ГЛАВА 5. ТЕТРАДЬ В САФЬЯНОВОМ ПЕРЕПЛЕТЕ.
Оставшись одна, я постаралась успокоиться и привести в порядок свои мысли после того смерча эмоций и желаний, который чуть было не закружил и не вовлек меня в бездну сумасшедших и давно забытых чувств и страстей.
Легко сказать, успокоиться, когда он все еще стоит перед глазами, мужчина, мечта любой женщины, плод ее безграничной тоски по любви и теплу. Стоп! О какой любви ты тут размечталась? Какое тепло? Ты разве не слышала, что он сказал: пятнадцать лет пролетели как сон, и он остался не у дел. А тут есть шанс пристроиться. Что поделаешь, если в придачу к деньгам есть еще и наследница? То, что он меня ни во что не ставит, понятно сразу. Другой женщине разве вот так откровенно, посмел бы предлагать свои услуги в первый же вечер? Обхаживал бы до посинения. А со мной, посчитал, можно и по-быстрому. А все-таки интересно, как я его правильно просчитала, настоящий Бонд, Джеймс Бонд!
Я стояла у окна в гостиной. У меня такая привычка: в моменты сложных душевных переживаний, а простых у человека не бывает по определению, меня тянет к любому стеклянному проему с видом за ним. Неважно, что перед глазами. Главное, что при созерцании заоконных пейзажей грозовые тучи душевных волнений разряжаются, наступает умиротворение, что позволяет мыслям ровно течь по извилинам рек мозговой деятельности, осаждая в тихих бухточках сознания самые рациональные из них. Вот и сейчас такая необходимая мысль плавно вошла в мой ум и мягко напомнила о том, что меня дожидается папка Самоэля. Я мысленно помахала рукой герою не своего романа, точнее фильма, и взяла в руки чужую судьбу, которая таким непонятным пока для меня образом оказалась переплетена с моей.
Я расстегнула молнию на папке. Внутри оказалась книга или тетрадь в необыкновенно красивом переплете из красной нежнейшей кожи. Для себя я сразу назвала его сафьяновым, хотя не очень представляю, что это такое, но по детским ассоциациям, связанным со сказками на ночь, это что-то красное, красивое, кожаное и загадочное. Внутри – не разлинованные белые листы, исписанные аккуратным почерком. По-русски, слава Богу! На первом всего одна фраза: "Ниночке, ее дочери, внучке или правнучке".
Господи, вот когда сердце заколотилось!
Подожди, Катерина, не спеши! Осмотрись для начала. Сядь, подумай. Ты находишься в центре Лондона, в доме и квартире, которые, как говорят, с завтрашнего дня станут твоими. Так пойди, пройдись по ней.
Здоровое женское любопытство вернуло учащенное сердцебиение в прежний ритм и заставило оглядеться по сторонам. Я сидела на диване в просторной гостиной, днем, наверное, очень светлой, заставленной массивной мебелью. На мой взгляд, в диване было слишком много дерева, что почувствовала моя спина, прислонившаяся к отполированной временем деревянной спинке. У противоположной стены - буфет, за его стеклами сервизы из тончайшего фарфора. Сплошной антиквариат! В одном из концов комнаты, ближе к окну, круглый стол с букетом живых цветов в вазе. Меня и в самом деле здесь ждали. На стенах картины в богатых рамах и несколько фотографий: на одной, она еще раньше привлекла мое внимание, пожилой благообразный мужчина в костюме-тройке, Самоэль Штокман собственной персоной, на другой - красивая женщина с печальными глазами, в белой блузке, с камеей у воротника. Адвокат назвал ее Эвелин.
В том конце комнаты, что напротив окна, находилось три двери. Одна из них, центральная, была открыта и вела в прихожую. А что скрывается за другими? Посмотрим.
Двери располагались одна напротив другой на противоположных стенах гостиной. Я распахнула настежь одну и увидела длинный коридор, заканчивавшийся также раскрытой дверью, в проеме которой были видны шкафчики и стол, характерные для кухни. Ну что же, пойдем туда. Так, ванная, туалет, небольшая скромная комната, наверное, для прислуги, кладовка, еще одна техническая комната со стиральной машиной, сушилкой, гладильной доской, и, наконец, кухня. Такую можно увидеть только в модных журналах. Я не особенно люблю готовить, но здесь даже мне захотелось бы заниматься кулинарными изысками.
А что у нас с другой стороны? Еще одна уютная гостиная, с телевизором и баром. Здесь большая спальня с замысловатой драпировкой бархатных штор на окнах. Ой, а как красиво они окружают кровать. Наверное, если их распустить, возникнет ощущение кокона. В комнате две двери: одна в ванную, а другая - в гардеробную. Удобно. Следом еще одна спальня, поменьше. А это что? Коридор заканчивался запертой на ключ дверью. Сейчас откроем. Ага, кабинет. Перед окном большой стол, вдоль одной стены - книжные шкафы, вдоль другой - длинный комод, на котором стоят часы, наверное, тоже старинные, два серебряных подсвечника, какие-то статуэтки, и на стене снова картины и фотографии. Я села лицом к двери в кресло, стоящее между окном и столом. По другую сторону стола стояли еще два глубоких кресла. Поерзала для порядка, действительно, удобно.
