Предисловие

• Да кому это надо?

• Кто это будет читать?

• Зачем это тебе нужно?

• А где здесь деньги?

Да откуда мне знать, мои дорогие деловые люди из важных деловых сообществ. В одном я уверена — что не все измеряется деньгами, что историю своей семьи каждый должен услышать, сберечь, запомнить, пере дать другим. Это гораздо крепче, чем самое дорогое и монолитное надгробие. Ваши родные и близкие создавали то, чем вы сейчас живете и дышите, они делали этот мир таким, какой он есть сейчас. Они шли через боль, нужду и невзгоды. Они тысячелетиями плакали у Великой Стены о разрушенном храме, о несбывшемся счастье. Но они жили, верили, молились. Именно с такой молитвы и начался этот проект. Я молилась…

Я в двух шагах от легендарной стены — стены, ко торую принято называть стеной плача. Вокруг толпа людей, шум, суета, крики, грохот строительной тех ники. Но вот я делаю шаг, и время плавится для меня желтой туманной дымкой, заволакивая и погружая в секунды меж временного небытия. Я протягиваю руку, касаясь ладошкой левой руки холодного камня. Меня пробирает дрожь оттого, что к ней могли прик асаться ладони царя Соломона, здесь мог проходить степенной поступью царь Давид. Великие цари Иерусалима, стоявшие во главе великого народа. Цари, умевшие говорить и видеть Б-га. Цари, сумевшие создать небывалое величие государства Израиль. Но стена пала, храм был разрушен, под натиском бес численных врагов рухнуло государство, и раскидало народ по всему свету. А здесь сохранились остатки немых холодных камней, бесправных свидетелей бы лого могущества. Они остались, чтобы выслушивать стенания мыкающихся в лабиринтах суетных трагических будней людей. Стой, стена, стой и слушай. Ведь когда-то здесь говорил Б-г.

— А если сейчас он вопрошал бы меня, как вопро шал ранее об ответе царя Давида? Он спросил бы о том, как же сейчас живет мой народ? Неужели и по сей день пребывают люди в слезах и муках? — думала я, стоя у стены, — Какой ответ бы дали имеющие уши стены?

Возможно, что сказали бы стены о том, что закон чились для народа израилева тысячелетние кровавые искупления. И что просят сегодня люди о чем-то про стом, теплом и дорогом: кто о любви, кто о денежном достатке, хорошей работе, новых знаниях. Просят, но не плачут! Не так ли, стена?

А это означает, что началась совсем другая история, в которой Великая Стена больше не плачет. Я убрала руку, открыла глаза и подумала о том, как же хоро шо было бы вспомнить и рассказать истории простых людей, обычных еврейских семей. Истории о пути, который прошел наш народ, назвавший эти стены — Стенами Плача.

— Так о чем же плакали эти люди? Каким сложным был этот путь к счастью и благополучию? — и тут я отчетливо поняла, что обязательно напишу для вас эти истории, которые мне захотят, возможно, рассказать люди. Про свои судьбы, чувства, страдания, радости.

Ведь слитые в одно целое, эти маленькие, казалось бы, семейные истории становятся великой и большой историей целого народа. Представьте себе эти истории как кирпичики, которые собирают новые стены. Стены, которые больше не плачут! Стены, которые невозмож но разрушить, потому что это сила слова и сила нашей памяти. Чем больше эта память, тем крепче и устойчивее становится стена. В своем воображении я уже увидела эти книги. Да, именно так, я увидела их, стоя у подножия Стены, которая слышала Б-га. А может….

Начну с истории моей семьи, которую я услышала от отца и дяди. Итак,… назваться она будет — Звезда для Давида. История семьи Френкель.

Звезда для Давида

Начало

Когда призываю я, ответь мне, Б-г справедливости моей. В тесноте Ты дал простор мне, помилуй меня и услышь молитву мою! (Псалмы Давида).

Будучи ребенком, ты, не задумываясь, залезаешь туда, куда тянет тебя твоя переполненная любопыт ством детская душа. Как же манят в детстве темные закоулочки, дырявые, захламленные чердачки, темные мрачные сырые подвальчики, старинные потемнев шие от времени сундучки, коробочки, пожелтевшие выцветшие открытки, письма, фотографии. А когда лето, то есть каникулы в старом полуразрушенном маленьком домике бабушки и дедушки, где царит без граничная любовь и свобода, то есть все условия быть исследователем всего таинственного. Одна находка мне запомнилась: это была до невозможности старая потертая металлическая коробочка. На крышке была нарисована порядком потускневшая от времени синяя шестиконечная звезда, которая тускло мерцала на облезлой металлической поверхности. В моей голове был только один вопрос:

• Что здесь? — я думаю, на моем месте вам бы тоже стало интересно, хоть и взяли вы чужую вещь без разрешения.

С одной стороны, было волнительно, как бы кто не заметил, но с другой — нельзя было удержаться перед обаянием раскрывающейся внезапно перед то бой тайны.

Знаете, на что это похоже? Если вы когда-нибудь стояли перед закрытой дверью безнадежно гадая, что же находится за ней, и вдруг она под вашим нажимом начинает открываться, то вы меня поймете. Если нет, то просто поверьте. Конечно же, я подняла крышечку…

• Что это? — на дне коробочки лежал пожелтев ший, почти рассыпавшийся от времени листок бумаги, исписанный мелкими синими буковками быстрого, но аккуратного почерка, на неизвестном мне языке. Тогда я побоялась переспрашивать у взрослых, решив про молчать о своей находке, но я ее запомнила. И почему то сейчас я думаю, что, возможно, это была древняя молитва, молитва моего рода. Рода семьи Френкель, может быть, когда-то ее читал мой прадед Давид….

История 1. Давид
Киев. 1917 год

 

Сказал негодяй в сердце своем: нет Б-га! Губили, гнусности совершали, нет делающего добро. Г-сподь с небес взирает на сынов человеческих, чтобы видеть, есть ли разумный, ищущий Б-га. Все отделились, за грязнились вместе, нет делающего добро, нет ни еди ного. (Псалмы Давида)

• Собирай вещи, Голда! Поспеши.., — Давид устало смотрел на суетящуюся по дому жену. Его сознание словно превратилось в вату, мысли обмякали и рассы пались, так и не успев сформироваться. Дом был на полнен суетой, криками детей, ворчанием жены, упорно твердившей, что все обойдется.

• Не обойдется, — сердито выдохнул Давид, сминая в руках злосчастную бумагу, согласно которой его дом и его мануфактура более ему не принадлежали. Он перевел взгляд на Голду. Жена тщательно терла с ерой с т арой т ряп к ой грязные сл е ды с а по г . Сл е ды о т утреннего визита троих вооруженных красноармей цев. Голда была встревожена, но успокоить ее мож но было только сказав, что все это не правда, что все останется так, как было раньше. Голде хотелось этого самообмана настолько, что эта медленная, как слеза, идея внезапно пришла к ней в голову, пришла и застряла, немного заглушая пульсирующий страх перед не избежным мрачным будущим прозябанием. Голда не хотела, не умела, да и не знала, как привыкнуть к тому, что дом более ей не принадлежит, и его необходимо отдать чужим, незнакомым людям, которые каким-то неведомым ей способом получили на это право. А она, а Давид, а дети… Лелик, Дора, Арон. Детииии! Ма теринская жалостливая любовь сдавила грудь, она на секунду замерла, но не в силах выносить боль продол жила тереть грязь у порога с особым рвением, словно вместе с этими следами она сможет смыть грязь трагичных для ее семьи решений новой власти.

• Будьте прокляты, — измученная болью шептала уставшая Голда, — Лелик, помоги Арону собрать вещи. Да что же вы все разбрасываете?

Голда вытерла сырые от въедливой соли слез щеки концом мятого серого передника. И направила все свое внимание на кричащих без всякого дела детей. Лелик отчаянно пытался заставить Арона выполнять задание матери, при этом лупя его ладошкой по спине. Посчитав это забавной игрой, маленькая, но шустрая Дора тоже присоединилась к Леле и, в свою очередь, лупила Арона какой-то игрушкой.

Арон уворачивался, кричал на сестру и брата. Шум и гвалт в какой-то момент стали настолько невыносимы, что Голда не выдержала. Она крепко ухватила Лелю за шиворот.

• Лелик, ну как же так, он же твой брат. Да и времени у нас очень мало, нужно все собрать.

Маленькая Дора, испугавшись грозного тона ма тери, прижала к груди ватную куклу с пуговичными глазами и тоже тихонько заплакала. Она не понимала, почему мама сердится, почему все бегают, выта скивают из разных углов дома груды разнообразных вещей, превращают некогда уютный и аккуратный домик в хаос.

• Мама, я не хочу уезжать из дома, — дети кричали одно и то же на три громких голоса.

Голда еле сдерживала накопившиеся рыдания. Она невольно стала впитывать эти взгляды ужасного страдания, от трех пар огромных, усталых детских глаз.

• Мама, расскажи сказку…, — ныла, разрывая до боли сердце матери, крошка Дора.

Голда хотела зашипеть на детей от обиды и злости и, самое главное, от такой совсем не взрослой растерянности и беспомощности. Но вековая мудрость ев рейской материнской любви шептала ей о другом: а что, если еще хоть чуть-чуть, хоть немного, но так, как всегда, словно бы и не нужно уезжать из родного и лю бимого дома. Голда плавным, привычным, неторопли вым жестом мягких рук усадила детей в кружочек на старый диван, прижала к груди темноволосые детские головки, все-таки решилась рассказать сказку.

• Это было так давно, что уже никто и не знает, как это было, — начала рассказ усталым голосом Гол да. — Это случилось в те далекие времена, когда все евреи жили в одной стране, которая называлась Израиль. Это была великая, могучая страна, которой правил мудрый царь Саул. И жила в этой стране в городе Ашкелоне одна вдова.

Голос Голды дрогнул, она перевела дыхание и про должила:

«Да, это была не простая вдова, она была очень богата. Ведь муж, когда умирал, оставил ей такое хо рошее богатое наследство. Муж очень ее любил и так хотел, чтобы после его смерти она ни в чем не ну ждалась, что оставил ей множество золотых и сере бряных монет и слитков. Богатство было так велико, что вдова очень сильно стала бояться, что ее обокра дут. И стала вдова думать, куда спрятать все свои сокровища. Думала она думала, и придумала: сложила она все свои сокровища в глиняные кувшины, зали ла сверху медом и убрала с глаз подальше в темную кладовую. Так уж сложилась ее жизнь, что пришлось однажды вдове надолго отправиться в дальние края. Перед отъездом она решила отнести кувшины с сокровищами к соседу. Очень уж просила вдова сохра нить кувшины до ее приезда, что сосед согласился сохранить кувшины к ее возвращению. Но сказать о том, что на самом деле в кувшинах, вдова побоялась. Почему-то она понадеялась, что сосед просто будет хранить кувшины с медом, и не станет в них загля дывать. Наверное, так бы и было, не случись у сосе да большого пира, когда к концу этого пира гостям за столом не хватило меда. Не зная, где взять мед в столь поздний час, сосед решил нарушить обещание и налить меда из кувшина вдовы. Он взял черпак и отправился в кладовую, где стояли кувшины. Как же он удивился, когда увидел в кувшинах не мед, а золото. Стал он заглядывать и в другие кувшины, и увидел, что все они полны сокровищ. Обидно стало со седу, что вдова не сказала ему всю правду, и, недолго думая, он переложил все сокровища в свою посуду, вышел из кладовки, запер ее на замок и решил нико му ничего не говорить».

Голда прижала крепче к себе зевающую Дору и про должила:

«Прошло много дней, и вдова вернулась снова в родной город Ашкелон. Зашла вдова к соседу, чтобы забрать свои кувшины. Забрала она кувшины, побла годарила соседа и принесла кувшины домой… Дома вдова открыла кувшины, заглянула в них, и….. ах-ах- ах! У видела в до в а, ч т о к увшины пусты, ч т о нет в них оставленного мужем богатства. Как же горько при шлось плакать бедной вдове. Как же страшно ей стало оставаться одной в нужде и бедности. Пошла она к царю Саулу, чтобы рассказать о том, как обобрал ее нечестный сосед. Справедлив был закон Израиля, и по закону обижать вдов было запрещено.

• Есть ли свидетели у тебя? — спросил царь Саул у рыдающей вдовы. — Кто-нибудь видел, как ты деньги положила в кувшины под мед?

• Нет, царь, — плакала громко в голос несчастная вдова. — кто же мог видеть? Я ведь все тайно прятала. Я так боялась, что меня обокрадут.

Суд великого царя был справедлив:

• Раз свидетелей нет и никто не может подтвер дить, то ничем я не могу тебе помочь. Разве только сам Всевышний тебе поможет».

Голда вздохнула и подумала о том, как же сейчас они нуждаются в помощи, и, может, Всевышний поможет и им, как когда-то помог бедной вдове.

Дора открыла глазки:

• Мама, почему ты замолчала? Ну расскажи, помог ли кто-нибудь этой женщине?

Голда продолжила:

«Заплакала вдова, вышла вся в слезах из царского дворца, и побрела по дороге к своему дому. Возле дороги играли дети, они увидели, как горько обливается слезами бедная женщина. Один из них, самый красивый, с золотыми кудрями и прекрасными глазами, подбежал к ней и спросил:

• Что у тебя случилось? Почему ты так горько плачешь?

Рыдая, рассказала ему вдова о том, как забрал сосед все ее сокровища. Рассказала она о том, как рассудил все царь Саул, что раз нет у нее свидетелей, то и никто не может подтвердить ее слова. А это значит, что оста лась она в горести, в бедности, одна-одинешенька на всем белом свете.

• О, не плачь, не грусти, добрая женщина! Есть надежда, что все можно изменить, если ты послушаешь, и сделаешь как я тебе скажу, — сказал прекрасный мальчик, — прямо сейчас вернись во дворец к царю и попроси его, чтобы он позвал меня в судьи. И я смогу сделать так, что правда обязательно выйдет на свет.

Вдова перестала плакать, в ее сердце поселилась надежда, она поспешила к царю. Вошла вдова в царский дворец, увидела царя Саула и сказала ему все ровно так, как просил сказать прекрасный и по-взрослому мудрый необычный ребенок. Царь удивился это необычной просьбе, но согласился:

• Пусть приходит и рассудит.

И позвали мальчика в царский дворец. Зашел он во дворец, посмотрел царь на мальчика и засмеялся:

• Ты же такой маленький! Как же ты берешься су дить людей?

