскрешения. И еще – видимо, не веря своему счастью – оглядывался. Словно кто-то сейчас придет и отберет его.

Наверное, думал Ваня, катая ампулу в кармане, предчувствует диверсию.

 

Вот и все готово. Ансгар всматривался в темноту. Перед глазами плыли круги – он был не в лучшей форме. Но слышал ее. Даже знал, что друзья звали ее Анютой.

Ветер что-то шептал в кронах у него над головой; Ваня и Андрей продолжали беседу.

Он уйдет, думал доктор. Может быть, даже прямо сейчас, чтобы досадить Андрею… и мне. А может, он передумал?

Или мне тоже воскресить себе девушку? Но что я с ней делать буду? Они же бывают такими бестолковыми…

Внезапно те двое, что стояли за кругом, обернулись.

Со стороны стройки шел человек. Тяжелая, крупная фигура в длинном пальто.

Когда она оказалась под фонарем, стало видно, что это дама. Увидев Андрея, она всплеснула руками и закричала:

– Ты чего мобильник не берешь?! Я уж в полицию звонить хотела. Это кто с тобой?

– Это так… мужики, – насупился Андрей.

– Это твоя мама? – спросил Ваня громко.

Лицо Андрея сделалось тоскливым.

– Мама? – женщина насторожилась. – Что вы хотите этим сказать? Да я моложе вас!

– А вы говорили, – напомнил подошедший доктор Мерц, – что у вас нет женщины.

– Как это нет! – возмутилась дама. – Как это нет… мало того что нет, так еще – мама!

– Ну, – заметил доктор Мерц, – вам явно не восемнадцать.

Дама повернулась, и стало видно, что она на голову выше тщедушного некроманта.

– А ты вообще урод, – прошипела она злобно. – Я бы с такой фигурой, как у тебя, ходила бы на ЛФК!

– А я бы с такой фигурой, как у вас, не вылезал бы с фитнеса, – отвечал некромант, не дрогнув ни на йоту. Он даже не моргал.

– Кто учил тебя разговаривать с женщинами? – дама была настолько удивлена, что перестала кричать, однако продолжила накаляться внутренне. Андрей Бархатов бегал вокруг и уговаривал: мол, заинька, не надо, ну что ты, не надо…

– Они сами, – ответил Ансгар Фридрихович.

Дама, замолчав, покачала головой.

– Ну и друзья у тебя, Андрюша, – сказала она осуждающе. Однако в ее голосе явно чувствовалось облегчение. Наверно думала, что Андрюша пошел по бабам, решил Ансгар Фридрихович.

– Пойдем домой, заинька, – взмолился Андрей. – Ну пойдем… Я тебе цветочков куплю.

Однако даме что-то не давало покоя. Некоторое время поизучав скудную фигуру некроманта в драной куртке, она надменно спросила:

– Меня всегда интересовало – у таких уродов и хамов наверняка ведь тоже есть женщины… наверно, вы относитесь к ним как к рабыням. Я бы вообще сажала за это в тюрьму…

– У меня нет жены, – сказал некромант. Почему-то их взгляды с мадам Бархатовой никак не расцеплялись. – Потому что я никогда не встречал таких красавиц, как вы.

– Ой, – рассмеялась дама, поправив якобы выбившийся из прически локон. – Ну мне ж не восемнадцать, вы же сами сказали…

– А мне и не нравятся восемнадцатилетние, – откровенно флиртовал Ансгар Фридрихович.

Самое ужасное, что тетке, нашедшей себе мужа-красавца, он явно нравился. Человек редко знает, чего хочет на самом деле, заключил Ваня.

И зацепился за эту фразу. Она словно отворила ему дверь куда-то, куда происходящее все еще мешало ему войти.

– Заинька, ну пойдем домой, – ныл Андрей.

А Ансгар и его жена продолжали молча смотреть друг на друга.

Внезапно дама смутилась. И отмахнувшись от мужа, подошла к маленькому некроманту.

– Ты, – бросила она мужу через плечо, – наверняка мне изменял! Вот и я тебе изменю.

Схватив Ансгара, она притянула его к себе и жадно поцеловала в губы. Потом, поставив на место, гордо удалилась.

– Неустойка, – напомнил Ваня Андрею, чтобы не чувствовать себя совсем уж непричастным к празднику. Это была его обязанность – напоминать клиентам про пункты контракта.

– Да-да, – прошептал незадачливый супруг и припустил следом за своей половиной.

– Что вы находите в этом слюнявом дерьме? – за полминуты землю вокруг Ансгара Фридриховича покрыла гора скомканных бумажных салфеток. – Ненавижу целоваться.

– Нечего было ее заводить, – пожал плечами Ваня.

– Это так называется? – Ансгар посмотрел на него с любопытством.– Впрочем, чего еще ждать от механистической цивилизации.

– Ну, еще это называется «возбуждать».

– Тоже физика. Какие же вы все тупые… Ты пойдешь со мной домой или все еще собираешься накладывать на себя руки?

– Да ну вас, Ансгар Фридрихович, – засмеялся Ваня. – Вы мне своей метафизикой всю физику посрамили. Знаете, иногда бывает, что закон подлости… ну, когда кто-нибудь приходит не вовремя… тогда этот закон служит добру.

– Все в мире служит добру, – сказал некромант. – Даже я.

– Кроме того, – Ваня запнулся, – тот кот, которого вы воскресили в детстве… он ведь уже умер?

Ансгар хмыкнул, провел по лицу пальцами и рассмотрел их в свете фонаря.

– Умер. Купи мне полоскание для рта, пожалуйста.

В кронах темных деревьев поднялся ветер, и где-то тоскливо, на одной ноте, плакала неизвестная ночная птица.

– Это водку, что ли? – спросил Ваня, глядя, как шефа трясет от предрассветного холода.

Тот поморгал.

– Можно и водку… только сначала вымой руки, – он кивнул на фонтанчик, – от кладбищенской земли. Я-то все равно не решусь… А тебе еще жить да жить.

– Теперь, – горячо возразил Ваня, – это уже земля со стройки! Жизнь не стоит на месте.

– Я вижу, – согласился Ансгар, – за права метафизики этой ночью беспокоиться не нужно. Равно как и за права женщин. Жаль, Анюта не сможет хлопнуть с нами стопочку за упокой своей так и непорабощенной души.

 

 

 

 

Маруся отравилась

 

 

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – «бесплатная»! Поезд следует до станции «дорогая». Уважаемые пассажиры! При выходе из поезда не забывайте чужие вещи! Сотрудники полиции не выпустят вас без них!

…Сон о перспективах городской экономики был настолько нехорошим, что от телефонного звонка Ваня проснулся прямо-таки с благодарностью. Потянулся за трубкой, нажал прием, и некая девушка с резким голосом спросила, могут ли они поговорить с господином Ансгаром Мерцем, в то время как другая девушка где-то рядом с ней экзальтированно убеждала невидимое Ване пространство, что «только необъяснимое может нас спасти – так пусть спасает» или что-то в этом роде.

– Я его секретарь, – сказал Ваня, прогоняя из головы заблудившийся образ станции «дисконтная». – Мы оказываем оккультные услуги. Вы осведомлены об их роде?

– Нам сказали, – информировала девушка с резким голосом, – что вы… э… аннулируете акт смерти. Это возможно?

– Если вы доверяете вашему источнику – то мы, со своей стороны, заверяем вас, что вы получите возможность убедиться в том, что это возможно. Кто умер?

– Эта дура, – прозвучало на фоне. – Подставила нас всех…

– Девушка из нашего… творческой группы психологической помощи покончила с собой, – пояснила его собеседница. – Мы можем прийти к вам и поговорить?

 

Одна из делегаток была худа, носила белую мужскую рубашку и короткие, черные, явно не своего цвета волосы. Вторая, наоборот, была кудрявой натуральной блондинкой в зеленом платье.

– Я – Рита, – сказала первая.

– А я – Мишель, – улыбнулась вторая. – Наверно, вам часто приходится сталкиваться с человеческими трагедиями, и вы относитесь к ним философски? Ах, потрясающая арка… она всегда такая холодная? Кто рисовал Цербера, он как живой!

– Доктор Мерц, – то ли ответил, то ли представил Ваня вышедшего в прихожую шефа. – Некромант.

Доктор Мерц отследил привычный рисунок взглядов людей, видящих его впервые: сначала прямой, потом отведенный – дабы скрыть испуг и неприязнь при виде физического уродства, а потом снова прямой, как попытка рассмотреть, так ли этот человек безобразен внутри, как снаружи. В этот момент ему всегда хотелось узнать, смогли ли они получить ответ на свой невысказанный вопрос, а если смогли – то какой? Ведь есть в нем что-то, что ускользает от его внимания, но прекрасно видно со стороны. Наверняка есть.

– Мы из театра, – блондинка, безошибочно определив, что уменьшение дистанции между ними ему польстит, приблизилась почти вплотную. – Мы заплатим по двойному тарифу, но если можно – без официального оформления. Потому как, если что-нибудь просочится в прессу, нам не жить.

– Если что-нибудь просочится в прессу, – вторила брюнетка Рита, которая подходить не спешила, – вся затея и вовсе теряет смысл.

– Театр? – Ансгар Фридрихович заинтересованно поднял брови.

– Театр психологической помощи. Я – его директор. Мы недавно открылись. К нам приходят люди, играют роли и…

– Это должно их поддерживать, – то ли перебила, то ли дополнила Мишель. – У нас уникальное объединение! Конечно, среди людей творческих неизбежны разногласия, но главное, что мы несем людям, – это любовь, возможность самореализации да и просто моральную поддержку, а это очень, очень много! К сожалению, не все это понимают. Сегодня, например, случилась трагедия, дискредитировавшая наше движение…

– Это получится, если возникнет информационная утечка, – в свою очередь перебила ее Рита. Повадки у этой дамы были мужские, но сил на поддержание образа «железной леди» явно не хватало – она была бледна и выглядела утомленной.

– Некоторые люди странно мстят, – тоскливо провыла Мишель.

– Так что же случилось? – решил уточнить Ваня. Все-таки женщины, даже похожие на мужчин, остаются женщинами, и эмоции у них преобладают над рассудком. Конечно, посмотреть на это приятно, но для дела такая форма общения не подходит.

– Девушка из наших… из наших ребят, учеников… покончила с собой, наглотавшись таблеток, – Мишель говорила, словно бы сожалея о таком банальном исходе великого начинания. – Представляете? Мы оказываем ей психологическую помощь, а она так с нами…

Доктору Мерцу послышалась в ее голосе тень актерской зависти – девушка сыграла смерть по-настоящему и привлекла к себе многовато внимания.

– Заткнись, Мишель, – Рита, видимо, разглядела в речах коллеги то же самое. – Мы тоже дураки – недосмотрели. Она молчала все время, вообще какая-то забитая была. Не умела себя подать. Так учиться надо было! А у нас группа большая, за всеми не углядишь. В основном, бабы, и каждая хочет сыграть Гамлета. Но посудите сами – как мы можем доверить Гамлета человеку без какого бы то ни было опыта? Кроме того, есть очередь из хороших, зарекомендовавших себя актеров.

– Лорелея так вообще в истерику впадает, если у нее роль отобрать! – подхватила Мишель. – Мы же должны с этим считаться! А Крумин и Ольшанский очень ревниво относятся к ролям патрициев, не заставишь же их играть полосатых ежей!

– А вы уверены, что эти полосатые ежи… что вашу девушку не убили? – на всякий случай спросил доктор Мерц.

Рита покачала головой.

– Какая разница? – она пожала плечами. – Ведь после того как вы ее воскресите, убить ее второй раз не сможет никто, кроме вас, даже э… полосатые ежи. Главное, чтоб не сказали, что мы доводим людей до самоубийства, понимаете?

– То есть еще никто не знает, что она мертва? – уточнил Ваня.

– И не должен никто узнать! – жестко сказала Рита. – Есть некоторые люди, которые только и ждут, чтобы нас запретить. Мы не стали вызывать «скорую». У нас есть парень, который раньше работал медиком, он знает. Да и без него отлично видно, что Мышь эта, то есть, Маруся – белая, холодная и не дышит. Ужасно выглядит, даже без грима.

– И у нее есть пустой флакон, – добавила Мишель.

– И предсмертная записка о том, что ей не дали сыграть пирата по имени Длинный Меч…

– Нос. Кроме того, он индеец.

– Да. А у нас на него очередь.

– А что же она играла? Полосатого ежа?

– Да ничего, массовку...

 

– Я б у них тоже покончил с собой, – признался Ваня по пути в театр, когда они с доктором немного поотстали от заказчиц. – С этими девками говорить невозможно.

– Ты и без них это сделал, – напомнил Мерц. Ваня подозревал, что некроманту в то утро снились вовсе не станции метро, а недоступные в период бодрствования прекрасные гурии, поэтому настроения начинать рабочий день у него не было.– Они поступают незаконно, и они это знают. Но я не могу нарушать их интересы, так же как и не могу работать без контракта. А если учесть, что в их театре более полусотни человек и все знают, что Маруся отравилась, нам светит идеальная подстава.

– Откажитесь, Ансгар Фридрихович! – прошептал Ваня. – Прошу вас… если ей меньше восемнадцати…

– Двадцать восемь.

– Вы наверняка знаете способ отказаться.

– Наверняка знаю, – доктор Мерц придержал дверь черного хода, пропуская Ваню, – но так любопытно, что за непреодолимые обстоятельства побуждают здоровых людей добровольно расставаться с жизнью.

Усмотрев в этом шпильку в свой адрес, Ваня замолчал.

Здание творческой группы было переделано из старого ДК, имело два этажа с коридорами, два актовых зала и множество небольших комнат с поклеенными на газеты обоями. Ване в ДК понравилось. На вид уютно, где-то звучит музыка, кто-то бегает в платье и с кучей булавок, кто-то, стоя перед зеркалом, прицепляет на себя большой плюмаж.

Не понравилось только, что две женщины с грустными, озабоченными лицами ждали их возле одной из дверей.

– Это здесь, – прошептала Рита.

Накрытое черным атласом тело покоилось на диване в комнате, напоминающей стихийную гримерную (наверно, большая часть комнат в этом здании выглядела именно так). Рядом на тумбочке стоял злополучный пустой пузырек, освещенный старым торшером, поверх которого была наброшена красная тряпка – из-за нее комната выглядела зловеще. Ваня хотел взять баночку и прочитать название, но Ансгар Фридрихович перехватил его руку, пробормотав:

– Этот опыт тебе уже вряд ли пригодится. Тебе уже все удалось.

Да, господин Мерц сегодня явно встал не с той ноги.

В дверь заглянул крупный парень в белом костюме и кисло поинтересовался, глядя на Ансгара:

– Рита у нас что, на место Маруси взяла горбуна? Главное, чтобы ему…

– Идиот! – рявкнула Рита и прежде, чем кто-либо успел опомниться, выставила красавца за дверь. Она окончательно побледнела, а потом пошла красными пятнами.

– Простите, Ансгар Фридрихович, – сказала она глухо.

– Не стоит извиняться, – пробормотал доктор.– Я уже понял, что психологическая помощь в вашем коллективе находится на самом высоком уровне. Полагаю, что у каждого есть по нескольку психотерапевтических дипломов.

Откинув тряпку, он всмотрелся в лицо покойницы, потом нажал пальцами на сонные артерии. Подержал.

Рита молча проглотила оскорбление.

– Все очень плохо? – прошептала Мишель, сцепляя руки и утыкая в них подбородок. Голос ее был полон глубокого сострадания, и Ваня пожалел, что оно адресовано не ему. Лицо же его шефа было абсолютно бесстрастным, но Ване, как и иногда раньше, казалось, что на нем можно прочитать шифровку, адресованную понимающим. Жаль, что Ваня понимающим никогда не был.

– Вы готовы к тому, что у покойной после воскрешения может измениться характер? – спросил он.

– Да, нам сказали…

– Все отлично, – ответил Ансгар Фридрихович, выпрямляясь и безразлично оглядывая обстановку: зеркало, гримерные принадлежности, огромное саше на стене, утыканное иголками и разноцветными лоскутками.

– Вы беретесь нам помочь? – нервы Риты явно сдавали, но она старалась не подавать виду.

– Окажите любезность – сделайте так, чтобы в комнате остались только я, вы и Иван, – ответил доктор Мерц. – Мы заключим контракт.

– Но…

– Делайте, как я сказал! – настоял доктор Мерц. – Иначе я не смогу вам помочь.

 

Контракт был странным. Ансгар Фридрихович заполнил два экземпляра стандартной формы, но оба оставил у себя, добавив, что обязуется не разглашать тайну оккультных услуг. Кроме того, Рита была обязана официально объявить, что Маруся на самом деле жива, а Ансгар с Иваном – врачи, осуществившие тут у них в театре конфиденциальную реанимацию девушки. Для пущего правдоподобия Ваня был отослан в аптеку с большим списком, а диван придвинули к одиноко торчащему из стены гвоздю, дабы на нем впоследствии укрепить якобы капельницу.

– Все равно они не поверят, – сомневалась Рита.

– А во что они поверят? В воскрешение? Не смешите меня, – вполголоса ответил Ансгар Фридрихович. – Вы, когда узнали обо мне, поверили?

– Нет, но… у меня был очень надежный источник. Он рассказал, что ваши воскрешенные поднимаются, уже зная, как притворяться живыми даже на диспансеризации. Они умеют изображать дыхание, пульс и даже ненадолго поднимать температуру тела. Страшно только то, что их нельзя убить.

– Надеюсь, вы не будете убивать Марусю. Слухи, конечно, будут ходить в вашем коллективе, но слухи – не повод для судебного разбирательства. А официальная версия всех устроит. Вы сами виноваты в том, что о предстоящем ритуале знает так много народу.

Рита вздохнула.

– Вы правы.

Ваня вернулся с огромным рюкзаком.

– А теперь вам тоже придется выйти, – Ансгар обернулся к Рите.

Она этого явно не ожидала, но подчинилась.

Оставшись один на один с Иваном, Ансгар сухо поинтересовался:

– Все купил?

– Все… но зачем так много? Для антуража достаточно было…

– К черту антураж, – доктор Мерц решительно высыпал содержимое сумки на столик у зеркала. – Она еще жива.

 

– А что, – невинно поинтересовался Ваня, – Кодекс разрешает вам обманывать клиентов?

– Кодекс регулирует только акты воскрешения, – ответил Ансгар Фридрихович, – и, пока у нее бьется сердце, под его действие мы не попадаем.

Ваня принялся разглядывать Марусю. Смотреть на нее как на труп было как-то неловко, а как на живую – совсем другое дело. Девушка была рыжей, с невыразительным, тонким лицом, как показалось Ване, очень измученным. Худой она не была, но и лишнего веса не набрала. Только вот грудь маловата – видимо, от этого и все ее одиночество, подумалось ему. Фигуристые девки более востребованы.

– Об этом никто не должен знать, – перебил его мысли Ансгар Фридрихович, пытаясь попасть иглой в едва различимую, очень неприветливую вену под белой кожей. – Даже она сама.

– Но дырка-то останется.

– Скажем, что залили ей в кровь какой-нибудь ангиопротектор, чтобы быстрее воскресала, – доктор Мерц покрутил регулятор на трубке капельницы.

– Значит, ее характер останется прежним, – сокрушенно заметил Ваня. Марусю было жалко. Они ведь почти братья по исходу жизни. Возможно, у них в голове были схожие мысли…

– Ну, по крайней мере, она должна поумнеть и оставить это место, – утешил его шеф. – Если, конечно, она не была влюблена в того господина в белом костюме.

– Вообще-то, – не выдержал Ваня, – следовало бы поместить ее в больницу и промыть желудок… ладно-ладно, молчу. В крайнем случае, если она умрет, вы ведь сможете ее поднять…

Днями позже Ваня порадовался, что к моменту, когда он произнес эту фразу, Ансгар Фридрихович успел произвести все самые необходимые манипуляции. Потому что после нее его руки начали дрожать.

– Заткнулся бы ты, – попросил он сдержанно. – Все, в чем я неправ, я знаю и без тебя.

– Простите, – искренне покаялся Ваня. – Я не… просто я беспокоюсь за нее. Она такая… беззащитная. Мы тут плетем интриги, а она всего лишь поверила этим крокодилам. И надеялась, что ей действительно здесь помогут. Может быть, это глупо и наивно, но бывают такие ситуации, когда…

– Ты замолчишь или нет?!– прошипел доктор. – Если б мне нужна была проповедь и рыдания, я позвал бы кого-нибудь из театра!

Ваня некоторое время молчал, наблюдая за манипуляциями шефа.

– Я знаю, – сказал он вдруг, – в чем они неправы. Они только играют в психологическую помощь. На самом деле они все в ней нуждаются.

– Ты заслужил диплом, – огрызнулся некромант. – Можешь пойти работать на общественных началах непризнанным фрейдом. Только потом не жалуйся, что попал в гадючник… Все. Сколько времени?

– Обед уже.

– Вот иди и купи его. А я постерегу твою беззащитную даму. Не бойся, с моей стороны ей ничего не грозит.

 

Вернувшись, Ваня расставил на столе весь обед, какой смог приобрести в ларьке, и сказал как бы невзначай:

– Тот чувак в белом костюме переоделся в трико. Теперь очень хорошо видно, почему он такой злой…

– Не уподобляйся, – осадил помощника Ансгар Фридрихович, разворачивая салфетку с бутербродом.– Еще не хватало нам с тобой стать филиалом психологического театра и оказывать помощь всем, кто еще не решился покончить с собой… А что у него, квадратная задница?

– Треугольная!

– Жаль, Маруся не оставила ему таблеточек.

– Не помогли бы, – улыбнулся Ваня. – Он абсолютно уверен в себе.

Доктор Мерц внезапно нахмурился.

– Уверен в себе?

– Да. Что?

– Ничего. Я тут внизу, на площади видел спортивный магазин с конским хлыстом в витрине. Купи его и осторожно принеси сюда так, чтобы никто не понял, что именно ты несешь.

– Зачем?

– Еще не знаю. Но чувствую, что пригодится. Понимаешь, треугольная задница – это еще не самое страшное в человеке…

 

Вечером они сказали Рите, что только начали ритуал. Даже показали, как расставили свечи.

А потом снова закрыли дверь.

– Маруся жива?

Некромант кивнул. После целого дня на ногах у него начала болеть спина, и он тоскливо оглядывался в поисках удобной для него мебели. Но уродов в этом веселом коллективе явно не держали.

Ансгар Фридрихович открыл шкаф, вынул оттуда два платья попышнее, разложил их на полу и лег на спину, глядя в потолок.

– К утру должна проснуться, – пообещал он, зевнув. – Я вколю ей стимулятор. И, видимо, это был не полный пузырек.

Ваня подумал, что на своей обычной работе его шеф так не устает. Все-таки отвечать за смерть – совсем не то, что отвечать за жизнь. А может быть, дело еще и в том, что работой своей мечты, своим призванием он занимается нелегально. И это делает его совсем другим человеком. Может быть, останься он в медицине, он и не дожил бы до своих лет.

– А если б полный? – спросил Ваня.

– Тогда пришлось бы воскрешать, – безразлично ответил некромант, глядя в потолок. Слишком безразлично.

– Ансгар Фридрихович, простите, что я задаю этот вопрос, но…

Ансгар повернулся, посмотрел в глаза.

– Да?

– Мне кажется, – осторожно начал Ваня, – что вы все еще в обиде на меня за то, что я когда-то…

– Утопился, – подсказал некромант.

– Угу.

– Может быть, – доктор кивнул. – Как и всякий человек, который видел, как то, о чем он мечтал полжизни, без сожаления выбрасывают в помойку. Я имею в виду здоровье.

– Простите меня. Если б я знал, что меня найдете именно вы, я бы не стал, – серьезно сказал Ваня. – Честное слово.

Некоторое время Ансгар изучал его лицо, а когда понял, что тот говорит серьезно, улыбнулся. Потом помрачнел.

– Какой же ты дурак… Мне даже кажется, что я остановил тебя на пути в рай.

– Туда не берут самоубийц.

– В твоем случае небесная канцелярия пересмотрела бы свои принципы.

 

 

Маруся очнулась в середине ночи. Некоторое время ей подставляли тазик, потом Ваня галантно сопроводил ее до туалета.

– Так я, – спросила она еще хриплым, пересохшим горлом, – воскрешена?

– Вы мертвы, – сказал ей Ансгар Фридрихович загробным голосом (с воскрешенными он таким не разговаривал). Сидя напротив нее в низком кресле, он упер локти в колени и не шевелился. – Ваша жизнь закончилась. Я – некромант. Вы почти как живая, но на самом деле – мертвая. Вы даже можете чувствовать боль. Но вы теперь по ту сторону жизни. К сожалению.

Маруся улыбнулась.

– Значит, жизнь после смерти…

– Только с моей помощью. Обычно там все иначе.

Маруся задумалась. Одернула кофточку. Пригладила волосы.

– И кто… оплачивал ваши услуги?

– Весь дружный коллектив вашего э… психологического театра. Они очень переживали, что ваша смерть испортит им проект. Но об этом говорить не нужно.

– Я и не буду, – Маруся отняла руку от волос, так и не завершив жеста.– Я была на том свете. Что мне до людей.

– Правильно, – кивнул Ансгар Фридрихович. – Знаете, каждый человек, побывавший ТАМ… он приносит с собой оттуда что-то. Некую вещь, которую дает ему Мироздание. Я не знаю, зачем именно ему та или иная вещь – эту загадку предстоит решить человеку… то есть, зомби. Вы ведь не обидитесь, если вас так назвать?

– Ни капельки. Это даже прикольно.

– Так вот, вещь, которую вы принесли с собой из смертного сна… она должна быть. Что с ней делать, вы должны понять самостоятельно.

Маруся отвернулась, ощупала ладонями свое «смертное ложе» и, засунув пальцы между сиденьем и спинкой, извлекла тонкий лошадиный хлыст.

– Ух ты, – сказала она.– Надо же… Впрочем, Мирозданию виднее.

– Не берусь истолковывать, – сказал Ансгар Фридрихович, – но знак довольно прозрачен. Встань и иди, Маруся.

– Называйте меня Мариной.

– Как скажете.

И они оба, зомби и некромант, проводили девушку взглядами до двери. Сцена психологической помощи была отыграна по мере их скромных возможностей. Оставалось ждать.

 

Ваня видел, как утром Марина вышла к людям. Уверенно, спокойно и чинно, как человек, и впрямь вернувшийся из небытия.

В руке у нее был хлыст, которым она пощелкивала себя по высоким бутафорским сапогам.

– Марусенька, – прошептала Мишель.

– Здравствуйте, – обратилась ко всем бывшая Маруся глубоким, низким голосом. – Меня зовут Марина. Надеюсь, теперь вы мне рады больше, чем в первый раз. Потому что если вы не рады – я знаю, как вас обрадовать. Я внятно излагаю?

Целую секунду никто из дружного коллектива не знал, что ей ответить.

 

 

– Теперь она окажет им всем психологическую помощь, – прошептал Ваня, пока Ансгар Фридрихович складывал ему в карман пачку купюр. – И сыграет ковбоя Длинный Хлыст.

– Длинного меча у нас под рукой не было, – Ансгар Фридрихович надевал пальто. – Зато, если я воскрешу старика Зигмунда, будет что ему рассказать.

– Но ведь на самом деле, – начал было возражать Ваня, но некромант уже согласился с невысказанным.

– Некоторые люди боятся жить, – дал он, как ему казалось, наиболее вероятное и внятное объяснение. – А когда скажешь им, что их жизнь закончилась – страх проходит, и они становятся самими собой.

– А когда она поймет, что жива?

– Вряд ли решит это исправить… Идем, мы больше здесь не нужны.

…Уходя, они слышали голос парня в белом, щелчок хлыста и голос Марины: – Еще раз обзовешь Мишель блондинкой в уничижительной форме – будешь сидеть только на треугольных стульях!

– Ансгар Фридрихович… а вы боитесь жить? – спросил Ваня, когда они вышли на улицу.

– Иногда просто до смерти, – то ли сострил некромант, то ли сказал правду – интонаций из-за сильного ветра было не разобрать. Голос господина Мерца вообще тяготел к монотонности. С таким не взяли бы ни в один психологический театр.

 

 

Золотое крыло

 

 

 

 

 - А вас, господин Мерц, никогда не возьмут в число тех, к кому общество обязано быть терпимым, кто может наставить его на путь истинного гуманизма. Вот, смотрите список – люди с ограниченными возможностями, гомосексуалисты, иные вероисповедания… вы, собственно говоря, что-нибудь иное исповедуете?

– Ничего.

– Вот видите. Вы гомосексуал?

– И с этим как-то не повезло.

– А ваши возможности – они ограничены?

– Мои возможности не ограничены.

– Тогда заберите свой талон и не морочьте мне голову!

 

– Социализация провалилась, – доктор Мерц сел на кровати, аккуратно застелил сзади себя одеяло и уставился в незамысловатый узор паркета. – Надежда на что-либо иное была бы явным оскорблением порядка вещей.

– Может, посмотреть этот сон еще раз? – предложил Ваня. – Если эти дебилы сменят психолога…

– «Эти дебилы» – это мое подсознание! – заметил Мерц со своей обычной прямотой, потом набросил на плечи рубашку и начал ее застегивать. Рубашки он предпочитал только белые или черные, а пуговицы – только из настоящего перламутра. Пластику не доверял. – К тому же, я потерял талон и теперь обречен общаться только с тобой. А ты вырос в сарае с козами.

– Ну, знаете! – Ваня поднялся было, но под тяжелым взглядом шефа сел обратно.

– Что? – заинтересовался тот, расправляя воротник.

– Растяпа вы, Ансгар Фридрихович.

Доктор Мерц задумался: соглашаться или нет, но был отвлечен какой-то собственной мыслью.

– Это все энтропия, – сделал он вид, что вовсе не оправдывается, а сводит все к мировой философии. – Есть только одна структура, способная ее победить, но и она не всегда служит созиданию.

Мерц посмотрел в окно – на первые морозные узоры, захватившие снизу голубой прямоугольник стекла, на отблески яркого и холодного солнца – и продолжил одеваться дальше. На фоне блистающей зимней гармонии он выглядел, словно доходяга в бараке: торчащие на разном уровне лопатки, синие вены под тонкой кожей и мускулистые, но тоже неодинаковые плечи, скупо укрытые прямыми темными волосами.

– Этого я не понял, – сказал Ваня. – Наверно, козы в моем лице и правда потеряли брата по разуму.

Ансгар Фридрихович ему улыбнулся – как Ване показалось, даже несколько виновато – и отправился умываться.

 

После завтрака Ваня уже совсем собирался было спросить, про какую же структуру говорит шеф, как прозвучало одновременно два звонка: дверной и телефонный. Наступило рабочее время.

Доктор выдохнул, взял трубку и махнул Ване, чтобы тот открыл дверь.

– Добрый день, – прозвучало из трубки. – Я ваш бывший клиент. Надеюсь, вы меня не забыли.

«День, – подумал некромант. – В десять утра».

– Даже если и забыл, то второй раз случится не скоро, – признался он.

– У меня сбежала мумия, – сказал клиент. – Мы поссорились. Возможно, она придет к вам.

– Хорошо, тогда я поставлю вас в известность.

Доктор с интересом глянул в прихожую – не мумия ли? – но это был всего лишь сосед Фидман, явившийся напомнить, что теперь их очередь чистить мусоропровод.

 

Первый раз тогда, с мумией, не получилось. Вернувшись из погружения в пучину времен, господин Мерц обнаружил, что вся его одежда пропахла пылью, гнилым деревом, сухой плотью, умащенной какими-то неизвестными ныне ароматическими веществами с тончайшим запахом. Запах ему показался отвратительным.

Большинство некромантов воскрешали только что умерших. Некоторые могли поднимать трупы, с момента смерти которых прошло сто и более лет. На тысячу лет назад умел смотреть Витольд Венглер, а глубже из ныне живущих заглянуть не мог никто.

– Нам сказали, что вы можете поднять хоть динозавра, – сделали ему восторженный комплимент два ученых-археолога: высокий худой блондин с лицом киноперсонажа Шурика и колоритный крепыш-брюнет с серьгой в ухе. – А у нас всего лишь древний Египет. Какие-то пять тысяч лет… даже меньше.

– Это большой риск, – осторожно ответил доктор Мерц.

– Илай, наш заказчик, дает по миллиону баксов за каждое тысячелетие, – ученый с серьгой посмотрел на него с внимательным прищуром, словно коллекционировал выражения глаз людей, которым внезапно и много платят.

Сейчас бы Ансгар «выдержал лицо», но тогда, как ему показалось, не сумел этого сделать и пополнил мысленную коллекцию археолога очень информативной картинкой. Наверно, в его взгляде в одно мгновение прочитались все двадцать квадратных метров полезной площади, которые он делил с матерью и сестрой, книжные полки под кроватью, подвешенная на стену клавиатура от компьютера и два соседских сына-подростка, воспитанные в активном неприятии к людям с физическими недостатками.

И вот господин Мерц (который тогда еще не дотягивал по моральному статусу до господина) сглотнул, запустил отказавший было пульс и сказал им:

– Евро. Я рискую не только жизнью, но и душой, даже если ваш заказчик Илай в нее не верит.

 

…Воскрешение проходило в выходной день, в закрытом музейном зале, полном запаха пыли и влажной тряпки, при закрытых дверях и занавесках. Ансгар потребовал в зал ванну с теплой водой – чтобы мумии было чем наполняться, когда он запустит процесс, который Витольд называл «ассиметричной реверсией». Сам же Ансгар облачился в черную рубашку до полу, резонно подозревая, что все, в чем он проведет ритуал, придется потом долго стирать – на погружение в прошлое его тело реагировало так же, как на погружение в глубину, с той только разницей, что глубина эта находилась внутри, а не снаружи.

Отдышавшись после первого раза, он погрузился во второй. Было далеко и страшно. Казалось, уходишь все дальше, дальше, и вот он порог – продолжительность жизни – перейдя который, многие уже не возвращались. А ему предстояло преодолеть больше четырех сотен таких порогов. Поначалу барьеры давались легко, хоть и страшно, некромант все еще чувствовал свое тело, склоненное над обрисованным углем изображением круга – всего лишь изображением, безупречно ровным, словно по циркулю. Здесь, в изображении круга, доктор Мерц становился просто странником – ищущим и вопрошающим.

Каждый барьер, словно фильтр, – размалывал его в порошок, перемешивал, пропускал сквозь поры и бросал равнодушно, забыв собрать вновь.

Дальше, дальше вниз – сквозь подобия эпох, сквозь волны подобий, с потоком времени, где-то далеко и в то же время – рядом, за перегородкой тоньше бумаги – идущим из будущего в прошлое.

Вот и то место, до которого он погрузился в прошлый раз. Давление безвременья подменило его тело собой, груз обратной причинности разметал его душу, словно горошинки из руки сказочного мальчика, по дороге. Осталась лишь воля – прямая как стрела, раскаленная до температур выше тех, что может выдержать разум.

Тела не было. Не было памяти, впечатлений и мыслей.

Он перестал быть – сначала казалось, что вообще, но потом стало понятно, что только там, откуда он явился. Наверное, если бы кто-то вошел в этот закрытый зал, то увидел бы в нем только мумию в ванне и тряпку на полу.

Сам же некромант обнаружил себя в храме, среди уходящих наверх в темноту колонн и движущихся теней – таких же странников, но пришедших из прошлого в будущее. Стало ясно, что разговора с ними не миновать и что этот разговор может быть и долгим, и коротким, но время не будет значить ничего, потому что в храме его не существует. По крайней мере, не существует того времени, которое шло на Земле. Здешнее время было многослойно и дискретно, как сложенный вдоль неведомой оси набор эпизодов, у каждого из которых, как у карты в колоде, время было своим. Некромант отметил, что впервые видит двухмерное время, где можно измерить как длину карты, так и толщину колоды. Храм стоял в середине.

– Он, – сказал один из оракулов.

– За кем ты? – спросил второй у Ансгара.

– За нею, – ответил некромант и представил ее такой, какой он ее видел – погруженной в ванну, в раскисшей оболочке.

Они приняли трансляцию, переглянулись.

– Еще не срок, – сказал один.

– Пусть хранит ее до срока, – сказал второй.

И тогда произошло удивительное: глубже погружаться не потребовалось.

 

Очнулся он все там же, на полу, взмокший и полумертвый от холода. Из глаз непрерывно текли слезы, а ощущения внутри говорили, что пост перед ритуалом – дело ненапрасное. Сдерживая тошноту, некромант поднялся на ноги, облокотился о край ванны.

Девушка смотрела удивленно, но спокойно. Она была красива – и не только оливково-жемчужным цветом кожи, бархатной чернотой глаз и породистым, немного кошачьим лицом. Она не была «девушкой» в понимании современных Мерцу эстетических канонов – капризным, загадочным существом, нуждающимся в защите и вызывающим у противоположного пола гормонально обусловленное безумие. В ней не было той агрессивной спортивности, на которую так положительно смотрит современная мода, не было изящества – она была полноватой, неподвижной и сонной. Однако уже тогда казалось, что каждая ее черта, каждый всплеск остывшей воды, каждая опавшая с нее ветхая тряпка будут куда более осмыслены, чем весь культурный слой нынешней цивилизации. Словно бы эта египтянка получила при воскрешении не только внутреннюю, но и внешнюю душу, и эта душа – многократная, многослойная, магнетическая – окутывала ее словно свет, который вот-вот станет видимым.

Она лежала под водой целиком, и обрывки тряпок колыхались вокруг ее тела, внезапно ставшего таким, каким оно было более четырех тысяч лет назад. От ее горла вниз шел некогда аккуратно зашитый, а сейчас размокший и немного перекосившийся разрез.

Девушка не двигалась, как и вода над ней, и только капли, ритмично стекавшие с подбородка Ансгара, расплывались и тонули, затеняя ее совершенство неровной красноватой дымкой.

Кровь текла у него из носа, ушей, кажется, даже из-под ногтей и корней волос, однако он протянул над водой полусогнутую руку, приглашая воскрешенную подняться. Он не знал, как это было принято там, у них, но откуда-то знал, что она поймет.

Оказавшись на полу, она сразу же упала на колени, и это было очень удобно – позволяло целиком накрыть ее полотенцем, не отвлекаясь на священный ритуал объяснений между людьми, не знающими ни одного общего слова, ни одного общего жеста. Так и оставшись сидеть на полу, девушка с интересом, хоть и неявным, пощупала ворс на полотенце. Сказала что-то хрипло, тихо на гортанном и быстром, еще ни разу не звучавшем в этом времени наречии.

Некромант наклонил голову – мол, сожалею, но понять невозможно – снова подал ей руку и отвел к окну. Она долго стояла, глядя на проезжающие по проспекту машины. Схватила его за руку, отпустила. Он ждал. У них было еще два часа до прихода археологов.

Он помнил, что именно она обыскала зал, трогая предметы, нашла лист бумаги и карандаш, поняла, что это такое, провела линию. Правда, сначала линия прорвала бумагу. Тогда девушка ощупала лист, надорвала его, откусила кусочек, пожевала, понюхала карандаш и вдруг ужасно быстро нарисовала на листе вытянутую фигуру, по мнению Ансгара Фридриховича, являвшуюся иероглифом «рот». Ткнув в него, она изобразила на лице радость. Потом изобразила злость и нарисовала незамкнутый треугольник.

Так они договорились о «да» и «нет».

За два часа Ансгар Фридрихович понял нечто бредовое – она знала, что ее воскресят, и знала зачем. Ей сказали об этом те, кто видит будущее, – оракулы, с которыми встретился некромант во время своего падения в прошлое. Он и сам не очень-то в это верил; но позже семьсот базовых иероглифов выучились как-то сами собой. Однако они не в их силах были объяснить главное, что его интересовало, – зачем?

Само предположение о несостоятельности азбуки появилось у него еще в те отпущенные им на рисование два часа и потом подтвердилось. Жертва, талисман, откровение. Листья, гадание, человек, дни. Много дней: еще два листа кружков с точкой посередине.

Он сумел объяснить ей про цифры и что у них пишут слева направо. И записал номер своего телефона – указав на себя. И время – мол, потом будет понятно, что это цифры. Вот и все. Досталась ли ей после воскрешения больная душа? Он не знал, потому что больше никогда эту «мумию» не видел.

 

 

– Позвольте полюбопытствовать, зачем вы дали ей свой телефон? – продолжал допрашивать клиент.

Да, за свои деньги он мог себе это позволить. Но и доктор Мерц не просто так их получил.

– Иногда мои воскрешенные сходят с ума, – поведал он печально. – Или что там у них вместо него. Между ней и мной, как мне показалось, пока я ее поднимал, сложились доверительные отношения, и я как ее куратор в этом мире имел вполне оправданное желание узнать об этом первым. Но я не говорил с ней.

– Вы бы и не смогли, – усмехнулся собеседник. – Если она объявится – дайте мне знать. Имейте в виду – она очень умна, хорошо приспосабливается и уже знает семь языков.

В трубке запищали гудки.

– Опаньки, – сказал Ваня.

Некоторое время доктор Мерц молчал, потом нехотя сказал:

– Незадолго до того, как тебя, Ваня, с кучей дерьма принесло в мою жизнь, я получил пять миллионов евро от некоего неизвестного мне господина Илая Дерико. Именно в эту сумму господин Дерико оценил мою жизнь и мою душу. По случаю того, что я все-таки не потерял их, спустившись на несколько тысяч лет назад, Ассоциация Древних Некромантических Искусств выдала мне высшую награду – Золотое Крыло. По закону, окрыленный этой вещью должен возглавлять Ассоциацию, но я, к большому облегчению АДНИ, отказался (я тогда был моложе и лучше, кажется, тоже был). Мой заказчик действовал через посредников – ученых из Института Археологии. Имени девушки я не знаю, как, впрочем, и многих древнеегипетских имен. Однако я записал ей свой номер, чтобы со временем, когда она поймет, что они такое, она смогла бы связаться со мной.

– Ага, – сказал Ваня. – Вообще-то, давать свой номер нам, жмурам, не в ваших правилах. Значит, она сказала что-то такое…

Доктор Мерц кивнул, продолжая изучать паркет.

– Она не сказала. В том-то и дело. А теперь, видимо… социализировалась куда успешнее, чем я. Странно, что приснившийся мне психолог не упоминал почивших египтян в качестве эталона адаптации.

 

К обеду, когда в квартире так и не появилось никаких мумий, пришлось заняться бытом: Ваня был отправлен подавать заявление на прочистку мусоропровода, сам доктор Мерц сел отвечать на письмо своего коллеги из Бристоля. У коллеги были апокалиптические видения, и Мерцу как обладателю «Золотого крыла» надлежало их истолковать.

Он думал над природой ожидания «конца света», когда явились эти люди. Сначала, конечно, они позвонили, а потом пришли.

Одеты эти двое были нарочито по-разному и даже немного небрежно – у одного мешковато сидел пиджак из твида, над ранней лысиной взмывали непричесанные прядки, у второго шарф нелепо торчал из-под воротника пальто. Звали их, по мнению некроманта, тоже одинаково – Олегом и Георгием.

Уже через минуту Мерц понял, что это не просители. Слишком расслабленно и по-хозяйски они держались. Слишком пусто смотрели. И слишком невежливо торопились.

– Вы хотите, чтобы я воскресил весь Бутовский полигон? – спросил он, переварив суть их требований.

– Вам же не трудно.

– Я не монетный двор.

– А вы по одному.

– Зачем вам столько покойников?

– Это уже не важно, – улыбнулся лысый, которого звали Олегом. – Вы хотите денег – вы их получите. Мы читали ваш Кодекс – никаких нарушений не будет.

– Если это армия…

– Нет. Это мы тоже знаем. Если они начнут причинять вред живым существам, вы их развоплотите, – сказал Георгий.

– И информационная гигиена будет соблюдена – о них никто не узнает, – дополнил Олег.

– Вы запустите их в космос? – не унимался доктор Мерц. – Будете держать под землей?

– Какая вам, черт возьми, разница!!! – вышел из себя Георгий. – Вы ведь неверующий.

– Я и вам не верю, – Ансгар спокойно встретил его гневный взгляд и мысленно порадовался, что его собственный гнев – глубже. – Вы можете создать негативный прецедент, не отраженный в Кодексе. Мертвым может не понравиться ваш проект – вам это в голову не приходило? А они, между прочим, вполне способны общаться друг с другом, не используя слов. Кроме того, у них есть эмоции.

– Вот на это нам плевать…

– А зря. Это может создать вам проблемы.

– Вряд ли. Гоша, покажи ему пистолет. Он заряжен иглами для развоплощения мертвецов и стреляет довольно далеко.

– Ну да. А знаете, что бывает, если такая игла попадает в человека?

– Слушай, проект на мази, – сказали они еще через несколько минут. – Тебе осталось только согласиться и подписать бумаги. Тебя не обидят, там серьезные люди, чего тебе еще надо?

Ансгар Фридрихович понял, что посетителей, в отличие от его коллеги из Бристоля, его мнение интересует мало. Поскольку он не был высокопоставленным гражданином своей страны, оно даже вообще ничего не значило и значить не могло. Они там уже все решили, вложили деньги, понастроили помещений и направили куда следует финансовые потоки. Дело в нем. И он, продающий свое умение за деньги, не может не согласиться. В такой ситуации его несогласие – полный бред, он сам это видел.

– Ты же сам это видишь, – подтвердил его мысли Георгий, – жмуры перспективны, понимаешь! Если работать быстро, проект окупится уже через месяц. Ты же самый умный кадр некроманского отдела нашей Родины, Ансгар Фридрихович, и ты должен понимать, что мертвые как рабочая сила могут стать основой экономики.

– Знаешь, Гоша, – Ансгар тоже перешел на «ты», с некоторой даже симпатией припомнил своего соседа по мусоропроводу, господина Фидмана, и заговорил, как он, – ко мне с такими предложениями приходят примерно раз в полгода. Я знаю множество причин, по которым должен отказать. Ты их тоже знаешь. Почему, скажи мне, продолжается цирк?

– Значит, ты не согласен? – сощурился Олег.

– С вашей стороны вообще было крайне недальновидно предполагать, что я соглашусь, – спокойно отвечал некромант. – Пусть они мертвецы, но они люди. Я и так совершаю большой грех, нарушая их покой, а вы совершите еще больший, заставляя их страдать.

– Все люди страдают! – прорычал Георгий.

Наверно, так чувствует себя устроитель лазерного шоу в пансионе для слепых. Им бесполезно объяснять. Они по-другому думают.

Когда-то информация о массовых расстрелах проходила по ведомству морали, точнее, как пример аморальных деяний, потом это всем надоело, и вот теперь из этого мертвого субстрата, оказывается, стало можно выжимать деньги. На благо общества и его, опять же, морали…

– Но смерть освобождает их от страданий, – кивнул Ансгар Фридрихович. – И лишь очень немногих мне бывает дозволено вернуть в этот мир, да еще с чужой душой. Хуже всего даже не то, что вы заставите их работать физически, – им это все равно – хуже всего, что вы заставите их принять вашу идеологию.

– Ведь могли же они попасть в ад, – хмыкнул Олег.

– Могли. Но я никогда не стану его руководителем, – ответил Мерц.

Двое переглянулись.

– Мы не подозревали, что некромант – обладатель Золотого Крыла – такая нежная фиалка, – с нехорошей улыбкой сказал Георгий. – Что ж, тогда, наверно, тебе будет небезынтересно узнать, что в проект вложены большие средства. В том числе средства многих влиятельных людей.

– Это не мои проблемы, – отвечал доктор. Казалось, что тяжелая рука собственного гнева скрутила его трахею в жесткую, давящую спираль. – А вашим влиятельным людям можете передать, что в моем доме их влияние стоит не дороже кучи дерьма. Очень надеюсь, что их зарвавшиеся ведомства пересажают на колья, – только предупредите ваших благодетелей, что колья должны быть титановыми, дабы пробить мозоли, которые выросли у них за долгие годы безупречной службы... Вон отсюда!

Поначалу Георгий с Олегом даже попятились. И побледнели, словно воочию увидев нечто, обозначенное в типовых договорах как «форс-мажор» и «обстоятельства непреодолимой силы». Если бы в тот момент Ансгар Фридрихович не вспомнил о том, что он цивилизованный человек, а не ангел мщения, они бы, возможно, так и не сообразили, что влиятельных людей боятся больше, чем его. Однако то мгновение, что доктор Мерц потратил на борьбу с застилающей ему глаза темнотой, дало гостям возможность опомниться, вытащить пистолет и, превосходящими силами уложив некроманта на пол, вывернуть ему руку за спиной. Через секунду плечо, и без того устроенное неправильно, хрустнуло.

– Левую, идиот, – Олег поджал губы. – Как он теперь подпишет?

– Ничего, – прошипел Георгий, приподняв хрупкого Мерца над столом, – найдет способ. В крайнем случае, он у нас пропадет без вести. И никаких проблем, потому что мы с тобой уже час как в Саратове…

Они заржали.

Ансгар вспомнил, как в детстве в порядке самоутверждения уверял себя, что выдержит все, про что писали в книжках про героев. Он даже неоднократно представлял себе, как это будет, и даже опробовал такой ход мысли, когда его поколачивали в школе. Сейчас выяснилось, что эта модель поведения пустила корни глубже, чем ему казалось, – невозможно было представить, что он вел бы себя как-то иначе. Детство хорошо закалило его. Им можно было манипулировать, обмануть, отвлечь, но – не заставить. Заставить Ансгара было нельзя, это знала вся школа, весь двор и родители. Акты жестокости, происходившие вокруг него с нормальной частотой мирного времени, то есть – редко, но все же происходившие, – вызывали в нем не заботу о собственном комфорте, а принципиальный протест, как и против любой глупости. И в этой глупости его пугал более сам факт преображения обратившихся «в говно» людей, чем то, что происходило с жертвой. Даже если жертвой становился он сам. Поэтому чем больше его били, тем сильнее он сопротивлялся и сам не знал, можно ли изменить эту схему.

Теперь все и вовсе воспринималось как-то сухо, словно его затянуло в машину, а наклейки в виде лиц особей одного с ним вида давно уже слетели с этого грубого механизма, и их отсутствие никаких эмоций в нем не вызывало.

Наверное, потому, что он не социализирован, вот почему.

Теперь требовалось дожить хотя бы до момента, когда придет Ваня, если только Ваня, конечно, уже не пришел и не стоит в прихожей, боясь пистолета с иголками.

Ансгара подняли с пола, ударили несколько раз и снова уронили. Георгий наступил ему на спину, под лопаткой что-то хрустнуло, отозвавшись вспышкой в левом глазу, и он бы закричал, произойди оно на вдохе, но в тот момент воздуха не хватило.

Зимнее солнце начало краснеть, подбираясь к горизонту, и теперь Ансгар не знал, солнечные зайчики он видит на ковре или пятна собственной крови.

– Сейчас мы узнаем, что будет, если выстрелить иглой в человека, – сказал Олег, и дуло уперлось некроманту в спину.

Схема сломана, бесстрастно отметило что-то на краю его сознания. Все что угодно, только не это. Не это. Не ЭТО.

Щелкнул замок на входной двери.

– Не стреляйте, я подписываю, – поспешно сказал уже укрепленный за столом Ансгар Фридрихович, пытаясь сфокусировать взгляд на месте для подписи и не залить договор капающей из носа кровью, потому что кровь некроманта под любым документом, согласно Кодексу, вполне заменяла подпись. – Только сначала вправьте мне руку. Вы ее вывихнули, а я не левша.

Он не знал, слышно ли его в коридоре, сообразит ли Ваня… Знал только, что для вправления одной руки непрофессионалами требуется, скорее всего, все четыре, а значит, некоторое время злодеям будет не до прицельной стрельбы. Возможно, это ничего не даст. Возможно… Так или иначе, нужно было быть готовым ко всему.

И Ансгар был готов ко всему, но вовсе не к тому, что случилось в следующий момент. Послышались шаги, дверь открылась, и на пороге возникла чернобровая молодка в пушистой шубе, прижимающая к себе завернутого в одеяльце ребенка.

– Простите, – робко начала она, – здесь проходит кастинг на роль жабы в фильме «Пирамида»?