Подожди, подожди, ведь я уже видела эту комнату. Ну, конечно, на комоде должна быть инкрустация из грубо вырезанного дерева с крупными цветами по углам. Точно. Вот они. А еще я видела себя, сидящей за этим столом и читающей книгу в красивом переплете. Ее название я запомнила на всю жизнь: "Кармическое исцеление".
Нет, я никогда не была ясновидящей, никогда не видела ни свое, ни чужое будущее. Но часто использовала различные медитации для решения тех или иных проблем. Вот и эту картину видела в медитации, когда просила дать мне систему, по которой могла бы работать. И после этого мне пришла информация о кармических регрессиях, и я стала их проводить сначала на себе, а затем и на других.
Это было около четырех лет назад. Я тогда переживала кризис во всех сферах своего бытия. Но если в материальном плане состояние потери нажитого имущества стало привычным, то состояние духа требовало немедленного выхода из доканывающего его дискомфорта. Меня не устраивало ощущение застойного болота. Хотелось двигаться вперед. Кризис был вызван тем, что в своих изысканиях и поиске более легкого пути я ушла в сторону, потратив много времени и сил на то, что оказалось для меня закрытым.
К этому времени я уже прекратила обвинять мужа и его компаньона во всех бедах, свалившихся в одночасье на нашу голову. Оставила в покое Ельцина с его "киндер-сюрпризом" Кириенко. Стала хоть что-то понимать, почему такое случилось со мной, с моей семьей, с точки зрения Высших законов. Понятия "карма", "кармические долги", "зацепки за земное" и многие другие эзотерические термины прочно вошли в мои сознание и лексикон. Медитации стали регулярной практикой.
Я научилась отслеживать свои негативные мысли, стараясь, к сожалению, не всегда удачно, менять их на положительные. У меня не получалось радоваться жизни и приплясывать от счастья, находясь по уши в дерьме. Наверное, потому, что обида на судьбу ядовитой занозой сидела в душе, и совсем не глубоко, так как при малейшем прикосновении к ней я чувствовала боль падения. Почему падения? Да потому, что когда все было хорошо, успешно развивался престижный бизнес, проносящий высокие доходы, когда появились все атрибуты новой красивой жизни: шикарная квартира, новые машины, дом в ближайшем Подмосковье и прочая, прочая, прочая, я ловила себя на мысли: "высоко взлетаем, чтобы потом было больнее упасть".
Этот гнусный червячок сомнения в заслуженности того, что сваливалось в наши руки, точил спелое яблоко благополучия. Почему я так думала, до сих пор не знаю. Потом, подробно во всем разобравшись, поняла, что сработала не только эта программа-негатив. Были и другие, более существенные причины. Но тогда, около четырех лет назад, было только одно желание - "подняться", как можно быстрее, и любыми способами.
Кто-то скажет: вот баба-дура! Пошла бы продавщицей в палатку или, на худой конец, подъезды мыть. Так ведь и пошла, судомойкой в кафешку. Но через неделю хозяин меня уволил, так как нашлась более молодая и дешевая рабсила. Возвращения к прежней профессии экономиста не получилось. Для устройства в какое-нибудь престижное место связей не нашлось. А идти бухгалтером муж запретил. Он считал, что при первой же неблагоприятной ситуации меня сделают "стрелочником". А что такое отвечать "по полной программе", он знал не понаслышке, да и я тоже.
У меня появилась масса времени заниматься собой, конечно же, не физическим состоянием, а духовным. Мне не давали покоя бесконечные "почему" и "за что". Изматывающей бессонницей донимали тревожные мысли, требующие скрупулезного анализа проблем и вызвавших их причин, и, как следствие всего, поиски конкретных способов и возможностей справиться с ними. А главное, я читала, читала, читала в поисках ответов на эти непростые вопросы. Банально? Но это обычный путь большинства.
Пройдя определенный отрезок пути, многое поняв и переоценив, я искала пути и методы более быстрых изменений в "земной" жизни. Такое случается с людьми, открывающими свою дверь в Тонкий мир. С одной стороны, это похоже на игру, ты работаешь с такими тонкоматериальными сущностями, как ангелы-хранители, феи, различные эгрегоры. Начинаешь с ними дружить и просить, просить о чуде. А с другой стороны, так хочется, чтобы эти чудеса начинали происходить быстрее.
Ну, а как будешь реагировать, когда муж твердит целыми днями: "Кать, мне этот козел (по фамилии такой-то) должен невъе...ую сумму...", или " у нас в таком-то банке зависли бешеные деньги, вот если..." или " мы "стрелку" забили, если получится, опять нормально заживем"? Конечно же, приложишь максимум усилий любыми доступными тебе методами и способами, чтобы сложилась благоприятная ситуация, чтобы нужный человек пришел в нужное время и в нужное место, и чтобы до него дошло, что долги нужно отдавать.
А чем ты, слабая, беззащитная женщина, можешь помочь? Да нет ничего проще - поколдуй! И всего делов-то. Ведь ты многое можешь, многое умеешь. Ты научилась вступать в контакт с тонкими сущностями, и они даже отвечают на твои просьбы. Ты ощущаешь в себе какие-то исключительные способности и думаешь, что тебе доступно все. Ну, что тут сложного? Прочитала нужное заклинание, совершила необходимый ритуал и, считай, дело сделано. На этом этапе многие уходят в магию.
