- Крестна, а Вы привезли моего солдатика?

- Какого солдатика, - не поняла она.

- Да того, что Женька зимой потерял, и он с водой уплыл, - поспешил пояснить дедушка, - Ксения же прописала тебе в письме, чтобы ты посмотрела его в Дону.

Крестная рассмеялась, погладила меня по голове, а потом взяла на руки и подробно рассказала, как она много раз ходила на реку искать моего солдатика. Но вода в этом году в Дону мутная, и ничего не видно. Вот к осени вода станет чище, она увидит солдатика, вытащит его из воды и обязательно привезет его мне зимой.

Я понимал, что в мутной воде солдатика не увидишь, что крестная не виновата ни в чем. Но все равно было очень обидно, чувствовал, что могу заплакать, и я ушел играть к себе в "мастлескую".

Угол, где к высокому тыну, огораживающему весь наш двор, прилегал маленький тын, которым была огорожена пасека, я называл "мастлеская". Название прижилось. Когда мама спрашивала, где я бабушка обычно отвечала:

- Глянь если в мастлеской не сидит, то у Маруськи играют.

Мастлеская состояла из ямки выдолбленной в углу. Здесь я хранил несметные богатства: кругляши и кубики из струганной древесины, которые заготавливал в дедушкином сарае, когда он столярничал. Обломки цветного стекла, три набора крэймахив^*, кусок резины, кругляш, вырезанный из каблука от немецкого ботинка, одна гильза от зенитного пулемета и множество винтовочных: наших и немецких, куски проволоки, колючей, медной и железной, пружина, два больших кованых гвоздя и несколько маленьких заводских гвоздиков.

Иногда удавалось принести в мастлескую молоток, щипцы или стамеску из дедушкиного сарая, но пропажу замечали, и приходилось все возвращать.

Закрывалась ямка листом ржавой жести. В мастлеской я мог заниматься строительством и конструированием часами. Такое усердие поощряли все наши, а приехавший в отпуск дедушкин Антонов дядя Ваня даже сфотографировал меня в мастлеской и пояснил:

- Вот вырастешь, посмотришь на фотографию и вспомнишь, чем в детстве занимался.

Зимой крестная тоже не привезла моего солдатика. Дедушке и бабушке на подарок она всегда привозила, почему-то одно и тоже. Дедушке форменную фуражку с железной надписью ФЗО, а бабушке платок. Для семьи привозила спички, нитки и старые пуговицы. А бабушку особо радовало то, что она всегда привозила целый узел старой одежды, илу просто куски материи от платьев, рубах или штанов. Эту одежду и куски бабушка раздирала на узенькие ленты, сматывала в клубки, чтобы потом красить их в выварке и ткать дерюжки.

Дедушка не любил форменные фуражки, но летом все равно носил их, потому как глупо было тратить деньги на покупку другой фуражки, когда у него было несколько форменных. Я слышал, как он недовольно сказал крестной:

- Зачем ты их мне возишь? Их у меня уже пять в чулане висит. Не торговать же мне ними?

- А че, попробуйте, может и купит кто, - засмеялась крестная, - не могу же я ехать к родителям без гостинца.

- Нам с бабкой уже ничего не нужно. Ты бы лучше Ксении чего привезла городского, да и Женька все спрашивает про своего солдатика.

Я напряженно прислушался, ожидая, что ответит крестная. Но она ничего не сказала про солдатика, пояснила только про маму:

- Ой, тато, ваша Ксения стала в канторе такая интеллигентная, что я простая повариха ей ни за что не смогу угодить. Я летом присматривалась – она как не наша стала. На обеих блузках кружева понашивала и на воротнике, и на рукавах. А юбку каждый вечер выглаживает и расстилает на сундуке, чтобы утром как фифочке идти. Наверно от квартирантки форсу набралась.

- При чем там квартирантка. Ксеня ж среди людей работает. Че ж ей одеваться как до телят. Юбка то у нее одна, вот ее и гладит. Да у нас и не купишь ничего даже с деньгами, ни в лавке, ни в Митрофановке. К празднику привозят по три-четыре отреза так один председатель забирает для своей родни, а остальное стахановцам. Костюм мужской шерстяной привозили почти полторы тысячи стоит. Два месяца провисел, никто так и не нашел денег нужных. Назад в сельпо отвезли. А у вас и в магазинах выбор больше, и на рынке можно, что подешевле сторговать.

- У нас конечно можно все достать. Были бы деньги. И в магазины товар выкидывают к получке, и на толкучку в воскресенье хоть в Краснодон, хоть в Гундаровку можно съездить.

- Ну, вот и я о том же, - подтвердил дедушка.

- Тут, тато Ксении никто не виноват. Она ж сама пишет письма. Прописала бы, что ей хотелось купить, а я и поискала бы.

Крестна говорила правильно, и я тоже удивился, как это мама сама пишет письма и не догадается написать, что ей привезти из этого Донбасса, в котором все есть. Вечером, когда мама пришла с работы сели ужинать. Дедушка открыл чекушку водки, налил себе и дяде побольше, а женщинам совсем по чуть-чуть. Мама сказала:

- Ой, мне не надо, а то я запьянею сразу.

- С этого не запьянеешь, - сказал дедушка. – Выпей за встречу. Не маленькая.

- А у меня, такая работа, что скоро приучусь водку пить похлеще шахтера. Как вечер, так начальство гуляет. Подаешь им в отдельный кабинет, как только не успела выскользнуть – сразу рюмку подносят. Тысячу лет бы не пила, а отказаться нельзя. Заартачишься – завтра ж в шахту, в лаву переведут из столовой.

Взрослые после выпивки заговорили громче, и веселей, а меня отправили спать. Я разделся и лег в постель, но решил не спать, чтобы посоветовать маме, как ей можно приодеться. Долго, долго прислушивался к разговорам в хатыне и не заметил, как заснул.

Только на следующий день, посоветовал маме заказать крестной то, что ей необходимо. Она улыбнулась, обняла меня и сказала:

- Ты у меня настоящим заступником растешь. Радеешь за мамку. Вырастешь, я за тобой как за каменной стеной буду, - и зачем-то спросила, - А тебе она привезла солдатика?

Я отрицательно замотал головой. А мама грустно пояснила:

- Привезет тебе солдатика, тогда и я закажу себе обновки.

С жаром принялся убеждать маму, что она не права. Что солдатика не просто в Дону найти, а вещей разных у них там полно продают. Убеждал, убеждал и, кажется, не убедил.

Прошлым летом крестная приехала с дядей Витей. От моего главного вопроса она отмахнулась:

- Ты опять с этим солдатиком? Я уже объяснила родителям, что ехать даже и не думала, а Витя вышел в отпуск. Сам пришел к моим начальникам и выпросил меня на недельку съездить к вам. Я не только за солдатика не подумала, но и гостинцев никаких не успела наготовить.

Мне стало очень неприятно, в очередной раз не оправдались надежды. Оказалось, что мою просьбу она считает не важной, пустяковой. Я даже обиделся на нее за это. Но она моей обиды не заметила, потому, что в этот ее приезд, мы почти не виделись.

Дело в том, что дядя Витя, еще, когда крестная только здоровалась со мной, сразу объявил, что он терпеть не может маленьких детей и котов:

- Люди разговаривают, а они трутся около ног. Так бы и поддел сапогом, да перед хозяевами неудобно.

Наверно поэтому бабушка кошку выгоняла из хаты, и во дворе на нее палки кидала, чтобы та на глаза не попадалась. И мне разрешала целыми днями гулять с друзьями. Даже сама говорила:

- Что-то ты долго у Заморенных не был? Сходи, поиграй с Федькой.

Мы даже кушали тогда не как всегда. Не собирались все вместе за одним столом, а ели отдельно. Крестная с дядей Витей ели в вэлыкихати. Наверно потому, что поздно вставали, а дядя Витя и днем лежал в кровати. Они спали на нашей кровати, а мы с мамой пока переселились в погребник и ночью спали в одежде на простеленных, на дерюжку кожухах. Укрывались рядном^* и кожухами.

За едой дядя Витя пил много водки, и все время требовал, чтобы с ним кушал и дедушка:

- Это ж не дело, что я как пьяница один пью. Марфа отказывается компанию поддерживать, брезгует наверно. А Вы ж мужчина, заходите, выпьем да закусим.

- Спасибо, но я с утра уже поел, а обедать рано еще.

- Ну, тогда в обед обязательно выпьем с Вами.

- Не знаю, мне ж и после обеда на работу идти.

- В колхозе не страшно и выпивши поработать. У нас другое дело. Вы вот может, думаете, что я пьяница какой-нибудь. Да я когда в лаву спускаюсь – ни в одном глазу, ни капли в рот не беру. А в отпуске, когда деньги есть, почему бы и не погулять.

