В ЗАБРОШЕННОМ ДОМЕ

«Если бы мне сказали, что завтра – конец света,

я бы еще сегодня посадил дерево»

Мартин Лютер Кинг

Спичка вспыхнула и заразила огнем тонкую и узкую ленту бересты. Лепесток пламени разгорался, окрашивая стенки печной топки в розовый. Затемненный угол кухни стал чуть светлее. Минуты через две огонь перекинулся на тонкие сухие поленья, и Олег улыбнулся, довольно потирая руки. Большая печь приятно зашумела.

На улице смеркалось. Олег удивился, как с середины августа стало быстро темнеть: ночь еще не скоро, а далекие березки с краю леса уже совсем плохо различимы.

- Я так думаю, что все удачно, - подошел к нему Гена.

- Да, здорово!

От отца у них остался этот брошенный дом на краю умершей лет десять назад деревни, в хозяйстве которого они теперь пытались навести какой-то ощутимый порядок.

Олег вернулся в дом. Дрова в топке лихо потрескивали, из щелей дверцы на доски пола падали мигающие оранжево-красные отсветы огня. Он сел у самой печи на старый тесаный табурет и увидел, как в длинной трещине, которая резала лицевую стенку от края топки к верху, играет пламя. От печи исходило тепло, и не хотелось уходить.

Тогда он попробовал вспомнить похороны отца. Тот день за прошедшие недели удивительно смешался в памяти и немногое из того, что Олег теперь легко и точно мог представить, был толстый слой чавкающей кладбищенской грязи после грозного ливня. И еще затаенное перешептывание где-то за спиной, и бесконечный ряд крестов и могильных плит с черными пятнами воронья на них. Лиц он не помнил. И отца не помнил, будто отказывался отвить его таким памяти.

Олег открыл дверцу печи и поворошил поленья; пламя веселее заплясало бликами на его лице. Вошел Гена, достал из сумки пачку макарон и половину высыпал в котелок с водой и посолил. Олег достал тушенку, большой нож и с усилием начал резать податливую жесть банки.

- Помнишь, как он рассказывал о тушенке? – улыбнувшись спросил Гена.

- Да. Я еще тогда подумал, что он говорит о ней как дед рассказывал о сырой мерзлой картошке в войну.

Гена усмехнулся и помешал макароны в котелке. Вода, пузырясь, закипала.

Последние лет десять они видели отца лишь по вечерам, и то не каждый день – тот засиживался на работе. Но когда им случалось на время оказаться дома вместе в углу зала зажигали кремовый торшер, все разговоры сходились к сбивчивым отцовским историям о старом доме в деревне, где он проводил школьные каникулы. Отец имел хорошее образование, на работе добился успехов, и казалось, его карьере и уважению коллег можно было завидовать. Но братья всегда видели, все карьерные достижения меркли, становились чем-то скучным и обременительным, когда отец рассказывал им о своей молодой жизни в деревне; тогда за его словами проглядывали воспоминания о счастье.

В конце июля, на девятый день после смерти отца, вернувшись с поминок, братья разбирались в его кабинете, и в старой записной книжке, за потрепанной кожаной обложкой, нашли маленькую фотографию старого деревенского дома. На обороте синими чернилами написано: Родина. С этого момента яркое и неотступное желание ехать в деревню ни на день не оставляло ребят. То ли они хотели понять, что вызывало такие чувства в отце, то ли просто взглянуть на дом, на просторный двор, на поле за деревней.

Олег принес воды и протер, готовя к ужину, старую, местами порванную клеенку на столе в редкую полоску с выгоревшими синими цветами. Он вспомнил, как утром, с грустью глядя на еле заметные крыши в объятьях высоченной крапивы и развесистых лопухов, первым делом они стали искать воду. Заброшены колодцы во дворах так сильно пахли гнильем и тиной, что пришлось ходить за полкилометра к роднику, который бил под каменистым бугром у речки.

О роднике они знали по рассказам. Заросший источник был завален сухими ветками, и Олег с полчаса приводил его в порядок, пока не смог свободно встать рядом на колени и, очистив руками леденящую протоку от жухлой листвы, вдоволь, с жадным удовольствием напиться. Едва не первый раз он пил имевшую вкус воду, и вкус этот не мог описать никакими словами.