И я поддалась этому искушению. Наивная, я тогда еще не знала, что на все нужно получать разрешение Системы, а она очень строго следит за тем, кому и чем следует заниматься. Так вот, мне занятия магией, любой, белой, черной, оказались категорически противопоказанными. После одного из таких сеансов у меня обострилась давняя болезнь - язва желудка. Но я не поняла предупреждающего сигнала и продолжила свои магические посылы. Закончилось это тем, что сын сломал руку на ровном, можно сказать, месте. Случайность, переходящая в закономерность.
Я на собственной шкуре убедилась, что наказание деньгами - самое легкое. Сегодня деньги есть, завтра их нет, а послезавтра - будут, если урок выучишь. Конечно, примириться с их потерей трудно. Но все-таки значительно легче, чем с потерей здоровья, своего собственного или близкого человека. Кстати сказать, "стрелки" заканчивались ничем, долги нам никто не возвращал, а мы сами отказывали себе во всем, чтобы рассчитаться о своими. Следовательно, урок не выучен, и надо искать иное решение проблемы.
И вот, пройдя такой сложный и, как оказалось, небезопасный путь в ложном направлении, я очутилась в исходной точке, больная, бедная, измотанная своими страхами и переживаниями и совсем опустошенная. Но отрицательный результат, как известно, тоже результат. Тщательно его осмыслив, я стала просить дать мне иной путь, тот, который Система сама посчитает наиболее для меня подходящим. И в одной из медитаций мне его показали: я увидела себя в этом самом кабинете, сидящей за этим самым столом при свете свечей вон в тех самых подсвечниках, читающей книгу в необыкновенно красивом переплете под названием "Кармическое исцеление".
Три года ушло на то, чтобы развязать многочисленные кармические узлы, отработать все негативные связи и очутиться там, где я нахожусь сейчас. Случайностей не бывает, все они предопределены нами же.
Со спокойной душой я открыла тетрадь в сафьяновом переплете.
ГЛАВА 6. САМОЭЛЬ. ВТОРОЙ ЭТЮД В РЕВОЛЮЦИОННЫХ ТОНАХ.
Я родился в 1900 году в местечке Бельцы. Мой отец Манус Штокман был кузнецом, человеком богатырского телосложения и такого же здоровья. Но однажды, выполняя какую-то срочную работу, надорвался, подняв слишком большую тяжесть. Недолго проболев, он умер, оставив мать с пятью детьми, из коих я был самым старшим. Мне было тогда тринадцать лет. Чтобы помочь прокормить младших, пришлось бросить хедер (насколько я помнила, так на идише называлась школа для мальчиков, аналогичная церковно-приходской).
Неизвестно, как сложилась бы моя судьба, если бы кто-то из соседей не посоветовал матери обратиться к ее родственникам Бронштейнам, состоятельным людям, когда-то проживавшим в Кишиневе, а теперь переселившимся в Москву. Тем более что мой отец помог Бенциону Бронштейну, приютив его, когда тот бежал от погрома. И вскоре на письмо матери пришел ответ, в котором Бенцион сообщал, что ему нужен толковый и надежный помощник в лавку. И если я умею считать и писать, то он может взять меня на это место с жалованьем, размеры которого вызвали у матери слезы счастья. Она нашла человека, ехавшего в Москву, и отправила меня с ним.
Бенциону я сначала не понравился, так как был неказист и смешно выглядел в одежде, из которой давно вырос. Но его привели в восторг мои способности в счете, и это решило дело.
Нину я увидел в первый же день и влюбился с первого взгляда. Она пришла после занятий из гимназии и, заглянув на кухню, поинтересовалась, кто этот оборвыш и хорошо ли меня накормили. Узнав, что я тот самый дальний родственник, которого берут на работу в лавку, прыснула от смеха. Мой вид ничего другого и не мог вызвать.
Первый год наше общение сводилось к взглядам, которые я тайком бросал на нее. Она не обращала на меня никакого внимания. За это время я очень изменился. Во-первых, пообтесался в городе, а во-вторых, отъелся на сытых харчах Бенциона и заметно подрос, унаследовав рост и фигуру отца. Нину я часто видел с книжкой в руках и поэтому решил, что это будет самый подходящий способ завести с ней дружбу. И однажды, набравшись духу, обратился с просьбой дать мне что-нибудь почитать.
Два года я был аккуратным и добросовестным читателем, но наши диалоги не выходили за рамки обычных фраз: «Тебе понравилась книга? Хочешь еще что-нибудь почитать?» Точнее, спрашивала она, а я только кивал головой в ответ. Она была для меня мечтой, принцессой из страны грез, которую я мог завоевать, только совершив необыкновенный подвиг. Но с раннего утра до вечера я находился в лавке или бегал по поручениям, затем до поздней ночи читал книги, так что не находилось времени для поступков, способных поднять меня в ее глазах.
Так продолжалось до весны 1917. В городе было неспокойно, ходило много людей в военной форме с оружием. Да и без оружия было достаточно всякой швали. На улицах тут и там возникали стихийные митинги. В лавке количество посетителей заметно уменьшилось. В тот вечер тетя Ревека, встревоженная тем, что Нина задержалась в гостях у своей тетки, попросила меня сходить за ней, так как темные московские улицы были совсем не безопасны.