– На роль кого? – оторопел Олег и выпустил плечо Ансгара.

 

Вспоминая дальнейшее, Ансгар Фридрихович так и не смог выстроить общую временную линию.

Девушка швырнула сверток в лицо Олегу, тот отлетел к стене, а из свертка высыпалось несколько кирпичей, оставивших как на стене, так и на голове злодея глубокие вмятины. В тот же момент (или раньше?) Ваня бросился на пол и дернул Георгия за ноги прежде, чем тот успел выстрелить. Игла воткнулась в паркет.

Хотя, возможно, все это произошло одновременно, но с разных сторон.

Грохот, вскрики и сотрясения стола отозвались в выходящем из онемения теле доктора Мерца очень плохо, и на этом моменте баталии он просто отключился, съехав со стула на пол.

 

Пришел он в себя на диване и с вправленной рукой. Ваня прижимал к его глазу холодный компресс, а девушка что-то делала в ванной.

– Она отвезет их в Саратов, – сказал Ваня. – Они же вроде как там.

– Значит, ты подслушивал именно с этого момента? – уточнил некромант. Голова работала плохо, но он верил, что будет жить.

– А что я мог сделать? – пожаловался Ваня. – Я только после него почувствовал ее поблизости и позвал… Ее зовут Лиза. Она мумия.

– Я знаю, – ответил доктор Мерц и улыбнулся, хоть это было и больно. – А где… то, что здесь было?

– В ванной, – ответила Лиза, появившись на пороге.

– Она не запирается, – сказал доктор.

– А они и не убегут, – заверила египтянка. – Я не рассчитала своих сил. Я подумала, что это к лучшему, потому что если их отпустить, могут пострадать ваши родственники и еще какие-нибудь люди, а если судить – их защитят высокие покровители.

 

– Пирамида, – рассказывала Лиза, собирая разбросанные по полу части деревянного кресла, – это очень просто. Это почти как в обществе. Любая идея имеет под собой основу. Основу знают все. Выводы делает примерно половина, точнее, если очертить круг и поделить длину его окружности на три части…

– Давай попроще, – остановил ее Ваня. – Что на верхушке?

– На верхушке человек, которому суждено стать Именем Идеи. Пока пирамида растет, те, кто перед верхушкой, имеют равные шансы стать этим человеком. Не один, так другой. Поэтому на этапе роста нет никакого смысла в переменах – все они компенсируются ростом пирамиды. Но вот человек появляется, пирамида начинает функционировать. Она меняет обстоятельства, ее создавшие. Если в этот момент человека, сидящего на ее верхушке, не сдвинуть, пирамида будет менять обстоятельства и окультуривать пространство своими гранями еще долго. Точнее, определенный период – у каждой идеи он есть. Через определенный отрезок времени наступает момент, когда она размножается. И тогда…

Солнце медленно уходило за горизонт, день умирал, сменяясь сумерками. Снег на подоконнике мерцал фиолетовым.

– Она говорит, – обратился к некроманту Ваня, – что оракулы ихнего древнего Египта послали ее в будущее, дабы спасти человечество от зомби-апокалипсиса… или чего там?

Собрав кресло, девушка склонилась над Ансгаром.

– Очень рада вас видеть, – сказала она. – Мы ведь так и не познакомились с вами тогда.

Он смотрел на нее одним глазом – второй заплыл – и жалел, что не может второй раз предложить ей руку.

– Значит, – спросил он, – вы сами пошли когда-то в этот храм и позволили воткнуть в себя кинжал?

– Ну да, – она улыбнулась. – У меня ведь не было детей. Я хотела увидеть будущее и спасти потомков.

– Вот, – заметил Ваня, – она всегда так рассуждает. Причем тут дети?

– Дети были у моей сестры, – обернулась к нему Лиза. – Одиннадцать. Их потомки живут по всему свету. Надеюсь, каждый из них так же, как и я, готов принести себя в жертву, чтобы спасти будущее.

– Что-то мне слабо верится, – пробормотал Ваня, – что эти два гм… человека…

– В возможности Гитлера тоже мало кто верил, – напомнил Ансгар Фридрихович. – Однако он был тем самым верхом пирамиды и неплохо поработал над реальностью. Но скажи мне, Лиза, – почему именно ты?

Он отметил, что, говоря о Лизе как о живой, он называет ее «на «вы», а обращаясь к той Лизе, какой она стала сейчас ,– на «ты». Сейчас она ему, получается, ближе.

– Вы все слишком гуманны, – улыбнулась она, – а в данном случае требовались радикальные меры. Эти люди не послушали бы молитв.

Ансгар отвел взгляд.

– Что ты будешь делать с трупами? – спросил он.

– Закопаю их где-нибудь под Саратовом, – Лиза пожала плечами. – Где они должны быть. Я ведь на машине. И позабочусь, чтобы у остальных не возникло рецидивов. Я бы с удовольствием занялась чем-то более милым и спокойным, но есть люди, которые не должны ходить путями богов… это у нас так говорили. Я хочу сказать, что к этим путям я подхожу лучше всех.

– Неплохо подходишь,– сказал Ваня с некоторой завистью. – За два года семь языков, машина…

Лиза встала.

– Ты причинила вред живым, – произнес некромант, закрыв глаза. – Согласно Кодексу, я должен тебя упокоить.

Лиза подняла черные тонкие брови, пожала плечами.

– Да, – согласилась она. Потом ненадолго задумалась. – Передайте Илаю, что я напала на вас и избила. Он будет переживать, но ваш вид вписывается в эту версию, а Кодекс Илай тоже знает.

– Что ж, теперь я понял, почему ты, – кивнул некромант, открыв один глаз полностью и второй – насколько смог. – А почему я?

– С помощью ваших понятий я это не объясню. Ты далек от людей, твое тело отмечено волей богов, разве ты не видишь? Я, как увидела тебя, сразу это поняла: ты не просто человек, ты не похож на людей.

Теперь она была с ним на «ты», наверное, как жрица с прихожанином. Разные времена, разные роли.

– Я думал, – проворчал доктор Мерц, – избранность выглядит как-то более… красиво.

– Если б вы родились не сейчас, а во Времени Истины, вы бы считались красивым, потому что люди смотрели бы на вас своими глазами.

– А они смотрят чужими?

– Да.

И, пройдя легкими шагами по коридору, исчезла в ванной.

– Ваня, выдай девушке два мешка для трупов, – сказал некромант шепотом. – В шкафу на третьей полке. Только синие… они большие. Зеленый маленький.

Доктор закашлялся и изо всех сил сжал кулаки; правое плечо заболело так, словно и не вправляли. Хотелось остаться одному и наконец-то закричать.

 

– Ансгар Фридрихович, – проводив Лизу до машины и оказав ей помощь в загрузке багажника, Ваня вернулся, – как вы себя чувствуете?

Тот вздрогнул и сел.

– Возможно, я зря напоминаю тебе об этом, – ответил он, разжимая руки и разглядывая фиолетовые следы между линией сердца и линией ума, – но пытают меня не каждый день. А еще в моей квартире никогда прежде не убивали моих сограждан.

– А мне кажется, дело не в этом, – выслушав его, сказал Ваня.

– Да? Ну и в чем?

Ансгар сидел на диване, обхватив голову руками, и смотрел на измазанный кровью и усыпанный кирпичами паркет. Хорошо, что солнечных зайчиков на нем больше не было.

– Знаете, я думаю, дело в Лизе, – сказал Ваня серьезно. – Она поменяла нашу реальность под себя. И теперь мы чувствуем себя оторванными от своей временной и культурной почвы… Особенно если она вернется, понимаете?

Ансгар сделал такое лицо, словно ему все еще продолжали наносить телесные повреждения. Он бы поспорил со словосочетанием «культурная почва».

– П-понимаю, – сказал он медленно, словно бы насильно погружая в глубины времен уже не себя, а память обо всех сегодняшних событиях и том, что ему еще предстояло сделать.

 

Через два дня они приняли расстроенного Илая – оказывается, Лиза сильно подействовала и на его реальность.

– Она была гувернанткой у наших детей, – признался он. – Лучшей у них никогда не было. Я не знал, что она… что она может быть опасна. Нам будет ее не хватать.

Доктор Мерц пожал плечами.

– Я уже ничему не удивляюсь, – сказал он, украдкой взглянув на застегнутый зеленый мешочек с мумией. Гувернантка. Подумать только. Может быть, эти два садиста с одинаковыми именами чувствовали именно это свойство воскрешенных – избыток возможностей.

– Лучше, наверно, будет вернуть ее в музей…

В музей. Она пролежит там еще много лет, а потом кто-нибудь вновь поднимет ее, чтобы… кто знает? Не допустить новой «пирамиды»?

 

– Я узнал, что наш сосед Фидман внезапно скончался. А через две недели его очередь чистить мусоропровод!

Этими словами Ваня начал новое утро.

– Что, опять я пойду стоять в очереди?

Ансгар Фридрихович рассматривал в зеркало свои пожелтевшие синяки.

– Хочешь, чтобы я воскресил Фидмана и заставил исполнить свой коммунальный долг? – спросил он.

Ваня смутился.

– Я не понимаю, Ансгар Фридрихович… можно задать вам личный вопрос?

– Ну?

– Мне кажется, Илая это тоже удивило. Почему, получив пять миллионов, вы живете в этой квартире? Мусоропровод, консьержка…

– А если б я жил в собственном доме? Индивидуальная отопительная система, забор с воротами, газ, свет, сигнализация, охрана, домработницы, налог на землю и прочая суета. Ну его. Это во-первых. Во-вторых, большую часть денег я отдал родственникам, чтобы они разъехались наконец и построили собственные дома.

– Но вы же с ними не общаетесь! – удивился Ваня.

– Общаюсь. Иногда. Я их люблю, и они меня, насколько мне известно, тоже. Но видимся мы редко.

– Почему?

Доктор Мерц оторвался от зеркала.

– Они смотрят на меня «чужими глазами». И мое подсознание, представь себе, тоже.

– А я?

– А ты – своими. Время Истины никуда не ушло.

 

 

 

 

«Золушка»

 

 

 

Над площадью неподвижно висел туман, густой и серый. Облака порциями выплевывали колючий снег, и те, кто был привязан у столбов, давно уже не чувствовали собственной кожи.

– Ничего, – кричали из немногочисленной, замотанной в дерюгу и грубую шерсть толпы, – скоро согреются!

Вокруг столбов был разложен все еще сухой, хоть и уже припорошенный белым хворост, а по дороге, протянувшейся из снежного шума, приближался монах с горящим факелом; казалось, факел вот-вот погаснет, и было непонятно, хорошо это или плохо.

Ваня пытался разглядывать лица, но видел только грязь, запекшуюся кровь, колпаки смертников и иногда – свисающие из-под них грязные спутанные волосы. Больше ничего видно не было, словно всем приговоренным стерли лица. Один, кажется, уже умер – на его плечи, покрытые желтым санбенито, намело сугроб.

Ваня перевел взгляд на человека в центре; тот тоже в ответ поднял голову. Где-то в жизни Ване уже попадались такие вот глаза, окруженные тенью, и это лицо, вылепленное филигранно, но криво, так похожее на отражение в воде.

Дома, ответила ему память, за ноутбуком оно сидело, освещенное разноцветными квадратиками интерфейса Linux. Почему Ансгар Фридрихович так любил делать компиляцию ядра, Ваня не знал, но надеялся, что сжигают его не за это. Гениальность шефа, однако, потрудились отметить, сложив к его столбу самую высокую кучу хвороста.

Вот некромант повернул голову, безразлично глянув на монаха; тот сбился с шага. Факел в его руке дернулся словно живой и упал в снег.

– Вы? – между тем оторопел Ваня.

И тут же проснулся. За окном стояла ночь двадцать первого века.

– Я, – некромант стоял рядом с его кроватью. – Теперь ты смотришь мои сны?

Ваня почувствовал себя виноватым.

– Я не хотел… Но это же бред какой-то! Сейчас не средневековье…

– Именно поэтому все происходит во сне, а не наяву, – пожал левым плечом Ансгар Фридрихович. Потом продолжил: – Это один и тот же сон, который я вижу с детства. Каждый раз он продвигается вперед на одну или несколько секунд. Ты же вступил недавно – оказывается, ты смотришь из толпы. Раньше я тебя не видел.

– А монах с факелом? Там, вдалеке? Я видел – он тоже узнал вас!

– Это Коля. В одной школе учились, только он лет на пять старше был. После школы стал священником. Наверное, надо его спросить, не снится ли ему то же самое.

Ансгар Фридрихович немного помолчал – возможно, задумался о друзьях детства – пожелал Ване спокойной ночи и вышел.

 

Доктор Мерц очень хорошо знал технику безопасности. Очень-очень хорошо. Он вообще многое помнил наизусть. Один из пунктов техники безопасности гласил, что воскрешенный, живущий рядом с некромантом, может «испортиться» и начать проявлять необычные способности. Если это произойдет, то рано или поздно на его груди появится черное пятно, которое со временем превратится в портал, засосет воскрешенного и выплюнет обратно в образе «черной твари». «Черная тварь» – это неконтролируемый сгусток зла, очень плохо.

Относился ли к этому пункту просмотр чужих снов, да еще навязчивых? А если да, то следует ли Ансгару упокоить своего воскрешенного сейчас или подождать до появления «пятна»?

Доктор Мерц дошел до кухни, вытащил чемоданчик, достал ампулу с «упокоительной» иглой. Лучше сделать это сразу, не разбираясь, как предписано. Мало ли что. Он никогда не имел дело с «черными тварями».

Продолжая рассуждать мысленно, Ансгар Фридрихович поднялся и сделал ровно один шаг, после чего силы идти дальше у него внезапно кончились, руки задрожали, и ампула чуть не упала на пол. Он поспешил вернуть ее на место.

Ерунда, уговаривал он сам себя, Иван уже мертв. Таких, как он, неоднократно приходилось развеивать по ветру. Какой-то мальчик из далекой деревни, где твоя машина застряла в грязи, и надо было найти, кому ее вытолкнуть. Он, конечно, удобен, но не особенно нужен. Не особенно.

Ансгар закрыл лицо руками, сделал шаг назад, уткнувшись спиной в угол, и съехал по стенке вниз. Некоторое время он никаких действий больше не предпринимал.

 

– Доброе утро, отец Николай.

Священник обернулся – в полоске света стоял невысокий мужчина в темно-серой китайской курточке, синих джинсах и коричневом свитере, заметном там, где куртка была расстегнута.

– Доброе, сын мой. Рад вас видеть. Чем могу быть полезен?

– Многим.

Отец Николай посмотрел на лицо вошедшего.

– Ансгар?

От прошлого на этом лице остался тот минимум, по которому его можно было узнать: астеническая кость, очертания носа, расстояние между глазами и еще какие-то постоянные углы наклона некоторых линий лица. Остальное, что отец Николай помнил с детства, было поглощено временем.

Впрочем, отец Николай всегда в последнюю очередь замечал такие вещи – Мерц легко узнавался по силуэту. Такого ни у кого больше не было. Однако силуэт изменился.

– Как живете, отец Николай?

Ансгар улыбнулся. Улыбочка у него была все та же, взрослая.

– Божией милостью живу, – ответил отец Николай.

– Ожидаемо, – сказал Ансгар, проходя в помещение. – А странно, что Его милость еще на таких, как я, распространяется.

– Значит, – сказал отец Николай, – ты думаешь о Нем. Кофе хочешь?

– Спасибо, не пью его. Если есть просто вода или немного чаю…

…Над столом висела огромная лампа в витом бронзовом абажуре. На стене дрожали причудливые тени, напоминавшие о сложности жизненных ситуаций.

«Мир подобий».

– Откуда такая большая лампа? – спросил Ансгар, грея руки о чашку.

– Это Сеня из лаборатории прислал. У них светильники заменили, а большие лампы остались – их на заказ делали, давно еще. Мне как раз подошла.

Ансгар кивнул.

– Мне святая вода нужна, – сказал он.– Как бы тебе ни странно было это слышать.

– В любой церкви…

– Нет, Коля. Мне нужна настоящая. То есть освященная тем, кому я верю и… совсем немного. Одну пробирку.

– На шее носить? – проницательно поинтересовался отец Николай.

Мерц почему-то вздрогнул.

– Да, на шее. А что, и такие есть?

– Есть… чем ты занимаешься, Ансгар? Смотрю на тебя и не могу понять. Хотел ведь медициной, помнишь?

– Я экстерном закончил медицинский, – кивнул Мерц, поморщившись. – За полтора года. А в ординатуре… мерзкая история вышла. Не понравился я куратору. Надо было сразу это понять, а я не понял, думал, что очень умный… Ну и… не сложилось. Не могу я с людьми.

Очевидно, он ожидал, что на этом расспросы прекратятся, но отец Николай как будто не заметил.

– А теперь что же? – спросил он.

Мерц поднял голову, и его глаза были похожи на два черных провала.

– А теперь я мертвых воскрешаю, Коленька, – произнес он тихо, но внятно. – Души мытарей в клетки ловлю. Как думаешь, вписываемся мы с моей армией в Великий Замысел, а?

Отец Николай перекрестился.

– Не мне тебя судить, – сказал он, подумав. – Может, и вписываешься. Они же неисповедимы, пути-то. Но если какие вопросы – заходи, обсудим. Может, помогу чем.

– Воды дашь?

– Хорошо, – отец Николай поднялся из-за стола, вышел в заднюю дверь, ведущую в церковный дворик. Через пару минут он возвратился, отдал Ансгару пробирку.

– Я сейчас к Семену поеду, – сказал он, одеваясь. – Человек на грани самоубийства. Меня не слушает. Может, поделишься опытом выживания после потери всего? Конечно, есть шанс, что мне удастся…

– А что он потерял? – насторожился Ансгар.

– Лабораторию. Ее закрыли. Навсегда. Чтобы дорогу кое-кому не преградила. Словом, вопрос сложный. Но если тебе некогда…

Ансгар тоже встал.

– Нет, что ты, – улыбнулся он. – У меня еще как минимум несколько дней… – Ансгар сунул пробирку со святой водой в карман и моргнул, словно что-то припомнив. – Не люблю самоубийц.

 

На лестничной клетке, у открытого окна, стояла девушка с сигаретой. Выглядела она, как и положено было всем девушкам, вальяжно, однако внимательный взгляд выявлял детали, никак не сочетающиеся со спокойствием и довольством жизнью. Глаза у девушки были красными, а руки дрожали.

Доктор Мерц не знал, здороваться ему или пройти мимо, словно он не заметил ее, но все равно уже было видно, что заметил. По всей видимости, это была его новая соседка из бывшей квартиры Фидмана, а с соседями следовало здороваться.

И он поздоровался.

Девушка что-то прошептала в ответ. Она была тонкая, высокая, крашеная в блондинку и модно одетая – в короткую юбку и меховой жилет из серебристых лис.

– Я, наверно, мешаю вам, – сказала девушка.

– Мешаете мне приходить домой? – уточнил доктор Мерц, вынимая из кармана ключ.

– Нет, но буду мешать, когда вы придете. Я плачу, не могу остановиться.

– Так плачьте дома.

– Да не могу я! – девушка со злостью затушила окурок в банке из-под сайры, стоящей на подоконнике. – Дома Ксюшка, моя мачеха. Она меня ненавидит. А папа меня любит, но папа на съемках. А я беременна, понимаете? Ксюшка не хочет, чтобы я родила ребенка, потому что…

– Если вы будете столько рыдать и курить, – сказал доктор Мерц с нескрываемым презрением, – то вы его точно не родите!

Девушка уже открыла было рот, чтобы возразить про курение и ее собственное дело, до которого никому не должно быть дела, потому что время моралистов давно прошло, но Ансгар Фридрихович внезапно продолжил:

– Что, впрочем, хорошо.

– Хорошо? – оторопела девушка.

– Да, – кивнул ее уродливый сосед. – Если вы не можете самостоятельно защитить своего ребенка, то, родив его, вы испортите генофонд и без того вымирающей нации. Кроме того, он родится с больными легкими. Исходя из того, что вы не замужем и отец вашего ребенка тоже не защищает его, рожаете вы от труса и предателя, а эти качества, как известно, неплохо передаются по наследству.

Девушка поджала губы, подумала.

– Мне плевать на вашу нацию, – сказала она.

– Это не моя нация, – ответил некромант. – А ваша.

Пройдя мимо соседки, он направился к своей двери.

 

– Ансгар Фридрихович! Где вас носило весь день? – встретил его Ваня. – Я волновался.

– Волновался? – Ансгар испытующе вгляделся в его зрачки.

– Конечно, – исправился Ваня, – мое волнение – всего лишь тень от человеческого волнения, но это весьма занозистая тень…

Ансгар улыбнулся. Снял куртку, вытащил из кармана пробирочку, отдал Ване.

– Сможешь носить это на шее?

Ваня осторожно взял сосуд.

– А почему нет?

– Там святая вода.

– Так я не аллергик!– воскликнул Ваня. – Знаете, меня когда-то достали эти розовые водоросли в волосах… я ведь хотел их перекрасить, даже краску купил, но все руки никак не доходят… так вот, там на инструкции написано: перед покраской помажьте активным раствором кожу на локте – если не покраснеет, можете пользоваться.

Ансгар взял у него пробирку, открыл.

– Давай локоть.

– А почему именно локоть?

– Вряд ли тебе понравится, если я вылью ее тебе на голову… ну что?

– Ничего.

– Не больно?

– Нет.

– Тогда повесь и не снимай.

Ваня послушно повесил пробирку на шею.

– Ансгар Фридрихович, – он шел по пятам за некромантом в его комнату, – а можно спросить… зачем это?

– Либо ты ее носишь, либо я тебя развоплощаю, – сказал Ансгар Фридрихович, всегда считавший правду меньшим из возможных зол.

– Так это вы ради меня мотались в церкву по такой погоде? – опешил Ваня. – Ничего себе… тогда уже из-за одного этого я останусь одетым в эту пробирку до конца своих дней!

– Заткнись, а? – попросил Ансгар, потирая виски. – Сегодня у меня тяжелый день был.

– А что случилось?

Ансгар устроился на диване, расслабил ноющие мышцы.

– Ездил к своему другу детства, он генетик. Его лаборатория хотела заработать, но… там ведь уже все поделено. Ученые перешли кому-то дорогу; их прикрыли. Они продолжали работать. Тогда лабораторию разгромили. И закрыли. Семен хотел покончить с собой, но я пригрозил ему, что если он умрет, я его найду и воскрешу…

Ансгар задумался, потом поднял раскрытую кисть руки, поглядел на нее и снова сжал пальцы.

– Наверно, – продолжил он, – я просто хотел небанально показать, что друг мне дорог, – так ведь, кажется, рекомендуется делать в подобных случаях? Однако друг принял эту угрозу всерьез и тут же передумал. Теперь я пребываю в сомнениях – вдруг я сломал человеку жизнь?

– Не дав ему умереть, что ли?

– Ну да…

– Не расстраивайтесь, Ансгар Фридрихович! Мне вот вы сломали смерть. Но раз вы после этого еще можете заходить в церковь, значит, не все потеряно!

Ансгар посмотрел на него снизу вверх.

– Хорошо, что весь мир не состоит из таких вот, как ты, благодушных идиотов, – заявил он. – А то мне пришлось бы пересмотреть собственное отношение к суициду.

 

Ночью их разбудил несмелый стук в дверь.

Отправив Ваню открывать, Ансгар Фридрихович отогнал мысли о Тьме, пришедшей за его подчиненным. Нет, не Тьма. Соседи. Почти одно и то же, но есть небольшая разница в масштабе. К тому же сон, который ему только что прервали, никоим образом не относился к Ивану, а если бы Иван где-то в нем спрятался, это вызвало бы у доктора Мерца глубокое смущение.

Но раз Ивана во сне не было и в глаза ему смотреть не стыдно, можно было все-таки отправиться в прихожую и посмотреть, что там случилось.

– Это соседка, – представил Ваня давешнюю курильщицу. – Антонина.

– Впервые, – заметил доктор Мерц, – вижу вас не плачущей.

Антонина кивнула, машинально заправив за ухо прядь жиденьких серых волос.

– Папа только что умер, – сказала она. – Сердце… у него всегда было больное сердце… Я не знаю, что делать. Ксюшка вернется только послезавтра… а до этого что? Я не знаю.

– Сначала нужно получить справку о смерти, – сказал доктор Мерц.– От врача. Вам знаком телефон «03»?

Антонина кивнула. Но потом упрямо покачала головой и сказала:

– Ваня говорил, что вы воскрешаете людей. Я хочу… воскресить папу. Ведь у вас же – вон там! – на арке написано что-то про смерть… и собака эта нарисована, с тремя головами. Я помню. Мы в школе проходили, что она охраняет царство мертвых.

Доктор Мерц повернулся к Ване, смерил его взглядом, покрутил пальцем у виска и опять повернулся к соседке:

– Этот дебил иногда любит говорить ерунду. Эзотерика – это любимая тема. Он недополучил эзотерики в детстве, потому что его родители были материалистами, и это нанесло ему непоправимую психическую травму. Так что вы уж его извините.

– Я заплачу, – девушка достала из кармана пачку банкнот. – Я должна была это взять. Иначе погибнем мы – я и мой ребенок.

– Честно говоря, – вздохнул доктор, – с точки зрения эволюции вы и должны погибнуть. И я должен за деньги рискнуть будущим цивилизации?

– Что он такое говорит, а? – Антонина обратилась к Ване. Глаза ее снова покраснели.

– Мой шеф любит говорить ерунду, – ответил Ваня. – Здоровье нации – его любимая тема. Он недополучил здоровья в детстве да и к русской нации относится весьма отдаленно, потому что его родители не были русскими, и это, видимо, нанесло ему непоправимую психическую травму. С точки зрения эволюции он тоже должен был погибнуть…

– Моя мама курила во время беременности, – любезно сказал Ансгар Фридрихович, сбрасывая с плеч верхнюю часть халата и наслаждаясь произведенным эффектом. – И всего боялась.

Антонина отшатнулась. Мерц набросил халат обратно.

– Ваня предупреждал вас, – произнес он с отработанной интонацией, – что папа может сильно измениться, после того как встанет со смертного ложа?

– Да, – кивнула Антонина. – Я готова. Я могу защитить своего ребенка, правда.

– Да мне-то что, – вздохнул Ансгар Фридрихович и отправился одеваться. Идиотский сон оказался таким вещим в своем идиотизме! А святая вода, если и повлияла на что-то в натуре Ивана, то явно не на болтливость.

 

– Какого черта в стакане так мало воды?

Огромный бородатый мужик, очень похожий на кинопродюсера, возвышался над маленьким некромантом, словно небоскреб.

– Здравствуйте, – скучным голосом ответил Ансгар, протягивая ему полный чайник. – Мы с вами незнакомы. Я ваш сосед, моя фамилия Мерц. Несколько часов назад вы умерли от инфаркта, а ваша дочка попросила вас воскресить, потому что вы должны были закончить работу над последним проектом. Вы ведь кинопродюсер?

– К черту проект!– прорычал мужик. – У меня было дерьмовое здоровье, и я знал, что его не закончу! Сколько эта дура вам заплатила из моих денег? А, впрочем, не важно… Где она? Я с ней поговорю.

– Вот.

Ансгар просто отступил в сторону от дверного проема, за которым ждали Ваня и Антонина.

 

– Он выгнал меня, – сказала Антонина, вернувшись через десять минут.– Злой как черт. Не знаю что делать.

– Главное, – сказал доктор, не отрываясь от ноутбука, – не реветь. Это мне сильно мешает.

Антонина всхлипнула, но постаралась действительно не реветь.

 

В скором времени на лестнице вновь разразился скандал.

– Вон отсюда! – орал кинопродюсер. – Я тратил на тебя кучу денег, а где благодарность? Где? Думаешь, я не знаю, что ты стучишь на меня? И кому! Мало того что ты плохо воспитанная, неблагодарная стерва, так ты еще и загадила все своими шмотками до потолка! Пошла прочь!

– Но, милый, пять комнат – это не так много, а мы…

– Никаких «мы»! Я больше не намерен терпеть здесь твою холерную рожу! Забирай свое шмотье и уматывай. Чего смотришь? Я непонятно сказал? Понаехали тут, покорительницы Москвы!

 

– Опаньки, – только и сказал Ваня, отнимая ухо от двери. – Второй час уже орет.

– Неожиданный исход для Золушки, – сказал некромант, не отрываясь от набора какого-то текста.

Через некоторое время они услышали, как продюсер с кем-то долго говорит по телефону. А потом он позвонил в квартиру.

– Откроем? – спросил Ваня. – Не убьет он нас?

– Открывай, – махнул рукой некромант.– В крайнем случае, обольешь эту нечисть святой водой.

– Где моя дочь? – с порога загрохотал кинопродюсер.

– Она плачет, – ответил Ансгар Фридрихович таким голосом, словно предъявлял официальную претензию.

– Это хорошо, – внезапно сказал папа. – Потому что завтра я ее, – он вдруг тоже всхлипнул, – выдаю замуж… За этого недотыкомку белобрысого… что ж поделать, раз любовь хренова. Его родичи не знали ничего. Я поговорил – они только рады, что у них будет внук, потому что замучились ждать, – сынку-то уже почти тридцать пять, великовозрастному дебилу.

– Что? – Антонина вышла в прихожую. – Но я…

– Молчать! – рявкнул папа. – Одевайся, внизу машина стоит и этот твой. Короче, много дел сегодня.

…Когда она ушла, Ансгар Фридрихович осторожно спросил:

– А жить молодые где будут?

– Здесь, где же еще, – расхохотался папа. – Я-то уеду. Купил себе, знаете ли, «харлей», поезжу по стране. Давно хотел, но здоровье не позволяло. А теперь-то здоровье у меня – огого! – он поднял вверх кулак. – Теперь мне все нипочем! Кстати, Ансгар Фридрихович, а мне водку пить можно?

– Сколько угодно, – ответил тот. – А плакать нельзя, так и передайте всей вашей сентиментальной семье. Если будет с лестницы хоть один писк…

– Понял, понял… но… как же младенец?

– Надеюсь, он получится не таким громким, как вся ушибленная семейка. Кроме того, всегда есть шанс, что он родится немым.

Кинопродюсер расхохотался.

– А на свадьбу все-таки приходите, – сказал он. – Будете там вместо генерала – взгляд у вас такой… властный. Будете за моим зятем приглядывать.

– Нет уж, увольте.

– Да я пошутил, ха-ха-ха!

– Очень смешно, – проворчал некромант. – Кстати, после свадьбы не забудьте, пожалуйста, почистить мусоропровод вне очереди. Потому что вы его обязательно забьете.

 

…Через два дня, ничего не сказав Ивану, Ансгар Фридрихович снова поспешно собрался и куда-то уехал. А вернулся глубокой ночью. Но на этот раз не отпирал дверь ключом, а позвонил.

Отворив дверь, Ваня в изумлении замер на пороге – шеф держал огромный букет странных волосатых цветов серовато-фиолетового оттенка, похожих на запчасти от людей с картины Дали. С той только разницей, что Дали предпочитал рисовать запчасти относительно живыми, а не такими, словно их отрезали неделю назад.

– Что это у вас? – решился-таки спросить Ваня.

– Цветы, – отвечал некромант, проходя мимо него в квартиру. – От моего друга детства, Семена. Которому я жизнь поломал. Он очень благодарен. Они в горшках, поставь на подоконник. Это все, что осталось от его оранжереи.

Заметив недоумение в глазах Ивана, доктор Мерц счел необходимым пояснить:

– Он добавил в геном крапивы гены орхидей… Что смотришь, идиот? Между прочим, именно из-за него я передумал и воскресил папу Антонины. Потому что даже если она испортит твою нацию, генные инженеры ее спасут.

– Не испортит, – обиделся за соседку Ваня. – Она курить бросила.

Доктор Мерц улыбнулся, рассматривая растения.

– Красивые цветы. Жаль, свадьба была вчера, а то б подарили.

 

 

 

Эксгуманты

 

 

Утром, еще темным, но уже снежным, позвонила сестра. Говорила о каких-то отвлеченных вещах, о еще большем количестве вещей умолчала, а фраза, на которой Ансгар окончательно проснулся, звучала укоризненно:

– Иногда, знаешь ли, людям хочется услышать, что ты здесь, ты с ними, еще жив… тебе это незнакомо?

Обычно такие утверждения скрывали какие-нибудь просьбы или наивные манипуляции, за которые он ее, конечно, любил. Но не в восемь же утра.

– Почему ты решила, что полчаса назад я еще буду жив, а к обеду, скажем, уже умру?– спросил он.

– Ансгар, – продолжила она все с тем же упреком, – я звоню тогда, когда могу. Сейчас мне пришла в голову великолепная идея, а к обеду я, возможно, уже забуду ее или ты уедешь на какой-нибудь вызов.

– Ты решила проблему Гильберта?

– Не смешно. Я просто подумала – у тебя ведь нет детей…

– Надеюсь, – отозвался некромант с энтузиазмом. – Особенно учитывая отсутствие генетического материала в свободном доступе.

– Слушай, но ведь это нездорово!

– Кому как. Мне вот нормально.

– Ты узко смотришь на мир. Это ужасно… А самое ужасное – что наша мама хочет тебя навестить и пожить у тебя дня три-четыре, пока ей заменят окна.

– А у тебя она пожить не может? – тоскливо спросил брат.

– В том-то и дело, что у меня дети, а у тебя – нет. Мы с мужем уезжаем, я могу пустить маму к себе, но Глафира категорически против. Они с мамой не уживаются. Я не хочу волновать маму и нервировать ребенка, поэтому…

– А кто такая Глафира?

– Твоя племянница.

– Я понял, – Ансгар сел на кровати. – Ты хочешь в обмен на отсутствие мамы сплавить мне дочь. Чтобы расширить мой взгляд на мир. Какого хрена мама решила менять окна зимой?

– Зимой дешевле… И у Глафиры как раз каникулы. Кроме того, она интересуется твоей профессией.

– Ни одна братская любовь не может устоять перед шантажом, – сказал Ансгар после еще получаса беседы. – Остается только надеяться, что интерес твоей дочери к моей профессии выражается не в том, что она красит волосы ваксой, рисует под глазами черной помадой и ходит в пластмассовых штанах.

– Нет-нет! Она просто собирает паззлы про черепа и девочек с выклеванными глазами. Очень любит паззлы. Она будет вести себя тихо, слушаться вас, исполнять все правила и ни с кем помимо вас не общаться! Пожалуйста, Анс!

– Теперь я и впрямь мечтаю помереть к обеду.

 

– Привет. Я Глафира.

За дверью стояла девушка лет шестнадцати в черном пуховике, с черными, причудливо постриженными волосами и сильно напудренным лицом.

– Привет, – Ваня улыбнулся. – А я – Иван. Вещи клади сюда… И идем, я покажу тебе твою комнату.

– А где черепа? – спросила Глафира, протаскивая свою сумку сквозь арку. В сумке лежал пакет с бельем, косметичка и три больших коробки с паззлами – и, собственно, все.

– Какие черепа? – удивился Ваня и добавил с нарочито глупым лицом: – Я думал, ты цветы любишь.

– Которые должны быть по стенам, – возмутилась Глафира. – И цветы я терпеть не могу. Ну, разве что только черные розы.

– А твой дядя любит цветы, – поведал Ваня, пропуская ее в комнату. – Вот, собственно, – он указал на торчащие из колючей крапивной зелени синие волосатые сопли, – эти.

Глафира зачем-то схватилась за горло.

– Это… моя комната? – спросила она сдавленно.

– Ну да. Я специально поставил тебе цветочки. Там где-то внутри у них есть пестики и тычинки, но мы, честно говоря, еще не нашли.

– Они похожи на что-то неприличное. И мертвое, – сказала Глафира, отдышавшись. – Но готично. А ты вообще кто Ансгару? Ну, я хотела спросить, насколько ваши отношения…

– Я ему – фамилиар, – нашел Ваня адекватное современное слово. – У кого-то черные коты, у кого-то – розовый зомби. Моя комната за стенкой. Если что – заходи.

– Круто, – вздохнула Глафира. – А у меня нет никого. Я толстая.

Ваня, в свою очередь, тоже смерил ее взглядом.

– В каком месте? – озадаченно спросил он.

– Во всех! – проныла Глафира.

– Полагаю, – голос вошедшего доктора Мерца разрезал неспешное течение светской беседы, словно порыв штормового ветра, – это сказал тот, кто ушиб руку при попытке отыскать на тебе что-то кроме костей.

– А вы похожи, – заметил Ваня, переведя взгляд с одного на другую. Дядя с племянницей тоже изучали друг друга. Ансгар пытался вспомнить, когда видел эту девицу последний раз. Кажется, года два назад. Или три… Правда, ей тогда было восемь.

– Особенно фигурой, – кивнул доктор. – Я тоже непомерно толст.

– А я тебя другим представляла, – сказала она осторожно. – Как того некроманта в «Дьябло» – высокий такой, с длинными белыми волосами…

– Надеюсь, реальность тебя достаточно глубоко разочаровала, – вежливо отвечал господин Мерц. Он ловил себя на том, что не представлял племянницу вообще. Как-то не до того ему было. – В нашей профессии преуспевают любые уроды. Переодевайся, приходи на кухню, Ваня через десять минут обещал нам ужин. Ты ведь любишь овсянку?

 

Глафира действительно не мешала. Она смирилась с цветами, прилежно ела все, чем кормили, и только за общим столом осторожно приставала к дяде с расспросами.

– А что бывает, – спрашивала она, – если некромант нарушит Кодекс?

– Смотря какой раз, – объяснял, с молчаливого согласия Ансгара, Ваня. – Если первый – его лишают половины его способностей.

– Каким образом?

– Рвут его энергетический контур, и эта половина просто вываливается, – сказал Ваня. – Это можно сделать несколькими путями – блуд, каннибализм…

– Его едят? – удивилась Глафира.

– Нет, ему отворяют кровь, – вмешался Ансгар. – Поскольку это не особенно приятно, штрафники, как правило, выбирают блуд, но иногда этот выбор… гм… не оправдывает себя.

– Почему?

– Потому что комиссия по съему некромантских хитов, – Ансгар поймал себя на том, что переходит на молодежный сленг, – обычно состоит из трех человек – два в масках шакалов, один в маске волка. А если кто не любит волков и шакалов, представляешь, каково ему?

Глафира прыснула в кулак. Человек в маске волка почему-то представился ей в виде волка из мультика «Ну, погоди!».

– А если второй раз? – продолжала допрашивать она.

– Оставшуюся половину делят пополам, – снова подхватил тему Ваня. – Для этого применяют те же способы, только…

– Только публично, – сказал Ансгар. – Тут обычно выбирают кровь. Подсудимый стоит посреди безликой толпы, привязанный к столбу… и так далее.

– Бррр, – Глафира поежилась.– А третий.

Ваня с доктором переглянулись.

– Третий раз обычно насильственный. Пытки, например. До этого стараются не доходить. После второго прекращают практику.

– А четвертый?

– А в четвертый раз к преступнику заходят те же… два в масках шакала, один в маске волка. Тот, кто волк, обычно хорошо рисует. И вот он начинает рисовать того некроманта, который четыре раза нарушил Кодекс. Как положено – с крыльями. А потом он разрывает лист так, чтобы оторвать эти крылья. В этом нет никакой магии, но большинство почему-то сразу умирает, поэтому считается, что после четвертого раза положена казнь.

 

На третий день Глафире повезло. Ансгар Фридрихович объявил за завтраком:

– Завтра едем за город, у них там мертвецы из могил встают.

– Ух ты! Настоящие? – Глафира широко раскрыла глаза. Стало ясно, что она готова терпеть что угодно ради выезда за мертвецами. Хотя со стороны ее удивление могло показаться несколько искусственным, и Ансгар напомнил себе, что это, должно быть потому, что она играет ребенка.

Которого у него нет.

Получается, он ему нужен, что ли?

Размышления на эту тему не раз приводили доктора к выводу, что считать себя сверхчеловеком, лишенным обычных инстинктов, довольно глупо. Вот родительский инстинкт – он же у него есть. Наверное, не будь его вовсе, он не принял бы в гости племянницу, которая так напоминает его самого. Правда, она красивее. И мысль о том, что какие-то незнакомые ему красивые мальчики смотрят на нее с восхищением, а то и с вожделением, отзывалась в нем вполне обоснованной гордостью. Его племянница должна всем нравиться. Это нормально.

– Нет, надувные! – съязвил он. – Причем надули их, так и не объяснив им, что они мертвые и должны спокойно гнить в своих гробиках! Поэтому они до сих пор ходят и пьют чай!

– Чего? – удивился Ваня. – Они, что, и психами бывают? Я думал, это привилегия живых. Только не подумайте, Ансгар Фридрихович, что вы воскресили шовиниста.

Глафира хмыкнула.

 

– О, наконец-то вы пришли! Я вас сразу узнала! Миша говорил, что у вас такой сексапильный сколиоз, а лицом вы похожи на молодого Йозефа Геббельса!

Девушка в шиншилловой шубе, с большими губами и блестящими от колец пальцами встретила их у калитки.

– Оптимистично, – ответил ей доктор Мерц, – особенно если учесть, что толком постареть он так и не успел. Вы Анжелика?

Он только что вылез из машины и теперь, смахивая снежинки с лица, без интереса оглядывал окружающие его сугробы, заборы, дворы, дома и высокие заснеженные сосны. Ваня и Глафира встали поблизости.

– Случилось ужасное, – перешла девушка на искренне-серьезный тон.– Я думала, мне подлили «кислоты» в чай или я сплю после тяжелой пищи. Мне плохо, потому что в реальности так не бывает. Я спросила у Миши, что за хрень, и Миша сказал, что знает человека, который поможет нам с ними справиться. Муж еще не приехал, но скоро будет. Проходите, пожалуйста, Ансгар Фридрихович, и вы, молодые люди… как вас зовут?

– Иван и Глафира. Не все из нас люди.

– Странно, что Иван вам никого не напомнил, – доктор Мерц проследовал мимо Лики к калитке в сплошном заборе, затем сквозь нее и медленно пошел по дорожке, ведущей к огромному загородному коттеджу.

В коттедже горело только одно окно.

За окном просматривалась кухня с маленьким разделочным столом, освещенная небольшой люстрой. Меж раздвинутых штор свисал причудливый ламбрекен, а на стенах, что глядели из перспективы, угадывались потемневшие от времени голландские подлинники с изображением разнообразных фруктов, призванных, как всегда казалось доктору Мерцу, стимулировать аппетит у всех, кроме него. Не то чтобы он не любил употреблять в пищу фрукты. Нет, он весьма хорошо к ним относился. Но сам принцип нарисованной еды невероятно претил, и если хороший пейзаж еще мог пробудить у него интерес, то натюрморты вызывали неосознанное отвращение, словно он только что попробовал их съесть и уже изрядно пожевал холста с масляной краской. Поэтому он считал, что еду нужно есть, а не рисовать. При этом яблоки, скажем, на деревьях, у него никакого неприятия не вызывали. Противны были лишь те, что на столе.

– Мы сначала думали, – говорила Лика, – что нас решили разыграть… я попросила Мишу увести их, но как только он коснулся руки… ну, это бред какой-то… она была настоящая, понимаете? Его чуть инфаркт не хватил. Смотрите!

Остановившись на нетоптаном снегу, все с интересом наблюдали.

На украшенной голландскими натюрмортами кухне сидели трое. Пили чай, иногда поворачиваясь друг к другу, чтобы что-то сказать, и на первый взгляд в их силуэтах – двух больших и одном маленьком – не было ничего необычного.

Однако приглядевшись, можно было заметить, что на лицах у них нет носов.

А при еще более внимательном рассмотрении становилось ясно, что носы у них все-таки есть, но лучше б их не было.

– Зима, – ошарашено резюмировал картину Ансгар, – время депрессий. Но я еще не видел людей, настолько погрузившихся в печаль, чтобы стать похожими на трупы многолетней давности. К тому же они, кажется, недавно из земли.

– Что же делать, – безо всякого выражения сказала заказчица. Она дрожала.

– Они явно пришли сюда на своих ногах, – доктор Мерц огляделся, – и вон то, из угловой калитки – их следы. Что у вас там кроме леса?

– Ничего.

– Прекрасно. Когда я уговорю их вернуться в могилу, поставите в лесу памятник, чтобы больше не выходили.

– За этим их и ставят? – спросила Глафира. Ее карие глаза были огромны, а на щеках внезапно появился румянец. Наверное, забыла напудриться.

– Я не могу видеть этот ужас, – проныла Лика, отворачиваясь.

 

– Давно они здесь? – спросил Мерц, понаблюдав за картиной в окне минут пятнадцать.

– С прошлой ночи… все ставят чайник, пьют чай…

– А потом все внезапно одновременно поворачиваются к двери, – заметил доктор. – И с этого момента начинается новый цикл чаепития. Интересные господа.

– Я раньше такие старые трупы только в кино видел, – сказал Ваня. – И теперь все время жду, что они по-компьютерному задвигаются. А они – как люди.

– У тебя тоже человеческая пластика, – некромант оторвался от созерцания окна и посмотрел на него, как показалось самому Ване, с тенью несвойственной ему симпатии. – Это эксгуманты, – продолжил он. – Технические зомби. Чтобы поднять их, не нужно быть истинно видящим… достаточно прочитать, скажем «Серый рассвет».

– «Серый рассвет»? – переспросила Глафира. Без особого, правда, интереса, словно в жизни читала и не такое.

– Книга о том, как поднимать покойников. Как обычно бывает в таких случаях, тираж сожгли еще пару веков назад, но рукописи, как известно, не горят… Скажите, Анжелика, – доктор Мерц повернулся к женщине, – а вы кто по профессии?

– Популярная телеведущая, – выговорила Лика, поняв, что выказывать удивление невежеством этого человека совершенно бесполезно. Он не знает никого популярного и знать не может.

– Вам знакомы эти господа? – продолжал доктор Мерц задавать вопросы. – Я вижу, что они без ботокса, поэтому явно не из светского общества, но может, на обочинах попадались?

Лика сочла за лучшее не задумываться над второй половиной фразы; обернулась и крикнула куда-то назад:

– Миша! Нам знакомы эти зомби?

Глафира истерически засмеялась. Миша, местный участковый, подошел, хрустя снегом.

– Лично мне – нет, – отрапортовал он. – Но вот тут бабка с той стороны говорит, что когда это место еще не было элитным поселком, тут дача была… и они в ней жили.

– Кто? – Лика требовательно подняла накрашенную бровь.

– Ну, эти, – Миша с опаской покосился на окно. – Мертвецы. Дед, бабка и внучка.

– Они что, тут и умерли, Миша? – воскликнула Лика.

– Слушай, ну откуда я знаю, а? – Миша вновь затравленно оглянулся на окно, потом обратился к доктору Мерцу: – Вы можете их убрать, а? Какая разница, жили они тут или нет? Мало того что они, небось, воняют, загадили всю кухню, так еще и нереальны вообще!

– Я могу их убрать, – сказал доктор Мерц, – только если выясню, зачем они пришли и чего хотят. – У той, что носит черепушку с косичками, – логично предположить, что это внучка, – во лбу явно не третий глаз, а дырка от пули.

Анжелика перекрестилась и закрыла рот рукой. Миша вздохнул.

– Брррр, – сказала Глафира и плотнее закуталась в пуховик. Иногда она отводила взгляд, задумывалась – ее дядя надеялся, что над отказом от выбора в будущем такой же профессии.

Дедушка-зомби в окне поднялся из-за стола, чтобы в который уж раз поставить чайник.

– Наверно, – прошептал доктор Мерц, – они повторяют последние минуты своей жизни.

Повернувшись, он медленно двинулся прочь.

– Эй, – бросился за ним Миша, – так вы их уберете?

Мерц остановился.

– Я не курю, – сказал он тихо, – но если у вас есть сигареты…

– Лика, – крикнул Миша, – уважь нашего гостя… Что же делать, Ансгар Фридрихович? Они сильнее нас.

– А когда-то были слабее.

Ансгар почему-то думал о том, что в этот момент переживает Глафира. Что есть ее страх – только ли страх перед пришельцами из-под земли или это боязнь собственных сограждан, способных снайперскими выстрелами отстреливать мирное население? Если она похожа на него…

– Они сильнее, потому что их держит внешняя энергия, – объяснил он, глубоко затягиваясь противным дымом. – Она не из нашего мира, и подействовать на нее нашей физикой невозможно. Вы можете взорвать, превратить всю эту местность в пыль при помощи атомной бомбы, но эксгуманты…

– Останутся?

– Да. Они продолжат пить чай на этот самом месте, ни на что не реагируя. Нужно войти туда. Там есть вода, огонь… наверняка ведь есть?

– Ага, – кивнула Лика. – Есть. Но они заперли дверь изнутри. Неужели у вас собою ничего этого нет?

– От привозных стихий толку не будет, – сказал некромант. – Нужны местные.

– Что же делать?

Доктор Мерц не ответил. Разбросанные окрест сугробы медленно становились фиолетовыми, словно барханы в ночи; скоро снова начнется снегопад.

– Если рассуждать логически, – думал он вслух, – то воскресить их мог лишь человек, желающий что-то доказать Анжелике... Но смысл? Лика, вы убивали их?

– Вы что, – Лика отвернулась и сорвалась на хныканье, – с ума сошли? Я так не выстрелю.

– Вы могли нанять киллера, – сказал доктор Мерц серьезно. – Если это так, то скажите сейчас, иначе я не смогу вам помочь. И киллеру, кстати, тоже.

Лика почувствовала себя как на приеме у психолога, рекомендующего без стеснения говорить о своих интимных предпочтениях. Это, конечно, было современно и позитивно, но все же выглядело немного по-идиотски. Хотя Лика не понимала, почему именно.

– Я могу говорить с ними, – продолжал Ансгар, – только если между нами будет земля, огонь и вода. А пока они дома, это невозможно. Да и до земли надо еще докопаться.

Глафира, близоруко сощурившись, рассматривала неосвещенные окна. Она дрожала и нервно сжимала пальцы. Походя Ансгар подумал, что это не похоже на обычный страх – скорее, на жажду действий. Удивительная девушка.

…Судя по звукам, донесшимся от ворот, подъехала еще одна машина. Хлопнула дверца, отозвавшись треском в холодеющем воздухе.

– Лика, – крикнул кто-то хозяйке басом, – ты вызвала? А… вижу, вызвала.

В калитку вошел человек в пуховике, судя по повадкам – хозяин.

– Вы все еще не убрали их? – неприязненно осведомился он. – К нам завтра приглашены высокие гости.

Ансгар посмотрел на него сквозь заснеженные ресницы.

– Расскажите об этом сегодняшним гостям, – ответил он. – Вдруг они испугаются и уступят кухню.

Хозяин было властно нахмурился, но Лика поймала его взгляд и покачала головой.

– Мой муж, – представила она, – Дмитрий Семенович. Подполковник в отставке.

С появлением подполковника зомби, похоже, почувствовали перемены. Они сразу же освободили кухню, а через несколько секунд и дверь на улицу отворилась, а на пороге, придерживая ручку костяными фалангами, показался глава покойного семейства. Он был в защитного цвета тренче и рваных штанах, изначальный цвет которых, наверное, походил на синий. Глаз у него давно уже не было, да и в черепе ничего не светилось, однако у всех появилось ощущение, что покойник на них пристально смотрит.

Рядом с ним стояла женщина в остатках юбки и кислотного оттенка красной блузке, несмотря на годы в земле не потерявшей товарного вида – хоть сейчас на прилавок. Сбившиеся колтуном седые волосы с остатками краски были повязаны неопределенного цвета платком.

Девочка-зомби доходила женщине до локтя. На ней был грязный бархатный костюм, внезапно подсказавший наблюдательному Ансгару, что облачить в него девочку могли и недавно – раньше была другая мода. В руках девочка держала кусок торта, который безуспешно пыталась засунуть в ссохшийся и не открывающийся рот.

– Ууу, – тихо завыла Лика, отступая. – Дима…

Дима успокаивающе взял ее за руку. Потом вытащил из кармана пистолет, взвел курок и недолго думая выстрелил в грудь главы семейства.

Ансгар успел посмотреть, вздрогнула ли Глафира, а заодно увидеть лицо подполковника и подивиться его выражению: подполковник смотрел так, словно воевал с умертвиями всю жизнь и сегодня они взяли осадой его последнюю крепость. Это показалось странным.

