Автобиографическая повесть «Вот прилетят стрижи…»

Главы, помешенные ранее:

1 Вот прилетят стрижи… (Минувшее не проходит)

2 У лестницы вверх

3 Пробочка над крепким йодом

4 Моё тихое убежище

5 Пленительный миф весны

6 Обмануть время

7 Шарики колдовские

8 Цветы моего букета

9 Сон отлетевший

10 Последние мифы весны

11 Весенних басен книга прочтена

12 В царстве кесарей

13 Окраины сна

14 Не тем светом

15 Человек должен сам…

16 И горе им, и любо им

17 Свет и тени «Серебряных сопок»

 

И ПРОПАДАЮТ ЛИСТЬЯ…

 

1985-1992-й

Там, где сходится небо с землёй,

удивительный лес – голубой.

Но однажды, придя в этот лес

голубых не нашел я чудес.

Не затем ли природой самой

предусмотрен обман голубой,

чтобы нас к горизонту влекли

голубые загадки Земли?..

Николай Иванцов…

Он заведует литературным отделом в газете Обкома Партии «Рабочий», а быть на такой должности в идеологическом «органе» значит: свой, ему доверяют.

Сегодня Платон отнес ему отрывок из своего романа, а тот прочитал его и сказал:

- Но это же что-то незаконченное...

И не взял в газету.

А ведь когда я не знала ни Платона, ни его, были они друзьями, часто бродили по улочкам нашего города, по окрестностям и, полностью доверяя друг другу, - что в те времена было редкостью, - спорили, осуждали «среду», в которой приходилось жить, передавали друг другу самиздатовские книги. И именно тогда Николай написал строки, которые до сих пор Платон иногда произносит: «Не в ту среду попал кристалл, но растворяться в ней не стал…»

 

И опять!

Отнёс Платон в «Рабочий» стихи начинающего поэта, а потом несколько раз по телефону напоминал о них Николаю, но тот всё никак не прочтет! Наконец, пошел к нему, спросил:

- Ну, как?.. - Нет, опять не прочитал. Ну, Платон и вспыхнул: - Пойми! Человек трудится, пашет землю, писать стихи для него – радость, а они лежат у тебя почти полгода! Не стыдно?

Обиделся:

- Не буду разговаривать в таком тоне.

И выгнал Платона.

 

Когда-то для меня Николай был просто «выступающим», - раза три читал свои стихи в передачах. Незаметный, щупленький, сутуловатый, каждый раз - в одном и том же сером костюмчике, но вот голова его… Ну да, весь его серенький облик как-то странно выделял и продолговатое чистое лицо с выступающими скулами, яркие губы, карие глаза с выражением тревожной взволнованности, над которыми нависал светлый чуб.

Да, лицо у Николая было… не лицо, а лик.

Над водой,

Над мартовской водой

Я кружу, тревожный и седой.

Я седой пока что от лучей.

Но спешит, торопится ручей.

Мартовским свечением прошит,

Он не мельтешит, но он спешит,

Рушит снег и лед крошит, крушит.

Он вершит своё и совершит.

Он неумолим, и скор, и спор,

Он хрустально чист, тараня сор.

Ты возьми в ученики, ручей!

Я седой пока лишь от лучей…

 

Написал Платон статью о Художественном фонде и там есть строки о том, что некоторые скульпторы уже не творят что-то новое, своё, а просто зарабатывают деньги на производстве бюстов вождя революции Ленина. Отнёс ее в «Рабочий», а там главный редактор категорически отрезал: о «бюстах», мол, общественности знать не положено.

Ну что?… Пришлось вычеркнуть.

После летучки в газете, Платон пришел взвинченный:

- И всё равно статью не отметили... - блеснул очками. - Какое-то глухое недовольство у всех вызвала. Почему? - Присел на стульчик у порога, взглянул: – Что в них задела?

- Да плюнь ты… - посоветовала и уехала на работу.

А вечером… Господи, он всё ещё страдает:

- Как это ужасно!

- Что именно? – хотя и подразумевала «что», но ободряюще улыбнулась, но он словно не заметил этого.

- А одиночество наше. Если б не ты, так хоть удавись.

Уходит в ванную, отжимает постиранное мною утром белье, потом в майке и бодряще порозовевший, появляется на кухне:

- Ну что, деградировать? Всегда вот так и соглашаться с их правками, вычеркиваниями, идти на контакт?

- Не надо, не ходи… на контакт, - опять улыбаюсь: - Лучше оставайся в своей одинокой башне, - и как всегда, если вижу, что взвинчен, завариваю ему успокаивающий чай. - Ты же видишь, что стало с твоим другом Колей, когда пошёл?

А дело в том, что несколько дней назад Платон приводил его к нам.

И был тот еле живой после очередного запоя.

И нужно было ему срочно опохмелиться, иначе...

А у меня только и было «из спиртного», что настойка березовых почек, вот и выпил её, отчего глаза стали еще краснее, а лицо серее.

Ах, куда девался прежний лик!? Сидел передо мной типичный пьяница, от которого несло перегаром, дешевыми сигаретами, да и весь вид вызывал чувство жалости.