• Я не сужу людей, — гордо ответил царю мудрый ребенок, — Судит Господь, я лишь сделаю для этой несчастной женщины то, что смогу. Прошу тебя, ве ликий царь, разреши мне, и я рассужу этих людей так, что правда сама сейчас выйдет на свет.

• Ну хорошо, суди, — добродушно кивнул головой царь.

И тогда мальчик с доброй душой и прекрасными глазами, велел привести соседа, а вдове велел при нести кувшины, те самые, которые она оставляла на хранение соседу. Вдова так и сделала — принесла кувшины. Поставила их перед мальчиком. Мальчик спросил соседа:

• Эти кувшины оставляла тебе женщина?

• Да, эти самые кувшины, — согласился сосед.

И тут мальчик на глазах у всех стал разбивать эти кувшины на мелкие осколки. Все замерли, это было так необычно, никто в царском дворце не понимал, зачем же он это делает.

И вдруг посреди груды осколков ярко сверкнули две золотые монеты. Так уж получилось, что они приклеились ко дну одного из кувшинов. И, воруя деньги, со сед их не заметил.

Мальчик выглядел очень спокойным и уверенным, и он произнес:

— Смотрите все, вот они — два свидетеля! А это че ловек все-таки вор. Он украл деньги у вдовы. И все вы видите, как эти свидетели рассказали вам всем правду. Соседу стало очень стыдно, что правда вышла на свет. Он тут же вернул вдове все сокровища, которые

так нечестно забрал у нее.

Эта история стала известна всему еврейскому наро ду. Это было необычно, что маленький мальчик судил, как взрослый и мудрый человек, и так умело пролил свет на правду. Конечно, все стали говорить о том, что он умница, что словами это мальчика говорит сам Бог. И тогда узнали все, что имя этого мальчика Давид. И когда пришло его время и он вырос, он стал великим царем Израиля. Великим царем Давидом».

Дети притихли, прижавшись к Голде, они успокои лись. Голда подняла глаза и увидела вошедшего мужа.

Давид слушал сказку Голды, но думал он совсем о другом.

Конечно, Давиду тоже не хотелось покидать свой любимый дом, он искал выход, но все что-то не склады валось в его стройных мыслительных схемах. Все идеи рассыпались от своей никчемности одна за другой.

— Власть, власть, власть, одна, другая, какой прок от всех этих властей, когда отнимают все, — мысли Давида наконец-то вошли в критическую фазу.

И оцепенение моментально сменило возмущение. Но есть ли в том смысл? Возмущение? Оно смысла не имело. Нужно что-то другое. Давид вспоминал сказку Голды, и слова о Всевышнем тронули его замерший от страха ум. И тут Давид вспомнил о древней молитве, доставшейся ему от деда. Он знал, что эта молитва всегда помогала и поможет сейчас, как бы тяжело не было, он найдет выход. Всегда после чтения молитвы Давид обретал какую-то сверхспособность переклю чаться. Это было необходимо в сложных ситуациях, чтобы сконцентрироваться и принять в нужные решения. И эта способность уже не раз выручала Давида, сохраняя жизнь ему и его семье. В такие моменты в темных закоулках его души словно бы начинала све тить звезда великого царя, в честь которого он был на зван. Свет звезды царя Давида всегда озарял жизнь его одноименного потомка. Ослепленный внутренним сиянием, Давид развернул предписание большевиков о переселении его семьи, и внезапно для себя улыбнул ся. Он обрадовался тому, что нашел выход! Он нашел выход! И неожиданно для самого себя мысленно он уже посылал далеко всех авторов этого адского пред писания, отнимающего у него дом и мануфактуру. Он должен был отдать дом, но о системе тайных подзем ных коридоров в бумаге не было не слова. Давид решил никому не доверять, а своим родным и домашним прежде всего. Он решил сделать все сам.

Все, что сейчас нужно было сделать — это успоко ить Голду и детей. Нужно спокойно переехать на новое место, потому что спорить с новой властью было глупо.

• Голда, я прошу тебя, давай все сделаем спокойно и тихо. Соберемся, соберем детей, загрузим вещи на повозку и поедем на новое место.

Голда собралась было приняться за свои причитания заново. Но мимолетно посмотрев на Давида, она успела поймать его послемолитвенное состояние. Голда замолчала, вытерла руки о перепачканный пе редник, и, вдохновившись, она снова подняла детей и стала собирать вещи. Голда шла по темному коридору, постепенно приходя в себя, но пока еще запинаясь за каждый угол. Сама того не понимая, она пыталась оттянуть то время, когда ей придется покинуть дом на всегда. Но бросив взгляд на Давида, она поняла, что он справится, что как-то все обойдется. Однако возму щение еще не торопилось ее покинуть.

• Ну как же так? — метались в панике мысли Голды. Сейчас она вспоминала, как выходила замуж за предприимчивого Давида, надеясь провести свою жизнь в покое и благополучии материального комфор та. И ведь так и было, но сейчас… покиньте дом... Гол да очень любила свой дом, и мысли о том, что нужно уходить, выводили ее из равновесия. И, пребывая в этой вынужденной беспомощности, Голда мысленно снова сыпала бесконечной чередой проклятий в адрес тех, кто когда-либо войдет в этот дом, ее дом, дом ее мужа и ее детей.

Совместными усилиями вещи были все же собраны. Голда придирчиво оглядывала опустевшие углы дома: не завалялось ли что-нибудь там случайно. Так ничего и найдя, она смогла убедиться, что все наконец-то вы несено. И вот тут нервы все-таки сдали, Голда горест но вздохнула и, уже более не в силах сдерживаться, все-таки разрыдалась.

• Леля, помоги мне, — позвала она старшего сына. Вместе они, обливаясь слезами, расставляли на старой телеге бесконечные узелки, сундучки, коробки. Серый дождь сыпал колючими каплями, размазывая липкую грязь по камням мостовой. Казалось, что само не небо, не выдержав напряжения, рыдало вместе с бедной семьей Давида. Малышка Дора не удержалась на ногах и поскользнулась, обдав всех грязными потоками воды. Дора плакала, грустно глядя на намокшую испорчен ную в луже куклу. Голда пыталась успокоить Дору, очи стить ее одежду от липкой грязи. В это время старший сын Давида — Лелик, испуганно втянув голову в плечи, покорно ставил сундуки в телегу. А младший сын — Арончик стоял здесь же неподалеку от телеги. Арончик пытался спрятать за пазухой от дождя любимую книжку и, волнуясь, искоса наблюдал за старшим братом. Давид, собравшись с духом, с мыслями, и заметно успо коившись, уже просто молча наблюдал за своей семьей из окна, потихоньку пряча улыбку в густую бороду. Он уже все придумал. И верил, что Господь, которому он так усердно молился, обязательно ему поможет.

• Голда, Голда… все образуется, надо лишь подо ждать.

В этот момент отчаяния он почему-то стал думать про ту сказку Голды, что если бы такой человек, как царь Давид, снова появился бы среди евреев, он бы зн а л, ч т о дел а ть, он бы п о мо г .

Он зажег свечу, начертил план подземелья и нарисо вал звезду — звезду Давида, затем выдохнул и устало прошептал: «здесь..»

И предался мечтаниям, которые плавно перетекли в сон...

История 2. Сон Давида
Бен-Гурион. Америка. 1917 год

Его имя пребудет вовек, доколе пребудет солнце, будет править имя его. Благословляться будут в нем, все народы будут славить его. (Псалмы Давида)

События сна перенесли Давида в далекую и неизвестную Америку, где молодой и влюбленный в жизнь Давид Грин держал за руку удивительную женщину Полину Монбаз. Через несколько минут темноглазая красавица Полина станет его женой. Давид Грин жмурился — не то от яростно активного солнца дале кой страны, не то от нахлынувшего безбрежного сча стья. Он испытывал незнакомое ранее чувство, что он все делает как-то правильно, так должно быть. Словно сам Г-дь взял его за руку и подвел к этой женщине, соединяя воедино их пути. Она была так нужна ему — сейчас, вчера, завтра, всегда. Он задумался, вспоминая свой сложный, весь в извилистых тропах сомнений и неудач, путь. И хотя он сделал очень много, но мысль о том, что он не сделал ничего, постоянно преследова ла его, доводя порой до отчаяния.

Полина Монраз родилась в Минске, но волею судеб она оказалась рядом с ним в Америке. Волею судеб? Что может быть опаснее и страшнее этой воли, ко торая не подчиняется твоим желаниям, которая дей ствует по никому не известным законам, а человеку остается лишь наблюдать, как эта воля распорядится его судьбой. Жалок и одинок такой путь покорного судьбе путника, не имеющего права на собственную волю и вынужденного просить, посылая в черную пу стоту космических глубин свои молитвы о снисхожде ния. Но умолима ли эта «воля судеб»? Может ли хоть кто-нибудь знать об этом? И вдруг…

• • Давид, ты избранный! — бездонные, тянущие глаза Полины беспрепятственно, излучая какую-то неизвестную энергию, проникали в самую глубину души Давида.

  • Полина, о чем ты говоришь, я простой американ ский рабочий, я еврей, уехавший из России. Я вечно страдающий мальчик, который рано потерял мать, и испытывающий от этого огромную боль. Как я могу быть избранным, кем, куда? — но на самом деле Давиду было интересно, ведь именно об этой «воле судеб» он размышлял минуту назад, и, как любому человеку, ему было важно знать, в чем смысл его жизни, какова его личная роль? Пройдет ли жизнь его, как у многих людей, незамеченной, или…

  • Мне сказал об этом очень мудрый каббалист, там, в России. Он позвал меня к себе, мне так сказали соседи, и я пришла.

  • Что же он сказал тебе?

  • Он сказал, что евреям будет большая беда, страшная беда, много людей погибнет. И надо срочно, очень срочно уезжать из России. Потому что тот, кто сможет все исправить, уже покинул Россию. Этот человек, - говорил каббалист, — сможет вернуть всех евреев на землю их отцов, все соберутся вместе, все они станут учить иврит. Уже есть тот человек, который это смо жет сделать это для всех евреев мира, Б-г уже выбрал его, имя этого человека Давид.

  • Ну почему ты думаешь, что это я? — Давид был обескуражен, внутри себя он знал, что так и будет, но не знал, что есть те, кто знает о нем… — Полина, я столько пытаюсь убедить всех учить иврит, я знаю, что нужно обязательно учить иврит, чтобы мы смогли вернуться... Вернуться на нашу землю, где мы сможем быть в безопасности. Я хочу, чтобы евреи всего мира обрели свой дом и наконец-то перестали скитаться в поисках крова, куска хлеба, испытывая бесконечную нужду, страдания и ограничения. Полина, дорогая, разве я много прошу? Учите иврит, сохраняйте веру и законы наших предков, помните заповеди наших мудрецов и великих царей. Но в моих группах по 2-3 человека. Этого мало, чтобы обрести дом, чтобы полу чить уважение у людей всего мира.

  • Почему ты сомневаешься, Давид, любимый мой?! Я не хочу, чтобы ты сомневался. Сомнения ослабят тебя и погубят все твое дело. Я хочу напомнить тебе о его словах, прошу, слушай, Давид, он мудрейший человек. Так вот, он сказал мне о том, что я буду всегда рядом. А значит — это ты! Ну почему же ты никак не хочешь это принять? Давид, прошу тебя, просто верь, ведь даже сейчас, когда ты вроде бы простой американский рабочий, ты уже так много делаешь: ты пишешь книгу о не зависимом еврейском государстве Израиль. Ты собира ешь людей и рассказываешь им об этом, ты просишь их учить иврит. Ты, Давид! Именно ты — тот избранный Б-гом. Тот мудрец говорил, что на тебя сейчас направ лен свет Звезды Великого Давида, а значит ты примешь свой путь. Да, этот путь сложен, но он светел, и не идти по нему ты не сможешь. Просто дай мне руку, — Поли на прижала руку мужа к груди, Давид вздрогнул, ощу тив пульсацию взволнованного, любящего сердца.

Давиду было непросто в это поверить. Но он пони мал, что Полина права, ему уже не сойти с этой дороги, по ней нужно идти. Идти даже когда так тяжело, что приходиться стискивать зубы до болевого хруста, сжимать кулаки. И остается лишь одно спасение — читать древние молитвы. Читать и слышать голоса давно ушедших мудрецов, видеть свет Звезды, тогда Звезда становится ближе, а свет может указать тебе путь... И только так ты можешь понять куда тебе дальше двигаться.

• • Да, я знаю, что делать. Сейчас для меня важно напечатать эту книгу. Она будет руководить всеми нашими действиями. Книга — это очень важно, книга управляет умами сотен людей, он читают, верят, и затем начинают действовать. Когда, что-то создаешь, всегда нужна книга. И я очень долго размышляю… А что, если я изменю свое имя?

  • Да, Давид, мудрец так и сказал, что твое имя бу дет изменено.

  • Он назвал это имя?

  • Нет, не назвал, он написал его на иврите, я сохра нила, смотри. Он передал тебе эту рукопись, а внутри то, что ты искал — Полина передала изумленному Да- виду небольшой сверток.

Давид раскрыл сверток, внутри он нашел небольшой порядком измятый лист с одним словом на иврите.

• • Бен-Гурион?

История 3. Смерть Давида

Г-сподь Б-г мой, на Тебя полагался я, избавь меня от всех преследователей моих и спаси меня, Чтобы не растерзал он, как лев, души моей; разламывает – и некому спасти. Г-сподь Б-г мой! (Псалмы Давида)

Семья, Голда, дети — этого было вполне достаточ- но, чтобы запустить поток мыслей предприимчивой натуры Давида. Немного помыкавшись по тесным квартиркам и даже поголодав в период НЭПа, Давид вновь распустил крылья.

• Вот увидишь, Голда! Все у нас получится. Глав ное — чтобы мы не забывали молиться. Я дал денег раввину. Он сказал мне: «Когда человек решает даже в с ам о е т р у дн о е время п о ж е р т в о в а ть дене г , да ж е выше своих возможностей. Даже, если он терпит финансовые трудности. В тот же момент с Небес открываются для него новые проводники. Через которые и придет к нам снова наше богатство»

• Ах, Давид, — глаза Голды наполнились нежданной влагой. Голда вытерла лицо краем передника и обняла мужа. — Я знаю, как же ты добр, Давид. Мой отец гово рил, что, когда человек кормит бедного, это приближает благословение Б-га. Да, нам было сложно, но я вижу, как ты доверяешься Б-гу, и не могу не верить тебе.

