«Золотая» и другие истории

Более сорока лет назад (сорок три года, если уж быть точным, как раз весной это было, в мае 1969-го года) я выбрал себе профессию геолога, поступив на геологический факультет Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова.

"...В глубине души я мечтал о настоящих приключениях. Но настоящих приключений, думал я, не бывает у людей, которые сидят дома: их нужно искать вдали от родины", - так в рассказе "Встреча" из сборника "Дублинцы" писал Джеймс Джойс, наверное, вкладывая в уста его главного героя своё собственное мировоззрение, - точно так же рассуждал и я, когда покидал отчий дом.

Не последнюю роль в этом моём выборе сыграла книга писателя Владимира Корчагина "Тайна "Реки Злых Духов"", - в ней описывались увлекательные приключения юных геологов в экспедиции по сибирской реке. Сказалась и тяга к путешествиям, разбуженная запойным чтением книг Майна Рида, Джека Лондона, Жюля Верна, - они завораживали и манили в дальние страны, горы, за моря и океаны.

Окончив университет, по персональной заявке поехал во Владивосток работать в Дальневосточном Геологическом Институте Академии Наук. Набрав опыта и материала, приехал назад в Москву, обучаться в аспирантуре на родной кафедре петрографии и подтвердить свою квалификацию защитой кандидатской диссертации.

Окончательно распрощавшись с Москвой, вернулся на Дальний Восток, сначала во Владивосток, а затем почти на двадцать лет переехал в Благовещенск. Уже работая там, однажды взял и написал в газету "Дальневосточный ученый" маленькую заметку. Её сразу поместили в "подвале" первой страницы под рубрикой "Скоро - в поле". Ввиду небольшого объёма, приведу её полностью, не меняя ни единого слова, и тогда не надо будет дополнительно писать о моём отношении к выбранной профессии, с тех пор в нём мало что изменилось.

"Приближение летнего экспедиционного сезона - полевых - мы, геологи Амурского комплексного НИИ, чувствуем на собственных шкурах уже в январе, когда под наши лопатки вонзаются иглы шприцов, делая бессмысленными будущие попытки энцефалитных клещей уложить нас в постель метаться в горячечном бреду.

В апреле начинаем ощущать непонятное беспокойство, а вдруг почуянный дым от сжигаемых дворниками прошлогодних листьев и сухих веток вдруг явственно напоминает, чего нам не хватает: житья без коммунальных удобств, когда нет водопроводных кранов, а есть чистые нехлорированные реки; нет четырёхлапых газовых плит, забивающих лёгкие продуктами сгорания пропан-бутана, а есть живой и тёплый костёр, который и кормит, и греет и создаёт удивительный комфорт души и тела; нет равнодушных накрахмаленных простыней, зато есть такой уютный и свойский спальный мешок.

В общем, начинаешь понимать, что нужно вынимать из стальных сейфов продремавшие всю зиму коричневато-зелёные с голубыми жилками рек топографические карты, набивать рюкзаки старыми рубашками и изучать расписание поездов, самолётов, теплоходов...

Будет, конечно, трудно. Придётся пролить двести раз по семь потов. Но никогда мы не скажем: "Пропади всё пропадом, в поля я больше не ездок". Потому что это наша работа, и мы её любим" ( "Дальневосточный Учёный", N13 (741), 02.03.1988 г ).

...Под небом голубым есть город в " Золотой Долине ", - когда-то это место называли то Уральской Калифорнией, то Уральским Клондайком, и самый большой российский самородок весом в 36 килограммов был найден именно здесь. Среди зелени гор и синевы озер, - благодаря им это место называют также Уральской Ривьерой, - растянулся он на три десятка километров и называется Миасс. Это на Южном Урале. В этом уголке, одном из самых красивых мест на Земле, я сейчас живу, хотя выбранная мной профессия не даёт засиживаться дома, поэтому меня можно встретить то в Ноябрьске, то в Нягани или Ханты-Мансийске, Уральске, Мурманске, Элисте или Самаре, лететь вместе со мной в одном вертолёте и смотреть на извивы Иртыша или Нижней Тунгуски, пробираться на вездеходе по сибирской тундре, или в степях Казахстана сидеть в вагончике станции ГТИ (геолого-технологические исследования), наблюдая на экране компьютера за режимом бурения нефтяной скважины.

Как пионер, я всегда готов к новым приключениям. О некоторых, что в моей жизни уже случились, пойдёт речь в моих коротких повестях и рассказах. В них нет морализаторства и анализа того, как я "дошёл до жизни такой", а лишь зарисовки с натуры, только то, что действительно было!

Кавказ без кавказских пленников

В одной из газет за 2001-й год, в очерке "Абхазия готова защищаться", прочитал следующее: «… Ещё неделю назад большой отряд (речь идёт о 400-500 штыках), вышедший из Панкисского ущелья, находился в окрестностях села Муджава Цаленджихского района Грузии. Закупались лошади и провиант, а сейчас всё это переправляется в район перевала Бечо в Сванетии. Отсюда рукой подать как до Кабардино-Балкарии, так и до Карачаево-Черкесии, которая рассматривается как основная цель чеченских боевиков…».

Тут я вспомнил, что в моём фиолетовом полевом дневнике, на обложке которого золотыми буквами выдавлено: "Геологический факультет МГУ", подробно описан наш со Славой поход через этот перевал, состоявшийся ровно за триста шестьдесят один месяц до публикации очерка, и подумал: а не написать ли мне на основе дневника рассказ, назвав его, например, так: "Кавказ без кавказских пленников", или “Штыки тогда ещё не сверкали”? Задумано – сделано. Очень скоро рассказ был написан, благо, что напрягать память особо не пришлось.

 

День первый. 11 августа 1971 г. На окраине кабардино-балкарского городка Тырныауз, с ближней к Эльбрусу стороны, как раз напротив отгороженной деревянным забором территории геологической партии, прямо у дороги лежал большой железобетонный блок. Мы водрузили на него свои рюкзаки и стали ждать попутного транспорта.

Когда человека, если он, конечно, не Метревели, называешь просто Славой, иногда требуются пояснения, - когда нужно уточнить его полное имя, ведь так зовут многих, - всех, у кого оно заканчивается на «слав» (или «слава», если этот человек – женщина) с довесками впереди, всего которых я насчитал полтора десятка: "Боле", "Бори", "Брони", "Влади", "Вяче", очень редкая "Зено", а также "Изя", "Миро", "Мсти", "Ради", "Рости", "Свято", "Стани" и, наконец, "Яро".

Дотошный читатель уже, наверное, подсчитал приставки и поймал меня на неточности. Всё правильно: одно имя, - только оно одно изо всех многочисленных "Слав" и будет фигурировать в рассказе, - я приберёг "на десерт".

Недостающим было полное имя моего сокурсника, одногрупника, а в данный момент попутчика в путешествии через Главный Кавказский хребет Здислава Витольдовича Специуса. В вышеприведённом списке оно стояло бы на шестом месте.

В качестве старосты нашей учебной группы "Первая геохимия" впервые он появился на занятия на первом курсе с опозданием из-за незначительного правонарушения и задержания его на сколько-то суток органами правопорядка. Отметая всякие подозрения, сообщу, что количество суток было гораздо меньше пятнадцати. Тем не менее, был он постриженным по нынешней моде – наголо, и оказался не высоким прибалтом, как предвкушали наши девушки, а приехавшим из братской Белоруссии коренастым «качком» вполне славянской наружности.

Слава был старше на семь лет, и в отличие от хилого меня, на его руках и ногах бугрились мускулы, хотя, по моим наблюдениям, он никогда не носил ничего весомее своего коричневого портфеля из крокодиловой кожи, тяжёлого, впрочем, набитого всевозможными конспектами и учебниками. Отправляясь с ним в поход через горы, я был спокоен, – в случае встречи с кавказским снежным человеком - «каптаром», тому не поздоровилось бы, ведь Слава занимался боксом, - за несколько ударов по волосатому корпусу доселе неуловимого существа, он смог бы уложить его на камни, лёд или снег (высоко в горах всего этого навалом), добыв таким образом бесценный образец для антропологической науки. Тем временем, совсем как неиграющий тренер, отбежав на безопасное расстояние, всей душой и возгласами болея за Славу (мне уже приходилось это делать на боксёрских соревнованиях с его участием), тот поединок я мог бы во всех деталях задокументировать своим фотоаппаратом с показавшимся иностранным при его покупке названием "CHAIKA". Пришедшего в себя каптара, мечтал я дальше, мы будем использовать в качестве шерпа.

Заканчивая тему о необыкновенной славиной силе, опишу такой любопытный эпизод. Однажды, перед отъездом на очередную зимнюю практику шутки ради мы положили в его рюкзак восьмикилограммовую гантелю. Ничтоже сумняшеся, он подхватил его, словно пёрышко, и потащил на своих могучих плечах к выходу. Только у дверей общежития, дабы вернуть железо в свою комнату, нам пришлось признаться в содеянном, ведь Слава смог бы обнаружить гирю при распаковке рюкзака лишь в поезде, и это было бы очень смешно, но потом-то ведь пришлось бы носить её нам самим.

Уже по доброй воле, в наш с ним переход через Главный Кавказский хребет, он тоже взял нечто тяжелое, которое, наверное, в истории пеших походов по Кавказу переносилось впервые – радиоприемник «VEF-112», своими острыми углами выпирающий из его рюкзака. Дело в том, что Слава был большим меломаном, он дня не мог прожить без того, чтобы прослушать отрывок из какой-либо симфонии (лучше, конечно – целиком) или, на худой конец, фуги или оратории.

Свой приемник на время похода Слава объявил нашей коллективной собственностью, поэтому при распределении общего груза пришлось учитывать его вес. В результате мне досталось нести оранжевую польскую палатку с дюралевым каркасом, а Славе – несравнимо более лёгкий двухместный синтепоновый спальник, нашу общую «колыбель», тогда как продукты мы поделили примерно поровну. Среди них была и конская тушёнка, долженствующая придать нам лошадиные способности в переноске тяжестей, - так подшучивали над нами во время сборов провожающие, - наши одногрупники Андрей Антонов, Джон Булгаков и Лёха Кудрин.

Упаковка рюкзаков происходила в маленькой гостиничке вышеупомянутой геологической партии, несколько дней бывшей нашим пристанищем. Наши друзья оставались в Тырныаузе, чтобы вместе с ещё одним эмгеушником, аспирантом кафедры минералогии Игорем Нестеровым, хлебнуть шахтёрского лиха, попутно раздобыв красивые образцы для своих коллекций. В моём-то рюкзаке уже лежал пробный мешочек кроваво-красных андрадитов из тырныаузских скарнов.

Справедливости ради, следует сказать, что Слава нёс ещё и свою, изготовленную на заказ каким-то подмосковным "гварнери", концертную гитару, - он осваивал игру на ней, и, чтобы не растерять приобретённых навыков, не захотел расставаться с ней на всё лето, ежедневно предоставляя нам возможность наслаждаться его игрой. В его репертуар входили исключительно классические произведения композиторов, пишущих музыку для этого красивого и довольно лёгкого в аспекте его переноски инструмента. Не думаю, что Слава потащил бы с собой в горы контрабас или барабан, будь он специалистом в игре на них, хотя, кто его знает, он был весьма увлечённым человеком. Спешу успокоить читателей, превратно понявшим значение слова «был», - таковым он остался по сей день.

На втором курсе, за компанию со Специусом, я тоже начал было ходить на гитарные курсы в каком-то глухом клубе за Белорусским вокзалом. Успев разучить парочку этюдов то ли Каркасси, то ли Карулли, а может даже и самого Сора, но не обладая Славиным упорством, я бросил эти занятия, - уж слишком утомительной и длинной показалась мне дорога к гитарному искусству.

Снаряжение, не самое удачное для похода через перевал, мы взяли под расписку у организаторов нашей практики, которая проходила в живописном месте вблизи высокогорного поселка Архыз в Карачаево-Черкесии с выездами в другие районы Северного Кавказа. После неё у нас была ещё одна - «факультативная» практика, - желающие переехали в Тырныауз для посещения шахт, вгрызающихся в вольфрамовое месторождение на крутых горных склонах, попутно был сделан маршрут на базальты Эльбруса.

Среди этих «желающих», разумеется, были и мы со Славой. Более того, как самые ненасытные до всякого рода путешествий и приключений, уже после всех практик, мы захотели, покорив какой-нибудь перевал, попасть в Сванетию, а оттуда добираться до моря, чтобы беззаботно понежиться на пляже и только потом разъезжаться по домам, – Слава в свою Белоруссию, а я в Татарию, которой тогда ещё никто не предлагал хоть сколько-нибудь суверенитета.

До кавказской практики у нас была еще крымская, где мы успели побывать в разных экзотических частях тогда еще не заграничного полуострова и получить массу ярких впечатлений, но нам всё было мало и, волею судеб оказавшись на Северном Кавказе, захотели посетить ещё и солнечную Грузию.

Маршрут - через перевал Бечо - нам порекомендовал тырныаузский геолог, горнолыжник и альпинист, товарищ нашего руководителя - профессора Леонида Львовича Перчука, терпеливо посвящающего нас на высокогорном пленэре в тонкости петрологических процессов.

Для преодоления этого довольно лёгкого перевала в выбранном нами маршруте не требовалось специального альпинистского снаряжения, достаточно было туристических ботинок и бродяжнических навыков. То и другое, как и желание посмотреть на мир с высоты ещё раз, - до этого в Архызе мы ведь тоже не сидели внизу, - сдобренное изрядной долей авантюризма, у нас со Славой были в избытке, поэтому мы и оказались на окраине Тырныауза с упакованными рюкзаками.

Ждать попутной машины долго не пришлось, и вскоре мы забрались в кузов остановившегося грузовика и помчались вверх по Баксанскому ущелью, оставив позади строящуюся штольню с «метройной» буквой «М» на портале, в которой советские физики намеревались отловить нейтрино, и горное село, разрезанное пополам разрушительным селем. Почти через тридцать лет такая же горькая участь постигнет и Тырныауз.

До поворота на перевал немного не доехали, - машина сворачивала в небольшой поселок, одноимённый с высочайшей вершиной Европы. В качестве разминки километра полтора пришлось пройти по асфальту, пока мы не оказались в начале широкой натоптанной тропы, - как будто стадо слонов по ней прогнали. Немного в стороне, на зеленой лужайке у бурного ручья, мы увидели расположившуюся на привал группу туристов.

Дабы уточнить, действительно ли это искомая нами тропа, мы подошли к ним и скоро уже сидели у костра, потому, что руководитель туристов, очень пожилой, как мне тогда показалось в свои девятнадцать лет, и совершенно седой мужчина с необыкновенно синими глазами, сначала предложил нам выпить с ними чаю, а потом, с удивлением узнав, что мы собрались идти на перевал одни, посоветовал присоединиться к их группе, с чем мы, никогда не чуравшиеся общества, незамедлительно согласились. Более того, наше отношение к хорошей компании можно было выразить словами "Голоса" из леонидофилатовской сказки «Про Федота Стрельца, молодого удальца": "Мы готовы к пчёлам в улей, лишь бы только в коллектив!".

Кроме взрослых, в группе были два мальчишки лет двенадцати, - Володя, с такими же, как у его отца, синими глазами, и веснушчатый Серёжа. У него тоже здесь был отец, – мужчина лет сорока пяти, – его имя, как, впрочем, и седовласого руководителя – Семёныча, так и осталось неизвестным для нас, потому что он откликался на "Сергеича". На его лице всегда блуждала добрая улыбка, только изредка прячущаяся в уголки рта.

Был ещё Паша – высокий статный парень, не нам чета, оказавшийся всего лишь шестнадцатилетним школьником, а также бородатый черноволосый студент Дима, без устали напевающий: "…вся душа полна тобой, а ночь такая лунная!", - возможно, это Славина семиструнная гитара напомнила ему этот старинный романс. Присутствовала и единственная представительница прекрасного пола, - крупная рыжеволосая девушка Наташа, – наверное, именно ею была полна вся Димина душа, по крайней мере, потом на маршруте он держался подле неё.

У наших новых попутчиков это был уже второй перевал, - недавно они покорили Хотю-Тау, где Володя насобирал пустых гильз от немецких автоматных патронов, пролежавших там со времён, когда на Кавказе проходили бои между советскими солдатами и эсэсовцами из дивизии "Эдельвейс". Мальчишка вёл себя соответственно его возрасту, - набивал гильзы обломками расчёски и бросал их в костер, с восторгом встречая следующий за этим взрыв, поднимающий кучи невесомого пепла.

Вплоть до Местии, столице Сванетии, наши маршруты с туристами полностью совпадали. Потом они планировали на самолёте лететь до черноморского побережья, а мы туда же - на хорошо обкатанном ещё в Крыму транспорте – автостопом на попутных машинах. Денег у нас было в обрез, поэтому тратиться на дорогу мы не предполагали. В Крыму это удавалось без каких-либо проблем, но как-то оно будет на Кавказе?

Когда я высказал озабоченность по этому поводу, что вот де грузины не привыкли бесплатно возить туристов, каковыми, как это ни прискорбно было сознавать нам – будущим геологам, - стали мы на некоторое время, Слава легкомысленно отмахнулся: "Ничего, привыкнут".

Мой товарищ был гораздо опытнее меня, поэтому я ему поверил и выкинул из головы тревожные мысли о дорожных расходах. За первый переезд от Тырныауза, по крайней мере, мы успешно расплатились "большим спасибо", хотя на лице водителя было написано, что этого для него было слишком много, хватило бы и двух рублей. Специально для молодого читателя, если таковой, хотя бы ненадолго оторвавшийся от компьютерных игр, всё же найдется, сообщу, что в те годы килограмм докторской колбасы стоил два рубля двадцать копеек, а в московском метро ездили за пять, но не рублей, а копеек.

У туристов всё было расписано по часам. Наш выход, назначенный на четырнадцать ноль-ноль, тогда и состоялся, ни минутой позже. Сгибаясь под тяжестью рюкзаков, совершенно не приспособленных для дальних походов хотя бы из-за того, что их узкие лямки немилосердно давили на плечи, мы начали своё восхождение. Совсем другое дело у туристов - любо-дорого посмотреть - всё подогнано по росту и размеру, палатки-серебрянки легки, как пушинки, одеты–обуты по сезону. Со своей же громоздкой палаткой, приёмником и гитарой мы смотрелись, наверное, настоящими "чайниками". Надо сказать, что Слава совершенно этим не смущался, поэтому и я тоже решил ему уподобиться.

Предложенный туристами темп показался нам сначала слишком медленным, - мы, «горячие (бело)русские парни», рассчитывали идти гораздо быстрее, но потом оценили его рациональность, поскольку даже при таком ходе у меня стали побаливать плечи, на которые приходилась основная нагрузка. Через пятьдесят минут ходьбы делались десятиминутные привалы, что хорошо восстанавливало силы.

Наконец дошли до места большого привала, разложили костер, и скоро суп с кашей были готовы. Едва мы расправились с поздним обедом, как сначала слабо, а затем всё сильнее, полил холодный дождь. Небольшими группками мы сгрудились под полиэтиленовыми плёнками наших предусмотрительных попутчиков.

Так мы простояли минут пятнадцать, а заладивший дождь только усиливался. Видя тщетность наших ожиданий, и не желая заночевать под открытым небом, под аккомпанемент дождевых струй мы двинулись дальше. Нашей ближайшей целью было дойти до близкого уже северного приюта. Скоро все мы были мокрыми с головы до пят, - меня не спасла даже плотная штормовка.

Показался северный приют – большой кош, похожий на сарай. Ввалившись в него и сбросив у стенки прямо на пол свои рюкзаки и мокрые штормовки, мы, конечно, ожидали сочувствия обитателей жилища, и были неприятно поражены, когда грузин – проводник организованных туристов, презрительно называемых нашими попутчиками "матрасниками", - стал буквально выталкивать нас под непрекращающийся дождь, поскольку, видите ли, мы находились у них в столовой.

Хотел я ему напомнить известное изречение про хорошего хозяина и собаку, но удержался. Оставив всё же свои рюкзаки в помещении, по настоятельному совету несколько смягчившегося проводника мы пошли не на дождь, а в кухню, отдельно от основного здания стоящую поодаль. В кухне было просторно и тепло от горящей плиты, но из-за плохой тяги в трубе вся она была наполнена едким дымом. Постепенно мы к нему привыкли, более или менее освоились и развесили сушиться свои тряпочки.

Кроме нас в кухне находились ещё два грузина в сванках - круглых войлочных шапочках с кисточками и один русский, тоже в сванке. Они были перегонщиками скота. Как и мы, они тоже попали под дождь и теперь сушили свою одежду и денежные купюры разного достоинства, разложенные прямо на плите.

Потом скотоводы достали несколько бутылок вина и с тостом "за всё хорошее!" стали пить одним стаканом. От грузин я ожидал услышать что-нибудь красивое про стремящуюся к солнцу птичку, упавшую на самое дно самого глубокого ущелья, и про нежелательность отрыва от дружного коллектива, но вино продолжало переливаться в их животы, а тост не менялся. Я был несколько разочарован этим обстоятельством, хотя этот самый тост, когда на ум ничего другого не приходит, сам теперь иногда произношу, а, чтобы оправдать его краткость и неоригинальность, ссылаюсь при этом на своих "учителей" – тех самых грузин с северного приюта перевала Бечо.

Пять лет спустя у меня было короткое знакомство с ещё одним таким же произносителем тостов – молдаванином Петром Бурля из Тирасполя, аспирантом географического факультета МГУ, который научил меня ещё более короткому, но не менее значительному тосту: "Норок!", что в переводе означает: "Будем здоровы!". Его я тоже вспоминаю иногда в нечастых теперь застольях.

…Наш руководитель Семёныч времени зря не терял. К всеобщему удовольствию он договорился о ночлеге на чердаке приюта. Платили по таксе – рубль за койку. О постановке своих палаток не могло быть и речи, дождь продолжал поливать, как из ведра.

Сварили на кухне кашу с нашей кониной, вскипятили чай и на заставленном кроватями чердаке вкусно поужинали.

На горы опустилась тёмная ночь. Заглох движок, погас свет, и все уснули крепким сном, ведь никому не пришлось в этот день легко. Среди ночи вдруг во всю силу захрапел один из грузин, - перегонщики быков тоже были тут. Несколько минут храп сотрясал крышу приюта, при этом тонко позванивала какая-то посуда. Затем раздался мягкий удар тела об пол, - похоже, храпуна просто-напросто столкнули с кровати, - и неразборчивые проклятья, посыпавшиеся вслед за этим. Отрадно, что храп после этого прекратился, и я вернулся к просмотру своих снов.

 

День второй. 12 августа. Как только на другое утро, - ясное и чистое, - я взвалил рюкзак на плечи, почувствовал, как жутко болят плечи. Идти, тем не менее, было нужно, а шерпа себе мы ведь так и не добыли.

Сначала перешли по бревну через бурный ручей, потом тропа пошла вверх. Она виляла по правой стороне долины, со всех сторон «обставленной» высокими вершинами. Дошли до ледника, тянувшегося до самого перевала. Между рассекающих его глубоких трещин долго брели по рыхлому, ослепительно белому спрессованному снегу - фирну.

Вот, наконец, и перевал. С облегчением сбросили рюкзаки и, любуясь открывающейся сверху красотой, прилегли на большой, нагретый солнцем большой камень. Вдали возвышался величественный двуглавый Эльбрус, одетый в снежные шапки, вокруг теснились чёрные зубчатые громады, добавляя особый колорит в картину этого, казалось бы, безжизненного безмолвия. Каким-то чудом до перевала долетел большой шмель, который тоже отдыхал на солнышке. Казалось, что мы одни во всех этих горах, - ни один звук, кроме лёгкого жужжания шмеля, не нарушал тишины. И никто из нас, конечно, тогда даже не вспомнил, что мы сидим на российско-грузинской государственной границе, которую когда-нибудь станут охранять пограничники.

Спускались сначала тоже по снежнику, но он быстро кончился, лишь попадались его островки. Вот Сергеич гулко протопал по такому островку, подточенному снизу говорливым ручейком, и сказал: "Прощайтесь, друзья, со снегом, - этим летом вы его больше не увидите". Будущее показало, что в этом вопросе он глубоко заблуждался, - «его бы устами, да мёд пить!»

Посреди ровной площадки на берегу мутной реки Долры показался кош, ещё больше, чем северный приют, похожий на сарай. По площадке бегали свиньи, похожие на диких кабанов, полосатые поросята.

Подошли к кошу поближе, скинули рюкзаки, за эти два дня успевшие насточертеть. Увидев нас, из дома вывалила толпа сванов разного возраста, от мала до велика. Купив у них холодного айрана, с наслаждением выпили этого вкусного напитка.

Немного отдохнув, пошли дальше. Появились островки хвойного леса, - идти стало заметно веселее. Стало вечереть, пора выбирать поляну для ночлега. По этой тропе туристы ходили часто, поэтому такое место на берегу Долры мы быстро нашли. Поставили палатки на полянке с кострищем посредине, разожгли костер и сварили ужин.

На огонек к нам зашли две женщины-сванки. Мы их усадили к "столу", предложили чаю. Сначала они как будто были не против, но когда узнали, что воду мы взяли прямо из Долры, сразу засобирались, и, что-то пробормотав о невысоком качестве воды, о коровах и свиньях, тоже припадающих к этому источнику в верхнем его течении, ушли, так и не прикоснувшись к кружкам. Мы были менее брезгливы, и, напившись чаю, повели неторопливую беседу.

Природа вокруг была великолепна, - большие разлапистые ели и сосны оставили небольшой промежуток, через который виднелась крутая скала, протыкающая тёмные облака. Из звуков были только шум говорливой Долры и треск прогорающих веток. Насладившись этой красотой, мы со Славой забрались в свой просторный спальник и, расслабив уставшие за день мышцы, словно младенцы в одной люльке, уснули под шорох начавшегося дождя.

 

День третий. 13 августа. Настроение с утра было приподнятым, ведь идти, а, значит, и нести изрядно надоевший груз на своих плечах нами предполагалось недолго и всё время вниз. Но, как известно, «мы предполагаем, а Бог располагает», и делал он это совсем не в соответствии с нашими планами.

Собрали лагерь и двинулись дальше. По дороге попили нарзану возле небольшого сарайчика, в котором у местных жителей был оборудован импровизированный санаторий, - в наполненной минеральной водой большой бочке по самую шею сидела женщина, от чего-то, видимо, лечилась.

Наконец показалось первое сванское селение. Остановились в центре у полуразрушенной, - родовой, как пояснил Семёныч, башни, сложенной из потемневшего от времени известняка. Семья, или даже целый род в такой башне могли держать оборону от врагов, как внешних, так и внутренних, спасаясь от кровной мести.

На пустынной улице никого не было, но вот к нам подошёл старик-сван. Спросили у него, где можно сесть на машину, чтобы доехать до Местии. Оказалось, что идти до трассы осталось несколько километров, и ещё он добавил, что до их столицы очень быстро можно дойти напрямик через горы. Обрадовались этому известию, и, не купив даже хлеба, полезли вверх. Скоро прошли заброшенное селение, теснившееся на склоне, а дорога шла всё выше.

Мы уже изрядно проголодались, когда показался одинокий кош. Гонцом туда послали Диму. Скоро он вернулся с двумя лепёшками, куском сыра и известием, что до Местии идти еще часа четыре. Помянули деда недобрым словом. От навалившейся вдруг усталости идти становилось всё труднее. В другое время залюбовался бы высившейся слева громадой заснеженной Ушбы, но сейчас было не до красот и чудес.

Наконец, привал. У туристов продукты уже кончились. С большой удовольствием достал из своего рюкзака две банки колбасного фарша, - всё легче станет. Съев сектор лепешки, кусочек сыра и немного субпродукта, почувствовал себя гораздо бодрее.

Дошли до перевала, огляделись. Далеко внизу, километрах в двадцати виднелось какое-то селение. Неужели это Местия? От этой мысли стало не по себе. Стали спускаться. Пошли альпийские луга с пятнами снега. По снежному мосту перешли широкий ручей. Кто-то вспомнил вчерашнее пророчество Сергеича о последнем снеге.

Стало вечереть. Пошли вниз над невероятно грязным ручьем. По дороге встретили мальчишку-свана погоняющего четырёх быков. К нашему неописуемому удивлению, по острым камням он прыгал совершенно необутым. Расстояние до Местии мальчик оценил в два километра, которые растянулись до десяти, не меньше.

Пришли в село к одиннадцати часам. Я еле волок ноги, рюкзак, казалось, выворачивал плечи. В кромешной тьме вышли на центральную площадь, пересекли её и по высокому мосту через Ингури попали на турбазу. А там всё вдруг обернулось самым чудесным образом. Нам показали площадку, где можно поставить палатки, дали хлеба и почти полведра ещё горячей манной каши. Очень скоро, сытые и довольные, мы сидели у костра, смотрели в обступившую нас темноту и каждый, наверное, с содроганием думал о том, как бы нам было нехорошо, если бы мы всё ещё бродили по горам в такую темень. Только во втором часу разошлись по палаткам и погрузились в сон, какой бывает после трудного дня.

 

День четвертый. 14 августа. Проснулись в десятом часу с приятной мыслью, что сегодня уже не нужно взваливать на себя тяжёлые рюкзаки и, уподобившись мулам, с утра до вечера идти под ними, упёрши взгляд в тропу. Надели парадно-выходные костюмы, и пошли осматривать местные достопримечательности.

Чтобы продегустировать национальную сванскую кухню, для начала зашли в столовую, нашли её весьма неплохой. Затем осмотрели краеведческий музей, во дворе которого находится могила национального героя Сванетии, великого альпиниста, "снежного барса" Михаила Хергиани. После посещения музея поднялись в одну из родовых башен, которые, придавая Местии особый национальный колорит, возвышались над всеми другими строениями.

Завершая культурную программу, зашли с Сергеичем в какую-то харчевню, где по старому русскому обычаю, отметив наш удачный совместный поход, "за всё хорошее" распили «на троих» бутылку терпкого сухого вина "Саэро".

Нам со Славой осталось закупить только немного продуктов, туристы же намеревались назавтра лететь на "кукурузнике" до Сухуми.

Вернулись на турбазу, стали укладываться. Когда были уже совсем готовы, подошли туристы из Ленинграда, предложили нам со Славой взять некоторые продукты, которые у них оказалось в избытке. Мы вошли в их положение, и, чтобы освободить от лишнего для них и совсем не лишнего для нас груза, взяли большую пачку сухого молока, пакетов десять супа и мешок сухарей. Тепло распрощались с вернувшимися из экскурсии по Местии туристами, и, договорившись встретиться с ними на пляже в Сухуми, тронулись в путь, – нас ждал второй, автомобильный этап нашего путешествия.

Едва мы вышли на центральную, мощеную камнем площадь Местии, издалека увидели загружающийся людьми грузовик с торчащими дугами для отсутствующего тента. Со всех ног устремились туда. Подбежав, осведомились - куда едем? Услышав, что машина до Зугдиди, возблагодарили судьбу и тоже забрались в уже заполненный кузов. Здесь были и старики, и женщины, и дети. Все они о чём-то возбуждённо говорили. У многих на груди были пришпилены фотокарточки одного и того же симпатичного парня. Мы предположили, что вся эта орда едет на свадьбу к этому своему родственнику и только потом узнали, что, наоборот, у сванов это, - форма выражения траура по умершему.

Наконец, грузовик тяжело тронулся. Проехав с полкилометра, он остановился, и в кузов втиснулось еще человек пять. Таких остановок было ещё, как минимум две, поэтому народу в кузове стало, как сельдей в бочке.

Наконец, мы выехали из Местии, и, подпрыгивая на ухабах, покатили по пыльной дороге. Скоро волосы у всех стали сереть и рубашка у меня из клетчатой превратилась от пыли в равномерно пепельную. Наша скорость при этом не превышала тридцати километров, и, если учесть, что до Зугдиди их было сто пятьдесят, мы приготовились к многочасовому аду.

Но вот постепенно наши попутчики стали высаживаться, и в кузове стало свободнее. Спрыгнув вниз, каждый подходил к водителю и протягивал ему бумажный рубль. Стали посещать неприятные мысли, что и нам не избежать этой процедуры в Зугдиди, а ведь там рублём уже не отделаешься!

Но пока что мы любовались открывающимися всё новыми видами. Дорога была прорублена в скалах по правому берегу Ингури, которая вилась далеко внизу. Справа поднималась отвесная скала, где-то высоко над нами переходящая в лес. Довольно часто вдоль дороги стояли на столбиках ящики наподобие американских почтовых, только без передней стенки. Они, как я уже знал, ставились в местах, где машины падали в пропасть и были предназначены для того, чтобы поставить в них стакан и бутылку с вином при поминании жертв аварий. От их количества становилось не по себе.

Только часа через четыре подъехали к Хаиши, стоявшем как раз посредине между Местией и Зугдиди. Здесь шофер устроил себе и оставшимся пассажирам перекур. Мы со Славой пошли в местную пивную пропустить по кружке пенного напитка. Стоящий за прилавком продавец - здоровенный грузин - взял две полулитровые банки, и, отставив их, чуть ли не на полметра, пускал из крана тугую струю. Когда пена достигала края, он небрежно откидывал банки нам, - красиво, в общем, работал.

Хотя таким образом тара наполнялась едва ли наполовину, требовать долива пива после отстоя пены мы благоразумно не стали, - вдруг продавец справедливо возмутится, достанет из-под прилавка саблю и изрубит нас "в капусту". Несколько наших новых попутчиков, забрав две трехлитровые банки, наполненные точно таким же способом, уединились за занавеской в отдельной комнатушке.

Допив своё не первой свежести пиво, вернулись к машине. Постепенно собрались все пассажиры нашего транспорта и тронулись, было, дальше. Подъехали к какому-то дому, в котором сразу захлопотали и стали выносить вещи на погрузку, - среди них были такие очень разные предметы, как телевизор и мешок с квохчущими курами. Вслед за вещами в кузов поднялся молодой парень лет двадцати пяти в белоснежной рубашке, как мне показалось, русский, а может и сван, - они, в отличие от грузин, более светлые, почти русые.

Снова поехали, но метров через сто опять остановка, - это шофёр стал возиться с задним колесом. Мы со Славой сидели на борту и взирали на горы, обступающие это тихое селение. Тут моё внимание привлек притормозивший неподалеку грузовой автомобиль с кузовом под брезентовым тентом. Его я заметил уже давно, ещё на дороге. Иногда он обгонял нас, а потом останавливался у скальных выемок, и из него вываливали люди с молотками на длинных ручках, такими же, что были и у нас. Ясное дело – братья геологи.

План созрел мгновенно... Зная пробивную способность Славика в организационных вопросах, в трех словах объяснил ему суть дела. Он сразу всё понял, тем более, что тоже взял геологов на заметку ещё раньше, спрыгнул вниз и уже через несколько секунд беседовал с людьми, сидевшими в рядок в кузове сразу за кабиной. Договорился он на удивление быстро. Прибежав назад, одним духом, по пунктам, доложил обстановку: а)дагестанские геологи из Махачкалы; б)едут с работой к Черному морю; в) через десять километров собираются остановиться на ночевку; г) нас взять согласны.

С этими словами он схватил свой рюкзак и кинулся с машины. Я подал ему свою ношу и тоже спрыгнул на землю. "Надо бы поблагодарить шофера", - сказал я, намекая, что по старшинству это должен сделать Слава. Он подошёл, помялся около занятого колесом водителя, но, так и не осмелившись его побеспокоить, вернулся назад.

Махнув рукой на формальности с благодарностями, побежали к грузовику с дагестанскими номерами. А в ней оставшееся от экспедиционного имущества место к тому времени уже было забито весёлыми тётками и мужиками-грузинами. В эту компанию затесался и тот русский дядя в сванке, который пил "за все хорошее" на кухне северного приюта перевала Бечо. Посмотрев на эту толпу, я засомневался, что со своими рюкзаками тоже сможем там поместиться.

Мои опасения были напрасными. Некоторое время, правда, я ощущал значительные неудобства. Во-первых: приходилось стоять вопросительным знаком, во-вторых, когда машина подпрыгивала на выбоинах, недостатка в которых не было, мне приходилось стукаться о фанерный верх, а раза три и о поперечный брус, что было весьма болезненно. Вот поэтому я вполголоса ругал себя и Славика (его то за что?) за решение поменять транспорт.

Но всё это было потом, а сначала мы плавно тронулись с места. Вдруг раздался громкий гортанный крик. Наверное, поэтому наша машина остановилась. К её заднему борту подбежал водитель покинутого нами грузовика и стал что-то очень громко говорить. Что именно, из-за сильного его акцента понятно не было, но в том, что он требовал денег, я не сомневался, - только и слышалось: дэнга, дэнга, - поэтому сразу отвернулся, как бы не замечая его, - каждый ведь имеет право быть глухим, и это не вина, а беда его.

Покинутый или, скорее, оперируя понятием из лексикона последних лет, кинутый нами водитель, пошёл дальше, - не поднимаясь в кузов (впрочем, и некуда было), он стал настойчиво дергать меня за полу штормовки. Не почувствовать этого было невозможно, поэтому я с трепетом взглянул в разъярённое лицо шофёра, - его можно было понять, ведь прямо на глазах от него уезжали несколько его законных рублей.

"Дэнга давай!", - на вполне сносном русском пояснил водитель несколько повышенным тоном. Я уж готов был отдать ему сколько-нибудь денег из нашего "общака", но стоящий за моей спиной Слава, который во всей этой истории остался как бы в стороне, шепнул мне на ухо, что нужно заявить, что у нас нет денег, а на "нет", как известно, и суда тоже нет.

Ободренный поддержкой друга, я так и сделал, - сказал, что денег у нас нет, а для пущей убедительности добавил, что мы студенты, намекая на наши неограниченные льготы на проезд в транспорте, включая и попутные грузовики. Всё же, когда машина снова поехала, совершенно искренне я крикнул быстро удаляющемуся от нас обозленному шоферу всё то же "Большое спасибо!", но едва ли его удовлетворила такая плата. Местные жители, свидетели нашего разговора, одобрительно зашумели, им, видимо, понравилось, как легко и элегантно мы ушли от оплаты. На короткое время у меня поднялось настроение, а от чего оно потом упало, я уже рассказывал.

По своему исполнению, только что описанная сцена очень напоминала эпизод из фильма «Двенадцать стульев», когда в окружении таких же гор Остап Бендер бежал за весьма похожим грузовиком с абсолютно аналогичным требованием и почти с таким же результатом.

Справедливость всё же восторжествовала, потому что получилось так, что с водителем мы рассчитались, но не деньгами, а, так сказать, по бартеру. Дело в том, что в спешке, в кузове его машины я забыл свой геологический молоток на крепкой кизиловой ручке, а его рыночная стоимость была никак не меньше, чем три рубля, - тех, не нынешних. Совесть наша осталась чиста, ведь мы не нарушили завет: "Подай просящему", ведь молоток в хозяйстве, а шофёру в его трудной работе тем более, - всегда нужен.

…В тесноте и в моей обиде ехали минут двадцать. Но вот первая остановка и человек пять с хохотом вывалили наружу, - они, видимо, были навеселе, – и хором поблагодарили шофера. Жить стало лучше и гораздо веселее, а когда ещё через пару километров из чужих остался только всё тот же мужик в сванке, - мы то со Славой были уже вполне свои, - ко мне опять вернулось хорошее настроение, не покидавшее уже до конца путешествия.

Наконец, мы свернули с дороги под самый склон в густую траву и стали готовить ночлег. Скотовод в сванке тут же пересел в следующий за нами бортовой "газик", и больше на нашем пути не попадался, в противном случае мы подумали бы, что он нас преследует.

Быстро растянули большую палатку, расставили в ней раскладушки для геологов. Выяснилось, что хватит места и для нас, поэтому свою палатку мы расчехлять не стали. Приступили к приготовлению ужина. Оказалось, что у геологов не было хлеба, сахара и чая, и поскольку всё это было у нас, то, выложив на общий стол перечисленные продукты, мы с удовлетворением почувствовали свою полезность для общества.

Потом мы сели чистить картошку, а водитель по имени Бей-Булат вместе с начальником пошли за водой на чистый ручей, который метров за пятьдесят перед остановкой мы переехали на своей машине. Уже смеркалось. Вдруг вдали показались два огонька от автомобильных фар и стали приближаться, подпрыгивая на неровностях дороги. Возле ручья они остановились, постояли немного и двинулись дальше.

Когда машина поравнялись с нами, я узнал старую знакомую, и на всякий случай отвернулся. Потом подошли начальник и Бей-Булат, с молочной флягой, наполненной хрустальной водой и подтвердили, что это был «наш сванский друг». Он спрашивал о двух дерзких туристах, которые "кинули" его, но находчивый Бей-Булат, смекнув, чем дело пахнет, чтобы избежать нашего кровопролития, ответствовал, что мы уехали, пересев на следующую за ними машину.

Приготовили ужин, сытно поели, попили чаю с вареньем из грецких орехов, которое я пробовал в первый и, пожалуй, в последний раз. Под аккомпанемент Славиной гитары, на которой бренчал молодой геолог Саша, после ужина до полуночи пели песни и, наконец, под шум неспокойной Ингури заснули.

 

День пятый. 15 августа. Пробуждение на следующее утро было прекрасным, чудесным, замечательным, - нам ничего не надо было нести, нас кормили, обещали отвезти к синему тёплому морю, - в ближайшем будущем, в общем, нас ждали одни удовольствия безо всяких осложнений.

Для начала мы окунулись со Славой в холодные и мутные воды Ингури. Простудиться не боялись, - были закалены ежедневными купаниями, то в бурном Зеленчуке в Архызе, то в водопадах, вытекающих из-под ледников, то в высокогорных озерах под тающими снежниками.

Затем снова тряслись по неровной дороге, пару раз останавливаясь у обнажений, потом горы отодвинулись и ушли назад, - мы вырвались в широкую долину. Начался асфальт, потянулись селения с пышными садами – Грузия! В Зугдиди сделали пересадку на другую машину, из четырех геологов остался только их начальник.

Вот, наконец, море. Проехали Очамчиру, «без единого выстрела» по мосту через всё ту же Ингури пересекли грузино-абхазскую границу, обозначенную тогда только на карте, затем ещё несколько мелких поселков и въехали в Сухуми. Ещё раньше "дагестанцы" посоветовали нам остановиться не в столице Абхазии, по причине её перенаселенности в летнее время и малой возможности обосноваться где-нибудь на берегу "дикарями" (только так это и планировалось нами), а чуть подальше, - в Новом Афоне.

У новоафонского железнодорожного вокзала тепло попрощались с коллегами и побрели, куда глаза глядят, по инерции на север. Дошли до какого-то магазина, остановились в нерешительности, рассуждая вслух о своих проблемах, заключающихся в поисках места для постановки палатки, чтобы оно было уютно расположено и скрыто от посторонних глаз. Тут из магазина вышел солидный мужчина в очках. Проходя мимо, он услышал наш разговор, подошёл и сказал, что знает место, где можно останавливаться дикарями.

Мы повернули в противоположном, южном, направлении и послушно двинулись вслед за нашим добровольным проводником. Километра через полтора, когда Новый Афон кончился, повернули к морю. Вышли на пляж, на котором на надувных матрасах лежали четыре парня – они играли в карты. Здесь, в расположенном рядом лесочке мы и жили потом четыре дня, поставив свою палатку подле их такого же жилища.

Место для палатки определили нам старожилы и подсказали, где взять вина, чтобы выпить за знакомство, снабдив трёхлитровым полиэтиленовым бидончиком. Вино с ласковым названием "Изабелла" продавалось в первом же доме слева, если въезжать в Новый Афон со стороны Сухуми. В его подвалах вызревало красное ароматное вино по цене один рубль за литр.

Принесли бидончик в лагерь, поставили у деревца. Откуда ни возьмись, среди нас появился дядя с большим носом и курчавыми волосами, разговаривающий с сильным абхазским акцентом. Потёршись немного среди уже обжившихся парней, он подошёл к нам и дал почитать интересный документ, в котором говорилось о запрете постановок палаток возле моря в не отведенных для этого местах. После этого он потребовал с нас пять рублей, долженствующих отменить для нас действие запрещающего постановления. Мы, конечно, сказали, что являемся студентами дневного обучения и, стараясь казаться убедительными, с грустью в голосе добавили, что с деньгами у нас большие проблемы и очень давно. "Денег нет, а вино, как я вижу, покупаете", - резонно заметил дядя, увидев просвечивающую через полиэтилен бидона красную "Изабеллу". "На предпоследние, студенты ведь, родину не продадим - рубашку продадим, но вина по хорошему поводу обязательно выпьем, - незамедлительно ответили мы, - только немного на дорогу осталось".

