книжка «НАДУВАЛКИ»

ГОРМОНЫ НЕ ТЕ

Самый печальный день в нашей жизни – это день, когда мы появились на свет. В тот день, когда я появился на свет, всем было печальней некуда. В тот день душная синева покрывала земное пространство, лунные лучи старательно лезли вон из кожи, хохочущие ангелы, вкусив от шоколадного космоса, рассыпались на мелкие звёзды, а я ждал, когда закончится бездождье, чтоб умыться грозовыми взрывами от младенческой вони. Пьецеух отыскал меня на жарких развалинах империи.

- Вот ты где загораешь, Филушка. – говорит он мне, протыкая насквозь оранжево-протухшим взглядом. – Устал, как собака, пока тебя по всему свету искал. Подвинься-ка!

«Начинается сказка-неотвязка, очень не повезло мне с дружком.» -скукоженно грущу я.

- Во-первых, - строго говорю. – я с этой минуты ничего крепкого, кроме кефира, не употребляю – ты бутылкой-то меня не поддразнивай, Пьецеух. Во-вторых, вид развалин меня к выпивке и не располагает, мне бы сейчас за дело взяться – я любую работу колотить не прочь. А в-третьих, если правду сказать, то гормоны у меня нынче не те. Не такие, что были раньше, до моего рождения. Слямзил мои старые гормоны кто-то – понимаешь?

Пьецеух кротко смотрит мне в глаза и искренне соображает:

- Очень замечательно я тебя понимаю, Филушка: у тебя масса поводов погрустить. И ты не думай, пожалуйста, что вид имперских развалин мне безразличен или даже потешен: мол, так и надо, довыёживались, к этому всё и шло век за веком... Напротив, я страдаю не меньше твоего, ведь не только архитектурные крючки напрочь развалили или там клумбы с геранью затоптали, но и всевозможные постулаты раскурочили, лишили нацию стоимости подвигов отцов... А я же помню, Филушка, как всё прекрасно начиналось при Горбачёве, мечты-то какие были бдительные - с любвеобильным порханием - прости нас, Господи: свободомыслие, творческая инициатива, поедание пищи ртом, а не чёрт знает чем – ведь и чёрт знает чем некоторые маргиналы пищу принимали, Филушка, я-то помню, я-то в коммунальной квартире вырос: на холодильники замки вешали… так, дверцы не открывая, супы из кастрюль утягивали некоторые такие соседи-то… Вот ведь, Филушка, насколько подло мы жили!

- Ну уж и супы? – недовольно бурчу я.

- Щи с говядиной, Филушка. В некоторых случаях и до последней косточки утягивали, чёрт ведь знает чем владеть люди могли – талантлив был народ. А сейчас, при развалинах-то, что за жизнь наступила? так себе, скука и досада!.. Какая-нибудь заржавелая молния шарахнет вдруг по небу, а за ней всё-равно пустота и неопределённость…

Пьецеух без труда раскрошил носком ботинка обгорелый кирпич и вздохнул.

- Ты, Филушка, одобришь мою оценку действительности? мне лишь бы к тебе в доверие войти, как в прежние времена у нас с тобой было – я и теперь могу хорошенько постараться!.. Стаканчик жахнешь?

- Пить не буду, но оценку твою, пожалуй, одобряю. С оговорками, но это не важно.

- А вот теперь и ещё скажи, будь добр: в чём, по-твоему, заключается смысл жизни? можно ли его обрисовать в общих чертах?

- Это подло, Пьецеух: диалектические вопросы задавать. Я не хищник, я ответов на такие вопросы не знаю.

- Ну, давай у кого-нибудь спросим.

- Давай!

Три мудрые девы сидели поодаль и вязали чулки. Я указал на них.

- О, достопочтенные дамы, - склонился Пьецеух. – не согласитесь ли вы разъяснить мне и моему понурому другу некоторую деталь бытия: в чём заключается смысл жизни?.. Мудрость ваша подобна мышеловке с пойманным зверьком – радостно всякому охотнику, кто узрит сие.

Три мудрые девы прекратили вязать, сняли очки и прислушались к Пьецеуху. Та дева, что сидела слева, протёрла стёкла очков пухленьким пальцем, обмоченным в слюне, и решилась отвечать.

- Скажу о том, во что сама верю – и зуб даю, что не навру. – вкусно зашамкала она. – Смысл жизни заключается в том, чтоб не видеть невидное. Ещё смысл жизни заключается в том, чтоб не видеть того, чего вообще нет. А также смысл жизни заключается в том, чтоб тебя самого не стало видно, когда на это выйдет соответствующее распоряжение. Смойся.

- О, мудрая дева! – возликовал Пьецеух вместе со мной. – Позор той земной власти, которая не примечает столь дивной мудрости и не отсыпает ей от щедрот своих… А что нам скажет про смысл жизни та дева, что сидит справа?

Правая дева ловко натянула недовязанный чулок на руку, продемонстрировала все его огрехи и достоинства, навесила ценник и тут же продала. А нам сказала:

- Смысл жизни заключается в том, чтоб нищему, изгнанному из одного места, продолжать быть нищим и в другом месте. А ещё смысл жизни заключается в том, чтоб быть нищим только в том месте, где все вокруг тебя нищие, дабы не отчаиваться по пустякам и никому не завидовать, а лечь тихонечко и издохнуть.

- Помилуй нас, Боже! – невольно вскрикнули мы, радуясь тому, что не понимаем: кто такие нищие?

- И не помешало бы ещё кастрировать их всех, но это уже личностное суждение. – брезгливо подёргала губами правая дева.

- Да-да, всё так и надо сделать. – мы с Пьецеухом засветились смородинно-чёрным созвездием. – Умиляясь от мудрости левой девы, мы и не думали о том, насколько впечатляющая мудрость правой. Ежели не само провидение глаголет её устами, то и ждать нечего путных слов от провидения. Но мы ждём ваших речений, мудрая дева – та, что присела посерёдке. Услышим ли мы от вас: в чём заключается смысл жизни?

- Услышите. – с широченной зевотой прогнусавила мудрая дева и резво сморкнулась. – Мамаш ваших жалко, а так бы: хрен вы чего от меня добились!

Избавив нос от уцепившегося липкого крем-брюле, она вытерла ладонь об подол платья и продолжила:

- Смысл жизни заключается в ящике с сухим песком для кошки. Не поставишь в коридор такого ящика – весь дом зассыт падла, не продохнёшь!..

- Ай да Лукинична! – всплеснули руками прочие девы. – Биологичка бывшая, учительша, бьёт с плеча!!

От развалин империи повеяло знобким холодком, с неба нежно закапало. Посвежело.

- Мои гормоны она к себе присобачила – узнаю! – сообщил я обомлевшему Пьецеуху. – Ловко она их слямзила, я едва отвернуться успел, как говорится. То-то у меня нынче настроение грустное, и в организме всё какое-то не такое свербит – что-то на подобие окиси… А что, дамочка! – хлопнул я по попе мудрую деву. – Нет ли у вас того, чего мне можно было бы взять, а вам дать?..

- Филушка?? – присмотревшись, узнала меня Лукинична и дала дёру.

Мамаш наших она пожалела, видите ли. Проблядь, блин.

ИЗЖОГА

Всё у нас через пень-колоду. Всё.

Вот надысь ввела нас во смущение ушлая елейность околоточного прокурора, и попросили мы тётеньку Анфисушку попророчествовать о суме и тюрьме. Слыла она в нашем околотке за верную душевидицу и пророчицу, множество раз её речения имели воплощения в ясновидимые фактуры. В газетах про неё писали. Дескать, описать всё это простыми словами никак не возможно. Напророчила она газовую душегубку соседке своей – Глафире Денисовне – и глядите-ка вскоре: едет душегубка на четырёх колёсах, флаги по ветру распустила. Типа мирная делегация стран-участниц ЮНЕСКО. А сие почему? А сие потому, что хитровущая Глафира Денисовна пожалела для тётеньки Анфисушки коврижек, испечённых на родительскую субботу. Пацанёнка-то своего, косенького-хроменького, коврижками накормила и рецензии дождалась, а тётеньке от ворот поворот нахлобучила. А она – душегубка-то – всё врёт про страны ЮНЕСКО. В тамошней-то ЮНЕСКЕ вечный праздник культурного наследия и постмодернистский поток сознания, а с душегубкой в соучредительной доле оказались страны-импортёры нефти и газа. Ихние потоки баррелями измеряют. Без стыда и без совести.

А приключения-то Маши и Вити против «Диких Гитар» разве не помните?.. И я туго помню, но у тётеньки Анфисушки в альбоме вензеля имеются: четырнадцатого июля, семьдесят второго года, учащаяся школы номер семьдесят восемь (фамилия, имя, отчество) присутствовала на сеансе экстрасенсорных явлений по предоплате в три рубля десять копеек за минуту! учащейся было напророчено следующее: путешествие в лес с бубновым валетом, наблюдение таинств природы и природных ощущений, отражение натиска от козырных крестей и пикового короля, последующее зачатие счастливого конца и рождение оного под песни вокально-инструментального ансамбля!.. Всё сбылось!! Я-то, конечно, туго помню, но краеведы память свою строго блюдут, и не один исторически-изысканный случай мимо них не проскочит. «Маша? – говорят. – Какая Маша?.. ах, Маша!.. как же, как же, помним!.. в юбочке короткой!» А хоть и в юбочке короткой – нравственность-то, она и в глухом ватнике подозрительна.

А ещё вот гвоздодёру-то нашему, бобылю-то, дедуне Митеньке приснилось ночью коромысло, ковыряемое шиферным гвоздём, а другой гвоздь – точь-в-точь с человечьей мухлёванной хорохоркой – вроде как над забиваемым собратом смехи корчит. Чуть проснувшись, поспешил дедуня перед тётенькой предстать: что да почему?.. Тётенька Анфисушка в том ребусе небывалую фривольность распознала и этаким макаром трактовала: женишься, говорит, ты, дед, напоследок своих возможностей! образно говоря, кавалерийской пробежкой уйдёшь к праотцам!.. Мутноватненько выразилась про кавалерию, но дедуня Митенька всё это на отмыкаемый манер и досообразил. Женился на комедийной актрисочке, неистово обладал ею и преобладал, а засим оставил её бездыханной на брачном ложе в свете утренних лучей с гвоздём во лбу. Рядом записочка: смеяться, право, не грешно, над тем, что кажется смешно... И ежели причина смерти актрисочки вырисовывалась как нельзя кстати, то разъяснить символику гвоздя дедуня Митенька отказывался напрочь: вы ему про Фому, а он вам про Ерёму. А ведь бытует такое мнение, что сначала мы ненавидим вещи, а засим начинаем ненавидеть и собственников этих вещей. И каталогизация испорченных комедийных актрисок бытует во всеувиденье, от неё скоро не увернёшься стариковской немощью и ветхозаветными завываниями: о Авессалом, сын мой, Авессалом!.. Какие уж тут сыновья от испорченных женских возможностей? Хрюндель старый!!

Ну-ка, тётенька Анфисушка, раз такая ты такая, то попророчествуй нам на жизнь с ананасным шампанским на столе.

Тётенька Анфисушка соглашается, включает граммофон погромче, штиблеты праздничные на ножки белые надёвывает и в пляс охочий пускается, ажмя пол дрожит. Щебёнка с потолка сыплется.

Он пришёл из армии,

Зачастил в наш дом,

Затоптал всю травушу

Под моим окном.

Но об том нисколечко

ни жалею я… Эх!!!

травушка – муравушка,

травушка – муравушка,

травушка – муравушка зелёненькая!..

- Ну что, Пьецеух? – выдержав паузу, спросил я. – Хочется тебе ананасного шампанского или уже нет?

- Да, вроде, уже нет. – обморочно шепчет Пьецеух. – У меня вообще от шампанского изжога.

- Вот и у меня тоже. Пойдём что ли?

- Пойдём.

Теперь, главное, топать побыстрей. Кавалерийской пробежкой.

ГРЕХ НА ДУШУ

Буду штуку шутейную сказывать, а вы знай себе слушайте. А то ещё попадаются слушатели – морды воротят, перешёптываются. Мол, вздор всё это, и получите наше принципиальное соболезнование, и лучше бы ты, дядя, арифметику столбиками складывал.

Однако, я и арифметике почтение оказываю, уважаю эмблему точности – и другим того же советую. Человеческой правде нужен абсолютный документ, и если бы я не использовал в своих трудах документалистики, то грош цена была бы мне. Вот, скажем, некий служащий банно-прачечного предприятия (пожелавший остаться неизвестным) увидел на своём рабочем столе зелёных человечков в цветочных венчиках, и в течении получаса наблюдал за ними. Я бы охотно поверил уважаемому в семье и на работе служащему, если б он оставил дневник наблюдений за человечками или хотя бы несколько записей, передающих свежесть впечатлений. Но дневника нет, а есть сумятица слов и компиляция чувств: дескать, рожки пенёчками, брюшки пузатенькие и матовый телеэкранчики на задницах!.. Охотно допускаю матовые телеэкранчики и без идейных обоснований; верю, что технологический процесс у зелёных человечков успешно развивается, и нам, землянам, не грех у них поучиться; уверен, что и ваучарная приватизация принесла каждому из зелёных человечков достаток и гордость за своё отечество; верю пламенно, сумбурно, с изумлением заглядывая в глуби вселенских загадок, но – и не верю, не могу, ропщу! дневник-то наблюдений так и не воплотился!.. Этот же служащий банно-прачечного предприятия, не далее как месяц назад, вывел с пинками из парилки щетинистого клиента, который вылавливал в тазу русалок, но не имел способа доказать реальность их присутствия. Даже с ихтиологической станции специалиста не прислали для преподавательских разъяснений, пробуксовали тему. Значит, получается, что в русалок щетинистого клиента мы верить не желаем, а требуем, чтоб все уверовали в наших зелёных человечков?.. Так нельзя. Так в корне антинаучно.

Вот у меня не так. Все факты я сперва консолидирую, заставляю подтянуться к художественному воплощению, а уж затем сбрасываю на аудиторию и уповаю на её результативную доверчивость. А те персоналии, которые мне всё-равно не верят, те сами догадываются какой от них прок. Манька, чёрт тебя дери, иди выноси горшок за бабушкой, опять доверху забит!..

Ну, а теперешняя моя штука про такой факт будет. Одна дамочка воспитывалась исключительно по удручённому своему сиротству, а это воспитание, сами понимаете, экономичное и ерепенистое. Процесс познания духовных норм в нём не довлеет над нормами ненормативной лексики. Извините за непраздничное настроение.

Ну, а соседи – как у нас и всегда – люди сердобольные и пронзительные: сам погибай, а товарища выручай!.. Они дамочку к книжным полкам завлекли и пальцами по пыльным корешкам поводили.

- Вы, - спрашивают. – Капитолина Ильинична, хоть какой-нибудь богобоязненностью отличаетесь или, по старинке, на домкультуровском рояле атеистические марши наяриваете?

- А я, - рисуется Капитолина Ильинична. – и рада бы религией обзавестись, да не знаю как.

- А нет проблем. – ластятся соседи, ладошками по притопкам прихлопывают. – Мы вам дадим библию с третьей полки, а вы завтра пойдёте на улицу с кружкой побираться: на храм, дескать!

И зять в ухо подзуживает, соколик:

- Берите, Капитолина Ильинична, ознакомляйтесь. А то вдруг завтра морозы под сорок грянут, так мы их в богобоязненном всеоружии встретим. Тут и выяснится, кто сильнее: вы или природа!

Ну, дамочка и взяла почитать. А книжица ей тяжёлая досталась, страниц всяко больше положенного. Может, случайно так получилось: в типографиях-то тоже люди работают, а от ошибок никто не застрахован. Правда, бог, как всегда, в начале сотворил небо.

- О как? – сразу подивилась Капитолина Ильинична.

Чтение шло у ней неспеша, торовато: упадёт бусинкой в мешочек и перетряхивается. Попробуй-ка скоро разберись со всеми тамошними Авраамами и Исааками.

- Экая завируха. – сердится Капитолина Ильинична. – Иному бы и плодовитость в укор не ставила (рожай, дескать, Авраам Исаака), иного бы и вознаградила простой юмористической прибауткой, но жизнь диктует свои законы, а в контексте воспитания души, эта расточительность семенного фонда крайне нелогична. Зятю скажу: зачем подзуживал, соколик? мозги мои, чай, не девичьи, запутаюсь в подсознание – вовек не распутаете!..

А зять тут как тут:

- Вы полученную информацию не перерабатываете – вот в чём типичная беда, Капитолина Ильинична, и вас и ваших единомышленников. В книжке сей отражено причинно-законсервированное время, и вам надо бы тут открывашечкой или специальным ножичком поусердствовать. Моё вам почтение.

Ножичком бы не плохо, да не переработалось чего-то в Капитолине Ильиничне, что-то разляпалось недофаршированным кабачком. Много всякого добра она законсервировала за свою жизнь - и перцы были, и баклажаны, и компоты сливовые – рецептов-то всяких знать-не перезнать!.. Попадись среди них авраамовы сливы – и их бы законсервировала разом, трёхлитровые банки есть пока… тут ведь вот как!.. в чём ошибка некоторых молодых домохозяек? а в том, что они для компотов выбирают сливы мягонькие, переспелые, дескать, слаще будет, а в компотной сладости должна быть элегантная кислинка, и сливы следует брать чуть только спелые!.. Всё это Капитолина Ильинична зятю и выложила. А зять на своём.

- Ваши, - говорит. – компоты сварены для внешнего эффекта, а во внутренний мир индивидуума они не проникают. Быт вас заел, извиняюсь, маменька из кладовки не вылезаете!..

- Всё-то ты, мой зять, перечишь мне и перечишь! – недовольствует Капитолина Ильинична, в кастрюльке борщ помешивает.

А у зятя своя незабвенная мамаша имелась, карамельку сосала. Как услышала родственные склоки, так возмутилась по полному своему родительскому праву и карамельку зубами посягательно стиснула. Карамельке деваться некуда – продукт сертифицирован – скукожилась жёлтой липухой и склеила челюсти накрепко одна к другой.

- Батюшки! – говорит. Вернее, хочет сказать, но не получается.

- Маменька, вы обычно лапидарны в своих устных измышлениях, что же сейчас примолкли? – осоловело изумляется зять.

А мамаша как не старается, как черенком от граблей губы не подтыкивает, а рта раскупорить сил нету, надо ждать пока липуха от слюны растает. А ждать некогда.

Ворвалась мамаша в родственную склоку - в самую, можно сказать, активную её интенсивность – и руками задорно машет, мычит ртом: вроде как дискутирует с Капитолиной Ильиничной.

- Мыгмым-хмыгмым, мол, Капитолина Ильинична!

- Мамаша-то на юрфаке значок отличницы имела. – хвастает зять. – Ну-ка, ещё разок пропесочь, мамаша!

- Мыгмым-хмыгмым!..

В принципе понятно, что мамаша либо корень проблемы вырывает, либо элементы счастья узнаёт в семейной перепалке, сопоставляя их всё с теми же достославными Авраамами и Исааками. В принципе понятно, но на одних антикварных междометиях теорию любви к ближнему не построишь.

- Нет, я знаю, что ловки вы с зятем паутины плести. – хмурится Капитолина Ильинична.

А тут пришёл бездомный поп из соседей и принялся за увещание:

- Гражданочка, вы тут по любому не правы. Вот вы говорите про завируху, про то, что соображения не хватает. Да разве на своё соображение надеяться можно? Надеяться можно лишь на тот факт, что если сама себя дурой не обзовёшь, то другой, глядишь, и не приметит.

- Это вы про дуру в каком определении? – насторожилась Капитолина Ильинична.

- Да в житейском, гражданочка. Лучше покаяться, чем просто так себя и других мучить.

- То есть, вы дуру-то жалеете, но она настолько дура, что и в жалости вашей не нуждается?

Поп подумал, чего ему такого Капитолина Ильинична наговорила и решил ей не перечить, а со всем соглашаться. Чего-то не регулируемое он почуял в Капитолине Ильиничне.

- Получается, что итог моего безверия укладывается в некую «дуру», а с дураками у вас разговор особый, любезный батюшка?

- Так и есть, гражданочка, так всё и есть.

- Получается, что Авраамы и Исааки груз истории наполняют, а я мимо груза на извозчичьей пролётке шныряю?

- Так и есть, гражданочка, дерзи дальше.