На чистый стол поставили глубокие тарелки, из рюкзака достали ложки. Привязали к загнутому ржавому гвоздю на потолке фонарик. Олег помешал кипящие макароны, попробовал на вкус, вывалил к ним тушенку и снова помешал. Ребята сильно устали, браться ни за что не хотелось, но все, что удалось за день, вспоминалось с греющим нутро удовлетворением оконченного дела.

Часа два они промывали дом. Руки стыли в ключевой воде, размазанная по полу грязь не поддавалась уборке. Когда расшевелили дом, с потолка через худые доски пыльным облаком начал сыпаться всякий сор, и казалось им никогда не прочистить забывшие людей комнаты. Раз даже в момент раздражения Олег пожалел про себя, что приехал.

От поездки мама и тетка отговаривали их неделю. Без напора, мягко, но твердо наступая:

- Дорогие мои, ну что вы в этой глуши забыли? – говорила тетя. – Там же лет восемь никого не было! Дом развалился этот давно, и все дела! Попретесь за триста километров, побродите среди разрухи и вернетесь. Одно расстройство…

- У нас же сейчас дел полно, - тихо, вкрадчиво говорила мама, – надо папины вещи разобрать, документы на работе оформить. Там хотели вечер памяти провести… И как я без вас буду всем этим заниматься? Мне в этой квартире одной и так тяжело находиться…

С мамой было сложно не согласиться. Лишь дать повод ей обидеться казалось преступлением. Братья отмалчивались, редко вставляя слово в защиту, лишь зная про себя – переубедить их не удастся. Перед самым отъездом Гену на работе завалили срочными делами, у Олега близились первые экзамены, и против их поездки выросло столько всего, что ребята уже и себе слабо могли доказать, зачем ехать. Оставалось только твердое знание, что ехать надо, пусть и зря, пусть и одно расстройство, и мама может обидеться, но почему-то вдруг эта поездка оказалась так им важна, что остальное становилось также незначительно, каким было для отца его высокое положение на работе перед незатейливыми рассказами о деревне.

Олег нарезал толстыми кривыми ломтями пухлый хлеб, Гена вывалил пахнущее тушенкой варево из котелка, разлил в полной тишине по рюмке водки. Голодные и уставшие, они ели молча и жадно, прислушиваясь к вечерним звукам пустого дома.

Дивясь застывшему уличному воздуху, внимательно перебирали и обдумывали все, что видели за сегодня, все что могла значить для него эта настойчивая проездка. До этого ребята бывал в деревне два или три раза в детстве и единственное, что осталось в памяти – несколько фотовспышек с видом двора, ворот, забора, и они – всей семьей, вместе с отцом – непривычно веселые и свободные.

Увиденная по утру картина оставленной где-то в прошлом деревни странным впечатлением отложилось на их лицах. Удивляться, расстраиваться было мало проку, но по приезду, они долго с растерянным видом бродили по заросшему двору и саду, совершенно не зная, что делать, и с чего начинать.

При всем упадке повсюду обитала красота. Осень наступала на землю. Дубы темнели, а березы блекли, собираясь желтеть. Лесные птицы не пели и не кричали, и когда не было ветра, воцарялась зачарованная, будто неземная, тишина, что если бы ребята не слышали голосов друг друга, наверное, не выдержали здесь и часа. Застывший воздух, который казалось, можно было тронуть рукой, стал прологом к открытию ими не дожившей до этих дней деревни. К истории о том, как однажды люди пришли сюда чтобы жить, и как, через время многих судеб, эти места лишились людей, и остались только полуразвалившиеся дома, заросшие сады, полные яблок, темнеющие в кустах колодцы, остатки дорог в бурьяне.

С час Олег, тяжело двигаясь, будто впитывал в себя все разом окружившее его. Ходил взад и вперед, о чем-то думая и пытался зацепиться за что-то, что вывело бы его из непривычного застоя, позволило по-городскому ускориться, начать что-то решать и действовать.

Все начинается с малого. Вот и братья стали понемногу приводить дом в порядок. Было удивительно ходить по темным холодным комнатам, вдыхать подпольную сырость и смотреть на мир через маленькие, замазанные временем окошки. Взявшись за одно дело, заметили, как в руках заспорилось и другое, пелена растерянности начала отступать, и с каждым часом они больше понимали увиденное, чувствовали красоту затихшей деревни, и тем открывали что-то из того, что видели в глазах отца, когда он рассказывал им о деревне. Не легко это понять – от деревни и от старого дома остались одни тени. Опустевшая деревня не притягивала, в ней не было тепла. Холодный дом завораживал, но не мог стать родным.