Пуля прошла навылет; одно из оконных стекол бесшумно осыпалось в снег. В ушах живых присутствующих блуждало неприятное, оглушающее эхо.

Только Ваня словно бы никого и не видел – стоял, вслушиваясь в одному лишь ему слышные потоки, и светлые, вполне человеческие глаза его в этот момент приобретали странную, неестественную глубину. Ансгар Фридрихович подозревал, что поток информации, идущий через восприятие Ивана, мог обработать только воскрешенный мертвец, не рискующий умереть от переутомления.

Но вот Ваня моргнул, словно вернулся в мир, и громко сказал:

– Им нужны вы, Дмитрий Семенович.

Ансгар быстро пробежался взглядом по бледным, отступающим людям и приблизился к Ивану.

– Убьют? – спросил он негромко.

– Намерены.

– Дерьмо, – уныло констатировал Ансгар. – Ладно, попробуем обойтись чем есть. Подержи их хотя бы минуту.

– Могли бы и не говорить, Ансгар Фридрихович, – сказал Ваня грустно. – Кто их остановит, если не я.

 

 

– Дмитрий Семенович, вашу мать, не стойте столбом, дайте зажигалку! Анжелика, наберите в ладони снег и становитесь рядом со мной… черт, руки у вас холодные… никуда не годится… держите снег, он должен растаять. А вы, Дмитрий, копайте до земли. Снег.

– Но там наст! – прорычал хозяин. Потом, словно бы проявив находчивость, послал пулю в сугроб под своими ногами.

– Идиот, – сказал некромант, непонятно к кому обращаясь.

Никто не заметил, как Глафира взбежала на крыльцо.

 

Минута прошла уже давно.

Сначала Ивану оторвали рукава куртки, потом стали хватать за руки. Он в ответ отталкивал мертвецов в снег. Но стоило ему хорошенько толкнуть одного, как два других поднимались. И всем было ясно, что движения такой силы не может изобразить ни один компьютер.

Скоро одежда висела на груди Ивана клочьями, а снег протапливала густая, тяжелая кровь. Утешало лишь то, что воскрешенный дрался лучше, чем делал бы на его месте человек. Во-первых, он не чувствовал боли. Во-вторых, он был сильнее человека.

– Они разорвут его в клочья, – в ужасе прошептала Анжелика.

– Заткнитесь, – рявкнул доктор Мерц. – Ваша задача – топить снег.

Одной рукой держа горящую зажигалку, он помогал Лике растапливать в ладонях снежную горку. Оттаивая, та утекала сквозь пальцы.

Дима поблизости сапогами раскидывал сугробы.

 

Ваня начал отступать. Теперь уже и сквозь снегопад было видно, что убиенные спереди ободрали его почти до ребер, и из-за этого ему стало трудно работать руками.

– Вы там скоро?!! – крикнул он хрипло.

– Нет! – ответил доктор с отчаянием. – У нас все еще нет земли! Дима, вы болван!

– Там брусчатка! – истерически крикнул по самый затылок погрузившийся в снег Дима.

– Тогда вы вдвойне идиот, – прошептал Ансгар Фридрихович. – Не знаете, где у вас брусчатка.

Переведя дыхание, он заметил бегущую к нему по сугробам Глафиру. Сощурившись, разглядел у нее в руках большой цветочный горшок с хлорофитумом и белый полиэтиленовый мешок.

– Неси сюда! – крикнул он.

И тут погасла зажигалка.

Кажется, Ансгар успел сказать первое слово на первую искру, как и положено. Только первая искра была последней.

– А я принесла спички и свечу, – утешила его сообразительная Глафира.

– Спасибо, – выдохнул Ансгар. Он старался не смотреть туда, где трое ходячих мертвецов повалили его фамилиара в снег и теперь раздирали на части. Думать об этом было нельзя.

Глафира меж тем вернула огонь, Лика держала рядом сложенные горстями посиневшие ладони, а доктор Мерц автоматически проговаривал нужные слова.

Вот оно и случилось – его сознание вышло, вошло в давно почившие тела…

«Стойте», – приказал он.

«Идите прочь. Вернитесь в могилу».

Получалось не слишком уверенно. Сила куда-то уходила, словно посторонние мысли оттягивали ее. Но они услышали.

«Пусть он сначала покается, – ответили они. – Пусть убийца покается».

– Кайся, Дмитрий Семенович, – обернулся Ансгар к хозяину и понял, что ничего не слышно. Вместо голоса у него было что-то другое. Что-то, что не было даже звуком.

Тогда он поднялся, вышел на нетронутый снег и написал на снегу:

«Кайся. Тогда они уйдут».

– Как это? – искренне удивившись, спросил Дима.

– Встань на колени, – от удивления к доктору вернулся если не голос, то его призрак, – и скажи: виновен в том, что, – Мерц покосился на трех неподвижных эксгумантов, чтобы примерно оценить их посмертный возраст, – десять лет назад отдал распоряжение прикончить… как их звали?

Дима, уже прокопав немаленькую яму в сугробе, прямо в нее и упал.

– Это случайно вышло! – возмутился он оттуда. – Я тогда с операми вместе работал. Брали тут одних… ну, знаете, этнических… я шел первым ну и дал очередь на звук.

– Не оправдывайся, – прервал его Ансгар, заметив, что эксгуманты сделали шаг вперед. – Кайся.

Тревожный взгляд в сторону гостей, видимо, сообщил подполковнику что-то такое, что полностью поменяло его показания.

– Это не здесь было, – сказал он уже более искренне. – Чуть дальше. Меня кое-кто попросил… А, что там – генерал наш. Мы, говорит, давно хотим там коттеджный поселок построить, но ребята уперлись. Волнения всюду. А тут как раз операция. Мы, говорит, тебе спишем. Потом, конечно, они свои коттеджи там и построили, видели, за забором? Там нельзя было, к воде близко, но они это оформили как детскую яхт-школу… сначала даже действительно кого-то чему-то учили… но там, понятное дело, дома, как наши… и КПП с собаками. Типа отдых там у них. А эти… не знаю, как их звали.

Эксгуманты сделали еще шаг вперед.

– Ну что, что вы ко мне-то идете?! – крикнул им подполковник. – Я солдатом был. Мне сказали – нарушай закон, я и нарушил! Вы пойдите к тем, кто приказал! Сами знаете к кому! Черт… Ансгар, скажите им!

Некромант сделал отрицательный жест.

– Они пришли к вам, – сказал он очень тихо, но очень слышно, – значит, у них свое понимание ответственности. Может быть, самое верное.

– Чего тут верного? – удивился Дмитрий Семенович.

– Наверно, они убеждены, что в войну, – пояснил Ансгар Фридрихович, – ответственность лежит на командире. А в мирное время – на совести гражданина, кем бы он ни был. И если вам дают такой приказ, или, скорее, выражают пожелание, значит, в том, что вы не отказались, – ваша вина.

– Но меня вынудили!

Эксгуманты приблизились снова и уже почти нависли над подполковником.

– Не оправдывайтесь, – сказал Ансгар уже почти без надежды, – иначе они вас убьют. Я могу держать их час или два… но рано или поздно мои силы иссякнут. Ваша задача – успеть до этого момента не только выразить, но и почувствовать раскаяние. Главное – ведь им за это ничего не будет. В них нет души, есть только боль, а боли как таковой ничего не может навредить. Зато душа есть у вас, вы должны спасти ее и вашу жизнь. Испугайтесь хотя бы, что ли.

– Димочка! – Анжелика тоже упала на колени и прижала к груди заснеженные варежки. – Ради меня! Я же с ума сойду! Сначала они, потом ты…

– Заткнись! – рявкнул Димочка. Отсутствие опыта покаяния преодолевалось с большим трудом. – С чего начать-то?

Ансгар пожал тем плечом, которое выше.

– Можно начать со стандартной формулы: «ибо я согрешил…», – предложил он. Тоже не имея ни малейшего опыта, он все-таки чувствовал себя ответственным не только за жизнь, но и за отягощенную тьмою душу подполковника.

– Убирайтесь обратно в могилу, ибо я согрешил? – невесело пошутил тот, оглядываясь на замерших покойников.– Убедительно.

– Наверно, не «убирайтесь», а «простите»? – подсказала Глафира. – Так обычно говорят.

– Что-то ты больно умная, пигалица, – окоротил ее Дмитрий Семенович.

– Она права, – вступился за племянницу Ансгар.– Так обычно говорят.

– А то я не знаю, как говорят!

Глафира в отчаянии посмотрела на дядю. Неужели он, некромант, не знает, как пробиваются психологические барьеры армейских чинов? – читалось в ее взгляде.

Верну ее бабушке, подумал доктор Мерц, морально не готовый к такому безоглядному доверию. Потом забыл о Глафире.

Он стал говорить, и голос его внезапно утратил все недостатки, присущие человеческим голосам, стал звонким, сильным, даже казалось, что от его пронзительного звучания тает снег.

– Дмитрий Семенович, – сказал как можно более миролюбиво, – посмотрите вон туда. За спины скелетов. Там, перемешанный со снегом, лежит… лежит человек. Ваши зомби превратили верхнюю часть его торса в клочья. Если я правильно могу оценить отсюда, ему пробили грудную клетку и вырвали сердце. Посмотрите на него. Это случилось потому… потому, что он защищал вас. Теперь то, что от него осталось, похоже на вашу душу. Ему помочь нельзя, он покончил с собой больше двух лет назад. Вашей душе – еще можно…

Порой некромант запинался, но вовсе не от неуверенности. Просто в эти паузы уходило то, что, если его выразить вслух, разрушило бы этот дом, этот участок, сломало забор и с корнем вырвало бы деревья из промерзшего грунта; так казалось всем, даже Дмитрию Семеновичу.

В середине речи горшок в руках Глафиры треснул и земля высыпалась.

– Но этот человек, – Дима постепенно терял былую уверенность, – ваш инвентарь… я заплачу за его утрату… если, конечно, останусь в живых.

– Вы до сих пор не понимаете, – сказал доктор Мерц. Лицо его приобрело неподвижность маски. Лика в отчаянии переводила взгляд с него на эксгумантов, с эксгумантов на сидящую в снегу Глафиру, с Глафиры – на некроманта.

Первой не выдержала Глафира.

– Он говорит о чести! – выкрикнула она. – Раскаяние возможно, если есть добро и зло. Если вы считаете добром материальную компенсацию – раскаяние невозможно! А значит, вы умрете – для вас это, безусловно, самое худшее… Но хуже – что вы так и не поймете, почему… – Глафира уронила руки. – Я не знаю, как объяснить ему, – сказала она жалобно.

Снежинки, плоские и блестящие, как осколки стекла, сыпались беспрерывно.

– Это нелегко, – согласился некромант. – Возможно, необычность ситуации и угроза жизни сбивает Дмитрия Семеновича с толку. Дмитрий Семенович! Никакая угроза, никакие условности, никакое оружие и даже экзотика, – ничто не может изменить шкалу ценностей! Доказательства перед вами. Если вы не поверите в это, то умрете полным дерьмом.

Услышав знакомое слово, подполковник напрягся и… внезапно сосредоточился на задаче.

– Я – дерьмо, – уверенно начал он. – Я знаю, они тоже дерьмо, но они стали им потому, что я, такое дерьмо, позволил им это. Если бы я не позволил да и никто другой тоже, они бы не стали дерьмом. Но я боялся. Э-э! Стойте! Я говорю, что я полное дерьмо, поскольку я боялся. Страх сделал меня дерьмом. Нет-нет! Я был им изначально, до страха. Но узнал только тогда, да… ну, и еще до этого, когда я…

Мертвецы – два больших и один маленький, со все еще туго заплетенными косичками, развернулись и, медленно шагая, двинулись к калитке.

– Нет, уж подождите! – Дима вытащил ногу из сугроба и двинулся следом. – Я вам все скажу! Вы еще не знаете, какое я дерьмо! В девяносто первом…

Ансгар повернулся к Анжелике.

– Когда они дойдут до захоронения, – сказал он, – не забудьте оградить могилу и поставить памятник. Хотя бы один.

– Я помню, – апатично кивнула Анжелика. – А он, – она посмотрела вслед мужу, – теперь надолго это… каяться будет? Соседи ведь смотрят.

Некромант пожал плечами. Огляделся, потом достал из кармана платок и тщательно вытер лицо.

– Кстати, о соседях, – сказал он.– Мне нужны хотя бы двое рабочих. И мешок.

 

– Что мы будем с ним делать? – спросила Глафира, когда они с дядей водрузили на стол синий пластиковый мешок. Из мешка капало.

– Для начала ты вытрешь пол, – ответил Ансгар Фридрихович. – А завтра мы его захороним. Я и так мучил его слишком долго. По крайней мере…

Оборвав фразу странным, прерывистым вздохом, он отвернулся.

– Что? – все-таки переспросила Глафира.

– Иди к себе. Я думаю, следует сказать твоей матери, что со мной бывает опасно. И вернуть тебя бабушке.

Некромант поднял руки к лицу, запустил руки в волосы.

– Не надо, пожалуйста! – крикнула девушка. – Я ведь хорошо себя вела!

– Возможно, не будь его, мы потеряли бы тебя. Ведь ты же очень смелая, – он резко повернулся к Глафире, – не так ли?

Глафира отступила в коридор. Потом развернулась и вышла, осторожно прикрыв за собой дверь. И только в комнате, среди синих безотрадных цветов, расплакалась. Ей внезапно захотелось солнца, зеленых листьев и горячего, яркого лета. И чтобы птицы пели. И чтобы в прошлом ничего-ничего не было, кроме скуки и составления новых картинок из аккуратных, штампованных кусочков.

 

 

…Он так и не решился открыть мешок. Блажь это все, думал он, геройство. Если у тебя нет сил видеть то, что внутри, то их нет, и нужно с этим смириться. И тем более нет резона размышлять над тем, что именно произошло. Так бывает.

Однако нечто внутри Ансгара Фридриховича бунтовало, хотело независимости и категорически противилось диктатуре здравого смысла. Мог ли он поднять своего фамилиара вновь? Безусловно, мог. Но есть риск, что тело его, которое обычно восстанавливалось по своим законам, перекосит так, что сам Ансгар Фридрихович рядом с ним покажется Аполлоном. А если душа уже покинула его через разрушенный контур (так ли это, Ансгар не знал и малодушно не хотел знать), может случиться и так, что воскресит он уже совсем другого человека. Если, кроме всего прочего, у него еще сил не хватит, получится такой же эксгумант, как эти, невинно пострадавшие, прах бы их побрал.

Но это все можно перешагнуть, попробовать. Это ерунда. Главная проблема в другом.

Некроманту, воспитанному все-таки в рамках традиционной морали, было трудно осознать странность ситуации. Его друг детства, отец Николай, наверно, сказал бы, что его сознание сегодня одновременно зрело Рай и Бездну. И ладно если бы только в одном. Парадокс, не вмещенный сознанием, состоял в том, что раев и бездн было две, и вот этот разрыв между ними сознание уже не вмещало.

Ансгар видел вершину подлости и вершину благородства. Первое – ладно, к нему сейчас люди привычны более чем к чему-либо, большинство даже полагает его достоинством, пусть даже и попутно удивляясь, почему при таком бешеном числе его адептов жить столь безотрадно. Второе… тоже иногда попадается.

Но вот то, что первое было убеждениями живого человека, а второе – мертвого, – это Ансгар Фридрихович воспринимал пусть как закономерное и логичное, но все же – неправильное. Потому что в этом случае использование интересов мертвецов в интересах живых было неправильным. Совсем. В таком случае ему не следовало этим заниматься.

И самое страшное – он знал, почему Иван повел себя так, как он себя повел. Не только потому, что получил приказ. Скорее всего. Но ведь теперь не спросишь. Да, неважно.

Раздевшись, доктор Мерц завернулся в плед, потом в одеяло, но согреться все еще никак не мог – не к батарее же ложиться, право, – так и заснул в холоде.

 

 

 

Утро облегчения не принесло. Под навязчивое верчение мыслей об организационных моментах Ансгар оделся, умылся и некоторое время даже бесцельно побродил по кухне. Готовить себе он отвык. Глафира наверняка все еще спала да и вряд ли годилась для такого дела.

А есть совсем не хотелось.

– Доброе утро.

Тощая, в белой блузке, в джинсах, черные круги под глазами. Короткие волосы с косой челкой торчат в разные стороны.

– Не смогла уснуть, – пояснила она.

Ансгар пожал плечами.

– Завтрака нет, – сказал он. – Ты вообще умеешь готовить?

– Макароны могу сварить, – точно так же пожала плечами девушка. – С майонезом.

– Потрясающе.

Некоторое время они помолчали.

– Поставь чайник.

Глафира вздрогнула, и Ансгар Фридрихович знал почему. Он теперь тоже долго не сможет пить чай без внутреннего содрогания.

– Мне ночью было нечего делать, – повторила она зачем-то. – Я хочу, чтобы вы посмотрели, что у меня получилось.

Этот внутренний душевный свет, на мгновение вспыхнувший в ее глазах, говорил о том, что дело серьезно. Но некроманту было не до серьезных дел. Ему хотелось остаться одному. Ему еще никогда так не хотелось остаться одному.

– Позвони матери, – сказал он. – Пусть отправляет тебя к бабушке. Скажи – я не лучший воспитатель.

– Посмотрите сначала, что я сделала, – твердо сказала Глафира.

На этот раз Ансгар быстро поднялся, вышел из кухни и уже через секунду оказался в гостиной. Перед тем как войти, он догадался о том, что увидит.

Ваня лежал на столе. Сверху он был освобожден от остатков одежды, а снизу на нем остались джинсы, одна штанина у которых была изжевана – по краям прорех явственно считывались следы человеческих резцов, – а другая оторвана начисто.

Организм фамилиара был комплектен. Даже пробирка со святой водой по-прежнему висела где-то под горлом. Правда, кожа стала неоднородной по цвету и была испещрена узелками, швами, шовчиками и даже, кажется, художественной вышивкой, напоминающей кривую стилизованную колючку.

– Ты бы еще аппликацию наклеила, – пробормотал некромант, переведя дыхание.– Как тебе это удалось?

– Я люблю собирать паззлы, – ответила Глафира. – В том числе и трехмерные.

Ансгар хмыкнул. Сказать Ване, что он – паззл. Был прост, стал сложен. В буквальном смысле сложен. Руками.

– Налей ванну, – скомандовал он, – и помоги мне его туда засунуть. – Мне кажется, сознания он еще не утратил, просто вырубился из-за нарушения контура тела.

– Чего-чего нарушения? – живо заинтересовалась Глафира.

В тот момент было некогда ей объяснять. Да и не хотелось.

 

– Теперь у меня под кожей поселятся синие водоросли? – едва открыв глаза, Ваня с интересом рассматривал себя. – Я теперь почти картина, Ансгар Фридрихович! Или монстр Франкенштейна. Серая кожа, розовые волосы.

– Ты идиот, – ответил ему доктор Мерц. – Я просил задержать, а не лечь костьми. У меня бы не хватило сил на восстановление тебя из кучи мусора. Нам повезло, что Глафира любит собирать паззлы. А в силу любви к готике знает анатомию.

– По-моему, у меня сердце не на месте, – прислушался к себе Ваня. – Задом наперед вставлено.

– Поздно, – сказал Ансгар. – Ребра уже приросли. Главное, что ты вовсе не бессердечный, а то я беспокоился бы.

Ваня посмотрел на него странно, но ничего не сказал.

– Что? – не позволил ему уйти в себя Ансгар Фридрихович.

Ваня осторожно набрал в легкие воздух. Потом осторожно выпустил.

– Она зашила даже плевральную полость! – порадовался он. – Круто. Теперь я даже лучше, чем раньше. А вы бы не стали меня сшивать? – внезапно Ваня поднял взгляд на шефа. – Ведь вы же тоже наверняка неплохо знаете анатомию.

Ансгар отвел взгляд.

– Не знаю.

Громкий плеск возвестил о том, что Ваня из ванны все-таки выбрался. Некоторое время он обматывался полотенцем и осматривал себя со спины, потом сказал:

– Ваша проблема, Ансгар Фридрихович, в том, что вы думаете обо мне как о человеке. При том что будь я и впрямь человеком…

– Будь ты живым человеком, я бы о тебе вообще не думал, – согласился господин Мерц. – Как не думаю, скажем, о Глафире.

– А это зря, – Ваня пригладил волосы и поправил стежок под глазом.– О ней стоило бы подумать.

Ансгар нахмурился.

 

 

Анжелика пришла следующим утром.

– Я заплачу вам наличными, – сказала она, выкладывая на стол толстую пачку купюр. – Не хочу такую сумму класть на счет. Мой муж еще не порвал со старыми связями.

– Вы уверены? – спросил Ансгар Фридрихович из вежливости.

– Он до сих пор кается, знаете ли, – то ли объяснила, то ли пожаловалась Анжелика. – Как прорвало. Если через два дня не прекратит, я с ним разведусь! Ну что это, в самом деле, – никого в гости пригласить нельзя… Кстати, вы узнали, кто воскресил этих людей?

– Какой-нибудь эзотерик-хулиган или мститель. Надеюсь когда-нибудь узнать, – сказал Ансгар Фридрихович и поднялся из-за стола, давая понять, что аудиенция окончена.

– Лукавите, – внезапно подметила Анжелика.

– Возможно, – пожал некромант плечами. – Возможно, и не надеюсь.

 

 

Вечером, отослав Ивана в магазин, он постучался к Глафире. Никто не ответил. Прислушавшись, Ансгар понял, что Глафира что-то делает на кухне – наверное, макароны варит.

Ансгар вошел в комнату. Он точно не знал, в чем должен убедиться, но убедиться хотелось. Бегло оглядев комнату, он быстро выделил среди минимума вещей толстую тетрадь в клетку и маленький электронный планшет. Решив, что планшет – это долго, открыл тетрадку и некоторое время листал ее, разглядывая рисунки. Будь он отцом этой девушки, ему было бы чем гордиться – у нее прекрасно получались черепа, скелеты, могильные кресты и черные вороны. И портреты. Один из них особенно привлек внимание Ансгара Фридриховича. С помощью одной лишь ручки Глафира изобразила тонкое, сложное лицо с красивым орлиным носом. Это лицо попалось Ансгару еще несколько раз, а потом и его обладатель в полный рост.

Недосмотрев, он закрыл тетрадь и пошел на кухню.

– «Серый рассвет», – сказал он стоящей у плиты Глафире, ничем не предваряя дознания. – Книжка-загадка. Ты?

Глафира обернулась, и он порадовался, какие у нее огромные, красивые глаза.

– Не я. Честное слово, не я! То есть… я читала, но… я бы не решилась поднимать мертвецов, правда! Не веришь?

– Тем не менее, ты чувствовала себя виноватой, – рассуждал Ансгар. – Отчасти поэтому ты собрала Ивана – чтобы уж точно ни о чем не жалеть. И еще: образ некроманта из компьютерных игр – он не всегда такой, как ты описала. Следовательно, ты видела его. Ведь так?

– Ну…

Договорить она не успела.

Проницательный дядя прошел мимо нее к окну, выглянул, а потом буквально вылетел из квартиры, набрасывая на ходу куртку.

Глафира тоже выглянула в окно. Там, под уличным фонарем, стоял человек, у которого было все как полагается: длинный черный плащ, серебряные волосы до пояса и благородное лицо с орлиным носом. Она тоже должна была к нему выйти. Но не пошла.

 

– Зачем, Витольд? – Ансгар никак не мог попасть рукой в рукав, и в конце концов бросил это занятие, просто запахнув на себе куртку более везучей рукой. – Какого черта ты делаешь? Ты чуть не подставил меня!

– Скажи просто, что рад меня видеть, – улыбнулся Витольд.

Ансгар закусил губы, опустил взгляд.

– Рад… Не знаю. Я не стал бы начинать встречу с подставы. Если бы заказчик погиб по моей вине – а тебе, надеюсь, не надо объяснять, что в ситуации, курируемой мастером, вся ответственность ложится на мастера? – это было бы нарушение Кодекса. Сейчас с нарушителями обходятся не так мягко, как раньше.

Витольд засмеялся.

– Прости, Ансгар. Я просто хотел попробовать, получится ли у меня. Твоя племянница не захотела… а я сам, как видишь, не могу поднять никого круче техников-эксгумантов.

– Зачем ты поднял убитых? Зачем натравил их на подполковника?

– Хотел возродить в нем страх божий, – серьезно ответил мертвый некромант.– Не нравится мне ваше время, Ансгар.

Ансгар склонил голову – в ту сторону, в которую это было возможно.

– Знаешь, Витольд, – сказал он тихо. – Я очень благодарен тебе за то, что ты подарил мне эту жизнь… и мою профессию. Но ты дал моей племяннице книгу, читать которую можно лишь посвященным, – ты сам мне это говорил. Тебе не нравится, что подполковник нарушал закон, – но ты сам, разве ты соблюдал его?

– Ты и сам не соблюдаешь закон, – мягко сказал Витольд. – Она – твоя родственница. Ты должен развоплотить меня, но ты этого не делаешь, потому что я – твой учитель.

– Она была в тебя влюблена?

– Думаю, да. Как это бывает у многих юных барышень. Согласись, лучше я, чем какой-нибудь сверстник наркоман.

Ансгар кивнул.

– Точно… ты умеешь поражать воображение.

И достал из кармана куртки пистолет с иглой.

 

Опустив руки, Ансгар некоторое время смотрел в танец мельтешащих снежинок, забыв о том, что куртка сползла с одного плеча.

– Ансгар Фридрихович, вы простудитесь. – Ваня подошел незаметно. – Что-то случилось?

– Нет, Ваня… сейчас – ничего. Идем домой.

– А это откуда плащ? Вон, валяется.

– Бесхозный. Не парься, дворник подберет.

 

…В следующие несколько дней заказов не было – видимо, смерть хоть на какое-то время перестала возмущать людей. А потом пришла пора отдать Глафиру, собравшую все свои паззлы. На последних страницах ее тетрадки теперь присутствовало совсем другое лицо – простота сочеталась в нем с античной тонкостью, а ясный, открытый взгляд – с глубоким и странным выражением, которое Глафира разглядела у Ивана тогда, когда тот стоял под снегопадом возле дома подполковника.

 

 

 

Кошка Лобачевского

 

 

 

 - Убери ее отсюда, наконец! – рявкнул доктор Мерц, стоя на лестничной клетке и наблюдая, как Ваня выкладывает прямо на кафель куски вареного мяса. – Если она и была домашней, то очень давно. Жрет как дикая, даром что размером с плевок.

Он только что встретил на лестнице двух клиентов и еще даже не успел пригласить их в квартиру. Так все и стояли на лестнице, наблюдая, как Ваня подкармливает ничейную черную кошку.

– Может, у нее из желудка ход в это… в подпространство? – предположил Ваня. Он не очень хорошо разбирался в теоретической физике кошек, но решил, что законы общей к ним применимы если не напрямую, то хотя бы метафорически.

– Точно! – обрадовалась хрупкая девушка в сером пуховике и с короткими красно-каштановыми кудрями, – неевклидова кошка... Кошка Лобачевского!

– Произошла от кошки Шредингера в момент теоретического отсутствия оной, – задумчиво поддержал ее высокий блондин с узким лицом. Если б не коренные различия в масти, эти двое выглядели бы как брат и сестра.

По мнению доктора Мерца, один идиотизм на двоих сильно добавлял им сходства.

 

Последний месяц работы не было. Доктор соскучился по ней так, что, в отчаянии вспомнив, как сильно русский человек любит халяву, написал у себя на сайте: «Бонусная неделя! Два покойника по цене одного!». Перед возможным наплывом клиентов он даже решил обновить фразу о вечности (Ваня советовал вешать электронное табло, но это, по мнению доктора, было не стильно; в задницу эти ваши инновации).

Теперь свежая надпись, выложенная камешками на входной арке, гласила: «Ваша смерть решила все проблемы? Живите дальше в свое удовольствие!» Ваня мысленно спрашивал себя, не слишком ли часто ему кажется, что он все-таки нормально, по-человечески умер и попал мало того что в Ад, так еще и в ту его часть, что навечно замерла в долгострое. Ну а где еще постоянно заставляют пачкать руки цементом (а с кожи мертвеца эта субстанция отмывалась очень плохо) и выкладывать дурацкие надписи? Где еще без зазрения совести приказывают выгонять кошек? Иногда ему хотелось заменить арочную надпись на что-нибудь типа: «Частный ад доктора Мерца – сделай сам и мучайся в свое удовольствие!». Но он молчал. Каждое утро он открывал дверь на лестницу, опасаясь не найти кошку, но та – видимо, из-за наступивших морозов – не уходила.

И Ваня не выдержал.

– Ансгар Фридрихович, – спросил он, вытирая кафель салфеткой, – если я вам сегодня вечером тоже не нужен… Я возьму отгул?

Доктор Мерц слегка опешил. Конечно, он недавно настаивал, что у них с Иваном не рабство, а партнерское соглашение, но думал, что они оба прекрасно понимают всю примирительную условность этого заявления. И вдруг – отгул. Да еще при клиентах.

– До утра? – ехидно спросил он.

– До утра, – серьезно ответил Ваня. – Дело в том, что я… я вам не говорил, но у меня появились знакомые. Может быть, я сумею пристроить им кошку.

Доктор явно пришел в бешенство, однако сумел соблюсти лицо.

– Хорошо, – сказал он. – Надеюсь, хотя бы после этого мне не придется наблюдать на своей лестничной клетке кучи кошачьего дерьма... Извините за эту задержку, проходите, прошу вас.

 

Девушку звали Ирина Константиновна, или, как ее называл ее приятель, Ирика. Она действительно преподавала физику, хоть и относилась к этому предмету несколько легче, чем положено относиться к точной науке. Приятеля же она звала Валька, и доктор с удивлением узнал, что это сокращение не от Валентина, а от Сальвадора. Они работали в одной школе, только он там преподавал биологию. Ученикам надлежало звать его Сальвадор Андреевич.

– У нас в школе нет учительницы английского, – объяснила Ирика, – сами понимаете, никто не идет на эту зарплату. Все «англичанки» предпочитают работать на платных курсах. Вот мы и скинулись: учителя, родители – и делегировали меня нанять вас, чтобы вы воскресили предыдущую. Она была высоконравственным человеком старой закалки, долг превыше всего. Такие сейчас вымирают, но без них, сами понимаете, никак.

– Я могу поднять ее, – сказал доктор Мерц, – но вряд ли смогу гарантировать, что после воскрешения она не пойдет преподавать на курсах.

– Мы согласны рискнуть, – улыбнулась девушка.

– Есть у нее родственники? – доктор повернулся к Сальвадору.

Мгновение они изучали друг друга. Ансгар отметил, что глаза господина Сальвадора смотрели хоть и мягко, но тут же и пронзительно, словно это именно Сальвадор в одной из прежних жизней закрыл своим телом пулемет, а после лично бросился с гранатой под танковую колонну и уничтожил ее целиком, погибнув не менее десятка раз.

И доктор Мерц не выдержал напора стольких биографий – отвел взгляд, найдя в моральном поражении своего эгоизма странное удовольствие, какое бывает от свершившейся справедливости, даже если она свершилась не в твою пользу.

– Нет. По крайней мере, на похоронах никто из них не был. С этим проблем не будет, – ответил Сальвадор.

– А кто второй покойник? – спросил Ансгар Фридрихович, отдавая Ирике бланк контракта.

Сальвадор вдруг смутился.

– Мансийский Че Гевара, – ответил он с мечтательной улыбкой.

– Простите?

– Понимаете, – Сальвадор нервно заложил прядь волос за ухо, – в России должно уже что-то измениться… А годного политического лидера нет. А если есть – его могут убить. В то же время на том же кладбище, что и наша Лидия Семеновна, похоронен хороший человек, боровшийся еще с Брежневским режимом. Если его поднять… Я ему даже денег дам, я ведь еще кое-где подрабатываю, и мне там хорошо платят.

– Хватит, – доктор Мерц потер кулаком переносицу. Надо, подумал он, убрать с сайта объявление о бонусном покойнике. Второй раз перенести такое будет нелегко. – Я понял. Значит, учительницу зовут Лидия Семеновна… А как зовут мансийского Че Гевару?

– Ай Пох.

 

– Хорошо, что ваше кладбище не за Уральским хребтом, – прокомментировал доктор Мерц, влезая на заднее сиденье большого черного внедорожника. Переднее табло показывало внешнюю температуру – минус 28Со.

 

Ехали они часа четыре. К ночи оказались на широком поле, по краям которого иногда мелькали заснеженные елки или призраки полуразвалившихся хозяйственных построек.

– Сейчас до леса доедем, – сказал Сальвадор, – и все. Там кладбище.

Ему действительно неплохо платили. «Тойота», дорогая дубленка и вылезающее отовсюду благородство, которое хотелось сдуть, как пену с пивной кружки, но не ради удовольствия, а от греха.

– А вы способны простоять всю ночь со включенным движком? – спросил некромант. Он тоже тепло оделся, но все-таки перспектива ночи в холодной машине посреди чистого поля его тревожила.

– Всю ночь – нет, – сказал Сальвадор. – Часа три – может быть. Боитесь оставаться без тепла, когда силы зла властвуют безраздельно?

– Поскольку покойникам трудно выбираться из мерзлой земли, – объяснил Ансгар, – придется, может быть, стоять дольше. Сейчас минус тридцать два. Как мы будем греться?

Сальвадор скользнул по лицу некроманта диким взглядом – кажется, он все же не осознал до конца, что покойники будут откуда-то там выбираться.

– Я согрею вас, – пообещал он, – как смогу.

Ансгар ухмыльнулся.

– Имейте в виду, я не пью на службе, – предупредил он.

 

В снег они погрузились сразу и по пояс. Доктор Мерц почему-то думал вовсе не о предстоящем ритуале, а о Ване, которому он даже не успел купить мобильный телефон, – ведь раньше Ваня никуда не уходил. А теперь взял и ушел.

– Вам холодно?

Сальвадор, помимо дубленки, кутался в старый шерстяной бушлат, вытащенный им из багажника. Ансгар надеялся, что и на его долю там что-нибудь найдется, если что.

– Нет, – ответил он. – Но ветер будет мне мешать. Надеюсь, могила хоть немного окружена деревьями.

…Сальвадор чиркнул зажигалкой – огонь никак не хотел сохраняться на ветру.

Две могилы были на самом краю лесополосы. Одна опознавалась по торчащему из снега железному обелиску, разрисованному какими-то облупившимися от времени чудовищами, а другая – по железной, почти исчезнувшей под снежным покровом оградой.

Мерц опустился на колени, почти уткнувшись лицом в сугроб. Он надеялся, что снег защитит свечу. Он надеялся, что стакан не замерзнет. Он надеялся, что лесной грунт оттает в его коченеющих руках.

Покойники были на месте – он хорошо слышал их имена и голоса, видел их души и даже мог угадать, как они выглядели при жизни. Но над ними был слой мерзлой земли, и Ансгар не знал, смогут ли они его преодолеть. Сюда бы Ивана с большой железной лопатой!

Но Иван ушел. Не стал разговаривать, просто ушел – и все. А сам Ансгар не стал его останавливать. Странно так.

…Ближе к выходу из леса маячила высокая фигура господина Сальвадора – сложенные на груди руки, выбившиеся из-под шапки длинные волосы… нет, он был без шапки. Странно.

Внутренним, медитативным взором Ансгар видел, что господин Сальвадор, учитель биологии – почти такой же мертвец, как и те, к чьим могилам он сейчас обращался. Понял – и решил не думать об этом, по крайней мере, сейчас. Потом у них будет время поговорить, может быть даже, это будет очень откровенный разговор, как всегда бывает, когда люди где-то надолго заперты.

 

 

– Признаться честно, я не верил, что некромантия существует, – Сальвадор смотрел мимо Ансгара в окно на струящийся под ветрами снежный пейзаж. Показалось, подумал Мерц. Все-таки Сальвадор был живым. Но странным живым – в нем ничего не было, кроме нескольких слабо тлеющих намерений. А вот Ирика, время от времени подпускавшая в разговор замечания о каких-то искривленных пространствах, – она была вполне себе настоящей.

– Вам не холодно? – спросил ее Ансгар, тщетно пытаясь отогреть руки, которых совсем не чувствовал, и косясь на горящие в окружении сугробов свечи. Хорошо хоть ночь была безветренной.

– Холодно, – ответила Ирика, бессознательно повторяя его жесты. – А двух человек труднее воскресить, чем одного?

– Мне все равно. Хоть двух, хоть две тысячи. Конечно, после нескольких миллиардов уже трудно.

– А есть какое-либо конечное значение или хотя бы порядок?

– Да, – кивнул Ансгар. – Видите ли, каждый некромант способен воскресить столько людей, сколько единиц жизни способен произвести за некий условный раз. Поэтому некроманты-мужчины воскрешают армии из трупов, а некроманты-женщины – королей из пепла. Но зато по одному и раз в месяц.

– Это логично, – улыбнулась Ирика. – А вы не можете из пепла?

– Увы, нет… Есть еще черные колдуны, промышляющие некромантией, – часто они должны бывают убить одного человека целиком, чтобы воскресить другого. Но я этим не занимаюсь.

– А все люди воскресают одинаково? Различия в вероисповедании играют роль?

Не любил доктор Мерц эту тему. Различия в вероисповеданиях играли огромную роль. Атеисты воскресали не так, как православные, а православные не так, как католики. Хуже всего воскресали буддисты и кришнаиты, часто после подъема оказываясь недееспособными. А за синтоистами, как рассказывали Ансгару зарубежные коллеги, иногда даже приходили духи зверей и поселялись у некромантов в голове. Правда, Ансгар как атеист в это не верил, поэтому к нему духи пока не являлись.

– Хотите анекдот? – спросил Сальвадор.

Все повернулись к нему. Как оказалось, он знал примерно столько же анекдотов, сколько некромант способен был воскресить покойников. Почему-то все они были смешными.

Ирике нравилось смотреть на первое мистическое явление в ее жизни – настоящего некроманта, которому она никак не могла поверить, но который – она все же надеялась – ее разубедит. Она верила, что ее ждет невероятно интересная ночь. Кроме того, сам господин Мерц, с его грубым упрямством, по неведомым причинам сменяющимся внезапной и глубокой откровенностью, – ей тоже нравился.

За окнами поднимался ветер; начиналась метель. Свечи погасли, а Сальвадору пришлось заглушить двигатель, чтобы бензина хватило хотя бы до ближайшей колонки. Теперь у бригады воскресителей оставался час. За час учительница английского Лидия Семеновна и революционер Ай Пох должны были преодолеть земную твердь, иначе живые ожидающие их люди напрочь замерзнут.

Ирика закрыла глаза и, кажется, спала, прижавшись щекой к спинке сиденья. Ансгар еще раньше заметил – она всегда начинала зевать, когда говорили не о Вселенной, материи, звездах и квантовых свойствах чего-либо, а то и вот, как недавно, о жизни и смерти.

– У вас есть великий талант, – обратился Сальвадор к Ансгару. – Мне до сих пор трудно в него поверить, но это от неопытности – я еще не видел ни одного воскрешенного мертвеца, только слышал от друзей, и, надо признаться, им пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить меня к вам обратиться.

– А как вы сами убеждали педагогический коллектив? – заинтересовался Мерц.

– О, – рассмеялся Сальвадор, – я могу убедить кого угодно. Поэтому и работаю в школе.

– Ну, насчет впечатлительных старшеклассниц я бы еще поверил, но монстры помладше…

– Каждый из них – идеал в своем собственном мире. В моем мире не было некромантов, пока он не пересекся с вашим, а в их мире не было моего предмета, пока они не встретились со мной, – обратился Сальвадор к философии. Он и правда был убедителен.

– И что, – Ансгар не любил обаятельных и убедительных, – вы никогда не брали взяток, не совращали старшеклассниц и не кричали на своих учеников?

– Вы не представляете, как мне жаль, что я не могу вам это доказать! – воскликнул Сальвадор. – Меня действительно увлек наш спор.

– Не ори, Валька, – сонно пробормотала Ирика. Ансгару казалось, что на самом деле она притворяется, а за ним следит сквозь полуоткрытый глаз.

– Я вам верю, – остановил Сальвадора Ансгар. Еще спора ему тут не хватало. Никак не получалось согреться. Кроме того, он действительно верил. Он понял, что вот, наконец, он нашел тот рычаг, который зажигает в этом человеке огонь жизни.

– Благодарю вас, – ответил Сальвадор. – Хотите коньяка?

– Мне нельзя.

– И что, вы никогда не пили, не кричали на своих близких и не соблазняли девушек? – лукаво спросил Сальвадор.

Теперь Ансгар выдержал его взгляд.

– Пил, кричал, – ответил он. – А девушки…

Он спросил себя, почему бы не рассказать. Все равно может статься и так, что они все тут помрут, замерзнув. Так что какая разница. Это идиотская история, она обязательно должна понравиться этим безумцам.

– На первом курсе я нравился одной девушке, – осторожно начал Ансгар, поглядывая на Ирику. – Я никогда не ухаживал – сами понимаете, инициативу со стороны неполноценного существа многие могут счесть оскорблением; но девушки мне нравились, конечно. И я нравился одной из них – томной красавице с длинными, темно-рыжими волосами. Мы с ней ходили курить под лестницу и говорили… не помню, на какие именно темы. Я тогда еще не хотел быть некромантом и, конечно же, позволял себе чуть больше. Она говорила, что я именно такой, какой ей нужен. Включая градусы углов суставов и кривизну костей. Но в середине семестра пришел новенький мальчик. Вы не поверите мне еще раз – но он был сутулым, одноглазым, больным сколиозом, да еще и, кажется, при рождении не совсем определился с полом. И моя девушка, конечно же, меня бросила.

Ирика открыла глаза. Потом снова закрыла их и отвернулась окончательно.

– А меня просто все бросают, – пожаловался Сальвадор. – Сначала я нравлюсь, а потом… они говорят, что я подавляю их идеализмом. А разве это можно – подавить идеализмом?

– Судя по тому, что ты завез нас в снежную пустыню ради революции и бросил замерзать, – запросто, – заметила учительница физики.

Наверное, это тогда и произошло. Ансгар присмотрелся к ее лицу, узким рукам в перчатках, едва освещенных тусклым потолочным фонариком, засмотрелся на блеск кудряшек, выбившихся из-под тонкой вязаной шапки.

А потом ощутил, как под джипом дрогнула земля и что-то, по силе напоминающее атомный взрыв, подбросило их в воздух, попутно раздирая изнутри на части. Ансгар еще помнил, как выпал с высоты в открывшуюся дверь, а больше не помнил ничего.

 

 

…Ваня уже час стоял, опершись локтями о барную стойку, и слушал Лёву, воскрешенного из Австрии.

– Если хочешь, – говорил тот, – я дам тебе эти два кубика. Когда твой некромант прикажет тебе – кидай их. Если на обоих выпадет больше восьми – ты его не слушаешься, понял?

– Понял. Вот так вот просто возьму и не послушаюсь?

– Да. И уедешь хоть на край света. И никто тебе не указ.

– Здорово! Ты не представляешь, как давно я этого хотел!

За время службы у Вани появилось довольно много «своих» денег. Конечно, для путешествия требовалось несколько больше, но теперь он поставит Ансгару Фридриховичу ультиматум: либо плати за услуги, либо уеду так. Или ограблю банк.

– А из чего сделаны эти кубики? – спросил Ваня.

– Так из кости же; из кости некроманта. Поэтому они и работают.

Ваня с трудом избавился от внезапно возникшей в мозгу картины: Мерц умирает, и он, Ваня, пилит кубики из его кривых костей. Удивительное зрелище. Прекрасное.

 

…Мерц очнулся, лежа спиной в снегу и слизывая с губ растаявшие снежинки. Джип стоял как ни в чем не бывало метрах в пятидесяти, и видно его сквозь метель было не очень хорошо.

Осторожно поднявшись, некромант вытряхнул из-за воротника снег, набросил капюшон дубленки и начал самое бесполезное в этой ситуации дело – осматриваться. Вокруг не было ничего, кроме пурги и страха – черного, осязаемого, дикого, от которого хотелось бежать прочь, закопаться в сугроб, отрезать себе голову и оторвать уши, чтобы они не слышали этого жуткого, почти беззвучного, но оттого еще более жуткого визга. Казалось, что слои реальности трутся друг о друга, цепляются, отделяют одну пространственную кривизну от другой, вытягивают и вонзают в сердце, открывая его холодной, мертвящей пустоте.

Осторожно двинувшись вперед, Ансгар понял, что и он, и машина теперь находятся метрах в ста от дороги, а лес, соответственно, еще дальше.

Вокруг никого.

«Плохая реальность, – сказал внутри него голос Ай Поха. – Другую надо делать».

«Найди людей, – мысленно приказал ему некромант. – Найди и принеси в машину».

«Хочу воды».

…Пока Ай Пох и Лидия Семеновна пили, передавая друг другу термос, Ансгар и Ирика приводили в чувство откопанного в снегу Сальвадора – он сильно ударился головой (Ансгар подозревал, что не первый раз это с ним, но молчал). Что же до Ирики, то она никакого удара не ощутила и вообще не понимала, куда все делись, – просто очнулась в машине, переставленной на другое место. Да еще и одна.

– Что это было? – спросила она.

– Боюсь, как раз именно различия в вероисповедании сказались, – кисло предположил некромант. – Не вовремя мы их помянули.

 

Ай Пох оказался улыбчивым круглолицым революционером в брюках и жилетке, а Лидия Семеновна – сухонькой старушкой в расшитом цветочками кружевном саване. Оба неплохо сохранились.

Некоторое время они выталкивали джип из пушистых белых снегов на дорогу, а потом Сальвадор завел его и медленно поехал, иногда недоверчиво косясь на заднее сиденье, где сидели Ирика и двое воскрешенных.

– Это наша Сорни Най меня не отпускала, – поделился улыбчивый Ай Пох. – Злая охотница, много людей положила. Но я теперь сильней всех стал. Мне ее ужас не страшен.

Некромант поежился. Никогда больше, клялся он мысленно, никаких манси, угров, карелов, айнов, пигмеев или кого угодно еще! Никогда. Считайте его националистом. Они притаскивают за собою целый буйный пантеон, и тот начинает чудить.

– Мы хотим, – Ирика наклонилась к Лидии Семеновне, – чтобы вы снова в нашей школе преподавали английский. Некому, кроме вас.

– Спасибо, что так меня цените, – улыбнулась Лидия Семеновна, – и я, пожалуй, подумаю.

– Главное – не уходите на коммерческие курсы, – попросила девушка.

– Нет-нет, что ты, душенька, – заверила ее Лидия Семеновна хорошо поставленным голосом заслуженного педагога. – Я в некромантию не верила, знаете ли. В советское время ее точно не было. Как хорошо, что я умерла сильно позже!

За время пути джип два раза садился в сугроб и Лидия Семеновна с Ай Похом два раза выходили его выталкивать.

– А Сталина вы не хотите воскресить? – внезапно обратилась учительница к некроманту. – Годика на два?

– Не получится, Лидия Семеновна, – рассмеялся Сальвадор. – Разве что в качестве музейного экспоната. Социальный запрос другой, не будет он уже Сталиным.

– Я бы, правда, лучше во власть пошла… за учителей воевать. Как думаете, коллеги, получится у меня? Соответствую я социальному запросу? – внезапно спросила Лидия Семеновна, и доктор Мерц насторожился. Такого она явно раньше не говорила. Что ж, он предупреждал.

– А я бы в школу пошел, – широко улыбнулся Ай Пох. – К детишкам. Я ведь пять языков учил, английский могу, немецкий, мансийский вот тоже…

 

 

Часам к восьми утра Ансгар добрался до своей квартиры.

Ивана все еще не было.

Доктор понял, что это путешествие доконало его слабый организм. С трудом сделав себе чая, он добрался до кровати, укрылся одеялом, однако так и не согрелся. Кроме того, болела спина, в позвоночнике что-то в очередной раз ущемилось, и, один раз упав, подняться он больше не смог – каждый раз острая боль в спине заставляла его расслабиться.

Плохо.

Дотянувшись до градусника, Ансгар выяснил, что у него тридцать девять и три.

 

…Очнулся он, едва начав согреваться, – давешняя кошка, видимо, воспользовавшись ослаблением его внимания, еще утром проскользнула в квартиру и теперь свернулась на груди, тихо мурча. А он даже не мог пошевелить рукой, чтобы прогнать ее. Впрочем, под кошкой было тепло – первый раз за эти сутки, – поэтому Ансгар успокоился и забылся, припомнив, что температура тела у здоровых кошек примерно такая же, как у больных некромантов.

Все-таки он, видимо, забыл закрыть дверь в квартиру, потому что вскорости обнаружил рядом с собою Ирику с чашкой чего-то горячего в кружке.

– Я пришла за ампулами, – пояснила она, – вы говорили, что они нужны… ну, на всякий случай.

– А я не могу встать, – совершенно не своим голосом констатировал Ансгар. – Простите. У меня так часто бывает после физических перегрузок.

Она усадила его на кровати, напоила из чашки. Потом сказала:

– Давайте я попробую починить вам позвоночник. Я умею.

Он согласился. Все-таки раздеться перед женщиной, даже ему – не так страшно, как общаться с дикими мансийскими лесными духами. После них все кажется таким простым.

 

Она действительно сделала что-то такое, после чего он смог встать, отдать ей предусмотренные сервисом ампулы с иголками, раздеться окончательно, завернуться в простыню и снова залезть под одеяло.

– Спасибо, – сказал он.

Она кивнула. Надо было уходить, но она сидела и смотрела на его изящные маленькие руки, выразительные глаза и вспоминала, какой у него обычно голос – слишком сильный для такого несуразного существа.

– Наши воскрешенные поменялись душами? – спросила она.

– Возможно.

– Интересно, подошли ли они им по весу, – вдохновилась Ирика. – Есть теория, что души весят по-разному. Это я потому говорю, что раз уж вы развенчали весь мой научный скептицизм, то почему бы не продолжить мыслить дальше в этом же направлении?

– Не знаю… – Ансгар закрыл глаза. – Может быть, меняются только те, которые подходят друг другу по размеру и смыслу.

«Например, мы с вами могли бы поменяться.»

– Я наверно, утомила вас? – вспомнила Ирика, что нужно быть вежливой.

– Ну и что.

– Точно?

– Я уверен.

Их готовность говорить о чем угодно долго, очень долго и притом самыми глупыми словами прервал далекий щелчок входного замка.

– Наконец-то, – сказал некромант, когда Ваня вошел в комнату. – Что случилось?

– Ничего, – Ваня кивнул Ирике и холодно пожал плечами. – Были какие-то сложности?

– Нет, – ответил с дивана некромант. – Никаких.

Только теперь Ваня окинул взглядом комнату, и ситуация до него медленно, но дошла.

– Ансгар Фридрихович, что с вами? Почему вы мне не сказали?

– У тебя нет мобильника, идиот!

– Почему вы все время называете меня идиотом!?

– Из особого расположения облегчаю тебе адаптацию в той реальности, в которую я тебя неосторожно вернул, – пояснил доктор.

– Мя-а-ау! – жалобно проныла кошка, вылезая из-под дивана.

– Вымой кошку, – приказал некромант. – Себе оставлю. Мало ли куда тебя, дурака, нелегкая унесет.

 

…Когда за Ирикой закрылась дверь, Ваня внес завернутую в полотенце кошку Лобачевского и сказал:

– Мне кажется… мне кажется, Ансгар Фридрихович, вы влюбились.

– Это не твое дело, но вообще-то да.

– И что вы будете с этим делать?

– А с этим нужно что-то делать? Глубина ужаса, который я испытываю, осознавая этот факт, меня вполне устраивает сама по себе. Ты не мог бы сходить в аптеку? Я отвратительно себя чувствую.

 

…Вечером, все еще не будучи в силах открыть глаза, но уже ощутив интерес к жизни, Ансгар увидел внутренним, медитативным взглядом, как Ваня подошел к кухонному окну, отворил его, взвесил на ладони два костяных кубика и выбросил их за окно, в глубокий снег.

