НЕ-ЭПИЛОГ
Мадам Грозная жила на Английском проспекте с конца двадцатых годов, здесь пережила блокаду, встретила рассвет и закат социализма, отсюда наблюдала за возрождением новой России. Она зачастила ко мне в конце нулевых, продавая посуду, не нужную ее потомкам, предпочитающим Гарднеру и Кузнецову чашки и миски из «IKEA». Я пользовался знакомством со столь почтенным старожилом Коломны и первое время донимал расспросами: «Что было раньше? Где находилось? «Куда делось?». Она отвечала неохотно, стыдясь, словно несла ответственность за разрушенный Литовский замок, исчезнувший Демидов сад с Луна-парком и «Дом-сказку». О последнем, в частности, рассказывала:
– Когда он загорелся, приехала пожарная машина. От Пряжки протянули шланги, но тушили недолго. У машины закончился бензин, и вода перестала поступать. Пожар длился несколько дней. Когда наружная стена и часть дома обрушились, на третьем этаже заметили старушку. Коридор, откуда имелся выход на лестницу, обвалился, она не могла спуститься. Мы с подругами наблюдали за ней. Обвязанная платками старушка появлялась в комнате без стены, что-то брала и уходила вглубь квартиры. Кто-то из соседей переговаривался с ней с тротуара.
– Из-за чего началось? Бомба или снаряд?
– Неосторожное обращение с огнем. Зима была жестокая, люди не подготовлены, чтобы согреться, могли развести костер на полу.
– Старушку спасли?
– Не думаю. Лестницы у пожарных не было, машина уехать не смогла, и до весны простояла обледенелая.
– А вещи? До революции в доме жили состоятельные люди. Не все же вывезли в эмиграцию. Что- то осталось?
– Конечно. Вещей было много. Противоположную сторону сплошь заставили мебелью и картинами.
– И куда все делось? – оживился я.
– Кто знает. Они долго стояли, запорошенные снегом, люди ходили мимо, не обращая внимания. Тогда это никому не было нужно.
«Семь тучных лет» закончились в две тысячи восьмом году. Кто бы мог подумать, что кризис, начавшийся в тот год в США как ипотечный, через Атлантический океан, страны Европы, Белоруссию и Украину докатится до улицы Декабристов? Я не думал. Более того, поддавшись настроению «крутящихся», ожидал перемен к лучшему, новость о кризисе воспринималась ими как благая. Они предвкушали, что финансовые проблемы заставят горожан извлечь припрятанные на «черный день» предметы и выйти на рынок. Так было во времена «шоковой терапии», так случилось в девяносто восьмом, почему бы этому не повториться. Но их ожидания не сбылись. Упали цены на нефть. Очередь западных банкиров, готовых предоставить нам дешевые кредиты, преобразовалась в очередь кредиторов. Финансы вытекали из страны, правительство спасало банковскую систему миллиардными инъекциями. Товарооборот падал, рушился малый и средний бизнес.
Если кризис девяносто восьмого года породил средний класс, то кризис две тысячи восьмого его уничтожил. Его доля в совокупном богатстве страны отошла к состоятельным гражданам, а малоимущие, что называется, остались при своем, их кризис практически не задел. Исчезновение среднего класса оголило пространство, обозначив дистанцию между нуждой и достатком. С одной стороны – пенсионеры, бюджетники, преподаватели, работники сферы услуг, младший и средний медицинский персонал, на другой – чиновники, финансисты, менеджеры среднего и крупного звена. Посредине пустота. Первые хотели бы приобретать у нас вещи, но не могли, вторые могли, но не хотели, живя иными запросами. Мы оказались в роли маркитантов. Еще вчера вокруг кибитки горели костры, толпились пешие, подъезжали и отъезжали конные. Но пропела труба – и мы одни в голом поле. Антиквариат как вложение капитала перестал быть интересен: никому ничего стало не нужно.
В этой обстановке ко мне является молодой человек и предлагает швейную машинку «Зингер» за двадцать пять тысяч рублей, когда подобная застряла за три. «Откуда цена?» – спрашиваю. «Из Интернета! Там такую за тридцать выставили. Я, понимаю, вам тоже надо заработать, поэтому тридцать не прошу, дайте двадцать пять».
Так или приблизительно так начал торпедировать комиссионную торговлю всплывший на просторы российского бизнеса Интернет, который положил конец монополии «крутящихся». Их козырная карта – опыт и знания, которыми они ни с кем не делились, была бита. Теперь каждый, публикуя в сети фотографию, мог спросить: что это? и сколько стоит? И через день получить десяток ответов, от сомнительных до правдоподобных. По аналогии с западными образцами, в Интернете заработали интерактивные торговые площадки. Если в магазине предмет выставлен для двух-трех десятков любителей, то на сайте – на обозрение страны. Не вставая с дивана, кликнув мышью, можно ознакомиться с лотами граждан России, ближнего и дальнего зарубежья. К обоюдной радости продавцов и покупателей Интернет исключил из сделки комиссионера.
