Детство

- Да, я за Женю забоялась, но она мне так ничего точно и не сказала. Всё твердила, что ему ещё два раза в глаза смерти своей смотреть придется. А что, да как не говорит. Видно и сама не знает. А может выдумала всё.

- Конечно выдумала! Узнала от людей, какие страсти с Женькой приключились, вот и придумала, как выклянчить чего себе на вечерю, - согласилась бабушка.

- Знаете, тут, что-то не так, и за своё гадание старуха ничего не просила, и странная она какая-то. Она вот чем-то не такая как те цыганки, что милостыню собирают с детишками по над дворами. Те унижаются, клянчат, а эта толи гордая, толи важная. Может она у них барониха? Не слышала Ксения, не бывает у цыган бабы баронами? – спросил с улыбкой дедушка.

- Про бароних не слышала, а старуха и впрямь, какая-то необычная.

- А может она у них, самая главная вещунья среди всего цыганского роду, а ты её не стала слушать и разозлила даже своим приставанием про напасти Женькины, - засмеялся дедушка.

- А чем я злила! Только добиться хотела, что там она на Женю нагадала.

- Ну вот, а её разозлило, что мы не слушаем про то, каким он станет, а ты ещё перебиваешь её, всё рвёшься за эти напасти разузнать.

- Вот-вот, а она нам пробовала втолковать, что важнее то, что она говорит, а не то, чего ты добивалась. Наверно с обиды, пригрозила, что не узнаем мы Женькиной славы.

- Не понял я её. Или сказала, что состаримся и не доживём, пока Женька станет знаменитым, ну ладно мы с бабкой, так тебе ещё до старости жить и жить? Или, за то, что не верим её словам, и поэтому не придётся Женьке прославиться? Это она наверно на тот случай если он бездарем вырастет, так мы чтобы не её ругали, а на себя обижались, - засмеялся дедушка.

А мне цыганка очень даже понравилась. То, что я особенный, а не такой как все мои товарищи, я сам знал уже давно и не сомневался в этом. Но кроме меня никто об этом не догадывался и не говорил. А эта старенькая цыганка, сказала нашим чистую правду, но они на это не обратили никакого внимания, и даже шутят про её рассказ. Даже немножко обидно стало.

Про рассказ цыганки все вскоре забыли, и я вроде бы не думал об этом. Но потом, уже во взрослой жизни мне

Из-за происшествия на пасеки этим летом я потерял постоянную работу в колхозе. Вместо меня пастухом на свиноферму взяли другого. А мне досталась участь тех, которых в колхозе считали лодырями или хитрецами. Наша работа называлась «куда пошлют». В этой компании были даже и велико возрастные парни и девчата. Некоторые может и правда ленились, ходить в колхоз, но в основном в «куда пошлют» оказались те кому не досталось постоянной работы на время каникул или у кого дома были больные старики или родственники, или дети малые, за которыми требовался постоянный уход. Я с Толиком Кудиновым всегда ходил утром к конторе, узнавать если для нас какое дело. А большинство из нашей теперешней компании к конторе не ходили, и на работу, если требовались школьники, им загадывал бригадир. Так некоторые даже бригадира не слушались, говорили, что со двора не могут отлучаться.

Колхозники одним сочувствовали и не ругали, потому что у них в семьях действительно была нужда в присмотре за стариками или за младенцами. А других осуждали, говорили, что детей с малолетства приучают хитрить. Дома их оставляют, чтобы те за птицей и скотиной домашней лучше доглядывали, в то время как другие колхозники или вообще домашних животных не могут завести, или хозяйство оставляют на малолеток. А эти больших лоботрясов приучают отлынивать от общих забот. Надеются разбогатеть на этом, только ничего у них не получается.

В те дни, когда нам работы не было, я в обеденный перерыв старался сходить на свиноферму. Том в компании отработавших пастухов мы после сборищ в красном уголке часто оставались играть на территории. То забирались на чердаки в корпусах, искали там гнёзда удодов, чтобы посмотреть на вонючих и голых птенцов. То играли в «красных и белых», или просто в прятки. То приёмник включали, если Митрофановича не было на свиноферме.

С началом уборки зерновых нас всех направили работать на зерновой ток. Ток располагался на Горе, вдоль колхозных коморь. Трактор с прицепленным к нему грейдером, которым дорожники равняли шлях, ещё весной почти пол дня равнял выгон рядом с коморями. Получилась длинное и очень ровное поле высокое по средине и со скатами к краям. За лето ток очень хорошо утрамбовали, и теперь даже во время дождя он не намокал, а дождевая вода должна скатываться с него на склон Горы. А женщины каждый день сметали с тока дерезовыми вениками пыль и крошки земли чтобы не загрязнять зерно.

В этом году все хлеба в колхозе убирали МТСовские комбайны. И женщины радовались, что отпала необходимость в изнурительной работе по вязке снопов, а затем в молотьбе. Комбайны сразу и косили и молотили хлеба. А готовое зерно конными и воловьими подводами свозили на ток. Когда комбайны убирали дальние поля, то зерно выгружали на временные тока, которые расчищали прямо на поле. Но вечером, после того как падала роса, и комбайны останавливались, ездовые всю ночь перевозили зерно с временных токов на главный ток, чтобы его в поле не застала непогода.

Работа на току, для школьников была легкой, интересной и даже весёлой. Мы лопатами, насыпками, вёдрами или просто босыми ногами должны хорошо перемешивать зерно, чтобы нижние слои попадали наверх и высыхали. Кладовщица тетя Дуся, постоянно подходила к нам щупала зерно руками и пугала нас:

- Ой, смотрите мне школяры, старайтесь. На вас вся надежда! Зерно совсем сырое везут и зелени в нём полно от сорняков. Если допустите, что в каком месте оно согреваться начнёт, я вам шкуры поспущу!

- У нас оно не успевает согреваться, - ответил ей Юрка Задорожний, - а вот вчера после ночной смены так много мест было горячих. Ночные вон какие большие, а работают хуже!

- Не скажи парень! Ночные вчерашние чуть не полегли от натуги. С вечера небо на дождь нахмурилось, так они всё свежее зерно в бурты успели собрать и сухое полотнами укрыть успели.

- Так дождя же никакого не было, - засмеялся Юрка.

- Слава Богу, конечно, что дождь мимо прошёл. Зато когда досмотрели, что зерно в бурту согреваться начало, мы тут все без передыху опять его из бурта по току рассыпали до самого утра. Даже сторожей со свинарника бригадир поснимал нам на подмогу. Умаялись ребятишки, наверно до сих пор не отойдут.

- А чё будет, если зерно согреется? - спросила Полька Руденко.

- Если допустим, что сгорит зерно, так из него навоз получится, а из меня каторжанка. И меня посадят и колхозу убыток. А высушим, перевеем, в комори засыпем - из него хлеб будут в городах печь! И твои родители на трудодни пару мешков получат. Блины будите на Масленицу печь. Поняла?

- Поняла. Что тут не понятного? Я ж не маленькая.

Пока мы перелопачивали свежее зерно, женщины веяли зерно на громоздких веялках, а если дул ветер, то некоторые особо умелые, начинали веять зерно вручную лопатами и из вёдер. Они наловчились так подкидывать пласты зерна, и равномерно вытряхивать его из высоко поднятых вёдер, что чистое зерно ложилось ровным валиком, а зелёные травяные отходы ветер относил широкой полосой в сторону. Но погода в основном стояла безветренная и они, сменяя друг-дружку вращали рукоятки веялок. Веялки были так устроены, что большое зубчатое колесо, на котором крепилась рукоятка, вращало маленькое зубчатое колёсико фанерного вентилятора. Нам даже с места стронуть эту рукоятку было трудно. И женщинам тоже было не легко. Только очень сильная могла одна быстро крутить ручку веялки. И то она быстро уставала. Обычно крутили ручку веялки одновременно две женщины. Они вставали лицом друг к дружке и вращали ручку одна левой рукой а другая правой. А когда уставали одна из них объявляла: «Смена!». И они ловко менялись местами, не останавливая вращения веялки.

Веялок на току было пять, а людей на них не хватало. К каждой веялки ставили по пять человек. Двое ручку крутят, а трое засыпают зерно в бункер. Тётя Дуся, пробовала крупных ребят из нашей команды «куда пошлют» ставить к веялке. Но у них ничего не получалось. Они и ручку крутили медленно и зерно в бункер не доставали засыпать. Когда зерна свежего поступало очень много, то она даже договаривалась с ездовыми, чтобы они по очереди, хоть на немного, но вставали покрутить веялки. Ездовые, которые соглашались, старались покрасоваться перед женщинами. Крутили ручки быстро и по одному. А нас тогда целыми ватагами ставили к такой веялке. Из перевёрнутых коробок делали ступеньку перед бункером, чтобы мы доставали высыпать зерно, и мы бегом носились с ведрами, стараясь до краёв заполнить бункер.