Зачем он этот сделал, доктор Мерц так и не понял, но в принципе не возражал, потому что кубики его внутреннему взору очень не нравились.

 

 

Тень Сатурна

 

 

 

…Кладбище походило на те, что показывают в кино, – тесаного камня кресты без оград, редкие деревья и обязательная Луна, где-то тронутая дымкой, а где-то посыпанная алмазной крошкой и потом словно бы упавшая с неба в переплетение голых веток. При этом все же оно, кладбище, было и своим, родным, давно знакомым, – тем самым, что в детстве заменило Ансгару песочницу.

Под одним из деревьев маячил пенсионер в спортивном костюме, напоминавший одного из многочисленных тренеров по лечебной физкультуре, что занимала в жизни доктора Мерца не меньше места, чем кладбище. Этих тренеров, так же как и всяких мануальных хирургов, в его жизни насчитывалось семь или восемь, и теперь ему казалось, что между ними не было индивидуальных различий. Конечно, так быть не могло, потому что половина из них жили все-таки в Германии, а половина в России. Что же до последнего, то он и вовсе был цыганом. Этот сказал матери Ансгара, что если б ее сын не был таким, какой он есть, он бы умер. Неправильный рост организма спас его от смерти, и, несмотря на все прогнозы врачей, может быть, именно в таком виде Ансгар проживет дольше, чем если бы он вырос правильным.

Однако человек, стоявший под деревом, цыганом не был. И, чтобы Ансгар не узнал, кто он такой, человек повернулся и бросился бежать.

– Смотри! – крикнул он секундой позже из-за кустов. – Эта могила пуста!

Ансгар подошел и тоже увидел, что в могиле его брата никого нет, однако следовало узнать почему, и он последовал за человеком. Скоро он даже нагнал его, схватил за руки и повалил на отмостку возле ограды. Теперь было видно, что у человека длинные серебристые волосы и невозможно правильное лицо. Совсем как у Витольда Венглера.

– Твой брат, – сказал Витольд. – Его нет среди мертвых.

И тут руки у него почему-то сломались, а сам он просочился в щель между бетонными плитами.

 

Проснувшись, Ансгар сел на кровати и долго протирал онемевшие от бреда глаза, силясь изгнать мутное настроение, зацепившее его мысли клоком тумана. На протяжении всего сна он помнил, что в реальности могила не пуста (это некромант выяснил сразу, едва научившись смотреть сквозь землю). Да и Венглер, насколько он помнил, никогда не ходил в трениках.

Видимо, две недели вынужденного бездействия утомили мозг, вот он теперь и разгружается как может. Хотя говорят, это к худу – поймать кого-то во сне.

Самым неприятным известием его озадачили накануне – позвонил председатель регионального филиала АДНИ и, почему-то по-английски, пригласил на тайное заседание. В обязательном порядке и вместе с Иваном. При этом тема заседания разглашению не подлежала, так как была невероятно важной.

– Вот же ж… – уныло подосадовал господин Мерц, переходя на русский и втыкая трубку в надлежащий слот телефонной базы с большей силой, чем это допускало бережное отношение к вещам.

– Кто звонил? – вежливо спросил Ваня, отрываясь от книги. (Ему удалось осилить уже почти половину библиотеки своего шефа, и останавливаться он не планировал.)

– СактАур, – древнее название должности председателя Мерц произнес как ругательство. Потом пояснил: – Так называется спикер того заседания, на котором мы с тобой должны непременно быть. Специально приехал из Польши.

– У. А почему он так называется? – Ваня как человек беспечный совершенно не испугался неведомой повестки дня.

– Это все знают, – нелюбезно ответил доктор Мерц.

– Но я-то нет, – обиделся Ваня.

Доктор пожал плечами.

– Это знают все, – повторил он с нажимом, – но их версии настолько различаются, что я не счел нужным их запоминать.

– А ваша версия какая? – не отставал Ваня. Он очень хорошо знал, что его шеф не может без собственных версий.

Некромант предварил ответ нехорошим взглядом, однако отказать уже не мог.

– В древности, – поделился он, – еще при первобытнообщинном строе, если племени грозила война, а в нем не хватало воинов, оно собиралось в круг и вызывало павших. Ритуалом управлял главный шаман по некромантии – сактаур. Но с тех пор прошло много веков, и сейчас сактаур, чаще всего, не некромант. Просто посвященный врач или юрист. На каждое заседание АДНИ присылает нового. Кстати, – доктор, еще минуту назад не желавший обсуждать сактаура, внезапно увлекся, – существует ритуал, для того чтобы определить, жив ли сактаур. В начале каждого заседания он прокалывает себе палец и роняет каплю крови на лист бумаги, чтобы все видели, что он не воскрешенный и им никто не манипулирует.

– Раз он живой, – сказал Ваня,– то пусть хотя бы говорит по-русски. А то ж я ничего не пойму.

– Надеюсь, ничего интересного он не скажет, – вздохнул доктор.

Надеяться-то он, конечно, надеялся. Но не верил.

 

 

– Сактаур, господа оккультисты, но это не люди! Вы понимаете меня? Это даже не совсем белковые существа! Известно, что у людей есть инстинкт – считать человеком все, что похоже на человека. Но мертвец – он только похож! В нем нет искры, а есть лишь пустая программа, позволяющая жить так, как он жил. Их чувства – иллюзия! Но вы говорите о них, как будто они настоящие, как будто они имеют значение! Они, эти мертвые структуры, паразитируют на нас, они же заявляют о своих правах, они требуют «человеческого отношения». Да осмотритесь же!

Оратор даже привстал со стула, опершись руками на столик. Железо стукнуло о дерево – его запястья были скованы наручниками.

Собравшиеся говорили по-русски – кто с акцентом, кто без. Повестка дня была коротка, но необычна – то, что раньше решалось кулуарно, теперь было вынесено на всеобщее обсуждение.

Некромант с тройным гражданством Йон Радек четвертый раз нарушил Кодекс (причем это был не первый четвертый раз). Будь заседание судом, его обвинили бы в воскрешении несовершеннолетних и продаже их в рабство. По сведениям АДНИ через различное время все проданные становились неадекватны и даже опасны.

– Я попросил прийти сюда одного воскрешенного, – сказал сидящий по другую сторону столика сактаур – человек в парике, похожем на судейский. – И его некроманта – лучшего в этом городе. Кстати, Йон, – сактаур повернулся к человеку в наручниках, – если вы сумеете переубедить его, то он наложит вето на ваш приговор, мы возражать не станем. Мы даже напишем заявку на пересмотр Кодекса.

Таков был протокол – если казнь некроманта отменялась, то отменялся и тот пункт Кодекса, который нарушили.

– По крайней мере, теперь понятно, почему нас собрали, – тихо поделился доктор Мерц с Иваном. – Без определенного количества подписей подавать заявку на изменение Кодекса нельзя.

– Даже если вы измените Кодекс, я все равно убью этого козла, – хмуро пообещал Ваня.

Ансгар оглянулся – не слышит ли их кто-нибудь. Воскрешенным не всегда прощались такие заявления.

– Перестань нести чушь, – прошептал он. – Если тебя это так задевает, выступи по делу.

– Я не умею по делу, – буркнул Ваня.

– Тогда заткнись и не ломай стул.

 

Ваня и правда сильно смущался. Перед заседанием многие подходили к нему и спрашивали – сколько он уже на этом свете, причину смерти, причину приглашения на заседание. Ваня мог ответить на все вопросы, кроме последнего, и был близок к тому, чтобы чувствовать себя слоном в зоопарке. К счастью, это быстро кончилось.

Следующие два часа шло обсуждение, во время которого Ваня молчал, знакомясь с материалами дела, и иногда от этих материалов у него дрожали руки, словно бы он был еще жив. Интересно, размышлял он, когда это читали оккультисты – что они ощущали?

По оккультистам ничего понятно не было – эти люди прекрасно умели себя держать. И от этого Ваня, которому самоконтроль давался с большим трудом, робел еще больше.

 

Йон Радек уже в который раз оглядел собравшихся. По традиции некроманты садились полукругом, в центр которого ставился небольшой стол, накрывавшийся бархатной серой скатертью. Сейчас за этим столом сидел сактаур, сам Радек, его охранник и художник-палач.

Йон Радек с самого начала выделил несколько лиц, с обладателями которых он, наверное, смог бы без труда договориться. Еще несколько тех, кто согласится с общим решением, ну и, напоследок, группу людей, которые его просто не услышат, ибо не слышат вообще никого.

Некроманта Мерца Радек знал по нескольким европейских заседаниям и как психолог мог бы развесить его личность на крюках простых величин психоанализа и собрать снова из множества мотиваций. Но, к сожалению, только теоретически и без какого-либо достоверного прогнозирования. Потому что на практике приходилось выбирать – либо убеждать аудиторию, либо таких людей, как этот самый Мерц. Он и аудитория были совершенно разными субстанциями. Радек знал, что даже если речь абсолютную истину, в которой невозможно усомниться, то, чем больше будет соглашаться аудитория, тем упрямее станет возражать Мерц. Конечно, этот субъект не уникален в своем индивидуализме, но из всех индивидуалистов он здесь был главным, поэтому воздействовать следовало на него.

– Что скажете, господин Мерц? – спросил Радек. – Вы можете убить меня, но рано или поздно ваши ритуалы и правила придется менять. Изменился социальный запрос. Да, я воскрешал несовершеннолетних. Там, куда я их продавал, лучше быть мертвым, чем живым. Подумайте о том, сколько живых людей я спас таким образом!

Мерц глянул на него и отвел глаза – задумался. Радек очень рассчитывал на последнюю фразу и сразу понял, что «зацепил» урода сопоставлением ценностей. А теперь ему было нужно только внимание и лояльность. Дальше он сам.

– Можно, я скажу? – внезапно влез в несостоявшийся диалог рослый парень со странным цветом волос.

Мерц сначала изобразил некоторое недовольство, но потом кивнул. Возможно, это была та самая лояльность, которую он должен был проявить к Йону Радеку, из-за нелепой случайности ушедшая не по адресу.

– Меня зовут Иван, – миновав полукруг оккультистов, Ваня встал со стороны сактаура и оперся руками о стол. – И я – воскрешенный.

Некроманты переглянулись и даже заговорили, но сактаур, подняв ладонь, вернул тишину.

– Никто и никогда, – начал Ваня, – не сможет оправдаться, получив ярлык э... небелкового существа. Равно как и ярлык низшей расы, исторического врага и так далее. Момент навешивания ярлыка – это поворотный момент в судьбе. После него все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Но я, тем не менее, рискну рассказать о своем мироощущении. О том, что я чувствовал, будучи человеком, и о том, что я чувствую сейчас, вот уже больше двух лет пребывая в теле материального воспоминания о том, кем я некогда был.

При жизни мне казалось, что я зависим от социума, но после смерти я понял, что та зависимость – ничто по сравнению с зависимостью, в которую я попал сейчас.

Шум в полукруге сидящих усилился.

– Да, – кивнул Иван. – Мы, воспоминания, – мы существуем, пока мы кому-то нужны. Мы как зеркала, в которых отражаются души живых. Вы все знаете, что если воскрешенный никому не нужен, он подлежит уничтожению, ибо сходит с ума – кто-то раньше, кто-то позже. Ну... Это как при калибровке – если прибор время от времени не калибровать, он забывает, где у него кончается шкала, а где начинается. Поэтому каждый воскрешенный должен общаться хотя бы с одним человеком, который в нем заинтересован. Верно и то, что если воскрешенный нужен слишком сильно, то может свести с ума уже этого человека, – это вы тоже знаете. Именно поэтому Кодекс запрещает воскрешать некоторых близких родственников. Кодекс, как это... регламентирует ту грань, которую должны соблюдать оккультисты.

Господин Йон Радек поднимал мертвецов, чтобы делать их рабами. Рабы эмоционально никому не нужны, поэтому они сходили с ума. Они калибровали себя под тех, кто их использовал, но при такой форме отношений – можете представить, что у них получалось... Господин Радек правильно сказал: у рабовладельцев есть инстинкты – считать рабом все, что похоже на раба. Даже если это небелковое существо. Да, в нас нет искры, а есть лишь пустая программа, чтобы походить на тех, кем мы были при жизни. Наши чувства – иллюзия! Но если эту иллюзию не поддерживать, она затухает. Если не верить, что мы настоящие, что мы имеем значение, – мы становимся ненастоящими и действительно это свое значение теряем. Да, можно сказать и так, что мы, мертвые структуры, паразитируем на вас, заявляем о своих правах и требуем к себе «человеческого отношения». Потому что мы – не машины, и если этого паразитизма не будет – тогда и некромантия не нужна.

А пока она есть – нельзя бросать мертвецов в моральный вакуум. Они непременно испортятся и станут опасными для живых. Они ужасны так же, как искаженные воспоминания… и как оскверненные могилы. Поэтому, как бы господин Радек не относился к воскрешенным, он подвергал опасности живых людей, а это недопустимо… Вот и все, что я хотел сказать. Спасибо.

Ваня вернулся на место. Кое-кто из собравшихся на заседании оккультистов несколько раз сдвинул ладони.

Сактаур обвел присутствующих взглядом.

– Кто-нибудь еще хочет выступить? – спросил он.

– Я, – сказал Радек.

– Вы уже выступали, – сказал сактаур. – Итак, процедура не меняется, – сактаур кивнул художнику. – Кто за то, чтобы помиловать Йона Радека и внести изменения в Кодекс?

 

– Я не знал, что ты так красноречив, – сказал доктор Мерц в перерыве. Они с Ваней стояли в коридоре и изучали плакаты с лыжниками – в свободное от заседаний некромантского совета время это здание было обычной спортивной школой.

– Я говорю то, что чувствую.

– Если верить тебе же, – Ансгар попытался прилепить отошедший уголок одной из фотографий, – это чувствовал не ты, а все собравшиеся. Получается, ты просто выразил их мнение. В итоге каждый из нас понял, что он не один, и решиться подписать приговор стало легче. Ведь не каждый день доводится убивать своего собрата по цеху.

– Он – сволочь! – опять завелся Ваня с пол-оборота. – Я представил, что вот у меня, допустим, есть брат или сестра, они умерли, а их втайне от меня эксгумируют и куда-то продают. Я думаю, многие это представили.

Доктор Мерц почему-то вздрогнул и отвернулся.

– Хорошо, – сказал он не поворачиваясь, – что во время речи ты воздержался от подобной риторики.

 

Художник рисовал Йона Радека. В зал вошли три человека – два в масках шакалов и один в маске волка.

Все присутствующие знали о тайне этого ритуала и не раз видели его в кошмарах, и теперь, когда он стал таким близким, почувствовали себя неуютно. Поэтому они не сразу среагировали, когда Йон встал, подошел к художнику, поднял руки и попытался утащить лист с мольберта. Художник рефлекторно отодвинул мольберт, и тогда Радек точным движением вцепился ему в горло. Уронив мольберт с недорисованным Радеком, оба борясь рухнули на пол.

Их тут же бросились растаскивать; Радек возбужденно хихикал и называл присутствующих бесполезными свиньями. И действительно, его пальцы никто разжать не мог.

– Шокер! – крикнул кто-то. – У кого-нибудь есть шокер?

Шокера ни у кого не оказалось.

Из центра свалки попросили дать хоть что-нибудь, но охрана, приведшая сюда Радека, уже покинула здание, а больше ни у кого оружия не было. Правда, был Ваня, и, предвидя вопросы к нему, доктор Мерц велел ему замереть и не двигаться. В следующий момент всем в головы пришла эта мысль; все повернулись к Ивану.

– Нет, – сказал им доктор Мерц.

– Но он убьет его! – крикнул кто-то.

Доктор покачал головой. Как странно иногда сбываются сны, подумал он. Видимо те, кто живут во сне, действительно паразитируют на нас. Они – это мы. Наши сны, наши воспоминания. Мертвая часть нашей жизни. И мы готовы на все, чтобы ее сохранить.

 

 

Радек сжимал пальцы все сильнее, и несчастному, судя по цвету его лица, оставалось недолго. Видимо, Радек был профессионалом не только в некромантии и подпольном бизнесе.

– Разойдитесь, – скомандовал Мерц. Его послушали. Подойдя, он переступил через агонизирующего художника и, чуть отведя ногу, по разу ударил каблуком в каждый из локтей Радека.

Это был не очень благородный прием, и он подействовал. Сломанными руками придушить человека очень трудно.

Кто-то отвернулся; кто-то оттащил хрипящего художника в сторону и помог ему восстановить дыхание; а Радек, зарычав от боли и негодования, повернулся к Ансгару.

В общем-то, Радек как человек подготовленный в тот момент был во многом прав – в обществе редко встречаются хладнокровные психопаты, а если и встречаются, то их нужно уничтожать, даже если они не нарушают закон. Ну и конечно, те, кто уродлив снаружи, непременно ущербны мозгом.

Однако хладнокровные психопаты в лице господина Мерца не ответили на обвинения, а подняли мольберт, отыскали карандаш и помогли насмерть перепуганному художнику замкнуть те линии, что оставались незамкнутыми. Затем они сняли лист с мольберта и передали его человеку в серой мантии и маске шакала.

Заручившись молчаливым согласием сактаура, «шакал» оторвал правое крыло рисунка так ровно, словно на нем была проведена линия. А потом левое.

 

– Вы спасли мне жизнь, – художник, только обретший возможность говорить, догнал господина Мерца в коридоре.

– Не стоит благодарности, – отозвался тот. – У вас очень похоже получилось. Может, и меня когда-нибудь изобразите.

– Надеюсь, не придется, – улыбнулся художник. – Если преступником окажетесь вы, то уж и не знаю, кому тогда верить.

– Странный парадокс, – обратился Мерц к полузнакомому рыжему некроманту, оказавшемуся рядом. – Каждый хочет свободы, безнаказанности и расширения рамок морали. Но при этом каждый хочет кому-то верить; и чтобы этот кто-то непременно был с твердыми принципами. Почему так?

Рыжий некромант пожал плечами.

– Мир вообще асимметричен, – объяснил он.

В коридоре преувеличенно громко говорили, словно боясь остаться в тишине; никто напрямую уже не обсуждал произошедшее только что, но все темы так или иначе его касались.

– …вообще-то, Йон был прав: там – цивилизация, а здесь – средневековье.

– …я слышала, в прошлом году в Вене Золотое крыло дали только за то, что человек хорошо выступил в суде…

– ...неприятное впечатление.

– ...от нашей доли всегда можно отказаться, но почему-то никто не отказывается...

– Господин Мерц, можно вас на минуточку?

– Я уже ухожу, сактаур.

– У вас есть заказчик.

Доктор Мерц удивился.

– Заказчик? Но сейчас немного не место и не время.

– Я знаю. Сейчас его здесь нет, но я уполномочен представлять его интересы. Он решил обратиться именно к вам, потому что проконтролировать то, что он у вас попросит, под силу только вам.

Сактаур был выше доктора Мерца, но казалось, что смотрел снизу вверх.

– И что же он хочет? – обреченно спросил доктор.

– Он хочет воскресить Йона Радека.

 

Уже час как все разошлись. Ваня скучал на одном из им же собранных стульев. Он отодвинул стол, убрал мебель, приглушил освещение и не знал, чем бы еще таким заняться, чтобы не думать о происходящем за дверью.

Конечно, сначала доктор Мерц отказался поднимать Радека, ссылаясь на то, что сактаур не имеет права просить его о профессиональной услуге. Но потом пришел заказчик, представившейся Усольцевым, – невысокий плотный человек с умными глазами, расставивший все по местам. Ваня так и не понял, как ему это удалось.

– Я очень рад увидеть вас, доктор Мерц, – сказал господин Усольцев. И выглядел он не просто вежливым, а действительно счастливым. – Я пока еще студент, но уже выбрал свою стезю – позже вы, наверно, поймете, чем был обусловлен этот выбор. Моя любимая тема – воздаяние. Многие верят, что душа, слишком увлеченная материальным, после смерти окажется в душном и неудобном мире, причиняющем нестерпимые страдания. Или в следующей жизни займет место жертвы. Но в это трудно поверить, согласитесь. И вот поэтому я решил понаблюдать за воздаянием прямо сейчас. Действительно, что если сделать это прямо сейчас, пока его душа не успела окончательно покинуть тело?

– Действительно, если прямо сейчас претендовать на роль Бога? – передразнил его доктор Мерц. – Причем ветхозаветного. Очень глупый проект. Если вас, конечно, интересует мое мнение.

– Это не ради справедливости как таковой, – Усольцев явно маялся, не находя слов. – Это ради того чтобы посмотреть, как человек, точнее, воспоминание о нем – реагирует на справедливость. Я всегда хотел заглянуть в ад, знаете ли.

– Когда-нибудь вы непременно в нем окажетесь, – с удовольствием заверил его некромант. – И рассмотрите в подробностях каждый котел.

Усольцев отвернулся, нервно помял пальцы.

– Похоже, я неправильно начал наш разговор… Простите. Я знал, что вы принципиальный человек, но не думал, что это распространится на того, кто… мне казалось, мой проект вам понравится. Я ждал этого момента пять лет. Я прилетел сюда из Англии, где сейчас учусь. Если бы вы знали…

– Мне кажется, я уже знаю о вас все, что мне нужно! – отрезал некромант. – И больше мне знать не хочется. Остался один вопрос…

– Подождите! – Усольцев прервал его так поспешно, словно оглашение этого последнего вопроса обречет его на вечные муки. – Подождите…

Коридор был освещен довольно скудно, однако сейчас и Мерц, и Усольцев стояли прямо под лампой, и было видно, что заказчик нервничает куда больше, чем доктор. Однако последний действительно замолчал и ждал, пока заказчик сформулирует свою мысль.

– Каждый человек, – начал он наконец, – живет, не видя чего-то в самом себе. У каждого в характере есть «слепая зона» – что-то такое, что является его слабостью, с которой он не хочет бороться. Нечто, чего он не хочет замечать. Я читал много о вашей профессии, я уговорил массу людей помочь мне в этом эксперименте – что будет, если дать человеку шанс увидеть самого себя со стороны, глазами тех, кому он доставлял наибольшие неудобства. Вывернуть его психику наизнанку, если вы понимаете…

– Надеюсь, и вы понимаете, что, ставя такой эксперимент даже на неупокоенных, вы увеличите свое «слепое пятно» раза в два и сами уподобитесь тому, кого собираетесь предать «кармическому суду».

– Но я же не могу думать только о себе! – сказал Усольцев почти кокетливо. Возможно, от испуга перешел к поверхностной демагогии.

– Вас не «Иуда» зовут? – поинтересовался доктор Мерц.

– Нет, я Виталий, – рассеянно ответил студент. – Черт, я же по глазам вижу, что вы все понимаете! Но при этом не хотите понять. Вы, блин, огорчили меня.

– Да хоть в кому впадайте, – безразлично порекомендовал некромант. – Мне-то что.

– Послушайте, но… это ради науки. Я – будущий медик, в силу некоторых причин посвященный в ваш круг…

– Я не знаю, какие это причины, но заведомо их не люблю, – сказал доктор Мерц. Ване почему-то казалось, что в этот момент он испытывает куда больше интереса к заказчику, чем демонстрирует. Словно проверяет его; не испытывая, однако, ни малейшей симпатии. Ваня знал, что если доктор Мерц хотел закончить разговор, то он его заканчивал.

Усольцев тяжело вздохнул.

– Тогда мне придется открыть вам мою тайну, доктор Мерц, – сказал он.– Впрочем, я бы и так сказал вам ее… все равно мне с ней не примириться. Что ж, идемте.

И он подал некроманту руку. Тот немного помедлил, однако взял ее, и они медленно двинулись прочь по коридору. В коридоре была прекрасная акустика, и Ваня, даже пытаясь вжаться в стену и исчезнуть, прекрасно слышал весь их разговор.

– Представьте себе, – начал господин Усольцев, – что вы одиноки.

– Это я могу и не представлять, – ответил Мерц. – Я действительно до определенной степени одинок. И вы вряд ли сможете скрасить мое одиночество.

– Мне нравится ваше чувство юмора.

– А мне ваше – не особенно. Но продолжайте же.

– Так вот представьте, что вы одиноки долго, и вдруг в вашей жизни появляется престижная работа и человек, ради которого вы готовы на все. И вы… вы хотите сделать так, чтобы он пришел в вашу жизнь и ни в чем не нуждался. И вы находите великий, безумный проект. В течение пяти лет вы готовите его… как подарок. А потом вы приходите к этому человеку и говорите ему…

Они остановились.

– Этот человек – я? – все тем же угрюмым тоном спросил доктор Мерц. И объяснил: – Это единственно логичный вывод из всех ваших построений.

– Простите, – кивнул Усольцев. – Чтобы стало понятно.

И он протянул господину Мерцу несколько бумаг.

Какое-то время доктор Мерц молча рассматривал их, а потом сказал:

– Есть, кажется, такая заповедь: не желай ничего слишком сильно. Вы выбрали неправильный подход, господин Усольцев. Однако я сделаю то, что вы хотите. А потом…

– Что потом? – тихо спросил Усольцев.

Ансгар долго молчал.

– Потом вы исчезнете, – произнес он почти шепотом. – Вам понятно?

– Но…

– Если вы действительно Витольд Мерц, – Ансгар повысил голос, – а я больше чем уверен в этом, потому что чем больше я на вас смотрю, тем больше сходства замечаю, – то я не хочу звать вас этим именем.

 

– Зря вы его так, Ансгар Фридрихович, – сказал Ваня, когда на рассвете они вышли из здания. – Они там, может быть, все такие. Технологии, эксперименты, если нет этического прецедента и запрета – значит, неизведанная область.

– Мне наплевать, какие они там, – некромант передернул плечами. – Я сам не выращиванием кокосов занимаюсь и постоянно имею дело с этическими проблемами. Допускаю, что кому-то и я отвратителен (что вполне оправдано). Но в данной ситуации дело даже не в моих убеждениях. Мне страшно с ним говорить. Он все понимает, все может обосновать, он не аморален. Но что касается нравственности… хотя кто б говорил. Ужас в том, что и я об этом говорить не имею права.

Ваня на некоторое время замолчал. «Шеф, – думал он, – мало того что не спал ночь, так еще и воскрешенного получил жуткого. Куда хуже того Йона Радека, каким тот был при жизни. Но с его памятью. Конечно, Мерц на то и был сильным некромантом, чтобы, приказав Йону отныне слушаться Усольцева, добиться вполне сносного результата, но самому Усольцеву приходилось командовать каждые две минуты, чтобы избежать катастрофических последствий».

– Ты не справишься с ним, – сказал тогда совершено вымотанный Ансгар, когда его новообретенный брат засобирался на самолет. – Тебе же нужно когда-то спать. А он рано или поздно придумает, как обойти любой из твоих приказов.

– Ерунда, – заверил его неунывающий Усольцев. – Ты же дал мне ампулу с иглой – это во-первых. А во-вторых…

Они посмотрели друг на друга.

– Я еще приеду, – сказал Усольцев. – Может быть, ты изменишь свое решение. Это совсем другая работа. Может быть, тебе захочется. Я буду ждать.

Отвернувшись, Ансгар немного помолчал, а потом произнес только:

– Удачи.

 

– Вы хоть узнали у него, как это произошло? – не выдержал Ваня. – Как вас подменили?

– Судя по документам – как в тупом сериале. Или в жизни. Провинциальный роддом, ночь, дежурит одна акушерка, две роженицы. Не повезло другой женщине, через палату от нас. Ее муж, Петр Усольцев, был приятелем областного губернатора и очень не любил женских депрессий и истерик. Заключили тайный договор, в результате которого каждая мать получила по младенцу. Мы с Витольдом сразу после рождения не очень отличались. Не знаю, как его, но моя мать об этом до сих пор не знает. А в 1987 году анализ ДНК просто никому в голову не пришло делать. Уже потом, обучаясь в Европе, Виталик узнал, что он Витольд. Это сказал ему, между прочим, Венглер. Тоже Витольд. Очень радовался, что нашел его.

Ваня хотел было спросить, где сейчас Витольд Венглер, но передумал.

 

 

Едва переступив порог квартиры, некромант стащил с себя мокрые ботинки, поглядел на них, подумал, а потом велел Ване их выбросить.

– Почему? – удивился Ваня.

– Старые.

Ваня пожал плечами, собрал в мешок совершенно новые ботинки и пошел на помойку. Вернувшись, он некоторое время не находил себе места, размышляя о том, что же сейчас делает его принципиальный шеф.

Ваня предполагал, что он думает, потому что, не спав ночь, уже можно и не ложиться. Да и разобраться в себе не мешало бы – ведь то, что он в течение многих лет мечтал ощутить, больше не существовало, а то, что он испытывал вместо этого, должно быть, очень противоречиво. Он убил Йона. Он воскресил Йона. Он нашел брата. Он потерял брата. Брат получился таким, что лучше б его не было. Впрочем, это можно пережить – мало ли у кого невыносимых родственников. Но как пережить обесценивание того, что некогда стало фундаментом жизненного выбора?

Подумав таким образом, Ваня восхитился собой – все-таки не зря он тут сидит и читает книжки. И речь неплохо сказал.

Однако радости никакой не было. Ваня даже подозревал, что теперь она случится нескоро. Чтобы занять себя чем-нибудь, он решил прибраться.

 

 

К шефу он постучался уже в сумерках.

– Я хотел только спросить, спите вы или нет, – объяснил он. – Пылесос надо включить. А у вас света нет, вот я и решил уточнить.

– Не сплю, – отозвался некромант. Его профиль белым пятном выделялся на темной спинке кресла, и почему-то казалось, что он так и сидел весь день не шевелясь.

– Вы б хоть на меня наорали, – предложил Ваня. – Нужна же вам какая-то эмоциональная разрядка.

– Спасибо, я прекрасно разрядился, сначала приняв деятельное участие в казни Йона Радека, а потом не сумев даже обнять того, кого я ждал всю жизнь.

– Вы бы могли это сделать.

– Прежде чем я понял, кто он, мне захотелось не встречать его никогда. Это противоречие, с которым за один день не разберешься, Ваня. Мы не рассчитаны на жизнь во временных кольцах.

Он переменил позу – наклонился, уперев локти в колени, и запустил пальцы в волосы.

– Я не знаю, спал ли я днем, – признался он. – Помню, выпало несколько часов. Я первый раз в жизни понял тебя как самоубийцу. Бывает боль, которую хочется остановить любыми средствами.

– Боль проходит, – осторожно сказал Ваня. – Ложитесь спать. Черт с ним, с пылесосом.

– Я уже объяснил, почему это не получится.

– Да полно вам, – опустившись на колени, Ваня взял шефа за руки. Ансгар заметил, что пальцы у воскрешенного сейчас теплые; это был жест то ли вежливости, то ли сочувствия. Странный жест со стороны воспоминания.

– Кошка не выдержала, – сказал он уже тише. – Ушла под диван.

– Теперь я за нее, – сказал Ваня. – Я еще и не такое выдерживал. Зимой в проруби купался. Дом, помнится, тушил. Изнутри.

– Дурак ты… мог ведь задохнуться.

– Но самое страшное – это, конечно, после смерти служить некроманту, – продолжал Ваня. – Так и не знаю, на каком я свете. Кошка я или кто.

Какое-то время они молчали.

– Вот подумайте, – продолжал Ваня, – тот человек, с которым вы мысленно общались, – он был вашим другом, и какая разница – братом или нет. Он ведь остался. Может быть, его дух или что это там было, может, он и приходил к вам тогда, когда вы его звали, и… он-то совсем не такой, и таким и остался. А работа… ну, были б вы уникальным медиком. Вас бы рано или поздно заставили делать что-то подобное. А если б вы были обычным – вы б не смогли это... самореализоваться.

– Умный ты страшнее, чем глупый, – Мерц поднял голову и кивнул. – Уговорил. Можешь включить свой пылесос, чувствовать себя гаже я уже вряд ли смогу.

Через час он уже что-то видел во сне; что-то легкое, бессвязное, похожее на обрезки киноленты и не имеющее отношения ни к прошлому, ни к будущему.

В восемь его разбудил звонок одного из недавних клиентов.

 

…Школа стояла на городской окраине. С одной стороны она примыкала к парку, другой стороной выходила на заснеженное поле, а третьей была обращена к жилому району. С четвертой стороны была дорога и автостоянка.

– Смотрите, – Сальвадор показал на кучу детей, облепивших самые что ни на есть аутентичные нарты с собачьей упряжкой, – вот такой у Ай Поха учебный процесс. Причем урок закончился, но он возит через поле тех, кто живет на той стороне. На машине отсюда час ехать, а на собаках – минут пятнадцать.

До их слуха долетало:

– …однажды Уинстон Черчилль шел по большому снежному полю и сорил фантиками. А Сталин сказал ему: «What do you do?». Ну, что тут ответить? «I am littering with wrappers!» – да, что-то в этом роде. А еще? Нет, Гугл неправильно переводит это вам как «мусора с обертками»… «Ты загрязняешь окружающую среду» – как сказать?

– Ансгар Фридрихович – это нормально? Он не спятил? – спросил Сальвадор.

– Я задавал ему тестовые вопросы, – ответил доктор Мерц. – Он абсолютно адекватен. Хотя творческий подход нетипичен для воскрешенных. Но – бывает. Зависит от души, которая ему досталась.

– А Ирине вот кажется, – сказал Сальвадор, – все дело в вас.

– Во мне?

– Ну да. На каждом из тех, кого вы подняли, – отпечаток вашей личности. Ну, это она так считает. Они получают немного ваши мечты, что-то из несбывшегося. Ведь это все есть у вас?

Ансгар перевел взгляд на чистое снежное поле, снял перчатку и согнутым пальцем протер слегка опухшие, словно от бессонницы, глаза. Потом улыбнулся.

– Нет. У меня этого больше нет. Но, конечно, рано или поздно появится. Кстати, а где Ирина?

– У нее урок, но она придет. Просила вас подождать. Вы подождете?

Ансгар не успел даже открыть рот, как Ваня хлопнул его рукой по плечу, вбивая в наст.

– Он подождет, – заверил Ваня. – Непременно подождет.

Ансгар ухватил его за кисть, выдернул из сугроба и, пригнувшись, перебросил через себя. Сам, правда, на ногах не устоял, зато Ваню уложил безупречно – на спину. Теперь тот лежал в снегу и смеялся.

– Все хочу спросить, шеф, – спросил Ваня, наблюдая, как Мерц поднимается и отряхивает руки, – откуда у вас эти… остатки физической подготовки?

– Если бы у тебя наблюдались остатки интеллектуальной подготовки, ты бы сам догадался, что лет до семнадцати родственники заставляли меня непрерывно заниматься лечебной физкультурой. Они считали, что у людей с хорошей фигурой лучше и мечты, и несбывшееся. Как видишь, это не всегда верно.

– Вижу, – снова рассмеялся Ваня. Он раскинул руки и смотрел на небо, на медленные завитки облаков, освещенные холодным зимним солнцем. – Но, вообще-то, педагоги правы – пока я не помер, не было во мне столько оптимизма. Только я никогда не думал, что это отпечаток вашей личности.

– Не знаю, как насчет моей, но отпечаток твоей личности у меня получился четким, как в Помпеях после Везувия, – мрачно пошутил Ансгар, переводя взгляд с лежащего в сугробе Ивана на приближающуюся к ним темную фигурку, балансирующую в глубоком снегу при помощи зажатого в правой руке муляжа планеты Сатурн. Видимо, вела астрономию и была посещена какой-то великой мыслью.

Хорошо, что у него есть мечта, которая никогда не сбудется. Ради несбывшейся мечты стоит жить.

 

 

Цепь и роза

 

 

 

«Дорогой я! Я пишу эти строки тебе, то есть мне, чтобы ты, который я, понял, почему на дворе вчера было 15 июля 2008, а сегодня февраль 2001-го. Чтобы не выглядеть еще большим идиотом, чем ты есть, не спрашивай ни у кого, куда делся июль. У людей он прошел совершенно нормально. У тебя, в принципе, тоже, если не считать того, что потом прошло еще два июля и ты их не помнишь. И это вовсе не из-за потери памяти – ты в это время просто не жил! Эти годы помню я, но, если ты это читаешь, меня уже нет, а есть ты. У тебя не белая горячка, можешь дальше спокойно квасить, как только пройдет бодун. Кстати, помнишь деда Сашу? Представь его в молодости. А еще представь, что он еще виртуозней матерится, чем он мог, а тебе запрещает. Представил? Запомни то, что представил. По этим приметам ты должен найти одного человека. Найди его живым или мертвым (так надо, дятел), а потом…»

 

Ваня отложил блокнот и вытащил из-за воротника градусник. В отеле шла вечеринка – странные люди, наряженные уродами, приветливо здоровались с ним, несмотря на то, что он видел их первый раз. Они откуда-то знали, что он – Иван Захаров.

Кто-то из этих людей оставил ему второй письменный источник – листок в линейку, который кокетливо интересовался: «Ты уже чувствуешь, что секунды становятся длиннее, чем обычно?»

И все это, кажется, происходило снаружи его разума, а вовсе не потому, что у него было одновременно жестокое похмелье и температура 39,6. Однако Ваня продолжил читать собственную историю, но не дочитал, а проснулся от странных звуков, доносящихся из полуоткрытого окна.

Приподнявшись на локте, он выглянул во двор и увидел, как внизу девочка лет пяти прыгает через скакалку. Легкое платьице в цветочек, два хвостика, что-то бормочет под нос.

Распахнув окно пошире, Иван прислушался. Это была песенка, видимо, собственного сочинения:

Медленней, медленней

Вертится земля,

Будешь плакать

Так же, как и я.

Вот бред-то, подумал он. Закрыл окно, отвернулся.

И только потом вспомнил, что на дворе еще зима. Когда он выглянул второй раз, девочки, естественно, уже не было, а была ли она – на утоптанном снегу разобрать было невозможно.

 

– Индульгенции – это личная глупость каждого, – поставив короткую подпись, Ансгар отодвинул лист. – Но официально я не позволю церкви вмешиваться в дела Ассоциации. Ни одной из церквей. Если наши клиенты идут к ним – пусть платят им. Если они платят нам – пусть платят нам. Но перспектива наживаться на идиотизме совместно и в обязательном порядке вызывает у меня рвотный рефлекс.

– А как же деньги?

– У вас их никто не отнимает, Геннадий Сергеевич.

– Да бросьте, Ансгар Фридрихович! Деньги не пахнут.

– Если вы, доктор Стоеросов, непременно хотите обезьянничать, то идите в правительство и вылизывайте номенклатуре те части тела, до которых другие не дотянулись, – вежливо сказал доктор Мерц. – Запретить вам это я не могу, а могу лишь пожелать, чтобы заработанные за эту гигиеническую процедуру деньги для вас как можно дольше не имели запаха того дерьма, каковым отдают ваши убеждения.

– Лучше делать ставку на то, что убеждения сейчас не волнуют никого…

– Вы проиграли, Стоеросов, они волнуют меня, – доктор Мерц еще раз просмотрел распечатанный протокол заседания, исправил в нем пару грамматических ошибок и передал секретарше. – Будьте любезны… Да, это окончательный вариант.

Оккультисты расходились. Ансгар давно привык, что они – разные. И желания у них тоже разные, а сдерживать они их не умеют совершенно. Часто приходилось объяснять, что он, Ансгар, делает это за них. Пусть лучше они ненавидят его, формалиста, чем друг друга. Если его не будет, начнется все та же война оккультистов, какая была до его появления, со дня кончины седого старца Улугбека, которому, конечно, было далеко до могущества Венглера, но который не допускал разложения в разнородной некромантской среде.

Когда Ансгар, подобно сверхновой, взошел на оккультном небосклоне, все были настолько ошарашены, что сами не заметили, как стали его уважать. Но долго однополярный мир, конечно, продолжаться не мог, поэтому полгода назад из Сибири приехал Геннадий Сергеевич Стоеросов, и с тех пор приходится отбиваться от его «рацпредложений».

Они тревожили. Во-первых, Геннадий Сергеевич весьма энергичен. И отвратительно воспитан. Во-вторых, его нельзя упрекнуть в иноземном происхождении. А в-третьих он абсолютно убежден, что церковные чины его никогда не обманут, и увы, переубедить его невозможно. У них там, в Сибири, святые отцы все делали по совести – и деньги брали, и делились ими со всякой нечистью. Впрочем, в Сибири и оккультистов было значительно больше, и сами они – значительно сильнее. Покидающие зал говорили вполголоса или шепотом, но кое-что до Ансгара долетало.

– Я говорил Гене, что Фрицевич зарубит этот его рэкет, – произнес юный маг неформата Аркол, обращаясь к известному гадателю, господину Мотову. – Проклятый девственник не признает творческой свободы.

 

Выбросив девочку с песенкой из головы, Ваня порадовался, что температура его тела все же комнатная и находится он уже не в отеле. А вот собственное жизнеописание из головы никак не выбрасывалось, и он долго лежал, погрузившись в омут воспоминаний.

 

Одним из главных персонажей в них был клуб «Огонек».

Где бы ни находился шатающийся вечером по Укурину отрок, он всегда точно знал – кто сейчас в «Огоньке», с кем, «на которое время», как у них говорили, и даже долго ли им еще, ибо мир стоит на регламенте.

Сельский клуб «Огонек» относился к тем, что некогда обязательно строили в каждом населенном пункте, а когда правительство потеряло интерес к культуре в народных массах, перестали. Клуб обветшал, просел, покосился, но все еще стоял, укрывая желающих от непогоды и привлекая иллюзией уединения.

Желающих было изрядно. Сам Ваня неоднократно заруливал туда с пацанами полузгать семок и солидно помолчать «за жизнь». Когда не работали, разливали водку или самогон. Когда работали – тоже разливали.

После часу ночи в клубе «культурно отдыхали» влюбленные парочки. Это было удобно, если не считать одного сомнительного обстоятельства – встретившись с девушкой в «Огоньке», парень уж мог считать себя пусть временно, но женатым. Ваня был таким образом «женат» не раз, однако же менее двух десятков, потому что ближе к этой цифре девушки в поселке просто-напросто закончились. Однако Ивана продолжали ценить – ладен собою, хулиган, но почти не пьет – поэтому задумали было пустить такое сокровище по второму кругу, дабы присмотреться и подумать о будущем. Но у них не вышло, потому что из райцентра, потеряв престижную работу, вернулась черноглазая красотка Маринка. И Ваня влюбился.

Однако, несколько раз прогулявшись с героем под звездами, Маринка внезапно заскучала и объявила, что, когда она училась на маляра, за ней ухаживал целый большой художник, про которого вот – она показала – в газете есть. Ваня состроил скептическое лицо и объявил статью «уткой». Даже если не «утка», сказал он, тут нигде про Маринку нет. Обиделся за свой строительный техникум.

И это он сделал зря. Больше Маринка с ним не ходила.

Подумалось, ну и черт с ней, других, что ли, нет. Художник у нее.

Однако прошло две недели, и он понял, что других не было. То есть они были и даже иногда говорили с ним, даже улыбались, но все равно это выглядело для него так, словно их не было. Одна даже потащила его на свидание, но в процессе Ваня вдруг почувствовал себя таким одиноким, что напился, пошел к дому Маринки и перебил ей осколками кирпичей все окна.

Отдубасили его тогда славно. Три дня валялся. А потом собрал навоза на ближней свиноферме и аккуратно разложил у зазнобы под окнами – да так, что никто не видел как, но все быстро поняли что это.

Еще он кидал петарды в окна, проткнул колеса у машины Маринкиного нового ухажера – лабазника, а как-то ночью закрасил в Маринкином доме окна черной масляной краской и пальцем на стекле вывел: «Марина, выходи за меня». Девушка чуть со страху не померла, однако старания своего отвергнутого поклонника, увы, не оценила.

Такого наплевательского отношения Ваня вынести не мог; запил. Однажды, в дрова наквасившись с другом-яхтсменом, вернулся домой и почувствовал себя странно. Вроде пьяный он был, а мыслил четко, как не всякий трезвый сумеет. Собрал свои документы в зип-пакет, засунул в карман штанов, вышел в собственный сад и утонул в одном из притоков великой реки Волги.

И все это ему таким правильным показалось, словно и в жизни своей ничего прекраснее он не совершал.

 

…Очень это странно – осознавать себя мертвым. Словно бы снова идет отсчет от Начала Начал, и знаешь, что тебя – нет, но все же где-то там плещешься, как атом в мировом бульоне, листаешь миры, как и до рождения, и ничего для тебя нет, и все для тебя есть. Такое это «недособранное», тлеющее, вневременное блуждание по внепространственным координатам, по впечатлению от координат, по теням обманчивых, дискретных осей, блуждание неизвестно чего – его ли или других, похожих?

Время еще не началось, а он вдруг оказался отягощен целым миром. Координаты слились в знакомый ему красноватый жужжащий тоннель, где скорость равнялась звуку, а затем свобода превратилась в отвращение и холод. И вот уже мир – обрушился на него внезапно, включил память о себе, и Ваня осознал, что лежит на берегу реки, в лощине невысокого лесного берега. Перед глазами торчали мятлики, и деловой муравей тащил по одному из стеблей чешуйку прозрачного перламутра с черными жилками. Осколок стрекозиного крыла.

Ваня откуда-то знал, что он, как и это крыло, мертв и что в этом мире некая его часть даже никогда и не рождалась. Однако мир признался в бытии, назвал себя, и Ваня тоже вспомнил, что он – Ваня. Это только что закончилось, но вот почему-то началось опять. Странная, невероятная вещь. Он будет играть сам в себя, и законы природы не возразят.

Сев, он осмотрел себя и окрестности. Штаны остались целы, хоть и позеленели, а вот футболка порвалась в двух местах и воняла нефтью. В ногах шелестели заросли рогоза и желтых ирисов, вокруг стояли догоревшие до песка желтые свечи, а неподалеку на упавшей толстой березе сидел незнакомый человек. Он отламывал от трухлявого пня маленькие волокнистые поганки с тонкими ножками и плел из них венок – по тому же принципу, по которому дети плетут венки из одуванчиков.

Оставив поганки, он взглянул на Ваню.

– Моя фамилия Мерц, – представился он. – Я некромант. Наполовину немец, поэтому такая фамилия. Ты наверняка понял, что с тобой произошло, мне осталось только объяснить, зачем именно. Готов ли ты меня выслушать?

Ваня хотел ответить, но закашлялся и некоторое время освобождался от богатой живностью воды, что текла в безымянном притоке великой реки. Внутри у него тоже оказалась нефть, тина, мелкие водяные растения и несколько пестрых пиявок.

Человек на бревне смотрел на это равнодушно, словно уже не раз видел, как встают утопленники. Он походил на горожанина – ухоженный, кожа светлая, ровная, темные волосы ниже ушей. И вел себя он зажато и невыразительно, как и обычно ведут себя городские.

– Все? – увидев, как Ваня пошатывается и с размаху вытирает рот мокрым рукавом, незнакомец поморщился. Затем протянул ему пластиковую бутылку со «спрайтом». – Пей.

И Ване почему-то тут же захотелось пить.

Приканчивая бутылку, он понял, что явление, которое он сначала принял за свой посмертный астигматизм, было реальным телосложением незнакомца – одно плечо выше, руки на разном уровне, спина кривая. Поэтому и рубашка на нем была свободная – черная, с зелеными перламутровыми пуговицами. Ее дополняли серые джинсы, до колен забрызганные грязью, и ботинки, цвет которых грязь скрывала уже полностью.

– Где я? – спросил Ваня, закончив пить.

– Километрах в двадцати от той деревни, где ты, видимо, утонул, – сказал человек таким тоном, словно Ваня эту деревню, как минимум, сжег. – Пойдем наверх, вытолкнешь мне машину.

И тут Ваня познакомился с новым ощущением – некромантское «пойдем», казалось, поднялось из земли, дрожью прошло по ногам и сдавило его с боков, подобно тискам. И ни «спасибо» тебе, ни «пожалуйста».

– З-зачем? – спросил Ваня, потащившись следом, как на аркане.

– Извини, что нарушил твои планы на смерть, но, поскольку сам таковой еще не планирую, был вынужден, – рассудительно объяснил некромант. Его физиономия притягивала взгляд; казалось, изначально она была обычной, но потом отразилась в плохо отшлифованном зеркале и, словно наказывая себя за способность к искажению, осталась таковой навсегда. Из-за непонятной гармонии, наблюдавшейся в этой кривизне, трудно было сказать, красавец он или урод.

Они подошли к дороге, раскисшей вдребезги, до состояния мягкого коричневого киселя. Коричневая жижа пленила черный «хантер».

– Выберусь из канавы, – пояснил некромант, – положу тебя на место. Пусть рыбы доедают.

Ваня огляделся. Хляби простирались далеко вперед, до поворота, и, насколько он помнил по прошлому году, вряд ли там заканчивались.

 

Посуше стало только километра через полтора, однако некромант обещание тут же сдержал – остановился, заглушил мотор и вынул из кармана маленькую стекляшку с каким-то стальным предметом в пробке. Предмет состоял из иглы и припаянного к ней металлического кольца – наверное, вместо ручки.

– Это что? – спросил Ваня.

– Это не больно, – равнодушно объяснил некромант. – И вылезай быстрей, а то я до трассы доберусь только к ночи.

– Я… не хочу, – сказал Ваня. – Не надо меня рыбам. Пожалуйста.

Он ждал, что некромант прикажет, и вылезти все равно придется. Однако тот, не глядя на него, убрал руку от торчащего в замке ключа зажигания.

– Как-то поздновато ты передумал, – заметил он.

– Там дальше еще грязь, – предупредил Ваня. – А других покойников может и не быть.

– И что ты предлагаешь? – голос у некроманта сразу стал едким и шипучим, как серная кислота, одна рука снова вернулась к ключу, а другая перехватила иглу. – Домой тебя везти? На кой ты мне там уперся?

– Простите, – забеспокоился Ваня. – Я не знаю, зачем я кому. Я вас на руках донесу, только не в речку. Пожалуйста. Я утопился, потому что меня девушка бросила, и чувствовал себя никому не нужным.

– Не вижу, чтобы что-то изменилось, – заметил некромант. У него вообще хорошо получалось находить те места в разговоре, которые нуждались в таких жизнеутверждающих ремарках.

– В том-то и дело, – решил не спорить Ваня.

Секунду они молчали. Видимо, некромант где-то у себя в городе привык, что ему все возражают, а тут внезапно вышло так, что никто не стал. И, хотя со стороны утопленника это было вполне объяснимо, Ансгар Мерц выглядел немного заинтригованным.

– Я никогда не видел… ну… чудес, – осторожно продолжал Ваня. – Я умею готовить. Машину водить. Могу вас заменить на трассе, если что. У меня даже права с собой. Это я взял, чтоб меня опознать можно было, они же…

– Хватит!!!

Некромант убрал иглу. Покосился на солнце, уже скрывшееся за деревьями. Вздохнул.

– Что я больше всего не могу терпеть в тупых провинциалах, – сказал он, поворачиваясь, – так это блаженное неведенье относительно того, как отвратительно выглядит их наглость. Теперь слушай и запоминай, два раза повторять не буду: меня зовут Ансгар Фридрихович. Ты будешь открывать рот только тогда, когда скажу, или в экстренных ситуациях. Матом ты отныне не ругаешься; желая что-то сказать, вспоминаешь школьный курс литературы и озвучиваешь свои бесценные мысли языком Чехова и Тургенева. В армии служил?

В глазах Ансгара Фридриховича странным образом сочеталась темнота и прозрачность. Ваня еще больше уверился в том, что мегаполисы порождают монстров, однако деваться было некуда.

– Ну… но мы там не говорили на языке Чехова и Тургенева! – сказал он. Вообще-то это было самое мягкое, что он мог сказать о своей службе в армии, но поскольку ругаться нецензурно ему запретили, годилось и оно.

– Отлично, – одобрил некромант. – Вот теперь представь, что ты «дух», но говорить должен именно так.

– Так я уже не дух, – поделился размышлением Ваня, разглядывая себя в верхнее зеркальце. – Не знаю, как бы сказал про это Тургенев, но я больше похож на зомби.

– Тургенев не повез бы в Москву столько моченой тухлятины.

На «тухлятину» Ваня обиделся и больше действительно рта не раскрывал. На его взгляд, он него божественно пахло бочагом и речными кувшинками, а пикантность этому букету придавала легкая нотка мазута.