Капитолина Ильинична сей момент сходила на кухню, взяла большой черпак и говорит:

- Идите-ка вы отсюда, а то тресну черпаком.

Поп в бездомных скитаниях всяких иродов повидал, но с черпаком на него ещё никто не кидался. Как-то даже и не верится.

- Тресни, тресни! – смеётся себе на здоровье. – Всё лучшее в человеке начинается со следования догматике.

- У меня большо-о-ой черпак! – помахивает орудием Капитолина Ильинична.

- Это мы впоследствии на суде разберёмся, насколько он большой, ты только попробуй тресни.

А Капитолина Ильинична размахнулась и треснула. Звон хороший полился по спирали. Все соседи из окон головы повысовывали: кому так?.. А попу хоть бы хны. Он не из тех деятелей, которые на третьих петухах стушёвываются.

Достал жабу из кармана, говорит:

- Лови жабу!! Мыгмым-хмыгмым!!

Капитолина Ильинична сразу дело поняла и на улов бросилась: хвать жабу черпаком!.. Но не ловится жаба. С секретом оказалась жаба: попам специально таких в поповских академиях выдают.

Капитолина Ильинична в расстройстве черпак из рук выронила, и сама грохнулась вместе с черпаком на пол. Испугалась и чуть не померла.

- Как же так? – возмущается зять. – Почему – чуть-то?.. Капитолина Ильинична?..

Ну, Капитолина Ильинична подумала да померла.

- А отпевать тебя черти рыжие будут. – позлорадствовал поп. – Жабу не поймала, эх ты!..

Вот что, милейший, ты бы не горячился с рыжими чертями, не брал грех на душу. Какая там распорядительность насчёт ловли жаб – это мы проверим в статистических отчётах за последний месяц. А если не умеешь от черпаков уворачиваться, то уходи в свой бездомный поповский лес, общайся там с зайцами да с волками. Расскажи им про Авраамов и Исааков, то-то зайцы про такие чудеса никогда не слыхивали.

Всё, чего уж тут, конец истории!

ЧЁРТОВО ЗОЛОТИШКО

Кушал один мужик незатейливые щи сибирские, уминал за обе щеки. Капуста да морква – очень, вроде, вкусно для простого работяги; а кому невкусно – к тому мы не в претензии. Кому не вкусно – тому мы и «от ворот поворот» показать можем. Жил мужик по своей надобности в Сибири, а в ней, значит, принято щи есть. Кто живёт – тот и ест. Все едят. Сожрут тарелку и ещё попросят.

Значит, и наш мужик кушает. Накрестьянствовал спозаранку седьмой водой на киселе, угомонился от трудов праведных и за тарелку щей принялся. Пока первая.

А тут по крыльцу топот такой загарцевал - сапогами, наверное, топочут добрые люди – и тут дверь вдруг с петель слетает. Значит, та дверь, которая в избу запускает. Мужик-то в избе щи кушает, а дверь избяная вдруг с петель слетает. Разобрались?

Слетает с хрустом, и заваливают в избу добрые люди, и точно: в сапогах! И, вроде, люди не казематные, из богатой общественной прослойки кажись. Люди дворянского звания, мудрёного понимания. Без кимвалов бряцающих – и то слава богу.

Они и говорят тогда. После того, как в избу-то завалились. Ему говорят, мужику:

- Мужик! Вона, глянька, по лесу два сокола пролетели, а по земле два всадника на каурых кобылах продефилировали. Всё это ты – многотемь крестьянская – понимай, как некие знаки.

- Какие-такие знаки? – лыбится мужик.

- Это знаки того, что сам царь страны российской к тебе в гости едет, в баньке попарится. Из кареты-то вывалился под Тобольском – запачкался.

Как так – сам царь? И до Тобольска отсюда тыща вёрст, если напрямик, через тайгу.

Мужик-то, конечно:

- Не балаболите ли вы баловством напрасным, господа хорошие?

- Выгляни в окошко – дам тебе горошка: соколы-то по-прежнему небеса расчёркивают! – сказали, а сами убежали прочь, дворяне-то эти в сапогах.

Значит, мужик на дорогу поглядел: вроде никого. Но шум в терцию по дороге столбовой пылится.

- Несёт нелёгкая. – забегал мужик по избе. – А надо бы царя привечать чем бог послал: человек он, надеюсь, занятой – не загостится до полуночи.

Баньку истопил, чистых полотенец из жакета смастерил, остатки щец в фаянсовую миску вылил – для царя, значит, угощеньеце. Вина бутылочку на стол брякнул – хороша бормотуха, полусухого сорта; если, конечно, лабазник Абрашка не соврал. Угощеньеце для царя на славу, иные хозяева от зависти и хвосты бы поджали. Бланманже да бланманже у них на всякий день – скукота.

- Веничком-то берёзовым царю по заду – ох и попаримся! - подкидывает мужик в банной кочегарке угольку. Температура аж плюс семьдесят – нормалёк. Да-да, по Цельсию.

Но – банька банькой – а те, оказываются, пошутили спьяну. Господа-то в сапогах. Дворяне-то. У них для шутейных хмарей в самый раз мозги исковерканы, спасу нет. А то, что шум по дороге пылился – так это просто всё разъяснимо в достоверности. В тех краях мне никто распеканки на шею не вешал, я вот мимо шёл и песню слагал.

- Эхма да мах-х-х эх! – курьёзный чихвирь слагался, а мне до противности приятно его петь. Насколько разума – настолько и сказано. Пыль столбом.

Вот. А мужик, значит, на стол и самовар двухвёдерный выставил, и пряников с вареньем от сердца оторвал, чтоб с вкусной гущей чаи лакать… или как бы сказать?.. чтоб в брюхе, окромя воды, ещё чего полезное плескалось, ага!.. И ждал-ждал мужик приезда царя, а царя-то никакого тогда и не было, вот. На всей замечаемой матушке-земле не было, кранты. На марсе-звезде, сказывают, один царь от побоев спрятался: так получается, что он теперича не нашенский, он теперь эмигрантом получается и отщепенцем – в душу мать!.. С марса-звезды, посчитай, и земли нашей хорошенько не видно: так, муть воздушного аспекта. И как они там, на марсе, без отопительных батарей обходятся?.. Загадка, достойная ума Циолковского. Трындец.

Ну, никто и не приехал в гости к мужику. Щи прокисли за два дня, пока мужик царя ждал. В баньке клопы оживились: не-е, говорят, уже жди теперича царя с того света! только сказки заливать!!

Ну и говорит своей бабе. Мужик-то:

- Баба, а баба! это свыше задумано так, чтоб обеды людям портить, а?

- Не знаю, - говорит баба. – я не здешняя.

Ладно.

- Да щи, нате-ка! щи-то прокисли! – возмущается мужик с крупным недовольством. - Чем бы питаться тогда трудовому народу, когда всё в фаянсах прокисает? в рот не возьмёшь, нате-ка!..

Попробовал ложечку.

- Тьфу, будь неладна! поглощать, что ли, кислятину-то эту?

А, может, ты их неправильно попробовал, дядя. Может, ты их через нервную возбудимость пропустил, вот они тебе и кажутся кислыми? попробуй-ка ещё… вот так… вот так… чего куксишься?.. Кислые значит.

- Да, спрашиваю, жрать их, что ли, прокисшие-то? а, баба?

- Не знаю. – говорит баба. Таланты на поклонниках зиждутся.

- И-и-и. – мужик укоризненно на бабу втемяшился. – Толста в теле, а ума-то в голове нет, однако.

- Значит, так и жить будем. Крепко и по-семейному.

А кушать хочется. Щи прокисли, бормотуха по своим нюансам со стола прочь заспешила, субсидий доходных в кошельке не имеется. А оптический обман у мужика плохо пережёвывается. Тяга есть, а сытости нет.

- Ты, баба, - от излишнего упрямства мужик у бабы просит. – стол бы заново накрыла. Осталась еда в доме-то?

- Не ленись, залазь в погреб и погляди.

Попытка не пытка.

Заглянул мужик в погреб, а там, знаете, шухер какой-то клубящейся наведён, беспорядок, что ли, какой: банки с ежевичным киселём вдребезги, вобла в простокваше плавает, огуречные кадушки одышкой щерятся, а посреди осколков с щепками лежит сундук дубовый. Знатный такой сундук и крепкий, золотом до верху набитый. Крышка-то распахнута приветливо: загляни, мол, дружок!..

- Однако, - говорит мужик. – мечты сбываются.

Золота лежит сундучная гора, а под горой – ещё гора.

- Взялся невесть откуда, а, однако, моего сердечного расположения добился. – мужик сундук щупло поглаживает. – Аж коркота в горле шебуршит – вот, значит, и от приятностей свои неприятности случаются.

Во как?

А сундук, знай себе, помалкивает. Ни «беж» ни «ме» ни «кукареку». Как хочешь, так и понимай, а сундук лежит - не дышит. Кто такой? какого роду-племени? чей волюнтаризм воплощает? – или сам ничего не знает, или злой умысел на тайне держит и молчит. Так-то.

Ну, а баба – знамо баба, и характер у бабы бабий. Шепчет этак вредно, как только бабы шептать умеют:

- Охоньки, муженёк, счастья-то нам привалило! никому про сундук не скажем, дочиста заныкаем!.. С женской-то расчётливостью не поспоришь.

- Куда тебе его столько, дурында старая? золота-то? – вертит мужик на пальце пудовую цепочку. – Бананы, что ли, будешь кушать по скоромным дням? с ананасами-то кокосовыми, хе-хе?..

Тыды–сюды, лишь бы не в пост.

- Ох, дурень ты дурень мученье мне с тобой! – жилится баба.

- Дурак – он в дураках, а я в поддёвке и в лаптях!

- Кто лаптем хвалится, сам так и называется!

- Ругать да обзывать – не в пачпорт прописать!

- На бумаге – Иван, а по жизни – болван!

- Был бы балаган – сгодится и болван!..

И, пока они друг с другом препирались да перефыркивались, самовар со стола скувыркнулся: шлёп, шлёп, значит!.. по полу покатился, пузо намял и в погребок занырнул шлёп!! И тут взрыв грохнул клубом вверх, извёстки со стен накатило жирным усугубом, а сундук с золотом как сквозь землю провалился. Пропал совсем. Нет сундука в погребе, как у иных побирух нет благодетелей - и сроду не было.

Мужик да баба глаза трут:

- Сон нешто снился? господа присяжные заседатели?..

Может, конечно, и сон… почему бы не сон… конечно… конюшня!..

Да только на следующий день, знаете, мужик у себя в огороде яму копал, агрономической фантазией мелькнул. В молодости-то силосные ямы в техникуме изучал, а тут: дай, думает, и себе такую вырою. Наконец-то, проснулся.

А огород ему бог дал – сто аршинов на четыре кубометра, и насажено там было всякого, чем и отравиться не грех, чем и частная инициатив закусывается впрок. И вот мужик себе яму копал для навозных накоплений, и очень в этом усердствовал. Пот ручьём.

- Колхоз «Заветы Ильича»! – кричат ему с улицы приятели. – Айда с нами карася ловить!..

- Леща бы вам споймать. – бурчит. - Тунеядцы, блин!!

Копает и копает, значит. А вдруг чего-то он задумался там, чего-то запел себе национальное под нос, чего-то в глубину полез вовсе в зряшную… но копает… А земля уже не чёрного цвета на лопату сыплется, а с червонным золотым отливом. Вот.

И уткнулась лопата во что-то твёрдое. Вот.

- Чего там такое твёрдое? - шарит мужик по яме, землю баламутит.

Твёрдое и твёрдое. Может, открылась вспухлина земная – лекаря бы позвать. Ситуация-то деликатная.

- Ломиком, что ли, потыкать туды, по простоте-то душевной? – копается мужик в оказии. Манишку заляпал, обормот.

Но вдруг расщупал лопатой эту твердынь загадочную и прикипелся всей душой: а это давешний сундук с золотом! Ишь ты, в яму из погребка перебрался: думал, хитрец, что мужик по ямам не фурычит. Хитёр бобёр.

- Не сплю ли я заново? – пригорюнился мужик. – С чего бы мне на яву в силосной яме молодостью мелькать?..

Лекаря, говорю, позвать бы. В больнице из районного центра хорошие лекари есть: и давление померят, и таблетку пропишут. А пилюльки-то жёлтенькие, от поноса, и за бесплатно раздают, по грантам международного благотворительного фонда. Халява, сэр!..

Конечно, фельдшера можно и в соседнем переулке сыскать: на заборе красный крестик-то наляпан. Но у местного фельдшера дел невпроворот, сноха в несносном положении замучалась, фельдшер глаз с неё не спускает. Чуть что: а вот и я! а вот и ножички мои!..

Мужик сам себя проверяет: сон – не сон? За руку ущипнул, за ухо дёрнул, поболел чуток.

- Однако, не сплю.

А баба евонная – ну и есть баба – опять двадцать пять:

- Сундучок-то тоже продадим: всё к общей сумме золота добавка. А я тут в мебельном лабазе кухонный гарнитур приметила – надо купить. Сервант там да всякое такое.

Мещанка.

- Чего трясёшься, будто гривенник в полтиннике? – шипит мужик. – Осмотрись лучше по сторонам: никто за нами не подглядывает?

Жди! За ними как раз слепая соседка подглядывает. Знаете, ловко у ней это получается, восьмое чудо света. Глазами-то ей и зги не видать, но дополнительным чувствам здешний мир в полном ракурсе представляется: где чего унюхаешь, что про что услышишь, куда лбом наткнёшься – рукой пошаришь: ага, дескать, вот об чего я лбом жахнулась! ну, дескать, больше я сюда ни ногой!..

И говорит соседка-то слепая:

- Чего это вы там выкопали? Дайте пощупать.

- А ничего не выкопали. – врёт мужик запросто. – Просто вот агрономию продолжаем изучать: красиво жить не запретишь.

- То дело. Чтоб урожай хороший был, чтоб пощупать чего было.

- Чтоб урожай хороший был – об чём и речь. – заплёл мужик ахинею. – Из всякого полезного знания фикция должна вовремя изыматься. Вот у нас горошек за изгородью вырос: ешь – не хочу.

- Не хочу, не хочу, спасибо. – благодарит соседка. – А я от яблок урожаю дожидаюсь, капуста тоже на пяти грядках растёт.

- И без агрономии? – дивится мужик.

- Всё по милости творческой, куда нам.

- Ну, значит сорта ранние. А картофель?

- Вот гляньте, Павел Иванович, с этого куста ведро накопаю. Ведро-то чует совокупление: ишь глазки притупило!..

- И ягоды всякие на свету таращатся. – вздыхает мужик. Надо же: Павлом Ивановичем его величают!

- И лук с два метра, и тыква с перцем.

- И без агрономии?

- Кабачки, укропчик, чесночок…

- Без труда – не выловишь и рыбку из пруда, рад слышать.

- …баклажаны, огурцы, томаты…

- Рад слышать, говорю. В самом-то деле.

- …чебуреки!!

- Ась? – ну, вроде бы зубы друг другу заговорили.

А в сию пору баба-то мужика (а мы и забыли про неё совсем) расшалилась и грошик золотой на зуб попробовала: вдруг фальшивый!.. Попробовала и половину с полным оробением откусила. В яму взор кинула для укоризны, а там, знаете, уже и нет никакого сундука. Да и ямы вовсе нет. Гладь эмалированная.

- Кто с нами каверзы-то крутит, попадись только?!

Кто… да уж не Федот-косой рот… у Федота по чужим запазухам работа…

Понурились мужик с бабой и ушли в избу. Домой, точнее сказать, ушли: в родимую юдоль печали, хе-хе!.. На диван уселись, телевизор включили – хоть чего-то потешного да расфранчённого имеется в доме.

А там ведущие-то эти телевизерные лопочут бестолку, всё: тырк-тырк!.. быстренько тараторят чего-то, ни одну новость не разберёшь… ага, вот и о погоде: ветер, говорят, дует северный, дождь малообморочный и местами кратковременный, а температура воздуха зело сомнительна, поскольку все наши температурные приборы поворовали… И опять: тырк-тырк!.. кино какое-то кажут… поубивали там, что ли, всех или не что ли, но в конце фильма мелкими буковками написали: фильм снят на плёнку шосткинского производственного объединения… Ну, значит, всех поубивали, надо думать, кто температурные приборы поворовал!.. Ох, народ! ох, народ!!

- Ладно, бабка. – мужик-то говорит. – Всех мечтаний не напроектируешь, а всех проектов не заасфальтируешь. Не пора ли нам баиньки?

А бабка уж и храпит.

- Ай да подруга дней моих суровых! – зафуфыкал мужик. – Я ей говорю, чтоб баиньки укладываться, а она уже храпит вовсю, в зефирах с волостным писарем по стогам скачет.

Вот тебе и раз.

- Хр-р-р, хр-р-р! – бабка баянит.

А тем же вечером на полатях слепая соседка тормошит своего:

- Вот люди не ленятся и клады на огородах ищут. А ты, бестолочь, всё на учебниках по артиллерии замешался, на генерала хочешь выучиться. Глаза б мои тебя не видели.

А тот:

- Цыц, дескать! а то вожжами стегану пару разков!

Да чего с них взять-то? бабьё!..

А на следующий день выплеснуло из утреннего облачка дождиком чинным – подлизухой-то этаким – и заморосило до поздних сумерек. Конечно, приятный шёл себе дождичек, грех жаловаться: мягкими каплями сыпал по серым, насестным мужицким носам, обмывал щекастые рожи чище некуда, под кацавейки через воротники-то заползал и пощекотывал холодинкой. Ушлёпок этакий.

Запирались мужики в избёнках своих ладных, на полатях вытягивались апофеозами изрядными да за дремучей дрёмой волочились. Иногда жёнины бока сквозь сон поглаживали, не позволяли подолгу за пасьянсами кадрильничать. Я тебе полягаюсь!..

Тихо всё и просто на нашей улице, а, значит, пройдёт всё плохое и минует. Ворон столетний промок до нитки – рассердиться вроде надо, а не желает ворон хмарь из себя сочить. Эхь, жизнь-тельняшечка, соловей-пташечка! сидит ворон на дубу′, щиплет ворон бороду′, борода до самых звёзд – кончик месяца примёрз!.. Умора, право ведь!

А наш мужик бездельником никогда не бывал, с малых лет к трудовым подвигам приучился. Бывало, папаня евонный в кабак весело гарцует, чтоб добродетель сыскать в компании славных друзей, а сынок уж который час по полю плугом елозит, общинный уклад осеменяет. Папаня-то, старики рассказывают, так в добродетели и потонул с головой, а сын при трудах праведных не нажил палат каменных, но до сих пор помереть не может. Извёртка такая шустрая.

- Как там оно – ваше ничего? – бывалоча с морга звонят, интересуются.

- Нормалёк всё. – отвечает. - Щепки летят… Вот от работы кони сдохли – вам кони не нужны?

- Не, - говорят. – сами от безделья скоро заигогочем!..

Ну, а тут наш мужик полез на чердак, чтоб какой-нибудь жестянкой залатать кусок крыши. Давно, знаете, крыша починки требует. Собственно, и крыши-то, как таковой, уж лет пять не было: дуршлагом иллюминировала и на ветру колыхалась. А жестянку мужик ещё тогда припас, когда по оседлой Сибири вихри-богатыри конференции созывали. Тогда-то один шушенский вихрь от другого поостерёгся и от жестянки ускользнул прочь, дабы она жбан кому-нибудь из людей контузила. Вот жестянку мужик у себя и сохранил. Братца Архипушку-то схоронил, а жестянку сохранил.

Вот. На чердак-то залез мужик, прицелился жестянкой к перекладине, да чуть не гикнулся со страху. Видит враз, аж не мерещится: сидит в уголке страшный чертяка с зубами наторелыми, глазами краснющими, и эдак вот крутится-вертится, кривляется!.. Ну!!

- Я нонеча из всех чертяк – самый чертячий царь. – изъясняется смехуёчками, на кульбитах голову кружит. - Я нонеча кого хошь и попужать могу, и кому хошь могу премию ежеквартальную выписать.

Ага, поверили. Такие гравитационные коллапсы.

«Вот где чертяка-то обитает, вот где довелось свидеться!» - мужик морщинками лоб зажёвывает. Шёрстка на чертяке заношенная и дырявая, плешь с оснасткой под рогами буйствует, а по шёрстке ползают насекомые варнацкие с рыльцами собачьими – и чертяка их, значит, хватает да зубами: щёлк-щёлк пощёлкивает!.. И ещё лыбится чертяка ажно цельная ракалия, затевает тяжбу. Тут ухо держи востро. Чертяка всё-таки царского племени, знаете.