- Вот и я про то же. Ты в отпуске, а в колхозах отпусков не бывает, да и хозяйство домашнее в отпуск не отправишь.

Я за солдатика обижался на крестную, а дедушка был недоволен дядей Витей. Вечером я сидел в мастлеской, бабушка подоила корову, а дедушка задавал свежей травы на ночь и продолжал начатый еще в хлеву разговор:

- Можно подумать мы им должны чем.

- Ну, че ты обижаешься. Она ж нам не чужая. А про мед узнало начальство, и теперь проходу ей не дают, – убеждала его бабушка.

Слышно было, как стукнула дужка ведра. Наверно бабушка поставила подойник с молоком на стульчик и стоя в загоне, они вполголоса продолжили свой спор. Дедушка спросил:

- А этого, она взяла, чтобы помогал мед до поезда дотащить? Срам, какой и от родни и от соседей. Был бы порядочный, с родителями про женитьбу, хоть бы для порядку поговорил. Только и знает хвастать какие шахтеры особенные. По хате в одних кальсонах целый день ходит. Хоть в нужник идет в штанах и то уже хорошо.

- Ты не сердись, но мужик он таким и должен быть.

- В исподнем по хате ходить?

- Я не про исподнее, а про строгость. Вот с тобой нам то дома хорошо конечно, ты и не накричишь никогда, не то, что побить, как у других бывает. Но в колхозе, из за твоего характера, тобой каждый помыкает. Стукнуть по столу кулаком, окоротить бригадира или даже товарища – ты не смеешь. А таким как Витька не особо покомандуешь. Он любому быстро глотку заткнет. Не постесняется за себя постоять. А потребуется и дочку твою защитить сможет.

- Мне, к примеру, и незачем кулаком стучать. Работа у меня всегда та, которая нравится. Хромоту мою тоже все учитываю, не заставляют делать, что мне не по силам. И с товарищами, я тоже всегда лажу, зачем же мне на них голос повышать?

- Потому и ладишь, что ездят на тебе все. Кто бы, о чем не попросил, никому ни в чем не отказываешь.

- Так и мне ж не отказывают, если я о чем прошу.

- Ага, ты станешь, кого просить. Ты тысячу раз сам все сделаешь или купишь. Попросить у других и под пыткой тебя не заставишь.

- Опять же, что такого плохого, что у меня любой инструмент свой? Лучше б было, если я вместо дела, бегал под огородами клянчил у того рубанок, а у того колодку сапожную?

- Всегда так. Чуть про жизнь заговорим, и ты перестаешь меня понимать.

- Как бы там не было, а меду им на всю посуду я не наберу. Взяток в этом году плохой совсем. А надо и пчеле оставлять, и себе в зиму, и на весну подкормка нужна пчелам, чтобы семьи успели нарастить.

- Нет у нее лишней посуды. Ты же не разговаривал с ней, а она сама стесняется у тебя спрашивать. Все через меня старается. Синий бидончик это, какого то важного их начальника с шахты. С цветком, который поменьше – это заведующей столовой. А кофейник хозяйкин. Ну и ей самой хоть немного, а надо ж дать, не будем же мы ее откидывать от семьи.

- Ну, вот почти весь мед распределила.

- Так у нас же и прошлогодний еще остался.

- Да, оно так. И в ульях еще есть, если пчел извести под корень.

- Ты же за зиму больше людям раздашь, на лекарство.

- Опять за старое? За это я уже не раз предупреждал тебя. За это могу и кулаком по столу – если на словах не доходит.

- Так засмеют же люди, дочери родной жалеет, а чужим потом, всю зиму бесплатно раздает.

- Повторить?

- Да знаю я, без толку с тобой об этом.

К той зиме, я уже был большой и понимал, что оловянный солдатик тяжелый. Размышляя о свой утерянной игрушке, сообразил, что солдатик не мог уплыть в Дон. Он же не деревянный, а оловянный. Сейчас я уже точно и не помнил, каким он был, но я почему-то часто вспоминал о нем. Мне, даже зная, что он не плавает, хотелось, чтобы случилось такое чудо. Чтобы крестная наконец-то привезла мое давно утерянное сокровище.

Этой зимой она приехала всего на один день. Не успели погостить, уже нужно было прощаться. Про солдатика никто не вспомнил. Мне тоже, почему-то не захотелось спрашивать о нем.

Летом, мы с мамой поехали к крестной в гости. Ее в этом году летом к нам не отпустили. Дедушка сказал, что мама, когда на курсах училась, ездила на поездах еще до войны и сейчас то в Россошь, то в Митрофановку ездить поездом не боится. Сам он ни разу в поезд не садился и может, даст Бог не придется садиться. Сказал, что бабушке очень хочется поехать посмотреть, какая жизнь на Донбассе, но ей неграмотной самой не доехать. Отпустить из дому сразу двоих женщин он не может. Поэтому мед повезет мама, а меня она возьмет вместо мерки, чтобы купить для меня все, что надо по размеру.

Ехать оказалось не просто. Мед налили в два бидона и установили в корзину, но она оказалась такой тяжелой, что мама не могла ее даже приподнять. Один бидон был для крестниных нужд, а из меньшего мама должна продать мед и купить нам обновки. Кроме этого нам для покупок еще дали денег из дома. Эти деньги она положила в специально сшитый карманчик. А карманчик крепко накрепко пришила к своим трусам. Чтобы воры не украли.

Деньги на билет и для проезда мама должна держать в кошельке. Но кошелек тоже нужно было прятать подальше. Ни в коем случае нельзя было его класть в наружный карман. И если придется спать в ожидании поезда на вокзале, проснувшись, нельзя сразу щупать себя, проверяя на месте ли кошелек. Воры следят за такими и когда люди опять засыпают, они вырезают кошельки бритвами.

Еще нельзя кричать или показывать пальцем, если заметишь, что воры вытаскивают у других деньги. Вор сразу подходит к заметившему и бритвой режет ему глаза или горло. Поездка дело конечно опасное, но если не выделяться из толпы и если не отходить от вещей, то съездить можно вполне благополучно.

Предусмотрели все. По поводу билета с начальством железнодорожным договорился председатель колхоза. У мамы была какая-то справка, для торговли на рынке и даже специальная записка для станционного кассира. Со старшим конюхом дедушка договорился, что нас к поезду вывезет на лошадях дядя Игнат, а с Романом Руденко договорились, что он поедет нас провожать. Они с дядей Игнатом занесут корзину в вагон туда, где мы будем сидеть с мамой.

Крестной дали телеграмму, чтобы она встречала нас в Каменске на станции. Если крестная не встретит, следовало попросить людей помочь ссадить корзину с поезда. Дать с вокзала крестной еще одну телеграмму и никуда самим не ехать.

На самом деле не все получилось, так как думали. На Пасеково приехали слишком рано. Долго ждали, когда придет кассир и откроет кассу. Мама сильно переживала, что нам не достанется билета. Особенно она расстроилась, когда вскоре стали приезжать на подводах и приходить пешком другие пассажиры. Но они все собирались ехать или на соседнюю Журавку или в Кантемировку. А так далеко ехать собирались мы одни.

Кассир продала нам билет в пассажирский вагон, а всем остальным в общий. Мама узнала у дяди дежурного, где должен остановиться наш пассажирский вагон. Мы распрягли лошадей, привязали их к телеге с травой и перенесли вещи в это место. А другие люди пошли далеко назад туда, где станет общий вагон.

Наконец открылся семафор. Вскоре показался и наш поезд. Паровоз был не такой как у проезжавших до этого товарных поездов. Он совсем почти не пыхтел паром. Только пускал из трубы густой дым. Пока я рассматривал паровоз, и вагоны мама читала номера. Оказалось, что поезд немного не доехал до положенного места, и нам пришлось бежать назад.

Тетя проводница сначала не открывала нам проход, а потом проверила билет и разрешила заходить. Роман поднял меня за пояс и поставил в вагон. За мной залезла мама. Но как только Роман с дядей Игнатом подняли корзинку, вагон дернулся и начал потихоньку катиться вперед. Дядя Игнат сразу спрыгнул на землю, а Роман хотел сам тащить корзину дальше. Но проводница заругалась на него и взашей вытолкнула из вагона.

Мы с мамой остались стоять в узеньких сенцах, которые мама назвала тамбуром. Тетя проводница не обращала на нас внимания. Наружную дверь она не закрывала и даже высунула туда руку со свернутым желтым флажком. В вагон вела еще одна дверь. Мама отдала мне узел с нашими вещами и сумку с едой. Сама же открыла вагонную дверь и, пятясь задом, потащила корзину по полу волоком.

