— Дрожь по всему телу иногда — не признак страха. Будоражащий момент, вопреки ожиданиям, не был наполнен дичайшим чувством отчаяния или паники (хотя, вероятно, немного). Всё это — лишь боль. Самая настоящая, необузданная крупица мучений на фоне физических и, вероятно, моральных ощущений, которые испытывают, увольте, далеко не все. Честно, моё понимание этого заходит в самую пропасть, и остаётся там, кажется, навсегда. Потому что та дрожь, которую испытываю я, — это признак страха.
Историю, которая произошла со мной, я не рассказывал никому. Не было возможности. Да и не думаю, что людям было бы интересно слушать о том, как жил на свете человек с тонкими, искусными пальцами, чистой душой, но леденящей кожей и дрожью по всему телу. Он не был особо примечательным, но отголосок в сердце тогда, вероятно, оставил у всех находившихся в том зале. После того дня я вновь и вновь просыпаюсь в холодном поту (таком же холодном, как его кожа). И снова задаюсь одним и тем же вопросом: почему в этой жизни ничего нельзя изменить? Смерть забирает с собой не тех: лживые ублюдки — остаются, а человек без судьбы, ногтями выскрёбывая из глиняной земли завет, гибнет под манящим крылом чёрного ворона, который проходит на смертный одер.
Под звенящий гогот со стороны входа я шёл тогда, не останавливаясь, до своего места. В тот день, помню, на улице стоял мороз. Стекла были покрыты лёгким слоем инея, а по их диагонали изредка чертили тонкие ветки деревьев. За счёт ветра, конечно же. Да и хотя погода не вызывала у меня восторга, чувствовал я себя, надо сказать, вполне неплохо, хотя липкое лёгкое недомогание преследовало ещё со вчерашнего вечера. После прогулки в парке.
Присев на место, окинул взглядом аудиторию, — это стало привычкой. Смотреть на то, чем занимаются люди, которые меня окружают. Наблюдать за их действиями, мимикой, речью. То, как, порой, дрожат.
Хотя… в аудитории было тепло.
«— Эй, Оливер, — окликнул я подошедшего к своей знакомой сокурсника, — ты как?»
Мой сокурсник, Оливер Сонн, был болен. Чем — непонятно; и даже слова с его всегда бледных уст по этому поводу нельзя было сорвать: он только болезненно-грустно улыбался и вновь уходил с головой в общественную жизнь. Тихую, надо сказать, жизнь. А самого его общество не стоило много. Оливера в группе недолюбливали. Единственная подруга с детского сада, мать, работающая продавщицей в пивнушке, да парочка знакомых, в число которых входил, собственно, и я — Михель Штраус. Все остальные относились к нему как-то предвзято, не воспринимали всерьёз и просто игнорировали любую его попытку подружиться, из-за чего к грустной улыбке прибавлялся и такой же унылой взгляд.
Честно, не любил грусть.
«— Спасибо за беспокойство, Михель, — ответил тогда парень, подойдя ко мне ближе и пожав протянутую для приветствия руку, дотронувшись своей ледяной ладонью до моих пальцев. — Всё хорошо. Как твоё плечо? Я слышал, что ты вывихнул его вчера. Могу помочь вправить».
Вообще-то, плечо у меня действительно болело, но довериться просто не мог. Я отрицательно покачал головой, неловко повёл больным плечом и хрустнул шеей. Даже зная, что Сонн достаточно хорош в медицине, а тем более в сфере травматологии, не мог, как бы ни хотел. Не решался. Возможно, потому, что подсознательно был таким же, как остальные.
За жизнь я много совершил того, о чём сейчас жалею…
Начало декабря, как я уже говорил, в том году выдалось холодным. Оно пробирало до костей, а лёгкая дрожь бежала от кончиков пальцев ног до самой макушки, поднимая волосы к верху. Даже на душе тогда было зябко и как-то, сказал бы, даже слякотно. Словно та человеческая унылость, преступившая через барьер моей стойкости, ударила в самый центр. В область сердца. Я просто хотел закутаться в тёплый плед по самый нос и не отвлекаться ни на что, включив фильм на дешёвеньком ноутбуке. Впрочем, что и сделал, как только скинул ботинки около батареи.
Почему-то, честно, не знаю, по какой причине, мне захотелось узнать о том, почему у людей бывают холодные руки. У больных. Да ещё и дрожащие. Мой поисковик, к счастью, как и интернет, хорошо сработал и выдал пару результатов: «сердечно-сосудистые заболевания», «стресс» и то, что, впрочем, не может вызвать такое состояние у оптимистичного, отзывчивого и уверенного в себе человека. Оливер был именно тем, кто всегда пришёл бы на помощь даже тому, кто плевать хотел на то, как оный к нему относился. Бедняга. На тот момент, кажется, мне было действительно его жаль, и уже на следующий день, собравшись с силами, я двинулся в сторону Оливер, улыбаясь от всей души, — не хочу плевать на его доброту.
«— Оливер, друг, как дела?» — После вечера статей я впервые назвал его другом, и те эмоции, которые увидел, повергли меня в глубокую смуту и неловкость. Сонн чуть ли не плакал, а наша однокурсница Минна — его подруга детства — стояла рядом, прикрыв рот ладошкой. В таком же состоянии, как и он: капельки воды скопились по краям ресниц, а маленькая морщинка, незаметная взгляду при обычной ситуации, сейчас слегка вздрагивала между бровями.
Мне было, правда, стыдно. Но, быстро сориентировавшись, я предложил прогуляться. Всем троим. Сразу же после того, как закончится последняя пара. Они не были против, и Минна, перед моими глазами поцеловав парня в щёчку, убежала на передние ряды, оставив смущённо улыбающегося (уже не грустного) Оливера рядом со мной. Мы обменялись взглядами и стали слушать довольно интересное объявление куратора о начале творческого конкурса чтецов.