Молитвы Давида были услышаны. Он смог доволь но быстро взлететь на волнах вседозволенной коммер ции. Ему удавалось просто невероятное, он словно из под земли доставал самые необходимые и редкие товары, и легко сбывал их. Деньги потекли рекой, к семье вернулось былое благополучие. Советская власть вернула семье Давида и дом, и мануфактуру. Молодой стране нужны были деньги, а потому успешные дельцы, мастера торговли, стали уж очень ценными. И Давид старался, он умел и любил этот процесс обретения денег и приумножения богатства. Подпольная золотая казна постоянно пополнялась. Он был вновь споко ен за благополучие дорогих ему людей. Это было так важно! А Голда, успокоившись, смогла отблагодарить Давида. Однажды войдя к нему в кабинет, она сообщила, что в семье ожидается прибавление. Должное время спустя в доме раздался первый крик малыша Якова. Дети росли. А вместе с тем росла и набирала силы Страна, названная когда-то Советами. И этой окрепшей, набирающей силы власти уже все меньше хотелось делится деньгами с кем бы то ни было. Приобретение товара в эпоху его тотального отсутствия становилось все опаснее. Но опасность лишь вдох новляла Давида. Как же на многое он был готов ради счастья семьи, ради сияющих, родных, теплых глаз Голды, ради смеха неутомимых малышей.

И Давид рисковал, но риск, казалось, лишь прида вал ему силы. Во многом он полагался на подросшего и так рано повзрослевшего старшего сына Лелю. Но до конца не доверял и ему, верил лишь в одно: в свою вечную звезду, звезду своего еврейского счастья — звезду Давида. Но однажды...

Давид был встревожен. Закрывшись в кабинете, он не смог спокойно усидеть за любимым столом, где он размышлял, придумывал новые идеи и считал деньги. Он нервно поглаживал седую бороду и ходил вдоль небольшой комнаты в задумчивости, туда-сюда, ту да-сюда. Но раскачивающие хождения не помогали ему собраться с мыслями. Давид приоткрыл дверь. Из коридора в кабинет потянулись прогорклые запа хи жженого масла, на котором Голда жарила на обед рыбу. С кухни доносилось привычное ворчание Гол ды, плач проснувшегося от голода маленького Яши, и топот, смех, крики остальных детей.

• Леля! Леееля! — Давид ждал в кабинете старше го сына. Он хотел обсудить свои сомнения.

• Отец? — Леля заглянул в кабинет и втиснулся в двери, придерживая их худощавыми юношескими плечами. Правой рукой он прижимал к себе огромные деревянные счеты. Леля помогал отцу в его делах, одновременно обучаясь семейным тайнам получения дохода.

• Леля, ты остаешься в лавке, я должен ехать за товаром. То, что мне предложили, очень сильно может улучшить наши дела, — Давид жмурился от предвку шения удовольствия: какой товар он привезет. Сказка! Что там его бывшая мануфактурная лавочка, Давид был в предвкушении высокого дохода.

• Отец, вы говорили, что там не все так просто, что могут быть проблемы, может это быть просто опасно. Я слышал, что этот товар контрабандный.

• Да, Леля, меня самого это очень беспокоит, но такие сейчас времена, да и потом — так было всегда. Нужно попробовать рискнуть. Ты только посмотри, сколько мы сможем выручить за этот товар. — Давид взял у сына счеты и ловко защелкал костяшками. Деньги делали его значимым и уважаемым человеком, от него зависело благополучие семьи. Это было превыше всего, так что то, что товар был контрабандный, не имело для него ровно никакого значения. Давид, улыбаясь, в уме подсчитывал будущую прибыль. Риск контрабанды его не пугал, он верил… в молитву, уда чу, Б-га и в звезду великого еврейского царя Давида.

• Отец, но ведь это может быть опасно? А если с тобой что-то случится? — Лелик смотрел на Давида с нескрываемым недоумением. Ему хотелось, чтобы отец остался и не стал так рисковать.

Но никакие уговоры на Давида не действовали.

• Леля, ты остаешься в лавке. Помнишь, сколько будет дважды два? — Давид старался снять напряже ние шуткой.

• А мы продаем или покупаем? — улыбнулся Леля, вздохнул и вышел из кабинета отца.

Давид остался доволен тем, что смог принять решение, но предвкушение опасности все еще будоражило его кровь.

Довольный Давид важно ходил по дому, ловя на себе уважительные взгляды жены и детей. Голда даже побаивалась в такие минуты беспокоить Давида, она и не пробовала затевать с ним привычные, сварливые до першения в горле споры, не пыталась его отговаривать, она свято верила… мужу.

• Голда, наконец-то весь этот большевизм позади, я снова могу торговать, да, пусть пока есть риски, чтобы получить хороший товар. Но ты ведь знаешь, Голда: хороший товар — хорошие деньги! Аааа, да что тут говорить — скоро, моя дорогая Голда, вот увидишь, мы заживем еще лучше прежнего.

Голда молча обняла Давида, шмыгнула носом, но решив не выдавать своей горести, мгновенно уткнулась мужу в плечо, вдыхая запах чуть прогнившего изношенного дорогого сукна.

Спустя неделю Давид загрузил в лодку мешки с то варом. Все прошло гладко, он смог достать, догово риться, получить. В уме Давида уже щелкали цифры прибыли жесткими костяшками старых деревянных счетов. В своих мыслях о благополучии Давид раскладывал золотые монеты по ящичкам в том самом месте, помеченном звездой. В том месте, о котором знал лишь он один. Давид, который никому не доверял. Но шум выстрелов, истошные, почти звериные крики выбросили Давида из пределов его мечтаний, вер нув в такую неприятную реальность. Ужас и паника длинными холодными костлявыми руками схватили Давида за горло и проникли в самое сердце. Открыв свой когда-то холодный ум страху, Давид в мгновение потерял свое умение принимать здравые взвешенные решения. И тогда он словно превратился в затравлен ное охотниками животное. Презирая самого себя за унизительность своего положения, Давид, прячась от страха, упал на дно лодки. Прицельная пуля точным попаданием пробила борт его маленького судна. Тол ща холодной серой воды почти моментально сомкну лась над головой Давида, забирая с собой не только ценный контрабандный товар, но и всю его короткую жизнь, последние вдохи горячего дыхания. Все этой ночью кануло в холодные воды вечности серой реки.

История 4. Лелик
Киев. 1937 год

Устал я в стенании моем, омываю каждую ночь ложе мое, истаивает от слез моих постель моя. Истлело от огорчения око мое, вырвано оно из-за всех врагов моих. Удалитесь от меня, все творящие беззако ние, ибо услышал Г-сподь голос плача моего. Услышал Г-сподь мольбу мою, Г-сподь примет молитву мою. Пристыжены и поражены будут сильно все враги мои, отступят и пристыжены будут мгновенно. (Псалмы Давида)

Измученная горем и нуждой Голда не снимала черный вдовий платок. Как же часто сейчас вспоминала она горемычную вдову из старой еврейской сказки. Все думала, сравнивала, иногда в приступе отчаяния она даже кричала, что сама накликала такими сказками вдовью судьбу. Ведь словно в той сказке, муж ее Давид покинул ее в любви и заботе, оставив горшочки с золотом. Сейчас как никогда понимала Голда все испытания вдовьего одиночества. Ее еврейское счастье снова ускользнуло от нее в череде полити ческих неприятностей. План Давида сработал, он не только смог тогда в подвалах старого дома сохранить богатство семьи, но и поймав коммерческим чутьем денежную волну в период НЭПа, он весьма серьезно приумножил свое состояние. Семья, можно сказать, процветала. Они стали богаты так, как никогда еще не были. В этот недолгий период благополучия и процветания, Голда снова поверила в звезду. В звезду Давида. Она уже почти забыла о том, что все считали, будто далекий великий и мудрый царственный предок оберегает их, даря им благополучное пребывание на земле. В такие дни они всегда усиленно молились, чтобы звезда светила вечно. Особенно гордился этой невидимой связью со звездой Давид. Но в стране не стало НЭПа, а в семье не стало Давида. Он ушел неожиданно для всех, но не просто ушел. Однажды покинув дом, так и не смог вернуться обратно. Никто не стал искать тело Давида, чтобы не выдать его кон трабандные тайны ЧеКа. Любимый муж и отец обрел покой не за гранитными плитами надгробий, как было принято испокон веков. Он остался, навечно затянутый омутом своего опасного промысла, на мрач ном холодном дне быстрой реки. Самое страшное для семьи Давида было то, что он не успел, а может так и не захотел раскрыть тайну звезды. Звезды Давида. И она словно померкла и погрузила во мрак прежде благополучное семейство. Где то произошел сбой в четкой размеренной судьбе этих людей. Да впрочем и вся страна начала свое неизбежное погружение во мрак истории. Истории ЧеКа. Этой уродливой машины власти страха советского государственного строя.

• Лелик, скажи, отец что-нибудь говорил тебе о том, где он прячет золото? Где все богатство нашей семьи? — Голда нервно перебирала пальцами край платка и очень подозрительно и недобро смотрела на старшего сына.

• Лелик, скажи… — умоляла она, снова, как и когда-то прежде, опасаясь за свое будущее и будущее детей.

• Нет, мама, я ничего не знаю..

• Леляяяяяя, скажииии

• Я ничего не знаю.

Голда не напрасно пытала сына, слишком часто вспоминая сказку о вдовьем богатстве, она впала в то же состояние паники: как бы так спрятать богат ство, а то вдруг обокрадут. И судить будет не спра ведливый и мудрый царь израилев, а новое нена вистное и непонятное большевистское государство. В котором невозможно было людям зажить счаст ливо и спокойно, питаясь благополучием от своего труда. Хищное и голодное нищенство от безделья агрессивно высматривало все, что можно было отнять. Насилие стало буквой чудовищного закона, управляемого пытками и страхом. Все, что можно было попрятать, было попрятано.

• Главное было убедиться, что никто не знает, никто не знает, — эти мысли сводили Голду с ума, страх бедности, голода и нужды лишил ее доверия ко всем, даже к собственным детям. Бедная Голда даже и предположить тогда не могла, как дорого ей при дется заплатить за свою тайну.

Лелик недоумевал, почему все так уверенны, что он знает тайну отца. Да, он помогал отцу в его делах, но тайну, от которой зависела вся семья, он ему не доверял.

Когда-то Давид решил никому не доверять, и так и никому не доверил. Тайна золотого запаса семьи Да вида, конечно, не опустилась под воду вместе с его прахом, хранительницей места, помеченного звез дой, стала Голда, обретя этот дар вместе со статусом вдовы. Но Леля был уверен в другом, он думал, что отец никому не открыл своей тайны. И больше всего Леля, конечно, боялся, что ему не поверят. И ему не поверили…

Вспышка света, словно молния, ударила по глазам, все плыло, мутнело, сознание плыло и ускользало, бродя между миром света и сумерек одновреме н но. Лелик попытался поднять голову, но голова тя желым камнем упала… на холодный бетонный пол. Лелик лежал в луже мочи и крови, тело, истерзанное бесконечностью надругательств, перестало ему подчиняться. Он уже не понимал, где и что у него болит, казалось, что все тело превратилось в одну сплошную кровавую боль. Темная кованая подошва сапога, перепачканная в крови и пепле окурков, нависла над его лицом, эта секунда света, надрывный, хрипловатый крик: «Говори, жиденок, где вы прячете золото?». Это лишь секунда, а затем снова тьма. Лелик уже стремился убежать туда, во тьму, там нет грязных сапог, палок, свинца, намотанного на кулак, там во тьме есть свой свет. Он уже смог познать, что тот свет совсем другой — не такой, как этот. А самое главное — там во тьме нет боли. И Лелик стремился во тьму... Но ледяная вода снова вернула его в мир боли и крови.

• Говори!

Леля пытается сказать, но захлебывается в кровавой рвоте, сплевывая на пол выбитые зубы, он мычит из последних сил: «Я ничего не знаю» В помутившемся мозгу всплывает образ отца. Леля вдруг отчетливо по нимает, почему отец не открыл тайну. Недоверчивый отец просто боялся, что Лелик не выдержит и расска жет... Но ведь рассказав, Лелик мог остаться живым, променяв своим рассказом жизнь на куски драгоцен ного металла. Жаль, что отец решил иначе. Догадка, скрутила Лелика бесконечностью нахлынувшей обиды. Золото даже ушедшему отцу было дороже сына. Неужели он знал и мог так поступить? В этот момент Лелик забыл о своих страданиях, настолько болезнен но нестерпимой стала вдруг эта обида. Обида сына, ребенка, на смертельно опасную для него предусмо трительность отца. Но образ отца не уходил, и Леля снова зажмурился от резкого света. Но в это раз это был не свет пыточной лампы чекистских следовате лей, это был свет Звезды Давида.

• Что будем с ним делать? Человек со стеклянным взглядом, в погонах службы ЧеКа, брезгливо носком сапога пошевелил неподвижное тело Лели.

• Да похоже, что парень и в самом деле ничего не знает, только время с ним потеряли, выброси его за ворота.

• Встань, Леля

• Я н е могу

• Нет ты сможешь, встань и иди!

Лелик открыл глаза, он лежал на земле, он был свободен. Комната мрака и смерти осталась там позади, за высоким забором. Леля поднял глаза в тем ное холодное небо, там ярким светом горела звезда. Звезда Давида говорила ему: «встань и иди».

Он пошел, пошел на переломанных ногах, оставляя кровавый ручеек в проталинках дороги, он встал и пошел, не видя ничего вокруг и не чувствуя адской боли. Голда изошлась рыданиями, увидев сына. Когда она поняла, чем обернулся ее страх потерять богат ство Давида, далеко не каждая мать способна пере нести ее страдание. То, что нелепое недоверие стало причиной этих жутких пыток, через которые прошел Леля, лишало ее сознание остатков разумных сил и чувств, лишь боль острыми иглами впивалась в ее ум и душу, избавиться от этой боли было невозможно. Она хотела искупить свою боль, пытаясь выпить до дна мучения своего сына. Лелик утопал в подушках, в теплых руках и горьких слезах матери. Он был снова дома. Он молчал, пребывая в сознании, он пробовал забыть обиду на отца, забыть кошмар чекистского подвала. Затем неожиданно для себя он обрел покой, он лежал запрокинув голову, разглядывая незатейливые цветочки на волнующихся от ветра занавесках. Этот покой нес ему долгожданное облегчение и сво боду, Лелик больше не пытался вставать. Он уже все решил и выбрал таинственный свет благословенной звезды Давида. Однажды ночью Лелика не стало. А

Голда увидела странный сон.