Я ждал ее в прихожей, когда она пулей выскочила из комнаты, откуда доносилось ей вслед: «Ниночка, но я же для тебя стараюсь. Ты мне еще спасибо скажешь!». Но Нина, видимо, не находила причины кого-то благодарить. Стремительно пройдя мимо меня, она бросила через плечо: «идем!» и, ни с кем не попрощавшись, вылетела за дверь.
На улице еще более ускорила шаг, так что я еле поспевал за ней. Где-то слышались пьяная ругань, надрывные женские крики, переклички собак. Я даже не успел ни о чем подумать, как вдруг она резко остановилась и, повернувшись, обратилась ко мне так, словно мы были близкими знакомыми и ненадолго прервали важный разговор:
– Ты представляешь, они решили выдать меня замуж! – Она вся кипела от негодования. – Мол, хватит учиться! Чтобы нарожать мужу детей, гимназия не нужна. Она мне целый список женихов составила.
Я знал, что многие зажиточные еврейские семьи двинулись в Европу и Америку, увозя не только нажитое добро, но и знатных женихов и невест. Видимо, тетка посчитала, что сейчас настал самый благоприятный момент, чтобы пристроить родную племянницу. Но Нину такая перспектива не устраивала.
– Ну, чего ты молчишь? Почему ты все время молчишь? Разве ты не понимаешь, что сейчас происходит? Вон Эмка, дома совсем не бывает. Какие-то прокламации разносит, по митингам бегает. А ты целыми днями при отце торчишь.
– Мне все это не нравится, – стал оправдываться я, в полном недоумении от того факта, что ее как-то интересует мое существование.
– Что тебе не нравится? Тебе что, при царе больше нравилось?
– Да идеи мне эти не нравятся. У богатых забрать, бедным раздать.
– Так что же тут плохого?! Разве ты не хочешь быть богатым?!
– Хочу. Но забирать ни у кого не хочу.
– Почему, если это богатство руками бедняков заработано?
– Тогда и у твоего отца нужно все отнять. Он – богатый человек. Особенно по сравнению со мной. Но свое богатство нажил сам, работая с утра до вечера. Вот и я так хочу. А отнимать мне не нравится.
– А ты думаешь, у нас могут все отнять? – Видимо такая возможность никогда не рассматривалась.
– Да ты сама говоришь, времена нынче какие. Вот если бы за границу уехать, где поспокойнее, порядка больше. Там свое дело начать.
– Но ты же ничего не умеешь, ничему не учился?
– Ну, почему же не умею, зря я что ли у твоего отца три года в лавке прокрутился? Начальный капитал нужен. Без него сложно.
-- Ты серьезно? Ты, в самом деле, думаешь уехать из России? – Она удивленно смотрела на меня.
У меня не было никаких серьезных намерений, я просто иногда размышлял на эту тему, пересчитывая в уме свои небольшие сбережения и понимая нереальность любых планов.
– Возьми меня с собой, – вдруг услышал я.
– Нина, ты что? Тебе тетка вон каких женихов предлагает ...
– Дурак! Я же не в жены к тебе набиваюсь. Я учиться хочу. За границей женщине можно. И потом ... я решила, что выйду замуж только по любви.
После этого вечера все изменилось. Теперь Нина, уходя к подругам, просила мать посылать меня за ней по вечерам, если она задерживалась. Мы в деталях обсуждали план побега. Вскоре и этого времени оказалось мало, и мы тайком, когда все домашние укладывались спать, поднимались на чердак, где, сидя на широком подоконнике под яркой луной, мечтали о другой жизни. Не знаю, догадывалась ли она о моих чувствах к ней, но я был счастлив. Она нуждалась во мне и была уверена в моих силах, способностях и возможностях, что подталкивало меня к реализации нашего плана.
Я стал осторожно заводить разговоры с посетителями лавки, которые собирались, по всем приметам, менять место жительства, выспрашивал, какие нужны документы для отъезда за границу, в какой стране легче найти работу, сколько стоит обучение в университете. Она тоже не теряла время даром, через родственников и знакомых собирала разные слухи, и мы их обсуждали до полуночи на чердаке. Только ради этих минут я был готов на все.
Однажды в лавку зашла женщина, немного странно выглядевшая из-за рассеянности и болезненной бледности. Она не сразу поняла, где находится. И только после нескольких обращений к ней – сударыня, чего изволите? – как будто очнулась. Хотела уйти. А потом заинтересовалась тканями и стала выбирать. Накупила столько, что попросила помочь отнести их до дома. Бенцион без слов отпустил меня.
Я был уверен, что, получив свои чаевые, быстро вернусь. Но она пригласила меня в гостиную, сообщив, что скоро придет ее муж, и мы будем обедать. Моему удивлению не было предела. В доме Бенциона я тоже обедал за общим столом, но, как правило, только по шабатам, то есть в пятницу вечером и в субботу. В остальные дни – на кухне. Сейчас же, находясь в богатом доме, я понимал, что мальчишке из лавки совсем не место за одним столом с хозяевами.
Вскоре появился обещанный господин, он молчаливым кивком ответил на мое робкое приветствие после того, как его жена представила меня как гостя. За столом Роза Леонардовна, так звали эту женщину, все время подкладывала мне в тарелку лакомые кусочки, с умилением наблюдая, как я закладываю их за обе щеки. Неудобство состояло в том, что одновременно мне нужно было отвечать на расспросы ее мужа. После обеда он пригласил меня к себе в кабинет.