Коробка самая неудобная посуда на току. Держать её в руках неудобно. Потому, что у неё нет никаких ручек. И большая она – в неё почти два ведра зерна входит. Я даже, как то не выдержал и решил узнать у тёти Дуси, зачем эти коробки на току держат. Я конечно не маленький и понимал, нельзя приставать к занятому человеку со всякими расспросами. Но тетя Дуся, приходилась нам родственницей, и почти каждый день спрашивала у меня как дела. Поэтому решил, что по свойски, когда она не занята можно спросить об этом.

- Тётя Дуся, а зачем у Вас столько коробок? Ними же ничего делать не получается! И тяжёлые, и без ручек.

- Как кружка с длинной ручкой, в магазине, керосин отмерять? - уточнил я.

- Вроде этого, только там литры меряют, а здесь вес.

- Как вес? Зерно же разное. Просо вон, какое тяжёлое, а овес совсем легкий. Я коробку с овсом одной рукой поднять могу.

- Вот бестолковые! – поразилась тётя Дуся,- коробку набирают с горой, того материала, который будут отмерять. Затем рейкой сметают верхушку и взвешивают. Можно хоть до грамма точно взвесить. А потом, только считай коробки!

- И чё, каждая коробка будет одинаково весить? – засомневался Толик.

- Если правильно насыпать, хоть десять раз перевешивай, всё равно будет одинаково получаться!

- А ведром почему отмерять нельзя? - поинтересовалась Катька Гузева.

- Можно конечно и ведром, - согласилась тётя Дуся, - но там дужки и ручка мешать будут ровно верх снимать. Может вес не одинаковым быть.

Объяснениями все были довольны и дальше продолжили обсуждение особенностей коробок уже без кладовщицы:

- Поэтому наверно у коробок и бока прямые, чтобы не переворачивалась когда её зерном наполняют!

- А то бы! Вон у ведра дно узкое, а верх широкий. Чуть не ровно поставил оно и переворачивается. А коробку как не ставь, она стоит как вкопанная.

- По ширине почти как у ведра, а по длине как у трёх вёдер.

- Не на коробке больше двух вёдер не поместится!

- Федька тащи сюда коробку, а ты Полька сбегай ведро возьми у веялки.

- Не, Полька, возьми два ведра, чтобы доказать этому упрямцу, что больше двух в коробке не поместится, - попросил Витька.

Федька и Полька принесли коробку и два ведра и мы собрались в средине вороха. Толик перевернул коробку вверх дном и поставил на неё ведро. Придвинув его к самому краю заметил:

- Видите? У края дно коробки, такое как у ведра, а посредине немного шире – это наверно тоже не спроста.

Пододвинул дно ведра к краю коробки, и приложил к ним палец, показывая, что края совпали. Затем послюнил другой палец и отметил на коробке, где край дна у ведра. Потом переставил ведро к этой метки и снова отметил его край. Затем ещё раз переставил ведро и край его дна только, чуть-чуть свисал над дном коробки.

- Дураки! Этот вам фокусы впаривает, а вы уши развесили. Зачем было дном мерить? Я же не зря два ведра попросил. Дайте сюда коробку!

Он отодвинул Толика от коробки, перевернул её вниз дном, взял два ведра и попробовал их поместить в коробку. Убедившись, что вёдра не помещаются торжествующе заявил:

- Теперь видите? Не влезают два ведра! До дна не достают даже.

- Так у тебя одно ведро так только влезет, посредине, где коробка шире. А по краям они даже до дна не садятся, потому что у них бока косые, - возмутился Толик.

- И даже так если раздвинешь вёдра по краям, и то у них и между верхушками места немного остаётся.

- Так между верхушками совсем немного остаётся места, а за тебя же пацаны заступались, что чуть-чуть не считается. Вот и у меня не будет считаться!

- Постой, так мы же спорили, на сколько одно дно больше другого, а ты вершины меряешь. Хитрован!

Тут наш сбор заметила кладовщица и издалека прикрикнула на нас:

- Эй, школяры! Что там за заседание? Быстро за работу!

Мы с удвоенной энергией принялись перемешивать зерно, но ещё долго обсуждали ребячий спор. Бурты сухого перевеянного зерна на току росли и кладовщица старалась побыстрее спрятать его от непогоды в комори. В коморях, ещё перед уборкой, стены и потолки побелили, полы поскоблили и вымыли. В жару они стояли с открытыми дверями, поэтому в них было чисто, сухо и тепло. Людей для этой работы не хватало. Женщины должны были беспрерывно обслуживать веялки, а нас после того, как тщательно перемешивали вороха с зерном, она периодически определяла на переноску зерна и засыпку его в коморю. Носили мы зерно вёдрами, а старшие парни и девчата ещё и деревянными носилками, сделанными в виде ящика с длинными ручками.

Тетя Дуся хоть и кричала на нас, чтобы мы не поднимали тяжёлое, особенно, чтобы носилки наполняли зерном меньше чем на половину, но старалась приободрить старящихся. И хвалила, что успеваем за короткое время, переносить так много зерна. А мы после такой похвалы, трудились с ещё большим усердием, спешили, даже бегом носили вёдра и носилки. Сыпали принесённое зерно на пол у двери комори, а малышня насыпками перекидывала его к задней стенке. По мере заполнения комори, в специальные пазы, на дверной коробке вставлялись перегородки из строганых досок с четвертями на ребрах, чтобы зерно не высыпалось наружу. Так коморю можно было заполнить зерном до самого потолка. Но чем выше становилась перегородка на двери, тем тяжелее было нам засыпать зерно.

Из носилок парни вообще уже не могли высыпать зерно внутрь. Приносили носилки, ставили их перед дверью, и черпали из них зерно вёдрами. При этом они мешали нам, а мы наверно мешали им. Заметив нашу толкотню кладовщица распорядилась:

- Не таскайте больше носилками. Поставьте их перед дверью, пусть ребятня носят и высыпают зерно в носилки, а старших двое встаньте перед дверью, и пересыпайте зерно в коморю. А то уже высоко, младшим тяжело, могут и животы подорвать!

Но её предостережение оказалось запоздалым. У меня приключилась грыжа. Я с трудом доработал до вечера и медленно пошёл домой, далеко отстав от гурьбой устремившихся с горы товарищей. Низ живота болел. Дома сразу же определили, что я схлопотал себе грыжу. Долго журили, за то, что не уберёгся. Осуждали взрослых, работающих на току и не следящих за детьми. Ещё ругали кладовщицу. Дедушка даже сказал, что обязательно завтра днём заедет на ток и всё ей выскажет. Кушать мне не разрешили, заставили помыть ноги и уложили спать.

На следующий день оставили дома. Угнетало ощущение вины. Я понимал, что не должен был стараться с маху, одной рукой поднимать ведро с зерном через высокую перегородку, подражая большим парням. Что я подвёл и тетю Дусю и колхоз и домашним доставил много хлопот лишних. Когда стоял, сидел и при тихой ходьбе боли не было. Но когда кашлял, в паху надувался пузырь, боль становилась резкой и не проходила до тех пор, пока я не заталкивал содержимое этого пузыря внутрь.

В понедельник утром мама повела меня в медпункт к Полине Артемовне. Перед крылечком медпункта и на скамеечке под кустом сирени собралось уже несколько женщин и детей. Два старика сидели отдельно на пригорке и о чём-то не спеша беседовали. Когда мы подошли и поздоровались, тетя Акулина спросила:

- Да Женька грыжу себе достал, на засыпке зерна в колхозе, - пояснила мама.

- Раньше, хозяин бы не поставил дитё, на непосильную работу. А колхозу всё равно, что малые, что старые… Лишь бы горбатились, - со вздохом заметила старенькая бабушка.

- Что, уже и в колхоз засыпают? – спросила у мамы другая тётя. - А то только в поставку возили. Там в конторе, вы ближе к начальству, не слышно, по сколько в этом году хлеба выдадут колхозникам?

- Не знаю, - пожала плечами мама, - как в районе решат, так и будет. Там ведь грамотных много и РайЗО, и СНК. Каждый вечер сводки отправляем. Сейчас пока разрешили семенной фонд засыпать. И в фуражный тоже не только отходы, но и 35% зерна разрешают засыпать. Потом наверно и в фонд распределения разрешат.

- У нас уполномоченный обедал, так говорил, что в этом году больше чем 600 граммов на трудодень не разрешат.

- А чего ж в прошлом году, по 2 килограмма выдавали?

- Да-а-а. По стольку как в прошлом мы никогда хлеба не получали!

- Ну, ты чудная, а скольких из твоего двора на работу гоняют? Дворы разные, в одном только солдатка вдовая, да те, что только летом трудодни зарабатывают. А в другом и по 5 человек круглый год на трудоднях сидят.