Сошлись на двух рублях. Дядя проворчал, что их ему не хватит даже на бутылку чачи, но, по его лицу было видно, что он был доволен и этим. Потом все вместе выпили за знакомство невероятно вкусного вина, от которого слегка зашумело в голове, и стало хорошо и спокойно. На этом наши приключения закончились, осталось ничем не замечательное безделье.

На четвертый день, отлежав бока на пляже, накупавшись вдоволь и позагорав, вдоволь натанцевавшись на дискотеке при какой-то турбазе, мы сели в электричку и снова "зайцами" доехали до Сочи (так ведь и не затратили, негодники, на все дороги, включая крымские, ни единой студенческой копеечки), пересекли при этом ещё одну нынешнюю государственную границу – абхазско-российскую. В городе-курорте наши пути расходились, и на перроне сочинского вокзала мы распростились со Славой до близкого уже сентября, до занятий на третьем курсе, и не в прежнем качестве "первых" геохимиков, а петрографов безо всякого номера.

Тени появляются на закате

Не зря, видно, говорят, что новичкам везет. … Молодым специалистом, в должности стажера-исследователя геологического института Дальневосточного научного центра, я проводил свой первый после окончания МГУ полевой сезон. Вдвоем с напарником, студентом-практикантом владивостокского политеха Анатолием Петуховым, мы работали в приморской тайге к западу от посёлка Ольга, в “арсеньевских” местах, подробно описанных Владимиром Клавдиевичем в книге “По Уссурийскому краю”.

Наш маленький лагерь, – палатка и два бязевых полога-накомарника под одним тентом, - располагался на невысоком берегу реки Мысовки, до переименования маньчжурских и китайских гидро- и топонимов называвшейся Тенфуровой, правом притоке р. Минеральной (Сандагоу). Река Минеральная, в свою очередь, сливалась с р. Аввакумовкой, несущей свои воды в залив Ольги.

Все ближние маршруты за неделю были пройдены, времени до приезда экспедиционной машины из Владивостока ещё было достаточно, поэтому, чтобы не сидеть без дела, я решил сделать многодневный маршрут с переходом в верховья левых притоков р. Васильковки (Сыдагоу) – ручьев Извилистого и Рассыпная Падь, затем маршрутом вдоль р. Б.Сеировой с отбором проб и образцов планировал спуститься к Аввакумовке и по проходящему вдоль нее и р. Минеральной шоссе (при известной доле везения на попутном транспорте) вернуться на Мысовку.

Наш путь проходил по хребту Мохнатый Мыс через г.Половинкина. На старых картах, которыми мы тогда ещё пользовались, она называлась Тазовской. В этом топониме тоже были китайские корни, – русские поселенцы называли тазами людей, рожденных от смешанных удэгейско-китайских браков, русифицировав их китайское наименование “да цзы”. До сей поры на Аввакумовке существует село, населенное тазами, хотя название у него самое, что ни на есть русское - Михайловка.

Утром намеченного для выхода в маршрут дня накрапывал дождь, и мы тронулись в путь только после полудня, когда просохла трава, поэтому перед г.Тазовской-Половинкина оказались лишь к вечеру. Мы поднимались по поросшему густым кедровым стланником узкому водоразделу по мягкой, устланной рыжей хвоей звериной тропе, то и дело ныряющей под толстые разлапистые стволы.

На нас были увесистые рюкзаки с продуктами, посудой, чехлами от спальных мешков, запасной одеждой, пологами, без которых при обилии мокреца в этих местах спать было немыслимо, тентом от дождя и тяжелыми, как кирпичи, надувными резиновыми матраcами. Для приготовления чая был взят самый настоящий чайник с длинным носиком. Обходящиеся минимумом снаряжения опытные туристы, - таких, какими тогда, наверное, выглядели мы с Толей, - презрительно называют именно «чайниками». Такое определение, широко применяемое по отношению ко всем новичкам, не только в туризме, наверное, было навеяно обликом начинающих туристов, бредущих с привязанными к рюкзакам чайниками. Приобретя опыт первой “многодневки”, лишние предметы в длинные маршруты я потом уже никогда не брал, а необходимое всегда заменял облегчёнными вариантами.

Мы были неплохо вооружены. На плече у Толи висела его гордость – вертикалка 16-го калибра, а у меня на шее, – так с пригибающим к земле рюкзаком было удобнее, – короткий кавалерийский карабин выпуска печально знаменитого тридцать седьмого года. На поясах у нас болтались большие охотничьи ножи, а в руках, как посохи, мы несли геологические молотки на длинных ручках, которые в случае необходимости также можно было использовать в качестве холодного оружия. Так подробно о нашем арсенале я пишу потому, что, как последует из дальнейшего, при других, менее благоприятных обстоятельствах, оно нам очень даже могло пригодиться, если, конечно, мы успели бы им воспользоваться.

Постепенно поднялись выше зоны леса, нам открылись неописуемой красоты виды, но было не до них, – спотыкаясь, мы перепрыгивали через пружинящие ветки стланника, под особенно толстыми, если это было возможно, приходилось проползать на четвереньках. Слабый ветерок дул навстречу, немного охлаждая наши потные лица.

Примерно в полукилометре от маячившей впереди вершины, обычно шедший в маршрутах первым, я почему-то немного приотстал - то ли за камнем наклонился, то ли внутренний голос подсказал, что именно сейчас торопиться не стоит. Вдруг явственно слышу возбужденный Толин шепот: “Тигра, тигра!” На мгновение вспомнились сказочные персонажи Винни Пух с Пятачком и их друг, симпатичный и добродушный полосатый зверь Тигра.

Я сделал шаг влево и тоже его увидел. Он стоял метрах в десяти правым к нам боком и, как мне показалось, его усатая морда в первые секунды выражала чувство удивления и досады, ведь судя по всему, мы с Толей застали его врасплох. Видно также было, что он растерян и не знает, как же ему теперь поступить. Мы же, как говорится, застыли, как вкопанные.

Не спуская с нас своих желтых глаз, тигр тоже не двигался, дав нам возможность хорошенько его рассмотреть. Это был довольно крупный зверь, не меньше двух метров в длину, покрытый великолепным густым мехом. Конец толстого длинного хвоста у него нервно подёргивался. В остальном же держал он себя в своих мощных лапах довольно спокойно: стоял молча, зубы свои не демонстрировал, смотрел теперь, я бы даже сказал, - печально (очень тогда хотелось верить, что печаль эта не сродни слезам крокодила, ведь её можно было трактовать и так, - придётся, как это ни прискорбно, этих двух с рюкзаками съесть), - злоба в его глазах не читалась. В этот погожий день у него, хорошо выспавшегося, было, видимо миролюбивое настроение. Также чувствовалось по всей его комплекции, что от голода он явно не страдал.

Довольно добродушный вид и совсем не агрессивное поведение тигра позволили нашим сердцам не провалиться в пятки, волосам не встать дыбом и не поседеть, - они сделали это всё-таки, но гораздо позже, - а нам самим не испытать приступы “медвежьей болезни” и не потерять дар речи, - такой случай, произошедший с одним из лесорубов, описан известным дальневосточным писателем-натуралистом Сергеем Кучеренко, и произошло это как раз на Васильковке, куда сейчас мы направлялись, - после встречи с гигантской кошкой на несколько часов он онемел, - мычал только и пальцем в тайгу показывал.

Так мы и стояли втроём в полной нерешительности. Потом тигр величественно повернул голову и, уже не глядя на нас, сошел с тропы и двинулся по склону. Прежде, чем окончательно раствориться в хвойном море, его полосатая шкура с минуту ещё помелькала между мохнатых лап стланника.

Несколько минут мы оживленно обменивались впечатлениями, ведь прежде мне доводилось видеть тигров только в зоопарке, а Толе и подавно лишь на киноэкране в “Полосатом рейсе”. Я посетовал, что мой “Зенит” лежал в рюкзаке, хотя у меня самого не было уверенности, что под внимательным взглядом “царя зверей”, мне пришло бы в голову манипулировать фотоаппаратом, рискуя спровоцировать смертельный прыжок. Не стоит, наверное, и говорить, что в соответствии со сложившейся ситуацией, о применении своего оружия за всё это время мы даже не помышляли.

… Двинулись дальше. Вышли на довольно плоскую вершину, заваленную покрытыми лишайниками глыбами вулканических пород, которую венчал невысокий геодезический тур. Сбросили изрядно надоевшие рюкзаки, огляделись. Уже вечерело. Почти весь день немилосердно палящее на безоблачном небе солнце сваливалось к горизонту. Покоренная нами вершина на всём обозримом пространстве господствовала над окружающими высотами, и от открывшегося вида бесконечной тайги, извивов рек и пересекающихся горных хребтов захватывало дух.

Встали на вершине спиной к садящемуся солнцу, глянули вниз, чтобы сверху рассмотреть дальнейший свой путь и … обомлели. На ровном, как будто заснеженном поле тумана, простирающемся ниже нас, лежали гигантские, метров по сто длиной наши тени. Они были на удивление четкими, а головы обнимали радужные нимбы. Послушно повторяя все наши движения, тени поднимали многометровые руки, подпрыгивали и приседали вместе с нами.

Впечатлённый увиденным, я вырвал из полевого дневника листок и написал: “12 июля 1975 г. здесь были два святых геолога: Геннадий Ботряков и Анатолий Петухов”. Нимбы над головами наших теней как будто позволяли хотя бы на небольшое время причислить себя и своего напарника к лику святых. Вложил записку в ружейную гильзу, оставшуюся после того, как Толя отсалютовал в воздух из своей двустволки, и поместил её среди плоских камней, слагающих тур (возможно, она до сих пор там).

…Полюбовались своими тенями-исполинами, - когда ещё такое придётся увидеть, - покуда потянувший ветерок не разорвал, а вскоре и вовсе не разогнал туман. Внизу проявилась каменная осыпь - курум, длинным языком спускаюшийся к далекому лесу в верховьях ручья. На востоке светлела полоска Японского моря, хорошо просматривались очертания Ольгинского залива.

Надо было идти вниз. Уже без тропы мы продирались сквозь густые заросли стланника, где раза два я падал лицом вперёд, а для полноты ощущения получал по затылку чувствительные удары карабином, перевешенным назад, - теперь было удобнее его нести именно так. Наконец, вышли на крупноглыбовый курум. Где-то на середине пути, измученные жаждой, мы стали испытывать танталовы муки, - глубоко под камнями с шумом текла вода, но, не имея под рукой подъемного крана, добраться до неё не представлялось возможным.

Чертыхаясь и отпуская более крепкие выражения, когда нога срывалась с камня, ведь вся наша “святость” развеялась вместе с туманом, на дрожащих от напряжения ногах мы допрыгали до первой развесистой березы, и были тут же по-царски вознаграждены, - прямо из-под могучего дерева бил даже не ключ, а настоящий фонтан холодной и чистой воды, той самой, которая долго дразнила нас своим журчанием под курумом. Сначала мы пили, погрузив в неё свои разгоряченные лица, даже, кажется, не сняв рюкзаки. Потом достали кружки и, уже не торопясь, стали смаковать каждый глоток этой удивительно вкусной воды.

Дальше я решил не идти, - маршруты можно было начинать прямо от родника. Поставили поблизости полога под тентом, а у “фонтана” оборудовали кухню.

….Через пять дней мы добрались до своего лагеря на Мысовке. Все время, пока мы были в маршруте, ни одна тучка не заслонила солнце (и звезды по ночам), ни одна капля дождя не упала на наши головы. К лагерю мы также подходили в жаркую, солнечную погоду. Но едва мы расправили натруженные рюкзаками плечи, с запада показалась мрачная черная туча, подул ветер. Сначала слабый, в считанные минуты он превратился в настоящий ураган.

Мы срочно подтянули растяжки терпеливо ждущей нашего возвращения палатки и едва успели нырнуть внутрь, как с небес обрушился настоящий поток. Тайга наполнилась громом и треском. Могучие тополя и липы, в изобилии растущие в долине и по бортам Мысовки, ломались ветром невероятной силы, словно спички, некоторые выворачивало с корнями, - последствия урагана мы наблюдали несколько позже. На наше счастье, место для лагеря было выбрано удачно: крупные деревья поблизости не росли, а те, что росли, устояли под натиском стихии.

Ураган бушевал минут десять, потом так же внезапно всё кончилось. Громадная туча ушла в сторону моря, выглянуло солнце, перекинув через долину мост радуги, защебетали птицы. Вспомнилось тютчевское: "Гроза прошла, ещё курясь, лежал/ Высокий дуб, перунами сражённый, /И сизый дым с ветвей его бежал,/ По зелени, грозою освежённой,/Но уж давно, звучнее и слышней / Пернатых песнь по роще раздалася, / И радуга, концом своих ветвей / В зелёные вершины уперлася".

Едва мы выбрались из палатки на «освежённый» грозой воздух, со стороны лесной дороги, по которой совсем недавно сами пришли, услышали громкий призывный крик. Мы хором откликнулись, и несколько секунд спустя прямо из мокрых кустов к нам выскочила аккуратная рыжая лайка Кема, а чуть позже показался и её хозяин, – наш завлаб Владимир Георгиевич Сахно, а с ним сотрудник Александр Вржосек. Они приехали из Владивостока, чтобы забрать нас для продолжения работ в других районах Восточного Сихотэ-Алиня.

Быстро собрали лагерь, загрузились в вахтовку и вскоре уже были на Аввакумовке, где и заночевали на широкой косе. Вечером по своему экспедиционому приёмнику мы узнали, что в окружающем нас мире произошло ещё одно замечательное событие – где-то высоко над нашими головами, в космосе, произошла стыковка нашего «Союза» и американского «Аполло».

Из книги “По Уссурийскому краю” я узнал потом, что во время своих путешествий В.К.Арсеньев также встречал тигра на склонах Тазовской. Возможно, встреченный нами зверь был его потомком? В одной из книг мне попадались и описания гигантских теней на облаках. Книгу написал топограф, а тени-исполины, стоя на закате на высокой вершине, он видел в горах Сахалина. Это редкое, возникающее благодаря интерференции световых лучей оптическое явление, впервые описанное в горах Гарца в Германии, даже имеет, оказывается, свое название: “броккенское видение”.

Эта замечательная во всех отношениях история в том же году имела неожиданное продолжение, в котором совершенно невероятным образом переплелись такие казалось-бы несопоставимые вещи, как оптическое явление - тени и, как это ни удивительно, полосатый хозяин тайги – тигр.

Уже наступил сентябрь, когда мы, отработав в несколько районов, стояли на реке Малая Кема. Рыбы там практически не было по причине исключительно малых размеров реки, усугубленной засушливостью конца лета, и нам пришлось перейти на приевшуюся уже тушенку. В один из погожих дней мы собрались на охоту вместе с Александром Вржосеком и Толей Петуховым и хвостатой «тёзкой» реки Кемой. Наши надежды были связаны с кабанами, они в окрестностях лагеря явно водились, - следы их жизнедеятельности были повсюду.

Несколько часов свободного поиска по тайге положительного результата не дали, и мы уже засобирались поворачивать назад. Стоя на терраске журчащего внизу ручейка, невидимого в густых кустах, мы тихо совещались, - на охоте ведь громко не разговаривают, чтобы не распугать зверей, которых всем хочется подпустить поближе и увидеть сквозь прицел своих ружей. Вдруг мне послышался едва различимый характерный хруст гальки, который мог производить только какой-нибудь зверь. Я предостерегающе поднял руку, призывая к молчанию, и на языке жестов дал понять Толе и Александру, что внизу кто-то идет. Словно пограничная собака в дозоре, Кема тоже насторожила уши. 

Прошло несколько томительных секунд, прежде чем между кустов внизу замелькало что-то рыжее. Как по команде, мы вскинули свои ружья, и вдруг к своему ужасу, чуть повыше мушки, очень явственно, я рассмотрел длинные темные полосы на рыжем фоне. “Не стреляйте, это тигр!!!”, - зашипел я, и Вржосек, уже готовый надавить на спусковой крючок, не решаясь выстрелить, недоуменно посмотрел вниз. И в этот самый момент грохнул взорвавший тишину выстрел, - это Толя выпалил из ружья по животному, которое я принял за тигра. 

Произошло это не со страху вовсе, ведь совсем недавно у нас была вполне благополучная встреча с дикой кошкой на сопке Тазовской, а исключительно из боязни убить или поранить этого великолепного зверя. Потом Толя утверждал, что не слышал меня, потому и выстрелил раньше других.

Сразу после этого мы увидели, как из кустов выпрыгнула косуля и высокими, упругими прыжками поскакала вверх по ручью. Тут уж и мы с Вржосеком со своими винтовками присоединились, устроив настоящую канонаду. Вдруг нам показалось, что коза захромала. Подумали, что дело сделано и отпустили рвущуюся с поводка Кему.

Потом случилось необъяснимое, - коза остановилась, как будто покорно ожидая своей участи, но как только наша собака прыгнула на неё, ловко увернулась и поскакала обратно мимо нас, словно “бегущий кабан” на стрелковом стенде. Кема не отставала, повизгивая от досады, что не может ухватить её за ногу. Стрелять в такой ситуации, - значит подвергать смертельной опасности собаку, поэтому мы только проводили глазами этот быстро скрывшийся в кустах дружный тандем. Некоторое время мы ещё слышали из леса треск ломаемых веток, а также лай и повизгивание Кемы, затем всё стихло.

Всё “представление”, довольно подробно описанное здесь, длилось не более полуминуты, жаль не было секундомера, чтобы замерить его длительность, ведь “точность”, - это известно всем, – вежливость королей, а вот “неточность” – вежливость неудачливых охотников, каковыми мы все оказались в тот день.

Все было кончено: “актеры” разбежались. Немного обалдевшие, мы спустились к ”сцене”, где был поставлен импровизированный “спектакль”, сожалея, что нельзя, как на репетиции или же на прогоне в настоящем театре повторить “проход” с самого начала. Однажды мне довелось присутствовать и видеть, как это бывает, на настоящем прогоне премьерного спектакля в Омском драматическом театре, куда меня пригласил его директор, мой старый владивостокский товарищ, геолог Борис Мездрич. Вот тогда уж, на втором “дубле”, казалось, мы бы не промахнулись и “актеры” подольше оставались на “сцене”, одному из них, правда, пришлось бы умереть, - на том спектакле в Омске, кстати, один из главных героев так и делает – благополучно умирает. Через несколько минут после его "смерти" я уже знакомился с ним в кабинете директора, на стене которого висела фотография Бориса вместе Александром Солженицыным, – он тоже был проездом в Омске по пути следования в Москву, и подобно мне, запросто зашел в театр на чай к Мездричу.

…Поискали следы крови на траве. Не обнаружив её, поняли, что, симулировав ранение, коза нас ловко обманула. Впрочем, её можно было понять, ведь ставка для неё была не больше, но и не меньше, чем - жизнь.

Готовясь ответить за упущенного козла, я сконфуженно молчал, одновременно пытаясь сообразить, почему мне вдруг привиделся тигр. Довольно быстро нашлось удовлетворительное объяснение этому. Дело было в том, что от кустарника на шкуру зверя легли тени, принятые мной за полосы на тигриной шкуре, а поскольку встреча с настоящим тигром ещё не изгладилась из моей памяти, его нарисовало перед глазами моё воображение.

Выпущенная из Толиного ружья пуля, скорее всего, срикошетила от кустов и не задела косулю. Он сокрушался потом, что стрелял не картечью, - разлетаясь веером, она существенно повышает шансы на охотничий успех и очень эффективна при стрельбе по не очень крупному зверю. По сути, я спас козу, - у неё не было никаких шансов уйти от пуль из двух карабинов и одного ружья, когда она шла так осторожно. Впрочем, Толя тоже невольно приложил руку к делу охраны диких животных, - подожди он несколько секунд со своим выстрелом, то мы бы наверняка успели проделать в шкуре козы несколько аккуратных отверстий. Вполне возможно, что и одного выстрела хватило бы.

Вскоре вернулась тяжело дышащая Кема. Она тоже чувствовала свою вину, что так легко “купилась” на манёвр козы, и отводила глаза в сторону. Не солоно хлебавши, мы вернулись в лагерь, чтобы продолжать потчеваться надоевшей тушенкой, зато теперь и у меня есть своя охотничья история.

Возвращаясь к первой фразе моего повествования, хочу добавить, что в дальнейшем мне, исходившему сотни километров по приморской тайге, иногда вопреки правилам техники безопасности одному, и практически без оружия, - молоток, впрочем, со мной всегда был, - так и не довелось больше встретиться с тигром. Как не пришлось более созерцать и призрачные тени с нимбами над головой, но жизнь ведь ещё продолжается!

Хроника плавающего вездехода

Пейзаж на фоне дождя

Неделю подряд идёт дождь. Брянта разлилась во всю ширь своих берегов и не верится, что ещё недавно почти на всех перекатах её можно было перейти в коротких сапогах. Мари разбухли, словно перины и, не в силах удержать в себе лишнюю влагу, по многочисленным ручейкам непрерывно отдают её в реку. Просочившись сквозь торф, вода окрасилась в цвет тёмного пива, - сходство с ним усиливают плывущие по поверхности потока комки белой пены.

Мимо берега проносит коряги, обломки деревьев и целые стволы, которые обрушились с подмытых берегов и отправились в путешествие вниз, к Зейскому морю. «Брянта», - с эвенкийского, - “река со многими истоками”, но и без перевода понятно, что их, истоков, более, чем достаточно.

Приняв справа в себя ещё один бурный ручей, метрах в трехстах ниже нашего бивака поток бьёт в отвесные гнейсовые скалы. Отскочив от них, река круто поворачивает влево, образуя подковообразную излучину. Место весьма живописное, поэтому мы и выбрали его неделю назад для своего временного - на одну ночь - лагеря, но не могли, конечно, предположить тогда, насколько долгим окажется наше здесь пребывание.

У противоположного берега упругое течение треплет туго натянутый толстый капроновый фал. Один его конец привязан к стоящей прямо у уреза воды высокой лиственнице с полуобнажёнными корнями, другой косо уходит в воду, - там, в холодной глубине, стоит наш вездеход ГТТ. Только этот фал служит свидетельством тому, что могучий поток ещё не уволок нашу машину в яму на повороте реки, - туда, где течение заметно ослабевает. Река набрала колоссальную мощь, ведь сейчас все её “многие истоки”, скатившись со Станового хребта, собрали почти непрерывно льющуюся с небес дождевую воду в одно русло, поэтому наступление такого весьма нежелательного события, как перемещение машины на ещё большие глубины, недосягаемые даже в малую воду, кажется весьма реальным.

Дни и ночи напролёт дождь мелко шуршит по крыше палатки, и, в другой, более благоприятной обстановке, очень уютный этот шелест растравляет мне душу.

 

От Судьбы не уйдёшь и не уедешь

Отработав на титаноносном габброидном массиве в верховьях Брянты в окрестностях давно уже брошенного, но ещё отмеченного на некоторых картах Октябрьского прииска, наш полевой отряд возвращался на трассу БАМ. На станции Дипкун, тогда ещё конечной к востоку от Тынды, вездеход предполагалось погрузить на железнодорожную платформу, чтобы перебросить на крайний северо-запад Амурской области, где его скоро ждали на реке Имангре, - там было известно несколько месторождений и рудопроявлений титана, поэтому этот район довольно часто посещался геологами разных организаций.

Не остался в стороне и Амурский комплексный научно-исследовательский институт Дальневосточного Научного Центра Академии Наук СССР, и ещё один его отряд был готов продолжить там полевые работы, но, как это часто бывает, Судьба (так и хочется в этом месте её охарактеризовать так – «злодейка») бесцеремонно вмешалась в наши планы, - от неё не убежишь, как ни старайся.

Через много лет после описываемых событий на скромном обелиске, стоящем на обочине шоссе между Шимановском и Свободным, на крутом повороте, я прочитал такие слова: «Здесь закончил свой путь рыцарь Жером Кателуан 27 августа 1994 года. Чтобы почтить его, помните о его чертах: справедливости, искренности и лояльности». Я вспомнил сообщения в газетах того времени, - в них говорилось о гибели в Амурской области совершающего кругосветное путешествие французского мотоциклиста. Позади у него были десятки тысяч километров, но вот этот злосчастный поворот оказался для него роковым. Судьба, злодейка!

...Дорога была нелегкой, постоянно приходилось обходить многочисленные прижимы, каменистые участки, поэтому за первый день мы сумели пройти лишь километров сорок, - две трети расстояния до магистрали. Особенно тяжелым был отрезок пути через Лучанский гипербазитовый массив, - русло разрезающей его реки как противотанковыми надолбами было завалено облизанными водой чёрными глыбами дунитов. Такие места приходилось объезжать по залесённому берегу. Нередко нам приходилось брать двуручную пилу и подобно заправским лесорубам валить встающие перед вездеходом деревья.

Заночевали на сухом высоком берегу перед крутым поворотом. После завтрака быстро свернули лагерь, погрузились в вездеход и взялись форсировать реку по неглубокому броду. Этим путём мы уже прошли почти месяц назад, - на противоположном берегу, на покрытом плотным илом поросшем нежной травкой пляже ещё были видны две спускающиеся в воду лесенки от траков нашего вездехода. К ним он и пошлёпал вброд потихоньку, глухо постукивая гусеницами по гальке, а затем, натужно рыча, попытался вскарабкаться на приглубый берег. Наш водитель Олег, высокий парень лет двадцати двух, однако, не учёл, что на довольно крутой, подмытый течением высокий галечный пляж тяжёлой машине будет не выбраться, - гусеницы вездехода скользили по гальке, сваливая её в реку, но всякий раз железная черепаха бессильно сползала вниз.

Эх, «подстелить бы соломки», - взять бы, да вернуться тогда на правый берег, пройти по пляжу до мелкого переката и безо всякого риска спокойно перебраться на пологую косу метрах в пятидесяти выше по течению. Тогда к обеду мы уже находились бы на трассе, дальше был совершенно безопасный участок пути. С другой стороны, тогда не было бы и всей этой истории.

...Чтобы не терять время, мы решили идти вдоль берега, - глубина это позволяла, вездеход на плав не становился. Когда до косы уже было рукой подать, тягач вдруг наткнулся на подводную преграду и остановился, - гусеницы пенили воду, не сдвигая десятитонную махину ни взад, ни вперед. Причина остановки обнаружилась быстро, - машина наползла на узкий, но длинный валун, аккуратно пропустив его между своими гусеницами, и накрепко зацепилась за него днищем. В малую воду этот валун, наверняка оказывается на поверхности и в виде небольшого островка возвышается над уровнем реки.

Трагедии в подобном событии обычно нет, и оно чревато лишь задержкой минут на двадцать. Для проведения процедуры “самовытаскивания” необходимы всего три предмета двух наименований: бревно и две замкнутые цепи с крючками. Применяются они так.

На бревно длиной чуть больше ширины вездехода накидываются цепи, которые зацепляются на обеих гусеницах вышеупомянутыми крючками, для чего в траках имеются соответствующие отверстия. Включив заднюю скорость, тягач затаскивает бревно под себя, - цепи надеваются как раз для того, чтобы бревно никуда не “убежало” от наезжающего на него железа, - и с его помощью сталкивает себя с преграды, будь то валун, пень или просто спрессованная почва, если вездеход выкопал в грунте глубокие канавы и, как выбросившийся на сушу кит, беспомощно лежит на брюхе.

В полностью укомплектованной машине всё перечисленное имеется в наличии: цепи лежат в кузове у заднего борта – всегда под рукой, - а специально для бревна снаружи имеются хомуты, которыми оно пристегивается к борту. Цепи у нас были, а вот бревно, работая в тайге, где деревьев - не счесть, возить с собой мы не считали нужным, что нас в итоге и подвело, и задержка, связанная с затратой времени на изготовление подходящего бревна, надолго отделила нас от цивилизованного мира.

Поначалу же ситуация представлялась вполне штатной, поэтому никакой паники на борту нашей амфибии не наблюдалось. Раздевшись до трусов и захватив топор и двуручную пилу (а я еще и фотоаппарат), вдвоем с Сергеем Батуриным, мускулистым, как Шварценеггер, тридцатишестилетним “малым”, мы спрыгнули в прохладную воду, которая была нам чуть выше пояса, и выбрались на берег.

В экспедиционной иерархии АмурКНИИ Сергей был мелким «полевым командиром» – начальником отряда. Несмотря на гораздо менее внушительные габариты, я был «полевым командиром» покрупнее – начальником экспедиции. В институте их было три и в соответствии с районами работ, назывались они по-китайски, – китайцы обожают всё привязывать к сторонам света, вплоть до стен своих жилищ: Южная, Северная и Западная.

Названием своей экспедиции – «Северная» - мы гордились. В ней было что-то от покорителей Арктики и Северного полюса, хотя, следует сказать, наш «север» находился примерно на широте Екатеринбурга, но, с другой стороны, «запад» – на меридиане Алдана. Любитель всяческой атрибутики, Сергей изготовил трафарет из двух сплетающихся друг с другом букв «С» и «Э» и ещё в Благовещенске пометил этим красивым логотипом всё отрядное имущество - баулы, палатки, тенты, чехлы от спальных мешков, да и сам вездеход. Нам оставалось только нанести на своих телах татуировки: «Не забуду СЭ!».

Название нашего отряда тоже было неслабое: «Лучанский», хотя к солнечным лучам оно не имело никакого отношения, а происходило от эвенкийского «луча» – русский, - так эвенки назвали бледнолицых, более трёх веков назад пришедших на их землю. На карте Амурской области есть несколько ручьёв, рек и горная вершина именно с таким названием. В виде наименования крупного массива горных пород оно перешло и на геологичeские карты.

 

Не все купания одинаково полезны!

Для начала, Сергей вытесал из тонкой лиственницы длинный шест, которым оставшийся на борту Витя Борисов, - огненно-рыжий меланхоличный парень, второй год после окончания политехникума работавший у нас лаборантом, - попытался столкнуть вездеход с преграды. Увы, тягач, хоть и раскачивался на валуне, слезать с него упорно не желал. Пришлось свалить дерево потолще, и «отредактировать» его, срубив сучки и отпилив лишние части.

Чтобы зафиксировать «для истории» весь процесс на фотопленку, я остался на берегу, а Сергей с Витей проделали все описанные выше необходимые манипуляции. Взревел двухсотсильный мотор, гусеницы затащили бревно на глубину, словно щепку, и машина легко сползла со злосчастного валуна.

И вот тут произошло то, что могло мне присниться лишь в кошмарном сне. Передняя часть вездехода вдруг “клюнула” и стала стремительно погружаться. В считанные секунды уровень воды в реке сравнялся с раскрытым выхлопным люком. Конструкция вездехода предусматривает закрытие люка подпружиненной крышкой, однако, чтобы крышка постоянно не хлопала, Олег прикрутил её барашками к борту. В широкую горловину хлынула забортная вода, быстро заполнившая носовой моторный отсек. Захлебнувшись собственным дымом, дизель зачихал и заглох. Мёртвым грузом железа тягач лёг на речной грунт.

Хотя всё произошло чрезвычайно быстро, до меня мгновенно дошёл весь трагизм случившегося, - выкрутиться без посторонней помощи из внезапно сложившегося отчаянного положения теперь нам нечего было и мечтать. Принимая же во внимание удаленность места аварии от цивилизации, впору было стреляться или за компанию с вездеходом утопиться. Несмотря на такую трагическую перспективу, неожиданно оказавшись в роли фотографа-папарацци, которым, как известно, хлебом их не корми - дай поснимать какую-нибудь катастрофу, я, мысленно глотая слёзы и сдерживая рыдания, продолжал щёлкать своим “Любителем”.

Вовремя вспомнив, что безвыходных положений не бывает, с суицидом я решил погодить и тоже принял участие в эвакуации груза, - внутри совсем недавно ещё такой горячей и живой машины уже вовсю плескалась вода.

Олег попытался спасти аккумуляторы, но получив по рукам несколько чувствительных электрических разрядов, оставил занятие по откручиванию проводов от клемм. Тут же из груды барахла была извлечена резиновая лодка, накачана прямо на крыше кабины, и через люки в ней всё экспедиционное имущество, остатки продуктов и образцы пород и руд в ящиках за несколько рейсов были переправлены на недавно покинутый нами правый берег. Оборудовать лагерь на близком левом берегу не представлялось возможным, – сразу за узкой полосой затопляемого в большую воду пляжа начинался поросший лесом крутой склон.

Под брезентовым тентом внутри машины остались только две двухсотлитровые бочки с соляркой и дизельным маслом. Горюче-смазочные материалы были приобретены нами в Дипкуне у военных железнодорожников, силами которых строился центральный участок трассы. Бочку с соляркой мы ещё даже не открывали, ездили пока на полной перед выездом в тайгу заправке, а вот вторую уже почти ополовинили, – вездеход оказался весьма охочь до смазки, и Олег всегда держал под рукой пару наполненных двадцатилитровых канистр для регулярного подливания масла в систему. Их мы тоже оставили в кузове, полагая, что оттуда они никуда не денутся. Будущее показало, что в этом вопросе мы глубоко заблуждались.

 

Спасение утонувших - дело рук и ног самих утонувших!

Для разрешения двух вечных вопросов «кто виноват и что делать?» сама собой создалась комиссия по расследованию аварии, в которую добровольно вошли все члены отряда. Она быстро установила, что столь быстрое затопление нашего плавающего вездехода произошло вот почему. Покуда задрав нос, и соответственно, опустив «корму», тягач стоял на валуне, через щель, образовавшуюся из-за неплотного закрытия заднего борта, внутрь интенсивно поступала вода. Когда же передняя часть машины опустилась, в полном соответствии с законами физики вода сразу переместилась туда. Результатом этого переливания из одного «сосуда» - кузова, в другой, сообщающийся с первым, - носовую часть, стало критическое её погружение со всеми вытекающими из этого факта печальными последствиями.

Эвакуировав всё на берег, разложили походный стол со стульями неподалеку от ещё неостывшего кострища и, бросая тоскливые взгляды на реку, сели держать совет, решать второй вопрос: «что делать?». Какой-нибудь альтернативы единственному варианту спасения утопленной машины, впрочем, для нас не существовало, - нужно было добираться до Дипкуна, где в какой-нибудь организации, имеющей в своем гараже такой же вездеход, упасть на колени перед начальством и упросить выделить его на два-три дня, - их должно было хватить, чтобы вытащить тягач и вернуться обратно. Даже мне, оптимисту, с самого начала задача казалась хоть и выполнимой, но чрезвычайно трудной.

Километрах в пятнадцати выше стояла партия хабаровских геологов, производивших работы по поискам коренных проявлений платины в пределах уже упомянутого Лучанского массива. Накануне мы познакомились с их начальником, Александром Михалевским, когда на изрыгающем дым вездеходе вывалились из тайги на реку, где он проходил маршрутом по скальным береговым обнажениям. Более трех недель до этого события мы видели только друг друга, поэтому не преминули остановиться чтобы поговорить. Было чертовски жаль, что вездехода у хабаровчан не было, и в нынешнем нашем отчаянном положении они могли оказать нам лишь моральную поддержку.

В итоге было решено оставить в лагере Витю, а также Иру – единственную среди нас представительницу прекрасного пола. Как и Витя, она работала у нас лаборанткой, а в полевых условиях выполняла коллекторские обязанности и по совместительству была нашей матерью-кормилицей. Ну а мы с Сергеем и Олегом отправлялись в путь, на трассу, к людям.

Витя переправил нас на лодке на противоположный берег, мы пожали руки на прощанье, издали помахали Ире, провожающей нас в позе плачущей Ярославны, и двинулись навстречу неизвестности.

 

Язык хоть докуда доведёт!

Сначала мы шли то по берегу, то, срезая широкие петли, прямо по тайге, затем километров сорок ехали по тряскому притрассовому шоссе на “Урагане”, - машине, предназначенной для перевозки ракет средней дальности поражения, Добрались до Дипкуна, когда столовая и хлебный киоск уже были закрыты, последние минуты работали другие магазины. В продуктовой сетке проходящего мимо нас мужчины заметили бутылку коньяка. После столь неудачного дня все мы вдруг почувствовали естественную необходимость снять нервное напряжение, поэтому, получив от счастливого обладателя коньяка информацию о том, где в такой неурочный час можно раздобыть этот напиток, направились в указанном направлении.

После непродолжительных переговоров, необходимых из-за того, что шёл уже второй месяц действия знаменитого антиалкогольного указа, продавец овощного магазина выдала нам из-под прилавка две бутылки армянского коньяка. Достать хлеб оказалось ещё проще, – попросили у светлоголового парнишки, выглядывавшего из дверей своего барака, он и вынес его полбуханки, попутно объяснив путь до гостиницы, ведь нам пора было думать о ночлеге.

Гостиница представляла собой длинный барак за деревянным забором. Прямо на отгороженной территории начинался взбегающий на крутую сопку берёзовый лес. В гостиничном холле было непривычно пусто, не обнаружили мы и стойки с традиционной надписью на ней, сообщающей об отсутствии мест. Середину холла занимал биллиардный стол, по бокам стояли мягкие кресла.

Заглянули в приоткрытую дверь первого номера, - там стояли шесть кроватей и стол, за которым пили чай первые встреченные нами в поначалу казавшейся совершенно необитаемой гостинице люди. Это были два молодых парня, в раскрепощённом облике которых легко угадывались студенты. Они подсказали, что для вызова распорядителя нужно нажать незамеченную нами кнопку звонка, висящего снаружи рядом с входной дверью.

Вскоре после посланного нами сигнала из небольшого жилого дома в глубине двора вышла слегка полноватая молодая женщина. С первого взгляда она показалась мне знакомой. Ну конечно! - она могла бы быть сестрой-двойняшкой Галины Польских. Несмотря на столь разительное сходство с обаятельной и почти всегда в своих ролях доброй киноактрисой, казалась она неприветливой, больше похожей на тёщу, которую как-то довелось ей играть. Надо сказать, что и в том фильме она подобрела, когда сама неожиданно стала невесткой.

Несмотря на кажущуюся недружелюбность, “Галина”, как я стал её про себя называть, без лишних слов поселила нас, направив всех в одну комнату, - ту самую, где мы уже общались с ужинающими студентами. Ко времени нашего второго пришествия они уже закончили свою трапезу и вышли в холл погонять костяные шары с номерами на боку.

Нам тоже пора было подкрепиться. Закусывая купленным вместе с коньяком салатом и захваченной из лагеря тушёнкой, мы осушили одну бутылку и плавно перешли ко второй. Жить стало лучше, жить стало веселее! По ходу составили план действий на завтра, затем мы с Олегом тоже вышли в холл, где студентам биллиард уже наскучил, - они сели в кресла, передав кий нам.

Познакомились со своими сокоешниками. Они оказались художниками, членами ССО - студенческого строительного отряда откуда-то из-за Урала, снятыми с трассы специально для написания призывов типа: “Даёшь досрочную укладку золотого звена на центральном участке БАМа!”, а также рисования профилей молодых людей обоего пола, устремленных вдаль, навстречу ветру, солнцу, светлому и прекрасному будущему, - после выпитого коньяка вера в него и в нас значительно окрепла.

За окнами гостиницы “постепенно сгустились сумерки” (воспользуюсь уж этим литературным, не лишённым поэзии, штампом), и мы, наконец, оказались в кроватях на белых простынях, впервые за месяц, в течение которого нашими постелями были спальные мешки, возложенные на надувные резиновые матрасы. Насыщенный драматическими событиями день закончился.

 

Экскурс в историю

Спал я плохо, пробудился с тоской в груди, ведь нам предстояло перед кем-то “ломать шапку”, а кому это по вкусу? Для начала мы позавтракали в рабочей столовой, потом сходили на почту, откуда телеграммой я поздравил со вчерашним днем рождения живущую за тысячи километров от места описываемых событий свою маму, - если бы не злополучная авария, я сделал бы это вовремя. Поэтому и запомнил, - хоть ночью спрашивай, - эту печальную дату: 18 июля 1985 года.

Телефонная связь не работала, а телеграфировать в институт о случившейся аварии я не стал, ещё надеясь быстро выбраться из передряги. Моё нежелание сообщать о случившемся объяснялось тем, что за последние три года это был уже второй вездеход, утонувший при моём, хотя и косвенном, участии, и мне не хотелось получить в АмурКНИИ совсем не почётное в мирное время звание “истребителя” вездеходов.

Произошла та история тоже на БАМе, и втянутыми в неё оказалось гораздо больше народа, включая нашего руководителя – директора института Валентина Григорьевича Моисеенко.

Вместе со своими сослуживцами тогда я впервые оказался там для работы на титановом месторождении Большой Сэйим на Каларском хребте. Поезда в западном направлении от Тынды ходили в то время лишь до Усть-Нюкжи. На ней мы и сгрузили с платформы свой новенький вездеход. Поселок строителей при станции именовался по-другому - Юктали, как и река, на берегах которой он был расположен, правый приток быстрой и своенравной Нюкжи, петляющей по “голубой долине”, - именно так переводится с якутского её название.

Надо сказать, что поначалу, пока железнодорожный путь ещё не улежался, поезда по строящейся магистрали передвигались медленно, и доходило до того, что проехавшие свою остановку пассажиры, не рискуя разбиться, могли спрыгнуть с поезда на ходу. Мне довелось наблюдать, как мужчина, проснувшийся уже после отправления со станции Кувыкта, чертыхнувшись, взял свои вещички, не спеша вышел в тамбур и уже скоро был снаружи, живой и невредимый, только раздосадованный тем, что возвращаться домой приходится пешком.

Вот на такой скорости мы и ехали на платформе от Ларбы до Усть-Нюкжи, лёжа вповалку в своих спальниках у самых гусениц вездехода под растянутым над головой тентом, - поначалу вездеход был адресован в Ларбу, поскольку информация о том, ходят ли дальше поезда, не была известна даже в Благовещенске.

В Юктали мы основательно загрузились ящиками с тушёнкой, сгущёнкой, завтраками-обедами-ужинами туриста и другими питательными и вкусными продуктами. Слава магистрали в те годы гремела на весь Союз и ближнее зарубежье, представленное тогда странами социалистического лагеря, поэтому в магазинах там, в отличие от других городов и весей нашего необъятного государства, там только птичьего молока не было.

 

Танкисты грязи не боятся!

Вездеходчиком к нам был прислан Миша Рогов, уроженец Центральной России, бывший мотогонщик и механик-водитель боевого танка в рядах Советской Армии. Он приехал вместе со Славой Римкевичем, который тут же отбыл в Ларбу, где ему нужно было дожидаться В.Г.Моисеенко, затеявшего экспедиционную поездку по рудным объектам прилегающей к магистрали территории.

Миша совсем недавно демобилизовался из армии, где кроме навыков вождения танка, накрепко усвоил закон: “Железное должно ломаться!” Проверяя ходовые качества машины в экстремальных условиях, Миша загнал её в такую даже для вездехода непролазную грязь вперемешку с булыжниками, что у того вырвался “с мясом” задний каток-ленивец. Произошло это совсем рядом с сухой и твердой, только что не асфальтированной дорогой и средь бела дня на глазах изумленных такой дуростью строителей БАМа. Тягач пришлось вытаскивать из грязи, а потом заваривать корпус и менять некоторые детали. На устранение неполадок ушла масса времени и, что немаловажно, - спирта, который везде и во все времена был безотказной валютой. Надо здесь добавить, что найденный мной сварщик поначалу отказывался делать эту работу даже за спирт, поскольку оказался очевидцем позорного фиаско нашего вездеходчика и не хотел связываться со столь бестолковыми по его мнению людьми, но некоторыми - словесными - аргументами я убедил его взяться за сварочный аппарат.

Сразу после этого инцидента я связался по телефону с В.Г.Моисеенко с предложением сменить водителя на более опытного, - ведь нам предстояли переезды по таёжным дорогам, которые и дорогами-то назвать было трудно, а Миша показал себя зелёным новичком, да ещё с очень вредной для техники идеологией. Договорились всё же испытать его в деле ещё, о чём потом оба сильно пожалели.