Ну, о чем я, мальчишка семнадцати лет из еврейского местечка мог думать, оказавшись в непонятной для меня ситуации? Первым делом предположил, что этот господин, оставшись со мной наедине, посоветует мне побыстрее забыть о невинной причуде его супруги. В лучшем случае, подкрепит свою просьбу парой монет, а в худшем – выгонит просто так, посчитав, что я наел в его доме на еще большую сумму. Однако он, усадив меня в кресло, продолжил расспросы о моей семье, о Бенционе, о моем положении в его доме, не выказывая никак своего недовольства. Покончив с этим, он обратился ко мне:
– Я понимаю, молодой человек, что вы несколько обескуражены происходящим. Сейчас я вам все объясню. Может быть, вам известно мое имя, Иосиф Рейнгольд? Около полугода назад при трагических обстоятельствах погиб наш единственный сын. – Он замолчал. – Левушка. Ему шел семнадцатый год. Роза никогда не отличалась хорошим здоровьем, а после его смерти совсем сдала. Сегодня первый день, когда я увидел ее улыбающейся. Вы напомнили ей сына. У меня к вам просьба, навещайте нас каждый день. Для нее это важнее любых лекарств.
Иосиф Рейнгольд был ювелиром. Имел свою мастерскую и магазин. О гибели их сына ходили разные слухи. В феврале семнадцатого его затоптали конные казаки при разгоне очередной демонстрации. Как он там оказался, никто не знал, то ли был случайным прохожим в толпе зевак, то ли, как Эмка Бронштейн, занимался революционной деятельностью, попав под известное влияние.
Я стал часто бывать в их доме. Мне было искренне жаль эту красивую, тонкую, изящную женщину, так мучительно переживавшую свое горе. В смерти сына она все время винила себя. Ей казалось, что, занимаясь собой, своими интересами, она перестала уделять ему достаточного внимания, что и привело его в то роковое место. Теперь же всю свою любовь и заботу она направила на меня. Я перестал работать в лавке, проводя все время у Рейнгольдов. Но, как прежде, мы встречались с Ниной по вечерам на чердаке, где я подробно рассказывал ей о своих новых знакомых и впечатлениях. А рассказать было что, потому что за пару месяцев моя жизнь резко изменилась.
Это случилось в конце октября. Я, как обычно, пришел к Рейнгольдам. Меня встретил взбудораженный Иосиф:
– Все, дальше тянуть некуда. Доигрались! В Петрограде вооруженный переворот. Временное правительство свергнуто. Власть захватили пьяные матросы и солдатня. Полный хаос!!! Мы уезжаем…
– Куда? Когда?
– Через несколько дней. За границу. Мама категорически отказывается ехать без тебя.
До этого момента я был уверен, что мое присутствие в своем доме он терпит только из-за любви к жене. Его обращение ко мне, бедняку с улицы, как к сыну, перевернуло всю мою душу.
– Я поеду. Только ... не один.
– Не один? С кем? С родственником? Приятелем?
– С родственником ... приятелем. – Я не мог произнести вслух имя Нины.
– Хорошо! С кем угодно. Мы уезжаем через два дня.
Когда я вернулся домой, там тоже стоял переполох, но совсем по другому поводу. На улице на Бенциона напали грабители. Сняли пальто, отобрали кошелек, но хуже всего то, что сильно ударили по голове. Его всего в крови, привел домой дворник. Я так и не дождался на чердаке Нину, хлопотавшую у постели отца.
Мы увиделись лишь следующим вечером, когда я с воодушевлением сообщил ей, что наши мечты сбываются самым замечательным образом, и завтра мы можем уехать, как задумывали. Что на первых порах будет не так трудно и одиноко, потому что рядом будут люди, хорошо расположенные к нам. Она была необычно тиха и долго молчала, а когда повернулась ко мне, я увидел слезы в ее глазах.
– Я никуда не поеду. Я не могу сейчас. Это его убьет.
Я не верил своим ушам.
– Хорошо. Тогда я тоже никуда не поеду.
– Почему? Ведь ты хотел начать новую жизнь.
--Я не поеду без тебя. – Эти слова вырвались из меня сами собой, и я в смущении опустил голову.
-- Почему? – Тихо спросила она. Ее вопрос требовал честного ответа.
– Потому что я люблю тебя. Давно и безответно.
-- Почему ты думаешь, что безответно? – Она поднялась на цыпочках, обвила мою шею руками и нежно поцеловала. – Я знаю, ты из-за меня согласился бежать.
Нина была младше меня, ей было всего пятнадцать, но именно она решала все в наших отношениях. В свои годы она была настоящей женщиной, умной, чуткой, а в то мгновение близкой и любящей. Я поцеловал ее в ответ. На чердаке было холодно, поэтому на ней был полушубок, накинутый на плечи, в который она зябко куталась. Но сейчас он упал, и ее согревал я, шепча о своей любви. Вдруг она вся напряглась:
– Ты слышишь, кто-то поднимается сюда?
И действительно, вскоре послышался скрип лестничных половиц и протяжный звук медленно открывающейся двери. Я потянул Нину от окна в темный угол, где стоял огромный сундук. В слабом мерцающем свете керосиновой лампы в дрожащей руке показался Бенцион с повязкой на голове. Затаив в страхе дыхание, мы только теснее прижались друг к другу. Но оказалось, что он совсем не подозревал о нашем присутствии в столь неожиданном месте и в столь неурочный час. Выглянув из своего укрытия, мы увидели, как он возится у печной трубы, обложенной кирпичом.