- Вон у Чередниченка, Нинка семилетку закончила и в телятницы определили. Так их теперь шестеро кругло годичных. Наверно уже богаче кулаков были, если бы на займы^{^} не заставляли подписываться. Зато хлеба получат на трудодни больше всех… И птицы вволю смогут держать, и свинью не одну можно прокормить.

- Сколько ж это придётся на взрослого и сколько на тех, которые только летом на трудоднях, если по шестьсот выдадут?

- Вон Ксения скажет, она ж конторская, наловчилась небось высчитывать.

- А ну ка прикинь нам, хоть по пару мешков на взрослого припадёт?

- Круглогодичному, который на простых работах был, придётся где-то около пяти мешков зерна, а которые школьники тем чуть больше одного мешка получится.

- Как жизнь поменялась. Раньше в жнива только косили хлеба, да в снопы вязали. А потом молотили чуть ли не до средины зимы. А сейчас?

- Даже до войны, когда в колхоз молотилку паровую пригоняли и то до самых снегов хлеб обмолачивали. А потом, когда молотилки стали трактором крутить, так вообще по теплу успевали зерно засыпать.

- А теперь видали чего напридумывали? Сразу в поле машина и косит и молотит сама, на тока уже готовое зерно привозят и почти без половы. Остаётся только от сорняков провеять, да подсушить на солнышке – и засыпай!

- Не бабоньки, не к добру это! Молодицы сноровку теряют. Вон поставила своих девок и соседских, которая быстрее и ровнее сноп свяжет. Так руки у всех как из задницы повырастали. Ни сноп собрать и выровнять путём не могут. Ни перевясло крепкое скрутить.

- Да, Андреевна, тут ты права. Не спешат молодые перенимать то, что мы умеем. А потом схватятся, да некому подсказать будет.

- Бабы, а может им и не потребуется наша наука? В колхозе машинами всё будут делать, а дома по немного сеем, можно и так перемолотить. В снопы не вязать.

- Как это не вязать? А сушить как? В куче враз сгниёт!

- А что люди уже стали привыкать, к тому, что в колхозе зерна выдадут. Дома уже, на огородах мало, кто пшеницу да ячмень сеет.

- Вот, вот, - громко сквозь смех, воскликнула старенькая бабушка, с провалившимся беззубым ртом – если кто и посеял, так молотить не спешат, как раньше было. Не успеет ячменёк созреть путём, а мы его уже обминаем с колосьев, на корню даже. То себе на кашу, то курочкам. А сейчас мои, скосили, повязали в снопы и стоят они во дворе пока мыши заведутся.

- Говорят, что некогда, а оно и нечем. Посеяли на огороде немного, вальком^{^} молотить там нечего, Цепов же своих нет, а новые Павло никак не сделает. У других же цепы^{^} попросить стесняется. Вот и не молотят.

- А Вы, Герасимовна, предложите Павлу, чтобы меня пустил обмолотить. Мы с Райкой, и своими цепами помолотим, и перевеем, но только пополам или на крайний случай за треть.

- Герасимовна а Вы и правда, пугните сына, что Заморени придут, помолотят за часть. Небось, зашевелится.

Тут, с той половины дома, что была их квартирой, вышла Полина Артёмовна и направилась к крылечку медпункта. Одета она была в белоснежный, тщательно отглаженный белый халат. Голову покрывала очень коротенькая белая косынка, из под которой выглядывали собранные в пучок, и стянутые голубой узенькой лентой длинные волнистые волосы.

- Те, которые пришли просто лекарств купить - заходят без очереди. Потом, в первую очередь буду принимать заболевших, которые на работу спешат. А которым на работу не идти сегодня, придётся подождать.

Когда пришла наша очередь, Полина Артёмовна велела мне лечь на твердую, кушетку. Пощупала и больно надавила, на то место где появляется грыжа. Заставила покашлять. И пояснила маме, что нужно делать операцию и лучше срочно. Мама несмело возражала, что может попробовать сначала съездить на хутор Ахор, там вроде бы есть бабка умеющая заговаривать грыжи. Но фельдшерица настаивала. Пугала тем, что грыжа может не вправиться, а защемится и тогда всё будет зависеть от многих обстоятельств. Например, от того, насколько быстро меня доставят к хирургу, и будет ли он на месте. Не занята ли будет операционная. Поэтому рисковать нельзя. Договорились они, что сегодня в час дня главврач районной больницы проводит пятиминутку, а перед этим требует, чтобы фельдшеры из сёл по телефону докладывали ей положение дел. Вот она и попытается решить вопрос о моей операции. При этом моего мнения они не спросили и даже не поинтересовались, что я думаю по этому поводу.

Когда соседи и товарищи с нашей улицы узнали, что меня повезут на операцию, все стали спрашивать боюсь ли я? Я, конечно, всем отвечал, что ничуточки не боюсь. Но сам всё это время пытался понять страшно ли мне на самом деле или нет? Точно я не знал, что означает операция. Знал, что будут в больнице делать так, чтобы эта грыжа у меня больше не выскакивала. А как это делается наверно никто не знает кроме докторов. Поэтому я решил, что мне и правда не страшно ни чуть, а просто очень интересно. И было даже немного приятно, что у меня теперь есть чем отличиться от товарищей.

- Ага, а мне операцию будут делать, а вам никому не делали!

- Ну и хорошо, что не делали, - вызывающе ответила она.

- Нет, но все же людям не каждый день операции делают. А мне сделают!

Операцию назначили на среду. Но во вторник нам с мамой нужно было попасть в Митрофановку. Заночевать там. Мне не ужинать, а в среду не завтракать и явиться в больницу к семи часам утром. До Митрофановки председатель разрешил подвезти меня с обозом. Лошадей и ездовых во время уборки раньше освобождали от работ в колхозе и направляли их всех по одному рейсу в Митрофановку гружёнными зерном в поставку государству. Первым ехал ездовый, которого назначили старшим. Меня посадили прямо на зерно во вторую подводу. А мама должна была идти пешком. Но как только мы отъехали от села, дядя Данил, который ехал вслед за нами, предложил маме садиться к нему:

- Садись Ксения, ко мне на лавочку, или в зерно. Или ты и вправду решила до райцентра пеше топать?

- Так председатель же сказал, что лошади к вечеру моренные и лишний груз нельзя добавлять.

- Мои то сегодня и не моренные особо. Я их выпрягал даже перед поездкой попастись почти на час.

- Так я ж ездовый. Мне и отвечать за своих лошадей. А никто и не узнает. Да все мы так делаем, когда с нами людей отправляют.

Ехали почти всё время шагом. Только под горку, лошадей пускали рысью. А на таких подъемах, которые были крутыми все ездовые и мама на ходу соскакивали с подвод и шли пешком. На подводах оставались только я да хромой дедушка, который специально ждал обоз за селом, подальше от начальства и договорился со старшим, чтобы его подвезли. Он ехал на последней подводе, и тоже не вставал даже там, где дорога круто поднималась в горку, хотя был намного тяжелее меня.

Ночевать мы попросились к нашей свахе Насте. Свахой её оказывается называли потому, что она была родственницей бабушки Феклы, жены дедушки Антона нашего. Они до войны жили в Фесенково, и фамилия у них была тоже Фесенко. В войну их хату разбило снарядом, дети оба погибли, а сваха выжила. Сначала она в землянке жила, а как её муж дядя Гриша вернулся с войны, да поступил работать в МТС так они и переехали в Митрофановку. Дом себе большой саманный построили и даже корову и птицу держали, потому, что их улица была крайней.

В больницу мы пришли раньше семи часов. Мама показала строгой больничной тёте наше направление от Полины Артёмовны. Та сверила мою фамилию с записями в толстой книге и сказала, что меня примут во вторую палату, и что с 7 часов начинается забор анализов и нам нужно к этому времени быть уже в палате. Выдала для меня пижаму с зелёными полосками и позвала другую тётю, которую назвала нянечкой, чтобы она меня искупала и переодела.

- Не стоит его купать. Я его дома днём вчера хорошо выкупала, а потом ещё и вечером на квартире помыла. Он совершенно чистый.

- Не выдумывайте! У нас свои здесь правила. Принимать положено через санпропускник и с купанием.

- А ты Оля чего стоишь? Раздевай хлопца и мой.

Нянечка открыла дверь и завела меня в маленькую комнатку, в которой стояла очень большая ванна, намного больше даже чем у бабушки Марфы. Борта у неё были высокими, и с загнутыми краями, и была она с виду такой тяжеленой, что её наверно не поднять и двум мужикам. Мама зашла следом и закашлявшись спросила:

- Что ж это у вас здесь так сильно хлоркой воняет?

- На то он и санпропускник, - улыбнулась нянечка.