Ослабив позиции одних «крутящихся», Интернет породил «новых», избавив последних от рисков сомнительных вложений. Рекруты из молодых не приобретают предмет, как это делали их старшие товарищи, а фотографируют и, снабдив рекламной агиткой, размещают на сайте, приплюсовав к магазинной цене свой процент, ждут реакции сообщества. Клюнули – предмет выкупается и отправляется клиенту; поклева нет – фотография удаляется, ее замещает другая. Более продвинутые вообще не ходят по магазинам, а выуживают недооцененные предметы из сети и перепродают на соседнем сайте.
Помимо Интернета, ощутимый удар по торговле нанес рост курса западных валют осенью четырнадцатого года. Со времен «шоковой терапии» цены на предметы старины исчисляли в долларах, продавали по курсу за рубли. Настенные часы «Ля рой Париж» или карболитовая лампа – подобие тех, что стояли на столах следователей НКВД, – в разные годы стоили различно, но в пересчете на валюту это были стабильные двести и пятьдесят долларов или близко к тому. Четырнадцатый год разрушил привычную схему. Начав в августе с отметки тридцать пять рублей, к середине декабря доллар поднялся до шестидесяти девяти. Евро проделало путь от сорока восьми до восьмидесяти четырех. Предмет, стоивший до взлета сто долларов, или три тысячи рублей, – и его за эти деньги покупали – после роста не стал стоить шесть, но самое удивительное – за него перестали давать три. В ситуации, когда никому ничего стало не нужно, цены падали, как воздушные шары, попавшие в зону арктического циклона. Это насторожило потенциальных комитентов.
Падение цен болезненно отразилось на представителях среднего класса, увлекшихся антиквариатом в ажиотаже. Приобрел некто ампирный диван за тысячу долларов, отреставрировал, вложив столько же, а теперь, оказавшись на мели, вознамерился продать. Две тысячи долларов (по новому курсу это сто двадцать тысяч рублей) ему никто не даст, да и шестьдесят (по-старому) не предложат, в лучшем случае половину. Сидит горемыка, затянув пояс, считает: «Не купи я тогда диван, у меня сейчас была бы стопка зеленых – двадцать листов. Продав за тридцать, получу пять. Убыток полторы тысячи долларов! Это вместо десяти процентов прибыли ежегодно». «Инвестиция в вечность» обернулась блефом.
Следующие, кто пострадал от двойного увеличения курса, – граждане, ввозившие товар из-за границы. Толстощеких амуров, оловянные кружки с бюргерами по пятьсот и тысяче рублей раскупали, за тысячу и две – нет. Полноводная река «товаров из Европы» обмелела и пересохла.
Получил известность и набрал популярность «блошиный рынок» у станции метро «Удельная», не отстает и «Юнона», туда потянулись новые и старые «крутящиеся», любители экзотики, коллекционеры и иностранцы. Как новый супермаркет в микрорайоне лишает мелкие магазинчики покупателей, так «блошиные рынки» обезлюдили комиссионки, отняв попутно незатейливых сдатчиков, предпочитающих теперь торговать самостоятельно. Положение аховое: покупателей истребили, комитенты затихарились. Если раньше набрать аренду – подвиг, совершив который, некоторое время пребывал в эйфории, то теперь – сизифовы мучения: закатываю камень на гору и тут же сбегаю вниз, чтобы катить вновь. Ожидание, что кризис всколыхнет торговлю, не оправдалось.
Тяжелые времена пережил не без помощи друзей. Константин, купивший у Надежды Дмитриевны мебель карельской березы, ликвидируя склад, выбрал наш магазин в качестве торговой площадки; с барского плеча отписал два «адреса»: один на Подольской улице, где частыми гостями, судя по фотографиям, были актриса Людмила Хитяева и композитор Исаак Шварц; другой – на Большом проспекте Васильевского острова, здесь окончила земную жизнь Марина Юрасова – звезда фильма «Мистер Икс», ария из которого в исполнении Георга Отцса будоражила мои чувства в детстве. Не остался в стороне и Николай Сергеевич Сафронов, подкинув «адресок» на Гастелло и снабжая картинками из собственных запасов. Активно содействовала сохранению магазина наиболее преданная из его друзей Ирина Всеволодовна Ларионова. Она чуть ли не за руку приводила покупателей, побуждая к приобретению. Заработала и стала приносить прибыль интернет-торговля, которую возглавила Алла Оленцевич.