В вагоне на широких лавках сидели и лежали много людей. Лавки были не только внизу, но и вверху. И все они были заняты людьми и вещами. Проход был узкий. Одни лавки были вдоль прохода, а другие располагались от прохода к окну. Не успела мама протащить корзину вдоль первой лавки, как к нам из средины вагона подошел высокий и наверно сердитый дядя в военной форме и сказал:

- Давайте я Вам помогу. У нас там есть места боковые. А Вам далеко ехать?

Я очень испугался за корзину с медом. А вдруг он схватит ее и убежит. Затеребил маму за подол, чтобы предупредить об опасности. Но она, глянув на меня, видно поняла мои опасения, улыбнулась и сказала:

- Не переживай, все хорошо, - а дяде пояснила, - Мы до Каменска едем.

- Жаль, - выдохнул с натугой дядя, с трудом неся нашу корзину, - а я надеялся, что такая симпатичная попутчица доедет с нами хотя бы до Ростова.

Когда мы подошли к девочке, которая сидела одна, вытянув ноги вдоль лавки, дядя засунул нашу корзину в дырку под лавкой, а у девочки спросил:

- Сударыня, не слишком ли жирно будет для Вас одной занимать две полки?

- А ты что хочешь предложить?

- Предлагаю Вам мамзель либо забраться на свою полку, либо сесть на мое место, освободив нижнюю полку нашим новым попутчикам.

- Это Ваша дочка? - спросила мама.

Дядя покраснел и смущенно ответил:

- Что Вы, я не женат. Это моя сестренка, боевая. А на полках напротив, - и он кивнул на людей лежащих ногами к проходу на верхних лавках, - наши родители Виктор Сергеевич и Марина Васильевна.

При этих словах, полный мужчина, отложил книжку, глянул на нас по верх очков и кивнул маме. Женщина лежала с закрытыми глазами и не пошевельнулась даже. А дядя продолжал пояснять нам:

- Эти женщины сели в Лисках, но уже скоро, в Чертково будут выходить. Они едут по неприятному случаю – на похороны. Как кого зовут, не скажу. Мы как-то не успели познакомиться. А я лейтенант Данилов. Александр Данилов! – при этих словах дядя пристукнул каблуками своих начищенных сапог и кивнул головой.

- Меня Ксенией зовут, а это мой сын Женя, – назвала нас мама.

- Вы наверно шутите. Такой молоденькой наверно рано еще иметь детей.

- Это от роста, - улыбнулась мама, - маленькая собачка – всю жизнь щенок. Так и Вы про меня.

- Вы как сидеть будите, ногами к проходу или Вам поднять столик?

- Нам бы конечно лучше столик сделать. Так и сидеть удобно, да мы и проголодались уже. Покушаем за столиком.

- Хорошо, - сказал дядя, наклонился и поднял средний кусок лавы, зацепил его за крючки у стенки и получился маленький столик.

Под столиком было пустое место. Мама сняла с меня фуражку, пиджак и повесила их на специальный блестящий крючок. Велела садиться и сама уселась напротив. Дядю она поблагодарила:

- Спасибо, Вам большое. Вы так нам помогли!

- Подождите немного, и он Вам сумеет еще надоесть, - подала голос сидевшая над нами дядина сестра, - он у нас такой надоедливый, особенно в дороге.

- Не обращайте на нее внимания, это она от скуки, - пояснил дядя. – Вы располагайтесь, я пойду в тамбур покурю, чтобы не смущать Вас, а с Люсей поосторожнее, а то она колючая очень в силу молодости и несносности характера.

- Иди, иди я тебя еще похлеще охарактеризую, - сказала девочка и попробовала взъерошить дяде волосы на голове.

Мама постелила на столик чистый полотняный рушник, достала и сложила стопкой у окна свертки с едой, достала кружки. В ее кружке стояла моя, а в мою была затолкана мокрая тряпочка из тонкого льна. Этой тряпочкой мама тщательно вытерла мне руки, протерла свои ладошки и отложила тряпочку в сторону. Перочинным ножиком разрезала вдоль два огурца, посыпала половинки солью из спичечного коробка и потерла их друг об дружку. От краюхи свежего белого хлеба, который бабушка специально для гостинца пекла не днем, а вечером, отрезала и положила на столик три кусочка, а остальной опять завернула в холстинку. Я знал, что на гостинец родственникам положено передавать хлеб из родного дома, и в корзине мы везли для крестной целый круглый хлеб, а нам для еды кусок хлеба положили с продуктами.

Когда она развернула, завернутую в пергаментную бумагу, половинку молодой курицы, зажаренную в печи – мне так захотелось есть, что рот наполнился слюной. Отломив от тушки ножку, мама разломила ее надвое, протянула мне ту часть, из которой торчала косточка с закруглениями на конце и сказала:

-Держи в одной руке мясо, а другой помогай себе откусывать по очереди и хлеб, и огурец и картошку.

Ели с аппетитом. Мама видно тоже проголодалась, но ела она, не спеша, и меня все время поправляла:

- Некрасиво держать кусок мяса двумя руками. Возьми одной, а другой картошку доставай.

Вскоре опять шептала, поглядывая на соседей:

- Не торопись, никто твоей еды не отнимет. А то перед людьми неудобно, как с голодного края.

Когда мы покушали, мама сказала:

- Посиди пока, а я схожу за кипятком.

Взяла кружки и пошла к входной двери. Вскоре она вернулась с обоими кружками, почти до краев заполненными горячей водой. Кипяток мы пили в прикуску с медом. Мне кипяток не понравился. Вода оказалась не вкусная и с неприятным запахом. Мама пояснила, что вода такая от какой-то хлорки. Что на запах не стоит обращать внимания. Но мне все равно кипяток не понравился.

Нашего знакомого дяди все это время не было. Когда поезд остановился на станции, я видел, как он ходит перед нашим окном, а потом мы поехали, но он все равно не приходил. Переживая за дядю, я спросил:

- Мам, а наш дядя военный, не потерялся?

- Не бойся мальчик, он не потеряется,- пояснила, свесив сверху голову, дядина сестра. – Он у нас такой находчивый, что если от поезда отстанет, так на аэроплане нас догонит. А вот и он. Легок на помине.

Обращаясь ко мне, раньше никто и никогда не называл меня «мальчиком». Это звучало как-то непривычно, по-городскому и было приятно. Подошедшему к нам дяде мама предложила:

- Присаживайтесь к нам, угощайтесь медом.

- Что Вы, что Вы, спасибо!- замотал он головой.- Мы и то все дорогу только и знаем, что едим, да чай пьем. Тем более, что мед это дорогое лакомство для детишек, а мужчинам чай даже без сахара положен, не то, что с медом.

- Чаю, к сожалению, мы не захватили, а мед от своих пчел имеем. Нам его покупать не приходится. Садитесь, покушайте и сестру свою снимайте с полки, пусть меду майского отведает.

-Дождетесь от него, - откликнулась девочка.- Этот зануда больше всех печется об моих зубах. Днем и ночью следит, чтобы я сладостей никаких и не пробовала даже.

- Люся! – строгим голосом воскликнул полный мужчина. Повернувшись к девочке, он нахмурил брови, сердито смотрел на нее по верх очков и укоризненно качал головой.

- Что Люся? Он всегда за мной следит и придирается заранее, когда я еще и сделать ничего не успею.

- Второй раз тебе за сегодня вынужден напомнить, что порядочные люди вначале думают, а потом говорят,- негромко, но сурово проворчал мужчина и повернулся на бок.

Мама стала еще настойчивей приглашать девочку и дядю попробовать нашего меда, а мне захотелось получше рассмотреть, как устроен вагон и я попросился:

- Мам, а можно я по вагону похожу, посмотрю? А если они согласятся меду поесть, так на мое место могут сесть.

- Можно,- согласилась она,- но ходи только по проходу.

Каждый раз как поезд начинал двигаться после остановки, внизу, под полом появлялся стук. Сначала не слишком громкий и не слишком частый. А потом стук становился все громче и все чаще. Я сразу спросил у мамы, что это стучит так сильно, она ответила, что стучат колеса по рельсам. Все это время я думал, о том, что нам видимо, не повезло, и мы попали в вагон с очень неровными колесами, которые, начиная крутиться, так сильно стучат по рельсам. Вагон на ходу все время дергался, качался и подпрыгивал. Все лавки были заняты людьми и вещами. На самых верхних лавках люди не лежали, но вещей там было полным, полно. На улице был день-деньской, а многое спали. Некоторые даже храпели во сне.

В конце вагона были маленькие комнатки, в которых сидели тети проводницы, наверно очень сердитые. Напротив них, наверху стоял железный бак, с дверкой, в которой горел огонь. К этому баку подходили люди и цедили в свои кружки и стаканы горячую воду.