*

Первое время он спал на бордовом ковре в собственной, почти пустой комнате, оклеенной фотообоями, изображавшими туман на кладбище, – все серое, темные пятна, в которых порой угадываются кресты. Кроме ковра в комнате был темно-коричневый, викторианского вида стул, в несколько слоев обернутый толстой упаковочной пленкой.

– Стул не трогать, – приказал некромант. И вышел.

Ваня лег на ковер и до вечера действительно не открывал рта. Вечером они тоже не разговаривали. И на следующий день тоже. Сначала Ваня думал, что этот урод стесняется общаться, но потом понял, что он совсем не застенчив.

Просто он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не хотел, чтобы у него кто-то жил. И непонятно было, зачем ему вообще Иван. Иногда Ваня ловил на себе его взгляд – так смотрят на свою машину, задавая себе вопрос: «а не слишком ли много я за нее заплатил?» Или на оружие, которое непонятно, будет ли стрелять. Или на что-то потенциально полезное, но абсолютно несимпатичное.

Обычно Ансгар Фридрихович сидел у себя, либо уходил куда-нибудь, потом приходил. И все. А поскольку Ване он разрешил открывать рот только после того как он, Ансгар, к нему обратится, то Ваня молчал уже вторую неделю.

Если б Ваня действительно был машиной или оружием, все было бы хорошо. Но он – человек, хоть и бывший, и такое отношение потихоньку сводило его с ума. Конечно, можно было беседовать самому с собой, но осознание этого обстоятельства делало его существование еще мучительней. Говорить с таким неинтересным собой, когда за дверью сидит настоящий волшебник? Наверное, Ад именно так и выглядит.

*

Как-то перед рассветом, когда одиночество стало особенно невыносимым, Ваня вышел из квартиры и захлопнул за собой дверь.

Утро и день он провел на ближайшей железнодорожной станции, размышляя, куда податься, а когда придумал – обнаружил, что реальность помутнела. Прошел еще час, и он совершенно ослеп.

Глаза остались на месте, но в них уже ничего не было, кроме темноты. Стало страшно – вдруг они все-таки сгнили, и теперь остальной Иван будет так же медленно распадаться на части, как это принято говорить, «расползаться под руками». Правда, непонятно, под чьими именно. Рук, чтобы оценить его состояние, поблизости не наблюдалось, а под собственными он пока не расползался. Решив, что раз уж он ослеп, то и осязание его вполне может обманывать, Ваня забился в какой-то вонючий угол за непонятного назначения павильоном и там сидел.

Иногда он пытался уйти со станции, но, не очень понимая, как это сделать, возвращался обратно, собрав все нецензурные пожелания станционных служащих. Конечно, можно было перелезть через забор, но за ним начинались пути, а лежать, будучи в сознании, но разрезанным на кусочки, Ваня боялся еще больше, чем расползтись. Все-таки расползание было еще довольно призрачной угрозой, а вот колеса поезда – вполне реальной. Как он потом себя соберет?

На третий день его отчаяние стало таким глубоким, что, дождавшись часа когда, по его подсчетам, в движении электричек начинался перерыв, он решился. Ощупью отыскав забор, он поставил ногу на нижний прут. Потом на второй. А потом уперся головой в пластиковую крышу.

Тогда, обозвав себя нехорошим словом, Ваня начал передвигаться по забору вбок, чтобы найти место, где крыши, возможно, нет. Однако, увлекшись контактом с верхней частью конструкции, он не заметил, как забор кончился. И тут он услышал еще одну странность – по ближайшим рельсам шел поезд. А сам Ваня, от неожиданности не удержавшись ногами на платформе, перекрутился под действием собственного веса и повис со стороны рельсов.

Поезд затормозить не успел. Стукнув беднягу на скорости сто двадцать километров в час, он промчался мимо. А Ваня, вместо того чтобы отлететь, как сделал бы, не удержавшись при таком ударе, живой человек, все еще висел, вцепившись в чугунную секцию и соображая, сломана у него рука или все же не очень. Боли он почти не ощущал.

Секция тем временем медленно, с жутким металлическим стоном оторвалась и начала крениться с торца платформы вниз.

– Отцепись, идиот! – внезапно приказал из темноты тот самый голос, которого невозможно было не слушаться.

Разжав пальцы, Ваня рухнул в неведомое. Часть забора, звонко отломившись от фундамента, накрыла его сверху.

– Ты должен мне три дня моей жизни, – донеслось с платформы. – Я много дураков видел, но ты, безусловно, самый перспективный!

– Ансгар Фридрихович?

Поспешно сбросив с себя грохочущий чугун, Ваня пошел на звук и неожиданно уткнулся носом в асфальтовый край. Его схватили за шиворот, втащили на платформу и притиснули спиной к остаткам забора.

Столько бранных слов он, кажется, не слышал за всю свою жизнь. Из них он понял, что сделал что-то такое, за что его некромант мог дисциплинарно пострадать и даже, кажется, лишиться квалификации или что там у них. И что оставлять такое дерево было ошибкой. А еще большей ошибкой было его появление на свет, и доктор Мерц несказанно рад, что сейчас исправит обе.

– Повезете меня за город? – спросил Ваня, дождавшись паузы.

– Нет, – ответил некромант. – Я не меняю своих решений.

– Зря. Я б прокатился.

Наступила пауза.

– Что у тебя с глазами?

– Я ослеп, – объяснил Ваня с некоторой даже язвительностью – если Ансгар видел его последние кульбиты, то мог и сам это понять. – Ничего не вижу. Так и должно быть, или это ваш профессиональный ко… (как сказать «косяк» на языке Чехова и Тургенева?) недочет?

– Понятия не имею. Стой, не дергайся.

Ваня широко открыл глаза и замер, давая возможность некроманту рассмотреть, что же случилось, и, может быть, хоть что-то ему объяснить. И тут доктор Мерц тихо засмеялся. Почти беззвучно, не нарушая вдолбленных ему с детства приличий, но неудержимо и, казалось, даже с легкой завистью.

– Что там? – спросил Ваня. Ушибленное поездом плечо все-таки немного болело, да и обида не проходила.

– Там… – Ансгара снова скрутил приступ тихого смеха. – Ну что еще могло с таким дураком произойти?

– И что же?

– Ты… ты «зацвел».

 

По дороге домой Ансгар Фридрихович объяснил, что в глазах у Вани размножились микроскопические зеленые водоросли. Они прямо в передней камере, под роговицей, поэтому он ничего не видит. Зато глаза у него теперь выглядят потрясающе.

Ване было совсем не смешно. Морально измученный зомби – это очень плохо.

– Слезы у тебя теперь тоже зеленые, – поделился наблюдением некромант, рассмотрев его дома.

– С глазами-то что делать? – спросил Ваня, вытирая глаза рукавом.

– Это от жары. Жди зимы или сунь голову в холодильник.

Ваня подумал, а не прибить ли ему некроманта ночью, пока тот спит и приказывать не может. Или разорвать на куски? Можно, в конце концов, просто задушить… но ведь его найдут. Он ведь состоит в этой их Ассоциации.

 

 

– Спишь?

– Что?

Ваня поднялся и сел.

– Пей.

Ваня почувствовал, как ему в руку сунули стакан.

– Что это?

– Алгицид.

– Э…

– Уничтожитель водорослей для аквариумов. Ударная доза.

– Я что, аквариум?

– К сожалению, нет. С аквариумами проблем меньше. Они не убегают из дома.

– Это не дом! – возмутился Ваня. – Вы со мной даже не разговариваете! Я не могу так.

Пока Ваня пил гадкий на вкус алгицид, доктор Мерц молчал. Потом забрал у него стакан и сказал:

– Еще я купил тебе мебель. Завтра привезут.

 

После дозы уничтожителя водорослей Ваня начал видеть не только реальность. Ему стали сниться такие подробные и цветные сны, что можно было уже не открывать глаза и даже не разговаривать с некромантом, однако тот заходил к нему каждое утро и сообщал распорядок на день.

– Сегодня у нас труп из холодильника, – говорил он. – Поедешь со мной, будешь ассистировать.

– Я боюсь покойников, – жаловался Ваня.

– У тебя будет прекрасная возможность им это сказать.

– Они обидятся.

– Не суди по себе.

 

Мебель у Вани в комнате была та же, что и во всей квартире, – доктор Мерц называл это классическим стилем. На стену над кроватью даже повесили голую бабу – большую, всю в дымке, очень красиво.

Название той картины Ваня тут же забыл, а переспрашивать стеснялся. У бабы было три ноги, две задницы и изящная синяя голова с двумя нижними челюстями – большой и маленькой. В руке красотка держала зеленый шипастый стебель, книзу переходящий в берцовую кость.

– Мы с ней чем-то похожи, – сказал доктор Мерц, с симпатией рассматривая композицию.

– Точно, – не удержался Ваня. – Прямо как с вас писали.

– И ведь помер уже, – укорил его доктор Мерц, – а все еще завидуешь чужому совершенству!

Пожалуй, доктор Мерц действительно был похож на деда Сашу. И как это Ваня раньше не замечал? Вообще весь этот сон был какой-то не такой. Непохож на обычные сны. Слишком четкий и красочный, хоть и не совсем понятно, о чем.

Поразмыслив, Ваня решил пока некроманту о нем не рассказывать.

 

 

– Люди извращают все, к чему прикасаются.

Этими словами шеф словно бы пожелал Ване доброго утра. Ваня отнял от лица полотенце и увидел, что у того в руке живая роза, завернутая в плотную прозрачную упаковку. Роза была странного цвета – не белая и не розовая, не фиолетовая… скорее, серая с блеском.

– Откуда она здесь? – спросил Ваня. Роза ему очень нравилась.

– Прислали, – доктор Мерц выглядел задумчивым. – Она похожа на серебристую?

– Похожа, – Ваня отложил книгу и уставился на шефа. – Только мне кажется, она вам не нравится.

Доктор Мерц кивнул.

– Есть в мире некая группа людей, – объяснил он, – считающих себя магами. Безусловно, что-то они могут, как и мы, но в прочие их способности я не особенно верю. В тысяча четыреста третьем году одна такая ведьма спасла некоего некроманта Алариха от справедливой народной расправы. История точно не знает, воровал ли он хлеб, кур или увел чью-то жену, но ополчились на него явно не за профессиональную деятельность, потому что некромант он был, мягко говоря, посредственный и к тому моменту уже лет десять никого не поднимал. Однако в те годы на британских территориях другого не было, поэтому вес в Ассоциации он имел сообразный занимаемому им пустому месту (даже несмотря на то, что сам был таковым). В благодарность за чудесное спасение этот чертов бабник вписал в Кодекс следующее: «если какой ведьме или магу вдруг понадобится помощь, то пусть обратится в Ассоциацию или выберет сама одного некроманта, а потом пришлет ему серебряный цветок в знак вечного союза и чистоты намерений. И тот некромант должен будет выполнить все, что она просит». И дальше некоторые оговорки и условия.

– Ну и что тут такого? Вы не хотите помочь ведьме?

Ансгар прервал его тяжелым взглядом.

– Я говорил, – напомнил он, – что люди извращают все, к чему прикасаются. С тех пор прошло много лет, и вот уже давно… серебристый цветок присылают некроманту, если хотят создать ему проблемы или даже убить.

 

 

– Официально это выглядит как просьба, – продолжал доктор Мерц, – от которой нельзя отказаться. Но задание или невыполнимо, или подразумевает нарушение закона. Словом, серебристый цветок – это билет в один конец. Черная Метка. Мне прислал ее не конкретный человек – мне прислала ее Ассоциация. Вместе с письмом. Там сказано, что нам с тобой предстоит посетить бал сектантов и тайно воскресить какие-то мощи, потому что так нужно одной неаполитанской… одной неаполитанке, которая считает себя ведьмой.

– Ее нам пришлют позже? Она говорит по-русски? – Ване почему-то казалось, что эти вопросы сейчас очень важны.

– Надеюсь, потому что меня ужасно раздражает итальянский, – ответил Ансгар Фридрихович и, открыв специальную дверцу в стене, отправил розу в мусоропровод.

 

Она прекрасно говорила по-русски, хотя употребляла несколько больше жестов, чем следовало, но Ваню это совершено не напрягало. Звали ее Гемма.

– Мирослав Таманский, он же Тмутараканский, – начала она свой рассказ, чуть не сбросив с кухонного столика чашку с чаем, – был великим защитником земли русской. Но его мало кто знает, потому что он не богатырь, а маг, а вы, православные, ведунов не особенно жаловали. – Гемма отпила из чашки. – Вот Илью Муромца все знают, а Мирослава Таманского – не очень, хотя сделал он не меньше. У нас есть достоверные сведения о том, что была в Тмутаракани еще с античных времен сильная магическая вещь – алмазная цепь, выточенная неким безымянным камнерезом из целого алмаза. Цепь тонкая, но ею можно покорить любую природу. Мне она очень нужна, эта цепь. Хотя бы на время, для экспериментов. Потом я верну ее вашей Ассоциации вместе с результатами исследований и всем чем захотите. Это моя научная работа. Я подняла архивы четырех стран, чтобы узнать, где цепочка, и узнала, что только Мирослав знает, где он закопал ее. У Мирослава в вашей стране есть поклонники, но это суровые люди, ненормальные воины, даже, говорят, славянские националисты. Я боюсь к ним идти, но вас они примут.

– Ага, – заметил Ансгар Фридрихович, – особенно меня.

– Все пойдем, – неожиданно для себя распорядился Ваня. Как единственный обладатель безукоризненно славянской внешности он внезапно почувствовал себя главным. Кроме того, ведьма оказалась никакой не древней бабкой, а яркой брюнеткой, слегка напоминающей Марину.

– Они совсем не против того, чтобы вы его подняли, – заявила итальянка. – Они хотят с ним поговорить. Когда еще представится шанс точно выяснить, как он выглядел? Илью Муромца нельзя, он историческая личность, а Мирослава – можно. Они соберутся в подмосковном пансионате «Солнышко» и будут проводить свои встречи, отчеты и ритуалы, в них участие принимать необязательно. На ритуалах они все одеваются в черное и говорят пафосные речи.

– Значит, – сказал Ансгар, – я пойду в белом. Чтобы не уснуть.

 

– Боюсь, Ансгар Фридрихович, в этих штанах вы недолго сохраните целомудрие. – Ваня окинул взглядом некроманта, действительно одетого в белые обтягивающие джинсы и белую же куртку. – Обязательно возникнет какой-нибудь темный угол, где вы не отобьетесь. Очень уж все… фактурно выглядит.

– Если ты рассчитывал меня таким образом смутить, – огрызнулся некромант, – то у тебя не получилось. Я еще лет в пятнадцать смирился с тем, что некоторые особенности моего строения лишь подчеркивают трагизм моего жизненного выбора.

– Что он сказал? – переспросила Гемма. Она тоже не отрывала взгляд он костюма Ансгара Фридриховича.

– Что нечего слюни пускать, – назидательно объяснил Ваня, несколько позабыв язык Чехова и Тургенева. – Это как Алмазный Фонд – смотреть можно, а трогать нельзя. Иначе ваш Мирослав так и останется мощами. Поехали.

 

 

Пансионат «Солнышко» оказался бывшим пионерским лагерем, построенным за сплошным бетонным забором. Снаружи это было приземистое здание, похожее на провинциальную гостиницу, опоясанную внешними лоджиями-галереями.

Внутри же наблюдались ковры и фиолетовый плюш.

В кабинете администрации Ансгара принял человек в дорогом сером костюме. Человек не представился, видимо, считая, что его и так все должны знать. Он приобщил темного некроманта к теории того общественного движения, с которым тому в следующие два дня предстояло иметь дело.

– Идея не важна, – человек в костюме вытащил маленькую бутылочку коньяка. – Эти люди нужны, чтобы владеть миром. Какой-то его частью. Ведь все мы, что и говорить, так или иначе этого хотим, господин Мерц.

Он разлил коньяк, таким образом словно бы принимая некроманта в элиту светского общества, правящую миром. Мерца это забавляло. Однако коньяк был действительно неплохой, и его можно было себе позволить.

– Обычно наша собственность правит нами, – ответил доктор Мерц. – И чем большая часть мира нам подвластна, тем большую часть нашей личности он порабощает.

– Хм, – человек в костюме снисходительно улыбнулся. – Вам сколько лет, господин Мерц?

– Завтра двадцать четыре.

– Вы судите так, словно вы старше, но с максимализмом юности. Это из-за вашей… – он описал рукой неправильный круг, намекая на особенности строения доктора Мерца.

– Вовсе нет, – ответил тот. – Видите ли – у нас, практикующих некромантов, год идет за два. Мои эмоции должны быть молоды, но смертей и судеб в памяти у меня как раз на сорок восемь.

– Во сколько же некроманты умирают? – с улыбкой посвященного спросил человек в сером костюме.

– Во сколько угодно. Вот я, например, могу умереть сегодня, – Ансгар внимательно смотрел ему в глаза.

И тогда тот отвел взгляд.

– Ну, не будем так пессимистичны. Надеюсь, у вас все получится. Кстати, а где ваш… ассистент, зомби?

– За дверью ждет, – улыбнулся доктор.

– Вам выдали ключ от комнаты?

– Да, спасибо, сервис меня устраивает.

– А итальянка?

– Она тоже довольна.

– Она не должна присутствовать на этом… празднике. По крайней мере, на торжественной части. Все-таки у нас серьезная организация. А вот вы с Иваном обязательно приходите.

 

Торжественная часть, включая ужин, продолжалась часа четыре. Актовый зал пионерского лагеря был переделан сообразно идеям, исповедуемым движением. На стенах висели родословные древа, согласно которым выходило, что нынешние влиятельные лица вели свой род чуть ли не от Ивана Калиты, а некоторые даже были родственниками самого Рюрика.

Лидер клуба, бородач с невероятно славянской кличкой «Джинджер», уже двадцать минут выступал со сцены. Мол, наша великая миссия – сохранить. Мол, те, кто достоин, – те добьются. А те, кто враги, – те никогда. Те будут пить генномодифицированную воду. Их много, вот еще. И список. А теперь наши эмиссары отчитаются о проделанной работе.

Доктор Мерц старался не смотреть на стены и не слишком близко в иные моменты подносить кулак ко рту. Но уже в перерыве он допустил серьезный промах.

– Через этот отель, Ансгар Фридрихович, проходит земная ось, – сказал приветливый господин с большой бензопилой, остановившийся поговорить с интересным человеком. – Поэтому мы здесь собираемся.

От пилы ощутимо несло бензином.

– Земная ось проходит через Северный и Южный полюс вообще-то, – не выдержал некромант.

– А пойдем, – вдруг предложил человек, – я покажу, где она!

На мгновение некроманту показалось, что его сейчас просто возьмут за шиворот и утащат в неизвестном направлении, однако Иван появился быстро, словно специально ждал эксцессов за углом коридора.

– Оружие убираем, – скомандовал он тоном утомленного блюстителя закона. – Разворачиваемся и идем смотреть сами.

– Ты серьезно? – спросил некромант, когда приветливый господин удалился.

– Я бы не стал проверять.

– А где ты был, кстати?

– С Геммой. Она у себя в номере сидит, колдует чего-то. Очень волнуется. Она еще ни разу не видела, как поднимают мертвых. Хотя ее все равно не пустят, потому что женщина.

– Везет ей, – Ансгар подавил зевок. – Я б на следующие полтора часа тоже сменил пол.

 

…По истечении третьего часа Ваня нашел некроманта на балконе с сигаретой, скорбно глядящего на слякотный двор отеля.

– Я знаю, как они меня хотят извести, – поделился тот. – Я умру от отвращения к идиотизму.

– Вас Джинджер зовет. Говорит, все готово. Все разошлись.

– Ваня…

Некромант некоторое время молчал.

– Если я переживу эту ночь…

– Что?

– Я сменю профессию.

– А я как же?

– Ты останешься на память о ней. Она не всегда была так омерзительна, как сейчас.

 

Для поднятия Мирослава притащили аквариум вроде тех, в которых продуктовые магазины продают живых карпов. Налили воды, погрузили части скелета, расставили зажженные свечи.

– Выйдите все, – сказал Ансгар Фридрихович. А потом, словно прислушавшись к чему-то, вдруг сказал: – Нет. Джинджер, останьтесь и еще двое-трое. Кто хочет.

Осталось трое. Всем хотелось увидеть чудо.

В подвале действительно стало красиво – скелет на дне огромного куба с водой, коленопреклоненный некромант в белом, освещенный мерцанием свечей.

Доктор Мерц потребовал, чтобы ему под колени принесли хоть что-нибудь, чтобы не стоять два часа на цементном полу. Принесли что-то очень похожее на мусульманский молитвенный коврик.

– У татар отбили? – хмыкнул Ваня.

Ответом его не удостоили. Видимо, зомби в этой расово верной среде приравнивались к женщинам и мебели.

 

Опустившись на колени, Ансгар привычно ощутил перед глазами изнанку мира. В изнанке было пусто, как за кулисами заброшенного театра. На столетие назад, потом еще на столетие. Оказывается, фундамент пионерлагеря когда-то принадлежал совсем другому зданию и в него было вмуровано множество человеческих костей.

Пронизав их образы, Ансгар погрузился дальше, еще на несколько веков. Раз от разу это давалось ему все легче, время расступалось, словно бы узнавая его. Вот и образ, принадлежащий, видимо, костям Мирослава. А вот жизнь, которую можно с ним соединить. Яркая, как ультрафиолет, если бы он был видимым.

На этапе соединения обычно требовалось отдавать ту энергию, которой у Ансгара не хватало на людей. Он приготовился отдать ее довольно много, однако на этот раз много не потребовалось.

Ультрафиолетовая душа оказалась очень сговорчивой. Вселяясь, она даже умудрилась искренне посочувствовать Ансгару Фридриховичу.

*

Какой-то он хитроумный, этот Мирослав, подумал некромант, возвращаясь и глядя на помутневшую аквариумную воду. Однако теперь он не чувствовал себя так ужасно, как до ритуала. Может быть, из-за того, что обычно, а может быть, отдых от общества сказался положительно.

Прошел еще час. Сектанты нетерпеливо переминались с ноги на ногу, и только Ваня, способный к долгой неподвижности, стоял, погруженный в свои мысли; если, конечно, таковые приходили ему в голову в состоянии покоя.

…Свечи гасли одна за другой; муть в аквариуме оседала, являя взорам вполне человеческое тело.

Из угла послышался сначала недоверчивый, потом восхищенный шепот.

– Вы можете говорить, – разрешил доктор Мерц. – Он сейчас вылезет. И одежду ему какую-нибудь принесите.

– Он там не утонет? – спросил кто-то.

– Он не дышит, – уже почти равнодушно напомнил некромант. – Это же мертвец. Мертвецы не дышат.

– Только душат, – сострил кто-то из наблюдателей.

Ансгар постарался не смотреть в их сторону, чтобы совсем не потерять надежду на будущее и веру в завтрашний день. Надежду на то, что в будущем ему такие люди начнут встречаться как можно меньше. И веру в то, что его завтрашний день принесет хотя бы тишину.

 

Тем временем великий русич Мирослав начал вылезать из карпового аквариума. Сначала из воды показалась голова – с длинными темными волосами, бородатая, потом за бортик взялись руки великого мага, и вот, наконец, он весь, перенеся себя через край одним прыжком, стоял на полу. Лужа, натекшая с него, мерцала в лучах рассвета, сочащихся через узкие верхние окна.

Ваня как образцовый ассистент протянул воскрешенному полагающийся стакан и, пока тот пил, внимательно осмотрел воскрешенного.

Он же через несколько секунд озвучил наблюдение, заставившее всех присутствующих еще секунд двадцать потрясенно молчать.

– По-моему, – рассудительно произнес Ваня, – это все-таки еврей. Судя по морде и, как бы это сказать… по паспорту… то бишь, он обрезанный.

*

– Кого принесли, того и поднял, – угрюмо отвечал некромант, подавляя в желание завыть от смеха и уползти под оставшуюся еще от пионеров скамейку.

– Кого ты нам поднял?!! – в который уж раз вопросил Джинджер, и Ансгар отметил, что его манеры сильно напоминают манеры торговца на каком-нибудь восточном базаре.

– Тихо! – Ваня словил его на полпути. – Он же говорит – кого растворили, того и поднял. Вы его принесли, не он. Кстати, его действительно зовут Мирослав, и он интересуется, на каком языке с вами говорить, потому что древнерусский вы будете переспрашивать, а иврита не знаете вообще.

– Пусть он сначала расскажет, что его кости делают в нашем аквариуме! – возмущенно крикнул кто-то.

Ваня прислушался. Мирослав тем временем облачился в поданную ему одежду – короткую льняную тунику на завязочках, за день до ритуала купленную активистами в отделе «Все для сауны». И, кажется, остался доволен. Кроме того, он совершенно не стеснялся озвучивать свои мысли на старорусском, и частично они были понятны. Постепенно непривычная речь заворожила присутствующих, и они затихли, внимая.

– Говорит, он действительно колдовал за землю русскую, – на всякий случай перевел Ваня. – Нравится она ему. Может рассказать много интересного. Если захотите. А вот нападать на него не рекомендую. Он очень сильный.

 

 

…Шел третий час беседы адептов с Мирославом Тмутараканским. Они уже научились его понимать, и, пользуясь этим, доктор Мерц и Ваня оставили их.

– Интересно, – сказал Ваня, – а этот самый Мирослав – он действительно был таким обаятельным?

– Исходя из его жизнеописания – едва ли, – буркнул доктор. Он успел переодеться в черное и свободное, поэтому теперь ощущал себя менее гадко.

– Значит, ему досталась общительная душа…

– Чья бы она ни была, но чувство юмора у нее на пять с плюсом. Похоже, он знал, в кого вселяется. Ты спросил его про цепочку?

– Я к нему даже не пробился пока. Очень уж много желающих.

– Не забудь.

– Да не забуду, не забуду… Я пойду Гемму разыщу, ладно? А то у нее телефон не отвечает.

 

Гемма не отвечала, потому что принимала душ. Некоторое время Ваня стоял у нее в комнате, глядя на падающий снег за окном, и вдруг уже знакомая песня, еле слышная, долетела до его ушей:

Медленней, медленней

Вертится земля,

Будешь плакать

Так же, как и я.

Ваня шагнул вперед, чтобы в поле зрения попал двор, и увидел, что там никого нет. Там и не могло никого быть. Пансионат стоял пустой, в нем жили только участники встречи.

– Что увидел? – спросила Гемма, вытирая невозможно белым полотенцем невозможно черные волосы.

– Ты ничего не слышала? – спросил Ваня.

– Нет, а что?

– Ну, тогда, видимо, и я ничего не слышал…

– Давно ты работаешь на Мерца? – спросила она.

– Три года. Он меня летом нашел.

– Нашел?

– Ну да, – Ваня был рад поделиться обновленными воспоминаниями. – У него машина в грязи застряла на боковой дороге. Там никто не ездит почти. Он не знал, как ее вытащить, ходил вокруг, видит – попа в камышах. Подцепил палкой за ремень, а это утопленник. Ну, я. Когда у него хорошее настроение, он говорит, что ему понравилось мое бесхитростное лицо. Но на самом деле у него выбора не было: я был единственным человеком на окрестные сто гектаров. А лица, они у всех утопленников бесхитростные. Их так раздувает, что никаких тайных мыслей не прочесть.

Ведьма от души хохотала, и Ваня чаще, чем хотелось бы, посматривал на ее смуглые плечи (ниже них ведьма была повязана полотенцем). А ведь мертвец, укорял он себя. Но что было бы, стань ты живым…

– А обратно в живого не хочешь превратиться? – Гемма как будто прочла его мысли. А могла, подумал Ваня. С такими-то глазами.

Глаза Геммы вот уже второй день были для него удивительной загадкой. Миндалевидные, темные, возвращая лучи света, они становились мягко-янтарными, что являло такой захватывающий контраст с резким голосом хозяйки, что Ваня полагал его наваждением. Расположение этих глаз и классических, дугообразных бровей явно соблюдало Золотое Сечение во всех своих соотношениях, поэтому смотреть на Гемму можно было бесконечно.

– Это невозможно, – ответил он. – Я и не переживаю особенно. Нет так нет. Сам виноват.

– Сотворить живого из тебя – нельзя, конечно,– поведала ведьма увлеченно. – Но можно сделать иначе.

– Как?

– Ерунда. Это многие умеют. Отправить тело в то время, когда ты был живым. В тот день.

– В тот день я был пьян в дрова, – смутился Ваня. Внимание красивой женщины к его живой ипостаси ему, как всегда, невероятно льстило.

– Так протрезвеешь.

– Что, прямо сейчас?

– Ну да. У меня оно всегда с собой, на случай всяких обстоятельств. Чтобы не умереть от ран, например, если я в аварию попаду или поскользнусь на ваших дорогах. Это вроде аспирина в аптечке.

– Ничего себе аспирин!

Ведьма покопалась в сумочке, вытащила маленький зеленый флакон.

Ваня удивился: неужели она его с собой всегда носит?

– Я сделала его пять лет назад. И ты можешь вернуться в любой день, начиная со дня его изготовления. Надо только дату на этикетке записать… и выпить.

– Пятнадцатое июля две тысячи восьмого года, – сказал Ваня. Теперь он действительно ощущал себя зомбированным. Что-то ему напомнила эта фраза. Наблюдая, как ведьма выводит ее на бумажке, он вспомнил.

– А после того как я его выпью, – спросил он, – секунды станут длиннее?

– Конечно, – она подняла голову. – А потом замедлятся и… пойдут назад.

– Значит… когда я очнусь в живом теле, я ничего не буду помнить?

– Последние три года забудешь, словно их и не было. То есть для тебя это будет так, словно их действительно не было. Но ты можешь спросить у меня или у Мерца, что с тобой произошло…

– Но я никого из вас не узнаю!

– Да не переживай ты так, – улыбнулась итальянка. – Напишешь себе на бумажечке. Себе-то ты поверишь. Хочешь?

Внезапно Ваня успокоился.

– Я подумаю, – сказал он. – Да, я должен подумать. Нелегко решиться выкинуть так вот сразу из жизни три года.

Гемма улыбнулась.

– Я могу дать тебе ее с собой. Возьми.

И Ваня взял.

Он вспомнил свой сон и подумал, что тот, в сущности, был не так уж плох. Даже похоже на детектив. Надо поговорить об этом с Мерцем, но… стоит ли? Вдруг он скажет что-то такое, после чего Ваня уже не сможет понять своих истинных желаний? Он же странный человек, этот доктор Мерц.

 

 

– Здравствуйте, Ансгар Фридрихович!

Группа людей появилась на галерее неожиданно и явно хотела многое сказать. Впереди шел высокий мужик в коричневом твидовом пиджаке и голубой рубашке – так, как он обычно ходил на редкие заседания оккультистов.

– Геннадий Сергеевич?

Заглянув на внешнюю галерею в поисках фамилиара, Ансгар совершенно не ожидал встретить именно его.

– Хорошо выглядите сегодня, – улыбнулся Стоеросов. – А где ваш прекрасный мертвец, Иван? Говорят, вы, как всегда, были на высоте. А славянский пращур оказался евреем? Прямо сюжет для анекдота.

Рядом с Геннадием Сергеевичем стояли Мотов, юный маг неформата Аркол и вездесущий турок Мустафа. Одно лицо, правда, было Ансгару незнакомо. И странным, надо сказать, было это лицо. Такие бывают у наркоманов.

– Это Леня, – представили ему синевато-бледного подростка. – Он не совсем здоров, но тоже ужасно рад с вами познакомиться. Собственно, ради этого мы сюда и пришли.

После бессонной ночи голова у Ансгара работала не очень хорошо, однако чувства, напротив, были обострены, и угрозу он ощутил сразу. Только не вполне осознал, в чем же она состоит. И оно, проклятое любопытство, задержало его ровно на секунду.

И все. Теперь они окружали его, притиснув к перилам. За их спинами промелькнул покровитель организации, личный спонсор Джинджера – человек в сером. Словно проверял, все ли идет по плану. Встретившись взглядом с некромантом, он развел руками – извини, мол, это ваши дела – и поспешно ретировался.

Только сейчас Ансгар заметил, что с галереи убрали ковер. И сразу предположил причину, но все же еще надеялся, что эти унылые новаторы придумали хоть что-то иное. Конечно, вряд ли, но надеяться ему очень хотелось.

– Ансгар Фридрихович, – огромный сибиряк положил ему руку на плечо, – а не хотите ли поговорить о делах? Вы тогда так скоропостижно прервали заседание? Испугались моего предложения по святым отцам? Не бойтесь, они не опасны.

– Геннадий Сергеевич, – сказал Ансгар, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и твердо, – не знаю, заметили ли вы, но я сейчас работаю. Буду рад познакомиться с вашим, несомненно, достойным приятелем в другой раз. А сейчас прошу меня простить, мне нужно идти.

– Вам некуда спешить, – все так же радушно заверил его Геннадий Сергеевич. – Ваня сейчас занят, и занят он поистине гамлетовским вопросом… но об этом потом. Я хотел все-таки выслушать ваши аргументы по поводу вашего последнего решения. От меня прозвучало пять предложений по реорганизации – вы ни одно не пропустили. Почему?

Ансгар немедленно разозлился.

– Потому что со своим уставом в чужой монастырь не ходят, Геннадий Сергеевич! Умный человек на вашем месте сначала изучил бы специфику города, в который попал, а потом бы выступал с предложениями. Вы же…

– Значит, я дурак? – нахмурился Геннадий Сергеевич.

– Совершенно верно, Геннадий Сергеевич, – с отвращением произнес Ансгар. – Вы наглый, самоуверенный и совершенно непроходимый дурак, считающий, что нахрапом можно, как у вас там выражаются, «завоевать Москву». Берите, завоевывайте! Думаете, я не знаю, зачем вы привели вашего полоумного Леню и что вы прячете за спиной? Выньте, я знаю что это. Только помните – рано или поздно ваш чугунный лоб налетит на стену, о которой вы там у себя и понятия не имели, потому что в скудоумии своем не могли даже предположить, что она есть! И тогда ваши стилеты и ваши больные на голову вампиры окажутся еще более бесполезны, чем ваши многоумные финансовые «рацпредложения»!

– Нехорошо так с коллегами, Ансгар Фридрихович. Я понимаю, вы, наверное, испуганы, но уверяю вас – это всего лишь символический жест и вашему здоровью ничего не угрожает. Возможно, вы не знаете, но вами недовольны многие, и когда нам прислали розу, вопроса кому ее отдать, не стояло. Дайте же руку, согласитесь на этот миротворческий жест!

Сопротивляться было бесполезно – по два человека держали его за каждую руку, стиснув с боков и прижав спиной к перилам.

– Подумайте только, – увещевал его Стоеросов, упиваясь триумфом, – вы не хотите поступиться вашей единоличной властью ради общего будущего…

Кто-то схватил Ансгара за шею и запрокинул ему голову с такой силой, что от боли потемнело в глазах. Выкручиваться было нельзя – он легко мог себе что-нибудь вывихнуть.

Оставалось только размышлять о том, чем он займется после дисквалификации.

 

Ему закатали рукав и провели чем-то острым по запястью. А потом еще несколько раз.

Ансгар когда-то слышал – да и все, наверно, это знали – что кровь, если употреблять ее в больших количествах, похожа на наркотик. Существовали даже какие-то темные личности, подсевшие на эту добавку к пище, но вот чего Ансгар никогда не мог предположить, так это то, что они выглядели так, как Леня. Правда, не исключено, что Леня сидел на чем-нибудь еще, позабористее натуральных продуктов.

Теория гласила, что для дисквалификации некроманта помимо перехода крови из тела в тело нужно было прикосновение. Тогда контур лопался, позволяя энергии уходить в пространство. После этого некромант сможет использовать от нее не больше половины.

А он так и не спросил, где Иван…

Нападавшие переговаривались:

– Да не так! Дай я! Да сильнее, сильнее дави, не бойся! И тащи Леню, пока он еще на ногах стоит.

– Покорнейше простите, – прозвучал из темноты звучный голос, – аз пришел развоплощать себя.

Ансгар почувствовал, как его отпустили. Услышал что-то сквозь шум в ушах, но не понял что именно. С большим трудом он устоял на ногах, поморгал, сфокусировал взгляд на Мирославе, державшем его за плечо.

Кровь стекала по пальцам и уже образовала у ног средних размеров лужу.

– Где эти? – спросил он.

– Убежаше прочь, – сказал Мирослав.

Кто-то помимо банной туники дал ему еще и белый длинный халат, и теперь этот человек, с его длинными каштановыми волосами и не менее длинной бородой, окончательно стал походить на библейского пророка. Несмотря на то, что халат был махровый. Видимо, именно так должен выглядеть пророк в эпоху потребления.

– Разумеется, убежаша, – пробормотал некромант. – З-за такие вещи п-положено кнутом сечь.

Его немилосердно трясло. Голова не поворачивалась, а руку… на руку он смотреть боялся. Боялся даже пытаться шевелить пальцами.

Мирослав невозмутимо отвязал от своего халата пояс и аккуратно перетянул некроманту в лоскуты иссеченное запястье.

– Надеюсь, – сказал Ансгар Фридрихович, – вам у нас п-понравилось. Приходите еще.

– Приду, – серьезно сказал Мирослав.

Ансгар глянул на него снизу вверх, встретил глубокий, скорбный, но при этом совсем человеческий взгляд. Непохожий на взгляды других, им воскрешенных. Даже Ваня стал смотреть так уже позже, сильно позже чем…

– Вы ведь не Мирослав, – сказал Ансгар Фридрихович. Усталая психика корчилась при этом, как червяк на угольях, кричала, что хватит с нее на сегодня потрясений; сердце сбоило, то взлетая птичьей частоты пульса, то замирая и дергаясь. – То есть Мирослав, конечно, и даже, к-кажется, Таманский, только вот внутри у вас кто-то куда более веселый. Я не знал, что бывают такие сильные…

– Души.

– Ну да. Способные еще и внешность себе изменить.

– Токмо желаючи попрощаться с алмазной цепью, – сказал Мирослав таким тоном, словно что-то подсказывал.

– И древнерусский у вас какой-то условный, – продолжал рассуждать Ансгар, совершенно забыв о том, что только что подвергся нападению. – Цепь… она у вас внутри? В трубчатой кости? То есть можно было и не воскрешать? Эта штука за несколько веков неплохо изменила природу вещей, то есть мощей…

– Верно. Вы очень бледны и едва стоите на ногах. Я провожу вас в комнату…

– Да, пожалуйста. Я хочу поговорить с вами там, куда никто не придет.

– Таки я вас понимаю!

Ансгар нервно хмыкнул и, опираясь на руку Мирослава, отправился вниз по черной лестнице, оставив метра два галереи забрызганными высыхающей кровью.

 

 

Ансгар прокалил иглу зажигалкой, протер спиртом, наскоро зашил порезы. Хорошо, что соратники-оккультисты резали левую руку, потому что правой все-таки зашивать легче. Притом резали неумело и неглубоко, и главные сосуды и сухожилия остались целы, хотя их и зацепили. Эта рука, думал бывший медик, еще долго не сможет работать нормально, однако оперировать ее не придется, и то хорошо. Замазав швы медицинским клеем, он принял холодный душ и снова оделся в белый костюм с бордовой рубашкой. Может быть, просто из упрямства, а может, просто потому, что другой одежды у него с собой не было.

Через полчаса доктор вернул мощи Джинджеру, а точнее, просто предъявил ему то место в подвале, на котором они лежали. Извинился, что одна кость, кажется, сломалась. Так бывает.

Потом он постучался к Гемме и, убедившись, что там заперто, вернулся к себе. Следовало, конечно, поспать, но не в этом же проклятом месте.

– Привет, – в комнату заглянула Гемма. – Ваню не видели?

И вошла. Для заполненного мужчинами пансионата «Солнышко» она была одета очень вызывающе. В черном платье с большим декольте и боковым разрезом, на каблуках.

– Вам лучше знать, где он, – ответил Ансгар. – Кстати, у меня ваша цепь. Но прежде чем я ее отдам, я хотел бы знать – это вы пригласили сюда милую компанию наших некромантов?

Гемма округлила глаза и чуть не рухнула со своих каблуков.

– Господин Мерц, что у вас с рукой? Что с вашим голосом? Какие некроманты?

Ансгар смотрел на нее долго и со значением.

– Ну да, – смутилась Гемма, – пригласили меня они. И рекомендовали вас. Но я… я не приглашала их.

– Почему Ивана нет?! – Ансгар чувствовал, что еще немного – и он позорно сорвется на истерику. – Куда вы его отправили?

– А я не знаю, – завелась ведьма. – Сама его ищу! У меня самолет из Шереметьево улетает через восемь часов, а я в какой-то глубокой подмосковной заднице и без цепи!

Ансгар ухмыльнулся.

– Зачем вам самолет? В подвале, в подсобке, я видел метлу. И швабру. Богатый выбор, не так ли?

Ведьма заставила себя успокоиться.

– Вы должны мне цепь.

– Черта с два. Сначала вы мне расскажете про заговор по моей дисквалификации, в котором вы приняли самое активное участие. А если нет – терять мне нечего…

– Вы дисквалифицированы? – ей явно нужно было просто уточнить, но удивление она изобразила хорошо.

– Нет. Но все очень постарались, спасибо.

Гемма немного помолчала, потом тихо произнесла:

– Я не знаю, где Иван. Я дала ему эликсир времени. Я не знала, что это заговор, просто меня друзья попросили. Они даже сказали, что я могу попытаться… ну… сделать это сама, но с вами это вряд ли получится.

– Если я и отдам вам цепь, то только в благодарность за то, что и не пытались.

Ведьма задумалась.

– Наверняка, – рассудила она, – цепь у вас в кармане. Отдайте.

– Сначала заговор. Имена, адреса, доказательства. Я уже звонил нашему нынешнему сактауру, он сказал, что нужно все.

– Я не могу выдать своих друзей! – ведьма подошла к Ансгару вплотную. – А цепь я на вас сейчас найду.

Прежде, чем он успел что-то предпринять, она схватила его за больную руку и дернула к себе, а когда он попытался вырваться, профессионально повалила на ковер.

Это была совершенно идиотская драка. Ансгар, у которого чесались руки (а точнее, правая) съездить ведьме по физиономии, все-таки считал, что женщин бить нехорошо, и только изворачивался и блокировал удары. Получалось у него плохо, потому что левую руку он высвободить не мог, и каждое резкое движение причиняло ему боль.

Долго так продолжаться не могло. Воззвав ко всем силам, что остались, Ансгар вытащил из кармана цепь, набросил Гемме на голову и затянул на горле, притянув ведьму поближе.

– Имена, – повторил он. – Я очень хочу знать, кто в Европе меня настолько не любит.

Гемма вдруг отпустила его и улыбнулась.

– Вас там все любят, – сказала она. – Вы – легенда.

 

– Кхм. Извините, я тут стою уже минут десять. Давайте лучше я расскажу, а то я как акционер очень беспокоюсь за активы нашего банка. Я все знаю, я их подслушал.

Повернув голову, Ансгар Фридрихович увидел в дверях Ивана, с явным интересом наблюдающего за происходящим. Рубашка его была разорвана и чем-то облита, серо-розовые волосы взъерошены, а джинсы измазаны мелом.

– Где тебя носило? – отпустив и ведьму, и цепь, некромант поднялся. Но тут же покачнулся и вынужден был прислониться к дивану.

– Меня заперли внизу, в подсобке, где швабры. Там дверь железная – видимо, от пионеров. Что с вами, Ансгар Фридрихович?

Через мгновение Ваня оказался на диване, чтобы поймать некроманта, находящегося на грани обморока.

– Все нормально, – неуверенно ответил тот. – А что ты делал внизу?

– Я… мне нужен был веник, подмести осколки.

– А где мой флакон? – спросила Гемма, садясь на полу и приглаживая волосы.

– Я разбил его, – покаялся Иван. – Случайно.

 

– Зря разбил, – сказал некромант. – Это был неплохой шанс вернуться.

Ваня покачал головой, доставая ключи от домофона.

– Может быть, я какой-то неправильный, – сказал он, прижимая ключ к металлическому кружочку, – но эти три года я не хочу видеть изложенными только на бумаге. Я хочу их помнить. Кроме того, пока я жил, у меня не было ничего такого, за что хотелось бы умереть. А значит, не было ничего такого, ради чего хотелось бы жить. Я стоял в пионерском сортире и думал – что в моем лице потерял мир? Просто человекоединицу. А что потеряю я? Я потеряю мир, где есть чудесное. Кроме того, если я так сделаю, мир… просуществует недолго. Я имею в виду вас, Ансгар Фридрихович.

Заметив, что доктор смотрит куда-то вправо, Ваня проследил его взгляд. На подтаявшей серой жиже лежали красные прыгалки. Девочки не было.

– Вы тоже их видите? – тихо спросил Ваня.

Доктор кивнул.

– Прыгалки. Ну и что.

– А я и девочку видел. Зимой. В летнем платье, – признался Ваня.

– Говорят, что раньше здесь стояла хрущоба, – вспомнил некромант, заходя в подъезд, пока Ваня держал дверь. – И эта девочка жила в ней. Как-то раз дети играли в войну, и она упала в яму. Сломала ногу. Ее искали всю ночь, но не нашли, а утром приехал бульдозер и засыпал ее. Потом ее отыскали по торчащим прыгалкам. Про это знал только один мальчик, но он никому не сказал, потому что испугался, что его обвинят. С тех пор девочка является тем, кому грозит потерять будущее.

– Знаете, господин Мерц, – Ваня придержал дверь, – иногда мне кажется, что ваше первое слово было: «мы все умрем».

– Неправда. Мое первое слово было «Scheisse». Говно. Я вообще не говорил, пока случайно не разбил себе нос об холодильник. А ты говоришь – мир, где есть чудесное. Правда, Мирослав говорил, что каждый предмет по-своему чудесен, но сам знаешь, какое у него… всесокрушающее чувство юмора.

 

…Солнечным зимним утром некромант, его фамилиар и кошка сидели в одной комнате и занимались тем, что правильно зашивали некроманту руку. Ансгар Фридрихович уже много раз повторил первое сказанные им в жизни священное слово, когда Ваня наконец-то отложил иглодержатель и начал затягивать узлы.

– Никогда не думал, – пробормотал он, – что отомщу вам за жестокое обращение со мной именно так.

– А как ты хотел?

– Поджарить вас на медленном огне, например. Или скормить крокодилам. А еще есть такая песенка:

Медленней, медленней

вертится земля.

Будешь плакать

так же, как и я.

– Я подарю тебе красные прыгалки, – отозвался некромант.

– Блин! – удивился Ваня. – А вы-то откуда знаете?

– Слышал. Года три назад. Только это летом было. И девочка в шубе ходила. С лыжами.

 

 

Цикл «Выходные некроманта»

Бетельгейзе

 

Если бы Степан слышал те слова, что послала в его адрес дочь Мамед-хана, вылезая на песок в мокрых платьях, то пожалел бы на всех известных ему восьми языках, что способен ее понять. Но под нависающим берегом никого не было, кроме чаек и ласточек-береговушек, а те тяжелых человеческих речей не разумели.

Поднявшись вверх, на зелень, княжна просушила свои тряпки, связала в узелок остатки драгоценностей, и, еще раз помянув поганого мужика недобрым словом, стала выбирать направление. Пришлось ей нелегко. Лесной массив, приветливо раскинувшийся окрест, дорожек не содержал, смотрелся дремучим и пакостным, а следовательно, шансов пересечь его живой у княжны было немного. Но не для того же она отказалась идти ко дну, не для того же выплывала, чтобы здесь, на берегу, стать чаячьей снедью?

И двинулась красавица вперед. В первый день шла она вдоль оврага, во второй – увидела озеро, а на третий изнемогла совсем. Легла она в высокую траву и горько заплакала, потому что очень устала и чувствовала себя уже умершей, но просто еще к этому не привыкшей.

Долго она рыдала, а когда открыла глаза, то в двух шагах от себя увидела отрока. Отрок был тощ, высок и лицом тонок, а волосы носил состриженные словно бы взмахом сабли, на одну сторону. Блестели волосы красным, как цветок граната. А сквозь невесомую фигуру отрока виднелись деревья и трава.

– Идем, – сказал он княжне, повернулся и двинулся прочь.

Княжна вскочила, и на негнущихся от усталости ногах двинулась следом, рассудив, что все равно куда идти, пусть даже за пригрезившимся ей демоном. В пути, однако, присмотрелась и поняла, что не отрок то вовсе, а дева: шаг плавный, плечи округлые, руки нежные, тонкие. Только одета странно, в мужские штаны и куртку. Скоро через странно одетую деву – о, чудо! – замаячила поляна. На поляне, огороженный валежником, стоял сруб, крытый соломой. Близ него зеленело несколько грядок и паслась коза.

– Тут какая-то бабка, – угрюмо сказало видение, остановившись. – Накормит тебя, и живи сколько влезет. Она одна, ей надо помогать по хозяйству. Я договорилась.

Удивилась княжна, упала на колени и возблагодарила небеса, а потом спросила, как умела, – зачем, мол, помогаешь ты мне, юная демоница?

Красноволосая пожала левым плечом.

– Всегда ненавидела это паскудную историю, – непонятно объяснила она.

Княжна не поняла, чего тут паскудного. История как история. И кончилась хорошо.

 

Ансгару Мерцу снился Идиотизм. Выглядел он как большая серая гусеница с заштопанными глазами и большою железной пятой, которой она постоянно порывалась на него наступить. Незадолго до начала сна гусеница явно вляпалась в апофеоз войны, потому что местами ее пята была облеплена треснувшими человеческими черепами.

– Ансгар Фридрихович, а самая красивая звезда на небе – это которая? – вклинился в его кошмарные грезы пасторальный вопрос.

Надо сказать, что знания астрономии на уровне «ночью разбуди и спроси» у господина Мерца всегда были. Но эмоциональных оценок они не касались. Он мог назвать самую крупную звезду, самую мелкую в том или ином созвездии, самую близкую к чему-либо или самую далекую. Мог выстроить спутники планет Солнечной системы по размеру и галактики по спектрам излучения.

Но оценивать звезды с эстетической точки зрения ему в голову не приходило.

– Бетельгейзе, – ответил он тем не менее. – Какого черта ты меня разбудил?

– Я распаковал телескоп. Хотел спросить, куда мы его поставим.

– К тебе, – мстительно сказал доктор, – у тебя там все равно пусто. Кроме того, есть лестница на крышу. Не все же тебе на голых баб таращиться. Иногда полезно заглянуть и в глубокий космос.

Телескоп был куплен на деньги, полученные от тайной секты теперь уже неизвестно чьих националистов, – чтобы компенсировать ужасные воспоминания – и подарен себе самому на День Рождения.

Голос Ивана вовремя вспугнул кошмар. Действительно, звезды были милее иных снов, а Бетельгейзе, наверно, была восхитительнее всех звезд. И перспективнее. Потому что, даже после того как она взорвется, астрономы-любители смогут наблюдать вместо нее красивую туманность еще примерно десять тысяч лет.

 

– Здравствуйте, это вы доктор Мерц? – спросил очень приятный женский голос.

– Здравствуйте. Я.

– Меня зовут Юля. Неделю назад мой папа ушел в подземелье нашего дома. Он и раньше так делал, но возвращался. А теперь его нет. Мы вызывали спасателей, но они папу так и не нашли. Тогда мы решили, что он там умер, и вызвали вашу коллегу. Но она, к сожалению, не смогла ничего сделать.

– Простите, но я тоже не смогу. Я в отпуске. Обратитесь к кому-нибудь другому.

– Дело в том, что она просила нас, если у нее ничего не получится, позвонить вам. Она сказала, что она ваша племянница.

– Моя племянница? Глафира?

– Да, ее зовут именно так. Видите ли, она вошла в транс и вот уже сутки в нем сидит. А до тех, кто ее привез, я дозвониться не могу. Так и должно быть?

– Нет, так не должно быть. Давайте адрес.

 

– Так и кто же все-таки ее привез?