И видит мужик дальше: а сидит чертяка на сундуке с золотом, на том самом сундуке, что и в погребе лежал, и в огородной яме каверзничал… евонный, оказывается, сундук почтенный – чертякин сундук, в чём вся и штука… беда-а… Чертяка, ишь, зубы скалит – весело ему, значит, до колик в животе! значит, судьба ему такая несправедливая выпала, чтоб золотом распоряжаться!.. А плюнул чертяка в сундук харкотиной, и вот тебе на: стало золота в двадцать раз больше прежнего!.. Обвал, надо думать, на фондовых рынках.

- Оробел? – чертяка перед мужиком кривляется.

- Как не оробеть. – маленько щурится мужик. – Однако, чудишь всё без спросу, рогатый.

- Рогатый – не пархатый, и дело своё знатно исполняю. Прошу, как говорится, любить и жаловать.

- А вот жестянкой по хребтине я тебя и пожалую. Не заскорузишься?

- Ты чего, Павел Иванович? Я к тебе в гости зашёл, предложение путное имею, а ты на мою хребтину щуришься!

- Выкладывай предложение, облупим.

Чертяка посмеивается: погоди-ка, мол. А сам колдовские оморочи расточает, копытами по воздуху шебуршит – и превращается чердак в заросли преисподней ботанической, лианы кругом язвенные вьются да плющи с капканами защёлкиваются. И шастают по этим лианам не как бы зверушки с птичками, а чёрные-пречёрные мохначи с рогами да с уликами над животами. Чёртовы младенцы такие, значит. А языки их на полметра дразнятся, по земле шлангами волочатся и всякой дрянью жалят.

Попытались окаянные и мужика зажалить, ну!.. Но мужик зело ловко уворачивлся да припасённой жестянкой отбивался, топорничал: дождик-дождик, лей-лей на меня и на людей, а на бабу-ягу лей по целому ведру!.. А тут вдруг раскорячились вразвалку на лианах махонькие такие девочки анохоретские (вершка роста у каждой не будет), красоты вселенского похотливого торжества, и заиграли сладостно на костяных лютнях. Запели тоже. А-а! мол, А-а!.. А после с мохначами чпокаться начали – а уж это такой срам распространился среди молодёжи, что дальше некуда.

- Вот чего я вам точно гарантирую, так это потерю репродуктивной деятельности! – пообещал мужик и принялся жестянкой бесовские жизни укорачивать. Лапки, головы, хвостики – всё по чердаку врассыпную летает, кровищей благоустройство заливает. Ватерлоо!..

Но взялся тут огонь полыхающий из пасти чертячьей, и в один момент спалил всё до тла. Лишь сундук на чердаке остался да мужик без родной жестянки. Караул кричи?

- Это, так сказать, тайны мрака и эротической эзотерики, которые я тебе чуток приоткрыл. – похахатывает чертяка. – Увертюра-с такая, да-с.

Ну, поплыл силлогизм по литературной среде.

- Да надобно-то чего тебе от меня? – не соображает мужик. – Контрапунктов разрисовать – да и то чисто по-человечески не можешь, а взялся страхолюдиной меня смущать… жестянку похерил… Куда жестянку девал, гнида?

Ну дак! если русского языка не понимает – значит, на грубость нарывается!

- Душу мне твою надобно. – виляет чертяка хвостиком. – Затем и пришёл с сундуком, покупаю за золото. Негоция, так сказать.

- Эге! – чешет затылок мужик. – А вот если спущусь в избу, да вернусь обратно с ружьём, то пальнуть в тебя картечью нешто законом возбраняется? Авось одного-то выстрела хватит, чтоб ты сдох в скорости?

Чертяка – в позу. Мазутится.

- Ты кого, - говорит. – Павел Иванович, пугать вздумал?! чернь небесную пугать вздумал – это же надо такое придумать!.. плоды-то самогоноварения, чай, не сладки?

- Ик!!

- Вот-вот: ик!.. – чертяка закумекался. – Зиждется, казалось бы, человечество на таинственности души, на великой истории и фатализме характеров, а на проверку выходит: ик!.. Павел Иванович, не будем резину тянуть, продавай душу. Капиталом обзаведёшься, вещичек модных прикупишь, а то смотреть на тебя противно: оборванец прямо!

Золото сверкает, значит, звёздной серебристостью – душа из мужика так и рвётся.

- Надо у бабы совета спросить. Зря, что ли, в загсе расписывались?

- Иди спроси. Ты, понимать следует, подкаблучник.

Мужик с чердака спустился и бабе скорым спёхом всё обстоятельно рассказал. Ну там, мол, так и так, и что-то такое тоже, мол, в этаком ракурсе. И про сундук.

- Как бы нам схитрить, - говорит. – чтоб и чертяку умертвить, и сундук с золотом призаначить? Я весь на нервах.

Баба щеку ладонью подпёрла, подумала больше некуда и сказала кисло:

- Ага. Знаю я одно знахарское снадобье, которое супротив чертяк прыткое воздействие имеет. Ежели чертяка его откушает не разобравши, то благим матом гикнется и копыта свои закинет к главнокомандующему чертячьему чёрту на луну-комету. А при отсутствии копыт – чертяки сильно мнительны и конфузливы: всякий над ними подтрунивать горазд. Нехристю копыта милее милого.

Это так бабка говорит мужику своему. Честное слово.

- Ты ползи, значит, обратно на чердак, - говорит. – и чертяке ерунды нагороди, а я тем временем снадобье приготовлю и зачну им чертяку поить.

- Однако, поспешай, баба. В случае чего, на вдовью вуаль-то раскошелишься?

Если у купца Губанова в лавке брать, то по три копейки за килограмм продаётся.

Пошёл мужик чертяке ерунду городить. Пошёл с приподнятым настроением, хоть и нелёгкое это занятие, рискучее. У беса хитрости-то более, чем у кого. Вот, разве что, к дезориентации склонен: психической атакой его иногда удачно семафорят.

- Ну, как наши плутни подкаблучные? – встречает мужика чертяка, фалды фрака выпячивает. – Что бабёнка насоветовала?

- Моя бабёнка мне насоветовала, - пританцовывает мужик. – раздеться голышом да скакать козлёночком, а кудахтать курочкой да горланить петушком, а молоденьких девок расцеловывать-целовать, но честью и честь знать: по кустам не тискать, во лугах не ночевать!..

- Так-с. – хмурится чертяка полуденным опалышем. – Ты, Павел Иванович, вижу, без конфликтов обойтись не можешь. Эк характер!

- Парадоксальный. Сызмальства так.

- Ну и дозволь мне по твоим душевным манаткам козни строить. Пеленгуй мракобесие-то.

Плохо бы тут дело стало, ничего бы отчий дом не украсило в горошек с цветочками, да вовремя появилась на чердаке баба с бутылочкой. Душевный вид, между прочим.

А что в бутылочке? ну-ка отгадайте!!

- Гость дорогой, не побрезгуй подношеньем. – юлит баба чертяке в ушко, а голос-то от волнения тремолами шкодит, так и дребезжит. – Изволь напитка моего испить досуха. Не себе варила, а тебе и не жалко.

- Снадобье, что ли, какое?

- По старинным рецептам сготовила. Берегла тетрадь с рецептами от мужниной махорки: будто знала, что вскорости пригодится.

- То-то, что пригодится! а, давай выпью, чёрт с ним! – хмыкнул чертяка и отхлебнул из пухленькой бутылки. – Знатная дрянь!..

Так и говорит. И мордень такая – бей, не промахнёшься.

«В одиночку лопает, однако, без товарищей.» - подумал с русской укоризной мужик. А чертяка всё выпил в два присеста, компрометацию в желудок засадил, пукнул сверх нужного, да и закинул копыта на луну-комету. И тут, спору нет, всякий взглянет и скажет: чёрт без копыт – смехотура одна!.. Сказка для детей младшего школьного возраста.

Значит, и повалился чертяка со стыда в бездну земную, только дырок в кукурузном поле наделал, нехристь. Хорошо, что из бездны митинг протеста не прислали, ага. Ну!!

Да вот в жизни, знаете, много счастья не обрящешь. Так и тут, в глубинке-то сибирской. Сундук-то с золотом тотчас за чертякой в бездну ухнулся, да столь метко, что больше его и не встречали никогда. Будто и не бывало в моей истории такого сундука, будто я приспособился вас завираками стращать. Куда?.. Чего?..

- Озолотились, подфартило называется! – плачут баба с мужиком, на нечистую силу сетуют.

Ладно. Замечательно ещё, что всё таким тихим делом обернулось, а не то, что у некоторых душепродавцев. В новостейках-то, слыхали, плиту умыкнули?.. какую-какую плиту… да нешто, кроме газовых, других плит нету?.. кафельную!! прямо из ванной комнаты околоточного надзирателя и умыкнули!! пришли, называется, по объявлению в газете, чтоб котёночка купить… Ворьё!!

Ох жизня, жизня!..

НАДУВАЛКИ

Некоторые пишут, что не существует изначально плохого человека, что не может младенец покинуть материнскую утробу вором и скабрёзником, сразу к актрисочкам из варьете в уборную прошмыгнуть. То есть, поймите меня правильно, что плохой человек в натуральном своём обличии вовсе даже известен: вот он, мама дорогая, полюбуйся на супчика-голубчика!.. Да только все нравственные упадки в нём произошли от некачественных воспитательных процессов, от назойливой их неоригинальности. Если его – супчика-голубчика – воспитывали палкой по голове, то тогда и ждать умилительных тенденций незачем.

- Да ведь я!.. да я же!..

- «Я» - последняя буква в алфавите.

Новое пальто ему, обормоту, купили, старое покрывало выбросили, а он в грязь залез, чтоб покупку обновить – бац от папаши палкой по голове!! включил без спросу газовую горелку, дом спалил вместе с районной школой, поликлиникой и отделением милиции – бац от мамаши палкой по голове!! крикнул, что сосед помер, поскольку крепким азимутом у дверей в свою квартиру давно лежит, а все вокруг поверили и уложили соседа в гроб, а тот приподнялся вдруг из гроба и говорит: а теперь бы в самый раз опохмелиться!.. соседа чуть ли не чудесное опохмелье воскресило, а нашему герою за крик о шухере – бац палкой по голове!! Вот и существует он с тех пор в разряде рабочих без квалификации, правопорядок смущает. «С меня, - говорит. – взятки гладки!»

Ну, погоди-погоди. Сейчас картишки в руки возьмём и проверим: гладки твои взятки или нет?..

Смагин принялся картишки раскладывать:

- Тебе-мне, тебе-мне… Вот, говорят, что когда нос чешется, то это либо к выпивке, либо к тому, что по физиономии схлопочешь. У тебя нос не чешется, Булин?

- Не чешется. – говорит Булин. – Нечего ему чесаться.

- Тебе-мне, тебе-мне… За что я тебя, Булин, презираю, так это за твой необоснованный скептицизм. Потому и жениться не можешь, что не властвуешь над романтическими детонаторами… тебе-мне, тебе-мне…

- Женилка не выросла. – говорит Булин. Шутит.

А вот как раз этого Булина и воспитывали палкой по голове. Недоел суп в тарелке, неизвестно кому оставил – бац от бабушки палкой по голове!! Воспитала брата-то по разуму.

Смагин говорит:

- Что расфуфырился, Булин, будто на руках пятьдесят королей с валетами озоруют?

- Королей нет, да есть туз. – улыбается Булин.

Смотрит Смагин: есть туз у Булина! хороший туз, трефовый!.. «Эге, - подумал. – туз-то у него хороший, да это не беда. У меня вот два туза есть – червовый и пиковый – но я ими похваляться не буду, а, когда придёт времечко, сразу огорошу неприятельские университеты: ту-ту на воркуту!»

И настроение у Смагина сразу в лучшую сторону повысилось. Булин подозрительно вытаращился на Смагина.

- Если ты, Смагин, разозлишь моего трефового туза, то наплачешься. – говорит. – Горючими слезами – между прочим говоря.

- Мал золотник, да дорог! велика фигура, да дура! – ответил субтильной прибауткой Смагин и закинул в игру тройку пик.

- Погоди с тройкой. – хмурится Булин. – Разъясни скорей, что имеешь супротив туза моего?

- Да пёс с ним. – бормочет Смагин. – Туз не барышня, с ним под ручку не походишь.

- Где уж нам барышнями быть. – ерепенится Булин. Но сейчас ты у меня попляшешь казацкого чертополоха, полюбуйся на картину: ещё один туз!

Экая несправедливость в распределении жизненных благ. Рожа у Баулина – утюг утюгом, а он ещё одного туза достаёт. Бубнового. «Получается, что мои два туза против его двух тузов в бой пойдут. – быстренько считает Смагин, уравнения с корнями не куркулит. – Получается, что батальоны на перекрёстный огонь напросились. Что ж, очень даже недурненько можно поиграть.»

- Эка невидаль. – вслух говорит. – Два-то, конечно, завсегда два, но не три.

«Откуда бы ему заполучить третьего? – думает Смагин. – Два туза у него и два туза у меня, а в колоде тузов всего четыре.» Математика – она царица наук. Так получилось.

- Эка? – гаденько дразнится Булин и раскрывает ещё одного своего туза – пятого в колоде. Пропиздушного туза. А под пропиздушного туза все козыри ложатся.

- Мама, роди меня обратно! – ахнул Смагин. – Что это за туз такой?

- Пощупай. – говорит Булин.

Натуральный игральный туз. Не в первый раз на шулерских смотринах.

- Кого-то, Булин, ты мне всё больше напоминаешь, кого-то из тех, у кого рожа с утра до ночи хитрая. – сыплет щебёнкой Смагин. – Может, у тебя ещё тузы есть?

- Есть. – говорит Булин и раскрывает свои тузы один за другим. Смотреть жутко: растактакский туз, гороховый, пофиговый, замудильный, кошерный… Сто тридцать три туза рядком лежат, если не считать тех двух фальшивых, которые Смагин сам нарисовал и за обшлаг пиджачного костюма сунул. А без них – всё по-честному, у нас все надувалки честные.

- Стоп игре! – разрушает декорум Смагин. – Жаль, Булин, что не я воспитывал тебя палкой по голове. Жизнь, можно сказать, не удалась. А у кого она удалась, Смагин? после августовского-то путча?..

ПРО ЦАРЯ ЭТАКОГО

Один натуральный царь бублик грыз. Зубы – дело, конечно, наживное и неважнецкое – крошатся себе потихоньку, всяческие водопады через себя пропускают. Но и от бублика спешно убывает. Белковый витамин.

Значит, грыз царь бублик, а Фока Андреич ему открытку показывал. Цветную, глянцевую, с зеброй. С почтовым штемпелем на видном месте. Мол, трудящиеся города Лабытнанги сердечно поздравляют вас с Первым Мая – международным днём всех трудящихся. Не скучно и уважительно.

- Мне интересно то, - говорит царь. – что природа не терпит пустоты и жрёт всё напропалую – лишь бы брюхо набить. А вот зебры, если их не мучить, конечно, бублики грызут?

Фока Андреич говорит:

- Пасть у ней тут закрыта, челюсти не видать. А рожа-то подозрительная во всех смыслах, ваше величество, как будто колдовским манером лошадью прикинулась, а совсем не лошадь. Полоски-то – обратите внимание, ваше величество! – одна чёрная, а другая белая: и так буквально по всему телу. Не знаю, как вам, а мне подозрительно.

Да, кстати уж, и в телегу не запряжена, и поле не пашет. Очень подозрительно.

- Не скажи, Фока Андреич. – чудит царь. – Натурально, что лошадь, только малость не исконная.

- Потому и мошенничеством попахивает, я ведь к чему разговор веду. – спорит Фока Андреич. – У лошадей и общие конфигурации насыщенны, и занимательные спотыкания запросто на рысь переходят – лошадям от лошадиных амбиций деваться некуда. А у зебры лодыжки смахивают на свиные отбивные, на скачках через пять минут зачивиликают: цоб-цобе! цоб-цобе!.. Дохлятина.

- Ты, брат, не заговаривайся. – серчает царь. – Дохлятина-то по праздничным открыткам не присылается, а у меня сегодня праздник.

Фока Андреич празднику рад.

- Да я сказал к примеру про дохлятину. – говорит. – А, впрочем, если будет вам угодно, то я до такой животной и пальцем не прикоснусь: брезглив я до неприличия. Да и заразу подхватить недолго.

- Что же, Фока Андреич, ты зебровскими болезнями болеть можешь? – печалится царь.

- А чёрт их знает. Может и могу.

- Что же, Фока Андреич, ты это, скажем, очагами воспалительными покроешься да малой нуждой ко мне на пол истечёшь? – печалится царь.

- Могу и малой, могу и большой. Большой-то, чай, ещё похлеще будет.

Царь по сторонам с опаской зыркнул, а на Фоку Андреича выпью глядит. Лихоманится.

- Фока Андреич, - говорит. – закрой-ка дверь с той стороны!

А тот торчит себе куликой на месте, думает, что царь шуток не понимает. Таких-то непонятливых царей завсегда полно.

- Пошёл прочь, говорю! заразу здесь разносишь!!

- Не понял, ваше величество. – прижал уши Фока Андреич. – Куда же мне прочь? туда что ли?..

- За дверь иди прочь, подлец: ясно выражаюсь кажется. Заразу здесь разносишь, а я всё-таки царь, а не пёс шелудивый.

- Вот тебе на! поминдальничайте, ваше величество!

- Пошёл прочь, на конюшне сгною подлеца!

- Поминдальничайте, ваше величество! – плюхнулся на колени Фока Андреич. – Обопритесь на чувственные радости, смилуйтесь!..

- Вон пошёл!

- Ваше в…

- Ты мне не вычь, я тебе не Иван Кузьмич!

- Ваше в-в-в…

«Никто тебя за язык не тянул критиканством заниматься.» - подмигнула зебра с открытки Фоке Андрейку. Не родись красивой, а родись счастливой.

КОЛДУЙ-БАБА, КОЛДУЙ-ДЕД

Один царь на вчерашнем морозце дров поколотил, чаю с малинкой перед сном забыл выпить и к утру насморком обогатился. Вышмигивай – не вышмигивай соплю из носа, а у неё буквальное самопроизводство со скоростью конвейера. Какие-то свои лирические обязанности перед природой.

Говорит царь жене своей, а она у него царица:

- Матушка, народных средств мне в исцеление накромсай. Профыркаюсь носом от сих до сих – может и пройдёт болезнь-то.

А царица нравом отличается добрым – кого рубликом одарит, кому ситца на рубашонку отрежет, детишкам поселковым конфеток с балкона накидает, милостивца, на драку-то собакам – а только царю на сегодняшний случай стуком пальца по лбу нерасположение выразила. Как там у Екклесиаста-то сказано?.. А вот так и сказано, что трактуй как хочешь.

Делать нечего, сердобольные лакеи вызвали врача. А энтого врача продукция на физиономии знакомая-презнакомая, где-то раньше мы с этим врачом встречались. Где-то в трудноописуемых областях; он тогда ещё картузик на голове носил и чесучовую поддёвку. Царь как пригляделся с прищуром, да так и распознал энтого врача, выцедил голубчика из колдовских кругов. История-то паршивая недавно с ним случилась, всяко до второй порции всемирного потопа дело было. Я знаю, я расскажу.

Случилась тыщу лет назад такая история. Ну, чуток поменьше тыщи, уточните цифру у конферансье. Всё-то в те года докука русская лежебокой шевелилась да спозаранку зевотой обряжалась: петлявая ничевойность оглушающе преобладала во всяком русском деле. Ел царь щи всухомятку, почёсывал ухом левую пятку, Алёнке-шалаве под юбку не заглядывал, по узилищам тюремным своячеников не уламывал. Совесть имел.

И родился тогда у царя сынок ненаглядный, плоть от плоти своей, сразу и название ему дали: Иван-дурак!.. У заморских-то прелюбодеев, кажись, детки умные рождаются, на всех умных деток и ума не напасёшься: начинают мозги из паштетов куриных выковыривать. А у нашего всё по-простому, без изысков, прямым курсом в статистическую погрешность – вот пожалуйте дурака на откорм отечеству!!

- Я бабское-то устройство лишь с одного боку понимаю, так что прошу меня извинить. – говорит царь царице. – Но ты, супруга любезная, пять недель безвылазно рожала, а в конечном-то итоге кого родила?

- Сына родила. – говорит царица. – Прямого наследника. Квитанцию-то выписать?

Маревом арбузным пышет. Платье в кружевах.

- Дурака, а не сына – будет тебе известно. – гнёт свою линию царь. – Государственную политику я тебе в курс вопроса пихаю, а у тебя на уме одни рюшечки. Был бы он умён да собой пригож, так я бы его на обучение к иезуитам отослал, дабы прибыл он в ихний монастырь фимиамом разорения. А такого, как ты мне родила, из дому без повадка не выпустишь – мигом державу обанкротит. Ох, счастье моё в моих же забубонах: и жена моя - дщерь окольная, и сын мой – дурак другим в пример. Примусь-ка я с завтрева дураков в кадушке солить, типа огурцов.

- Это кто тут дщерь огульная? – ослышалась на филологических неясках царица-милостивца. Это так-то ты мои заслуги перед отечеством ценишь? Да была бы я гулёной, то твоё царство давно бы полетело к чёртовой бабушке. Вон туда смотри, на дорогу: указатели-то свежие.

Указатели-то и километраж насчитали, чтоб далеко понапрасну не леталось. А у чёртовой бабушки разговор короток: проси – не проси, а до небесного сватовства не допустит, ейные кулаки не таких ещё принцев мутузили. Боксирует старушенция по второму юношескому разряду, дважды чемпион области.

- Полетело бы конечно… - ворчит не сладко царь. – Что-то не очень летало до тебя, инфляция в три процента.

- А я говорю: полетело бы!

- Это ещё почему?

- Пить надо меньше. Вот и сынки-дураки не рожались бы.

А ведь верно царица устами глаголет: имеется у царя влечение за воротник залить. Как по этому поводу в медицинских учебниках сказано?.. А вот так и сказано, что: жахнешь, отрыгнёшь и вытереться не успеешь, поскольку снова жахнешь!! По научному принципу медицина-то нынче развивается. Семнадцатый век на дворе.

- Губошлёп ты, а не царь!

Э-э, не приведи Господь услышать про себя такое.

- Я твоим царством заправляю: все руки в мозолях. – квохчет лебёдушкой царица. – И на нервах колотушка поселилась, никогда раньше я такой вспыльчивой не бывала.

- Верно. – соглашается царь. – Ты и царством заправляешь, и дураков мне рожаешь – хорошо устроилась.

- Нет-нет, натурально я раньше такой вспыльчивой не бывала, иди-ка ты подобру-поздорову!

- Куда это я пойду из своей квартиры? тоже выдумала!..

Но тут бояре принялись уговаривать царя и царицу, чтоб они не ссорились, и едва уговорили. Царица до самого дна выгребла мажорное глиссандо, резервуар опорожнила и успокоилась. Царь лишь изредка посматривает на дурного ребёночка да в сторонку поплёвывает. Переживает, значит, эта романовская сатрапия – эта, так сказать, уходящая натура. Не преемствует наследственность.

Долго ли коротко ли мне вам мозги пудрить, но на следующий праздник собрались весёлые бабки-кормилицы и говорят царю, начирикивют:

- Царь, а царь! это не большое горе, что сын дураком народился, зри в пух и прах!

- Правильно. – соглашается царь. – Это горе мне на толику маленькую, грамм на сорок-пятьдесят. Вот когда супруга мне ещё с десяток дурней нарожает, то тогда я пригорюнюсь.

- Твоя беда – не в поле полынья. – утешают царские мотивы весёлые бабки. – Вот живёт в нашем распрекрасном царстве великий доморощенный колдун, адресочек можем дать. Если ты его хорошенько попросишь, то он всю дурость из мальчонки повышибает. Мужик сказал – мужик сделал.

А ещё и бабаня-повитуха прискакала из горницы инфанты, громыхает ратью боевой:

- Вчерась у казначейши роды принимала, так он – колдун-то – не поленился и из мёртвого младенца дурость вышибить. Больше из младенца и вышибать было нечего – до того тонкая работа.

- Куда вышибли-то, далеко ли? – нюнюнит царь. – Может, вскоре в зад вернётся?

- Не, не в зад! – грохочет бабаня. – В некую бездну он дурость вышибает, ухайдакавыет напрочь.

И вроде добропорядочной вдовой слывёт бабаня-повитуха, вся такая из себя в кринолине и на честном слове держится. А, право дело, ей бы причёска в завитушках пошла. Надо бы ей бигуди попробовать.

- Уж соглашайся на колдуна. – теребит царя царица. – Иначе будет наш сынок дураком до конца света – перед людьми неловко.

- Молчи, жена! – приказывает царь. – Не дано нам знать ни дня ни часа о конце света, и будут ли в златоструйные кущи дураков пускать – не нам судить, не нашего ума дело.

- Молчу, молчу…

Ишь!

Как там сказано у выходцев из астрала?.. начинай с трёхколёсного – на двухколёсный пересядешь?.. Мудрецы, итить их так!

- Хочется мне полноту узнавания получить. – говорит царь. – А, может, этот колдун есть мифологическое явление – продукт, так сказать, массовых галлюцинаций – то тогда какой с него спрос?

- Так и так. - объясняют бабки-кормилицы. – Туда и сюда.

- Щупала я его, щупала, и насквозь прощупала. – галопом по европам дубасит бабаня-повитуха. – Всамделишной он конструкции, причиндальной. Только вот, не ест и не пьёт ничего сыпучего, а живуч до сей поры. И на своих двоих повсюду передвигается: в коня корм!!

- Но питание ему в организм эким-нибудь образом предоставляется? – взят царь на испуг.

- Воздух жрёт, а более ничего ему не надоть!.. да вот когда тут дело было-то?.. -морщит лоб бабаня, чтоб не соврать. – Да на седьмой неделе того месяца дело и было. Припёрся к Пьецеуху на именины сердца и крошки в рот не взял, отдохнул называется. Профуршетил налегке запахами перегара и спать на антресоли завалился.

- Воздух жрёт - значит, на деньгах экономит. – блажит себе на выгоду царь. – Халявку ему подавай, сукиному сыну?

- А ему и деньги не нужны. – лупит по романтике бабаня. – Денег у него порой меньше, чем цифр, которые на деньгах пропечатаны, поскольку на работу его и силком не затянешь. А за колдовские его штучки пациенты расплачиваются земельными угодьями да белокаменной недвижимостью – с него и довольно будет. Сильный же духом по сути: задалась ему эта ваша неприязнь к нищете!..

Экий собственник! тут, чтоб до капитализма добраться, надо пять америк обскакать, а он уж недвижимость к рукам прибирает! ипотечные кредиты в план развития бизнеса втюхивает!.. Одно слово: колдун.

- Да-а. – млеет в задумчивости царица. – В мире полно занимательного колдовства, да только не всегда его за колдовство принимаешь, а всё каких-то материальных апробаций доискиваешься. Вот взять, к примеру, меня. Я вот ощупываю пальцами золотое ожерелье и размышляю потихоньку: доходов в авансе с получкой я не имею, из казны за один присест больше рубля не слямзишь, а вот золотое ожерелье на какие-то шиши смогла приобрести! откудова что берётся!..

Откудова… отверблюдова…

- Помолчи-ка ты со своим ожерельем. – цыкнул царь. – Небось хахаля завела, он тебе побрякушки и дарит. Под платьем-то апартаменты – что ты, что ты!..

Ну ладно. Всё это очень хорошо, все посмеялись и позвали колдуна. Припёрся колдун, документа не предъявил, пустил пар из ушей. Сам из себя внешности приятной и никакого пугательного отвращения по сторонам не адресует. Удачливый такой колдун, очень удачно пускает пар из ушей.

- Здравствуй, царь-батюшка, звал никак? – головёнкой кланяется шельма.

- Звал. – мудренится царь. – Горе у меня.

- Что за горе, если не секрет? в фотомонтаж с голой девой влип?

- Э-э, разве это горе, я ведь этих газетчиков вот здесь держу. – царь кулак распахнул на секундочку да запахнул. – Сынок у меня родился, Иваном-дураком его кличут – от таковского горя и страдаю во всю прыть.

Задумался колдун. По колдовским бы правилам – тут ему самое время сквозь землю провалиться и глухим голосом оттудова сарданапалы петь. Но вот бы вас на его место приткнуть: разве царя с оказией не жалко? и ещё как, граждане-братцы, жалко!.. патриотизм-то, говорят, это последнее прибежище негодяев, а кто же здесь главный негодяй, если не колдун?.. Призадумался колдун крепко-накрепко.

- Неудачные, - говорит. – роды. Они, роды-то, по ранней осени завсегда выходят неудачно. Он у вас не сентябрьский?

- Кажись сентябрьский.

- Не в двадцатых числах родился?

- Да ровнёхонько в двадцатый день, кажись.

- Ну и вот. Самые что ни наесть дубинные роды. По сути-то: не столько народился человечек, сколько с дуба рухнул.

А царица:

- Ты слишком умных речей не толкай в присутствии женщин, а то я тебе дым аж из ноздрей пущу. Сынка нашего лечи, ему надо к иезуитам срочно ехать.

- Надо, так надо. – засучивает рукава колдун. – Внесите вашего отрока бесценного, я буду на него чары распространять.

Ну, те, кто похрабрей – те перекрестились, а те, кто с детства на геркулесовую кашу налегал – те комплекции мышцами очертили: если надо, дескать, значит надо, но бить будем крепко!.. Внесли младенца, не покочевряжились: на стол гостевой уложили. Ванюша орёт сизым тетеревом, ногами раскоряченными отбрыкивается, сопли по квартире разбрасывает, словно залпы праздничных салютов, а лицо глупое-преглупое, глупее морды и у иных христопродавцев не бывает. Эмоциональная незрелость нашла себе приют в сем немощном теле. Ёксель-моксель.

- Вот и удостоверьтесь, – кусает губы царь. – что за кураж мне супруга родила без спросу. Инициатива наказуема.

- Оно вроде бы и натуральный прынц. – утеревши пот со лба, жмурится бабаня-повитуха. - А на деле – сгусток скорби.

- Вот эдак поэтично и извести всех сограждан по радио. – говорит царь. – Начни с «доброго утра» и так далее.

- Не нравится? – язвит царица. – Ну и выброси его в окошко в связи с ненадобностью. Этаж-то у нас, как всегда третий: упадёт насовсем!

А царю не до язв. Злюкой бесится.

- Вот именно так и поступлю. – говорит. – Смотрите, люди добрые: я форточку поширше раскрываю. Ежели колдун не излечит Ванюшу от дурости, то я его в форточку вышвырну. Расступитесь-ка, Марья Гавриловна да Юлия Сергеевна: тулова-то ваши зело объёмны, траекторию полёта ущемляют.

Расступились. Дружба дружбой, а служба службой.

- Нешто и про это на радио извещать? – вывихнула рот бабаня.

А колдун на всё внимательно смотрит и спрашивает:

- Нужно ли в таком пикантном случае, - на форточку намекает. – вообще ребёночка лечить? Давайте сразу выбросим.

- Лечи!! Утоли любопытство!!

И приступил колдун к работе.

- Но, - говорит. – чтоб всё тихо было. Иначе не получится.

Все притихли, экзекуции на конюшне прекратились, скоморохов с ярмарки в острог увели, трамвайные рельсы пухом обложили, глас вопиющего в пустыню отправили, пригрозили «если что». Младенец тоже притих заразно, сжался в комочек с горбинкой и злыми глазёнками в колдуна постреливает. Ну-ка, дескать, попробуй потяни волынку! колдуй-баба, колдуй-дед!..

Добра и мира вам, люди.

А колдун младенцу челюсти разжал, язык пальцами помухлёвил – нашёл перспективы. Поднял ребятёночка выше своей головы, потряс тихонько, да ка-а-ак бросит вниз!.. но поторопился, успел у самого пола поймать на ручки и забаюкать малость!.. А младенец, как на ручки жахнулся, так и сам пар из ушей пустил.

- Циркачи! – улыбается царь.

Покружил колдун по залу, вызванивая младенцем над своей головой, нашептал малость колдовских слов, плюнул да растёр, утешился. Вроде как и порвал кармическую паутину. Связался с монадой: ту-ту-ту!..

- Не сдох ещё прынц-то наш? – интересуется царь.

Поспешишь – людей насмешишь.

Велел колдун набрать ведро воды. Принесли это ведро, а колдун ещё попросил, чтоб горлышко себе промочить. Ну, пока бабы у колодца роптать не начали, сбегали по-быстренькому раз пятнадцать и принесли. Промочил колдун горлышко, ноги заодно промочил, заодно и сатиновым юбкам марьгавриловны-юльсергеевны постирушку устроил. Затем повелел принести кучку грязи с улицы, да желательно из сокровенной ярославской канавы, которую в местах массового угощения свиней ярославское мещанство прокопало. Принесли и грязи. Ярославский губернатор самолично накопал, извазюкался до пят, да с наилучшими пожеланиями в царские хоромы на перекладных отправил. Ждёт теперь субсидий из центра.

Колдун заново нашептал колдовских слов, побросал грязь в ведро с водой, посмотрел на всех с укоризной коренастой. И, наверное, случилось тут какое-то должное волшебство, ибо вода вдруг резко помутнела! букаши какие-то поверху плавать пустились, щепки!.. Но этого колдуну мало показалось, повелел он царице просморкаться во всю.

- Я, - говорит царица. – могу из уважения к человеку чего хошь высморкать. Вам чего-нибудь конкретное потребно?

А то! соплей конкретно и потребно!!

- Выручай отечество, матушка! – просит царь. – Не осрамись!..

Ну, царица за отечество – хоть в огонь. Тут над ведром склонилась, высморкалась липкими бультяхами, опустошилась. Вода, недолго думая, сквозняковой желтизной окрасилась, заклокотала нервическим шквалом и букашей на дно уволокла. Так-то чудеса сверхъестественные начались: вот так чудеса!

Опять колдун приподнял младенца над головой, порулил им круга два-три по комнате – игрушку, видишь ли, себе нашёл. Покружился расторопно, заодно чечёткой себе вытаптывая русско-кургузую «барыню-сударыню», да и бросил ребятёночка в ведро, головку евонную к самому дну прижал. И прижал крепко-крепко, вырваться не дозволял. Минут десять держал, а может и поболее – никто на часы-то не смотрел: счастливые часов не наблюдают… А вот куранты пробили как раз одиннадцать минут. Пузырьки какие-то из ведра пошли.

- Извиняйте, - говорит царь. – я в ваших колдовских задачах ничего не соображаю, я чисто по человечески волнуюсь. Как там мой сынок поживает на дне ведра?

Отрок во вселенной-то.

- Может, захлебнулся и помер. – со знанием проблемы говорит колдун. – Эта ведь вода до чёртиков жидкая и охальная – понимать надо.

Тут уж не поспоришь. Некоторые тонут.

Выудили младенца из ведра, пожурили вниманием льстивым, а так и есть: утоп сынок! синий совсем и бесконечно мокрый!.. Захлебнулся.

- Чего-то я с присутствующими здесь дамами напутал. – сконфузился колдун. – Не развёл их по периметру и не заставил благим матом орать – вот колдовство и не получилось. Ежели так, то: досвиданьеца, мне домой пора. Благодарить не надо, зовите если что.

И сгинул.

- А гробик-то? – ему царица вдогонку. – Хоть бы порекомендовал, где гробик по дешёвке прикупить, небось и столяр знакомый имеется.

- Налегай на мать-перемать, гробик сам по себе и сколотится. – посоветовали из вдогонки голосом колдуна.

Царица сей момент и налегла, из всяких идиом ненужные буквы повытаскивала. А у царя свои этюды. Он супится лосём отштукатуренным, малость на рогах обезображенным: супится и законность царского указа теребит.

- Нет, брат, коли дал слово – держи его во что бы не стало. – горячится царь на свой счёт. – У меня, как в аптеке.

А сам хватает трупик несчастного ребёночка и в окно выбрасывает.

- Сами, - говорит. – живём, словно нелюди, и незачем посему бесполезный человеческий фактор эксплуатировать.

Царица – в обморок, Марья Гавриловна с Юлей Сергеевной – в обморок, бабаня-повитуха – в два обморока, дворник Филька, что во дворе за собаками убирал и трупиком по затылку схлопотал – прямиком в черепно-мозговую травму… Прошла тыща лет.

Смотрит царь на врача, который насморки лечит, и колдуна давнишнего в нём узнаёт. Бабаня-повитуха из тысячного обморока возвернулась и тоже колдуна признала. «Дави его! - говорит невесело. – Какой уж тут насморк!» Пришлось давить.

Дворник Филька ремешок с штанишек стянул, к шее отщепенской приспособил: подходит.

- Я, - говорит Филька. – всё это делаю из лучших побуждений, навеянных стремлением выбраться на путь к истине. Такая, понимаешь, у меня ситуация после черепно-мозговой.

И удавил.

Вот так мы и живём с тех пор: кто как, кто где. А суть вещей, хоть и кусается за пятки, не подпуская к истине, но вот дальше за нами идёт – летит практически, именно летит – поколение за поколением, вписывается в соучастники преступления, ищет оправдание и своим глупостям и чужим наваждениям. Течёт времечко, течёт, новые грехи колдует.

А НА ПОСОШОК?

Один вдруг царь любил водочки хлебнуть. Конвульсии-то общественного развития тоску наводят? наводят!.. Как не выпить?

Но однажды очень даже странный случай произошёл, на уровне мистики случай. Будничное существование переменило мундир, озаботило с лихвой цифры спортивных достижений – так бывает. А на пользу эти перемены пошли или не на пользу? – я таких вещей разуметь не догадываюсь, я от церковно-приходского образования не отрекаюсь как некоторые. Я сколько не загибал пальцы, сколько не вытягивал желаемое из интуитивного, но добиться щедрой ясности не мог. Да и в конце-то концов, я не сторож брату своему.

А случай произошёл странный. Однажды выпил царь ведро водки, заболотил брюхо менделеевщиной – а ничуть не опьянел, покачивается трезвым. Это как у вас называется: подшофе что ли?.. да нет, ещё хуже: ни в одном глазу!.. Совсем трезвый.

- А ну-ка, - говорит второпях. – выпью ещё ведро.

И выпил, нос прищепкой зажал. Ароматы-то вёдерные хоть и флегматичные, а всем понятно: ароматы далеки от совершенства.

Выпил, значит, второпях. Нос-то в прищепке кукожится, а сам опять трезвый. Даже никаким брандспойтом не ёкнуло в голове, глаза не умаслились.

- Что за водку мне суёте? – кричит конечно. – Ежели бы я раньше водки не пил, то я бы и не знал, чем должно в голове ёкнуться, но так-то я знаю процесс и ощущаю нынче обман. Могу и помягче сказать – плутовство! – но суть от этого не поменяется.

Уж очень хотелось царю допьяна напиться. Причём, не просто так, а что бы самовыразиться наглядней, песен попеть. Прочие характерные культурные цели исполнить. И выпил третье ведро.

Ну, вы наши вёдра-то знаете? С этим вопросом, думаю, нет неясности.

Выпил третье ведро и по-прежнему трезвым покачивается, печалится трёхпальцевой аппликатурой. Ни куплета песенного, ни припева казацкого ему никак из энергетической пропасти не вытянуть. Помните утеху про «ой, рябину-рябину»? ведь чудо, а не песня – а и её не вытянуть.

- Эге. – царь говорит. – Кто-то решительно не хочет понять, что мне вожжа под хвост попала.

И затем выпил четвёртое ведро водки, и пятое-десятое, и шестое с гаком, и одиннадцатое с барабанными палочками – а не пьянеет. Только в мозжечке какая-то незащёлкнутая задвижка мудрить принялась, а остальное всё по-прежнему.

- Надо полагать, - говорит. – здесь замешались препятствия лирического свойства.

Нет, извините, как раз и наоборот. Лирические-то свойства внутреннему обогащению никогда не препятствуют: некоторые личности, графинчика не вкусив, и за творчество не принимаются.

Царь сердится, выхлёбывает ведро одно за другим, сотое ведро за сотым – а не пьянеет. Излюбленные люди России два ведра самогона из личных запасов пожертвовали – и их выпил, не побрезговал. Сидит на троне набычившись, опустошает вёдра – и всё тут. Водочные заводы вкалывают во всю мочь, работяги продыху не осиливают: пейте, царь-государь! принимаем со смирением сию кару небесную!.. Двести тридцать тысяч восьмое ведро, двести тридцать тысяч девятое ведро, столько же тысяч десятое ведро… От перегара фикусы вянут с рододендронами, а царь трезв как стёклышко. Слеза младенца.

Сам камчатский урядник прибыл во дворец на этакое диво поглазеть: любопытствует, что за эстафета с царём-рекордсменом фордыбачит? «Я, -говорит. – своего чадолюбивого папеньку на спор перепивал, но тут запросто тушуюсь. А уж мой папенька умел из вёдер бражку лопать, гремел «рябиной кудрявой» и за конкретикой в карман не лез… Ваше Величество, а отходы-то, интересно, вы через какую суть сплавляете?» Да сути полно, не извольте беспокоится.

Жандармский ротмистр Тумаков в озарении дедуктивного метода застыл, аки северное сияние, и принялся за прояснение ясности. Разъяснил через – извиняюсь! – пресс-релиз, что сие питейное чудо происходит от непреоборимого величия самодержца русских земель; что теперь надо ждать конца света на Камчатке и начало новой зари жизни в Кудымкаре, а вот царь и есть доходчивый фермент этого начала. Разболовались коряки-то с эвенками, с языческими идолами лимузинят по рыболовным колхозам и народ смущают: камасутрятся не в меру. А вот царь - в процессе уничтожения дурных пороков – упростится в случае чего, обрядится в рубище, создаст условия для равномерного распределения языков и верований, и так пройдётся босиком по земле российской, что после его и убирать ничего не придётся.

- К завтрашнему вечеру поспеете на Камчатку, Ваше Величество? – интересуется ротмистр. – Жалко же их, шельмецов: живут на отшибе, по ночам дневнуют, неправомерно разлагают нервные системы. А там и сепаратизмом Ключевская Сопка, глядишь, пыхнёт.

- Не знаю, прыти мало. – жалуется царь, а сам: ап! ведро с водочкой!.. ап! другое ведро!.. и не хмелеет. Гегемонствует третьим оком, да эта фаза не в зачёт.

Присел царь на кресло отдохнуть, щёки надул в страстях тяжких, огурцом закусил. Да здесь, конечно, закусывать – только баловством заниматься, продукты на говно изводить. Пущай огурцы до завтрашнего вечера подождут. Может, там чего.

- А красным словцом на дорожку не наградите? тёмность-то наша страшна, Ваше Величество! – поджилки урядниковы трясутся, кашемировая шаль с плеч сползает. Слышь, Камчатка, ты нам больше таких фруктов не присылай!..

И верно: тр-тр-тр! трясутся поджилки!!

- Мне бы чисто ради напутствия. – юлит урядник. – Чисто чтоб внукам и правнукам из уст в уста передавать…

- Да у тебя разве, братец, трясунчик? – выдавливает царь ради красного словца. – Разве организмом шибко сотрясаешься, милостивый сударь?

Вся придворная челядь головы склонила в почтительности, ждёт чего хорошего дальше царь скажет. Формуляры-то с печатями завсегда наготове – история алчет.

- Да ты у меня, братец, не один такой перетрясливый… эхма!.. обречённых несть числа!.. гоп-ца-ца!.. ехал грека через реку!..

Ага, греку вписали в формуляр. Дальше что?

- Рыла! рыла-то! – грозит царь.

- Чего за рыла, Ваше Величество?

- Упраздните!

- Чем упразднить, Ваше Величество? Дайте пример.

- Гу-гу-гу… Ы!! – выболтнул ненароком царь и грохнулся рылом об стол.

Милостивец ты наш родненький! Напился-таки! Лыка не вяжет, с кресла валится!.. А на посошок, Ваше Величество?

УВЫ!

Ночное знойное пение уличных котов и окотившегося пролетариата приучает меня к бессоннице. Голова пухнет, рожает планы злодейских убийств и кошмарных сновидений. А утром я соблазняюсь газетным объявлением и спешу в клуб инструментального завода посмотреть на холостяцкие опыты. И на чужие посмотреть, и свои показать – оковами-то брачными обделён, упиваюсь случайными связями.

Вот, пожалуйте, афиша на дверях: ЕЖЕСУББОТНИЕ ХОЛОСТЯЦКИЕ ОПЫТЫ! ВХОД С ДАМАМИ И ДЕТЬМИ ВОСПРЕЩЁН! Ну, туда мне и дорога.

Купил билет, прошёл в зал. Очень удобно сидеть в первом ряду с утончённым припадком язвительности. Самым первым нам показывал свои холостяцкие опыты Животная Голова. Достопочтенная публика с любопытством заёрзала на местах.

- Утопив очередную невесту в пруду, - говорит Животная Голова. – вы стремитесь к облегчению проклятой совестливости, и не знаете чем скрасить одиночество. Я предлагаю не лениться и взять в руки напильник.

- Напильник? – предвкушая удивление, заволновалась публика.

- Не стесняйтесь праздных мнений о глупости физического труда, а берите напильник покрупнее, позернистей… берите и чешите напильником по окаянной железяке!.. найдите такую железяку на свалке, не поленитесь дотащить – выгода-то для поднятия настроения налицо… и чешите!! и чешите по железяке!! А если подвалит скабрезник, чтоб шуточек поднапускать про вас да про напильник – то вам и его не слышно! гремите растопыркой трудовой во всю моченьку! чешите и чешите по окаянной железяке!..

- А мозоли? - проворчал Курицын Сын.

- Во! – показывает Животная Голова свои крепкие лакированные лапы. – Ни одной мозолинки не отыщите, хотя чешу я с утра до ночи.

- А месть со стороны железяки? – опаздывающим вольнодумцем кричит Дрыхун.

- Напрочь отсутствует. Да вот: что бы слов на ветер не бросать, я пример с собой притащил.

Животная Голова показывает ржавую, жутко исчешенную железяку. Железяка низко сутулится, улыбается всеми цветами униженности и всякий раз вздрагивает, когда Животная Голова указывает на неё.

- За что ты мне, падла, по гроб жизни благодарна? – собеседует Животная Голова.

Исчешенная железяка напугано таращит глаза.

- Отчего я превыше всех известных тебе божеств? – очерчивает позиции Животная Голова.

Железяка подавленно поскуливает.

- А побить-то ты меня побьёшь, если чего вдруг? – издевается Животная Голова.

- Не могём, ваше-ство. – хрустит комком газеты железяка. – Лишена необходимых в сем разрезе придатков, ваше-ство! исчешена!

- Во спасение оно тебе пошло: лишение-то?

- Ваше-ство! знамо дело! хоть караул кричи!..

Зал разразился аплодисментами.

- В наши дни очень выгодно для холостяка иметь редкостное рукомесло. – заключает свои опыты Животная Голова.

Следующим выкатился на сцену похвастаться холостяцкими опытами Центрифуга.

- Уподобившись нечестивцам, скрывающихся от доброго человеческого взгляда в параллельных мирах, - говорит жуликоватый Центрифуга. – я принялся читать всяческие божественные явления шиворот-навыворот. Веселился поначалу до упаду, икотал с утра до ночи, а потом сообразил, что будет ещё веселей, если то, что уже прочитано шиворот-навыворот, ещё раз шиворот-навыворот прочитать. И прочитал.

Зал притих.

- Братцы-неженатики! оказывается, прочитав шиворот-навыворот то, что раньше и читал шиворот-навыворот, я вернулся к изначальному тексту – и уж тут от смеха животик надорвал!.. теперь вот на больничном бюллетене сижу…

- А божье наказание? – страшится Курицын Сын.

- Не последовало.

- А правоверные враги жуликоватости? – спрашивает Дрыхун.

- Враги отчаялись поставить меня на путь истинный, и врагов у меня нынче не имеется. Да вот, чтоб не быть голословным, покажу я вам одного такого врага, точнее говоря, вражину покажу! полюбуйтесь сами на голубушку-то да на раскрасавицу! – Центрифуга бесцеремонно выталкивает из-за кулис замызганную оборванку, в которой нелегко узнать цветущую некогда Византию. – На что теперь это чучело похоже, как вы думаете?

Византия пытается что-то подсказать публике, раболепно улыбается, но доходчивых слов у ней нет в запасе: есть жалобное шамканье обнищавшим ртом.

- Эра мезозойская, не иначе? – таращится Курицын Сын.

- Нет, узнаю бабушку Византию. – присматривается Дрыхун и неуверенно предполагает: - Это её татары так отделали, или формы зубатого рта ей совсем невтерпёж стали?

- А вот и не татары, а я! – злится Центрифуга. Не понятливый народ в клуб собрался, время на них зря тратишь.

- С размаху вдарил разом или методом периодического воздействия? – интересуется Хрюндель.

- Да раз пять мазал, но раза три попал. – похвастался Центрифуга.

- Покажь.

- С удовольствием. – Центрифуга размял хрустящие пальцы, сжал крепко-убористый кулак и вдарил Византии по уху. – Промазал. Но тоже ничего.

- Ничего. – весело согласился Хрюндель. – Попробовала аффектаций.

На задних рядах начинают петь хвалебную хлористую оду подвигам Центрифуги, я быстренько записываю её тантрический текст. «Эй-эй, ухнем! эй-эй, ухнем! ещё-о разик, ещё разок!..» Центрифуга рад объявившимся поклонникам, видок у Византии становится ещё более унизительным и бесперспективным. Плевки из зала целятся в её сторону.

Третьим показывал холостяцкие опыты Глиста.

- Начну с того мнения, граждане дорогие, что все вы тут – скоты и свинтусы! – напрямую заявил Глиста.

- Ну уж? вот уж? – недовольно загудели холостяки. – Зачем же так обложно хаять? сам дурак!

- Тише, тише! – потребовал распорядитель собрания. – Иначе начну штрафовать и выводить из зала.

Угрозы распорядителя успокоили собравшихся, лишь на задних рядах мужички в замшевых пейсиках сердито перешёптывались о том, что за билеты деньги были плачены, что в случае чего они засудят тут всех поочерёдно, что есть такое понятие, иногда применяемое к человеку – ипостась, и оно неприкосновенно, а доказывать что-то вменяемое здесь собравшимся неудачникам, кажется, абсолютно бессмысленно.

- Скоты и свинтусы вы! нефик вас похвалой-то баловать! – говорит лукавый Глиста и загадывает загадки. – Извлёк я давеча двух аскетов из затяжного уныния, снарядил – на сколько средств хватило – и отправил на охоту. Ну, губу раскатал, что нажарю себе котлет из медвежатины или шубу скрою из охотничьих подвигов. И вообразите только, кого они с охоты приволокли, аскеты-то липовые… Выходи, родненький, чёрт бы тебя побрал!..

На сцену выходит заплетающимися ногами жёлтый и полуживой Гробовой Призрак.

- Экая бездна страстей! – подталкивает его Глиста, чтоб шевелился побыстрей. – Как самочувствие твоё, тьма египетская? жаловаться будешь или так всё с рук сойдёт?

- Э, батюшка. – причудливо колышется Гробовой Призрак. – Отучил ты меня жаловаться, кулаки у тебя весьма здоровущи…

- Карла Маркса-то помнишь ещё? встречались, чай?.. «призрак бродит по Европе, призрак коммунизма…»

- Э, батюшка, всего и не упомнишь: старость - будь она неладна… здоровье, правду сказать, невероятную тревожность вызывает, всё покашливаю чего-то, влачусь овечкой, от стада отставшей, по пустынным полям… я уж и завещание, на случай смерти, написал… хочешь почитать?

Глиста вырывает из лап Гробового Призрака листок завещания и громко, с нарочитым прискорбием читает его вслух:

- «Всецело находясь в здравом уме и трезвой памяти…» хм, шутник какой самонадеянный... «и не имея внутренних сил убедительно конфликтовать с промыслом Божьим, торжественно завещаю…» Отродясь подобной ерунды не читал, хоть плачь со смехом!.. «завещаю: параграф первый: как умру, похороните на Украйне милой…» Поразительная наглость! да кто тебя – ирода косматого – туда повезёт? а на какие шиши твои похороны справлять – об этом ты подумал, водила с Нижнего Тагила?.. тебя каким способом бить, чтоб отучить дрянь всякую писать, бумагу пачкать?..

Порция звонко-цепких затрещин сыплется на голову бедного Гробового Призрака. В зале стоит дружный одобрительный вой и хохот. Особенно рьяно хохочут два, разведённых из брачного союза, славянских народа. Я всегда агитировал за масштабность космического размера глупости, и мне жаль, что провалы в памяти и нелюбовь со стороны начальства помешали Гробовому Призраку воссоздать единство этих зловеще-счастливых народов. Без чванства и кухонных склок.

Но вот настал и мой черёд показывать холостяцкие опыты.

- Не ухмыляйся, не ухмыляйся. – разглядывая меня пристально, пробурчал ржаво-коренастый Дрыхун. – Ишь ухмыляется такой. Пришёл сюда тоже.

- Сперва поднимите руки те, холостяки, кто – пьяный дурак, курит табак, спички ворует и дома не ночует! – игнорируя Дрыхуна, требую я от публики.

Половина холостяков стыдливо подняла руки.

- А теперь поднимите руки те, кто футбольный мяч предпочитает Афине Палладе?

Другая половина холостяков подняла свои неряшливо-длинные руки. Интрига возрастает.

- А теперь растопырьте пальчики…

Растопырили.

- …привстаньте на цыпочки…

Привстали.

- …внимание!..

Тишина зависла наитончайшей выделки.

- А теперь: ловите!! – кричу я во всё горло, снимаю штаны и бросаю в холостяков свои жирные, взбесившиеся от безделья, причиндалы.

Со свистом пули пролетают они поверх растопыренных рук и на лету орут: «Союз нерушимых республик свободных сплотила навеки единая Русь!..» Ужас охватывает несчастных холостяков, всё собрание торопливо падает ниц, и - по податливости их чувственных спин, округлости бёдер и знойности задниц – я с удивлением определяю, что все они не холостяки, и даже не мужики! мне подстроили наиковарнейшую провокацию!.. Я побелел от гнева.

- Аннушка?.. Леночка?.. Таня?.. Вы??

- Увы-увы, Филушка!!

Как внезапно и легко обрывается эта тонкая нить счастливой неженатой жизни. Как от одного только женского «увы» меняется наш насиженный райский уголок!.. Пора бежать!!

БЕССОННИЦА

Как только я убедился, что сегодня ночью мне не уснуть, так сразу принялся искать виноватых в моей бессоннице. Их не может не быть, поскольку виноватые есть кругом, каждый за что-либо непонятное ответственен и каждый в чём-либо виноват. Этому фактологическому обстоятельству подыгрывает и мощь инерции, исходящая от всяческого поступка, а уж если начнёшь шкодить понарошку, то затем войдёшь во вкус и так усиленно начнёшь подличать, что и остановиться не захочешь. Казалось бы, ладно: съесть лишний кусок мяса из общественной кастрюли с супом! но тогда бы почему не съесть и всё мясо? а почему бы и кастрюльку к себе домой не утащить?.. Ведь как про тебя общественность скажет? А скажет так, что: вот он, подлец, съел лишний кусок мяса!! Так уж лучше пусть общественность скажет: вот он, подлец, съел всё наше мясо, а кастрюльку заныкал! экий хват!.. Подлец-то в этой ситуации по любому обналичивается, но съеденного вами мяса в разы больше. Удовольствие и прибыль на лицо.

Это-то так, но кто же виноват в моей бессоннице?.. Ну, о том, что моё питательное умничество завсегда виновато – о том, кажись, и малые дети знают, ибо: больше думаешь – меньше спишь. Можно, конечно, работать и спать одновременно (когда я ночным сторожем работал на продуктовой базе, у меня это лихо получалось, ни одна мышь мимо не проскочила без мешка муки), но руководить мыслью получается лишь в органическом бодрствовании, а уж мысль руководит всем прочим насущным при согласии обеих сторон. Так я привык жить, и альтернативы своей полноценности не ищу. Так выживу.

Ещё и сразу приходит на ум, как причина бессонницы, это по-кряхтяще урчащий желудок. Вся вина в том, что я нажрался на ночь глядя котлет. Они сами попросили меня об этом, я и в холодильник-то заглянул ради прокурорского надзора: так-так, дескать, все ли сидят по своим камерам?..

- Филушка! – обрадованно воскликнули котлеты. – А неплохо бы тебе почавкать на ночь глядя! так, ради питательного интереса!

- Ой, уж помолчите лучше, не дразните! – захлопнул я дверцу холодильника, но далеко не отошёл.

- Филушка! – кричат мне пупырчато-сияющие котлеты. – А если с кетчупом! с майонезиком! с горчичкой!..

- С-собаки! – я ласково занервничал, залез по самые уши в холодильник и сожрал все котлеты.

Теперь вот маюсь, ворочаюсь с боку на бок, разгоняю слюноотделением застывший вкус жаренных котлет. Салотопенный заводик, тить-итить!!

Затем, после честных раздумий и моральной отбраковки, я обнаружил виновницу своей бессонницы в полновеликой, маслено-матовой Луне. Эротические скитания ночного солнца выводят меня из состояния душевного равновесия, раздражают и бесят. Неуместность их бесконечности, порочность их поэтичности, хитрая щедрость, испытывающая на верность и дружбу пульс вращения Земли – всё это кажется мне очевидным вражеским прибамбасом. Так враги покойного инспектора по делам несовершеннолетних, должно быть, неистово танцуют на его могиле. Я поспешно задумался над способом, которым можно было бы недорого и качественно наказать Луну, временно запретить её. Перерезать ей жилы бритвенным лезвием, искромсать, затоптать, смотреть и наслаждаться издыхающим видом Луны в луже жёлтой, душной извёстки!.. Именно так я с ней и поступлю, это я сей момент, культур-мультур!..

«Ну, хорошо. – думаю после. – Луну я умертвил, а кто ещё виноват в моей бессоннице? Надо осмотреться, примериться, дело нешуточное.» Гм-гм… Сосед!! Чёрт-то этакий!! А кто ещё, как не он?? Иду сегодня за молоком, чтоб уровень холестерина подразнить, а он мне по дороге и попался: здрасьте, говорит!.. Так и маячит преподлая картина перед глазами: сосед посередине дороги! велюровый пиджачок нараспашку! портвешок из кармана тырится! здрасьте, чёрт его возьми!.. ведь запутался пропащий человек в самом себе, заблудился в утренних пурпуровых оттенках, но сумел-таки проникнуть в мою эмоциональную неустойчивость, увлёкся (образно говоря) внесистемным блужданием по… этим… по тайным-то… по струнам моей души, вот!.. прельщает опохмелившимся моционом… Хорошо, что старенький бритвенный ножик я по-прежнему держу в руке, он ещё очень и очень даже острый, сейчас я покажу этому чёртовому соседу разницу между сознательным и подсознательным, сейчас я ему скажу, почему не надо попадаться мне на глаза, когда я иду за молоком, легко и уютно покачиваясь от головной боли… сейчас я объясню, почему ему надо отвыкать говорить мне «здрасьте», когда мне по барабану все эти «здрасьте» и «до свидания», я иду мимо – и ты иди мимо!.. Сейчас я полосну соседа бритвенным ножом по горлу, дождусь последних его судорог и отправлюсь спать. В самом деле давно пора кончать с причиной бессонницы.

- Сосед!.. Соседушка-а!..

Молчит, затаился гад. Вот так захочешь кого-нибудь по горлу полоснуть, а он спрячется, запрётся за семью замками – и не достучишься.

- Соседушка-а!..

Из квартиры соседа вдруг выходит угрюмая, дряхло-запылённая ведьма: руки её по локоть в крови, в глазах прыгающая одурь.

- Чего надо? – грубо спрашивает ведьма?

Я нервно дёргаюсь и пикирую пальцами воздух: дескать, здрасьте!

- Тебя звали, что ли, сюда, а ты припёрся? совсем нахрен люди обнаглели?

Я что-то жалобно мыкаю и пытаюсь задним ходом удалиться в свою комнату.

- Ещё только постучи сюда, то ты у меня достукаешься. – грозит ведьма и захлопывает дверь. – Ты у меня достукаешься – это я тебе обещаю, я таких озорников завсегда на чистую воду вывожу!..

«Очень всё как-то таинственно сегодня ночью, сердитые все какие-то.» -закидываю я бритву в мусорный ящик и спешу в кровать. Но в кровати я обнаруживаю уж совсем невообразимую штуку, а именно: сладко похрапывающего слона!.. Поначалу удивляет не столько слон, сколько кровать, сумевшая вместить в себя слона, а затем удивляет всё-всё-всё сразу.

- Хррррфффффф! хррррффффф! – сладко похрапывает слон.

«Э, погодите-ка, погодите-ка. – неуверенно шепчу я, начиная кое-чего понимать. – А не во сне ли мне всё это снится? а?.. Наверняка ведь во сне столько дури зараз может приплыть, никаких сомнений. Я тут сплю себе спокойненько, а мне ведьма и слон снятся – надо же какая затейливая каверза!» Успокоившись, я ложусь на бочок рядом со слоном и решаюсь как следует выспаться в своём же сне.

Впрочем, утром, когда я проснулся, слона пришлось долго изгонять из комнаты пинками и затрещинами. Надо полагать, что эти болезненные неприятности снились уже самому слону. А я не прочь кому-нибудь присниться, лишь бы бессонница никого не мучила на матушке-земле.

В ОДНОЙ ДЕРЕВЕНЬКЕ

Слушайте давайте. Ещё вот одна история была. Уж как вы давеча не хотели её послушать, упрашивали меня и отговаривали, а я опять за старое. Получите-ка её здесь, слушайте.

Дело было в одной деревеньке. Там крестьяне как-то помещика Задницына батогами до смерти забили и волю в полное распоряжение получили. Крутись-вертись, строй новую жизнь. (В наших-то краях говорят «жизню′». Эх, грамотеи!) И было в той деревеньке много лепоты нараспашку, много целований на вечерней зорьке, а вот у одного мужичка вдруг корова пропала. Растворилась в живописном природном комплексе.

- Где корова? – спрашивает мужичок, сгоряча кочергу в восьмёрку гнёт. А нет коровы. Один раз всего и пропала, а мужичку уже хватает.

Корова-то слыла крепенькой старушонкой: не гляди, что копыта зараз стёртые – на одной похерачке жила восемь годков, не жаловалась. А вымя – так просто хоромы боярские, колодец бездонный… ну!.. Я не вру ни сном ни духом. Выгоды-то от вранья с гулькин нос получишь, а уважать перестанут. Репутационный клин.

Мужичок этот поживал себе в одиночку, под супружеские чары никогда не попадал: так бобылём выпяченным и прокуковал сколько мог. Кукуй кукушечка. И про всё на всё одну корову в хозяйстве имел. На богатство в сусеках никогда не жаловался, случалось, что и впроголодь перебивался. Было.

А корова – она, знаете сами, она и молоко даёт со сметаной, и там всякое полезное тоже выдаёт… да… А вот пропала. И что вы думаете? – следов определительных нигде нет, не оставила за собой нить-то ариаднину. Приезжала жандармерия порожняя с розыском, кулачищем грозила: как, так-растак, следов нет? должны быть, ежели к делу ответственно подходить, так-растак, скрупулёзно!.. А нету. Бес их знает. Подход-то к следственному делу архиответственный, да, видать, силы его не распространяются на безответственные скотские телеса. Следов-то от многих много - у плетня, вроде, навалено чего-то с душком – да, вроде, совсем не коровье оно по запаху. А чьё навалено – бес его знает. Не ваше?

Поискал мужичок корову, не нашёл ни там ни сям, да и пригорюнился. Шутка ли?.. За такие шутки в зубах бывают промежутки. С горя мужик и хлев коровий поджёг – двух спичек хватило. Ничего не вру, на рыбинской фабрике путные спички приготовляют, любой поджигатель подтвердит. Акимка Кондрашов-то свой хлев тоже рыбинскими спичками поджигал: одна копейка за коробок. И Лёха Финистов рыбинскими варначил (дядька-то у него завсегда из Рыбинска их чемоданами возил; так какими ж ему ещё?). И Гришка Плотилин тоже. Природа-та ума им всем не дала, так не на природу же спьяну сетовать?.. Она тебе потом так отсетует, что не возрадуешься, будучи и со спичками и без оных. Получишь увековечивание в страстях горячих, всего лишишься. Гришка-то Плотилин нынче в клубном дымоходе живёт – обосновался на зиму. А больше жить и негде. Эх-хе-хе!..

А тут так дальше сказка пойдёт. Если кто хочет покурить выйти, то выйди и покури, но назад можешь не возвращаться – концепции не разберёшь. Я без остановок сказываю. Да-а-а… не рассусоливая… это, кстати, всех касается!

Вот. И заходит к нашему мужичку гость. Гость как гость, фактически и не гость, а просто человек на огонёк заглянул.

- Так и так. – говорит. – Нашёл дверь распахнутой. Мир вашему дому, а козявок другому.

- Ну, - говорит мужичок. – чего это… оно конечно!..

Такая трогательная и уютная картина. Русский быт.

А тот и говорит. С мужичком, с которым поздоровался, с тем и говорит.

- Позвольте представиться, - говорит. - Я неким образом здешний волшебник. Сим-салямим, ваххалай-маххалай!..

Ой, нет!! тьфу ты, тьфу ты, тьфу!! извиняйте, граждане, но сумбур в голове так иногда фокстротит, что хоть голову с плеч снимай да выкидывай! Столько всяческих сказок в голове перепуталось, что можно и кривду неправдоподобную за уши притянуть, опомниться не успеешь. Фактические-то сюжеты по ходу моей сказки слегка иначе укладываются: интригуют бестии. То есть, происходит почти всё так, как я давеча сказал, но гость мужичку по-другому представился, не волшебником. Чтоб не опозориться сразу. Волшебник-то в дом заходит, но не признаётся волшебником. А выказывается нищим странником, сумой перемётной. Анкетные-то данные мы не проверяем.

- Я, - говорит. – нищий странник.

Так-то вот.

- Мы люди зрячие. - говорит мужичок. – Мы нищебродов с первого взгляда распознаём. Но накормить-угостить мне тебя сегодня нечем, хозяйство разладилось. Коровёнку-то у меня: тю-тю!

- Я, - говорит. – нищий странник.

- Да будь ты хоть лешаком, хоть закорякой нетревожимой, - говорит мужичок. – а накормить я тебя не могу. От планируемого нравственного голодания до внезапного физического отощания – завсегда один шаг. Пойми ты это, голова садовая!..

Невежество.

- Овса-то хоть и оставалось с осени толика-другая, так я позавчера все остатки скушал. Вона живот-то до самого брюха без передышки болит, коликами шпыняет. А ты думал: монпансье?..

- Я, - говорит. – нищий странник.

- Мели Емеля. – сердится мужичок. – Тебя, дяденька, верно, бревном крепким приворожили, чтоб на паперти местечко освободить; человек-то повсюду одинаков: просторов ищет. Ты, дяденька, - говорит. – прямо как граммофонная пластинка в закавычках.

Это… как бы оно так… вроде юмор?.. а вроде и не смешно…

- Я, -говорит. – нищий странник.

Искривление душевной атмосферы. Некоторым по рангу полагается.

- Я, - говорит. – кушать не хочу, я сыт, - говорит. – такими-то хозяевами по горло. А вот, - говорит. – дай водички испить, с меня и довольно будет. Жди, спасибо скажу.

Воды, ишь. Хромосома, дескать, требует.

- На тебе воды: пей сколько влезет, шлёндало! – даёт мужик страннику берестяную кружку, пошиба в аккурат местного. – Вона целая река между двух берегов плескается: пей – не хочу. А ежели не брезгуешь, то и с лягухами лопай – всё мясо. Заодно и поешь.

К доброму совету и прислушиваться любо. Выпил той воды нищий странник, лягушку отплюнул в сторонку и ещё захотел.

- Я, - говорит… ну понятно! – Дай мне, добрый мужичок, - говорит. – ещё столько.

- Пей, дядя, пей. – зашебуршал улыбкой мужичок и ведром в канавке зачерпнул.

А тот и пьёт. Эк его, сердешного, на воду-то потянуло!.. Дай, говорит!!

- Верный случай, - засопел нежданным добродушием мужичок. – что тебя невдалеке бревном приземлили. Горазд ты воду хлебать.

- А чего ж не хлебать? – говорит волшебник, но будто бы он – нищий странник. Реинкарнация типа.

А?

- Чего ж её не хлебать? – говорит. – Это ты надеешься, что водой меня потчуешь, а я-то пью не воду, а винцо в креплённой краснятине. Пью и хмелею понемногу, упрощаю способ пропитания.

Престидижитатор, блин.

- На цимлянское похоже, - говорит. – но виноград более морозоустойчивых сортов. Вроде как из станицы Хакуринохабль, Краснодарский край.

- Что за вино, откудова? – сомневается мужик. – Понятно, что есть способы вне разума, но не понятно: кто проникать туда подсобляет?

И откуда, в самом деле, в кружке вино взялось? – я тоже спросить хочу. У старухи Хрущихи жбан плодово-ягодного на галёрке хранится, знаю, сам видел – так до старухи Хрущихи семь вёрст без малого пешкодралом отмахнуть следует, да ещё семьдесят семь на автобусе. Мозолей на лаптях получишь больше, чем удовольствия от выпивки, на неразбитый шнобель и надеяться не смей… крылатые качели летят себе, летят… бум-бум!.. Эх, бытие, бытие!..

- Дядя. – скользит речами мужичок. – Где ты в моей кружке вино вынюхал? У меня завсегда в реке вода водилась – природу не надуешь. Погляди и сам в ведро: разуй глаза – обуй ноги.

- То у тебя в ведре вода, а то у меня везде вино.

Э?.. А-а-а!..

Глянул мужик в берестяную кружку, из которой нищий странник воду хлебал, глянул во всю мочь: а там натурально не вода и водой не пахнет! винцо в креплённой краснятине плещется!!

- Ух ты, голова садовая. – чешет умственные комплексы мужичок. – Ну-ко я присяду, а то всякое бывает.

А?.. То-то же.

- Смастерил я такое забавное волшебство путём чародейства, за что мне полагаются честь и хвала. – говорит нищий странник, но который на самом-то деле и не нищий странник, а настоящий волшебник. – А тебе, мужичок, в благодарность за твою доброту, соразмерной с моей добротой, я задарма этот подарок дарю. Хочешь верь, а хочешь не верь, но закрепил я за этой кружкой вечное волшебство. Пользуйся себе во благо, ну, там и про общественность не забывай. - Ага. – говорит мужичок. – Себе во благо. - А теперича мне пора отсюда сваливать. – хмурится, в окошко глядя, странствующий нищеброд-волшебник. - В тесноте исторических законов ещё встретимся как-нибудь, поговорим. Душевно.

Вот то, что он про душевность напомнил – это правильно. Это он верно сказал, по справедливости. Мякотный характер имел по причине старческого слабоумия. Доброты в нём заселилось – аж из квадратных метров выпирает. Но, как говорится, в тесноте – да не в обиде.

- Погодь, дядя. – мужичок волшебника за рукав трясёт. – А пользоваться-то этим чудом как?

Волшебник заросли на бородавке пощипал, на затылке пятернёй поскрёб. Говорит:

- Пользоваться теперь этой кружкой прошу так. Она теперь вещь волшебная, -говорит. – а на всякую волшебную вещь своё правило распространяется. Набери ею обычной воды из канавки, - говорит. – да произнеси такие малопонятные чужому поздравлению слова: пруди в пруду политурой, а мне дай моё натурой!.. Запомнил ли?

Заклинания такие. Ну!

- И превращается, - говорит. – любая твоя вода (в кружке-то которая плещется, которой ты ещё умываешься по утрам, то да сё), превращается, -говорит. – в винцо в креплённой краснятине. А ежели тебе понятной радости на краснятину не хватает, ежели ты на космический обхват взнуздался, то и в сорокоградусную бухлушку превратится. Ты, главное, требуй хорошенько. Всё для счастья человека, всё для его блага.

Вот так, граждане вы мои любезные, вот такие вот чудеса. Житийствуй, дескать, в безвылазном благополучии отрубленного сознания, лишь посуду в доме не бей. Я бы сам в эту брехню ни за что не поверил, но мне два полуношника её сказывали в больничной палате. А полуношникам я верю, полуношникам верить нельзя – иначе никогда из больничной палаты не выпишут.

Ну, волшебник там ещё чего-то сказал… и ещё чего-то сказал… свистнул в два пальца и мигом исчез в ущельях невещественных устройств!.. Кому валокординчика?.. а?.. то-то!!

Тут птица-синица прилетела из заокеанских вершков-с-корешками, хвостиком повертела да защебетала, будто семечки из пригоршни сыпет:

- Дела-а-а!..

Ага, говорящая такая птица-синица.

- Дела-а-а!.. – говорит. – Этот дядька, что был туточки, на прошлой неделе в городе Саратове чудес навытворял. До сих пор по Саратову верблюды с медвежьими харями гуляют. Проклинают себя за соучастие в преступлениях большевистской власти.

- Ого?

- Вот тебе и «ого»! Осторожничай в будущем с пришлыми людьми, ссылайся на инфекцию. Почечуя вроде прихватил. Знатная боляха.

А ведь правду птица-синица выщебетала. Про Саратов-то, про город. Да сами сбегайте на Волгу и посмотрите: до сих пор по Саратову этакие лахудры шастают. Медвежьи-то хари крепко привинчены: умелых рук сутяга.

А мужичок наш лавочку в огороде оседлал, размышляет. Осмысливает частные версии случившегося.

- Могу, - говорит. – от вина вконец спиться и на ваганьково загреметь, -осмысливает. – могу и просто пьяницей стать.

Очень запросто. Такие дела.

- Лучше бы, - говорит. – этот путешествующий чудотворец мне коровёнку возвернул: пользы-то больше.

Дак ну! Корова – зверь фешенебельный, она и с молоком полезна и без молока безвредна. Такой приспособленный к жизни человека зверь. Корове можно и песенку спеть на лугу, и поговорить с ней можно по душам – ежели натощак такое дело приспичит. Она ушей не заткнёт. А с бутылкой попробуй-ка поговори!.. Вот пастух - не наш пастух, а поддуваевский, из соседнего села пастух – так тот каждый день с бутылкой разговоры заводил, не оторвать было. И договорился, бестия, до того, что с бутылкой и свадьбу сыграл, и детишек она ему нарожала. Правда, поддуваевский поп в неизъяснимое смущение по такому поводу рухнул, и детишкам этим метрики выписывать отказался. «А ежели, - прижавшись к уху, сказал он пастуху. – ещё раз ко мне завалишься с детишками этакими, то я из города белую карету вызову да посмотрю немного, как ты от неё убегать будешь!» Но пока не вызвал, растяпа-то тоже… да-а…

Ну, а мужик-то наш зачерпнул кружкой водицы, да читает вслух резонёром:

- Пруди в пруду политурой, а мне дай моё натурой!

Это он заклинание прочитал. Затомошился, заволновался, будто угорелый: получилось ли чего хотел?.. А то вдруг напутал чего – и пей заместо вина бурду водопроводную.

Но волшебник не смухлевал, догонять да вилами пытать его незачем: получил мужичок винцо в креплённой краснятине. На яву-то винцо получил в кружке, а в мечтаниях получил шоколадной закуски плитку. Фабрика имени Бабаева, комбинация из трёх пальцев.

Попробовал пить из кружки: и до чего же винцо хорошее получилось, шут его дери!.. Вот бы нам попробовать, а?.. дак ну!..

Мужичок сто литров волшебного вина в бутылку походную перелил, да отправился друзей угощать дармовым счастьем. Друзья-то тоже здешние люди: в сельском клубе вечера коротают, из газет апробации выуживают.

- Вот. – говорят.

Нонеча тепло в клубе, обстановка культурная: лампочка ильича с потолка свисает, яйца фаберже на подоконнике дремлют, киномеханик кино про разведчиков крутит – всё доподлинно прилично, всё горит синим пламенем. А тут мужичок наш на скамеечку присел и к стенке прислонился. Довольный такой. С любопытными замыслами. В газетку для улучшения вида уткнулся: события и факты! конструкции, пишут, тяжёлой индустрии изношены, ходите мимо фабрик и заводов осторожней!.. А на кой чёрт нам – в сельскохозяйственной глубинке – мыслить категориями тяжёлой индустрии?.. Эвон Саня Кондрашов карточных валетов на дам меняет; Прокоп Фирсов раньше на пажитях триумфы собирал, а, как пенсию по инвалидности начал получать, так на девок переквалифицировался – вот и нету у нас нынче девок; Гришка-то Плотилин долго в хозрасчётных частях служил, а как барина Задницына обратно в помещики воскресили, так веру в частное предпринимательство потерял и теперь клубные туалеты от вандалов сторожит. Мало ли кто чего напишет на почётном месте. Начальству читать неинтересно.

Душновато нонеча в клубе чего-то, скука фантазирует. А тут наш мужичок из газетного закутка скребётся.

- Ну, дескать, - говорит. – четверг прошёл вчерась, а пятница сегодня наступила.

Ага… тезисы вентилирует!..

- Четверг-то, - говорит. – у нас завсегда перед пятницей идёт, а пятница непременно за четвергом следует.

Так вот… с утра, дескать!..

- А нешто у тебя только по пятницам дурь просыпается? – язвят друзья, Прокопы-то все эти. - Ты нам зубы не заговаривай, а колись: выпить что ли принёс?

Вот тебе как! Никакого общеобразовательного отдыха. Им бы сразу выпить чтоб, да нажраться чтоб… пьянь деревенская!!

- Нет, - говорит мужичок. – погодите. О погоде-то надо поговорить или её развитие на самотёк пустить?

Ну, пощупали приятели метеорологические семафоры: атмосферное давление согласовано с нормативами. Не умещается погода в больничный бюллетень.

- Ваша взяла. – говорит мужичок наконец-то, полюбились ему повороты содружества. – А не желаете ли, бедокуры, винца испить в краснятине креплённой? стресс, допустим, снять?..

- Желаем-желаем – заорали друзья в один голос. – На халяву-то!.. Разливай, Дмитрий Иваныч, чего дразнить нас сюда пришёл!!

Тут и Дмитрий Иваныч разлил, и Саня Кондрашов про себя не забыл, И Лёвчик с Вовчиком зараз к компании присоединились – короче, пошло заседание по полной праздничной программе, близкой к юбилейным торжествам. Там, к примеру, семидесятипятилетние октябрьской революции или столетие со дня образования МХАТа. И ладно бы посидели по-хорошему, погуторили о былом, упрочились бы низовыми событиями, дожидаясь охранной грамоты сверху – нет, за полчаса всё вино вылакали. Пришлось нашему мужичку в уголке ещё сто литров наколдовать.

Друзья все пьяненькие конечно. Такие вот какие-то. Руки распускают, тараканов друг на друга науськивают, иллюзионируют – каждый сам в себе – жизненным благоуханием. Отдыхают.

Василий Андреич с киркой зашёл. Помахал неспеша.

- Отдыхаете, ребятки? – говорит. – Ну, ничего-ничего, отдыхайте.

Хороший мужик, оказывается, Василий Андреич, даже нормальный. Не ваххабит.

- Ща, Василий Андреич, я в уголок сбегаю! – обещает винных удовольствий наш удалец, с недавних пор уже всякому гостю рад.

- Ты нам возьми да объясни, почему у тебя винище-то взялось в обильных единицах? – друзья с мужичка спрашивают. – Ссышься, что ли, этакой чудной оказией?

Ехидничают. Говорю же: отдыхают!

- Чем про оказии шуточки клепать – лучше бы язычки прикусили: неровён час – отрежу! – разъясняет лирическую скважину мужичок. – А вот есть такие полезные чародеи, которые за мою добропристойность меня же одаривают всякими чудесными вещичками.

Ишь какой гусь! Лапчатый, ага.

- А филантропия образовалась нынче так. – и мужичок всю историю по пунктам рассказал. И о пропавшей корове, и о том, что, дескать, нищий странник, а на самом-то деле не нищий странник, а изготовитель саратовских медвежьих харь, то есть: добрый волшебник!.. Прямо, как я вам интересно рассказываю, так он и ещё интересней рассказал. Но про пруд пруди ничего рассказывать не стал, решил заклинательные слова в секрете удержать. Кумекает.

Вот. А уж вторая ночь во дворе сопли утирает, пора пить и завязывать – завтра на работу. Пообнимались мужики друг с другом, тычками почеломкались, да и разошлись по своим домашним дворам. Что бы ко сну отойти в благополучном озоне – затем и по домам разошлись, в семейные капители. Можно даже и не сразу на полати дрыхнуть завалиться, а можно сперва детишкам зады подравнять прутом родимым, чтоб не зазнавались очень перед батькой. Мол, батька пашет на вас, тунеядцев, в три погибели, а если и выпьет лишнею стопочку на праздник, так исключительно, прося здоровья родным и близким. Пускай и своему здоровью во вред. Батька-то у вас не железный… беда-а-а!..

- Отдохнули, Василий Андреич? – спрашивает кирка у хозяина. А тот: ни гу-гу. Фиолетит носом.

Ничего, пущай ещё поспит. У него работа: сутки через трое.

И в этой же деревеньке одного дружка звали Шелоумовым. Звали и звали, за тридцать лет жизни, ещё и не к такому привыкнешь. Таланты-то приспособления весьма характерны для русского человека. Таланты-то не пропадают.

И вот этому Шелоумову дома не спалось совершенно.

- Зудилово-то житейское точет, ох ты! – говорит.

В другие-то ночи ему хорошо спалось – баюном чадило, словно из трубы банной кочегарки – а тут, вишь, зудилово к нему пристало! на-ка тебе! будто бес за кобчик дёргает!

- Неудобное уныние по крови расползается. – говорит. – Дальше так продолжаться не может.

А уныние-то оттого его мозги билибинькает, что любил этот Шелоумов вина выпить. Все, конечно, любят, но кто-то любит просто так, а кто-то в смысле борьбы с нормативами атмосферного давления. И весь радостный рассказ нашего мужичка про берестяную кружку весьма сильно Шелоумова взволновал и огорчил. У каких-то, понимаешь, безкоровых мужиков волшебство в обиходе завелось, а тут живи на трезвую голову как хочешь!.. Хочешь – и вовсе не живи, ага. Закопают с музыкой.

- Непременно тут свинство какое-нибудь замешалось! – подвёл черту под сомнениями Шелоумов. – Оставить этого так просто я не могу.

Вскочил он шальной пулей с постели, вскочил в чём мать не позабыла родить и помчался поскорей к нашему мужичку. Когда надо – сразу быстроногий. Пятнадцать-двадцать километров за час – запросто.

Прибежал… юшки кот… мда-а!..

- Аты-баты, пришли к тебе солдаты! – кричит с порога для шутки, едва успел срам лопухом прикрыть.

- Ну, – говорит наш мужичок, а сам неладное чует. - ежели ты чего по дружбе от меня хочешь – тады давай… Но только без любви.

- Ну, а я без любви в своём вопросе не могу. – шебуршит Шелоумов. – Куда хочешь теперь меня гони, а я без кружки не уйду. Меняю твою берестяную диковину и волшебное заклятье к ней на мою коровёнку. Видел в стаде пегую-то?.. Моя!

Мужичок и призадумался. Ого-гоп как!

От винища-то только перегар остаётся да голова в щепетильном прискорбии. А корова - что же нам прилюдно врать? – и некоторой порою телится, и молоко даёт: фабрикует в своих надёжных внутренностях калории. А пользы от молока завсегда чуть больше, чем от вина. От молока и не захмелеешь, ежели, конечно, не семь вёдер выпьешь… Значит, пегая?

- Пегая, пегая… видит собака молоко, да рыло коротко!..

- И-и, ладно, меняюсь. – решился наконец мужичок. – Отныне будет кружка волшебная у тебя чудить, а корова пегая мои кефиры оснащать. Гляди, в омут с этой саратовской чудой не попади.

- Кому куда суждено. – отвечает. – Омут – он ведь тоже, окромя чертей, ещё и рыбу имеет: весь в себе.

Сказано – сделано. Коровёнку к мужичку в стойло отвели, обмыли это дело… пруд пруди до трёх часов ночи старался, на кубинский ром уж посягнул… Жизнь, можно сказать, удалась.

И спешит Шелоумов к себе домой радостный, на левую ногу припрыгивает. Пришёл и спать уложился. Хр-хр, типа. Устал человек – вот и спать лёг; я, кстати, всем советую так поступать.

- Хр-хр! – говорит. – Хр-хр!..

Ну, и спал он затем четыре дня с четырьмя ночами, спал беспробудно: всех, кого хочешь переспал. Но наконец проснулся, зевнул и принялся соображать на тему достатков. Вот, думает, винца сейчас выпью, дурнем сделаюсь и вновь спать завалюсь! хищничество-то душевных пороков бывает разных сортов! Бывает, что и просыпаешься только для того, чтоб зевнуть, сплюнуть и помереть. Бывает, что и Шелоумовым себя не распознаешь по-настоящему, пока не проснёшься, не зевнёшь, не сплюнешь и не помрёшь. Казуистика.

- Сейчас-сейчас! выпью, дескать!.. пруд пруди...

Глянул Шелоумов на буфетный склад: а нет вина. Точнее глянул: кружки нет. Волшебной-то кружки нигде нет, одна пустота всмятку. Весь дом обыскал, всю округу на уши поставил, устал. В траве палкой поелозил, в канавках поплескался, вороньему гнезду обыск содеял – глухо, злость берёт. Так разозлился, что всю надежду потерял на либеральное обожествление личности. Без пьяной кружки-то??? Да вы чего???

Прибежал обратно к нашему мужичку, надрывается креном:

- Гражданин вы этакий! у меня пропажа – не ваших рук дело?

- Ничего не знаю, был я когда-то в курсе волшебных событий, да теперь весь вышел. – говорит честный мужичок. – Кружка у тебя на фатере пропала, а я за твой дом ответственности не несу. Я на сей счёт лыка не вяжу: настроением слаб.

Правильно говорит. Хоть и непонятно.

- И корову, - говорит. – я тебе не верну, поскольку был наш обмен произведён по честным правилам и без свидетелей.

Теперь понятно.

- Так ведь, ёпэрэсэтэ! – трындит печально Шелоумов.

- Был наш обмен целиком по взаимному соглашению сторон. Я ж нотариусом когда-то работал, я эти дурные правила на зубок знаю.

Был, был, всё верно сказка сказывает.

Да-а… Воротился Шелоумов домой без коровы, без кружки, без долгожданного преуспевания в мятежном бытии, да и вообще… фуфайку на гвозде, что ли, пропить?.. Но тут пришла ему в думку интересная мысль: не могла ли эту кружку, в связи с домашним пылким загромождением, использовать его законная жена?.. бабёнка-то такая… не напомнишь – не поедешь…

- Дарья, - кричит. – подь сюды!

Подошла немедля ни минутки. Робкая такая. Глаза красивые.

- Дарьюшка, - говорит, голосочком винты выворачивает. – ты у меня из-под перины кружки берестяной не брала? случайно если? как-то так?..

- Брала. – признаётся Дарьюшка. - Как раз случайно и брала. Да случайно в печи её и сожгла: из рук выпала. Отопление-то паровое отключили иезуиты, так я по старинке принялась печь дровами растапливать. Заодно уж и кофейку попить.

Молодец баба! Тепло, светло и мухи не кусают.

- Да ты, курва, понимаешь, о чём ты брешешь? – ахнул Шелоумов. Кулаком заскрежетал.

- Так курей, - говорит Дарьюшка. – я ещё с утра накормила, про курей мне незачем тебе брехать.

- Я тебе говорю не про курей, а про то, что ты есть курва! нехорошая баба, то есть!

- Грех, грех тебе так говорить. Да побеги и сам посмотри: в курятнике чистота кромешная, весь мусор повыметен. Кочет сидит себе на жёрдочке царём-иванычем, империю разглядывает да радуется, что у него хозяйка заботливая. Ты бы у кочета про меня спросил: хорошая я баба или нехорошая? А потом бы и сам словечко сказал, крепко подумавши.

- Какой ещё там кочет, зла на тебя не хватает?..

- А вот чего он хочет – я не знаю. Так-то, если примериться на глазок, то всего у него хватает. Уж ты должен знать, до чего я курей люблю, не ихнему брату на меня жаловаться.

- А я сейчас тебя вздую баба! ой, вздую подлую бабу!..

- Да ну тебя, муженёк, с приставалками твоими: разъерепенился с утра, прямо страсти иродовы. А нехорошо среди бела дня «этим делом» заниматься, подожди уж до вечера. Или никак невтерпёж?

- Дарьюшка! дурочка моя! экскюзьме!..

Не вытерпел Шелоумов структурного давления обстоятельств, с ума сошёл. Так поддуваевский поп и знаменизировал сей случай в амбарную книгу: от горестных воздействий, дескать, рехнулся напрочь!.. Случается.

Неприятная история получилась, сам чувствую. Одно горе на другое лезет без продыху. Но, впрочем, корова-то пегая приличным человеком оказалась.

- Я, - говорит. – нищий странник.

То есть:

- Я, - говорит. – добрый волшебник.

Мужичок и Дарьюшку в гости пригласил, чтоб корову послушать. Вдвоём очевидней.

- Я, - говорит. – нищий странник! и я же, - говорит. – добрый волшебник!..

А у Дарьюшки своё мнение:

- Я, - говорит. – эти события комментировать не намереваюсь, а возьми-ка ты, мужичок, меня замуж.

Тот и взял, отбобыльничал. Дают – бери.

- Я, - говорит. – нищий странник! и я, - говорит. – ко всему прочему - и т.д. и т. п..

Простые, доходчивые истины.

ТЫЧКИ ДА ТОЛЧКИ

У нас так повелось, что двум царствам у одной реки куковать тесно. Хоть и с разных берегов друг на дружку пялятся, а нервы тесноту суверенную завсегда понимают – ни к чёрту нервы. И судоходных просторов не хватает: река будто корыто, так все её и уважают. Элементарное неудовольствие.

В царстве выпоротков на особое неудовольствие ещё причины имелись. Явные такие причины и локальные. Сноха-то царская любила в речке купаться, жаркий полдень телесами обольщать, а ей половина речки лишь до брюха доходила – мелкота. Другая половина всяко глубже, но она за царством вытормошков числится, а они границу блюдут строго. С уключинами и неводами. Левретка-то снохи зазевалась на днях, ершу чего-то там шепнуть на ушко захотела и погналась на берег к вытормошкам. Теперь хандрит на самом дне. Говорят, насовсем будто.

А сноха-то царская, словно гусыня плещется в заводи, и очень даже сердится:

- Я, - говорит. – кое-кого попробовала бы пощупать на предмет контузии. Только, - говорит. – я получилась женщиной, а сие геройство предназначено не для женских рук, поскольку женщина – это слабый пол. Я, - говорит. – ничего и никого не конкретизирую, но выводы извлекайте сами, а за наградой я не постою.

Ну, выпоротковский царь и извлёк. Пошёл войной на вытормошков.

Ружья с пульками из карманов доставайте, братцы-солдаты, голубые береты требуйте у завхоза: Тамара Викторовна, дескать! почтим за честь!..

- Солдаты! – закатил муштру выпоротковский царь. – Вот это всеевропейское зло и каждодневную угрозу, которые несёт своим существованием вытормошковская палеография – это мы давно на заметку взяли и едва терпим. Учёт у нас строгий и трезвый. Мы всё-о-о видим, что на том берегу делается – туды его в качель!..

А тут ласточки небо пронзительно чиркают, облака папироски курят – настроение в природе нетипично положительное.

- Но отныне и до конца веков, - вещает вкратце выпоротковский царь. – сия палеография будет нами обращена в пустыню, ибо только в пустыне обретают грешники направление на путь истинный.

Жаворонки вповалку вьются, восток взбалмошно алеет – правильная у нас Родина, «Кому На Руси Жить Хорошо» все в школе читали и наизусть выучили.

- Мы не захватчики. – отшпандоривает всяческие сомнения выпоротковский царь. – мы освободители и привносители свежей струи в застоявшийся организм. Позвольте на этом факте настоять и поставить мёртвую точку на мошеннических дискуссиях по этому поводу. А находятся ещё такие граждане, которые сообразно с демагогией и с – нехарактерным для цивилизованных народов – словесным художеством, готовы попрекнуть нас меркантильностью: якобы мы собственной снохе угождаем, и заставляем людей кровь проливать… есть ещё такие подлючие граждане, надо правду сказать, жилотянутели, очковтиратели и жидомассоны!.. Но нет. Мы не захватчики, а воины-освободители, а в иные моменты и воины-культурологи, за что нам всем пребудет от потомков: огромное спасибо!.. Ура, дескать, накатывай!!

Что же, война – значит война. Царь наш парень не плохой, только ссыться и глухой.

- Ась?

- Ваше здоровье, Ваше Величество!

Но, долго ли дело делается и скоро ли сказка сказывается, а отважилось царство вытормошков на сопротивление. Кто вилы хватает дыроохочие, кто грабли берёт полбуметные, кто с чугунной кадильницей обряды колотьбы справляет без промаха – есть такая справа. А у кого ружьецо с браконьерских времён в сараюшке схоронено, так тот его за лямку из сеновала достаёт, кирпичом силикатным чистит и с партизанской ратью спешит в лес выгуливаться.

Кабы имелась в сараюшке бомба уважительного масштаба, кабы она в кадушке с квашеной капустой сохранялась в полном неглиже и в ус не дула – тогда бы с агрессией выпоротков мигом покончили, да за сбор урожая принялись. Но мудреца-изобретателя сего суппозитивного орудия давно в тюрьму посадили. Царь вытормошков его и посадил за спесь, а тот в тюрьме ничего не изобретал. Канючил сквозь решётку строфами неугасимой любви, да тараканьих рыцарей с мушиным панталыком стравливал: поскакушки-заскакушки!.. Со шхонки свесится-бывает этаким аравийским полуостровом и вещает с надеждой: «Посылаю я вас всех, дескать, куда как дальше, чем кудыкина гора! от хорошей жизни и то иногда хорошим людям тошно становится, а мне теперича при хорошей жизни и нужду не справить! зазря живу – экспонат я интеллектуального прошлого нашей страны!» Ну, ладно, ничего. И без бомбы своюем, хитрые мы бестии.

Купил я у коня овса – вот и сказка вся!..

- Солдаты. – гласит гомозой обалделой царь выпоротков. – Смерти и сами не бойтесь и другим обещайте ума-палату привести с поля брани. Будемте добрыми отцами для павших сирот, будем вдовыми девицами для мужей убиенных, будем мужественными отроками для незамужних маменек. А утро завсегда вечера мудреней. Вперёд!!

Как же: ура!.. Дондеже можаху!..

Тут из выпоротков: кто туда вперёд, кто сюда вперёд, кто сразу по всем впередам мчится – война, батюшки, со всего маху на вытормошков нахлынула, пора капитулировать. Пятерник покойников с вытормошковского кладбища и капитулировал сразу. А стали разбираться, так они оказались нашими покойниками – выпоротковскими, только с бодуна их похоронили не на ихнем берегу.

Тут пошли ещё сильнее выпоротки налегать на вытормошков, флотилию из брёвен к стенам столицы подпустили. А вытормошки из столицы отвечают матюками – сам чёрт их слов не разберёт. Пришлось и выпороткам налегать на матюки.

- Кто плывёт к нам сквозняком – сильно пахнет говнюком!!

- Не погнёшь нам паруса – юность верит в чудеса!!

- Эти парни - то, что надо: прут друг друга в область зада!!

- Вот без всяких неурядиц – доплывём до ваших задниц!..

Тут вытормошки вилы с ружьями побросали, а смекалкой да сноровкой решили над врагом насильничать. Душевные свои повреждения решили укреплять психическими расстройствами и профилактировать в сонме татей крупным ошарашеньем, пока не околеют тати со страху. А после, глядишь, можно татей бессрочным отпуском в нарядные гробы спроваживать.

- Емельян Фомич, от рубанка-то не отвык ещё? гробов с кучу понаделаешь?

- Выписывай векселя, выписывай!..

И пошло брожение умов. Укрылись мужики вытормошковские в избах, материалу всякого магазинного понадобывали, раскройки на столешницах расчертили и занялись строчить диковинную одёжу. Кто на машинке швейной строчит, кто иглой ручной шурует, кто с харчей фрезерных стружку снимает: так и моделируют костюмы занимательного свойства, фигуры освобождения человеческой фантазии. Как бы бал-маскарад такой.

- Фома Емельяныч, и ты с иглой при свечах? а нешто забросил свой пеньковый промысел?

- А некогда, Кузьма Кузьмич, купечествуй пока сам в низовьях Оки!..

Некогда!.. Вот, скажем для примера, идёт оккупация вытормошковской деревеньки. Во всю идёт, пыль столбом стоит, бабы воют – алаверды. Какой-нибудь паршивенький енерал выпоротковский – от горшка пять вершков – по просёлочку липко вышагивает и генеральское галифе испачкать не боится. В густо-лаковых сапогах краковяком по соборной площади топчется, полированными эполетами истошно авантажирует, а белыми перчаточками ладошки бойко обтягивает на манер красавцев-то салонных, петербургских: будьте-нате, мадам, ко мне в бельэтаж!.. А ещё этакими-то перчаточками весьма душевно получается по мужицким ланитам хлестать: туточки, туточки я тебя, сволочь, дескать!.. Никто и не рыпается.

На пригорок взобрался, на избёнки вытормошков кажет:

- Там мы штаб разместим, чтоб указы беспросветно тюкались, там кабак с девками заведём (мюзик-холлы, чёрт-то их дери, опять в моде), а там для моих хором домик предъявите. Я там пить-есть буду, пахотную пастораль из окошка наблюдать и к новым завоевательным походам готовиться. Слыхали: в двух вёрстах от нас недовыкормыши обитают?

- А баньку, - спрашивают. – истопить? В прошлой-то войне ты до баньки охоч был.

- А баньку, милостивые судари, - говорит. – истопить.

А тут в лугах солнышко замандаринилось, комарьё природное нечто пропивное трындит – непременно нужен мир на земле, хоть ты режь, хоть ты тресни. Тут с обоза посылка для енерала шлётся, смягчение даёт суровым военным будням: фисгармония!..

- Вот тебе раз! – канонадит енерал. – А мне давеча докладывали, что потеряли фисгармонию, ещё на позатом перекрёстке потеряли.

- Потеряли да сыскали. – адъютанты его превосходительства говорят. – Ванька-шельма позади обоза её на своих двоих втихаря вёз: моя, говорит, фисгармония, клянусь родительским благословением! А родительское-то благословение давно лазаря спело, все слышали.

- Ах, Ванюша, не смотри, что на вид тщедушен да хнытик. А попробуйте-ка ему шпицрутенов надавать тыщу-другую: нельзя же этакую махинацию не удивить наказанием!

Вломили Ваньке тыщу-другую, и третью за компанию туда же. Ванька попыхтел-поплюхтел, да и отправился вослед родительскому благословению. Бегом побежал.

Стыдно енералу стало.

- Вы, оно, конечно, зря. – жмыхает мозгами под картузом енерал. – Вы, оно, конечно, эдак-то не так… Ну, вы, короче, меня поняли?

А чего не понять, не силлогизмы же!.. Ваньку с салютом закопали, лошадей обозных до колбасного цеха пустили вскачь: чужую беду несолёной съешь, а своя беда и посахарена немила. Шняга, право.

- А фисгармонию тогда поломать что ли?

- И поломайте, бог дал – бог взял… да это! как баньку истопите, так баб мне туда нагоните штук с пяток, телесоватых таких баб, чтоб не чета селёдкам мюзикхольным… ужо съякшаемся!!

Уж да, уж да, товарищ енерал !..

- Солдаты, вперё-од!!

А вытормошковские умельцы шитья свои уже окончили, в обновки переоделись и явились на взор захватчиков в виде невообразимом. В какой-то степени изъяснения: даже в паскудном.

Кто фонарному столбу подобен, кто точь-в-точь каурая коза с глиняной свистульки, кто напыщенным глаголом из любимцев фортуны красуется – натуральнейший словесный кладезь. Кто без рук и без ног, а всё-таки столь шустро движется, что без рук и ног ему конечно сподручней. А кто и света белого не краше и даром его такого не надо. Кто кислыми щами по тарелке разливается, кто кирпичу зараз стал сводным кумом, кто долбодятлом из папье-маше на сосенку присел, а кто пилипикает у себя в будке и с чем-то неосязаемым общается. Роуминговая связь, говорит. Брешет пёс.

- Понимаем-с фокусы. – ошалел за завтраком енерал, картофелину из челюстей шуганул. – Техника-то мюзикхольная на одних девках не держится, а расширяется за счёт прогресса. Тут её и завербовали вражины-то наши – вытормошки проклятущие – да решили нас на испуг взять. Я диверсиям знаток.