Военный дядя, поддался на мамины уговоры, покушать меда, но только если мама согласиться попить его чая. Он сходил к баку принес кипятка и из небольшого каменного чайника добавил в мамину кружку и свою чашку коричневого чая. При этом с гордостью объяснил:

-У нас не простой чаек заварен, а со всяческими травами полезными. Их мама целое лето на даче собирает, сушит, а потом снабжает всех родственников и знакомых. Попробуете – оцените.

Девочка не захотела даже попробовать меда, зато позвала меня к себе наверх. Мама помогла снять ботинки, а дядя поднял меня и усадил на лавку. Лавка была широкая, на ней лежал толстый матрас, застеленный сверху простыней. Наверху было не страшно, но на всякий случай я отодвинулся от края. У девочки была большая книга с картинками, и тетрадь, и цветные карандаши. Всю дорогу девочка рассматривала со мной картинки, показывала свои рисунки в тетради. Учила меня рисовать аэропланы и совсем не задавалась. Я бы тоже мог ей всего нарассказывать интересного, но стеснялся того, что не умею говорить по русски. Как только я пробовал по нашему «балакать», она напряженно вслушивалась в мои слова и все равно многого не понимала и спрашивала:

- А что такое крейда?

Я рассказывал, где залегает крейда и для чего используется, но девочка ничего не понимала. Приходилось спрашивать у мамы:

- Мам, как крейду правильно называть?

- Мел,- поясняла она.

Поэтому старался больше слушать и молчать. Но вскоре опять не мог объяснить что такое глэчик. Приходилось опять обращаться к маме:

- Мам, а глэчик как называется?

- Кувшин или крынка.

-А вы, что украинцы? - спросила у меня девочка.

- Не-е. Мы хахлы.

- Так хохлы это и есть украинцы.

- Не-е. Украинка у нас есть одна, тетина Тонина мамка – бабушка Полтавка. А мы хахлы.

- Именно украинцев и называют хохлами, а они обижаются за такое прозвище.

- Мы и есть хахлы, и че ж тут обижаться, если нас сразу слышно, что мы хахлы. А украинцы – другие.

- Знаешь, я опять тебя не понимаю. Ладно, оставим это. Давай играть.

Ехать в поезде понравилось очень, но вскоре мама сказала:

-Женечка, спускайся вниз сынок. Скоро наша станция будет.

Дядя снял меня сверху и сел на свою лавку. Мама вылила из банки весь оставшийся мед в чашку дяди. Пояснила:

- Это Вашей сестре, угостите ее, когда мы с поезда слезем. Вы ее совсем засмущали, а мед не сахар он зубам не навредит.

- Что Вы, что Вы. Не выдумывайте. У нас и сахар и варенье. А Вы все свои сладости хотите оставить.

- Ничего. Мы с Женей уже приехали. Меня здесь сестра встречать будет.

Зашнуровывая ботинки мама наклонилась к самому моему уху и тихонечко спросила:

-Ты писять или какать хочешь?

- Не хочу, - ответил я, хоть писять мне уже немножечко хотелось.

- Ничего, сейчас пойдешь со мной, пописаешь. Крестную может долго ждать придется, а там вещи оставить будут не на кого.

Я не мог понять как в вагоне можно будет пописать, если кругом люди, но послушно пошел с мамой. В другом конце вагона мы зашли через узенькую дверку в тесную коморку. В коморке пахло нужником и было тесно. Мама подняла меня с железного пупырчатого пола и поставила обоими ногами на высокую железную лейку с загнутыми краями и заставила писять в эту лейку. Потом придавила что-то своей ногой, по краям лейки потекла водичка, а дно лейки отвалилось, и все вылились. У самой двери был прикреплен крашеный тазик с дыркой посредине. Мама приподняла меня над тазиком и придерживая своей коленкой стала крутить какую-то большую железную пуговицу. Опять потекла вода. Набирая эту воду в свою ладошку, она помыла мои руки, сполоснула лицо и даже пригладила мокрой ладонью мои волосы. Я не выдержал и просил:

- Это что, в поездах такие нужники?

- Не нужник, а туалет.

- Че в поездах нужники, туалетом называют?

- Нужник сынок, это куда люди какать ходят. А здесь ты видишь и зеркало есть, чтобы женщинам причесываться, а мужчинам бриться. И рукомойник. Поэтому его и назвали туалетом.

Выставив меня за дверь туалета, она велела никуда не уходить. Я постоял немного у двери и отошел в сторонку. Тут к двери подошла толстая тетя, посмотрела на меня и сказала:

-Занято.

Я не понял о чем она говорит и промолчал. Тетя повернула ручку двери и хотела ее открыть, но дверь не открывалась. Повернувшись ко мне, она спросила:

- Мальчик, ты туалет ждешь?

Второй раз за сегодня меня назвали мальчиком, и я даже немножко загордился. Тете ответил:

-Не, я маму жду.

- Ну и славно. А то скоро станция большая и туалет проводники закроют.

Мама вышла из туалета тоже с мокрыми руками. Придя на место она вытерла рушником свои и мои руки, и мое лицо. Сказала:

- Посиди пока, а я буду вещи собирать. Наша станция скоро.

С поезда мы слезали с помощью военного дяди. Он спустил на землю нашу корзину, снял меня и даже маме помог спуститься. Сказал, что поезд остановился плохо и нам придется переходить через рельсы. Мама хотела ждать крестную около поезда, но дядя предложил помочь перенести нашу корзину до станции и ждать ее там. Когда пришли к станции, он посоветовал нам ждать на скамеечке под деревом, а не в зале, потому что там сейчас очень душно.

Мама переживала за дядю. Волновалась:

- Не знаю, как и благодарить Вас. Мы бы сами ни за что с этой корзиной не справились. Ну, вы только бегите быстрее, а то чего доброго и, правда, отстанете.

- Все в порядке,- успокоил он маму. – Поезд здесь долго стоит, наверно паровоз меняют. Не отстану. Мне же хочется посмотреть какой неотразимый поклонник будет Вас встречать.

- Какой там поклонник. Я же говорю, к сестре приехала. Ой, вон, слава Богу, и она идет, а то я тут уже изпереживалась вся.

Мама показала рукой на, идущих через площадь к станции, крестную и высокого дядю в шляпе.

- А кто рядом с сестрой, - спросил дядя. – Ее муж, или все же Ваш поклонник.

- Кто с не знаю. Ну, уж не мой поклонник точно, - улыбнулась мама.

Дядя посмотрел вдаль и заторопился:

- Как бы мне не хотелось быть представленным, Вашей думаю не менее прекрасной сестре, но, увы. Вынужден откланяться. Поезд подходит и отрежет мне путь к отступлению. Так что до свидания Вам, ты мужчина расти, слушайся маму, а Вам удачи в Ваших делах, может, встретимся еще когда,- и протянул маме свою руку.

- До свидания, спасибо Вам большущее, - ответила мама и несмело пожала его руку.

- Счастливо. Побегу я, а то поезд уже близко! – поворачиваясь к нам спиной, на ходу воскликнул дядя и заспешил через рельсы к своему вагону.

Вскоре к нам подошли и крестная с дядей. Они поздоровались. Расцеловавшись с мамой и поцеловав меня, крестная пояснила:

-Я только думала, у как вас теперь искать. Южный поезд загородил к вашему проход, а вы сообразили сами до станции выйти.

- А мы уж волноваться начали,- ответила мама. – Хорошо, что хоть ты не одна, а то у нас корзина тяжелющая.

- Не Шурик с нами не едет. Мы с ним только сейчас познакомились. Я ведь вас часа два уже ожидаю.

Дядя подошел ближе и сказал:

- А что, я вполне могу и с вами поехать. Тем более если вещи тяжелые.

- Остынь, - поднимая ладонь к верху, прервала его крестная.- Тебя мне еще не хватало там. Ты Ксения не волнуйся. Я с кондукторшей договорилась, она нас в автобус раньше запустит. Меду ей стакан нальешь и всего делов. Так, что до Гундаровки мы с форсом доедем, а там уже проще будет.

Добирались мы к ее шахте до самого вечера. Ехали и на автобусах, и на вагоне товарном, и пешком шли. Крестная уже много лет снимала угол у нашей землячки Куприяновны, которая переехала на Донбасс еще до войны. Я всю дорогу переживал за то, как мы все ляжем спать. В углу места мало. Там не то, что лежать, а сидеть и то можно только одному. А нас вон сколько.