Темно-бордовые шторы делали полумрак коричневым. Ансгар сидел на полу, напротив своей незадачливой племянницы, и пытался угадать, где сейчас может находиться ее душа. В качестве пространства для поисков у него имелась примерно тысяча лет (вряд ли Глафира смогла бы с первого раза опуститься глубже), помноженная на поверхность сферы площадью пятьсот десять миллионов семьдесят две тысячи квадратных километров. Такой простор, конечно, вдохновлял. Но, увы, не обнадеживал.

Человека, труп которого Глафира опрометчиво согласилась искать, он не нашел тоже. В подземелье старой военной базы, на отчужденной территории которой теперь стоял коттедж, встречались только крысиные и собачьи кости. Больше ничего.

– Ее спутника звали, кажется, Геннадий Сергеевич…

У стройной черноволосой красавицы Юли оказалась неплохая память.

Одним движением Ансгар поднялся с ковра. Обычно из-за опорно-двигательного дисбаланса подобные вещи давались ему нелегко, но сейчас никто его проблем не заметил бы. Более того – будь над некромантом потолок, он бы его насквозь пробил головой и тоже не заметил.

– Геннадий Сергеевич? – переспросил он.

– Ну да. Это не ваш сотрудник?

– К сожалению, наш, – сказал доктор Мерц . – Но я очень надеялся, что его повесили, сожгли или хотя бы лишили языка. Правосудие иногда непозволительно запаздывает.

Ансгар на это действительно наделся. Причины для подобных санкций были подробно изложены им на шестидесяти четырех страницах заявления, поданного в Следственный Комитет АДНИ.

Впервые ему пришло в голову, что страниц, возможно, было слишком много, и их еще не успели прочитать.

– Черт бы побрал эту тупую, настырную сволочь! – выругался он.

То ли в этой тихой комнате никто еще не испытывал настолько сильного гнева, то ли отделывать ее некогда поручили неквалифицированным рабочим, но случилась небольшая неприятность: бордовая штора вместе со своим кронштейном свалилась на пол. В комнате стало светлее.

– Ой, – смутилась Юля, – простите. Я сейчас позову кого-нибудь, чтобы повесили.

– Не стоит беспокоиться, – остановил доктор Мерц. – Глафире все равно, а мы с Иваном пока что, с вашего разрешения, осмотрим подземелья. Вдруг мне удастся сквозь стены увидеть там что-то, что пропустили спасатели. Ваш отец что-нибудь взял с собой в дорогу?

Хорошо бы, подумалось доктору, нить Ариадны или горох.

Юля замялась.

– Я не хотела этого говорить, – решилась она, наконец, – но вообще-то он ушел не пустой. Он забрал с собой все документы на этот дом и землю, а так же весь семейный архив.

– Вы храните семейные архивы? – удивился некромант.

– Ну да… наш род – очень древний, – гордо сказала Юля.

Доктор Мерц кивнул. Облик девушки действительно напоминал аристократический, а дом, в котором жила их семья, был, хоть и с некоторой натугой, стилизован под средневековый замок.

И, если бы не смесь томительного беспокойства с тихим бешенством, Ансгар Мерц что-нибудь непременно бы испытал по этому поводу.

 

– Я хотел вам сделать замечание, – похвастался Иван, когда они спустились по отсыревшим ступенькам, выложенным битым кафелем. – Нельзя поминать чертей в присутствии дам.

– Ты вообще сильно обнаглел в последнее время, – согласился господин Мерц, – так что промолчал совершенно правильно. Подожди…

В кармане зажужжал мобильник.

– Да?

– Доктор Мерц? – осведомился незнакомый хрипловатый голос, говоривший с мягким акцентом. – Здравствуйте, я Зоран.

– Кто?

– Зоран Свибович. Помните меня? Ассоциация посоветовала мне обратиться к вам за лицензией, а вы обещали принять меня.

Мгновение доктор Мерц размышлял. Сейчас было не до Зорана. Совсем. Но с другой стороны…

– Конечно, помню! Так вышло, что я сейчас на работе, – сказал он быстро. – Но вы получите лицензию прямо сегодня, у меня дома, если подъедете по адресу, который я вам сейчас продиктую, и примете участие в нашей работе. Вы готовы?

– С удовольствием! – легко отозвался Зоран. – Спасибо, Ансгар Фридрихович!

– Совсем забыл про него, – сказал Ансгар, отключая телефон.

– А кто он? – спросил Ваня.

– Серб, кажется. Стихийно стал некромантом. На войне. Умеет не особенно много, но разносторонне развит и теперь получает лицензии у некромантов, у телепатов и глотателей китайских шампуров. От меня ему нужна только подпись.

– А зачем вы позвали его сюда?

Доктор Мерц не ответил. Он и сам еще не сформулировал причину.

– Возможно, он как ветеран, – предположил некромант позже, когда они ступили на темную лестницу, – сможет удержать меня от аффективного убийства господина Стоеросова.

 

Ближняя к лестнице часть подземелья была заставлена большими железными шкафами, заполненными барахлом полувековой давности, битой кафельной плиткой и ксерокопиями непонятных чертежей. Кое-где под потолком даже горели лампы дневного света, оборудованные выключателями.

– Как вы думаете, этот ваш ветеран-неофит – он нас найдет? – спросил Ваня, включая очередной коридор.

– Надеюсь, догадается, – ответил доктор Мерц.

Зоран Свибович нашел их быстро.

Серб оказался неторопливым человеком среднего роста, не особенно красивым и наполовину седым. Нижняя часть его вытянутого лица, казалось, не соотносилась с верхней, нос выглядел лишним, а глаза смотрели пронзительно и странно. На левой руке его отсутствовали все пальцы, кроме большого.

Однако когда господин Свибович начинал беседу, в нем пробуждалась незаметная прежде гармония, и смотреть на что-то, кроме него, становилось невозможно. Несуразность исчезала, и внешность его, прежде вызывавшая недоумение, завораживала собеседников. Это было заметно даже здесь, в дрожащем синеватом свете умирающих ламп.

– Я хочу, чтобы кто-то подстраховал меня, – сказал ему доктор Мерц, – когда я начну искать Глафиру. Вы сможете?

– Я привык к нештатным задачам, – заверил его господин Свибович. – Я видел время.

Доктор Мерц кивнул. Казалось, этот ответ успокоил его. Они, теперь уже втроем, продолжили поиски Юлиного отца.

 

По мере углубления в катакомбы становилось все более морозно и темно. Лампы кончились. Кристаллы на обледенелых стенах говорили о том, что где-то есть трещины, из которых испаряются подземные воды. Человеческие шаги и звук опадающего с потолка конденсата звучали в этих переходах с одинаковой силой.

– Я не чувствую поблизости покойников, – сказал Мерц, – а вы, Зоран?

Приблизив к одной из стен зажигалку, он попытался опалить ею замерзшую плесень. Зажигалка погасла. Ансгар попытался включить ее снова, но тут что-то щелкнуло, и кремень, вылетев, скрылся в темноте.

– Я тоже не чувствую никого, кроме собак и крыс, – ответил господин Свибович. – Может быть, следует пройти дальше?

– Отвратительный день, – сказал Ансгар Фридрихович, пряча зажигалку в карман и нашаривая в другом кармане полуразряженные батарейки к фонарику.

– Да, – прошептал Свибович, – но какая вокруг нас трагичная, пронзительная красота!

Доктор не понял, шутит он или говорит серьезно. Странность впечатления, производимого этим человеком, заключалась в том, что все его действия можно было истолковать двояко. И если бы доктор Мерц захотел бы представить себе мертвеца, медленно заменяющего мертвую, вечную основу живой и хрупкой тканью, то тот был бы похож на господина Свибовича. Ветеран одновременно страдал и радовался, принимая свои страдания как подтверждение того, что он существует.

Списав это на поствоенный синдром, господин Мерц задумался о насущном. Насущное же заключалось в том, что они гуляли по катакомбам уже более полутора часов и никого не нашли. А наверху сидела незадачливая Глафира, точнее, ее тело, в которое требовалось вернуть одну немаловажную запчасть – собственно, саму Глафиру. И он знал, как ее вернуть, но где искать – не представлял.

Ситуация осложнялась невозможностью законной мести: привлечь Геннадия Сергеевича Стоеросова за «соблазнение малых сих» опасной профессией некроманта нельзя бы ни по закону, ни по Кодексу Ассоциации. Не было такой статьи. Оставалась месть незаконная, а для этого господину Мерцу требовалось перешагнуть через ту часть самого себя, которую он больше всего любил и уважал.

О том, что он скажет сестре, он и вовсе не мог думать. Возможно, после этого разговора в нем уже не останется ничего такого, через что нельзя было бы переступить.

– Смотрите, – позвал Зоран откуда-то из темноты. Незадолго до этого он громко скрежетал железным ящиком. – Современный чемодан! Я с таким к вам приехал. Кто его здесь оставил?

– Какая разница, – пожал плечами доктор Мерц. – Открывайте, вдруг там улики или еще что.

 

Чемодан действительно выглядел новым. Он был снабжен кодовыми замками, отзывчивыми на число «тысяча девятьсот пятьдесят восемь» (скорее всего, это был год рождения отца Юли).

Чемодан был полон. Однако ничего сверх того, в чем призналась сама Юля, в нем не лежало. Только документы на землю и старые семейные фотографии.

Пока два некроманта умничали, размышляя, что могло заставить Григория Андреевича, Юлиного отца, бросить здесь чемодан, Ваня рассматривал старые фотографии.

У него в семье таких не было. Точнее, была, но всего одна. Какой-то красивый белогвардеец, как говорили, друг семьи еще во времена прадеда. Больше всего Ване нравилось его с этим белогвардейцем отдаленное сходство, которое никто, кроме него, казалось, не замечал. Ваня и не настаивал. Действительно – мало ли похожих на него аристократов? Надо было взглянуть, вдруг и здесь какие завалялись.

– Какие люди! – восхищался он. – Не чета нынешним.

– Думаешь, вырождение? – отреагировал доктор Мерц.

– Думаю, ослабление генотипа, – сказал Ваня. Он тоже хотел поумничать.

– Перестал бы ты умничать, Ломоносов! – рассердился доктор.

– Вас это беспокоит? – Ваня решил нарваться. В конце концов, тот белогвардеец наверняка поступил бы так же. И еще на дуэль бы вызвал.

– Да, меня это беспокоит! – доктор, наконец, нашел на кого излить свое недовольство ситуацией. – Потому как то, что у воспитанного человека получается само собой и не требует умственных затрат, у такой деревенщины, как ты, выглядит натужным желанием повыпендриваться! Иными словами, подобный стиль речи идет тебе, как корове седло. Культуры-то все равно нет.

– Хорошо, не буду.

Никакой он не бравый офицер… Отвернувшись, Ваня снова углубился в бумаги. Теперь он перебирал их механически. Они ему разонравились.

Тем временем Зоран осторожно коснулся руки Мерца, а когда тот поднял взгляд, укоряюще качнул головой.

– Что? – спросил доктор Мерц в раздражении. – Вам не нравится? Считаете, что я слишком много себе позволяю?

– Вы слишком волнуетесь из-за Глафиры, – сказал Зоран. – Но Иван тут совершенно ни при чем. Помните, что он не может переживать так же глубоко, как вы.

– Да и черт бы с ним, – злобно ответил Ансгар. – Но вы правы, я действительно чувствую себя паршиво. Глафиру подставили те же, кто разрезал мне руку. Я хочу придушить этого козла своими руками. А вы должны меня остановить, потому что если я это сделаю…

– Я слышал эту историю, – кивнул Зоран. – Наша часть ассоциации потребовала наложить взыскание на этих людей, но, мне кажется, этого не произойдет.

– И не поможет, – с болью сказал Ансгар. – Такие, как Стоеросов, просто идут к цели, воспринимая прочих людей как досадную помеху на своем победоносном пути. И рано или поздно они приходят, попутно разрушив все, к постройке чего не имели ни малейшего отношения. А сами они, увы, строить не умеют. Только мародерствовать на руинах.

– А можно не по теме? – внезапно вклинился в их разговор Иван. – Светите сюда. Я нашел, кароче, бумажку. Там типа сказано, что это документ, записанный еще в позапрошлом веке со слов какой-то тогдашней прапрабабки нашего покойника. Семейная легенда типа. Там, кароче, говорится, что родоначальницей этой семьи была баба. И не просто баба, а та самая персидская княжна, которую в набежавшую волну выбросил со своей лодки Стенька Разин. Ну, она выплыла, эта княжна. А потом пришла к какой-то бабке и родила там этого… скорее всего, сына Разина, кого ж еще. Хотя кто ее знает. Но всем своим потомкам она рассказывала, что всю ее жизнь ее охраняла призрачная типа демоница. Вывела в лесу на дорогу, договорилась о жилье, предупреждала о набегах всяких бандитов. А знаете, как она выглядела, эта нечисть? Я офигел, кароче. Она была худая, в голубых брюках, как мужик, и в странной серой кофте без пуговиц – подозреваю, что это та самая водолазка, в которой Глафира сейчас сидит у Юльки дома – и еще у нее были короткие красные волосы. Вот, смотрите.

Протянув некромантам пачку листов, Ваня поднялся и встал за их спинами с фонариком. Он не знал, доводилось ли красивому белогвардейцу спасать от сурового овощного будущего девиц-некроманток, но ему вот довелось.

Прочитав, некроманты некоторое время ошарашенно молчали.

– Ну че, крутая фишка? – спросил Ваня. – Глашка-то наша, видимо, вместо поисков в пространстве начала поиски родственных покойнику людей во времени. И упала…

– Примерно в тысяча шестьсот семидесятый год, – тихо сказал доктор Мерц, опуская руку с листками.

– Вот видите, – сказал Ваня. – А вы меня нехорошими словами обзывали.

– Это коровой-то? – доктор Мерц медленно выходил из информационного шока.

– Да нет… Ломоносовым.

– А что в этом плохого? – с улыбкой спросил господин Свибович.

– Ну, потому что я типа не Ломоносов, – продолжал возмущаться Ваня. – Я, раз пошла такая пьянка, Геродот.

– Угу, – покосился на него Ансгар,– и слог у тебя геродотовский.

– Вы сказали, что другой мне не идет.

– Прости, дорогой Ванечка, – Ансгар покаянно опустил взгляд. – Я это… типа неслабо так лажанулся.

Ваня широко раскрыл глаза.

Зоран вытащил из кармана пачку сигарет и попросил у Ансгра зажигалку. Когда она, выдав длинный язык пламени, осветила его лицо, Ване показалось, что серб несколько напоминает классического Мефистофеля.

 

Ничего не оставалось, как вернуться к заказчикам с чемоданом. Конечно, они сделали совсем не то, что предполагал контракт, но черт бы с ним, с контрактом. Главное, что теперь у них есть шанс спасти Глафиру.

– Кстати, – сказал Ваня по пути обратно, – там, на чемодане – кровь.

– Кровь?

– Ну да. Я думал сначала не говорить, но потом совесть замучила. Я, наверное, еще и Достоевский.

Зоран остановился первым.

– В этом шкафу ящик был вывернут, – вспомнил он. – Свежие царапины на железе.

– Хотите сказать, что хозяина могли похитить? – закончил его мысль доктор Мерц. – Но это, в любом случае, уже не наше дело, пока он жив. Вот если его убьют – тогда да.

Зоран упрямо покачал головой.

– Простите, но это не так, – сказал он глухо, с явным уже акцентом. – Его должно найти.

Ансгар некоторое время молчал, потом обратился к Ване:

– Насколько мне известно, господин Свибович действительно не может оставить это дело.

– Почему? – спросил Ваня. – Я бы, конечно, тоже не стал, но мне кажется, у господина Свибовича есть некая причина помимо альтруизма, вам, Ансгар Фридрихович, несвойственного.

– Спасибо за высокую оценку моих личных качеств, – сказал доктор Мерц. – Господин Зоран был в плену, насколько я знаю. С тех пор индекс его сопереживания всем, попавшим в плен, очень высок.

Зоран кивнул. Потом, аккуратно достав платок, вытер лицо.

– Господин Свибович, – продолжил доктор Мерц, – родился в Советском Союзе, а когда родители умерли, уехал к какой-то дальней родне в Боснию. Оттуда ушел на войну. Говорят, попал в плен, где месяц провел под открытым небом, прикованный к столбу. Каждый вечер солдаты соревновались в нарушении прав человека, и этим человеком был он. В некий момент его личного кошмара достиг он такого состояния, что увидел сквозь землю захороненных в ней свежих мертвецов. Полубезумный, он обратился к ним, и наутро от лагеря ничего не осталось, солдаты разбежались; многие из них до сих пор лечатся. А Зорана нашла АДНИ. Как некромант он не особенно прославился, но он умеет то, чего не умею я.

– Так и есть, – улыбнулся Зоран.

Доктор Мерц понял, что все ждут его решения.

– Я не знаю, – сказал он, – что мне делать. Сейчас у нас есть сведения, которые помогут спасти близкого мне человека. Мы так же знаем, что человек, которого мы никогда не видели, тоже попал в беду. И там, и там мы можем упустить время и потерять их обоих. Поэтому я предлагаю действовать в том направлении, в котором мы хотя бы знаем, что делать.

– А вы сможете простить себе, – спросил Ваня, – если выяснится, что мы спасли Глафиру ценой жизни Юлиного отца?

– Я-то смогу, – вздохнул Ансгар. – Зоран не сможет.

 

– Зоран, – доктор Мерц принял решение, – я отдаю вам Ивана, а сам вернусь в дом. Возможно, вам придется иметь дело с какими-нибудь злоумышленниками. Мне – вряд ли. А помедитировать до нужного мне года я могу и в одиночестве.

– А если вы не вернетесь? – спросил Ваня почти жалобно.

– Тогда у господина Свибовича будет шанс не простить себе вообще ничего, – рассмеялся доктор Мерц и как-то странно взглянул на совсем уже смущенного Зорана Свибовича. – У вас моя зажигалка? – спросил он.

– Угу.

– Тогда отдайте фонарик. У меня в руках она не станет гореть без кремня.

Ваня не знал, как истолковать последнюю фразу шефа. Он посмотрел на Зорана, но тот ничего не объяснил. Он был бледен и снова вытирал потное лицо платком.

 

– А почему ты не можешь вернуться?

Бывшая княжна поставила корзинку с грибами и ослабила лямку узелка с младенцем. Младенец родился как-то невзначай, а поскольку был мужского пола, то был принят бабкой с радостью. Но сам бабку не особенно любил, потому что не понимал смысла ее существования. Предпочитал, чтобы его таскала мама, предназначение которой прояснилось для него гораздо быстрее.

– Не получается, – сказала красноволосая демоница. За полтора года она научила княжну своему варианту русского языка и теперь общалась свободно.

Она еще помолчала и продолжила:

– Иногда я бываю бабочкой. Златоглазкой. Бывает, забьешься в щель и сидишь там. Вокруг ветер, дождь, а тебе нормально.

– Я бы тоже иногда хотела быть бабочкой, – помечтала княжна. – Или птицей. У нас красивые птицы водились, черные с желтым. Говорили как люди.

– Может быть, это люди и были.

– Какие ужасы ты говоришь! Что же они такого совершили, что Бог превратил их в птиц?

– А разве Бог кого-то за что-то превращает?

– Конечно! Если человек, например, ел много зерна и был жадным, он становится птицей.

– А если он мертвецов воскрешает? – спросила демоница. Каша в голове княжны ужасно ей нравилась. Каждый, думала она, живет в своем мире. И таскает его за собой.

Но княжна больше не хотела обсуждать эту тему.

– Если б я родилась в вашем будущем, я бы не спала по ночам от страха. Вы много страшных слов говорите.

– Зато нас никто за борт не кидает.

– Так не бывает, чтобы никто. Обязательно кто-нибудь кинет, поверь мне. Просто тебе об этом не расскажут.

 

Возвращаясь, доктор Мерц старался думать о приятном. Например, о том, что неделю назад у него был День Рождения, по какому случаю он устроил Ивану выволочку за навязчивость и отправил его заниматься своими делами, чтобы самому побыть в тишине и покое.

– У меня нет своих дел, – сказал на это Ваня. – Только ваши.

– Тогда моими и займись! – приказал Ансгар. Он рассчитывал, что Ваня начнет делать что-нибудь из отложенного на неопределенный срок: например, покрасит в прихожей ободранный плинтус, вынесет помойку или помоет окна. Но Ване о своих расчетах не сказал.

Поэтому предложение заняться чужими делами Ваня понял по-своему. Он поехал к школе, где работали Ай Пох, Сальвадор и Ирина Лисичкина, встретил любимую женщину шефа после уроков, напугал какого-то ее поклонника и привез даму домой, потому что был точно уверен – на День Рождения должны приходить гости.

Надо признать, получилось неплохо. Ансгар даже не особенно ругался. Они с Ирикой скачали пособие для хулиганов и напугали весь подъезд с помощью газеты и подушки. Еще они хотели разрисовать чей-то агитационный плакат, но сам Ансгар это делать не стал. Он плохо рисовал. Как-то в детстве он изобразил лес, но расстояния между деревьями оказались такими одинаковыми, а трава было расположена так симметрично, что ему самому стало тошно. Позже его познакомили с законами композиции, но он соблюдал их слишком строго.

И теперь он просто смотрел, как это делают другие. А Ирике нравилось, что хулиганить никто не мешает. Словом, свидание удалось.

Отвезя Ирику домой, Ваня вернулся и спросил:

– А что вы планируете делать дальше? Ведь ваша любовь не имеет никаких перспектив, а такая любовь переходит в ненависть.

– Значит, мы возненавидим друг друга, – легко ответил доктор Мерц. – Как и многие из тех, чья любовь имела огромные перспективы.

Ваня согласился, что, в общем, да, в большинстве случаев без разницы, есть перспективы или нет.

 

– Опять печалишься? – княжна пропалывала скудный бабкин огород. – Я вот тебе дело нашла. Присмотри за дитятей, покуда я до кустов добегу.

– Хорошо.

Княжна исчезла.

Призрак Глафиры некоторое время наблюдал, как ребенок, подражая матери, выдергивает из грядки ростки свеклы.

– Перестань, Стеша, – сказала печальная Глафира. – Потом жрать нечего будет.

Как ни странно, мальчик оставил посадки в покое. Теперь он напряженно смотрел в конец огорода, туда, где клонилась к ручью кривая ольха и стояла старая деревянная телега.

Призрак Глафиры проследил за его взглядом.

На телеге стоял невысокий человек в черном. Он напомнил Глафире ее дядю Ансгара, но фигура его здесь была прямой и даже немного спортивной.

– Ты идешь домой? – спросило странное видение. Оно мерцало, переливалось и явно было не в духе. Листья вокруг него завяли, покрылись инеем.

– Я… э… да!!!

Бросившись к дяде, Глафира чуть не пробежала его насквозь.

…Вернувшись к странно притихшему ребенку, княжна увидела, как ей от ручья машет рукой странное существо – черное, мерцающее и, кажется, с четырьмя руками.

Оттащив ребенка от грядки, княжна на всякий случай помахала существу и стала вспоминать, от кого же она слышала о чьих-то многоруких богах, но так и не вспомнила. Все-таки, подумалось ей, сельская жизнь расслабляет. А ведь была образованная женщина.

Не забылись только ругательства.

 

Григорий Андреевич напоил всех чаем с печеньем и ватрушками.

– Решил отдохнуть от моих обожаемых женщин, – объяснил он, – вот и ушел. Всю жизнь на них работал, а теперь, когда на пенсию вышел, они все денег требуют. И ладно бы на самое необходимое! А они, конечно, думали, что я помер?

– Угу, – кивнул доктор Мерц, размешивая кусок сахара. – Так что даже смерть вас не спасла бы.

– Вот ведь ушлые бабы! – возмутился Григорий Андреевич. – И на том свете достанут. А что, некромантия – она есть?

Дочь и жена переглянулись, но промолчали.

– Есть, – ответил некромант. – К сожалению или к счастью, я вам это доказать не смогу, потому что вы еще живы, а другого покойника под рукой у нас нет. Но если кто-то из ваших родственников решит почить в бозе не вовремя – обращайтесь.

– Никогда! – пообещал Григорий Андреевич. – Чем меньше родственников, тем лучше. Да и не хорошо это – беспокоить мертвых.

– Совершенно с вами согласен, – кивнул доктор. – Но вот Ваня, например, стал бы возражать. Он умер года три назад, и его непрерывное функционирование – исключительно моя заслуга.

– Ах, – воскликнул Григорий Андреевич, – можно, Ваня, вас потрогать? Ужасно интересно! Вы если хотите курить – вон пачка сигарет на подоконнике. Я тоже иногда балуюсь.

Ваня вынул сигарету из пачки и вставил в зубы еще одному, абсолютно безмолвному господину, неподвижно сидящему за столом.

– Расскажите лучше, – попросил он хозяина, – как вас похитили.

– Да я на пару дней всего, – махнул рукой Григорий Андреевич. – У меня там дача в лесу. Чемоданчик-то я с собой прихватил, а то неровен час, эти неряхи его вытряхнут и сложат туда свои тряпки. А когда спасатели искать стали – пришли вот эти, – он ткнул в бок Геннадия Сергеевича, – и я испугался. Схватил чемодан, пошел домой. Слышу, идет за мной кто-то. Хорошо, чемодан я успел спрятать. Подождал, хотел обернуться, но тут меня, наверно, по голове стукнули. Отвели обратно в дом и там заперли. Потом, я слышал, убить хотели, но это наверняка пугали просто. Ведь если б вы меня воскресили, я бы все рассказал, правда? Они же не могли этого не знать. А сегодня потащили меня обратно, в подземелье. Пугать, значит. А тут вон Ваня с Зораном, спасибо им. Те двое, конечно, убежали сразу, а этот отстреливаться стал. Но не попал, наверно. А потом Ваня его скрутил, молодец, сильный парень. И Зоран потом что-то сказал ему. Руку еще на плечо положил. Наверно, совесть пробудил. Теперь он сидит, молчит.

Могли бы не воскресить, подумал Ансгар. Просто закопали бы и все. И Глафира в итоге умерла бы. Несчастный случай, так бывает. Но тот, кому это было адресовано, понял бы.

– Простите, – вдруг сказал господин Стоеросов, – мне пора.

Он странно моргнул, поднес ко лбу ладонь и глубоко задумался. Ване показалось, что глаза его, внешне не изменившись, теперь смотрели куда-то вовнутрь сознания. Затем Геннадий Сергеевич поправил воротник рубашки, пригладил волосы перед зеркалом. Вежливо попрощался с хозяевами. И даже с доктором, Иваном, Глафирой и Зораном. Особенно с Зораном. И ушел.

Доктор Мерц с трудом удержался от того, чтобы не догнать его и не свернуть ему шею. Но чувствовал – нельзя.

 

– Что вы с ним сделали? – спросил Ваня Свибовича, когда они сели в машину.

– Я подарил ему часть своих воспоминаний, – беспечно ответил Зоран. – Где такие люди как он, сделали мне, например, вот это.

Оттянув воротник свитера, он показал совершенно изуродованное плечо.

– Теперь, – сказал Зоран, – он будет чувствовать себя на месте тех, кто страдал в моменты его карьерных скачков. Каждый его беспринципный замысел будет отзываться в нем невыносимой болью.

Ветеран улыбнулся. И было в этой его улыбке что-то хищное, тревожное и даже зловещее. Теперь, только теперь Ваня поверил, что этот человек некогда натравил армию мертвецов на военный лагерь. Возможно, он и закончил ту войну, продемонстрировав силу, которой не было противодействия.

 

Дома Глафира разрыдалась. Пока Ансгар разыгрывал по телефону перед ее матерью сцену: «все это время Глафира была у меня», девушка сидела, уткнувшись Ване в плечо, и хлюпала носом. Зомби не возражал.

– Я думала, – шептала она, – что никогда не вернусь… что меня выбросили на помойку… там прошло много лет, я моталась во времени туда-сюда, но везде было одно и то же… ыыы… А Геннадий Сергеевич, он мне лицензию обещал. А я могу работать! Если без подстав – подниму хоть слона!

Ваня, настороженно косясь на шефа, гладил ее по гранатового цвета прическе.

– Ты самая смелая, – говорил он, – и самая мужественная на свете. Может быть, если б ты туда не упала, Юля и не родилась бы… Ты очень-очень хорошая. Правда, ласточка.

– Я теперь умею находить дороги в лесу! – похвасталась Глафира.

– Ты теперь умеешь находить дороги в лесу, – согласился Ваня. Ему казалось, что офицер с фотографии мог бы сейчас им гордиться. Ваня был галантен и обходителен.

Простившись с сестрой, Ансгар некоторое время прислушивался к их разговору. Таких интонаций в голосе своего фамилиара он еще не слышал. Выйдя из комнаты, осторожно прикрыл за собой дверь. Будучи совсем не против того, чтобы Ваня заботился о Глафире, он все-таки чувствовал грусть, которую не мог объяснить. Он убеждал себя, что как поклонник Иван надежен, безопасен и очень эффективен, а кроме того, явно умеет обращаться с бестолковыми девицами.

Самовнушение почти удалось, но печаль не уходила.

 

Закутан в синий махровый халат, Зоран вышел из ванной. Теперь было видно, что на каждой из его ступней отсутствует средний палец. Заметив взгляд Ансгара, он объяснил:

– В танке отдавили.

Ансгар вытянул листок из канцелярской стойки.

– Пишите заявление на лицензию, – сказал он. – Я подпишу.

Он очень надеялся, что руки у него не дрожат, а сердце стучит так, что слышит его только он, Ансгар.

 

…Когда Зоран закончил, Ансгар долго изучал неразборчивую подпись, затем еще дольше писал подробную резолюцию, а после вдруг спросил:

– А зачем вы вообще сюда приехали?

– Что? – улыбнулся Зоран, садясь по другую сторону стола, напротив. – В каком смысле?

– Вообще, – повторил Ансгар. – Зачем?

Оторвавшись от листка, он смотрел в глаза ветерану.

– Вообще? За лицензией, – ответил Зоран, нахмурившись.

– Лицензию я подписал, – тихо сказал Ансгар. – Извините, что не кровью.

– Странные у вас шутки.

– Да, с недавних пор. Вы, между прочим, прикуривали моей зажигалкой, кремень из которой вылетел за полчаса до этого. Не поджимайте ноги, я на них не смотрю. И хвоста вашего не хочу видеть.

Зоран рассмеялся.

– Да ладно вам, Ансгар Фридрихович. Не обижайтесь.

– Я не обижаюсь, Зоран, или кто вы там. Просто хочу понять ваши мотивы.

Некоторое время оба молчали.

– Я Зоран, – голос Свибовича вдруг стал умоляющим. – Я Зоран Свибович, и пока вы верите в то, что я – это я, я не стану никем другим. Прошу вас. Очень прошу! И я хочу заняться хоть чем-нибудь, что оправдало бы мое существование. Я не причиняю никому зла. Вы мне верите?

Он вдруг упал на колени, и доктору Мерцу показалось, что реальность вокруг него искривилась и сейчас погаснет.

– Я не верю в чертей, – сказал он осторожно. – И я вижу, что пока вы рядом со мной, Зоран, вы вряд ли в одного из них превратитесь. Но что будет дальше?

– У меня будет бумага, – прошептал Зоран. – Где вы косвенно удостоверяете, что я – человек. Я буду хранить ее все то время, что буду жить.

– И?

– Когда-нибудь я умру, и, может быть, на этот раз… все будет иначе. Прошу вас, не сомневайтесь во мне.

– Хорошо, – сказал доктор устало. – Раз вы человек – идите спать. А то у меня уже мигрень от вас и от недосыпа.

В коридоре Ваня провожал хлюпающую носом Глафиру. Она улыбнулась Зорану.

– А хорошие воспоминания, – спросила она, – у вас есть?

Зоран улыбнулся.

– Будут, – кивнул он, – когда я вернусь домой.

 

Свибович уехал через неделю. Куда-то делась его странная трость. Он стал слегка сентиментальным, экзальтированным, и в аэропорту Ивану даже показалось, что он плачет.

– Зачем вы? – спросил Ваня вместо того, чтобы деликатно не заметить. – У вас же теперь будут хорошие воспоминания.

– У меня теперь все будет хорошее, – улыбнулся Зоран.

 

– Странный он какой-то, – сказал Ваня, вернувшись. – Мне кажется, он неспроста появился после того, как вы попросили черта побрать Стоеросова. Вот он и побрал. Как мог.

– Он человек, Ваня, – доктор Мерц разорвал очередной свой рисунок на две части и скатал два шарика. – И война обошлась с ним неласково. Теперь он умеет нечто. И это нечто немного меняет его. Я не знаю, как это бывает, но земля умеет не только отдавать нам мертвецов. Она может действовать и на живых, менять их. Но он – человек. По крайней мере, до тех пор, пока ты относишься к нему как к человеку.

– Значит, все-таки не человек! – убежденно воскликнул Ваня. – Большинство людей человеческого отношения не понимают!

– Тогда рано или поздно, – сказал Ансгар, отправляя шарики щелчками в сторону корзины для бумаг, – к ним приходит Зоран Свибович. И дарит им свои воспоминания.

 

В ту ночь небо было ясным, и доктор Мерц показал Ивану далекую Бетельгейзе. Она сияла светло-золотым, глубоким, нежным цветом, каким не мог похвастаться ни один земной металл. Ее лучи, мягкие и полупрозрачные, будто осенние листья, напоминали Ивану, как он в детстве спал на сене в сарае и какое там бывало по утрам солнце.

– Я знаю, почему она вам нравится, – сказал он. – Вас влечет все далекое и запретное, то, что нельзя пощупать и откусить, но чему можно дать человеческое имя.

– Ваня, – сказал Ансгар, поднимая голову от окуляра, – я заберу у тебя книжки.

– Вы по натуре не художник, – обиделся Ваня, – а диктатор. Поэтому у вас и рисунки не получаются.

 

 

 

 

 

 

Родник у Черного Колодца

 

 

 

Этот лучший из миров снова повернулся к ней лицом – она разлюбила.

– Что ты хочешь? Давай пожмем друг другу руки и в дальний путь на долгие года? Ты будешь заниматься своими торсионными полями, а я брошу искусство и начну работать, чтобы содержать тебя? Я еще, знаешь ли, к этому не готов.

Ирина пожала плечами.

– Миш, но согласись, – говоря правду, она всегда чувствовала себя в чем-то виноватой, – мои торсионные поля гораздо лучше твоих картин. Не такие вымученные, что ли.

– Лучше? Лучше? Да ты знаешь, что после этого мне остается только уничтожить все и повеситься на первом суку!

Пожав плечами, Ирина отвернулась. Раньше эта его склочная жертвенность завораживала ее. Но теперь она поняла, что это всего лишь склочная жертвенность. Глядя на человека, которого любила столько лет, она ужасно стыдилась того, что любила его столько лет. Безусловно, в нем было безумство, привлекающее многих, и даже некая стойкая избирательность по отношению к людям и явлениям, похожая на обещание верности. Это намекало на возможное уважение в будущем. Но дальше намеков, увы, дело пока не шло. Увлечение, не имеющее прогресса и явной цели, постепенно превращалось в докучливую рутину.

– Ты что, хочешь этой семейной, докучливой рутины? – продолжал вопрошать Мишка, встав почему-то напротив окна и скрыв, таким образом, выражение собственного лица. – Чтобы она превратила нас в нелюдей?

Кроме того, его картины действительно несли на себе отпечаток излишней, такой беспомощной, самоуглубленности, что вызывали оскомину. Ну вот, скажем, пейзаж с большим деревянным колодцем. Внешне все нормально, но как присмотришься, видна масса бессмысленных абстракций, призванных сокрыть – что? Она не видела за ними ничего, кроме желания нарисовать бессмысленную абстракцию. И притвориться таким образом, что зашифровал в ней глубокую мысль, способную как минимум исполнить давнюю мечту человечества. Однако что это за мысль, Ирина, по всей видимости, никогда не узнает, потому что логики в картине про колодец тоже было маловато. Деревянный колодец. Один. В лесу. Старое, почерневшее дерево. Кому он там нужен?

Она повернулась обратно.

И… замолчала. Все-таки она привыкла к нему. И вот уже второй год пыталась уйти, но не уходила. Да и не к кому. Все мужчины, на ее взгляд, были такими же безответственными и трусливыми комнатными собачками, как и Михаил. Зачем менять шило на мыло?

Однако сейчас она внезапно обнаружила, что Михаил как раз сегодня выглядит еще более комнатной собачкой, нежели раньше. Словно шкала комнатных собачек, жившая в ее голове для оценки молодых людей, сместилась вверх на пару делений. И она боялась ответить себе на вопрос «почему».

Мишка был в серых джинсах и кремовой красивой рубашке. Он вообще умел красиво одеваться. И теперь Ирина, похоже, долго будет чувствовать отвращение к подобным мужчинам.

Да, надо признаться, диапазон расширился за счет появления в ее жизни Ансгара. Наверно, по закону компенсации – ну, должен же быть урод хоть чем-то хорош – он выглядел настоящим мужиком. И, по закону подлости, был абсолютно бесперспективен в плане романа.

А зачем ей роман? Романы ее утомляли. Вся эта влюбленность, неопределенность, эти роли, которые нужно играть, тупые манипуляции. Скучно. Нет чтобы сказать сразу: я самец, намерен оставить потомство и воспитать его с тобой. У меня для этого есть все. Или чего-то нет, но я намерен это добыть. Давай пожмем друг другу руки, да. А иначе, зачем вся эта броуновская суета?

– В нелюдя я давно превратилась, – сказала она жестко. – А ты и упустил этот момент. Пойду-ка я домой, пожалуй.

– В три часа ночи?

– Так я же нелюдь, черт возьми! – засмеялась Ирика. Такой свободы она давно не ощущала. – Что мне будет? Кроме того, я так давно хотела поставить точку в наших отношениях, что утра, пожалуй, не дождусь.

Миша вдруг вспомнил, что Ирика – это та самая его драгоценность, с волосами цвета жженого сахара. Что она складывает пальцы колечком и что ногти у нее острые и округлые. А еще она носит черный сюртук, цилиндр и тросточку. И что если она уйдет, только со всем этим вместе.

Неужели у нее есть другой? Который лучше него, Михаила? Нет, так быть, конечно, не может. Исключено. Но в чем же тогда дело?

Он был сбит с толку.

Но не падать же, в самом деле, на колени. Это в начале отношений, говорят, еще падают. А через пять лет уже глупо как-то.

– Ты хорошо подумала? – на всякий случай спросил он у нее, как у неразумной. – Тебе уже не восемнадцать. Другой мужчина потребует тренажерного зала, антицеллюлитного массажа…

Это были самые страшные слова, которые он знал. Не думал, что когда-нибудь придется сказать их, да и вообще не собирался, но паника есть паника. Разве можно быть готовым к тому, что тебя так вот бросят? Словом, случилось непонятное зло, и он не знал, что с ним делать.

– Знаешь, ты лучше о другой женщине думать начинай, – сказала Ирина. – С мужчинами я как-нибудь сама разберусь.

Он никогда не думал о других женщинах. По крайней мере, в аспекте дружеского и личного постоянства.

– Ты действительно хочешь одиночества? – уточнил он.

– Да.

Интересно, что он сейчас сделает? Тон был такой, будто он прямо сейчас по меньшей мере выбросится в окно, чтобы показать, как пуста и бессмысленна станет без него Вселенная.

– Ну, звони, если что, – услышала она. – Не забывай. Подожди, я тебе дверь открою.

Что ж, Вселенной, похоже, не повезло сегодня. Не опустела.

Вздохнув, Ирина сняла с вешалки сумку и вышла в заботливо открытую Михаилом дверь. Она чувствовала себя виноватой, очень жалела, но возвращаться из-за того, что чувствуешь себя виноватой? Она раньше делала именно так, и он, наверное, этого ждет, ибо привык. Но на этот раз она не вернется.

Как глупо устроена женщина! Не вернется она всего лишь потому, что мироздание позволило ей изредка смотреть на одного из своих адептов. Того, кто питается его кровью, кто перетягивает смерть на сторону жизни. Конечно, это тупик, но, по крайней мере, не замаскированный подобно ловчей яме.

На данный момент она хотела чего-то хуже, чем одиночество. Она хотела определенности. Любой. Даже безнадежной.

*

 

На улице, под горящими фонарями, в тисках замершего времени, она некоторое время думала, куда направиться. Домой – один на один с собой – не хотелось. Разве что на дачу? Но с кем? Кому ни позвонишь в три ночи – обидится.

Ирикин подъезд, утопленный вовнутрь стоящего скобкой дома, был обрамлен старыми липами, сквозь ветви которых даже зимой плохо проникал свет. А сейчас начиналась весна и, подходя к подъезду ночью, Ирика всякий раз уговаривала себя не пугаться теней. Мало ли их. Проскользнув мимо очередного подозрительного темного пятна, похожего на чью-то фигуру, она уже взялась было за ручку двери, как вдруг услышала:

– Простите, – кто-то сорвался на хрип, потом откашлялся и продолжил, – а Ирина Лисичкина – это вы?

Перед ней возник симпатичный молодой человек в плаще, с маленьким рюкзачком. Он был светловолосый, веселый и, конечно, никакой опасности не представлял.

– Ну конечно! – съязвила она, удивленная и даже испуганная тем, что ее узнали. – Кто еще в три часа ночи не спит? Только я!

– Я, знаете ли, от профессора Строкова, Кирилла Георгиевича, – радостно улыбнулся молодой человек. Его живые, умные глаза казались ей странно знакомыми, хотя она была уверена, что никогда не видела этого юношу прежде. – Он завтра улетает к себе на полигон, в Загрызино. Там рядом пансионат, но в нем все очень плохо. Строков попросил меня помочь. Но я сам не могу это сделать, а вы говорили Кириллу Георгиевичу об одном человеке, который может. Вот он меня и попросил. Я как раз вчера из Лондона. И сразу к вам.

Кириллом Георгиевичем звался руководитель лаборатории, где Лисичкина работала в свободное от школы время – старенький профессор-физик, исследующий магнитное поле Земли. В настоящий момент он только приехал из одной командировки и собирался в другую. Что в ней могло быть плохо? Зачем ему понадобился «тот человек»?

– В Загрызине? – удивилась Ирика. – Ладно Строков, но… он?

– Там все очень плохо, – кивнул гость из Лондона. – Если не он, то больше некому.

*

– Извините, если я вмешиваюсь в тайную жизнь вашего рассудка, – при этих словах Ваня потупился, – но не приходило ли вам в голову, что вам доставляет некое извращенное удовольствие доверять мне дорогие вещи и крупные суммы денег, чтобы лишний раз подтвердить мою нечеловеческую природу? Я в том смысле, что любой человек вас бы давно обокрал.

– Моя вера в твое благородство тебя унижает?

Доктор Мерц смотрел на гаражи. Когда-то их запрещали возводить на пустыре, теперь же на пустыре невозможно было запарковать машину без гаража. Особенно тревожно становилось, если размещения требовал «крайслер» без номеров.

Купленный вчера, он стоял на неровной корке грязи, оставшейся от слежавшегося весеннего снега, мерцая плоскостями и подмяв бампером отмокшие стебли полыни. В его синеватых стеклах плыли те же облака, что и в разбросанных повсеместно лужах, словно был он не физическим телом, а причудливым искривлением прохваченного весенними сквозняками пространства.

– Но это не благородство! Это следствие рабства! – возмутился Ваня.

– Вот и заткнись, – утвердительно кивнул Ансгар Фридрихович. – Среди живых благородство попадается редко, а наблюдение за искусственной его моделью положительно влияет на то самое мое здоровье, которое мне приходится очень беречь. Потому что оно очень хрупкое. В отличие от твоего.

– Как-то неэтично попрекать мертвеца его здоровьем, Ансгар Фридрихович.

– Да, Ваня. Неэтично. Потому что мертвеца положено закапывать, а не попрекать.

Ваня, уверенный, что некроманта, несмотря на все его проблемы с его опорно-двигательной системой, не убьешь ни топором, ни ядом, ни предательством, все-таки решил не развивать эту тему, опасаясь прямого шантажа, перенести который он сам вряд ли сможет без моральных потерь. Уже хотя бы потому, что он не Ансгар Фридрихович. К тому же Ване и самому нравилось отражаться в синеватых стеклах железного монстра, технические характеристики которого он почему-то запомнил с первого раза и наизусть.

Однако настоящее упрямство никогда не сдается, оно просто отступает на заранее укрепленные позиции.

– Я не знаю, – посетовал Ваня, – как мне относиться к этой машине. То ли как к средству передвижения, то ли как к вашей попытке самоутвердиться за счет безответного покойника.

– А как посоветуешь относиться к зануде, который даже врать остроумно не научился? – проворчал доктор Мерц, выдернув, таким образом, из Ваниных дискуссионных построений главный кирпич. – Все ты знаешь.

Оттаявший пустырь, едва начавший покрываться весенними цветами, был загадочен и грязен. Беспокойное весеннее небо, прочерченное метелками прошлогодней травы, отражалось в прозрачных глазах некроманта, и Ване казалось, что вообще все мысли его шефа выглядят именно так – изменчивые, одноцветные, перечеркнутые чем-то вечным, но зыбким и одичалым.

– Может быть, – обиделся Ваня, – вас тоже не существует, и вы – лишь видение моего умирающего сознания.

– Сильно же твое сознание грешило при жизни, – хмыкнул Ансгар, – если ему перед смертью такое мерещится! Но может быть, ты и прав.

Сунув руку в карман, он вынул телефон.

– Ира? Здравствуй.

Он всегда обращался к ней так, словно боялся задеть фамильярностью. И эта излишняя тактичность выглядела даже не вежливо, а надменно, словно подчеркивая дистанцию между ним и девушкой. Дистанция, правда, регулярно плевала на его предосторожности и сокращалась при встречах, но за время разлук он добросовестно выстраивал ее вновь.

Ирика делала вид, что не замечает этого, и общалась с ним подчеркнуто дружески, без церемоний.

– Ансгар, – попросила она, – ты можешь на недельку поехать со мной в глухие провинции, допросить труп? А то у меня с трех часов ночи сидит юноша Виталик, он из какой-то смежной лаборатории, сотрудник моего научного руководителя, друзья которого пребывают в отчаянии. Там у них страшно. Пропадают люди вместе с телами. Пять штук. Нашли только одно тело и, конечно, хотят спросить у него, что с ним произошло. Ты поможешь?

– Виталик? – насторожился Ансгар, проигнорировав и людей, и пропажу их тел.

– Ну, вообще-то его зовут Витольд… Он говорит, там есть пляж и озеро с теплыми источниками. Почти курорт. А кошку твою Сальвадор будет кормить. Он близко от вас живет. И крапиву польет. А? Пожалуйста. Сам мэр хочет, чтобы ты помог местной полиции с этим делом. Они…

Ансгар снова окинул взглядом пустырь. Было явно заметно, что теперь окружающий пейзаж молчит уже не просто так, а еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. И только черный «крайслер» немного сожалеет о перспективе семидневного отдыха на платной стоянке. Не ехать же на нем в глухие провинции.

 *

 

– Знаешь, а ведь я упокоил Радека!

Виталик вертелся на сиденье так, что доктору Мерцу казалось, будто в точке соприкосновения его брата с сиденьем располагается какая-то добавочная подвижная конструкция. Что-то похоже на соосную систему Камова, например.

– С чего вдруг? – поинтересовался он. Сделал вид, что из вежливости, а на самом деле с тайным удовлетворением. Может, даже злорадством. Радек у него тогда получился обидчивым, но каким-то мутным. Было страшно, что он что-нибудь натворит.

Чтобы не выдать себя, Ансгар смотрел в окно, а не на брата. За грязным стеклом электрички мелькали старые телеграфные столбы с перепутанными ржавыми проводами, топи с мертвыми деревьями и унылые хозяйственные постройки, удивляющие отсутствием подъездных дорог.

– Сначала он был довольно агрессивным и бестолковым, – рассказывал Виталий. – Потом стал покорным. Но он же изменился! И если раньше это был человек, который проворачивал махинации и попадался, то у нас он стал тем, кто не попадается. Он перессорил весь коллектив, и в какой-то момент я понял, что он опасен. А это ведь предписание, правда? Видишь, я помню. Я сказал, что он напал на меня, и его развоплотили. Видел бы ты его лицо, когда он понял, что против него воспользовались его же методами – клеветой!

Виталик рассмеялся.

– Дурак ты, – сказал Ансгар, не поворачиваясь. – Лучше расскажи, в чем там дело, в Загрызино.

– Там пансионат, построенный еще в советское время, – покорно начал Виталик. – Поселок городского типа, для туристов и дачников. Гора, лес, болото. В лесу за горой, возле Черного колодца, прошлой осенью пропало без вести три человека. В этом году – два. Один мужик ходил, вернулся живым, говорит, ничего не видел. Но как-то странно говорит. И ведет себя странно. Потом это у него проходит, он ничего не помнит, что делал. А ты им вот зачем – позавчера они нашли на болоте девушку Дину, туристку, пропавшую месяц назад. Останки, сам понимаешь. В жутком виде. Мэр, господин Полтавский, беспокоится, потому что если не выяснить секрет Черного колодца, который ворует людей и сводит их с ума, курорт не получит инвестиций и накроется как населенный пункт.

– Что с этой Диной?

– Кирилл Георгиевич, – вмешалась Ирика, – говорит, что ничего. Просто умерла. Кстати, нам на следующей.

*

Станция «Загрызино – 1» представляла собой длинный осыпающийся перрон посередине соснового леса. С одной стороны к нему подходила грунтовая дорога, на обочине которой возвышался голубой павильон с пластиковым расписанием – три электрички в день – с дверью на большом ржавом замке. Под облезлым коньком строения просматривалась вентиляционная дыра, полная чистеньких сизарей. Начинался вечер, и они как раз устраивались спать.

– Что-то я не вижу здесь обещанного транспорта, – ворчливо сказал некромант, оглядывая лес и асфальт.

– Я позвонила профессору, он сказал, что за поворотом размыло дорогу, – отрапортовала Ирика. – Им пришлось объезжать. Через десять минут будут.

– Ансгар, тебе не холодно? – засуетился Виталий. – Ты только не ругайся…

– Ты этого пока не заслужил, – сказал Ансгар хмуро. – И – да, мне не холодно.

Ирика вздохнула. Было ясно, что хотя мэр и обещал заплатить Ансгару по двойному тарифу, поехал некромант не из-за денег. Что-то иное привлекло его – то ли необычность ситуации, то ли просьба брата, то ли… может быть, сама Ирика? Она всегда чувствовала, когда между нею и кавалером возникает симпатия, а потом дистанционная связь. Здесь симпатия была, а связи не чувствовалось – некромант всегда существовал сам по себе, без оглядки на кого-либо. Вот и теперь он стоял возле дерева и наблюдал за птицами, явно размышляя о чем-то ином, нежели фауна. Под голубями висел намертво приклеенный, явно прошлогодний плакат «Голосуйте за Б.Е. Полтавского!». Фамилия, однако, была зачеркнута и поверх нее рукой приписано «Духанина». Интересно, это подпись хулиганки, или за этого человека тоже следовало голосовать?

Глубоко задуматься на эту тему у Ирики не получалось, потому что в окружении щебечущего весеннего леса стало четче видно, насколько у доктора Мерца примечательное лицо. Если наблюдать с одного ракурса, кажется, что черты его тонки, но вот он повернулся – нет, грубы. Однако и эта игра иллюзий – только оболочка. За ней, думала Ирика, болезненные эмоции и здравый разум. За ней восприятие, распятое на кресте двухмерного, а то трехмерного времени. Он младше нее, и он старше нее. Природа наградила его жизненным опытом прямо с рождения, но этот опыт состоит из массы совершенно чужих ему воспоминаний. Он замкнут и выдержан, но в то же время она не помнит того, кто бы лучше понимал смысловые оттенки, вложенные ею в сказанные слова.

Ему все равно, что он ест и во что одевается. У него нет женщин. Но сейчас он, прислонившись к дереву, так водит пальцем по кусочку древесной коры, словно питает к нему глубоко личный интерес.

Доктор Мерц перехватил ее взгляд. Понял. Она тихо рассмеялась, он – улыбнулся.

– Какой талант ты закопал в землю, Ансгар! – сказала она.

Он выглядел смущенным, но не больше секунды.