- Э, нашу технику вы напрасно шпыняете. – отнекивается мюзик-холл. – У нас оснащение допотопное и вполне патриотическое. А здеся, у вытормошков, некоторые фигуранты без рук и ног трындычат по земле – надо думать, на паровой тяге; а нам такие диверсии не по плечу.

Девки мюзикхольные тоже самое валандают, лахудры-то: пляски вприсядку – пожалуйста, фокусы на раздевание – платите и пожалуйста, а прогресс – ни-ни! паровая тяга, вообще, от дьяволова наущения, вот!..

А вытормошковская братия всё больше наглеет. Кто-то из вытормошков по деревне бродит этакой упитанной злонамеренностью и перед оккупационным начальством шапку с башки своей не скидывает. Кто-то пятый день не бреется и видок имеет ажно прощелыга замоскворецкая, почти как декадент – образованному человеку и смотреть противно. А кто-то поразительных сегментов нанюхался, генным упущениям враз уподобился и – заместо себя единоличного – десятерых-двадцатерых себе подобных выставляет.

- Здравствуй, дескать, Лукьян Митрич!

- Здравствуй, ёптись, Лукьян Митрич!

- Как твоё ничего, Лукьян Митрич?

- Господь не выдаст – свинья не съест, Лукьян Митрич!

- Прощевай, Лукьян Митрич, жене передавай привет! – хором-то взывают все.

Ну, совершенная схожесть физиологического вещества. И идиотство точь-в-точь у всех.

А один мужик вытормошковский сумел плевком собачьим обрядиться. Знал – умён больно – что плевок собачий никто тронуть не посмеет, что всякая вражина мимо его сновать будет. Тарлям-тарляляля-тарлям!..

Другой старичонка обрядился за ночь в Гогу-и-Магогу. Пошёл прямиком во вражеский шатёр, где на выпуклых картах белыми флажками дни-сочтены отмечались, да и завалил вражеское офицерьё по полной программе. Прямёхонько из заднего прохода и заваливал: центнера два опосля всего мужички-то наши на весах отсчитали. Угостил, дристун-то, без всякой экономии, да так, дабы иных угощений с этих пор враги и в рот не брали. Разве что водку без закуски позволить можно, но и та подаётся к столу с документом на обещание привлечения инвестиций: я вам, дескать, вставлю по первое число!.. Первого числа приходит, вставляет клизму – и пошло-поехало. А ежели у кого веры нет в мистицизм первого числа, а проходы от грязи чешутся – тот пускай собственноручно чешет каждые утро и вечер по пятнадцать минут.

А ещё другой старичонка вытормошковский и себя потешил и другим спуску не дал. Замаскировался в шустрого трематодога и в енеральский организм напрочь вполз. Что по нынешним временам весьма изрядно и клинично.

- Да как же нам быть? – искали войсковых хомутов выпоротковские стратеги. – Как не поверни вражескую оборонную композицию, а всё не иначе выходит, чем: неуязвимость! В трематодога-то из зенитки целить – нервов не напасёшься. Раньше-то, по понятным идейным целостностям, у нас как получалось? да вот так: увидишь вытормошка, заломаешь ему руки за спину и тащишь на виселицу: карауль петлю, дескать, пока не околеешь!.. А нынче в вопросах славы трематодогам несомненно вольготней.

Вот тебе и стратеги. Пентюхи.

- Солдаты!! – топочет ногами царь выпоротков. – А памяти-то дедов будьте достойны, вперё-о-од!!!

И деды с памятью в заначках из могил восстали. Изрекли проклятья нашим вытормошковским мужикам, костьми отважно погремели, а на более, извините, силёнок не хватило. Такое организуется пораженческое настроение.

А главное: пульки и у тех и у других кончились. Самую последнею себе в лоб выпоротковский енерал пустил, поскольку всё насчёт шпионов мюзикхольных сомневался прытко да трематодогу преизрядно рад не был. И шут бы с ним – с генералом этим – да совсем пулять стало нечем. Комедия.

- Стреляйте, нехристи, ишь волынят! – зудят из окопов вытормошки.

- Сами стреляйте, всё что есть в печи – то на стол мечи! – огрызаются выпоротки.

Тишина – не тишина, но облегчиться в спокойной обстановке можно.

А затем на переговорном пункте оба царя аудиенцию слепили. Чайку, кофейку, как говорится, пожалуйте конфетку на зубок. Поговорили, друг об друга запинаясь, да решили турнир организовать для своих самых богатырских бугаёв: дать им возможность палицами поухарствовать. Ежели сподобится победить выпоротковский богатырь, то и вся война, считай, выпоротками победится. А ежели вытормошковский богатырь супостату мозги вправит, то с победой как раз всё наоборот получится. А позор и бесчестие, договорились, будут выдавать порционно, по постным дням. Приволокли из райских кущ енерала : пускай команды раздаёт и судит турнир по справедливости.

- Ты же, - говорят. – нынче личность совершенно погибшая и лицо незаинтересованное?

- Ну да. – говорит. – Мои интересы нынче от ваших галлюцинаций мало чем отличаются.

Ну, турнир и начался. Наш выпоротковский богатырь палицу уважал вкупе с молодецким баловством, и резво – в фигурном исполнении – она ему давалась в предпочтении. Выпоротковский богатырь палицу залучил левым ухватом, вознёс грозным духом, а правым зацепком равновесие круга вытянул. Получилась палица на манер пропеллерного товарища, и этаким товарищем принялся богатырь вокруг себя кружить. А затем вдарил в грудки неприятеля с междометьем напрочь пышным. Рассвирепел похлеще твоего.

Наш вытормошковский богатырь от удара-то покачнулся, но покачнулся как-то не так, как обычно качаются богатыри. Покачнулся как-то с улыбкой во всю харю, поёжился зябко и своих локальных междометий не пожалел. «Тело-то моё – суть крепость необоримая, конструкция физического превосходства. – поучительно вихляет телесами вытормошковский богатырь. – Малевич-то не случайно конструктивизм обожал, расщеплял в нём устойчивость. Позволь, Кузьма, теперь я тебя по-свойски!..» И по-свойски размахнулся палицей да вдарил выпоротковскому богатырю по голове сверху. Будто сваю забил, смачно вдарил. Тот, конечно, покачнулся, но как-то сразу во все стороны покачнулся, так что и не скажешь про него: качается Кузьма, мол!.. Как-то так он устойчиво покачнулся, что вроде бы и весь мир качается поболее его. Такой вот турнир богатырский. Такие перипетии судьбы.

- Ну вас всех к ляду. – живо рассудил енерал. – Победила дружба.

Цари опять подсуетились к переговорному пункту. Пробуют сыскать доблести в таких инвентарях, от которых доселе и носы воротили. Туточки мысль о хиляках их и посетила. Не из мошны крем-брюле тащить, так хотя бы из хиляка пользу добыть надо. Ежели богатыри опростоволосились.

- Хиляка хиляк – то этак то так! – мажет по воздуху кулацкие шарады выпоротковский царь.

- Хиляк под хиляком – забухнёт тощим громком! – зиждет интриги вытормошковкий царь.

Так придумали. Ежели выставить обоих хиляков на макушку Липовой Горы, и ежели приказать ветродую на них вихрем напереть – то тот хиляк, который первым с горы скатится, тот поражение своему царству и нанесёт. Приволокли ветродуя с енеральских райских кущ, починили рублишкой. Теперь за хиляками очередь.

Выпоротковского-то хиляка с одра щепотью подняли, на макушку Липовой Горы кувырком вознесли и страхом обложным на ногах устоять заставили. Тот торчит себе на горе, в природном серебре костями отсвечивает и ждёт чего бы этакого успеть слямзить, дабы с этого света на тот не с пустыми руками прийти. А вытормошковского хиляка на складах свечного заводика выкопали, ристалищный дух в нём возбудили и на ту же самую гору вознесли столбиком. Стоят оба чуть дыша, вниз с пикантным интересом поглядывают: кому, вроде бы, на кумпол сверху грянем?.. А тут ветродуй к обязанностям приступил, начал фордыбачить да из щёк вихри выдувать. Пыжиться начал. У-у-у да у-у-у!!!

- У нас на свечном заводике похожий казус был. - говорит для разнообразия вытормошковский хиляк, салага-то заплесневелая. – У нас там Фрол Филиппыч похвалялся, что из пустой пивной бутылки ноту «ля» выдует. Сидит такой щекан-хомячина на завалинке, у-у-у да у-у-у в бутыль пихает, а вместо достославной ноты «ля» газификация выдувается. И вовсе не из бутылки.

- Зело дивный казус. – покумекал скоро выпоротковский хиляк, салабон-то мяклый. – Но почему-то я в него не верю. Заврался ты, братец: правда ведь?

- Я, кстати, слов на ветер не бросаю. – обиделся вытормошок. – И доказать вышеупомянутый казус имею уникальную возможность. Мне деликатнейший Фрол Филиппыч дал в дорогу две бутылки. Вот мы сейчас их опорожним и примемся ноту «ля» выдувать. А чего дальше будет – сам увидишь.

Такие сюжетные щедрости могли бы и не понравиться ветродую, но взяли и понравились. Не Шопенгауэр ведь, написано-то чистым русским языком: «ля»!.. Ветродуй и притих в заинтересованном ожидании.

Хиляки, каждый по бутылке фролфилиппычевой опорожнив, ноту «ля» во всех красотах припомнили и начали на свои лады выдувать. Газификация из них одновременно и рванула, да так рванула, мама мия, что ветродуя унесло к Волге-матушке и далее. Туда, где овсы льном расстилаются, берёзы тёплой ржавью осыпаются, ежей от грибного урожая плющит. Болдинская осень.

Царь выпоротков, как картину с газификацией обследовал, так и сел:

- У меня, - говорит. – на все эти искусства нервов не хватает. Я, - говорит. – родился под несчастливой звездой и, пожалуй, что под ней и помру. Готов капитулировать.

Царь вытормошков те елейные слова раскусил и принялся ручонки потирать от удовольствия, загундосил выпью: любо, братцы, любо! любо, братцы, жить!.. И потирал бы ручонки ещё долго-долго, если бы не сноха царя выпоротков. Та самая. Ну вы помните.

- Ай-яй-яй, сявки вы труслявые! – ёмко пыжится она из речки. – Ничего-то без женского фитилька решить не можете. Ведь хуже баб вы получаетесь – обрядить вас в чепчики да поиметь на полатях по полной программе.

Говорю: пыжится. Невменяемая такая мудрость.

- Увы, я критикой твоей завсегда доволен. – напрашивается на корысть выпоротковский царь. – А ежели есть в тебе жажда советы давать, то не туши её. Волтузь соображалкой, насоветуй всякого.

Сноха вместе с жарким полднем из речки выползает и соображалку боронит сохой. Чуделесит.

Во-первых, интересуется, есть ли у царя вытормошков своя сноха, типа моего подобия? Ей говорят, что у царя вытормошков такая сноха имеется, не одна ты такая цаца выискалась, подумаешь. Во-вторых, интересуется, имеет ли вытормошковская сноха непредсказуемую грусть и неуютное выражение лица? Ей говорят, что никакой грусти она в организме не имеет, а, супротив того, весьма бойкая и огульная сноха. И в-третьих, интересуется, чует ли она общественную атмосферу? А ей говорят, что – да, в некотором роде всё это чует, но проще будет на эту тему с ней лично переговорить (поясницу в дождь ломит – это точно чует, а чего ещё общественно-полезного – леший знает), она до всяких обсуждений горазда… а нос расквасишь ежели, так и при любой атмосфере увянешь!.. Ага, говорит выпоротковская сноха, больше я ничем не интересуюсь, мне хватит.

Тут журавли из-за стрех курлычут, помидоры на рынке в цене поднялись – жируйте, нищие духом.

- Я всё к тому клоню, что наступает в нашей войне решительный момент. – расцвела разгонисто сноха выпоротков. – Тащите-ка сюда эту замечательную вытормошковскую мадаму, и мы вдвоём тычками да толчками свару разрешим. Я ей хорошеньких тычков дать обязуюсь, а она мне толчков наподдаёт без остатка. У кого выдержки на апогей не хватит – тот и проиграл войну, нюни пустил.

Тыщу бы лет нам соображалкой лязгать, а до такого озорства не додуматься! Привели с почтением сноху вытормошков, а почтение и вправду есть кому оказывать: комплекция дышит, словно тесто на дрожжах, и голова сусальной луковицей покоится на плечах – респект. А ну-ка, дескать, девушки! а ну, давай, красавицы!..

Встали снохи друг напротив друга и принялись примерять тычки да толчки. Ажно погромыхивает недобрым хохотом во внутренностях-то. Ажно избрюхивается.

- Ты, радость моя, жакетку-то с какой помойки выкрала? – занялась тычками сноха выпоротков.

- А вот с той помойки, на которой тебя, красавица, вежливости учили! – накрошила толчков сноха вытормошков.

- Бывала я на той помойке, доводилось и учителей тех отчаянных повстречать, да только я их, кобелей, и близко к себе не допускала. – настряпала стерляжьих тычков сноха выпоротков. – Спрашиваю у них как-то: неужели на ваше кобелирование какая дура откликается?.. А то, говорят, ходит тут одна паскуда, коленца выкидывает… Уж не ты ли это, радость моя?

- Я-то с ними, может, разок и прошвырнулась вдоль по парковой аллейке, а ты постоянно с ними по кустам шастаешь. – занахалила толчками сноха вытормошков. - Через день – каждый день, как говорится: сиськи-масиськи! то бишь: систематически!

- Да неужели? – сыпятся тычки.

- Да непременно так! – бряцают толчки.

- А ну не ори на меня, давай не ори!

- А никто и не орёт!

- Не ори, говорю, на меня, я таких орлиц за космы таскаю!

- А никто и не орёт, красавица! Звон-то из ушей отчужди!..

Такая бесподобная война у них разразилась – что ты, что ты! Ни нам, ни внукам нашим конца ейного не дождаться. В прошлый-то раз снохи триста лет битву вели, да ещё триста лет победительницу от побеждённой оттаскивали.

- Ты про бегемотов слыхала ли чего? ведь на бегемотку истинную похожа!

- Да хоть на крокодилку! Зато от величия ума не знаю куда деваться, а ты дурой родилась и сургучом навеки запечаталась. Да и мымра – вдобавок ко всему.

- Ты на мымру в своём паспорте посмотри, Чумичка Кукуевна!

- Цыц, срамница поучилась бы у интеллигентных людей разговоры городить, а то хамишь невозможно как!

- А любоваться-то мне, что ли, на тебя, на Шишимору?

- А и полюбуйся!

- В гробу и белых тапочках!

- Да я тебя сама в гроб законопачу!

- Куда тебе! карга старая!

- Да вот туда, всё туда же!..

Натуральные борцовские качества и воодушевления. Типа: и сами живите в полный вкус – и другим почтенным людям жить давайте. Ну-ка по лбу!.. Ну-ка в лоб!..

СЧАСТЬЕ В ДВЕРЬ

Не могу я жить без всамделишного счастья. Сижу, терпеливо жду, когда счастье в дверь постучит.

- Тук-тук! – вдруг в дверь.

- Кто там?

- Сто грамм!

Весьма привлекательно для начала. Смущённо, но радуюсь.

- А ещё кто?

- Кто… инфант терибль в пальто!

- Пальто возьму, а инфант-то мне зачем?

- Будет тебя изгонять из твоей же душевной крепости; просторы во всю ивановскую раскручивать. Да ты сам скажи, инфант терибль, не отмалчивайся. У нас тут бессловесных пней не любят.

- Отворяй дверь, нахрен там застрял! – злится инфант.

Неужели это ко мне прибыло счастье?.. Ладно бы так – я бы всем тогда показал кузькину мать – но сомнений слишком много. Погожу пока дверь-то открывать.

- Тук-тук! – в дверь.

- А это кто?

- Жена Пашки Кулакова. Да ты его знаешь – Пашку, он домашний караул на инициативе держит, и всякому гостю стаканы заполняет.

- А зачем ты мне нужна, жена Пашки Кулакова?

- Да чтоб Кулакова и задразнить. А то он такой гордый со вчерашнего дня на карауле – прынц зальгсбурский : воображала – хвост поджала!.. А тут тебе и номер: пока ты с одним приятелем пьянствуешь, твоя жена у другого приятеля гостит!

- Весело придумала, давненько я таких номеров с чужими жёнами не откалывал.

- Так заходить?

- Заходи, раздевайся… А это кто с тобой?

- Кулаков.

- Как Кулаков?? Ты его с собой, что ли, притащила, жена Кулакова?

- Да нельзя его в одиночку на карауле пьяным оставлять: он плакать будет, а, может, и повеситься с грусти.

- Так ты же говорила, что он с другом пьянствует, а пока он там пьянствует, мы с тобой тыры-пыры?!

- Так друг уже напился и ушёл, а этому одному грустно. Тыры-пыры-то он нам не помешает учинить, он в этом смысле покладистый, хотя и воображает о себе много. Задразнить его, конечно, надо.

- Ну хорошо, заходите оба. Странные ты какие-то номера откалываешь, жена Кулакова.

Я сочувственно хмурюсь, ведь человеки же все мы: люди мы!.. И Пашка Кулаков – человек, и, судя по всему, очень ранимый и общественный человек, а сидеть одному в карауле под домашним замком, действительно, весьма тоскливо и подло.

- Тук-тук! – в дверь.

- Кто там?

- Кулаков!

- Что за вздор!.. какой ты можешь быть ТАМ Кулаков, если ты уже ЗДЕСЬ с собственной женой Кулаков??

- Я другой Кулаков, который без жены.

- Слишком много мне Кулаковых за один раз. Тебе, Кулаков, который с женой ко мне в дом зашёл, разве так не кажется?

- Да нормально всё, сойдёт.

- Впускай его, хоть посмотрю ещё на одного Кулакова: может слишком понравится! – просит жена Кулакова.

- Ну, хорошо, Кулаков, который без жены, заходи – не стесняйся. Ноги-то вытирай об половичок, не в хлеву.

Двое Кулаковых с одной женой радостно обнимаются и расцеловываются.

- Тук-тук! - в дверь.

А вот здесь надо разобраться. Надо в конце концов проявить характер, встать в позу и разобраться в этом счастливом наваждении. Оно, конечно, приятно от того, что мне не позволят умереть в одиночестве (счастливая компания и песенку споёт и следственному комитету про состояние аффекта плутней наплетёт), но комнатёнка у меня маленькая, не резиновая, на толпу в ней места просто нет. Захочу – открою дверь, а не захочу – не открою.

- Тук-тук! – в дверь.

- Если ты ТАМ называешься Кулаковым, то признавайся сразу! – требую я. – А за обман по шее схлопочешь, я на всякое преступление пойти готов.

- Это я – Кулаков. – признательный вздох за дверью.

- С женой или без жены пришёл, Кулаков?

- Без жены. Но с ещё одним Кулаковым.

- А присмотрись хорошенько по сторонам, оглянись за спину: точно ли ты с одним Кулаковым пришёл или ещё какие-нибудь Кулаковы есть, а, возможно, даже, что с жёнами, детьми и родственниками с Осташинского?..

Робкое молчание за дверью.

- А?? – требовательно урчу я.

- Ну, ещё штуки три Кулаковых найдётся с жёнами: прилепились за компанию, я не звал. Одна свекровь ещё имеется и парочка деток. Вроде, мальчик с девочкой. Вроде, не баловники.

- Мы не баловники, дяденька Фил! совсем не баловники! – раздаются печальные детские голоса.

- Заходите, чтоб вас всех!..

- Тук-тук! – в дверь.

- Кто там ещё? Прочь пошли! Никого нет дома!!

- Это доктора приехали. Да вы не пугайтесь, пожалуйста, мы из местной поликлиники, тут рядом. Просто проведать пришли: навестить, как говорится.

- Я и не пугаюсь. С чего вы взяли, что я пугаюсь?.. За мной пришли или за Кулаковыми?

- За Кулаковыми.

- Заходите!

- Василий Васильевич! Марк Гордеич! Алексей Романыч!.. крути им тут все руки, вяжи эту сволочь!..

Вот и счастье в дом привалило. Незатейливое, честное счастье.

- На по-о-омощь! – орут Кулаковы и поочерёдно выбрасываются из окон.

1990 год – и т. д..