История 5. Сон Голды
Бааль Сулам. 1921 год. Польша

Невеждою я был и не понял; как скот я был пред То бою. Но я всегда был с Тобою: Ты держал меня за правую руку. Ты направишь меня советом Твоим и потом примешь меня во славу. Кто мне на небе? А с Тобою ничего не хочу я на земле. (Псалмы Давида)

— Черные тучи сгущаются над Европой, надо уез жать, собирайтесь, прошу вас, нужно заказать сборные дома в Швеции, переправить их в Палестину и уехать. Нельзя, нельзя здесь оставаться. Часы тикают, мало осталось времени. Поверьте мне, мы создадим поселение в Палестине, мы восстановим свой язык, свои традиции. Послушайте меня, нужно уезжать, — молодой каббалист Бааль Салам стоял на пороге своего польского дома. Окружившие его люди внима тельно слушали, слова мудрого каббалиста задевали их души, в которых уже тысячелетия накапливалась мечта — страдание об обретении ими дома, о возвра щении на Родину, на далекие земли обетованной Палестины, некогда земли Великого Израиля. Да, они слушали, слушали и мечтали, представляя себе прекрасную жизнь на далекой земле. Но мечтать — это мечтать… А уехать — это совсем другое, это же надо уехать. А как все бросишь?

• • Нужно все бросить и не бояться. Иначе, вы все равно все потеряете. Нельзя ждать, оставаться здесь будет смертельно опасно. Звезда Давида — она зовет нас вернуться на Родину, собирайтесь, я уезжаю и зову вас всех поехать со мной.

Речи Бааль Салама вдохновили людей, и все начали готовиться к отъезду.

• Что же вы делаете, уважаемый Бааль? Зачем вы наводите смуту среди польских евреев? — Главный раввин Варшавы гневно свел брови к переносице.

• Я каббалист, я все рассчитал, евреи должны вернуться на землю предков, в Европе оставаться опасно, нужно уезжать! — Бааль на мгновение растерялся, он не ожидал возражений от тех, в ком искал поддержку. Он был уверен, что раввины Варшавы тоже слышат голос Б-га, так же, как он слышит его, он надеялся найти здесь единомышленников, но никак не препятствие, которое, он твердо знал, погубит польских евреев. Всех… к сожалению, всех...

• Так вот, послушайте нас, Бааль, вы должны прекратить немедленно свои агитации, помните, что вам запрещено распространять тайные знания каббалистов. Никто с вами не поедет, польские евреи оста нутся здесь, на своей Родине, в Польше. Уклад нашей жизни здесь понятен и устойчив, да, сложно, но вы не думаете, что у них больше шансов погибнуть там, на земле неизвестной дикой Палестины, чем здесь, в са мом центре культурной, цивилизованной Европы. Вы решили всех погубить?

• Я верю тому, что слышу от Б-га, и тем расчетам, которые я сделал, скоро придет зверь в челове ческом обличии, и…. Послушайте меня, евреям луч ше уехать!

• Нет, Бааль, ваши идеи вредоносны и опасно смущают умы евреев, мы запрещаем вам вести пропаганду отъезда в Палестину, а вы отстранены от должности судьи. Вы не можете судить людей, сея в их умах такие идеи. Запомните, Бааль, вам лучше прекратить эти разговоры.

• Вы угрожаете мне?

• Можете считать, что это так. Никто с вами не поедет. Отправляйтесь сами в эту Палестину.

Бааль Салам устало закрыл глаза, перед его внутренним взором вновь возникла страшная картина из затягивающих солнечное беспечное небо черных туч.

• Мы не сможем поехать с тобой, хотя мы уже даже заказали, как ты сказал, сборные дома в Швеции. Раввины говорят, что ты мечтатель, что наши се мьи погибнут на далекой земле, что уже более тысячи лет, как наши предки покинули этот край. Нас приняли здесь, здесь теперь наша Родина, наши дома, наши дети. Ну зачем уезжать? Бааль, мы уважаем тебя, но так сказали раввины, мы остаемся…

Он был расстроен этими словами, его планы были разрушены, и бросив полный сожаления взгляд на собравшихся, Бааль поспешил уйти. Он не остановится, он должен ехать в П а л е стин у . Пусть один, пусть без средств и поддержки. Обессиленный, он ложится на диван, он должен поговорить с родными, со своей семьей.

• Раввины запретили евреям уезжать, но нам нужно ехать, я точно знаю, мы стоим на пороге нового времени. Дорога открыта, эта дорога ведет нас всех в Израиль.

И он уехал, увлекаемый таинственным светом. Да, он уезжал на услышанный им зов Звезды Давида. Но при этом его сердце сжимала необъяснимая тоска, а в голове стоял шум и плач, он слышал невероятную скорбь, равной которой еще не знало человечество.

История 6. Дора и Голда
Старо-Константинов. 1941 год

 

Почему, Г-споди, стоишь далеко, скрываешься во времена бедствия? Надменностью нечестивого пре следуется бедный; схвачены будут нечестивые козня ми, которые замышляли они (Псалмы Давида)

• Дора, давай выйдем из этого поезда. Дора, я дальше не поеду. И ты куда с детьми? Посмотри, как измучились дети! Дора, ты слышишь меня, Дора? — Голда еле дышала, с трудом переводя дух в тесноте, наполненной смрадом наскоро собранного барахла, давно нестиранной одежды и преющих в тесноте тел. Дети плакали. Дора стояла напротив Голды, прижимая к себе дочерей, и боялась поднять на мать свои огром ные наполненные слезами и мукой глаза.

• Я не выйду, я поеду в эвакуацию в Ташкент с университетом, мама, у меня нет выбора, — раздался голос среднего сына Голды Арона. Арон не пожелал идти в армию, пережив боль смерти старшего брата и отца, он не любил советскую власть, и уж тем более никак был не готов расстаться с жизнью ради победы большевиков.

• Мама, если я останусь на Украине, меня заберут, меня обязательно заберут. Да и вам будет лучше ехать дальше, надо держаться подальше от немцев. Говорят, что они не щадят евреев, — Арон пытался убедить мать не разделять семью и отправиться всем вместе в глубокий тыл.

• Это дело твое Арон, Яша ушел на войну, я так за него переживаю, хоть он и в госпитале. Но какой же из него врач, студент второго курса, бедный Яша, ему всего 22 года, он совсем еще ребенок... — Голда нача ла всхлипывать, раскачиваясь из стороны в сторону,

• такой молодой... такой молодой, совсем мальчик.

В душе Голда была гораздо сильнее и увереннее, чем хотела это показать. Судьба младшего сына почти не беспокоила ее, она была уверена, что Яша обязательно вернется, вернется к ней, к семье, домой… А где теперь дом? Эта мысль о том, что дом снова ею утерян, потрясла Голду, на мгновение она словно оглохла и потеряла всякую чувствительность. Затем былая решитель ность вернулась к ней, и она снова принялась убеждать дочь с детьми сойти с поезда на ближайшей станции.

• • Арон, что за глупости ты говоришь. Про немцев я не верю, вот нисколько не верю. Не может такого быть. Уж я то знаю немцев. Это глубоко порядочные, аккуратные, интеллигентные, вежливые люди. Да все об этом говорят. Как могут немцы тронуть старуху и маленьких детей. Я в это не верю. Да никто в это не ве рит. Это все очередная лживая большевистская пропаганда. Нас опять запутывают эти большевики, специально выгоняют нас из наших домов. Это снова для того, чтобы мы отдали наши дома большевикам. Они всегда клевещут, и сейчас я не верю в эту пропаганду про немцев. Этого не может быть никогда! Дора, все хватит мучиться и мучить детей, пусть Арон бежит от большевиков в Ташкент, а мы выходим на ближайшей станции. Я более не в силах этого терпеть.

  • Но мама...

  • Арон, неужели ты не хочешь, чтобы твои мать, сестра и племянницы остались живы? Или ты хочешь, чтобы они задохнулись в этом грязном вагоне, так и не доехав до Ташкента.

Голда поставила железную точку в диалоге, приняв решение, которое она считала единственно верным. А дети... Они привыкли во всем доверять матери, и, кроме того, они очень любили добрую своенравную Голду.

Через час поезд остановился, и Голда с Дорой и ма ленькими внучками отчаянно шагнули в тусклый мрак холодного, каменного перрона. Без всякого сожаления она смотрела вслед уходящему поезду и молилась за благополучие оставшегося в поезде сына. Она все еще была уверена, что поступила правильно.

Голда обняла дочь и внучек, после духоты поезда она блаженно наполняла расправляющиеся легкие горьковатым прохладным воздухом. Здесь в малень ком украинском городке был дом ее отца, здесь она выросла, и именно здесь забрал ее в свою семью мо лодой сын купца Давид Френкель.

Дом отца Голды был пуст и заброшен, это был небольшой домик в тени раскидистых плодовых деревьев. Урожай никто не собирал, земля вокруг дома была усеяна сочными лопнувшими переспевшими грушами, сброшенными ветрами с веток грецкими орехами, кисло-сладкими терпкими яблоками. Голда улыбнулась, расправляя плечи, впитывала живительную энергию родного дома. Воспоминания переполняли ее ум.

• Мама, расскажи про вашу с отцом свадьбу, — попросила Дора, точно так, как она просила детских сказок. Голда укачивала на руках успокоившуюся внучку, и кивнула Доре в знак согласия.

• Тогда все было иначе, чем сейчас. Я, как положе но, не знала Давида до свадьбы:

• Доченька, наконец-то мы нашли тебе подходя щего жениха, — мать была взволнована, ведь это та кая ответственность родителей перед Б-гом — выдать дочку замуж! Так все верили в нашей семье, нет ниче го важнее твоей семьи, семьи твоих детей.

Голда горестно вздохнула, она запрятала внутри себя еще одну тайну. Муж Доры погиб на фронте в первые дни войны, но знала об этом только Голда. Знала и мол чала, не хотела она, чтобы дочь испытывала вдовьи муки, как испытала Голда, потеряв навсегда Давида.

• Может, потом, когда война закончится… Сейчас и так много нам беды и горя, — думала Голда, защищая от страданий дочь, а себя от страданий за страдания дочери.

• Мама? — молчание Голды, встревожило Дору.

• Ну так вот, потом была, как водится, помолвка. Я ждала ее с таким нетерпением, которое невесте и не полагается. Но я спать не могла, все думала, какой же он — Давид, как мы будем жить с ним, буду ли я с ним счастлива. Конечно, тогда в семьях о любви говорить не принято было, но я все думала, полюбит ли он меня, полюблю ли я его. Так любви мне тогда хотелось! Ни о чем другом думать не могла. Сижу в дальней комнате, сердце колотится, вот-вот из груди выскочит, вся напряглась, прямо словно уши даже больше стали, жду, когда он войдет, когда мать меня позовет, чтобы успеть, чтобы не пропустить. Волну юсь… Потом ждать устала, и как замерла, так и сижу, ноги ватные, тело, как деревянное, а все как в тумане — б удто бы и не со мной происходит. Дверь скрипнула… Мать зовет, а я встать не могу, сижу, как приклеенная, только слезы градом.

• • Голда, ну что ты, доченька, вставай, пойдем, — смотрю, а мама тоже рыдает. Так вдвоем, все в слезах, к гостям и вышли. И тут я поняла, что Давид тоже вол нуется, но виду не показывает. Я глаза на него подни маю, и в это, как вспышка, мгновение, я утонула в его глазах, я уже тогда, еще до самой свадьбы поняла, что выбор Б-га самый верный, родители знают этот выбор, и бояться и сомневаться тут нечего, это все равно, что Б-гу не доверять. Какой-то он был, Давид, как свыше мне посланный! Я стала про себя молитвы чи тать, Б-га благодарить. И даже не услышала, как отец тарелку разбил.

  • Мама, а тарелку зачем?

  • Не знаю, доченька, мудрецы говорят, что даже в благие и праздничные дни должны помнить и скор беть евреи о разрушенном храме в Иерусалиме. Что, как только забудут евреи о великой скорби, то на стигнет она их, захлестнет лихой долей и тяжелыми ис пы т а н и ям и .

  • А что было потом?

  • Стали к свадьбе готовится. Я молилась, на очи щение ходила. Окунаться нужно было с молитвами и благословением. Платье шила, приданное готовилось. Отец дерево срубил, которое посадил, когда я роди лась. Принято, так. Отец Давида тоже срубил такое де рево, из этих деревьев делают подставки под полог для свадебной церемонии. Это как создать первый дом для семьи, это то место, где новая, молодая семья будет благословлена свыше. В указанный воскресный день съехались гости, много людей — чем больше людей, тем больше сила новой семьи. Зашел раввин под по лог, родители, Давид. Я последняя зашла, словно принял меня Давид под свой кров, под свою заботу, под свою защиту. Я в скромном таком белом платье была, лицо, по обычаю, закрыто. Я это чувствовала, как за крыто что-то старое, ненужное, а когда откроется, это буду я, но какая-то совсем другая. Какая я буду, я пока не знала. Играла музыка, я ждала своего времени зайти п о д п о ло г , но была спо к ойна. Я т ак в ерила Давид у . Думаю, что любая девушка это знает — если выбор верно сделан, то волнения нет, все внутри спокойно, грустно только, но совсем немного…»

Голда отдала спящую внучку Доре и встала, чтобы сделать глоток воды. Воспоминания ее взволновали, но и успокоили. Сейчас Голда вновь ощущала себя той молодой ждущей счастья печальной еврейской девочкой.

• • Я сделала свои первые шаги к пологу, это невероятное ощущение ожидания, ожидания счастья, перемен к лучшему, любви, все другое, все не так, как было в семье отца. Я переступила порог полога, Давид стоял в центре, я должна была обойти его по кругу, и пошла. В это время читались молитвы, закрывающие меня от других мужчин, я почувствовала, что вот этот круг, центром которого Давид — и есть моя новая жизнь. Мои шаги стали увереннее, я снова пошла вокруг Давида, зазвучали молитвы, отдающие меня Давиду. Печаль рассеялась, хотя глаза были наполнены слезами, сердце мое светилось любовью и счастьем, а идти было нужно еще один круг. Я пошла, слушая, как чита ют третью молитву за наше семейное благополучие, за благословение нашего с Давидом семейного счастья. Я останавливаюсь, смотрю в глаза Давида, он открывает мое лицо, и …. От него исходит все та же сила любви и счастья, словно дарованная нам кем-то свыше. Смут но помню, все как в тумане расползлось, но ощущения таких мурашек, как от озноба, помню, когда он к руке моей прикоснулся, кольцо… Смотрю я на свою руку, кольцо сияет, глаза слепит, и внутри такой покой, что все свершилось и завершилось. Вот, думаю, это та самая точка, когда точно знаешь, что так будет всегда, я принадлежу Давиду, а Давид мне, а вместе мы… Я вздрагиваю от внезапного шума, это Давид разбивает стакан. Уже как хозяин дома, но не на счастье, как го ворят русские, подсмотревшие этот обычай на наших свадьбах, а в память о великой скорби. Я бросаю букет, делясь своим безграничным счастьем, и начинается веселье, и наша с Давидом вечная любовь…»

  • Дора, Дора… да ты спишь совсем, дочка…

  • Какая счастливая ты, мамочка… Вот бы моим де вочкам такое счастье.