– Чушь, – сказал он. – Закопанный талант так не выглядит. Смотри…

Под его рукой кора треснула, и на стволе появилась маленькая зеленая почка, которая стала медленно увеличиваться. Глянув вверх, Ирика увидела, что дерево, возле которого они стояли, как и многие деревья здесь, было сухим. Но теперь прямо из ствола рос черешок, на котором болтался зубчатый листик. Только не зеленый, а коричневый. Мертвый.

– Жуткий у тебя талант, Ансгар, – сказала девушка, поежившись. Все-таки на станции было довольно свежо.

– Да, – кивнул он. – Но кроме него у меня ничего нет.

*

– Вот, смотрите.

Усатый сухонький старичок в домашнем свитере и прорезиненном фартуке откинул простыню. Что и говорить, девушка Дина явно следила за собой. Совершенно белые волосы, затянутые в аккуратный хвостик и посыпанные у корней осыпающимися ошметками тонального крема, алые губы и несмываемая косметика на впалых глазах. И еще очень большой бюст, выглядящий ненормально живо.

– Силикон, – со знанием дела заметил Виталик. – Много.

Ансгар поднял бровь.

– Значит, смерть была для нее счастливым избавлением от тяжести общественного долга, – отметил он положительный момент ситуации. – Причина смерти?

– Остановка сердца, – ответил работник морга. – Вот заключение.

– Гениально, – Ансгар взял протянутую ему бумажку. – А где остальные документы?

Он долго рассматривал паспорт, что-то подсчитывал в уме, потом произнес:

– Получается, она умерла в день своего рождения.

– Да, – кивнул дотоле молчавший участковый.

– До или после того времени, когда она родилась?

– Это важно?

– Это важно для меня. Если она не дожила хотя бы часа до восемнадцати, и я ее вижу, у меня нет права поднимать ее в пределах населенного пункта при отсутствии чрезвычайных обстоятельств.

– Мэр даст вам справку о чрезвычайных обстоятельствах, – заверил участковый. – Только подымите.

– Ладно, – кивнул Ансгар. – Мне нужны вода, земля, огонь, свечи и справка от вашего мэра. Желательно одновременно.

– Но… рабочий день мэра уже закончен, – промямлил участковый.

– При чрезвычайных обстоятельствах это не имеет значения.

– Но я… не знаю, могу ли я…

– Если не можете, то я, с вашего позволения, пойду спать.

– Подождите! Мы можем вместе нанести визит мэру.

– Я только что приехал и не готов к визитам, уважаемый, – Ансгар повернулся. – Либо вы мне сейчас приносите справку, и я поднимаю девицу, либо мы с вами ждем до завтрашнего вечера.

Участковый с патологоанатомом беспомощно переглянулись.

– Извините. С мэром можно будет связаться только завтра. Сегодня нас с ним просто не соединят.

– Отлично, – сказал Ансгар. – Тогда отведите нас туда, где можно помыться и поспать.

*

Пансионат «Затон», дабы не переделывать из советского, просто немного отремонтировали и стали продвигать как «экзотику времен развитого социализма». Например, сделав одну ванную на две комнаты, оставили, тем не менее, общую душевую, одну на весь этаж. Возле нее висел старый плакат: «Участники и инвалиды ВОВ, ветераны труда и многодетные матери допускаются к гигиеническим процедурам БЕЗ ОЧЕРЕДИ!».

Такая же надпись была перед входом в общественный туалет, только слова «гигиеническая процедура» были заменены на «отправление естественных надобностей советского человека». Виталик долго смеялся над этой надписью и нашел, что ответственные за оформление явно переборщили.

Номера порадовали постояльцев старыми железными койками с панцирной сеткой, а телевизоры, хоть и современные, переключались в черно-белый режим. В каждой комнате, под стеклом, прижатым занозистой рамкой, висел распорядок дня и правила поведения в пансионате.

– Этот распорядок до странности совпадает с вашим личным распорядком дня, Ансгар Фридрихович, – заметил Ваня, ознакомившись со всеми пунктами.

– А навязчивая мораль надписей в коридоре очень созвучна твоему чувству юмора, – ответил Ансгар, разбирая сумку.

Уже в который раз ощутив себя лишним в их компании, Виталик стащил с вешалки большое вафельное полотенце с большим черным штампом «Совтекстильтрест» и исчез в ванной.

Предвидя, что ждать его придется долго, Ансгар решил воспользоваться той самой общественной душевой, в которую его, будь он многодетной матерью, пустили бы без очереди. Впрочем, матерью ему становиться не требовалось, потому что все номера на их этаже были пустыми. Не сезон.

*

Навстречу ему из душевой вышла аутентичная уборщица с не менее аутентичным цинковым ведром и деревянной шваброй преклонного возраста.

– Заходите, – улыбнулась она радушно, – заходите! Только после зимы отмыли! Все чисто, я свое дело знаю.

– Спасибо, – сказал Ансгар, задумавшись о том, принято ли в стилизованных под «совок» гостиницах давать уборщицам «на чай». В конце концов решил, что да, и протянул купюру.

– Это вам рекомендация, – сказал он, – для Доски Почета. А если завтра как следует обеспылите двадцать шестой блок, выпишу премию.

Уборщица улыбнулась, поблагодарила, и, поспешно собрав инвентарь, удалилась.

*

Окна помещения, кое-как закрашенные по нижней половине синей краской, верхом своим выходили прямо на поросшую лесом гору, и Ансгар неожиданно для себя осознал, что ему здесь скорее нравится, чем нет. По крайней мере, тут ничего не украдено, потому что душевую делали так, чтоб ничего украсть было невозможно. Даже полочка для мыла из нержавейки была намертво приварена к трубе. Вечность как она есть.

 

Стоя под душем, Ансгар размышлял о превратностях моды. Вот сейчас женщин учат выглядеть, как обещание тысячи удовольствий. За этой тысячей мужчины к ним и приходят. А получают не совсем его, а часто даже совсем не его. Женщины обижаются. А на что обижаться? Подписалась быть наркотиком, так курись. Как Ключевская сопка.

Если только не считать удовольствием сам обман, но тогда и его следует осознать. Хотя об этом лучше молчать, потому что это совсем не его дело.

За стенкой с другой стороны тоже включили душ. Ансгар уже в который раз пожалел, что способен чувствовать только присутствие мертвых. Из-за этого живые в его жизни появлялись внезапно и ужасно раздражали. Вот сейчас, например, – кому вдруг понадобилось мыться на пустом этаже? К тому же с той стороны, он заметил, уборщица не мыла, и на полу было грязно.

*

Когда, завернувшись в халат, Ансгар остановился у окна понаблюдать солнце, едва коснувшееся верхушек деревьев, с другой стороны вышел тощий мужик в полотенце.

– Любуетесь? – сказал он вместо приветствия. – Да, места у нас в Загрызино красивые.

– Здравствуйте, – холодно сказал Ансгар.

– Раньше здесь еще заказник был, – невозмутимо продолжал мужик. – Правительственный. Потом все развалилось. Но центр города жители сами благоустроили, на свои деньги.

– А мэр как же? – спросил Ансгар.

– А мэра потом избрали, – мужик сощурился, потерял мокрый зеленый шлепанец и начал пытаться попасть в него ногой. Мужик был загорел и горбонос. Ноги его выглядели так, словно он предпочитал ходить по земле босиком, а не в этих шлепанцах.

– Гору нашу знаете? – продолжал он. – За ней еще Черный колодец есть. Только никакой это не колодец, а родник. Про него есть легенда. В древние времена…

Собственно, это все, что Ансгар запомнил. В следующий, как ему показалось, момент, мужик попрощался и вышел, оставляя за собой грязные следы, а некроманту почудилось, что что-то не так. То ли свет мигнул, то ли окно закрыли.

Он огляделся – и правда, стало заметно темнее. С усилием заставив себя думать, он поглядел в окно – от солнца, еще недавно лишь краем касавшегося деревьев, осталось лишь слабое зарево да тускло подсвеченные облака. Тогда, стараясь не шуметь, Ансгар выглянул за дверь, чтобы посмотреть, куда направится мужик в полотенце, но от того остались только следы шлепанцев, ведущие в сторону лестницы.

Verflixt… Сколько же времени выпало? Пятнадцать, двадцать минут? Что произошло за это время? Рассказ о колодце?

Про колодец он, однако, не помнил ничего.

*

– Долго ты что-то, – встретил его брат. Он уже сидел за столом, уплетая огромный бутерброд с вареной колбасой.

– Долго – это сколько? – с явным пристрастием спросил Ансгар.

– Что-то случилось? – спросил Ваня, с потусторонней проницательностью угадав беспокойство шефа.

– Ничего, – ответит тот. – Так сколько, говоришь, меня не было?

– Час примерно, – проговорил Виталик с набитым ртом. – А что случилось-то?

Ансгар поглядел на стремительно темнеющее небо. Он был еще не готов отвечать на вопрос о том, что с ним случилось.

– Что может произойти в пустом пансионате? – сказал он тоном фальшивым, но явно закрывающим тему. – Просто там удивительный вид из окна. Посмотрите при случае.

*

…Позже, отозвав Ивана в сторону, он тихо сказал:

– Запомни, что я сейчас скажу. Не отходи от меня ни на шаг. Если вдруг я, на твой взгляд, начну делать какие-то вещи, мне не свойственные, и вообще вести себя странно – попытайся мне помешать.

– А если вы отдадите мне приказ вам не мешать?

– Не должен. Если отдам – значит, все в порядке. Ясно?

– Не особенно, шеф. Но как скажете.

*

После ужина зашла Ирика. Она была рассеянна и явно выглядела усталой.

– Почему ты не спишь? – спросил Ансгар. Сам он чувствовал себя тревожно и спать еще не мог. Почему-то надеялся, что хотя бы она. А она, выходит, тоже волновалась.

– Я одна в номере, – она повела красивым округлым плечом, с которого тут же соскочил слишком широкий ворот серой походной футболки. Футболка была большая, явно не ее, а, наверное, – так подумал Ансгар – ее парня. – И у меня скучно. Заходил Кирилл Георгиевич, но, поскольку его любимых приборов для изучения некромантов еще не придумали, измерять тебя и твои таланты мы, видимо, можем только линейкой.

– Главное, – подал со своей кровати голос Виталик, уединившийся с собственным мобильником и тыкающий в кнопки, – не увлекайтесь. А то результаты некоторых исследований, иногда, говорят, могут ввести во искушение.

– Особенно если они сделаны линейкой, – охотно подтвердил Ваня. – Или штангенциркулем.

– Привыкай, – скорбно заметил доктор Мерц, обращаясь к Ирике. – Присутствие юного лондонца Виталика превратило наш дружный коллектив в казарму. И шутки у нас, как видишь, соответствующие.

– Не сердись на него, – Ирика засмеялась. – Он, может, комплимент хотел сказать…

– Я бы сказал, куда ему отправить данный комплимент, но на русском это не прозвучит, – пожаловался доктор Мерц, открывая дверь в коридор. Почему-то ему казалось, что мужик в шлепанцах, попавшийся ему давеча в душевой, может прийти еще за чем-нибудь. И тогда у него можно будет спросить.

Ансгар уже почти набрался решимости это сделать, но мужик в шлепанцах в коридоре так и не появился.

Впрочем, только полный дурак приходит мыться второй раз за день.

*

 Ваня заметил, что подколы Ансгара начали задевать Виталика. Или тот просто утомился их игнорировать. Все-таки на дворе вечер и позади долгая дорога, полная все тех же мелких выражений недовольства. Ансгару было все равно, как выглядят и ведут себя другие люди, но Виталику он до сих пор не мог простить, что тот не соответствует его детским мечтам. И тот факт, что его не было рядом столько лет. И то, что теперь его следовало любить.

Ирика напряженности между братьями демонстративно не замечала, однако улавливала и поэтому с некоторой решимостью последовала за Ансгаром в коридор.

– Чего ты привязался к Виталику? – спросила она. – Он и так тебя боится.

– Он? Меня?

Доктор Мерц явно не привык высушивать такого рода претензии.

– Ну да. Знаешь, зачем он перехватил этот твой заказ? Чтобы увидеть тебя. Он боится, но понимает, что быть с тобой – единственный путь к тому, чтобы…

– Чтобы?

– Чтобы ты рано или поздно представил его семье. Ансгар, неужели это так трудно понять? Он рассказал мне о странностях вашей жизни.

– Самая большая странность нашей жизни в том, что к моменту его появления я уже изжил потребность в брате, а он – нет. Но вообще ты права, самая большая странность – это чувствовать, что когда-то ты был не один, и не уметь вспомнить, когда именно это было.

Ансгар подумал, что Виталик, с его нахальством и предприимчивостью, вполне мог бы и сам представиться семье. Однако он ждет вердикта брата. Ждет и боится. И они с Витольдом (про себя он не мог называть его иначе) действительно очень схожи. Если не считать того, что Витольд светлее мастью, красивее и совершенно не такой, каким Ансгару хотелось бы его видеть.

– Я его представлю, конечно, – пообещал он девушке. – Вместе с результатом ДНК-анализа. Иначе семья не поверит. Но лучше бы он за мной не таскался.

Через открытое окно долетело щелканье соловья.

– Он бы и не стал. Все-таки вы разные, и ему трудно с тобой, – она подошла ближе. – В тебе слишком много… времени.

Временные феномены сегодня Ансгара явно преследовали. Сначала любитель видов, теперь вот Ирика.

– Ты живешь несколько жизней сразу, – продолжала она, – и это…

– Что?

Он наконец-то вынырнул из своих мыслей и тут же всем телом ощутил, что девушка стоит очень близко.

– Они звучат в тебе, ты знаешь об этом? И их хочется слушать.

Улыбнувшись, Ирина коснулась его плеча. Ансгар не отворачивался. Ждал. Он верил, что сейчас контур должен выдержать любое легкое безумство. Он уже не такой, как год назад. И дальше будет только прочнее. Ему бы еще лет пять… Но будут ли у него эти годы? Если нет, то, может быть, и все равно уже сейчас?

– Правда? – спросил он тем самым голосом, слыша который, любая женщина видит ночь, бархат, а также очень далекие, вечно негасимые светила.

– Правда.

– Пока мы ехали сюда, – сказал некромант, – я боролся с одной навязчивой мыслью. О том, что я сделаю, если ты меня попросишь. Если ты попросишь у меня – меня. Как Ансгара. Как человека, который стоит за всеми своими судьбами… И я понял, что не знаю, хватит ли у меня сил самому не попросить тебя быть рядом… Хотя бы некоторое время. Да и вообще, мне очень трудно быть в тебя влюбленным и молчать об этом.

– А знаешь, – улыбнулась Ирика, – каково встретить в этом мире настоящего мужчину и понять, что он некромант?

– Что, это правда такая трагедия? – спросил Ансгар уже совсем шепотом.

– Конечно! – шепотом возмутилась Ирика, придвигаясь ближе. – Ведь я тоже влюблена! Но я уважаю твой выбор.

– Ерунда. Это не выбор, – Ансгар сделал отрицательный жест. – Это отсутствие выбора.

Подавшись вперед, он вцепился руками Ирине в плечи и прижал ее спиной к стене.

Последней ее связной мыслью было недоверие к собственным ощущениям. Ведь человек, уговаривала себя она, не может быть так сильно, так заразительно и так трогательно одержим ею.

Теперь она снова чувствовала себя виноватой.

*

– Ой, извините. Я не думал что вы тут, в коридоре. Но я, наверное, вовремя.

– Черт, Ваня!

Ансгар отодвинулся от девушки, перестав вдыхать запах волос цвета жженого сахара, на целую минуту лишивших его рассудка. После чего повернулся и посмотрел на светлый силуэт фамилиара, омытый по контуру темнотой коридора. Ваня последнее время носил белое, и это, вкупе с висящей у него на шее пробиркой со святой водой, делало его в глазах доктора Мерца похожим на эльфа, пробирающегося темными пустошами в очередной темный замок, чтобы украсть оттуда очередную драгоценность. Очень романтический вид был у Ивана.

– Простите, – охотно покаялся эльф. – Я неотесанный болван. Но вы сами просили – если вдруг вы начнете вести себя странно…

– Ну идиот, а? – бесцветно произнес доктор Мерц. – Что тут странного!!! – заорал он. – Мне, черт подери, двадцать четыре года, у меня не кровь, а жидкий уран! Что тут странного, что я нашел благосклонную ко мне красавицу и осмелился на минуту забыть о своей проклятой жизни!?

Его голос гулко разносился по пустому коридору. Где-то тонко и жалобно отрезонировало стекло и замолчало – наверное, треснуло.

– Так я в курсе про уран, – попытался успокоить его Ваня. – И вы сами просили, чтоб не рвануло.

– Я не об этом просил!

Ирика слушала его и думала, что он, как и все мужчины, склонен преувеличивать свою способность к самоконтролю. Если бы Ваня не пришел, это была бы не минута, она точно знала. И даже не две.

– Извините, – сказала она, стараясь не засмеяться. – Мы все сегодня устали. Я, пожалуй, пойду спать. Ансгар…

Тот повернулся.

– Прости.

– За что?

– Знаешь, так иногда бывает, – сказала она серьезно. – Ты берешься за одно дело, а в процессе получаешь совершенно другое. Желания меняются. И цель, которую ты перед собой ставил, перестает интересовать тебя раньше, чем ты успеваешь это осознать. Я всегда была слишком самонадеянна. Игнорировала принцип, что каждому – свое. И, кажется, влипла. Но я виновата еще и перед тобой, Ансгар, так что прости меня. Твоя жизнь без меня была куда спокойней. Извини.

Резко повернувшись, она удалилась.

– По-моему, – тихо сказал Ваня, – она только что призналась вам в любви.

– А у меня ощущение, что она обиделась, – сказал Ансгар. – Только непонятно на кого.

Стало тоскливо и холодно. – Вань, дай мне куртку. Я хочу выйти на балкон.

– Э… – Ваня нехотя стаскивал с себя куртку. – Давайте, я лучше вашу принесу?

– С чего бы? – Ансгар сощурился.

Ваня замешкался, нервно прижав карман. Теперь он вел себя странно.

– Что у тебя там? – тут же прицепился некромант. – Вытаскивай.

Вот и помогай после этого людям. Конечно, зря он не осмотрел свою куртку перед тем, как выехать. Зря не снял ее, войдя в комнату.

Нехотя выудив из кармана маленький залитый воском флакончик с латинскими надписями, Ваня отдал его шефу.

– Так ты не разбил его? – узнал флакончик некромант.

– Я соврал, – покаялся Ваня. – Просто не хотелось возвращать его Гемме. Она себе еще много таких сделает, а я… ну, вдруг. Чтобы всегда был выбор, понимаете? Мне это очень важно.

– Конечно, – Ансгар напряженно кивнул. – Ты всегда должен помнить, что я не вечен. И не позволяй мне об этом забыть. Потому что из нас двоих только ты имеешь право начать жизнь заново. Что ж, могу только сказать, что Гемма с ее колдовством появилась вовремя.

Ваня почувствовал, что падает в пропасть. Даже слышал тоскливый свист ветра в ушах.

– Я не думал об этом, Ансгар Фридрихович. Честное слово! Просто… сознание того, что всегда есть шанс… но ты им не пользуешься… и не потому, что его нет, а сознательно, понимаете?

– Понимаю, – ответил доктор Мерц выразительно. – У тебя тонкая и сложная психика. Кто бы мог подумать.

Ваня чувствовал себя даже не лежащим на дне пропасти, а прямо-таки разбившимся вдребезги.

– Хотите, я его выброшу? – предложил он.

– Не хочу.

– Но вы мной недовольны. Я же вижу.

– Разве?

Ваня беспомощно огляделся.

– Простите.

– За последние три минуты ты второй, кто просит у меня прощения. Зачем ты мне врал? Я что, монстр какой-нибудь? Или, видя перед собой урода, каждый считает, что он внутри такой же, как и снаружи?!

Вырвав у Ивана куртку, доктор Мерц ушел на балкон. Он стоял, размышляя о том, в какое время ему хотелось бы вернуться. В детство? Ни в коем случае. Отрочество тоже было кошмаром. На первый курс? Чушь.

Но раздражает, конечно, не это. Можно было бы приказать Ивану: «не ври мне». Можно было бы вообще регламентировать его жизнь приказами. Но доктор Мерц сам бы себе этого не простил. И придется ему терпеть издержки дурного воспитания.

Он представил, как однажды в его дверь звонят, и некто, стоящий за ней, кого он никогда не видел живым, говорит: «Здравствуйте, я – Иван Захаров. Я когда-то, если верить мне же, работал у вас мертвецом». Что он ответит? «Да, но больше вы здесь не работаете, потому что вы живы и ни черта не помните об этом»? Ведь это будет уже совсем другой человек. Которого лучше не видеть. Разве что поздравить его – все-таки три года из жизни минус. А если он не уйдет?

– Ансгар Фридрихович.

– Да?

– Я еще раз прошу прощения. Вы б поспали. Сон продлевает жизнь.

Ансгар вдруг рассмеялся.

– У тебя сегодня что ни слово, то золото. Спасибо. Я, конечно, попытаюсь ее продлить.

– Да что случилось-то?

– Я не знаю, – пожалев его, Ансгар стал серьезен. – Дело в том, что я только что начисто забыл двадцать минут своей жизни. Я не помню даже тумана. Вообще ничего. Мой отец полгода болел чем-то похожим – ему ставили то эпилепсию, то рассеянный склероз… Но времени точно выяснить у них не было.

Ваня задумался, часто моргая.

– Почему?

– Он погиб, упав с высоты. А может быть, покончил с собой. Мотивы так и остались под вопросом.

Ваня подошел ближе.

– Может, это все фигня, Ансгар Фридрихович, – сказал он с надеждой. – Вот, например, про пузырек... про пузырек-то вы не забыли. И вообще, уйдите с балкона. Что бы ни случилось, я всегда буду с вами. Мне не трудно.

Ансгар зажмурился на мгновение, потом открыл глаза, набрал воздух и медленно выдохнул.

– Ерунда, – прошептал он. – Все будет отлично. Но пузырек все равно не выкидывай. Пригодится.

Он сам не знал, насколько сильно он был прав.

 

*

– Украли?

– Ну, – развел руками участковый, – не само же оно ушло. Морг был закрыт на ключ, но открыто одно окно. Разве мог кто-нибудь предположить, что труп сбежит? Кому это могло понадобиться?

– Убийце? – с наивным видом предположил Ансгар.

– Убийца – дух колодезный, – убежденно заверил участковый. – Разве что… разве что у него есть сообщники.

– А давайте мы сами пойдем к этому колодцу? – предложила Ирина. – Ансгар Фридрихович может видеть мертвецов под землей! Если их всех там убили, как эту Дину, то мы должны кого-нибудь найти!

Доктор Мерц покосился на нее с видимым неудовольствием, но промолчал. Увлекаясь, она, конечно, не спрашивала, увлечены ли остальные.

– С ночевкой пойдем, – обрадовался Виталик. – Только вот палатки у нас нет. Ирика, ваш профессор может нам выдать палатку?

– Конечно!

Ансгар не стал спорить. Будучи оккультистом, духов он не боялся. Вот люди – другое дело, но против людей у него был Ваня. Однако мутное, гнетущее ощущение неизвестности теперь оформилось в дурное предчувствие.

*

– Вот он, – Ирика указала профессору на Ансгара с такой гордостью, словно сама его создала. – Какой простор для изучения!

– Моя дорогая, – профессор почесал пальцем седоватый висок и улыбнулся, – как я уже говорил вчера, еще не пришло время изучать то, что эти люди делают с нашим миром. Оборудование, которое позволило бы нам это сделать, появится только лет через пятьдесят. Вы, может быть, и доживете. Мы не можем сейчас регистрировать то, о чем догадываемся, но не видим своими несовершенными рецепторами, пригодными только для охоты и собирательства.

– Так может, – сощурилась девушка, – нам и не стоит этого знать?

– Может, – согласился профессор. – Вот спросите у доктора Мерца – как он работает? Что он чувствует? Он не сможет вам объяснить, потому что весь наш словарь ориентирован исключительно на вещи, с которыми имеет дело большинство людей, обладающих упомянутыми мной рецепторами.

Доктор Мерц кивнул. Он не смог бы объяснить. Он сейчас даже не смог бы говорить с профессором от имени доктора Мерца. Он был Ансгаром, вдыхавшим запах травы, земли и распустившихся алых, с сизым налетом тюльпанов. Эти тюльпаны, городская площадь, здание пансионата «Затон», фонтан и начинающие зацветать вишни сейчас значили куда больше, чем во все предыдущие годы его жизни, и это было так естественно и в то же время так странно.

– Я не смогу вам объяснить, – сказал он внезапно, – и причины, по которым я не собираюсь заниматься расследованием. Я бы хотел соблюсти договоренность: меня вызвали поднять труп. Теперь труп исчез, мне нечего здесь больше делать. В лучшем случае я могу пару дней подождать, пока труп найдут.

Ирика рассмеялась.

– Неужели ты боишься, Ансгар?

Он потом часто вспоминал этот момент. Он мог бы ответить утвердительно, и это было бы правдой. Он боялся. Правда, не за себя и ни за кого конкретно. За цветочным фасадом Загрызино, за всеми его домиками, палисадниками, фонтаном возле ратуши и парком аттракционов словно бы затаился некий договор: вы выращиваете цветы, гуляете, играете и живете, а мы вас не трогаем. Но не пытайтесь поднять завесу. Не пытайтесь заглянуть в межвременное пространство, увидеть, какие колеса крутятся за стрелками ваших часов!

– А что, – поддавшись неожиданному импульсу, спросил доктор Мерц у профессора, – пропали только туристы?

– Исключительно! – профессор поднял палец. – Ни одного местного. И все пропали только за прошлую осень и нынешнюю весну.

«Туристы не знали о договоре. Вот почему».

– А осень – это с какого числа? – заинтересовался Виталик.

– С восьмого августа, – сказал профессор. – Через месяц после выборов нового мэра. Именно поэтому ему нужна разгадка, а то жители сразу объяснили все тем, что, мол, мэр не нравится колодезному духу.

Доктор Мерц кивнул.

– Ладно, пару дней я подожду. Может быть, найдут тело. Но идти за холмы не стану. Я не фанат туризма.

Кроме того, ему хотелось точно знать, что у него с головой.

*

Предполагаемая патология, однако, не подавала признаков жизни – Ансгар помнил все.

В ожидании вестей о судьбе трупа они весь день гуляли по городу, и доктор Мерц старался держаться от Ирины подальше, но лучше было поближе, потому что, держа дистанцию, он постоянно ловил себя на том, что ищет девушку взглядом. Его влюбленность проходила самую тяжелую, но в то же время самую прекрасную стадию, когда в предмете нравится все. Нравился ее изящно очерченный профиль, оттенок кожи, золотисто-охристые волосы, расчесанные на прямой пробор и волнами спускавшиеся до острого маленького подбородка, нравился тембр ее голоса. И даже ее постоянное желание находить безумные явления и долго, обстоятельно вникать в их суть.

В конце концов, он решил сдаться. Черт с ним, с контуром. Не нарушит же его еще один разговор. А его самого, может, и охладит.

Воспользовавшись моментом, когда Ваня и Витольд, то есть Виталик, отправились на поиски удобных кроссовок для Витольда, то есть Виталика, Ансгар сказал:

– Я, правда, ничего не смыслю в той самой личной жизни, которую все так любят. И если технический аспект можно изучить по кинопродукции различного рейтинга, то о том, что происходит дальше, никто и никогда не снимал фильмов. Что ты чувствуешь, когда видишь в окне целую Вселенную, а рядом с тобой человек, которого она не интересует?

– Я недавно рассталась со своим парнем, Ансгар, – сказала Ирика.

– Почему?

– Есть смысл любить домашнее животное, потому что оно всегда с тобой, – она пожала плечами. – Но есть ли смысл любить человека, который с тобой быть не хочет?

– С моей стороны, – сделал вывод Ансгар, – было весьма самонадеянно думать, что я смогу поддержать разговор на эту тему.

Ирика засмеялась.

– Ты не представляешь, – сказала она, – как хорошо, что у тебя именно по этому вопросу нет абсолютно никакого мнения!

– Почему?

– Потому что ты единственный из мужиков, не пытающийся строить из себя знатока всего на свете. Вы ведь, если так подумать, не имеете права вообще говорить об отношениях. У вас не настолько развита лимбическая система. Которая отвечает за построение отношений. В этом вы должны слушаться нас, женщин. А вы не слушаете и выглядите при этом полными идиотами!

Ансгар внимательно посмотрел ей в глаза.

– Как ужасно, – произнес он, – что ты говоришь это не с целью самоутверждения и даже не с целью меня унизить. Этот вопрос волнует тебя так же, как волновал бы несовершенный самолет авиаконструктора. Или садовода – заросшая клумба. Или меня – неаккуратно поднятый мертвец.

– Почему ужасно? – удивилась она.

Доктор Мерц отвернулся и грустно поглядел на тюльпаны.

– Это побуждает меня думать о вещах, на которые я точно не имею права.

*

– Доктор Мерц?

Ансгар поднял голову, чтобы увидеть что-то помимо форменных сапог и штанов участкового.

– Слушаю вас.

– Идемте, я покажу вам кое-что. Скоро семь часов.

*

 

…Участковый высадил их в каком-то маленьком, завешанном бельем дворике и посмотрел на свой мобильник.

– Еще две минуты. Смотрите.

Действительно, ровно через две минуты из подъезда вышел мужчина. На вид было ему лет сорок – темные волосы, чуть тронутые сединой, две залысины. Лицо его, довольно приятное на вид, казалось каменным и выражало натужный, застоявшийся гнев. Правой рукой он тащил за ворот рубашки мальчика лет восьми. Мальчик не сопротивлялся.

Вытащив ребенка во двор, мужчина поставил его на низенький забор палисадника и вытащил из кармана веревку с завязанной на одном ее конце скользящей петлей. Другой конец он перекинул через низко нависшую и отполированную до блеска ветвь тополя.

– На это, – спросила Ирина, – рекомендуется смотреть, ничего не предпринимая?

– Вы не успеете, – заверил ее участковый. – Павел Петрович убежит, и это может плохо кончиться. Он врежется в стену. Лучше досмотрите до конца.

Набросив петлю мальчику на шею, мужчина уперся ногой в забор.

– Ну что, – спросил он, – Борис Евгеньевич, вы хоть немного жалеете о содеянном?

Мальчик вздохнул. Он совершенно не беспокоился и с любопытством оглядывал зрителей. Участкового он знал, а вот желтоволосую тетеньку и сутулого дядьку в белой футболке видел первый раз.

– Павел Петрович – его отец, – объяснил участковый. – Сначала я пытался отбивать ребенка, но потом понял, что это не нужно.

Вместо ответа мальчик с размаху пнул папу ногой в живот. Тот отскочил, согнувшись, и некоторое время постоял так, глядя в землю. Постояв, он огляделся уже с совершенно другим выражением лица.

– Что это? – спросил он ошеломленно. – Где я? Опять?

Бросившись к сыну, он отцепил его от веревки, обнял и заплакал, повторяя: «опять, опять…»

– Веревку прятать не пробовали? – осведомился доктор Мерц, справившись с ощущением глубокого сюрреализма происходящего.

Участковый пожал плечами.

– Он каждый раз где-то новую находит. Все помрачение занимает ровно восемь минут. Потом он ничего не помнит. Но каждый день ровно в семь вечера повторяет ту же процедуру. Сходил, называется, к Черному колодцу.

…Мальчик, вырвавшись из покаянных объятий отца, подбежал к доктору Мерцу.

– Здравствуйте, доктор Мерц, – сказал он. – Вы ведь вылечите моего папу?

– А как тебя зовут?

– Данила.

Секунду подумав, некромант кивнул.

– Хорошо, Данила. Я вылечу твоего безумного папу, – сказал он, и, немного помолчав, добавил шепотом: – Вот только найду одну мертвую тетю с силиконовым бюстом и спрошу у нее, кто такой Борис Евгеньевич.

 

 

 

– Так, может быть, – сказал Ваня, выслушав их историю, – и у вас, Ансгар Фридрихович, тот же случай, что и у того господина с веревкой?

Ансгар повернулся к нему.

– Знаешь, Ваня, я совершенно не настаиваю на том, чтобы быть смертельно больным и скоро умереть. Я был бы рад поверить в то, что у меня «синдром Павла Петровича». Мешает только то, что я никогда не ходил к Черному колодцу.

– Может быть, – предположила Ирика, – Черный колодец ходил к тебе? Что там может быть? Какой-нибудь психотропный газ?

– Просочившийся по трубам в декоративную душевую пансионата «Затон», – добавил доктор Мерц. – Этак нам придется покупать затычку для унитаза.

– А Дину так и не нашли, – добавил Виталик.

– Главное, – сказал Ансгар, – чтобы он не явилась потом сюда с историей о том, как сбежала из морга и забыла об этом.

– Что же нам делать? – жалобно спросила Ирина.

Доктор Мерц понял, что все ждут его решения.

– Пойдем до колодца, – сказал он нехотя. – Я так понимаю, он тоже за холмом.

*

Их высадили у подножия ближней горы. Теперь следовало перейти ее и выбраться на просеку.

– Встанем там лагерем, – сказал доктор Мерц. – До острова оттуда от силы час, даже устать не успеем.

Так они и сделали.

Возле колодца, вопреки названию, не оказалось ничего черного. Только коричневые сосны, белые березы и множество разнообразных бабочек в высокой траве.

Солнце садилось.

– У вас больше не было провалов в памяти? – заботливо спросил Ваня доктора Мерца.

– Отвяжись, а? – отвечал тот. – Чтоб ты сам хоть раз забыл привязаться ко мне с идиотским вопросом.

Доктор Мерц не любил говорить о здоровье и о пище.

*

Место, где они расположились, являло собой окруженную соснами просеку, расположенную под нависающей частью небольшого каменного утеса. Больше полувека назад здесь, по всей видимости, текла река. Потом она потеряла русло, обмелела, а источники, питавшие ее, разбились на мелкие пруды и образовали огромное болото, которое начиналось чуть севернее.

Черный колодец, в сущности, и  был одним из таких родников, обнесенных бревнами и укрытых маленькой двускатной крышей. Лучи солнца окрашивали его серые потрескавшиеся доски в теплые тона.

Никаких злых духов поблизости не наблюдалось.

– Ирина Константиновна, – Ваня, автоматически приравняв учительницу по статусу к своему шефу, теперь звал ее так, – вы не могли бы собрать немного хвороста? Мы бы поужинали.

Сам Ваня решил поставить палатку. В конце концов, они тут собрались остаться на ночь и исчезнуть, так почему бы не сделать это в относительном комфорте?

– Конечно, – ответила Ирика. – Сейчас.

Собирая, она оглядывалась на Ансгара. Он сидел на поваленном бревне и праздно взирал на установку большой фиолетовой палатки.

– В Загрызино Дины нет, – говорил он то ли брату, то ли самому себе. – Здесь, вокруг нас, километров на десять – пять мертвецов. И все они недавние. Так что придется, видимо, мне работать. Какого лучше допросить, как думаешь?

– Я не знаю. Давай ближайшего, – осторожно ответил Виталик.

«Он хочет, чтобы я представил его семье».

От этой мысли Ансгар никак не мог отделаться.

– Ты можешь позвонить участковому и вызвать его сюда, чтоб было быстрее?

– Нет. Здесь мобила не ловит.

– Черт.

Закрыв глаза, Ансгар проверил контур. Тот вполне себе восстановился после позавчерашнего. Можно было начинать ритуал. Вот только Ирина вернется.

– Ансгар! – позвала она. Судя по голосу, она стояла почти за его спиной. Зачем тогда кричать?

– Тут кто-то…

Ее прервал выстрел, эхом рассыпавшийся по каменистому руслу и тут же поглощенный густым лесом.

*

– Задел крупную артерию, – сказал Ансгар, поддерживая стремительно бледнеющую девушку. – Даже если мы заткнем дырку, внутренне кровотечение не остановить. Проклятье. Поймай его, Ваня.

Кивнув, Ваня исчез.

Вдвоем братья перебинтовали пострадавшую. Однако это мало помогло – она дрожала и очень быстро теряла силы.

– Ансгар, – говорила она, – это бесполезно. Давай я лучше скажу тебе то, что ты должен знать.

– Лучше молчи, – прошептал тот, в отчаянной надежде дотянуть если не до помощи, то до какого-нибудь неожиданного чуда. Виталий пытался дозвониться в город, но гора надежно изолировала их от сотовых вышек.

– Зачем молчать? – улыбнулась она. – Я столько тебе не сказала. Мы с Сальвадором хотели тебя изучить. Профессор тоже интересовался. Мы оставили тебе заявку на сайте, оставили почту. Нам ответил ты и еще один человек. Мы с ним встретились. Он просил нас склонить тебя к сотрудничеству с ним, обещал дать денег на любое оборудование для нашей лаборатории. Если у нас получится. Мы послали его…

– Наверно, это тот, – сказал Ансгар, – который перед этим послал к нам своих людей. Черт с ним, он давно ко мне пристает. Каждый год. Так или иначе. Я уже привык, что этот господин стал постоянным фоном моей жизни.

– Нет! Ты не понял! Мы ведь согласились потом. И договор до сих пор в силе. Прости…

– Ка-акой ужас, – иронически протянул некромант. – Сейчас я тебя не пойму и начну терзаться. Простил. Ты, главное, успокойся и лежи неподвижно. Пуля вышла, может, все обойдется.

– Но, Ансгар…

– Если ты выживешь, я дам вам денег на любое оборудование. А теперь молчи, пожалуйста.

– Но я…

– Все, что захочешь. Я брошу практику, пойду работать на Витольда и поцелую тебя еще раз. А потом женюсь. Только сейчас останься здесь. Нет, не смейся… я не сказал ничего смешного, а тебе это вредно.

Ансгар лег рядом и зашептал ей на ухо. Почему-то он верил, что пока он говорит, она будет жива, и при этом совершенно четко видел, что она умирает. Ее руки и плечи были холодными, он знал, что она их не чувствует. Он прижимал бинты и тряпки к месту выхода пули, но тряпки быстро набухали и липли к рукам.

Подумалось, что какое-то время даже сможет удержать ее душу рядом.

Если бы он смог отдать свою кровь.

*

– Я не нашел его.

Ансгар поднял голову. Ирина едва дышала, но еще, кажется, была в сознании. Еще одна-две минуты и наступит кома.

Вокруг лес, связи нет. Только трава, деревья и сумрачное небо. Соловьи. И жизнь, уходящая сквозь пальцы, словно вода. Ее нельзя ухватить за хвост и вернуть. Нельзя удержать.

– Ну и дьявол с ним. Знаешь, что… принеси мне фонарик. И ручку.

– Да.

– И еще свой пузырек. Я знаю, он у тебя с собой, потому что ты раздолбай и вечно забываешь его в кармане.

– Вы хотите вернуть ее назад во времени? – ошарашенный гениальностью шефа, Ваня застыл на месте.

– Да, Ваня. Хочу.

– Но это не для живых…

– Во-первых, она уже почти мертва – ее держу я. Во-вторых, она все равно умрет. Давай быстрее, черт тебя раздери, ну!!!

Через пару секунд в испачканных кровью руках некроманта оказался пузырек и маленький карандаш.

Взяв его, Ансгар дрожащей рукой вывел дату на этикетке. Потом снял крышку и поднес флакон к губам умирающей.

– Пей.

Ее сознание медленно наполнялось сухим мертвым туманом. Тело давно перестало существовать, она не понимала, почему еще может видеть и шевелить губами. Впрочем, она и не чувствовала, что шевелит ими.

– Пей, говорю. Будет счастье.

Ирина глотнула. Горло было уже не свое, совершенно чужое, холодное. И плохо слушалось.

Глотнув, она потеряла сознание.

*

Ваня осторожно вынул пузырек из дрожащих рук Ансгара, заткнул пробкой и положил в карман. Там еще что-то оставалось.

– Что теперь?

Ансгар не ответил. Закрыв глаза, он некоторое время сидел молча, потом приказал сиплым, не своим голосом:

– Огня и воды.

 

 *

Витольд смотрел, как доктор Мерц замер в центре круга, сцепив перед собой пальцы и повторяя какие-то жуткие, жужжащие слова, отдающиеся эхом от леса так, словно это и не лес, а каменные скалы.

Раздетый по пояс, он стоял на коленях среди невысоких куртинок весенней травы, и блики огней скользили по его бледной коже. Сначала Виталик думал, что Ансгара будут кусать комары, но с началом ритуала комары исчезли. Соловей тоже замолчал. Виталику и самому уже третий час хотелось в панике бежать в лесную чащу или попросить защиты у Колодезного духа, если тот существовал.

Поскольку Ваня переносил происходящее спокойно, Виталик заключил, что ритуал пугает только живых.

Он думал о том, как странно складывается жизнь. Сначала ты узнаешь, что у тебя есть брат. Потом – что этот брат, оказывается, оккультист. Несколько позже, приложив определенные усилия, ты узнаешь о брате все, и тебе становится стыдно собственной нормальности. Тогда ты решаешь сделать научную карьеру, чтобы когда-нибудь сказать ему: «я не хуже тебя». Но брат осуждает все твои порывы. Однако осуждая, не отпускает, смотрит так, что ты возвращаешься в надежде отыскать рядом с ним людей, по которым тосковал все свое детство. И хочется узнать: что в нем такого? Почему? Почему твой брат страдает сколиозом и похож на мешок с костями, почему он умеет видеть сквозь землю, почему…

Запутавшись в незаданных вопросах, Виталик уполз в палатку. Ну его, этого брата. Все равно никуда не денется, потому что в глазах у него та же тоска.

*

Ирина спала. Переодев ее в лишнюю футболку Ансгара, Ваня замотал ее в спальник и сложил в палатке. Девушка уже была совершенно здорова и невредима, однако дышала редко и медленно. Трава же на том месте, где она лежала, почернела и крошилась под пальцами, не выдержав временного парадокса.

*

Дина явилась самой первой – видимо, ее труп не успели утащить далеко. В отличие от нормальных воскрешенных, она была такая же, как в морге, – белая, в синих пятнах и с остатками все той же помады и тонального крема.

– Но ведь так она ничего не скажет!

Ваня перестал понимать шефа еще три часа назад.

– А мне и не надо, – ответил Ансгар. – И ты б тоже заткнулся, кстати.

Подождали еще час. Скоро они собрались здесь все, все пять туристов. И все они были обычными, ужасными на вид эксгумантами.

– Слушайте!

Голос доктора Мерца так и не вернулся к обычному тембру. Глухой, негромкий и вкрадчивый, он приобрел повышенную проницаемость.

– Найдите человека, который убил вас, – прошипел он. – Заберите оружие. Приведите сюда. А потом упокойтесь с миром.

Медленно развернувшись, мертвецы разошлись. Прошлогодние ветви хрустели под их разбухшей обувью, и только Дина, уже успевшая оставить обувь в морге, двигалась беззвучно, словно настоящий лесной дух.

*

– Но ведь он мог сбежать в город, – сказал Ваня.

– Значит, город увидит зомби, – безразлично пожал плечами Ансгар.

– Но почему вы сделали эксгумантов, а не воскрешенных? – не унимался Ваня. – Они, то есть мы – мы ведь быстрее!

– Я не могу делать воскрешенных, – улыбнулся Ансгар. – Пока я здесь – не могу.

– Из-за женщины! Но она ведь теперь…

– Нет, не из-за нее. Все в порядке. И контур… и я.

– А почему тогда?

Ансгар посмотрел ему в глаза.

– Я не знаю почему, Ваня. Даже не догадываюсь.

*

Злоумышленника привели на рассвете.

Он был одет в старую, как нынче принято говорить, винтажную, телогрейку и новые охотничьи сапоги. А также с ног до головы опутан свежей паутиной.

Шокированный таким способом доставки, он, однако же, прекрасно владел собой и даже, откашлявшись, спросил:

– Так это вы – духи черного Колодца? Вот уж не думал. Если б мне кто сказал, что…

Зомби, отпустив его, медленно расходились.

– Вам лучше помолчать, – объяснил Ансгар Фридрихович. Сощурившись, он рассматривал пришельца. – А я вас помню. Вы рассказывали мне про Черный колодец. Про то, что здесь мертвецы ходят.

– Этого я не рассказывал, – улыбнулся охотник. – Извините.

– Вы пришли помыться в общественный душ, и я заключил, что у вас нет дома, – размышлял доктор Мерц вслух. – Следовательно, вы вполне можете жить здесь, в лесу. Кстати, где ваши зеленые шлепанцы?

– Какое вам дело, Ансгар Фридрихович? – человек в телогрейке не сдавался.

– Никакого, – согласился некромант. – Потому что у вас их нет. Вы взяли их в здании пансионата, у уборщицы. Здесь, у себя дома, вы обычно ходите босиком. Я видел ваши ноги. А труп вы украли, чтобы он не болтал. Не иначе, в панике.

– Этого вы не докажете.

– Как ваше имя? Вы ведь тот самый Духанин, который на прошлогоднем плакате, так?

Духанин немного подумал, потом улыбнулся.

– Это я. Я охотник. Я построил фонтан в этом городе. И должен был стать мэром, но проиграл выборы. Ну и что?

– А мэра, господина Полтавского, зовут Борис Евгеньевич, да? – Ансгар напряженно думал. Ему еще никогда не приходилось играть роль детектива, поэтому она требовала от него большого напряжения.

– Можно, я сяду? – спросил Духанин.

Ансгар кивнул.

– А теперь смотрите, – продолжая улыбаться, охотник поднял руку. – Объясняю…

– Нет! – сказал доктор Мерц, резко проснувшись. – Опустите руку и закройте рот. Кажется, я понял! Ваня, надень ему на лицо повязку.

– Вы уверены, что поступаете правильно? – спросил Духанин. Было заметно, что он постепенно начинает раскачиваться.

– Витольд, не смотри на него. Сейчас буду говорить я.

*

– История такова, – быстро рассказывал Ансгар, глядя себе под ноги и то и дело смахивая с правой стороны лица вечно выбивающиеся из-за уха волосы. – В прошлом году были выборы мэра. Выбрали Полтавского. Но Духанин тоже надеялся выиграть, у него было много сторонников. Почему не выиграл – не знаю. Духанин обиделся. Мне даже кажется, он сильно ненавидел Полтавского. Однажды он шел по улице… а может, по лесу, где-то здесь. И познакомился с одним туристом. Первым. Кто был вашим первым туристом, господин Духанин, я не знаю.

– Вы прямо как следователь, – заметил охотник из-под повязки. По причине спешки Ваня повязал его остатками кровавых бинтов, а теперь решил не менять, сочтя, что так символичнее. – Такие дела раскрываете. Наверно, в детстве играли, да?

– Даже боюсь предположить, во что играли в детстве вы. Вы тогда, перед окном душевой, сумели загипнотизировать меня – так же, как гипнотизировали туристов. Я, с моей привычкой к различного рода трансовым состояниям, поддался очень легко. Вы поставили мне блок на воскрешение и велели все забыть. А потом увидели, что морг не запирается ночь и решили подстраховаться, украв Дину. Вы ведь спросили у меня и про эксгумантов… и вообще наверняка хорошо владеете вопросом?

– Вы бредите. Может, у вас все-таки что-то с головой, как было у вашего отца?

– Это вы подслушали или спросили? Впрочем, не важно. Вы пытались по одному гипнотизировать забредающих сюда туристов, потому что надеялись, что кто-нибудь из них пойдет и вздернет вашего соперника. Но вы явно учились по книгам или сами… потому что вы не знаете, что с помощью гипноза человека нельзя переделать. Даже если говорить о той его странной форме, которой владеете вы (заметьте, я не спрашиваю, где вы учились, господин Духанин). Вы не учли, что люди трусливы. Вы велели им напасть на сильного, а они нападали на слабых. Наиболее нагляден Павел Петрович, пытающийся повесить своего сына. Он трус. До мэра не дошел, но задачу пытался выполнить. Что же до остальных, то они просто не могли переступить через свои нравственные установки или привычки… почему они не поддались?

– Поддались, – не выдержал Духанин. – Все поддаются. Просто они были одержимы чем-то другим. Дина – своей внешностью, парни – мотоциклами. С ними ничего не получилось. Они даже не смогли выйти из леса, потому что забывали маршрут. Тут уж я ничего не мог сделать. Невыполнение задачи убивало их.

– Но со мной у вас получилось.

– А я не велел вам никого убивать. Я велел вам не воскрешать. Кто ж знал, что вы еще и каких-то вудуистских зомби умеете делать.

– А потом вы хотели меня убить.

– Перенервничал. Извините. Но я попал. Она умерла?

– Нет. Она будет свидетельствовать против вас.

– Меня волнует другое, – задумчиво сказал Витольд. – Как он снимет те задачи, на которые он закодировал тебя, Ансгар, или этого мужика, Павла Петровича, с мальчиком?

Духанин вдруг рассмеялся.

– Вы спишете все на колодезного духа, – сказал он. – А я вас раскодирую. Идет? Я очень хочу отсюда уехать. Мне здесь надоело.

– Не идет, – ответил Ансгар. – Мы отдадим вас вашему электорату. А уж что они с вами сделают – это не наши проблемы.

– А как же вы, Ансгар Фридрихович? Вы не сможете больше творить воскрешенных. Никогда.

– Меня вы раскодируете прямо здесь.

– И почему же, позвольте спросить? – охотник говорил насмешливым тоном, но было видно, что он насторожился.

– Потому что иначе, – сказал некромант мстительно, – я позову зомби обратно. А когда они вас убьют – подниму еще и вас.

– Нарушите Кодекс? – опешил Духанин. – Похоже, следовало вас закодировать еще и от этого.

– Поздно. Хуже-то мне все равно уже не будет. Так что решайтесь – судебный процесс с неизвестным исходом или смерть с последующим… хм… в общем, думайте.

– Так один труп на мне все равно уже есть.

Со стороны палатки послышался шорох.

– Простите, – Ирика стояла у потухшего костра, кутаясь в одеяло. – Где я и что, собственно, произошло? И почему сейчас лето? А главное – кто вы?

Пораженный внезапной догадкой, Ваня сунул руку в карман и вынул пузырек Геммы. На этикетке рукой Ансгара было написано: «1 февраля сего года».

Похоже, Ансгар сильно блефовал, когда сказал, что она будет свидетельствовать против господина Духанина. Она ничего не помнит.

 

*

 

 

– Знаете, Ансгар Фридрихович… мы с вами как крокодил Гена и Чебурашка. Я тоже был когда-то «странной игрушкой безымянной».

– Сейчас мы с тобой уже, скорее, как Шерлок Холмс и доктор Ватсон, – доктор Мерц попытался устроиться на диване, но время, проведенное в «Затоне», так утомило его, что выбор удобных поз сильно сократился. – Хотя доктор как раз я, пусть и несостоявшийся. Но все равно спасибо – если уж и быть крокодилом, то лучшим в мире.

– Вы странный человек даже для крокодила, Ансгар Фридрихович. Выходит, наша милая Ирика теперь в вас совсем не влюблена? И даже не помнит?

– В электричке я объяснил ей, что я тот самый некромант, которого ангажировали они с Сальвадором. Рассказал события вкратце. Информировал, что она потеряла память, поехав с нами по просьбе своего профессора к лесному гипнотизеру. Ее это вроде как устроило.

Доктор Мерц вытянулся на диване. Спина, совершенно убитая за эти несколько дней, нуждалась в покое.

– А как же вы?

– Я как-нибудь перебьюсь. Главное, что я снова могу работать, а Даньку никто не вешает каждый вечер. Согласись, это было не самое приятное зрелище. Даже для нас.

– Наверно, я по сравнению с вами совсем эгоист, – сокрушенно сказал Иван.

– Поверь мне, Ваня, я сделал это вовсе не для того, чтобы ты это почувствовал. Завтра мы с Витольдом едем к маме. Результаты ДНК-теста готовы.

– И как мама это воспримет?

– Нормально. Я уже сказал ей по телефону, так что особого шока не будет. Теперь она убеждена, что всегда в это верила. Ей будет о чем рассказывать родственникам и знакомым в ближайшие полгода. Витольд. Общительный, обаятельный, перспективный Витольд Мерц. Не я.

Доктор Мерц запрокинул голову, почти перекинув ее через мягкий подлокотник дивана. Это всегда было ужасно больно, и от этого темнело в глазах, но этой боли ему сейчас хотелось больше, чем другой.