С “зализанными” в Усть-Нюкже “ранами”, громыхая траками по гравийному шоссе, вьющемуся вдоль ещё не сданной в эксплуатацию “чугунки”, наш вездеход покатил на запад. Объект наших исследований находился на Имангре, левом притоке широкой и полноводной Олёкмы, и примерно на середине перегона по шоссе нам ещё предстояло пересечь эту “реку, неминуемую в пути”, – именно так переводится с эвенкийского её название.

Так уж получилось, что обе наши экспедиции, о которых идёт здесь речь, проходили в бассейнах рек, по которым из Сибири на Амур попадали известные землепроходцы. Более трехсот сорока лет назад, перевалив через Становой хребет, на плотах со своей ватагой по Брянте спускался лихой казак Василий Поярков, чтобы затем по Зее и Амуру проплыть д Охотского моря, и почти одновременно с ним по Олёкме прошел “со товарищи” ещё более знаменитый путешественник Хабаров, в честь которого на транссибирской магистрали назвали столицу Дальнего Востока - город Хабаровск, а также небольшую станцию Ерофей Павлович.

На Олёкме вышла небольшая заминка. Её берега уже соединил железнодорожный мост-красавец, приспособленный и для автомобильного движения. Для этого поверх металлических конструкций был положен деревянный настил, предохраняющий рельсы от повреждений, а по бокам протянуты отбойные деревянные брусы. Вышедшая на грохот подъезжающего вездехода женщина-охранница, сославшись на соответствующие инструкции, запрещающие проезд по мосту гусеничному транспорту, поначалу наотрез отказывалась нас пропустить по нему. Она порекомендовала разыскать в посёлке перед мостом трал, - на них перевозят трактора и прочую технику на гусеницах, способных повредить полотно дороги или моста.

Всё это существенно нас задерживало и к тому же предполагало неминуемое расставание с очередной порцией спирта, которого после приключений в Усть-Нюкже и без того оставалось немного. Пришлось мне в красках расписать чрезвычайную важность наших работ и, делая упор на то, что гусеницы вездехода практически не оставляют следов на деревянном покрытии (что является сущей правдой), гарантировать полную сохранность моста, чтобы в виде исключения его “хозяйка” нарушила свои строгие предписания.

Не сразу, но она сдалась, и быстро пожалела об этом, потому что управляемый Мишей Роговым вездеход шел не прямо, а зигзагами, периодически наезжая на боковые брусы, безжалостно их царапая. Всё же мост устоял, хоть и был железным, а если и сломался немного, то лишь в деревянной его части. Забегая вперёд, скажу, что через месяц с небольшим, уже с другим водителем, нам снова пришлось ехать через этот мост и уговаривать регулировщицу движения по мосту пришлось неизмеримо дольше, но опять это удалось. Надо сказать, что, полностью реабилитировавшись, проехали мы тогда «без сучка, без задоринки».

Ориентируясь по топографической карте пока еще незнакомой нам местности, доехали по трассе до Имангры, свернули влево на уже исполосованную вездеходами марь, и тягач, выстреливая своей выхлопной трубой длинные струи голубого дыма, двинулся к нашей конечной цели. То ли Наполеон, то ли Черчилль сказал как-то, что в России нет дорог, а есть одни только направления, - он, этот оракул, как будто на вездеходе по нашим марям поездил, - там все как раз именно так.

Километров через пять увидели вездеход, приткнувшийся к крупноглыбовому куруму, спускающемуся, казалось из-под самых небес. С трудом заметили на каменных развалах людей, кажущихся снизу муравьями на гигантском муравейнике. Они были чем-то заняты, но понять, чем именно, снизу было нельзя. Полагая, что некоторая информация о дороге нам будет не лишней, я не поленился подняться к ним и не пожалел об этом.

Копошащиеся на склоне люди оказались мерзлотоведами из МГУ, с которыми я сразу нашел общих знакомых, - с одним из них, Александром Тюриным, весьма популярной на геологическом факультете личностью, в годы обучения в аспирантуре я жил в одном блоке зоны “Г” и даже помогал делать ему петрографическое описание пород курумов. Он был заядлым театралом, иногда и меня снабжал билетами в московские театры, предлагая, правда, введя за кулисы Театра Сатиры в качестве рабочего сцены, зарабатывать их самому.

По сию пору помню, что самые тяжелые декорации были на спектакле “Женитьба Фигаро” с Андреем Мироновым в главной роли, а вот на “Беге”, где генерала Хлудова играл Анатолий Папанов, декорации были полегче.

Кроме меня, среди хороших знакомых Александра Тюрина был Владимир Высоцкий, который подарил ему на память свой большой портрет с именной надписью: “Тюрину Саше – добра!”. Судя по рассказам моих неожиданных собеседников, пожелание великого барда сбылось, всё у Саши было хорошо. Через много лет после той встречи на Имангре я узнал, что Александр Тюрин стал заместителем декана геофака МГУ, - во как, знай наших!

Мерзлотоведы ставили на куруме приборы, позволяющие им производить наблюдения за этими каменными потоками. Посоветовать по поводу дороги они нам ничего не могли, поэтому, придерживаясь наезженной колеи, мы двинулись дальше. На одном из участков пришлось даже пилить лес, чтобы вездеход смог протиснуться сквозь частокол деревьев, когда одна из “дорог” завела нас в тупик.

Месторождение титановых руд располагалось в левом борту реки в двадцати километрах от трассы, но мы до него немного не доехали и свой палаточный лагерь поставили на высоком правом берегу несколько ниже по течению. Ехать дальше с Мишей за рычагами не рискнули, - дорога оказалась промытой временными потоками и представляла собой две глубокие канавы, по её сторонам стоял густой хвойный лес.

Вода в реке была высокой, и, чтобы перебираться на другой берег, нам пришлось налаживать лодочную переправу. В первый день благоустраивали лагерь и обкатывали переправу, а уже назавтра сходили в маршрут. В небольшом поселке из трех-четырех балков у ручья Б.Сэйим, давшим название месторождению, познакомились с геологами из Хабаровска, проводившими поисковые работы. Проконсультированные ими, посетили уже выкопанные горняками канавы, вскрывающие рудные тела, отобрали образцы титановых руд, предназначенных для экспозиции на Амурской ВДНХ в Благовещенске.

Доставить их туда брался В.Г.Моисеенко, который должен был скоро посетить месторождение Большой Сэйим, а добраться до него профессор собирался на нашем вездеходе, поэтому уже на следующий день, чтобы встретить директора, мне предстояла поездка на трассу. Этот маршрут восторга у меня не вызывал, слишком свежа в памяти была недавняя авария на станции Усть-Нюкжа. Дурные предчувствия томили мне грудь.

 

По закону Архимеда

Поначалу всё шло хорошо. Бросая гусеницами торф, машина на крейсерской скорости пересекала мари, мелкие болотца и ручьи, слегка побуксовав на выезде из небольшого озерца. Оставалось только переправиться через последний безымянный ручей, за которым начиналась перерезаемая бамовским шоссе марь. Не раздумывая ни секунды и не сбавляя скорости, лихой танкист (а ещё и, по его же словам, - бесшабашный мотогонщик) Миша направил вездеход в образовавшуюся на переезде через ручей лужу. Со всего хода тягач плюхнулся в неё, подняв мириады брызг, окативших нас через открытые двери.

Лужа оказалась глубокой и обладала одним неприятным для нас свойством, - её края почти отвесно обрывались вниз, поэтому траки гусениц скребли по стенкам, а вездеход никак не мог выбраться наверх. Несколькими днями раньше, прижавшись к крутому склону в сотне метрах выше по течению, ничего не ведая об этой ловушке, сие злосчастное место мы объехали стороной.

После нескольких безуспешных попыток выбраться, решили применить бревно и цепи, как уже подробно описано выше. На этот раз бревно у нас присутствовало, но вот досадная деталь: во время усть-нюкжинской аварии Миша ухитрился сломать крючок на одной из цепей, - железное же должно ломаться! Пришлось зацепить только одну сторону бревна, а другую я придерживал багром. К сожалению, этот номер не прошёл, - под гусеницу ушёл только левый конец бревна, тогда, как правый выскользнул, и вездеход на какое-то время выбрался из лужи лишь левой своей стороной, поэтому его резко перекосило и передняя правая часть опустилась под воду.

Дальше всё случилось абсолютно так же, как на Брянте, - вездесущая вода, использующая для своего проникновения куда-либо даже маленькие дырочки, через широкий выхлопной люк незамедлительно устремилась внутрь машины. В мгновение ока моторная часть вездехода с шипением затонула, - в полном соответствии с законом Архимеда, количества вытесняемой погруженными частями вездехода жидкости явно не было достаточно, чтобы удерживать его на плаву.

 

SOS - cпасите наши души!

После этого события мне осталось только спасти фотоаппарат и документы, лежавшие в рюкзаке под передним пассажирским сиденьем, который пришлось доставать уже из-под воды. Фотоаппарат успел набрать воды, и я тут же в сердцах выдернул оттуда наполовину отснятую пленку, - на нейбыла задокументирована первая авария в Усть-Нюкже.

Миша тоже выпрыгнул из вездехода, и вместе мы созерцали печальную картину нашей беды, я - горестно, а он как-то не очень, – к своему «железному закону» он уже, видимо, мысленно добавил продолжение “... и тонуть!”, и, как мне показалось, особенно не расстраивался.

Сразу стало очевидно, что нам нужна была чья-нибудь помощь и дело было «за малым»: разыскать её среди этой мари. Дорога находилась рядом, но ведь нужно было в этих малообитаемых местах ещё найти какую-нибудь технику и по понятным причинам только на гусеницах, - колёсный транспорт здесь «отдыхал».

Поставили палатку для Миши, и, утопая в мягком мху, я побрел к трассе. Томиться в ожидании попутной машины не пришлось, хоть в этом повезло, – меня сразу же подобрала вахтовка с большой будкой, заполненной рабочими трассы. Она ехала как раз в Юктали, и это было первой удачей за день, ведь именно там было назначено место встречи с Валентином Григорьевичем и изменить его уже было нельзя.

В поселке мне оставалось только скоротать вечер и ночь, а утром в условленном месте на берегу р.Юктали меня должен был ждать наш экспедиционный газик. Мои ботинки утонули вместе с вездеходом, поэтому я ходил в болотниках, что, впрочем, никому в глаза не бросалось, - на БАМе тогда это было нормой. В сапогах же и в баню пошел, - нужно было прийти в себя после испытанного потрясения, а что снимает стресс лучше хорошей парилки? Вышел из бани окрепшим и посвежевшим, словно Иванушка после бочки с кипятком.

Переночевал, или, по терминологии «вольных путешественников», «вписался» я у своего нового знакомого, который жил в очень уютном вагончике, в народе называемом “мечтой бамовца”. Удобство его заключалось также в том, что он был на колёсах и легко перемещался автомобилем и ставился в любом месте, лишь бы линия электропередач проходила поблизости, - вагончик был электрифицирован.

С хозяином Виктором с композиторской фамилией Свиридов мы познакомились буквально в первые минуты нашего пребывания в Усть-Нюкже. Тогда я сразу столковался с ним помочь нам, - выгрузить вездеход с платформы подъемным краном, едва выяснилось, что на БАМ он приехал из Дальнегорска, с Горбуши. Работая во Владивостоке, в Дальнегорске я много раз бывал, поэтому Виктор сразу признал во мне земляка.

С В.Римкевичем мы договорились, что наша встреча должна была состояться на месте первого лагеря близ Юктали, на берегу одноименного с поселком ручья. Вечером сходил туда, но там лишь торчали колышки от наших палаток и чернело холодное кострище, отчего мне стало грустно и одиноко.

Поутру снова пошёл “на явку”. Ещё с железнодорожного моста через Юктали увидел стоящую на берегу машину и поспешил туда. Все ещё спали богатырским сном: Валентин Григорьевич в кабине в гамаке, а Римкевич, аспирант Женя Куцын, сопровождающий директора в поездке, водитель Толя Шевелёв и уже известный читателям Виктор Борисов, тогда ещё учащийся Благовещенского политехникума, проходящий у нас преддипломную практику, – в поставленной на берегу палатке. Пришлось мне немного посидеть на бережке, в воду камушки покидать.

Когда все пробудились ото сна, поведал им печальную историю утопления вездехода. В соответствии с изменившейся обстановкой Валентин Григорьевич со свойственной ему энергией начал принимать стратегические решения. По моей настоятельной рекомендации, для начала он тут же повелел сменить водителя на другого. С переговорного пункта созвонились с Благовещенском, в институт были даны соответствующие указания.

План наших дальнейших действий был таков: поскольку гнать гусеничную технику пятьдесят вёрст из Юктали до Имангры у нас скорее всего не получится, - нужно было ведь ещё через “неминуемую в пути” Олёкму переправиться, - то лучше всего поискать её непосредственно на месте, - по слухам, там стояла бригада мостостроителей.

Так и сделали, - по притрассовому шоссе покатили к Имангре. Возле почти готового железнодорожного моста через реку обнаружили маленький рабочий посёлок. Беседа Валентина Григорьевича с бригадиром мостовиков длилась недолго, – “добро” на использование их трактора, бульдозера Т-100, было получено, и мы тотчас выехали.

Решили подниматься вверх по речным косам, ибо по зыбкой мари не прошел бы и временно приданный нашей экспедиции бульдозер. Дошли до устья «нашего» ручья и отправились на разведку пути к затопленному вездеходу. Сразу обнаружили, что в самом начале трактору предстояло преодолеть пару маленьких болотинок, а дальше - около двухсот метров на первый взгляд сухой мари, которую механик-водитель - узбек Алексей Ходжахунов - оценил, как вполне проходимую для своего бульдозера.

Мишу нашли в добром здравии за варкой в походном котелке компота из голубики, которая в изобилии росла вокруг, и был самый её сезон. «Полюбовались» на торчащий из воды вездеход, вернулись к трактору.

Для успешного прохождения болотинок понадобилось положить гать, поэтому нам всем пришлось закатать рукава и, отмахиваясь от туч желающих покормиться нами комаров, взяться за ручки пилы. Не остался в стороне и Валентин Григорьевич, – наравне со всеми он пилил деревья и, внося свою лепту в постройку гати, совсем как Ленин на субботнике носил бревна. Было очень досадно, что мой фотоаппарат на некоторое время вышел из строя!

Вот, наконец, болотца позади. Подминая кусты спелой голубики, трактор уверенно двинулся к вездеходу. Увы, марь оказалась коварной, – уже скоро бульдозер зарылся гусеницами в торф и лёг брюхом на марь. Вспыхнувшая было надежда на быстрое извлечение вездехода из ручья погасла, более того, теперь нужно было вытаскивать ещё и трактор. Настроение у всех снова испортилось.

В отличие от нас, Алексей духом не падал. Он сообщил, что неподалеку от автомобильного моста через Имангру, замаскированным в кустах, стоит трелёвщик, и если нам повезёт, то мы застанем там и тракториста. Трелёвщик – это специальная гусеничная машина для перетаскивания спиленного леса, имеющая сзади наклонную подвижную платформу с лебёдкой, с помощью которой она взваливает на себя связки бревен.

Поехали до нужного места. Небеса, похоже, сжалились над нами, – тракторист курил возле своей заведённой машины, словно специально поджидая нас. Ввели его в курс дела, пообещав после завершения операции хороший магарыч. Это, пожалуй, было лишним, – он был готов помочь и бескорыстно.

На свою марь вернулись вместе с трелёвщиком. Он был легче бульдозера, поэтому по проложенной нами гати быстро преодолел болотца и бойко пошел вперед, однако, продвинувшись чуть дальше первого трактора, неудачно сманеврировал и “разулся”. Наша марь после этого стала напоминать Курскую дугу после знаменитого сражения Великой Отечественной, - там и сям на ней живописно застыла гусеничная техника. Было отчего прийти в отчаяние!

Для постановки тракторной гусеничной цепи на место её сначала «разбивают», выколотив скрепляющий траки штырь-палец, а потом, надев на все катки, вновь соединяют. Когда трактор стоит на твердой дороге, эти действия проводятся быстро и результативно. У нас же получилось только разъединить цепь, собрать же её уже было нельзя, - под внутренними катками гусеница на мягкой мари изогнулась и теперь никак не состыковывалась.

Алексей успокоил нас, что нос вешать рано, что в гусеничную цепь нужно вставить дополнительные траки, что они есть, и в достаточном количестве, но за ними надо съездить в Мостовой – посёлок у моста через Олёкму.

Уже вечерело, пришлось отложить завершение операции на следующий день. Оставили всю технику на “поле брани”, а сами отправились на ночлег на берег Имангры. Машина вместе с Алексеем ушла в Мостовой за дополнительными траками.

С утра возобновили спасательные действия. Наконец-то удача повернулась к нам лицом! Сначала “обули” трелёвщик, потом с надеждой и где-то даже – со страхом, смотрели, как он осторожно подбирается к нашему вездеходу. И вот, о радость, “лесной трактор”, слегка приподняв платформу, своей лебёдкой, - совсем, как репку дедка со всей своей роднёй и домашними животными, - легко выдернул тягач из лужи.

Когда были выпиты «директорские» сто пятьдесят грамм разведённого спирту, и восторг от осознания победы немного поулёгся, стало ясно, что вытащить машину из воды, - это полдела, нужно было ещё её завести, прежде удалив из двигателя воду, которая заместила всю смазку, и устранив другие негативные последствия её попадания в двигатель. Всем этим пришлось заниматься уже другому водителю, прибывшему из Благовещенска на замену нашему горе-вездеходчику.

 

Mente et malleo!

Валентина Григорьевича поджимали сроки, поэтому, не дожидаясь окончания ремонта, он решил сходить на месторождение пешком, – геолога, как и волка, ноги кормят. Назавтра с самого утра тронулись в путь. Словно Улу-Киткан, когда-то посещавший эти места, я был проводником, нас сопровождал также аспирант Евгений Куцын, вместе с которым на резиновой лодке профессор должен был сплавиться потом из верхнего лагеря до ожидающей их машины.

Пока мы занимались вездеходом, было как-то не до любования окружающими нас красотами, а ведь уже началась золотая осень и ночные холода раскрасили тайгу и мари в огненно-бурые тона, рубинами краснела переспелая брусника, воздух был прозрачен и свеж.

Имангра, с эвенкийского, означает “заснеженная”, но, на наше счастье, было ещё далеко не то время, когда название следовало понимать так уж буквально. Путь тем не менее оказался трудным, тропа то терялась, разбегаясь по голубичным марям, покрытым моховыми подушками, усыпанных бусинками клюквы, то выходила на каменные развалы - курумы. Стараясь не сорваться, здесь приходилось прыгать с камня на камень, что в болотных сапогах и с рюкзаками на плечах было не всегда просто.

Часов за семь дошли до ручья Б. Сэйим, а до самого месторождения пришлось ещё карабкаться по крутой тропе, протоптанной геологами и горняками к разведочным канавам, гигантскими шрамами разрезающим склоны сопок. Валентин Григорьевич, наконец, отвел душу, в соответствии с девизом геологов вдоволь поработав “mente et malleo” – «умом и молотком».

Уже смеркалось, когда спустились к посёлку геологоразведчиков. Здесь мы оставили будущего академика на попечение его хозяев, в отличие от нас живущих в тёплых деревянных балках, а сами по набитой людьми и оленями тропе дошли до нашего палаточного лагеря, оставленного мной три дня назад, где оставшиеся члены отряда терялись в догадках, что же случилось с двумя посланцами и вездеходом. Их любопытство, наконец, было удовлетворено, но особенно радовался нашему внезапному пришествию Владимир Соболев, у которого давно кончились сигареты.

На другой день усадили В.Г.Моисеенко и Е.Куцына в нашу двухместную резиновую надувную лодку и, пожелав им «семь футов под килем», проводили на нижний лагерь. А на другой день, ближе к вечеру, и на нашей палаточной улице был праздник, потому что раздался гул тягача, и я, наконец, облегчённо вздохнул, будто гору с плеч сбросил, - авария, отнявшая столько времени, сил и нервных клеток, стала благополучно завершившейся историей.

 

Под лежачий камень коньяк не течет!

После новой аварии с вездеходом я невольно сравнил её с первой. Несомненно, три года назад всё было значительно проще. Тогда она случилась намного ближе к трассе, народу, занятых в её ликвидации было гораздо больше, и наконец, мы были тогда механизированы, имея для необходимых разъездов автомобиль. Тогда я приобрёл некоторый опыт, но каждая из таких ситуаций имеет свои особенности, и он не очень-то пригождается. О том, что ещё весьма выгодно отличало первую аварию от второй, я пока не догадывался.

Всегда помня, что под лежачий камень как вода, так и другие жидкости не текут, - этого в данный момент нельзя было сказать про наш бедный вездеход, - обход дипкунских организаций мы начали с посещения офиса старательской артели, работавшей на территории Якутии по северную сторону от Станового хребта. Мы знали, что вездеходы у них есть, но они могли быть на участках, как оно и оказалось в действительности - все машины находились в разъездах, и ожидались не раньше, чем через неделю, а этот срок нас явно не устраивал.

Только к вечеру мы вышли, наконец, на “Электросети”, - организацию, имеющую в своём гараже вездеход ГТТ. Информацию о нём сообщили лесники, у которых мы брали разрешение на проведение геологических изысканий в таёжных массивах, входящих в сферу их влияния. У них тоже стоял вездеход, но это был лёгкий пожарный «газик» с дюралевой будкой красного цвета, и вместе мы решили, что для нас он будет слабоват.

Мы сразу увидели стоящий во дворе «Электросетей» тягач – двойника нашего, и я почувствовал жгучую зависть к его хозяевам, ведь наша машина в этот самый момент находилась в гораздо менее благоприятных условиях. Начальника, а потом и водителя тоже нашли быстро, - он собирался уходить домой, но мы его немного задержали, чтобы поговорить о нашем деле. Андрей, - так звали вездеходчика, - выразил желание нам помочь, но ему надо было еще устранить какую-то неисправность в ходовой части машины.

Свет в конце туннеля забрезжил довольно явственно Для окончательного решения договорились встретиться утром следующего дня, и в довольно хорошем настроении мы отправились в гостиницу, где продлили срок проживания ещё на сутки, допили свой коньяк и в бодром расположении духа отошли ко сну, спокойному и безмятежному.

Наутро выяснилось, что кроме чисто технической, есть еще одна мешающая нашей скорой поездке деталь. Дело заключалось в том, что по вечерам Андрей подрабатывал “вышибалой” в местном ресторане “Северный”, и нужно было просить директора на пару дней освободить его от этой должности, ведь на носу был “уик-энд”, когда у ресторана самая работа.

Мы тут же решили идти с поклоном к директору, которая оказалась дома и к нашей просьбе отнеслась вполне благосклонно, вот только не знала, кем ей заменить Андрея. Решение проблемы она предложила неожиданное: пусть вместо него на два дня в ресторане останется кто-нибудь из нас.

Из нас троих на роль вышибалы больше всех подходил Сергей, - нехилый от природы, грубым физическим трудом за время экспедиции он накачал могучие плечи и руки и мог устрашить подвыпивших драчунов одним своим видом. Однако, справедливо сославшись на то, что как начальник отряда он не имеет морального права бросать вверенную ему технику, Батурин сразу отказался от этой почётной должности.

Олег не мог остаться по определению, и тогда пришлось согласиться мне. Для убедительности своих претензий я сообщил, что когда-то занимался каратэ, и многие навыки ещё сохранил, пообещав применить их в случае необходимости. То ли не поверив мне, то ли пожалев будущих дебоширов, директор всё-таки решила обойтись своими кадрами и, “выдав вольную” Андрею, пожелала нам удачного и скорейшего вызволения из постигнувшей нас беды.

Дорогу до места аварии, нахождение которого мы показали на имеющейся у нас топографической карте, Андрей хорошо знал, поэтому мы оставили с ним Олега помогать ремонтировать вездеход, а сами с Сергеем сначала автостопом, а затем пешком решили добираться до нашего вынужденного лагеря, откуда, раз уж Судьба нас неожиданно там “притормозила”, я ещё хотел сделать парочку маршрутов. Андрей с Олегом на исправленном вездеходе должны были приехать на место на следующий день.

 

У природы нет плохой погоды?

До моста через Брянту добрались на открытом грузовике вместе с воинами, строителями БАМа. В задней части кузова горой лежали солдатские алюминиевые котелки с прилипшей к стенкам кашей, почему-то все без крышек. Котелки весело подскакивали и гремели на каждой ямке неровной дороги. Сергей вслух похвалил эту весьма удобную в походах посуду и тут же получил в качестве презента одного из этих «весельчаков» в личную собственность.

Не прошли мы вдоль реки и пяти километров, как нас догнала чёрная туча, и из неё посыпал дождь, вымочивший нас до нитки. Потом он то затихал, то принимался идти вновь, поэтому сушиться смысла не было. Добрались до места недавнего расставания с Витей, покричали его через реку, и он тут же организовал нам переправу.

Обрисовали Ире и Вите наши ближайшие перспективы. Теперь нам оставалось только “ждать у моря погоды”. С едой проблем не было, только вот разнообразием она не отличалась. Это были свиная тушенка “Великая Стена” и другой национальный китайский продукт – рис, всё это в достаточном количестве, а также сахар и чай.

К вечеру вода в Брянте заметно прибыла и, просочившись сквозь мёрзлые мари, сильно похолодала. Чтобы оценить скорость подъёма реки, в илистый берег у уреза воды воткнули веточку. Опять заморосило, и мы спрятались в палатку. Ночью дождь разошелся не на шутку, барабанил по крыше палатки почти без перерыва.

 

Первый он, блин, всегда комом!

Утром водомерной палочки на поверхности уже не было. Дождь то утихал, то принимался идти вновь. Вода всё прибывала, и веточки, регулярно втыкаемые в берег, сначала отступали в воду, а потом скрывались в глубине. И вот тут Сергею пришла в голову счастливая мысль - «посадить» наш вездеход на «привязь». На воду была спущена лодка, и толстым капроновым фалом тягач был накрепко привязан к стоящей на берегу лиственнице. Мы ещё не знали тогда, что это спасёт вездеход от реальной опасности быть смытым в глубокую яму на повороте.

Уже смеркалось, когда откуда-то снизу донесся крик. Не было никаких сомнений, что это Олег взывал к нам из тумана. Сергей с Витей прыгнули в лодку и скрылись в мороси.

Некоторое время было тихо, а потом крик донёсся уже ближе, откуда-то из-за прижима. По довольно узкому покрытому травой берегу, - вода уже подпирала под самый склон, - я добежал до скалы, и мы с Олегом установили звуковую связь. Он вкратце рассказал, а вернее прокричал, что приехал на вездеходе и по нашему берегу пытался пройти в лагерь, но наткнулся на прижим и в темноте благоразумно решил не перелезать через скалу. Продираясь через заросли, бесшумно проплывшую лодку с Сергеем и Витей, Олег не заметил. Получив от меня рекомендацию вернуться назад, уже изрядно промокший и продрогший, Олег оставил попытки преодолеть прижим.

Вдвоем с Ирой мы стали ждать дальнейшего развития событий. Уже за полночь к лагерю причалила лодка со всеми сразу, и сразу всё прояснилось. Мы узнали, что Андрей так и не смог отремонтировать свой вездеход, поломка оказалась более серьезной, чем он предполагал, и тогда Олег попросил поехать к нам на выручку Толю - вездеходчика лесников. Тот не отказал, и вот они были здесь. Сунуться в реку они не решились, и совершенно правильно сделали, потому что легкий вездеход в такую большую воду, почти не имея шансов выбраться на берег в нужном месте, стал бы лёгкой добычей течения. Сергей с Витей, разминувшись с Олегом, благополучно добрались до вездехода и уже немного погрелись в будке “пожарника”, когда к вездеходу вышел наш мокрый, как курица, водитель, и все вместе они, то сидя в лодке, то ведя её на бечеве, вернулись в свой лагерь.

Обсудили сложившуюся обстановку. Эффективное использование лёгкого вездехода сейчас, конечно, было весьма проблематичным, но со слабой надеждой, что вода упадёт, мы всё же решили попробовать его в деле.

С утра по-прежнему моросил дождь. Вода за ночь хоть и не поднялась, но и без того её уровень был таков, что зацеплять трос нужно было с риском быть смытым потоком, потому что крюки уже находились на приличной глубине. И все же, надев на себя полиэтиленовые пленки для защиты от непрекращающегося дождя, оставив Иру в лагере, мы поплыли за поворот реки к ожидавшему нас вездеходу.

Сообща решили реализовать единственно возможный в создавшемся положении план. Для начала нужно было провести вездеход на исходную позицию. Для этого следовало перебраться в соседний большой ручей Ильдеус, подняться по нему вверх, затем перевалить в истоки ручья, впадающего в Брянту возле нашего лагеря, и по длинной мари спуститься к месту.

Довольно быстро поднялись по Ильдеусу до предполагаемого места поворота на нужный нам перевал. Полузаросшая дорога привела нас на водораздел, но перевалив в наш ручей, быстро закончилась на лесной деляне, – с неё когда-то вывозили лес. Попытались было пробиться дальше, спиливая мешающие движению деревья, но тут Толя сообщил, что бензина у него осталось лишь на обратную дорогу, - он не рассчитывал на такой длинный крюк.

От оплаты за хлопоты, пусть и оказавшиеся для нас пустыми, Толя наотрез отказался, мотивируя свой отказ тем, что совесть ему не позволяет брать деньги за невыполненную работу. Пообещав Толе наше общество в дальнейшем, тепло попрощавшись с ним, мы захватили лодку и поплелись в свой лагерь, где нас ожидала Ира с надеждами, которым, увы, пока не суждено было сбыться. Мелкий, моросящий дождь все это время не прекращался, кажется, ни на минуту.

Перед отъездом Толя снабдил нас информацией, ценность которой стала очевидна сразу: в расквартированной в Дипкуне бригаде железнодорожных войск есть вездеход, «родной брат» нашего. Приобретая в бригаде солярку и масло, мы уже имели контакты с одним из её офицеров, поэтому новый вариант, - попросить помощь у военных, - как-то сразу стал казаться весьма перспективным. Искорка надежды вновь загорелась в наших сердцах.

 

Всё делается к лучшему!

По возвращении в лагерь мы уже не жалели, что не одолели перевал на “пожарнике”, - за время нашего отсутствия вода вновь прибыла, и было очевидно, что зацепить свой вездеход мы бы уже не смогли. Даже если это каким-то чудом удалось, вытягивать машину пришлось бы с перспективой увидеть её потом переворачиваемой с боку на бок, ведь обтекаемость поставленного поперек реки тягача резко уменьшается. Уровень воды уже почти сравнялся с крышей тягача.

На другое утро вездехода мы уже не увидели, - на месте, где ещё вечером маленьким островком виднелись его крыша и брезентовый тент, не было даже бурунов и только один уходящий под воду фал показывал, что мы ещё не утратили свой транспорт, а значит и надежды на нём покататься.

К обеду в палатку заглянул встревоженный Олег с сообщением, что невидимый сейчас вездеход под напором воды стал перемещаться. Посмотрев на реку, мы убедились, что мощное течение стало стаскивать тягач (как выяснилось впоследствии, Олег впопыхах забыл включить переднюю передачу), – фал натянулся, как струна, и если раньше он был направлен перпендикулярно к берегу, то теперь его развернуло под острым углом вниз по течению. Оставалось только уповать на его прочность, как и на устойчивость дерева, ставшего для вездехода причальным кнехтом. Не единожды мы имели возможность наблюдать, как мимо проплывают вывороченные с корнем стволы, и понимали, что такая же опасность грозит и нашей лиственнице, ведь вода уже подбиралась к самым её корням.

Опять я позавидовал самому себе, тридцатилетнему, – только всемирный потоп полностью сумел бы тогда покрыть утонувший в ручье вездеход, и даже в этом случае ему не угрожала перспектива быть унесённым неизвестно куда.

Теперь от нас уже ничего не зависело, мы лежали в палатке в своих марлевых пологах, лениво переговаривались и слушали, как дождь мелко шелестит по крыше, и этот уютный в другой обстановке шелест растравлял мне душу.

 

Как из надувных матрасов сделать плот

...Только на шестые сутки, начиная с того самого дня, когда нас с Сергеем накрыла первая туча, дождь, наконец, прекратился. К вечеру тучи начали расползаться, показались клочки ярко-голубого, - как говорят тувинцы в Восточном Саяне, - «старого» неба, предвестника окончания ненастья. Все эти дни мы с надеждой смотрели на фал, – на наше счастье он держался, возможно из последних сил.

Однажды мимо нашего лагеря проплыла резиновая лодка с тремя пассажирами, – это Александр Михалевский послал из своего лагеря гонцов в Дипкун. Мы нашли в себе силы пошутить, спросив у них, не видели ли они, часом, нашего вездехода. На их естественный отрицательный ответ, мы сказали, что они только что мимо него проплыли и указали на дрожащий от напряжения, уходящий в воду фал. Вместе посмеялись, но качество смеха, разумеется, было разным, – у них он был лёгкий и непринужденный, у нас же с явным привкусом горечи и тревоги.

Вода в реке стала заметно падать, - наши водомерные веточки выстроились на крутом берегу в стройный рядок. К концу первого погожего дня, словно спина гигантской черепахи, на поверхности показалась крыша вездехода. Вероятность перемещения в недоступные для нас глубины ему теперь не угрожала.

Наутро почти вся кабина уже была над водой. Сергей с Витей на лодке сплавали к тягачу, заглянули внутрь, – им показалось, что всё на месте, лишь одно, пассажирское, стекло выдавило течением. Скоро выяснилось, что “слона”-то, вернее его отсутствия, они и не заметили.

Оставаться на месте смысла уже не было, и мы решили на другой день, все вместе, оставив палатку с некоторыми вещами и образцами, по большой воде спуститься к трассе, чтобы добраться до Дипкуна, и там повторить попытку “арендовать” вездеход. Внутренний голос подсказывал мне, что теперь у нас всё получится. Настроение было приподнятым ещё и потому, наверное, что всё-таки мы не потеряли вездеход, хотя были близки к этому.

Надувная резиновая лодка у нас было одна, да и та трёхместная, но Сергей предложил еще соорудить плот собственной конструкции, несущими частями которого должны были стать шесть надувных матрасов. Предполагалось положить на них связанный веревками каркас из тонких жердей, сверху еще надстраивалась “верхняя палуба” для вещей.

Работа закипела, и к вечеру плот был готов. Наутро каркас накрепко привязали к туго накаченным матрасам, на “верхнюю палубу” сложили спальные мешки на случай, если по пути мы где-нибудь застрянем, собрали рюкзаки с вещами и продуктами и “отдали швартовы”. На плоту с шестами стояли Сергей с Витей, в лодке с веслами сидели мы с Олегом и Ира между нами.

Вода хоть и сильно упала, но оставалась достаточно высокой, поэтому течение сразу подхватило и быстро понесло нас вниз. Наш лагерь, в котором мы провели столько томительных дней, быстро скрылся за крутым изгибом реки.

 

Тайна чёрной бочки и других посторонних в реке металлических предметов

За тремя или четырьмя поворотами, уже издали, мы заметили лежащий на берегу тёмный предмет, оказавшийся двухсотлитровой железной бочкой. Высадившись подле неё, мы с удивлением узнали свою собственную тару под горючее, под самую пробку заправленную соляркой. Это и был тот самый “слон”, отсутствие которого не заметили накануне.

Подивились мощи воды, сумевшей вытащить бочку из кузова и так далеко укатить её. Отметили место на карте, чтобы потом при благоприятном стечении обстоятельств, а на него мы очень надеялись, заехать на своём вездеходе.

Уже ввиду моста через Брянту - конечной цели нашего плавания – следующий вторым плот с Сергеем и Витей на борту наскочил на торчащий из воды швеллер, по обычному на первый взгляд буруну принятый ими за камень, и вся конструкция оказалась в реке. Вещи не оказались смытыми в воду лишь потому, что накрепко были привязаны к плоту. Единственной реальной потерей был Витин фотоаппарат, безвозвратно погрузившийся на дно. Сразу намокшие спальники стали тяжелы, словно пудовые гири.

Последние триста метров проплыли на аварийном плоту, причалили у автомобильного моста, и едва разобрали плот и “выпустили дух” из лодки и матрасов, как возле нас остановилась вахтовка, и её водитель спросил нас, не в Дипкун ли мы путь держим. Получив утвердительный ответ на свой вопрос, он выразил готовность отвезти нас туда. Насколько можно быстро мы свернули ещё мокрые матрасы, лодку, спальники, затолкали всё это в будку и, попросив водителя завезти нас прямо в гостиницу, отбыли в цивилизацию.

Хозяйка гостиницы, наша старая знакомая, встретила нас, как родных, куда только делась её суровость! От такого преображения она ещё больше стала походить на известную киноактрису с её очаровательной, доброй улыбкой. В первую очередь “Галина” обласкала Иру и выделила ей лучшие апартаменты, нас же поместила в уже знакомую нам комнату.

 

Слава Советской Армии и Аэрофлоту!

Наутро, сначала развесив спальники на заборе для просушки, посадили Иру в пассажирский поезд до Тынды, откуда в те далекие годы до Благовещенска ходил единственный прицепной купированный вагон, и уже на следующий день она была дома, где её мама уже не чаяла увидеть свою дочку живой и невредимой.Мы же занялись сугубо мужским делом. Сначала же зашли на почту, чтобы убедиться, что междугородний телефон по-прежнему не работает.

Затем уверенной поступью направились в расположение военных железнодорожников. Командира на месте не было, и мы часа полтора потомились в ожидании своей участи. Пока сидели на лавочке, обратили внимание, как на окраине поселка села, а вскоре снова взлетела и взяла курс в сторону Брянты бело-голубая “восьмерка”. Проводили винтокрылую машину равнодушными взглядами, – мало ли их тут летает по своим делам! У меня, правда, мелькнула мысль, что очень скоро вертолет, если ему будет по пути, пролетит над нашим брошенным лагерем

Появившийся, наконец, полковник внимательно выслушал просьбу, предваренную рассказом о злоключениях, выпавших на нашу долю, и … разрешил нам воспользоваться армейским вездеходом. Совершенно искренне захотелось встать по стойке “смирно!” и воскликнуть: “Слава Советской Армии – освободительнице!”

Кроме самого тягача, нам придали сопровождающего офицера, молодого лейтенанта-казаха, а также солдата-водителя. Уже шла вторая половина дня, но мы не стали ждать утра, заправились горючим, забрали свои вещи из гостиницы и попылили на восток.

Сразу за посёлком за рычаги сел Олег, более уверенно владеющий техникой вождения ГТТ по пересечённой местности, и скорость резко возросла. Дорогу Олег знал хорошо, и очень скоро мы “на всех парах” поднимались вверх по Ильдеусу, затем перевалили в долину Брянты и уже в сумерках стояли на её левом берегу как раз напротив только вчера утром оставленного нами лагеря.

Переезжать на свой берег в быстро наступающей темноте мы не рискнули, – вода показалась несколько высокой, поэтому за два рейса переправились на другой берег в лодке, сварили ужин и поскорее легли спать, чтобы приблизить час, когда осуществится наша давняя мечта, - увидеть свой вездеход на твердой почве.

С утра первым делом перегнали армейский тягач на свой берег, зацепили длинным тросом свою машину, и только тогда отвязали спасительный фал. Затем армейский вездеход с такой легкостью выкатил наш тягач на берег, что стало даже немножко обидно, - мы так долго готовились к этому событию, а всё произошло в считанные минуты. Открутили сливную пробку в днище и, оставив вездеход истекать водой, оправились за праздничный стол.

Едва мы пропустили по первой, из-за невысокого хребта, разделяющего Брянту и Ильдеус, сначала донёсся характерный стрекот, а потом выплыл бело-голубой вертолёт, уверенно взявший курс прямо на дым от нашего костра. Сидя за столом и находясь в эйфории от достигнутого, мы начали приветливо махать пилотам, сидящим за прозрачными стеклами кабины, как бы приглашая их присоединиться к нашему торжеству.

И тут произошло то, чего мы на самом деле никак не ожидали: гигантская стрекоза стала снижаться с явным намерением сесть на речную косу возле нас. Вот она уже рубит винтами воздух в нескольких десятках метров, рискуя поднявшимся ветром сорвать палатку с кольев. В выпуклых иллюминаторах мы видим лица людей и …ба!, - я даже протер глаза, чтобы убедиться, что мне не показалось, – знакомые всё лица.

Вертолёт сел на косу метрах в пятидесяти от нашего застолья, рядышком с мокрым тягачом, и из него вслед за вертолётным техником на речную гальку выпрыгнул бородатый Виталий Белоусов, научный сотрудник АмурКНИИ. Потом показались и сопровождающие: инженер по технике безопасности института Василий Павлович Макаров, затем с карабином наперевес Вячеслав Римкевич, активный ликвидатор описанной выше аварии на Имангре и с фотоаппаратом на плече Юрий Беляев, ещё один потенциальный «папарацци».

Уже понимая, чем мы обязаны таким высоким визитом, с виновато-счастливой улыбкой на лице, сразу вдруг вспомнив несчастного Василия из гаршинского “Сигнала”, я воскликнул: “Вяжите меня, братцы, это я рельс отворотил!” Вязать меня “братцы”не стали а только слегка пожурили за столь долгий наш невыход на связь с городом. Мы узнали, что уже второй день наши сослуживцы по всей Брянте искали нас, – это именно их вертолёт мы видели в Дипкуне накануне, где они у местных властей пытались получить какую-нибудь информацию о “пропавшей экспедиции”, - в Благовещенске за нашим отрядом прочно закрепилось это прозвище, поэтому Валентин Григорьевич Моисеенко, обеспокоенный нашей судьбой, выслал поисковую группу на вертолёте в перечисленном выше составе.

Василий Павлович Макаров, был в группе понятно почему, – протокол составлять в случае несчастья; Вячеслав Римкевич, уже побывавший раньше на Брянте и знавший объекты наших работ, был направлен в качестве проводника. Юрий Беляев должен был сфотографировать место предполагаемой трагедии, а Виталий Белоусов осуществлял общее руководство, - пилоты вертолета подчинялись ему, как министру гражданской авиации. За каждым, в общем, были закреплены свои задачи.

Накануне поисковики уже прочесали всю Брянту вплоть до Октябрьского, где нашли замытые дождями следы нашего пребывания и даже видели временно оставленный нами лагерь. Садиться возле него они не стали, а стоящий в воде вездеход сверху приняли за большую каменную глыбу.

На ночь вертолёт вернулся в Тынду, чтобы с утра возобновить поиски, и каково же было удивление всех, когда на месте ещё вчера безжизненного лагеря они увидели горящий костер, кучу народа и два вездехода-близнеца. Мы вкратце рассказали о том, что нам пришлось вынести за эти две недели, потом загрузили в вертолёт ящики с образцами пород и руд, распрощались с сослуживцами, от результатов своих поисков явно испытывавших чувство глубокого удовлетворения, и они улетели в Тынду, а затем в Благовещенск, сообщив по рации с борта вертолёта, что, к счастью, ему не суждено было стать “черным тюльпаном” с грузом-200 на борту.

 

Хорошо, что кончается без вредных последствий

Задача у нас теперь была одна, – завести двигатель. На наше счастье, вторая, наполовину пустая бочка с дизельным маслом осталась в кузове. Вода хотела утащить и её, но каким-то непостижимым образом бочку расклинило между бортом и поддерживающей тент железной дугой, и она осталась на месте. Кабы не это обстоятельство, то гораздо более легкая, чем обнаруженная на берегу бочка с соляркой, она плавала бы уже где-нибудь в Зейском море, куда, наверное, уплыли две канистры с маслом, исчезнувшие бесследно.

Остаток дня и половину следующего возились с вездеходом. Олег слил отовсюду воду, залил, где положено, масло, а в баки – солярку из армейского тягача. Побывавшие под водой аккумуляторы практически разрядились, поэтому водители воспользовались единственной возможностью заставить работать пока ещё холодный мотор, - рабочим вездеходом принялись таскать наш тягач на тросе по пляжу.

Долго ничего не получалось. Чтобы не нервничать, я удалился в палатку и лёг на спальник, прислушиваясь к доносящимся с каменистого берега звукам. Наконец, о счастье!, - к рычанию одного двигателя добавился ещё точно такой же, – это завёлся наш, казалось, вечность тому назад захлебнувшийся речной водой вездеход, - для нас этот звук был слаще любой самой прекрасной музыки.