Но спасся, как в 2002 году, переуступив с согласия Владимира Федоровича право аренды на помещение «Петрозлата». Созданная им фирма существует, но принадлежит другому человеку. Избавление от «юридического лица» принесло некоторое финансовое облегчение. Вырученные средства ушли на покрытие задолженности и уплату пени КУГИ. Мы продолжили существование как индивидуальное предприятие.
Владимир Федорович на пенсии, выращивает крыжовник и черную смородину на даче, перечитывает русскую классику, ходит в театры; магазин на шоссе Революции продан.
Валентина Федоровича не стало. Удушливый смог торфяных пожаров в Подмосковье в две тысячи одиннадцатом подорвал здоровье старшего брата. Он всего на три года пережил маму, ушедшую на девяносто четвертом году жизни.
Я по-прежнему просиживаю дни в чулане, хожу по «адресам», исходил Коломну вдоль и поперек; кажется, нет дома, в котором не был, оценивая ковры, изразцовые печи и камины, продаваемые на вывоз, бронзовые люстры. Нагляделся всякого: на старинную мебель, выкрашенную белой краской, остатки картин на полу ванной комнаты, филиал помойки в отдельно взятой квартире.
Последний владелец мебели в стиле классицизма – капитан первого ранга. Я общался с его наследницей на Галерной улице. К каждому Дню Военно-морского флота капитан наводил порядок на камбузе, в кубриках и кают-компании вверенного ему жилища, покупал банку белил и проходился кистью по царгам кресел и спинкам стульев, корпусу комода и лаконичному рекамье. В другой раз подновлял кровати и платяные шкафы, кухонный буфет и обеденный стол. На отдельных предметах реставраторы насчитали до шести слоев краски.
Обломки подрамников и обрывки холстов случайно обнаружил на полу ванной комнаты в многонаселенной коммуналке на Садовой улице, куда заглянул в поисках мраморного умывальника «мойдодыр»: на него имелся заказ. Вынутые из рам полотна прикрывали питаемую из свищей ржавой трубы лужу на провалившемся полу. Поднять из воды покорёженные дощечки с пазами для клиньев и измочаленные лоскуты ткани побрезговал.
Ни Эльбрус, ни Казбек покорять не приходилось, а всходить на гору мусора довелось. Ее подножье начиналось от порога комнаты в доме на Английском проспекте, пик приходился на том месте, где обычно висит люстра. За несколько лет, что прошли после смерти хозяина, мусор высох и уплотнился. Легко добрался до вершины, но утвердиться на ней не смог, мешал потолок. Пригнувшись, миновал ее и спустился к балкону, с которого открывался вид на перекресток с улицей Декабристов. Расчищали комнату, как археологи, поэтапно, с медицинскими масками на лице. Под «культурным слоем» обнаружилась витрина в стиле жакоб и подобный диванчик. В тумбочке нашлись детские игрушки, школьные учебники и тетрадки тридцатых годов, на стене – городской пейзаж с «Эмкой». В шкафу – две акварели Максимилиана Волошина, фотографии поручика, позирующего на балконе на фоне несуществующего «Дома-сказки», и генерала в эполетах – строителя военных кораблей.
Фотографии наследники оставили на память, а акварели продали. Волошин достался недешево и к понятию «удар» отнесен быть не может, так же как икона Казанской Божией Матери в серебряном окладе с клеймом торгового дома «МОРОЗОВЪ», купленная у потомков композитора Римского-Корсакова, и аллегорическая фигура мальчика работы Августа Шписа, сданная на комиссию вдовой морского офицера. А вот картина Исаака Бродского «В. И. Ленин на фоне Смольного», приобретенная в девяносто восьмом году за пятьдесят долларов как копия, оказалась подлинником, пятым или шестым повтором автора, что подтвердили сотрудники «Музея-квартиры Бродского», куда возил ее на экспертизу. В категорию «удар» попадает и этюд Юлия Клевера к картине «Roka-al-Mare», полотно Николая Оболенского «Сакля», «Погонщик мулов» Рихарда Зоммера, икона святителя Алексия с эмалевыми уголками, фарфоровая ваза времен Александра Второго с орнитологическим рисунком, портсигар из вороненой стали с золотыми автографами дарителей, серебряный подстаканник, выпущенный к столетию смерти Гоголя, где писатель изображен в окружении своих персонажей.
Рассказы о приобретении этих и подобных предметов остались за пределами повествования, как и сотрудничество с наследницей народных артистов СССР Валентины Ковель и Вадима Медведева – кумира пятидесятых годов, общение с ведущей актрисой БДТ Людмилой Макаровой – вдовой Ефима Копеляна, визиты в дом Марины Юрасовой и дирижера Лео Корхина. Также вне книги – распродажа художественного наследия Геннадия Кравцова и Константина Бурова – жителей Коломны, Владимира и Татьяны Горб с Васильевского острова.