К вечеру комнаты были порядком вычищены, двери открывались без скрежета о пол, в зарослях двора пробились кривые тропинки, нашлись какие-то дрова и проверена для топки печь.

Они только не стали трогать сад. Откуда-то Олег вспомнил историю, как человек решил привести в порядок старый и заросший сад, весь день трудился, расчищал заросли, а когда закончил, пришел в ужас от нарушенного им естества. Гена спорил, говоря, что земле не быть без человека, что бесполезно все, во что мы не вкладываем всего себя. Олег вяло возражал, не умея доказать, но лишь чувствуя, что не надо трогать сад; и его настроение передалось брату, и сад остался в прежнем виде.

После ужина братья пили горячий чай с сахаром. Вкус ключевой воды ощущался и тут. Пили неторопливо, грея стаканом руки и прищуриваясь; выпивали по глотку, впитывая весь вкус и аромат до конца.

- Самое интересное, - сказал Гена, - что легче всего было ничего этого не делать, походить, оглядеться и уехать. И никто бы ничего не сказал.

- Недавно я смотрел фильм про одного человека. Тема была проста и глубока одинаково: легче всего ничего не делать, успокоиться и зарабатывать деньги.

- Еще интереснее то, что завтра мы уедем и через пару месяцев от всего, что мы тут понаделали ничего не останется.

- Но все равно все это здорово! – хлопнул ладонями Олег. Гена оглянулся на играющую с огнем печь, улыбнулся и слегка кивнул.

Как просто было пройти мимо и ничего даже не начинать! Старый дом, все одичавшее хозяйство спокойно продолжило бы доживать свой равнодушный век, и Олег понимал, что никогда ни на кого и ни на что это не повлияет. Но их что-то тянуло взять в руки топор, нож, лопату и пилить, чинить, отмывать…

Он подошел к печи. Дрова почти прогорели и мерцали в топке красными светлячками. В доме стало заметно теплее. Впервые за много лет, подумал Олег.

Ребята постелили себе на старых разодранных диванах. Перед сном Олег вышел подышать на улицу. Ясный, безветренный и еще теплый день бабьего лета подарил звездную ночь. В тишине ночи воцарилась такая темнота, что он удивился, как здесь может быть жизнь, и видел жизнь – в нем самом, и понимал, что только он сам может доказать, что жизнь должна и может быть здесь.

Когда ложились, вспомнили рассказ отца, что в деревне удивительно, как нигде, спится. Ночью Олегу приснился ясный теплый летний день в деревне, их дом, будто совсем новый, со свежевыкрашенными фронтонами и гладкими не обсыпавшимися стенами. Заполненный людьми двор, все громко, с весельем и задором разговаривали и смеялись; где-то на разрыв кричал грудной ребенок; ребята стайками бегали вдоль заборов от двора ко двору, играя в свои игры; на крепкой лавке у стены дома сидел старый с палкой в руках дед и курил, положив ногу на ногу. Вдалеке женщины, заразительно над чем-то смеясь, несли с реки в стираное белье. На другой стороне двора два мужика размашисто пилили дрова. Рядом худой и высокий юноша весело, широко и еще неловко колол дрова. Где-то на заливных лугах мычали коровы, просясь на полуденную дойку. Скрипела телега, провозя огромный воз сена, и белая в яблоках лошадь упруго била по натоптанной дороге широкими копытами. Воздух был наполнен кудахтаньем кур во дворах и гоготом гусей у реки. Где-то за деревьями блеяла отара овец.

Маленький мальчик, забравшись на высокую липу, уселся в развилине ветвей, почесал поцарапанную руку, и пристальным, все охватывающим взглядом окинул картину наполненной деревенской жизни. Он будто впитывал все, видел и вбирал в себя что-то новое, чего раньше не замечал. Мальчик долго так сидел и старательно, с вниманием и пониманием рассматривал все что было перед ним глазами, так похожими на глаза своего отца.

20 - 25 сентября 2010г. Затишье - Узловая

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com