Мама быстро сняла с меня всю одежду и велела залезать в ванну. Мне было стыдно стоять перед тётей нагишом и я отвернулся к стенке. Но она это заметила и прикрикнула:

- Ну парень, ты видно порядков больничных не знаешь. Здесь нет ни мужчин, ни женщин. Здесь только больные и медики. Как увидишь кого в белом халате, так и знай – это медик! Их никак нельзя стесняться. Медики они же не люди, а спасители хворых. Потому здесь больные не стесняются, даже если голышом по коридорам приходится двигаться. Уяснил?

Ванна внутри была белой, блестящей, скользкой и холодной. Нянечка отлила из полного ведра с водой немного воды в порожнее ведро, добавила туда из пышущего паром большущего чайника горячей воды и сказала:

- Мылить не буду раз ты чистый, и мочалить тоже. Буду поливать на тебя ковшиком, а ты сам мой себя руками. Ведь не маленький уже.

Вода казалась очень холодной и я больше ёжился от холода, чем мыл себя. Но нянечка не ругалась, и как только намочила меня всего, тут же подала полотенце и скомандовала:

- Вытирайся быстрее, а то ещё простынешь, - и повернувшись к маме добавила,- Вот ему две простыни ещё и наволочка. Во второй палате кровать у окна свободная. Там матрац, подушка и одеяло. Одну простынь на матрац, а вторую вместо пододеяльника. Одежду парня сдавать будете, или потом при выписке сами принесёте?

- Нет, я одежду заберу. А сандалии ему можно свои оставить, а то эти тапочки на него сильно велики?

- По больнице в своей обуви нельзя. Но Вы поставьте их ему под тумбочку, когда на улицу будет выходить, на крылечке может переобуваться. Да и Вам тоже нужно себе выбрать тапочки подходящие вон из тех и халат оденьте вон их сколько в шкафу для посетителей. А то если без халата и мне и Вам нагорит.

В палате было 8 коек. На трёх лежали дяди с поднятой вверх одной ногой. Поднятые ноги лежали на досках, спускающихся от верха решётки к матрацу. Через ногу у каждого был продет железный гвоздь, а к нему привязаны верёвки продетые через колёсико над решёткой. За решёткой к этим верёвочкам были привязаны большие железные грузы. Дяди эти лежали спокойно, не стонали от такого мучения совсем не плакали. Ближний к нам вообще спал. А один даже улыбался нам. Но мне было очень жаль этих дядей, и страшно было смотреть на продетые в их живое тело железные гвозди. Ещё на двух кроватях тихо лежали другие дяди. Ещё две кровати были пустыми, но чувствовалось, что их хозяева недавно только покинули постель.

Пока мама заправляла мою кровать в палату зашёл парень в точно такой же пижаме как у меня. Но намного выше и рукава ему были явно коротковаты. Шел он скрючившись на один бок, рукой держался за живот, и ногу не переставлял, а волочил. Он поздоровался с нами и спросил у меня:

- Так сегодня ж операции плановые, мож ему сегодня и сделают сразу.

- Зовут Женей, а молчит, потому что не освоился ещё.

Тут в палату зашла тётя медик, держа в руке деревянный ящик с высокой ручкой, в котором звенели какие-то стеклянные штучки и весело спросила:

- Наверно мой здесь один новый, - ответила мама.

- Укладывайте его на койку, анализы сейчас будем брать.

Мама помогла мне забраться на койку и лечь на спину. А медик сказала:

- Отойдите на проход, мы сами с кавалером во всём разберёмся.

Поставила ящик на тумбочку. Оторвала от пучка маленький кусочек ватки, намочила его из пузырька неприятно пахнущей водичкой и спросила у меня:

Я пожал плечами и сказал, что не знаю. Тогда медик взяла в свою руку мою ладонь и продолжила:

- А мне вот этот приглянулся, с ним и будем работать.

Крепко сжала мне средний палец, достала из стаканчика железную трубочку похожую на карандаш и спросила:

Я отрицательно замотал головой, и только собирался рассказывать какие инструменты хранятся у нас в дедушкином сарае, как она приставила трубочку тонким концом к моему пальцу, в трубочке что-то щёлкнуло и кольнуло в кончик пальца. От неожиданности я негромко ойкнул.

- Молодец, не дёргаешься, - похвалила меня медик, - А теперь запасёмся твоими показателями.

Приставив носик стеклянной трубочки, похожей на пипетку, к капле крови, выступившей на моём пальце. Она через шланг засасывала кровь в трубочку и затем выливала её на стёклышки, в пузырёчки и даже на блюдце несколько капель нанесла. Быстро закончив эту неприятную процедуру, она прижала мне ватку к пальцу и сказала:

- Держи кавалер. Ты оказался настоящим героем! А то у вас в палате есть дядечки постарше, которым стоит учится у тебя, как надо относится к забору крови,- и с весёлой улыбкой поспешила из палаты.

Потом молодая тётя медик раздавала всем градусники, а после записывала всем их температуру на бумажки, прикреплённые к спинкам коек со стороны прохода. На моей койке она прикрепила новую бумажку, и записала туда мою температуру. А ещё она раздавала таблетки, и делала уколы дядям и парню.

Потом в палату приходила уже знакомая нянечка Оля, с ведром и шваброй. Она попросила выйти в коридор маму и тех, которые не лежат на койках и очень быстро протёрла полы водой, от которой шёл сильный запах, такой же какой был в санпропускнике. А после этого в дверь палаты опять заглянула та тётя медик которая температуру записывала и сообщила:

- Обход начинается! Никто не спит? – и обратившись к маме приказала, - а Вы пока обход закончится подождите в коридоре, а лучше на крылечке.

Мама поправила одеяло на койке, сказала чтобы я не вставал с неё и вышла. Остальные тоже стали поправлять постель, застёгивать пуговицы на пижамах, причёсываться. Потом в палату зашли сразу несколько медиков. Главной была прихрамывающая женщина, с белой шапочкой на голове. Она по очереди подходила к каждой койке, что-то спрашивала у больного, что-то говорила медикам, а полная немолодая тетя медик, всё это время что-то записывала в тетрадь. Хотя в палате стало очень тихо, мне было не понятно о чем они говорят.

Остановилась, которая в шапочке, и около моей кровати. Почитала, что написано на бумажке и спросила:

- Ну что Евгений, приготовился к операции, плотно сегодня позавтракал?

- Не нам Полина Артёмовна приказала, чтобы утром я совсем ничего не ел.

- Ну, ты хоть немножечко перекусил? Хоть чайку попил перед больницей?

- Вот Вам честное слово – ничего я не ел совсем.

- Ладно, поверю, только теперь уже и воды не пей, потерпи, – и поверившись к сопровождающим строго спросила, - А вес почему не указан? Ему ж сегодня операция предстоит! После обхода сразу на взвешивание. А ты Евгений переворачивайся на спину, задирай пижаму, буду тебя смотреть. Может там у тебя и грыжи никакой нет? А одни только разговоры про неё?

- Грыжа есть, её и дома все видели и Полина Артёмовна. Она, часто выскакивает, если надуюсь, и болит даже…

- Ну, знаешь, что болит это вообще – то хорошо. Хуже было, если б не болела.

Присев на койку она начала осматривать и ощупывать мою грыжу. Делала это она грубее, чем Полина Артёмовна, я стиснул зубы, но не выдерживал и ойкал. А она видно и правда радовалась, что мне больно и поясняла своим медикам.

- Разрыв минимальный, всё тугое, свежее, ткани упругие. Вскоре и забудет где у него грыжа была. Готовьте на десять тридцать. Вес, анализы. Брить тут нечего. А клизму сделать.

Я не понимал о чём меня спрашивают, и подумал, может опять подвох какой-то, как про завтрак. Пожав плечами виновато пояснил:

- Ничего у меня нет. С меня всё сняли в санпропускнике. Вот только пижаму дали и сандалии разрешили, когда на улицу выходить.

- Валентина Аркадиевна, с ним мать после операции будет, я её попросила подождать на крылечке пока обход, - пояснила та медичка, которая градусники приносила.

Пока в палату вернулась мама, меня успели сводить в санпропускник на взвешивание. А когда она вернулась в палату, то не успела ничего сделать, как ей посоветовали идти за лимоном. Пришла новая медичка, сразу же подошла к нашей койке и сказала:

- Я Ваша нянечка, сейчас буду парню кишечник прополаскивать.

- Твоя любимая Оля отдежурила своё и домой загремела, а теперь моя смена. Так, что собирайся.

- Да ничего, вон из газеты бумажек намните побольше, если в туалете не окажется. Он уже взрослый мужчина, и будет аккуратным. Ну а сели заделается маленько, так помоем его.

- Ещё чиво! Вы может и в операционную попроситесь?

- Ему ж никогда ещё клизму не ставили, а вдруг что не так получится?

- А Вы лимоном запаслись? – обратилась няня к маме.

- Так после наркоза парню пить будет хотеться. А пить не разрешат, чтобы рвоту не вызвать. Можно будет дать водички одну чайную ложечку. А что она поможет? Поэтому люди режут кусочки лимона, и протирают губы. У человека сразу слюна выделяется и во рту не так сохнет!