Как-то на углу дома, откуда влюбленный Блок следил за окнами четвертого этажа в надежде увидеть Дельмас, повстречал Елену Уланову.
– Геннадий Федорович, вы случайно не знаете, в этом доме мужчина жил, невысокий такой, Сашей звали? – И она указала на заросшие пылью окна двумя этажами ниже.
– А почему вы им интересуетесь? – спросил, сразу угадав, что она имеет в виду Аршанского.
– Евгений когда-то у него стол купил, теперь хотел приобрести…
– Дубовый на одной ноге? – перебил я.
– Да, – удивилась она. – Откуда вам известно?
Довольный, что нашелся след пропавшего стола, о котором некоторое время горевал, предположил, что Александра Борисовича больше нет. Закончив главу «Школьная тетрадь», попросил дочь разыскать его сына, которого видел однажды. Александра нашла его в социальных сетях. Мы встретились. Случай продажи секретера Олег не вспомнил, смерть отца подтвердил, прояснив некоторые детали семейной жизни Бондаревых. Анатолий, сын Евгении Павловны, умер от травмы, полученной в детстве; картины в блокаду продавали, но некоторую часть похитили, надо полагать – лучшую. У Олега, с его слов, сохранились записки генерала, но он меня с ними еще не ознакомил. Рамы в гостиной он заменил.
Голос Геннадия Ивановича Беззубенкова продолжает звучать со сцены Мариинского театра и оперных залов Европы. Он полностью удовлетворил потребность в собирательстве и перестал нас посещать, но дружба не прервалась. «Не желаете ли сходить… – слышу в телефоне голос Фаины Степановны. – Геннадий Иванович приглашает, говорит: скоро петь закончу, а Геннадий Федорович в этой роли меня не видел». Покупаю букет и спешу к одиннадцатому подъезду. Оксана предпочитает балет, и моей спутницей выступает Александра; музыка действует на нее благотворно, неделя без театра – и она начинает хандрить.
В новой постановке оперы Александра Даргомыжского «Русалка» Геннадий Иванович пел Мельника. Я видел певца разным: Сусаниным – добропорядочным семьянином и мужественным гражданином, угодливым и подобострастным Ткаченко в «Семене Котко», ерником и балагуром Варлаамом в «Борисе Годунове», и, казалось, был готов ко всему, но его Мельник потряс. В сцене с Князем обезумевший Мельник, сознающий, что не только Князь, но и он корыстолюбием и сводничеством повинен в смерти дочери, вызывал страх. А как сочувствовал ему зал после неудачного покушения на Князя. Мне показалось: прибей его тогда Мельник, никто бы не удивился, наоборот, порадовались бы заслуженному наказанию, до того справедлив и законен был гнев отца. Но этого не случилось, налетела стража и оттащила ослабевшего старика от испуганного соблазнителя.
Крохотная роль Старого иудея в опере «Самсон и Далила» Сен-Санса, исполненная Геннадием Ивановичем недавно, вроде Первого назаретянина в «Саломее», – играть нечего: стой и пой. Нет ведь, придумал. Даже если бы его не обрядили в черный лапсердак, не надели парик с пейсами и широкополую шляпу, он одним движением рук показал иудея. «Пархатый», – прошелестел восторженный шепот.
В 2014 году отмечалось 65-летие певца, на исторической сцене шла «Хованщина» Мусоргского; Геннадий Иванович – Досифей, Ольга Бородина – Марфа, за дирижерским пультом – Валерий Гергиев. После спектакля – банкет. Ночь. Гулкая пустота переходов и хрустальное сияние банкетного зала. Накрытые столы, и артисты без грима. Тосты. Веселье. Смех. Жаль, что разводные мосты не знали о празднике, в два часа ночи пришлось покинуть сверкающий зал в глубине дремлющего театра.
Долгое время не давал покоя конфуз с Майей Плисецкой. Досадуя на собственную нерасторопность, рассказывал о нем знакомым и друзьям, в том числе артистам. Меня успокаивали: «Забей», «Не думай», «Ничего страшно не произошло», «С кем не бывает». Подобные советы утешали слабо, а Юрий Акимкин – я называл его «золотая валторна театра» – высказался неординарно: «Что вы переживаете, Геннадий Федорович, представьте: вы ей поклонились, а она вам не ответила, отвернулась. Что тогда? Сидели бы оплеванный». Я представил и угомонился.
