Для советских людей старшего поколения – сороковых-пятидесятых годов – «допрос» – не простое слово. Это не скучный юридический термин, обозначающий «…следственное действие, представляющее собой опрос лица по поводу юридически значимых фактических обстоятельств дела». Для них оно было синонимично слову «страх». У главного героя романа – писателя Матвея Гайдамако слово «допрос» всегда ассоциируется с приглушенным шёпотом на кухне, где мать с отчимом, плотно притворив дверь, обсуждают очередное происшествие: ещё одного соседа забрали в ДОПР… Матвейке пять-шесть лет. В таком возрасте дети боятся разве что только Бабу Ягу или Змея Горынынча, однако мальчик боится этого зло звучащего слова ДОПР, обозначающего то место, куда забирают, и где, слышал он, «одни нелюди»… Да так на всю жизнь и осталось у Матвея Гайдамако: если не страх, то неприязнь к слову «допрос». Подобные чувства вызывает это слово и у его друга детства, израильского музыканта Моисея Мацкевича, да и у всех остальных героев книги, которые на деле знают, что это за слово такое – «допрос». «…нас всю жизнь допрашивали, допрашивали, допрашивали… – говорит Матвею Гайдамако Моисей Мацкевич. – Характеристики, анкеты…Не был ли ты, не участвовал ли, не привлекался ли, не состоял ли и не намерен ли?.. Да и вообще, подозрителен ты нам, парень, потому что у твоего деда за царя Гороха было две коровы… И в графе «национальность» у тебя стоит «русский», а «р» картавишь… Жид, значит? А с какой целью маскируешься? Контра, стало быть, или как нам понимать твою гнилую иудейскую сущность? Да и вообще наша жизнь – сплошной допрос. А сам ты в своём романе спрашиваешь себя, как мы докатились до такой жизни? И есть ли у тебя ответ для самого себя?» У Матвея Гайдамако нет ответа на эти вопросы. Не так-то просто допросить самого себя и ответить – чтобы это было правдой и понравилось самому, особенно, если то, что ты ранее без сомнения отвергал, сейчас кажется тебе достойным другой оценки… А у его отца, фронтовика-разведчика Филиппа Гайдамако такие вопросы и не могли возникнуть. Ему надо было громить врага. А потом, оказавшись с товарищем по оружию евреем Барухом Зельдманом в одной «черте оседлости» – сталинском лагере для «врагов народа», бороться за свою жизнь и жизнь друга.