– Витольд сильно поумнел после встречи с вами, – произнес Ваня, решив, что некромант все же нуждается хоть в каком-то утешении.

Ансгар подавил вздох и съехал по подлокотнику вперед, вернув голову в прежнюю позицию.

– Подхалим, – отметил он. – Дай мне кошку.

– Она пыльная. А салфеткой ее не протрешь.

– Идиот! Отряхни кошку, говорю, и дай сюда. Пусть она согреет… гм… осколки моего сердца.

– Которое вы сами себе разбили, – Ваня деловито отряхивал несколько удивленную кошку Лобаческого. – Потрясающий вы человек. На месте кошки я бы с вами не связывался.

*

 

– Если ты помнишь, мама, последняя рекомендованная тобой колдунья уверяла меня, что в прошлой жизни я был человеком, который калечил детей для бродячих цирков, а также сатанистом и развратником. Мне тогда было одиннадцать, и размышления над своим несуществующим прошлым отнюдь не облегчили мне жизнь.

– Ансгар, но нельзя же отказываться от борьбы!

Мать Ансгара была наполовину румынка, а на другую половину – русская, хотя именно этого по ее внешности сказать было нельзя. Ансгар походил на нее чуть более, чем все ее остальные дети, однако ей казалось, что именно он унаследовал меньше всех темперамента и жизнелюбия. Еще она полагала Ансгара наказанием за какие-то, известные только ей, грехи, и, возможно, именно в память об этих грехах любила его больше всех.

– Я и не отказывался. По крайней мере, от борьбы за свою психику. Мама, сейчас придет Витольд.

– Я знаю. Я всегда знала, что рано или поздно он придет. А ты не верил. Боже, неужели я наконец-то увижу его! Как думаешь, он сильно изменился?

– По сравнению с младенчеством? Думаю, да.

Его мать оглядывала зал. На семейные торжества всегда собиралось не менее пятидесяти человек, и она гордилась тем, что знает, кем ей приходится каждый из присутствующих.

Тем временем две двоюродные тетки Ансгара уже затирали его в угол, иронично и с подковыркой интересуясь, не хочет ли он заняться чем-нибудь серьезным, а потом сами себе и отвечая, что нет. Очень смешно. Ансгар не займется, это ведь Ансгар, он вечно мнит о себе больше, чем положено мнить о себе, да и вообще представлять собой порядочному человеку.

Ансгар понимал, что тетки, безусловно, рады его видеть, но не менее рады они и его смущению, потому что ответить им резко было нельзя, нельзя было даже ответить в их духе, потому что они обидятся и нажалуются матери, что Ансгар им опять безбожно нахамил. Она примет это все, как всегда, за чистую монету, и переубедить ее не будет никакой возможности, поэтому он стоял и терпеливо слушал, как слушал многих своих безумных клиентов, радуясь многообразию жизни на планете.

Удовлетворив теток краткими вежливыми ответами, Ансгар ушел от теток на лестницу, где скучал Ваня и тайком курила Глафира.

– Знаешь, – сказала она, – что бы я ни делала, я чувствую, как во Вселенной где-то происходит то же самое. Мне кажется, я даже это воочию вижу. Мне пришло что-то в голову – на ближайшей звезде вспышка, а где-то дальше взорвалась сверхновая, а еще дальше коллапсировала галактика. И так в обе стороны. Даже когда я ем, мне приходит в голову, что прием пищи – это всего лишь копия того процесса, что идет на всех уровнях бытия.

Провалившись один раз во времени, Глафира стала странной. Теперь и в ее жизни появилась вторая временная шкала. И девушка к ней еще не привыкла.

– Ты не представляешь, – ухмыльнулся Ансгар, – что происходит на моем уровне бытия, когда рядом встает покойник.

– А что?

– А ты не в курсе?

– Нет.

– Не знаю, может, у тебя и по-другому будет. У женщин вообще все по-другому. На любом уровне.

Глафира нахмурилась.

– Ты о чем это?

– Увидишь. Кстати, ты видела новую директиву? Мне вчера по рассылке пришла.

– Нет.

– С этого года вводятся новые нормы и правила составления контрактов.

– Какие? – незамедлительно спросил Ваня.

– Нам больше нельзя называть воскрешенных «воскрешенными». Это будет неуважение к церкви. Теперь мы вас должны называть, – он сделал паузу, – «экстраандедами». Такова директива, и она не обсуждается.

Ваня фыркнул.

– А почему «экстра»? Есть же приставки «гипер», «супер», «архи», в конце концов…

– Они подходят примерно в той же степени, – сказал доктор Мерц печально. – Экстраандеды делятся на «заложных», как ты (хотя вообще-то ты утопленник) и «литосферных». Видимо, если кому попадутся не вернувшиеся космонавты, то появятся еще и «стратосферные», «ионосферные» и «тропосферные».

– Я тогда «гидросферный», – солидно сказал Ваня. – Подтип Заложные, класс Гидросферные.

– А те, кто был съеден, – «биосферные», – продолжила Глафира. – И переварен.

– Нет, те, кто был переварен, уже, к сожалению, несистемные, – с еще более глубоким сожалением поправил ее некромант. – Потому что их трудно узнать. Они детрит.

– Да что вы говорите, Ансгар Фридрихович! – воскликнул Ваня. – Многие переваренные совершенно не меняются! Как были детритом, так и остались.

– Этот заложный гидросферный экстраандед, – Ансгар указал глазами на Ваню, – явно перечитал русских классиков.

– Неправда, это мои собственные мысли!

– Нашел чем гордиться.

– Да ну вас, – засмеялась Глафира. – С вами как-то слишком весело. И не покуришь.

– Это потому, – прошептал Ваня, склонившись к ее уху, – что иначе было бы слишком грустно. Ведь только подумай – сидел человек в лесу, в землянке, ловил людей и кодировал их на убийство мэра! Псих же.

– А что с ним стало в итоге? – спросила Глафира.

– Мы дали показания и уехали. Надеюсь, его теперь тоже отправят к каким-нибудь фокусникам, правда, Ансгар Фридрихович?

– Я тоже надеюсь.

На самом деле Ансгар его не слушал. Острые края его текущих мыслей, скользнув всего лишь по краю сознания, пусть на миг, но надежно отрезали его от внешнего мира. Он думал о своей боли, свернувшейся в черный клубок там, где на дне Черного колодца бил невидимый родник, где рядом пел все тот же невидимый соловей.

Там она и осталась, эта теперь уже никогда не прожитая часть ее жизни.

А его жизнь, такое впечатление, что осталась там целиком. Дух Черного колодца забрал ее.

Но время говорит, что нужно только немного подождать, и все пройдет.

 

*

 

Вечером Ирине в дверь позвонили.

– Э… Миша?

– Слушай, я тут подумал… ну, просто мне все равно, что ты на это скажешь, но я обязан тебе сказать.

– Что?

Ирика понимала, что что-то произошло. Этот корявый некромант, он рассказал ей основные события, но о событиях личной жизни не упомянул. А в этой сфере что-то явно случилось. Она ушла от Миши? Невероятно. Но почему? Она бы никогда не решилась, она же всегда вела себя как дура…

– Я хочу сказать – давай жить вместе. Я готов терпеть даже твою кошку! Только ты не уходи.

«А я уходила?» – хотела спросить она. Но благоразумно промолчала.

– Я подумаю, – сказала она сухо.

– А я работу нашел, – Миша уже протиснулся в прихожую. – Друг предложил заведовать дизайнерской секцией. Большие бабки. Я тебе квартиру обставлю.

– А говорил, что…

– Это ерунда. Ну так чего, берешь мужика?

Наверное, она должна быть счастлива. Наверное, так и есть. Он стал похож на человека. А ведь когда-то она чуть было не подумала, что он похож на комнатную собачку!

– Куда я денусь, – пробормотала она.

И отошла, пропуская его в коридор.

*

 

Выруливая с платной стоянки, Ваня думал, что вот если б ему, водителю КАМАЗа, когда-нибудь сказали, что он будет сидеть за рулем блестящего черного «крайслера», он бы обиделся. И непонятно, что фантастичнее – машина или пассажир, глядящий сейчас мимо него прозрачно-темными глазами. Они только что встретились у стоянки, и Ансгар пришел с каким-то большим плоским свертком.

– Я был у Ирины, – сказал доктор Мерц. – Сальвадор ей все рассказал. Она сказала, что не понимает, как я мог ей понравиться, что я ей совершенно чужой и что она ко мне ничего не чувствует. А если я подтвержу слова Сальвадора, то я еще и трус.

– И что?

– Я подтвердил, – сказал Ансгар с улыбкой. – Несмотря на мою чужеродность, она меня достаточно хорошо знает. Отваги во мне ноль, особенно если говорить о личной жизни. А я сказал, что, когда она умирала, обещал ей денег, пусть даже она не может об этом помнить, но помню я. И я эти деньги ей дал. Просто так брать она отказалась, в итоге я купил у них с ее парнем вот эту вот картину, – он пошевелил свертком. – Там нарисован Черный колодец. Закончена она более чем год назад.

Ансгар подал Ване картину и медленно вылез из «крайслера».

– Странно.

– Ничего странного. Художники, они ведь тоже путешествуют во времени.

– Прикажете повесить в моей комнате?

Ансгар покачал головой. Затем зажмурился и потер кулаком переносицу.

– Не надо. Положи в чулан.

Перехватив покупку левой рукой, правой Ваня приобнял некроманта за плечи.

– Пойдемте домой, Ансгар Фридрихович. Здесь холодно стоять. Я дам вам кошку.

– Дебил, – отняв от лица руку, Ансгар тяжело вздохнул. – Ладно, идем.

 

Чужой день

 

Ване снилось, что он читает газету. Судя по заголовкам (из серии «Беня Заводной перестал скрывать свою беременность»), главный редактор нанимал на работу только нарконезависимых доходяг, давно уже переставших увязывать буквы со смыслом.

Однако отложить этот кошмар Ваня почему-то не мог. Газета внедрилась в сознание, отравила его, потопталась грязными щупальцами на провинциальной чистоте пороговых ощущений и отряхнула со своих ног прах сомнений в грядущем конце света.

Отдирал ее от глаз со слезами и кровью. А потом в деревню пришла гроза, и стоящий на крыльце Ансгар Фридрихович, стягивая одною рукой на горле воротник своей серой китайской куртки, говорил об ин-

формационной гигиене и упрекал в любопытстве.

– У меня сенсорный голод, – жаловался ему умудренный книгами и поглупевший от газеты Ваня, а некромант сказал, что у мертвецов не бывает сенсорного голода, а бывают лишь воспоминания о нем. И, если человек при жизни мечтал о спокойной тьме, то может выйти и так, что он после воскрешения закопается в землю и пролежит там до своей настоящей кончины.

Ваня, конечно, не поверил. Мало ли что скажет доктор Мерц. Не в своем сне – как не в своем уме. Хотя и в своем сне иногда тоже бываешь как будто не своем уме, но это уже от глубины погружения. Погрузишься, бывает, до полного выпадения.

Сомнительность сна подтверждались тем обстоятельством, что они с доктором Мерцем в деревню все еще не уехали.

– Мне теперь лестницу покупать прикажешь или прямо так орлом и рождаться? – некромант не одобрял высоты, на которую привычный к бесприютности дух Ивана вознес полочку для ненужных вещей. – Признателен за романтику, но я просто смертный с ограниченными физическими возможностями.

– И неограниченными потребностями, – пробормотал Ваня, выплевывая гвоздь в ладонь. – Вас, Ансгар Фридрихович, не поймешь. То выше, то ниже. То форма не та, то краски не сочетаются.

Способный различать цвета на светофоре Ваня с трудом улавливал оттенки. Мир в его неестественном, сознательном посмертии выглядел плывущим и скудным, набранным из дискретных слоев, будто картина, разбросанная и растворенная во времени ее создания. Иногда ему делалось неясно, кто же все-таки мертв – он или реальность. Это все равно как смотреть из окон одного поезда в мелькающие окна другого и гадать, чужой поехал или твой.

Вспоминалось, как еще в школе он прочитал стихотворение, которое один поэт посвящал другому, а тот другой – тот уже умер. И автор стиха, живой, казался Ване похожим на него самого, а тот, мертвый – на некроманта Мерца. И вроде на самом деле все было наоборот, но похоже, потому что в обоих случаях

смерть разделяла их, и не важно, кому принадлежала она, кого она унесла когда-то и кого ныне выгуливала в строгом ошейнике, выкованном в водах Стикса.

Имена поэтов, Ваня, конечно, забыл. Он и припомнил-то их только тогда, когда начал читать книжки доктора Мерца. Припомнил, что забытый автор был молод и импульсивен, а стих его являл собою ассоциативный ряд, призванный спрятать за словами неуместную, как ему казалось, в искусстве прямоту. Он словно бы протягивал руку в небытие тому, другому, резонируя в ответ на ноту его творений, воспевая их, как можно воспеть остроту меча, указав глубину нанесенной им раны.

Нет. По размышлении стало ясно – поэтов проходили не в школе. Стихи попались Ване уже после нее, в каком-то поезде дальнего следования. Они нетрезвой компанией ехали на курорт, и это… это даже была песня, вот оно что.

Почти некромантия. А уж в ней-то Ваня теперь хорошо разбирался. Наверное, если бы эти два поэта встретились, то один для другого непременно бы вешал полочку, а другой был бы мерзким горбатым педантом.

– Я уже не прошу тебя ни о человеколюбии, ни о быстроте, – напомнил о себе педант. – Но бей поточнее, хотя бы ради себя. Уже третий палец к стене прибиваешь.

Это была, как догадался Ваня, метафора, потому что доктор Мерц, даже если что-то не видел глазами, прекрасно ощущал состояние любых предметов внутренним зрением. Последнее время оно особенно обострилось, позволяя некроманту замечать незапертые двери на этаже и дохлых сомиков в аквариуме у соседей.

– Вы выдаете желаемое за действительное, – солидным тоном возразил Ваня, присмотревшись. – Я всего лишь прищемил руку петлей от полки.

В его посмертии остро не хватало поэзии.

 

– Сегодня, – объявил доктор Мерц, измеряя положение полки с помощью уровня, – мы работаем у некоего Савелия Сичкина, человека и инвалида.

– А покойник? – спросил Ваня.

– Официально уже кремирован, но де факто дожидается нас у Сичкина дома. Доктор Мерц отложил уровень. Он любил порядок в мелочах, а случись таковой в глобальном мире, принял бы его на свой счет и с благодарностью.

Вещи в его шкафу были развешаны по цветам, тарелки в кухне распределены по сервизам и непременно начиная с больших и заканчивая маленькими и даже прищепки за веревку цеплялись исключительно той верхней дырочкой, что для нее предназначалась. Все окна в его квартире запирались на однотипные

задвижки, а если одна вдруг ломалась и в магазинах не оказывалось ее аналога, покупался новый комплект и прочие задвижки тоже подлежали замене. Стулья, приписанные той или иной комнате, никогда не покидали ее больше чем на день, в приборах не было севших батареек, а все гарантийные талоны на бытовую технику хранились в едином ящике, распределенные по датам и срокам.

Не хуже, чем за квартирой, некромант ухаживал и за самим собой. Ваня никогда не видел на его руках заусенцев или трещин, а ногти его неизменно были строго овальной формы и отшлифованы.

Доктор Мерц пытался поддерживать хотя бы небольшой очаг порядка в мире, стремящемся к хаосу. А мир между тем продолжал распадаться.

Вчера, например, на заседании АДНИ к нему подошел сам сактаур и заговорил об инициативах молодого некроманта Аркола и его разросшейся группы: гадателя Мотова, Даши Дальновидной, Саддама-книжника и великого игрока Яши Скуфера.

– Они говорят, что все больше и больше людей ратуют за изменение Кодекса, – поделился сактаур своей заботой так, словно недавно об этом услышал.

– Большинство из Высшего Совета согласны, и проблема, говорят, только в вас, господин Мерц. Ну, вы понимаете. Просят внять и не портить отношений.

– Большинство всегда идиоты, – отозвался доктор Мерц. – Массовые воскрешения, подъем исторических личностей и прочие зомбоапокалиптические вещи разрешались несколько раз. Рим, Византия. Вспомните, что с ними стало. Я не хочу сказать, что Аркол с Яшей Скуфером способны разобрать на пикселы Восточно-Европейскую платформу, подняв Калитники или Бутовский полигон, но все процессы в природе повторяются, и в конце каждой эпохи возникают определенные люди, желающие определенных вещей. Если им разрешить, случаются упадок и смута. Это если внять и не портить отношений. Потом испортится все.

Сактаур попался с юмором.

– Вы хотите в одиночку остановить гибель цивилизации, Ансгар Фридрихович? – спросил он.

– По крайней мере, не хочу стать ее причиной.

– Вы не станете. Аркол уверен, что люди, говорившие с ним, знают, что делают. Они хотят спасти…

– Вы им верите?

– Я – сактаур. Я только речь и чужие мысли.

– Значит, не верите. Видите ли, мне как некроманту всегда важна личность собеседника. Можете даже считать эту привычку дурной.

– Не мое дело оценивать ваши привычки, – снова дипломатично сказал сактаур. – Но вы сами знаете, кому все это надо. Эти люди могли бы надавить на вас, но…

– Они просили вас пригрозить мне, если не удастся договориться. Щенки. Давить лично на меня – бесполезно, а давить на мою семью им не позволит Инквизиция, если она существует, – прервал его Ансгар. – Наши милые закулисные оккультисты пытаются действовать через Аркола, а тот обманывает и их, и меня, пытаясь следовать своим мелочным интересам. Простите, сактаур. Но если меня будут и впредь беспокоить подобными просьбами – я заморожу свою подпись.

Сактаур вздохнул и сделал пометку в блокноте.

 

 

– Там, на столе, – пробормотал лысеющий господин с острыми светлыми глазками. Пальцы его правой руки смущенно поглаживали кнопки на рычагах инвалидной коляски, а левая теребила пустую петлю от разошедшейся на животе рубашки. – На столе он. Только из морга, не разморозился еще, стекает в

тазик. Кап, кап.

Судя по обрисованным под клетками пледа формам, покойник был до странности коротким.

– Я, знаете ли, – пояснил инвалид Савелий свой выбор, – не люблю мертвецов простынями накрывать. Неуютно как-то. Вот плед – другое дело. Сразу будто и не покойник вовсе, а человек с чашечкой кофе у камина и…

– В мягком кресле с витыми ножками, – с отвращением дополнил картинку доктор Мерц.

Вытащив из мешка несколько белых свечей, он расставлял их на полочке фальшивого камина. Сичкин, видимо, усмотрев в его словах вполне простительное для оккультиста неприятие мещанских радостей, уважительно хихикнул и откатился в сторону кухни.

Оказавшись возле стола, Ваня приподнял покрывало. И тут же замер от нездорового восторга, наверное, свойственного ему еще при жизни. Покойник отличался жирным отечным телом, тремя подбородками, и

грубой неразборчивой татуировкой.

Больше у покойного ничего не было. На тех местах, где человеку полагаются конечности, остались только аккуратные швы с широкими косыми стежками, явно наложенные уже после кончины.

Ваня отвернулся и, посмотрев в блестящие от свечных огоньков глаза шефа, испытал временное облегчение – все-таки у Ансгара, хоть он и урод, был смысл жизни.

А у лежащего на столе имела смысл только смерть.

И Ваня не понимал, зачем вкладывать душу в такое тело.

– Это ваш друг? – спросил некромант у хозяина, когда тот вкатился обратно в гостиную.

– Это мой враг, – засмеялся человек в инвалидном кресле. – Не бог весть что, но голова на месте. В аварию попал. Резали его, резали, а он все равно не выжил. По встречке ехал. Власти, знаете, они любят по встречкам шуровать. А там фура была. Ну и все.

Ансгар выпрямился.

– Что вы планируете с ним делать? Сам-то он, я так понимаю, едва ли сможет проявить активность.

– Ничего, – с торжеством сказал лысеющий господин. – Просто хочу, чтобы он почувствовал себя на моем месте.

Ансгар своих эмоций не выдал. Разве что в положенное время забыл моргнуть.

– Понятно, – пробормотал он. И добавил дежурное, после паузы: – Я предупреждал вас, что у покойного после процедуры может слегка поменяться характер?

– Хуже не будет, – пожал плечами клиент. – Этот жмур, еще когда был с ногами и руками, был корешем губернатора нашего края. Даня Кольцов, знаете? Его «славные» деяния многим известны. Три интерната для инвалидов и один медицинский центр, которые он отнял у людей и передал своим дружкам по зоне. Льготы, которые он отменил. На его совести, знаете ли, сотни разбитых судеб. Мы… я всего лишь хочу, чтобы он почувствовал, каково это – быть никому не нужными и не иметь возможности даже обслужить себя.

Ведь его можно не кормить?

– Вы что, – прошептал Ваня, когда за клиентом закрылась дверь, – собираетесь взять этот заказ?

– А что такого? – некромант приоткрыл плед в области головы и всмотрелся. – Я имею достаточные основания отказать клиенту, только если труп представляет опасность для окружающих. А у этой гусеницы даже глаза зашиты. Интересно, как он выкрал его у родственников?

– Может, у него друзья в морге. Мафия общества инвалидов.

– Закончу сеанс, – пробормотал доктор Мерц, – потребую клубную карту.

– Какой сеанс, Ансгар Фридрихович? Это же зло в чистом виде! – возмутился Ваня. – Я не знал, что вы можете обречь человека на вечные муки!!!

– Не вечные. Всего лет пятьдесят, – утешил его доктор Мерц. – Да и не человек он.

Однако Ваня сдаваться не собирался.

– Если вы его поднимете… то опасность для окружающих начну представлять я. Обещаю.

Ансгар прекратил раскладывание свечек и посмотрел на него.

– Знаешь, почему я тебя терплю? – спросил он устало.

Ваня с трудом заставил себя молчать.

– Вот и я не знаю, – вздохнул некромант. – Возможно потому, что у тебя приятный голос и в тебе удобно разводить водоросли. А если снять крышку черепа, то можно и крапиву посадить. Кстати, зашивать рот – хорошая идея. Надо будет попробовать.

В следующий момент Ваня совершил гадость: споро ухватив шефа за воротник, приподнял его и впечатал спиной в нижнюю каминную полку. Пластик хрустнул, свечи осыпались, угасая, а сам некромант, почти без звука сполз и замер на полу, согнувшись и сцепив перед лицом пальцы.

Запахло паленым волосом и парафиновой копотью.

Ваня опомнился.

– Простите, – сказал он и бросился поднимать шефа. Ансгар даже не успел ответить, как Ваня дернул его вверх за плечи. Под лопаткой что-то хрустнуло, отозвавшись в голове белой вспышкой, и огоньки уцелевших свечей сделались далекими и тусклыми.

Вытерпев вторую волну боли, Ансгар подумал, что если Ваня убьет его сейчас, это будет так же хорошо, как порядок, внезапно наставший в мире.

Но Ваня его больше не трогал.

– Вы живы? – тихо спросил он, пристроив шефа в кресло и брызнув ему в лицо водой из стакана.

– Мало того, – со стоном отвечал некромант, – что из всех утонувших в вашей реке безмозглых кретинов я умудрился воскресить самого тупого, так я еще и не развоплотил его после использования. Скажи спасибо, что это был я, а не другой человек, способный на тебя нажаловаться. Больно, между прочим.

– Развоплощайте! – обиделся Ваня и подал некроманту его чемодан. – Только, пожалуйста, раньше, чем вы поднимите Кольцова. Я на пытки смотреть не подписывался.

– Да это не твоих тухлых мозгов дело.

– Моих, – упрямился воскрешенный. – У нас с Кольцовым мозги в одинаковом состоянии.

– Нет, Ваня, – мягко сказал Ансгар. – Не знаю, о мозгах или о безмозглости тут речь, но отличия есть. Если бы при нем поднимали тебя в таком же виде, он бы и пальцем не пошевелил. А теперь будь добр, устрани беспорядок и позволь мне работать. Пусть я сломан пополам, но я это сделаю. И сними этому будущему страдальцу швы с глаз, а то ритуал не получится.

– Пожалуйста, не надо его поднимать, – уперся Ваня.

– Пожалуйста, перестань нести душеспасительную ересь. Уже три ночи. Скоро начнет светать, а я еще не приступал.

Ваня прибрался, зажег свечи, а потом попросил:

– Отпустите меня домой. Я не хочу этого видеть.

Ансгар, чувствуя себя уже заранее уставшим, раздраженно вздохнул.

– Ну и катись, – согласился он. – Только машину мне оставь. Денег дать?

– Угу, – буркнул Ваня. Демарш получался так себе, и ему было неловко, но оставаться здесь он точно не мог. Он знал, что если шеф даст ему денег, то это будут все его деньги, потому что он предпочитал карточки и банковские счета, а с собою носил только очень незначительные суммы.

И от этого становилось еще более неловко.

 

 

Кольцов пробудился в четыре утра.

Поскольку сесть он не мог, он только открыл глаза. Доктор Мерц придал ему вертикальное положение и протянул воду.

– Сдох я, что ли? – миролюбиво спросил Кольцов.

– Да, – ответил некромант.

– Хорошо-то как, – заметил Кольцов. – Все ждал, когда ж я сдохну. Боялся, оценить не смогу. А ведь нет же. Теперь мне что, ничего не надо делать?

– Совершенно.

– И есть не надо?

– Да. Можно есть, можно не есть.

– И водку не пить?

– Как хотите.

– Не хочу.

– Значит, не надо. Я поднял вас по заказу Савелия Сичкина.

Кольцов неожиданно засмеялся.

– А. Активист этот. Зачем я ему?

– Обещал издеваться.

– Хорошо. Раньше мне приходилось делать это самому.

И бывший пахан счастливо улыбнулся.

 

Покидая Сичкина, Ансгар ощущал в душе некоторую тяжесть. Надоели покойники, осознал он, думая почему-то о Ване. Куплю театр.

Не так давно он уже пытался это сделать. Даже пришел посмотреть спектакль. Назывался спектакль «Золушка» и начался с беготни по сцене. Беготню осуществляли неодетые женщины преклонных лет, размахивающие правым сапогом каждая.

– Вы решили спасти страну от перенаселения? – ехидно поинтересовался доктор Мерц, уверенный, что после этого спектакля его зрители еще долго будут вздрагивать уже только при одной мысли о личной жизни.

– Почему? – удивился сценарист. – Это новое вИдение. Мы с самого начала хотим дать публике мощный эротический заряд, призванный…

– И много публики приходит к вам этот мощный разряд получать? – прервал его Ансгар.

– Немного, – вздохнул театральный работник. – Вы же знаете, как у нас в стране нынче с культурой.

– Даже если б я этого и не знал, то сейчас ощутил в полной мере. Благодарю.

– Не за что.

– Знаете, если я вас куплю, я напишу вам новый сценарий.

– Мы возьмем его с радостью! – заверил его режиссер, дотоле молчавший. Видимо, он и сам не был в большом восторге от постановки.

– Вас даже не волнует, что я сценарии писать не умею? – продолжал придираться доктор Мерц.

– Но вам не обязательно напрягаться. Вы можете высказать свои пожелания Петру Владимировичу, – режиссер кивнул на сценариста, – он все оформит как надо.

И Ансгар высказал свои пожелания. Его история вышла пронзительной и прекрасной. Условный принц, а точнее, просто обеспеченный современный юноша увидел на распродаже хрустальную туфлю очень маленького размера. И сказал, что женится, как в сказке, на той девушек, чья нога в нее влезет. Так же, как в сказке, пришло много девушек, ни одной туфелька не подошла. Однако попалась среди претенденток та, что полюбила условного принца. И вышло так, что явилась она второй раз, и ее нога аккуратно вошла в туфельку.

– Что же случилось? – спросил условный принц. – Как тебе это удалось?

– Я отрезала себе ногу, – ответила девушка, – и сделала протез нужного размера.

После этого условный принц раскаялся в своих запросах, они жили долго и счастливо, а сказка была, в общем-то, про идиотизм.

Режиссеру она очень понравилась, они переделали сценарий, стали собирать аншлаги и внезапно отказались продавать Ансгару Фридриховичу свой театр. Ему бы подать на них в суд, но стало отчего-то лень. Проще купить другой театр и поставить там что-нибудь еще про идиотизм, благо его мировых запасов хватит на миллионы спектаклей.

До места, где он оставил машину, оставалось ровно два подъезда, когда из-за трех деревьев и одного столба вышли четыре гоп-стопщика и остановились, окружив его, в некотором отдалении.

– Господин Ансгар Мерц? – без особого интереса спросил тот, что, видимо, был у них за старшего.

– Не знаю, кто это, – отвечал Ансгар, – но, когда найдете, советую обращаться к нему только в рабочее время.

– А у нас срочное дело, – ухмыльнулся парень, заступая ему дорогу.

– Нуждаетесь в уроках вежливости? – осведомился доктор Мерц холодно. – Судя по вашему поведению, они точно не могут ждать.

– Уроки мы вам сами преподадим, – сказал второй, что стоял подальше. – Мы хорошие учителя.

– И не из вашей организации, – снова сказал первый. – Мы – Тень Инквизиции, если она существует, и наша задача состоит в том, чтобы вырвать с корнем ростки оккультизма, остановив стремление мира к хаосу.

– Насколько я знаю, – доктор Мерц остро ощутил предрассветный холод, – Инквизиция, если она существует, давно рассталась со своей Тенью.

– Пока горит Свет, никто не может расстаться с Тенью.

Некромант почувствовал гнев.

– Какой лишенец наврал вам, будто я хочу его погасить?! – прошипел он.

Жизнь становилась все бредовее и бредовее. Наверное, именно так чувствовали себя пламенные адепты революции, обвиненные в антисоветской пропаганде.

– Вы намерены поставить свою подпись под изменениями в Кодексе.

– Это неправда.

– Вот и хорошо, – парень придвинулся. – Значит, вы не будете в обиде, если мы лишим вас возможности передумать.

Ансгар глубоко вздохнул.

– Вы убьете меня?

– Это не нам решать. Для начала отдайте мобильник и следуйте за нами. Мы не хотим, чтобы вы кому-нибудь позвонили.

– Ладно, – обреченно согласился Ансгар, – только батарейку выну…

Зачем бы ему могло это понадобиться, его не спросили, видимо, сочли нормальным поступок опытного борца за хаос или с хаосом, ведь у таких, наверно, неоднократно отбирали все средства связи.

Главный пожал плечами, и Ансгар понял, что весь этот сценарий «цивилизованного давления» дает ему примерно секунд двадцать, а это немало для человека, умеющего видеть сквозь землю.

Хорошо, подумал он, что все стало цивилизованным. Коррупция, шантаж и даже, наверно, убийства проходят планово и без вовлечения лишних фигур.

Отсоединив крышку мобильника, он выронил ее себе под ноги. Затем отступил назад и стал оглядываться, словно бы в поисках, отступил еще на шаг, качнулся за куст, и, перескочив невидимую в сумраке ограду палисадника, бросился к единственной двери в этом доме, показавшейся ему открытой.

Все подъезды запирались на кодовые замки, и тут ему ничего не светило.

А вот на одной из дверей в подвал (в котором валялось несколько дохлых голубей, свиная кость и крыса) он, как ему показалось, рассмотрел только проволочный крючок.

Внутреннее зрение не подвело.

Оказавшись внутри, Ансгар запер дверь на хороший чугунный засов и огляделся. Снаружи постучали, покричали и отодвинулись, совещаясь.

Не хотелось думать, что они знают дом лучше.

Если пролезть через окошки для труб в подсобные помещения, можно было обнаружить, что из подвала поднималось четыре выхода – по одному на каждый подъезд, ведущие прямо на лестницы.

По одной из них Ансгар и решил покинуть подвал. Однако через окно второго этажа было видно, что грабители никуда не ушли, а разделились. Очевидно, понимают, что деваться ему отсюда некуда.

У Ансгара было много знакомых, которые чего-то ждали от прочих людей, полагая, что особи, сетующие на недостатки ближних, сами тоже должны стремиться их изжить. Или хотя бы иметь понятие о справедливости.

Ансгар же знал, что это не так. Что если человек обратил внимание на твои кривые ноги, это вовсе не значит, что они прямые у него самого. А если человек требует справедливости у Ансгара, это вовсе не значит,

что он поступит по справедливости с ним самим, если ему представится такая возможность. Уже в восемь лет Ансгар понял, что никто ему ничего не должен. Что люди, что бы они там ни постулировали, – довольно тупые, недальновидные, хоть и милые иногда создания, и никто из них, если представится случай, не встанет между Ансгаром и Вечностью. Перед нею можно стоять лишь в одиночестве, ни на кого не надеясь, ни от кого ничего не ожидая.

И это, в сущности, хорошо. Этот поединок – и есть гармония с окружающим миром, и жаловаться на него могут лишь люди с сильно извращенным и эгоистичным сознанием.

Поэтому Ансгар никогда не гадал – повезло ему или не повезло, страшно ему или нет и что было бы, если б они возвращались вдвоем с фамилиаром.

Некоторое время он стоял, просчитывая варианты, а потом, прислушиваясь – шаги и голоса уже звучали в доме – позвонил в первую попавшуюся квартиру.

Прошло минуты три, прежде чем сонный мужской голос спросил:

– Кто там?

Ансгар прекрасно отдавал себе отчет, что ни один нормальный человек не откроет неизвестному гостю в пять часов утра. Поэтому он задал вопрос, показавшийся ему самым интригующим в столь однозначной ситуации:

– Простите, я вам не очень помешаю?

Прошла секунда. Ансгар был готов услышать любой нецензурный ответ, но тут замок неожиданно щелкнул, и дверь отворилась.

На Ансгара смотрел высокий молодой человек, одетый в атласный серый халат, разрисованный черными розами. От него веяло прерванным сном, легким пафосом и романтикой. Такой не мог не открыть.

– Вы не из тех людей, – произнес он учтиво и отступил, чтобы пропустить посетителя, – которые могли бы мне помешать.

– Сальвадор Андреевич.

Только теперь доктор Мерц осознал, что четкие линии тонкого, словно резцом выточенного лица ему знакомы. И никогда еще он не был так рад видеть полузнакомого человека.

– Я не сразу узнал вас по голосу, – заметил тот и прислушался. – Это за вами гонятся аморальные люди, которые шумят там, внизу?

– Да, и я подозреваю, – хмуро сказал доктор Мерц, – что их непотребный вид испортит вам настроение.

Прихожая Сальвадора была странной – вишневый шелк и дубовые плинтуса, давнишние, естественно старые, но словно вчера придуманные дизайнером. Деревянная полочка с учебником физики за 6 класс и подборка тоненьких брошюр «Сторожевая Башня».

– Я их коллекционирую, – сказал Сальвадор, заметив удивленный взгляд доктора Мерца.

– Ваня на меня обиделся, – объяснил тот, проходя в комнату. – И пришлось бежать от каких-то бандосов. Я и не знал, что вы тут живете.

– Я бы все равно открыл. Всегда интересно увидеть человека, который опасается вам помешать, стоя за дверью.

– Похоже, вы все-таки рады меня видеть.

– Последнее время ко мне редко заходят. Ирина вышла замуж, а прочие мои друзья живут далеко. Да и мало их у меня.

– За кого вышла Ирина?

– Миша, художник. Теперь у него собственное агентство или что-то в этом роде. Процветает.

– Она… довольна? – скрывая робость, поинтересовался некромант, избегая слова «счастлива». Очень хотелось оставить себя самого в убеждении, что ни с кем другим она, конечно, счастливой быть не сможет. А сможет только с ним, невротическим сколиозным затворником неопределенного возраста, умеющим видеть сквозь время и стены.

– Думаю, да, – ответил Сальвадор.

– Это хорошо. Значит, и мне не о чем жалеть.

Сальвадор посмотрел на него с мягким, дружелюбным восхищением.

– Мне бы так хотелось прожить хоть день вашей жизни.

– Я предоставлю вам такую возможность, если переживу эту ночь, – пробормотал Ансгар, прислушиваясь.

– Они ищут вас по квартирам, – сказал Сальвадор. – Похоже, кто-то на них уже ругается и обещает вызвать полицию. Чего они хотят?

– Боюсь, слишком многого, – сказал некромант. – Время от времени меня пытаются то ли запугать, то ли подвинуть. Не знаю. Но все это как-то неряшливо и без особенного энтузиазма. Сегодня они наконец-то решили меня похитить, а я отказался.

– Если хотите остаться у меня, я могу выделить вам диван. Но мне кажется, вы хотели бы позвонить Ивану. На этот случай у меня есть телефон.

 

 

Ваня обещал быть через полчаса. Но не прошло и десяти минут, как в дверь позвонили.

Сальвадор прислушался.

– Это они, – сказал Ансгар. – Настырные.

– Сидите тихо, – внезапно сказал Сальвадор, – я прикрою.

И ушел в прихожую.

Ансгар слышал звук открывшейся двери, тихий разговор, шуршание бумаги и странную, подвывающую речь, похожую на пение колыбельной. Он думал о том, что в речи Сальвадора слово «прикрою» выглядело нетипично и даже походило на прорыв эмоций. Романтик? И что делать, если он не удержит преследователей?

В комнате, где сидел Ансгар, была большая антикварная кровать и не менее антикварный шкаф, заваленный сверху явно лишними в этой комнате шторами. Наверно, Сальвадор менял дизайн.

Прятаться в шкафу или в тряпках Ансгару не позволяла гордость. Прыгать из окна – здравый смысл. Поэтому он просто сел на кровать и прислушался к разговору в прихожей.

Минут через десять хозяин неожиданно вернулся один. Он все еще был в халате; непричесанные светлые волосы заправлены за уши.

– Хотел выдать им парочку «Сторожевых башен», – сообщил он лукаво. – И представляете - не взяли! Даже, я бы сказал, бежали в страхе.

Ансгар покачал головой.

– Хотелось бы прожить день вашей жизни, – сам от себя того не ожидая, сказал он. Да, согласился он сам с собой, хотелось бы.

– Боюсь, это будет очень скучно, – заверил его Сальвадор.

 

 

– Прав таких не имеешь, – сказал старший из ребят, когда Ваня, подкравшись, схватил его за руку. – Если ты мне что-нибудь сломаешь, твой волшебник тебя должен в грязь превратить.

– Я не грязь, – заверил его Ваня, сжимая пальцы так, что парень сильно напрягся и пискнул, – я болотный цветок кувшинка. И если ты будешь мне угрожать, я превращу тебя в ил и переварю, украсив родной водоем.

Парень заорал. Трое других стояли в отдалении, а один лихорадочно тыкал в цифры мобильника.

– Харэ тыкать, тыкалку сломаешь, – мягко пригрозил ему Ваня. – Я могу покрошить вас всех одновременно. Чего накатили?

– Это дело живых, суицидник.

– Я бы сказал, – голос у Ивана стал елейным, – что суицидников тут пять, и если один уже умер, то четверым это еще предстоит. Учитесь не путать рамсы, спасая мир. Я все сказал.

Парни переглянулись.

– Ладно, ладно, – сказал один из них, поворачиваясь, чтобы уходить. – Мы с мертвецами не бодаемся… Кувшинка, блин.

 

Сальвадор с Ансгаром все никак не могли закончить беседу.

– Грустно без морали, – говорил Сальвадор, провожая их с Иваном в прихожую. – Без убеждений, за которые можно умереть. Я смотрю на всех этих людей, таких талантливых, таких разных и добрых, и вижу, как каждый из них борется со своим личным хаосом, выбирая дорогу. Как ищет, куда ступить, как находит, делает выбор в муках и каждый раз натыкается на очередной проторенный путь, ведущий все туда же.

– Люди боятся ошибиться в убеждениях, – объяснил доктор Мерц. Ему были безразличны и люди, и их мораль, а всем их ошибкам он легко находил причину.

– Но почему-то они очень завидуют тем, у кого эти убеждения есть, – Сальвадор положил пальцы на лакированную столешницу, словно там были его собственные принципы и убеждения, которые он стремился защитить от нескромных взглядов.

– А за что вы бы умерли, Сальвадор? – неожиданно проявил интерес доктор.

– К сожалению, – улыбнулся Сальвадор, – я не захватил списка. Но там наверняка значились бы мои друзья или моя семья. А может быть, там бы не было ничего, – добавил он, подумав. – Я не уверен в своем героизме. Однако страх выглядеть малодушным преследует меня с детства.

– И вы всегда проявляли героизм?

– Не всегда. Случалось и мне опускаться на самое дно океана позора.

Ваня попытался представить Сальвадора, которому стыдно. Его аристократическое лицо, тронутое румянцем или, того паче, спрятанное за переплетением аккуратных пальцев.

– Я не должен об этом спрашивать? – со своим обычным садистским любопытством продолжал допрос доктор. Он знал, что Сальвадор возразит, даже не желая ни с кем делиться тяжелыми воспоминаниями.

– Вы подсказали шахматный ход гроссмейстеру? – решил подпортить расклад Ваня. Ему не нравилось, когда шеф загонял людей в угол.

– Вы не представляете, – снова улыбнулся Сальвадор, – как я рад, что ныне выгляжу человеком, в жизни которого все проблемы были строго интеллектуального свойства.

– Отчего же, – возразил доктор Мерц. – Можно предположить у вас наличие некоторых общих для человечества проблем. Например, личных.

Он полагал, что осведомленность Сальвадора о его собственных личных проблемах вполне позволяет ему затрагивать подобные темы.

И тут Сальвадор действительно смутился.

– Личных проблем, – сказал он, – у меня нет в силу фонового существования личной жизни как таковой. Она никогда не выходит на первый план.

– А вы бы хотели? – с деревенской непосредственностью спросил Ваня, забыв о своем намерении спасти Сальвадора от излишней откровенности.

– Хотел бы. Но девушки используют меня только для красивого выхода в свет или интима. С первого взгляда, конечно, кажется, что ни на что больше я и не способен…

Все трое рассмеялись. Двое – сочувственно, один – сопереживая тому сочувствию, что проявили к нему.

– Уж не знаю, – задумался доктор Мерц, – за каким образом хуже скрывать свою личность – обходительного красавца или грубого урода. Я, по крайней мере, избавлен от ложных надежд.

– Уверяю вас, – кивнул Сальвадор, – я тоже. И я правда никогда не подсказывал гроссмейстерам!

– Ладно, – сказал Ваня. – Убедили. Но тогда я не понял про дно океана.

Сальвадор посмотрел на него.

– Дно, – сказал он печально, – расположено ниже уровня смерти. Там больно и страшно от сквозняков, дующих из окон с видом на персональный хаос. Сегодня я спас не столько доктора, сколько себя от повторного погружения. Так что, – он снова смущенно улыбнулся и повел правой кистью, – вообще-то я предатель.

 

 

– Странная ночь, – заметил Ансгар, садясь за руль. – «Тени» раздавили крышку от моего телефона. Я как раз собрался покупать новый. А ведь должно было случиться что-то более серьезное. Но не случилось.

– Вы их ждали?

– И надеялся. Активисты не берутся ниоткуда. Кому-то выгодно, чтобы я менял Кодекс, вычеркнув из него пункт о массовых воскрешениях, запрете поднимать тех, кто занимает некоторые государственные посты. А еще они хотят, чтобы я выдал несколько особых разрешений на подъем исторических личностей. А кто-то хочет иного, и, вместо того, чтобы поговорить между собой, они пытаются отыграться на мне.

– И вы всерьез думаете, что им можно противостоять?

– Если им не противостоять, они устроят зомбоапокалипсис.

– А если вас убьют? Я не всегда смогу вас защитить, Ансгар Фридрихович.

– В таком случае я хотя бы зомбо-танцев не увижу. Если они убьют меня, Москва лишится обладателя Золотого Крыла. Больше никто не имеет права носить его, и АДНИ этого права никому не даст. А внести поправки в Кодекс может только человек моего уровня.

– Что же вы будете делать?

– Возьму напрокат чужую жизнь, – сказал Ангсар тихо. – Один день.

 

 

Доктор Мерц оглядел московских оккультистов. Кое-кого из них он презирал, некоторым симпатизировал и совсем немногих – уважал. Дашу Дальновидную он не замечал и полагал шарлатанкой, от Яши Скуфера

его воротило с самого первого дня знакомства, а вот Аркол ему нравился, потому что напоминал его самого лет пять назад. Этот мрачный молодой эрудит умел поднимать двухсотлетних усопших, успешно боролся с демонами мирской суеты, но был, увы, тщеславен не по способностям. Ансгар даже подозревал, что всю свою жизнь этот юноша выстроил отчасти на подражании доктору Мерцу, отчасти на соперничестве с ним. Тупой

вектор иерархического инстинкта всегда направлен вверх, и человеку нечего противопоставить тем сотням миллионов лет, что отточили его двойственную – разрушительную и созидательную – природу.

– Я хочу сделать объявление, – начал доктор Мерц.

Тишина накрыла зал, будто необъятных размеров подушка.

Доктор Мерц протянул левую руку к шее, расстегнул золотую цепочку, собрал ее в ладонь, а после раскрыл пальцы и позволил ей соскользнуть на стол.

– Я снимаю с себя должностные обязанности высшего ранга, – сообщил он, – отменяю свой статус и отказываюсь ото всех особых прав и привилегий, упомянутому рангу положенных. Прошу отныне считать меня рядовым лицом нашей славной организации и…

– Но, Ансгар Фридрихович! – протестующе выкрикнул с места Аркол. – Так еще никто не делал, и вы не можете…

Что будет, размышлял доктор Мерц отстраненно, если убрать у человека стену, об которую он привык биться головой и которую привык ненавидеть? Человек еще больше возненавидит того, кто ее убрал, потому что стена – это не просто препятствие, это корень всех его мотиваций и основа личной философии.

– Объясните хотя бы причину, – Скуфер встал с места и непонимающе отвел в сторону правую руку.

Ансгар пожал плечами.

– У меня нет потребностей, – сказал он, – соответствующих этим возможностям.

 

 

– Мне кажется, – сказал Ваня, когда Ансгар передал ему свой диалог с Кольцовым, – вы специально выбираете такие души, чтобы они… ну, чтобы получалось неожиданно.

– Нет, Ваня, – серьезно ответил некромант. – Это ласточки. Они летят туда, где можно построить гнездо. Я только нахожу бойницы и прибиваю карнизы.

– И что, он теперь будет всю дорогу лишь созерцательно кайфовать?

– Похоже на то.

– А если его на куски порежут?

– Тебя раз чуть не порвали на куски. Ты сильно огорчился?

– Вообще-то нет. Но ведь есть еще много способов причинить неприятности покойнику.

– Вряд ли Сичкин их найдет. С его-то любовью к клетчатым пледам. У таких господ обычно плохо с фантазией.

– Ансгар Фридрихович, – Ваня потупился, – окажите мне честь посетить мой дом… в деревне. Вы, я уверен, мечтаете отдохнуть. Да и Буян соскучился.

Посмотрев на него, Ансгар укоризненно приподнял брови. Ваня покаянно пожал плечами.

– Каков нахал, – пояснил некромант на случай, если Ваня не понял. – Откуда тебе знать, о чем я мечтаю?

– Я предположил.

– Ты прав.

 

 

Над деревней Укурино висел душный июльский вечер. У колодца ругались две пожилые женщины, а третья мечтательно глядела на них, облокотившись о забор.

– Чего это Петровна разоралась? – спросил Ваня, проводя мимо Буяна, до самых копыт заросшего мхом.

– Чего-чего, – хмыкнула старуха, – метла не заводится, так она здесь шабаш развела. А вы чего ж, в поля?

– За грибами, – ответил доктор Мерц со спины Буяна.

– А тетя Люся, библиотекарша наша, говорит, что вы ищете у нее в библиотеке вместо интересных книжек всякую ерунду, – сказал Ваня, когда они вышли из деревни.

– Конечно, ей виднее, – ответил Ангсар. – Она эту ерунду собирала.

– Книжки? Нет, это не она. Это ее дед. Чуть все деньги на книги не потратил. А что вы ищете?

– Насыщенная событиями жизнь меня утомила. Я ищу… книги про пустоту.

– Про что? – обомлел Ваня.

– Вот ты, например, знаешь, как возник мир?

– Мир? Либо сам, либо его кто-то создал...

– Это одно и то же. Потому что его создала пустота. Ничего не было кроме нее.

– Это вы уже заливаете, Ансгар Фридрихович. Откуда она что-то создаст, она же пустая?

– Пустая, Ваня, твоя голова. Будь в ней хоть что-то, ты бы легко представил себе пустоту. Пустота существовала, пока не устала от самой себя. Это у людей есть чувство усталости, а ей было нечем чувствовать. Она же, как ты только что верно заметил, пустая. Она не чувствует усталости, а следовательно, не может отдыхать. И вот если пустота долго не отдыхает, она взрывается. Взрывом ее исказило, и появился мир. Вот когда ты, Ваня, двигаешься, ты берешь силу из той же усталости Первичной Пустоты.

– А когда это было?

– Около двадцати миллиардов лет назад.

– Не так давно, – хмыкнул Ваня.

– Почти вчера, – кивнул доктор Мерц. – Поэтому в мире пока есть энергия. И есть мы. И когда мы пользуемся энергией, пустота вокруг того места, где мы это делаем, начинает закручиваться, как чернила в воде.

– Завитушки, что ли?

– Да. Мы с тобой, Ваня, и есть эти завитушки, произошедшие от черной капли усталости, родившейся двадцать миллиардов лет назад.

Дойдя до этой бредовой сентенции, доктор Мерц решил попытать счастья, отобрав у Ивана повод, но его остановил совершенно зачарованный взгляд серебристо-серых глаз.

– Мы?

– Да. Нас не должно было быть. Но мы есть.

– Получается, Ансгар Фридрихович, если бы все было правильно – нас бы не было?

Ваня отпустил повод и пригладил свои отросшие волосы – в закатных лучах они отливали уж и вовсе красным деревом.

– Совершенно верно, – кивнул Ансгар, подбирая повод. – Ты, я, этот покрытый мхом конь, – глупая случайность.

– А мне кажется – закономерность. Вот вы, например, похожи на одного из этих… всадников Апокалипсиса. Это ведь неспроста.

– На зеленом коне?

– А что? Приедете, поднимете всех жмуров – и на Страшный Суд.

– Не кощунствуй. Я и ездить-то на нем толком не умею.

– Вы и кабачки выращивать не умели. А выросло столько – девать некуда. Тоже закономерность, я считаю.

Доктор Мерц только представлял, как судит Сальвадора, который кого-то предал, а потом сразу же прощает и дарит ему день своей жизни. Например, этот. В обмен на тот, который он взял в день заседания Московского филиала АДНИ. Как сильно он тогда чувствовал себя Сальвадором! Не передать. Благородным идиотом тоже, но лучше его все-таки по имени.

Внезапно зазвонил мобильник.

Некоторое время Ансгар молча слушал.

– Вы обманули меня! – надрывалась трубка.

– В чем же? – спросил доктор Мерц, щурясь на утопающий в соснах закат и полагая, что Сичкин все же обманут не им, а судьбой.

– Он не страдает, – жаловался клиент. – Кольцов. Ему все равно. Он даже рад, что ничего не нужно делать!

Клиент иссяк и вновь набрал воздух.

– Заберите его обратно! – потребовал он.

– Зачем? – Ансгар попытался не позволить коню уйти в кусты за поганками, и у него это получилось.

– Не знаю… поставьте в вазу, слушайте про дзен-буддизм, – сварливо сказал Сичкин, до которого постепенно начала доходить вся беспочвенность его претензий.

– Развоплотите его сами, – напомнил доктор Мерц. – Я ведь снабдил вас ампулой.

– Он этого не заслужил! – возмутился Сичкин. – К тому же за него деньги плачены!

– Тогда прекратите истерику, – посоветовал доктор Мерц. – Я выполнил условия контракта, а отсутствие у вас палаческих навыков – это ваша проблема, а не моя. Если покойник не хочет страдать, вы его не заставите.

Он еще немного подумал, наблюдая, как Буян крошит зубами прошлогоднюю корягу, после чего сказал:

– Правда, могу подать вам одну идею.

– Какую?

– Пришейте ему обратно руки и ноги. Они будут его раздражать.

 

(с) Вера Флерова, 2012

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/