Через год-полтора после «Мертвых душ» Евгений Уланов пригласил на оперу Клода Дебюсси «Пеллеас и Мелизанда», он играл Гало, роль, за которую удостоился звания лауреата премии «Золотой софит». Довольный месту в директорской ложе, я коротал время в кресле голубой гостиной, рассматривая гостей одиннадцатого подъезда и контролируя дверь в приемную Гергиева, откуда вышла группа из пяти–семи человек и остановилась у вызолоченных зеркал. Один из них, показалось, – Щедрин. «Раз он здесь, рядом должна быть Плисецкая», – решил я, стараясь разглядеть балерину. Прозвучал второй звонок, люди у зеркала стали прощаться, и двое (среди них Щедрин) направились в мою сторону. Я напрягся. Когда они ступили на лестницу, композитора окликнули, он остановился, а Майя Плисецкая прошла дальше. Подхлестывать меня нужды не было, и я громко поприветствовал вошедшую балерину: «Здравствуйте, Майя Михайловна!». Ее лицо озарила улыбка, словно она помнила меня и также испытывала неудобство и смущение от моей прошлой выходки. Мы едва успели обменяться парой ничего не значащих фраз, как подошел Щедрин. Он поздоровался, и, убедившись, что общение закончилось, обнял ее за талию, и вывел в фойе.
Довольный, я сиял, как масленичный блин, но третий звонок, как третий крик петуха, вернул в реальность. «Баран! Урод! Великая балерина стояла, а ты не удосужился оторвать зад от кресла!» Лицо зардело от стыда непоправимой ошибки. Но не бежать же следом извиняться!
Другой попытки загладить вину не случилось. На репетиции оперы «Левша» я видел их, но подойти повода не было, премьера «Рождественской сказки» прошла без участия Майи Михайловны, ее не стало в мае 2015 года.
До Головинского зала с Денисом Кашиным пока не добрался. После того как в мае 2013 года на чердаке исторического здания обнаружили тело повесившегося мужчины, пропускной режим ужесточили.
Анна Соболева по-прежнему посещает нас с заявками художников-постановщиков, а весной 2016 года самостоятельно оформила оперу Леонида Клиничева, посвященную Анне Ахматовой; спектакль предназначался для камерного «Зала Прокофьева» в «Мариинке-2». Анне требовалось двумя-тремя предметами передать атмосферу жизни автора «Реквиема» и «Поэмы без героя». Она справилась.
Евгений Уланов тем временем заканчивает режиссерское отделение Института театрального искусства, надеюсь дождаться дня, когда он ответит Джону Брауну и Грэму Вику своей постановкой «Войны и мира». А пока до меня доходят вести из Концертного зала, где идет подготовка его дипломного спектакля – оперы Мориса Равеля «Испанский час».
Сидение на запретном стуле в заветной ложе довело-таки меня до участия в представлении. На подмостки не вышел, но подыграл артистке в опере Сергея Прокофьева «Обручение в монастыре». По ходу действия сцену заполняют торговки рыбой, подойдя к рампе, на все голоса предлагая ее воображаемым покупателям. Ближайшая к директорской ложе протянула рыбу мне. С запозданием сообразив, что можно отличиться, поднялся и принял муляж чешуйчатого позвоночного неизвестной породы, осмотрел, понюхал, одобрительно кивнул и полез в карман за кошельком. Пока разыгрывал покупателя, мизансцена закончилась, игривая торговка выхватила рыбину из моих рук и убежала. До конца спектакля пребывал в волнении, мысленно проигрывая и усложняя пантомиму.
Бронзовых светильников – недостойных, на мой взгляд, Мариинского театра, один из которых некоторое время пролежал в кабинете на стеллаже, – в зрительской части не обнаружил, хотя исходил ее вдоль и поперек.
Недавно напомнил о себе Александр Гальперин, предложив снять телевизионный репортаж о Вадике для одного из городских каналов, где теперь работал. Согласился бы Вадим Владимирович Кондратьев предстать перед объективом телекамеры, если отказался позировать перед фотоаппаратом, никогда не узнаем. Он умер, не выйдя из длительного запоя, и теперь пребывает среди горячо любимых им звезд.
Не стало и Юрия Ивановича Булатова, по кличке Юра-хулиган, которому на «квадрате» бомжи сбывали вещи из мусорных бачков.
Как-то после выхода «Записок барыги» он огорошил: «Ты знаешь, я тоже пишу повесть! Это будет бомба! Сенсация! Закончу – дам почитать». Я отнесся к его заявлению с ревнивым интересом. Вскоре он принес засаленную тетрадь, озаглавленную «Наследник русского престола». Разбирать неряшливый почерк было лень, и я предложил перевести рукопись в удобоваримый вид, распечатав на компьютере. Знакомая женщина-корректор за вознаграждение взялась за работу и, прежде чем сдать текст заказчику, несколько раз заходила, возмущенная несуразностью и нестыковкой изложенных фактов.