Когда пришли, Куприяновны дома не было. Крестная пояснила, что хозяйка работает во вторую смену. Я сам догадался, что второй сменой называется, когда люди работают не утром, а вечером. Через маленькие сени зашли в небольшую комнатку с печкой, столом и рукомойником. Из-за печки комната была похожа на наши деревенские хатыны, но была меньше и называлась кухня. В следующей большой комнате, посредине к сволоку^, была прикреплена занавеска из тонкой темной материи в мелкий цветочек. Показав на занавеску, крестная пояснила:

- Ну, вот вам и мой угол, а в нем и все мое богатство.

За занавеской оказалась много места. Там разместились: большая кровать с высокими витыми решетками, столик, небольшой буфет, сундук с висячим замком, два стула, чемоданы, ящики и ножная швейная машинка. Мама глянула на меня и сказала:

- Женька совсем из сил выбился. Надо его уложить. Мы как спать будем.

- А как еще. Валетом ляжем, на моей кровати.

Мама раздела меня, сводила в нужник, который крестная на поездной манер почему-то назвала туалетом и уложила в постель. Очень хотелось посмотреть, как они будут ложиться на кровать валетом, но сон быстро сморил меня.

Утром разбудила меня чужая женщина. Высокая, полная в платье с большим вырезом на груди она легонечко трясла кровать за решетку и приговаривала:

- Вставай жених, вставай. Ишь разоспался на новом месте, так и завтрак можешь проспать.

Голова у тети была повязана не платком, а цветной косынкой. Концы косынки она завязала над самым лбом узлом, и они торчали в стороны как рожки. Я тер спросонья глаза, рассматривал эти рожки и не знал, что ей нужно ответить.

Тем временем тетя продолжала:

- Ну, так что ж ты решил, встаешь или нет?

- А мама где? - спросил я.

- Мамка твоя, на рынке с утра. Мед продает.

-А крестная?

- А крестная еще раньше, затемно ушла шахтерам есть варить.

- А Вы Куприяновна?

- Молодец жених, сообразительный, угадал.

- Может, я тогда полежу, пока мама вернется?

- Да нет уж. Не получится. Мы договорились с твоей мамкой, что ты будешь со мной гостевать, пока она не вернется. Так что вставай, сбегай в туалет и умойся. Рукомойник во дворе на заборе висит.

Куприяновна оказалась совсем не страшной. Она разрешила играть в ее дворе, только не выходить за калитку и не ходить по огороду. Поясняла все, о чем я спрашивал, а не отмахивалась от меня, как часто бывает у взрослых.

Двор у Куприяновны был маленький, узенький, с утоптанной землей и во дворе совсем не было травы. А землю подметали веником как у нас в хатах. В конце огорода протекал узенький ручеек с чистой водой. Из живности у хозяйки были куры в загородке и черепаха, которая жила во дворе. У нас черепахи наверно не водились, и я их раньше никогда не видел. А к Куприяновне она сама пришла в прошлом году. Черепаху можно было брать в руки и даже переворачивать на спину, но я боялся, что она укусит меня. Тогда хозяйка положила черепахе свой палец в рот, и я не стал бояться.

Через дорогу от хозяйкиного двора возвышалась аж до неба, черная и крутющая гора из черных глыб. Эта гора называлась террикон, в вдали за хатами были видны такие же терриконы только поменьше нашего. Куприяновна не согласилась, что те терриконы меньше, а сказала, вроде они еще больше, только издали кажутся меньшими. Я подумал и согласился с ее словами, особенно когда она рассказала мне все про вагонетку.

Я сразу присмотрелся как на ближнем из тех терриконов, что были за хатами, время от времени вверх ползет коробочка. Доползая до самого верха, она заползает на тонюсенькую палочку, становится меньше и из нее, что-то высыпается. Куприяновна пояснила, что это работает ее шахта.

Терриконы насыпают шахты, когда шахтеры под землей копают уголь. Уголь он лежит не в земле, а в породе. Порода это такой же уголь, только он не блестит и не горит. Шахтеры, глубоко, глубоко под землей бьют молотками по породе, откалывают ее от угля и грузят в вагонетки. А вагонетки это такие тележки железные, высотой с человека и длиной с воз лошадиный, только ездят они как поезд по рельсам. Их там под землей и сцепляют в целые поезда. Вагонетки с углем и с породой поднимают из-под земли наверх. Уголь потом товарными поездами увозят отапливать заводы, и пароходы, и паровозы, а породу сваливают в террикон. По нему проложены рельсы и на самой вершине это оказывается не палочка тонюсенькая, а рельсы, торчащие, издалека такими кажутся. Вагонетки привязывают к длинной железной веревке и веревка тащат ее до самого верха. А наверху у вагонетки кузов опрокидывается и порода высыпается. Шахту под тем терриконом, где поселилась Куприяновна, уже закрыли. Поэтому породу на него больше не возят. Терриконы летом от жары загораются и горят внутри круглый год. Поэтому лазить на него нельзя ни в коем случае. Есть люди, которые идут искать куски угля среди породы. Некоторые из них проваливаются в жар, как в пекло и сгорают заживо.

Та шахта, на которой Куприяновна работает, тоже старая и ее тоже могут закрыть когда-нибудь. А есть шахты новые. Хозяйка показала мне в промежутке между крыш двух домов маленький террикончик:

- Смотри, видишь вдали какой террикон маленький еще. Эта шахта только второй год как заработала на полную силу. Поэтому и террикон такой. Понял теперь все?

Мне было все понятно, но я боялся не запомнить чего-нибудь и потом дома перепутать, рассказывая об увиденном. Еще меня мучил вопрос, как шахтеры работают под землей, как уголь этот грузят в вагонетки и как сами вагонетки толкают – ведь под землей должно быть темным темно. Я спросил у Куприяновны:

- А вот скажите, как там эти шахтеры видят все? Или они руки вперед вытягивают, как мы, когда ночью на двор выходим?

- В шахте все видать. Туда же свет протянутый.

- А как его под землю протягивают? Солнце ж туда не затянешь.

- Электричество туда протянуто и лампочки горят постоянно.

- Лампочки, такие как Ваша лампа?

- Нет, электрические.

- А какие они электрические?

- В фонарике видел лампочку?

- Да.

- Вот и там такие, только больше намного. А в забое у шахтеров, фонари керосиновые, шахтерские. Вон у меня под сараем угольным висит шахтерский фонарь, видишь?

- Вижу. У нас тоже дома фонарь есть, к корове зимой ходить, но не такой, а пузатый.

- В шахте с такими фонарями нельзя. Взрыв будет. У шахтеров фонари особые. А сейчас уже многим в забой каски специальные выдают и у них фонарики электрические прямо в каске закреплены.

- Привязаны к каске?

- Нет, внутри в каске, снаружи только фара.

После обеда хозяйка спросила:

- А ты не побоишься один остаться, если твоя мамка не вернется до моего ухода, а то уж гудки скоро начнутся.

- А че, гудки страшные? Вы думаете, я их побоюсь?

- Не ты гудков побоишься,- засмеялась Куприяновна, - а я боюсь, что мамка твоя не вернется к моему уходу.

- А какие такие гудки должны начаться?

- Да фабрика и шахты гудят рабочим на смену идти.

- А как они гудят?

- Ну, как машины гудят на дороге, чтобы человека не переехать. Только громче. Услышишь скоро. Сначала на ЦОФе гудеть будут, потом моя шахта, а через пол часа двадцатая. На других шахтах тоже гудки дают, но у нас, их слышно только перед дождем.

Гудки оказались не такими как у машин, а такими как у паровозов, только намного длиннее, но к тому времени мама уже вернулась с торговли.

Хозяйка у нее спросила:

- Ну, как успехи?

- Хорошо,- ответила мама,- с утра почти не брали, потом чаще и чаще стали подходить. А к вечеру прямо очередь стояла. Тут возвращаться пора, а люди подходят и подходят. Не отпускали, пока не распродала весь. Еще и спрашивали, буду ли завтра торговать.

- Торговала почем?

- По разному. С утра по 60 рублей поставила. А с обеда уже по 80 брали, а когда в очередь встали, объявила по 90, и все равно разобрали весь.

-Ну, это ты подруга продешевила. У нас тут по стольнику продают не меньше, а в Гундаровке и в Краснодоне по выходным до ста двадцати доходит.

- Марфуша мне говорила. Но я и так в два раза дороже продала, чем у нас к поездам выносить. Да и сидеть с ним долго у меня времени нет. С работы еле отпустили и еще заказали, что бы недолго.

Вечером, когда Куприяновна ушла на работу, а крестная пришла с работы, я не захотел ложиться раньше спать, а ждал, пока они тоже лягут, чтобы посмотреть, как люди спят валетом. Взрослые долго не сидели. Крестная сказала:

- Давайте сегодня пораньше ляжем, а то я завтра дежурю, и на работу придется идти еще затемно. Нужно выспаться.