– Как ты думаешь, что он там делал? – Шепотом спросила Нина, когда мы напряженно вслушивались в его шаркающие удаляющиеся шаги.
– Наверное, ценности прятал. Сейчас и на улицах грабят, и в дома врываются. Ему вчера вон как досталось.– Я укрыл ее полушубком и прижал к себе. Уходить отсюда так быстро не хотелось.
– Ты меня сильно любишь?
– Очень. Почему ты спрашиваешь?
– А если бы папа нас сейчас увидел, чтобы бы ты сделал?
– Признался бы и руки твоей попросил.
– А если бы он тебя прогнал?
– Не знаю. Постарался бы доказать, что достоин быть твоим мужем. А ты бы меня ждала?
– Да. Я ведь долго ждала, пока ты признаешься. -- Я снова поцеловал ее, но теперь уже как свою невесту. – Знаешь что, тебе нужно ехать с Рейнгольдами. – Совсем неожиданно сказала она.
– Зачем? Ты все-таки решилась?
– Нет. Ты поедешь один, без меня. Обустроишься там, а потом я к тебе приеду. Нет, даже не так, мы все к тебе приедем. Иди сюда. – И она потащила меня к печной трубе. – Кажется, он отсюда кирпичи вытаскивал. Помоги мне.
– Нина, ты понимаешь, что ты делаешь?
– Понимаю. – Она обстукивала кладку, но безрезультатно. – Действительно, тайник. Так сразу не найдешь. Ну, что ты стоишь? Похоже, вот этот, самый нижний.
В полу под нижними кирпичами было значительное углубление, в котором лежали два завернутые в ткань свертка. Мы развернули их на подоконнике. В одном были серебряные подсвечники, в которых тетя Ревека каждый шабат зажигала свечи, а в другом, поменьше, женские украшения и золотые луковицы часов. Таких дорогих вещей я никогда не видел вблизи. Да и сам Бенцион и его жена их никогда не носили, даже в праздники.
– Думаю, тебе этого хватит. -- Нина вытягивала по очереди из общей кучи цепочки с бриллиантовыми подвесками, серьги, броши и разглядывала их при лунном свете. Я в изумлении молчал. Она бросила все и прижалась к моей груди. – Я знаю, ты умный, смелый и везучий. Ты все сделаешь правильно. А через год или два приедешь за нами. Я буду тебя ждать.
Если бы я тогда не послушал ее, все сложилось бы по-другому. Но она имела надо мной необъяснимую власть. Я сделал все, как хотела она. Всю свою жизнь я делал, как просила она, то есть правильно. Кроме одного – не уговорил уехать со мной. Я не совершил самого главного правильного поступка.
Она была права, мне всегда везло. Везло в делах и финансах. Тот капитал, данный ею, я умножил в миллионы раз. Мне везло на людей. Возникая в моей жизни чудесным образом, они давали мне возможность подняться на очередную ступень, о какой я даже не мог мечтать. Мне везло в любви. Меня любили необыкновенные женщины. Каждая по своему. И каждая отдавала мне все, что могла. И каждой я платил тем же, любовью, заботой, вниманием. Кроме одной. Кроме Нины.
Хотя в тот дождливый, осенний, непогожий день, под стук вагонных колес, везущих меня все дальше и дальше от Москвы, я думал только о ней. Как, впрочем, и во все остальные дни своего путешествия, как и многие годы спустя.
Промежуточным пунктом в маршруте Рейнгольдов был Лондон. Там жила сестра Розы; с нею она хотела повидаться перед отъездом в Америку. Путешествие было тяжелым не только своей пугающей неизвестностью, грустью расставания с домом, ставшим родным, с любовью, ради которой я отправился в дальние страны, опасностями военного времени, но и физически, особенно из-за здоровья Розы, ухудшавшегося день ото дня. По прибытии через две недели кружными путями во Францию у нее обнаружилось двухстороннее воспаление легких. Болезнь этой женщины сплотила нас. Во Франции мы пережили зиму и весну. И только в середине июня оказались в Великобритании.
Иосиф Рейнгольд напоминал мне Бенциона, не сидевшего ни минуты без дела. Поэтому, приняв для себя как данность, что его жена не в состоянии в ближайшее время отправиться через океан, решил начать обустраиваться здесь. Мне это было на руку, так как я не предполагал плыть дальше в Америку. Он предложил заняться ювелирным бизнесом вместе с ним. Само собой, мне эта идея понравилась, так как в мою задачу входило, как можно быстрее встать на ноги. Но я не хотел быть бесправным помощником, мальчиком на побегушках, поэтому вступил в дело полноправным компаньоном, вложив в качестве своей доли драгоценности, полученные от Нины.
Иосифа, конечно, заинтересовало, откуда у меня такое богатство. Как ювелир, он сразу же оценил размеры и качество камней. Пришлось все рассказать. Его тронула моя история. Впрочем, его с Розой трогало все, связанное со мной. Они безо всяких условностей воспринимали меня как сына. К тому же выяснилось, что он, так же, как и я, начинал бедным подмастерьем, впоследствии женившись на дочери своего хозяина. Поэтому, забрав драгоценности, вернул мне подсвечники, чтобы я сохранил их как память о Нине. Как же в ту минуту он оказался прав, – это единственное, что у меня осталось от нее.
