Впервые напечатано в журнале «Жизнь» в 1899 г.       В основу произведения положены впечатления писателя, связанные с жизнью в Казани и работой в булочной Семенова (см. также комментарий к рассказу «Коновалов»). О рассказе благожелательно отозвался Чехов (15 февраля 1900 г.): «„Двадцать шесть и одна” — хороший рассказ, лучшее из того, что вообще печатается в „Жизни”, в сем дилетантском журнале. В рассказе сильно чувствуется место, пахнет бубликами». В. В. Вересаев написал Горькому 20 января 1900 г.: «„Двадцать шесть и одна” — чудно, мне крепко хотелось пожать Вам за нее руку». Понравился рассказ и Л. Н. Толстому, который особенно хвалил начало рассказа. Однако Толстой высказал и ряд критических замечаний. В неотправленном письме к В. Г. Короленко Горький, вспоминая свою первую встречу с Толстым, писал: «...он увел меня к себе в кабинет... усадил против себя и стал говорить... о девушке из „Двадцати шести...”, произнося одно за другим „неприличные” слова с простотою, которая мне показалась цинизмом и даже несколько обидела меня. Впоследствии я понял, что он употреблял „отреченные” слова только потому, что находил их более точными и меткими...» В статье «О том, как я учился писать» Горький вспомнил еще об одном замечании Толстого: «„А печь стоит у вас не так”, — заметил мне Л. Н. Толстой, говоря о рассказе „Двадцать шесть и одна”. Оказалось, что огонь крендельной печи не мог освещать рабочих так, как было написано у меня». В той же статье Горький назвал «Двадцать шесть и одна» одним из первых рассказов реалистического плана. «...У меня было так много впечатлений, — говорил Горький о причинах появления таких произведений, — что „не писать я не мог”».       В июне 1925 г., отвечая из Сорренто на предложение Е. Зозули напечатать в издательстве «Огонек» несколько рассказов, Горький назвал «Двадцать шесть и одна» среди других рекомендуемых им для этой цели произведений.