Сразу после этого долгожданного момента, не глуша мотор, мы быстро свернули лагерь, погрузились и покинули место, где поневоле провели полмесяца. Добавлю, что через год, проплывая на лодке по Брянте, я высаживался на знакомом берегу, но нашёл там только слабо заметное кострище, - быстро позарастали протоптанные нами стёжки-дорожки.

По пути на трассу сделали небольшой крюк, заехав за оставленной на берегу бочкой, а потом уже неслись в Дипкун, чтобы успеть туда до закрытия магазинов. Всё-таки на какие-то минуты не успели, но нам подсказали, где ещё можно было взять то, за чем мы так спешили – на складе. Подлетели к нему, когда заведующая складом уже закрывала на нём последний замок с белой бумажкой-контролькой внутри.

Мы взмолились, сказав, что все мы сегодня именинники, и много километров проламывались сквозь непроходимую тайгу, чтобы успеть в магазин за столь необходимыми в подобных случаях напитками. Сердобольная женщина, заведующая складом в обратном порядке поснимала все замки и выдала нам несколько завёрнутых в папиросную бумагу бутылок коньяка, бережно принятые в наши руки.

В лесочке рядом с лесничеством мы поставили лагерь и разожгли костёр. Как было условлено, на огонёк к нам подошли наши спасители – военные железнодорожники. Толю с “пожарника”, конечно, тоже разыскали и пригласили к праздничному столу. После нескольких тостов за новых друзей, за Советскую Армию, за всё хорошее, мне стало казаться, что впереди нас ждёт только счастливая жизнь, какая началась «далёко, далёко, за морем» у Буратино, Папы Карло и их друзей из «Золотого Ключика».

 

Вместо заключения

Много воды утекло с тех давних пор. “Нерушимый” Советский Союз распался на множество самостоятельных государств, представители которых когда-то сообща строили Байкало-Амурскую магистраль, а наша страна сократилось до размеров России.

И позже мне доводилось в экспедициях ездить на вездеходах, но тонуть в них, к счастью, больше не пришлось. Случались другие приключения, но это, как говорится, были уже совсем другие истории.

Вспоминая былое, хочется отметить, что в наших водных “эпопеях” нам всегда везло на встречи с добрыми, отзывчивыми людьми, которых на БАМе было большинство.

 

Золотая история

Однажды осенью

Срубленная из лиственницы, добротная база Виктора Кошеленко стояла на высоком правом берегу Тас-Юряха. Чуть ниже с правой стороны в него впадал скатывающийся со склонов Северного Дырындинского хребта ручей Аку, который, подобно стрелке компаса, послушной силовым линиям всемогущего магнитного поля, направлением своего быстрого течения показывал точно на север. В двух десятках километров выше, Тас-Юрях вырвался из плена узкого каньона, рассекающего Каларский хребет (потому якуты его так и назвали: "Река, протекающая среди скал"), и спокойно понёс свои прозрачные воды на встречу с Олёкмой. После слияния с Аку, словно солдат по команде, он послушно поворачивал налево и километров пятнадцать струился строго по меридиану, но потом, будто вдруг передумав, продолжил свой бег на северо-восток.

Такие резкие повороты водотоков обычно обусловлены геологической ситуацией и, имея перед глазами топографическую карту, любой геолог может определить расположение главных разломов, подчиняющих себе течение рек и ручьёв, - они выбирают эти зоны из-за уменьшения здесь прочности горных пород. Тысячи и тысячи лет в виде песка и гальки вода выносила разрушающиеся породы, вырабатывая тем самым речные долины. Даже замёрзнув и превратившись в лед, она продолжает своё губительное для пород воздействие, вызывая их растрескивание и перемещая гигантские объёмы материала могучими ледниками.

... Виктор Кошеленко, колоритный, стриженный наголо начальник геологической партии, проводившей геологическую съёмку в северо-западном - "медвежьем" - углу Амурской области, радушно и хлебосольно принял маленький отряд АмурКНИИ, в составе которого, кроме автора этих строк, были Андрей Иванов, - молодой специалист, год как закончивший геологический факультет МГУ (в 1984-м году, прим. автора) и Вячеслав Римкевич, знакомый читателям по предыдущей повести.

Нашей задачей было опробование золоторудного проявления на Аку. Золото приходит из глубин, поэтому его появление определяется наличием тектонических нарушений, а в особенности их пересечений. Вот и Тас-Юрях подчинялся простиранию крупного разлома. Аку в этом смысле тоже не был исключением.

Для ночёвки нам выделили один из лучших балков базы. В начале сентября в этих широтах уже довольно прохладно, на реке уже держались хрустальные забереги, а в вёдрах вода за ночь успевала покрыться сантиметровой корочкой льда. В балке же с печкой было тепло и уютно. От брёвен стоял здоровый хвойный запах, спалось крепко и безмятежно.

На Тас-Юрях мы пришли из своего базового лагеря на Большом Сэйиме, притоке р. Имангры. Он стоял на месте бывшего поселка хабаровских геологов, обнаруживших месторождение титана, изучение которого входило и в наши планы. Там осталась вторая половина нашего отряда и гусеничный вездеход. Ехать на нём мы не решились, - не были уверены, что сможем преодолеть каменистый перевал между Имангрой и Тас-Юряхом, к тому же ещё очень свежа была в памяти летняя полумесячная "эпопея" с его утоплением в водах реки Брянты, поэтому эти сорок километров мы предпочли по-молодецки пройти пешком.

Хотя тремя годами раньше мы уже дважды преодолели этот путь, от этого он не стал легче. Тропа временами шла по мягким, как перина, моховым болотам. Раскатывая болотные сапоги, несколько раз нам приходилось переходить реку вброд.

За пару дней маршруты на Аку были сделаны, пора было возвращаться на базу. Как было задумано ещё раньше, дальше шли поврозь. Мы с Андреем уходили вверх по Тас-Юряху для отбора проб на проявлениях редкоземельных элементов, а попадать на Имангру намеревались по Илин-Сале, перевалив через хребет. Слава же отправлялся назад по старому маршруту один, благо он был вооружён карабином. Техника безопасности работ в экспедициях запрещает передвижение в одиночку, - иногда это заканчивается печально, - но вряд ли найдется хоть один геолог, не нарушавший подобные правила. В очередной раз это сделали и мы.

Наш путь с Андреем значительно удлинялся и усложнялся, но мне захотелось попасть в места, где в гольцах произрастал "эрзац-женьшень" - золотой корень или, по научному, родиола розовая. Не скажу, чтобы я испытывал острую необходимость его употреблять, - в возрасте Христа на здоровье грех было жаловаться, - но вот своих родителей поддержать хотелось. Было также желание посмотреть новые места, ведь все геологи заражены вирусом туризма (хотя настоящих туристов не очень жалуют) и стараются не упустить возможность пройти путь новым маршрутом, даже если он заведомо труднее. Как раз об этом свидетельствовала топографическая карта, - хребет на ней был весь коричневым с характерной штриховкой наверху. Так обозначаются обрывистые скалы, высокогорные долины - кары.

Уговорились со Славой, что придём на четвёртый день. Он пообещал к семи часам приготовить баньку, с тем мы и разошлись в разные стороны.

Километров пять, то по тропе, то по галечным пляжам мы шли вместе с тремя местными геофизиками, лагерь которых располагался в десяти километрах выше. Остановились на привал на речной косе. Один из наших попутчиков достал удочку, встал на перекате и начал выхватывать из воды одного за другим серебристых хариусов. Я тоже решил попытать рыбацкого счастья, и мне тоже удалось поймать несколько приличных экземпляров. Хариус - очень чистая рыба, поэтому без риска чем-нибудь заразиться, мы съели рыбу сырой, только слегка её присаливая.

 

На Тас-Юряхе

После удачной рыбалки мы расстались со своими временными попутчиками, пообещав прийти ночевать в их палатку, полазили по склонам, нашли то, что искали, и, закончив первую часть маршрута, на берегу устроили обед. Разложили на галечном берегу костёр из плавника, поставили варить чай. Стояло "бабье лето", было по-летнему тепло, поэтому я сбросил с себя мокрый от пота энцефалитный костюм, разложил его сушиться на солнышке. Пока закипал чай, снова решил покидать удочку в омут чуть выше бивака, где наверняка крутились хариусы.

Проходя по заросшему кустами бережку, наклонился, чтобы сорвать несколько ягод брусники, соблазнительно красневших на зеленом одеяле глянцевых листочков. Дотронувшись до первой кисточки, я вдруг почувствовал резкую боль, как будто к ягодам был подключён электрический ток высокого напряжения. Причина возникновения болезненных ощущений была на поверхности ... моей правой руки, в тыльную часть кисти которой вцепилась оса. Мне бы смахнуть её левой, но она была занята удочкой, поэтому я стал яростно трясти укушенной правой рукой, пытаясь стряхнуть озверевшее насекомое. Не тут-то было: подобно маленькому бульдожку, оса и не думала отцепляться.

Догадавшись, наконец, бросить удочку, прихлопнул осу. Однако торжествовать было рано, - в ту же секунду я почувствовал весьма болезненный укол в правый бок, а спустя мгновение - в живот. Надо сказать, что надетыми на мне остались только предмет туалета, с некоторых пор заменяющий людям набедренные повязки, да раструбами вниз болотные сапоги. Только тут я обнаружил, что вокруг вьётся ещё два-три десятка полосатых хищниц. Ни подсчитывать их, ни садиться с ними за стол переговоров для заключения сепаратного мира, - военные действия ведь уже были начаты с обеих сторон, - времени не оставалось. Меня вдруг объял животный ужас, ведь даже сам хозяин тайги медведь, обладатель густого меха и толстой кожи, побаивается лесных пчёл и ос. Если бы я был одет в привычную одежду полевика - штормовку или энцефалитку, то не испытывал бы, конечно, такого чувства беззащитности, какое, наверное, ощущает краб-отшельник, неосмотрительно покинувший свою ракушку.

Мне предстояло сделать выбор между двумя способами поведения, и как можно быстрее. Можно было кинуться бежать сквозь кусты, рискуя исцарапать о них своё ничем не защищённое тело, но при этом не было никакой гарантии, что осы отстанут, ведь скорость их полета явно превосходила быстроту бега полуобнаженного человека в болотных сапогах по местности, пересеченной множеством естественных препятствий. Альтернативой же этому решению было вот что: прыгнуть в омут неопределенной глубины.

Мгновенно проанализировав обе эти возможности, мой внутренний голос уверенно скомандовал: "Прыгай, хозяин, скорее, - время не ждет!" Не скажу, чтобы я всегда к нему прислушивался, своему внутреннему голосу, считая его не очень серьезным, но это его "постановление" из-за нехватки времени на обдумывание сразу "ратифицировал" и "принял к исполнению" - махнул с обрывистого берега в воду.

Лететь было не больше двух метров, и скоро я оказался по пояс в ледяной воде, которая в первый момент даже не показалась холодной. Осы, привыкшие, видимо, к тому, что от них убегают исключительно в горизонтальном направлении, были явно сбиты с толку этим моим манёвром, - преследования не было. Лишь впившаяся в бок одна золотистая разбойница, словно рыба пиранья, продолжала меня терзать, но теперь-то силы были явно на моей стороне и, оставшись с ней тет-а-тет, я легко смахнул её в воду. Подхваченная течением, она поплыла вниз и тут же была проглочена расторопным хариусом. Рассматривая гибель осы как справедливое возмездие за причинённую мне боль, успел злорадно подумать: "Так тебе и надо!", потому что в тот момент совершенно искренне жаждал крови напавших на меня насекомых, хотя всегда симпатизировал представителям этого отряда.

Озираясь вокруг, я ещё постоял в воде, готовый в любую секунду нырнуть с головой, и только убедившись, что осы потеряли меня из виду, перебрёл реку, на мелком перекате вернулся на свой берег, вылил воду из сапог и подошёл к костру. Всё это время Андрей сидел у костра, вдыхая попеременно ароматы то золотой осени, то дыма своих сигарет, и с удивлением наблюдал, как я прыгаю в реку прямо в сапогах. Ему не терпелось узнать причину моего такого поступка, - он знал, конечно, что я купаюсь в любых лужах вне зависимости от температуры воды и окружающего воздуха, но не в сапогах же, это было уж слишком.

Переодеваясь в сухое белье, рассказал, почему мне пришлось вдруг нырнуть в реку. Вместе посмеялись, потому что ситуация была довольно комичной. Я поставил сапоги поближе к костру сушиться, и, согреваясь, попил очень кстати подоспевшего чаю.

Пока я обсыхал, Андрей тоже решил порыбачить. Чтобы подобрать брошенную удочку, с предельной осторожностью он посетил место моего сражения с осами, каковых не обнаружил, - они как в воду канули, хотя сказать уверенно, что дело обстояло именно так, можно было лишь об одной представительнице жалящего племени, уже включившейся в желудке хариуса в процесс его пищеварения. Наверное, осы удовлетворились изгнанием меня из своих владений и спрятались в дупле дерева или в земле, поскольку их подвесных жилищ Андрей не заметил.

Он кидал удочку в омут, а я сидел спиной к костру и легкому, совсем не холодному ветерку и любовался тайгой, расцветившейся ночными заморозками в золотистые тона. В лазурном небе тонули наряженные полыхающим осенним огнём сопки. Сразу позабыв о только что перенесенном потрясении, я наслаждался всей этой красотой, тишиной и покоем. От горящего плавника мимо проплывал ароматный дым, и не хотелось, чтобы это великолепие когда-либо кончалось.

И тут мистическими совпадениями с только что произошедшим приключением, мне припомнилась другая история, случившаяся со мной совсем в другом месте и при иных обстоятельствах.

 

Тринадцать лет тому назад, в Саянах

В полевом сезоне семьдесят второго года, в должности коллектора Дототской партии Красноярской геолого-съемочной экспедиции в горах Восточного Саяна я проходил первую производственную практику. Базовый лагерь нашего отряда стоял в лесочке на правом берегу реки Аныяк-Тооргу-Оос-Хем. Впрочем, на карте в скобках стояло и второе, более короткое её наименование - Шеннелиг-Хем. Очень многие реки в Туве имеют в своем названии этот довесок - "Хем", что в переводе с тувинского означает "река".

Именно в Шеннелиг-Хеме я поймал первого в своей жизни хариуса и пристрастился есть эту нежную рыбу абсолютно сырой. Бывалые геологи показали мне также, где и как растет золотой корень, и рассказали о его чудодейственной силе, уступающей лишь легендарному женьшеню. Недавно отметившему свой двадцатилетний юбилей, тогда мне тем более не требовались тонизирующие средства, но своим родителям, которым уже было сильно за пятьдесят, я решил по осени корня заготовить. В самом конце практики, в первых числах сентября, такая возможность мне представилась.

Большая часть нашего отряда к тому времени находилась на выкидном лагере выше по Шеннелиг-Хему, а я на базовом ждал вертолёта для вылета на "большую землю" - сначала на базу партии, а затем в Нижнеудинск с промежуточной посадкой в Алыгджере, столице не отмеченной на картах "Страны Тофаларии".

До установленной даты прилёта вертолёта, - о ней было заблаговременно сообщено по рации, - было несколько дней, поэтому, воспользовавшись свободным временем и отсутствием начальства, я решил в одиночку сходить за корнем. Место его обильного произрастания мне было известно. В одном из переходов на очередной выкидной лагерь в долину соседней реки Соруг, - почему-то без "Хем", - в зоне альпийских лугов мы натолкнулись на густые заросли родиолы розовой, хоть косой её коси (литовка, впрочем, здесь не помощница, ведь были нужны не "вершки", а "корешки"). Тот переход запомнился мне ещё и по другой причине, о чём сначала хочу поведать.

Утром намеченного для переброски дня, мне, никогда не жаловавшемуся на отсутствие аппетита, по совершенно непонятным причинам принимать пищу не хотелось вовсе, поэтому за завтраком я ограничился кружкой чая. Караваном из пяти ведомых за уздечку навьюченных лошадей мы вышли в путь. Мне досталось вести капризного мерина, которого в честь какой-то знаменитости партии, а может и всей экспедиции, звали Евгением Ивановичем Коваленко. Иногда он принимался отчаянно лениться, и тогда мне приходилось тянуть его изо всех сил. На плечах я нёс рюкзачок с двумя радиометрами, - эти высокоточные приборы нельзя перевозить во вьюке, поскольку лошадь может ударить его в узком месте о дерево или упасть.

Насколько может быть реальной подобная ситуация, мы убедились сразу после выхода в маршрут. Ещё не скрылся из виду дымок от костра в нашем лагере, - на две недели там остался дежурить один из рабочих, могучий бородатый парень Вася Никитюк, - как идущая передо мной обычно смирная кобыла Белая, которую, возможно, укусила какая-то муха, вдруг вырвалась из рук ведущей её нашей поварихи Лариски, и, развернувшись на узкой тропе, бросилась прямо на меня.

Увидев перед собой обезумевшее животное, ни секунды не раздумывая, я рыбкой прыгнул в стоящий рядом с тропой усыпанный крупными ягодами куст жимолости, - я ведь не "русская женщина", которая, как всем известно, "коня на скаку остановит..." Сделать именно это своим истошным криком: "Держи её!!" посоветовал мне кто-то из каравана.

Едва не сбив со всех четырех его копыт плетущегося за мной Евгения Ивановича, не разбирая дороги, и почти сразу потеряв вьюк, Белая ускакала в тайгу. Только через полчаса, верхом на ней, уже пришедшей в себя, вернулся к нам посланный на поиски лошади Миша Бирюков, молодой художник из Красноярска, приехавший в Саяны за этюдами, и работающий по совместительству маршрутным рабочим-радиометристом, и, как выяснилось только что, укротителем ужаленных лошадей.

Тронулись дальше. Минуло обеденное время, но остановка не была предусмотрена, - нужно было засветло прийти на место выкидного лагеря, куда накануне уже слетал вертолёт с двумя "пионерами" и частью груза на борту. Солнце начало клониться к гористому горизонту, когда я почувствовал, что проголодался.

У спортсменов-стайеров, особенно у лыжников, есть такое понятие: "заголодать на дистанции", когда кажется, что силы полностью иссякли, и если не съесть какого-нибудь легко усвояемого продукта - кусочка шоколадки, лимона, обсыпанного сахаром, или не выпить сладкого морсу или чаю, - то можно полностью остановиться или даже упасть обессиленным. Чтобы не наступало такое крайне нежелательное состояние, спортсмены берут с собой на дистанцию употребляемые по мере необходимости сладости, бутылочки с морсом или сладким чаем. Кроме того, на правильно организованных соревнованиях устанавливаются пункты питания, где можно чем-нибудь подкрепиться.

К такому повороту событий я совершенно не был готов, - карманы мои были пусты, а пункты питания, разумеется, не попадались. Благо ещё, что вдоль тропы то и дело попадалась черемша, которую я жевал, срывая на ходу, - останавливаться было нельзя, ведь тогда на меня навалился бы широкогрудый Коваленко, а сзади, буквально наступая ему на задние копыта, шёл с лошадью другой проводник.

Вот, наконец, и привал. Увы, вьюки были надёжно увязаны, и открывать их никто не собирался. Конечно, можно было попросить кормления, вот только не хотелось проявлять свою слабость, тем более в присутствии девушек. Среди них - дочка геолога Глеба Гавриловича, шестнадцатилетняя Оленька Семёнова. Когда она смеялась, на щеках у неё образовывались очаровательные ямочки.

Нужно было также остерегаться насмешек, пусть и беззлобных, нашей золотоглазой поварихи Лариски (в "золотой истории" девичьи глаза могут быть только такими!), избравшей меня в качестве объекта всяческой критики. Внешними параметрами и своим нравом она напоминала мне суматошную героиню Лидии Румянцевой из фильма "Девчата". Однажды, резвясь, я выдохнул в её волосы (разумеется, золотистые) струю сигаретного дыма, и едва устоял на ногах, получив от неё сокрушительный удар в подбородок. Потом мы, конечно, быстро помирились, но, опасаясь за своё здоровье, больше я ничего такого себе не позволял.

Но всё же пуще огня боялся я геофизика Лиду Глазырину, обеспечивающую проведение обязательных при геологической съемке радиометрических исследований. Она закончила недавно геологоразведочный техникум, поэтому я звал её "Молодым Специалистом", - так она сама представилась, - или просто "Специалистом", а она мне сразу и бесповоротно присвоила псевдоним "Студент". Лида была всего на год старше, но в отношениях со мной взяла покровительственный тон. Устно и письменно в вывешиваемой на толстой лиственнице "настенной" газете она высмеивала мои многочисленные недостатки или похождения, в общем, всячески меня рекламировала. Когда она уж очень сильно наезжала, я делал вид, что сержусь, и угрожал, что из-за неё брошу петь по ночам у костра, где собиралась вся молодёжь нашего отряда - человек восемь. Фанатка туризма и ночных песнопений, она делала вид, что пугалась этих моих санкций и на время прекращала свои нападки.

В конце сезона, собрав все свои эпиграммы и добавив новый, богато иллюстрированный карикатурами материал, Лида выдала целую поэму, которую назвала "Любимому Студенту", хотя о любви в ней ни слова не было. Чтобы не быть голословным, приведу из неё отрывок. В открытой печати он публикуется впервые и без разрешения автора, - Лида, прости, если что не так!

...Наш начальник Сергей Палыч / Про студентов сказал так: / "Я считаю, что студенты -/ Злейший внутреннейший враг!" / Что он не даром так сказал, / Студент на деле доказал.../...Камералка, камералка, -/ Сплошь сидячая пора. / У Студента хитрый планчик / Есть в наличии с утра: / Он сегодня, как обычно, / За столом уж не шумит./ И "Давай еще добавки!", -/ Студент тоже не кричит./ После завтрака: "Спасибо",-/ Поварихе он шепнул, / И тихонько, незаметно / Вдоль начальства прошмыгнул, / Сквозь кусты ползком продрался -/ На поляне распластался. / Солнце грудь ему печёт, / А Студент лежит, поёт: / "Я от повара ушёл, / От Демьяновых ушёл, / И от Глебушки ушёл, / И не просто ушёл, а ушёл и ушёл!"./ На беду, мимо Студента / Миша с "азимута" шел: / "Зря так весело поёшь, -/ От меня ты не уйдёшь!"./ И слегка его помяв, / Прихватил на лесосплав. /... Все Студентовы грешки / Можно долго вспоминать, / Вообще ж таких студентов / Надо просто убивать. / И, сравнивая поколенья, / Вспомнив молодость в момент, / Скажем мы, на Гену глядя: / "Нет, не тот пошел студент! / Есть, конечно, кое-что, / Но не то, не то, не то!".

Вот и "вся любовь", - убивать надо таких "любимых студентов"! Бесхитростным, в общем-то, этим стихам требуются комментарии. Ходить "по азимуту" на сленге нашего отряда означало то же самое, что и "до вiтру" на малороссийской "мове". Упомянутым же в поэме лесосплавом мы занимались по причине полного истощения топливных ресурсов в окрестностях лагеря, наступившего к середине сезона, ведь всё приходилось готовить на открытом огне. Много дров сжигалось при выпечке хлеба в изготовленной из двухсотлитровой бочки с вырезанным дном импровизированной печи. Немало топлива требовали установленные в палатках печки, - их приходилось растапливать даже в середине лета, - и баня на речной косе.

Баня представляла собой сложенную из крупной гальки "печь", которую нужно было топить целый день. Вечером над ней натягивали старую палатку, - баня готова, извольте париться! Из неё, как из преисподней, мы прыгали прямо в глубокий тихий омут. Хоть и принято говорить, что именно в таких омутах черти водятся, но сразу после невыносимого жара он казался раем.

Наши ночные посиделки с песнями у костра, когда я своим то ли баритоном, то ли тенором долго не давал спать нашим начальникам, тоже сопровождались сжиганием большого количества дров, поэтому, чтобы пополнить их запасы, с топорами и пилами мы шли вверх по берегу, рубили там сухостой, вязали из бревен плоты и верхом на них сплавлялись вниз, что стало любимым занятием для нас, ищущих приключений. Это был тот самый редкий случай, когда полезное весьма удачно сочеталось с приятным.

Должен признаться, что за основу в приведённом выше отрывке поэмы был взят вполне реальный факт, пустяковый, в общем-то, но раздутый Лидой до размеров служебного преступления. В один из редких погожих дней, назначенный камеральным, когда обрабатывается собранный в маршрутах материал, я решил немного понежиться под лучами скупого саянского солнца, ведь в маршрутные и в выходные по причине дождливой погоды дни было не до загорания. За этим приятным занятием меня и застали врасплох супруги Демьяновы - наш начальник Сергей Павлович и его жена, тоже геолог, Галина Петровна, а не Миша вовсе.

Никаких санкций по этому поводу не было, никто меня, разумеется, не мял, но Лида вцепилась в этот сюжет мёртвой поэтической хваткой и присочинила от себя кое-какие детали. Любопытно, что в поэме она выступает представителем другого поколения, полагая, что её оставшаяся в воспоминаниях молодость далеко позади. Понятно, впрочем, что это всего лишь литературный приём, потому что на пожилую тётку она никак не тянула, - брюки у неё были украшены погребальными крестами, черепами с костями - "не влезай, - дескать, - убью!"

Я представил себе, как Лида изображает меня выпрашивающим на коленях какую-нибудь еду, и предпочел умолчать о том, что от голода едва стою на ногах и готов корову съесть, или хотя бы лошадь, - к слову сказать, я давно "точил зубы" на ленивого Евгения Ивановича. Решив продолжить вегетарианство, в поисках черемши отошёл в сторонку от отдыхающих товарищей и почти сразу напал на заросшую диким луком полянку. Кто видел фильм "Мертвый сезон", тот наверняка вспомнит хронику, в которой подопытные люди, на которых нацисты ставили свои бесчеловечные эксперименты по их зомбированию, охапками ели обыкновенную траву. Оказавшись на луковой полянке, совершенно добровольно так же поступил и ваш покорный слуга.

Хочу в этом месте заметить, что лук и черемша, - плохая замена шашлыку и даже корочке хлеба в ситуации, когда голод вцепляется мертвой хваткой, делая чужими руки и ноги, оставляя для человека одну возможность - бессильно лежать. На это я пойти не мог, не хотел давать Лиде нового материала, - без моей помощи она и так находила его в достатке. Собрав волю в кулак, не проронив ни единой жалобы, я пошёл вместе со всеми и всё-таки дошёл до лагеря. Будь я североамериканцем, то после того, как мой подопечный Евгений Иванович был разгружен, разнуздан и отпущен пастись, рухнув на траву, из последних сил, наверное, воскликнул бы: "I have done it! - Я сделал это!"

 

Снова в Саянах

Возвратимся, однако, на берега Шеннелиг-Хема, откуда я затеял свой первый поход за золотым корнем. Предстояло повторить тот самый "голодный" маршрут, благо тянуть упирающегося Коваленко уже не требовалось.

Неприятности у меня начались за завтраком. Ещё накануне вечером я откупорил банку сгущённого молока, пробив ножом две дырочки в крышке. Ничем не покрытая, - надетая на неё кружка идеально подходит для этой цели, - она простояла всю ночь на кухонном столе, и когда наутро, заранее жмурясь от предвкушения удовольствия, я присосался к одной из дырочек, вдруг вместе со сгущенкой почувствовал во рту какой-то комочек. Думая, что это всего лишь сгусток молока, попытался раздавить его во рту, и... даже вскрикнул от неожиданности, когда этот "комочек" пребольно ужалил в самый кончик языка. Выплюнул его с проклятиями и с удивлением увидел на земле перепачканную сгущёнкой живую осу.

С постоянно вьющимися под натянутым над обеденным столом тентом золотистыми осами мы жили на принципах мирного сосуществования. Наблюдая, как они хватают мух и паутов, и утаскивают куда-то на экзекуцию, мы считали их полезными, почти домашними, совсем, как кошек, истребляющих мышей. За весь сезон не было случая, чтобы осы ужалили кого-нибудь из нас, - мне довелось стать первой их жертвой. Вскрыв ножом банку, обнаружил ещё десятка два их, забравшихся внутрь за бесплатным деликатесом, оказавшимся для них "сыром в мышеловке". Сняв ложкой верхний слой, состоящий процентов на пятьдесят из копошащихся насекомых, бросил на землю, - на радость вездесущим муравьям, которым блюдо "оса в сгущённом молоке" прежде и не снилось.

Укус для языка бесследно не прошёл, - он сразу распух, с трудом помещаясь во рту. Слушая мою речь, Миша не мог удержаться от смеха, - доброжелательного, впрочем. Закончив экипировку и захватив с собой мешочек баранок и баночку сгущённого теперь уже какао, с трудом ворочая вдруг потолстевшим языком, я прошепелявил: "Пока, Миха, я похол", и двинулся в путь.

Раздавшийся в размерах язык, в общем-то, особых неудобств мне не доставлял, вести беседу мне было не с кем, разве что "тихо сам с собою". Тропа, натоптанная стадами оленей, которых по этим местам тувинцы гоняли на летние пастбища, часа за три привела меня к перевалу.

Тут я вдруг почувствовал головную боль, сначала слабую, но ежеминутно усиливающуюся. Спустился к плантации золотого корня, приступил к его добыче, выбирая самые крупные экземпляры. Пропорционально увеличивающемуся их количеству в моем рюкзаке усиливалась боль в голове, перед глазами поплыли чёрные круги. Всё же я успел набить рюкзак отборным корнем, затем полежал на травке возле ручейка и подкрепился коричневой сгущёнкой и баранками, запивая продукты родниковой водицею. Очень скоро всё это запросилось наружу, и я не стал удерживать, - насильно ведь мил не будешь.

Повернул назад. Иногда силы покидали меня, и я карабкался вверх на четвереньках, хватаясь руками за траву. Выбравшись на плоский перевал, лёг на землю и на время отключился, - то ли уснул, то ли потерял сознание, что, в конечном счёте, одно и то же. Полежав с полчаса, побрёл вниз, что давалось мне уже значительно легче, чем подъём. В какой-то момент я вдруг почувствовал, как боль, "что скворчёнком стучала в виске", постепенно стихает, вернулись силы, - кризис явно прошел. Так же быстро моё состояние стало быстро улучшаться, и я даже загорланил песню на радостях, благо на десяток километров вокруг было безлюдно, вертеть у виска пальцем, кивая в мою сторону, было некому. В лагерь я входил здоровым и весёлым.

 

На Тас-Юряхе

Ничем другим, как укусом осы, эволюции своего состояния объяснить тогда я не мог, и вот теперь, через много лет мне представилась возможность проверить действие осиного яда на мой организм. Интригующим в этой истории было то обстоятельство, что она снова случилась непосредственно перед походом за золотым корнем.

Не скажу, чтобы я сильно опасался каких-то негативных результатов, хоть и слышал о летальных исходах в похожих ситуациях. Недружелюбное поведение ос не смогло испортить мне настроения, и я продолжал впитывать в себя неописуемую таёжную красоту, - лучше её один раз увидеть, чем прочитать о ней груду книг. Вдруг я заметил, что дым от костра как-то слишком почернел, и резко запахло палёной резиной. Как будто ужаленный, теперь уже не осой, а страшной догадкой, я резко обернулся и увидел такую жуткую картину, - мои сапоги опрокинулись в огонь и ярко горели, став источником чёрного дыма и зловония. За какие-то полчаса мне вторично пришлось ужаснуться, ведь остаться в эту пору посреди тайги без сапог, когда отовсюду течёт и выжимается ледяная вода, означало иметь весьма неприятные ощущения, и большие проблемы со здоровьем в ближайшем будущем.

Выхватив сапоги из костра и залив водой язычки пламени, с горечью убедился, что они почти полностью перегорели по сгибу и, оставшись сапогами, в качестве болотников прекратили своё существование. Отрезав раструбы, бросил их в костёр, предоставив огню довершать свое чёрное дело.

Немного поразмыслив, однако, и учтя то обстоятельство, что длинные сапоги мне понадобятся лишь на Илин-Сале и Имангре, я довольно быстро пришёл к выводу, что дела не так уж плохи, ведь на глубоких бродах там можно было раздеться, или "переехать" верхом на Андрее, у которого с сапогами было всё в порядке

Всем давно известно, что худа без добра, не бывает. "Добро" и тут довольно явственно обозначилось, и заключалось вот в чём. Путь нам предстоял неблизкий, в том числе через крутой перевал, и иметь облегчённую обувь путём её обрезания в этой ситуации было очень большим плюсом. Ободрённый такими размышлениями, вместе с подошедшим Андреем я опять от души посмеялся над своим ещё более свежим приключением. Весёлое, в общем, место мы выбрали для обеда, - наш жизнерадостный смех то и дело нарушал сонное течение жизни в этом отдаленном от цивилизации уголке.

А края здесь действительно были глухими. На титуле нашей карты-двухкилометровки, на том месте, где обычно стоит название наиболее крупного населённого пункта, расположенного в площади данного листа, было скромно написано: "зим. Купеческое". С большим трудом, на самом южном краю карты, я нашёл чёрный прямоугольничек, обозначающий это зимовье со столь необычным для безлюдных мест названием. Оно, возможно, уже давно брошенное, было единственным "населённым пунктом" на листе площадью в три с половиной тысячи квадратных километров.

Пока что Тас-Юрях мог считаться относительно обжитой рекой, и то лишь летом и осенью, когда по его берегам бродили геологи, но пройдёт пара лет, и над ней опять воцарится безмолвие, нарушаемое лишь тявканьем косуль, рёвом медведя, да хрустом гальки под копытами оленей.

Уже затемно подошли к лагерю геофизиков. В их большой, отапливаемой походной печкой палатке нашлось место и для нас. Хозяева уже неплохо знали окрестности и, узнав о нашем желании поискать золотой корень, показали на карте место, где он растёт, - в ледовом цирке с озером, оставшемся после того, как ледник, образовавший и когда-то полностью заполнявший цирк, полностью растаял. Озеро было отмечено голубым пятнышком, прилепившимся к самому водоразделу.

Перевалив затем через хребет, мы сразу попадали в бассейн правого притока Илин-Салы, ручья Большие Кадарчи, - веер его мелких истоков притыкался к хребту с противоположной от нас стороны. На самом верху мы должны были пересечь безлесные скальные участки и уже предвкушали восторг от открывающихся сверху видов.

В тесноте, да не в обиде переночевали у геофизиков. Наутро Андрей заметил, что мой лик приобрёл некоторую припухлость, отличную от обыкновенной утренней, и в голову закралась мысль, что это - реакция на вчерашние осиные укусы. Тем не менее, чувствовал я себя хорошо.

В этот день нам нужно было найти ещё одну точку редкоземельной минерализации на ручье Баякит, впадающем в Тас-Юрях как раз напротив лагеря, поэтому мы вышли только после полудня.

Путь был хоть и без тропы, но относительно нетрудным. К вечеру безо всяких приключений мы добрались до озера. Ещё издали я сразу присмотрел только одну ложбинку, пригодную для роста золотого корня, - в других местах склоны были завалены глыбами пород, вверх они переходили в отвесные скалы.

Сбросив рюкзак на травянистой полянке среди кустов кедрового стланика, - большие деревья здесь уже не росли, - я добрался до ложбинки и убедился, что корня там осталось на одну заварку. Не огорчившись этим обстоятельством, я полностью разделся и искупался, поскольку омовение во всех попавшихся на пути озёрах и в глубоких омутах на реках - моё хобби, и за многие экспедиции я только три раза сделал исключение.

Не отважился я забраться в Кипящее озеро в кальдере Головнина на Кунашире, опасаясь ненароком свариться в нём из-за внезапного выброса перегретых глубинных вод, - кипящим оно названо из-за непрерывного бульканья поступающих к поверхности глубинных вулканических газов. Не сунулся я также в кратерное озеро вулкана Эбеко на Парамушире, - вода там представляла собой раствор серной кислоты, оценивать своей кожей степень концентрации которой, я благоразумно не стал. И, наконец, у меня так и не возникло желания окунуться в абсолютно непрозрачные воды безбрежного озера Болонь на Нижнем Амуре.

Перед погружением в холодное и чистое высокогорное озеро, подобно Нарциссу, я получил, наконец, возможность полюбоваться на своё отражение, и вынужден был признать, что укусы ос сказались в изменении формы лица, - оно заметно припухло и округлилось. Чувствовал я себя, однако, необыкновенно бодро, как будто осиный яд на этот раз подействовал, как допинг на спортсмена.

Пока я занимался водными процедурами, на бережке ручья, вытекающего из озера, Андрей запалил костер и повесил над ним солдатский котелок, в котором мы обычно варили какую-нибудь кашу, сдобренную тушёнкой, раскладывали её по тарелкам и, помыв, снова ставили котелок на огонь, чтобы вскипятить воду уже для чая. Пока готовился ужин, занялись подготовкой ночлега, - нарубили лапнику, сделали из него шалаш, устлав и землю толстой хвойной периной. На случай дождя положили сверху тент, - он должен был изолировать нас и от холодного ветра.

После ужина посидели у костра, любуясь звёздным небом, изредка прочёркиваемым метеорами, - светящимися полосками, оставляемыми сгорающими в атмосфере метеоритами. Через несколько лет мы узнали, что один из них, весом почти в полцентнера, когда-то, возможно, сотни лет назад, приземлился на водоразделе между Тас_Юряхом и Илин-Салой. С помощью своих приборов под слоем мха его посчастливилось обнаружить тем самым геофизикам, с которыми мы коротали предыдущую ночь. Ныне этот железный пришелец из космоса выставлен в геологическом зале Амурского областного краеведческого музея в Благовещенске, формированием экспозиции которого мне довелось заниматься спустя восемь лет после описываемых событий.

Ожидаемый нами холод всё не наступал, и это было и хорошо, и одновременно плохо. Хорошо потому, что всякое тепло, в том числе человеческое, приятно, но оно означало также, что в ближайшее время погода ухудшится. Опасения подтвердились, - вскоре наполз туман, скрыв от нас космическое великолепие. Надев на себя все тёплые вещи, включая телогрейки, и заложив выход ветками стланика, мы забрались в шалаш, разлеглись на хвойной перине и уснули сном праведников.

 

Большие Кадарчи

Утром, едва высунувшись из шалаша наружу, мы поняли, что за комфортный сон придётся заплатить тем, что не видать нам красивых картин с хребта, как собственных ушей, поскольку даже озеро, до которого было рукой подать, скрылось в плотном тумане.

Сварили завтрак, собрали рюкзаки и полезли вверх по крутому каменистому склону. Чтобы не сбиться с пути, в сплошном молоке тумана шли строго вверх. Так нам, по крайней мере, казалось. Вот, наконец, и вершина, которую венчал каменный тур, сложенный из обломков метаморфических пород с весьма почтенным - архейским возрастом.

Немного отдохнули, посетовали, что туман лишил нас возможности полюбоваться потрясающими видами, когда вокруг возвышаются каменные волны хребтов, чернеют колодцы озёр, вьются серебряные ниточки рек и ручьев, а в душу вползает неповторимая сладость первобытной тоски по полёту. Вместо всего этого великолепия мы видели, как под порывами ветра совсем близкие камни то проявлялись, то вновь проглатывались густым липким туманом, капельками садившимся на наши ресницы, а мне также на усы и бороду, тогда ещё не начавшие седеть.

"Надеть тёплые вещи", - сказал я, наконец, вспомнив своего товарища по работе в Восточном Саяне, Анатолия Бабкина, который таким образом давал команду взвалить рюкзаки. А ведь действительно, что лучше них - до седьмого пота - разогреет в пути? Собрались уже двинуться дальше, но я решил всё-таки своим горным компасом уточнить направление движения. Каково же было моё удивление, когда компас и сориентированная по нему карта показали, что идти нам надо туда, откуда мы только что пришли.

Первая мысль была такая, что мы находимся на отклоняющей стрелку компаса магнитной аномалии, обусловленной наличием железистых кварцитов, довольно обычных в архейских метаморфических комплексах Приамурья. Другим, более простым объяснением этому феномену было то, что, поднимаясь в сплошном тумане, мы всё время невольно забирали в сторону, по дуге обогнули гору и вышли на вершину с противоположной стороны. Немного поколебавшись, всё же поверили прибору и, сверяясь с положением магнитной стрелки, начали спуск по заваленному глыбами крутому склону.

В какой-то момент вдруг показалось, что в наш с Андреем разговор кто-то всё время вмешивается. Покричали, - этот "кто-то" тут же громко откликнулся, - слышать такого разборчивого эха мне ещё не приходилось.

Наконец вышли из тумана. Насколько хватало глаз, внизу расстилалась долина Большого Кадарчи, резко поворачивающая направо после её соединения с Илин-Салой. Компас нас не подвёл.

Вскоре слева к нашему ручью приткнулся другой поток, более полноводный и бурный, заваленный окатанными глыбами пород. После слияния ручьёв они стали попадаться и на нашем пути, каскадами пошли водопады.

Стало очевидно, что мы идем по отложениям ледника, когда-то начинающегося в том самом, левом притоке, который и был основным руслом Большого Кадарчи. Несомненно, что именно в его верховьях находилась область питания ледника, в настоящий момент имеющая вид кара, - через три года я посетил его и убедился в этом, вот только озера там не было. Тысячи лет назад ледник заполнял всю долину, поэтому она приобрела характерный вид троговой, похожей на корыто. Её дно, по которому теперь петлял ручей, было выровнено ледником, поэтому идти по нему было довольно легко, хотя местами попадались болотистые участки, где скорость передвижения резко падала.

По обеим сторонам долины громоздились боковые морены. Обточенные ледником глыбы периодически попадались и в русле. За склонность к перемещениям в пространстве их называют эрратическими (от латинского erraticus - блуждающий). Впрочем, в их округлостях, несомненно, есть и что-то эротическое, позволю себе такую игривую игру слов (ну чем это последнее выражение хуже классического "масла масляного"?!)

В километре от устья река вдруг превратилась в узкий каньон, представляющий собой каскад водопадов. Чтобы идти дальше, теперь нам нужно было карабкаться вверх на поросший кедровым стлаником левый склон, - правый, скальный, был непроходим вовсе. Именно это место, видимо, и дало название ручью, потому что "када" в переводе с эвенкийского означает "скала"

Весь день мы шли практически без отдыха, устали, и это препятствие, - конечная морена ледника, где глыбы были затащены на высоту четырёхэтажного дома, было нам весьма некстати. Эта преграда десять тысяч лет назад, - в эпоху последнего оледенения, - ограничивала длину ледника. Словно бульдозер, он нагрёб перед собой многометровый барьер, и, растаяв без следа, оставил нерукотворную плотину. Тысячи лет она преграждала путь воде, и ручей в своём нижнем течении, скорее всего, представлял собой длинное подпрудное озеро, такое, например, как Юс-Кюёль, - оно находилось рядом, на соседнем листе карты-двухкилометровки.

 

Красавица Илин-Сала

...В плотине былого озера Кадарчи вода всё-таки сумела прорезать себе путь на самом слабом её участке в месте примыкания к правому коренному борту - крутой скале или каде по-эвенкийски, - пропилила в ней каньон и пробилась к Илин-Сале.

Про себя я тут же сочинил "древнюю эвенкийскую" легенду о том, как сильный и красивый юноша по имени Кадар, - что-то венгерское, правда, получилось, и не имя, а фамилия, - влюбился в стройную красавицу Илин-Салу. Из черной зависти к ней, сама имеющая виды на Кадара, Злая Шаманка превратила их соответственно в озеро и реку. Набросав перед ним груду сцементированных льдом камней, тысячи лет Шаманка не давала Кадару встретиться с любимой Илин-Салой. Бессильно он плескался рядом со своей ненаглядной, не имея возможности слиться с ней (если хотите - в любовном экстазе), - близок локоток, да не укусишь. Но однажды, когда Злая Шаманка была в отлучке, уверенная в том, что Кадару никогда не удастся преодолеть столь надежное препятствие, он, растопив жаром своей любви ледовую преграду, вырвался из плена, стал ручьём и навеки соединился со своей возлюбленной.

Похожую задачу решали и мы, ведь нам тоже нужно было пробиваться к Илин-Сале. Идти прямо через морену оказалось совсем непростым делом, - она густо поросла кедровым стлаником, поэтому на самый верх её мы не выбирались, а стали пробираться по "пропиленному" рекой краю морены. Временами приходилось идти, цепляясь руками за смоляные ветки, почти висеть на них, чтобы не сорваться в пенный поток, бегущий между каменных глыб. Смогли спуститься в Кадарчи только у самого его устья.