В повести Юра-хулиган объявил себя сыном великой княжны Анастасии и красноармейца, спасшего ее из дома Ипатьевых. Из текста следовало, что княжна родила ему двух детей: девочку, ставшую впоследствии народной артисткой СССР, и нашего героя. Из-за чего брат и сестра носили разные фамилии, жили в разных городах, Юрий Иванович не объяснил. С матерью он обошелся жестоко: заразил тифом, после чего она потеряла память и прожила у дочери до середины восьмидесятых, не помня себя и сына, который жил в Ленинграде с отцом. Об отце намешано столько, что санной оглоблей не провернуть: он и блестящий офицер гвардии, и член ВКП(б) с семнадцатого года, каратель в армии Каппеля и заместитель начальника охраны дома особого назначения. Я не стал бы читать эту галиматью, а тем более пересказывать, если бы не один факт: незадолго до смерти народная артистка призналась в интервью центральному каналу о существовании у нее непутевого брата. На улице Декабристов, в «Щуке» и на «квадрате» не было человека, который бы ни знал, что она и Юрий Иванович родные брат и сестра. После ее смерти наследник русского престола оживился, навещая меня, испрашивал инструкций, как действовать, чтобы добраться до денег сестры. Его апломб сбивал, а заявление народной артистки, сделанное публично, заставило погрузиться в дебри Рунета. Добытые тогда сведенья разрушили миф. Перечислять всех аргументов нет смысла, достаточно одного: чтобы претендовать на роль ее брата, Юрий Иванович должен был родиться на пятнадцать лет раньше. Не исключаю, что наш самозванец и брат народной артистки могли быть знакомы, встречались на пересылке, отбывали наказание в одной колонии. Так или иначе, часть биографии старшего товарища Юрий Иванович присвоил, как, вероятно, и его записки. Не надо быть филологом, чтобы понять: текст написан разными людьми.
С уходом Вадика и Юрия Ивановича «заглохла нива жизни» городских помоек: горожане стали осмотрительней и не так беспечны, изменилась конструкция бачков. Теперь на мусорных площадках Коломны роют котлованы, опускают в землю мешки – подобие рыболовного трала, сверху устанавливают бочку с отверстием. До пакетов не добраться, даже палочка Вадика бесполезна – глубоко.
Светлана Дунаева оформила пенсию, но магазин не покинула, работает двадцатый год. Люба Зайцева – десятый. Затянувшиеся «тощие года» не позволяют повысить им зарплату. Та и другая кряхтят, но лучшего места не ищут. «Крутящиеся», которым тоже не сладко, шутят: «А вы им вообще не платите, за радость общения с прекрасным они вам должны приплачивать, а не вы им».
Ко всем бедам Аси добавилась анорексия, она исхудала и сгорбилась, «ходить по кругам» бросила до того, как появились бачки недоступной конструкции. Она по-прежнему терроризирует завсегдатаев рюмочной концом света и ядерной зимой. Но ее слова поблекли, в них все чаще сквозит сарказм, переходящий в бессильные угрозы. Она уже не шепчет молитв под нос, не прикрывает платком рот, а выйдя на улицу и держась за ручку двери, чтобы не сдуло, костерит «шОкалов» в голос. Придавленную неустроенным бытом, ее одолевают болячки, она борется с ними, поглощая горстями таблетки и запивая отваром полыни, потребляя его литровыми банками. Ее «защита» редеет: переехал Мишка-Ленин, уволился Толик-бармен, умер Карлыч. Молодые «щурята» жалуют Асю как местную достопримечательность, но мелочишкой на жизнь радуют редко.
– Малыш, я между небОм и землей, – говорит она, когда усталая от бесцельно проведенного дня является за деньгами. – ПОтерпи чуть-чуть, и прОрвемся. Нужен миг. ПОверь ИсакОвне.
В июле 2016 года Светлана Дунаева, придя на работу, нашла ее лежащей на диване, ведро и швабра стояли у прилавка. Почувствовав себя плохо, она прилегла на антикварную мебель и потеряла сознание. Уведомленный о случившемся по телефону, распорядился вызвать «скорую помощь», и ее отправили в лечебницу. Памятуя о косом мастере Левше, доставленном в Обуховскую больницу «без тугамента», и предполагая, что за двести лет в России мало что изменилось, узнав, куда ее повезли, помчался следом.
Неделю она лежала в реанимации, неделю – в общей палате, мы навещали ее, возили фрукты, сигареты, деньги. Лечение и уход, здоровая пища и покой повлияли благотворно, из больницы забрал Асю посвежевшей, с ясной головой. Дорогой, пользуясь случаем, втолковывал, что теперь, не теряя дня, надо получить паспорт – бомжам, кто обратился, их стали выдавать, – полис обязательного медицинского страхования и главное – подать документы на оформление пенсии по старости.