  • Будет, Дорочка, все будет, доченька…

У с т авшая и поряд к о м и з мученная Дора действительно засыпала, забыв обо всех горестях рядом с окрыленной радостью воспоминаний матерью.

Но в жизни все было по-другому, как бы мне не хо телось рассказать о том, как счастье вернулось в дом Голды и к дочерям Доры, но… Шла война... Украина, 1941 год.

«Благородство» немцев, в которое верила «знающая жизнь» Голда, не заставило себя долго ждать. Это произошло сразу же, как только немцы вошли в город. Никто к ним в дверь не стучал, неизвестно, как она распахнулась, но на пороге, направив винтовку на Голду, стоял ее сосед украинец Николай Белокур. Гол да испуганно схватилась за сердце, прибежавшие на шум малышки прижались к ее ногам.

• Николай, ты чего?

• Конец вам, всем жидам, пришел! Приказ немец кого командования! Собирайся! Быстро!

Николаю нравилась эта безнаказанность и власть над былыми приличиями. Он ощущал это, как высшее предназначение — дать волю своей противоречивой природной злобе, праву сильного подчинять себе и издеваться над слабыми, беззащитными, безоруж ными. Тем более над этими жидами, которые… Нико лая просто выворачивало от беспричинной агрессии, жажды крови, власти, победы, торжества подчинения и его значимости.

• Коля, я же Голда, соседка твоя, мы же играли когда-то вместе… Это моя дочка Дора и мои внучки.. Они же еще совсем крошки, Коля…

Голда растерялась, она чувствовала, что бессильна справиться с той волной жестокосердия, которая исхо дила из самой глубины души Николая. Она понимала, что жалости к ним у него не выпросить. И тут Гол- да вспомнила, как не спасла Лелика, сохраняя секрет богатства Давида, и она решила попробовать спасти Дору и девочек.

• Заткнись, жидовка и живо собирайся, да не за будьте прицепить вот это, — Николай бросил им на рисованные синей краской на желтой ткани шестиконечные звезды Давида.

Голда подняла ткань, прижав к сердцу, словно древний еврейский символ щита сможет закрыть ее от но вой беды, сможет дать спасение ей и девочкам.

• Ни к о лай, о тпусти нас, я дам те б е дене г . Мно г о дене г , э т о не со в е т ские деньги, э т о з о л от о, э т о насл е д ство моего мужа — золотые монеты, — Голда опустилась на колени, моля о пощаде.

Николай опустил ружье.

• Где твое золото? Давай его сюда!

• Да… да... да... Ты же отпустишь нас, правда, Ни колай, ты же нас отпустишь… — Голда вынесла из кладовой чемоданы, набитые золотыми монетами.

Глаза украинского полицая засверкали от жадности, он ощущал себя на вершине успеха. Такой удачи он даже не предполагал, рассчитывая удовлетворить лишь свои злобные властные потребности, он неожи данно наткнулся на такое….

В гнилой душе Николая перекатывались волны славы и триумфа, но Голда снова совершила ошибку.

• Живо выходите во двор! — Николай, набив карманы и мешки золотом Голды, вытолкал женщин и ма лышек во двор.

• Пошли, быстрее!

Голда окаменела, она подхватила одну из малышек на руки, вторую девочку взяла на руки плачущая Дора. Через минуту они брели по пыльной дороге в толпе других еврейских женщин, детей и стариков. Коман да конвоя состояла из украинцев, подобных Николаю, они не спускали с евреев ни глаз, ни оружия. Немцы стояли по краю дороги, наблюдая за происходящим стеклянными, прозрачными глазами. Мозг этих людей, неожиданно для всех провозгласивших себя высшими существами, диктовал им пренебрежительное отношение ко всем иным проявлениям человеческой жизни.

Я думаю, что ада нет, когда есть то, что произошло немного времени спустя с Голдой. Из рук обезумев шей от страха и отчаяния Голды силой вырвали кричащую девочку. Голда успела увидеть, что малышку, которая была на руках у Доры, тоже забрали. Дальше все происходило на глазах у враз поседевшей и лишившейся рассудка матери и остолбеневшей от ужаса и непонимания происходящего бабушки Голды. Сознание Голды словно заволокло кроваво-серым туман ным парализующим все чувства ужасом. Сквозь него уже она не слышала такой больной и надрывный плач Доры, она не слышала тонкий детский крик страха ма лышек, подброшенных в воздух и падающих в яму с едкой разъедающей мясо до костей жидкостью. Девочек бросили умирать в известковую яму. Голду и Дору поставили вместе с другими взрослыми евреями воз ле полуразрушенной кирпичной стены, напротив уже направил на них ружье ухмыляющийся от внезапной удачи Николай Белокур. Дора упала к ногам Голды, истекая кровью, подняла глаза на мать и замерла на век, сделав свой последний в жизни выдох. Отчаяние Голды достигло предела, не в силах больше сопротив ляться, она потеряла сознание. Секунду спустя точ ный, острый, как жало пчелы, выстрел, обрывающий жизнь, разорвал напополам синюю звезду Давида на желтом куске ткани, приколотую к груди Голды.

История 7. Арон
Киев. 1951 год

Г-споди, утром услышь голос мой, утром приготовлю (молитву) Тебе и ждать буду, Ибо не Б-г, же лающий беззакония, Ты, не водворится у Тебя зло. Не встанут высокомерные пред очами Твоими, ненавидишь Ты всех совершающих несправедливость, Погубишь говорящих ложь; убийцу и обманщика презира ет Г-сподь. (Псалмы Давида)

• «Считать погибшим можно только мертвых», — писал Шиллер, — Арон заканчивал лекцию по исто рии литературы в Киевском университете.

Лекция закончилась неожиданно для него самого, как, впрочем, и для всех студентов аудитории. Хотя, может, это и не так — визиты людей в черном, представляющих органы безопасности, уже больше десяти лет никто не мог считать неожиданностью. Но все равно, люди пытались думать, что это не их истории: они чисты и честны, их это обойдет стороной. Но люди в черном являлись, и все равно все говорили о том, что это было неожиданно. Сейчас они появились на пороге лекционной аудитории, жестко глядя на Арона ледяными стеклянными глазами.

Нет, это не холодок пробежал по спине Арона — позвоночник просто превратился в ледяной столб, скованный ужасом от предчувствия неизбежной беды. Ноги подкосились, Арон беспомощно рухнул на стул, протирая руками внезапно запотевшие стекла очков с толстыми линзами.

• Профессор, пройдемте с нами, — мужской го лос зазвучал с безжалостной строгостью над головой Арона.

Арон попытался подняться, но вдруг ставшими ват ными ноги, отказали ему.

• Пройдемте, профессор, — твердые руки схвати ли Арона за плечи, приподняв его со стула, — вам лучше не оказывать нам сопротивления. Человек в чер ном пальто размахивал перед помутневшим взглядом Арона красной книжецей, видимо, каким-то важным удостоверением. Да, пожалуй, Арон сам не понимал, что с ним происходит, он был бы и рад пройти, как они ему приказывали, но, как это странно не звучало бы — не мог. Ждать его они не стали, просто скрути ли руки и поволокли его обмякшее беспомощное тело к выходу на глазах у студентов, поволокли через пе реполненные изумленными студентами и преподава телями коридоры университета. За эти 20 минут случилось самое страшное в жизни Арона: он перестал в эти мгновения себя уважать, потеряв человеческое достоинство, он в полной мере почувствовал вкус бездонного унижения, сейчас он ощущал, как в эти минуты, словно рисунки на песке, смывалось невидимой волной его чувство собственного благородства ума. В эти мгновения личность Арона была практически полностью уничтожена.

И они — они это просто знали, они знали, как и когда проявлять свою власть, все… Они хорошо изучили эти моменты — моменты ломки личности, стирание всех ее граней. С привычным безразличием они наблюдали, как человек теряет все права на человеческое, в этом изгна нии он никто, а им можно многое. А раз так, тогда это нормально, что грубо и жестко, а самое главное — уни зительно. Они силой затолкали перепуганного не сопротивляющегося Арона в машину. А затем... затем были эти бесконечные бессмысленные допросы. Допросы, на которых вовсю применялось то особое мастерство — мастерство, возвеличивающее ничтожество.

Пронзительный белый свет лампы следователя мощным обжигающим потоком слепил Арону гла за. Собрав остатки своей воли, он пытался побороть страх, и даже пытался мыслить, как-то же надо было мыслить, желательно сохраняя логику. Нужно было попытаться защитить себя, но этот свет… Он превращал его некогда блестящий ум ученого в едкую кашу. Почему он не сопротивляется? В эти моменты Арон ни разу не вспомнил о покровительстве великой звезды Давида. Видимо, он уже в нее не верил…

• Итак, вы сказали на лекции, «что погибшими считают только мертвых»?

• Это не я сказал, это сказал Шиллер.

• Да, но вы произнесли эту фразу на лекции.

• Да, произнес.

• То есть сам факт, что вы это говорили, вы не от рицаете?

• Нет, а что такого в этой фразе, что я не так сказал?

• А известно ли вам, Арон Давидович, что все советские газеты пишут о том, что империализм погибает? А своим утверждением вы даете студентам понять, что если империализм еще не мертв, то он и не погиба ет. Вы понимаете, что это антисоветская пропаганда?

• Как же так, я совсем ничего не говорил про импе риализм. Я читал лекцию по истории литературы, это сказал не я, а Шиллер.

• Но вы подтвердили, что эту фразу вы говорили… Вот ваши показания, где вы признаете себя виновным. Подписывайте!

• Я не стану это подписывать, я ни в чем не виноват.

• Подписывай, тебе говоряяяят! — удар кулака в лицо сбросил Арона на пол. Голова Арона запрокинулась, он упал на бетонный пол, потерял сознание, и не чувствовал, как его тело долго пинали сапогами переполненные злобой от его несговорчивости следователи. Арон посмотрел на мир подбитым глазом уже в тем ноте зловонной переполненной камеры.

• Вы кто? — мужчина с седой аккуратной бородкой в сером жакете участливо поправлял постель Арона.

• Я преподаватель зарубежной литературы Арон Френкель, я здесь из-за неудачной фразы Шиллера, — Арон попытался пошутить и даже криво улыбнуться перекошенным, разорванным в кровь ртом. — А вы?

• Я профессор истории государства и права, тоже что-то не так в моей науке… Давайте держаться вместе..

• Я согласен! — устало прохрипел Арон и мгно венно то ли уснул, то ли снова выпал из реальности.

• Встать, суд идет!

Арон так до конца и не поверил происходящему. Все это казалось нелепой выдумкой. Пальцы скован ных рук немели от тугих наручников. Как из-за од ной цитаты он, словно затравленный зверь, оказался в клетке, со связанными руками, будто бы он был так опасен. Опасен… Потому что умен, потому что обра зован, потому что умел рассуждать, а еще потому что не подчинился, так и не подписал….

• Вино в ен! У в е сти е г о!

По приговору советского суда ни в чем не признавший себя виновным Арон получил 10 лет лагерей.

Ноги болели, да и на то была причина, ломило ко лени от постоянных сгибаний и сиденья на корточках, ступни были вовсе стерты в кровь жесткими шарка ющими ботинками без шнурков. Подгоняемый прикладами, бранью, тычками конвоя Арон бежал по перрону, вдыхая удушливые пары угольных выхлопов поездов. Кто-то толкнул его в спину, Арон потерял равновесие, запнулся о ступеньки и упал на смрадный загаженный пол вагона. А затем его просто… пнули. Как собаку, или еще, может, того хуже, но он, будучи не в силах подняться, полз на коленях, чтобы прижать ся спиной к стене.

• Как — вы тоже здесь? — Арон повернул голову и увидел своего былого сокамерника — профессора истории государства и права.

• Да, профессор, но я ни в чем не признался, я ни в чем не виноват, но я так рад вас видеть, пусть это и звучит крайне нелепо…

• Да все, что с нами произошло — полнейшая нелепица, я так думаю, что наша вина перед этой вла стью в наличии способности мыслить и рассуждать...

• Боюсь, профессор, что вы правы!

Спустя неделю мучительного путешествия Арон оказался в холодном, почти не отапливаемом бараке лагеря.

• Входи! Что встал? — как же ужасно было для Арона практически привыкнуть к такому обращению. Пятьдесят пар усталых глаз посмотрели на вновь вошедшего. Конвоир грубо подтолкнул замешкавшегося Арона и закрыл дверь. Сквозь высокие узкие окна лился лунный свет. Арон привыкал к мрачному сумраку, и даже смог немного рассмотреть бледные истощенные лица.

• Вы не расстраивайтесь, мы все здесь в одина ковой беде, но, вы знаете, среди нас много ученых и образованных людей. И мы каждый вечер по очереди читаем друг другу лекции. Среди нас много профессоров, академиков и просто замечательных ученых. Каждый читает лекцию о своем предмете. Это потря сающе интересно, — худощавый пожилой мужчина с уродливым шрамом на лице смотрел на Ароне с добрым участием.

Арон улыбнулся, отчаяние сменилось в его душе любопытством начинающего исследователя.

• Я преподаватель зарубежной литературы. Хоти те, я могу прочесть вам свою самую выдающуюся лекцию — про творчество Шиллера.

• Запрещенную?

• Конечно, советская власть оценила этот матери ал в 10 лет лагерей.

• Это нам будет интересно, а сегодня вечером ваш друг профессор истории государства и права прочтет нам лекцию о законах создания государства. Поверь те, это весьма поучительно. Профессор сейчас особо опасен для Советской власти, потому что он ооочень много знает. Впрочем, вечером сами все услышите.

Природная любознательность победила все осталь ные невзгоды, Арон с нетерпением дожидался вечера. В темноте холодного серого лагерного барака звуча ли слова ученого, мистика важности этих знаний вопила контрастностью идей и быта, но по странной воле мироздания очень многие великие идеи кажутся невероятны ми, окутанные ореолом мрачной повседневности.