Метёт метель, пугая чистотой,

Гипнотизируя, влечет в безбрежность.

Не там ли звук свирели золотой

И наша нерастраченная нежность?

Неужто отзвучали навсегда

Те сладостные звуки синих далей?

Метёт метелью талая вода.

Метелью – влага пенится в бокале…

 

Было у Николая две дочери, любимая жена, поэтический дар, - казалось бы, есть ради кого и чем жить! - но запои случались с ним всё чаще и чаще, стихи писать почти бросил, но Платон по-прежнему тянулся к нему, хотя было заметно, что дружба их таяла.

Почему он пил? Что пытался заглушить в себе водкой?

Нет, не могли понять.

 

Заходил Коля Иванцов. За чаем рассказывал, как вербовали его в Комитет госбезопасности, а он отказывался; как в своё время проголосовал «против» на собрании, которое клеймило писателя Солженицына и как выгнали за это из газеты.

Похоже, говорил правду. Но почему теперь – в «органе Партии» и заведует отделом? Ведь такое доверяют только «проверенным» журналистам.

 

Листья бросает ветром,

По тротуарам треплет…

А листьям хочется кверху,

К веткам больших деревьев!

И припадают листья

К лужам обманно синим.

И пропадают листья,

Вырваться не осилив…

 

Теперь Иванцов бывает у нас редко.

Но лучше б и вовсе не заходил! Каждый раз видеть его больно: стал неопрятен, лицо превратилось в какую-то помятую маску, из которой всё так же напряженно сверкают глаза, но уже с выражением мутной тоски и настороженности.

Как-то Платон попытался спасти его от запоев, - устроил в лечебницу, навещал каждый день, носил туда мёд, куриные котлетки, приготовленные мною из «выданного» на работе бройлера...

Но Николай сбежал оттуда.

 

Отшумела, отгуляла осень

и её потрёпанный наряд

с тротуаров дворники уносят,

и костры из листьев тех горят.

Замерли деревья оголено,

но в душе, превозмогая страх,

смотрят грустно, но и просветленно,

как сгорает прошлое в кострах.

 

«Рабочий» напечатал письмо читательницы Константиновой: «Я хотела бы посмотреть ему в глаза», и это - пасквиль на Платона: «Качанов так рьяно сражается за демократию потому, что хочет урвать при ней кусок для себя».

Сегодня Платон позвонил главному редактору газеты:

- Кто автор этого… что обо мне?

Нет, не знает тот… и в отделе писем тоже не знают.

Тогда поехал в редакцию, спросил у Иванцова: не твоя ли, мол, жена, эта Константинова?.. а Николай хлопнул перед его носом дверью:

- Тайну псевдонима не выдаем!

Но Платон всё ж дознался: сам Иванцов и написал эту статью.

 

Отчего, почему зимою

лета грезится сладкая нега,

чтоб потом заболел тоскою

по веселому хрусту снега?

Почему ты, покуда молод,

так мотаешь время оплошно,

а потом пробирает холод

от сознанья, что юность - в прошлом…

 

Платон пришел с работы, сел у порога на маленький стульчик:

- Вот, опять драма у меня. – Выхожу из кухни и уже стою напротив. - И симпатичен мне этот Барабанов как человек, а принять его главой администрации области не могу, - снимает туфли, ставит под вешалку. - Недалекий он человек, мнительный, замкнутый... Плохую «главу» пришил нам Ельцин, - шутит мрачно.

- Да не спеши, надо бы понаблюдать за ним хоть месяца четыре и только потом...

- А-а, - машет рукой, - никакого толку из него не будет, я уже и подписи против него собираю.

И воевали сегодня демократы против этого Барабанова на сессии областного Совета, а когда пришел, спросила:

- Ну, что, воители, победили?

- Нет, - улыбнулся, - не победили.

- Вот теперь-то глава Барабанов и взъестся на вашу, только что рождённую демократическую газету, и останетесь без денег, отдаст их коммунисту «Рабочему».

- Ну, что ж, - усмехнулся криво, - может, и отдаст.

 

И накаркала! Брыкнул совсем ещё не окрепшие демократические «Известия» матёрый «Рабочий»! И называется эта статья: «Синдром комарика». И в ней облаяли и Платона, и главного редактора Артюхова, да и всю газету смешали с грязью: вот, мол, пищат в ней журналистики маленькие, незначительные, корыстолюбивые, пищат...

Но на этом не успокоился «закалённый в боях» орган Партии, - через номер боднул снова.

И снова автор – Николай Иванцов.

 

И эта моя запись о Николае последняя.

И потому последняя, что вскоре его не стало, - нашли в сгоревшей даче.

«Но память о нём жива» среди коммунистов области: и место на кладбище для его могилы выделили в аллее почетных людей, и книга стихов, газетных публикаций Иванцова издана ими же.

Как же тоскливо от всего этого и мне, и Платону! Ведь был же, был когда-то умный и обаятельный поэт, написавший строки:

Не в ту среду попал кристалл,

Но растворяться в ней не стал.

Кристаллу не пристало

Терять свойства кристалла.

А впрочем…

А впрочем, поэты не всегда живут так, как пишут в стихах.

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/