Мы открыли ювелирный магазин и при нем небольшую мастерскую. Сначала дела шли вяло. Трудно было обзавестись клиентурой. Но помогла сестра Розы, точнее, ее муж, Джозеф Баттерман. Он был преуспевающим газетным издателем с обширным кругом знакомств. Его рекомендациям доверяли, поэтому вскоре у нас появились богатые заказчики. Но ему я обязан еще и тем, что он ввел меня в достаточно высокий круг деловых людей.
В 1927 году умерла Роза, а через год Иосиф, завещав мне все свое имущество. Все годы я не оставлял попыток передать весточку Нине в Россию. Но сначала мешала война, из-за которой то ли ни одно из моих писем до нее не доходило, то ли я не получил ни одного от нее. А потом на моей родине произошли перемены, вследствие которых любое свободное общение стало невозможным.
Но это не остановило меня. Я стал искать контактов с каким-либо чиновником из Полпредства Советской России. И здесь опять помог Джозеф, – он устроил мне встречу с таким. Приблизительно через полгода этот человек сообщил, что разыскал Нину, вернее, все разузнал про нее. Из его слов следовало, что она уже несколько лет замужем. У нее есть ребенок. В настоящее время, после окончания медицинского института, работает в одной из лучших клиник. И если я хочу счастья своей бывшей невесте, то должен прекратить все попытки связаться с ней, потому как такой контакт может иметь нежелательные для нее последствия. Это было похоже на правду. Я был подавлен, разбит, уничтожен. Невозможность связаться с ней, объясниться, я воспринял, как приговор остаться в одиночестве.
Сравнение с приговором появилось не случайно, долгое время мне виделся один и тот же сон: суд присяжных без каких-либо сомнений выносил осуждающий меня вердикт: «Виновен!»
Итак, я был молод, богат и несчастен. В таком настроении в 1929 году я познакомился с Дэвидом Спенсером, молодым человеком, приехавшим в Великобританию из Южной Африки, где его семья владела алмазными рудниками. Он был на пять лет младше меня, легкий, общительный, сумевший за короткое время обзавестись массой приятных и нужных знакомств. Мы очень быстро сдружились. А через какое-то время он предложил отправиться в совместное путешествие по Европе и Америке. Меня не держало в Англии ничего, кроме бизнеса. Поэтому, выгодно его продав, я с удовольствием составил Дэвиду компанию.
Несколько позже я узнал, что мой лучший друг был гомосексуалистом. По всей видимости, в те далекие годы я привлек его внимание своим безразличием к женскому полу. Но, узнав о настоящей причине моего тогдашнего настроения, за все время близкого знакомства он ни разу не позволил себе ни одного намека, способного разрушить нашу дружбу. Ее прервала только смерть Дэвида, который умер слишком рано, не дожив до 50 лет.
А тогда мы объездили с ним всю Европу. Поначалу мой приятель казался беспечным мотыльком, отягощенным туго набитым кошельком, притягивающим его к самым богатым и роскошным европейским столицам и модным курортам, где он мог хотя бы немного освободиться от своего груза. Но потом выяснилось, что такое представление о нем было поверхностным – свое путешествие он предпринял со строго определенной целью. В каком бы городе бы мы ни останавливались, он безошибочно находил перекупщиков бриллиантов, долго и методично прицениваясь к предлагаемым камням.
Мне казалось, что он ищет дополнительные пути сбыта. Но потом выяснилось, что планы Дэвида были намного грандиознее. Он поделился ими на корабле, на котором мы плыли из Нью-Йорка в Кейптаун. Его увлекла идея наладить обработку алмазов в Европе, так как готовый бриллиант стоил значительно дороже, и эту часть проекта он предложил мне взять на себя. Первой моей реакцией был отказ. Научившись неплохо разбираться в камнях, я никакого понятия не имел об их обработке. Да и моего минорного настроения не развеяло до конца даже наше продолжительное путешествие.
Это произошло в доме у Спенсеров, когда вместе с другими членами семьи Дэвид представил меня своей младшей сестре. Эвелин было тогда всего пятнадцать лет. Сказался ли этот возраст, напомнивший мне самую желанную девушку на свете, или мягкий бархат ее взгляда, каким она осторожно и внимательно изучала меня, когда думала, что делает это незаметно, но она оказалась тем самым лекарством, что возродило меня к жизни. Я понял, что должен сделать все, чтобы завоевать ее сердце и получить благожелательный ответ ее родителей. Поэтому согласился с предложением Дэвида.
Мы поженились с Эвой через три года, когда я был преуспевающим компаньоном ее семьи. Наш брак можно было бы назвать счастливым, если бы не одно обстоятельство, омрачавшее его на протяжении многих лет – у нас не было детей. В 1939 году я повез жену на родину в Южную Африку, и в Европу уже не вернулся. Все то время мы жили надеждами на скорейшее поражение Германии в войне. Поначалу верилось в это с трудом, но с 44-го года, когда наши надежды получили реальную основу, мы не могли дождаться обратного возвращения. Особенно Эвелин.