Я не вмешивался в разговор, хотя очень хотелось узнать, как это можно выпить одну чайную ложку воды, если пить захочется? В ней же меньше самого маленького глоточка.

- А нам никто не сказал, - удивлённо пояснила мама.

- В магазине сельповском лимонов не бывает. Сходите в «Чайную», там должны быть, а не будет так там и до вокзала уже не далеко. В вокзальном буфете лимоны постоянно есть.

- Ну а мы сейчас с парнем, на процедуры! Ты положи в карман пижамы, те бумажки, что мамка тебя нарвала и намяла – они тебе скоро пригодятся, - посоветовала она мне.

По пути к санпропускнику новая няня мне всё объяснила:

- После клизмы тебе сильно какать захочется, но ты сразу не ходи в туалет, потерпи немного. Тогда оно лучше очистится. Сначала иди сюда я покажу тебе, куда будешь какать.

В глубине зала, за санпропускником были загорожены две маленьких фанерных коморки. На дверях синей краской, криво были нарисованы буквы. На одной двери буква «М», а на другой буква «Ж». Няня постучалась в ту дверь где буква «М», немножко подождала, и открывая её пояснила:

- Это мужской туалет. Если будет занят, то стучись и говори, что ты срочно с клизмы. Только тут редко больные бывают, только тяжёлые, а остальные на улицу ходят в нужник. Понял?

- Зайди посмотри, что тут и как. Крышку я с ведра сейчас сниму, а то ты или забудешь или не успеешь, а мне потом расхлёбывать. Один раз сходишь в туалет и не иди в палату. Вскоре тебе ещё разок-другой захочется. Лучше если раза три или больше сходишь!

В туалете пол был вымощен такой же плиткой. Как и в санпропускнике. У задней стенки стояло большое эмалированное ведро с крышкой. Когда няня крышку сняла, я заглянул в ведро и увидел, что оно до половины наполнено водой, сверху в нём плавали бумажки и на дне лежали какашки. По бокам от ведра, но чуть ближе к двери, прямо на плитку были прилеплены по два целых кирпича, положенных плашмя один на другой.

- Ну тут, думаю сообразишь. На кирпичи станешь, пижаму спустишь, глаз прищуришь, чтобы не промазать мимо ведра и наслаждайся. Только сильно не приседай, а то об ведро задницу свою вымажешь! Всё понял, без мамки справимся?

Мне было немножко стыдно, но я помнил, как няня Оля рассказывала, что медиков не положено стесняться и я тихо ответил:

Мы зашли с ней в санпропускник. На кушетку она постелила кусок жёлтой клеёнки, и уложила меня на неё боком. Заставила спустить до колен пижамные штаны. В грелку длинным шлангом налила воды. Затем опустила конец шланга, заканчивающийся костяной трубочкой в ванну и убедилась, что вода из него выливается. Намазала эту трубочку каким-то жиром. Повернулась, ко мне и сказала:

- Ну а теперь, нам бы аккуратненько всё сделать, чтобы клеёнку не залить. Потерпи милок, немного неприятно, но необходимо.

С этими словами, она вставила в меня трубочку и я почувствовал, как в меня заливается холодная вода.

Когда вся вода, влилась в меня, няня послала меня к туалету, но ещё раз напомнила, чтобы не заходил сразу, а немного потерпел. Терпеть долго я не стал, пока шёл к туалету, какать уже хотелось. А тут ещё толстая тётя на костылях, никак не могла зайти в женский туалет и перегородила вход в мужской. Как только она зашла, я быстро заскочил, сделал всё как учили и тут же из меня полилась струя воды. Потом, вода перестала литься, но я хотел ещё посидеть, но тут дверь открылась, заглянул какой-то дядя и сердито сказал:

Я быстро вытер забрызганную попку бумажкой, надел штаны и выскочил из туалета. В сторонке стоял усатый дядя, по пояс голый и с рукой привязанной к каким-то проволочным решёткам и замазанной чем то белым. Он спросил:

Он зашёл в туалет, было слышно, что он писает. Выйдя спросил:

- Не нужно закрывать. Мне няня разрешила не закрывать.

Когда я выходил из туалета после второго раза, на меня накричала толстая тётя в полосатом халате:

- Совсем, пацанва обнаглела! Что тебе зима на улице? Или охрамел, что в нужник сбегать не можешь? Няньки парашу не успевают после тяжёлых выносить и ты туда же!

На шум в зал выглянула няня и утихомирила сердитую тётю:

- Никаноровна, опять Вы разошлись, и опять не по делу! Привыкла на своих партийцев в сельпо кричать и в больнице не успокоишься никак.

- Так никакого ж порядка. Руки-ноги целы, а он в туалет зимний попёрся.

- Я ж говорю, не по делу. Парня к операции готовят – он после клизмы. До нужника не добежит.

- Так Вы ж и рта никому не даёте раскрыть, когда ж ему возражать.

- Да и правильно я его пристыдила. Молодой. Вмиг бы до нужника добежал, а не то и под кустиком мог бы присесть. Чай не взрослый.

- Да-а, - улыбнулась няня, - если бы Вы ещё и у нас командовали, наверно бы уже все кусты больничные были обосранны.

- Ладно, ты говори, говори да не заговаривайся, - грозно нахмурила брови тётя и пошла по коридору.

На третий раз с меня вылилось совсем немножечко. Я закрыл ведро крышкой, но далеко от туалета не отходил. Думал, что может ещё захочется. Вскоре опять появилась няня и спросила:

- Не знаю. Но какать вроде бы не хочется больше.

В санпропускнике она повернула меня задом к окну, спустила штаны и, посмотрев, объявила:

- Вроде нормально, но ты смотайся в палату, принеси своё полотенце, я тебя подмою, тебе ж на операцию.

Мыла она мне задницу и между ногами поливая очень холодной водой. Я не выдержал и сказал:

- Ну, ты парень запал на Олю. Она ж тебя купала, а я только подмываю. Ничего, не замёрзнешь.

Потом немного посидел в палате на своей койке, и пришла мама. Вскоре зашла молодая медичка сделать мне укол. Я очень боялся укола, но мама положила мне руку на голову, посоветовала закрыть глаза - и укол оказался совсем не больным.

Вскоре пришла пожилая медичка, с лицом закрытым снизу марлей. Она посмотрела на меня и спросила:

- Это ты Орлов Женя? Пойдём твоя очередь подошла.

Мама торопливо перекрестила меня и спросила:

- До операционной можно, а потом лучше отойти от двери. Аркадьевна ругается за это.

Меня завели в небольшую комнату и заставили раздеваться. На ноги одели белые матерчатые чулки с завязками наверху. Затем завели в другую комнату. Там собрались несколько медиков и у всех лица снизу закрывали марлевые повязки. Меня подняли и уложили на спину на не слишком широкую но длинную лавку, и сразу же начали пристёгивать к неё руки ноги ремнями. Всё это казалось неприятным, и я попросил:

- Не нужно меня привязывать, я не убегу и буду лежать тихонько.

- Мы ж тебя не знаем, а вдруг обманешь, - серьёзно ответила одна из медиков.

А та, которая стояла за моей головой спросила:

- Минут на пятнадцать пока, а там видно будет.

На моё лицо тоже положили сложенную в несколько слоёв марлю, так что она закрывала и бороду, и рот и нос и даже немного глаза закрывала. И медик за головой потребовала:

- А теперь ты должен нам громко и без запинки посчитать до ста. Начинай.

Я только начал считать, как она из пузырька полила на мою марлю какой-то очень вонючей водички. Водичка пахла очень противно и я попробовал замотать головою, чтобы стряхнуть марлю с лица. Но медичка плотно прижала марлю к моему рту и носу и негромко но строго потребовала.

- Спокойно, спокойно. Дыши глубже и не переставай считать.

Но тут потолок и круг с фонарями под потолком вдруг начали медленно клониться в строну, потом вся комната и медики закружились вихрем и стали вместе со мною куда-то проваливаться.

Мама рассказывала, что после операции я просил пить, но она старалась только лимоном протирать мои губы. А я этого даже не помню. Помню только, что и в палате когда открывал глаза, потолок и стены и мама продолжали уплывать от меня и к горлу подступала тошнота. Поэтому я старался не открывать глаз. А мама всё время переживала, что я лежу с закрытыми глазами. Потом была ночь, я спал. Даже не знаю, ложилась ли мама ко мне или так и просидела на табуретке всю ночь. На следующий день я проснулся только когда пришли мерить температуру. Хотелось писать. Потихонечку сказал об этом маме. Но она велела мне лежать, а сама куда-то ушла и быстро принесла похожую на грелку стеклянную посудину с широким горлышком. Сказала, что это утка, и что мочиться мне придётся лёжа, прямо в неё. На утку эта штука была не похожа, но мочиться в неё было удобно, даже лёжа на спине. Пока мочился рассмотрел то место где была грыжа. Оно было залеплено марлей, сквозь которую проступали грязные пятна.

Во время обхода, у мамы спросили только не было ли у меня рвоты и не кашлял ли я. А Валентина Аркадьевна пояснила маме, что операция прошла успешно, но теперь мне нужно будет поберечься. Пояснила, что можно воду пить понемногу, а кушать пока придётся в палате, лёжа.

Живя своим хозяйством Стефан с Прасковьей выделялись среди соседей обилием домашней птицы. Толи у молодой хозяйки рука была лёгкая, толи удачной породы завели они себе кур, утят, индюков и гусей. Даже цесарки у них водились!

Птичьи стада стали обязательной приметой их двора. Даже в те зимы, когда зерна в хозяйстве не хватало себе на еду и односельчане забивали птицу, чтобы не подохла от бескормицы Прасковья оставляла для расплода хотя бы по одному петуху, селезню, индюку и гусаку. А к ним по несколько молодок. В бескормицу вместо зерна отдавала птице картофельные очистки, резала острой косой пучки травы, превращая её в мелкую крошку, набирала для птицы по целому ведру почек вербы. На пустырях, в Вербах находила прошлогодний бурьян и обминала семена из торчащих из-под снега щирицы и конского щавеля. Когда на проталинах начинали пробиваться тонкие иголочки весенней травы – она начинала собирать яйца для насиживания.

После голодной зимовки Стефан бывало даже сомневался:

- Зря ты наверно в этом году яйца собираешь. Небось, одни болтки будут. Птица вон какая худющая после зимы, аж от ветра шатается.

- Ничего. Они уже травку щипать начали – значит яйца здоровее будут. А нас ещё бабуся покойная, царствие ей небесное, учила, что из-под жирной птицы яйца бесполезно насиживать.

- Ну наши уж точно не жирные, - улыбался Стефан.

Даже свекровь просила у Прасковьи наседок:

- Приська, у тебя почти все куры квохчут, а у меня ни одна не садится. Ты выбери у меня пару самых лучших, а мне дай две квочки из тех, что уже рассиделись, если для себя больше не будешь их подсыпать.

- Хорошо отбирайте яйца свежие и готовьте гнёзда, я по темноте принесу Вам две квочки^{^}, а то если днём пересадить, могут отказаться от нового гнезда.

- Да, куда мне с ними? Не взаперти же их держать. Они ж по соседству к вечеру обязательно в свой курятник вернуться.

- Так как же мы разойдёмся? Даром мне не нужно, да и не впрок пойдут цыплята, ежели бесплатно квочек взять.

- Почему ж бесплатно? Квочек я сегодня принесу, а как вздумаю лапшу с курятиной готовить, так сразу к Вам, через дорогу, и уже никого не спрашивая выберу себе которая пожирней. Потом при случае и вторую заберу.

-А ты вижу, не только хозяйственной оказалась, а ещё и мудрой. И меня выручаешь, и свою выгоду блюдёшь! Заставляешь меня неизвестно сколько кормить двоих теперь уже твоих куриц. Хитрая ты. Да ничего не поделаешь, по другому и вправду не получится.

- Вы мама не переживайте. Мы до мяса охочие, так, что долго Вам кормить их не придётся.

- Да, я и не переживаю. Это я так в шутку. Не объедят нас две курочки.

Жили они рядом потому, что у Орловых как у однодворцев ещё при царе были два надела своей собственной земли. Один на этой стороне Ривчака, а второй на Бочанивке. И построили они своим сыновьям на этих землях две одинаковые хаты. Не большие, напоминающие мазанки украинских казаков. Обе хаты стояли на высоких фундаментах.

Хотя в селе принято было возводить хаты без фундамента. Или укладывая первый венец сруба на найденные или выпаханные в степи крупные камни, в рубленных хатах. Или укладывая саман на выравненную площадку на возвышенности, в саманных. Или закапывая столбы в землю в турлучных и столбяных хатах. Все хаты в селе были внутри и снаружи мазаны глиной, замешенной с соломой. Самыми богатыми и «вечными» считались рубленные. Рубили их из дуба, но не так как избы в лесной зоне России, с выступом брёвен за края стены. У местных плотников только в самом нижнем венце брёвна выступали за края стен. И эти выступы потом определяли ширину прызбы. А все остальные ряды брёвен, зарубались на углах в замок таким образом, что их торцы оказывались заподлицо со всей остальной стеною.

Следующими по надёжности считались хаты столбяные, если конечно столбы были дубовые. А если ещё и переборки между столбами тоже удавалось поставить из колотого дуба, то такая хата тоже считалась очень дорогой и богатой. Саманные хаты, считались менее ценными, но при хорошо подготовленном самане, особенно если его сушили два лета, они были тоже долговечными. Самыми дешёвыми были турлучные хаты. Но многие молодые семьи, когда выделялись от родителей, не могли себе позволить жилища богаче турлучного. А погорельцы, безродные и пришлые люди строили себе землянки и жили в землянках, пока собирали средства для строительства хаты.

Хаты и у Исаия и у Алексея были крыты железом. Под хатами устроены большие подвалы, с лазами из сеней. Первая комната в их хатах была тесноватой, потому что в ней размещались не только топки грубы^{^} и русской печи, но и лежанка, и ложе на печи и полати. Зато светлица казалась огромной и светлой. В ней было по пять окон: по три от улицы и по два на боковой стене. Вдоль крыши были устроены водостоки, с круглыми жестяными трубами на углах для отвода дождевых вод от стен дома. С одного угла дождевая вода по деревянному жёлобу направлялась на скотный двор. Под тремя остальными стояли большие дубовые бочки.

Дождевая вода в селе считалась ценным продуктом. Из-за близкого залегания мела вода в колодцах, в криницах, в копанках^{^} и родниках считалась вкусной но была чрезмерно жёсткой. Из неё готовили пищу, а стирать, и особенно вымыть голову с длинным волосом было очень сложно. Для этих целей зимой таяли снег, а летом пытались собирать дождевую воду.

Хозяйство у Стефана и Прасковьи росло и крепло. Революцию и нагрянувшие за ней жуткие времена они перетерпели под родительским руководством. А в те времена несчастий выпало на эту часть Богучарского уезда немало. Особо несчастным казался восемнадцатый год. Старые люди говорили, что эти беды случились из-за того, что власти время «разорвали». В этом году после 31 января по юлианскому календарю, по которому жила православная Российская империя, сразу же наступило 14 февраля по григорианскому календарю, как дань уважения к просвещённой Европе!

В начале весны 1918 года инициаторы пригласили делегатов от всех сёл и промысловых артелей и учредили Совет крестьянских, солдатских и рабочих депутатов. Для руководства уездом назначили исполком из восьми эсэров и семи беспартийных. Малочисленные большевики не смогли на Совете составить ощутимую конкуренцию сплочённым и многочисленным эсэрам. Но большевистские предложения и лозунги многим казались привлекательными и это помогло им вовлечь в свою партию шестерых из беспартийных членов исполкома.

Новая власть начала распространять своё влияние на всю территорию уезда. В хуторах и мелких селах назначались ответственные за реализацию решений исполкома, а в крупных поселениях создавались свои советы. Основательность советской власти, казалось надёжно обеспечивал, курсирующий от Кантемировки до Россоши бронепоезд Яицкого. Против этой непробиваемой махины не могли выступить ни заезжие банды, ни белоказаки, ни даже оккупировавшие соседние Украинские земли германцы. Но австро-германским войскам наверно оказалось недостаточно реквизированного на украинской территории и 1 мая, германский кавалерийский корпус, отследив передвижение бронепоезда, двинулся на земли уезда. Двигались германцы совершенно свободно, не встречая никакого вооружённого сопротивления. Они в нескольких местах пересекли железную дорогу, стали захватывать земли Михайловской волости, расположенные восточнее железной дороги и продолжили оккупацию дальше на восток до самого Богучара.

По волостям ежедневно разъезжал сам генерал фон дер Гольц. Впереди и сзади его роскошной кареты следовали пулемётные тачанки, а сопровождающие генерала всадники постоянно держали карабины изготовленными к стрельбе. В генеральской свите были и тачанки без вооружения в которых восседали украинские переводчики, добровольные помощники из числа украинцев и немецкие жандармы. Жандармы с помощью украинцев быстро выявляли представителей только образовавшейся советской власти и арестовывали их. Но главным занятием захватчиков была конфискация всего ценного.

Особенно разорительным был захват семенного материала, припасённого для весеннего сева. Забирали на фураж не только отборное зерно яровой пшеницы, ячменя и овса, но выгребали для своих продовольственных ещё и семена проса, гречихи, гороха, фасоли и чечевицы. Забирали выделанные кожи, сбрую, угоняли скот. А конфискованных лошадей заставляли запрягать в хозяйские подводы, загружали в них награбленное и формировали из них обозы. Эти обозы и стада конфискованного скота в сопровождении небольших кавалерийских отрядов отправляли на украинские склады, для дальнейшей отправки толи в Австрию, толи в Германию.

Захваченных представителей советской власти оправляли в Митрофановку, где расположилось германское жандармское управление. Там многих из них после допросов расстреливали, а особо ершистых, или оказавших сопротивление даже вешали. В Митрофановке они таким образом уничтожили 16 человек, а всего в Михайловской волости, во время этой оккупаций было казнено 20 человек. Николай Деревянко, который был назначен представителем сельского исполкома в Бедном избежал казни, благодаря своей ловкости. Его после ареста повезли в Митрофановку, на его же подводе с соседским парнем вместо ездового. Везли со связанными руками в сопровождении двух германских кавалеристов. А когда проезжали через Бабичив лес, он соскочил с воза, спрыгнул в поросший лесом овраг и так ловко понёсся по оврагу, петляя между деревьями и ныряя в кусты, что кавалеристы не смогли ни разу в него попасть, хоть и стреляли долго. А преследовать его верхом по густым зарослям, им было не как. Так они и вернулись ни с чем, а своему начальству доложили, что застрелили Николая при попытке бегства в лесу.

Мужики не смогли смириться с такими бесчинствами и стали готовиться к борьбе с иноземцами. Под руководством Ковалёва в уезде подпольно сформировался отряд партизан, который вступил в вооружённую борьбу с захватчиками. Эта борьба оказалась настолько успешной, что уже 12 мая германцев выбили из соседней Смаглеевки, а затем и из Бедного. Многие из демобилизованных солдат, ободрённые успехом отряда вступили в его ряды. Вступил и Илья Орлов, брат Стефана. Отряд числился красноармейским и поступил в распоряжение Россошанских властей.

Но разгорающееся пламя Гражданской войны угрожало бедновцам новыми лишениями и несчастьями. В том же 1918 село да и весь уезд был захвачен казаками генерала Краснова. Они устроили сплошную мобилизацию мужского населения призвав в солдаты всё здоровое мужское население от 15 до 65 лет. Особо тяжёлые репрессии они обрушили на представителей только зарождающейся советской власти и семьи красноармейцев. Не помогало даже то, что один или несколько членов семьи были мобилизованы белоказаками, но если выяснялось, что другой из неё оказался в числе красноармейцев этой семье приходилось не сладко. У Орловых сложилась именно такая ситуация. Илья ушёл с красноармейцами, а Антона мобилизовали красновцы. Но про Илью тогда, слава Богу, никто не донёс.

Про зверства красновцев ходили ужасные слухи и рассказы. У отца Стефана, Исая Ивановича даже астма приключилась от переживаний и сострадания, когда ему рассказали как его хорошего приятеля и даже дальнего родственника Шкурина – председателя ревкома из соседней Журавки, палачи Краснова живым пустили зимой под лёд на Дону.

То ли страх перед завоевателями, толи надежда получить защиту от репрессий, но старшие Орловы неожиданно одобрительно отнеслись к бурному роману своей младшей красавицы-дочери Явдохи с красновским казачьим вахмистром Корягиным. Телом она сложилась уже во вполне взрослую девушку, а годов ей было всего не полных пятнадцать. Захар Корягин выглядел вполне надёжным и порядочным человеком. Он не стал в тайне добиваться близости с Явдохой, а пришёл к родителям и объявил, что хочет женится на ней. Сватов он не засылал, а сам явился за свата с бутылкой стременной водки и хлебом выпеченным в казачьей походной пекарне.

Исай Иванович велел накрыть стол, выставил графин первача и вроде бы не понимая цели визита вахмистра заявил:

- А мы только собрались повечерять, но теперь в компании с начальником от новой власти вечеря получится как бы праздничной. Вы бабы платки и фартуки поновей, приоденьте, да Стефана кликните. Пусть руки моет и к столу идёт, завтра доделает, что не успел.

За столом Захар Васильевич рассказал, что до революции служил далеко от дома, потом воевал, в госпитале долго лечился, когда газами на фронте их полк германцы отравили. Затем революция. Так и не пришлось ему жениться хотя в 32 года уже следует думать и о собственной семье. Расхваливал нрав и красоту Явдохи, но тут же добавлял, что такой красавице, в это неспокойное время надёжнее состоять женой степенного человека, чем оставаться незамужней.

- Так то оно может и так, да только сам же мил человек говоришь, что время неспокойное, - возражал Исай Иванович, - да и ты человек служивый, а значит подневольный. Сегодня женишься, а завтра ушлют тебя в края далёкие и останется она ни женой и не девицей.

- Ну не скажите. Вы же, небось, слыхали, что решил Казачий круг и заявил Петр Николаевич атаман нашего Всевеликого Войска Донского? А не слыхали так я вам скажу, что казаки порешили сохранить все те порядки какие были с давних времён на Дону. Затем и армию создаём, и мужиков в солдаты мобилизуем, чтобы защищать наши привычки и уклад от всех кто перемены вредные людям затевает.

- Так поменялось же всё теперь. И Император от престола своего отрёкся, и от России матушки вон какие куски отвалились. Распалась она, рассыпалась как товар из худого мешка. Как же можно говорить о возврате того что было?

- Хоть вы мужики и не имеете казачьих знаний, а всё же припомните, какая сила была основой российских самодержцев? Кому они доверяли охрану своих домов, и кого сторожить границы империи ставили? Не знаете? А я вам скажу. Нас казаков! Вот мы и послужим примером для возрождения империи!

- Так и я же о том гутарю,- польстил гостью Исай Иванович казачьим словечком, - Император отрёкся, и власть не пойми какая стала.

- Вот этот-то разброд и допёк серьёзных казаков до того, что они на кругу постановили наладить на своей земле жизнь справную. Не допускать сюда никаких комиссаров, никаких думцев, никаких революционеров, никаких германцев! Вернуть порядки, какие сотни лет помогали нам жизнью жить вольною.

- Задумка конечно хорошая, но сейчас многие хотят свою власть назначить. Не только наши, а и иноземцы с разных сторон со своими порядками прутся. На Дону то вас не очень много, а кругом такие большие армии бьются, что могут наверно в одночасье захватить ваши станицы.

- Не-е-е-т уж. Тут я поспорю! Порядки свои мы устанавливаем только на войсковых землях. Это от Ростова и до Новохапёрска. А чужого нам не надо. Нападать и завоёвывать ни другие страны, ни те места, где люди по-другому жить привыкли, мы не собираемся. Ну а свою землю мы защитить сумеем, ведь у казаков на первом месте служба, а потом уже хозяйство. У нас с мала до стариков военному делу казаки обучены. На коня ещё мал садиться, а владеть оружием уже приучается!

- Такая ваша затея мне очень даже нравиться. Когда был моложе, не раз бывал в станицах ваших. Даже завидовал по-хорошему. Везде чистота, порядок. Ни пьяных, ни забияк никаких. Народ учтивый и обходительный, а жили вы уже тогда намного культурней чем в наших сёлах. Только опять же боюсь, что ваши богатые места захотят прибрать к своим рукам те правители, которые теперь большие армии передвигают по россейским просторам.

- Ну, в этих делах наши атаманы не дремлют! Договариваются, чтобы нас не трогали и замиряются со всеми.

- С кем же тут замирятся, если власть меняется по три раза за год?

- Так мы со всеми, кто вокруг войсковых земель живёт или воюет мирные договоры заключаем. На востоке с калмыками, на юге с Добровольческой армией Деникина, на западе с германцами которые Украину оккупировали, договорились дружить. Они нам даже вооружение тяжёлое поставляют сейчас!

- Ежели правду говоришь, то ваше дело может и выгорит.

- Вот только с красными договориться не получается. Они только одни пока наших порядков и нашей свободы не хотят признавать. Всё свои порядки норовят установить. Но нечего, отгоним их солдат и комиссаров от наших границ, а потом и с ними думаю, сумеем замириться!

- Простой народ уже давно тоскует по жизни мирной. Дал бы Бог чтобы вашим атаманам удалось в наших краях построить жизнь спокойную.

- Вы то хоть и мужицкого роду, но ваши пращуры, которые заселяли эти места были людьми вольными. И живете на пути от Дона до Хапра, поэтому попадаете под нашу власть. Вот и начинайте приспосабливать свои заботы под казачьи порядки.

- Так люди уже стосковались по порядку и спокойствию. Уже который год, вечером ложишься, а утром не знаешь что будет. Одежонку или чего по хозяйству купить так и то не получается. Государевых ассигнаций ни у кого уже не осталось. Власти меняются. Кто приходит зерно да скот реквизируют, а деньги взамен дают каждый со своими подписями и печатями. Приходят другие, смеются над этими деньгами и суют свои. А на них тоже никто никакого товару продавать не хочет.

- Вот и с деньгами на нашей земле тоже полный порядок. Донские деньги как государевы, на них и символы и знаки водяные как в старину.

При этом он полез в карман своих синих с лампасами шаровар и достал кожаный бумажник. Достал из него небольшую, свёрнутую пополам пачку денег, расправил и, отодвинув тарелку, разложил их на краю стола.

- Вот полюбуйтесь, - пригласил он присутствующих.

Исай Иванович взял в руки несколько купюр, и отодвинув руки подальше от глаз, чтобы лучше рассмотреть разглядывал картинки на деньгах и читал надписи:

- Во, орёл двуглавый как и раньше. Даже прописано что деньги банковские и приравниваются к государевым. А это чей портрет?

- На двести пятидесяти рублях изображён герой войны с французами, наш донской атаман Платов. А вот на сторублёвой, видите, ваши князья московские Минин и Пожарский, что ляхов с русской земли выбили!

Исай Иванович передал две купюры Стефану предложив:

- Посмотри у тебя глаза моложе. Ассигнации и вправь как государевы. Даже бумага лощеная, а не как у тех грабителей!

- Да-а-а, - согласился сын, внимательно рассмотрев лицевую и оборотную сторону. – Деньги по всему видать сурьёзные.

- Так мне вот совсем даже не верится, что Вы дослужили до начальника важного, и годами не юнак, а так-таки и пребываете в холостяках. Может у Вас была жена, да не ужились, по какой причине? Или может у казаков, как у инородцев можно по несколько жён заводить?

- Это потому, что и мы, донские, люди серьёзные и основательные. На нас и на меня лично вам можно положиться. По этой причине и пришёл просить руки вашей дочери.

При этих словах Сашка, с трудом сдерживающая желание вмешаться в мужские разговоры, не выдержала и насела на гостя:

- Вот когда придут вашу с Антоном Ульку сватать, тогда и будешь допрос учинять, а сегодня мы со старухой решать будем что, да как.

Разговаривали с Захаром Васильевичем долго. Расспросили про его родню, про службу прежнюю. Поинтересовались, где жить предлагает жених своей жене. Тот пояснил, что он и сейчас отдельную квартиру снимает, а женившись, и подавно будет жить не в казарме. Предложение квартировать у Орловых бесплатно, он категорически отверг, заявив, что это будет выглядеть, что он пошёл в прыймы. А прыймаком^¹ он слыть не желает.

Явдоха все это время оставалась взаперти. Только заметив спешившегося у ворот вахмистры, мать велела ей идти в кивнату, закрыть за собою дверь и не выходить, пока не позовут.

- Ну что ж, для себя мы уже немного разузнали из того что хотели. А теперь пришло время и виновницу позвать. Явдоха, где ты там прячешься? Иди к нам!

Подслушивающая у двери Явдоха, развязала головной платок, быстро поправила волосы, вновь тщательно повязала его. Немного подождала, чтобы не догадались, что стояла под дверью, перекрестилась и вышла в хатыну.

Негромко поздоровавшись с женихом остановилась у печи. Исай Иванович строго спросил у дочери:

- А скажи ты нам, знаешь ли этого казака важного.

Явдоха молча кивнула. Но отец повысив голос продолжил:

- Не-е-е. Так не пойдёт. Здесь судьба твоя решается, а ты мычишь как телка. В такой час родителям и родне своей отвечай громко и честно, как на духу! Знакома ли с Захаром Васильевичем и как он тебе видится?

Откашлявшись Явдоха подняла глаза на родителя, и громко, даже с вызовом заявила:

- Знаю его с первого дня, как казаки в село заступили. И нравится он мне очень!

- А научила тебя мать стряпать, да одежду ладить, да по хозяйству заниматься, чтобы нам перед Захаром Васильевичем не стыдно было?

- Готовить умею, сами ведь знаете. А если, что не будет получаться так Захар Васильевич обещал, что в селе жить будем – можно будет и к мамке прибежать, совета спросить.

- Зря я, видать, тебя за дитё малое считал, вон ты как всё обдумала, и отвечаешь уверенно. Не узнаю тебя даже!

Тут и Матрёна Васильевна подала свой голос:

- Вот отец говорит, что обдумала ты своё согласие. А так ли это? Подумала ты, какие тяжёлые хлопоты ложатся на замужнюю? Замужнем весь дом и всё хозяйство будет на тебе, там тебе ни мамка ни невестки не подменят. А у тебя пока и годов и умения маловато.

- Да мне если хотите знать уже давно хочется хозяйствовать. А дома Вы и вправду всё за маленькую держите. То не трогай, это мы сами, а там не начинай ничего, чтобы не испортила.

- Ну, если так, то тебе отец решать, - со слезою в голосе заявила мать.

Родители дали своё согласие, только с венчанием вышло разногласие. Исай Иванович предлагал, чтобы молодых обвенчали в своей сельской церкви, но жених настоял, чтобы факт их с Явдохой женитьбы пока записали в штабных книгах, и будет выдан специальный документ с печатью, который даст ей право на выплаты из войсковой казны, если с ним что случится. А обвенчаются они потом, в его станице, когда он получит отпуск на службе.

Сотня, в которой служил вахмистр, охраняла и управляла железной дорогой от Журавки до Митрофановки. А ему кроме основных обязанностей было поручено конкретно следить ещё и за порядком на разъезде Пасеково.

Свадьбу сыграли скромную. Пригласили, только самых близких, а со стороны жениха были всего двое. Пожилой командир его сотни Косякин, да молодой станичник жениха, его дальний родственник, которого тоже звали Захаром. Дарили в основном мелкую живность, да кое-что из убранства и украшений.

Когда слово взял Косякин он долго говорил, о том, что их казачья власть пришла в село надолго, может на века. Что жить под защитой казаков люди будут мирно, а власть Войска Донского продлится до тех пор пока на былых просторах вновь не возродится великая империя. Тогда казаки вновь присягнут той власти, которая возродит российскую империю, и будут служить ей, как служили царю-батюшке. Подчеркнул, что даже на деньгах донских эта мысль записана водяными знаками. Эти слова «Россия единая великая неделимая» и есть предел их мечтаний.

Затем неожиданно обрадовал Орловых, сообщив, что вахмистр Корягин, в знак того, что они пришли сюда надолго, решил строить для создаваемой им семьи хату новую, и что казаки его сотни поддержали эту затею и обещали всяческую помощь и поддержку.

- Сынок, скажи нам, неужто твой командир правду говорит, и ты не увезёшь нашу дочку из села, а тут поселитесь?

- Я уж, который день об этом думаю, только никому не говорил. А вчера вечеряли с казаками, взял и поделился думою своею. Так товарищи меня на удивление очень дружно поддержали, что я твердо решил в этом же году, здесь курень поставить, или хату по вашему.

- За лето не построить, - засомневался Алексей Иванович, брат хозяина дома.

- Было бы времени свободного от службы больше у наших казаков, так они бы за пару недель возвели хату от венца и до крыши. Руки уже стосковались по гражданской работе. Только вот служба пока не наладилась, чтобы выходные иметь.

- Да место я знатное присмотрел! На этой стороне села, на самом пригорочке, за кручей. Здесь солнце постоянно припекать будет. Может даже лозы виноградной из Цемлянской завезём и лет через пять, будем с Явдохой потчевать вас ягодой свежей, или зимой на закуску из погреба солёненького винограда подадим, - весело отвечал жених.

* Круча – глубокий или не слишком глубокий овраг, с довольно крутыми склонами, на которых из-за постоянных осыпей грунта не растет никакая растительность. У кручи, зарастающей травой и кустарником, берега становились пологими и она превращается в яр.

* Кураина – травашаровидной формы, осенью, высохнув, она, отрывается от корня и перекатывается ветром на большие расстояния.

* Дратва – крепкие льняные нитки, предназначенные для пошива, ремонта обуви и для подшивки валенок.

* Тыква с водой – специальный сорт тыквы, имеющий форму гитары и очень прочные, твердые, одревесневшие, но тонкие стенки. Применялась для переноски и хранения долго не нагревающейся воды. Для этой цели верхнюю, меньшую выпуклость срезали близко к перемычке, а в широкую часть опускали палочку с привязанной посредине веревочкой. Такая палочка, упираясь в перемычку, позволяла легко и удобно переносить тыкву с водой за веревочку как за ручку.

 вечерять – ужинать.

* холодный борщ – местное название окрошки, в состав которой входило много вареной винегретной, столовой или даже сахарной свеклы.

 татко – отец.

* Молодые – жених и невеста, молодожены в течение медового месяца.

* Ярка – молодая, не рожавшая овца.

* Кивната – в традиционной трехкомнатной хате юга Воронежской области, задняя, небольшая и самая теплая комната, в которой размещались полати, соединенные с ложем русской речи и лежанка, обогреваемая, горизонтальным дымоводом от печки с плитой.