– Пусть семь тысяч, пусть пять, – внушал ей, – это деньги, для тебя не лишние. Я не вечен, магазин может закрыться в любой момент, куда пойдешь? Кто тебе что даст? На улице долго не протянешь.
Пристегнутая к креслу ремнем безопасности, она молчала, уставившись в приборную доску, а когда выехали на набережную Невы – в окно. Кроме дощатых столов и скамеек рюмочной, она давно ничего не видела.
– Отпущу с тобой Свету, отвезу, куда следует. С ней пойдете по инстанциям, расскажешь о себе: где родилась, училась, где работала. Поднимут архивы, дадут паспорт, а там до пенсии рукой подать.
– ПОсмОтрим, – выдавила она, отстегивая ремень и вылезая из машины.
Неделя понадобилась Светлане, чтобы узнать, куда и в какие дни надо подать заявление на восстановление документов. Для Аси этого срока оказалось достаточно, чтобы наглотаться таблеток и опоить себя полынью. Наши уговоры уперлись в стену.
– СпОсибО. Никуда не пОеду. Чем хуже, тем лучше.
И все потекло по-прежнему. Светлана, как может, подкармливает ее, приносит в банке суп, жареную картошку, грибочки. Я покупаю и выкладываю на видные места «Доширак» и «Ролтон». Полученные от магазина деньги Ася изводит на «аптеку».
Прежде чем дать Асе, главу «Кикимора» читали Светлана и Люба Зайцева. Ни та, ни другая замечаний не высказали, а Ася, не дочитав до конца, заявила: «Все неправда!». – «Почему?» – удивились девочки. «Неправда и все!»
При продавцах читал ей рассказ вслух, разбирал каждое предложение, каждое слово. «Не гОвОрила! Не былО! Вы ничегО не знаете». И при этом смотрела на нас, как на недоумков. Я махнул рукой: Кикимора, ну что с нее взять!
Кстати, шалопай, после ночного визита которого пришлось обзавестись домашним эльфом, заходил. Я не видел, Светлана рассказала:
– Видимо, освободился, пришел не один, с приятелем, показывал заделанное окно, хвастался, как подломил антикварную лавку.
Секретер из красного дерева с накладками из золоченой бронзы, как обещала, Надежда Дмитриевна перевезла в Москву, поиски тайника приостановлены. Перед тем как отправить ей главу «Кладоискатели», мы разговаривал по телефону. Она успокоилась тем, что ценности дома и чужаку не достались, как диадема с изумрудами, возможно, зашитая в кресло или диван гостиного гарнитура и не указанная на карте капитана Флинта.
Мой приятель, купивший у Даши тахту, изредка заезжает, при его появлении чувствую неловкость: зачем тогда сунулся в не свое дело? зачем принялся вытряхивать тряпки из ящика? Не сделай этого – три серебряные стопки и то неизвестное, что обнаружил он, достались бы ему, а не Даше. Неучтенный схрон стал бы справедливой компенсацией за понесенное оскорбление.
Стол-сороконожка дохода перекупщику, перебившему сделку, не принес. Со слов «крутящихся», он стоит в магазине на Васильевском острове и не продается. Как говорится: «Не все коту Масленица, будет и Великий пост».
Римма Семеновна Горохова, ознакомившись с главой «Остров сокровищ», возмутилась фразой: «старушка тянула век», которая иллюстрировала, как мне казалось, ее одиночество и бездействие на пенсии.
– Ну что вы, Геннадий Федорович, я веду активный образ жизни: хожу в театры, музеи, езжу за границу. Напишите: живет полнокровно и радостно.
Николай Сергеевич Сафронов потребовал убрать слова «коренастый», которое употребил, подчеркивая разницу в росте с Вовой-доктором.
– Какой же я коренастый, во мне метр восемьдесят два. Коренастый это, – он раскрыл заложенную страницу принесенного толкового словаря и прочел: – «Коренастый – имеющий крепкое сложение, широкоплечий, но невысокий». Я плотный, крепкий, согласен. Но метр восемьдесят два – это не низкий. Вова, чтобы казаться выше, каблуки подбивал и прическу специальную делал. А так мы одного роста, я фотографию принесу. Исправьте, пожалуйста.
Вова-доктор замечаний не высказал. При погрузке картин на канале Грибоедова видел его последний раз. «Подламывающиеся ноги» оказались начальной стадией непонятной болезни, он потерял способность ходить, сменил костюм от «Armani» на пижаму, а лаковые туфли на шерстяные носки. С инвалидного кресла Вова-доктор не поднялся. А Николай Сергеевич, славу Богу, здравствует, навещает нас и, сидя в кресле, антикварными байками, как он выражается, «поправляет ауру магазина». Слушать его останавливаются покупатели и «крутящиеся», зашедшие на огонек.