По своим стихотворениям.
«— Здорово, да? Михель, будешь участвовать? У тебя хорошая дикция».
«— Правда? Не думаю, что смогу. Я не умею писать стихи».
Да и, как говорится, язык у меня не подвешен должным образом: банально просто не смогу, собравшись с мыслями, продолжить читать наизусть то, что когда-то написал. Хотя, нет, стихотворение я бы не написал вообще, чего уж греха таить. Поэтом мне быть не дано, а вот по философской части — пожалуйста. Порассуждать о том, насколько тяжела жизнь, — это сейчас можно. Только, сейчас. Не тогда. Тогда я не любил грусть. А жизнь, как говорится, полна разочарований, несправедливости и серости.
«— Жаль, а я… я буду участвовать. Послушаешь мои стихи?»
«— Конечно, Ол»
Оливер Сонн был… невероятно талантливым.
Те стихотворения, что мне читал Сонн на переменах, были наполнены настоящим философским смыслом о том, какие на самом деле люди. Прекрасные и не очень, добрые и злые. Сильные и слабые настолько, что оставшимся для них занятием является убеждение других в собственной силе. Которой нет. Как нет у того маленького поэта с дрожью в руках и грустью на душе, мелькающего на заднем фоне каждой поэмы или четверостишья.
«— Оливер, ты обязательно выиграешь этот конкурс».
Но Оливер лишь посмеялся, утянув меня в свои объятья, наполненные теплом и любовью, хоть и настоящего тепла от него не исходило. Он был ледяным. И с каждым часом, словно становился ещё холоднее, а дрожь по телу передавалась и на меня.
Почему-то мне было страшно, и этот страх следует за мной по сегодняшний день. Он губит меня, давит на плечи и зажимает в дальний угол. Заставляет дрожать и мысленно кричать о несправедливости. И каждый раз, проходя через такое состояние, я слышу тяжёлое, одышечное дыхание. Дыхание Оливера, который тогда, сжавшись, с силой ударил по своей груди в области сердца.
В конце дня мы пошли гулять.
Вечер подкрался незаметно, но в такое время, не знаю почему, но казалось, что мне открывались потайные двери. Людские души и то, что они скрывают, о чём молчат. Я не знал, как подступиться к Оливеру с вопросом о том, чем он болен, и, не думаю, что тот хотел бы говорить. Мы не были настолько близки тогда, но, не зная, что с ним, меня мучила бессонница. Видеть то, как человек, словно увядший цветок, загибался, при мне тяжело дыша и не скрывая своей дикой (нет, было ещё хуже) усталости. А спрашивать у Минна, к сожалению, душа не лежала — девушка помогала во всём и дарила ему всё, что он желал, а значит, вероятно, всё прекрасно знала. И знала, что это что-то серьезное, и от того болезненное. Не только для самого Оливера, но и для неё.
Говорить с человеком, который отдаёт всего себя другому, о состоянии того, было кощунством над чувствами. Тем более, чувствами хрупкой девушки, у которой глаза были на мокром месте, когда, гуляя, мы обменивались с Оливером мягкими фразами. Я хотел узнать всё сам, вдаваясь в подробности его физического состояния. Правда, кажется, слишком поздно.
Через пару дней, прямо перед конкурсом, я заметил, что вместе с появившимися синяками под глазами ему стало тяжело ходить.
«— Что с твоими ногами?» — задал тогда вопрос готовящемуся к публичному выступлению юноше.
«— Не знаю. Кажется, отекли. — Оливер улыбнулся, убрав лист с выученной поэмой и встав одной ногой на ступеньку к сцене. Его выход был через пару минут. Сразу, после объявления о его участии. А меня всего затрясло. Вместе с ним. Только наша дрожь отличалась. — Не переживай, Михель. Всё будет хорошо. Ты, пожалуйста, только улыбайся. Улыбка тебе очень идёт. А! И передай Минна, прошу, что я буду осторожен».
Выйдя на сцену, Сонн начал читать. Только вот, заикаясь и постоянно путаясь в словах, к сожалению, у него не было шанса выиграть; но я оказывал поддержку до конца, держа кулачки на уровне своего лица. Он прервался, слегка улыбнувшись той же печальной улыбкой, что я видел до нашего общения, и посмотрел куда-то за меня. Чуть выше головы. А тишину зала разразил ужаснейший скрип ногтей по стеклу. Тяжёлый стук, скрип. Ещё стук и звук разбившегося стекла.
Я испугался, и сердце моё ухнуло к ногам, заметив, что большой ворон, взмахнув своими крыльями, двинулся к сцене, где… лежал Сонн.
Словно прилетел на смертный одер, посмеяться над людьми. Посмеяться над тем, как слёзы, которые я держал всю свою жизнь в себе, вырвались наружу. Над тем, как крик Минна, со всех ног бежавшей к своему лучшему другу и любимому человеку, ударил по ушным перепонкам, пробираясь к сжавшимся от дичайшего страха внутренностям.
— Нам тогда сказали, что у Оливера была хроническая сердечная недостаточность. Он должен был умереть ещё раньше, но его сила воли разбивала шаблоны лечащих врачей. До последнего. Кажется, я не видел ещё таких людей: сильных, смелых, даже отчаянных и невероятно любящих жизнь. Его дрожь действительно сильно отличалась от моей. — Михель посмотрел на свои руки и криво вздёрнул уголками губ. — Оливер Сонн дрожал от боли, что каждый день поражала его тело, а я… я просто испугался за того, кто был мне дорог.
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/