Лекция профессора истории государства и права.

— Что такое государство? Это некая структура, размещенная на определенной территории, и этой терри торией необходимо управлять. Правители — уникаль ные люди, у них особенная структура энергетики, они словно врастают в эту территорию своими корнями. Территория государства представляет собой некую машину, которая подчиняется управлению энергией правителя, который слит с ней этой энергией. Так было много лет, существовали семьи, которые рожда ли таких правителей и сажали их на трон. Трон — это то самое место, с которого управляющая энергия правителя могла спокойно расползаться по всей террито рии. С этого места можно контролировать всю терри торию. Человек обычный, живущий в обычном доме, не сможет внедряться в территорию. Поэтому так важно было для правителей строить сложные замки с системой подземных ходов и башен. Все это создает контроль за всем, что происходит на территории. Создается такой механизм, который чувствует въезд на территорию. Правильно созданное государство — это некое управляемое правителем сознание, которое кон тролирует все процессы на данной территории, при чем не только людей, но и даже природу. Люди на этой территории должны принимать правила правителя, если люди не принимают правила, то будет идти обя зательное подавление, а если принимаются правила правителя, то все вписываются в эту территорию. Как определить, правильный правитель или нет? Здесь точно так же, как с хозяйкой в доме. Если на террито рии процветание и благополучие, то это прекрасный правитель, а если нет… То и нет… У хорошего хозяи на все окажется при деле. Все просто! Запомните это "просто": у хорошего хозяина всем польза, у плохого идеология. Система власти всегда территориальная, правители всегда способны между собой договорить ся, если учитывается иерархия, то есть более слабый правитель находится под началом сильного правителя. Это удобно: единая армия, финансы и прочее. Все это очень естественный процесс, каждая территория как клетка планеты Земля, границы этих клеток очерчены и нуждаются в управлении. А уникальность качеств правителя состоит в том, что они способны так встроиться в эгрегор, что он может захватить там власть. Приходя к власти, правитель создает свои правила, конечно, эти правила отражают личность правителя. Закон должен быть отражен в гербе и прочей государ ственной символике, важно, чтобы все люди на тер ритории говорили на одном языке. Правитель — как вкрученная лампочка, и по нему можно судить, какие законы он устанавливает. От личности зависит очень многое: при каких-то правителях государство процве тает, при каких-то оно чахнет. Это очень важно, кто создает государство, неслучайно в рассказах о великом царе Давиде столько информации о его великолепных личных качествах. Негативные деяния и нелюбовь народа приводит к разрушению этого государства..., — профессор перешел на шепот, а затем многозначи тельно замолчал.

Арон впервые спокойно уснул, предавшись мечта ниям об идеальном государстве с мудрым и добрым правителем во главе.

Арон провел в лагерях 5 мучительных лет, где были и лекции интересных людей, и научные споры, и изнурительный каторжный труд, и нечеловеческий голод, и борьба с цингой с помощью отваров из сосновых шишек, и холод, и унижение рабством. Но прошло 5 лет, и Советская страна похоронила вождя и отца на родов Сталина. В период осмысления, названной от тепелью, из лагерей выпустили интеллигентных бедо лаг. Прежде всего тех, кто не сломался, не подписал, не признался, и при этом смог выжить.

• Арон Давидович Френкель!

• Я!

• Вы свободны, с вещами на выход!

Арон, пошатываясь, сделал шаг вперед и не удер жался, ноги подкосились, и он бы рухнул, если бы его не подхватили те, кого он называл своими друзьями, те, кто помог ему выжить в этом аду, те, кто поддер живал и словами, и делами. Они всегда были рядом, и сейчас именно они удержали Арона от падения в обморок на холодный пол.

• С вещами… откуда же у меня вещи? — Арон растерянно оглянулся по сторонам, он был в тонкой, по рядком изношенной, почти истлевшей старой одежде. Он выглядел жалким и грязным оборванцем. Мало что осталось от молодого, перспективного ученого в дорогом пальто и костюме, которого тогда поймали в буквальном смысле «на слове». Руки Арона дрожали, на глаза наворачивались едкие слезы, которые тонули в буграх обвисшей кожи изнуренного от голода и лишений лица. Кто-то сунул ему старую, ветхую котом ку, и… Все сложили ему жалкие лагерные гостинцы, видимо, то, что припрятывали на совсем уж неверо ятный «черный» день: черные сухари, огрызки хлеба, кусочки старого жесткого сала, ну и прочие подобные «радости» заключенного. Арон смотрел на растущую груду маленьких кусочков и уже не пытался сдержи вать текущие слезы.

Ему жали руку, обнимали, тискали, хлопали по пле чу. Пока охранник, который молча наблюдал за этой суетой, не потребовал:

• Арон Давидович, покиньте помещение!

Стоя на ступеньках тщательно пыхтящего и клубя щегося дымом паровоза, Арон обернулся, последний раз посмотрев на вечнозеленые иголки таежного леса, пытаясь и запомнить, и забыть одновременно. Ему предстояло заново привыкнуть к тому, что он свобод ный человек.

• Давайте, вытряхайте, что у вас там по узлам попрятано! — в коридоре вагона, обнажив заточки, появились блатные — те, что всегда где-то рядом с уго ловными мирами.

Арон нечасто в лагере их видел, статьи были разные, он все же смог и в лагере остаться в мире, ко торый жил поперек тюремного уголовного братства, для которого изначально тюрьмы и создавались. Это позже появилась новая категория преступлений — политическая…

Арон решил не сопротивляться и смиренно подал свой незатейливый скарб, к голоду он за 5 чудовищ ных лет уже успел попривыкнуть.

Уголовник с хитрыми бегающими глазами выхва тил у Арона мешок и со смехом высыпал все на пол.

Жалкая кучка разных кусочков еды была всем бо гатством Арона. Смех бандита внезапно оборвал жесткий окрик:

• Заткнись, идиот!

Арон поднял голову, возле кусочков стоял тот, кого вроде бы, как думал Арон, все называли «пахан» — главный, наверное.

• Вы что, не видите, что это за еда… Собери все, отдай ему, и нашей еды подкинь. Это честный человек. У в ажаю! Не т р о ж ь те е г о! — распорядился «па х ан».

Те, кто только что считал себя победителем мира сего, с виноватым видом собирали жалкие кусочки в котомку Арона.

• Возьми, — «пахан» протянул Арону круглую булку настоящего ржаного хлеба и пахучий, аромат нейший батон колбасы. У Арона закружилась голова от давно забытых запахов. Он вдруг понял, как же он жалок в своем чудовищном голодном состоянии.

• Прости их, это тебе, да возьми же…

Арон, жмурясь от забытого удовольствия, вдыхал запахи этой неожиданной еды и жмурился, он даже не заметил, как уголовники покинули вагон.

Лагерь навсегда останется клеймом в биографии Арона, он так и не восстановил свои научные регалии и не смог вернуться к преподаванию в университете. И уже навсегда Арон возненавидел сломавшую его жизнь, его личность, его достоинство, его репутацию советскую власть. До конца своей жизни профессор Арон Френкель работал простым учителем природо- ведения в младших классах одной их киевских школ.

История 8. Яков
Старо-Константинов. 1948 год

 

Когда возвратит Г-сподь пленников народа Своего, ликовать будет Иааков, веселиться будет Иисраэйль! (Псалмы Давида)

Яков смотрел немигающим взглядом на свои руки, ноги, из неподвижных глаз мальчика непрерывным потоком катились слезы. Все тело было покрыто язва ми, коростами, зуд от этих ран было невозможно выносить, и Яков тер воспаленную кожу до тех пор, пока капли выступившей крови не приносили ему хоть ка кое-нибудь облегчение. Эту пытку он с трудом выносил, но вернее было бы сказать, что терпение и здоро вье младшего сына Давида было на пределе. Все эти нестерпимые кожные высыпания были последствиями его работы на производстве резины. Кожа Якова, чувствительная к разного рода неприятным воздей ствиям, отказывалась переносить ядовитые химикаты, применяемые на производстве. Да и дышать ядовитыми испарениями было просто невмоготу. Яков молил ся, чтобы мать позволила ему вернуться домой. Он все понимал, он понимал, как тяжело матери с тремя детьми после смерти Давида и Лелика. Якову исполнилось 15, ему хотелось быть взрослым и самостоятельным. Не найдя ничего в родном городе, Яков решил взрослеть за его пределами. Так у него появилась идея по ехать в Ленинград, учиться в училище, стать мастером на производстве. Яков увлекался химией, и, не заду мываясь о последствиях, он смело выбрал химическое производство. Была, правда, небольшая сложность, которую Голда смогла решить.

• Яша, Яша, ну куда ты собрался. Подумай, дорогой мой, в это училище принимают только с 16 лет, а тебе еще пока 15 с половиной. Может быть, подождать год? Но Яков был уверен, что поступает правильно. В его уме, как у любого подростка, возникали сказочные картинки счастливого и увлекательного будущего в большом городе.

• Мама, ну давай сделаем так, что мой день рожде ния будет в августе… Мама…

И Голде удалось сделать такие документы, по ко торым Яков вдруг стал на полгода старше. Но внешне это было совсем незаметно. Яков был стройным, высоким, рано повзрослевшим и возмужавшим крепким юношей.

Фантазии Якова разбились о реальность, как стеклянная тарелка, которую Голда разбила по традиции, провожая из дома сына. Осколки своей мечты Якову уже было не собрать. Шмыгая носом, не только от досады за иллюзии, но и от вечной простуды сырого Лениградского климата, Яков окончательно потерпел поражение от своей желанной самостоятельности. Воспаление легких стало решающим моментом, прислонившись покрытым испариной от жара лбом к шершавой поверхности сыровато-серой подушки, Яков окончательно признался самому себе, что он не смог.

• Да, — откровеничал Яков сам с собой, -да не вы нес, да не вышло ничего.

В этот момент Яков так отчетливо понял, что он не в состоянии более вынести разлуки с любимой мамой, братом, сестренкой, что профессия мастера-химика скучна, и это занятие никак не питает его смекалистый, живой от природы ум, а про климат Ленинграда и говорить-то нечего, это вообще невозможно для пребывания.

• Прости, прости, прости меня мама, я понимаю, что подвел тебя, но я больше не могу, — шептал сквозь стиснутые от боли зубы Яков.

Когда Голда узнала, что на младшего сына обруши лись такие бедствия, она немедленно приказала ему вернуться.

• Мамочка, прости, я не справился… — Яков ви новато перешагнул порог дома.

• Ничего, ничего, как-нибудь справимся, — теплые, родные, заботливые руки матери смазывали корявые буро-коричневые коросты на теле измученного страданиями Якова. Закутавшись в тепло ее рук, Яков зажмурился и забыл обо всем, окунувшись лишь благостные минуты этого общения. Он был дома, его не пугала ни нужда, ни голод, лишь бы купаться в любви этих рук. Тоска, так коварно прокравшаяся в его сердце вдале ке от дома, постепенно покидала Якова. Как же тогда он навсегда запомнил и оценил, что это великое благо: дом, семья, мама… Яков грезил о счастливом будущем его благополучии в неизбежности взросления.

Но время — жесткий распорядитель, а история — та и вовсе не ведает жалости и пощады.

Веселый безудержный хоровод счастливых родных, поздравляющих Якова с окончанием школы и поступлением в Одесский медицинский институт, откатит ся в туманное прошлое раскатанный безразмерными колесами машины Великой войны.

Голда рыдала, под каплями соленых ручейков, на повестке растекались чернильные буквы: «Якову Френкелю срочно прибыть в расположение части…»

Якову было неловко перед матерью, но мог ли он по ступить иначе? Его, двадцатилетнего студента-медика, ждали на фронте в качестве военного врача. Он ощу щал себя сейчас как никогда взрослым, ответственным за мать, за семью, за мир, страну. Он был нужным, не обходимым, важным и значимым. И он идет туда, где гул снарядов, крики и стоны раненных. Идет на войну не убивать, а лечить и спасать жизни людей. Голда продолжала рыдать, а Якову хотелось, чтобы она им горди лась, чтобы обняла и отпустила его с легким сердцем..

• Мама…. Не волнуйся за меня, я вернусь, — Яков не знал, что принято говорить в таких случаях, поэ тому вел себя так, как видел в старых фильмах про гражданскую войну. Вроде бы так говорят… И Яков решился, он крепко сжал Голду, и в его объятиях было столько уверенной силы, что Голда поверила сыну, по верила и успокоилась. И тоже, как в кино, сказала:

• Береги себя, сынок…

Яков разжал руки, резко повернулся и шагнул за порог дома.

Он и подумать не мог, что война отберет жизнь не у него, солдата передовой, а у оставшихся его ждать матери, сестры и маленьких племянниц. Перемещаясь в копоти санитарных вагонов, кровавой сырости поле вых госпиталей, он помнил, что обещал матери вер нуться. Казалось, что любовь Голды оберегала Якова. Даже тогда в Будапеште…

• Скоро, совсем скоро конец войне. Что с твоими родными Яков? Ты же знаешь, что вытворяли эти фашистские псы на Украине, — замком взвода был дру гом Якова. Они вдвоем шли в часть, огибая выворо ченные прямо из бывшей мостовой глыбы скользкой маслянистой грязи.

• Нет у меня вестей, вроде брат Арон писал, что выехали в Ташкент. Я так надеюсь, что они все там в эвакуации, — Когда Яков слышал рассказы или читал новости из Киева о том, что делали немцы с евреями, его ум выключался и предательски шептал, что это не про его семью, это какие-нибудь другие евреи, может быть, даже соседи, но не они: не мать, не сестра, не малышки.. «Выросли уж, наверное..», — думал Яков.

• Ну, может, ты и прав, что они…, — замком взво да не успел закончить фразу, его левая нога соскользнула, уткнувшись носком кирзового сапога во что-то жесткое, но боли он не почувствовал. Пламя взрыва внезапно вырвавшись у него из-под ног, было настоль ко стремительным, что он ушел в безмолвие честным и отважным воином...

Осколок снаряда воткнулся Якову в бедро, беспре пятственно рассекая телесную мягкость. Яков потерял сознание и равновесие одновременно, он упал где то там, на отвоеванной нашими войсками территории, где-то между черными валунами мостовой Будапешта.

• Папа, мама, Лелик, Дора, девочки…, — белесо-се рые расплывчатые лица возникли в видениях Якова, — я так рад вас видеть, наконец-то мы все вместе.