Проказа в посиделках не участвует. Последний раз заезжал узнать порядок оформления пенсии – я прошел этот путь и слыл докой. Его шансы были невелики, трудовой стаж исчислялся всего четырьмя годами: два – служба в армии, еще два – числился на базе, которой руководил отец. Остальное время провел у дверей антикварных и комиссионных магазинов, в разъездах по квартирам эмигрирующих из страны граждан. Те, кто знал его тогда, рассказывали: «По “адресам” Проказа разъезжал на иномарке, следом двигалось два грузовика. Набив первый мебелью и картинами, Серега катил дальше, в хвост пристраивался следующий. Смотаться в советское время на такси в Таллин или Ригу, провести субботний вечер в тамошнем ресторане, а в воскресенье вернуться – удовольствие дорогое, а для Проказы обычное». Он владел несколькими квартирами и загородным домом на берегу Невы.
Его грабили.
– Пришел домой, – рассказывал он, – достал ключи. Сверху сбежали двое, уперлись стволами в бок. Сам открыл, сам отдал.
К концу жизни серьезными делами Серега не занимался, переключился на «хламец»: «фуфловая» живопись и фарфор. Дороже пятихатки за предмет не платил. «Куплю много, – говорил мне, рассматривая полки, – но все по пятьсот». Товар сбывал на «Уделке», где прозябал, надвинув на глаза капюшон. Пенсией не попользовался, скончался вскоре после юбилея.
От Даши из Америки новостей нет, но есть новость от Светланы Тюриной, моей давнишней сдатчицы, проживающей там же. Наездами она посещает город.
– Геннадий Федорович, вам случайно не икалось месяца два назад? – поинтересовалась она в один из недавних визитов. И, не дожидаясь ответа, продолжила: – Гуляю по берегу океана, невдалеке прогуливается пара. По всему видно – русские, подошла. Они оказались из Ленинграда, разговорились. Представляете, они знают вас! Когда выезжали, вы покупали у них вещи. Это нас так сблизило, как будто дома побывали.
Она назвала имена заокеанских друзей, я вспомнил мужа и жену с улицы Красных курсантов. Их сыновья с начала девяностых обосновались в США и зазывали родителей к себе. Женщина к переезду отнеслась легко – она ехала к детям и внукам, а ее муж страдал. Когда я был у них, он неотступно следовал за мной и, ища поддержки, жаловался: «Я с Полтавщины, служил под Ленинградом. Здесь женился. Как я мучился первые годы – не передать. Там тепло: сады, хатки, здесь сырость и камень. Спать не мог – вишня снилась. Думал бросить, уехать, но пошли дети, и я остался. К сорока годам привык. Даже стало нравиться. А теперь она тянет меня в Америку. Зачем? Что мне там делать? Подумать страшно, что лягу в чужую землю!».
Я ему сочувствовал. Без малого пятьдесят лет я прожил в Москве и на момент нашего разговора уже восемь скитался по съемным квартирам, не допуская мысли вить гнездо на болотистой почве невских берегов. Каждый раз, навещая Москву, я ехал домой, возвращался – на работу. По семейной договоренности дочь, окончив школу, должна была поступать в московский институт, жена уехала бы с ней, а я, свернув дела, подтянулся позднее. На этом мое «второе пришествие в “Петрозлат”», четырнадцатилетняя командировка должны были окончиться.
Чем бы я занялся в Москве, ответить сложно. Возвращаться к производству одежды для новорожденных не стал бы, тем более что весь ассортимент «Братьев Вахромеевых» продолжают выпускать. Нарядный чепчик из вышитого полотна в кружевах и лентах максимально упростили, но на сайте, рекламирующем детскую одежду, название прежнее – «Сашенька». Не исключено, что обзавелся бы ларьком в Измайловском парке и, пользуясь связями с «крутящимися», «продавал прошлое» в лесополосе недалеко от дома. Возможно, устроился бы охранником на парковку и, сидя в будке, поглядывая на крыши автомобилей, писал «Протоиереева сына».
Но дочь выбрала иное: «Здесь выросла, окончила гимназию, здесь мои друзья, здесь продолжу обучение». Ломать ее не стал. Возвращение в Москву отодвинулось на неопределенный срок. Я устал от переездов, перспектива окончить дни в чужих стенах пугала. В 2012 году я продал квартиру в Москве и купил здесь. Теперь, когда еду в столицу, не чувствую, что еду домой, но и возвращаясь, не скажу, что еду на работу. А куда?..
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/