Спать валетом оказалось очень просто. Ложились головами в разные стороны, а ногами навстречу друг дружке. Меня уложили к стенке. Крестная легла посредине, ногами ко мне. Последней с краешку легла мама, ногами к крестной. Но спать они все равно не стали. Крестная все время жаловалась маме как ей тяжело работать и жить на квартире. Мама слушала и сочувствовала. Время от времени крестная говорила:

- Ну, хватит, будем спать. Всего все равно не расскажешь, а я на работу просплю завтра.

Они на немножко затихали, потом крестная начинала опять рассказывать про ее ужасную жизнь на Донбассе. Жилось ей не просто. Уходя на работу, крестная замечала, как лежат ее вещи. А когда возвращалась, обнаруживала, что порядок нарушен. Квартирная хозяйка утверждает, что ничего не трогала, а больше лазить по ее вещам некому. Куприяновне она теперь уж ничего не говорит, только в душе все переносит. Да боится, что если та прихватит, что из вещей, которой крестная сейчас не пользуется, то эта вещь, так и присохнет у хозяйки.

На работе вообще страсти. Заведующая их столовой, оказывается самая натуральная ведьма. А каждый начальник из шахтоуправления так и норовит обидеть или поиздеваться. Завхоз тот вообще уже второй год пробует загнать крестную в бутылку через узкое горлышко. У меня аж мурашки по коже пробежали от страха и жалости к ней. Я никак не мог представить, как наша высокая и полноватая крестная может залезть в бутылку, пусть даже в самую большую, пусть даже и с широким горлышком. А этот завхоз пробовал ее затолкнуть еще и через узкое горлышко.

В это время мое внимание привлек другой ее рассказ. Рассказывая, как поссорилась с шахтерами, которые вызволяли попавших в аварию товарищей и пришли кушать, не снимая рабочей спецовки, она сказала, что не знает, кто ее за язык тянул. Я представил как кто-то неизвестный крестной, грязный, весь в угольной пыли и мазуте тянет ее за язык. Представил, как ей было больно и противно. Комок подступил к горлу. Хотелось заплакать, но сдержался.

На следующий день мы с мамой пошли за покупками. Куприяновна советовала маме не тратить деньги, а подождать до воскресенья и купить все, что нужно, на толкучке. На толкучке хоть не всегда новое продают, но зато намного дешевле. Мама пояснила:

- Да мне и домой быстрее нужно. Да и брать все, я еще из дому решила, в магазинах. Не потому, что только новое хочется купить, а потому как боюсь я на толкучке покупать. Меня по моей простоте любой торгаш обманет.

- Как это обманет? Ты же смотри, что покупаешь.

- У вас здесь люди городские, а я простая женщина. У нас вон в Россоше, не такая уж толкучка как ваши небось. И то, каких только страстей не рассказывают. Рассказывают как такой вот простофиле, очень дорого сапожки женские фасонные продали. А потом оказалось, что подошва у сапожек не из товара, а из хлебных корок пришита. Не-е-е, я боюсь на толкучке покупать. Да и шпаны у вас говорят много здесь. Я по улицам хожу и то с опаской. А на толкучке вырежут деньги, и не почувствуешь. Или кошелек отнимут.

-Ну, дело ваше, как знаешь. Вы на Первую площадку поедите скупаться, или еще куда?

- Не знаю. Как получится. Говорят у вас здесь товаров много в магазинах. Не то, что в нашем сельпо. Нам Марфуша дорогу рассказала и на Первую площадку, и в Краснодон. Здесь не найдем все, что собираюсь покупать, может и туда поедем. Она сказала, автобусы часто ходят, а остановку кондукторша подскажет.

Проходили и проездили за покупками мы целый день. Сначала было все интересно: и мерить, и на автобусах ездить, и пирожки теплые, но невкусные кушать, а потом мне все надоело. Я хныкал и уговаривал маму быстрее пойти к Куприяновне. Мама стыдила меня, что я такой изнеженный как девчонка, обещала, что скоро поедем, но мы все ходили и ходили. Потом, когда она сказала, что уже все купили, и что едем на квартиру – мы еще долго ехали и шли домой. Я сильно заморился, но терпел и почти не плакал.

На квартире нас уже ждала крестная:

- Ну, что заморились? А я успела супчик свеженький сварганить. Мойте руки и будем, есть прямо с пылу, с жару.

- Ой, не скажи. Я и то устала. Вроде, что тяжелого? Ходи и смотри. А Женя вообще с ног валится. С обеда уже скулить начал и домой проситься.

- А купить все купила, что собиралась? Давай хвастай.

- Хвастать особо нечем. Денег в сто раз больше было бы и то, небось, не все купить можно из того, что хочется. Смотришь и то нужно, и того в доме нет, и много такого чего ни у нас в лавке сельповской, ни в магазинах районных не бывает. А вас все лежит на прилавках. Бери – не хочу. Лишь бы деньги были.

- Вот и я об этом думаю. Вам проще может, и потратили б лишнюю копейку так купить нечего. А у нас не успел получку получить, а глаза уже разбегаются. И то нужно и того хочется.

- Дело в том, что дома копеек лишних не бывает. А с деньгами вообще-то и у нас люди достают, что нужно по знакомству.

- Нечего соловья баснями кормить, показывай, что купила.

- Давай может, сначала покорми нас супом, а не баснями. Потом, положим, Женю спать, а сами сядем, и будем рассматривать все хоть до утра.

- Ха-ха-ха-а, и то правда,- засмеялась крестная,- супом свежим расхвасталась, вы только в калитке показались, а за стол не сажаю. Садитесь, будем кушать.

Убедившись, что взрослые замолчали, и я не буду вмешиваться в их разговоры, решил высказать давно мучившее меня предложение:

- Крестна, вот Вы страдаете от того, что в ваших магазинах все есть, и на работе Вас все обижают, а Вы приезжайте к нам, на все время и будем жить вместе.

- Ишь чего выдумал, пострел, - улыбнулась крестная.

- Он у нас жалостливый. Переживает за всех. Но ты Женечка за крестную свою не переживай, - сказала мама и погладила меня по голове.- Теперь ее никакими калачами не заманишь жить на селе. Вот вроде бы в городе устроиться непросто, а в колхоз любого с дорогой душей возьмут. Только не видно, что-то чтобы ехали на село. Как бы в городе трудно не казалось, а в село все равно не хочет никто возвращаться.

- Знаешь Ксения, а ты права. Сколько мучений, сколько страданий приходится выносить, а уехать из города даже и на ум не приходит. Здесь все же и культурней, и веселей, и интересней. И себя есть, где показать и самой посмотреть, поговорить, посидеть в компании с интересными и важными людьми. А у вас такой жизни и через сто лет не будет,- согласилась с мамой крестная.

Как только покушали и меня уложили в кровать, они, даже не убирая посуду, уселись рассматривать покупки.

Крестной все не понравилось и она все время ругалась на маму, что та не дождалась пока у крестной освободится пол дня, чтобы скупаться вместе и чтобы крестная проследила за выбором:

- День бы подождала, и все бы было нормально. Завтра до раздачи обеда я свободная. Вместе бы и скупились. А ты спешишь всё, как голый в баню.

Что мне купили, ей все не понравилось. Рубашки не следовало в село светлые покупать. И две зря купили, потому что дети быстро растут, еще одну сносить не успею, как вырасту из нее. А мама аж две купила. За лыжи детские, крестная вообще рассердилась на маму. Говорила, что это глупый форс, а не нужда. Что такие покупки только большие начальники делают для своих детей и то не для того, что им это нужно, а чтобы перед простыми людьми похвастать. А маме хвастать нечем и не перед кем. В колхозе деньги только раз год дают, и то все на облигации выворачивают. А мама так необдуманно растратила, все то, что наторговала. Мама оправдывалась:

-Лыжи у нас даже у некоторых простых хлопцев есть. Они конечно уже большие, не такие как Женя и лыжи у них большие. А маленьким бы тоже люди наверно смогли купить лыжи, так их к нам не завозят. А у вас и маленькие продаются. У нас ведь одни бугры и горки. Во дворе и то может кататься от сарая к порогу. Пусть учится, лыжи они для развития полезны, и силу развивают, и ловкость и устойчивость будет развиваться.

- Я вижу, тебе ваша квартирантка совсем мозги затуркала. Раньше ты про такие развития и не знала, а наслушалась этой Люси и развитий захотела.

- Так раньше у меня и Жени не было.

- Да и санки с горок кататься у Женьки есть. Такие легкие. Когда меня той зимой к поезду провожали, я поразилась – длинные, а как пушинка.

-Санки санками, а лыжи и интереснее им и для развития.

- Заладила ты с эти развитием Люсиным. Я тебе про бережливость, а ты про развитие. Сама ж сказала, что кубики тоже для развития, так они хоть дешевле. Вот и пусть кубиками развивается, а с горки и на санках мог бы прокатиться.