• Нет, Яков, — зазвучал забытый было голос отца,

• М ы не вместе.

  • Мы не вместе, ты возвращайся назад, сынок, — Голда коснулась прохладной рукой его лба, — тебе нужно вернуться, ты обещал…

Яков застонал.

• • Жив, ребята, он жив! Это же наш военный врач из госпиталя — Яков Френкель! — коренастый, отме ченный пятнышками грязно рыжих веснушек, улыб чивый паренек в красной звездной пилотке тряс его за плечо. Яков приподнял голову, военная форма быстро намокала тяжестью кровавой глиняной жижи. Яков попробовал встать, резкая боль ударила в голову, и его сознание снова стало заволакивать едким удушливым дурманом небытия.

  • Лежи, лежи не вставай, поднимайте его, ребята!

• Несколько пар мужских рук крепко схватили сти скивающего зубы от боли Якова.

Двигатель автомобиля, в кузове которого лежал, запрокинув голову, Яков, рычал, шипел, свистел, выбрасывал клубы дурно пахнущей гари. А Яков улы бался, он щурил глаза от нежданных попаданий лу чиков первого весеннего солнца. Он вдруг понял, что война для него окончилась, и эта разбитая, продрог шая дорога — его путь к дому. Больно ударяясь спиной при прыжках старенького, побитого фронтового грузовичка на кочках, он уже не стонал и совсем не жаловался на боль. Он ехал домой. Вспоминая цели тельное тепло рук матери, он согревался ее любовью, мечтая о встрече.

• • Я вернусь, я скоро вернусь домой, мама…, — тогда он даже не мог думать о том, что дом встретит его пустотой, одиночеством и болью.

Украинский полицай Николай Белокур, освободившись спустя много лет из лагерей для военных преступников, расскажет ему подробности о смерти Доры, Голды и девочек.

• • Яков, я не убивал их, поверь, я не убивал. Мне приказали. Я пошел. А Голда мне золото предлагала, я не взял, — соврал Николай.

Сердце наливалось болью и гневом одновременно. Даже для опытного форонтовика, который видел все, казалось бы, адские картинки войны, привыкшего с суровостью медицинского профессионализма хладнокровно относиться к боли, стонам, крови, ранам, даже для него этот рассказ был чрезмерен своей абсурдно звериной жестокостью.

А Николай, казалось, не слышал своим полицай ским умом нацистского служителя боли Якова, и, как ни в чем не бывало, продолжал свой чудовищный рас сказ о расстреле Голды, Доры, о кошмарной в своей мучительности смерти малышек в известковой яме.

Яков смотрел в темное отверстие рта Николая, из которого выбрасывало, словно черные змей с жалящими, безжалостными ядовитыми языками, слова, причиняющие боль. Яков смотрел и думал, как же так подло устроен мир: почему остался живым этот чело- век, а их нет… Нет смешливой, жизнерадостной Доры и ее любознательных малышек, нет строгой, но такой родной Голды. Николай замолчал, скрутил привычным жестом папиросу, выдохнул дым и закашлялся, оборвав свой рассказ под тяжелым взглядом Якова.

Той ночью Яков позволил себе быть слабым, он от пустил боль наружу, и та вырвалась из глубины ною щего сердца едкими, скупыми, жгучими слезами. Он копил эту боль с того момента, когда бравым фронто виком-победителем он открыл дверь родного дома.

В комнате было сумеречно и пыльно, под давлени ем сапога старая подгнившая половица скрипнула и затянула заунывную хрипло визгливую песню разрушенного ветхостью дома.

• Мама…, я сдержал свое слово, я вернулся, мамочка, — Яков стоял на том же месте, откуда он уходил, где плакала на его плече Голда. Сейчас он все понял, понял, что из тишины разом постаревшего дома никто не выбежит с радостными криками, чтоб повиснуть на нем с объятиями. Да, он знал об этом, еще сойдя на станции. Он ждал и надеялся на лучшее, но никто его не встретил. Тогда уже он знал, но отказывался верить. Он возвращался в свой родной дом с тяжелым серд цем, полным горестных воспоминаний. Что он хотел? Хотел увидеть, убедиться. Нет, нет, нет — не хотел, не хотел.. Но… увидел.

Яков замер, неподвижно глядя в окно через тресну тое стекло и покосившуюся раму, он не хотел смотреть по сторонам, натыкаясь беспомощным взглядом на разбросанные вещи, одежду, посуду, книги, игрушки. Он стоял неподвижно, лишь в его горле перекатывался тошнотворно горький комок из горести и злости. Он не слышал, как стукнула дверь, в дом вошли.

• Яков, Яков, — Арон был рад видеть брата. Он подошел к оцепеневшему Якову и обнял его за усталые плечи.

• Ну же, Яков, братишка, смотри, какой же ты видный фронтовик!

Арон чуть отступил назад, чтобы полюбоваться младшим братом — таким отважным, крепким, мудрым, мужественным.

• Яков, я твой старший брат. Тебе уже 26 лет, ты врач, фронтовик…., — Арон сделал паузу, переводя дыхание, ему предстояло сказать брату что-то очень личное, но и очень важное. — Тебе пора жениться!

• Арон, ну что ты такое говоришь? — Яков искренне считал этот разговор несвоевременным и лишним, он хотел сейчас остаться один на один со своими печальными воспоминаниями о маме и сестре.

• Яша, подожди, не спеши. Ты такой видный, Яша, ты понравишься любой девушке! Я как старший в семье обязан следить за соблюдением традиций.

• Арон, ты понимаешь, что ты такое сейчас мне го воришь? — Яков пытался отмахнуться от назойливого брата. Но Арон так настаивал, что Яков сдался.

• Арон, делай, как считаешь нужным.

• Познакомься, Яша, это Рахель.

В проеме двери, обрамленная пучками пыльного су меречного света, стояла молодая светловолосая девушка с лучащимися мягким светом глазами. Взглянув лишь на мгновение в эти глаза, можно было провалиться в парал лельные миры, где царствуют лишь любовь и доброта.

• Здравствуйте, Яша! — она смело и доверчиво протянула ему руку. Как-то все так непроизвольно получилось, когда Яков шагнул навстречу, чтобы подхватить ее руку, не отпуская мягкости ее взгля да. Он коснулся ее ладоней, тепло ее руки прошло сквозь плотную твердость уверенных рук боевого хирурга, и Яков снова замер от неожиданности этого прикосновения. В это мгновение откуда-то из дале ких глубин его памяти всплыло то, казалось бы, на всегда утраченное детское ощущение тепла, любви, нежности и заботы. Словно Голда с небес благословила его на счастье. И Яков вздрогнул, он был растерян, в этом прикосновении было что-то сакральное, чувственное, ранее ему незнакомое.

• Яша, что с тобой? — она отняла руку, продолжая улыбаться глазами, что-то достала из крохотного карманчика.

• Возьми, Яша, это подарок, — на раскрытой про тянутой ладошке мерцала серебряными гранями ше стиконечная звезда. Яков вздрогнул, это было так неожиданно. Утопая в тепле женской руки, лежала звезда Давида. Арон ахнул, он уже забыл о Высшем покрови тельстве этой звезды. Казалось, что свет этой звезды снова вернулся к ним в семью и принес с собой мир и благополучие.

Так красавица Рахель стала женой Якова. В ее объя тиях он обрел покой и умиротворение. А год спустя… Яков сидел на скамейке под окнами госпиталя в тонкой шерстяной шинели военного врача. Он ждал. Внешне спокойный, внутри он проживал бурю эмоций — от су дорожного, беспокойного волнения до зашкаливающей радужными переливами радости. Но нервная усталость брала свое, опустив голову на грудь, Яков уснул.

История 9. Сон Якова
Бааль Салам и Давид Бен-Гурион. Израиль. 1946 г.

Ныне познал я, что Б-г спас помазанника Своего. Он отвечает ему с небес святых Своих могуществом спасающей десницы Своей. (Псалмы Давида)

Бааль устало открыл глаза, в горячих бликах утрен него солнца он зажмурился, ища покоя своим мыслям. Что-то внутри него говорило о том, что это был не совсем сон. Или не сон вовсе. Так отчетливо, так явно, словно сам он был свидетелем удивительной истории. Бааль поежился и снова закрыл глаза, восстанавливая эпизоды необычного сновидения.

• Самуииил, мы хотим избрать нового царя! — люди, собравшиеся на площади, гневно кричали, словно пытаясь поколебать незыблемую устойчивость великого пророка.

• Но вы уже избирали Саула, — Самуил говорил громко и отчетливо, словно взвешивая каждое слово, наполняя его ударной силой воздействия, и каждое его слово с точностью стрелы опытного лучника разило умы собравшихся. — Вы выбрали Саула по жребию — человека сильного и храброго, но не слишком умного. Вы помните, что я говорил вам?

• Да, Самуил, ты сказал, что мы будем ему рабами, и восстанем против него. Но мы ослушались твоих слов, великий пророк.

• И что же произошло теперь? Саул нарушил заповеди, он сеет веру в чужих богов, берет в наложницы чужеземок. И, кроме того, он нечестен с вами. Правду я говорю?

• Правду, Великий пророк! Подскажи, как нам быть? Мы хотим избрать нового царя!

• Нет, я назову вам имя того, кто будет для вас Великим царем. Ваш выбор будет снова неверным, и вы потеряете Великое царство евреев. Я назову того, кто будет мудро править и создаст могущественное государство Израиль.

• Мы согласны отказаться от своего выбора, ты прав, пророк, мы избираем недостойных людей, мы легковерны, и нас очень просто запутать и обмануть нечестным, жаждущим власти правителям. Называй ты имя царя! Мы верим, что через тебя говорит Б-г.

• Это Давид из Вифлеема, сын пастуха. Он возлю блен Б-гом.

• Как же так — сын простого пастуха?

• Пастух, может, и не так прост, раз Б-г выбрал его сына. Он белокур, с приятным лицом, красивыми глазами, у него ум правителя. Он создаст великое государство. И закроет его своим щитом из шести конечной звезды. Я помазал его на царство, дав силу божественной мудрости. Я заключил с Б-гом договор, что династия царя Давида будет править вечно. Тогда Израиль сохранит свое могущество. — Пророк закрыл лицо платком от палящего солнца, повернулся спиной к изумленно молчащей неподвижной толпе людей, и медленно удалился, опираясь на суковатую палку. На секунду он остановился, повернулся к людям: «Запом ните, потомки Давида будут править вечно!»

Бааль потер висок, мысль, словно боль, обжигала голову, он ведь все рассчитал, он знает, что нужно де лать, он знает, что будет услышан.

• Давид, Давид создаст великое государство, где евреи будут избавлены от страданий. Давид Бен-Гурион.

Не в силах больше оставаться в постели, Бааль под нялся, сегодня он выполнит наказ пророка Самуила. Совпадений не бывает, Бааль не верил в совпадения, энергичный лидер рабочей партии Давид точно соответствовал всем расчетам мудрого каббалиста.

Солнце садилось, бросая на остывающие камни по следние кроваво-багряные лучи. Давид встряхнул голо вой, смахнув со лба волнистый темный локон, он боялся проронить хоть слово, все его внимание было прикова но к этому таинственному мудрецу, который знал его, не встречав ранее. Знал больше, чем сам Давид знал о себе. Из той книги, что ему передала Полина, он взял очень много идей, которые помогли ему начать строить новое государство, помогли действовать даже тогда, когда все отворачивались от него. Когда он оставался в одиночестве, в бессилии и отчаянии, он открывал кни гу, с каждой страницы которой сияла Звезда Великого Давида, и снова верил, действовал, жил и дышал.

• Я не знаю, смог бы я все преодолеть... — Давид перевел дыхание. На Бааля смотрели красивые глаза, через которые он видел ум будущего правителя Госу дарства Израиль.

• Ты создашь Великое государство, несмотря на множество врагов, ты сможешь победить. Земля и Великие цари династии Давида дадут тебе силу. Ничего не бойся, не бойся действовать. Говорить на этой земле все должны на иврите, в этом языке много силы. Каждая буква имеет значение, каждое слово, произ несенное правильно, способно двигать миром, единая речь это важно. Ковчеги Завета, книги древней мудро сти — через них придет высшая помощь и поддержка, в них великое спасение. Это будет государство, закры тое щитом Давида, его шестиконечной звездой, укрытие, сила и спасение всех евреев мира. Ты сможешь дать возможность каждому вернуться домой, на роди ну великих предков. Есть ли в тебе еще сомнение?

• Нет, внутри меня есть знание того, что я должен сделать для еврейского народа. И я знаю, что смогу, как бы невероятно это сейчас, когда евреи прошли жестокие испытания войной, не звучало. Смогу, да, уве рен, я смогу…

Бааль Салам смазал елеем голову Давида, как это сделал когда-то пророк Самуил.

• Пусть это государство будет вечным для благопо лучия, процветания и счастья каждого еврея на земле.

Давид закрыл глаза, запоминая каждой клеточкой своего тела величие момента.

История 10. Рождение Давида
Старо-Константинов. 1948. Израиль. 1048 г

Благословен Б-г Всесильный, Всесильный Израиля, творящий чудеса один, и благословенно имя славы Его вовек, и наполнится славой Его вся земля. Амен и амен. Закончены молитвы Давида, сына Йишая. (Псалмы Давида)

Яков открыл глаза, огляделся по сторонам, собирая реальность в единую, привычную для себя картину мира, он поежился, выпрямил отекшие от непод вижного сидения на жесткой лавке ноги. Было зяб ко, шерстяной покров шинели тесно облегал спину и плечи, не давая ветрам забраться внутрь, так было легче сберечь тепло. Но Яков сидел неподвижно, и лишь по мелким движениям пальцев можно было определить, что он нервничает. Иногда он выходил из оцепенения, вскакивал, смотрел на часы, нервны ми, быстрыми шагами измерял пространство неухо женных в своей заброшенности аллей. Он не сразу услышал, как его позвали.

• Яков, Яков! Ну где же вы, Яков?

Звук долетал до него прерывистым свистом разорванных обломков фраз.

• Яков, подойдите сюда, поздравляю вас! — Жен щина в белом халате, выйдя на крыльцо, искала его глазами. — Яков, подойдите ближе!

Он повернул на крик голову, поднялся и неуверенно, но стремительно подошел к крыльцу. Где-то глубоко внутри возникла непривычная вибрация, он пытался ее побороть, но та лишь усиливалась.

• Что, что случилось? — уже не в силах справится с волнением, спросил Яков.

• Радость у вас, сын родился! Как назовете мальчика? — женщина махала мелко исписанным листом бумаги.

• Мальчик? Сын… — Яков с облегчением выдох нул, накопившееся внутри напряжение постепенно стало выливаться наружу, застывая протяжными глас ными буквами его выдоха. — Сыыыыын…

Это пришло не сразу, наверное, спустя несколько мгновений, но пришло. Эта непередаваемая напол ненность осознанием своего долгожданного и радостного отцовства.

В порыве чувств Яков размашистым небрежным движением достал из кармана подарок Рахели. Ему Звезда для Давида показалась, что эта уже не раз им виденная Шестиконечная Звезда как будто подмигивает ему, переливаясь всеми гранями. Яков, засмотревшись на это сияние, ответил не сразу. Немного помолчав, он поднял глаза и произнес, вкладывая в эти слова всю свою отцовскую любовь, радость и гордость:

• Давид! Конечно же, его зовут Давид!

Женщина улыбнулась так, словно сияние благосло венной звезды зацепило и какую-то потаенную часть ее души. Но как-то все было легко, легко и радостно. И вдруг, неожиданно для себя самой, она громко и уверен но сказала, глядя Якову прямо в восторженные глаза:

• А вы знаете, я почему то знаю, что под счастли вой звездой родился это мальчик! Родился Давид! Вот, смотрите сами, — Яков резко запрокинул голову, едва удержав рукой сползающую шапку.

Рахель подошла к окну, у нее на руках причмокивал кареглазый малыш с детскими ямочками на пухлых щечках. Это и был маленький Давид, который, видимо, решил впервые в своей жизни поговорить с отцом — малыш открыл глаза, сморщил крошечный носик и закричал. А все были этому рады: Рахель улыбалась, улыбался и Яков.

Они еще не знали о том, что в это же самое время на таком желанном и далеком Ближнем Востоке Давид Бен-Гурион объявил о рождении нового независимого государства Израиль. И вместе с первым криком сына Якова — Давида в бескрайнюю небесную синь над молодым и очень древним независимым государством Израиль взвился вверх белый флаг с синей шестиконечной звездой. Звездой Давида.

Послесловие

• Ну я прочитал… да, слог легкий, хороший, но вот есть неточности. Я понимаю, что это художествен ное произведение, но все же, — мой дядя был неумо лим — для него, человека, привыкшего к точной безу пречности, нет мелочей.

• А вот расскажи еще об этом, — мой отец рассказывает свой вариант истории.

Но образы людей, о которых я писала, внезапно ожили в моем воображении и стали жить на моих страничках своей жизнью, которая будет вечной, пото му что мы вас помним, мы вас ценим, мы вас любим, наши родные!

А вы хотите рассказать историю своей семьи?

Ведь Стена больше не плачет. Я стою в зоне паспорт ного контроля в аэропорту имени Давида Бен-Гуриона, я улетаю из Тель-Авива в Москву, подаю свой паспорт.

• Вы уезжаете?

• Да, мне нужно в Москву.

• Возвращайтесь скорее обратно…. Домой!

Приложение

Молитва дедушки Давида

Давид искренне верил, что сила молитвы настоль ко велика, что с ее помощью можно совершить любое чудо. Он верил, что его молитва достигает небес и влияет на решение Высших Сил.

Самая древняя молитва ШМА (слушай)

Молитва «Шма» Когда человек молится один, он произносит! Бог, Царь, которому мы вверяем себя! Слушай, израиль: господь — бог наш, господь один! (Шёпотом): благословенно славное имя царства его во веки веков! Люби господа, бога твоего, всем сердцем своим, и всей душою своей, и всем существом своим, и будут эти слова, которые я заповедал тебе сегодня, в сердце твоем, и повторяй их детям своим, и произноси их, сидя в доме своем, находясь в дороге, ложась и вставая; и повяжи их как знак на руку свою, и бу дут они знаками над глазами твоими, и напиши их на дверных косяках дома своего и на воротах своих. И будет так: если послушаетесь моих повелений, кото рые я даю вам сегодня, (послушаетесь), любя госпо да бога вашего, и служа ему всем сердцем вашим и всей душой вашей, то дам я дожди земле вашей в срок: дождь после сева и дождь перед жатвой, — и собе рёшь ты свой хлеб, и вино (сделаешь) свое, и масло своих олив, и дам траву на поле твоем для скота твое го, и будешь ты есть досыта. Берегитесь, чтобы ваши сердца не поддались соблазну, чтобы не свернули вы с пути и не стали служить другим богам и поклоняться им, иначе разгневается на вас господь и замкнет небеса, и не будет дождя, и земля не станет приносить свои плоды. И исчезнете вы вскоре с лица благодатной земли, которую господь дает вам. Примите эти мои слова сердцем вашим и душою вашей; и повяжите их как знак на руку вашу, и будут они знаками над глаза ми вашими и научите им сыновей ваших, чтобы все вы произносили их, сидя в доме своем, находясь в дороге, ложась и вставая; и напишите их на дверных косяках дома своего и на воротах своих, чтобы вы и сыновья ваши жили в этой стране, ибо это та страна, которую господь обещал даровать вам, поклявшись в том от цам вашим, столь долго, как долго существуют небеса над землёй. И господь сказал моше так: обратись к сынам израиля и скажи им, чтобы делали себе кисти на краях одежды во всех поколениях своих и вплета ли в каждую кисть на тех краях голубую шерстяную нить, и будут у вас кисти, посмотрев на которые, вы будете вспоминать все заповеди господа и исполнять их. И не будете вы блуждать, влекомые сердцем и гла зами вашими, подобно тому, как блуждаете (ныне), влекомые ими, — чтобы вы помнили и исполняли все заповеди мои и (тогда) будете святы, как (обещал) ваш бог. Я, господь, — бог ваш, который вывел вас из страны египетской, чтобы быть вашим богом. Я — го сподь, — бог ваш. Истинно…

Молитва бабушки Голды

«О нахождении спутника жизни»

«Да будет на то твоя воля, Г-сподь, мой Б-г и Б-г моих отцов, чтобы ты по великой Своей милости и великому своему милосердию подыскал мне в срок подходящего жениха — жениха достойного того, чтобы от него произошел на свет будущий мудрец, же ниха великого в учении и Б-гобоязенности, из рода праведников, людей чистосердечных и боящихся гре ха, как Ты подобрал пару для п ервого человека, Для Авраама, Ицхака, Яакова и Моше — для каждого из них суженую — в точный срок и вовремя. И пусть человек, которого Ты определишь мне в супруги, будет добрым, располагающим к себе своими поступками, добродетельным, обаятельным, умным и боящимся Б-га, стремящимся к справедливости и отвечающим добро на добро.

И не будет в нем ни крупицы порока, недостатка или изьяна, и не будет он гневливым и раздражительным, но скромными смиренным, здоровым и сильным. И отмети замыслы и уловки жестоких людей людей и ненавистников, пытающихся удержать су пруга, уготованного мне. И будут угодны Тебе слова моих уст и помыслы моего сердца. Г-сподь — моя опора и мое спасение.»

Сказка бабушки Голды о Золотом тельце Как воспитать детей богатыми

Статуэтки Золотого тельца были известны в Древнем Египте как символ богатства. И был культ поклонения Золотому Тельцу до Моисея. Затем отра жения этого культа остались в сказках, воспитывая детей на принципах, помогающих стать богатыми. Вот, например, такая сказка.

А теперь замрите и слушайте тихий мягкий голос Бабушки Голды.

В одном далеком городе жила бедная вдова. И было у нее пятеро детей. Тяжело жилось одной бедной вдо ве, приходилось ей много и трудно работать. Каждое утро уходила вдова из дома на работу. А дети дома одни оставались. Чтобы они не убежали из дома, вдова запирала дом на большой замок, и, конечно, она за ботилась о том, чтобы дети были сытыми.

Так было и в это утро:

• Дети, вставайте сони-засони, я ухожу, еда на сто ле. Да не забудьте покормить нашу малышку Сореле.

• УУУУ У , — сонные дети, к от орых в с е г да о чень рано будили, недовольно ворчали.

Вдова заперла детей на замок и ушла.

Решили дети подольше поспать до обеда, только маленькая Сореле не стала спать. Взяла она свою таре лочку и решила сама пообедать. Как вдруг из-за печки выскочил теленок и все, что у Сореле в тарелки было, тут же съел. Стала плакать маленькая Сореле, дети проснулись, выскочили к столу. Сореле им все про те ленка рассказала. Плачет Сореле — боится теленка. Вечером пришла вдова с работы, кинулась к ней Сореле вся в слезах, а дети про теленка все рассказали. Жалко вдове было малышку, но некогда ей было с детьми возиться, пришлось снова на работу идти, а детей на замок запирать. На второй день все повторилось, и на третий тоже. Плачет и плачет маленькая Сореле. Но никак мать помочь ей не может. Но вот однажды решила Сореле, что будет она смелой и не даст телен ку себя обижать, села она за стол, тут же из-за печки выбежал теленок. А Сореле возьми да как ложкой ему по голове стукни. Дети просто ахнули: теленок рассы пался грудой золотых монет. Обрадовались дети, за- смеялись, а громче всех смеялась маленькая отважная Сореле. Когда вдова пришла с работы, увидела она на столе груду золота, обняла смеющуюся Сореле, и поняла, что в дом наконец-то пришло счастье.

Рецепты бабушки Голды

«Хорошо поработали — теперь можно и покушать» (девиз доброй еврейской бабушки и мамы)

Говорят, чтобы хорошо готовить, нужно иметь ев рейскую бабушку. Это на самом деле так, талант к кулинарии передается по женской линии, как особый генетический код. Специально не пишу пропорции продуктов, это необходимо прочувствовать, еда требует доверительной мудрости. Доверьтесь своей интуиции.

Еврейские блюда — это просто удивительная кухня, практически вся еда мелко измельченная, что увеличивает питательность, дает быстрое насыщение и хо рошо усваивается. Измельчали продукты с помощью ножей и толкли в ступках.

1. Форшмак

Это быстро, вкусно и питательно.

Что нужно: Филе сельди Яйца куриные Лук репчатый Яблоко

Батон белый Масло сливочное

Шаг 1. Засолить селедку. Сильно просаливать не нужно, можно и слегка. Это просто: обмажьте солью, перчиком, и в холод на денек-другой.

Шаг 2. Яйца отварить, почистить. Шаг 3. Батон замочить в воде.

Шаг 4. Все измельчить и перемешать. Голда делала это ножом, но блендером выходит ничуть не хуже.

Шаг 5. Отварите картофель или сделайте гренки. Все готово!

1. Сырная закуска

Что нужно:

Сыр Чеснок Яйца Майонез

Шаг 1. Сварить яйца

Шаг 2. Все измельчить и перемешать. Можно ножом по старинке, но на терке тоже хорошо.

Шаг 4. Добавить майонез, можно сделать шарики, а можно и так оставить — как вкусную, аромат ную пасту для бутербродиков.

1. Рыба Фиш

Королева бабушкиной кухни — фаршированная щука.

Что нужно:

Щука Белый хлеб Яйца

Растительное масло

Шаг 1. Очистить щуку от чешуи, сделать надрез на брюшке и вынуть хребет, отделив мясо от ко- стей и не повредив шкурку.

Шаг 2. Сварить яйца и очистить. Шаг 3. Замочить хлеб.

Шаг 4. Все (филе щуки, яйца, масло) измельчить и пе ремешать, посолить, поперчить.

Шаг 5. Нафаршировать щуку, перевязать ниткой.

Шаг 6. Запечь щуку.

1. У дивительный за в т рак: шакшука — яичница с помидорами и луком.

Что нужно: Помидоры Яйца

Лук репчатый

Зелень Растительное масло

Шаг 1. Измельчить лук и помидоры.

Шаг 2. Обжарить на сковороде

Шаг 3. Разбить яйца на сковороду так, чтобы были «глазки» из желтка.

Шаг 4. Посыпать зеленью.

1. Маца .

Не просто еда, а целая сакральная практика. Хлеб, ко торый не имеет вкуса. Пробуждает воображение, по тому что, когда вы его едите, вы можете представить себе любой вкус.

Что нужно:

Мука и вода

Шаг 1. Смешать муку и воду, замесить тесто Шаг 2. Сделать тонкие лепешки

Шаг 3. Запечь лепешки.

1. Хала

Вкусный сладкий хлеб косичкой. Можно вплести свои желания, они обязательно исполнятся.

Что нужно:

Мука Вода Сахар Яйца

Растительное масло Дрожжи

Мак пищевой Соль

Шаг 1. В теплую воду всыпать дрожжи и сахар, пере мешать, дать настояться

Шаг 2. Добавить 1 целое яйцо и 2 желтка, перемешать.

Шаг 3. Всыпать муку, перемешивая, чтобы не было комочков

Шаг 4. Добавить растительное масло, чтобы тесто не было слишком тугим.

Шаг 5. Замесить тесто, а затем готовое тесто накрыть полотенцем и дать подняться в теплом месте. Пусть постоит минут 40.

Шаг 6. Разделить на 3 части, из каждой части раскатать колбаску.

Шаг 7. Скрепить концы и сплести косичку из 3 колба сок

Шаг 8. Обмазать белком, посыпать маком, запечь. Все готово!

1. Самый древний суп в мире — та самая Чечевич ная похлебка , за которую, по библейскому преданию, Исав продал право первородства Иакову.

Секрет этого легендарного супа в добавлении вос точных приправ, которые в сочетании с чечевицей вызывают «волчий» аппетит.

Что нужно:

Мясо — баранина на кости Лук репчатый

Морковь

Красная чечевица Лавровый лист Соль

Перец

Семена кумина Куркума Немного лимона

Корень сельдерея Чеснок

Кардамон

Шаг 1. Сварить бульон из баранины, добавить луко вицу, морковь, корень сельдерея, несколько зубчиков чеснока, перец, лавровый лист, не много кардамона.

Шаг 2. Бульон процедить, убрав весь жир. Мясо снять с кости, оно подается отдельно.

Шаг 3. Сварить чечевицу, чтобы она была мягкой.

Шаг 4. Обжарить измельченный лук, морковку, чес нок на растительном масле.

Шаг 5. Чечевицу и обжаренные овощи превратить в пюре. Голда делала это в ступке, но блендер — тоже хорошо.

Шаг 6. Разбавить пюре бульоном и довести до кипения.

Шаг 7. Обжарить на сковороде семена кумина, растереть их в ступке, добавить куркуму, чуть лимона.

Шаг 8. Добавить приправы в бульон, посыпать зеленью. Все готово!

 

---

Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/