Время на приготовление чая терять не стали, и после короткого отдыха вышли на Илин-Салу, по правому борту которой вилась тропа. Не снижая темпа, вслед за бегущей водой двинулись к Имангре. Скоро тропа пересекла ещё одни Кадарчи, теперь уже Малые. Прямо на песчаной косе, у поваленной сухой ёлки решили заночевать. Ясное небо с предзакатным солнцем на горизонте обещали холодную ночь, поэтому перед тем, как отойти ко сну, запланировали поджечь дерево.

Приготовили экзотический ужин: гречку с маслятами, на пару стаек которых набрели по пути. Андрей побросал удочку, но рыба не испытывала желания попасть на наш стол, - видимо, она уже скатилась в Имангру в поисках глубоких ям, где сможет благополучно перезимовать.

Натянули тент, - он должен был стать экраном для тепла, излучаемого медленно горящим деревом, - и развели под ёлкой огонь. С лёгким потрескиванием она загорелась, своими всполохами то, расширяя, то, сужая вязкую тьму. Я лежал на подостланном лапнике, смотрел на подмигивающие звёзды и думал о бесконечности Вселенной. Такие мысли быстро усыпляют, - если, конечно, совесть чиста и налоги уплачены.

Мне снилось, что я лежу, прислонившись к печке. С одного бока было особенно тепло, потом стало горячо, нестерпимо жарко. Когда я проснулся, жар и не думал прекращаться, оказавшись объективной реальностью, данному мне в ощущениях, не сказать, чтобы приятных. Обнаружил на рукаве своей телогрейки приличную дыру, - отскочившая от горевшей ёлки искра подпалила вату, имеющую свойство медленно и неугасимо тлеть. Лихорадочно захлопал по плечу, тщетно пытаясь затушить очаг возгорания. Убедившись в бесполезности этого занятия, побежал к ручью заливать пожар. Снова лег на прежнее место и, согревшись, уснул.

Утро обещало солнечную погоду. Самураи в древней Японии, всегда готовые своим острым мечом отрубить кому-нибудь голову или сделать себе харакири, просыпаясь в такое ясное утро, удовлетворенно, но несколько мрачновато, бывало, говаривали: "Хороший день для смерти, однако!".

Ещё по морозцу, сделав энергичную разминку и разогревшись, я разделся, чтобы ополоснуться в ручье и обнаружил, что прогорела не только телогрейка, но и находившийся под ней энцефалитный костюм, свитер и лишь на последнем перед плечом рубеже - жёлтой футболке, огонь остановился, оставив и на ней тёмное пятно. Ну что ж, получилось по-кукински: "... и не жизнь в кабаках - рукав прожигать у костра".

На тент было жалко смотреть, - весь он был, как решето, будто из дробовика по нему палили. Полевой сезон у нас заканчивался, поэтому мы не сокрушались по поводу ущерба нашему имуществу, нанесенному огнём, и позавтракали с весьма завидным аппетитом, - при испытываемых нагрузках нам его было не занимать.

До семи часов вечера нам нужно было обязательно дойти до базы, ведь именно в это время наша баня должна была приветливо распахнуть дверь, и нетерпеливые парильщики усесться в рядок на деревянном полке. Важно было успеть именно к первой поддаче, самой жаркой и сухой, нельзя было рассчитывать на то, что наши товарищи отложат начало процедуры парения (я бы даже сказал - воспарения), уж больно томительным становится ожидание блаженства, мы это знали по себе.

Баня стояла на берегу ручья в пяти метрах от довольно глубокой - по грудь - ямы, куда прыгали парильщики, когда терпеть жар уже было невозможно. Потом были второй и третий заходы, но пар становился влажным и, следовательно, более тяжёлым. Омовения совершались на галечной косе. Горячую воду черпали из железной бочки, поставленной на камни и разогреваемой разложенным под ней костром.

...Пошли по тропе, которая вскоре перешла на левый берег, а потом снова на правый. Оба раза на переправах, чтобы не вымокнуть, мне приходилось использовать способности Андрея переносить на спине груз, соизмеримый с его собственным весом. С этой задачей он справился, хотя риск искупаться был велик, - камни предательски выскальзывали из-под ног, а водному потоку явно хотелось свалить Андрея, заставить его разжать руки, а уж потом вдоволь потешиться нашими телами. При ясной, солнечной погоде, впрочем, такая перспектива не пугала, она лишь грозила потерей времени, которое пришлось бы потратить на просушку одежды, а это стало бы некстати, слишком велико было наше желание после трудного маршрута качественно попариться. Мы спешили, иногда всё же позволяя себе попастись на полянках, красных от брусники, - год на неё был урожайным, она уже поспела и сама просилась в рот.

Долину Илин-Салы тоже когда-то выпахивал ледник. Доползти до Имангры у него не хватило сил: чуть ниже устья Кадарчи мы видели остатки его конечной морены. Она заросла высокими соснами и была гораздо ниже той, что мы штурмовали накануне.

 

На Имангре

Что не удалось сделать давным-давно растаявшему Илин-Салинскому леднику за сотни лет своего существования, мы с Андреем осуществили уже к обеду, - вышли в широкую долину Имангры. Перебрели на левый берег, причём мне даже не пришлось вновь осёдлывать Андрея, - перекаты на широкой Имангре обмелели, и длины даже укороченных моих сапог хватило, чтобы не замочить ноги.

Перед решающим броском решили пообедать. История с осами уже забылась, поэтому поначалу мне не пришло в голову связать с ней появившуюся вдруг слабость и резкую боль в затылке. Она ненадолго проходила, когда я плескал холодную воду в лицо, но потом снова возвращалась, лишь усиливаясь. Хоть аппетита и не было, но я всё-таки поел рисовой каши, ведь предстояло ещё пройти километров пятнадцать, и не по асфальту, а по таёжной тропе, а на болотистых участках и вовсе без тропы, по мягким кочкам.

После обеда мне стало ещё хуже. В слабой надежде, что всё пройдет само собой, Андрею я пока ничего не говорил, молча волочил потяжелевшие ноги, в рюкзаке как будто с десяток килограмм прибавилось. Довольно скоро стало ясно, что напрасно я обедал, только зря продукты перевёл. Спустился с тропы к струящейся воде и "прикормил" рисом удобную для рыбалки ямку, а потом ещё основательно прополоскал желудок. Всё происходило так же, как в Саянах. Прежде, впрочем, реакция на укус наступила гораздо раньше, - с возрастом, видимо, до меня всё стало доходить гораздо дольше, да и укус тогда был максимально приближен к голове, которая теперь буквально раскалывалась от непереносимой боли.

Пришлось сознаться Андрею, что мне очень даже не по себе. Прошли ещё с километр, и тут силы оставили меня полностью, - я рухнул на мягкую перину изо мха, слабым голосом попросил Андрея подождать немного и погрузился в тяжёлую прострацию. Мой товарищ сидел рядом, курил и, наверное, невесело прикидывал, как понесёт меня на себе. Совсем свежий опыт в этом деле у него уже был, но то были какие-то метры, а нам предстояло пройти добрый десяток километров. Оставаться ещё на одну холодную ночёвку ему явно не хотелось, да и продукты уже почти закончились.

Полчаса полного покоя всё же вернули мне силы, достаточные, чтобы встать, взвалить рюкзак и продолжить путь. Словно былинный русский богатырь, сражённый нечистой силой, я был воскрешён матушкой землёй - почувствовал, как жизненные соки вливаются в пока ещё слабые органы движения.

Прошли ещё с километр. Вдруг шедший впереди Андрей резко остановился, обернулся ко мне и очень взволнованно стал на что-то показывать. Мелькнула мысль, что мы встретились с "хозяином тайги" - медведем, которые в здешних местах были не редкость. Мне даже приходилось вкушать мяса здешнего "хозяина" тремя годами раньше. Его подстрелили усть-нюкжинские эвенки - каюры арендованных хабаровскими поисковиками оленей, предназначенных для перевозки экспедиционной поклажи. К этому зверю аборигены этих мест относятся с большим почтением. Они просят прощения у духа медведя за совершённое над ним насилие, и обычно "хоронят" его останки в недоступных для зверей местах, сложив, например, череп и кости на двухметровой высоте в небольшом деревянном срубе, - так это было сделано в прошлый раз.

В нашем с Андреем походе тоже то и дело попадались медвежьи метки, - глубокие царапины на коре деревьев и сломанные верхушки невысоких лиственниц. Так звери помечают свои охотничьи угодья, причём, эти переломы, вставая во весь рост, они стараются совершать как можно выше, чтобы казаться высокими и мощными, - пусть претендентам на их территорию станет ясно, что их ждёт достойный отпор.

... Скажу, не хвастаясь, что тогда я нисколько не испугался, - какое-то безразличие ко всему происходящему ещё не покинуло меня. Мне даже не стало смешно, когда я увидел того, кто вызвал такое возбуждение Андрея. Это был рябчик, - метрах в пятнадцати он сидел на тропе и, переступая с лапки на лапку, вертел своей маленькой головкой. Не снимая рюкзака, я расстегнул кобуру, вытянул оттуда наган, пристёгнутый тонким ремешком к поясу, - чтобы ненароком не потерять, - и, не целясь, совсем как киношный Монтегомо-Ястребиный Коготь, навскидку выстрелил.

Последнее, наверное, что видел в своей короткой жизни несчастный рябчик, был лёгкий дымок из ствола нагана, - вскоре он затрепыхался в предсмертной агонии, совсем, как курица, которой вероломно отрубили голову. Андрей восхищённо посмотрел на меня и в порыве охвативших его чувств, присвоил мне, - надеюсь, что навечно, - звание "Ворошиловского стрелка", ведь попасть из нагана в такую мелкую цель было равносильно чуду и только "неуловимым мстителям" было "по силам" всякий раз посылать пули из револьверов без промаха. Хотя дальность поражения у нагана высокая, но стрелять из него всё-таки лучше в упор, - можно также, на любителя, эффективно поиграть в "русскую рулетку". При ближайшем осмотре рябчика выяснилось, - я не просто подстрелил его, а попал ему в самую шею.

Моё состояние после этого улучшалось с каждым шагом, будто лежащий в моём рюкзаке рябчик, безвременно скончавшись, отдал так недостающие мне силы. Снова хотелось радоваться жизни во всех её проявлениях. Самым реальным из них в ближайшее время было попариться в баньке, но из-за досадной задержки мы катастрофически не успевали к первой поддаче.

За километр до лагеря, когда часовая и минутная стрелки на циферблате часов приблизились к цифрам семь и двенадцать соответственно, я выпустил вперёд парашютную ракету, предупреждая о нашем прибытии, - в надежде, что товарищи нас подождут, но, как потом выяснилось, они в это время уже сидели на полке, утопая в волнах обжигающего пара. Когда же мы вывалились из кустов прямо к бане, - все тропы вели именно туда, - после погружения в ручей они уже топтались у двери в предвкушении второго захода. Едва успев пожать всем руки, мы присоединились к парильщикам и, наконец, смогли полностью расслабиться, ощутить неописуемое блаженство, какое испытываешь, возвращаясь из трудного маршрута.

... На Большие Кадарчи вместе с двумя попутчиками, одним из которых был знакомый читателям Александр Михалевский, я попал снова через три года. Мы всё-таки нашли золотой корень на склонах кара, откуда когда-то начинался кадарчинский ледник. Снова было у нас не всё гладко, пришлось ночевать под падающим снегом и опять без палатки, ведь вездеход мы оставили на Илин-Сале, в устье Большого Кадарчи, - он не смог преодолеть "легендарную" морену. В тот раз мне удалось избежать традиционных осиных укусов, и проверить на себе их действие ещё раз, по сей день не довелось.

Поскольку желания испытать от этих укусов анафилактический шок, - о таковом меня просветили специалисты, - у меня никогда не возникало, это обстоятельство мне даже нравится. Иногда, впрочем, подобно уральскому врачу Андриевскому, который, чтобы доказать инфекционное происхождение сибирской язвы, в присутствии свидетелей привил её себе, хочется совершить нечто похожее, - посильнее разозлить ос, дать им основательно меня покусать и, если позволит здоровье и материал окажется интересным, дополнить этот рассказ. Возможно, когда-нибудь я так и сделаю и опубликую результаты в исправленном издании.

 

Курильские страдания

Сверху совсем как игрушечный, пассажирский лайнер «Ольга Садовская» ещё белел на глади подковообразного залива на рейде Южно-Курильска, когда, сойдя с плашкоута на избитый тоннами грузов деревянный пирс, я прошёл мимо просоленного и прокопчённого рыбозавода, и, по извилистой дороге поднявшись мимо деревянных бараков, оказался у здания почты.

Восемнадцать лет тому назад

Это был уже третий мой «десант» на Кунашир, но впервые он был осуществлен средь бела дня. Предыдущие два производились глубокой ночью, а самый первый к тому же ещё и под хоть и несильным, но ни на минуту не прекращающимся дождём и в условиях сильной качки, - бортовой теплоходный трап то задирался на полутораметровую высоту, то опускался вровень с палубой плашкоута. Будь волнение чуть более сильным, или капитан более осторожным, то, не разгрузившись и не взяв новых пассажиров, теплоход ушёл бы дальше, на Шикотан, - в рейсах на Курилы такое случается нередко.

Высадка пассажиров, тем не менее, проходила тогда весело, потому что возвращающиеся из отпусков и уже соскучившиеся по дому кунаширцы, - дело происходило в первой половине августа, - начали праздновать встречу с родным островом ещё на старенькой, уютной «Туркмении», и продолжили уже на плашкоуте - широкой неуклюжей барже, буксируемой к берегу прилепившимся сбоку катером. Один из таких празднующих не сумел потом перешагнуть, в общем-то, неширокое пространство между пирсом и бортиком плашкоута, который, возможно, именно в этот момент немного отодвинуло волной от причала, и ухнул с трёхметровой высоты в весьма прохладную и глубокую океанскую воду. Вскоре его, наглядно продемонстрировавшего действие известного правила, что пьяному море по колено, подняли на пирс. Вымок он, правда, с головой, но был в целости и сохранности, по-прежнему весёлым и лишь слегка протрезвевшим.

А ещё до выгрузки на плашкоут, многие пассажиры «Туркмении» наблюдали за своеобразным аукционом полутора сотен молодых девушек (так и просится, раз уж упомянут аукцион – рабынь), которых прибыли с материка для работы на плавбазах, - их огни разноцветным мерцающим бисером были рассыпаны в непроглядной ночи. По очереди к теплоходу подходили катера, в скрипучие мегафоны с них выкрикивали названия плавбаз, и приписанные к ним девушки сходили на них по качающимся трапам. Затем катера один за другим бесследно исчезали в кромешной тьме.

Тот рейс вообще был молодёжным. Открытая передняя палуба «Туркмении», - четвёртый, «палубный» класс по терминологии пассажирского помощника капитана и билетных кассиров, - была заставлена палатками со студентами-первокурсниками геологического факультета Владивостокского политеха. Под руководством дальневосточного палеовулканолога Г.М.Фремда они добирались на Кунашир на первую свою геологическую практику. Первые вечер и ночь они провели прямо на палубе под открытым небом, - было по-южному тепло, - но на второй день нашего путешествия, когда теплоход поднялся в более высокие широты, и подул "свежий ветер странствий", они срочно приступили к установке палаток, привязывая их, за что попало.

Вместе с моим сокурсником Женькой Булгаковым мы тоже находились на практике, но уже на преддипломной. Когда в конце четвертого курса мы выбирали себе будущих руководителей дипломных работ и места прохождения практик, не задумываясь, я остановился на профессоре Татьяне Ивановне Фроловой, которой нужны были два студента для поездки в экспедицию в Приморье. Мой выбор был обусловлен не столько географическим аспектом, сколько тем, что на защите курсовых Татьяна Ивановна жестоко раскритиковала мою работу, которую я писал на четвертом курсе.

Пришлось рассказать, что на производственной практике, - на геологической съемке в Восточном Саяне, - я практически и не мог набрать материала для хорошей петрологической работы. Там я опробовал, как мне казалось, хороший разрез кембрийских вулканитов, но породы оказались настолько изменёнными, что из них удалось получить самый минимум информации. Работу, оценённую сердобольными петрографами в четыре балла, я всё-таки сделал, хотя, положа руку на сердце, больше тройки себе не поставил бы.

Исходя из изложенного, я рассудил, что преподавателя, сразу увидевшего огрехи моего произведения и не постеснявшегося их озвучить, непременно следует брать в руководители, - уж он то научит, как нужно делать науку. О сделанном выборе я не пожалел ни разу, и моё блестящее предвидение подтверждает тот факт, что под руководством Татьяны Ивановны я написал потом не только дипломную, но и кандидатскую работу. Мне кажется, что она научила меня излагать мысли логично и просто, как это делает сама, за что от меня ей низкий поклон.

Со временем выяснилось, что вместе с Приморьем нам предстоит работать на одном из южных островов Большой Курильской гряды, на Кунашире. Предвкушение встречи, теперь уже с "Заморьем", для нас с Джоном - так, по-английски, в соответствии с непреходящей среди молодых людей моде, на нашем курсе звали Женьку, - стало ожиданием настоящего праздника. Когда же в середине июня на Кунашире началось извержение вулкана Тятя-яма, или просто Тяти, до этого считавшегося безнадёжно потухшим, то наша экспедиция стала представляться сказкой наяву.

Путь от Москвы до самого последнего километра Транссибирской магистрали мы с Джоном преодолели на железнодорожной платформе с погруженным на неё экспедиционным автомобилем, забитым полевым скарбом и продуктами. Три недели мы жили в крытом фанерой и брезентом кузове, который был нам и спальней, и гостиной, и столовой, и кухней.

 

Владивосток

Соединившись с прилетевшими из Москвы остальными членами отряда, сотрудниками кафедры петрографии геофака МГУ Владимиром Роговым, Ириной Буриковой, Анатолием Гущиным и Татьяной Комаровой, несколько дней до теплохода в бухте Шамора в Уссурийском заливе близ Владивостока мы принимали морские ванны. С солнечными ними было гораздо хуже, - до середины августа светило здесь редко пробивается сквозь густой туман. В такое время чувствуешь себя огурцом в парнике, - хочется, чтобы тебя непрерывно поливали из лейки. Альтернатива этому – безвылазно сидеть в море, благо на его дне есть на что посмотреть – морские звёзды, ежи, крабы-отшельники в охапку со своими домиками-ракушками, чуть подальше на песке морские огурцы – трепанги. Я ненадолго вылезал из воды лишь для того, чтобы принять пищу и участие в хозяйственной деятельности отряда, - дров там пособирать, за питьевой водой сходить. Остальное же время барахтался в море, обследуя чрезвычайно населённое дно, каменистые мысы.

Названия островов, бухт, проливов и мысов в районе Владивостока поражают своей поэтикой, вы только послушайте: Рейнеке, Рикорда, Патрокл, Диомид, Золотой Рог, Улисс, Аякс, Парис, Емар, Новик, Рында, Старк, Эгершельд, Босфор-Восточный, наконец. Если вы приезжаете во Владивосток на поезде, то сразу же, едва покинете железнодорожный вокзал, окунаетесь в дальневосточную романтику, оказавшись на Алеутской улице. Поднимитесь немного вверх до Посьетской, поверните направо, перевалите через гривку под пушкой, стреляющей ровно в полдень, затем немного вниз, – и вы на улице Светланской.

Кто хорошо знает Владивосток, возразит, что до Светланской можно дойти и короче, сразу по Алеутской. «Правильно, короче, но не быстрее»,- отвечу я, - «Вам, ведь захочется зайти в «Арагви», и вы застрянете в двух шагах от нёе». Это про Светланскую, довольно длительное время по большевистской традиции называемой Ленинской, Александр Твардовский написал когда-то: «К этой улице швартуются, пройдя полсвета, корабли!». Поверните с Алеутской улицы направо, и вы их увидите, эти корабли, - они стоят у причальной стенки вплотную друг к другу, задевая своих соседей подвешенными по бортам старыми покрышками от автомобилей.

Если же вы прошествуете по Алеутской ещё два квартала, или проедете остановку на трамвае второго маршрута, то окажетесь на перекрёстке, где до середины семидесятых годов стоял кинотеатр «Родина». Доброжелательно улыбаясь, молодые парни в трамвае вежливо здесь спрашивали у девушек: «Вы, у «Родины», выходите?», своей интонацией заключая середину вопроса в запятые. Посвящённым девушкам обижаться было не принято, а следовало отвечать: «Сами не красавцы!».

Люблю Владивосток с первого взгляда! Наверное, в одной из предыдущих жизней, матросом корабля, первых бросившем якорь в этом райском уголке, мне довелось заходить в бухту, названную Золотым Рогом. Жизнь сложилась так, что я был вынужден уехать оттуда, но часть своего сердца я навсегда оставил в этом, насквозь продутом всеми ветрами портовом городе.

Наш путь на Курилы начинался на Морском вокзале. В одной песне поётся о том, что «провожают теплоходы совсем не так, как поезда», поскольку «морские медленные воды, не то, что рельсы в два ряда».

Несмотря на то, что во Владивостоке все мы оказались впервые, провожать нас тоже нашлось кому. Это Света Медяник, наша с Джоном однокурсница, в назначенный час пришла на Морской вокзал. Его «башенки», - кажется уместным вернуться к словам из той же песни о вездесущей воде, - совсем уж приготовились «исчезнуть» из поля нашего зрения, а «причал» давно мечтал начать «удаляться» от нас, - ему надоели наши по нему топтания в тяжелых туристических ботинках с грубыми протекторами.

Со Светой мы встретились на оживлённом Океанском проспекте уже на второй день нашего пребывания в городе, когда машина с Джоном в качестве охранника ещё стояла на платформе, а я рыскал по всему Владивостоку в поисках наших начальников. Обладая минимумом информации о них, всё-таки я вышел на их горячий след, и мне нужно было сделать последний телефонный звонок, после которого всё должно было окончательно проясниться.

Чтобы наменять двушек для телефона-автомата (позвонить по уличному телефону при социализме стоило две копейки, – замечание для молодых читателей), на рынке возле Приморского геологического управления я купил кулёк вишен и, сплёвывая косточки в кулак, жевал их в ожидании своей очереди крутить телефонный диск. Неожиданно вижу боковым зрением, как какая-то девушка, пристально осмотрев меня, произнесла удивлённо, ещё не веря в своё счастье: «Гешка, ты что ли?!». Надо было уехать из Москвы почти за десять тысяч километров, чтобы на улице большого города вот так запросто встретить хорошо знакомого человека!

Света Медяник находилась на практике в Приморском геологическом управлении, где она занималась своими ракушками. Начинала она учиться вместе с нами, на геохимии, но потом увлеклась ископаемой флорой и фауной и вероломно «изменила» нам, - ушла в палеонтологи. Обрадовались мы друг другу несказанно, поднялись к ней в лабораторию, попили чаю, и я, записав её местные координаты, отбыл на вокзал, где наше начальство в лице Владимира Рогова к тому времени уже нашлось само.

Ещё две такие неожиданные встречи произошли у нас потом на Кунашире, в самые первые дни пребывания там. Сначала, в Южно-Курильске, в узком коридоре здания ДОСААФ, которое арендовали камчатские вулканологи, прибывшие для изучения Тятинского извержения, мы столкнулись нос к носу с Наташкой Силантьевой, когда, покряхтывая, заносили с Женькой продуктовый ящик, - спуская его ночью по трапу с борта «Туркмении», мы едва не уронили его в Тихий океан. Увидев нас, Наташка сначала оторопела, а потом с радостным визгом повисла у меня на шее.

В конце мая, сразу после окончания сессии, меня и ещё троих наших сокурсников - Наташку Масалову, Сергея Медведева и Шурика Небрата она провожала во Внуково, откуда мы летели на Чёрное море, отдохнуть дикарями под Пицунду – в те годы студенты такое легко могли себе позволить. Силантьева же вскоре должна была отправляться на практику на Камчатку, и мы прощались с ней до осени. И вот такая неожиданная встреча буквально на краю света.

Все мы, её друзья, звали Наташу Мамой. Как никто, она умела заразительно смеяться на кинокомедиях, или, наоборот, рыдать во весь голос, как, например, при просмотре бразильского кинофильма «Генералы песчаных карьеров» в душераздирающей сцене опускания тела умершей героини в тёплые воды Атлантического океана. При этом мне приходилось делать вид, что я оказался рядом с ней совершенно случайно, потому что Наташка, а за компанию с ней и я, сразу становились центром внимания всего зала, благо ещё, что при демонстрации фильмов выключают свет.

Мамина увлеченность вулканами приведет к её распределению в Институт вулканологии ДВО РАН, куда она уедет под фамилией Гавриленко после замужества с ещё одним нашим сокурсником Жорой. Через пятнадцать лет, при переправе через бурную реку, она трагически погибнет на Камчатке.

…С гидрогеологом Володей Павловым мы вообще встретились у посёлка пограничников Горячий Пляж, в маршруте на вулкан Менделеева. Я ещё издали узнал его, и вначале стараясь прятать от него лицо, нарочито спокойным голосом, как будто встретился с ним в коридоре нашего общежития, поздоровался, поравнявшись: «Привет, Володя!». Он чуть не упал от удивления, - никак не ожидал встретить здесь своих однокурсников.

Но это всё будет потом, а пока что убрали трап, и под марш "Прощание славянки", осторожно набирая ход, «Туркмения» взяла курс на северо-восток.

Мы долго не спускались в каюту, пока теплоход проходил по Золотому Рогу, затем мимо Русского острова по правую руку и мыса Басаргина по левую - через пролив Босфор-Восточный, впитывая своими глазами красоту приморских берегов. Затем, чтобы смыть с себя морскую соль, по очереди воспользовались душем, давно уже редким для нас благом цивилизации.

Мне довелось идти последним, когда, видимо, срок подачи воды уже истекал, - на теплоходе соблюдался режим экономии пресной воды, - и едва я полностью намылился, она вдруг кончилась. В такой классической ситуации все ведут себя одинаково: несмотря на очевидную бесполезность таких действий, начинают лихорадочно вращать краны. Я был не оригинален и тоже зачем-то их покрутил.

Роман Ильфа и Петрова к тому времени я уже прочитал, фильм «Двенадцать стульев» тоже посмотрел, поэтому хорошо помнил, как один из героев оказался на лестнице без одежды (и ведь и для него нашёлся выход, - в подтверждение моего тезиса, вынесенного в заголовок раздела, - появился Остап Бендер, и всё устроил самым замечательным образом и за смешную цену, - какой-то стул, в котором даже не было никаких бриллиантов). Искать водопроводчика по коридорам теплохода, роняя мыльную пену на ковровую дорожку, я благоразумно не стал, и совсем уж приготовился вытереть мыло полотенцем, когда душ опять заработал. Видимо, первое отключение было предупредительным, как выстрел в воздух. Второй раз я уже не намыливался и правильно сделал, так как через полминуты работы душ снова замолчал.

… Жизнь на теплоходе «Туркмения» шла своим чередом. Некоторые из владивостокских студентов, – дело ведь молодое, – за три дня рейса успели весьма близко познакомиться с завербованными на плавбазы девушками, и многие пассажиры стали потом свидетелями сцены прощания одной из таких пар, когда под доброжелательный смех наблюдателей только дюжие матросы с плавбазы смогли оторвать рыдающую рыбачку от будущего геолога.

Пережидать первую ночь на острове нам пришлось вместе со всей толпой студентов в одном из цехов располагающегося рядом с портом рыбозавода, - это наш начальник, в дождливой ночи ухитрился устроить крышу над головой для своего отряда, а они подтянулись позже. Студенты-первокурсники времени зря не теряли. Они тут же забрались в гигантский чан с приготовленной для засолки горбуши, за что были жестоко критикуемы объявившимся наутро заводским начальством, утверждающим, что теперь всю партию рыбы придётся забраковать.

Расстелив надувные резиновые матрасы и спальники на цементном полу, и сразу отойдя ко сну, мы не принимали участия в этой ночной «рыбалке», поэтому покидали завод с чистой совестью, оставив Георгия Максимовича объясняться за поведение своих подопечных. Сейчас, спустя восемнадцать лет, проходя мимо сильно обветшавшего за эти годы завода, я «вспомнил время золотое, и сердцу стало так тепло!».

 

Улица «Имени 3-го сентября»

…В уже, наверное, подзабытом читателем отделении связи, куда я направлял свои стопы, единственном в Южно-Курильске, я рассчитывал получить письмо с инструкциями для меня от Владимира Сывороткина, сотрудника кафедры петрографии геофака МГУ.

Для проведения совместных работ на Кунашире мы должны были встретиться на Сахалине ещё десятью днями раньше, но дела задержали меня на материке, поэтому добираться до острова мне пришлось одному, в ожидании попутного теплохода двое суток просидев в мрачном сером Корсакове. О предполагаемом времени прибытия в ЮК, - так кунаширцы называют Южно-Курильск (губернскую же свою столицу Южно-Сахалинск, курильчане ласково и тепло зовут просто Южным) - я сообщил телеграммой ещё из Благовещенска. В ней я попросил Володю оставить «до востребования» на почте информацию о себе и своих планах.

В почтовое окошко протянул свой потрёпанный от частого употребления паспорт: при покупках билетов на поезда, самолеты, теплоходы; при получении почтовых отправлений; при проездах в пограничные зоны, - не далее как полчаса назад его листал проверяющий документы пограничник при выходе с пирса на землю; - при поселениях в гостиницы; при регистрациях и расторжении гражданских браков, наконец, - этот список можно было бы продолжать ещё долго.

Служащая почты быстро прокидала конверты на букву «Б» и, отрицательно покачав головой, вернула паспорт. С тем же результатом закончился и её второй по моей просьбе просмотр. В это не хотелось верить, но письма для меня не было. Тогда я сам оставил для Володи записку, в которой написал о своём прибытии на остров и предполагаемом месте обитания и вышел затем на крыльцо, где меня ждал давно потерявший первоначально сочный цвет хаки потрепанный в экспедициях рюкзак.

Кроме некоторого запаса продуктов в нём лежали лёгкий синтепоновый спальник, сменная одежда, посуда и палатка, - как улитка, я носил свой дом, а заодно и кухню на плечах, это придавало спокойствие и уверенность в будущем. Во второе посещение Кунашира, которому уже минуло четырнадцать лет, сразу после высадки глухой ночью, используя в качестве кольев какие-то попавшиеся под руку доски, под ближайшим забором я поставил палатку, и сладко заснул, убаюканный шумом океанских волн, накатывающихся на черный песок.

Рассудив, что решения лучше всего принимать на сытый желудок, я пообедал в небольшом, столиков на шесть, кооперативном кафе, - в 91-м году, на заре «дикого» капитализма в России, таковые существовали в изобилии по всей стране. В кафе меня приятно удивило качество сливок, которые по своей густоте дали бы сто очков вперёд материковской сметане. Блинчики с мёдом и прекрасно приготовленная горбуша могли бы стать фирменными блюдами для любого уважающего себя ресторана. Всё это я запил соком ягоды клоповки, произрастающей только на Сахалине и Курилах, и имеющей ни с чем не сравнимый вкус. В прекрасном настроении, - известно же, через что лежит путь к сердцу мужчины, - вышел из кафе, затем по длинной, зигзагом взбегающей на террасу лестнице «цунами», спустился к речке Серебрянке и, перейдя её по деревянному мосту, по улице «Имени 3-го сентября» двинулся к западной окраине поселка.

Коллекционерам «датских» улиц, проспектов, бульваров, переулков, проездов и тупиков, названия которых происходят от каких-либо дат (например: «8–го марта», «9-го января», «1-го мая», «Октябрьская» - с ними все ясно), сообщу, что эта, одна из самых восточных улиц России, названа так в честь дальневосточного «Дня Победы над империалистической Японией», особенно чтимого и отмечаемого жителями Сахалинской области.

Вспомнилось третье сентября в первое посещение Кунашира. Посланный за продуктами в магазин, - он находился как раз на улице имени той даты, каковая красовалась в тот день на перекидных и отрывных календарях, - я стоял у прилавка, перебирая в уме список заказанных мне продуктов, и невольно стал свидетелем короткой сценки, ничем, в общем-то, не примечательной, но мне почему-то запомнившейся.

Кроме меня в магазине был ещё только один мужчина с лицом регулярно пьющего человека, и он уже приступил к совершению своей покупки. Небрежно бросив на прилавок красную десятку с Лениным в профиль, он сказал женщине-продавцу, своей хорошей знакомой, конечно, ведь здесь все друг друга знали: «Заверни!». Та, безусловно, всё поняла без лишних слов, но с чувством юмора у неё было в порядке и она, взяв десятку, аккуратно завернула её в оберточную бумагу и вернула «заказчику», который сразу принял игру и, расслабленно улыбаясь, - мужики в предвкушении выпивки вообще всегда настроены благодушно, - отдал назад продавцу упакованную десятку. Только после этого она, наконец, завернула бутылку питьевого спирта по цене девять ноль девять, не забыв поздравить мужика с праздником.

В этот день возлагаются венки к памятникам советским воинам, звучат салюты. Однажды и мне довелось побывать на подобном мероприятии, на мемориале, сооружённом на месте высадки десанта советских войск на Шумшу, самом северном из Курильских островов.

 

День Победы на Курилах

В сезоне 77-го года полевой отряд кафедры петрографии, - я уже учился в аспирантуре, - работал на Парамушире, базируясь в Северо-Курильске в здании метеостанции, называемой всеми «Цунами». Основной её задачей было предупреждение населения острова и экипажей стоящих на рейде судов о приближающейся гигантской волне, способной смыть нижнюю часть города и выбросить суда на берег, что и произошло в ноябре 1952 года, унеся жизни сотен людей.

По тревоге все должны срочно подниматься по специально построенным лестницам, - на Курилах они называются «цунами», - на высокие террасы, образованные древними лавовыми потоками, а судам предписано уходить подальше от берега. Для проверки готовности населения к необходимым действиям иногда устраивались учебные тревоги. От одной из таких тревог и мне немного досталось, и именно на Шумшу, вскоре после празднования Дня Победы.

Сначала была церемония возложением венков с речами и автоматными залпами, употребление каши из полевой кухни, осмотр дота, амбразуру которого закрыли своей грудью дальневосточные «Матросовы» - старшина второй статьи Николай Вилков и матрос Пётр Ильичев, затем фотографирование на ржавой броне японского танка – десятка два их, как грибы-подосиновики краснели среди зелени кедрового стланика. После тряски в кузове «Урала» от мемориала до Байково я не переправился вместе со всеми через 2-й Курильский пролив на МРСе, поджидающем делегацию из Северо-Курильска, а остался порыбачить на небольшой речке Веснянке, а по-японски Беутобе. Для этого я взял с собой снасти, палатку и всё остальное, что необходимо и достаточно для автономной жизни на реке.

Рыбалка удалась на славу. Червей для приманки я накопал на заднем дворе коровника на окраине Байково, благодаря чему клёв был отменным. Столкнулся лишь с одной проблемой, - как умудриться вырубить удилище из корявых стволов кедрового стланика. В первый вечер рыбачил вовсе без него, - просто бросал крючок с наживкой на течение. Поплавок выплывал на середину ямы и сразу нырял на глубину. Несколько секунд спустя форель или пеструшка оказывалась в моей сумке. И так повторялось раз пятьдесят в течение часа-полутора. Такую удачную рыбалку не хотелось прерывать, и только наступающая ночь заставила меня поспешить готовить ночлег.

При этом мне пришлось пережить потрясение. Едва я выбрался на высокую и ровную терраску над ручьём, показавшуюся мне удобной для постановки палатки (и оказавшуюся таковой) и приступил к оборудованию лагеря, как на меня набросились полчища мокреца. Каждая мошка сама по себе – «козявочка-букашечка» - её и не заметишь почти: кольнуло что-то слегка, о чём тут же забудешь, как о чём-то незначительном, «лёгком уколе совести», не стоящем даже полуминутного воспоминания. Совсем другое дело, когда их становится тысячи.

Обволакивающим облаком они наваливаются на свою жертву и выводят из равновесия как минимум. Животные от них спасаются на ветродуях – открытых всем ветрам сопках. Некоторые из них так и называются, становясь именем собственным, и это их наименование иногда даже переходит на карты в качестве названия геологических единиц. Один пример, по-крайней мере, я могу привести, - Ветродуйская вулкано-купольная структура в бассейне реки Черёмуховая в Приморье.

Ночью мокрец не даёт спать, приводя в состояние сначала лёгкого, а затем, по мере всё увеличивающейся длительности вынужденной бессонницы, уже тяжёлого бешенства. Чтобы не быть голословным, позволю себе образную цитату из книги В.Арсеньева «По Уссурийскому краю»: «Они проникают в раскрытые поры и жгут, как крапивой. Самое лучшее средство – терпение. Нетерпеливого человека гнус может довести до слёз». Вот так рекомендовал известный писатель-путешественник: терпеть, терпеть и терпеть, ведь Бог терпел и нам велел. У кого-то, возможно, это и получается, но у меня – нет.

Припомнилось первое поле двумя годами раньше. Меня угораздило тогда уехать без бязевых пологов, с обычной брезентовой палаткой без дна и на деревянных застёжках, куда мокрец залетал, как к себе домой. Я ещё не знал тогда, что «страшнее мошки зверя нет», а опытные старшие товарищи почему-то меня об этом не предупредили. Эта моя роковая ошибка вылилась в то, что несколько ночей подряд я, а вместе со мной студент-практикант Толя Петухов, «полуплакал-полуспал». Благо, продолжалось это недолго, с недельку: у нашего 66-го сломался задний мост (нет худа без добра, снова я должен вспомнить об этой истине), и на одном переднем мы вернулись во Владивосток, откуда через неделю я поехал уже с бязевыми пологами (марлевый не подходит – мокрец прошивает его, как иголка), и с тех пор с ними, «любимыми», уже «не расставался», потому что знал наверняка, - в тайге без них я могу «проститься» со спокойной жизнью, если не «навек», то до возвращения в город, или осенних холодов - точно.

И в этом, отчётном, так сказать, году, и снова в Приморье, я испытал «удовольствие» от частого и весьма болезненного общения с мокрецом. Нет, полога я с собой взял, куда я без них, не наступать же снова на те же грабли. Вдвоём с тем же водителем того же 66-го, неподалеку от Дальнегорска, мы встали на морском побережье в ожидании появления ещё одного члена нашего отряда. Вечером к нам подошёл один из группы рыбаков, расположившихся по соседству, приехавших на мотоцикле раньше нас, и спросил, не видели ли мы по пути какую-то там машину, потом так и не появившуюся. Внутренний голос мне подсказывал, что совсем не для этого на самом деле он появлялся, уж больно вид у него был подозрительный и глаза бегающие.

К тому времени я уже как-то привык, что на Дальнем Востоке народ порядочный, и, не опасаясь за отрядное имущество, спокойно отошёл ко сну. Наутро мы не обнаружили ни рыбаков, ни баула из маленького прицепа, в котором, кроме болотных сапог, чего-то ещё, находились два полога, - на побережье мокрец не держится, мы их и не ставили. Наверное, эти рыбаки были переселенцами из западных районов, привезшими с собой привычку воровать всё, что «плохо лежит». Лежало-то наш баул на самом деле хорошо, но и это не помогло ему сохраниться.

Не думаю, что украденные вещи принесли рыбакам удачу, потому что того негатива, который был послан в их адрес в последующие дни и ночи нещадно кусаемыми гнусом нами, хватило бы на десяток «рыбаков», чтобы сделаться им глубоко несчастными людьми. Воровство, ложь, предательство, клевета, на самом деле, только на первых порах приносит какие-то дивиденды, поэтому и кажутся некоторым особям весьма привлекательными и выгодными «предприятиями». Доказательств моему утверждению превеликое множество (вспомните, хотя бы, Иуду), но число людей, совершающих эти грехи, почему-то со временем не убывает, хотя тут, возможно, я не прав, ведь не имею никакой статистики в таких вопросах.

Облепленный мокрецом острова Шумшу, я вмиг вспомнил свои былые мучения в Приморье и ужаснулся, готовя себя к многочасовому бдению у костра, ведь полога с собой я не взял, а палатка снова была легко проницаема для этого «ужасного зверя». На моё счастье, быстро понижающаяся температура окружающего воздуха вмиг загнала мокреца в траву, и он исчез так же внезапно, как появился.

Чистил рыбу я уже при свете костра, а потом ещё долго сидел около него, наблюдая за пляшущими огоньками. Не хотелось бы говорить банальностей, но всё же не удержусь, - скажу, кто ещё не знает, что смотреть на огонь в костре можно бесконечно долго, и с удовольствием, если, конечно, в этом огне не горит ваш бумажник, а вы сами не стоите привязанным к столбу подобно Джордано Бруно.

Ночью в кустах стланика трещало, но я уже был предупреждён, что медведи на Шумшу не водятся (сия информация оказалась неверной), поэтому спал спокойно. А вот на Парамушире свидеться с медведем мне и нашему сотруднику Анатолию Васильевичу Гущину уже довелось. Произошло это в маршруте во всех смыслах замечательном, но пока что только о медведе.

Мы поднимались по краевой части широкого базальтового потока на склонах вулкана Билибина. Из-за возникновения в нём полостей центральные части потока обрушились, в результате образовались две высокие параллельные гривки, - между ними лежал ледник. Мы поднимались по левой гривке, когда кто-то из нас почти под нами заметил чётко выделяющийся на белом снежнике неопознанный ползущий объект. Довольно быстро, даже не вооружёнными никакой оптикой глазами, мы рассмотрели, что это, не торопясь, куда надо было и нам, брёл большой медведь.

Чтобы спугнуть зверя, мы немного пошумели, сталкивая вниз глыбы базальта. До него явно доносились эти звуки, - он останавливался, внимательно всматриваясь в нашу сторону, но ничего подозрительного не заметив, - у медведей проблемы со зрением, - продолжал свое медленное перемещение. Если бы и мы шли с прежней скоростью, то встретились бы с ним на гривке минут через пять.

Поскольку помеха справа была у нас, по правилам дорожного движения медведь имел преимущество в пересечении перекрестка, поэтому мы сели на камушки и стали смотреть, как будут развиваться события. А делали они это сначала медленно, - Топтыгин всё так же, не спеша, забирался на гривку, и в этот самый момент, видимо, лёгкий ветерок донёс до него наш запах.

Он вдруг весь встрепенулся, кинул взгляд в нашем направлении и, - куда только делась его медлительность, - с бешеной скоростью рванул в противоположную от нас сторону. Проскочив вверх по крутому склону метров триста, он скрылся за перегибом, - вот и попробуй от такого спринтера убежать! Больше его в том маршруте мы не видели, да и почти ничего потом из-за резко изменившейся погоды не видели, но об этом я напишу в другом, более подходящем по контексту месте.

…Весь следующий день я ходил по Веснянке с удочкой, удилище для которой с большим трудом удалось вырубить в зарослях кедрового стланика. Оно было неуклюжим и тяжёлым, и рука уставала его держать, но рыбалка была настолько увлекательной, – то и дело приходилось снимать с крючка гольцов, разогнавших всю мелочь в ямах, - что о таких неудобствах порой просто забывалось.

Иногда мимо проплывала отметавшая икру горбуша. Уже обречённые на гибель, потрёпанные на камнях, совсем недавно мощные рыбины из последних сил безучастно кружили вокруг, выставляя свои черные спины, на которых незаживающими язвами белели ссадины. В последние свои часы, они, наверное, вспоминали океанские просторы, на которых три года нагуливали вес. Они приплыли на родину, чтобы оставить потомство и погибнуть.

К вечеру мой рюкзак от пойманного гольца отяжелел вдвое, и мне осталось только переночевать, чтобы к восьми часам утра быть на причале в Байково, куда в восемь часов утра приходил катер из Северо-Курильска. Он привозил пассажиров оттуда и безо всяких билетов переправлял пассажиров обратно на Парамушир.

 

«Ты давно с Итурупа, бродяга?!»

Как я заметил ещё раньше, на вопрос, как перебраться с Парамушира на Шумшу, все в Северо-Курильске отвечали одинаково: нужно взять два ведра, вставить в них свои ноги и, переступая ими, просто перейти пролив. На шутку никто не обижался, она была совершенно безобидной и произносилась с лёгкой улыбкой. К месту сказать, что населяющие Курилы люди вообще отличаются своим спокойствием, доброжелательностью, готовностью помочь при необходимости. Как мне показалось, так они относились и к приезжим, и друг к другу.