Мне очень понравились эти крашеные лыжи, очень хотелось дождаться зимы и прокатиться на них как Гришка катается. И еще хотелось подсказать маме, чтобы она объяснила крестной, что на лыжах еще и в снег не проваливаешься. Зимой мы все валенки снегом забьем, пока на горку поднимемся. А Гришка на лыжах совсем не тонет в снегу. Вмешиваться в разговоры взрослых не полагалось. Лежал и переживал, что если мама про снег не вспомнит, то крестная может заставить ее отнести лыжи назад в магазин.

Но когда развернули те покупки, которые мама сделала для дедушки и бабушки, крестная про лыжи сразу забыла, а начала ругать ее за них:

- Ну, ты вообще выдумала. Такого им понакупила, вроде они каждый день в шахтоуправлении совещаются. Да у нас в городе не у каждого штаны есть шерстяные. Люди в кино и в ресторан в простых штанах ходят, а ты татку шерстяные справить решила. Ну, выхвалишься, а куда он их одевать будет? До Руденка в гости пойдет? Так до Руденка не только в простых, а и драных можно.

- Зачем ты так? Татко Они и в Митрофановку ездят, и на собрания ходят.

- Как Они в Митрофановку ездят? Они же поезда боятся как черт ладана.

- Они на лошадях ездят: с молоковозом, или с горючевозом, или на выездных когда место есть.

- А в райцентре, что Они забыли?

- И к зубнику ездят, и пчеловодческий магазин теперь специальный открыли. Там теперь даже вощину, на заводе тисненую в обмен на топленый воск выдают.

- Ну а мамке, ты, что выдумала туфли магазинные справлять?

- А че ей и не пофорсить в туфлях? Не ворованные ведь, а за деньги купленные, за те, что я наторговала с меда, ее мужем добытого.

- Ты думаешь, Они за них спасибо скажут? Да она как ушла из колхоза, так никуда дальше огорода и носа не высунет. Кроме в вербы за дровами. А по хозяйству ей и сапоги татко хромовые сшили и черевики^ есть.

- Да ты глянь у вас, много женщин таких возрастом как Наши мамка выходят на улицу в черевиках? Я посмотрела, здесь даже старухи и те не все в черевиках ходят.

- Ну, ты и сказала! Здесь же шахты! Это тебе не село ваше. Здесь бывают такие старушенции попадают, особенно из бывших. Ей уже под семьдесят, а она в туфлях магазинных, да еще и на каблуке высоком. Ну а маме то это зачем?

- Так я ж ей с маленьким каблучком купила.

- И куда Они в них попрутся?

- Мало ли куда. Может просто так, в воскресенье оденут. А может, в лавку сходят, может к родственникам. Ты не представляешь, как мне хочется, чтобы Гайворонская Их в этих туфельках увидела.

- Осталось только для зависти этой шалавы деньги транжирить. Я ждала, что ты себя приоденешь. Сама видишь, какой здесь выбор. И барышни видишь, какие есть расфуфыренные. Тебе тоже по фасону одеться денег вполне могло хватить, если б ты не растранжирила их впустую.

- И так я на себя больше всех накупила, аж неудобно. Маме один отрез на платье, а себе два. Им только туфли, а себе и туфли и полусапожки.

- Платье могла купить хоть одно магазинное. Его ведь сразу от шитого деревенской бабкой отличить можно. Да и на пальто магазинное вполне бы хватило.

- Куда мне платье магазинное? И размеров на меня недомерка не бывает, да и фигура моя неправильная. В последнее время горб все заметнее и заметнее. Спасибо Пискунка приспособилась на мою фигуру шить. Даже выкройку из газеты вырезала, чтобы если у другой шить буду, так уже видно было как лучше.

- А пальто?

- Пальто тем более мне ни к чему.

- Не поняла.

- Да есть у меня все зимнее. Плюшку только в прошлом году купили. Новая. Стеганке хоть и три года уже, а она как новая, я берегу ее. А как морозы сильные полушубок одеваю. Он хоть не дубленный, зато мягкий и теплый.

- Белья вижу, никакого себе не купила. Заметила, небось, у нас здесь одних лифчиков десть фасонов, а то и больше.

- Что ж я лифчик себе сшить не сумею? А под платьем кому видать, мною он сшит или дорогой, покупной?

- Глупая ты, что ли? Ты же без мужа живешь. Поэтому о белье в первую очередь думать должна, может тогда, кто и сыщется.

- Ты меня прямо в краску вгоняешь.

- Раньше б краснела – Женьки может, не было бы, а теперь прошла пора краснеть.

- Ты же знаешь, не принято в селе напрямую об этом говорить.

- Во, во. Говорить не принято, а делать, пожалуйста.

- Ты, что осуждаешь меня все же за Женю?

- Да я это так просто, к слову. За мужа тебе уже всерьез надо задуматься.

- Кому я нужна такая. Мало того, что горб уже заметным становится, так теперь еще и мамкой стала. Война не таких как я женихов полишала, а мне теперь и думать за мужа не приходится.

Потом крестная долго еще рассказывала маме как правильно с мужчинами обходиться. Мама слушала, кивала, а чаще смеялась и говорила, что она так ни за что не сумеет. Слушать их разговоры было очень интересно. Чтобы не заснуть, я и на локте приподнимался, и на бок переворачивался, но все равно не заметил, как заснул.

Утром нас собирали в дорогу домой. Куприяновна тоже только встала с постели, умывалась и крестная хвасталась перед ней новой косынкой:

- Посмотри Куприяновна на мою новую повязку. Наша буржуйка всем подарков понакупила и про сестру не забыла. Спасибо ей.

- При чем там я, - отозвалась мама,- это татко на все руки у нас. Вот и меду накачал, что и себе осталось, и на продажу выгадали. Ему спасибо.

- А жениха приодели?- не забыла по меня хозяйка.

- Что хотели, все достали,- сказала мама.

- Они еще думаю, приедут его одевать, когда в школу придет время собираться,- добавила крестная.

- А вы что собираетесь уже? Автобус же в одиннадцать двадцать,- удивилась хозяйка.

- Я решила их раньше отправить, на попутных.

- А когда их поезд?

- На поезд они вроде успевают с автобуса. Да боюсь, вдруг в автобус не влезут. Ведь всяко бывает.

- Сегодня день будний. Не должно народу лишнего быть. А там как знать.

- И на работу мне к половине двенадцатого. Я их посажу на попутку и вернусь.

- А в дорогу ты им чего собрала?

- Нам ничего не нужно, - вмешалась в их разговор мама.- Хлеба я вчера купила, и сала у нас еще большой кусок остался. Кипяток в вагоне свободно брать можно.

- Свари им яичек хоть по два или по три. Я сейчас пойду, сниму свежих.

- Не стоит беспокоиться Куприяновна, - попросила мама. – Нам ехать всего четыре часа.

- На поезде четыре, да до поезда пол дня ждать, не зли меня лучше.

Хозяйка принесла яйца, заставила крестную помыть их и сварить на керогазе. Мама предложила деньги за яйца:

- С яйцами нам конечно надежней будет. Только скажите, сколько они здесь у вас стоят. Я заплачу. Мы с Женей не все деньги растратили.

- Остынь со своими деньгами. Мы с Марфой Степановной рассчитаемся.

- Че ж она на нас будет тратиться. Да и получка у нее не скоро, а у меня, слава Богу, деньги остались.

- Не переживай за нее. Не будет она деньги за тебя платить. У нас тут своя махинация. Степановна твоя не то за яйца, за угол не деньгами рассчитывается. Успокойся и не лезь в наши секреты.

По дороге к автобусу мама спросила у крестной:

- А че это хозяйка тебя Степановной величает? Она что буквы не выговаривает?

- Забыла я тебя сразу предупредить. Меня здесь если по отчеству называют, то Степановной?

- А зачем это? В бумагах перепутали?

- В том и дело, что в бумагах я Стефановной записана. Девкам из канторы могорыч обещала, чтобы переписали. А те уперлись и ни в какую. Говорят, как в метриках записано, так и у них должно быть.

- Не пойму ничего. Менять то зачем?

- Неудобно мне с таким деревенским отчеством.

- Как это?

- Не называют городских Стефанами.

- Почему?

- А потому, что деревенское это имя.

- Имена везде одинаковые.

- Ну, уж не скажи. Как только скажут Стеф-ф-а-ановна, так сразу и понятно, что эта из села Ачуева.

- А Степановна?

- Степановна уже по-городскому.

- Почему по-городскому, и у нас Степаны есть. Ты ж знаешь Степан Васильевича?

- Степаны они и в селе бывают и в городе. А Стефанов в городе не бывает.