Она решила, что ей поможет только лечение в Европе, в Швейцарии, в клинике всемирно известного светила. Она лечилась два года, к середине 47-го обрадовав меня известием о долгожданной беременности. Для всех это было чудом. Только не для меня. Потому что незадолго до этогоизвестия я увидел во сне все тот же суд, где присяжные вновь и вновь в один голос кричали «виновен!», и только один сказал «нет». Это была Нина. Мой сын был дан мне Богом и Ниной, и поэтому получил имя Натан.
Я очень любил моего мальчика. И он отвечал мне тем же, радуя своими успехами. Только один раз между нами возникло серьезное непонимание, когда он в двадцать два года сообщил мне, что хочет жениться. Я был категорически против, так как считал, что для столь ответственного шага он еще не созрел. Хотя его выбор мог обрадовать любого отца. Его избранницей стала Изабелла Бальмос, единственная дочь и наследница богатейшего и уважаемого семейства, так же как и родители моей жены, владельцев алмазных копий в ЮАР.
Изабелла была пятым ребенком в семье. Все ее старшие братья погибли в разное время. Двое от болезни, еще в младенческом возрасте, один утонул в десять лет. Последний по нелепой случайности разбился при падении с лошади, когда та понесла его, испугавшись автомобильного сигнала. До сих пор корю себя, что, узнав историю семьи Бель, не задумался над злейшим роком, преследовавшим ее. При близком знакомстве с родителями Бель выяснилось, что им понравился выбор дочери, и они убедили меня не препятствовать свадьбе.
И опять все было хорошо, кроме одного – у них не могло быть детей. Понимая, насколько тяжело мой сын переживает свое несчастье, я предложил им усыновить ребенка, на что они, поразмыслив, согласились. Мы нашли трехлетнего еврейского мальчика-сироту в Израиле, потерявшего родителей в теракте.
Счастье длилось десять лет. А потом, июньским днем 1983 года, в один миг все закончилось. Все. Кроме моей жизни.
Кому из нас пришла в голову эта нелепая идея, после бармицвы* внука полететь всем вместе в Кейптаун? (* Бармицва – день тринадцатилетия мальчика, отмечаемый с особой торжественностью. Согласно еврейским законам, с этого времени он сам ответственен перед Богом за свои поступки).
Эвелин и Изабелла хотели навестить могилы родителей. Натан думал показать сыну рудники. Рано или поздно мальчик стал бы их полноправным хозяином. В то время я уже редко куда-либо выезжал, поэтому мое участие в путешествии не предполагалось. Их самолет потерпел крушение над океаном. У меня не осталось даже их могил, только квадрат на карте, приблизительного места аварии.
Первые годы после их гибели я горько скорбел от мысли, что ценой их жизни заплатил за свое предательство. А потом мне стала являться Нина, даже не во сне. Я просто закрывал глаза и видел ее, прижавшуюся к моей груди. Она говорила все время одну и ту же фразу: «я знаю, ты все сделаешь правильно». Сначала я не вникал в смысл этих слов, горько плача над своей судьбой. Потом понял, что она что-то хочет от меня. И, наконец, увидев, что она льнет не к тому влюбленному семнадцатилетнему подростку на холодном ночном чердаке, а к убеленному временем и горем старцу, догадался, что она требует от меня – вернуть все туда, откуда получил. Ведь она доверила мне не просто дорогие украшения, а свою любовь.
Я долго размышлял над тем, какими необыкновенными женщинами мне посчастливилось быть любимым. Как каждая из них повлияла и изменила мою судьбу. И если бы в то время у них самих была возможность, они достигли бы не меньших высот, чем я. Поэтому идея завещать все наследницам Нины, ее дочери, внучке, правнучке, возникла сама собой. Мужчины способны всего достичь сами или, как я, встретив ту, которая отдаст всю себя, без остатка, для их успеха. А женщине нужно дать этот шанс.
Я знаю, девочка, что эти деньги принесут тебе счастье. Этого хочет Бог и Нина.
Январь 1989 года. Самоэль Штокман.
Вот это да! Вот так живешь и не знаешь, что Система уже много лет готовит тебе сюрприз, собирая вместе людей с трагическими судьбами. Но у каждого из них был шанс избежать печального финала. Карма не висит над людьми дамокловым мечом, что обычно называется злым роком. Надо было начать думать. А эти люди ничего не поняли, приняв свои несчастья за данность.
Интересно, бабушка никогда не рассказывала о Самоэле. Только один раз упомянула, назвав его, как бы между прочим, дальним родственником. А не могла его забыть всю жизнь. Именно поэтому и не носила драгоценностей. Вряд ли она его обвиняла. Понимала, наверное, что время тогда такое случилось, страшное в своей непредсказуемости. Может быть, жалела о своем порыве. А он винил себя всю жизнь, что послушал ее.
Все это хорошо, но что теперь делать мне? Я уже пропела свое лето беззаботной безмозглой стрекозой. Плясать, желания нет никакого. И падать больше не буду. Я использую этот шанс, что ты мне дал, Самоэль. Вот только как?
Я пошла в спальню и улеглась на кровать, не раздеваясь. Перед глазами сразу возник мужчина, от одной только мысли о котором, сладостно защемило сердце. Так что вы там, мистер Ландвер, плели по поводу горизонтов и перспектив? А главное, по поводу того, как вы умеете их открывать? А это идея, сняться в одном фильме. Только учтите, мистер Джеймс Бонд, радистка Кэт морально устойчива и не любит совершать безрассудных поступков.
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com