Чтобы не быть голословным, докажу это утверждение примерами из своей жизни. Вскоре после рыбалки на Шумшу, на пассажирском теплоходе «Михаил Урицкий», совсем без денег, почти без остатка ушедших на билет до Южно-Курильска (оставаться без наличности, впрочем, было для меня не впервой, ведь и месяца не прошло, как я телеграфировал своим родителям в далекую Татарию, чтобы они срочно прислали мне пятьдесят рублей в Петропавловск-Камчатский, где я ожидал теплохода на Парамушир), я совершал перемещение на юг Курильской гряды, куда, пользуясь возможностью, наличием свободного времени и изрядной доли авантюризма, решил попасть, - просто так, по следам четырёхлетней дальности.

Моя начальница Ирина Бурикова поневоле поставила на мне эксперимент по выживаемости, почти не оставив денег, поэтому в эти дни я перешел на подножный корм, - питался пойманной на Шумшу рыбой, да произрастающими в окрестностях Северо-Курильска дикоросами, а беспроцентную ссуду на билет до Кунашира взял у нового знакомого - метеоролога Анатолия Березовского. Такое испытание, впрочем, мне, любителю экстремальных ситуаций, даже нравилось, - с честью и почти без потерь выходя из них, я потом испытывал чувство глубокого и долго не проходящего удовлетворения.

Бородатого, с жёлтым платком на шее, в штормовке и новеньком суконном берете, брошенным, видимо, беглым каторжанином и подобранным мной на какой-то реке в Приморье, меня заметила молодая женщина. Сам собою завязался разговор, - на теплоходе знакомятся особенно легко, почти как в купе вагона, - и она спросила меня, почему я не хожу в ресторан, единственное место, где можно весьма неплохо поесть, - она, оказывается, уже второй день за мной наблюдала.

Вынужден был признаться, что сильно «поиздержался в пути», в первый день питался собранной на Парамушире черникой, но сейчас и она кончилась, и теперь я вынужден соблюдать строжайший пост. Чтобы не уподобляться Хлестакову, оказавшемуся в такой же щекотливой ситуации, и не разжигать свой аппетит, в место общественного питания я не заглядывал, глотая на палубе малокалорийный солёный ветер и слюнки при воспоминаниях о какой-либо еде.

У меня оставался, правда, рубль с мелочью, но я его берёг для телеграммы своей начальнице из Южно-Курильска в Москву, - в ней нужно было сообщить, что я прибыл именно туда, чтобы Ирина Александровна выслала мне деньги «до востребования». При нашем расставании в Северо-Курильске я ещё сам не знал, где буду высаживаться – на Итурупе, или же на уже знакомом мне Кунашире, и только «выкупая» у пассажирского помощника капитана свой паспорт, отобранный при посадке с плашкоута, решил всё-таки взять билет до знакомого уже Южно-Курильска.

Потом, правда, выяснилось, что можно было сэкономить и расплатиться только до первой остановки на Итурупе, в бухте Касатка, поскольку высадить пассажиров там из-за нерасторопности береговых служб и принципиальности капитана «Урицкого» всё равно не пришлось. После положенной трёхчасовой стоянки на рейде он отдал распоряжение поднять якоря и двинуться дальше, на Шикотан, хотя от причала в это самое время уже отвалила десантная баржа с пассажирами, такая же, в какой сорок девять дней носило по Тихому океану Асхата Зиганшина с сослуживцами.

Унесло героических мореплавателей как раз с Итурупа. Прежде, чем отправиться в своё беспримерное плавание, их баржа стояла слева от входа в бухту Касатка, - об этом мне поведал один из пассажиров «Михаила Урицкого», и даже столб показал, к которому она была привязана. Ещё он сказал, что нашим морякам повезло, что их нашли американцы, ведь если бы это сделал наш корабль, то им вряд ли удалось бы избежать военного трибунала за халатное отношение к службе, приведшее к таким последствиям.

Наш теплоход, загудев на прощанье, уверенно двинулся к выходу из бухты. Некоторое время баржа гналась за нами, как будто желая совершить обмен пассажирами на ходу, но куда ей состязаться в скорости с океанским лайнером, - мы видели, как она развернулась и пошлёпала назад, к причалу. Можно было догадаться, какие тогда слова капитан баржи произносил в адрес нашего капитана, но ввиду их нецензурности мне вряд ли удалось бы их опубликовать.

…Узнав причину моего непосещения ресторана, Зина – так звали мою новую знакомую, - обрадовалась, что в состоянии помочь моей беде, а именно, накормить, - что может быть благороднее этого действа, - и стала приглашать меня пообедать, а затем и поужинать с нею. Поотказывавшись для приличия, я согласился, зная, какие великолепные бифштексы готовят в кухне ресторана, да и потом, - почему не сделать приятное хорошему человеку, да и себе тоже, ведь голод не тётка?

Потом, провожая меня глухой ночью, когда «Михаил Урицкий» встал на рейде Южно-Курильска, как я ни протестовал, Зина всё-таки засунула мне в карман штормовки десятку - на первое время - и дала свой адрес, но не для того, чтобы я прислал ей долг, - делать это она категорически запретила, - она попросила обязательно найти её в Северо-Курильске, когда я снова там окажусь.

Ну, а как могут радоваться курильчане при встрече со знакомыми, я тоже наблюдал, а вернее ощутил воочию, ведь этим самым «знакомым», а может даже другом, поневоле оказался сам. Это произошло уже после того, как арестованный пограничниками на Кунашире, я возвращался на материк, получив от них настоятельную рекомендацию покинуть остров на первом теплоходе. А всё потому, что вопреки предписанию перемещаться «в составе геологических или туристических групп», я всё-таки пошел в одиночку на Тятю по тихоокеанскому, свободному от погранзастав побережью, но на середине пути, на речке Филатовке, был задержан двумя замаскированными под рыбаков офицерами-пограничниками, и под их конвоем доставлен в Южно-Курильск. Среди ночи меня всё же отпустили, и снова в кромешной темноте я был вынужден ставить палатку в том самом месте, где неделей раньше уже ночевал после высадки с теплохода.

А начинался тот мой полусостоявшийся поход просто волшебно. Пройдя мимо «Чёртова пальца», - видимо среднего, оскорбительно для нас, людей, торчащего из воды, тогда как вся остальная рука оставалась ниже уровня моря, - на первом же привале в устье небольшой речки я захотел поймать рыбки на уху. На Курилах речки некрупные, им негде разбежаться, - только она началась, а через десяток-другой километров уже в солёный океан или море, если побережье западное, впадать приходится. Забросил спиннинг в надежде, что за блесну зацепится кунжа или голец, сопровождающие пришедшую на икромёт горбушу и не брезгующие мелкой рыбёшкой, но сразу же получил «бороду» из спутавшейся лески.

Пока соображал, как же теперь к ней подступиться, со стороны спокойного доселе океана вдруг пришла волна и аккуратно положила к моим ногам серебристую горбушу. Она лежала на песке, безмолвно открывая рот, как будто хотела мне что-то поведать. Всё выглядело настолько сказочно, что я даже поднёс рыбину к уху в надежде услышать её просьбу отпустить обратно в синее море с твёрдыми обещаниями выполнять мои «хотения». Тогда, правда, я совершенно не знал, что мне пожелать, ведь у меня было всё: здоровье, удача, хорошее настроение, - не деньги же выпрашивать у красной рыбки, подрывая её веру в человечество.

Туристические ботинки покрепче, впрочем, попросить следовало бы, ведь мои уже стали требовать у меня каши. Только прожив ещё несколько лет, я понял, что мне тогда необходимо было пожелать у рыбки: сделать так, чтобы судьба никогда не сводила меня с людьми, способными на предательство и подлость. Выполнение этого «хотения» уже на следующий год пригодилось бы мне чрезвычайно. Выброшенная океаном горбуша, увы, оказалось простой рыбой. Зато из неё получилась великолепная уха и целая кружка икры.

На другой день я дошёл до речки Филатовки. На ней стояла артель рыбаков, среди которых и затесались два переодетых офицера-пограничника. Проверив мои документы, они убедились, что я представляю собой нарушителя границы и, как уже было сказано, был доставлен в ЮК для дальнейшего разбирательства. Кто его знает, возможно, те пограничники спасли тогда мою молодую жизнь, ведь намерение покорить вулкан у меня было твёрдое, а в одиночку в такой маршрут идти было крайне нежелательно, тем более что уже через день, когда я, наверное, был бы близок к вершине, Кунашир накрыл мощный тайфун.

Из-за этих досадных осложнений с пограничниками потом я так и не решился воспользоваться приглашением весьма симпатичной и интеллигентной, больше похожей на учительницу, рыбачки, своей землячки из Казани, с которой познакомился на пирсе в Южно-Курильском порту при отправлении с Кунашира, погостить у неё в Крабозаводске. К тому времени, правда, у меня вновь были проблемы с деньгами, - присланных их из Москвы хватило ненадолго, оставалось ровно на билет до Владивостока, - но они, эти проблемы, были вполне решаемы, и только конфликт с пограничниками остановил меня от того, чтобы я ринулся в гущу новых приключений, теперь уже на Малой Курильской гряде, поэтому я лишь помахал своей новой знакомой рукой сверху с палубы, когда тёмной ночью за ней и другими шикотанцами пришёл плашкоут.

Утром следующего дня заглянул в ресторан. Деньги на еду у меня ещё оставались, - с самого начала, ещё собираясь всё-таки высадиться на Шикотане, я взял билет только до этого острова, сэкономив, таким образом, значительную по тем временам сумму. Остальной путь в так называемом "авиасалоне", где никто билетов не проверял, я благополучно преодолел "зайцем"- жить три дня до Владивостока без приёма пищи мне совсем не хотелось, а рассчитывать ещё на одну «Зину» было бы опрометчиво. Увидев, что ресторан полон, вышел на палубу и, облокотившись на поручни, стал наблюдать, как океанские волны стремительно убегают назад. Вдруг меня несильно ударили по плечу, я обернулся … и сразу попал в объятия здорового бородатого мужика.

Он хлопал меня по спине, только что не целовал, как генерал Чернота - Михаил Ульянов в «Беге» в сцене его встречи с банкиром Корзухиным - Евгением Евстигнеевым, и мне ничего не оставалось, как тоже делать то же самое. Позади него приветливо улыбалась молодая женщина, и в голове у меня мелькнула приятная мысль, что после того, как я закончу обниматься с бородачом, мне предстоят объятия и с ней тоже. Потом он всё же оторвался от меня и радостно завопил: «Ты давно с Итурупа, бродяга?!».

На «бродягу» я не обиделся, - тут он попал в самую точку, но вынужден был признаться, что на Итурупе пока ещё ни разу не побывал, хотя и собирался. Бородач отпрянул от меня в изумлении, взглянул внимательнее и произнёс с чувством, обращаясь одновременно ко мне и продолжающей улыбаться женщине, до объятий с которой дело у меня, к сожалению, так и не дошло: «Но как же похож!». Мы посмеялись вместе, и они ушли, оглядываясь и улыбаясь. Было необыкновенно приятно, что я похож на неизвестного мне человека, встрече с которым так радовались эти симпатичные люди.

Возвращаясь же к факту «узнавания» меня незнакомым человеком хочется добавить, что в том году оно уже было вторым по счёту. Первое состоялось на противоположном конце Союза, в Закарпатье, где в качестве руководителя я путешествовал с группой студентов, использующих свои зимние каникулы для повышения своего профессионального уровня. Такие поездки всегда практиковались на геофаке МГУ, - студентом я проехал по месторождениям и городам Урала, Кавказа, Кольского полуострова и Карелии, а аспирантом, уже в качестве руководителя, – по Западной Украине и Средней Азии.

После посещения Львова, месторождений серы в Новом Роздоле и калийных солей в Стебнике, перевалив через Карпаты, мы спускались тогда в Солотвино, на месторождение каменной соли. Предыдущая ночевка на вокзале в Яремче у нас была бессонной, поэтому я задремал на своем сидении в уютном «ПАЗике». Остальное мне поведали студенты.

Вдруг, - рассказывали они, - меня стал расталкивать какой-то усатый мужик деревенского вида. Стерегущие мой сон студенты спросили, что ему от меня надо, на что он ответил, что я из его деревни и у него ко мне важное дело. Надо здесь сказать, что тогда я тоже носил длинные обвислые усы, поэтому не удивительно, что в Закарпатье меня часто признавали своим, иногда приходилось говорить обратившимся ко мне людям, что я их не понимаю. Лишь после данного мужику объяснения, что я никакой не гуцульский крестьянин, а аспирант геологического факультета МГУ, он, присмотревшись, только с западно-украинским акцентом, произнёс ту же фразу: «Но как же похож!».

Забавно, что пообниматься вскоре с незнакомой девушкой, и довольно длительное время, – да, практически всю следующую ночь, – мне все-таки довелось, когда меня снова приняли за другого. Происходило это так... Пройдя через пролив Екатерины, где я впервые в своей жизни ощутил признаки морской болезни (некоторые пассажиры, не стесняясь, перегибались через борт и опорожняли свои желудки прямо в океан, – так нас беспощадно качало), полюбовавшись на вулканы Берутарубе, Львиная Пасть и сказочно красивый Атсонопури (Тятя-Яма, как обычно, стыдливо спрятался в облаках и нам так и не показался) к ночи мы подошли к Курильску на Итурупе, «охраняемому» сразу двумя вулканами – Чирипом и Богданом Хмельницким. Смотреть во тьме было не на что, поэтому я расстелил свой спальник прямо на полу в конце «авиасалона», лег поверх него – было тепло – и сразу уснул.

Сквозь сон слышал, как салон заполняют пропахшие рыбой возвращающиеся с путины студенты, только что поднявшиеся на борт нашей "Ольги Андровской". При очередном пробуждении под мерное гудение двигающегося теплохода я вдруг обнаружил, что лежу рядом с весьма симпатичной девушкой, – она безмятежно спала, доверчиво положив руку на мое плечо. По другую сторону от нее спал бородатый, как и я, парень, и, очевидно, именно ему предназначалась эта доверчивость и нежность. «Ладно, – подумал я, – вы первые начали», и тоже положил свою руку, тоже якобы во сне, якобы совершенно того не желая, но уже на ее талию, после чего она прижалась ко мне еще теснее. Поиспытывав с полчаса вполне естественное волнение, я снова уснул, а когда утром пробудился, то уже никого рядом не обнаружил, – все студенты уже сидели в креслах. Свою ночную соседку я потом увидел рядом с ее другом, – она иногда посматривала на меня, улыбаясь совсем, как Джоконда. Вполне вероятно, что она тоже думала: «Ну как же похож!» Я тоже улыбался ей, не знаю уж как кто, – со стороны было бы виднее, но себя в таком ракурсе я не имел возможности лицезреть.

 

Цунами

…Снова оказавшись у своей палатки на острове Шумшу, погружающемся в ночные сентябрьские сумерки, сообщу, что на следующий день мне нужно было обязательно переправиться в Северо-Курильск, потому что вечером ожидался теплоход, на котором отправлялись на материк И.Бурикова и А.Гущин, и мне нужно было достойно их проводить.

С вечера, едва я успел закончить трапезничать у костра, - в меню ужина, разумеется, опять была только рыба, - погода начала быстро портиться, а ночью по крыше палатки зашуршал дождь, не прекратившийся и утром. Он был несильным, но, когда я, кое-как свернув мокрую палатку, двинулся в сторону Байково, дождь сразу вымочил меня сверху, а высокая, местами по пояс, трава напитала влагой нижнюю часть - брюки и ботинки. Когда я появился в Байково, из одежды у меня была лишь одна сухая вещь – запасные носки, лежащие в непромокаемом пакете.

На берегу дул холодный, пронзительный ветер, и спрятаться от него можно было только за стеной портового склада. В ожидании катера там уже стояли несколько охотников, - это их выстрелы, похожие издали на удары молотком по доскам, я слышал весь день накануне из своего лагеря, будто дачу строили в отдалении. Ветер всё усиливался, пролив был забит стадами крупных белых барашков, и не верилось, что в такую погоду за нами придут.

Когда я продрог окончательно, катер всё-таки пришел. По качающемуся трапу мы взошли на него и спустились в кубрик. Там было тепло и уютно. Сел поближе к обогревателю, блаженно расслабился. Не прошло и пяти минут, однако, как к нам спустился матрос с пренеприятнейшим известием: по рации получено предупреждение, что на острова идёт цунами, поэтому судно уходит в открытое море, подальше от губительного в этой ситуации берега. Нам же предложили незамедлительно сойти с борта, что и было нами сделано с большой неохотой, ведь мы уже почувствовали большую разницу между пребыванием в кубрике и под открытым небом. На наше удачу, дождь снаружи прекратился, в разрывы туч стало проглядывать солнце.

Вместе с охотниками поднялись повыше и сели на ступеньки магазина, откуда была хорошо видна акватория пролива, - незамеченным цунами не осталось бы. Пребывание в тепле кубрика, хоть и недолгое, оказало благотворное воздействие, - мои зубы перестали колотиться друг о друга.

Как охотники и предполагали, - к некоторому моему тайному, и одновременно преступному сожалению, - тревога оказалась учебной, и через два часа катер вернулся, забрал нас, уже совсем согревшихся и просохших, и по всё еще волнующемуся проливу переправил в Северо-Курильск. Маленькое судёнышко швыряло, как щепку, но стоять на его палубе доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие. Анатолий Гущин говорил мне потом, что он видел наш катер с берега, и ему было страшно на него смотреть, - казалось, что после очередного нырка в океанскую волну, ему уже ни за что не выплыть.

После поездки на Шумшу и проводов моих компаньонов по работе на Парамушире, я ещё пять дней ждал теплохода "Михаил Урицкий", следующего по островам на юг. За это время ходил на базальтовое плато, оборудованном японцами под аэродром бомбардировочной авиации, а также в кратер вулкана Эбеко (см. фото перед рассказом), где едва не отравился сероводородом, подойдя слишком близко к действующей фумароле, чтобы покрупнее её сфотографировать, - ветер вдруг сменился, и я оказался в облаке ядовитого газа. Всё же, один вдох успел сделать, и потом полчаса откашливался, приходя в себя, - вдохни я во второй раз, то писать эти строки было бы уже некому.

 

«Дом на отливе»

…И вот я снова был на Кунашире, шёл с рюкзаком по улице «Имени 3 сентября» в полную неизвестность, но азарт уже проснулся во мне, и не терпелось «сразиться» с неблагоприятными обстоятельствами, чтобы снова выйти в этой борьбе победителем.

Дополняя же коллекцию названий «датских» улиц, посвящённых значительным датам, уведшую меня в столь длинный экскурс в историю, сообщу ещё несколько. Алеутская улица во Владивостоке, пока ей не вернули первоначальное название, долгое время именовалась улицей «25-го октября». Названа она так была не по поводу очередного юбилея «Великого Октября», пришедшегося на военный 42- год, а в честь самой даты, – именно 25 октября 1923 года, взяв столицу Приморья, «…на Тихом океане свой закончили поход…» красные партизанские отряды, по учинённым на Дальнем Востоке зверствам не уступающие современным бандитам всех мастей.

Если же вы приедете во Владивосток не на поезде, а на автомобиле или экологически чистом транспорте - велосипеде, то первым делом попадёте на проспект «Имени 100-летия» города. Есть и такая остановка общественного транспорта, про которую был сочинён римейк по мотивам старой песни, рефрен которой: «Хмуриться не надо, Лада». В римейке же были такие слова: «Нам «Столетье» не преграда – нам на «Постышева» надо!».

Теперь, наверное, забытый его смысл был весьма глубоким. Если ехать по проспекту на общественном транспорте по направлению от центра, на следующей после «Столетия» остановке, названной в честь героя гражданской войны Постышева, находился единственный тогда пивной бар, - строение, больше похожее на бомбоубежище. В нём всегда был аншлаг, ведь до пивного изобилия, наступившего с приходом капитализма в России, было ещё добрых два десятка лет, поэтому пьющему населению Владивостока на «Постышева» иногда было очень «надо». Полагаю, что пива сейчас и на «Столетия» хоть залейся, поэтому римейк потерял свою актуальность.

Продолжу, однако, тему. В южноуральском городе Миассе есть улица имени «8-го июля» – в этот день в 1944 году был выпущен первый автомобиль на «Уралазе», производящем знаменитые и пока незаменимые «Уралы». Если же выйти за рубежи нашей Родины и даже материка, то можно упомянуть улицу в Лиме, столице Перу, которая носит имя «2 мая», - всего на один день позже, чем наши многочисленные «первомайские» улицы.

…Вдоль улицы имени «Дальневосточной Победы», самой длинной в Южно-Курильске, тянутся деревянные тротуары. Сначала дома идут по обеим сторонам, потом слева остается только океан. В песчаный берег вросли остовы выброшенных штормами судов, когда-то бороздивших океанские просторы, на пляже валяются ракушки, бурые «полиэтиленовые» ленты морской капусты, волшебно пахнет морем и свободой.

Вот, наконец, и цель моего путешествия: «Дом на отливе», известный всем вулканологам страны. В нём располагается стационар лаборатории биологии вулканизма Сахалинского КНИИ, руководимой доктором наук Е. К. Мархининым, - с ним мы познакомились в кальдере Головнина ещё в далёком 73-м году. Этот дом давал мне приют в первые два приезда на Кунашир, поэтому рассчитываю найти его снова.

За деревянным забором из штакетника открылся большой двор, слева – грядки, справа – лужайка, удобная для постановки палаток приезжающих на Кунашир экспедиций, и высокий «вигвам», в глубине сам дом. Зашёл в него, постучав. Похоже, он никогда не запирался на замок, – внутри пусто, хотя дом явно обитаем, – на деревянном топчане лежал расстеленный спальный мешок.

Поставил в уголке свой рюкзак, вышел на улицу. Метрах в двадцати пяти волны лизали гладкий пляж и металлический корпус рыболовецкой шхуны с иероглифами на борту. По некоторым признакам заметно, что в шторма они добегали до забора и даже заскакивали во двор.

Не теряя времени, двинулся в сторону Горячего Пляжа, посёлка пограничного отряда, – там мне нужно было получить разрешение на перемещение по острову. Надо сказать, что ещё за пару месяцев до появления в Южно-Курильске, я отправлял соответствующее письмо в Управление пограничного округа во Владивостоке, и потом долго ждал, пока «таможня даст добро» на работы на Кунашире.

Через пару домов посёлок закончился, и я бодро зашагал, почти не оставляя отпечатков протекторов своих туристических ботинок на идеально ровном «курильском асфальте» - спрессованном песке, остающемся на широком отливе после временного отступления океана. Машины на нём развивают бешеную скорость, а океанские волны за один накат смывают едва заметную ёлочку от колес. В километре от посёлка навстречу попался бредущий по отливу кришнаит, предложивший мне купить что-нибудь из его набора буддистских книг, - и это на самом краю Света! Я вежливо отказался, сославшись на свою перегруженность. Вскоре после этого меня подобрал попутный грузовик и скоро я оказался у проходной отряда.

Ознакомившись с имеющимися у меня документами, часовой куда-то позвонил и, положив телефонную трубку, направил в отдел пропусков. Там после некоторого ожидания в приёмной, у майора я узнал, что Сывороткин с ещё двумя сотрудниками находится в районе мыса Прасолова в посёлке геологов, разведывающих золоторудное месторождение. Мне тоже нужно было туда попадать, и поселок Рудный был внесён в маршрут моего передвижения по острову.

Выйдя за пределы отряда, по давно знакомому пути мимо горячих полуразрушенных японских императорских ванн, прошёл к устью Лечебного ручья. Почти два десятилетия назад там стоял только большой железный бак с проведённой в него железной трубой, - из неё текла горячая вода, поднимающаяся из раскаленных глубин вулкана Менделеева. Наш лагерь стоял чуть выше по ручью, и мы каждый вечер приходили сюда «полечиться». В 77-м здесь уже были оборудованы маленькие бассейны, а теперь располагался целый санаторий с двумя большими бассейнами под крышей и ещё несколькими ванночками под открытым небом. Санаторий назывался «Тятя», хотя до расположенного на севере Кунашира одноимённого вулкана отсюда было добрых семьдесят километров.

Пока я наслаждался японской баней, на поляну рядом с санаторием, у самой кромки океана, - так, что солёные брызги долетали до его резиновых колес, - сел оранжевый вертолет «Ми-8», и его пилоты тоже присоединились ко мне. Я спросил, не «подбросят» ли они меня до Южно-Курильска, но оказалось, что они жили в санатории, и полёты на сегодня закончили. На этом вертолёте геофизик с Сахалина Злобин летал по вулканам для постановки сейсмостанций, выявляющих динамику мелких землетрясений, которые нередки на Курилах, подтверждением чему стало Южно-Курильское землетрясение 94-го года. Боюсь, что оно разрушило этот санаторий у подножия вулкана Менделеева, - возможности кого-нибудь спросить о его судьбе мне до сих пор не представилось.

Вскоре к санаторию подъехала вахтовка, следующая в Южно-Курильск, - с ней я и вернулся в Мархининский дом. За время моего отсутствия там, наконец, появились люди – Валерий и Олег. Первый оказался работником лаборатории – он выполнял функции охранника стационара. Вместе с женой он жил в соседнем доме, и возделанные грядки было их рук делом.

Олег же приехал в командировку из Санкт-Петербурга. Он был биологом и небезуспешно занимался исследованиями основы живой материи – аминокислот, обнаруженных в продуктах извержения вулканов. Исследования по поиску в них признаков жизни, ещё в начале семидесятых годов, начал сам Евгений Константинович, а теперь он руководил ими с черноморского побережья Кавказа, из Туапсе, где, проводя международные симпозиумы по разным проблемам науки, он жил после своих многочисленных экспедиций на вулканы Курил и Камчатки.

Олег жил в «вигваме», где предложил остановиться и мне, узнав о моих проблемах. Оставив их решение на завтра, я расстелил свой спальник на топчане, а затем мы выпили за знакомство его припахивающего духами спирта - Олег объяснил этот феномен тем, что спирт заливали в посуду, не промытую после содержания в ней какого-то эфира. Когда совсем стемнело, он вдруг предложил сходить за рыбой. Я удивился, конечно, но, захватив фонарик, пошёл за ним по отливу, обнажившим идеально ровный пляж.

В полукилометре от южной оконечности Южно-Курильска в океан впадает небольшой ручей. Если воды в ручье мало, то в отлив она, просачиваясь в песок, уже не доходит до океана. Идущая на нерест горбуша, застигнутая врасплох стремительным отливом, не успевает вернуться в родную стихию, а остаётся беспомощно лежать на песке. Так было и сейчас. Она была ещё жива, но до следующего прилива станет добычей ворон. Мы взяли несколько рыбин с икрой, остальных выбросили в морскую воду дожидаться прилива.

Вернулись с добычей назад, сделали икру-пятиминутку, - получилась неплохая закуска. В голове шумело от выпитого спирта, в нескольких десятках метров, ударяясь о корпус выброшенной на берег шхуны, шумели океанские волны, - было хорошо и уютно, засыпая в деревянном "вигваме", слушать эти звуки.

Наутро мне было худо, - видимо, попавшие в спирт частицы эфира не благоприятствовали хорошему самочувствию. Тем не менее, с самого утра я приступил к подготовке к переходу. Понадобилось ещё оформить пропуск в Южно-Курильский заповедник, поскольку золотое рудопроявление находилось на его территории. Чтобы добраться до места, сначала по тихоокеанскому побережью нужно было доехать до рыбалки в устье ручья Винай в 15-ти километрах от ЮК, затем пересечь остров с выходом на охотский берег на заставу Назарово и пройти ещё километров пятнадцать на север.

Всё это я выяснил, и на следующий день пустился в путь. Как и предполагалось, до Виная я быстро добрался с рыбаками, а дальше мог рассчитывать только на свои ноги.

Сначала полюбовался на кучу новеньких танковых башен, доставленных на Кунашир для устрашения японцев, не желающих оказаться от идеи вернуть себе Южные Курилы, затем, закинув рюкзак на плечи, зашагал на запад. Дорога шла вверх по левому борту Виная, иногда подходила вплотную к нему и тогда в нём в разные стороны бросалась всё ещё осторожная горбуша, которая сплошным потоком шла на нерест. Уже выполнившая свой долг по продолжению рода, с выклеванными глазами она валом лежала и на берегах. Воздух от гниющей рыбы был далеко не первой свежести.

Почти на перевале, на мягком грунте вдруг увидел свежие следы медведей, большого и маленького. Встреча медведицы с медвежонком была для меня более чем нежелательна, ведь из оружия у меня был только складной нож, маленький топорик и геологический молоток, что, конечно, не могло считаться достаточным для самообороны. При обилии рыбы в реке, правда, медведица наверняка была сыта, но всё мог испортить медвежонок, если из-за своего детского любопытства он вдруг пожелал бы со мной познакомиться.

Чтобы отпугнуть медведей, громко запел, - так и шёл "с песней по жизни", пока не показалась застава, где прямо на въезде встретился с офицером на коне. Он проверил документы, сказав, что им обо мне уже сообщено, спросил, нужно ли мне что-нибудь, а потом приказал одному из пограничников отвести меня в столовую. Пока обедал, один из пограничников на работающем дизеле просушил мою мокрую от пота рубашку и штормовку.

Едва вышел с заставы и тронулся по берегу моря на северо-восток, начался мелкий моросящий дождь. Пограничники объяснили, что километра через три будет прижим, называемый ими «Верёвка», который нужно перелазить по привязанному канату. До него шёл не меньше часа, дорога была не из легких, - приходилось прыгать по круглым, обточенным штормами валунам. По левую руку, за пеленой моросящего дождя проглядывал японский берег – полуостров Сиретоко, северная оконечность Хоккайдо.

Преодолевать прижим пришлось в два приёма – сначала забираться самому, потом поднимать тяжёлый рюкзак – для этого пригодился захваченный «на всякий пожарный» длинный капроновый фал. Обогнув несколько мысов, прошёл ещё километров пять. Последний мыс, далеко выдающийся в море и представляющий собой нагромождение базальтовых глыб, тоже пришлось перелезать поверху, а потом кидать вниз рюкзак и прыгать самому на крупногалечный пляж у самой кромки шипящих волн. Было время прилива, но я всё ещё надеялся пройти несколько мысов до озера Валентина, где стояла артель рыбаков, - там можно было отдохнуть и обсушиться. Уже вечерело, но по моим расчетам я должен был успеть. Мелкий моросящий дождь - бус - тем временем не прекращался ни на минуту.

Проходя мимо отвесного берега перед ручьём, впадающем в море посредине бухты, обратил внимание на высокий грот в крутом базальтовом обрыве и отметил про себя, что в нём можно было бы и переночевать, разложив костер в центре, как это делали пещерные люди. Всё же желание попасть в тепло к людям оказалось сильнее желания романтической ночёвки, и, по камушкам перейдя ручей, направился к правому мысу. Об него бились волны, и пройти его на видимом пространстве можно было только по скале, цепляясь за выступы.

Здравый смысл подсказывал, что нужно отступить, но я всё же решил попробовать. Уже метров через десять очередная волна попыталась слизнуть меня со скалы, и это ей почти удалось: я соскользнул вниз, но, окунувшись по пояс в холодную воду, руками и ногами приостановил процесс своего погружения в пучину морскую. Выбравшись с трудом на исходную позицию, осторожно вернулся назад. Дождь тем временем разошёлся не на шутку, и скоро верхняя часть меня, ещё остававшаяся более или менее сухой, тоже сделалась мокрой. Положение становилось отчаянным.

Выход нашёлся и на этот раз. Сразу вспомнил о гроте и, не разбирая дороги, вброд через ручей, – всё на мне и без того было мокрым, - кинулся к нему. Зубы выбивали барабанную дробь, - купание в море под сентябрьским дождем даже на Южных Курилах не способствует согреванию живого человеческого тела.

В гроте, – он вдавался в скалу метра на четыре, – меня ждало приятное открытие: на ровном мелком песочке лежал хорошо просушенный плавник, заброшенный сюда сильными штормами. Сложил шалашиком мелкие палочки, достал фляжку со спиртом, щедро плеснул на них, и трясущимися от озноба руками чиркнул спичкой, - два коробка лежали у меня в рюкзаке, для профилактики намокания завёрнутыми в полиэтиленовый пакет. Пламя тут же ухватилось за дрова, чтобы уже не выпускать их из своих горячих лап. Другого рода кончина, ещё более мучительная, чем через утопление - от переохлаждения, - теперь мне явно не грозила. Как когда-то от Василия Тёркина, и от меня тоже, «…вздохнув, отстала Смерть».

Разложил костёр, и, немного согревшись, с подобранным тут же двухлитровым тетрапаком с иероглифами на боках, под моросящим дождём, подсвечивая фонариком, пошёл на ручей за водой для чая.

Вернувшись в сухой и теплый грот, в походной кружке развёл немного спирту и принял, теперь уже для внутреннего согревания. Разлившееся по всему телу тепло разбудило, наконец, чувство комфорта. Переоделся во всё сухое, мокрые тряпочки разложил для просушки, поставил на костёр вариться гречневую кашу, затем открыл для неё, а также для холодной закуски банку тушёнки, ещё развёл спирту, и только потом, умиротворённый, сел у костра.

Непогода снаружи разыгралась не на шутку, – разгулявшиеся волны в непроглядной тьме шуршали тоннами гальки, но в мой грот ветер и дождь не залетали. Не припомню, чтобы я был когда-либо так счастлив, когда, произнеся вслух тост за своё спасение, позволил проникнуть внутрь ещё одной дозе спирта и хорошему куску тушёного мяса вслед за ним. Страшно было представить свои ощущения, если бы геологические процессы не образовали этот спасительный для меня грот, ведь на Кунашир обрушился тайфун. Со мной, конечно, была палатка, и я мог бы её поставить, но как под непрекращающимся дождем я развел бы костёр, ведь дрова в таких условиях напрочь утрачивают свои горючие свойства?

 

Дальневосточные тайфуны

Сидя в уютном тепле от костра и слушая завывание ветра, я вспомнил две первые экспедиции на Курилы, - и тогда мне дважды пришлось пережить разгул стихии.

В первый раз это было у подножия внутреннего конуса Тяти. Компанию шести членам нашего геологического отряда, поимённый список которых был мной уже приведен, там составляли пять человек группы центрального телевидения, снимавшие фильм для клуба путешественников. Главными действующими лицами в нём, разумеется, стали все мы. Оператор Валерий Меньшов поразил меня тогда, предсказав переворот в Чили. Вначале я даже не придал значение этим его словам.

Когда же мы спустились с вулкана и пришли на брошенную из-за извержения вулкана заставу Урвитово, откуда через пролив Екатерины хорошо просматривался ещё один необыкновенно красивый вулкан Атсонопури на Итурупе, нас радушно встретили там пограничники, прилетевшие сюда на заготовку икры. Они до отвала накормили нас всякими морепродуктами, - икра, разумеется, тоже была и в большом избытке. И, когда мы, наконец, престали жевать, и захотелось поговорить, тот же Меньшов задал такой вопрос пограничнику, который метал нам блюда на стол: «А скажи-ка ты, служивый, что в мире делается?» Ответом было вот что: « В Чили государственный переворот, к власти пришёл генерал Пиночет».

…Тогда тоже стоял сентябрь (эта информация, впрочем, излишня, коли, о перевороте в Чили речь зашла) - самое тайфунное время на Курилах. В одну из ночей он и не замедлил со своим появлением.

Наш лагерь стоял у подножия лавового потока последнего извержения перед нынешним, произошедшего в год нашествия Наполеона на Россию. Тринадцатилетний Пушкин, если бы годика на два покинул свой лицей и стал бы юнгой на шлюпе «Диана» под командованием Василия Головнина, смог бы созерцать его воочию и написать потом поэму, разумеется гениальную, с рабочим названием: «К извержению вулкана Тятя-Яма».

Ураганный ветер поднялся сразу после полуночи, едва мы разбрелись по своим палаткам. Обычно тайфуны приходят внезапно. Так случилось и на этот раз: лёгкий бриз вдруг превратился в северный порывистый ветер с дождём. Мы вылезли из палатки, укрепили растяжки, нырнули назад в тепло и сухость своих пуховых спальников и под завывание ветра уснули.

Пробудился я через пару часов от чувства дискомфорта, какого не испытывал, наверное, с младенчества, потому что лежал в луже воды. Порывами ураганного ветра насквозь промокшую стенку палатки крепко прижало ко мне, - это я ощутил руками, а потом и увидел, когда зажёг свечку, стоящую в изголовье. Совершенно сухой Джон, которого я закрыл от дождя грудью и другими частями своего тела, мирно почивал у другой стороны палатки.

Выбравшись из мешка, достал из рюкзака оставшиеся сухими вещи, - те, что я положил под голову, тоже промокли, - надел их на себя, свернул кучей спальник, сел на него, как на маленький кусочек суши и - пригорюнился. Стало неуютно и тоскливо, как на необитаемом острове, лишь быстро таявшая свечка скрашивала моё одиночество, - сладко спящий Джон был не в счёт.

Вдруг мой взгляд остановился на кармане, пришитом к задней стенке палатки, который оттопыривался под тяжестью наполнившей его до краев дождевой воды, - она уже переливалась к моему изголовью. Но не вода меня заинтересовала, её и без того хватало. Из кармана торчали горлышки двух бутылок – четвертинки и поллитровки.

Первая, уже наполовину опорожненная, содержала белую, похожую на кефир жидкость, которую мне прописали в медпункте Южно-Курильска для лечения результата соприкосновения с иприткой. Наши маршруты на Кунашире обычно проходили по берегу моря, потому что в заросли бамбука, покрывающего склоны гор, лезть было бесполезно. Незадолго перед возвращением в ЮК, откуда мы потом на вертолёте вылетали к подножию Тяти, в одном из маршрутов, одетый в одни только плавки, я поднялся за образцами к возвышающейся в зарослях скале, а к вечеру бедро у меня покрылось волдырями, происхождение которых всем нам было непонятно.

В медпункте врач спросила меня сразу, - не заходил ли я обнажённым в лес, не валялся ли там с кем-нибудь в таком виде на травушке-муравушке, и, услышав утвердительный ответ, успокоила, что это не малярия, а всего лишь ожог лианой под названием ипритка (почему, интересно, не фосгенка, или заринка?), - выписала рецепт на «панацею» из аптеки, а также порекомендовала принимать морские ванны или искупаться в серных источниках на Горячем Пляже.

Решил лечиться комплексно, мазал ожоги «кефиром» и пару раз в день погружался по пояс в океан, благо он плескался в нескольких десятках метров от наших палаток, поставленных во дворе «дома на отливе». Воздух и вода были довольно прохладными, поэтому я заходил в океан прямо в телогрейке, придерживая её за полы, чтобы не замочить. Дно понижалось медленно, поэтому идти приходилось довольно далеко.

Мои товарищи по-доброму потешались над такой экзотической картиной. Я не обращал на это внимания - чего не сделаешь, чтобы не болеть, а в конкретном случае, - не ходить по посёлку и не чесать беспрерывно свою «пятую точку», – помимо других неудобств, это неприлично, наконец. А перед самым отлётом, в погранотряде я искупался и в сернистых, «офицерских» ванночках, выложенных гладким кафелем. Эти-то процедуры, похоже, лучше всех помогли, потому что сразу после них ожоги стали быстро заживать, но белую «панацею» я так и носил с собой на случай рецидива или нового соприкосновения с коварной лианой.

…Нынешней же бурной ночью меня больше интересовала другая бутылка, запечатанная алюминиевой крышкой, под которой находилась «огненная вода» – коллективная собственность, взятая нами в качестве лекарства от всех болезней.

Некоторое время меня мучили сомнения, потом я решил, что ввиду экстремальности ситуации общество простит меня за несанкционированное вскрытие сосуда, ведь я собирался использовать содержимое по его самому прямому назначению – профилактики заболевания. Достал бутылку, оставив плавать в дождевой воде отклеившуюся этикетку с надписью: «Спирт этиловый питьевой, крепость 96%, цена 9 руб. без стоимости посуды», решительно сорвал крышку, сделал добрый глоток прямо из горлышка, и, за неимением содовой, запил прямо из кармана.

С питьевой водой на вулкане у нас были проблемы. Ей негде здесь накапливаться (кроме как, - это только что выяснилось, - в углублении прямо подо мной и в кармане брезентовой палатки), - безвозвратно теряясь, она просачивается сквозь вулканический шлак. Нужно было ходить на сохранившийся ещё с прошлой зимы снежник, набивать снегом чехлы от спальников и нести в лагерь, - там его мы топили на костре (за топливом для костра – кедровым стлаником – мы отправлялись ещё дальше, на склоны вулкана). Талую воду мы и использовали для своих нужд. От очень тонкого пепла, невидимого невооружённым глазом, она становилась похожей на слабые чернила, а её вкус почему-то сильно напоминал фруктовый компот, – до сих пор не объяснённый наукой феномен.

…Едва первая доза спирта была выпита, я почувствовал себя значительно лучше. Минут через пять повторил эту процедуру, после чего моё настроение за очень короткое время поднялось на необыкновенную высоту, в соответствии с высотой нашего лагеря над уровнем совсем близкого моря, а точнее двух морей, одно из которых Тихий океан, - около 1400 метров. Всё чудесным образом переменилось, - завывание тайфуна за стеной теперь лишь добавляло дальневосточный колорит в моё ночное бдение. Немного посидел со скрещёнными по-турецки ногами. Джон по-прежнему спал, его не разбудили даже несколько песен, спетых мной вполголоса. Потом и я задремал в таком весьма неудобном положении.

Проснулся, когда уже было светло и тихо. Выглянул наружу и с удивлением увидел, что на уже поголубевшем небе - ни облачка. Тогда я ещё не знал, что, словно мифический циклоп, тайфун имеет «глаз», - его центральная часть. Даже когда ураганный ветер на краях гигантского вращающегося волчка крушит всё на своем пути, хлещет полосатый ливень, в его середине – чистое небо и полный штиль.

Выбрался на мокрые камешки, с трудом поднялся на затёкшие ноги. Делать было нечего и, чтобы взглянуть на мир с высоты, решил сбегать на край кальдеры. Тятя представляет собой сооружение типа «вулкан в вулкане», - в середине ровный центральный конус, затем кальдера, - окружающая его широким кольцом плоская площадка с несколько приподнятыми краями, и, наконец, крутые склоны внешнего вулкана.

Скоро я уже стоял на невысоком гребне, круто обрывающемся к океану, по которому в лёгкой дымке, будто гигантский корабль, «плыл» остров Шикотан. Уже оторвавшись от линии горизонта, солнце начало свой путь по небосклону. Полюбовался на открывающиеся виды, - как на ладони был виден путь нашего восхождения на вулкан и ещё один, уже обследованный нами, так называемый «паразитический» конус, из которого происходило недавнее извержение.

Когда через полчаса я вернулся в лагерь, с голубым небом было покончено, - почти мгновенная конденсация паров воды утопила кромешном тумане центральный конус, а вместе с ним наш лагерь, снова подул сильный ветер. Тайфун, правда, уже заметно ослабевший, продолжался.

Второй раз меня и А.В.Гущина он застал четыре года спустя на Парамушире, в том самом маршруте, когда мы наблюдали за топающим по снежнику медведем. Через пару часов после этой встречи, когда мы, вслед за Топтыгиным пройдя по узкому краю кратера вулкана Билибина и преодолев заполненное снежниками пространство до вулкана Вернадского, уже работали там, внезапно налетел сбивающий с ног ураганный ветер. На голове Анатолия Васильевича была надета легкомысленная матерчатая бейсболка, и он шёл, закрываясь рукой от бешеного ветра, пока я не вспомнил, что у запасливого меня, - два капюшона, один из которых – на штормовке – легко отстёгивался.

Видимость не превышала десятка метров, все снежники как близнецы-братья, ориентиров никаких, а нам нужно было в этой круговерти искать свой лагерь. Василий Анатольевич потом признался, что он уже был уверен, что нам – крышка, потому что стало очень холодно, руки закоченели, и перспектива загнуться от переохлаждения, была вполне реальна. Но я уже тогда, в свои двадцать пять годков наверняка знал, - безвыходных положений не бывает.

Несколько позже, здесь же, на Парамушире, в подобную ситуацию, и тоже в маршруте, попал профессор геофака МГУ Владимир Тихонович Фролов. Их маршрутную пару вообще разметало тайфуном, его напарник к вечеру сумел выйти на лагерь, а он, заблудившись, чтобы не замёрзнуть, всю ночь копал яму в вулканическом шлаке. Володя Сывороткин мне как-то рассказывал, что когда Владимир Тихонович на другой день пришёл в лагерь, то из-за перенесённого потрясения, - он тоже, видимо, мысленно расставался с жизнью на протяжении многих часов, - поначалу потерял дар речи.

Природа на Курильских островах сурова. В Северо-Курильске мне рассказывали, что как-то зимой из областного центра к ним приехали два инспектора на предмет урезания каких-то льгот. К вечеру началась метель, и их оставляли в здании администрации её переждать, но они решили дойти до гостиницы, и в условиях нулевой видимости, - в таких условиях по натянутым верёвкам ходят, - вышли за пределы посёлка и потом их нашли замёрзшими в снегу в нескольких километрах от жилья. Дома там строятся так, чтобы зимой, когда снегу наметает по самые наличники, наружу можно было выходить через крышу.

…Только внутреннее чутьё вывело нас с Гущиным из этой бушующей стихии к месту нашей ночёвки в старой хижине. Когда-то очень давно в ней жили буровики, разведывающие рудопроявление серы, - буровые трубы валялись поблизости. Хижина была без двери, - вместо неё мы приспособили тяжеленный щит, приваливая его к дверному проёму. При нашем появлении, остававшаяся там возбуждённая предыдущими событиями И.Бурикова рассказала, что эта «дверь» чуть было её не раздавила, когда мощным порывом ветра её опрокинуло и она «просвистела» в нескольких сантиметрах от наклонившейся в этот момент Ириной Александровны. Вес этой «двери» я уже оценил, поэтому страшно было представить последствия, если бы она «не промахнулась».

Много бедствий приносят тайфуны дальневосточным государствам, - Японии, Филиппинам, Корее, - разрушают строения, дороги, нередко гибнут люди, но однажды, наоборот, они же помогли избежать порабощения Японии чужеземцами. Произошло это в эпоху татаро-монгольских завоеваний, когда сотни кораблей, нагруженные вооружённым до зубов монгольским войском, подошли к берегам слабого в военном отношении островного государства. И тогда случился сильнейший тайфун, который разметал деревянные судёнышки как щепки. Точно так же закончилась и вторая попытка монголов высадиться на островах, после чего они отказались от идеи завоевать Японию.

Благодарные японцы этим тайфунам дали название «камикадзе» – «ветер богов». Во время второй мировой его вспомнили и присвоили лётчикам-смертникам, но на этот раз камикадзе не помог – Япония проиграла войну.

…Приятно было вспоминать о своих приключениях, сидя у жаркого костра под защитой многометровых скал. Второй раз за день меня потянуло на песни, не хватало только гитары и кого-нибудь из друзей, пришлось петь под аккомпанемент завывающего ветра.

Дров было достаточно, и я просидел у горящего костра часа три, просушил всё, что успело намокнуть, и уже собрался ставить палатку, благо высота грота позволяла это, как вдруг обратил внимание, что совсем не слышу шума прибоя. Вышел на воздух и обнаружил море отступившим метров на тридцать и совершенно спокойным. Дождь тоже прекратился, на небе высыпали звезды, повис фонарь полной луны. Это был «глаз тайфуна». Хоть и было близко к полуночи, я решил воспользоваться отливом и окном в непогоде.

Быстро собрал рюкзак, пошарил лучом фонарика, - не оставил ли чего из вещей и продолжил путь, мысленно поблагодарив свой приют. Там, где, спасая свою жизнь, я судорожно цеплялся за скалы, воды не было и в помине, - море слабо плескалось где-то далеко в темноте, и я шёл по отполированному волнами каменному дну, как по асфальту, лишь изредка подсвечивая себе фонариком, - хватало и лунного света.

Пройдя ещё несколько бухт, вышел, наконец, к рыбацкому посёлку. В одном из дощатых домиков заметил свет, а, подойдя поближе, услышал разговор. Постучался в дверь, вошёл, – это была столовая. Несмотря на то, что было уже за полночь, в ней сидели человек пять рыбаков. Поведал им кто я, откуда и куда путь держу. Они сообщили, что до Рудной еще километров семь и предложили переночевать у них, с чем я сразу согласился. Для начала меня напоили чаем, поставив передо мной большую чашку, доверху наполненную лососёвой икрой. Хлеб с маслом на столе тоже присутствовали, поэтому «чай» у меня получился весьма вкусным и калорийным, чаще бы так! Места на кровати в домике, куда мы потом все вместе пришли, правда, не оказалось, и я лёг прямо на полу, завернувшись в палатку, как в плащ.

Утро следующего дня снова было пасмурным, моросил мелкий дождь. Позавтракав с рыбаками, я тепло с ними распрощался, и, накрыв рюкзак полиэтиленовой пленкой, отправился в путь в предвкушении встречи с Володей Сывороткиным, с которым почти полгода назад в Москве планировал наши совместные работы на Курилах. С ним мне приходилось ходить на лыжах по Архангельской области, работать в Приморье, но вот встречаться на Курилах раньше не доводилось.

 

Страна заходящего солнца

…Едва я вышел от рыбаков, дождь стал усиливаться. Накрылся плёнкой полностью и продолжил путь. Скоро тайфун набрал силу, - дующий слева ураганный ветер пытался прижать меня к скалам. Надо ли говорить, что дождь снова вымочил меня до последней нитки?

На первый взгляд, в посёлке геологов было безлюдно. Заглянул в один дом, другой – никого. Только в третьем обнаружил первого человека и сразу кого нужно – коменданта поселка. Он рассказал, как мне найти своих товарищей, и через пару минут, оставляя на полу лужицы, я ввалился в их жарко натопленный балок. По причине проливного дождя, в столь далеко не ранний час, они ещё лежали в своих спальных мешках. Кроме Володи здесь были два сотрудника, - лаборант кафедры Лёня и химик, кандидат наук с химфака МГУ Никита, однофамилец великой актрисы Ольги Садовской, - это в честь неё был назван теплоход, доставивший меня на этот прекрасный и таинственный остров, в который я был по уши влюблён ещё восемнадцать лет назад, – Кунашир.

К обеду тайфун ушёл, тучи развеялись, и мы смогли сходить в маршрут по обставленной могучими пихтами дороге на Прасоловское золоторудное месторождение.

А уже вечером, возвращаясь из маршрута по охотскому побережью, мы наблюдали, как солнце опускается за самый северный остров Японии – Хоккайдо. Нам ещё предстояло возвращение в Южно-Курильск, затем через Сахалин на материк, но думать пока об этом не хотелось, – мы наслаждались тишиной и покоем ласково плескавшегося моря.

Перед отплытием с Кунашира я ещё раз сходил посмотреть на «чудо света», не знаю уж, под каким номером – мыс Столбчатый. Риолитовые столбы, как тесно прижатые друг к другу гигантские каменные карандаши, вертикально стоят здесь в скорбном молчании. Я шёл по отполированным прибоем до состояния мостовой камням и вспоминал, как отбирал здесь материал для своего диплома, понырял со скал, чтобы ещё раз поразиться красоте подводного мира Охотского моря, послушал эхо своего голоса, отражающегося от этих величественных труб гигантского органа.

 

Слово о ледовом походе

Наша команда численностью шестнадцать человек – как раз на четыре катамарана – выстроилась на перроне небольшой бамовской станции Тырма на крайнем северо-западе Хабаровского края и, когда первый руководитель – Надежда Переверзева - произнесла: «Кто за то, чтобы нам сплавляться по Тырме, поднимите руки», в воздух их взметнулось пятнадцать, - сама Надежда воздержалась, чтобы мы сами решали свою судьбу.

Дабы сразу стало понятно, почему состоялось это странное голосование, - такого рода вопросы ведь решаются задолго до покупки билетов на поезд, а не в двух шагах от реки, когда остаётся только собрать катамараны, расчехлить вёсла и выходить на быструю речную струю, - необходимы некоторые пояснения. Мы этот вопрос и решили ещё в Благовещенске в пользу сплава по Тырме, - «Ведьме» в переводе с эвенкийского - спортивной реке с многочисленными порогами и шиверами, одном из многочисленных притоков Буреи, третьей по величине водной артерии Приамурья.

Начинать свой сплав мы собирались ещё на Яурине, левом притоке Тырмы. Сразу после высадки на перрон одноимённой с этой рекой станции, Надежда быстро сходила на берег реки и убедилась, что она пока ещё не судоходна. Мы тут же забрались в распахнутый товарный вагон поезда, ещё не отправившегося дальше, - садиться со своими многочисленными баулами в пассажирский вагон времени уже не оставалось.

Пока своими колесами поезд грохотал по железнодорожному мосту через Тырму, наши шестнадцать пар глаз впились в реку. На всём видимом пространстве она была свободна ото льда, он ещё лежал лишь по берегам. Мы с облегчением подумали было, что проблем со сплавом не будет, однако, случайный прохожий на станции, рассмотрев наше снаряжение туристов-водников, огорошил нас, сказав, что почти на всём своём протяжении река ещё стоит, закованная в ледяной панцирь. Это предупреждение находилось в соответствии с тем, что мы видели на Яурине, и очень походило на правду.

Желания, да и возможности сидеть у "моря в ожидании погоды”, то есть ждать полного вскрытия Тырмы, у нас не было, - сроки похода были не резиновые, поэтому мы и встали перед выбором. Было два возможных варианта: во-первых, надеясь на русское «авось», всё-таки начать сплав по Тырме, а там будь что будет. В пользу этого решения свидетельствовал богатый опыт сплава по этой реке нашего руководителя. По её словам, обычно в это время, - в первых числах мая, - она была уже полностью свободна ото льда, и то, что мы увидели на Яурине, было для неё полной неожиданностью.

Альтернативой такому решению было вот что. Мы садимся на поезд и едем назад до Свободного, где спускаем катамараны на Зею и плывём вниз до самого Благовещенска. По этому маршруту я уже пару раз прошёл со своими школьниками из геолого-туристического кружка областного Центра по туризму и краеведению, где я развернул свою деятельность в качестве педагога дополнительного образования. Четверо из моих воспитанников и сейчас были со мной на Тырме. Лично меня такое решение проблемы не устраивало, но, находясь в данном походе в качестве второго руководителя, своего мнения остальным членам команды не навязывал. И вот тогда Надежда прибегла к открытому голосованию, в результате которого с подавляющим преимуществом победила Тырма, – с железнодорожного моста мы уже рассмотрели её привораживающие ведьмины подмигивания солнечных лучей в воде, бегущей в ледяных берегах, и по-другому голосовать не могли.

Чтобы сравнить по степени привлекательности для всех нас эти два маршрута, можно рассмотреть такую ситуацию. Допустим, что вы собрались провести пару недель на Канарских островах, всё для этого приготовили, купили билеты, и тут вам говорят, что поездка на Канары по метеоусловиям отменяется. Взамен предлагается всё это время окучивать картошку в деревне Простоквашино, - солнце, свежий воздух и вода в пруду, который, правда, придётся делить с местными бурёнками, гарантируются.

Вопрос с поворотом назад для нас был закрыт, и мы перетащили свои баулы к устью небольшой речушки Сутырь, где установили палатки для ночёвки и приступили к строительству катамаранов.

Вечером к нам подошёл мужчина в фуражке работника леса и, рассмотрев почти готовые к спуску на воду катамараны (сокращённо – каты), порекомендовал начать сплав не раньше, чем через неделю. Кто-то пошутил, что наши катамараны ледокольные, и лесник, покачав головой, отошёл, подумав про себя, наверное, словами классика пролетарской литературы: «Безумству храбрых поём мы песню!».

По словам Надежды, через пятнадцать километров сплава мы ещё могли повернуть вспять, – к реке там подходила лесная дорога, по которой мы, убедившись, что река непроходима и довольно долго останется таковой, ещё сможем вернуться в Тырму. С этой успокоительной мыслью мы и вышли наутро в неизвестность. Сутырь подхватила наши тугие катамараны, и скоро передовое судно уже вышло в Тырму на её стрежень. Именно так, кстати, - «Стрежень» - назывался руководимый Надеждой известный всем туристам Амурской области клуб, который размещался в подвале старинного здания в центре Благовещенска. В нём же проводил свои занятия со школьниками и ваш покорный слуга.

Настало время познакомить читателей с составом нашей команды. Кроме руководителей, нас с Надеждой, в неё входили четверо моих школьников: два Максима – Сычёв и Устинов, Игорь Козарез и Женя Перебейносов, а также восемь студентов обоего пола и два брата Юра и Ваня, выходцы с «Тайваня».

«Тайванем» в Благовещенске называют северо-восточный его район, застроенный в основном деревянными домами и отделённый от города пограничной речкой Чигиринкой. К нему примыкает городской мясокомбинат, проезжать возле которого, не говоря уж о пребывании на его территории, желательно в противогазе. Когда на привалах Ваня с большим юмором рассказывал, как в детстве он катался верхом на свиньях, готовящихся стать окороками, а также другие истории, связанные с мясокомбинатом, от смеха я не мог удержаться от слёз.

Первые пять километров мы прошли безо всяких проблем. Потом наш караван по ошибке зашел в залив, образованный берегом с левой стороны, и широким полем льда - с правой, на обход которого пришлось затратить добрых полчаса. Зато здесь, у рыбачивших на берегу мужичков мы узнали, что накануне наша хоккейная сборная стала чемпионом мира, как потом выяснилось, - в последний раз не только в этом тысячелетии, но и вообще в последний на сегодняшний день середины сентября две тысячи третьего года. Но тогда всё это для нас было неведомо, и с хорошим настроением мы продолжили свой путь.

Ещё километров через пять мы увидели, как чёрная вода с шумом уходит под лёд, - это был первый ледяной затор. Пришлось вытаскивать катамараны на припаянные к берегу льдины и по каменистому берегу переносить их метров на пятьдесят до чистой воды. Там же, среди толстых сосен, решили на пару часов затабориться, и дежурные занялись приготовлением обеда, а все остальные достали свои мешочки с «КЛМН» – такая походно-туристическая аббревиатура расшифровывалась просто, это были первые буквы в словах, обозначающих самые необходимые в походах вещи, - кружку, ложку, миску и нож.

До вечера первого дня заторов больше не было и мы уж было, подумали, что напрасно нас пугали, и что больше трудностей с прохождением маршрута у нас не будет, но есть ведь такое народное пожелание: «Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь», а пока что мы «перепрыгнули» лишь один затор. И уже следующий день со всей очевидностью доказал его справедливость, - затор оказался первым, но далеко не последним.

На шестнадцать человек у нас было две палатки, - одна из них большая, шатровая с печкой, для которой нужно было заготавливать коротенькие чурочки. Хоть и стоял май месяц, но Хабаровский край не Краснодарский, и поэтому нам приходилось дежурить по сорок минут, чтобы поддерживать огонь в печке, раскаляющейся до красноты. Несколько же студентов предпочли спать в неотапливаемой палатке поменьше. Они сразу поняли, что ошиблись, и первую ночь на реке согревались по старой русской традиции – водкой.

Во время приготовления обеда на второй день путешествия у нас произошло первое приключение, которое при неблагоприятном его окончании могло бы закончиться весьма плачевно, если не сказать – трагично.

Наш караван остановился на обед у высокой террасы. С Надеждой и дежурными мы поднялись наверх, выбрали место для костра. Вокруг стояла высокая сухая трава, поэтому я предупредил, чтобы её вырвали радиусом метра в четыре и обязательно следили за огнем, потому что дул, хоть и несильный, но порывистый ветер.

Что такое весенний пал, я хорошо себе представлял. Опыт тушения лесного пожара в окрестностях Благовещенска у меня уже был. Полоса огня шла тогда по пади со скоростью хорошо тренированного бегуна, и нам, пожарникам поневоле, оставалось только не дать подойти огню к дачным домикам. Поэтому, когда я услышал крики и характерный треск горящей травы и увидел взметнувшиеся вверх языки рыжего пламени, то уже через четверть секунды после этого скомандовал хватать вёсла и бежать исправлять ошибку неосторожных дежурных, пока она ещё не стала роковой. Длинные дюралевые вёсла с широкими лопастями идеально подходили для сбивания пламени с полыхающей травы и кустов, - они позволяют держаться на удалении от ужасающего, как у мартеновской печи, жара, заставляющего курчавиться волосы, брови и ресницы.

В какой-то критический момент мне показалось, что нам уже не справиться с пожаром, но в этот момент поднесли наполненные водой котлы и мы всё-таки ликвидировали прорыв беспощадного огня, - он был локализован, ему дали спокойно умереть внутри выгоревшего кольца, и только тогда стало ясно, что нам удалось избежать экологической катастрофы. Страшно было представить себе все последствия, если бы пожар вырвался в тайгу. Очень скоро над нами бы уже кружил вертолёт, а чуть позже составлялся протокол, потому что установить виновников пожара в данном случае не составляло труда. Ну и конечно, было бы до слёз жалко просыпающуюся от зимней спячки тайгу, - сотни, а возможно и тысячи гектаров её превратились бы в дымящиеся головёшки.

Весёленький у нас поход намечался. Мы едва отошли от начального пункта путешествия, а на нашем пути попались уже и лёд, и пламень. То ли ещё будет, ой-ой-ой?!

С большими предосторожностями костёр всё же разожгли, сварили обед, и наш караван двинулся дальше. Ещё несколько километров вода несла наши катамараны, а вместе с ними и нас самих, стоящих на коленях, как будто бы непрерывно молящихся речному богу, пока мы не уткнулись в сплошное ледовое поле, конца которому на протяжении прямого участка в пару километров видно не было. Мрачные предсказания невозможности сплава по Тырме начинали оправдываться.

Напротив ледяной кромки, где речная вода, будто проглоченная зубастой гигантской пастью, бесследно исчезала подо льдом, на левом берегу Тырмы находился обещанный Надеждой памятник природы - горячий источник. Он представлял собой обложенную камнями круглую яму метра три в диаметре и глубиной полтора. Со дна её поднимались бусинки пузырьков газа. Температура воды в источнике была градусов тридцать, не больше, но при наружной температуре от силы плюс десять он действительно казался, по крайней мере, очень тёплым.

Из-за того, что открытая вода в реке кончилась, чуть пониже источника, там, где по утверждению хорошо знающей эти места Надежды, в лесу стояло зимовье, было решено сделать днёвку. За день, - с оптимизмом полагали мы, - река взломает лёд, и мы уже без длительных остановок поплывём вниз сначала до Буреи, а потом до конечного пункта нашего сплава, - поселка Чеугда. Так оно всё и случится, но со значительными осложнениями, речь о которых впереди.

А пока что мы окунали руки в тёплую воду, отложив купание назавтра. И тут нас рассмешил Игорь Козарез, добродушный, не по годам физически развитый парень. Он скромно сидел на корточках на самом краю источника и вдруг, оступившись, сначала плавно, а затем с ускорением стал неуклюже падать, и почти без всплеска с головой погрузился в целебные воды источника, - на соревнованиях по прыжкам в бассейне такой безупречный вход в воду оценивается высшим баллом.

Через секунду он вынырнул, весь в какой-то зелёной волосатой тине со смущённой улыбкой на круглом лице, и если бы он тут же запел: «Я водяной, я водяной, никто не водится со мной…», то, наверное, с кем-нибудь из нас случился бы родимчик, потому что и без того всё это было уморительно, - держась за животы, некоторые катались по траве.

Отсмеявшись и посочувствовав, наконец, мокрому, но тут же переодевшемуся в сухое Игорю, - под майским дальневосточным ветерком ему сразу стало нежарко, - мы подхватили рюкзаки и тронулись к месту днёвки, где намёрзшие в своей холодной палатке «горячие русские парни» смогли отогреться, растопив печку в добротном зимовье.

Выйдя на реку на следующее утро, мы с удовлетворением увидели, что река очистилась ото льда. Сходили на источник, помылись там целиком, причём тайваньский Ваня во время этой процедуры опять рассмешил нас до икоты.

Он густо намылил волосы и лицо, на котором, совсем как у «напарника» незабвенного Шурика, остались видны только глаза, а затем из своих волос изобразил рожки, – намыленные, они хорошо держали форму. Он и по жизни-то не был красавцем, а такой стал походить на чёрта больше, чем самый яркий представитель подземного царства. Каким всё-таки замечательным местом оказался этот памятник природы, - горячий источник, - второй день подряд я смеялся здесь, как, наверное, никогда в жизни. Не хотелось, чтобы Ваня смывал такую «красоту», и в шутку мы стали уговаривать его так и ходить, чтобы повышать настроение всем нам, не избалованным пока что условиями прохождения маршрута.

Весна уже вступала в свои права, сопки покрылись сиреневым туманом цветущего багульника, а берега - стрелочками дикого лука, который стал хорошей витаминной добавкой в наши не очень-то разнообразные блюда.

Долго ли, коротко ли, но ко Дню Победы мы, наконец, «победили» порожистую Тырму и вышли к забитой льдом Бурее. Ещё несколько раз нам приходилось утыкаться в заторы, по нескольку часов ждать, пока напор воды не прорывал их, и «на плечах отступающего противника» мы продвигались вперед. Часть порогов из-за высокой воды были почти незаметны, но для новичков спортивного сплава и этого было достаточно.

Последний лагерь перед выходом на Бурею, словно сакля в горах, был поставлен на скале почти у уреза воды и у кромки забившего русло Тырмы холодного льда, безразличного к нашим проблемам. Хватило места только для одной палатки, поэтому всем пришлось спать на боку, - в тесноте, да не в обиде.

В самом устье Тырмы снова пришлось затаскивать катамараны на полутораметровую высоту, - замёрзшая вода, словно антарктический материковый лёд, отделяла нас от коренных гранитных берегов.

Из-за задержек на заторах мы катастрофически не укладывались в график маршрута. Кончались продукты - после того, как мы приготовили первый завтрак на Бурее, у нас осталось одна банка тушенки и немного крупы, и это на шестнадцать человек, большинство из которых обладали молодыми растущими организмами.

В ледовой обстановке на реке, однако, к утру произошли обнадеживающие изменения, - выше устья Тырмы она по-прежнему стояла, зато вниз, насколько хватало глаз, мы видели лишь водную гладь, по которой плыли отдельные льдины. Нужно было торопиться, поэтому сразу после короткого завтрака мы вышли в путь. Предстояло пройти по ней до Чеугды около девяноста километров. По утверждению Надежды Гавриловны, в пятнадцати километрах ниже, на правом берегу Буреи находилась метеостанция Сектагли, и все надежды теперь у нас были связаны с ней. Там мы надеялись приобрести хоть немного продуктов, чтобы пройти последний отрезок до цивилизации.

В самом начале мы стали участниками бесплатного аттракциона наподобие тех, какие демонстрируются в репортажах из Диснейленда. По всему берегу лёд отвесно обрывался в воду, и ничего не оставалось делать, как, выбрав подходящий участок, где он шёл под крутым наклоном, а отвес перед водой не превышал метра, разгонять по льду загруженные катамараны, и перед самым обрывом заскакивать на них. Испытав чувство полёта, после этого в фонтанах брызг мы плюхались в воду, - щекочет нервы, но весьма приятно. В хорошем настроении мы стартовали, но, увы, не прошли и километра, как снова уткнулись в затор. Причалили к правому берегу Буреи, – наш ледовый плен продолжался.

Безвыходных положений не бывает, прогнозировался выход и на этот раз, - нужно было высылать пеший экспедиционный отряд на метеостанцию, там приобрести необходимый минимум продуктов, и, если лёд на Бурее ещё будет стоять, принести в лагерь. Возглавить этот отряд, разумеется, пришлось мне. Пошли также братья-тайваньцы Ваня и Юра и студент Дима Плюснин.

Если отвлечься от причин, побудивших проведение нашего маршрута, для разнообразия он был весьма кстати, а то мы засиделись на своих катамаранах. Других участников похода сидячий образ жизни, возможно, вполне устраивал, но мне, сухопутному геологу, не одну тысячу километров прошагавшему по сибирской и дальневосточной тайге, размять ноги очень хотелось.

Расстояние до станции Надежда измерила по имеющемуся у неё абрису на кальке. Когда я спросил её, какого он масштаба, она уверенно ответила, что это – километровка. Путь до станции по нему укладывался в пятнадцать сантиметров.

Идти пришлось без тропы. Особенно трудными для прохождения были прижимы - участки, где река подходила к отвесным гранитным скалам. Выходить на уже потемневший лёд мы не могли, поэтому в этих местах приходилось карабкаться наверх и проламываться сквозь завалы деревьев. Зато там, где русло прижималось к левому берегу, идти по гладким, облизанным водой гранитам было легко и быстро.

Оставили позади Собор, - двадцатиметровую скалу, возвышающуюся над Буреей, обходить которую пришлось на головокружительной высоте. На левом берегу с этого места уже началась Амурская область, мы же ещё шли по Хабаровскому краю, а воображаемая граница между ними на протяжении нескольких десятков километров шла прямо по фарватеру Буреи. То и дело на реке попадались длинные участки с абсолютно чистой, свободной ото льда водой. По всему чувствовалось, что не сегодня, так завтра начнётся сплошной ледоход.

Мы шли и шли, уже начала сказываться усталость, обусловленная недоеданием последних дней в условиях режима экономии, и по моим расчётам пятнадцать километров были уже давно пройдены, а никакой метеостанцией и не пахло. Казалось, вот за этим поворотом она точно будет, но мы поворачивали, а там снова была глухая тайга, деревья на берегу смотрелись в гигантские полыньи на плёсах. Когда мы отмахали километров двадцать, я понял причину отсутствия метеостанции на нашем пути, - масштаб абриса был в два раза мельче, чем предполагалось в начале нашего похода.

На одном из прижимов, где мы пролезали по скалам над чёрной водой глубокого омута, чтобы облегчить спуск, я неудачно сбросил вниз свой рюкзак, но он не удержался на узкой площадке, и, закувыркавшись, покатился в воду. Находясь в раздумье - поплавать ему ещё, или прямо сейчас нырнуть в пучину, рюкзак закачался на поверхности метрах в двух от берега. Быстро спуститься я не мог, поэтому крикнул уже находящемуся внизу Диме Плюснину, чтобы он каким-либо образом подтянул рюкзак к берегу.

Как назло, ничего готового под рукой у него не оказалось, и он вытащил из ножен свой нож, быстро срубил им тоненькую березку и с её помощью подтянул рюкзак к берегу, - он даже не успел сильно намокнуть. Только через десяток километров Дима хватился ножа и вспомнил, что он так и оставил его лежать на камнях. Таким образом, я невольно стал виновником этой утраты. Хотя, возможно, это сберегающая его Судьба заставила меня бросить рюкзак так неудачно, и сделала так, чтобы Дима достал нож и благополучно оставил его там – от греха подальше.

Уже в сумерках мы вышли к метеостанции. Сначала там нас ждало разочарование, потому что в нескольких стоящих на высокой речной террасе домах никаких признаков активной жизни мы не обнаружили. Посетила горькая мысль, - станция покинута, и надеждам разжиться здесь продуктами, сбыться не суждено. И тут, высоко над нами на сопке мы заметили блеснувший огонёк. Уже почти в полной темноте, как на свет путеводного маяка, полезли вверх и вскоре вышли к еще одному дому. Нас учуяли собаки, громко залаяли. Скрипнула дверь, и из дома вышел мужчина, спросил, кто идет.

Я вышел из темноты, представился и в нескольких словах обрисовал ситуацию, в какую мы попали, после чего он пригласил нас в дом, прикрикнув на тявкающих собак. В ответ на мою просьбу продать нам сколько-нибудь продуктов, он сказал, что и так даст кое-что, но по наименованию не очень много, а именно – муки, сахару, чая и, напоследок добавил скромно, что отрубит нам половину козла, которого он только сегодня добыл весьма необычным способом. Он шёл на гидрологический пост для замера уровня реки, и вдруг увидел подплывающим к берегу козла, видимо с противоположной стороны, прыгнул в ледяную воду и утопил его за рога.

Козла было по-человечески жалко, но я сразу понял, что сами мы спасены, - вот оно, искомое мясо, долженствующее влить силы в наши ослабевшие от недоедания руки, ведь мясо дикой козы – это уже серьезно. Затем хозяин метеостанции, - его звали Валерием, - оказавшийся на данный момент один, поскольку его напарники куда-то уехали, извинился перед нами, что в данный момент ему совершенно нечем нас накормить, но напоить может - брагой, которой у него целое ведро. Если бы он сказал, что имеет ведро бриллиантов и может каждому отсыпать по горсти, нас бы он так не обрадовал, как этим сообщением, - мы так устали, что это было то самое, что могло повысить нам настроение.

В прекрасном расположении духа после двух кружек хмельного напитка, в сопровождении хозяина метеостанции мы спустились к нижним домам. Один из них Валера открыл, предоставив его на ночь и, пожелав спокойной ночи, ушёл к себе. Сахар и муку Валера дал сразу. Растопили печку-голландку, покрытую чугунной плитой с отверстиями для кастрюль и чугунков, и прямо на этой плите Ваня напёк больших лепёшек. Мы их ели и с удовольствием слушали доносившийся с Буреи треск, - вот-вот должен был начаться ледоход.

Утром мы увидели красивую картину, - по всей ширине реки плыли льдины. Не ясно было лишь, все ли заторы пробило до места, где остались наши товарищи. Ответ был получен скоро, - едва мы, не расписываясь ни в какой ведомости, успели получить у Валеры продукты, как к заваленному крупными льдинами берегу, пристали все четыре катамарана.

После небольшого совета с Надеждой, было решено сделать на метеостанции днёвку, подкрепиться мясом перед решающим броском на юг, предварительно, конечно, по связи сообщив в Благовещенск информацию о том, что мы живы-здоровы. Позже выяснилось, что, посланная окольным путем – через Хабаровск, – срочная депеша дошла до наших руководителей в Центре по туризму и краеведению едва ли не одновременно с нами, и этот факт, наверное, добавил седины нашим руководителям.

Вечером мы истопили баньку, а на другое утро, подгоняемые попутным ветром, вместе с плывущими вокруг льдинами, часов за пять преодолели последние семьдесят километров. Один мой знакомый из туристов говорил потом, что ему тоже как-то пришлось спускаться по Бурее. Так от метеостанции Сектагли до Чеугды он добирался пять дней, потому что всё это время дул настолько сильный встречный ветер, что иногда тащил их вверх по течению. Так они и плыли: «шаг назад, два шага вперёд». Нам всё-таки сильно повезло в конце похода!

Свой такой непростой сплав мы триумфально завершили в посёлке лесорубов Чеугда, незавидная судьба которого была уйти под воду водохранилища будущей Бурейской ГЭС. Оттуда на автобусе местного леспромхоза, выделенного специально для нас, доехали до поселка гидростроителей Талакан, а потом на рейсовом автобусе до станции Бурея.

Следующим утром в Благовещенске, с опозданием на четыре дня к контрольному сроку возвращения, наш «ледовый поход» благополучно закончился. Впрочем, так про себя до сих пор не может сказать Надежда Переверзева, получившая за него выговор на работе от своего начальства, уже приготовившемуся было сушить сухари, ведь в случае несчастья с детьми по головке бы его, начальство, не погладили.

Кто куда, а мы – на Рыбачий!

Словно маленькие рожки, недавно проклюнувшиеся после линьки на оленьей голове древнего Мурмана (дабы убедиться в справедливости этого сравнения, достаточно посмотреть на карту России хотя бы пятимиллионного масштаба), полуостров Рыбачий - это самая северная точка европейской части России. Вся Чукотка, за исключением крошечного пятачка с мысом Шелагским на его окончании, находится южнее нас, «ребят семидесятой широты». Сразу хочется пропеть после последнего словосочетания: «Тарару-тару-тару-ра!» – ещё многие, наверное, помнят эту, зовущую бродяжьи души в дальние странствия, весьма популярную песню шестидесятых годов прошлого столетия.

Вообще-то, здесь даже два полуострова – собственно Рыбачий и «буферный» между ним и материком (впрочем, тоже полуостровом – Кольским) Средний, соединённые между собой низким перешейком. Морские террасы и окатанная галька на нём наглядно показывает мне, геологу, что когда-то, возможно, совсем недавно, в геологическом масштабе времени, конечно, - Рыбачий был островом безо всякой приставки «полу», но уровень моря понизился и он соединился с сушей, благодаря чему мы можем попадать туда не на лодке, а на обычном автомобиле или просто пешком. Впрочем, глобальное потепление, приводящее пока что к медленному, но верному таянию антарктических материковых и арктических плавучих льдов, со временем может вновь привести к повышению уровня моря и Рыбачий снова «приобретёт независимость» от материка, но если это и произойдёт когда-нибудь, то очень не скоро, уже в нашем, общечеловеческом времени, разумеется.

Море вокруг Рыбачьего не замерзает, потому что до него доходит обогревающее всю Западную Европу тёплое течение Гольфстрим, в качестве своего «филиала» - Нордкапского течения, но тёплым его можно назвать с большой натяжкой, ведь температура воды даже летом здесь не превышает четырёх-шести градусов. Именно это обстоятельство – круглогодичный выход в Мировой океан - позволило когда-то учителю и наставнику К.Э. Циолковского, русскому философу-космисту Николаю Фёдорову, порекомендовать перенести сюда российскую столицу. Предложение, заранее обречённое на неудачу, – едва ли кому-нибудь из наших политиков захочется мыть свои сапоги в холодных, хоть и незамерзающих водах Баренцевого моря.

Сюда всегда было трудно попасть. Сначала из-за его удалённости вкупе с суровостью природы, – на телеге или на какой-нибудь шаланде не скоро доберёшься, да и то в условиях благоприятной погоды, а она здесь - редкость. Потом Рыбачий стал пограничной зоной, куда могла проскочить лишь полярная мышь лемминг, а западная часть полуостровов на двадцать лет, с 20-го по 40-й год прошлого столетия, вообще территорией Финляндии, - Советская Россия, предоставив независимость, позволила ей вклиниться между нами и Норвегией, чтобы она имела выход к Северном Ледовитому океану. За «плохое поведение» Страны Суоми перед Великой Отечественной, вылившееся в локальную «незнаменитую» войну, эти западные территории полуостровов мы забрали назад, а в сорок пятом году вообще всё вернулось к границам 1826 года, вследствие чего Советский Союз вновь стал соседствовать с Норвегией.

Очень хотели попасть на Рыбачий гитлеровские отборные части дивизии «Норвегия» в Великую Отечественную. Долго хотели, с 41-го по 44-й год, подкрепляя своё желание непрекращающимися бомбардировками и яростными атаками. Местами каменистая поверхность буквально усыпана железным дождём красных от ржавчины осколков бомб и снарядов, нередко попадаются ещё таящие в себе смерть не сработавшие когда-то мины, - трогать их по понятным причинам не рекомендуется. По сию пору, словно метеоритные кратеры, незажившими ранами на теле тундры зияют воронки от авиабомб.

И ещё одна, вечная, память о войне, - мемориалы с братскими могилами. В День Победы я пришёл на один из них, чтобы отдать долг памяти нашим соотечественникам, сложившим здесь свои головы, дабы враг не прорвался сюда, - на полуострове он мог бы построить аэродромы и из дальнобойных пушек беспрепятственно расстреливать союзнические конвои, доставляющие так необходимые истекающей кровью стране военные грузы. Только здесь, на всём протяжении нашей западной границы, у пограничного знака №1, наши матросы и солдаты воплотили в быль слова из довоенной песни: «Своей земли не отдадим ни пяди!», ведь фашисты так и не смогли перейти её на перешейке между Средним и материком.

На памятнике, с железными касками по краям, столбик фамилий матросов, верхняя из них очень знакомая – Басков. Не дедушка ли это нашего известного тенора погребён здесь в одной из неглубоких могил - едва ли по пояс, - выдолбленных в крепких песчаниках землепахтинской свиты нижнего протерозоя? Откуда мне знать, что они такие? Да потому, что три из них на правом краю кладбища вскрыты. Грешным делом подумал, что чёрные следопыты поработали, но потом узнал, что прах захороненных здесь солдат перенесли на другое кладбище на хребте Муста-Тунтури, где и происходили наиболее ожесточённые бои.

Сюда годами не приходят люди, - «На братских могилах не ставят крестов, и вдовы на них не рыдают…», - и лишь только школьники из Североморска из военно-патриотического клуба «Патриот» регулярно бывают здесь в свои летние каникулы, чтобы ухаживать за ними, но посетить все сразу не получается, - так их здесь много. В конце июля, в День военно-морского флота, на главный мемориал на Муста-Тунтури приезжают ветераны, - они, наверное, по сей день, слышат вой пикирующих самолётов и вспоминают жуткое ожидание разрыва сброшенных ими авиабомб.

В нынешнем году здесь встретились два человека, стоящими в те уже очень далёкие годы по разные стороны окопов: капитан первого ранга в отставке Октябрин Дмитриевич Девятов и бывший артиллерист Герхард Даг. Время примирило их, и каждый из них жалеет, что когда-то они были врагами. Сам я не видел, но мне рассказали, что, когда Герхарда привезли на то место, где стояла его батарея, он горько заплакал.

Голые склоны с редким кустарником на Среднем испещрены сложенными из камня окопами и полуразрушенными дотами, своими бойницами развёрнутыми на юг, - именно оттуда ждали гитлеровцев, так и не сумевших прорваться на полуострова. Обрывистые же берега, так и названные нашими солдатами - «Смерть фашистам», были совершенно неприступны.

Мы же попали на Рыбачий, - возвращаюсь к началу повествования, - довольно легко и «без единого выстрела»: достаточно было на 20-м причале Мурманского порта, симпатичной женщине в военной форме, отмечающей свой профессиональный праздник в День пограничника, показать узкую синюю бумажку, служащую пропуском на приграничную территорию, с обозначенными в ней пунктами: г.Перемётная - губа Эйна - п.Б.Озерки - п-в Рыбачий, и мы вместе с ещё полусотней человек очутились на борту теплохода «Поларис», в котором нам отвели музыкальный салон с большим телевизором на стене, долженствующим развлекать нас, сидящих в совершенно неприспособленных ко сну креслах.

Спустя восемь часов разрезания в кромешной тьме штормящего Баренцева моря, теплоход бросил якорь в широкой бухте между двумя полуостровами, называющейся почему-то Озерко. На большой, снабжённой мощным мотором, резиновой лодке за несколько рейсов нас доставили на заснеженный берег, хоть и было уже пятое апреля. Сразу сообщу, что ровно полутора месяцами позже, в прежнем составе мы проделаем этот путь в обратном направлении, - чтобы вернуться сюда в июле уже посуху, через перевал на Муста-Тунтури, непроходимый в зимнее время, - и берега будут точно так же первозданно белы, потому что несколькими днями раньше разыгралась метель, которой на материке и ветренный февраль бы позавидовал.

Плотность постоянного населения здесь легко подсчитать, причём абсолютно точно, достаточно знать площадь обоих полуостровов, а постоянный житель тут один, Валерий Брага, - это его настоящая фамилия, а не псевдоним, как может показаться с самого начала, принимая во внимание образ его отшельнической жизни. Совсем как Робинзон Крузо, уже двенадцать лет он в одиночку безвыездно проживает здесь. Когда-то Валерий служил в квартировавшей здесь военной части, позволявшей называть Рыбачий «непотопляемым авианосцем СССР», в звании майора ушёл в отставку, да так и остался в этих местах, ни разу не покинув их даже ненадолго, разом решив, таким образом, свои семейные проблемы.

С жильём их, проблем, не было - на месте бывшего военного городка Большое Озерко остались даже две бетонные пятиэтажки с пустыми глазницами окон, но Валерий выбрал ДОСА - типовой «дом офицеров Советской Армии», какие строились на всей территории военных частей СССР от Кольского полуострова до Чукотки. Брага прорубил двери между всеми четырьмя квартирами дома, в каждой из которых стоит своя топимая углём печка, - с дровами здесь проблема, - и получилась чётырёхкомнатная квартира, где я и сфотографировал абсолютно нехмельного Брагу, хоть на снимке он таковым и не кажется (см. фотоальбом).

А ведь ещё в тридцатые годы здесь было многолюдно, тут жили русские, финны, саами, был даже целый норвежский посёлок с «птичьим» названием Цып-Наволок. Вот что написано о былом населении Рыбачьего в "Путеводите-ле по Северу России" (С.-Пб., 1898. С. 78): "На восточномъ берегу Рыбачьего полуострова рядомъ с Ципъ Наволокомъ находится губа Корабельная, вь теченiе долгаго времени оживлявшаяся деятельностью факторiи, основанной здесь С.-Петербургскимъ купцомь Паллизеномъ, перешедшей затемъ к купцу Зебеку и от него къ обществу "Рыбакъ". Корабельная факторiя оставила въ нашихъ мурманскихъ и беломорскихъ промыслахъ заметный следъ своей деятельности примененiемъ къ лову сельдей и мойвы американскаго невода-кошелька и введенiемъ въ употребленiе морозниковъ для сохранения наживки". Эту цитату я позаимствовал из книги своего нового знакомого, большого знатока Кольской земли, мурманского писателя М.Г.Орешеты «Осиротевшие берега», опубликованной в Интернете на его собственном сайте, - на помещённой в альбоме фотографии он с бородой и мегафоном вместе с безымянным пограничником, а также бывшим нашим врагом, а теперь немецким другом Герхардом Дагом и руководителем североморских школьников Г.А.Пеньковой.

Кроме этих двух поселений существовало ещё множество помельче. В 1594 году участники экспедиции Баренца собирались перед походом в Арктику на острове Кильдин, что стоит справа на выходе из Кольского залива. Один из участников этой героической экспедиции, некто Ян Гугейн, проходя мимо Рыбачьего, отметил в своих записях, что берег полуострова, «будто город большой». Интенсивная милитаризация этих мест покончила с коренным населением, сейчас здесь первозданно пусто.

У читателя возникнет законный вопрос: "А что мы-то делаем здесь так подолгу?" Своими методами мы, работники геолого-технологической станции ООО «Геоконтроль» (г. Самара) своими методами помогаем буровикам избегать аварий при проходке скважин и - искать нефть, и если она есть на Кольском, то только тут, ведь лишь эти два полуострова сложены осадочными породами. Метаморфические и магматические они тоже на поверхности имеются, - в виде беспорядочно разбросанных по тундре глыб самых разных размеров, с пудовую гирю и до многотонных, некоторые из которых с успехом можно было бы использовать в качестве декорации к спектаклю «Руслан и Людмила» в сцене боя главного героя с Головой.

Но они здесь пришельцы, эти глыбы, и за их былую «любовь» к путешествиям и приключениям называются эрратическими (от латинского “эрратикус” - блуждающий), хотя, конечно, сюда они прибыли не по «собственной воле», а во время последнего оледенения “приехали” с Балтийского щита верхом на леднике, либо, словно гигантским бульдозером, были притащены им же, - из-за таких вот «приключений» многие из них приобрели некую, если хотите, эротическую плавность линий

Первая скважина на Среднем уже закончена, но углеводородов она не вскрыла, и теперь мы переезжаем на пять километров на перешеек между полуостровами, а ещё одна планируется уже на самом Рыбачьем у подножия горы с названием Эйна, так и просящимся стать именем красивой саамки (обращаю внимание читателей, что букв «а» в названии национальности девушки - две, и это вовсе не опечатка), буде она в здешних краях обнаружена.

Отдельный разговор о погоде здесь. Весь апрель она стояла ровная, в меру тёплая и к 7-му мая снег остался лишь в западинах. В этот день было даже жарко, и мы немного позагорали. Ночью же, ставшей к тому времени белой, совсем уже приготовившейся стать полярным днём, жара отпустила, да так далеко отпустила, что уже 10-го запуржило и наш вагон качало, так, что создавалось полное впечатление, будто он «дембельский», - наша вахта в скором времени заканчивалась и настроение было соответствующим, - увозящий нас на полной скорости к дому, поскольку проносящиеся за окном заряды снега создавали полную иллюзию курьерской скорости. В июле погода тоже не баловала, и, узнавая из Интернета, что москвичи изнывают от жары, мы надевали телогрейки и шли по своим делам наружу.

По мере возможности, работу мы сочетали с туризмом, ведь сидя на буровой, немного увидишь здешних красот и чудес, а их здесь предостаточно: водопады, каньоны, морские отливы, горы, воспетые в знаменитой военной песне про Рыбачий: «Прощайте, скалистые горы, на подвиг страна нас зовёт…»; непуганые звери и птицы. В один из таких походов я пересёк былую российско-финскую границу, обозначенную цепочкой гуриев - пирамид, выложенных из камня. На некоторых их них сохранились две надписи, подтверждающие, что они пограничные: “Р.С.Ф.С.Р.” и “Suomi”.

Ходить здесь одно удовольствие, - всё видно на многие километры вперёд и едва ли не на каждом шагу встречаешь что-нибудь необычное и разное, то экзотического зверя, то неразорвавшуюся мину, пролежавшую с войны. Вот буквально из-под ног выскакивает пёстренькая курочка-куропатка и, старательно притворяясь, что у неё не всё в порядке со здоровьем, начинает уводить от своего выводка. Делаю вид, что поверил и иду вслед за ней, держащей дистанцию, не удаляющейся, но и не подпускающей близко. Оборачиваюсь потом и вижу, как она, убедившаяся, что я на безопасном для её семейства расстоянии, громко попискивая, с обеих своих лап торопится назад.

Сейчас, в начале июля, такое время у птиц – защищать своё потомство. Черноголовая с белым шарфиком острохвостая крачка, - а, может, и не крачка, не большой я знаток в области полярной орнитологии, но точно не ворона, - тоже «косит» под больную, требующую длительного хирургического лечения у ветеринара. Она, расставив крылья, будто беспомощно трепыхается прямо на дороге, потом вдруг стремительно поднимается в воздух и бесстрашно пикирует, как когда-то фашистские «Юнкерсы», - я даже голову пригнул, так низко она пролетела.

А вот зверь значительно крупнее: «Так вот ты какой, северный олень!» Это ж надо было сове так обкуриться, чтобы спутать с ним обыкновенного ежа, - да он же вовсе без колючек, с рогами и копытами и большим количеством вкусно-го высококалорийного мяса! Это я шучу так несколько кровожадно, - глядя на такого красавца, о еде не думаешь, благо, недавно сытно пообедал.

Рыба здесь тоже, разумеется, водится, - откуда было взяться тогда названию полуострова: кумжа, форель, деликатесная сёмга, а когда-то, в середине XIX столетия, на Рыбачьем и на китов «замахивались» не без успеха. Одна беда, за рыбой нужно далеко идти, ведь в Корабельном ручье, на который мы спускаемся за его хрустальной водой, рыбы что-то не видать, - или иметь лодку, чтобы выйти в море, где по дну ползают необдуманно завезённые сюда ещё в шестидесятые годы, чрезвычайно расплодившиеся крабы, ставшие для морских «аборигенов» сущим бедствием. Хоть не очень-то они быстры в своих перемещениях, но крабы и до Норвегии потихоньку доползли, чем весьма обеспокоены тамошние рыбаки.

Ни времени, чтобы уходить так надолго, ни лодки, у нас нет, поэтому мы питаемся обыкновенной говядиной и цыплятами-бройлерами, а рыбу в виде шпрот «вылавливаем» вилками из консервных банок. Вот когда переедем на Эйну, тогда уж «порезвимся»!

Если тропические острова и полуострова кокосовый рай или там бананово-лимонный, то Рыбачий – это, несомненно, рай морошечно-чернично-грибной. Чтобы набрать грибов на жарёху, нам не нужно отходить дальше, чем на сотню метров и со стороны процесс их сборки напоминает непрерывные наклоны вперёд с короткими перемещениями по горизонтали. На сыроежки обращали внимание только в самом начале грибной поры, пока не пошли подберёзовики, но и они тоже перестали интересовать, когда на свет божий выползли и сразу в таком количестве, что «хоть косой их коси», крепкие подосиновики. Некоторые «старожилы», отработавшие на скважине уже несколько вахт, знают места, где в изобилии растут белые грибы, но никто, разумеется, их не выдаёт.

От черники же, когда она начинает соответствовать своему названию, - а вовсе не «зеленики» вначале созревания, - наши языки становятся, как у экзотических собак - шарпеев. Есть тут и голубика, которую я поначалу путал с черникой, - привык на Дальнем Востоке собирать её с кустов высотой по пояс, а здесь она жмётся к земле, едва достигая щиколоток, и ягоды у неё по виду такие же, только по вкусу отличаются..

По долинам ручьёв, среди камней, иногда прямо на отвесных скалах растёт северный «женьшень» - родиола розовая, или, по-простому, золотой корень. С ним мне приходилось встречаться в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке, но если в походе за этим «корнем жизни» там мне приходилось преодолевать десятки километров, то тут до его плантации четверть часа неторопливого хода.

Лес здесь - ольха и берёза - растёт только по долинам ручьёв, где ветры не так сильны, но и там они заставляют деревья причудливо изгибаться. В августе склоны покрываются лилово-пурпурным иван-чаем.

Осень начинается в сентябре, тундра становится бардово-красной, поспевает брусника, приходящая на смену чернике и голубике, морошка отходит ещё раньше, в середине августа. В октябре брусника уйдёт под снег, дабы куропаткам было чем поживиться весной, – у всемогущей Природы на этот счёт всё продумано.

Скоро солнце надолго скроется за горизонтом, наступит полярная ночь, у которой свои прелести, - северные сияния и весёлые метели, ведь у вышеупомянутой Природы «нет плохой погоды, каждая погода – благодать». Так давайте этой благодатью разумно пользоваться и для этого вовсе не обязательно ехать в экзотические заморские страны, ведь и в нашей есть по-своему не менее красивые места, и полуостров Рыбачий – одно из них!

«Вот так мы и летаем!»

В начале июня две тысячи второго года мы, Алексей Спехов, Вячеслав Балдин – они ждали вертолёта на 310-ю скважину - и Ваш покорный слуга, сидели в Нягани в квартире, которую наша фирма «Геоконтроль» арендовала на улице с чистейшим названием Кристальная. Рассказывали разные свои истории, связанные с полётами на аппаратах тяжелее воздуха – вертолётах и самолётах, - ни на каких других никому из нас полетать не довелось.

Когда я перешёл уже к третьему достойного внимания случаю, то вдруг подумал, что, собрав их под одним заголовком, смогу написать достаточно увлекательное для неравнодушных людей повествование, потому что все они относятся к рубрике «нарочно не придумаешь», а это всегда интереснее, чем какие-либо фантастические истории.

Название повести навеяло воспоминание о рассказе моего дальневосточного товарища, геолога, соавтора нескольких научных статей и одной книги, Юрия Викторовича Кошкова. В первый мой приезд в восемьдесят первом году в Зею, где тогда Юрий жил и работал в местной геолого-поисковой экспедиции, он поведал мне о трагическом случае, произошедшем в аэропорту этого города.

В один из ненастных дней там потерпел катастрофу "Як-40". При посадке, в сплошном тумане, он не попал на взлётную полосу и упал в тайгу рядом с ней. Деревья самортизировали удар, поэтому погибли только сидящие впереди пилоты, пассажиры же отделались более или менее значительными травмами. Взрыва не было, поэтому падение самолёта прошло незамеченным для служб аэропорта, пассажиров и встречающих-провожающих, из-за дождя не высовывавших наружу из здания аэропорта даже носа.

Потом они стали свидетелями того, как в наполненное помещение вошёл мокрый от дождя окровавленный человек, обвёл взглядом оцепеневших от ужаса людей, и, прежде, чем упасть без сознания на пол, произнёс такую фразу: «Вот так мы и летаем!» Она произвела на меня впечатление, неизгладимое двумя прошедшими после этого десятками лет, а теперь ей, когда она стала заголовком моего более, чем менее бессвязного рассказа, уже, наверное, не забыться никогда. Всегда поражаюсь духу российского человека, - даже в ситуации, когда «косая» ещё топчется за его спиной, он находит возможность пошутить, хотя, конечно, тогда от этой шутки никому смешно не стало.

...Мой самый первый полёт на самолёте запомнился не только тем, что он был первым. Было мне тогда лет десять. Вместе со своими родителями и дядей Володей – младшим братом отца, мы оказались на станции Нурлат, где проживала наша дальняя родственница, после посещения которой наш путь лежал дальше, через невидимую границу между Татарстаном и Самарской (тогда Куйбышевской) областью в старинное село Кошки. Туда можно было добраться наземным транспортом – по грунтовой дороге на какой-нибудь попутке, либо по железной на поезде до станции Погрузная, а там уже рукой подать до Кошек.

К моей радости, - какому ребёнку не хочется оторваться от земли и полететь не только во сне, но и наяву, - вдруг возник новый вариант: лететь на почтовом «кукурузнике», - муж нашей родственницы был каким-то боком связан с местной авиацией и мог это устроить. Расстояние между Нурлатом и Кошками было смешным – около пятидесяти километров, но и его мне хватило, чтобы получить впечатление от полёта. Замечательным было его окончание, - мы приземлились на ровном без единого строения поле, к самолёту подъехала телега, в которую была запряжена сонная лошадь, в неё загрузили мешки с почтой, сели и мы и по пыльной дороге неспешно поехали в сторону села, спускающегося к тихой речке Кондурче.

Оно было застроено деревянными домами, лишь в центре стояли бывшие купеческие особняки из кирпича. Тогда на довольно длительное время, - но, как оказалось, не навсегда, - с купцами было покончено, поэтому эти дома были заняты государственными магазинами, один из которых – книжный – я регулярно посещал тогда, задолго до книжного бума семидесятых-восьмидесятых годов прошлого столетия.

...Потом до поступления в университет мои полёты можно было пересчитать по пальцам одной руки, - один раз в Куйбышев, и четыре – в Казань на республиканские математические олимпиады. Все они совершались на доживающих свой век четырнадцатых «Илах», которые, прежде, чем начать разбег, откатывались в самое начало взлётной полосы, раскручивали винты до невероятного рёва и, сорвавшись с отпущенных тормозов, после небольшого разбега взмывали в заоблачные выси. Эти самолёты запомнились ещё тем, что постоянно проваливались в воздушные ямы, заставляя некоторых слабонервных пассажиров судорожно хвататься за поручни кресел.

Тогда же случилось и первое (и, к счастью, последнее, полностью реализованное) опоздание к отправлению рейса. Потеряв ориентировку в столице Татарстана, я появился в аэропорту, когда самолёт уже находился в воздухе, а руководительница нашей делегации была близка к полуобморочному состоянию. Рейсы между Казанью и Бугульмой совершались тогда едва ли не каждый час, поэтому та история с опозданием закончилась весьма благополучно.

Мой земляк из Лениногорска и коллега по газовому каротажу Валера Козлов рассказал мне анекдотическую историю, случившуюся с "Ил-14" на одном из военных аэродромов, на котором Валерий служил в армии. Самолёт выполнял перелёт после капитального ремонта и уже производил посадку, выпустив шасси и стремительно теряя высоту. В экипаж входили два пилота и техник, ведающий кроме всего прочего выпуском и убиранием шасси. Он сидел немного сзади обоих пилотов в своём кресле, выставив вперёд свои ноги в стоптанных ботинках, и задев ими кого-то из пилотов, получил соответствующее приказание: «А ну-ка убери лапы!».

И тогда техник, думая, что пилот, решив отменить посадку и идти ещё на один круг, приказывает ему убрать шасси, потому что они на их жаргоне так и назывались: «лапы». Ничтоже сумнящеся, техник потянул на себя соответствующий рычаг, в результате чего самолёт сел на брюхо и развалился на две неодинаковые составляющие совсем недавно единого целого, - кабина с пилотами и незадачливым техником составила его меньшую часть, хвостовая с салоном вместе, - бОльшую.

Людей спасло то, что скорость была уже невысока, и они отделались травмами разной степени тяжести. Самолёт потом списали с формулировкой: «Машина разрушилась в результате жёсткой посадки, произведённой из-за несогласованности действий экипажа».

...В студенческие годы по нашему государству я перемещался часто, цены на авиабилеты были тогда весьма божескими, и мы могли себе позволить даже, например, на десять дней слетать из Москвы на черноморское побережье Кавказа. Никаких «ЛП» - лётных происшествий за это время не произошло, поэтому и вспомнить особенно нечего. Некоторым же в этом смысле «везло». Вулканолог Генрих Штейнберг с Камчатки, ныне академик РАН, лёжа на раскладушке в несуществующем сейчас бывшем здании ДОСААФ на улице "Имени 3-го сентября" в Южно-Курильске, рассказывал мне как-то, – было это летом 73-го, в год извержения вулкана Тятя, - что он падал на вертолётах ни больше, ни меньше, а пять раз. И всякий раз всё заканчивалось испугом и незначительными травмами, - наверное, в рубашке он родился.

Мне тоже немало довелось полетать на вертолётах, но только один раз был очень близок к тому, чтобы погибнуть, да и то по собственной неосторожности.

Было это в Восточном Саяне. В конце первой производственной практики мне предстояло вылететь из тайги из лагеря на реке Шеннелиг-Хем сначала на базу Дототской партии на реке Бедий, - там я уже провёл несколько дней в начале сезона, принимая участие в погрузке-выгрузке вертолётов, - а потом дальше, в цивилизацию, на станцию Нижнеудинск с посадкой в Алыгджере.

Кроме меня на базе лагеря находился художник из Красноярска Михаил Бирюков, целыми днями рисующий свои пейзажи, чёрно-белые этюды которых он набрасывал в течение всего лета прямо в маршрутах, буквами помечая цвет той или иной части будущей картины. Я тоже без дела не сидел, - рыбачил в прозрачной реке, вытаскивая последних хариусов, уже скатывающихся в большие реки и озёра на зимовку, сходил за золотым корнем (см. рассказ «Золотая история»).

В предпоследний дней с выкидного лагеря у нас появился Гена Измайлов, специалист по рациям, - наша что-то забастовала. Он привёл с собой двух собак, беспородного чёрного Пирата и серенькую лайку Чайку, делящих с нами все тяготы полевой жизни. Собаки были взяты на лето в аренду у горняков, остававшихся на базе и теперь их требовалось им вернуть, потому что им предстояло там зазимовать, а собаки нужны были не только для общения и охраны, но и для охоты.

Утром следующего дня Гена связался с базой, и выяснилось, что борт уже в воздухе и мне предписано лететь вместе собаками. Надо сказать, что из-за различий наших слуховых аппаратов не в нашу пользу, собаки слышали приближение вертолётов задолго до нас, - начинали скулить, беспокоиться, внимательно смотреть в сторону, откуда через некоторое время прилетала железная «стрекоза». Вертолёты они не любили, наверное, из-за создаваемых ими невообразимого шума и убегали, возвращаясь в лагерь лишь после отлёта ненавистных им аппаратов.

Чтобы этого не случилось, я отвёл доверчивых собак на наш импровизированный аэродром, находящийся в сотне метров от лагеря, спрятавшегося на берегу реки в леске, сильно прореженном нами при его строительстве, и привязал их к ящикам с образцами. Услышав скуление и тявканье собак, мы поняли, что вертолёт на подходе, подхватил свой рюкзак с вещами и засушенной «родиолой розовой» и вместе с Мишей и Геной ринулся на площадку.

Через считанные минуты винтокрылая машина зависла над нашими головами. Рвущиеся с привязи бедные собаки уже хрипели, задыхаясь. Мне стало их жалко, и я отвязал верёвки – бегите с Богом. Они сразу же унеслись куда-то. Мы тем временем загрузили вертолёт. Простившись с друзьями крепким рукопожатием, я уже запрыгнул в его нутро, когда, преодолев робость, вдруг совершено неожиданно подошёл Пират. Не долго думая и не церемонясь, Миша сгрёб его в охапку и запихнул в вертолёт(в следующий раз мы встретимся с Мишей через тридцать семь лет, на двадцать пять минут, пока стоит поезд в Красноярске, - я ехал на вахту в Иркутск и созвонился с Мишей, чтобы договориться о встрече, разузнав его его координаты в интернете, ведь к тому времени он станет довольно известным художником, членом Союза художников России). Пират сразу забился в заднюю часть салона и спрятался за занавеску.

Пока мы летели над осенней тайгой, я любовался сопками, объятыми огнём пожелтевших лиственниц. Вершины их уже покрылись первым снегом, выпавшим несколько дней назад, - в долинах он уже растаял.

На Бедии вертолёт сел на каменистую косу хвостом к реке. Его уже ждали. Мне дали расписаться в какой-то ведомости за трёхмесячное питание и две пары дополнительных сапог, которые о карликовую берёзку истирались за неделю маршрутов. Потом пришлось загружать ящики с образцами, когда-то наполненные банками со всевозможными консервами, уже переваренными крепкими желудками геологов. И тут об один из ящиков я сильно поранил руку. Повинуясь первому желанию промыть рану, совершенно забыв о технике безопасности, я бросился к воде. В последнюю долю секунды за рукав штормовки меня схватил техник. Только потом я сообразил, что никогда ещё не был к гибели так близко, ведь задний винт, неслышимый и невидимый в профиль, убивает мгновенно, и это единственное преимущество такой смерти.

Минут через десять в так и не заглушившую двигатели «вертушку» сели ещё пассажиры, в том числе Галина Демьянова и Олег Пятов, начальник нашей Дототской партии, – это благодаря ему, я и мой одногруппник Лёха Кудрин оказались в Саянах, поскольку он был товарищем Владимира Сергеевича - Лёхиного отца, тоже геолога, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Совсем недолго побыв на земле, я вместе со всеми снова оказался в воздухе. Уже на подлёте к Алыгджеру меня вдруг обожгла мысль, - а где же Пират?, - в невообразимой суете я совсем о нём забыл, а выпрыгивающим из вертолёта тоже не наблюдал. В ухо сидящей рядом Галины Петровны я прокричал свой вопрос про Пирата. Она отрицательно покачала головой, - не видела, дескать. Пробравшись через ящики и рюкзаки в хвост вертолёта, я раздвинул занавески, - прямо за ними на меня смотрели добрые и умные, почти человеческие глаза Пирата.

Оглянулся на Галину Петровну, – она, наоборот, смотрела на меня зверем. Трагедия была в том, что она брала собак под свою ответственность, обещая их полную сохранность, и вот теперь мы невольно увозили Пирата в Алыгджер на верную гибель, ведь вертолёт после посадки в столице Тофаларии летел дальше в Нижнеудинск, а рейс на базу предполагался лишь дня через три. Алыгджер же славился своими сворами голодных бродячих собак, которые чужаков уничтожали молниеносно. Один очевидец рассказывал мне, как отошедшую на несколько метров от хозяев, каких-то туристов, собаку на их глазах в считанные секунды разорвали в клочья. Вот в такой «собачий рай» мы везли Пирата из-за моей рассеянности.

Брать собаку с собой в Красноярск Галина Петровна, естественно, не могла, ведь он нужен был в тайге, поэтому ей, наверное, очень хотелось меня убить. Отложили решение вопроса о спасении Пирата и возвращении его хозяину до приземления в Алыгджере. Там для него всё сложилось более или менее удачно, - Пятов договорился с начальником аэропорта, что они подержат собаку на привязи у себя, благо у них и пустая будка имелась. На этом же вертолёте Пятов и даже не простившаяся со мной, невероятно рассерженная Демьянова улетели в Нижнеудинск (в Красноярск я попал только через двадцать семь лет после описываемых событий и узнал, что Галина Петровна несколько лет не дожила до встречи со мной, и я так и не узнал, как она пережила эту трагедию не трагедию, но очень неприятную историю), а мы вместе с Лёхой Кудриным, из другого отряда прибывшим в Алыгджер нанануне, загрузив пару «кукурузников» экспедиционными грузами, тоже вылетели туда же. До самого вечера я слышал вой сидящего на цепи привыкшего к воле Пирата, и он, этот вой, царапал мне сердце.

Только месяца через полтора от геоморфолога с географического факультета МГУ Юрия Борисова, прикомандированного к нашему отряду и выбирающегося позже меня, я узнал, что несколькими днями спустя Пират был благополучно переправлен на базу к своему хозяину, и его пребывание в Алыгджере закончилось лишь слегка надорванным ухом, - всё-таки ему не удалось избежать столкновения с местными собаками.

…Не менее запоминающимся полётом, - как на перекладных, - случился у меня в Приморье поздней осенью в самом конце первого после окончания университета полевого сезона. Вдвоём с Сергеем Максимовым, ещё одним сотрудником лаборатории петрологии вулканических поясов ДВГИ, мы залетели на недавно оставленное разведчиками оловянное рудопроявление с «пивным» названием Янтарное. Борт мы арендовали в Рощинской геолого-поисковой экспедиции, оплатив два рейса в оба конца, - таково было правило.

Время прибытия за нами «вертушки», разумеется, было обусловлено заранее, к этому дню мы закончили все маршруты, и, чтобы порадовать своих друзей во Владивостоке настоящей ухой, в речке Тавасикчи, левом притоке Бикина, напоследок наловили дальневосточной форели – пятнистой мальмы.

С самого утра назначенного дня с упакованными рюкзаками мы сидели на дощатой двери, оставшейся от разобранного домика когда-то существовавшего здесь посёлка геологов, от которого остался только одно зимовье, на протяжении десяти дней служившее нам жильём. За всё время нашей работы ночные десятиградусные морозы сменялись тёплыми и тихими днями, какие здесь в это время – конец октября-начало ноября - случаются крайне редко, обычно уже лежит глубокий снег.

Воздушная трасса над нами была довольно оживлённая, поэтому за день нам несколько раз пришлось срочно отрываться от игры в ножички, - её результат определялся подсчётом количества пальцев, входящих между доской и концом рукоятки сложенного под прямым углом ножа, воткнувшегося после подбрасывания его одним пальцем из положения «ноль», - и хвататься за рюкзаки, прежде чем мы убеждались, что это или самолёт, или проходящий стороной «не наш» вертолёт.

Уже начало смеркаться, когда мы поняли, что сегодня за нами не прилетят. Вернулись в обжитую уже избушку, по пути полюбовавшись чёрным соболем на дереве, а наутро снова заняли свои полулежачие места на двери. Тихая и солнечная погода способствовала приятному времяпровождению, даже не хотелось улетать в город из этого глухого уголка Уссурийской тайги.

Опять несколько раз была ложная тревога, когда и не думающий приближаться рокот вдали оказывался звуком пролетающего самолёта, а вот вертолёт вывалился из-за сопок совсем неожиданно, как будто впереди гула своего двигателя.

По пути сели ещё на одном участке, где забрали человек десять сезонных рабочих, в народе именуемых «бичами», - для них наступали не лучшие времена, ведь им нужно было перезимовать до следующего полевого сезона. С одним из представителей «золотой роты» мне довелось встретиться в Рощино десятью днями раньше, когда я вышел на улицу от начальника экспедиции, весьма удовлетворённый результатами переговоров, - вертолёт нам давали уже назавтра, а пока что предлагалось переночевать в экспедиционном общежитии.

Вдруг ко мне подошёл обросший трёхдневной щетиной мужчина, несмотря на довольно тёплую погоду, - на мне, например, были только рубашка и брезентовая штормовка, - одетый сразу в две толстые нейлоновые куртки.

Впалишь? – спросил он меня коротко и, как ему, наверное, показалось, ясно.

Чего-о-о? – не понял я вопроса.

Тройнику, - доходчиво пояснил мужик.

Какого ещё тройнику? – всё ещё не «въезжал» я.

Ну, одеколону, - мужик был поражён моей непонятливостью

Э, нет, одеколон я не пью, премного благодарен, - сказал я (не делаю этого до сих пор), и мы разошлись в разные стороны, - он не стал настаивать на моём участии в распитии его "воды из Кёльна".

Часа через два после этого разговора, проходя по улице, я увидел его и ещё такого же мужика мирно почивающими на пожелтевшей травке под забором. Сразу стало понятно, для чего моему несостоявшемуся собутыльнику (а вернее, «сопузырнику», ведь одеколон содержат в пузырьках) были нужны сразу две куртки. Хотя, конечно, дело тут не в его предусмотрительности, причина крылась в другом, - у него не было дома, и весь свой гардероб он носил на себе.

В Рощино же у меня состоялась неожиданная встреча с одной из однокурсниц. Уже вечером я лежал на кровати в одной из комнат экспедиционного общежития, когда услышал разговор двух женщин в коридоре. Не то, чтобы я к нему прислушивался, - как всегда, женщины обсуждали какие-то свои пустяки, - но вдруг одна из них упомянула имя – Галя Силич, и это не ускользнуло от моего уха.

Я выскочил в коридор и поинтересовался у собеседниц, не о прошлогодней ли выпускнице геологического факультета МГУ идёт речь. Получив утвердительный ответ, спросил, как её найти и уже очень скоро беседовал с Галиной Силич, которая, как оказалось, вместе со своим мужем Александром Фроловым (свою девичью фамилию она так и не поменяла), ещё одним моим однокурсником, по распределению приехала на работу в Рощинскую экспедицию. Саши дома не было, - он ещё не вернулся с полевых работ с вольфрамового месторождения «Восток», и Галя одна занималась воспитанием их первенца.

Примечательно, что когда на праздновании десятилетнего юбилея окончания МГУ ровно через девять лет после этой встречи в Рощино я напомнил о ней Гале Силич, также вместе с мужем приехавшей на юбилей, она никак не могла припомнить факта этой встречи. Вот поэтому, наверное, женщины редко пишут мемуары, - им нечего бывает вспомнить, не в обиду будь всем им это сказано.

...Мягко приземлившись в аэропорту Рощино и выгрузившись, мы были обрадованы, что через какие-то полчаса в Дальнереченск отправляется полупустой «Ан-2». Когда мы только добирались сюда в начале нашей экспедиции, то до Дальнереченска от Владивостока ехали на поезде, а потом несколько часов тряслись в пыльном автобусе. Теперь же всё у нас устраивалось в полном соответствии с космическим веком, - не на ракете, но всё равно по воздуху.

Билеты мы взяли сразу до Владика и теперь, дождавшись попутного борта, в Дальнереченске оставалось только зарегистрироваться. Не успели мы размять свои усталые от сидения в вертолёте мышцы, как уже снова оказались в воздухе. Через полчаса полёта к нам подошёл один из пилотов и сказал, что они сообщили по рации, что везут двух пассажиров до Владивостока и в пункте пересадки обещали «тормознуть» для нас транзитный борт. Ну, разве не приятно услышать, что для тебя держат целый самолёт?

Едва мы сели в Имане, - это старое название Дальнереченска, ещё используемое старожилами наравне с новым, - нам сообщили, чтобы мы поторопились, ведь «Як-40», совершающий рейс по маршруту Хабаровск-Дальнереченск-Владивосток, задерживается исключительно из-за нас.

Нас заставили ещё взвесить свой груз и доплатить за лишний вес, - ведь камни везли, - и вот, наконец, прямо в болотных сапогах и штормовках мы поднялись на борт самолёта и сели в мягкие кресла. Сразу после этого трап поднялся и уже спустя несколько минут мы летели в бархатной ночи в сторону столицы Приморья.

В аэропорту Владивостока взяли такси и менее, чем через час, со свежей рыбой и почти не использованным спиртом я уже ввалился в свою комнату в общаге на улице Кирова, 64. Весь путь от Янтарного до дома занял у меня около шести часов (у Сергея ещё меньше – он жил на тринадцатом километре, в Академгородке, и высадился раньше), что, несомненно, можно было внести в несуществующую ещё Приморскую книгу рекордов (типа Гиннеса).

Другой раз у меня было приятное общение с авиаработниками в аэропорту посёлка Пластун, который стоит в устье реки Джигитовки, впадающей в Японское море километрах в пятистах к северу от Владивостока, куда нам – мне и лаборанту кафедры петрографии геофака МГУ Юрию Егорову и надо было долететь. Выезжали мы с ним в первых числах июля после работы в геолого-съёмочной партии Приморского геологического управления. С тяжёлыми рюкзаками выбирались из базового лагеря сначала пешком, а потом на попутном жёлтом лесовозе "Камацу". Совсем немного не доезжая до поворота на аэродром, мы увидели садящийся «Як-40».

Надеясь на него успеть, побежали вниз по дороге к аэродрому, а там оказалось не меньше полутора километров. Когда мы финишировали, то не застали в аэропорту никого, - прилетевшие пассажиры на машине проехали навстречу. Самолёта тоже не было, - он как-то незаметно для нас улетел. Зашли в пустынное деревянное здание, где был единственный человек, оказавшийся диспетчером. Выяснилось, что он видел нас бегущими с громадными рюкзаками, предположил, что мы геологи, поэтому зауважал, а когда узнал, что нам нужно во Владивосток, попросил немного подождать, и мы потом слышали, как он разговаривал с командирами пролетающих где-то в вышине самолётов и просил их совершить посадку, чтобы забрать двоих геологов. К большому нашему сожалению, все борты были загружены до предела, сообщение о чём мы сами слышали по рации.

Пропустив так два или три «кукрузника», диспетчер сказал, что улететь сегодня не получится, но завтра он нас обязательно отправит на рейсовом «Яке», хотя билетов на него давно нет. Пока что он предложил отвезти нас в Пластун, где мы сможем переночевать в местной гостиничке. Так мы и сделали, а наутро как и было обещано, смотрели, как далеко внизу проплывает береговая полоса Японского моря.

Потом проблемы с вылетом у нас с Юрой возникли во Владивостоке. Мы там не могли задерживаться более, чем на три-четыре дня - в Москве меня ждали билеты до Симферополя, - а когда я пришёл в здание «Трансагентства» на Посьетской, в кассе сообщили, что билетов нет на ближайшие две недели. Приунывший, я вышел на ступеньки, постоял немного и тут мне пришла в голову простая и гениальная мысль. Я тут же вернулся к кассе и спросил, на какое число есть билеты до Ленинграда. Мне сказали, что могу взять требуемое на когда угодно, хоть на завтра.

Я так и сделал, - взял билеты до Ленинграда, а потом сразу пошёл на телеграф и отправил в бухгалтерию геофака МГУ телеграмму следующего содержания: «В связи с отсутствием билетов в Москву прошу разрешить возвращение отряда через Ленинград. Ботряков».

Из Ленинграда в Москву мы с Юрой благополучно приехали на поезде, впервые полюбовавшись на знаменитые белые ночи и посетив не менее известный Петергоф с его великолепными фонтанами.

Когда я сдавал в бухгалтерии авансовый отчёт, главбух не удержалась от того, чтобы не подвести меня к гигантской карте Советского Союза, висящей на стене кабинета и показать мне, где Владивосток, Ленинград и Москва, - как будто я сам не этого знал. Это она сделала для того, чтобы упрекнуть меня в чрезмерной растрате государственных средств. Вынужден был ей напомнить, что из Владивостока посылал соответствующую телеграмму. Она покопалась в своих бумагах, разыскала нужное, после чего все претензии бухгалтера ко мне испарились в воздухе кабинета, как утренний туман.

…Самым неудачным для себя я вынужден считать рейс из Бугульмы в Москву в декабре семьдесят шестого. Поезд между этими пунктами идёт без малого сутки, а я из-за постоянных переносов на два-три часа в итоге потратил на этот путь целых полтора. Особенно тяжело было коротать время по ночам, - здание аэропорта обогревалось плохо, поэтому, несмотря на большое количество мест на мягких диванах, уснуть мне никак не удавалось, покуда я не догадался затащить кресло в одну из встроенных в стену телефонных будок, - они был достаточно просторны для этого. Ногам было тесновато, но своим дыханием мне быстро удалось согреть внутреннее пространство, и я довольно сносно поспал.

Зато пару лет спустя задержка рейса оказалась мне на руку. Было это во Владивостоке. Мой рейс в Москву уходил очень неудобно – в семь двадцать утра. Чтобы попасть в аэропорт к этому времени, нужно было или ехать с вечера, или часам к пяти появиться в Трансагентстве на Посьетской, - это недалеко от Морского и железнодорожного вокзалов. Там проводили регистрацию пассажиров, сажали в автобус и везли прямо к трапу самолёта. Поскольку я проживал в академическом общежитии на Кирова на окраине города, то и оттуда было добираться не совсем удобно, если бы не вариант заночевать у товарища, Жени Бочарникова, который снимал квартиру в тупике Шевченко, - оттуда было рукой подать до Посьетской, не больше двадцати минут хода. Я так и не узнал, в честь «Кобзаря» он был назван, или его однофамильца, прославившегося на приморской земле, взрастившей много малороссов, когда-то очень давно переселившихся на противоположную сторону Российской империи.

Вечером мы с Женей хорошо посидели, повспоминали былое, а утром, разомкнув глаза, на специально поставленном для меня будильнике я с ужасом увидел текущее время – семь двадцать. Если самолёт отправлен по расписанию, его колёса в этот момент должны были отрываться от взлётной полосы аэродрома. А я ещё даже не умылся! То ли я не слышал звонка, то ли будильник вообще не звонил, сие так и осталось для меня не выясненным.

Положение усугублялось тем, что за опоздание полагался двадцатипятипроцентный штраф, а денег у меня было в обрез. Решил довериться судьбе и уже на трамвае поехал на Посьетскую. В агентстве мне сказали, что нужно сдавать билет и получать свои три четверти стоимости билета. «Ну уж нет!», - сначала подумал, а потом и вслух произнёс я, сел в первый же автобус до аэропорта и через час уже входил в его здание, где на табло увидел радостное для меня сообщение, что мой рейс задерживается на четыре часа, которых мне так не хватало.

Я едва успел зарегистрироваться, ответив на вопрос, где был всё это время, как объявили посадку, и вместе со всеми я зашёл в свой самолёт, всё-таки дождавшийся меня.

Запоминающимся для меня было возвращение из экспедиции на Кунашир, которой в этой книге посвящён целый рассказ (см. «Курильские страдания»). После того, как в порту Корсаков на Сахалине мы распростились с Володей Сывороткиным и его попутчиками, на несколько дней я заехал к своей дальневосточной родне, единственной на всём протяжении от Урала до Курил. Ещё в Долинске я попытался, было, взять билет хотя бы до Хабаровска, но в кассе сказали, что их нет на ближайшие десять дней, - шла лососёвая путина, и со всего Советского Союза, существовать которому оставалось каких-то два месяца, на Сахалин слетелись любители красной рыбки и икры того же цвета. Я немного приуныл, потому что, хоть и знал, что безвыходных положений не бывает, но всегда ведь существовала вероятность, что поиски выхода могут быть сопряжены с большими растратами времени и средств.

Родственники отвезли меня в аэропорт, зайдя в который я натурально упал духом, - он был до отказа забит отъезжающим людом. Билетов в кассах, разумеется, не было и не предвиделось, и тогда я решил применить апробированную тактику. Попросил родственников свозить меня в город, где в «Трансагентстве», тоже переполненном жаждавшим отъезда народом (поэтому мне пришлось достать свои красные корочки ведущего научного сотрудника научно-исследовательского института и, размахивая ими, - спецслужба, дескать, - прорваться в служебную кассу), я взял билет до Хабаровска дней на двенадцать вперёд, - на сколько, уже не имело значения, поскольку улететь с этим билетом я намеревался уже сегодня и ни днём позже.

На Сахалин из Хабаровска, по крайней мере, тремя неделями раньше я летел именно так, - подошёл к стойке регистрации и, когда кончились пассажиры, а места ещё оставались, сунул свой билет, отправления по которому должен был ждать ещё пару недель, и благополучно проник на нужный мне рейс, чтобы расслабиться в мягком кресле, да аэрофлотовскую курочку пожевать. Случилось это, правда, не на ближайшем рейсе, а на втором, или третьем, но промежуток между ними не превышал одного часа.

С купленным впрок билетом, как с индульгенцией на отпущение грехов, я стал чувствовать себя гораздо увереннее, и меня уже не пугала толпа добытчиков икры и рыбы «с красным знаменем цвета одного». Отпустив родственников домой, в Долинск, пообещав им свой стопроцентный успех, я подошёл к справочному бюро, чтобы уточнить время отправления очередного рейса на Хабаровск. Передо мной стояли два мужчины, из тихого разговора которых, я понял только одно: они ищут пассажиров до Хабары, но пассажиров не совсем обычных, потому что они как-то уж очень секретничали.

Не повышая голоса, я спросил у них, могут ли они меня взять с собой. Они отвели меня в сторонку и выложили такой проект. При посадке я плачу им живые деньги, но билета с них не требую, поскольку билет всего один, - он выписан на сотню туристов, вылетающих в Ниигату, что в Стране Восходящего Солнца, лицезреть которую через пролив Измены я имел возможность ещё неделю тому назад. Выяснилось, что несколько человек из этой сотни, - каждый по своей причине, - в аэропорту не появились, и вот теперь эти места бездарно пропадали. По пути в Японию самолёт делал посадку в Хабаровске, где я, насмотревшийся уже на вулканы, могу распроститься с туристами. Я был двумя руками за этот проект, мы уточнили только, где должен буду стоять при посадке, количество денег и способ их передачи. С тем я вышел на свежий воздух, окрылённый пока что в переносном смысле, но очень скоро должен был «лечь на крыло» уже совершенно буквально.

И тут я увидел Олега, биолога северо-кавказской национальности из Питера, с которым мы в Мархининском доме (снова см. «Курильские страдания»), пили его эфирный спирт, закусывая его всё той же красной икоркой. Рядом с ним стоял незнакомый мне парень. Оба они имели крайне опечаленный вид. Я подошёл, поздоровался, спросил, о чём они кручинятся, почто у них такие озабоченные чела. Они мне поведали, что только что с теплохода, очень хотят на материк, надоело, дескать, на островах чалиться, а билетов нет и, похоже, не скоро будут, - об этом-то я знал ещё лучше них.

«Ребята, - сказал я с чувством некоторого превосходства на ними, такими растерянными, словно дети, у которых отобрали игрушку - вот-вот расплачутся, - до Хабаровска я вас довезу, отправление через полчаса, готовьтесь», и рассказал, как буду это делать. Мужики были счастливы от одного только моего обещания, а когда мы разыскали тех перешёптывающихся туристических друзей, весьма обрадованных ещё некоторому количеству рублей, плывущих к ним в руки (после этого они сказали, что кроме этих двоих взять больше никого не смогут, что нас нисколько не огорчило), - то мои товарищи были готовы качать меня, ведь они и не рассчитывали так быстро решить проблему с отлётом.

Не прошло и получаса после этого, как под видом туристов мы проходили спецконтроль и скоро уже сидели в креслах взмывающей в небеса 154-й «Тушки». Когда эйфория от первого успеха несколько улеглась, ко мне пришла новая озабоченность, - как-то оно будет в аэропорту Хабаровска, ведь мне нужно ещё лететь в Благовещенск, а день клонился к закату. В этом аэропорту мне уже приходилось два раза коротать ночь на не очень мягких креслах, - из-за задержек рейса, - а однажды остался на мало комфортабельную ночёвку из-за того только, что вовремя не поторопился на регистрацию рейса. После её объявления я некоторое время ещё посидел с книгой в кресле, - куда мол, торопиться, билет-то вот он, в кармане.

Когда я пристроился всё-таки в конец длинной очереди, то ещё не подозревал, что можно иметь билет на рейс и всё же им не улететь. Человек за пять передо мной вдруг объявили, что из-за полной загрузки самолёта, регистрация прекращается, а не попавшим на рейс предлагается подождать до следующего утра. Если бы такое происходило где-нибудь «за бугром», то нам, кинутым «Аэрофлотом», предоставили бы отдельные номера в аэропортовской гостинице, питание за счёт компании и какие-нибудь развлечения. В хабаровском аэропорту я развлекал себя сам - чтением книги, а вместо мягкой постели было предложено жёсткое сидячее кресло, и это ещё хорошо, потому что мне приходилось здесь же провести всю ночь на ногах, потому что мест не оставалось даже на подоконниках. Полная же загрузка образовалась из-за того, что на беду этим же рейсом летели театральные артисты с декорациями, после взвешивания которых, выяснилось, что задних пассажиров придётся снять. С тех пор я спешил на регистрацию по первому её объявлению.

На этот же раз всё получилось самым замечательным образом. Едва мы, приземлившись в Хабаровске, появились в здании аэропорта, до моих ушей донеслась информация, что начата регистрация рейса как раз на Благовещенск. Поспешил к кассе, сразу купил последний билет на него, и пришлось лишь поволноваться в ожидании выдачи груза с южно-сахалинского рейса, - меня торопили потом девушки, уже закончившие регистрацию и задерживающие борт, когда я бежал по каменному полу с рюкзаком, на котором ещё болталась неоторванная бирка. А через полтора часа в аэропорту Благовещенска меня встречали дождь со снегом, ведь была уже середина октября, но тут я уже был дома.

...Много мне пришлось полетать на самолётах, но похоже, что эти времена ушли и название рассказа надо бы изменить на «Вот так мы и летали!» Хотя, впрочем, вертолёты для нас ещё остались, - мы добираемся на них на скважины и не платим за это ни копейки, совсем, как при коммунизме.

С вертолётами у нас проблем нет, была бы погода. Как-то на скважине случился у меня остеохондроз, да так прихватило, что я самостоятельно причесаться не мог, хоть наголо стригись, обратно же где парикмахера брать? Пожаловался мастеру буровой, что вторую ночь не могу уснуть из-за невозможности найти места, когда бы в области обеих лопаток не втыкались острые иголки. И это, кстати, успокаивало, что именно в области обеих, ведь поначалу кололо только слева и мой самодиагноз был, – сердце всерьёз пошаливает, добегался таки до инфаркта! А уж когда и справа началось, хоть и больнее стало, как-то отлегло от того же сердца, - значит что-то другое.

Мастер не доктор, диагноз ставить не стал, а тут же сказал, что закажет для меня попутный борт. Этот разговор состоялся вечером, а уже утром следующего дня гигантская стрекоза влетела в вырубленный в тайге квадрат с вышкой посередине, зависла над дощатой площадкой и тут же со мной на борту взмыла ввысь.

Доктор в поликлинике Горноправдинска сразу определил – шейно-грудной остеохондроз и тут же прописал уколы и таблетки, направив в аптеку поблизости. Когда там назвали цену лекарств, мне ещё хуже стало, ведь тогда денег на обратную дорогу домой у меня уже не оставалось. Но я-то знаю от остеохондроза средство раз в пятнадцать дешевле – диклофенак, его и взял. Одного укола, бутылки пива и всего лишь часа сна в гостинице «Буровик» хватило, чтобы мне стать абсолютно здоровым. Наутро на вертолётке на берегу Иртыша попросил медсестру сделать ещё один укол, для закрепления эффекта, накупался вдоволь в затоне - в Иртыше вода гораздо холоднее - и первым же вертолётом меня доставили «по требованию» на остановку под названием «2-я Вареягская».

Дней десять спустя, совершенно здоровый и бодрый, на попутном вертолёте я снова направлялся в Горноправдинск, - моя работа на скважине благополучно завершилась и с чистой совестью я даже не выходил, а вылетал на свободу. Эта приятная мысль несколько омрачалась ближайшей перспективой, - нужно было переночевать в том же «Буровике», наутро ни свет, ни заря идти на баржу, со скоростью пешехода поднимающуюся вверх по Иртышу до твёрдой дороги, по пути договариваясь с водителем машины, которая отвезла бы меня в Демьянку, на железнодорожную магистраль. Всё это требовало массу времени и, разумеется, некоторого количества денег, а они тогда были у меня далеко не в избытке.

Едва приземлились в Горноправдинске, сразу увидел грузящийся вертолёт и поспешил в диспетчерскую к Марье Николаевне Трофимовой, «царице и богине» местной авиации. Справился, не в Демьянку ли борт путь держит и если да, возьмёт ли, ведь мне туда позарез нужно. Она посмотрела на меня с некоторым чувством зависти, подумала, наверное: везёт же порой некоторым, и ответила утвердительно на оба мои подвопроса. Спустя четверть часа я снова летел в вертолёте с уже знакомыми мне геофизиками, они направлялись на ликвидацию аварии, – прихвата бурового инструмент на забое, - на всё ту же родную «2-ю Вареягскую», а после их десантирования стал единственным пассажиром «восьмёрки».

В Демьянке вертолёт присел, не заглушая двигателей, высадив меня и подобрав двух пассажиров, доставленных на «джипе», - за ними, как выяснилось, борт и направлялся. До железнодорожной станции оказалось близко, и очень скоро я приобретал единственный билет на поезд, пришедший уже через полчаса, - кассир очень удивилась, обнаружив в своём компьютере его наличие. Похоже, это был мой день, все они в году были бы такими удачными!

 

---

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/