- По мне так никакой разницы нет.

- Просто ты жизни городской не видела и не понимаешь. В городе все имеет значение.

На остановке стояло много людей, ждущих попутных машин до Гундаровки и до Каменска. Вскоре до Гундаровки много людей уехало на большой машине и на автобусе военном, а мы все стояли. Потом мужчины остановили машину-самосвал с железным кузовом. Мужчины сели в кабину, а остальные стали залезать в кузов. Пока мы шли, крестная успела предупредить маму, что за переездом, когда машина остановится и шофер станет собирать деньги можно деньги не отдавать сразу, а сказать, что в Каменске рассчитаетесь. А еще можно отдать деньги до Гундаровки, а ехать до Каменска. А то есть такие шофера на самосвалах, что деньги собирают, а потом кузов задирают, людей высыпают и уезжают.

Потом крестная хотела мужчин из кабины высадить и посадить в кабину нас с мамой. Но мужчины сказали, что они друзья шофера и в кузов не полезут. Когда мы залезли в кузов, крестная забралась на колесо, начала ругаться со всеми и заставила людей пропустить нас с мамой вперед, потому что она с ребенком маленьким.

Когда переехали через рельсы, машина остановилась, и шофер залез в кузов брать деньги, все люди отдавали деньги сразу. Мама тоже отдала до Каменска и сразу, а нас из кузова все равно не высыпали.

Через дорогу, в хате у моего двоюродного дедушки Антона, жил, приехавший на лето, его внук Егорка. Их семья жила в райцентре, в Митрофановке и поэтому он выделялся среди наших, сельских довоенных пацанов. Когда в село приезжала его мамка, то она на всех ругалась, чтобы его не называли на сельский лад Ягорой, чтобы бабушка Фекла не нагружала его домашней работой. Она даже дедушке Антону, своему родному отцу, возражала:

- Каникулы для того и дают, чтобы ребенок отдохнул за лето. А не для того, чтобы он ишачил на огороде или со скотиной управлялся.

- Из бездельников воры или пьяницы получаются – не соглашался дедушка.

- Он не бездельник – стояла на своем тетя Уля. – В Митрофановке он и дрова рубит, и хозяевам забор помогал ставить.

- Вырастет, посмотрим.

- А нечего и смотреть. Наукой установлено, что пристрастие к выпивке передается по наследству, а ни в нашем роду, ни у отца его в роду пьяниц не было. Да и лодырей тоже.

- Ну, ну. Вам виднее. Вы то грамотные. Знать стали столько, что родителей поучать начинаете, - грустно соглашался дедушка и тяжело вздыхал.

Сверстники завидовали Егору и потому, что он из райцентра, и что времени у него много свободного. В любое время он мог, не спрашивая разрешения уходить из дому, хоть на целый день. С одним он ходил помогать косить тому сено. К другому напрашивался в попутчики, отвезти на ручном возочке вещи на станцию, для уезжающего на поезде гостя.

Станция – так у нас называли полустанок Пасеково, была недалеко, за Журавлевым лесом. Сходить туда и обратно можно за пол дня, даже быстрее, но ребята приходили с железной дороги только вечером. Сидели там под лесополосой, смотрели, на проходящие поезда. Пробовали ладонями, горячий ли шлак выгружают кочегары из паровозных топок. Следили, как маневрирует и быстро, задним ходом уезжает обратно паровоз-толкач, который помогал основному паровозу вытаскивать на подъем со стороны станции Журавки, длинные товарные поезда с углем. Следили, быстро ли появляется поезд, после того как открылся семафор. Обливались водой, которую заливали в паровозы.

Домой они возвращались с массой интересных подробностей, а от их одежды и от возка еще два или три дня исходил непривычный, ни на что не похожий «железнодорожный запах».

С приездом Егорки, во двор к дедушке Антону почти постоянно приходил один, два, а то и целая ватага довоенных пацанов. Меня наверно потому, что я Егоров родственник они никогда не прогоняли и разрешали оставаться в их компании. Иногда только, когда им надо было обсудить особо секретное дело, они мне говорили:

- А ну Женька, отойди подальше и не подслушивай. Нам посекретничать надо.

Я отходил и даже не подслушивал. Просто они иногда забывали про меня и начинали громко разговаривать. Или я, заигравшись, оказывался рядом и ненароком слышал, о чем они говорят.

Если у пацанов было время, они обычно просили Егорку показать или почитать альбомы. Прятал он их за камнями, на которых стояла их коморя^*. Альбом – это такая толстая, с клеенчатой обложкой тетрадь, в которой было полно интересных рисунков, каких то непонятных мне, но смешных пацанам записей с загадками и отгадками. Были там записаны любовные и матерные стихи, и даже рассказы.

Чаще читали стихотворение «Лука Мудищев» или жалостливый рассказ о том, как гимназистку соблазнил молодой офицер, а она, написав прощальное послание, покончила с собой. Мне было жалко юную красавицу, а пацаны сразу начинали обсуждать местных девок.

- Из наших, ни одна бы такого не удумала.

- Или сразу, через родителей, замуж окрутила.

- Так он и согласился, может у него другая есть.

- Как у Семена Мотькиного?

- А че у него две?

- А ты че не знал? У нас Лидку Здорожнюю в кусты по Вербам таскает, а на охровом заводе, с другой девкой, при родителях, прямо в хате спят вместе.

- Брехня. Родители не допустят, чтобы до свадьбы парень у девки, в открытую ночевал!

- Че брехня, я сам слышал, как Семен мужикам на колхозном дворе хвастал.

- Значит и им брехал. Никакие родители такого не допустят.

- Нет, он говорил, мужикам, что эти родители кацапы. А у кацапов, вроде бы можно с девкой и без свадьбы спать при родителях. Только, чтобы от соседей сраму не было, они делают вид, что он у них просто на квартире стоит.

Я не все понимал в репликах старших ребят. Почему Семену можно у кацапов ночевать, а у хохлов нельзя, если у тех девка есть в доме? Почему он не живет в бараке, как живут другие?

Почему наши сельские, до свадьбы, не ночуют в хатах своих подружек я понимал. У любого из них есть своя хата, и переться ему на ночлег к девке совершенно не разумно. Другое дело если они поженятся. Тогда им положено жить вместе. Она спит с ним на его постели, а если оставляют ночевать у родителей жены, то их уложат на ее постель. У него же нет там своей постели. Вдобавок «молодые» ночью должны постоянно заниматься «этим», и поэтому они не вправе ночевать порознь.

Если у парней было побольше свободного времени, то они шли в ближайшую, Водяную кручу. Шли туда курить. Попадаться на глаза взрослым с самокруткой во рту считалось большим проступком и парни вынуждены были прятаться.

Послевоенных ребят в отличие от нас, возмущала страсть взрослых к воспитанию молодежи. Они часто говорили о том, что самый последний, лодырь, неумеха или даже пьяница, если замечает молодежь за каким либо непотребным занятием, не забывал напомнить при случае или специально заходил сказать родителям или родственникам, в чем уличал их чадо. А те, в свою очередь не забывали наказывать, не обращая внимания ни на какие объяснения. Говорили, что им для наказания достаточно уже худой славы об их детях. Приходилось терпеть, но друг друга, большие парни и девки убеждали, что когда они станут взрослыми, то ни за что не станут ябедничать на молодежь.

Однако я замечал, что довоенные ребята, не так сильно как мы боятся ругани взрослых. Единственное, чего они всерьез боялись – это разоблачения, что кто-то из них занимался с девкой «этим».

Интерес к «этому» у сельских ребятишек был естественным и не искажался никакими предрассудками. С малых лет мы видели, что происходят, когда корову приводят к быку на случку. Чем занимаются бараны, прыгая на овец. Как восторженно гогочет гусь, потоптавший гусыню, или самодовольно хлопает крыльями петух, спрыгнув с курицы.

Первоначально игра в «это» была для нас такой же игрой, как и все другие игры. Зимой я проводил дни у соседей. Мы обычно играли в панаса^*, или Маруськиной тряпочной куклой, или моими цветными кубиками, пускали мыльные пузыри, макая в мыльную воду катушку из-под ниток, жужжали, раскручивая на нитке крупную пуговицу. Если выпускали на улицу ходили кататься с горок на санках или скользили ногами по льду. Среди прочих занятий мы играли и в «это».

Когда были маленькими, приставляя стержни из обшелушенных початков кукурузы к низу живота, мы с Маруськой тыкали друг друга в промежность и громко смеялись. Первый раз нас застала за этим занятием и отругала Маруськина тетя:

- Что это вы тут вытворяете бессовестные? А ну давайте кочерыжки сюда,- отобрала то, чем мы приспособились играть, и кинула в горящую плиту.

Нам приказала: